Воронцов

Глава XVII МИЛОСТЬ К ПАДШИМ

В 1821 году Александру I была передана записка о существовании в России тайного общества «Союз Благоденствия», составленная библиотекарем гвардейского штаба М. П. Грибовским. По предложению П. М. Волконского, начальника штаба гвардии, Грибовский вошел в доверие к членам «Союза Благоденствия» и выведал их намерения: «Из войск положено было набрать самое большое число приверженцев в гвардии; в армии же иметь на своей стороне только несколько полковых командиров, решительных и на все готовых, дабы возбуждением их и примером гвардии слепо увлечь всю армию. Центром всех действий сначала был Петербург, потом избрана Москва, для привлечения живущего там дворянства». Далее в записке говорилось: «Главу положено было избрать, когда было бы уже все готово, из вельмож, уважаемых войском и народом и недовольных правительством. Самая большая надежда возлагалась на находящихся во Франции и на графа Воронцова, на которого действуют братья Тургеневы»1.

Братья С. И. и Н. И. Тургеневы начали «действовать» на М. С. Воронцова, еще когда тот командовал русским оккупационным корпусом во Франции в 1815–1818 годах. В то время С. И. Тургенев, как об этом говорилось выше, служил под его началом, а Н. И. Тургенев был русским комиссаром центрального административного департамента союзных правительств во Франции.

С. И. Тургенев, считая себя революционером, попытался выяснить, нельзя ли в случае необходимости рассчитывать на М. С. Воронцова. Однако сам он не был сторонником революции в «роковом» значении этого слова. «Сохрани меня Бог, — писал он, — желать России революцию в этом смысле, т. е. внезапной и подобной той, которая произошла во Франции. Я хочу совсем другого своему отечеству <…> Я понимаю под революцией прогрессивные изменения, имеющие целью всеобщую пользу <…> Нужно, чтобы эта революция происходила медленно, чтобы она шла шаг за шагом. Чтобы она направлялась правительством и чтобы граждане только и делали, что ей способствовали»2.

Вполне вероятно, что такую «революцию» поддержал бы и М. С. Воронцов. Однако некоторые мысли Сергея Тургенева Михаил Семенович считал излишне смелыми. Он пишет о нем: «Невозможно быть более довольным, чем я доволен Т<ургеневым>; это действительно превосходный и достойный уважения молодой человек, — отзывался о нем Воронцов. — Если у него еще имеются несколько ультра-либеральные идеи, то это должно быть пройдет, да и к тому же лучше человек, мыслящий в этом направлении, чем в ином; так как основанием этих идей служит благородство, великодушие и справедливость, в то время как основание тех, кто ударяется в другую крайность, таково, что приходится зажимать себе нос, когда об этом говорят»3.

Как видим, по мнению М. С. Воронцова, быть ультралибералом лучше, чем быть реакционером. С первыми его роднило благородство и справедливость, а от вторых он старался держаться подальше. Но он добавляет с удовлетворением, что, как ему кажется, с некоторых пор Сергей Тургенев стал более рассудительным.

Старший из братьев Тургеневых, Александр Иванович, считал, что «суждение гр. Воронцова об ультралиберализме делают честь и сердцу и уму его и доказывает, что он и сам более склонен к тому образу мыслей, который происходит от излишнего, может быть, жару к добру и ко всему прекрасному — и удален от того, которого источник или эгоизм, или напуганная ограниченность»4. Да, действительно, М. С. Воронцов руководствовался в своих действиях «жаром к добру» и не был ни эгоистом, ни трусом.

Надежды членов «Союза Благоденствия» на то, что М. С. Воронцов может стать со временем их единомышленником, основывались на том, что Михаил Семенович последовательно выступал за отмену крепостного права и критически относился к существовавшим в стране порядкам.

С. Р. Воронцов, живя в Англии, продолжал поддерживать связь с родиной, вел обширную переписку с друзьями, был в курсе российских дел. До него конечно же дошли слухи о тайных обществах. Ему было известно о недовольстве сына российскими порядками, поэтому у Семена Романовича могло возникнуть опасение, что Михаил Семенович тоже захочет войти в какое-нибудь тайное общество.

В одном из писем к сыну Семен Романович, рассуждая о событиях в Испании в 1820 годы, с неодобрением отозвался об испанском короле Фердинанде VII. И тем не менее делал такой вывод: «Всякий государь, каким бы он ни был, лучше какой бы то ни было революции, аристократической или демократической <…> обе они ведут к гражданской войне, которая разорит страну, к иностранному вмешательству и окончатся военной деспотией. Каким бы ни был государь, надо поддерживать его ради спокойствия и блага страны»5.

А от Н. М. Лонгинова Михаил Семенович мог услышать такую характеристику революционеров: «У революционеров везде и всегда одна система: обман, клевета, коварство, кровожадность, грабеж, убийства, попрание всех прав, Божеских и человеческих; они ничем не брезгают, считая все позволительным для себя; это доказано революциями всех времен, а в настоящее время мы видим это в Испании и в Португалии»6.

М. С. Воронцов, вполне очевидно, не спорил ни с отцом, ни с Н. М. Лонгиновым. Он, как и они, был против революций и ни в какие тайные общества вступать не собирался.

В марте 1825 года М. С. Воронцов приехал в Петербург — впервые после назначения генерал-губернатором Новороссии и наместником Бессарабии. Александр I милостиво принял его, без возражений утвердил все его представления о награждении чиновников генерал-губернаторства. А 29 марта, в пасхальный день, М. С. Воронцов стал полным генералом — генералом от инфантерии. Долго же пришлось ему ждать этого звания! Но вряд ли решение Александра I произвести Михаила Семеновича в полные генералы было вызвано тем, что он изменил свое отношение к графу.

«Есть слухи, — читаем в записях самого императора, — что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров»7.

Как видим, Александр I M. С. Воронцова не называет среди подозреваемых в вольномыслии. Конечно же император хотел видеть в его лице своего союзника и, вероятно, был уверен, что при всем своем либерализме Михаил Семенович не связан с заговорщиками. Нельзя было отталкивать графа от себя, нельзя было и дальше тянуть с присвоением ему звания полного генерала.

Семен Романович Воронцов, беспокоясь о судьбе отечества, мечтал об откровенном разговоре с Александром I. Если бы смог я пробыть полчаса с государем, писал он Ф. В. Ростопчину, то «непременно высказал бы все, что думаю о бедственном состоянии России, не стесняясь соображением о том, понравилось бы ему это или нет; потому что во всем, касающемся до своего Царя и Отечества, лесть составляет гнусное преступление»8. Семен Романович был весьма критического мнения и о самом императоре. «Все те, которые управляли страною в эти последние двенадцать или тринадцать лет, получают направление свыше, где нет ни знания, ни благоразумия, ни высоких чувств, но одна лишь крутая, деспотическая воля, плохо прикрываемая внешнею оболочкою кротости и лицемерного благочестия»9, — писал он тому же Ростопчину спустя годы. Семену Романовичу не довелось откровенно поговорить с государем. Но такая возможность предоставилась его сыну.

Во время пребывания в Петербурге М. С. Воронцов получил разрешение съездить в Англию к отцу. Ведь тому уже шел 82-й год. Было решено, что замещать его будет вице-адмирал А. Г. Грейг, главный командир Черноморского флота и портов. Но Михаил Семенович заболел, и поездку пришлось отложить. Он отправился в Крым, чтобы поправить здоровье. Действительно, после двухнедельного отдыха на южном берегу Крыма ему стало лучше.

В том же 1825 году опасно заболела императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I. Врачи посоветовали ей провести зиму на одном из европейских курортов. Но вместо Европы был выбран Таганрог. Император приехал в этот южный провинциальный городок несколькими днями раньше супруги. Он решил лично позаботиться о создании для нее подходящих условий. Императорская чета поселилась в небольшом одноэтажном доме.

Пребывание их величеств на юге заставило Воронцова и его супругу изменить свои планы и спешно отправиться в Таганрог. Александр Павлович часто и подолгу беседовал с Михаилом Семеновичем. Он одобрительно отзывался о его управлении Новороссией и Бессарабией. И однажды Михаил Семенович, воспользовавшись доверительностью разговора, высказал императору свои сомнения и предложения: «…должен вам Г<осударь> сказать правду, что вы окружены людьми недостойными, хитрыми, старающимися владеть обстоятельствами и извлекать из оных и свои и связям своим пользу и не допускают до вас тех нужд на<родных> и угнетений, коими стеснены все состояния. Вы знаете, Г<осударь>, что мой <отец> живет в Л<ондоне>, а потому, если бы что и встретилось со мною неприятное за правду, я уеду к нему и буду спокоен, но совесть моя страждет за вас. Особенное чувство и долг подд<анного> извлекают из меня сии истины. Примите меры, ро<пот> начинает быть слышен повсюду, нужды умножаются, нал<оги> колеблют все классы. Простите подд<анного>» 10.

Не часто, видимо, приходилось Александру I слышать такие упреки. Многие ли осмеливались сказать ему в глаза горькую правду? К сожалению, император был уже на краю могилы. На принятие срочных мер времени не оставалось.

В Таганроге Александр I возвратился к своей старой мечте о сложении с себя обязанностей главы государства: «Я скоро переселюсь в Крым и буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку». А сопровождавшему его князю П. М. Волконскому он сказал: «И ты выйдешь в отставку и будешь у меня библиотекарем»11.

Из Таганрога Александр I намеревался отправиться в Грузию, потом в Астрахань и оттуда проехать до Иркутска. А М. С. Воронцов пригласил императора в Крым. Предложение было принято.

Таганрог император покинул 17 октября. Проехал Мариуполь, побывал в Симферополе. Отсюда в сопровождении М. С. Воронцова отправился верхом в Гурзуф. Осмотрел Никитский сад. Из Орианды, купленной им у графа Кушелева-Безбородки, поехал в Алупку — в гости к Михаилу Семеновичу и Елизавете Ксаверьевне. После Алупки часть пути император проехал в коляске, а затем, отправив свиту в Севастополь, верхом, без шинели, в сопровождении одного фельдъегеря, направился в Георгиевский монастырь. К вечеру подул холодный северо-восточный ветер. В Севастополь продрогший император прибыл не в 4 часа дня, как предполагалось, а только в 8 часов вечера. Видимо, полученная им простуда в этот день послужила началом его болезни.

На следующий день, 28 октября, император осмотрел в городе укрепления, флот, морской госпиталь, казармы. 29 октября, по дороге в Бахчисарай, он почувствовал недомогание. После возвращения в Таганрог Александр Павлович слег окончательно. Лечиться он не хотел. 19 ноября император скончался.

Получив известие о смерти Александра I, M. С. Воронцов поспешил в Таганрог и оставался там до конца декабря. Здесь получает он письмо от А. X. Бенкендорфа, в котором рассказывалось о событиях 14 декабря в Петербурге. Восстание было подавлено, началось царствование Николая I.

Еще в первых числах декабря 1825 года И. И. Дибич, начальник Главного штаба, прислал из Таганрога великому князю Николаю Павловичу донесение унтер-офицера Шервуда, в котором сообщалось о членах тайного общества, действовавших в южных губерниях. В связи с этим великий князь написал Дибичу: «Как по всему делу видно, что в Одессе должно быть гнездо заговора, <…> то я считаю необходимым, чтобы вы переговорили о сем с графом Воронцовым, дабы и там принять нужные меры»12. Однако еще задолго до рокового события «заговорщики» Одессу покинули, поэтому «нужные меры», о которых писал Николай Павлович, генерал-губернатору принимать не пришлось.

Восстание 14 декабря 1825 года осудили многие благомыслящие россияне.

«Я был во дворце с дочерьми, — писал Н. М. Карамзин, — выходил на Исаакиевскую площадь, видел ужасные лица, слышал ужасные слова, и камней пять-шесть упало к моим ногам <…> Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж»13.

«Больно, брат, видеть в столь гнусном и мерзком деле, — писал К. Я. Булгаков А. А. Закревскому, — древние русские имена Трубецкого, Оболенского, Одоевского, все они воспримут надлежащее и столь заслуженное наказание; всякий по вине своей. Ужас берет, как подумаешь, что эти злодеи готовили России. Благодарение Богу, что умыслы открыты. Мнение горсти <…> в 50 миллионов верных подданных, ничего не значит, конечно, но деяния их много бы нанесли несчастия, если бы дали им более времени на исполнение адских своих намерений»14.

«Слава Богу, — пишет А. Я. Булгаков, — что все стихло; но, право, пора приняться за строгость, и я спорил очень против Жихарева: надобно казнить убийц и бунтовщиков. Как, братец, проливать кровь Русскую? — Да разве из Милорадовича текло Французское вино? Надобно сделать пример: никто не будет жалеть о бездельниках, искавших вовлечь Россию в несчастие, подобное Французской революции»15.

М. С. Воронцов тоже считал, что бунтовщики являются врагами отечества и заслуживают самого строгого наказания, вплоть до смертной казни. «Я воображаю удивление и злость твою, — писал он А. А. Закревскому, — когда услышал о предприятиях в Петербурге 14-го декабря; надеюсь, что это не кончится без виселицы и что Государь, который столько собою рисковал и столько уже прощал, хотя ради нас, будет теперь и себя беречь и м… наказывать»16. А спустя некоторое время он с удовлетворением и гордостью отметит, что в Одессе, о которой раньше говорили так много плохого, «ни один житель и ни один чиновник не только не были арестованы, но даже не попали под подозрение как участники тайных обществ»17. Его правило собирать вокруг себя единомышленников сыграло свою роль.

25 мая 1826 года Николай I назначил М. С. Воронцова членом Государственного Совета, высшего совещательного органа страны. А через неделю император подписал Манифест «Об учреждении Верховного Уголовного Суда для осуждения злоумышленников, открывшихся 14 декабря прошлого 1825 года». В состав суда должны были войти члены Государственного Совета, Правительствующего Сената и Святейшего Синода, а также несколько высокопоставленных военных и гражданских чиновников.

До учреждения Верховного Уголовного Суда арестованных декабристов допрашивала Следственная комиссия. Одним из членов этой комиссии был А. X. Бенкендорф. Он многое мог рассказать и, наверное, рассказал Михаилу Семеновичу о допросах арестованных декабристов. А может быть, Михаил Семенович сам познакомился с некоторыми протоколами допросов, с теми, например, в которых упоминалось его имя.

Так, П. Колошин говорил: «Надежды общества заключались единственно в распространении общества числом членов и повышением их в службе. Не знаю, кто действительно из высших государственных лиц находился в обществе, но иногда слыхал имена генералов Ермолова, Воронцова, Мордвинова»18.

Из показаний А. Н. Андреева: «За несколько дней до 14 декабря сообщил мне товарищ мой лейб-гвардии Измайловского полка подпоручик Кожевников о тайном обществе, которого цель, говорил он, стремление к пользе отечества. Но так как в таком предприятии главнейшая сила есть войско, то мы — части оного и как верные сыны отечества должны помогать сему обществу, тем более, что оно подкрепляется членами Государственного Совета, Сената и многими военными генералами. Из членов сих названы им были только трое: Мордвинов, Сперанский и граф Воронцов, на которых более надеялись, о прочих он не упомянул. Завлеченный его словами и названием сих членов, я думал, что люди сии, известные всем своим патриотизмом, опытностью, отличные чувствами, нравственностью и дарованиями, не могут стремиться ни к чему гибельному, и дал слово ему участвовать в сем предприятии. Вот причина, побудившая меня вступить в сие общество»19.

А К. Ф. Рылеев так ответил на вопрос об обстоятельствах образования тайного общества: «Слыхал только, что оно началось в то самое время, когда граф Воронцов представлял покойному императору об освобождении крестьян»20.

Понятно, что М. С. Воронцов, участвуя в суде над декабристами, должен был услышать немало упреков в свой адрес. Однако он принял участие только в первых пяти заседаниях суда, на которых рассматривались организационные вопросы. А на заседании суда 10 июня председательствующий прочитал отношение к нему от генерал-адъютанта графа Воронцова, в котором говорилось, что «по случаю высочайшего препоручения ехать ему в Аккерман, не может он боле участвовать в заседаниях суда»21.

В Аккермане М. С. Воронцов и русский посол в Константинополе А. И. Рибопьер должны были провести с турками переговоры по некоторым спорным вопросам. Они успешно справились с возложенной на них миссией. Турецкая сторона согласилась даже с тем, чтобы оставить за Россией города Анаклия, Сухум и Редут-Кале, а российские купцы могли беспрепятственно торговать по всей Оттоманской империи. Переговоры завершились принятием 25 сентября 1826 года выгодной для России Аккерманской конвенции. За это в награду М. С. Воронцову были пожалованы алмазные знаки ордена Св. Александра Невского.

Пока М. С. Воронцов и А. И. Рибопьер вели в Аккермане переговоры с турками, в Петербурге вершился суд над декабристами. Николай I внес ряд изменений в подготовленный судьями приговор. Он, в частности, сократил число приговариваемых к смертной казни с 36 до 5 человек. И остальные осужденные получили некоторое послабление в наказании.

«Нельзя было меньше сделать, — напишет Михаил Семенович, одобряя решение императора, — и конечно же пять из оных, какие жизнью заплатили за ужасные свои намерения и опасность, которой подвергали всю империю, более всего заслужили. Во всякой другой стране более пяти были бы казнены смертию»22.

Как известно, Н. С. Мордвинов был единственным из членов Верховного Уголовного Суда, не поставившим подпись под смертным приговором пяти декабристам. Присоединился ли бы к нему М. С. Воронцов, если бы до конца принимал участие в работе суда? Вполне вероятно. Да, он считал, что пятеро декабристов заслужили смертный приговор. Но известно, что Михаил Семенович нередко проявлял милосердие к провинившимся. Вот несколько примеров.

В Кишиневе арестовали поручика И. И. Сухинова, командира 6-й роты Черниговского полка, восставшего в конце декабря 1825 года, и в цепях отправили в Одессу. Цепи были такими тяжелыми, что железо впилось в тело. Холодная и сырая погода, трудный путь расстроили здоровье поручика. Открылись раны, полученные в Отечественную войну, началась лихорадка. Когда Сухинова привезли в Одессу, то М. С. Воронцов принял его, государственного преступника, как гостя. Он приказал снять с поручика цепи. Сухинову была отведена комната в доме генерал-губернатора, предложен обед и ужин, выдано новое белье23.

В 1822 году приказчик торгового дома В. И. Сухачев и его друзья организовали в Одессе «Общество Независимых». После восстания декабристов Сухачев и его товарищи были арестованы. Но когда выяснилось, что «Общество Независимых» не связано с движением декабристов, окончательное решение о нем было возложено на М. С. Воронцова. Последний отнесся к делу Сухачева чрезвычайно снисходительно, хотя было очевидно, что «Общество Независимых» представляло собой враждебную существующему строю организацию. Благодаря Михаилу Семеновичу Сухачев и его товарищи были выпущены из тюрьмы24.

Летом 1836 года М. С. Воронцов объезжал на корвете «Ифигения» восточное побережье Черного и Азовского морей. В Керчи губернатор Таврической губернии А. И. Казначеев представил ему А. А. Бестужева. Вот что узнал Воронцов, беседуя с Бестужевым во время плавания с ним на корвете.

Как участник восстания декабристов, А. А. Бестужев был приговорен к 20 годам каторги, сокращенной вскоре до 15 лет. С 1827 года он жил на поселении в Якутске. В 1829 году Бестужев обратился к И. И. Дибичу, назначенному главнокомандующим русской армией в войне с Турцией, с просьбой разрешить ему «вступить рядовым под знамена», которыми тот указывает «след к победам». «Ищу не выгод и отличий — ищу только случай пролить кровь мою за славу Государя и с честью кончить жизнь, им дарованную, чтобы на прахе моем не тяготело имя преступника»25, — написал Бестужев.

В ответ на эту просьбу Николай I приказал: «Александра Бестужева определить рядовым в действующие полки Кавказского корпуса, с тем, чтобы и за отличия не представлять к повышению, но доносить только, какое именно отличие им сделано»26. Однако вопреки приказу императора в 1835 году Бестужев стал унтер-офицером, а в 1836 году за храбрость в сражениях был произведен в прапорщики.

После встречи с М. С. Воронцовым Бестужев написал своему брату: «Граф Воронцов взял меня летом больного в Керчи и принял участие в моей судьбе»27. Участие заключалось в том, что М. С. Воронцов передал А. X. Бенкендорфу ходатайство Бестужева о переводе его на службу «по гражданской части» и поддержал эту просьбу. В ходатайстве Бестужева говорилось, что он страдает «от пагубного влияния знойного климата в Гаграх на здоровье, расстроенном уже от несчастий и военных трудов», и что он стремится «быть полезным отечеству и употребить досуг на занятия словесностью»28. К ходатайству М. С. Воронцов приложил свое представление о назначении Бестужеву жительства в Керчи «с употреблением на службу при тамошнем градоначальнике для сношения сего города с Черноморским и Закавказским краем». И добавил: тем более, что Бестужев обладал обширными знаниями об этом крае.

Николай I написал на докладной записке А. X. Бенкендорфа: «Мнение графа Воронцова совершенно неосновательно; не Бестужеву с пользой заниматься словесностью: он должен служить там, где сие возможно без вреда для службы. Перевесть его можно, но в другой батальон»29.

А. А. Бестужев, узнав об отрицательном ответе на его ходатайство, написал Михаилу Семеновичу: «Чем лестнее было внимание Вашего Сиятельства, чем отраднее участие Вашей истинно высокой души, тем большим прискорбием поразила меня весть, что я не могу горячим усердием и всеми усилиями нравственных сил доказать преданность мою к Престолу и признательность за отеческое представительство Ваше <…> Мой долг утешительный, священный долг благодарности Вам, Граф, за желание блага, как бы за исполнение желаний; и я надеюсь, что благодарность эта переживет меня <…> Не могу однако ж исторгнуть из моего сердца надежды: когда-нибудь служить под благотворительным начальством Вашим — это надежда жизни моего сердца!»30

М. С. Воронцов сообщил Бестужеву, что он ходатайствовал перед командиром Отдельного Кавказского корпуса бароном Г. В. Розеном о переводе его в другое место. А в полуофициальном письме к Розену просил того «о благосклонном принятии участия в просьбе господина Бестужева».

А. А. Бестужев был прикомандирован к Грузинскому гренадерскому полку, с которым участвовал в военной экспедиции Розена на мыс Адлер. В ожесточенной схватке с горцами Бестужев погиб. При обмене горцы не выдали его тело. Оно так и не было найдено.

Пытался помочь М. С. Воронцов и С. Г. Волконскому, Хотя в прошлом тот немало интриговал против него. В начале 1840 года Михаил Семенович отправил письмо А. X. Бенкендорфу, в котором просил передать Николаю I его ходатайство о переводе декабриста С. Г. Волконского из Сибири на Кавказ. В ответе Александра Христофоровича говорилось: «Вследствие ходатайства вашего сиятельства на счет переселения Сергея Волконского из Сибири на Кавказ, имею честь сообщить вам, что сколь бы охотно я ни желал содействовать исполнению сего, дабы сделать угодное вам, милостивый государь, и удовлетворить просьбу достойного Николая Николаевича Раевского, но я считаю невозможным представлять о сем Государю Императору; потому что подобная милость не была еще оказана никому из осужденных вместе с Волконским лиц, и переселение из Сибири на Кавказ его Волконского, который находится в числе главных политических преступников, неминуемо подало бы повод другим, наравне или менее его виновным, просить себе такого же снисхождения»31.

Александр Христофорович не стал передавать ходатайство Михаила Семеновича императору. Он заранее знал, что ответ будет отрицательным, и не хотел навлечь на друга новое обвинение в защите «государственного преступника».

Декабрист Н. И. Лорер получил в 1837 году разрешение «загладить свои политические увлечения» военной службой на Кавказе. В конце 1841 года он получил отставку и наконец-то стал свободным человеком. Правда, ему был запрещен въезд в обе столицы, и он продолжал оставаться под наблюдением местного начальства.

Весной 1842 года Лорер приехал в Херсон, а оттуда отправился в Одессу. «Я съездил в Одессу, — писал он, — чтобы одеться в гражданское платье. Граф М. С. Воронцов был тогда там генерал-губернатором Новороссийского края. Граф меня знал лично в Варшаве, когда мы возвращались из-за границы, в 1815 году, и я почел своим долгом представиться ему. Адъютант его Суворов представил меня графу в его кабинете. Внимательный, ласковый старик спросил меня, чем может быть мне полезным, и требовал, чтобы я всегда лично к нему обращался с моими просьбами. Граф был тип вельможи и обладал европейским образованием, каким в то время немногие из наших сановников пользовались»32.

Как видим, М. С. Воронцов, рискуя навлечь гнев императора, охотно оказывал помощь тем, кто находился под подозрением у правительства.