Глава третья

Орлам случается и ниже кур спускаться.

Но курам никогда до облак не подняться.

И.А. Крылов

1

Преодолевая последние полтораста километров до Красногорска на разбитой грузовой автомашине, которая раскачивалась и словно плыла по грязной осенней дороге, кое-где уже затянутой ледком, Сергей вспоминал прощание с Варей перед разлукой.

Может быть, знакомая дорога, звонкий осенний ветер, похрустывание ледка на мягкой еще грязи да надсадное хрипение старого мотора напомнили ему эту разлуку. Тогда так же хрипел мотор машины, только шла она на запад, увозя его все дальше и дальше, а Варя все бежала вслед, пытаясь догнать и сказать еще что-то, чего не успела или не посмела вымолвить при прощании.

Полтора года разлуки… И вот он встретит Варю все в том же глухом лесном городке…

Когда машина остановилась возле большого деревянного дома экспедиции, собралась, как бывало и раньше, толпа встречающих: очень уж редки были новости в этом маленьком городке. Сергей не вдруг узнал Варю в этой толпе. Стоя в кузове, он оглядывал людей взволнованно и недоверчиво, как бывает, когда старые впечатления с трудом пробиваются сквозь многослойные отложения новых, нанесенных временем в неверном течении памяти. Варя, увидев его, вскрикнула, протягивая к нему руки, не таясь в чувствах, не пряча их. А ведь было время, когда она ото всех скрывала свою любовь, чтобы кто-нибудь не заподозрил ее в легкомыслии. Он спрыгнул с машины и прижал Варю к себе.

Она стояла перед ним одухотворенная, освещенная изнутри ясной радостью, но в то же время в ней проглядывал облик строгой руководительницы, какой она оставалась во все время их знакомства. Она, не сказав ни слова, уже допрашивала с пристрастием, одним только взглядом, как он жил, что он успел сделать, и он весь подобрался, чтобы точно и правдиво ответить ей.

Варя всегда считала, что призвана вести его по большой дороге жизни, а он подчинялся ей, только изредка позволяя себе легкую усмешку, когда Варя пыталась руководить и там, где ей самой дорога была неясна. Но он прощал ей эту самоуверенность, справедливо или нет, но полагая, что именно в силу подчинения одной из сторон любовь и бывает счастливой.

– Сережа! Приехал! – медленно проговорила она, и столько восторга и любви прозвучало в ее голосе, что она и сама смутилась, боясь взглянуть на посторонних зрителей. Он держал ее холодные руки в своих руках и не мог сказать ни слова, только вглядывался в это милое, дорогое ему лицо.

– Совсем? Навсегда? – все с той же непосредственностью первой встречи спросила она и вдруг осеклась. В толпе, окружавшей машину, стояли женщины да дети. Лица их были тусклы, губы сжаты, словно они, увидев, что их близких нет среди пассажиров, решили остаться здесь и ждать, ждать, ждать, пока не придет та главная машина, на которой приедут наконец и к ним…

На них глядели глаза с такой нечеловеческой тоской и укором, что Варя, схватив Сергея за руку, испуганно прошептала: «Идем! Идем!» – и быстро повлекла за собой в широко распахнутые двери, словно боялась, что кто-то остановит его, задержит и он снова исчезнет на долгие месяцы.

Сергей шел следом, чувствуя себя ребенком, который наконец-то нашел ласковую руку, под защиту которой можно отдаться.

Оказавшись в большой передней нового, перед самым отъездом Сергея заселенного дома, Варя облегченно вздохнула, словно только тут почувствовала себя в безопасности, и, оглянувшись на Сергея, вдруг прижалась к нему и мягко прикоснулась к его губам своими. Тело ее как-то сразу обессилело, и Сергей обнял ее, боясь, что она сейчас выскользнет из его рук и упадет. Но она уже справилась со своим внезапным волнением, осторожно высвободилась из объятий, тихо, извиняющимся тоном сказала:

– Подожди минутку, я только уберусь немного! Я ведь тебя не ждала сегодня! – смутилась, должно быть вспомнив, какой в ее комнате беспорядок, и взбежала по лестнице на второй этаж. Там она перегнулась через перила и крикнула ликующим голосом: – Я тебя позову! – И исчезла.

Нестеров остался один. Некоторое время он разглядывал большую двухсветную комнату – переднюю, в которую выходили двери жилых помещений первого и второго этажей, заставленную большими деревянными ящиками с коллекциями проб. Потом с удивлением заметил, что в передней царит полный беспорядок. Деревянные ящики с образцами пород стоят среди комнаты, чемоданы сложены горкой у стены, переметные мешки навалены беспорядочной грудой поближе к дверям. Похоже, что здесь все подготовлено к отъезду…

В эту минуту отворилась дверь черного хода и две девушки внесли еще ящик и поставили его у стены, одну из них, коллектора Юлю Певцову, он узнал. Вторая девушка, в ватнике и штанах, присела на ящик, отирая пот, и сказала, выговаривая слова с открытым «а»:

– Не сильна я в литературе, никак не могу вспомнить, какому это гордецу бог приказал в наказание камни ворочать. Только и мне та же доля досталась. Узнать бы хоть – за что?

Юля сердито сказала:

– Глупости ты, Даша, говоришь! То называлось сизифов труд. А наш труд героический!

– Подумаешь, ка́менье…

– Ничему ты у нас не научилась, – насмешливо сказала Юля. – Оставалась бы уж лучше лесорубом. Ну зачем ты к нам перешла? За женихом погналась?

– Перестань! – сердито крикнула девушка. Потом медленно повторила: – Лесорубом… Много ты знаешь о лесорубах! – И сказала так проникновенно, что у Нестерова невольно защемило сердце: – Ты знаешь, как страшно убивать деревья? Режешь, режешь его лучковой пилой, а оно стонет, дрожит, потом упадет и вытянется, как солдат. Я столько смертей видела, пока уходила из Минска, что до сих пор опомниться не могу. Вот и в лесу… Опять стала о смерти думать. Лучше уж камни ворочать…

Нестеров кашлянул, и девушки оглянулись. Юля наклонилась вперед, чтобы разглядеть, кто стоит здесь.

– Сергей Николаевич?

– Я, Юленька, я…

Девушка подбежала к нему, протянула руку, потом быстро и крепко поцеловала в губы. В это время Варя показалась на лестнице и, смеясь, сказала:

– Ничего, ничего, Сережа, в такой день не грешно и поцеловаться. А вот Дашу не целуй, у нее жених есть. Ревнивый. Да ты и сам его знаешь… Лукомцев…

Нестеров протянул Даше руку и весело сказал:

– Ну, если Лукомцев, то поздравляю. Он чудесный парень!

– Чудесный? – Тут девушка вспыхнула и сердито сказала: – Да что он мне! Это же они все смеются…

Но Варя подала какой-то таинственный знак подругам, и девушки исчезли, только их смех еще слышался где-то в дальних комнатах. Варя взяла Сергея под руку и повела наверх.

– Теперь уже можно!

Они остановились посреди комнаты, и Варя, положив руки на его плечи, пытливо заглянула в глаза.

– Нет, ты совсем не изменился. А я так боялась…

– Почему я должен был измениться? – скрывая легкую горечь, возникшую от ее вопроса, спросил он.

Она не слушала.

– Нет, все-таки изменился. Стал каким-то суровым. Даже голос такой, будто сейчас станешь командовать. И этот шрам… – Она отвела рукой волосы с его лба и погладила шрам кончиками пальцев. – Но это все пройдет! Погоди, я тебя буду так беречь, что ты и не заметишь, как выздоровеешь! И, извини, командовать теперь буду я! – Она вдруг закрыла лицо руками и с трогательной тоской, голосом, ставшим глуше и женственнее, сказала: – Как я тебя ждала! Полтора года тоски! И только твои письма, такие короткие-короткие…

Он прижал ее к себе, с трудом дыша от стеснения в груди, словно ему не хватало воздуха. Боясь, что она вот-вот расплачется, он нашел в себе силы пошутить:

– Разве я короткие письма писал? А мой командир все бранился, что я много тебе пишу и мало занимаюсь с людьми. Сам он признавал только телеграфный стиль: «Жив. Здоров. Целую». И жену приучил так же коротко писать.

Она не приняла его шутки. Медленно и нежно касаясь пальцами шрамов на его голове, она повторила как будто про себя:

– Нет, ты все такой же, и я очень рада…

Она ждала чего-то с тихой веселостью, и Сергею стало стыдно, что он еще до сих пор не поцеловал эти милые чуть сморщенные губы, не сказал всех давно найденных и тщательно сохраненных в тайниках души слов.

За эти полтора года она стала не то чтобы старше, – для нее еще не существовало постарения, – а умудреннее, женственнее. И опять-таки это было не очень точное определение: прибавился не столько опыт жизни, сколько опыт понимания, рассудительность, умение размышлять. Вероятно, теперь Варя чаще перебирала в памяти разрушенные мечты, нежели сочиняла и загадывала новые. Но это преждевременное взросление сделало ее более нежной, мягкой, и новые эти черты отразились на ее лице особым выражением глаз: они стали темнее и как будто глубже, прорезались первые мельчайшие морщинки у глаз, придавая им выражение горечи и усталости; даже волосы потемнели, и укладывала она их уже не валиком, а стягивала пучком на затылке, словно и в такой малости проявлялись новые черты ее характера – ей не хотелось больше быть красивой и нарядной…

«Но все это вернется к ней!» – подумал Сергей, глядя, как оживают краски на ее лице, как дыхание переполняет грудь. И благодарный судьбе, позволившей им снова встретиться, сжал ее в объятиях, ожидая ее ответного движения, той силы страсти, которая переполняла его. Она ответила на этот поцелуй рассеянно, прислушиваясь к шуму за дверью. Там громко переговаривались девушки, пробегая по коридору. Судя по обрывкам фраз и звону посуды, готовилось праздничное торжество.

– Потом, потом, – сказала она, когда Сергей, огорченный ее холодностью, попытался снова коснуться ее губ. – Когда мы поедем?

Он, слишком взволнованный, чтобы уловить скрытое торжество, которым были переполнены ее слова, недоуменно спросил:

– Куда ты хочешь ехать?

– Как – куда? Конечно, в Москву? Ведь пропуска на возвращение дают даже эвакуированным! А мы все еще числимся в командировке!

Что-то все-таки насторожило его в этом тоне, взволнованном и торжественном, будто она каждым словом прощалась с тем, что окружало ее. Он осторожно сказал:

– Но я приехал работать в экспедиции…

– В экспедиции?

Она протянула это с таким удивлением и даже с недоверием, что Нестеров пожалел, – почему не написал еще из Москвы, чтобы подготовить ее. Теперь все получилось куда труднее. Нестерову вдруг стали понятны и эти сборы, и рассеянность, которая владела Варей, и ее какое-то выжидательное настроение, словно он должен был что-то сделать и все не делал этого, а она и не хотела торопить его и все больше недоумевала и даже начинала сердиться на его недогадливость. Теперь он понял – Варя ждала торжественного заявления, что он приехал только из-за нее и только за нею.

Губы у нее задрожали, словно у ребенка, которого обидели. Она вскинула на Сергея недоуменные глаза, в глубине которых ему сразу померещились слезы. С обидой, с болью она сказала:

– Мы закончили все работы и ждем только разрешения на выезд.

– А алмазы? – тихо спросил он. – Ведь вы не нашли их?

– Неужели ты нам не веришь? Мы с Палеховым обследовали все твои заявки, пересмотрели сотни кубометров породы, каждую песчинку чуть ли не под луной рассматривали… – Она вдруг пристально вгляделась в его лицо, отклонилась назад, провела рукой по лбу и медленно отступила к окну. – Неужели ты хочешь сказать, что мы должны остаться здесь еще? По твоей просьбе экспедицию задержали? Так? Да?

– Да, – признался он.

– Зачем? – сурово спросила она.

– Я находил здесь алмазы!

– Я не спорю, может быть, они и есть, но они перемыты морями и реками древних времен и разбросаны так, что их нельзя даже обнаружить, не то что собрать! И из-за такой неосуществимой затеи ты задерживаешь здесь сотни людей, которые нужны в другом месте?

– Это не затея, а необходимость, Варя!

Он вынул из кармана пакет, адресованный ей и Палехову. Она машинально вертела пакет в длинных пальцах и не глядела на него. Ей, как видно, хотелось еще что-то сказать, но в его голосе, когда он заявил, что это необходимость, было нечто такое, против чего она побоялась протестовать.

– А я-то думала… – медленно начала было она и тут же разорвала пакет. Развернула предписание, присела на стул и прочитала, стягивая свободной рукой у горла кончики косынки, словно ей стало холодно.

– Что же ты думала? – спросил он.

– Поговорим потом, – вдруг став совсем спокойной, ответила Варя. – Ты еще ничего не ел, а там ждут к столу, готовятся к встрече. Так, значит, ты снова старший геолог? – И, словно отвечая себе, решила: – Нет, это небольшой чин… Я бы не согласилась на такой.

Он смутился, тем более что вспомнил, как она гордилась в письмах его храбростью, подвигами и даже ранениями, считая, что теперь перед ним, орденоносцем, командиром, открыты все пути, везде нужны деятельные, активные люди и что все прочие должны это понимать. Тогда его не столько рассердило, сколько рассмешило письмо – на фронте и в госпитале подобного рода высказывания звучали совсем по-другому. И вот вдруг опять: «Нет, это небольшой чин… Я бы не согласилась на такой».

Но он не успел и слова сказать, как Варя встала и вышла, громко крикнув за дверью:

– Девушки, поздравляю вас с новым старшим геологом!

Сергей поморщился, не такой он ждал встречи. А впрочем, что же, у Вари есть некоторые основания огорчаться. Привезенный им приказ задержит их еще на год. И хорошо, если только на год, – это Варя поняла сразу же. Но зачем же теряться и отчаиваться?

Он утешил себя, однако, тем, что теперь времени впереди много: часы, дни, недели, – со временем Варя все же поймет, какое почетное задание дано ему, и, поняв, примет это задание с такой же готовностью, как если бы оно было дано ей.

Он вышел из комнаты, и в ту же минуту раздался удар гонга, призывавшего на обед.

Все-таки прекрасное это ощущение – вернуться в родной дом, к своим привычкам, к своим друзьям. Досадно только, что до сих пор не пришел Палехов. Неужели он все еще не знает о приезде Нестерова? «А может быть, он чем-нибудь занят?» – подумал Сергей с волнением, прислушиваясь к чуть надтреснутому бою гонга, – когда-то он сам придумал повесить в столовой этот старый медный таз и тремя ударами в него созывать работников экспедиции к столу. Эта мелочь как-то по-родственному соединяла их всех в одну семью…

Но смутное ощущение беспокойства не проходило.

2

Во время обеда все были веселы, но Сергею так и не пришлось поговорить с Варей: его неожиданно вызвал к себе Саламатов.

Сергей шел по главной улице Красногорска и думал, что вот каждый раз он вновь и вновь переживает возникновение этого городка «из тьмы лесов, из топи блат».

Город действительно вырос на глазах Нестерова, и от сознания того, что он сверстник города, даже старше его, Сергей всегда испытывал чувство некоторой гордости.

Бетонное здание, вместившее в свои огромные крылья сложные цехи целлюлозного производства, раскинулось среди песчаной, потемневшей от осенних дождей пустыни, где редко-редко росли деревья – остатки прежней пармы. Река, уже покрытая у берегов синеватым льдом, была забита черневшими стволами сплавного леса. Тяжелый хлорный дым клубами соскальзывал с низкого и темного неба, временами затрудняя дыхание. Потом ветер отклонял дым в сторону. Пахло свежераспиленной древесиной; ее запах напоминал запах яблок. Голенастые лопари и помосты самотасок[11], казалось, задумчиво стояли над самой рекой, решая, шагнуть им в холодную воду или подождать.

Неторопливые, как подобает людям, знающим свое мастерство, рабочие внимательно оглядывали приезжего. Нестеров с таким же любопытством рассматривал их, надеясь увидеть кого-нибудь из своих сверстников, которые, уйдя из деревни на комбинат, стали теперь здесь знатными мастерами.

А людям здесь было чем гордиться! Красногорский комбинат выпускал лучшую в стране бумагу. Книги больших писателей выходили на этой белой, глянцевой, плотной и крепкой бумаге. Снабженцы и представители разных организаций давно уже проторили сюда дороги со всех концов страны, и имена красногорских бумажников с почтением произносятся в дальних местах Союза.

А давно ли в этом краю бывали зимние сборы на охоту, когда Нестеров отвозил свой охотничий скарб к Каменному Поясу, пересекая по неприметным тропам застывшие болота и тихие леса и разыскивая лесную избушку, отмеченную тамгой – треугольником, высеченным топором на каждом бревне, а также и на любой вещи, что хранилась там? Но теперь он не мог бы отыскать даже место, где стояла эта избушка. Он помнил только, что была она рядом с рекой влево от Красных гор, значит, где-то вот именно здесь, где теперь стоит цех целлюлозы, а может быть, и там, где возвышается трехэтажная школа – одно из немногочисленных каменных зданий этого деревянного городка.

Окинув еще раз взглядом город – его двухэтажные чистые, светлые дома, в окнах которых уже кое-где горело электричество, – и приметив присущие всем новым городам особенные уют и чистоту, он вошел в здание райкома.

Вестибюль двухэтажного здания был заставлен растениями. Тут были филодендроны, кактусы, пальмы, хвощевидные лианы и толстоствольные рицинии, и от всего этого здание больше походило на зимний сад, чем на учреждение.

Нестерова всегда поражало обилие цветов с экзотическими названиями в этом северном городке. Цветы повелись из цехов комбината, где их держали и разводили для сохранения определенной влажности воздуха. На зимний сад был похож и цех, где фальцевалась, резалась и упаковывалась бумага. С фабрики цветы перешли во все учреждения, в дома, даже в соседние деревни, придавая южный облик городу, по полугоду утопающему в снегах.

Постучав и услышав приглашение, Нестеров вошел в кабинет.

Каждый раз при встрече с Саламатовым он испытывал то доброе чувство возвращения, какое бывает, когда приходишь после долгого отсутствия в родной дом. И всегда внимательно рассматривал он Саламатова, словно его старый друг был зеркалом тех изменений, что произошли в нем самом. Так и сейчас Нестеров остановился на пороге, приглядываясь к секретарю.

В светлом кругу, отброшенном настольной лампой, сидел узкоплечий пожилой человек. На его тонком и длинном носу были все те же старинные очки в никелевой овальной оправе. Под пиджаком черная косоворотка. Спокойные руки с темными выпуклыми венами лежали на столе. Он встал, закрывая книгу. Нестеров невольно обратил внимание на название книги. Это был учебник английского языка. Рядом лежала тетрадка, на ее странице еще просыхали чернила очередного урока.

Саламатов занимается английским! Нестеров чуть не поднял руку, чтобы протереть глаза. Впрочем, Саламатов так часто удивлял его, что и на этот раз следовало не удивляться, а сделать для себя поучительные выводы.

Саламатов молча обнял Сергея. Так, обнявшись, они постояли несколько секунд, приглядываясь друг к другу и как бы прислушиваясь к своему волнению.

– Ну, урок мы сегодня отложим, – сказал Саламатов, склоняясь к столу и пряча глаза, в которых появился влажный блеск. – В гости я приглашу тебя завтра, а сегодня будем разговаривать до двенадцати часов ночи.

– Почему до двенадцати? – спросил Нестеров.

– В двенадцать дают связь по телефону с областью. Несгораемый шкаф с делами домой не унесешь, вот и приходится дежурить. Хорошо еще, английский выручает.

– Зачем тебе английский? – с улыбкой спросил Нестеров.

– А как же, чудак? Вот победим немца, будем по заграницам разъезжать – понадобится! Экск’юз ми, мистер, ду ю спик инглиш? О гуд, вери гуд. Ай эм спикинг![12] – с хитрой усмешкой проговорил он.

– А он на тебя с пистолетом, – еще более хитро усмехнулся Нестеров. – Ах, вы приехали к нам агитировать за коммунизм? Пожалуйте в полицию!

– Ну, я думаю, не сразу же они за пистолеты возьмутся? – с сомнением сказал Саламатов, поглядывая на Нестерова. – Или у тебя к этому есть основания?

Нестеров вспомнил рассказ Бушуева и нехотя ответил:

– К сожалению, есть… – но объясняться не стал.

Зазвонил телефон, и Саламатов поднял трубку.

По-видимому, передавали что-то тревожное, так как лицо Саламатова сразу стало озабоченным.

– Как это есть нечего? – спросил Саламатов. – Кому? Да говори толком! – Он помолчал немного и резко произнес: – Слушай ты, пушной король, твои фактории должны прокормить не только охотников, но и лесорубов… А вот так! Скоро начнем рубить дома для Сталинграда, заготовлять ложевую болванку для оружейных заводов, и всех рабочих придется прикрепить на снабжение к тебе… Ну и что же, что война? – перебил он собеседника, должно быть запротестовавшего. – Хозяйство не должно рушиться из-за твоей нераспорядительности. Собери колхозников, объясни им положение, они санями доставят то, что ты во льду оставил. Вон и Иляшев на тебя жалуется – не даешь муку на подкормку зверей… Что? Что? Ну, мой дорогой, это уж ты глупости говоришь, – от нас самих зависит, чтобы жизнь шла по-прежнему… – и положил трубку.

Вошла девушка-секретарь и включила верхний свет. Кабинет наполнился причудливыми тенями растений, которые, возвышаясь из кадок, корчаг и горшков, населяли все уголки. Только витрины у одной стены да многочисленные шкафы с образцами руд и минералов были свободны от теней и выступали в резком электрическом свете, являя глазу знатока интересную картину богатств района. На этой своеобразной выставке было представлено все, что добывалось, производилось и должно было разрабатываться на территории района. Саламатов показал рукой на шкаф, в котором хранились собранные в прошлую экспедицию коллекции Нестерова, и спросил:

– Ну как, найдем алмазы?

– Найти необходимо! И на этот-то раз обязательно найдем!

– А вот Варвара Михайловна утверждает, что мы ошибаемся: нет здесь алмазов, – хмуро сказал Саламатов. – Алмазы, говорит, только в Африке водятся…

– Варя? – переспросил Нестеров, чувствуя стеснение в груди. Как ему хотелось, чтобы она не говорила этого! Но Саламатов безжалостно ответил:

– Палехов говорит – она доказывает; он поет – она подпевает.

Да, не это хотел бы слышать Нестеров. Куда легче было бы узнать, что она изнемогла в борьбе, ратуя за его дело. Но острые глаза Саламатова впились в Нестерова, и тот невольно покраснел.

– Так-то вот, – проговорил Саламатов. – Что же ты скажешь?

– Начнем сначала, – принужденно усмехнулся Сергей. – Я читал твои письма в комитете. А насчет Африки что же говорить? И там семь лет искали, прежде чем открыли промышленные копи. В комитете меня тоже Африкой упрекали, а я им прямо на твой угол указал – вот где алмазы, и не африканские, желтые, не бразильские, голубые, а чистейшей воды, наши алмазы, уральские, и не через семь лет, а в ближайшее время.

– Хорош угол, – с обидой сказал Саламатов. – В этом углу вся Бельгия со Швейцарией поместятся, да еще останется кусочек для княжества Люксембургского… Когда же начнешь?

– Как можно скорее.

– Зима наступает. Ты забыл об этом?

– Но ведь зимой война не прекращается?

– Война-то не прекращается…

Они помолчали, и каждый подумал о войне так, как представлял ее себе. Саламатов увидел в призрачной дымке огромные поля сражений, где сходились в атаке танковые колонны, сотрясая землю тяжелой поступью, а Нестеров увидел рыбацкую слободку с сожженными домиками и подумал о том, покинул его батальон Зеленый переулок или все еще держит в руках, не пуская немцев к Волге.

Неожиданно для себя он сказал Саламатову:

– Привет тебе от генерал-майора Бушуева.

– От Бушуева? От Миши Бушуева?

Нестеров рассмеялся: так странно показалось ему, что генерала, которому Комитет Обороны поручил один из ответственных постов по вооружению армии, которого Главная ставка направляла в самые тяжелые дни на главные участки фронта, можно называть Мишей. Но Саламатов горел от нетерпения. Он жаждал подробностей о нем, а Нестеров их не знал: женат ли генерал, есть ли у него дети и сколько у него орденов?

Досадуя, что Сергей так мало знает о его старинном друге, Саламатов сам стал рассказывать о нем. Бушуев был в гражданскую самым смелым бойцом в его отряде, солдатом с выдумкой, с лихостью, который делает все, что приказано командиром, да еще чуть-чуть побольше. Потом он учился на курсах красных командиров, затем служил в армии; иногда они встречались друг с другом. Последние же годы Бушуев ведал вопросами артиллерийского вооружения и служил военпредом на крупнейшем артиллерийском заводе.

– Так вот он где теперь! Хорошо идет! – восхищенно воскликнул Саламатов и даже с некоторой грустью оглядел свой неприхотливый кабинет. Потом, покачав головой, сказал: – А и наше дело тоже нужное. Так ведь, Сергей?

Это Нестеров мог подтвердить. Он хотел бы для своего друга самых ответственных постов, зная, что тот справится с любыми сложными делами. И от всей души сказал:

– Ничего, Игнатий Петрович, мы еще будем перестраивать мир!

– А что же, думаешь, я напрасно английский учу? – с усмешкой сказал Саламатов и пристально посмотрел на него. – Мне еще пятидесяти нет, а вон в Англии, – подмигнул он, – только после пятидесяти начинают всерьез заниматься государственными делами.

Подошел к карте Красногорского района, висевшей над витринами, посмотрел на нее испытующе и сказал:

– Вот проведем сюда железную дорогу, откроем все девяносто – или сколько их там? – элементов менделеевской таблицы, начнем их разработку, построим еще не один город в тайге – и можно мне будет умирать спокойно. Памятник мне, конечно, не поставят, но думается люди вспоминать будут добром, как тебе кажется, Сергей?

– Будут, будут!

– Ну, пусть вспоминают, что жил-де вот такой человек Игнатий Саламатов, – больших дел не сделал, но, однако, строил города, проводил дороги, открывал новые заводы, маленькие-маленькие! – грустно улыбаясь, пояснил он, показывая при этом рукой, до чего же они маленькие. – Одним словом, трудился, помогал государству побеждать врага и обогащаться.

Сергей вспомнил, что всю дорогу видел удивительные грузы, которые везли на машинах и лошадях по красногорской трассе к железной дороге. Везли свинцовую руду – в районе открыт рудник. В стандартной таре везли гранаты – их делали при комбинате, в механических мастерских. Горами навалены были на других подводах лыжи – новый цех открыли деревообделочники. Так поясняли Сергею его случайные попутчики, – и фамилия Саламатова не сходила у них с уст, потому что все, чего бы ни коснулась речь в этом слабо населенном районе, связывалось немедленно с райкомом партии и с именем Саламатова.

– Да, мы еще успеем сделать много дел! – проговорил Нестеров.

– Вот и хорошо, – весело сказал Саламатов. – Скажи, пожалуйста, как ты будешь делать то дело, что тебе поручили? Какой выберешь маршрут? Ведь многие ходили, а все попусту.

Нестеров рассматривал витрину экспедиции сорок первого года. Он указал Саламатову на три маленьких кристаллика алмазов, что лежали среди кварцев. Это были добросовестно подобранные копии из стекла, настоящие алмазы давно уже трудились где-то на производстве, обрабатывая сверхтвердые военные сплавы.

– А эти алмазы помнишь? – спросил Нестеров. – Я нашел их на нижнем течении Нима. Значит, надо искать ультраосновные породы. Они где-то здесь.

Он взял указку и отчеркнул резким жестом весь северный участок течения реки.

– Ты уже один раз там обжегся, – надо ли повторять?

– Надо, – сухо сказал Нестеров. – Надо, и не один раз, а десять, двадцать, сто, пока не обнаружим камни. Надо искать и найти древнюю реку, которая текла когда-то вместо этой реки, – алмазы в ее наносах.

– Ну что ж, ни пуха тебе, ни пера! – ответил Саламатов старым присловьем охотников и добытчиков.

Близко к полуночи вышел Нестеров от секретаря. Тот остался передавать очередную сводку в область. В ней было и количество бумаги, выпущенной на комбинате за день, и сумма подписки на денежно-вещевую лотерею, и рапорт об окончании вспашки под зябь, и еще многое другое, чего Нестеров уже не стал слушать. Он торопился домой, к Варе.

Охваченный волнением, вошел он в дом. Еще в письмах они условились, что день его возвращения будет днем их свадьбы, началом радостной жизни вдвоем.

Он распахнул дверь в комнату и остановился на пороге.

Варя сидела у стола в обычной своей позе, опустив подбородок на сжатый кулачок, и глядела на дверь, ожидая его. Сергей подошел к ней.

Все спало. Только поскрипывали полы жарко натопленного дома. За стенами не слышалось движения. Сергей наклонился к Варе, прижался горячим лбом к ее прохладной узкой руке.

– Ах, Варенька, как я ждал этого часа!

– Я тоже, – тихо ответила она.

– Больше мы никогда не будем расставаться надолго!

– Да…

Он удивился тому, что не было в ней ни радости, ни нежности. Она говорила робко и как-то принужденно, лишь отвечая ему. Ничего еще не понимая, он огляделся и вдруг увидел, что комната ее пуста. Стояли только кровать, застланная его солдатским одеялом, чемодан у стены, раскрытый и словно зевающий от долгой дорожной тоски, да столик у окна, на котором виднелась коробка с табаком и лежали нарезанная для самокруток бумага и спички. На спинке кровати висело полотенце. И все.

Исчезли все Варины вещи. Варя перешла жить куда-то в другое место, и то, что он застал ее здесь, – по-видимому, только ненужная попытка объясниться…

Варя уловила удивленный взгляд Сергея, посмотрела на него снизу вверх и робко сказала, еще не найдя того тона, которого можно держаться, не оскорбляя его:

– Я думала, тебе здесь будет удобнее. Я пока перешла к девушкам…

Он уже справился с волнением и ждал объяснений. Каприз ли это, естественная ли боязнь первого сближения, которое всеми хитростями отдаляет девушка, или тут что-то другое?

– Да, мне будет удобно, – спокойно согласился он.

– Ты не обижаешься? – все так же робко спросила она.

Это было чем-то новым в их отношениях. Должно быть, она стыдилась своего поступка.

– За что же? – удивился он.

– Мы так ждали, но…

– Да, мы ждали…

Ему стало жаль ее. Не лучше ли прекратить этот разговор? Пусть Варя уйдет в полной уверенности, что она права. Пусть не думает больше о нем. Но она поднялась на ноги и почти с отчаянием крикнула:

– Нет! Так мы никогда не поймем друг друга! Понимаешь ли ты, что я ждала тебя как избавителя?

Теперь и в нем закипел гнев, он не хотел жалеть ее. Каждое ее слово оскорбляло, каждый жест поражал самое дорогое – его чувство.

– Не понимаю, о чем ты говоришь! – сдерживаясь, ответил он.

– Ну зачем ты приехал сюда? Ты мог вызвать меня в Москву. Ты заслужил право на отдых. Неужели тебе не надоело вечно блуждать по медвежьим углам? Я думала, война излечила тебя от романтики. Я думала, что у нас будет свой дом, уют, счастье, покой, все это ты заслужил, а я – ну что же, смейся! – я думала, что заслуживаю этого хотя бы своей любовью! Или нет?

– Ты думаешь, что я уже заслужил?

Он взял ее руки. Пальцы были холодные и бессильные. Да, не такой встречи он ждал… Но мог ли он оставить ее в состоянии этого беспокойного волнения?

– Подумай сама, Варя, – тихо сказал он. – Ведь война еще не кончилась… Я снял военную форму, но я солдат. И разве так уж страшно стать женой солдата? – С умоляющей улыбкой он притянул ее к себе.

– А Москва? А семья? Ведь жизнь уходит…

– Догоним, Варенька. Семья – это мы. А в Москву мы еще успеем поехать.

– Я не могу больше ждать!

Она высвободила руки, закрыла лицо и выбежала из комнаты.

Всю ночь он провел в томительном оцепенении и раздумье, но оно не могло дать ему больше того, что он уже понял.

Загрузка...