Волшебный улов

А если тронет уст

Печальных уголок

Осенний ветерок,

Иль травами пахнет

Асфальт или гранит

И сердце защемит,

Иль песня по-утру

Голубкою больной

Впорхнет в твое окно,

Иль маковки церквей

Поверх закатных туч

Осветит солнца луч,

О, знай, любимый друг! –

Во всем, где есть привет

И в чем ответа нет,

К тебе, к тебе одной

Летит моя печаль

Чрез время, через даль.

Погаснет вместе с жизнью чувство

В веках исчезнет самый след.

И лишь высокое искусство

Нам сохраняет дивный бред.

Лишь языком косноязычным,

Размеренным и мелодичным –

Как бы иного бытия, –

Заговорит душа твоя.

У нас, певцов, чудесный жребий –

Забытое припомним вдруг.

Все – даже облако на небе –

Через века увидит внук!

Пусть для поэта путь тяжелый

Ведет сквозь города и села,

Сквозь мрак и свет, сквозь хлад и зной

Его Фантазии больной.

Пусть нету силы, а волненье

В его душе зажглося вновь,

И страшен этот путь смятенья –

Растет тоска, поет любовь.

Пусть мудростью обремененный,

Поэт, молвою заклейменный,

На чердаке, что нищий бог,

Живет ничтожен и высок. –

Лишь Муза, ясная подруга,

Заглянет на сырой чердак,

За вдохновенный час досуга

Легко утешится чудак.

Я не забуду сон вчерашний,

Его я в сердце записал. –

Уют спокойный и домашний,

Наш Николаевский вокзал.

Здесь тишиной и негой веет

Вдали дорожной суеты.

В высоких окнах солнце греет

Морозных кактусов цветы.

Мне все: узоры онемелых

Цветов, и залы сонный вид,

И этот борщ в тарелках белых

О неизменном говорит.

Волшебный сон! Ничто отныне

При всех движеньях бытия,

Ничто нас в стороны не кинет,

Фиалкоглазая моя.

С тобой я буду неизменно. –

И к милым ботикам твоим

Я молодость мою смиренно

Кладу движением слепым.

Еще одно, быть может, записать

Осталось мне взволнованное слово.

О, смерть, звенит, звенит твоя коса

И опуститься надо мной готова.

О, как судьбу свою превозмогу,

Как в жадном сердце заглушу желанья,

Когда забьют последнюю доску

В моем гробу в печальный час

прощанья?

И что скажу, когда наступит срок

И поле мертвых станет Судным полем,

Да, что скажу я, если спросит Бог:

– Что сделал ты в своей земной юдоли?

Ведь не смогу примером привести

Ни добродетель я, ни крепость веры.

Лишь в летопись поэзии занести

Мне удалось тревожные размеры.

Да, так я шел. Прошедши двадцать лет,

Я поздно понял, что любовь – в смиреньи,

И, может быть, я не сдержал обет

И не сумел дать счастья милой Ксении.

Шуми, шуми, Каспийская волна,

И в берег бейся тихого залива.

Я растерял любимых имена

По легкой воле женского порыва.

С тобой нам участь общая дана –

Наш путь идет не прямо и не криво

Тебя ветрами гонит прихотливо.

Меня тоской и цель у нас одна.

Но чтоб уйти из замкнутого круга

Я и минуты не отдам досуга.

Так безрассуден в мудрости своей.

А ты не сносишь рабства и цепей,

И громкой ширью вспененных зыбей

Идешь, хрипя, на недруга и друга,

Так легко разрушена ограда,

А любовь не выдумать опять.

Все я принял твердо так, как надо,

Так как должен юноша принять.

Что-ж с того, что отдал слишком много,

Даже больше, чем хотел, иль мог? –

Все и ты, Фиалочка, от Бога

Мне дана была на краткий срок.

И теперь одно я только знаю –

Уж ничем не вызову тоску!

Я цветов твоих не сохраняю,

Я твою любовь не берегу.

Ведь каждый день и каждый год,

  Как бы на тризне,

Воспоминание вернет

  Нас к прошлой жизни.

И, вот, я пристально смотрю

  На то что было,

На эту нежную зарю,

  Что так уныла.

Сияй, сияй последний час

  Чудесной встречи,

Что и теперь, как прежде, нас

  Так зло калечит.

Я говорю: благословлен

  В январских звездах.

Связавший нас на долгий плен

  И самый воздух!

Взыграй, о море, непогодой!

Взбунтуйся, дикий океан!

Да, это я с моей свободой

Пришел к тебе, богат и пьян.

Пусть слышит небо голубое

Грозу возвышенных стихов…

Да, это я пришел с тобою

Делить веселие ветров!

Я помню, – губы побелели

От страшных слов, платок в руке

Какие грозные недели

Я проводил в своей тоске!

Но прежней муки не осталось. –

Пересказав любовь стихам,

Мою тоску, мою усталость

Я подарил чужим краям,

Я шел, как все, тропою волка,

Путь этот медлен и свиреп. –

Я шел и медленно и долго

И не сломился, но окреп.

Спокоен взор, покаты плечи,

Теперь вернулся я и вот –

Нет ничего прекрасней встречи

Моих стихов и шума вод.

Друг другу вновь так жадно вторим,

Свиданьем радостным полны, –

Так говорю сегодня с морем

Под гул стиха и рев волны.

И мне ответствует гобоем

И флейтой резкой ураган.

Ветр платье треплет и с прибоем

На берег рвется океан.

Ненастный дождь и ветр осенний

Над возмущенною Невой.

Остановись, читай, Евгений,

Декрет, измышленный тобой.

Где дом? Где нежная Параша?

Не вспоминай и не зови. –

Как наводненье, буря наша

И в ненависти и в любви!

Беги! Не говори с Невою.

В ней страшная угроза есть:

Своей безумной головою,

Евгений, ты рискуешь здесь.

Что за тоска. Жизнь не живая!

Остановиться и опять,

Свое бессилье сознавая,

От неизбежного бежать.

Что значит твой душевный ропот?

Что значит самый голос твой?

Ты слышишь этот тяжкий топот

По деревяной мостовой? –

Евгений! все поймешь впервые,

Лишь остановишься, дабы

Пасть под копытами России,

Грозою вздетой на дыбы.

О, Боже мой, откуда беспорядок

В квартире антиквара чудака?

К чему-то Гарднера лубочная фигурка

Лежит на снятом со стены Коро.

Повешен криво с видом Петербурга

Эстамп над александровским бюро.

Зеленый севр не за стеклом зеркальным,

А на столе, средь вороха газет.

Зачем хозяин выглядит печальным,

Брюзжит, закутан в полосатый плед,

И старый кот, его единый спутник,

Мяучит, жалобно задравши хвост?.

Ведь здесь, что праздники, летели будни,

Здесь мерной жизни ход был тих и прост –

Он собирал от фарфора до книжек,

Всю рухлядь милую к себе в музей.

Ему вот эти вещи были ближе

Любовницы, жены, или друзей.

Душа вещей, душа вещей прекрасных!

Ты говоришь не всем и не всегда,

Но твой язык, что легкий вздох из гласных,

Ловил старик уж многие года.

И вдруг Октябрь, что светопреставленье,

Или девятый и последний вал!

Мяучит кот, урчит живот в томленьи

И от забот чудак совсем устал.

В первые в жизни встал вопрос проклятый –

Еда, дрова. Где-ж деньги взять ему?

Пошли с торгов любимые пенаты.

Он продал все в голодную зиму.

Скорей бы смерть сомкнула хладом вежды,

И смертный мрак, закрыл бы жизни мрак.

Вот так живут, без света, без надежды

Голодный кот и антиквар чудак.

Вы помните лихой парад

Пред государем Николаем,

Попки, кричавшие ура

И здравия желаем?

Вот этот дряхлый генерал, –

Ну, неужели позабыли? –

Перед полками гарцевал

На английской кобыле.

Морозный был и ясный день

Их нет для генералов боле! –

Познать пришлось им ряд ступень

Паденья поневоле.

И этот самый генерал,

Непобедимый на параде,

Его сегодня я видал,

Он просит Христа ради.

Ну что-ж? – Законы бытия.

Одним – цвести, другим – могила.

Сегодня ты, а завтра я

На трупах у кормила!

Песня-чайка, на волю

Океанских ветров! –

Про рыбацкую долю,

Про волшебный улов.

Есть одна меж рыбарок.

Ей, любимой своей,

Свалит на-земь в подарок

Весь улов из сетей.

Положил. Не взглянула

На добычу сетей.

Лишь, скучая, вздохнула

И ушла поскорей.

В море выехал снова.

Плавал месяц, иль год,

Только много улова

Он теперь навезет!

Возвратился и к милой.

Лишь нахмурила бровь –

Ни подарком, ни силой

Не получишь любовь

И уехал на-веки.

В сердце холод да мрак.

Щечки! милые веки! –

Стал пиратом рыбак.

Черный парус повесил,

В битвах скор и удал.

Но чтоб Оле был весел,

Нет, никто не видал.

Спать бы так, не проснуться!

Несговорчива плоть.

Должен Оле вернуться,

Указует Господь.

А вернулся, спросила:

– Что-ж привез ты теперь?

– Ничего, кроме ила,

Да отравы потерь.

Очи глянули ярко,

Повторяя вопрос:

Никакого подарка

Ты теперь не привез?

Нежно к Оле прижалась,

Без подарков любя.

– Милый, как я заждалась,

Как заждалась тебя!

Влюбленно так кружится голова,

А сам становишься бесгласным.

Вот этот рот. – Он кажется сперва

Волнующим и сладострастным.

Но путь закрыт, закрыт к твоей любви,

Не поцелуют, даже по капризу,

Вот эти губы красные твои,

Чуть-чуть опущенные книзу.

И я ушел. Я потерял тебя.

Я говорил: ведь невозможно

Жить на земле, небесное любя,

Так по земному, так тревожно!

Вкруг глаз моих, вокруг моих ресниц

Легла глубокая усталость,

Но и средь новых стран и новых лиц

Ты всетаки мне вспоминалась.

И всетаки на дне души моей

Горела, может быть, и мало,

Как легкий призрак отраженных дней,

Любви поющее начало.

И вновь свела меня с тобой судьба –

Разлучница, но иногда и сводня, –

И, вот, теперь целую я тебя

И за вчера и за сегодня.

Тебе, кто прекрасные розы,

Кто лучше самой Весны,

Поют стихи что цикады,

Поют про мою тоску.

Событья и версты меж нами

Глубокою бездной лежат,

Но память моя над нею

Имеет странную власть.

Тот воздух, которым дышала

И тонкий запах духов,

Как нежно-влюбленная свита.

Приводят тебя ко мне.

Ленор, о цветок душистый,

Опять, ты опять со мной! –

Я речи твоей не слышу,

Но вижу губы твои.

Весна над жизнью моею

Прошла, подарив ее

Улыбкой Ленор алогубой,

Священным размером стиха.