Ворожей Горин – Зов крови

Глава 12

Что я там Косякову обещал? Язык вырвать и заставить его сожрать? Я, конечно, не эксперт в неотложных состояниях, но, кажется, именно это сейчас и произошло. Во всяком случае, те, кто кинулся оказывать Косякову первую помощь, тоже подумали о таком варианте. В коридоре тут же воцарилась невообразимая суматоха, забегали туда-сюда медсестры, врачи начали расталкивать толпу и разгонять зевак, чтобы не мешались. Главная инициативная группа в составе Мезина, Жабы и Борща принялась оказывать Косякову первую помощь.

— Рот ему разожми…

— У него апноэ!

— Ну, ясен-красен, он же подавился чем-то!

— Амбушка есть?

— Какая амбушка⁈ Интубацию делать надо!

— Да он рот закрыл, хрен откроешь!

— Тризм?

— Дилетанты,– рычала Жаба, — на болевую дави! Пустите, я сама!

Остальные расходиться не спешили — всем было интересно, что случилось и чем все закончится. Недолюбливали Косякова в коллективе, это факт. Не только меня он раздражал, не только до меня докапывался. Признаться, у меня сейчас сложилось впечатление, что толпа не расходится лишь по одной причине — все хотели лично убедиться в том, что замглавврача Косяков благополучно отъехал в лучший мир и уже не вернется. Никто не хотел довольствоваться одними лишь слухами, тем более что им выпал редкий шанс стать источником этих самых слухов, то есть представилась возможность в красках описать, как все было на самом деле, тем, кому не посчастливилось лично присутствовать при смерти Косяка.

— Язык, что ли, откусил⁈ — предположил кто-то из зевак за моей спиной, завидев тонкую струйку крови в углу рта Косякова.

— Капец, — послышалось в толпе, — я про такое только в книжках читала…

— Это какие же ты книжки читаешь, Валь? — сострил кто-то в ответ на реплику, чем вызвал неприличный для такого момента смешок среди медперсонала.

— Ой, все, отстань! — сконфузилась некая Валентина, которую я в глаза никогда прежде не видел, и зарделась от внимания окружающих к собственной персоне.

В ту же секунду послышался до боли знакомый мне бас:

— Так, разойдитесь все!

Размахивая своим приметным оранжевым чемоданом, в толпу врезался не кто иной, как заведующий реанимацией Зубков. Живой. А вот тут уже было интересно! Значит, на понт меня менты брали? Не помер, стало быть, никто? Тогда зачем вообще весь этот цирк затевался?

Немного обалдевший, я сделал пару шагов назад и уткнулся спиной в толпу, нечаянно пихнув кого-то локтем. Меня крепко, но бережно придержали за плечи чьи-то горячие руки.

— А чего тут стряслось-то? — раздался у меня над ухом не менее знакомый голос Женьки Соловьева — оказывается, это его я и пихнул.

Я обернулся и в изумлении уставился на «новопреставленного».

«Вот зараза! И этот жив!» — подумал я и поймал себя на мысли, что на секунду даже огорчился этому факту. За последний час я как-то свыкся с мыслью, что в моей жизни наступила черная полоса, состоящая из обвинений в двойном убийстве и похищения трупа из морга. Мой организм успел напрячь все силы, мобилизовать все доступные резервы и уже готовился к битве с коварной судьбой, к битве не на жизнь, а на смерть. А тут, нате вам, почти все само собой разрулилось.

Разумеется, на самом деле я обрадовался такому стечению обстоятельств. Признаться, в этот момент у меня с плеч свалился такой груз, что аж в глазах потемнело. Только сейчас я понял, под каким чудовищным психологическим гнетом пребывал все это время. Вот же сволочи, а! Вот, зачем так было со мной? Надо было сразу у тех ментов доказательства требовать, причем доказательства не только смерти моих коллег, но и моей непосредственной в том вины. В следующий раз вообще без адвоката говорить ни с кем не стану!

— Гриш, ты чего? — дожевав свой дежурный бутерброд, спросил Женька. — Глядишь на меня, словно призрака увидел…

— П-почти… — запнулся я и зачем-то похлопал Соловьева по плечу — видимо, чтобы еще раз убедиться в том, что мой приятель заведующий реален.

Я сбивчиво описал Женьке текущую диспозицию с Косяковым, а затем осторожно вывалился из толпы, уступив ему свое место в первом ряду.

Нужно было пользоваться суматохой и тем, что сам Мезин меня официально домой отпустил. Чувствовал я, что если останусь сегодня в больнице, точно рассудком поеду. Однако сразу покидать территорию стационара я не стал, нужно было еще кое-что проверить.

Наспех переодевшись, я выбежал из терапевтического корпуса, в вестибюле которого по-прежнему было не протолкнуться, во двор. Да что тут происходит? Не больница, а какой-то двор проходной! Направился я не к КПП, а прямиком в морг.

Итак, что требовалось в первую очередь проверить в моей ситуации, если все вернулось на круги своя — то есть все умершие ожили, а все опасные для меня личности самоустранились? Правильно, мне нужно было убедиться, что исправились и все несуразицы прошлых суток. Да-да, я о пресловутом хряке говорю, невесть как появившемся в морге вместо тела покойной Семеновой.

Неказистое двухэтажное здание морга находилось в самом неприметном месте больничного комплекса, между прачечной и вторым КПП. Еще издали я заметил какую-то толпу на улице. Неужели у нас за сутки столько человек померло? Пациенты у морга обычно не трутся, это участь их родственников. Сейчас же у морга топталось навскидку человек десять. По местным меркам — целая толпа. Хотя, возможно, помер кто-нибудь из «шишек» или же аксакал из ближнего зарубежья, а все эти люди — его многочисленные родственники и представители диаспоры. В любом случае вливаться в толпу горюющих и, возможно, слишком возбужденных людей у меня желания не было. Благо для врачей есть служебный вход, к нему я и направился. После второго звонка меня без каких-либо проблем пропустили. Дежурил тот самый санитар, с которым мы недавно бабку Семенову профукали.

— Свинья тут? — на ходу спросил я вечно заспанного бедолагу, краем глаза заглядывая в пустую секционную. После утренних приключений он выглядел на удивление спокойно.

— Нехорошо так о начальстве, — угрюмо ответил санитар, запирая за мной входную дверь.

— Чего? — не понял я, а потом сообразил: заведующего патологоанатомическим отделением Виктора Сергеевича Ермоленко за глаза хряком в больнице называли. То ли по национальному признаку, то ли за внушительные габариты.

В секционной, кстати, хряка не было. Ни одного. Ни того самого, что еще утром хрюкал, ни заведующего, а потому я бодрым шагом направился к холодильнику.

— Да нет, я не про это.

— А ты чего, собственно, хотел-то?

Отвечать на дурацкие вопросы времени не было. Я ворвался в холодильник — довольно большое помещение, где в специальных индивидуальных боксах одновременно могло храниться до десяти покойников. Буквально перед самым носом санитара я захлопнул тяжелую металлическую дверь, запер ее на специальный засов и, благоговея, подошел к той самой секции, где должна была лежать бабка Семенова. Дрожащими от волнения пальцами я отодвинул специальную задвижку, служившую боксу замком и, откинув крышку секции, резким движением выкатил каталку. Вдох, выдох и еще одно резкое движение — и на пол полетела застиранная и пожелтевшая от времени простынь.

— Вот же (непечатно)! — вырвалось у меня из груди, в которой бешеным галопом колотилось сердце.

На каталке лежал труп Семеновой. Целый. Без пятачка, копыт или еще какой чертовщины. Обычный морг, обычный холодильник, обычный труп. Все так, как и должно быть. На всякий случай я потрогал холодное тело. Мертвая. Осмотрев живот покойницы, я убедился, что родинки (чтоб их!) все-таки действительно совпадают с теми, что я видел вчера на сексапильном призраке бабки Семеновой. Затем я закрыл тело и вернул его на место. Постоял, подумал под аккомпанемент ударов в запертую дверь (это перепуганный моим поведением санитар долбился), а после решил, что нужно перестраховаться. Вытащил тело Семеновой обратно, отпер холодильник и впустил возмущенного парня.

— Горин, ты чего чудишь? — заорал тот, вваливаясь в холодное помещение.

Я поймал санитара за шею, и, не обращая внимания на разницу в наших с ним габаритах, приволок к телу покойницы, как нашкодившего школьника.

— Что видишь?

— Ты чего, Горин, головой ударился?

— Что видишь, я спрашиваю⁈

— Да покойника я вижу! Труп лежит. Ты чего? — и санитар испуганно уставился на меня, попутно отдирая мою руку от своей шеи.

— Вот так и напиши в рапорте. А еще лучше, сфоткай на телефон! — посоветовал я.

— Вот еще, трупы фоткать я буду… — возмутился парень. — Я же не извращенец какой… А ты, кстати, чего это с ней заперся-то?

Отвечать на его вопросы желания не было никакого. Уточнять, помнит ли санитар то, что было утром, я тоже не стал — и без того было понятно, что ни хрена он не помнит. В реальности это не он чокнутый, а я ополоумевший ординатор, любитель закрываться в холодильниках с трупами старушек. Представляю, какие после этого обо мне слухи по больнице поползут. А впрочем, сейчас мне до них дела не было.

Домой я ехал в напряжении. С одной стороны, выходило так, что страшная бабка Радмила свое слово сдержала и все вернула на круги своя, даже своего рода знаменитость из меня сделала. В больнице я теперь чуть ли не герой, меня теперь там уважают, работу предлагают, а некоторые сексапильные секретарши еще и на интимную близость намекают. Не жизнь, а сказка. Какой дурак откажется?

Но с другой стороны, изначально я, собственно, ни в чем виновен и не был. Все плохое, что со мной произошло за последние сутки — дело рук этой старой ведьмы. Получается, сейчас она просто исправила то, что сама же и натворила, и я ей ничем не обязан. То есть налицо самый натуральный и беспардонный шантаж. Поставь человека в сложную жизненную ситуацию, а после дай ему вздохнуть полной грудью. Это все равно, что схватить мужика за яйца и крепко сжать минут на сорок, а после отпустить и объявить, что он за такую радость вам теперь по гроб жизни обязан. Спрашивается, а чего ты, сволочь, вообще моими тестикулами интересовался? Следующим шагом, полагаю, будут угрозы ввергнуть мою жизнь обратно в ад, а если проводить аналогию — меня через пару дней вновь возьмут за мошонку. И представляется мне, что если я не пойду на контакт, выкрутят мне бубенцы так, что искры из глаз посыплются. Вернется бабка Радмила со своей доченькой Пелагеюшкой, и начнут они стращать меня чем-нибудь похлеще пропавшего трупа своей родственницы и двойного убийства.

И такая меня тут злость накрыла от всех этих мыслей. Вот же кошелки старые! И чего им в своей дыре не сиделось? Выползли на мою голову. Кстати, а где они все это время прятались? Призрак Семеновой что-то говорил про защиту, которую она на себя накладывала. Защиту такой мощи, что те две, прости господи, родственницы и близко к ней подойти не могли. Получается, продолжал рассуждать я, на автопилоте совершая переходы между станциями, и у меня есть возможность защититься от Радмилы с дочуркой? Сила-то Варвары Петровны у меня теперь! Стало быть, и колдовать я смогу, ну, или ворожить, как там у них это называется? И если эти две мымры умудрились за сутки столько раз мою жизнь с ног на голову перевернуть, то что я смогу сделать для себя сам? Неужто бабка Семенова была слабее своих родственничков? Это вряд ли, иначе не гонялись бы они так за ее силой. Стало быть, если научусь ее даром пользоваться, то заживу припеваючи. Может, даже Верку на ноги поставлю! А может статься, и такой расклад для нас обоих открою, что вообще всю жизнь в шоколаде жить будем. А что? Наколдую себе условную скатерть-самобранку, ну или палочку волшебную, как в Гарри Поттере, взмахну ею с криком «Акцио привилегированные акции Газпрома!», и все — жизнь удалась. Как в той песне об акционерах нашего народного достояния, что некогда бард-десятник пел по телеку.

От перспектив, нарисованных мной самому себе, даже голова слегка закружилась. Оставалось самая малость — самому поверить во всю эту чушь и найти способ овладеть силой покойницы Семеновой. Как я понял, сама она ко мне больше не явится, а дело придется иметь либо с ее помощником, который меня «сам разыщет», либо гугл мне в помощь. А что, в наше время в сети и не такое нарыть можно. Разумеется, девяносто девять процентов всего, что я на эту тему смогу найти, будет полным бредом, нацеленным на вымогательство денег у наиболее доверчивой категории граждан. Но все же крупицы какого-то знания там, возможно, отыскать и удастся. А раз такое возможно, то, стало быть, придется мне их отыскать.

От мысли, что я на полном серьезе рассматриваю вариант заняться бытовым оккультизмом, я разозлился сам на себя. Надо же, что делают гипноз и самовнушение! Чем дальше я отдалялся от своей больницы и чем ближе был к дому, тем сильнее открывались мои глаза на действительность.

«Горин, — спрашивал я себя мысленно, — ты сейчас на чистых щах колдуном заделаться хотел? Совсем дурачок нестабильный? Акцио мозги, Горин!»

Сейчас, надышавшись большим городом, его пространством, силой и энергетикой, я уже сомневался, что события последних суток были реальны. Слишком уж сильно в медицинском вузе в нас вбивали прагматизм и реализм. Я и в бога-то как в такового не сильно-то и верю, хоть и крещеный. Я верю именно что в религию как в институт, необходимый для регулирования духовной жизни больших масс людей. Ну и в некую сущность, которая и составляет ядро нашего «Я» — ту самую, которая во время обморока или клинической смерти тело покидать может. Все остальное было за чертой, и смертным о том знать не положено, а все случившееся со мной за последние несколько часов легко объясняется результатом травмы, хроническим стрессом и, возможно, приемом тяжелых наркотиков, которыми меня напичкал во время реанимации злодей Зубков. Вот же зараза! Видел же его сегодня, мог порасспросить, чем он там меня накормил во время реанимации. Хотя нет, он Косяка спасал, ему не до меня было. Ладно, завтра спрошу, не беда.

Мысли уносили меня все дальше в плоскость прагматизма и объективной реальности. Может, никакой молодой и сексапильной бабки Семеновой и не было вовсе? В конце концов, я же ни с какой Радмилой в реале не общался! Вся коммуникация с ней происходила в некоем астральном пространстве, а стало быть, она запросто могла быть плодом моего больного воображения. Во всех вариациях, включая ее соблазнительную земную проекцию.

«Да, Горин, с такой фантазией тебе бы книжки писать да на сайтах самиздата выкладываться в поисках дешевой славы…»

И вот только я согласился с мыслью, что меня отпустило, что не было ничего, как в кармане завибрировал мобильник. Разумеется, разорался он, когда я уже выполз из метро и пешком брел домой. Денег на такси было жалко, а толкаться в автобусе не хотелось. Да и не чувствовал я холода сейчас — то ли слишком возбужден был в связи с событиями прошедших суток, то ли и правда в Москве потеплело. Номер, разумеется, не определился, никто законов жанра не отменял: коли должно быть все странным, оно таким и будет. И ведь не отвечаю я обычно на звонки со скрытых номеров — в подавляющем большинстве случаев это или спам, или мошенники. А тут почему-то точно знал, что ответить стоит, а сослаться на то, что я был в метро и не слышал — не прокатит.

— Да?

— Домового борода! — весело отозвался уже знакомый женский голос. Звонила Радмила. — Что ж ты, милок, думал, я о тебе позабыла?

— Если честно, очень на то рассчитывал, Радмила Батьковна, — честно признался я, щупая свободной рукой свой лоб в слабой надежде ощутить жар и этим объяснить весь продолжающийся вокруг меня бред.

— Ну, как тебе моя работа?

— Вы это сейчас про что?

Мне почему-то захотелось дурачка включить. Нечего ей знать, что все, что она наворотила с моей новой реальностью, мне лично понравилось.

— Ну, как же? — наигранно удивилась Радмила. — Я ж тебе так подправила нить судьбы, что ты теперича по жизни как сыр в масле кататься будешь. Одна сладкоголосая да круглозадая секретарша чего стоит!

— Да у меня ни сейчас, ни даже в будущность заведующим отделением на нее денег не хватит! — возразил я ведьме. — Так что тут вы как раз промашку дали. Одно дело заглянуть в мои грезы, а другое дело — реальность. Такие девахи абы с кем жизнь свою не связывают. У них запросы знаете, какие?

— А ты на ее запросы не гляди. Моргну — будет она в тебе мессию видеть, даже если ты голодранцем окажешься. Будет она ноги тебе мыть да воду эту пить. И жить она с тобою будет, коли сам захочешь, хоть в квартире, хоть в землянке, хоть в подворотне. Лапшу быстрого приготовления за праздник будет считать! Уж поверь, не раз такое вытворяла.

Почему-то в слова Радмилы верилось сейчас охотно. Уж столько я на своем веку повидал молодых, образованных, красивых девок, которые крест на жизни своей поставили, связавшись с каким-нибудь мудаком маргинальным, что и не в такое поверишь. И ведь действительно, бывают же такие бедолажки, на которых смотришь и кажется, будто сглазил их кто! Так и хочется спросить у таких горемык: вот чего ты за этого наркомана уцепилась, чего с этим алкашом живешь? И себя ведь губишь, и детей своих! И, главное, говоришь с ними, доводы приводишь разные, примеры. Они все, как одна, с тобой соглашаются, головой кивают, понимают все, а после все одно продолжают жить со своими козлами и мрут от бытового насилия, что мухи. Кстати, такое и в обратную сторону случается. Я про слабохарактерных мужичков, попавших под каблук сильных и властных абьюзерш. Такие мужчинки уже к тридцати годам лысиной обзаводятся, а к сорока — двумя инфарктами и или как минимум одним инсультом. Правда, таких примеров меньше, поскольку мужики реже жалуются, больше помалкивают да терпят. Хотя от такого терпения, как по мне, случаются трагедии пострашнее шекспировских. Дойдет такой тихоня до ручки, а потом попадает в криминальные сводки как «битцевский маньяк», «балашихинский душитель» или «тульский расчленитель».

— Охотно верю вам, Радмила, но я все же пас. Жить с дамой сердца не по любви совесть не позволяет, да и комплексы у меня, знаете ли — я сам себя красавцем не считаю и рядом с такой женщиной, как наша Зинаида, буду чувствовать себя неуютно.

— Любовь… — презрительно фыркнула Радмила. Чувствовалось, что ей много что есть об этом эфемерном чувстве сказать. — Так ты, Гришенька, только намекни, с кем тебе любо миловаться, а я мигом организую!

— Я уж как-нибудь сам, спасибо.

— Ну, как знаешь. Главное, что обещала я жизнь твою выправить, я и выправила.

— Ага, а прежде испоганили!

— Об том я уже прощения у тебя просила. И еще раз попрошу, коли хочешь. Вспылила я, признаю. Главное, что ты, соколик, должен сейчас понять, так это то, что выпал тебе в жизни билетик счастливый. Тебе всего-то для счастия нужно взять, да и вернуть мне моё. Вот ты сам посуди, тебе вообще бабская силища зачем? Да тебя в нашем мире засмеют! Ты и пользоваться-то этой силою не сможешь толком! Там знаешь, сколько на собственной кровушке замешивать зелий надобно? Тьма-тьмущая рецептов таких!

— А чего ж я, по-вашему, крови своей боюсь? Я и донором в универе был раз десять, и так кровь из вены и пальца сдавал, да и у других сколько раз брал…

— Вот же дурень! — выдохнула Радмила. — Я про другую кровь толкую, про бабскую! Про ту, что раз в месяц любую здоровую бабенку посещает!

— То есть вы из менструальной жидкости зелья варите?

— Агась.

— А потом пить людям их даете?

— А то!

— Фу (непечатно) мерзость, какая!

— Так и я про что, соколик! — обрадовалась Радмила. — Я же тебе битый час о том и твержу — не по душе тебе такое ремесло будет! Не твое это. Бабское. Верни силушку мне, и я еще не такие чудеса явлю в твою жизнь!

Я молчал. На самом деле доводы Радмилы казались разумными, только я все в толк не мог взять, откуда во мне тревога с каждой секундой нарастает. Все мое естество бурлило и заставляло против старухи этой идти. Хотелось мне послать сейчас эту старую каргу на три веселых буквы и трубку бросить. Но поступил я иначе.

— А вы мне, часом, не хотите рассказать, как именно передача этой силы происходит?

— Расскажу, милок! Все просто там! Ты только сейчас мне старыми богами поклянись, что передашь все доброй волей, и я тебе тут же все расскажу!

— Ага, нашла дурака! — усмехнулся я. — Я сейчас вам понаобещаю, а по факту выйдет, что мне грохнуть кого-нибудь для этого придется или козла в жертву принести на кладбище в полнолуние. Я на такие жертвы не готов, знаете ли.

— А на что же ты готов ради жизни спокойной?

В прежде радушном голосе Радмилы зазвучали стальные нотки. Я, кстати, такого вообще не переношу. Как только чувствую, что меня кто через колено гнуть начинает, угрозами сыплет, гадости или проблемы сулит — тут же с катушек слетаю. Зверею прямо на глазах и делаю все в точности до наоборот от того, что от меня требуют.

— Ой, вот только не надо мне угрожать, дамочка! Знаю я ваши штучки! Я сейчас домой приду, поставлю себе капельницу с глюкозкой и всю вашу химию, или чем вы там меня травили в последние несколько часов, из себя выведу. У меня и «Полисорб» дома имеется. Уж как-нибудь всю вашу ворожбу да изведу. А еще я сейчас телефончик отключу и с вами разговаривать не буду. Знаем мы эти цыганские фокусы! Нет у вас власти надо мной! И нет такого чуда, которое бы меня передумать заставило. Я взрослый мужик, я рацио во главу угла всегда ставлю! Так что идите вы, Радмила Батьковна, в задницу!

С этими словами я планировал гневно ткнуть в экран пальцем и оборвать связь, но по какой-то странной причине у меня ничего не вышло. Рука с телефоном так и осталась висеть возле уха, хотя я изо всех сил пытался ее оттуда убрать.

— Ну, смотри, соколик, — сухо отреагировала на мою гневную тираду Радмила, — как бы тебе после этих слов не пришлось за ум браться да самому за мной бегать!

В трубке послышались гудки, а рука моя наконец освободилась. Вот как они это делают, блин⁈ Неужели нейролингвистическое программирование настолько буквально волю людей ломает? Сейчас я уже не сомневался, что это именно оно. Я ничего в больнице не ел сегодня, точно ничего не пил и никаких препаратов не принимал. Стало быть, химическим путем на меня они повлиять не могли никак. Остается лишь оно — нейролингвистическое программирование, секретная методика вербовки спецслужб, доступная только избранным силовикам и цыганкам на вокзале. Ну, ничего, это тоже не беда. Единственный выход — не общаться ни с кем подозрительным да не принимать звонки с незнакомых номеров. Делов-то!

За неприятным разговором с ведьмой Радмилой я не заметил, как добрался до дома. Интересно, Верка сегодня собиралась куда или дома торчит? Несмотря на свою мнимую инвалидность, моя сестра вела довольно активный образ жизни. Правда, мы с ней уговор имели — она всегда меня предупреждала, куда и с кем идет и когда будет дома. А я всегда знал, надо ли за ней куда-нибудь заехать после работы.

Да, в последние сутки мне, мягко говоря, не до Верки было, но, думаю, если бы она мне написала или позвонила, я бы это заметил. А так как от нее никаких сигналов не поступало, то стало быть, дома она.

Тем не менее после разговора с ведьмой на душе было неспокойно. Я прибавил шагу и уже через пять минут стоял перед своей дверью, прислушиваясь к глухой тишине за ней. Спит она, что ли? Да вроде полдень уже, куда столько дрыхнуть-то?

Решившись, я все же вставил ключ в замочную скважину и попытался его провернуть. Ничего не вышло. Значит, дома Верка, но по какой-то причине вставила свой ключ изнутри в замок, да так и не убрала его. Раньше она так не делала никогда. Ей самой трудно из квартиры дверь открывать, а потому у нас было за правило не оставлять ключ в замочной скважине.

Предчувствуя неладное, я начал названивать в звонок, попутно тарабаня в дверь кулаком. Уже на пятом звонке начал лихорадочно прикидывать, в какую службу звонить в первую очередь — в МЧС, чтобы дверь вскрыли, или все же в полицию? А может, Верке там плохо стало, и лежит она сейчас на полу, не в силах подняться… В общем, когда у тебя на руках сестра-инвалид одна в квартире заперлась, в голову сами собой начинают всякие скверные тревожные мыслишки заползать.

— Вера! Открой, Вера! Это я! — уже через минуту я долбился в дверь, как полоумный. Не будь будний день на дворе, уже все соседи повылезали бы. А так, судя по всему, все на работе, никому до моего горя дела нет. — Вера! Верочка! Открой! Что с тобой?

Так и не дождавшись ответа, я достал свой телефон и трясущимися от волнения пальцами попытался набрать номер службы спасения. Лишь в самый последний момент я остановился, поскольку услышал долгожданный скрежет ключа в замке.

— Ну, слава богу! Ты чего не открыва…

Фразу я так и не закончил, поскольку увидел родное лицо сестры в дверном проеме. Сияющая от радости Верка стояла посреди нашего коридора и держала на руках огромного черного кота. Еще раз для тех, кто не понял с первого раза. Моя сестра СТОЯЛА на своих двоих, и ноги ее не были атрофированы!

— Ты чего это, Гриш? Ломишься, как полоумный… — Вера перехватила кота одной рукой, а второй приняла мою куртку. Раздевался я на автомате, боясь даже моргнуть. Сестра же моего очумевшего состояния словно и не замечала. — Глянь, какой мурлыка к нам прибился! Мама предлагает его Гавом назвать, а я думаю, ну какой же он Гав? Он же Васька! Ты как думаешь?

— Мама?

— Ну да, мама. Они с отцом сегодня заезжали, продукты завезли, — сестра отошла на пару шагов назад, чтобы я смог зайти в квартиру, по ее лицу пробежала чуть заметная тень тревоги. — Ты чего, Гринь? У тебя все хорошо?

— Вот теперь уже не уверен… — выдавил я, готовый в который раз за сутки упасть в обморок.