Воронка

Глава 1. Доброе утро, Китай!

Пашка открыл глаза и тут же их закрыл снова. Еще до первой попытки увидеть свет божий, он понял, что вчера перепил. Это было нормально. Перепил и еще перепью. Прямо с утра и начну.

Прямо с утра он начинал уже не первый год. Второй, если быть точным. Получалось неплохо, резвенько. Пашка частенько вспоминал своего любимого литературного героя — небезызвестного графа Де ля Фер, Атоса в просторечии. Бедняга, напиваясь, вел долгие беседы о повешенных. Алкоголь ему забвения не приносил. А вот Паше приносил и еще как. Самое главное, удавалось убивать дни с утра и до самого вечера, проводя их будто бы под анестезией. Водочная анестезия купировала тяжелые спазмы памяти, норовящей выбросить в пустое гудящее сознание все эти горящие клочья воспоминаний. Пошло оно все к черту! Не хочу.

Только вот утром голова гудела, а сердце подло норовило пропускать удары. Это было неприятно физически, а вот никаких тяжелых мыслей не навевало. Здоровье Павлу было ни к чему. Сегодня та же самая свистопляска! Паша приподнялся с дивана, на котором спал одетым и, не сумев сразу одолеть гравитацию, остался сидеть. Он покачивался и позевывал, растирая пальцами веки. Руки, на которые он смотреть не любил из-за покрывавших кожу шрамов от глубоких ожогов, пахли рыбой и это было странно. Где это он рыбой угощался? И на какие такие шиши? Денег у безработного Пашки было только на дозу и скромную закусь к ней.

Наконец он встал и поплелся в туалет. Там, над раковиной висело круглое зеркало. Оно, издеваясь, отразило мятую рыжую морду с заплывшими красными глазами и торчащими в разные стороны вихрами. По поводу своей непослушной шевелюры Седов не раз досадливо поговаривал: хоть бы облысеть скорее!

— О! — Паша издал этот простейший звук, потому что произносить слова казалось ему слишком тяжелой нагрузкой на мозг и органы речи. Вообще-то, звук выразил примерно следующее: «Ну, какие же мы сегодня хорошенькие китайчики!».

Полез под душ, подставил опухшую рожу свою под прохладные струи, фыкнул, похлопал себя по плечам. Нащупал на полке шампунь, подаренный доброй и брезгливой Ежевикой, вымыл голову. Вылез, обернул тощие чресла провонялым полотенцем и, подчиняясь ободряющему влиянию душа, протянул руку к бритвенному станку.

В этот самый решительный миг Павел ощутил как вернулась его давняя близкая подруга. Она плюхнулась тяжелой задницей ему на плечи и поймала протянутую к бритве руку за мокрое запястье. Близкую подругу звали Лень, еще ее можно было бы назвать Апатией, но это было бы слишком пышно.

— К черту бритье… — проворчал Пашка на упрек, посланный ему его собственным отражением. — Не жениться же собираюсь, а только опохмелиться.

С тем и направился в кухню. Там принялся искать бутылку. Стерва пропала куда-то, смылась, сама собой выпилась и выбросилась в мусорку. Вот же хрень! Неужели к ларьку придется тащиться? В таком-то китайском состоянии?!

Раздосадованный отсрочкой счастья Пашка тихо, но смачно выругался и потопал в комнату. По дороге он взял из ванной свои штаны и сбросил с бедер полотенце. А, войдя в комнату, только и смог процитировать самого себя: «О!», потому что на кресле сидела незнакомая девушка. Правду сказать, это была не совсем цитата, потому что на этот раз «О!» выражало: «Вот вам и с легким паром! Квартирой, что ли, ошибся?». Гостья, вызвавшая такую бурю эмоций хозяина, выглядела ничем не лучше Пашки — помятое личико и глаза-щелочки, но зато была одета. Пашка выпрыгнул из комнаты в коридор и заскакал на одной ноге, пытаясь натянуть штаны.

— Извините! — крикнул он по направлению к комнате. — Но как вы вошли?

— Я не вошла, я проснулась, — хрипловато возразила гостья. И только услышав звук ее голоса, Пашка припомнил все.

…Сидя на своем обычном месте возле барной стойки, Павел чувствовал себя в своей тарелке. Сегодня был вторник и он был здесь, потому что именно во вторник посетителей в «Бригантине» набегало меньше обычного. Вторник и четверг — дни, когда Паша напивался в «Бригантине». В остальные вечера он напивался на своей кухне. Посещения замызганной забегаловки, в которую превратилась «Бригантина» при нынешнем владельце, считались выходом в люди. Надо было иногда рассеивать тошнотворное ощущение, что в мире ты остался совсем один. Нет, не один! Ходят еще тараканы после ядерной войны.

Вот, Вовка, бармен. Он очень рукастый тип. Умеет и немытый стакан клиенту подсунуть, и «Отвертку» на дешевой водке замешать. Вовка никогда не будет в накладе и ни в чем не прогадает. Хозяин «Бригантины», конечно, бестолочь, но о шашнях бармена вполне информирован. Он с огромным удовольствием вытолкал бы мерзавца вон, но Вовка, по совместительству, занимал пост зятя хозяина крупнейшего в городе оптового склада алкогольной продукции. Ссориться с ними, с Вовкой и его тестем, было ни к чему.

А вот еще ядерный таракан: Саша Кумаров. Давненько его тут не было видно! В последний раз Пашка отдыхал с Кумаровым еще летом. У мужиков было кое-что общее: оба одинокие и пьющие. Но находились и принципиальные различия: Кумаров искал компании, а Пашка — никогда. Кумаров объявлял себя жертвой обстоятельств (безработицы и развода), Пашка же, наоборот, винил во всем произошедшем лишь только одного Павла Петровича Седова. Кумаров бил себя в грудь, обещая «им» «еще показать себя!», Павел молчал — он уже показал, а теперь его все и так устраивало. К тому же, Саша не замечал этих самых различий, принимая Пашку за себе подобного и делясь с ним всем своим «жизненным опытом» как с равно пострадавшим.

Некоторое время назад Саша Кумаров куда-то подевался. Ходили слухи, что он бросил пить и ходит на какие-то «собрания». Но, видно, «собрания» те были малоэффективны, в смысле противостояния зеленому змию, и в этот вторник Кумаров украсил собой один из свободных столиков «Бригантины».

— Сашок появился, — с ухмылочкой сказал Вовка то ли сам себе, то ли все-таки обращаясь к Паше. — Но странный! Пиво пьет, мрачный такой.

Паша машинально оглянулся на Кумарова и был пойман Сашкиным цепким взглядом. Кумаров помахал ему, приглашая подсесть за столик. Причин отказываться не нашлось. Вздохнув тягостно, Павел принял приглашение.

— Слышь, Паш! — сказал Саша после всех приветствий. — Ты как? Работу не нашел?

— И не искал, — ответил Седов. В качестве закуски к пиву у Сашки на столе лежала здоровенная, остро пахнущая жирная вяленая рыбина. Рыбина была нарезана толстыми розовыми ломтями и ее возбуждающая вонь напомнила Пашке, что до смерти хочется есть. — Я отгрызу? — полувопросительно сказал он.

— Угощайся, — небрежно кивнул Кумаров. — Я сам теперь только рыбу ем. От мяса меня, короче, воротит. — Вспомнив о мясе, Сашка скривил губы. Павел вцепился голодными зубами в волокнистую рыбью плоть, а Саша отпил пива и начал общаться: — Ну да! Где тут приличную работу найдешь? Одно фуфло. Платят копейки, а пахать надо день и ночь…

Паша мало слушал его. Ему было не интересно. Он налегал на рыбу, пил свою водку и ждал блаженного мига забытья. Сегодня, видимо из-за рыбы, заполнившей желудок, блаженный миг не торопился прийти пораньше. Более того, Кумаров уже прилично нагрузился, а Паша только стал ощущать некую обманчивую легкость существования. Все это время Саша усиленно «общался», а когда стало ясно, что он серьезно пьян, «общение» перешло на самые заоблачные темы.

— Прикинь, — почти интимным тоном говорил Сашка, — говорят, что оттуда не возвращаются. Но я же вернулся! Я, короче, точно помню: не дышу, страшно, дергает всего и — хоп! — сердце остановилось. И стало темно так, нет, вроде, ничего. Потом провалился я, не стало… Мне, короче, скорую вызвали, те увезли меня в морг. — Услышав слово «морг», Паша недоверчиво наморщил нос и прислушался. Кумаров продолжал бубнить: — Ты, слышь, я же там был! ТАМ! Это клево… Опять туда хочу, тоскую я, тоскую! Вот сюда пришел, чтобы маленько забыться. И чего там делать надо — все за это сделаешь! Даже такое, чего потом рассказать не можешь и ночью не спишь. И за то, что еще дали пожить и за то, что теперь ничего не страшно! Чего же бояться, если смерти не страшно?! А что тут… Чего терять-то! Вот пошли со мной, короче, сам увидишь! Там все оттуда вернулись, своими глазами видели все. Но у каждого свое… Короче.

Дальше его речь и вовсе напоминала набор бессмысленных звуков, выражавших различные эмоции: потрясение (о-о!), восхищение (ах!) и тоски (ох!). Паша поднялся из-за стола и потащил Кумарова на улицу. Там он поймал частника, назвал примерный адрес Сашки и сунул водителю пятьдесят рублей. Довезет — не довезет?! Да ладно…

Паше смертельно хотелось достичь, наконец, нирваны. Уже вечер, поздно, а он ни в одном глазу! Как-то мало хмель берет. Неужели гад Вовка водку разбавляет? Вернувшись за стойку, Паша затребовал у бармена запечатанную пол-литра и налил себе полную рюмку. Опрокинул в рот, мотнул головой для наилучшего усвоения продукта и налил еще.

Вот тогда-то и заметил ее. Девушка сидела за барной стойкой справа от него и курила, беспокойно разглядывая в зеркале за стеллажами с бутылками отражение бара за своей спиной. Она была худенькой, с длинными волосами, густыми, ухоженными и светлыми. Паша невольно приметил ее одежду — дорогие тряпки, сразу видать! Перед девушкой стоял бокал для мартини, уже пустой и оттого какой-то никчемный.

К своей радости Паша обнаружил, что начал хмелеть. Дальше он что-то пропустил, потому что следующий кадр, выплывший на утро в памяти, запечатлел ее лицо совсем близко. Они уже познакомились и разговаривали о чем-то вполне интересном даже и для Паши. Кажется, она рассказывала, как однажды напилась текилой в баре с мужским стриптизом и укусила танцора за…

— А самое смешное, — говорила девушка, давясь от смеха, — что у него в плавках была мыльница, как у спортсменов! Я кусь — кусь, а зубами ухватить не могу! Но меня все равно из клуба-то поперли…

Она рассмеялась, широко открывая рот и показывая белые зубки с треугольными неровными клычками, придававшими ее веселому оскалу немного опасный вид. Опасный, но сексуальный. Паша засмотрелся на эти клычки и на розовое горлышко и влажный живой язычок. Внезапно девушка дернулась, перестав смеяться. Смех так быстро сменился страхом, что показалось, будто в эпизоде вырезали несколько кадров.

— Ты чего? — спросил он.

— А… показалось…

Она снова улыбалась, прикрывая напряжение наигранным весельем.

Дальше Паша, испытывая туманное возбуждающее притяжение, стал травить скабрезные анекдоты, тайно размышляя как бы затащить новую приятельницу в свою постель…

Похоже, ему это удалось, поскольку она сидела на кресле в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый притом.

— Можно мне воспользоваться вашим душем? — церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.

— Да, конечно, — Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: — Постойте! Полотенце!

Опохмел пришлось отложить. Надо бы поскорее выпроводить ее отсюда! Вот напоить кофе и выпроводить. Без кофе неудобно. Проходя мимо зеркала в прихожей, Паша увидел в нем себя, еще слегка раскосого, и усмехнулся:

— Доброе утро, Китай!

Глава 2. Старая актриса

Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Славяна сердцем помнила эти воскресные спектакли: особое настроение — чуть более торжественное, чуть более легкое, чем в будни. Ей часто снились сны, когда она стоит в свете рампы, а за световым полупрозрачным, но таким плотным, занавесом — лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в раной степени относится и к Славяне Ожеговой и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.

Старая актриса прекрасно сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы! Что же, такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.

Мама Славяны тоже была театральной актрисой, но весьма посредственной, не удавшейся. Тем не менее, профессиональное чутье подсказало ей — в дочери есть божий дар, маленькая искорка, нечто вложенное скорее молитвами родительницы, чем ее генами. И как мама хотела увидеть Славяну во МХАТЕ! Но…

В Гродине Ожегова села домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось на сцену! Артур считал жену слегка сумасшедшей.

— Хватит выпендриваться! — кричал он однажды утром, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?». — Ты что из себя корчишь? Артистка! Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать — я разведусь с тобой! Дармоедка мне на шее не нужна!

Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней. Она была такая красавица! А в шестьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город — спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался Драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса. Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой вскоре продвинули ее на это место. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой, лет Славяна отдала Гродзинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, она пережила трех режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников, она получила несколько предложений из столицы и даже снялась в нескольких эпизодических ролях в кино. Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, трагически, волшебно!

…И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля Славяна поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:

— Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…

Это был голос Аненнковой, молодой, незаметной для примы инженю. Славяна полагала, что Ира Аненнкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц. И никакой опыт, никакое актерское чутье, ничто не помогло Славяне открыть, наконец, глаза, увидеть осознать и ужаснуться: случилось страшное! Ожегова пережила свою славу, она — старая колода, лежащая на пути молодых и талантливых.

— Тише, тише! — Отозвался голос режиссера. — Она же за стеной! — И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: — Ну, не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется! Нас же химия содержит. Не могу, пойми.

«Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректора», конечно, был Артур, постаревший, вальяжный. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда и совершенно забыл, как шпынял жену и насмешничал над ней в молодости.

Услышанный разговор взбесил Славяну. Хамы! Сопляки! Недоучки! Халтурщики! Да разве возраст помеха гению?! Да все великие актеры играли в преклонных годах! Да сами посмотрите! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой через десять лет? Лицо будет как печеное яблоко, а под ее тушей будут ломаться подмостки!

Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Аненнкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении Заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал. Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Аненнкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет. Хамство не поможет этой выскочке стать сколь-нибудь значимой актрисой.

После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой и только совсем близкие люди знали, что она… Она… Что Славяна Владимировна Ожегова не может больше играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: некрашеные пыльные доски, которые Славяна никогда не замечала раньше, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Эльсинора, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. По ним стало невозможно ходить! Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, дешевым, безвкусным, никак не затрагивающим воображение.

Хуже всего были слова… Те самые слова, которые впитывались душой еще в молодости и изливались из самого сердца актрисы, выговаривались с трудом: в них не было ритма, не было смысла, не было очарования.

— Боже! — стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка, но сухие как стали сухи с годами ее губы. — Боже! За что мне это? Я ли не трудилась? Я ли просила большего, чем только играть, играть, играть?! За что мне это? Боже!

Она так мучилась, что Артур предложил супруге отдохнуть на курортах, набраться сил.

— Ты такая ранимая! — сказал он. — Эти негодяи еще поплатятся за то, что причинили тебе столько невыносимой боли!

И только на курортах, попивая пахнущую тухлыми яйцами ужасную сероводородную и ужасно полезную воду, Ожегова призналась себе: она не может играть только из-за того, что все сказанное Аненнковой — правда! Уже лет восемь, как нет в местных газетах хвалебных рецензий на новую роль Славяны Владимировны, уже давным-давно не вспоминали о стареющей актрисе столичные режиссеры. Но, главное, ведь права Ира: в зале все больше пустых мест…

Тогда Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят — в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.

И вот уже несколько, считать не хочется, лет старая актриса кормит у подъезда кошек и вспоминает свое прошлое и знает, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходил к недавней звезде по старой памяти, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене. Это означало только одно — мало осталось и самой Славяны. Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки — они ведь должны есть три раза в день! А единственный племянник Славяны — Пашка? Еще год назад это был совсем чужой молодой человек с непонятными интересами в жизни, с неизвестностью в будущем. А вот сегодня Славяна беспокоилась о нем, разглядев в нем нечто такое, чего не смогли увидеть другие.

«Но, видит Бог, излишняя забота — такое же проклятье стариков, как беззаботность — горе молодежи», — цитировала себе Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.

Племянник никогда не отказывался прийти по делу, а без повода он ни за что бы не появился в доме престарелой тетки. Он входил в комнату Славяны, вежливо улыбаясь, убеждая тетку, что все у него в полном порядке, а от самого разило перегаром и серые глаза были тусклые и пустые. Она читала в них знакомое до боли: «О, если бы моя тугая плоть, могла растаять, сгинуть, раствориться!» и чуткое сердце подсказывало Славяне — мальчик разрушает себя сознательно. Он хочет прекратить все намного раньше, чем это ему на роду написано. Престарелой актрисе казалось, что она снова играет в «Гамлете», спектакле, после которого наступил ее собственный крах. И Гамлет сегодня — ее Пашка и в последнем акте его пронзит отравленная шпага, а потом он скажет: «Дальнейшее — молчанье»…

Ох, уж это актерское воображение! Ох, уж эти актерские фантазии!

А сегодня воскресенье и настроение такое солнечное, особенное! Будто выходить Славяне на сцену, будто уверена она, что ждет ее аншлаг, что снова цветы, поздний ужин, улыбающийся Артур на новой двадцать первой «Волге». Но, главное, что сегодня она — Джульетта!

Воскресенье само по себе всегда лучше других дней, но в это воскресенье придет в гости к Славяне девушка. Она учится в аспирантуре и пишет диссертацию на тему… На какую тему пишет диссертацию Верочка? Ах, старая, забыла! Словом, что-то о культуре и театре Гродина в эпоху застоя. Какое же чудесное, неповторимое время был этот застой! Вернуть бы…

Верочка появилась точь-в-точь в назначенное время. Она принесла изумительный торт. Славяна очень обрадовалась торту, поскольку сладкое всю жизнь любила, но ради своей вечно девичьей фигуры постоянно уныло «постилась». Накрыли стол для чая, достали старые альбомы, где была масса, огромная масса фотографий, семейных и театральных, где лежали хрупкие пожелтевшие газетные вырезки с хвалебными рецензиями на новую роль Славяны Ожеговой, на бенефис Славяны, на премьеру спектакля с Ожеговой в главной роли. Верочка спросила о семье, о детях. Узнав, что у Ожеговой своих деток не было, искренне посочувствовала:

— Одиноко вам, наверное, сейчас…

— Вы знаете, Верочка, одиноко мне без театра. А дети… Увы, я столько раз играла материнство, что поверила, будто пережила его на самом деле. Да и племянник есть у меня, сын сестры. Он хороший мальчик, добрый. А то, что пьет… Он раньше в милиции служил, потом случилось что-то и вот, пьет теперь. Думаю, женщина его бросила. — Славяна задумалась на минуту, а потом, словно бы очнувшись, произнесла некстати: — Я ему и квартиру завещала. Вчера только оформила бумажки.

Рассказав гостье о Пашке, Славяна немного огорчилась, потускнела. Вера поспешила перевести разговор на театральные воспоминания. Славяна улыбнулась, она снова была прекрасна. Ее лицо, умевшее выразить любое из человеческих чувств, раскраснелось от удовольствия воспоминаний, от благодарности к внимательной слушательнице, от счастья быть услышанной. Верочка тоже выглядела взволнованной: она забыла про свой блокнот и про свой научный интерес, а просто слушала, широко раскрыв, удивленные глаза, в которых временами стояли самые настоящие слезы.

После чаю с тортом и воспоминаний Славяна ощутила неимоверную усталость. Глаза просто слипались, видимо, давление упало. Или поднялось. Ожегова понятия не имела чем различаются эти два состояния, поскольку неурядиц с давлением в ее скромном списке физических недомоганий не было. Ну, значит, прибавится! Сейчас только восемь вечера, а она с ног валится. И голова закружилась, и ноги похолодели. Актриса заметно побледнела. Верочка обеспокоенно взяла ее за руку, посчитала слабый старческий пульс, заботливо помогла прилечь на диван. А когда старая актриса уснула, деловито прочесала все ящики и комоды в поисках паспорта и документов на квартиру. Среди старых бумаг ей попался рулон ватмана. Заглянув туда, Вероника подняла дугой черные шелковистые брови:

— Чего это? Схема водопровода Гродина на случай ядерной войны? Интересно. Надо будет Игорю показать…

Перед уходом девушка со светлыми волосами еще раз подошла к старушке. Лицо на подушке было таким белым, что Ника испугалась, стала снова искать пульс.

— Нет, — твердила она, — нет, не может быть! Это всего-навсего меланиум, от него не умирают… Не умирают… Он обещал… Господи, она умерла!

Глава 3. Оставьте меня в покое!

Она появилась на кухне: волосы собраны на затылке, лицо гладкое, совсем не китайское, а очень даже милое. Села за стол, придвинула чашку кофе, потянулась к сигарете.

— Как спалось? — довольно глупо спросил Паша, угодливо протягивая ей огонь.

— Хорошо…

Паша ждал удобного момента, чтобы сказать, что ему, дескать, надо уходить и он с удовольствием проводит ее до остановки. Все равно за бутылкой идти! Однако, девушка все сидела и сидела над чашкой, не притрагиваясь к кофе. Вот уже и сигарета обратилась в смятый на дне пепельницы бычок и была зажжена другая…

— Вы не спешите? — неожиданно для себя самого ляпнул хозяин.

Девушка вздрогнула и подняла на него глаза. К своему изумлению Паша обнаружил в этих карих глазах выражение, какое чаще можно было наблюдать у героинь триллеров типа «Крик» или «Рассвет мертвецов». Это было выражение настоящего, неприкрытого, откровенного ужаса. Чем же он так напугал свою знакомую?

— Я… мне некуда спешить. Можно я еще тут побуду?

— Ты из дома убежала? — В голосе Павла зазвенело легкое раздражение. — А мама волноваться не будет?

Девушка снова опустила глаза. Потом вдруг сказала:

— Я могу заплатить. Мне надо на время спрятаться.

А вот этого Паша и вовсе не любил! В таких вот фразочках многое упрятать можно: и желание придать себе немного криминальной таинственности, и спекуляцию на сочувствии, и ловушку для идиота, вдруг возомнившего себя Ланселотом.

— Если у тебя проблемы — иди в милицию, — посоветовал он мрачно. — Извини.

Она вновь посмотрела на него с тем же самым выражением и вдруг заговорила сумбурно, неубедительно, пытаясь в двух словах рассказать какую-то путаную историю:

— Я все понимаю, у меня нет иллюзий. Мне придется вернуться, все равно ведь найдет… И нет никакого выбора. Ох, проснуться бы и начать все заново! Просто жить, просто по улицам ходить…

По мере развития «сюжета» Паша чувствовал как нарастает в груди раздражение, а в голове тягучая боль. Девушка уже представлялась ему яркой представительницей породы отпетых грузчиц. Встречались ему такие еще во времена службы. Грузчицы чаще всего прикрывали немыслимыми и намеренно запутанными речами свои реальные интересы. Одна такая была воровкой, другая — мошенницей. Но попадались и совсем туманные экземпляры — наркоманки или дурные от скуки жены богатых мужей. Вот именно к последнему типу и отнес Паша свою новую знакомую.

А она все говорила, нервно помахивая рукой с потухшей сигаретой:

— …И мне даже не страшно, а только муторно от всего этого! Я лучше всех понимаю, как это происходит… Просто ты слушаешь его, вроде бы знаешь, что он тебя за нос водит, а потом — хоп! Ты уже полностью с ним согласен, делаешь, что он говорит и хочешь только, чтобы он еще…

— Погоди, — перебил ее Паша. Он уже допил свой кофе и теперь во рту высыхал вкус дешевой растворимой бурды, сладкий и горелый. Этот вкус надо было смыть чем-нибудь более горячим. Он равнодушно сказал: — Мне нет никакого дела до всех этих подробностей. Пойди к своим друзьям — подругам, отсидись у них. Я здесь не при чем. У меня своя жизнь.

И тут, к вящему раздражению жаждущего Пашки, зазвонил дверной звонок. Он сразу решил, что это Ежевика и пришла она, как всегда, со своим любопытством и тарелкой горячих пирожков. Визиты подруги детства всегда сопровождались ненужной болтовней и бессмысленными выводами. Сам Паша, вполне искренне любя Вику Ежову, предпочел бы держаться от нее подальше. Предпочел бы держаться подальше от всех, с кем был знаком «до».

Он открыл дверь, намереваясь перехватить тарелку с нарисованными воображением голодного желудка пирожками, и не пустить саму благодетельницу в свое логово. Однако в дверном проеме вместо маленькой Ежевики стояли два крупных мужика в одинаково элегантных серых пальто. Паша только и успел мяукнуть: «Вам ко…», как его решительно задвинули входной дверью в узенький коридорчик, а потом и вовсе ухватили за шиворот.

— Где Ника? — спросил один из мужчин, — Бармен сказал, что она ушла с тобой!

— Кто? — хрипло переспросил Пашка. Инстинкты человека, побывавшего в мордобойных ситуациях не единожды, подсказали не сопротивляться.

— Жена моя где?

Из кухни в комнату метнулась отчаянная светловолосая фигура. Мужики бросили Пашку и рванули за ней. Паша потряс головой и пошел к месту действия. Там разворачивалась целая мелодрама. Гостья Павла, белая как полотно и натурально стучащая зубами, забилась в угол, а посетители наступали на нее, выговаривая в два голоса:

— Немедленно возвращайся домой! Ты с ума сошла, что сбежала. Знаешь, что тебе за это будет?!

Внезапно девушка вскочила на ноги. Паша с изумлением заметил, что она направляется к окну. Неужели, собирается выпрыгнуть? Седьмой этаж! Она что же, забыла где находится?

Впрочем, пересечь комнату Нике не удалось. Один из мужчин ловко преградил ей путь она, вскрикнув, приостановилась и тогда он ударил ее наотмашь по лицу. Девушка отлетела на добрых два шага, с силой ударившись о стену, безвольно стекла на пол. На выцветших обоях осталось кровавое пятно, смазанное вниз.

— Эй! — остерегающе окликнул Павел. — Вы убьете ее! Нельзя же так!

Ударивший Нику ничего хозяину квартиры не ответил. Он аккуратно подобрал полы своего пальто склонился над ней, лежащей будто тряпичная кукла, с лицом, облитом кетчупом.

— Ничего, — сказал он, поднимая ее на руки. — Отойдет!

Второй тип в сером пальто обернулся на Пашину гневную реплику.

— Вы простите нас… — сказал он совершенно иным, крайне вежливым и деликатным тоном. — Можно вас на пару слов?

Паша не мог оторвать глаз от безвольной женской руки, болтавшейся на весу и такой маленькой, что казалось будто принадлежит она ребенку, а не взрослой женщине. Он и сам не знал, что сейчас чувствует. Вроде бы его возмутила эта грубая и беспощадная расправа и, кажется, ему неприятно, что такое случилось в его квартире. Но, в сущности, какое ему дело? Эта Ника и самому Паше показалась весьма и весьма странной особой. Говорит что-то несуразное, несусветное. Ему нужно глотнуть алкоголя, необходимо позарез, его уже кошмарит от всей этой накипи!

— Видите ли, — снова заговорил мужчина. Павел оторвал взгляд от светлого пятна волос, растаявшего в полутьме коридора, и поднял глаза на собеседника. Лицо этого человека явно привыкло менять свои выражения быстро и убедительно. Он, вообще, был похож на актера, привыкшего профессионально использовать свою внешность. Но на хорошего актера. — Видите ли, это семейное дело, так сказать. Ника немного не в себе. Может, вы заметили, что она чушь несет? — Паша никак не отреагировал на вопрос, но мужчину это не смутило. — Так вот, мы нашли для нее хорошего специалиста, а она убегает, не хочет лечиться. Это все очень тяжело и хлопотно, понимаете? — Он достал из кармана тяжелый, блеснувший желтым металлом, портсигар и одним гусарским жестом откинул крышку перед самым носом Павла.

— Я просто хочу попросить вас не рассказывать никому о том, что произошло и вообще о том, что Ника была у вас. Мы договорились?

Паша вытянул из шикарного портсигара сигарету, с трудом удержавшись от дурацкой шутки. Ему вдруг захотелось попросить у своего гостя пару сигареток про запас с комментарием: «Сам-то я не курю, вы знаете, но в камере пригодится!». Мужчина расценил следы внутренней борьбы на испитом и помятом лице парня, хозяина зашарпанной однушки, по-своему:

— Вот, возьмите! — Вместо портсигара перед Пашкой возникла веселенькая зелененькая бумажечка.

Внезапно Пашке стало тошно. Надо выпить, вот что! Он брезгливо наморщил нос, усыпанный рыжими веснушками и, поворачиваясь спиной к протянутой сотке, сухо сказал:

— Вам пора, вас приятель ждет!

Наверное, мужчина в сером пальто сообразил, что сморозил глупость.

— Э… извините, — услышал Паша за своей спиной, — я все же надеюсь на ваше понимание!

— Ага! — невнятно отозвался Седов, удаляясь в направлении кухни.

Хлопнула дверь.

…У ларька Паша нарвался-таки на встречу с Ежевикой. Она вывернулась из-за угла, увидела друга детства, устало улыбнулась ему и оттянула еще на пятнадцать минут долгожданную встречу с огненной водой.

Отношения их всегда складывались неровно. Дружили Паша и Вика с самого детства и с самого детства ссорились ужасным образом. Проблема заключалась в наивной болтливости Ежевики. Так, когда обоим приятелям было по десять, Пашка увлекся пиротехникой. В те времена петардами на улицах не торговали и приходилось самостоятельно раздобывать порох, селитру, спички и прочие расходные материалы. К тому же, надо было самому изготавливать боеприпас, рассчитывать пропорции составляющих, стараясь достичь максимальной боевой мощи снаряда. Паша в этом деле был талант — его самодельные бомбы взрывались круче чем у остальных пацанов. Вот, однажды и бабахнуло… На первом этаже их жилого дома повылетали несколько стекол, жильцы страшно перепугались, в общем, всякое такое. Пашка понял, что надо ложиться на дно. К сожалению, Ежевика была в курсе Пашкиного подвига и очень гордилась своим талантливым другом. Понятное дело, Пашку вскоре изобличили и ему здорово досталось.

Потом Ежевика ляпнула одноклассникам, что Паша влюблен в Светку Мордовцеву и все над ним смеялись. Потом подружка разболтала про курение за зданием школы… Словом, были дела! И каждый раз, после очередного воспитательного вливания со стороны педагогов и родителей, Паша клялся себе, что, во-первых, отлупит Ежевику, а во-вторых, больше не будет с ней водиться и не заговорит ни разу в жизни. Но подружка появлялась на его горизонте, просила прощения, выслушивала его гневные филиппики, иногда огрызалась, но чаще каялась так искренне, что Паша, в конце концов, прощал. Потом они ссорились снова.

Но однажды была и настоящая оттепель — это уже в восемнадцать. Как-то весной, под влиянием забурливших гормонов, Паша увидел какие красивые глаза у подруги его детства. Он стал очень внимательным к ней и даже подарил цветы. Теплым майским вечером они долго целовались в подъезде. Как не странно, Вика об этом никому не рассказала. Их романтические встречи, полные неумелой юношеской нежности, продлились до самого Пашкиного призыва, то есть, до осени. Потом Вика писала ему милые длинные письма и его сердце билось при виде только одного ее округлого почерка. Ко второму году службы письма стали короче. За пять месяцев до дембеля Паша узнал, что Вика выходит замуж. Он не слишком хорошо помнил свои переживания. Насколько тяжело ему было? Обиделся ли он на изменницу? Во всяком случае, через какое-то время после возвращения Паши из рядов, он снова оказался в одной компании с Ежевикой. Приятели забыли сентиментальные страницы из прошлого и общались почти по-прежнему — дружески, безбожно ссорясь и небрежно примиряясь почти каждую встречу.

Сейчас Ежевика была располневшей домохозяйкой при муже — бизнесмене. Пашина дорогая тетя Слава не раз высказывалась, подразумевая именно подружку племянника: «Если о женщине говорят, что она хорошая хозяйка, значит, больше о ней сказать нечего!». Относительно Ежевики все так и было: любимые дети, полон рот забот, бразильские сериалы, парикмахерская и магазины наполняли ее жизнь с утра до самого вечера. И все-таки, тетя Слава была немного несправедлива: о Виктории Звонаревой можно было бы еще сказать, что она очень переживает за своего друга детства. И пусть воспоминания о юношеском романе с Пашкой она похоронила под целым ворохом текущих дел, но не могла напрочь искоренить чувство вины за прошлое. Ей, не слишком хорошо знавшей реальные обстоятельства Пашкиной жизни, казалось, что она несет некую ответственность за нынешнее положение Пашиных дел. Если бы тогда она не поступила нехорошо, то была бы рядом с ним сейчас и смогла бы удержать его от алкоголизма и неизбежной деградации. Ежевика пыталась компенсировать свою прошлую подлость, стараясь при каждой встрече убедить Павла вернуться к нормальной жизни.

— Давай, я попрошу мужа помочь тебе найти работу! — горячо предлагала она. — Будешь среди людей — начнешь лучше себя чувствовать, общаться будешь, друзей себе найдешь порядочных, девушку! Нет, правда! Ты же симпатичный, молодой… Ну и что, что тридцать четыре?! Мне тоже тридцать четыре и в петлю я не лезу! Паша, что это у тебя в пакете? — Ежевика не стеснялась сунуть свой маленький острый нос в шуршащий мешок Пашки, — Бутылка? Вот дурак! Ну, дурак, и все! Нет, я этого так не оставлю! Все, берусь за тебя. Потом ты мне спасибо скажешь.

Досадливая морщинка прорезала лоб Седова, и Ежевика чувствовала его обычное замкнутое равнодушное отчуждение. Будто он на другой планете, будто не такой как все и не хочет жить путем. Или знает больше других. Всегда задавался, с самого детства!

— Ага, Викочка, спасибо! — с вымученной вежливостью отвечал друг детства. — Я, извини, спешу.

А если продолжить наседать с предложениями, то можно нарваться на откровенно грубый тон:

— Тебе какое дело? Оставьте все меня в покое!

Сегодня все могло бы повториться, но вот только подруга детства выглядела совсем несчастной. Обычная жизнерадостная улыбка не осветила ее лицо при виде рыжих вихров Пашки и, заметив это, он сам остановился перед ней.

— Ты чего такая грустная?

Ежевика подняла на него покрасневшие глаза. Кажется, она недавно плакала.

— Да так, — голос звучал непривычно вяло, — у мужа неприятности. И еще в аварию попал…

— Серьезно разбился? — Паша не слишком хорошо знал мужа Вики, Алексея Звонарева. Кажется, у Звонарева был цех по производству мягкой мебели и, вроде бы, был он удачлив в делах и о семье заботился не в пример лучше многих других. Еще, кажется, бзик у него был на автомобилях: любил машины в стиле ретро, имел пару редких и весьма ценных динозавров, участвовал во всяких выставках и автопробегах, где собирались такие же чокнутые на рухляди энтузиасты. Учитывая последнее обстоятельство, Паша задал и второй важный вопрос: — На чем ехал?

— На «Порше» своем любимом. — Вика произносила название автомобиля с ударением на первый слог. Это мешало Пашке сосредоточиться на рассказе, но умничать и поправлять подругу сейчас казалось лишним. — Управление отказало…

«Porsche 911» 1963 года был избранной колымагой Звонарева. Этот почтенный экземпляр пыхтел — кряхтел, но не рассыпался, потому что почти все потроха были в нем новые. Но, видимо, Алексею не повезло и автомобиль подвел.

— Да, все-таки, старая машина есть старая, — покивал Паша понимающе. — Так, а руки-ноги целы?

— Какое там! — Теперь на глазах Ежевики слезы выступили совсем откровенно. Она шмыгнула носом и дорассказала ужасные подробности: — Лешу из проклятого «Порша» еле вытащили. Ему и ноги переломало, и ребра! Он, вообще, чудом жив остался. И все из-за этой рухляди! А еще говорит, что ему повезло и все потому, что он именно в «Порше» ехал. Ага, повезло!

Ежевика махнула рукой и расплакалась навзрыд. Немного растерявшийся Паша взял себя в руки, братским жестом смахнул с ее пухлой щеки соленые капельки и попытался ободрить:

— Вика, не кисни! Все будет путем, прорвешься. Главное, он жив, поправится, все хорошо будет.

Теперь она рыдала в голос. Седов уже пожалел, что вообще спросил ее о чем-то. Он, конечно, сочувствовал, но вникать не хотел. Все равно помочь не сможет — так чего же лезть? А, услышав продолжение эпопеи о несчастье Звонарева, Паша и вовсе поспешил спрятаться в свою раковину.

— Так мало что он разбился! — Ежевика говорила громко и на них уже оглядывались прохожие. — Мало этого! Оказывается, Леша вез при себе в машине чужие деньги, а после аварии они пропали. Там очень много денег было, очень. И Леше теперь только и остается, что цех свой продавать. Уже и покупатель есть. Сразу мухи налетели! — всхлипывала она. А потом вдруг взяла Пашу за рукав его, когда-то серого а ныне неравномерно-бурого, плаща. — Пашка, а может, ты мне поможешь?

— Чем это еще? — пробормотал он, пытаясь мягко освободиться от ее такой маленькой и такой цепкой в отчаянии руки.

— Ну, как же! — воскликнула Ежевика, пытаясь поймать Пашин убегающий взгляд, — Ты же в милиции работал, ты же сыщик! Может, попробуешь эти деньги найти?! Мы заплатим, хорошо заплатим. Тебе бы я доверять могла…

— Вика, Вика! Я не могу за такое взяться! — открещивался от нарисованной перспективы Седов. — Я алкоголик, у меня давно мозги в спирте хранятся и не работают…

— Прошу тебя!

— … И лицензии нет…

— Паша!!!

— … И источников информации нет…

Они разом смолкли. У Ежевики не было больше сил просить, у нее даже не было сил обидеться на Пашу. Наверное, он и вправду совсем спился и не может работать. Остается только ждать выводов официального расследования.

У Павла больше не было аргументов для отказа, но «да» он все равно говорить не собирался. Настоящая причина его упорства была в ужасе перед самой необходимостью действовать, предпринимать хоть какие-то шаги. Думать, наконец. А ответственность? Снова на кону судьба близкого человека, снова ты отвечаешь за все. Тайный страх, порожденный неуверенностью в своих силах, рисовал Паше ситуацию, когда вдруг все обстоятельства, просчитанные и предусмотренные, вдруг взбесятся, понесут кони и нахлынет девятый вал. Тогда ему не справиться, не совладать. Тогда… Нет, даже думать нельзя.

Выпить! Срочно выпить!

— Извини, — сказал Паша, снова стараясь не смотреть в глаза подруге детства. Ежевика кивнула ему, дескать, ладно, спасибо, что выслушал.

Он улыбнулся одними губами и пошел прочь. Она грустно посмотрела ему вслед, подумав, что впервые за время их знакомства они не поскандалили при встрече.

Дома, на кухне, Паша раскупорил бутылку, достал стакан, но не налил в него ни капли, а просто поднес бутыль ко рту и сделал один жадный большой глоток. Сейчас отпустит, сейчас все пройдет…

Глава 4. Крупная рыбка

Центр красоты «VIP-персона» или, как говорили в народе «Выпь с фасоном», славился на весь Гродин своими изысками и ценами. Особенно ценами. Лариса не раз вспоминала как удивлялась ее подруга Алена, долгие годы живущая в Санкт-Петербурге, рекламным объявлениям в гродинских газетах: «Дорого! Только для элиты! Помогу откорректировать Ваш вес, разгладить морщины…».

— Почему у вас пытаются привлечь клиента дороговизной? У нас, наоборот, пишут «дешево»! Кому же надо тратить лишние деньги?!

— Тому, кто должен марку держать! — смеялась Лариса, прекрасно зная, что сама относится к упомянутому разряду людей. В их кругу — убейся веником, но купи туалетную бумагу в самом дорогом супермаркете, да не забудь всем это продемонстрировать! А не дай бог, тебя засекут на оптушке! Сразу же пойдут разговорчики, дескать, совсем на экономии рехнулась или, того хуже, решат, что у мужа дела плохо пошли. А это нельзя, может повредить деловой репутации супруга. Вот и ходила Лариса по всем этим бутикам и салонам, выбирая вещи не по себе, а по цене.

Правду сказать, большинство из дам Ларисиного круга испытывали от таких покупок супер-кайф, а вот Лариса — нет, ничего такого. Те, кайфующие, были, в основном, красотки из городских низов. Они лет до восемнадцати прожили в кошмарных панельных квартирах с кучей родственников и хорошего в плане шмоток видели мало. Девочки вожделели красивую одежду, они искренне думали, что новые джинсы сделают их счастливыми. Потом красотки повыскакивали замуж за богатых дядь и начали швыряться деньгами, не понимая им истинной цены.

Другое дело — Лариса. Она выросла в достатке, в большом просторном доме. Ее одевали в самые модные тряпки, она проводила летние каникулы в «Орленке» или на Золотом Берегу. При этом мама и папа старались объяснить своей девочке, что вещи и поездки это не самое главное в жизни. Главное — отношения, чувства, друзья, любимые, прочитанные книги. Главное — стать в этой жизни кем-то нужным, приносить людям пользу, заслужить их уважение. Тогда и материальное благополучие приложится. Но если и не приложится, можно обойтись тем, что есть. Глядя на своих родителей, не всегда всем довольных, но счастливых тем, во что они верили, Лариса не смогла не поверить им.

А потом как-то сразу все изменилось. И где Лариса недоглядела? Что она сделала не так, не по правилам? Она вышла замуж по любви, родила двоих любимых детей. Она заботилась о них и о муже. Ей казалось — она нужна троим самым близким в жизни людям. Она не чувствовала мягких шагов пустоты за своей спиной, а когда эта пустота разом поглотила ее, вдруг очнулась, обернулась, встрепенулась и отчетливо поняла — все поздно!

Муж стал важным, очень важным человеком. Он стал крупной шишкой на «Гродинском химическом» и теперь жил своей деловой жизнью. Он изменился, стал надменным, растолстел. Муж, единственный мужчина Ларисы, больше не мог вызвать в ней прежнего чувства. От образовавшегося на месте умершей любви пустого места в душе Ларисы было холодно.

Дети, такие близкие и милые существа, те самые мордашки, те самые всегда липкие от конфет ручонки, вдруг тоже отдалились невозможно, перешли совсем в иное измерение. Будто бы новое тысячелетие наступило для них, но не наступило для опешившей от своей внезапной пустоты Ларисы. Мама, где же отношения, чувства и польза людям? Кому же я нужна?

На самом деле, маме-то Лариса в жизни не призналась бы в своих новых чувствах. Она стала бы выглядеть в глазах мамы неудачницей, всегда недовольной зажравшейся барынькой.

Так и плавала Лариса в своей пустоте, аукая свои уплывшие чувства, беспомощно, как рыбка за стеклом аквариума, глядя на протекавшую рядом и мимо жизнь мужа и детей.

Но внешне держалась очень и очень на плаву. Модно одетая, с лучезарной улыбкой на холеном в «Выпь с фасоном» лице… Муж? Ой, он столько работает! Просто удивляюсь, откуда энергия берется? И на все его хватает: и бизнесом он руководит, и на заседания в Думу мотается, и с детьми уроки делает! И между нами еще кое-что происходит… Он такой внимательный: цветы, рестораны. Вот, новый мобильник подарил вчера. Да, с полифонией. Да, с фотокамерой. Шутишь, двенадцать штук! Все двадцать…

В таком же духе о своих гениальных детях — невообразимых отличниках, умных, развитых, ласковых к маме.

О том, как Ларисе одиноко на самом деле, знала только ее ближайшая подружка — Наташа Волохова. Наташе в жизни меньше повезло, чем Ларисе. Волохов был отставным офицером, работал охранником в гастрономе самообслуживания и звезд с неба не хватал. Денег, соответственно, тоже. Лариса всегда старалась помочь подруге — отдавала ставшие маленькими вещи старшего сына сыну Наташи, на праздники дарила бытовую технику, весьма облегчавшую кухонное ярмо, да и в каждое свое посещение приходила не с пустыми руками. Еще Ларисе удалось уговорить Наташу на курс омолаживающих масок и визит к парикмахеру-стилисту. Все эти процедуры предполагалось провести в самом дорогом салоне города — в «VIP-персоне».

На Наташу модный салон произвел впечатление несколько угнетающее: весь персонал состоял из баб с удивительно высокомерными рожами. Они смотрели на Наташу свысока, оценивающе. Оценив, тут же вешали маленький заметный только им самим ярлычок: «Денег нет» и начинали обращаться намеренно небрежно. Наташа согласилась на эту авантюру с посещением салона в надежде немного развеяться от монотонной жизни, а в итоге получила новый стресс.

Нет, она будет в другом месте развеиваться. Прав был Опавший Лист, когда говорил, что мир вокруг нас создан для боли и разочарования. Может быть, он прав и в другом? Скорее всего. Наташа уже рассказала Опавшему Листу о своей подруге и ее пустоте. Тот очень заинтересовался несчастливой и благополучной Ларисой, женой коммерческого директора химического завода, и стал расспрашивать о ней Наташу. Ответы слушал внимательно, покачивая головой, сокрушаясь и сочувствуя. Напоследок сказал:

— Вот видишь, женщина сама дала название своей болезни — пустота! Ты, Наташа, должна помочь излечиться своей подруге. Она помогала тебе, а ты помоги ей. Только она дарила тебе вещи, которые суть прах, а ты дашь ей духовность и здоровье, ценности непреходящие! И помни, — сказал Лист напоследок, — жизнь в миру — это смерть под видом жизни!

Наташа знала, что Опавший Лист прав. Только услышав его проповедь на самом первом собрании, куда ее привели знакомые, она почувствовала, что именно это и хотела услышать всю свою жизнь. Она сидела в первом ряду, вместе со всеми, кто пришел на собрание впервые, поэтому смогла разглядеть проповедника во всех деталях и прочувствовать все, что он говорит всем сердцем. Лист понравился ей сразу. Он выглядел суровым, но не отпугивающим, молодым, но опытным, эмоциональным, но не истеричным. Слова его напоминали что-то давно прочитанное, однако, глубоко проникали в душу.

В тот раз темой проповеди была власть.

— …И люди эти, подобно обезьянам, карабкаются друг через друга, топчут друг друга, срываются в смердящую пропасть. Они хотят взобраться на мирские троны, будто счастье восседает там!..

Среди новичков на первом ряду сидел молодой парень в очках и с жиденькой бородкой. Выслушав эту часть проповеди, он повернулся к сидящей между ним и Наташей девушке, небрежно шепнув:

— Это же из Ницше!

Наташа подумала, что он, возможно, прав. Ну и что? Хорошие мысли есть у всех философов. Надо только с умом применить их. Вот этот проповедник применяет с умом! Наташа гневно шикнула на умника с козлиной бородкой и погрузилась в проповедь.

После проповеди к новичкам подошел сам проповедник. Он спросил как понравилась проповедь и козлиная бородка тут же стал возникать. Наташа не усекла в его аргументах никакого смысла, а проповедник с достоинством парировал все выпады. Опавший Лист сказал тогда то, что Наташу убедило во всем и сразу:

— Надо верить, молодой человек! У вас блудливый разум, подавивший чистую способность верить. Поэтому вы не можете распахнуть глаза и сердце навстречу правде.

Спорщик еще порыпался немного, пытаясь укусить оппонента, но проповедник уже позабыл о нем. Он повернулся к Наташе и теперь его вопросы и слова относились только к ней. Польщенная вниманием женщина рассказала о себе и получила приглашение приходить еще. Наташа ушла с собрания с твердым намерением прийти на собрание и завтра.

С того памятного вечера Наташа проводила в миссии все свободное время. Ей впервые показалось, что она видит перед собой нечто настоящее. Она так устала от каждодневных проблем, от набившей оскомину работы на химическом заводе, от хлопот у плиты, от мытья посуды, от стирки вечно грязных вещичек сына. А деньги, которых все время не хватает! Вот только заплатили за квартиру, за газ, за свет, отнесли пятьсот рублей в школу, отдали накопившиеся за последние две недели долги и думали, что все, остальное — на продукты и проезд до конца месяца, как ломался холодильник. Поломка уносила из бюджета четыреста рублей и снова приходилось занимать деньги у знакомых. А потом безнадежно рвались кроссовки сына или заболевал муж, а потом снова занимать… Только успеешь отдать и снова должен! Ох, как же устала Наташа, как ей надоела эта бессмысленная бухгалтерия неудачников.

Но еще хуже осознавать, что все безнадежно. Цены не будут падать, налоги не снизятся, льгот им не положено. И даже нет надежды на светлое будущее для сына. За какое образование сможет заплатить Волохов? За ПТУ? Хорошо было нашим отцам и дедам. Они хотя бы верить могли, что строят коммунизм, что страдают не зря. А вера двигает горы.

Именно поэтому Наташа пришла на собрание снова. Проповедник только лишь намекнул на особую цель для всех, кто приходит сюда, а Наташа уже почувствовала как же глубоко она нуждается в этой особой цели! Терпеть она привыкла, бедствовать научилась, проблем не боялась, а если еще бы знать для чего это — сумела бы стать по-настоящему счастливой. Она была готова принять все, что скажет ей проповедник.

Опавший Лист тоже знал это. Знал он и то, что Наташа приведет Ларису, а это хорошо, потому что эта Лариса — крупная рыбка с золотыми чешуйками.

Глава 5. Удивительные открытия в самом себе

Дня три Павел провел самым наилучшим образом — то есть так, что не помнил о тех днях и ночах ничего. Почти совсем ничего. Был дома, кажется, был один. Что-то ел, пил огненную воду как лекарство от жизни, по мере наступления слабых признаков просветления.

После третьей дивной ночи очнулся. Хотелось в душ. Паша брезгливо обнюхал себя, убеждаясь в несовершенстве физического тела человека. Телу этому доверять было совершенно невозможно: чуть не уследил — оно уже вонючее, липковатое, в красных полосках от смятой влажной простыни. Тело — это диктатор, мешающий разуму как работать, так и отключаться. Тело хочет чтобы его напрягали и расслабляли, давая работу всем этим хитро приспособленным к напряжению и расслаблению костям, суставам, связкам, сухожилиям и мышцам. Тело требует чтобы в кровь попадали всякие необходимые вещества и чтобы кровь эта весело текла по живым и здоровым сосудам и артериям. Телу необходим свежий воздух, вентилирующий легкие, дающие мозгу кислород. К тому же, деспот этот диктует нам свои условия с позиции силы. Если мы не удовлетворяем его — для начала он отключает одну из систем жизнеобеспечения и, полюбовавшись на конвульсии наши, обещает впредь быть не столь милосердным. Тогда мы пугаемся, начинаем угодливо выполнять любое требование плоти, ловить его импульсы, прислушиваться к капризам. Потихоньку организм, то есть все эти кости, все эти мышцы, весь этот белок, начинает подчинять себе волю бедного зависимого от плоти сознания, вынуждая разум направлять свой недюжинный потенциал на святое дело заботы о мясе. И это уже самая настоящая болезнь, которую никакие лекарства не лечат. Так и ходят эти рабы тела по земле, изыскивая целителей и панацеи от «давления», «сердца», «язвы» и прочего.

Сам Паша с удовольствием бы избавился от своего тела. Понятие «жизнь» становилось для него все более дискретным и эфемерным. Если бы не врожденная брезгливость к самому понятию «наркота», он давно бы кололся. А что? Быстрый и эффективный способ избавиться от ненавистного тела, ненавистных его «хочу» и «надо». Естественно, брезгливость можно было бы подавить, но Павел и в самом горячечном бреду не мог вообразить себя покупающим маковую соломку у наркодилеров. Этих людей он повидал на своем веку немало. Зависеть от одного из таких отморозков, просто вступать с ним в контакт было для Паши неприемлемо. И это, не говоря о законности подобного мероприятия. Моральные барьеры спасали Седова от быстрого шага в пропасть, так что к краю он подбирался совсем по чуть.

Иногда, в моменты, когда алкогольные пары теряли свою концентрацию и вялые с бодуна мысли тяжело ворочались в пустой голове, Павел раздумывал над тем, каким же будет его край жизни? Смерть алкоголика легкой не бывает. Один только цирроз печени чего стоит! А еще Паше случалось видеть трупы пьяниц, погибших в результате разборок с собутыльниками или от несчастного случая. Ужасная смерть, достойный результат ужасной жизни. Такие мысли, как бы это ни казалось абсурдно, только будили томительную жажду.

…Паша вылез из душа с твердым намерением провести день в трудах по дому. ПХД, так сказать, парково-хозяйственный день. Паша замутил ядреный раствор стирального порошка в голубеньком вместительном тазике, добавил туда примерно стакан «тети Аси» и вывалил в эту царскую водку все свое грязное белье, бережливо накопленное за последние полгода. Ну, чуть меньше, чем полгода, но ворох как Монблан! Кваситься вся эта вонючая прелесть будет часов десять, а потом Паша, мудрый, хоть и ленивый до безобразия рационализатор, опустит в синенький скромный тазик рассекатель душа и зарядит на два часа горячую струю. И после, счастливый, отожмет свое сверкающее белизной цветное бельишко. Стирка такая была изобретена самим Павлом Петровичем Седовым и гордился он своим изобретением словно ребенок.

Пока откисало белье, Паша разобрался со сваленным на стулья барахлом, заправил диван, протер пыль на книжных полках, с которых уже больше двух лет не доставались ни Стругацкие, ни Куприн, ни Пелевин, ни Каспаров. Паша больше не читал ничего, кроме этикеток на бутылках и не интересовался никакими партиями, кроме партии спиртного в соседнем ларьке.

Слава создателю, ему больше не надо было работать, так как он продал свою двухкомнатную квартиру на втором этаже и переселился в однокомнатную на седьмом. Вырученная таким маневром денежная сумма в двести тысяч рублей позволяла Паше жить так, как он жил. Он рассчитал, что если тратить по пять штук в месяц, то хватит на сорок месяцев, а это больше трех лет, а столько еще прожить надо! Пяти тысяч ему хватало вполне. В еде он был не прихотлив, новую одежду не покупал вовсе, донашивая то, что было. Собирая свои штаны и свитера в шифоньер, Паша отметил про себя их непотребный вид, но не зациклился на этом.

В приступе хозяйственности он даже вымыл полы, а это потребовало серьезного напряжения воли. Гордясь собственным умением властвовать собой, вышел перекурить на балкон. В плане у него было еще пятно крови. Надо бы избавиться от него, а то как-то не по себе. Странно только, что пятно, вроде бы, светлее стало. Но, может быть, это от известки под обоями? Обычно кровь темнеет, буреет на бумаге. Ладно, какая к черту, разница? Темнеет — светлеет. Содрать обои, заклеить листом бумаги и завесить чем-нибудь или шкаф подвинуть на это место.

Этот апрельский вечер для Гродина был, пожалуй, холодноват. Неласковый дерзкий ветерочек разлохматил рыжие Пашины вихры и спустился вниз, во двор, где весело прошуршал по молоденьким листьям каштанов, разбросал белые конфетти с цветущей алычи и взметнул золотистые пряди волос молодой женщины, в растерянности стоящей перед подъездом. Секунду назад она вылезла из иномарки, которая теперь плавно отъезжала со двора в сторону улицы. Павел невольно пригляделся к блондинке, угадывая в ней знакомую. Только вот что за знакомая такая? Откуда?

— А-а… — вслух произнес Паша. Это означало, что он вспомнил и еще в этом «а-а» прозвучало некоторое беспокойное удивление: что она тут, собственно, делает? Уж не меня ли ищет? Вот это было бы совсем ни к чему! Опять набегут ее родственники, снова попортят обои! Паша усмехнулся и, закурив вторую сигарету, уставился вверх, в небо. Он уже предчувствовал трель дверного звонка, но понятия не имел, какие события войдут в его жизнь вслед за этим.

…— Я только на минуточку, — оправдываясь, говорила она. Ее легкие пальцы нервно касались тонкой кожи под глазом, будто там прилипла ресничка и щекотала и беспокоила Нику. — Даже не знаю, зачем пришла! Мне больше некуда…

Павел стоял, привалившись спиной к дверному косяку. Впускать свою гостью внутрь квартиры ему не улыбалось. Вообще-то он не слишком поверил артистичному козлу в сером пальто. Вряд ли эта девушка сумасшедшая или что-то в этом духе! Она боится, и это понятно, если вспомнить про пятно крови на стене Пашиной квартиры. Но что бы там не происходило, ввязываться в чужие дела — безумие чистой воды. Павел еле заметно нахмурил брови и опустил взгляд.

Ника же смотрела на него с нескрываемой надеждой. Ей хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть оттаял и проявил к ней интерес любого характера. Ей годилось все.

— Ты боишься, что опять мой муж припрется? — догадалась она. — Нет, он не припрется, потому что уехал. У него дела в деревне.

— А тот, что с ним был? — поинтересовался Паша, не меняя своей расслабленной позы.

— Костя? Косте и своих дел хватает.

— А кто тебя сюда привез?

Паша спросил это, исходя из двух туманных соображений. Во-первых, он решил, что иномарка никак не может принадлежать таксующему частнику, ибо выглядела для этого слишком круто. А, значит, подвез кто-то знакомый. Следовательно, не так уж бедная девушка одинока, как хочет казаться. Вторым поводом к вопросу послужило желание оттянуть тот момент, когда придется сообщить нежданной гостье о том, что сегодня у него не приемный день. Обычно Паша стеснялся отшивать людей.

— Подвез? Да никто. Просто попутку поймала.

«С каких это пор попутки к подъезду довозят?» — успел подумать Павел. Его сомнения остались не разъясненными, потому что Ника снова заговорила и уже о другом, более интересном:

— Если не хочешь меня впускать, может, пойдем в бар или еще куда-нибудь? Деньги у меня есть. Прошу тебя! Ну, пожалуйста!

Сходить с ней выпить? Да, пожалуй, так будет лучше. Пора бы принять свою вечернюю дозу, а потом можно будет и от девицы отделаться.

— Ладно, пойдем, — согласился он. — Только не в «Бригантину». Там бармен болтливый.

Пили в «Созвездии», заведении классом повыше, чем привык Паша за последнее время. Он бы туда не сунулся, но спутница сказала, что здесь тихо и можно будет поговорить. Собственно, говорить Павлу тоже было не о чем, но если она настаивает… И он уже приготовился напиться под жалобы на мужа и все такое, как Ника неожиданно подмигнула ему и сказала:

— У тебя такое выражение лица, будто ты лежишь на операционном столе, а доктор говорит: «Прими эту жертву, о Повелитель Тьмы!».

Паша невольно хмыкнул, наморщив свой, весь в рыжих веснушках, нос.

— А ты чего веселишься? — спросил он смеющуюся собственной шутке Веронику. — У тебя, вроде, неприятности? А, кстати, этот парень, что с мужем твоим был, сказал, что у тебя не все дома!

— Все правильно, — снова улыбнулась она. — Моего мужа дома нет!

Они снова рассмеялись, выпили водки. Потом еще выпили и снова Вероника рассказала что-то смешное. Как-то само собой получилось, что пить и смеяться понравилось обоим. В «Созвездии» они просидели до самого закрытия, а потом пошли пешком по ночным улицам, под шуршащей листвой, мимо темных окон. Они шли молча, словно высмеялись на некоторое время вперед, но ни ей, ни ему молчание не мешало. С некоторым удивлением Павел заметил, что хоть он и не пьян в дрезину, но ему нормально, спокойно, хочется идти по городу, хочется вдыхать влажный ночной воздух и не думать и не искать способа раздобыть еще алкоголя. Он глянул на свою примолкшую спутницу. В полумраке она казалась не просто хорошенькой, а настоящей красавицей: огромные, подведенные полумраком глаза, темные губы на очаровательно-бледном лице, погрустневшем и отстраненном.

— А куда мы идем? — спросил Паша, чтобы немного рассеять печальное свое впечатление.

— Я не знаю, — обронила она.

— Но надо же куда-то идти, — возразил он и сказал то, что никак не собирался говорить: — Пойдем ко мне!

— Да? — Ника обернулась к нему. Ее взгляд выражал надежду и робкую радость.

…Та ночь осталась в Пашиной памяти, как одно из самых удивительных приключений в его жизни. И позже, намного позже, когда все кончилось так странно и страшно, он часто вспоминал эту ночь, жалея о ней, но мечтая о другой такой же прекрасной. Мечтал он, в сущности, не о повторении происходившего с его телом, а о случившемся, к его глубокому изумлению, с его душой. Там, в душе, быть не могло всей той нежности, которую он обнаружил и постарался подарить свой случайной, неслучайной подруге. Ника оказалась живым воплощением самых чистых юношеских грез и одновременно реализацией наиболее грязных из возможных подростковых фантазий. Ей было подвластно любое из ощущений плоти и каждое из движений души. И это длилось долго, а пролетело в один момент…

Наутро он проснулся один, с редким для его образа жизни ощущением бодрости и свежести. Выпил кофе, покурил на балконе, ежась от утренней щекочущей прохлады, и направился в душ. Стоя под маленьким ласковым дождем, он заметил на своем бедре след, оставленный этой упоительной ночью. Заметив, что возбуждается от одного только упоминания неких событий, добавил холодной воды.

День обещал удивить. Бывает иногда, что открывается в человеке рано утречком третий глаз и видит этот новый, незамутненный хрусталик удивительную, незамеченную раньше сущность окружающих вещей. Все будто бы обретает смысл, наполняется мыслью, дарит нам новое понимание обыденных вещей. Не слишком-то Паша любил эти прозрения, пожалуй, даже рад был их отсутствию в последнее время, и только сегодня третий глаз не мешал ему совершенно. Он заметил, что большой перекидной календарь, висящий на двери, убеждал не верить в молодую зелень и весеннее пение птиц, а настаивал, что за окном ноябрь, слякоть и безнадежность долгих вечеров. И Паша понял — кончилась зима, а он ее и не помнит.

Среди прочего, что было замечено особенного, Паше попалось на глаза пятно крови на стене. Он поморщился, увидев след крови, тревожно алевший возле двери. Вчера, в день, предназначенный для хозяйственной деятельности, Паша уничтожить его забыл.

«Что же Ника почувствовала, когда увидела это?» — подумал он, стыдясь своей безалаберности. Одно утешает: вчера они и свет зажечь не успели, так быстро оказались в постели. Но она может прийти снова, и ей будет неприятно видеть это!

За его спиной бубнил телевизор. Местная телестанция изводила гродинцев дневным прямым эфиром, на который всегда приглашались разные занудные гости. Одним ухом Седов невольно прислушивался к откровениям какого-то мужика. Тот гнусаво хвастался:

— Вот только стоило прийти мне туда, как я понял: моя жизнь изменилась! Понимаете, так и произошло! До того у меня и торговля абы как шла, и жена болела. А жили мы в однокомнатной квартире с двумя детьми. Потом долги стали нарастать, а еще в январе закрыли мою палатку на рынке, потому что бумажки одной у меня не было и взятку дать было нечем. И тогда мне кум про учителя рассказал и я пошел с ним. Учитель выслушал мою проблему и потом благословил на продолжение дела, и я сам удивился! Все пошло как по маслу!..

Паша опустился на корточки перед пятном и принялся прикидывать, как бы половчее за него взяться. Он прикинул так и сяк, но ничего не предпринял, потому что с утра распахнувшийся третий глаз, подметил то, чего обычное Пашино зрение различать ленилось. Вчера он бы просто содрал кусок обоев, да заклеил дырку листами белой бумаги, а потом бы передвинул на это место секретер. Но сегодня Павел сидел перед пятном и морщил свой веснущатый нос. Как-то уж очень бодренько, свеженько и веселенько выглядело это пятно! Паша попытался припомнить, когда, собственно, оно сюда попало, но не смог.

«Около четырех дней назад, — решил он. — А выглядит так, будто сейчас только кровью на стену плеснули!»

Из опыта прежней жизни, Паша знал: цвет кровавых пятнен по прошествии трех дней весьма отличается от цвета свежесрезанной розы. Кровь со временем темнеет, буреет, потом, в зависимости от факторов среды, зеленеет, желтеет… Но не алеет, это точно.

Паша привстал, понюхал такое интересное пятно, но ничего особенного не почуял. Тогда он повертел головой, соображая, как бы поточнее проверить свои подозрения?

— О! — сказал он тихо. «О!» означало, что Павлу на ум пришло одно воспоминание. Пару месяцев назад он порезал руку ножом, когда в пьяном виде пытался отрезать кусок сырокопченой колбасы от засохшей от старости палки. Рана оказалась глубокой, и кровь лилась рекой. Он обвязал кое-как рану несвежим вафельным полотенцем и с горя принял внутрь еще сто грамм. А на следующий день за чем-то заглянула Ежевика, увидела полотенце, пропитавшееся кровью, ужаснулась и притащила Паше йод, зеленку, перекись водорода, пластырь, клей «БФ». Вот именно перекись сейчас и пригодится!

Вернувшись через несколько секунд с вышеозначенной жидкостью, Паша щедро полил ею подозрительное пятно на обоях. Перекись равнодушно стекла к плинтусу. Морщинка на переносице рыжего алкоголика заметно углубилась.

К вечеру Паша решил запить неприятные мысли водкой. Все равно, других предложений не было. Он вышел во двор и только на улице вдруг вспомнил про деньги. Вчера, с Никой, он довольно много просадил. Хватит ли на сегодняшнюю дозу?… Да, хватит, вполне. Паша двинулся к излюбленному ларьку.

На обратном пути снова зыркнул из-под полуопущенных век пресловутый третий глаз, и Павел, привычно глянувший на балкон Ежевики, заметил, как необычно пусто там. Ежедневно на застекленном трехметровом балконе Звонаревых толпились велосипеды их сыновей, стояла стремянка, какая-нибудь объемистая кастрюля, скромно прорисовывались аппетитные силуэты трехлитровок с маринованными огурцами, солеными помидорами, лучистыми компотами и прочими Ежевикиными заготовками. Еще на балконе обычно досушивалось белье, а на солнышке обязательно сидел кот-мордоворот. Викин кот был рыжий, и Паша подозревал, что имя ему Павел Петрович и даже знал, в чью честь толстяк так прозван.

Сегодня балкон сиротливо пустовал. Где банки, велосипеды? Где Павел Петрович?

Паша затормозил у подъезда, в котором располагалась квартира Звонаревых, помялся у входа, но переборол желание смыться, оставив все как есть, и поднялся на ступеньки. Сороковая квартира была не заперта и стоило лишь постучать, как дверь нервно распахнулась.

— Привет, — сказала Ежевика. Одета она была в джинсовый комбинезон, а на голове красовалась желтая косынка, повязанная на манер банданы. — Ты как сюда попал?

— Да… вот…

— Входи. Я квартиру продала, вещи вывожу.

Ежевика сказала это так просто и обыденно, что Паша и не понял всей трагедии ситуации.

— Почему? — туповато спросил он, входя в знакомое жилище и осматривая его разоренный интерьер.

— Не по карману теперь так жить, — подруга детства вдруг хлюпнула носом.

— Из-за аварии? — Он и в самом деле только что вспомнил их прошлую встречу и рассказ Ежевики о том, что Звонарев разбился на машине, да еще и крупную сумму денег потерял.

Вика равнодушно уточнила:

— Из-за тех проклятых денег, что у Леши в машине были.

Они поболтали еще немного, о том загородном доме, где будет жить Вика с детьми и о транспортных неудобствах, которые возникнут теперь. Паша предложил свою помощь в нелегком деле выноса вещей, Вика сказала, что это не проблема, для того и существуют грузчики, чтобы вещи таскать. Паша пожелал удачи и двинулся к выходу.

— Слушай, Паш! — окликнула его в дверях подруга детства. Он обернулся. Ежевика подошла поближе и чуть тревожно спросила: — А кто эта девушка, с которой ты вчера к вечеру уходил? Я как раз на балконе барахло разбирала и увидела вас вдвоем. Ты давно ее знаешь?

Легкий холодок пробежал по спине Павла. Что за вопрос? Почему именно сейчас? Третий глаз пристально таращился на подругу детства. Глаз сообщил Паше, что Вика нервничает намного больше, чем это показывает, и это «больше» приплюсовалось именно из-за Пашиной новой приятельницы.

— Просто девушка, — ответил он осторожно. — Мы совсем недавно познакомились. Так, по пьяному делу. А что?

Ежевика вроде бы улыбнулась, а вроде и скривилась. Она хотела сказать «ничего», но, почти непроизвольно, ответила на вопрос друга:

— Странное дело, — полуулыбка-полугримаса снова появилась на ее круглом миловидном лице. — Мне то ли померещилось, то ли и вправду именно ее я с Алешкой видела. Мне тогда даже показалось, что у них роман, и я скандал мужу закатила. Я почему про роман решила? Потому что совсем незнакомый номер телефона в Лешкином мобильнике нашла, а он смутился — врать-то не умеет! А потом я эту девку в его машине видела. Случайно, в городе. И, хоть стреляй меня, видела я, как они целуются! Машина стоит на красном светофоре, а они — целуются!

Ежевика задохнулась от возмущения.

— А романа не было? — предположил Паша.

— Ну, Лешка, конечно, сказал, что не было. Что она — его сотрудница, в магазине бухгалтером работает. А поцелуи мне и вообще примерещились. Телевизора насмотрелась, говорит, сериалов дурных — вот и результат! Проверить про эту бухгалтершу я уже не успела, он на следующий день разбился. Так кто она, твоя краля? Где работает?

Паша развел руками:

— Я толком и не знаю! Сказал бы, но… — и, подчинившись велению интуиции, добавил: — Вик, ты номер телефона оставь! Вдруг созвониться понадобится.

Она оставила и, попрощавшись, Павел отбыл восвояси.

Вечером Паше не пилось. Третий глаз не желал смежать вежды. Под его влиянием снова — заново Седов стал задумываться о том, что его не касалось. Или уже касалось? Зачем девушка со светлыми волосами разыгрывала спектакль с трюками и бутафорией перед примитивным алкоголиком? Зачем он ей нужен? Денег у него нет. Хотя, если подумать, то получается, что есть. От двухсот тысяч еще две трети на книжке валяются и квартира эта тысяч четыреста может стоить. Вопрос только в том, стоят ли Пашины ценности всех разыгранных спецэффектов? Может, и стоит… Как там Раскольников говорил? «Три бабульки — и уже рубль получается!»

И, если Ежевика не ошиблась, то получается, что всем неприятностям, случившимся с Алексеем Звонаревым, предшествовало появление в его жизни девушки со светлыми волосами. Не предвещает ли чего плохого появление Ники в жизни Паши? И как же плохо смотрится в этом свете «кровавое» пятно на обоях его квартиры! Да и мелкая ложь про такси кажется уже не такой уж мелкой.

Особенно отвратительным показалось Седову именно то, что его приняли за полного идиота. За деградирующего алкоголика, который не способен отличить кровь от краски. И эта ночь… Отвратительно! Отвратительно и стыдно, что он испытывал редкое для него, настоящее, а она — только насаживала червяка на удочку!

Назавтра появилась и она, девушка со светлыми волосами, собственной персоной. Нежная, пахнущая весной, такая улыбчивая со своими анекдотиками про девочку и такая загадочная, будто чемодан с двойным дном. Она принялась говорить, рассказывать, спрашивать, но Седов сделал вид, будто уже основательно пьян и те несколько рюмок, что они выпили за встречу и удачу доконали его самым трагическим образом. Ника, с разочарованием убедившись в полной Пашиной недееспособности, уложила его на кровать и ушла. Седов осторожно выскользнул на балкон, присел за ограждением. Сквозь щели ему был чудесно виден весь большой двор, ограниченный унылыми параллелепипедами девятиэтажек. Где-то внизу, под деревьями хлопнула дверца машины, а чуть погодя, и сама иномарка выплыла в проезд, ведущий на проспект Жукова. Для собственного спокойствия Павел еще долго разглядывал двор, ожидая появления хрупкой светловолосой фигурки, но она так и не появилась. Стало быть, ее и увезла та самая машина. Паша снова завалился в постель и закурил. Кто ее возит?

Глава 6. Женский бог

Если бы вы жили в Гродине и любили прогуляться вечерком по его ухоженному центру, то не смогли бы отказать себе в удовольствии выпить чашечку чаю с фантастически вкусными пирожными в «Англезе» — самом уютном кафе города. Интерьер «Англеза» имитировал обстановку классического английского клуба, где в кожаных диванах под хрустальными люстрами ведутся неторопливые беседы о ценах на сукно и индийские пряности, а легконогие официанты неслышно разносят ароматный чай и воздушные пирожные. И даже если вам плевать на колониальные товары, при взгляде на дубовые панели под отличными репродукциями Джона Констебла, вы ненадолго превращались в чинного сквайра или чопорную леди. Но, чуть освоившись и согревшись, вы снова становились собой, начинали смеяться, открыв набитый пирожными рот, громко болтать о том, какие все вокруг нищие дураки и названивать подряд всем знакомым, чтобы продемонстрировать свой новый мобильник.

Этим вечером в «Англезе» было занято всего три столика. За одним расположились упитанные нувориши со своими упитанными чадами, за другим — группка хорошеньких смешливых студенток, которые стреляли глазами в папу-нувориша и мыли кости его расфуфыренной жене. За третьим, возле витринного окна, друг напротив друга сидели две хорошо одетые и обвешанные эксклюзивным серебром молодые женщины. Они тихо говорили между собой на тему, с первого взгляда весьма от жизни отстраненную.

— Я просто не понимаю, зачем мама меня тащит в церковь! — рассказывала одна. Это была женщина с красивым, чуть восточным, профилем и темными, буквально чарующими глазами. — Мне там скучно. И эти бабки! Я в прошлый раз пришла в розовых джинсах, так они меня блядью обозвали! Представь только: вхожу в церковь, останавливаюсь чтобы перекреститься и — на тебе! «Чего ты, блядь, приперлась?» — слышу! Противно, что не говори.

— Они будто старыми родились, — понимающе кивнула ее подруга, яркая блондинка. На левой ее щечке сидела маленькая черная родинка, от которой невозможно было оторвать взгляд. — Еще с ранней юности помню, как ходила с соседкой на службу в Пасху, а нас такие же бабки обшикали! И знаешь за что? У меня был платок на голове красный! Они и говорят: вот, пионерка какая! Я так смеялась тогда! Но, вообще, ты права — это противно.

Брюнетка отпила глоток чаю и сказала:

— И захочешь помолиться — не дадут. Иной раз подумаешь: ведь живем — грешим, так надо же как-то и прощения попросить. Я вот мужу изменяю…

Она сказала это грустно, будто изменяла по принуждению или с голоду. Блондинка сочувственно улыбнулась подруге:

— Да, ладно! Твой муж рога свои отработал по полной программе! Вот позавчера снова ко мне подкатывался. Прости, конечно, но ведь козел! Самое отвратительное именно то, что он думает, будто мне в кайф потрахаться с мужем подруги. Я что же, стерва или дешевка в его глазах?

Черноглазая небрежно махнула в воздухе тонкими пальцами с гелевыми расписными ногтями:

— Да он вообще женщин ни в грош ни ставит! Говорит, бабы либо шлюхи, либо дуры, либо курицы. Других нет. Да и кто на самом деле женщин уважает? Второй сорт, как ни крути. И всегда так было. Моя бабушка рассказывает, как ее отец лупил ее маму вожжами. Один раз так отлупил, что у прабабки выкидыш был и потом она родить больше не могла. А богомольный был! Пешком в Иерусалим ходил, деньги на строительство церкви в их деревне давал. Он же куркуль был, богатый. До ста лет дожил. И ничего, бог прощал.

— Мужикам бог все прощает, — заметила блондинка, поправляя плоеную прядь. — И не только у нас. У мусульман, вообще, только мужчины люди, а баба — вроде овцы. Да в любой вере так!

— А по жизни как?! — Этот риторический вопрос вырвался из самого сердца темноволосой подруги. — Вот пока я была в своей налоговой девочкой на побегушках — вроде все нормально было. Нормальные отношения, нормальные разговоры. А как стала наверх выбиваться — все! Захожу в кабинет Мухатдинова и все сразу смолкают, на меня смотрят, выхожу и точно знаю, что начинают мне мыть кости. И с кем я сплю и какая у меня задница, и какое образование, и вообще чего стою. Знаешь, что недавно о себе услышала? В прошлом году, сразу после повышения я бросила своего любовника из городской администрации, который меня в налоговую инспекцию работать устроил и легла в постель к какому-то министру области. К какому — не поняла. И еще, будто я дом в Остюковке строю! Ну, значит, на лапу беру. Просто, говорят, она не деньги берет, а сразу бартером: с одного — машину песка, с другого цемент, с третьего — гвоздики… Так что, как дострою свой дом, тебя на шашлыки позову. — Блондинка понимающе усмехнулась, а черноглазая продолжила: — Раньше я думала, что это все бабы наши воду мутят и сплетни распускают, но как выяснилось — помои льются из кабинета Мухатдинова. Я же его по карьерной лестнице обскакала, а как же его мужская гордость?! Ему так хочется унизить меня, что он каждый день рассказывает, будто час не мог припарковаться у нас на стоянке, потому что Наталья Ивановна поставила свою колымагу поперек парковочных мест! Да много чего еще. И вроде бы я должна гордиться тем, чего в жизни добилась, а не получается. Кажется, будто я влезла со свиным рылом в калашный ряд. Чем выше поднимаюсь, тем сильнее чувствую себя вторым сортом.

Обе разом вздохнули. За окном стал накрапывать мелкий дождик, от которого на душе становилось совсем тоскливо. Блондинка коснулась родинки на щеке. Ей хотелось рассказать, где она недавно побывала, но она сомневалась можно ли. С одной стороны, разговор очень располагал но, с другой стороны, она давала слово молчать. Наконец, женщина решилась:

— Ты никому не скажешь?

Подруга, решившая было поправить макияж, подняла на нее глаза, отложив пудреницу.

— Не скажу, а что?

— Помнишь Верку Самохину? Я с ней еще в школе училась. Такая, вся из себя, на «БМВ» катается. Муж у нее в банке не последняя шишка. Мы общаемся время от времени, а на прошлой неделе она меня кое-куда сводила… В такое особенное место. Даже не знаю, как это правильно назвать. Там женщины собираются, чтобы поклоняться богине.

— Че-его? — протянула брюнетка. Ее губы округлились, а брови приподнялись. — Кому поклоняться?

— Ну, такая индийская богиня — Кали, — пояснила блондинка, оглянувшись по сторонам. Разговор женщин никого не интересовал, но она все равно стала говорить тише. — Знаешь, индуизм, буддизм, все такое. Там у них бог есть Шива, он, вроде, главный. Так вот его жена — Кали — это такая богиня, что любит смерть и кровь, и она насылает ураганы, град, наводнение. Она такая страшная, что я даже испугалась. Там входишь в комнату, свет потушен, а напротив входа такая скульптура стоит, в человеческий рост, и на нее лампа светит. Ужасно выглядит: лицо синим намазано, губы как будто в крови, а зубы верхние как клыки, — рассказчица подняла руку с полусогнутыми растопыренными пальцами на уровень своего рта, и ее подруга вдруг ясно представила себе эти острые жуткие клыки, нависающие над нижней губой. — И у Кали восемь рук, а в каждой — отрубленная голова или нож в крови…

— Ужас! — не выдержала женщина с восточным профилем. — Зачем ты туда пошла?

— Понимаешь, пошла я туда просто из любопытства, а потом мне Верка объяснила что все это означает. Это такой тайный культ для избранных. Для женщин, которые понимают, что их в этом мире за дурочек держат. Ну, у мужчин своя религия, все им в этом мире на блюдечке подается. Вспомни, даже в институт на наш факультет парней принимали на льготных условиях!

— Ну, это понятно. В педагогический всегда больше девочек поступает и в школы идут работать одни женщины, а там нужны мужчины…

— Вот именно! — подтвердила блондинка. — А ведь парни все равно после учебы куда-нибудь сбегают и в учителя не идут. Они не хотят работать там, где трудно и где мало платят. Так что все льготы все равно зря им достаются.

Поразмыслив, ее подруга не нашла достойных возражений и рассказ о Кали продолжился:

— В сущности, эта богиня как бы не существует. У нее нет настоящего тела — скульптура нужна просто чтобы обозначить то, вокруг чего ведется все действие. А сама богиня это только энергия, она везде и все оживляет. Она кажется злой, но на самом деле она имеет много всяких воплощений и тоже борется со злом.

Брюнетка остановила ее:

— Так добрая эта Кали или злая?

— Понимаешь, — принялась терпеливо разъяснять рассказчица, — в мире ведь нет ни зла ни добра. То, что для кого-то зло, для других добро и наоборот. Например, идет дождь и мы с тобой недовольны, потому что у нас портятся прически и настроение, да? А вот для урожая в деревне дождь — хорошо, понимаешь?

— Ага…

— Или умирает кто-то и это для него, вроде бы, плохо, но он завещает много денег сиротскому приюту и это хорошо для детей…

— Или я сломала ноготь, — с улыбкой подхватила черноглазая, клацнув по столу острым изогнутым коготком, — а моя маникюрша довольна, потому что сдерет с меня триста рублей и купит своему ребенку новые штаны. Или вот: если мой муж станет импотентом, то для него это будет плохо, а для меня хорошо, потому что он перестанет тратить деньги на своих баб!

Женщины рассмеялись и блондинка снова продолжила:

— Вот-вот! Всегда где-то убавляется, а где-то прирастает. И когда Кали в злом обличии — она отнимает, а когда в добром — дарит. И мы просим ее злую сторону не отнимать у нас, помиловать. А еще я поняла для себя такое: раз бог к нам спиной повернулся и считает нас такими плохими и недостойными своих милостей, то мы тоже повернемся к нему своей плохой стороной, похожей на Кали…

— Да уж, вот он расстроится! — в голосе брюнетки слышалась ирония, но то что вызвало ее, осталось для подруги за кадром.

— Мы с тобой ничего в этом не смыслим, — улыбнулась блондинка и ее родинка оказалась в ямочке на щеке. — Вряд ли что поймем. Но ведь бог тоже сила, энергия… Словом, не знаю. Но вот про Кали мне понравилось. А дальше даже не знаю, как тебе рассказать, но ты пообещай мне что никому не скажешь…

— Я же уже обещала!

— …и не будешь меня осуждать, но там так все делали и я подумала: никто же не узнает, что я там была и что трахалась с тем мальчиком…

Черные глаза напротив стали огромными от изумления.

— Нет!.. — Брюнетка фыркнула и недоверчиво рассмеялась, — Нет! Не может быть! Повтори: чем ты там занималась?

Блондинка взмахнула ресницами, дескать, ты все правильно поняла и закусила губу. Ее собеседница выдохнула:

— Ну, ты даешь! Вау!!! А почему ты решила, что никто не узнает? Там же были и другие женщины. А Верка, что, никому не растреплет?!

— Ты что! Верка там такое вытворяла с двумя та-акими самцами!.. А другие! Да это же хуже любого борделя. Но, понимаешь, такая фишка — все были голые и с масками на лицах. А многие еще и в париках. Конечно, узнать кое-кого можно, но точно сказать, что там была та или другая, почти не реально. Но я кое-кого узнала.

— Кого?

— Да Аньку из городской администрации. У нее шрам на бедре с детства, а я знаю, потому что ходила с ней в бассейн в прошлом году. И Галку Красноруженко узнала. Это та, у которой сеть отделов спортивной одежды. Еще кое-кого узнала, но не точно.

— А там все не простые люди, да? — призадумалась брюнетка.

— Выходит, что да. Хотя я-то всего-навсего бухгалтер.

— Ты — главный бухгалтер налогообразующего предприятия области и зарабатываешь неплохо, — ввернула черноглазая, все еще думая о своем.

Блондинка, не замечая ее задумчивости, продолжила свою исповедь:

— Но, понимаешь, на самом деле секс нужен вовсе не для разврата. Не смейся! Это нужно, чтобы узнать, что такое экстаз. Сначала ты достигаешь физического экстаза, а потом сможешь достичь высшего экстаза. Духовного.

Брюнетка склонила голову к левому плечу, как кошка, которая наблюдает за прыгающим по подоконнику воробьем:

— И что же, это лучше оргазма? — спросила она.

Блондинка ответила не сразу:

— Это… Это лучше всего. Я чуть-чуть только заглянула за край. Когда жрица стала проводить ритуал, нас, новеньких, посадили за ширму. Остальные сели вокруг Кали и стали говорить хором всякие заклинания. Немного по-русски, про то, что они посвящают себя богине и все такое. А потом заговорили на санскрите. Это мне Верка объяснила, она тоже еще не посвященная и со мной за ширмой сидела. И они все говорили, раскачивались, свечи жгли, благовония, а потом жрица зарезала курицу, полила кровью статую и все стали слизывать кровь со статуи и стали… ну, кончать!

— Короче, снова сексом заниматься! — усмехнулась слушательница.

— Нет, не так. Они все затряслись, застонали, но никто ничего не делал такого… От другого был кайф! От богини.

Брюнетка недоверчиво покачала головой:

— Может, им наркотик подмешали? Статую эту обмазали чем-нибудь, вот и кайф!

Ее подруга заметно обиделась:

— Ну, что ты несешь? Это же духовное! Это женщины высшую мудрость знают! Зря я тебе рассказала, думала, ты поймешь.

— Да я поняла, я не хотела ничего плохого сказать! Слушай, а как ты думаешь, я могла бы…

Конец фразы потонул в шуме голосов. В «Англез» ввалилась шумная компания молодых людей. Они явно ошиблись с выбором места для своих посиделок, но пока этого не поняли, а сразу бросились сдвигать столики и искать в меню страничку с алкоголем.

Блондинка глянула на кругленькие серебряные часики на запястье и заторопилась:

— Уже восемь! Надо ехать домой. Сейчас бабушка приведет Катюху, будем купаться и спать ложиться. Завтра же на работу. Подвезешь меня до дому?

— Конечно, — брюнетка тоже встала со своего места. Вопрос, который так и не прозвучал, она решила пока отложить.

Женщины покинули кафе, их стройные фигуры затерялись среди людей и машин на соседней улочке, где была разрешена парковка.

Глава 7. Ловушка для бородавчатого

Паше хотелось лишь покоя, но уже на следующее утро его можно было встретить на улице, чисто выбритого и вполне прилично одетого. Он направлялся к остановке автобуса, который должен был доставить его в травматологическое отделение первой городской больницы. Оттуда Павел и вышел через пару часов. Сведения, раздобытые в беседе с Алексеем Звонаревым, Паша осмысливал и так и эдак, но вывод каждый раз совпадал: его хотят кинуть.

Звонарев согласился поговорить с Пашей, только когда рыжий алкаш сказал ему о просьбе Ежевики помочь с поиском пропавших денег. Он только уточнил, на какую сумму рассчитывает частный детектив в случае удачного расследования и предупредил: если денег Паша не найдет — Звонарев платить ему не будет, несмотря на все обещания его щедрой жены.

— Ладно вам, — Павел миролюбиво подмигнул, удивляясь про себя, что же связало его подругу детства с этим бородавчатым? Чем дольше он рассматривал толстое тело под больничным одеялом, грубое лицо, все в каких-то наростах и с выражением «Я самый умный!», тем больше Звонарев ему не нравился. Тем не менее, Седов извлек из недр своей души лежалую хитрость и ответил: — Деньги мне позарез нужны, сами понимаете. Так что я уж расстараюсь! Буду бегать как борзая о шести ногах!

Звонарев немного смягчился:

— Да уж, тут надо побегать. Деньги приличные, а милиция и не чешется…

— Но вам придется мне всю правду выложить, — предупредил Паша, деловито доставая из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку. Это был специально подготовленный аксессуар, призванный придать действиям пропитого сыщика ощущение профессионализма. — Не бойтесь, я вашей жене ничего рассказывать не буду. Ну, — Паша сально ухмыльнулся, — про ту блондинку!

Весь в гипсах и бинтах, Звонарев заметно подпрыгнул на кровати.

— Откуда знаешь? Вичка растрепала?

— Опишите ее! — Паша настолько резко изменил тон, что Звонарев невольно подчинился.

— Она ростом с меня, — Седов прикинул про себя, на сколько потянет Звонарев, если его поставить вертикально, — она… глаза карие или серые, волосы светлые…

— …или темные! — не удержался Паша. — Поточнее надо бы описывать. Как ее зовут? Особые приметы: родинки, шрамы, татуировки?

— Вероника. — Быстро сказал Звонарев, помолчал с минуту и добавил: — Да, и еще: большая родинка под левой лопаткой. Просто уродище какое-то!

Палец Седова неторопливо растирал морщинку на переносице. Он и сам помнил эту родинку. Собственно, это было просто небольшое родимое пятно, словно отпечаток чьего-то пальца. Ничего уродливого Паша не заметил. Он лишь немного брезгливо удивился, что такой лягушкообразный тип, как этот Звонарев называет родинку красивой женщины «уродищем».

— Ладно, с приметами мы разобрались. Теперь с отношениями порешаем. Вы с этой Вероникой давно знакомы?

— С месяц, наверное, — пожал плечами Звонарев. Он этак свысока, как принц-лягушка, глянул на сыщика и сообщил: — Я ее в «Постоялом дворе» снял. Она все анекдоты про девочку травила!

— Она проститутка?

— Зачем мне проститутки? — хмыкнул муж подруги детства. — Еще деньги платить! Я принципиально на баб деньги не трачу. Всегда можно найти веселую девочку без сутенера — обслужит по полной программе.

Звонарев будто и позабыл, что влип по самое не хочу именно из-за такой вот бесплатной и веселой девочки.

— Так, а дальше что было?

— А дальше… — Звонарев самодовольно хмыкнул: — привязалась она ко мне, как банный лист! Я уже отделаться хотел, а она все звонит мне на мобильный, все встречи назначает. Я бы отшил ее, конечно, пока Вика не прознала, но в постели эта бабенка!..

Лягушкообразный закатил глаза, демонстрируя высшую степень наслаждения: дескать, такого тебе, рыжий, и не снилось! И если бы рыжему и не снилось — его бы здесь не было.

— А после что? — прервал бесцеремонный Пашка эротические грезы Звонарева.

— Да то, — вернулся на землю сладострастник. — Она звонила, я ее имел!

— А деньги?

Перемена темы от секса к деньгам дался Звонареву легко и естественно.

— А! Деньги! — воскликнул он, будто увидел лучших своих друзей. — Вы про те, что в моей тачке были? Так это их Вероника и дала мне. Там, вроде бы, двести пятьдесят тысяч баксов было. Конечно, сумма так себе! Я и побольше в жизни зарабатывал! — хорохорился толстяк.

«Если для тебя двести пятьдесят штук «так себе», так чего же ты последние штаны на базар тащишь? И от бизнеса отказался и квартиру продал!» — ехидно подумал Паша. Впрочем, все это эмоции, а сейчас время информацию добывать. Поэтому Седов убрал с рыжей рожи растекающуюся ухмылочку и направил беседу в нужное русло:

— Зачем вам Вероника дала эти деньги?

— Просто на хранение. Я же известный человек, предприниматель. У меня репутация, связи. Она сказала, что ее брат продал кирпичный заводик где-то в Лугановске и переехал сюда. Там его рэкет достал. Банкам он принципиально не доверяет. Его, вроде, кинули пару раз и теперь он боится. Пока что нет у него оборудованного сейфа, а дома держать такой капитал страшно. Щас же время какое? Ужас! Вот и попросила Вероника бабки спрятать до поры до времени, пока брат не подыщет, куда вложить эти деньги. Я и согласился к себе в офис, в сейф положить. Офис и бухгалтерия у меня не в мебельном цехе, а в новом здании, на Жукова. Туда я их и повез.

— А почему вы везли сами все деньги? Почему не было охраны? Почему брат Вероники с вами не поехал?

— Охрану я себе не держу, — с гордостью сообщил Звонарев. — Я и сам если угощу по рылу — мало не будет! Олежка спешил в больницу к сыну. Ему операцию аппендицита делали. Я взял деньги его и поехал в офис, в сейф класть.

Вряд ли он темнил. Такие люди, самодовольные до последней степени, часто не замечают, как ситуация выходит из под контроля и оборачивается открытой угрозой. Звонарев даже думать не стал на тему безопасности и подстраховки.

— Так, — кивнул Седов, подтверждая собственные выводы, и задал давно тревоживший его вопрос: — А вам не показалось, что вас просто подставили?

От возмущения подобным предположением глаза Звонарева вылезли из орбит.

— Меня? — Щеки толстяка мелко затряслись от гнева. — Это меня-то подставили? Да я за свою жизнь тысячу подстав на чистую воду вывел! Кто только не угрожал мне! Мужики с пистолетами меня на бабки трясли, а я им показал кто здесь крутой! Все удирали, хвосты позадирав! Ты что, совсем охренел: такое про меня несешь?!

Он еще злился, пыхтел, тужился выразить свое негодование и презрение, начиная безмерно надоедать Седову, вызывая тягучую алкоголическую жажду, скуку и желание бросить все на хрен и смыться куда подальше, где наливают. Едва переборов настойчивый позыв к зевоте, Паша смастерил на лице вежливость и уточнил:

— Но деньги вы теперь Веронике выплачиваете?

Перестав кипеть, Звонарев с достоинством ответил, как рублем одарил:

— Не Веронике, а ее брату. Кабы они полезли бы на меня наезжать, да требовать — ни в жизнь бы не стал деньги те возмещать. А Олежка парень неплохой, простой такой, свойский. Пришли они с Вероникой сюда, в больницу, а он чуть не плачет! Говорит, трое детей у него, ни жилья, ни работы — ничего! С другой стороны, деньги и в самом деле у меня пропали. Люди мне доверились, а я вот погорел… Старый мой «Поршик», дряхленький! Сколько я его не вылизывал, а старая машина есть старая. Прямо вот за рынком Семеновским хотел я свернуть на объездную, а тут… А когда в кювет скатился, да об дуб шарахнулся — вырубился надолго и за деньгами приглядывать не мог. Кто-то умный смародерничал! Деньги вытащил, а меня подыхать бросил. И нашел бы я его — яйца бы на морду натянул. Не повезло, так не повезло. Эх! — Звонарев тяжко вздохнул, но печалиться долго было не в его характере. Через секунду его бородавчатое лицо снова приняло обычное самодовольное выражение. — Я Олежку пожалел: думаю — там, в Лугановске, прижали парня, здесь деньги пропали, а семью кормить надо, жить надо как-то. Да и он чуть не в ногах валялся, просил, чтоб я помог. Согласился на мой мебельный цех и сто тысяч баксов. А мой цех-то, — толстяк со снисходительным презрением к «простаку Олежке» растянул губы, — и на девяносто тысяч баксов не тянет! Чего там! Оборудование древнее, помещение я у мебельной фабрики арендую. Там главное — закупить древесину хорошую, обивку, поролон и чтоб мастера постарались. Да выгодные места на рынке забить — вот и пойдут барыши. Но я его обижать не стал, торговые точки тоже отдал. Я чем-нибудь другим займусь. Уж я-то не пропаду!

Сидя на продуваемой всеми знаменитыми Гродинскими ветрами остановке, Паша мысленно аплодировал ловкой Веронике и ее приятелю — артисту! Сначала Ника точно просчитала, что надутый индюк Звонарев, небрежно так, кинет саквояж с двумя с половиной сотнями баксов на заднее сидение своей тарантайки, сорок какого-то года выпуска, и попрет без водителя, без охраны, один в свой офис на проспекте Жукова. Маршрут ей тоже известен был — по объездной до проспекта Жукова, а там — направо. На этой объездной, где шесть полос и новый асфальт с современной разметкой, водители меньше ста км в час не выжимают. Надо было только автомеханика хорошего напрячь, чтобы «Porsche» именно там потерял управление. Потом сесть в машину, последовать за Звонаревым на разумном расстоянии и вытащить деньги, пока толстяк будет приходить в себя после аварии. Да, рискованно, но ведь сработало! Наверное, были и планы «Б», и «Г», и «Д» у аферистов. По одному плану на каждый предусмотренный случай. Например, если бы Звонарев деньги до офиса довез и в сейф положил — офис бы ночью ограбили…

А после чудесно исполненной первой части мероприятия приступили ко второму акту. Тоже тонкая работа! Умница Вероника, молодец ее «брат»! Конечно, приди они с понтами, расставь пальцы веером, да начни давить на такого как этот лягушкообразный — шиш бы чего добились! Звонарев уперся бы рогом и лег бы костями, но ни копейки бы не выплатил и цех свой не отдал. А тут, пожалуйста! Дали возможность толстозадому сделать щедрый жест, почувствовать себя благодетелем, и он растекся, расквасился, словом, влетел в расставленную западню на всех парах и еще собой доволен остался! Ну, молодцы, ребята! Артисты, что сказать!!!

Артисты… А вот интересно, подумалось Седову, этот «брат» ее не исполнял ли некогда и роль ее «мужа»? Правильнее сказать «брата мужа». Тогда ведь двое у Паши были. Один ударил Веронику и унес ее, а второй вроде бы следы заметал, с пропитым рыжим хмырем базарил…

Подошел нужный автобус, Паша загрузился в него и уселся на свободное место у окна. Он смотрел на город, плывущий за стеклом и отмечал перемены в его родном облике. Первым делом Пашка заметил, что поток машин, омывающий улицы Гродина, изменился качественно. Гродинцы вообще предпочитали машины с репутацией — пусть морально устаревший и битый, но «Мерседес»! Пусть подержанный — но «БМВ»! Так было еще год назад, сегодня же чаще встречались новехонькие «Субару», свеженькие «Саабы» и верткие малолитражки из уважаемого семейства «Форд». Новые машины, ясное дело, стоили дороже старых.

Любой стальной конь требовал своей порции качественного «сена», заботы и ласки. На этих простых потребностях автоковбоев зарабатывали свой кусок хлеба владельцы новых современных заправок, автомоек, автосалонов, автомагазинов, СТО, плюс пара десятков мальчишек, снующих у светофоров с ведрами и тряпками наперевес.

Еще Паша заметил, что на огромных щитах, расставленных вдоль дороги, вместо логотипов «Adidas» и «Gallina Blanka» красуются рекламы товаров местных производителей. Здесь было и пиво «Золотой Гродин», и пельмени «Мясков», и удобрения «Урожай», и крупнейшие гродинские магазины — «Лермонтовский», «Техно-кайф», «Изобильный», и новые рестораны — «Крыша мира», «Ня-ням», и казино «Бикфордов шнур». Вряд ли место на щите подешевело, скорее наши коммерсанты теперь могут позволить себе такой дорогой вид рекламы.

Город явно хорошел и процветал: в самом центре выстроили огромный торговый комплекс с залом для игры в боулинг, повсюду строились небольшие особнячки, в которых с шиком размещались магазины спортивных товаров, бутики, торгующие одеждой, парфюмом, тканями и всеми прочими видами счастья. По ходу маршрута Паша насчитал три новых супермаркета самообслуживания.

Помимо этого Седов заметил, что улицы чистые, мусорные контейнеры целые и нет ни одного разбитого плафона на уличных фонарях Бульвара Менделеева. Кто же так заботится о городе?

Вопрос наводил на некоторые мысли, но подумать Пашке не давали попутчики. В тепле салона между пассажирами, в основном стариками и бабульками в разноцветных косынках, разгорались какие-то споры. Перепалка велась на сидениях впереди Пашиного и звучала в повышенных тонах. Опыт подсказал Седову, что тема дебатов касается либо современной никуда не годной молодежи, либо современного никуда не годного правительства, либо старики говорят о современном никуда не годном пенсионном фонде. Однако, прислушавшись к долетавшим гневным фразам, Седов понял, что на этот раз опыт его никуда не годился. С удивлением он различил слова хрупкой благообразной старушки с необыкновенно резким и грубым голосом:

— …А чистота это и есть вам бог!

«Ишь, какая гигиенистка! — съехидничал про себя Паша. — Ладно, буду я мыть руки перед едой!»

Однако, как выяснилось, он снова ничегошеньки не понял, потому что старушка с жаром выкрикивала:

— И правильно, что умирать чистым надо. Без имущества, без сберегательной книжки! Отдать другим это надо, пусть они во имя чистоты используют. Все, что дано нам — и хлеб, и вода, и земля — все это только на время, для тела, для чрева и для крыши над головой. А когда в чистоту уйдешь — зачем тебе и хлеб, и вода, и земля?…

Проповеднице перечил другой женский голос — более высокий и молодой. Он принадлежал еще не старой на вид женщине с высоко начесанной «бабеттой» на голове. «Бабетта» эта, происходящая из шестидесятых годов прошлого столетия, была обмотана по основанию пестрым шелковистым шарфиком, концы которого, словно заячьи ушки, бодро подпрыгивали при каждой фразе дамы. Со своего места, между головами сидящих впереди себя, Паша только и видел эти цветные прыгающие ушки.

— … А вот у меня двое детей в моем доме живут и внук недавно родился! — Ушки убежденно кивнули, — Так чего мне — дом отписать на вашу чистоту, а родных детей на улицу выпроводить? Как котят каких-нибудь паршивых? Что это за чистота ваша такая, что надо ей дом отдать? Я всю жизнь без мужа, ради сына и дочери трудилась, а теперь, что же, пошли вон, родные дети?!..

— Все вы грязные! — вдруг выкрикнула старушка с резким голосом. Паша вздрогнул — он инстинктивно боялся кликушества. Неприятный голос продолжал отрывисто выкрикивать: — Только бы кушать да пить вам! Нет у вас души, нет сердца! Живете как животные!..

Ее перебил мужской баритон, принадлежавший осанистому старику в серой мятой шляпе:

— Пусть дети ваши тоже к чистоте придут — тогда и на улице не останутся.

Резкоголосая замолчала, будто ее водой окатили.

— Как это? — удивились ушки.

— А у нас мирян не обижают. Им даже помогают. А если Учитель совет даст, да благословение — ни в чем нуждаться ваши дети не будут! Чего же плохого, коли люди успешно живут. Пусть! Мирская наша жизнь и дана для труда, для успеха. Надо цвести и процветать в жизни, только чистоте благодарным быть!

Цветные кончики шарфика недовольно подпрыгнули:

— Опять эта чистота! Так, а чем эта чистота помочь мне сможет, если мне пенсии на стиральную машину не хватает? Денег даст, что ли?

— Коли учитель благословит — то даст! — твердо заверил ее баритон.

— Так я завтра приду к этой вашей чистоте за деньгами! — чуть подначивая, заявила дама с «бабеттой». Старик ответил ей просто и серьезно:

— Приходи, конечно. Поговорим, порешаем.

Разговор на этом не закончился, но Паше пора было выходить. Он прошел к выходу, заметив для себя, что почти все в автобусе говорили на одну и ту же тему. Последние полтора года Паша в реальном мире присутствовал редко, мало и без всякого интереса к происходящему. Таких вот разговоров не слышал давным-давно, но сообразил, что появилась за последнее время в Гродине очередная секта. Раньше здесь крутились иеговисты, адвентисты, муниты, баптисты и прочее, но «чистота» — это что-то новенькое, неслыханное. Но все это без разницы и к делу отношения не имеет.

«Выполз на свет божий! — пришла на ум ироническая мысль. — Наслушался! И чем люди себе головы забивают? Пойду-ка я, выпью.»

Глава 8. Кошечка на диване

— Как же мне вас благодарить, Валечка? — спрашивала Лиза, заглядывая в глаза Валентине и всплескивая руками как курица крыльями.

Вале было приятно слышать слова искренней благодарности. Она любила делать свою работу хорошо и очень хорошо. Случай с Лизой был, действительно, тяжелый. Ни детство под крылом любящей семьи, ни отрочество с друзьями из таких же благоустроенных квартир в центре города не подготовили молодую женщину к шквалу горестей, обрушившихся на нее с неожиданной, непредсказуемой и невиданной жестокостью.

К моменту икс Лиза была милой замужней домохозяйкой, нежным цветком в комфортабельной оранжерее, кошечкой на велюровом диване. У нее были длинные ногти и рассеянный взгляд женщины, список проблем которой умещался в одной — единственной фразе: ах, если бы у меня был ребенок! Но вскоре и это затруднение благополучно разрешилось — у Лизы родилась дочь. Безоблачное счастье длилось всего пять месяцев. В марте девочка приболела, потом стала угасать на глазах и, наконец, тихо умерла одной черной ночью, освещаемой лишь вспышками молний майской грозы. Девочку не спасли ни деньги, ни молитвы, ни аура благополучия семьи. Диагноз не имел значения, поддержка родственников была не нужна, судьба заткнула свои маленькие ушки бирушами, не желая слышать жалоб.

Нет ничего скучнее банальных комментариев соседей по лестничной клетке, втайне подпитавшихся адреналином удовлетворения от несчастий таких счастливых людей, как эти Бирюковы. Марья Михайловна в беседе с подругой о превратностях путей человеческих скорбно качала головой:

— Ты же смотри, Инна Константиновна, как жили Бирюковы! И квартира у них четырехкомнатная, и машина не абы какая, и Лиза одета как куколка, а вот — дитё умерло у них, и теперь еще Лизины родители в аварию попали!

Родители Лизы погибли вместе, в один день, в один час. Их новенький «Форд» за секунду превратился в груду бессмыленного изуродованного металла. Залитые кровью тела пожилых людей доставали из скомканного «Форда» с помощью автогена и все равно по частям. Как-то не укладывалось в голове, что водитель, размазавший «Форд» по асфальту своим многотонным груженным бетонными плитами КАМАЗом, остался абсолютно невредим да и не виноват.

До смерти родителей Лиза успела погрузиться в отчаяние только наполовину глубины, но полагала, что достигла дна, ибо хуже быть не может. Однако, оптимист — Случай доказал, что может и еще как! Муж Лизы, слушая ее бессвязные и отчаянные речи, потоком лившиеся день за днем, неделя за неделей, начал постепенно терять терпение. Ему стало казаться, что вся его последующая жизнь теперь превратится в эти беспрерывные беспомощные слезы, слезы сольются в ручьи, соленые ручьи образуют реки, реки — моря, а потом эти моря просочатся в почву и не будет больше ничего определенного и прочного в его жизни. Скорбь отца по дочери так и не окрепла в настоящее и абсолютное горе. Сам он и раньше терял друзей и любимых, видел как это бывает у других и точно знал: жизнь состоит из потерь до тех пор, пока ты сам не становишься чьей-то потерей. Но до того момента надо жить, не позволяя обстоятельствам превращать себя в Бахчисарайский фонтан.

Сам не замечая того, муж Лизы начал рыть эффективные слезоотводы и возводить на пути соленых рек плотины и дамбы. От его мелиораторских усилий Лиза совсем превратилась в земноводное, отчаявшись выбраться на сушу. Примерно полгода муж окапывался на личном острове своей собственной жизни, а через полгода собрал чемодан и ушел в неведомое Лизе пространство.

А Лиза осталась. Она проснулась однажды утром, помня все. Она не спятила и не потеряла связь с внешним миром. Она не сдвинулась, не поехала, не тронулась и не рехнулась! Лиза просто решила, что должна жить так, будто бы у нее есть то, чего уже не было. То есть, после дурного сна наступило пробуждение, и Лиза сказала с облегчением:

— Какая дикая бредятина приснилась! Как хорошо, что я проснулась!

И вот теперь каждый день во дворе появлялась хорошо одетая молодая женщина с коляской. Женщина недолго катала коляску вокруг дома, а потом садилась на лавочку у подъезда и открывала книгу. Проходящих мимо соседей Лиза приветливо окликала. Они останавливались, наиболее мужественные и артистичные даже улыбались. Лиза рассказывала про то, как кушает и спит ее дочь, про отменное здоровье родителей и про новую работу мужа. Если кто-то из собеседников пытался вернуть заплутавшую Лизу к реалиям, она лишь мило улыбалась. Людям придется привыкнуть к тому, что у нее снова все хорошо!

Так, в странном спокойствии, Лиза прожила до Нового года. Она полоскала пеленки и ночью кормила дочь грудью. Она готовила мужу ужины и стирала его рубашки, обнаружив две, отправленные на тряпки в дальнем углу шкафа. Лиза ездила в дом родителей, накрывала стол к чаю и подолгу болтала с мамой о том как быстро растет ее внучка. Она смутно осознавала происходящее, невозможно было заставить глаза не замечать пустой детской кроватки, сияющей чистоты неношеных мужских сорочек и оставшийся в чашках из маминого любимого сервиза не выпитый чай. И все же Лиза продолжала свою сюрреальную жизнь в окружении призраков, просто не зная чем же ей еще заняться. Денег, оставленных мужем пока хватало на детское питание, погремушки и прочее…

Наконец, одна из ошарашенных подруг Лизы пришла к ней в сопровождении знакомого психолога. После недолгой беседы доктор предложил Лизе пообщаться с одним из специалистов Центра психологической помощи «Надежда». Лиза отчего-то согласилась.

Курс лечения занял почти год. Сегодня Валентина прощалась с самой необычной пациенткой в своей практике.

— Лиза, вы должны благодарить только себя! — убеждала она молодую женщину. — Вы молодец, в вас скрыты огромные силы! Всегда помните об этом, и все у вас будет хорошо. Я позвоню вам через недельку и мы назначим встречу.

Лиза ушла. А через неделю она покончила с собой, отравившись газом. Предсмертная записка объясняла причину душевного катаклизма Лизы: у ее бывшего мужа и его новой жены родилась дочь.

…— Но как же так? — рыдала Валентина в кабинете руководителя центра. Непрофессиональные эти рыдания она позволила себе первый раз за полтора десятилетия своей психологической деятельности и только потому, что Роман Сергеевич был из разряда мужчин-подружек. Толстый и добродушный, он позволял женщинам расслабиться в своем присутствии. Валентина высморкалась в одноразовую салфетку, судорожно вздохнула, поморгала мокрыми глазами и в тот самый момент, когда казалось, слезы иссякли, расплакалась снова, причитая: — Да ведь все было хорошо!.. Лиза и тесты все прошла и со смертью родителей смирилась… Ну, невероятно это! Да, могла она расстроиться из-за ребенка мужа! Да, порыдать могла бы, истерику закатить, но в газовую духовку лезть?! Нет, не верю! И потом она бы обязательно мне позвонила, обязательно!

Роман Сергеевич пожал плечами:

— Валечка, просто, ты же сама понимаешь, что не могло все быть так гладко, как ты говоришь…

От изумления зареванные Валины глаза раскрылись так, что стали видны красные сосудики глазного яблока. Она произнесла с дрожью:

— Рома! Ты считаешь, что я виновата? Да ты что? Я же профессионал! У меня медицинское образование. Не то что у Иващенко или Ганеевой — они факультет биохимии в педе кончили и теперь в душу к людям лезут! А я…

Роман Сергеевич потянулся через стол и взял ее потную ладонь.

— Перестань, — мягко произнес он, — никто тебя ни в чем не обвиняет. Просто, сама знаешь, тут не психолог нужен был, а психиатр. И если хочешь знать, то виноват на самом деле я. Просто я подумал… Ох, да что там! Муж ее хорошие деньги заплатил, чтобы мы бедолагу в порядок привели. А привлеки психиатра — тут же окажешься у Ищенко в лапах…

Роман Сергеевич упомянул главного специалиста психиатрической больницы города Гродина не случайно: Василий Цезарионович Ищенко к самому факту существования Центра психологической помощи относился с ядовитым сарказмом и неприкрытым предубеждением. А если учесть авторитет академика Ищенко в кругу серьезных медиков и его связи во властных структурах Гродина, то получалось, что он из обыкновенного недоброжелателя превращался в серьезного противника. Его имя пугало каждого сотрудника Центра «Надежда», буквально, до печеночных колик, так что Валентина как-то сразу пообсохла, схватила предложенную Романом Сергеевичем сигарету, притихла, собралась. Роман Сергеевич еще немного поубеждал ее, поуспокаивал и отправил восвояси с миром.

А произошедшее на самом деле осталось под завесой тайны…

Еще продолжая посещать сеансы терапии в «Надежде», Лиза поняла — никакие психологи ей не нужны и помочь ничем не смогут. Валя была такая милая девочка, так старалась для Лизы! Она столько времени потратила впустую, разрабатывая мудреные тренинги, применяя наивно-хитрые психотехники, часами выслушивая Лизины излияния… Но все напрасно! Лиза и так знала о себе все: она в полном порядке, у нее нет никаких проблем. Дочь Лизы растет здоровой и крепкой девочкой, муж на руках носит, родители, слава Богу, души в дочери не чают. Лиза встречалась с Валентиной только для того, чтобы завистливые друзья-приятели не смотрели на нее с таким вот озабоченным выражением: «Ох, Лиза, ты на каком свете находишься?». Пусть они не думают ничего, не болтают своими раздвоенным языками: лечится Лиза, лечится! Они, безумцы, не понимают — от счастья не вылечишь. От благополучия — не спасешь. Да, ходит Лиза на все эти занятия, а потом вновь возвращается в свою огромную гулкую квартиру, открывает дверь своим ключом, входит в сумрачную прихожую, вдыхает полной грудью родные запахи своей семьи: свежие пеленки, мужской одеколон, осетрина, запеченная в фольге, сигаретный дымок с балкона, где курит ее красивый ласковый муж.

Лиза скидывает с усталых ног легкие остроносые сабо и летит к ним, к мужу и к дочери, чтобы обнять, прижаться, затискать, чмокнуть, подставить сохнущие от нетерпения губы… Смех, куча-мала, визг толстенькой девчушки, мужские властные руки. Потом — ужин и это святое. Они садятся на кухне (никаких телевизоров! Они соскучились и хотят видеть только лица друг друга, а не ведущих этих смрадных новостей!), Лиза раскладывает осетрину и салат по тарелкам, наливает по бокалу белого вина себе и мужу, а дочери — гранатовый сок для гемоглобина. Они едят, и говорят, и замирают, встретившись взглядами, что похоже на тот пронзительный момент, когда мимо окна летним вечером пролетает шальная ласточка и звонко-высоко кричит по-птичьи, что лето коротко и грядет ночной тревожный сумрак.

Потом ночь, нежные супружеские ласки. А назавтра новое счастье от каждого мига существования.

Можно ли такое вылечить?

На какое-то время Лиза вдруг почувствовала, что она, вроде бы, не узнает своего мужа. Он вдруг стал другим. Изнутри и снаружи иным, чужим. Но потом стало ясно: это после ссоры. Так бывает! Да, именно так и бывает. Ты живешь рядом с человеком, думаешь, что знаешь его как линии своей ладони, как любимую книгу, но тучи закрывают небо и разражается гроза. В ее синеватых вспышках ты узнаешь совсем иное о своем любимом, о его лице и о его характере. Некоторое время после ссоры воспоминания о грозе болезненны и близкий человек выглядит чужим, но это же не навсегда! Любовь побеждает все, любовь все прощает. Главное, мы рядом, вместе, семья, мужчина и женщина.

После ссоры каждый готов на все! И он и она чувствуют как неправы они были, как несправедливы. Наговорили черт знает чего! И зачем было вспоминать как он опоздал на первое свидание, зачем было обвинять в давно прощенных грехах? Ты хочешь, чтобы я подписала эти смешные бумажки? Милый, ну, конечно, конечно! Ты прав, это как-то странно: глава семьи, а в квартире и не прописан! Мамин дом? И она не против? Ну, конечно, я подпишу, конечно!

Узнать бы точно, прозрела ли Лиза накануне смерти? Вернулся ли к ней разум? Поняла ли она, что смысл жизни заключается в проживании жизни, в методичном и полноценном прохождении всех ее нелегких этапов: младенчества с желудочными коликами и отрыжкой после маминого молока, детство с царапинами на коленках и насмешками старшего брата, юность с прыщами, молодость с зачетной книжкой, в вечной спешке, зрелость с сожалением о прошлом, старость с болезнями… Парадокс в том, что каждый этот этап мучителен и прекрасен в равной степени, а если не прочувствовать его муки или красоты — будет невосполнимый ранящий пробел. Лиза же мечтала только о счастье, ей оказались не по силам потери, которые тоже суть наша жизнь, она постаралась избежать их, изменить жестокую реальность единственным доступным для нас способом — изменив собственное сознание.

А у человека, сумевшего воспользоваться безумием ради наживы, не было никаких иных забот и тревог, кроме заботы о полученном наследстве. Он только удивился, насколько легко далось ему это первое в его жизни убийство! Раньше ему убивать не приходилось, он сознательно избегал этого, но теперь стало ясно: он перешел Рубикон.

Глава 9. Заказ.

Дома, наскоро переодевшись, Паша соорудил себе на кухне яичницу, налил водки. С тех пор, как еда превратилась в закуску он совсем разучился готовить. Что-нибудь из пакетика, быстренько в водичку, потом в сметанку и в рот! Где-то он вычитал, что потеря гастрономического интереса — признак деградации. Что же, чудесно! К тому и стремимся.

Паша взял в ладонь рюмку, но потом отставил ее в сторону. Проклятущие мысли не давали ему благодарно принять стопочку для аппетита и для разгона, чтобы к вечеру быть в состоянии эйфории, а ночь провести в забытьи.

Вероника… Девушка со светлыми волосами. Любительница анекдотов про девочку. Она придет сегодня сюда, это как выпить дать. Она будет улыбаться, принесет бутылку, они разопьют ее, окажутся в постели. А потом, возможно, подруга попросит Пашу об услуге: отнести пакет в камеру хранения на автовокзале или передать деньги кому-то третьему. И легенду придумает — закачаешься! Только вот пакет пропадет и деньги исчезнут, а виноват Паша будет. И тогда предложат ему снять деньги со своего счета, да поскорее продать квартиру, чтобы выплатить внезапный этот долг. Так-то.

Все же надо подождать Нику в трезвом виде, чтобы вовремя почуять ловушку, сделать прыжок в сторону, успеть… Пусть она скажет, чего хочет, а тогда мы откажемся и посмотрим, что дальше будет. В принципе, есть два варианта этого будущего: либо Ника исчезнет с космической скоростью, либо она придумает новые фокусы и новую бутафорию. Седову, кстати, припомнился анекдотец с бородкой, рассказанный некогда самой Никой: «Девушка, как пуля со смещенным центром тяжести: попадает в сердце, бьет по карману и выходит боком»! И спасло его только то, что она в сердце не попала.

Паша быстро съел свою глазунью, заварил свежий чай и вышел на балкон покурить. Он снова думал о девушке со светлыми волосами. Какая талантливая пройда! И по крупному работает. Звонарева как липку ободрали. Тысяч на двести баксов обули! Вот только странно, что после такого куша аферисты зарятся на Пашины пятьсот тысяч рублей. Им никогда не много и никогда не мало?

…— Узнала случайно, — Ника кашлянула и пристально вгляделась в безмятежное лицо любовника. — Потеряла ключ от квартиры и пошла к мужу в офис. Секретарша-то меня знает — пустила в его кабинет. Я стала в ящиках стола рыться, запасную связку искать. Смотрю: медицинская карта! Сначала даже за мужа испугалась, не сразу поняла, что это на меня карта. А карта из психбольницы! Понимаешь?!

Все было именно так, как Паша и предполагал: водка — постель — легенда. Сейчас он ощущал ее гладкую кожу своим покрытым испариной бедром, смотрел, как вечер красит сиреневыми тенями ее лицо, вдыхал тепло женского тела, но был печально собран. Ждал. Она говорила все горячее и быстрее:

— Паша, Паша! Он же хочет меня упечь туда! Насовсем. Карта поддельная, но кому какое дело, если заплатить сколько надо.

— Зачем же ему тебя в психбольницу прятать? — как бы невзначай спросил Седов. — Можно просто развестись!

— Да нет же, нет! — Ника привстала на постели и теперь она сидела на коленях, опустив плечи, в трогательной позе обнаженной рабыни. Ее голос звучал почти умоляюще: — Это же на деньги моего отца муж фирму свою открыл! Папа умер, а я — наследница, владелица фирмы. Муж только делами управляет, но везде мои подписи нужны. Я ему никогда не была нужна. Он на деньгах папиных женился и теперь я для него просто помеха. Ты можешь мне не верить, но ведь я не с каждым мужчиной в постель ложусь. До тебя у меня только мой муж и был. Я всегда его любила, всегда. И сейчас надеялась, что все еще может наладиться, но… но теперь точно знаю — не может! Когда я карту увидела, то ему, конечно ничего не сказала, только намекнула, что готова развестись с ним и фирму ему оставить, и сына. Про сына соврала, конечно. Я только хотела знать как далеко он зашел? А он спокойно так ответил мне, что разводиться со мной и не думает, что любит по-прежнему… Я посмотрела ему в глаза, а там такое равнодушие, такая пропасть! — Пальцы Ники снова стали искать на щеке под глазом упавшую ресничку. Павел вдруг вспомнил, что читал где-то когда-то будто лжецы непроизвольно касаются своего лица, когда заведомо лгут. — Он все давно решил, и ему все равно, что я говорю, что делаю. Нет, упрячет он меня в психушку, сгноит за решетку. И к тому же, баба у него есть! Он теперь хочет с ней официально жить, на мои деньги и с моим сыном. А в психушке — кто знает? Чего-нибудь вколят в вену и преставлюсь! Паша, помоги мне!

«Ага! — Подумал Павел, опустив на мгновение взгляд, чтобы скрыть молнию озарения. — Вот и приехали!»

— Чего же я сделать должен?

— Я не знаю… — это она сказала совсем тихо, будто бы не могла решиться произнести свою просьбу.

— Говори, — попросил Паша. — Я все сделаю для тебя. Я люблю тебя.

Последние слова он произнес совсем легко, настолько запредельна была эта ложь, настолько не ощущалась она сердцем. Глаза Ники стали огромными, так широко она распахнула свои черные ресницы.

— Правда? Паша, это правда?

— Правда…

— Ты все сделаешь?

— Да…

Она склонилась над его лицом и, помедлив, одарила долгим поцелуем, вкус которого остался для Паши неразличим. Оторвавшись от его губ, Ника произнесла:

— Помоги мне избавиться от него!

На этот раз озарение напоминало электрический заряд: вот оно! Только не деньги ей нужны, что ей жалкие копейки алкаша! Ей уже жизнь его нужна. Ника тихо убеждала:

— Все будет просто. Мы с тобой получим все деньги. Там много, до конца жизни хватит. Паша, мы будем с тобой вместе, всегда вместе. Я тоже люблю тебя, ты нужен мне. Но пока он жив — мы встречаться не сможем. Ты только помоги мне освободиться. Знаешь, он меня точно в психушке убьет. Там же это легко! Мне не справиться одной. А ты для меня как глоток жизни, как последняя надежда. Кроме тебя нет никого у меня. Некому заступиться, никто не придет. Я боюсь, боюсь, боюсь…

— Но как же я убью его, Ника? — ломался Паша для натуральности. — Никого же никогда не убивал! А если поймают меня? Что же, мне в тюрьме сидеть?

— Пашенька, родной! — Звучал манящий голос сирены, — Что ты говоришь! Разве я позволю тебе в тюрьму попасть? Что ты! Я лучших адвокатов найду, я всем заплачу. Я для тебя все, просто все сделаю!

— Но ты уже придумала? Как это, — он подчеркнул «это», — будет?

Ника чиркнула зажигалкой, прикуривая, и ответила:

— Нет пока. Еще точно не знаю. Давай вместе придумаем! — Она помолчала, но и Седов не внес никаких предложений и тогда продолжила снова: — Для нас лучше, чтобы убийство выглядело как заказное. Будто бы его из-за бизнеса укокошили. Мне кажется, что надо поздно вечером, в темноте дождаться, когда он будет из машины выходить, и тогда стрелять. Я скажу тебе, как выглядит его машина. Шофера нет. Ты займешь место в окне дома напротив нашего. Чтобы ты в темноте не ошибся, я позвоню тебе на мобильный и скажу — это он!

— Я же алкаш, у меня руки трясутся, — промямлил Паша. — И потом, как я целиться буду? Да еще из дома напротив? Это же далеко. Да и в темноте промазать легко.

— Дом, что напротив, совсем не далеко. Не больше двадцати метров. У тебя будет самая настоящая снайперская винтовка с крутым оптическим прицелом. А он будет стоять в свете фар, спиной к тебе. Понимаешь?

— Где же ты винтовку найдешь?

— Это, как раз, легко! Такую винтовку мой двоюродный брат привез из Чечни. Она у нас в сейфе хранится, у брата нет сейфа и дети могут найти. Мои племянники — настоящие чертята, ничто их не останавливает. Знаешь, как в том анекдоте: «Девочка, перестань трогать дедушку за нос, а то я закрою крышку гроба!».

…Утром, как и в прошлый раз, Ники в постели и в квартире не оказалось. Это было к лучшему: видеть девушку со светлыми волосами Паше было бы тошно. Ночью ему удалось выудить достаточно сведений о человеке, которого Ника называла своим мужем. Очень было похоже, что она решила избавиться от своего напарника-афериста. Возможно, он и вправду ей муж, они прокрутили немало дел, подобных делу с лягушкообразным Звонаревым, а теперь между напарниками что-то не так. Может, она даже правду говорит и про психушку и про угрозу своей жизни. Но сам Паша будет пешкой, обреченной фигурой, заведомой жертвой. А как иначе? Первым делом бывшие Пашины сослуживцы разузнают про эту самую армейскую винтовку, которая хранилась в доме Вероники. Обнаружат пули в трупе, сообразят из какого оружия был сделан выстрел. Станут допрашивать Нику, та каким-нибудь образом сдаст Пашу. Вот и все.

Но что же теперь предпринять? Идти в милицию не с чем: Вероника отопрется от своих слов, Паша будет в дураках. А с другой стороны, готовится убийство. И пусть даже Паша откажется участвовать в нем, пусть он найдет аргументы отказаться — Веронику ведь это не остановит! Девушка со светлыми волосами бросится на поиски другого лоха и, судя по всему, легко найдет такого.

Муж Вероники — негодяй, конечно, но убивать…

Паша маялся. Утречком он проснулся вместе с Никой, но сделал вид, будто продолжает смотреть сны. А когда его подруга выскользнула за дверь, быстро вскочил, натянул брюки, свитер, схватил с вешалки плащ и бросился за ней следом. Ника вышла на остановку, дождалась маршрутного такси, села в него. Пашка вскочил в такси, дежурившее на остановке. Ника вышла почти в самом конце маршрута, в районе частных домов. Седов сделал то же самое. Девушка со светлыми волосами свернула в проулок, прошла три дома и вошла в зеленую крашеную калитку. Пашка решил подождать ее немного и вернулся за угол, откуда можно было наблюдать за зеленой калиткой. Через двадцать минут оттуда вышла Ника. За руку она вела маленького мальчишку, похожего на нее как две капли воды. Запомнив адрес, Седов растворился в утреннем воздухе.

После променада и до самого вечера, трезвый и мрачный, он ходил из комнаты на балкон, курил, глядел на кроны деревьев во дворе, возвращался в комнату, долго сидел на диване перед телевизором. Никакого разумного выхода не находилось. К тому же, время, совсем недавно такое быстротечное, такое неуловимое, такое легко пропиваемое, теперь вязко обволакивало Седова, клейко липло каждой секундой и не хотело проходить восвояси. Паша знал, что консистенция времени изменится, как только он примет решение и начнет действовать.

К вечеру позвонила Ника. Ее голос звучал мягко, но настойчиво. Сначала она сообщила, что муж ее, по всей видимости, готов предпринять самые активные действия в самое ближайшее время. Такой вывод Ника сделала, узнав, что ее сына муж отправил в детский санаторий. Значит, готов действовать.

Зато Паша был не готов. О сыне своем Ника лжет, конечно. И эта небольшая ложь была подтверждением существования лжи огромной.

— Что же теперь? — спросил он девушку со светлыми волосами и убийством на сердце.

— Теперь надо успеть первыми! — решительно ответила она.

Со своей любовницей Паша встретился в половине шестого, на Загородной улице, в самом престижном предместье гродинских нуворишей. Вся улица была плотненько застроена разномастными особнячками. Масть виллы зависела от размера доходов владельца, а так же от его представлений о прекрасном в области архитектуры. В основном, прекрасными считались громоздкие белокирпичные коробки в два — три этажа, занимающие практически весь отведенный участок. Попадались и затейливые строения из пиленого красного кирпича с арочками, башенками, витыми оградками балкончиков, резными флюгерами и прочими изысками. Садов здесь не разбивали, на них просто не хватало места. Даже на приличный розовый куст не находилось укромного уголка, потому что практичные гродинцы отводили все полезные метры под полезную жилплощадь.

Дом Ники от общей тенденции ничем не отличался. Высокий забор, широкие добротные ворота, калитка с кнопкой звонка, проведенного прямо в дом.

— Перед воротами он остановится и выйдет из машины, чтобы отпереть их. Я сделаю так, что он будет долго с замком возиться, чтобы у тебя было время прицелиться, — деловито говорила Ника, сидя за рулем невзрачной бежевой пятерки. На ней девушка со светлыми волосами привезла своего козла отпущения на разведку. Пятерка остановилась чуть не доезжая нужного дома, как раз возле глухого высоченного забора. Проводя инструктаж, она смотрела прямо перед собой, на лобовое стекло пятерки: — Дом напротив хозяева взялись перестаивать, разворотили все до кирпича, а тут что-то случилось и они разорились. Там никто не живет, нет ни сторожа, ни собаки, никого. Ты вечером через забор перелезешь, войдешь в дом и найдешь место, откуда лучше всего будет видно ворота. Местный Стоунхендж, так сказать. Муж приедет не раньше десяти вечера. Он теперь все время так приезжает от своей бабенки. Мне придется пойти к подруге — ради алиби. Я прямо сейчас к ней поеду, а вернусь часам к двенадцати. Я обязательно до мужа дозвонюсь и точно сообщу тебе, когда он домой поедет. Вот, возьми мобильник. Потом выбросишь.

Ника повернулась к Паше и он с некоторым недоумением заметил, что она испугана на самом деле. Он искал в ее лице признаки лжи, но находил. Так не сыграешь, даже если играть умеешь и привык за долгие, долгие годы. Тревога металась в ее глазах, пот выступил на чистой коже над чуть вспухшей верхней губой и незамеченная ранее морщинка лежала между бровями. Она очень боялась будущего, но все уже предрешено и отступать совершенно невозможно. Если нынешнее продлится еще хотя бы месяц — Вероника не выдержит, сломается. Он сломает ее, а позже сломает Димку. Как это все произойдет, точно она не знала, но не сомневалась, что произойдет и произойдет ужасно.

«Большой куш на кону, — пришло Паше на ум. — Она дергается совершенно натурально. Если я откажусь — будут и другие попытки.»

— А винтовка? — спросил он.

— Винтовка уже у меня, — она кивнула на заднее сидение, где лежал брезентовый длинный сверток. — Я подвезу тебя до дома и ты возьмешь ее к себе. Проверь все, посмотри. Ты оружие раньше в руках держал?

Сомнительная своевременность вопроса заставила Пашу криво усмехнуться. Похоже, что Нике и впрямь надо действовать как можно быстрее, иначе она бы лучше подготовилась.

— Я в армии служил, — сказал он мрачно.

Ника снова поймала его взгляд. Она думала лишь об одном: пусть все получится!

— Паша, — тихо произнесла девушка со светлыми волосами: — Ты что-то бледный. Пашенька, не подведи нас… — и вдруг улыбнулась, будто вспомнила что-то хорошее: — Слушай, сейчас вспомнила: идет по улице маленькая хорошенькая девочка, а навстречу ей дядя. Девочка достает из-за спины бейсбольную биту и — шарах дядю по яйцам! Он как заорет! Скорчился весь, позеленел, упал на землю, а девочка останавливается над ним и с ухмылочкой говорит: «Ой-ой-ой! И чего это мы такие нежные?!».

Дома Седов рассматривал 7,62-мм снайперскую винтовку Драгунова и с ужасом представлял себе, что бы могло случиться с ним, возьмись он за дело на полном серьезе.

Килограмма четыре с половиной весила волына…

Вот он уперся локтем в подоконник соседского дома и положил прохладную сталь цевья в наивно раскрытую ладонь…

Длиннющая какая! Метр двадцать, наверное…

Паша припадает рыжей бровью к окуляру, удобнее устанавливает локоть на подоконник и спокойно наводит прицел на спину мужчины, в свете фар склонившегося к замку на воротах…

Патрон заготовлен специальный, снайперский…

Павел задерживает дыхание на вдохе, «держит» цель с полсекунды. Палец мягко ложится на спусковой крючок…

Дальше была бы тюрьма — единственное место на Земле, которое пугало Седова в его нынешнем алкоголическом существовании. И все ради Ники, аферистки и любительницы анекдотов про девочку. Даже любовь не стоит смерти, а уж ложь и подавно не стоит убийства!

Глава 10. Клеймо плебея.

— …и забери из садика Эмилию, — закончила список распоряжений жена. Она была беременна, на восьмом месяце и оттого капризна до неврастении. Беременность оказалась тяжелой с самого своего первого дня: тошнота, плохие анализы, угроза выкидыша, неблагоприятный генетический прогноз, пигментные пятна, токсикоз на поздних месяцах, преждевременное старение плаценты и всякое другое, что каждый раз озабоченно провозглашала платная докторица и что стоило все новых денег, денег, денег. Вообще-то, Аньке нельзя было рожать по многим и очень многим медицинским показаниям, но она вбила себе в голову, что хочет второго ребенка и теперь никто не смел и вякнуть, не то, что напомнить, как плохо у нее было со здоровьем еще до беременности. Про первые роды вообще говорить было нельзя — Эмилия родилась двух с половиной килограммов в весе и чуть не умерла, придушенная пуповиной. Но все члены семьи покорно сочувствовали страданиям будущей матери и льстиво восхищались ее капризным безголовым героизмом. Ожидался мальчик, чем все были довольны, потому что сын в семье — это главное.

Сам Борис Васильевич ожидал появления наследника без особого трепета. У него уже был сын от первого брака, и Борис с ним не ладил. Мальчик был не от мира сего, как и его мама. Все попытки отца возобновить отношения принимались в штыки. Борис приезжал в брошенную им ради дочери мэра Гродина семью с огромными сумками, полными продуктов и подарков. Он входил в убогую однокомнатную квартиру, где на все стены были скрыты книжными шкафами и картинами отца его бывшей жены — знаменитого на Юге России художника-пейзажиста, с неизменным чувством своего носорожьего несоответствия атмосфере этого жилища.

Сын односложно отвечал на его вопросы, глядя в сторону, нетерпеливо почесывая ухо и делая круглые отчаянные глаза в сторону своей матери. Та понимающе кивала. Потом мальчик быстренько испарялся из поля зрения надоедливого папаши.

— Инна, что ему купить? — Спрашивал Борис, вполне искренне думая, что покупка может стать мостом к сердцу мальчика. — Что он хочет? Велосипед? Компьютер? CD-плеер?

Все это и многое другое беспрерывно хотела его шестилетняя Эмилия и все это у нее было, поэтому папа был любимый, его целовали, без него не ложились спать.

— Алешка ни в чем не нуждается, — говорила Инна с особым выражением, будто бы эти слова ее были только звуком, а надо было услышать их смысл как-то иначе, не на слух. Так она всегда говорила, чем раздражала Бориса до сердечных спазмов. — Велик у него есть, за компьютером поработать всегда мой брат дает, а этот плеер — всего-навсего игрушка. Алешка уже вырос из этого. И перестань носить нам еду. Мы не голодаем. Квартиру, что ты нам оставил сдаем, у меня есть работа и Алешины картины уже покупают.

— Покажи мне их! — требовал Борис.

Она приносила нечто невообразимое: не дерево, не зверь, не человек, не луна…

— Что это за бред? — Кривился зритель, а Инна снова улыбалась и в ее глазах снова появлялось некое выражение, будто она не глазами видела мазню Алешки, а другим, специальным органом, которого у плебея Бориса и быть не может.

Двадцать лет назад он приехал в Гродин поступать в сельхозинститут. В кармане у Бориса только и было, что направление на учебу, выданное районным отделом образования и рублей пятьдесят денег. В институт он поступил и сразу стал комсомольским лидером, активистом, отличником и самым лучшим. Борис просто не мог себе позволить быть обычным парнем — возвращаться в родной колхоз ему не хотелось ужасно. Он стал продвигаться по комсомольской линии, сумел остаться в Гродине после института. Вскоре выпускник вуза уже работал на Гродинском химическом, куда простых смертных без химического образования не брали, и возглавлял комсомольскую организацию завода. К моменту, когда комсомольская организация, вслед за всем прежним порядком, приказала долго жить, Борис Васильевич уже занимал уютное кресло в администрации завода, а когда началась свистопляска с выборами во всякие там Думы, с азартом включился во всеобщий кордебалет. Он по-прежнему, был лидером, человеком, за которым идут бараны, поэтому легко скакнул сначала в городскую Думу, потом — в областную. Но однажды призадумался: а надо ли ему это? Если идти по пути вечного кандидата, то рано или поздно придется штурмовать Государственную Думу, а потом катиться в Москву. А ведь на химзаводе ему тоже неплохо! Он уже женился на Аньке и тесть хорошо «помог» молодой семье, подарив квартиру в самом престижном доме города, как раз напротив здания мэрии. К тому же, Борис урвал контрольный пакет акций заводика по розливу уникальной минеральной воды в Курортном, приносящий пропитание на день насущный. Да и загородным домом можно было гордиться вполне! Словом, к чему лишние движения, если и тут все так чудесно складывается? Борис отложил амбиции и уже через год занял должность заместителя директора по маркетингу «Гродинского химического завода».

И только каждый раз, после визита к бывшей жене и бывшему сыну, он ощущал некоторую удивительную для его натуры неуверенность. В своем кабинете, в своем «Мерседесе», в своей квартире, на беспрерывных банкетах он чувствовал себя большим человеком, непререкаемым авторитетом в любой области. Свои суждения Борис привык излагать насмешливым тоном и не стесняясь разбавлять цензурные выражения нецензурными, стремясь не просто поумничать, но и обидеть собеседника. Любил разглагольствовать о дисциплине, которой сейчас добиться невозможно, поскольку народ совсем разболтался и Сталина на этот народ не хватает. Любил, ковыряясь зубочисткой в дупле зуба, побороться за нравственность, отчитав кого-нибудь из молодых сотрудников за джинсы или яркий макияж. Призабыв об обстоятельствах собственной жизни, возмущался разводами в семьях подчиненных. Каждая из воспитательных бесед заканчивалась неизменным:

— Вот я, к примеру! Чего бы я достиг, если бы не приходил на работу во время, таскался бы в замусоленных штанах или менял жен, как все вы? Да ничего бы не достиг! Надо быть серьезнее, работать…

Так Борис спускал пары, а после мог и гадкую улыбочку Инки выбросить из своей административной головы. Но проходило время, он снова не мог удержаться и ехал в ту скромную квартиру, где много лет назад его, неотесанного первокурсника, приветливо встретили интеллигентные родители Инны. За их столом оробевший Борис впервые взял в руки столовый нож, впервые услышал что можно говорить без мата. Да и о чем говорить! О книгах, о живописи, о политике. Ему казалось будто мир вокруг него стал шире, больше, разнообразнее, удивительнее.

Потом они с Инной поженились, стали жить отдельно, своей жизнью. Карьера Бориса набирала высоту, но жена этим не интересовалась совершенно. Витала себе над землей в эмпирических потоках, кропала какую-то ненужную диссертацию про Ван Гога или про Гогена, которых Борис не различал и еще позволяла себе улыбаться с этим своим выражением: ну что ты понимаешь! А Борису хотелось от супруги участия и, черт возьми, уважения к его успехам, ведь он каждый день уходил на работу, пробивался вверх, стремился добиться большего не только для себя, но и для своей семьи. Разногласия разжигали ссоры, все чаще перераставшие в настоящие скандалы и однажды Борис услышал в свой адрес:

— Ты, всего на всего, плебей. Цепкая деревенщина.

И это задело его до самых печенок как раз потому, что было правдой. До него не раз доходили высказывания завистников, переданные прихлебателями. Дескать, хамское воспитание Бориса Васильевича просто глаз режет, он хоть бы у жены своей поучился как себя с людьми вести надо!

Инна обидела его и в пику всем ее улыбочкам и высказываниям Борис сделал вывод, что все эти книги, живопись и болтовня о политике лишь шелуха, не приносящая никаких материальных благ. Если бы он только и делал что читал — они с Инной так бы и жили в общежитии, а не в двушке, выделенной заводом молодому специалисту и общественному работнику. Да, он простой парень, выходец из народа. Да, он чихать хотел на всякие там этикеты и реверансы. Но Инка без Бориса — полный ноль, никто, научный работник (Ха!).

Зато в новой семье Бориса ценили и уважали. Его тесть сам из народа вышел. Поднялся по крутой партийной лесенке и шаловливые ветры перемен не сумели сдуть его со взятых нахрапом высот. Аньке для общения с окружающими хватало осовремененного словаря людоедки Эллочки — самыми ходовыми выражениями в котором были: «Почем?», «Где брала?», «Круто!», «Вау!» и «Говно!». В замужестве она посвятила себя утомительному процессу деторождения, потому что новые дети служили отличным поводом для расширения ареала освоения новых магазинов и покупки новых вещей. Вместо творчества Ван Гога Борис теперь обсуждал качество «Нестле», «Бёбхен» и «Вайкики», причем к его мнению прислушивались.

Все это было по нему, для него. Так он и должен был жить, так он и был создан. Но к чему же тогда споры с самим собой? Зачем этот постоянный поиск аргументов в пользу своей правоты? И почему он снова и снова таскается к бывшей жене, бесясь от одного только выражения ее лица?

Он не мог ответить, он не знал как это объяснить. Странная раздвоенность исчезла только тогда, когда Борис стал соискателем рыцарского звания в Ордене Чистой Веры. Лишь только получив золотой медальон с изображением двух рыцарей, сомкнувших руки в крепком рукопожатии, он осознал, чего же ему не хватало все эти годы. Ему не хватало осознания своей избранности, элитности. Он не плебей, иначе не попал бы в рыцарский Орден. Среди рыцарей, собиравшихся каждый четверг (именно четверг!) в огромном банкетном зале ресторана «Арарат», хозяин которого тоже был членом Ордена, простых людей и быть не могло. Поначалу, Борис смотрел на этот карнавал свысока, но разглядел среди ряженых кое-кого из числа авторитетнейших лиц Гродина и присмирел. А ведь оказаться среди первых людей в городе и области не так уж плохо! И пусть все прикрывали лица масками, деликатно изображая уважение к чужой анонимности, но каждый рыцарь чудесно знал, с кем он разделяет трапезу.

Придя на ассамблею впервые, Борис изумился пышному убранству зала. Повсюду колыхались черно-белые полосатые полотнища, над креслом Магистра висел огромный герб Ордена, искусно изготовленный из тонких витых листов желтого и белого металлов. Зал был украшен рыцарскими доспехами, копиями со средневековых гравюр на тему рыцарства, старинными тяжелыми мечами, щитами с непонятной геральдикой, а все члены Капитула были разодеты в пурпурные шелка и бархат. Звучала странная, совсем не средневековая музыка. Казалось, что поют ветры пустынь в тех дальних странах, куда рыцари отправлялись за славой и добычей. Музыка немного туманила мозг.

Трапеза, к которой приступили после омовения рук и молитвы, состояла из жаренного толстыми кусками изумительно нежного мяса, красного вина, разливаемого в высокие серебряные кубки, украшенные самоцветами, и крупно порезанных овощей на круглых подносах. Вся столовая утварь была словно бы взята из какого-нибудь фильма про крестовые походы, а под ногами вертелись костлявые борзые, собачившиеся из-за брошенных под стол костей. За столом рыцари обсуждали самые разнообразные темы: турниры, которые проводились где-то за городом, на конном заводе какого-то колхоза, достоинства мечей, выкованных местными умельцами и привезенных из-за границы, выборы нового Магистра Ордена, какие-то трактаты о рыцарских обычаях. Кажется, здесь собирались только увлеченные люди.

Борис посетил три таких собрания как гость Ордена, а потом ему предложили встретиться с Магистром. Это оказался совершенно незнакомый, довольно пожилой мужчина. Он сказал, что члены Капитула «присмотрелись» к новому гостю, они видят в нем сильного человека, потенциального лидера Ордена. Капитул приглашает Бориса стать соискателем рыцарского звания. Для получения статуса кандидата в рыцари Ордена необходимо пройти ритуал посвящения, который может показаться соискателю несколько странным и даже неприятным. Кроме того, кандидат должен внести внушительную сумму залога. Эти деньги вернутся к соискателю после посвящения его в рыцари. Магистр объяснил правила и обычаи Ордена, а на вопрос, в чем же заключается основная цель деятельности рыцарей, ответил очень туманно:

— Сохранение чистого знания.

Справедливости ради, следовало бы отметить — «чистое знание» так и осталось для Бориса тайной за семью печатями.

Магистр предложил ему обдумать свое решение и дать ответ на следующем собрании. В случае, если Борис решит не становится кандидатом Ордена, он должен дать клятву никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать о существовании Ордена. Кроме того, единожды отказавшийся от членства теряет право вступить в Орден навсегда.

Борис призадумался. Его заинтересовали, но не до конца. Он искренне считал, что целью любого начинания в жизни должны стать деньги, а рыцари денег не обещали, а даже наоборот: надо было внести залог и еще вносить некоторую сумму ежемесячно на счет Ордена Чистой Веры. Но ведь зачем-то влиятельные люди ходят туда?! Они не говорят о делах и вроде бы не узнают друг друга, однако разве их не объединяет нечто? Так, может, эта общность интересов поспособствует и Борису в его делах? Сейчас он всем доволен, но никто не гарантирует, что не придет такое время, когда связи окажутся весьма и весьма полезны.

Помимо практических соображений чашу весов с пометкой «За» значительно утяжелило желание избавиться, наконец, от плебейского клейма. Кто теперь сможет сказать, что Борис не принадлежит к кругу элиты?

Словом, он согласился. Обряд посвящения его шокировал, но он вытерпел, потому что это вытерпели все, кого он видел на ассамблеях, да и кто посторонний узнает об этом? Если все рыцари прошли через это, то кто же будет болтать и позорить самого себя? В таком признаться невозможно.

Вскоре он узнал еще об одной традиции Ордена. Время от времени рыцари, а особенно соискатели и кандидаты должны были оказывать Ордену кое-какие посильные услуги. Раньше, если Борис и делал для кого-нибудь нечто подобное, то это было как в поговорке: «Рука руку моет». Теперь же он и знать не знал, для каких целей и для каких людей старается. Однако, чем больше времени Борис проводил с рыцарями, тем глубже втягивался в их интересы. Он даже испытывал некоторое удовлетворение от сознания своей полезности столь высокому сообществу.

А особый кайф Борис испытывал при мысли, что он избранный, особенный хранитель древней традиции и особого знания. Так что, улыбайся теперь, Инна! Улыбайся.

Глава 11. Секрет его жены

…— Мне необходимо поговорить с вами!

Павел отпрянул от каменного забора и сделал шаг навстречу полному человеку, вышедшему из иномарки. Машину Седов особо не рассматривал, но и так было ясно: это не та иномарка, что подвозила Нику на рандеву. По-настоящему, Павел удивился, только увидев вблизи свою потенциальную жертву. Человек этот не был похож ни на одного из тех мужчин, что приходили за Никой в квартиру Паши! Те двое, одетые в светлые импозантные пальто, были на полголовы выше. «Муж» Ники оказался невысоким, черноволосым, с острым профилем и немного суетливой манерой держаться. Он чуть сутулился, а на появление Паши отреагировал скорее даже нервно: вздрогнул, отступил к машине и стал озираться, словно живая иллюстрация к выражению: «жирный пингвин робко прячет…».

— Не беспокойтесь! — попытался успокоить его Паша. Он поднял руки ладонями наружу и сделал осторожный шаг вперед. — Не беспокойтесь, — повторил Павел. — Я ничего плохого вам не сделаю!

— Что вам надо? — опасливо отозвался чернявый. Ясная артикуляция свидетельствовала об образованности и хорошем воспитании, но, услышав этот голос, можно было бы предположить в его характере застенчивость и глубоко скрытую неуверенность.

— Только поговорить, — осторожно произнес Седов, — но не здесь. Скажите, вы женаты?

— Да…

Голос «мужа» по-прежнему звучал очень насторожено.

— Как зовут вашу жену?

— Позвольте, какое это имеет значение?

— Огромное, поверьте мне.

Пашин собеседник помялся с секунду, а потом все-таки набрался мужества:

— Если у вас что-то важное, то садитесь в машину, — пригласил он немного неуверенно. Вообще-то у него не было выхода: его иномарка стояла поперек улицы, а от ближайшего угла приближался свет фар и дорогу надо было освобождать.

Паша быстро обогнул мерцающий в ночи темный обтекаемый корпус авто и сел на переднее сидение. Водитель, ловко развернув машину, сдал немного назад и припарковался почти на том самом месте, где днем стояла пятерка Ники.

— Так в чем дело? — спросил он, поворачиваясь к Седову. Свет мощных фар проезжающего мимо «Мерседеса» выхватил из полумрака салона его белое узкое лицо с темными внимательными глазами.

— Вашу жену зовут Вероника?

— Да, а что случилось?

— Еще ничего, — вот сейчас Паше захотелось закончить разговор поскорее. Надо возвращаться к своему образу жизни, к своему стакану и своему похмелью. Паша заговорил быстрее: — Ничего не случилось, но случится обязательно. Дело в том, что ваша супруга «заказала» ваше убийство. Мне заказала! Она рассказала мне ужасную историю про мужа-негодяя, который желает сплавить ее в психушку, разлучить с сыном и в итоге уничтожить ее физически. Неважно как, но я поймал ее на некоторых уловках и больше верить ей не могу. К тому же, не в моих привычках убивать людей. Я только предупреждаю, что вы в опасности. Больше ничего. Мне пора идти. Ах, да! — вспомнил он про винтовку Драгунова, — в доме напротив вашего на втором этаже, под третьим окном справа навален строительный мусор. Под ним лежит брезентовый сверток. В нем снайперская винтовка и мобильный телефон. Их мне дала Вероника.

Седов нащупал ручку дверцы и уже собрался выбраться из машины прочь, когда «муж» с неожиданной силой ухватился за его плечо. Он выглядел ошарашенным.

— Постойте, — попросил он своего несостоявшегося убийцу, — подождите! Раз уж вы оказались втянутым во все эти… дела, так давайте хоть поговорим по-человечески!

— Мне пора домой, — суховато отреагировал Паша. «Втянутым» он себя не считал, и «дела» его не интересовали.

— Но на каких уловках вы поймали мою жену? — Собеседник все держал локоть Седова. Казалось, теперь ему просто интересны подробности «заказа» на самого себя.

— Вообще-то я ожидал увидеть здесь совсем другого человека, — задумчиво произнес Паша. Если перед ним не тот аферист, что с Никой в паре «работает», то поговорить, видимо, надо. — И объясняться с ним не собирался, только предупредить. Но вы, как мне кажется, человек другой категории. Я точно знаю, что она разводит людей на деньги. Это вам известно? — Муж аферистки только пожал плечами, выражая недоумение. — Теперь я понимаю всю композицию, составленную вашей женой: темная улица, вы в свете фар, но спиной ко мне, возитесь с замком… Я, по сценарию, влюблен в вашу жену и очень внушаем, — тут Паша покосился на толстяка, опасаясь какой-нибудь эдакой собственнической реакции. Никак не оправдав ожидания Седова, тот лишь молча слушал. — От такого деградировавшего алкаша, каковым я являюсь, требовалось лишь навести оптический прицел вам между лопаток и нажать на спусковой крючок. Потом бы меня поймали и посадили, а вас бы Вероника оплакала, не сомневайтесь!

— А почему вы решились предупредить меня? Или того человека, который, как вы говорите, играл мою роль… А как он выглядел, интересно?

— Он был повыше вас, худой. Волосы светлее. Артистичный такой, будто привык на публику работать.

— Спасибо вам, — тихо произнес неотстрелянный муж. — Вы поступили как порядочный человек. И спасибо, что в милицию не пошли. Не хотелось бы, чтобы люди узнали. А сейчас Ника где?

— Сказала, что у подруги. Алиби обеспечивает. Кстати, у вас дома когда-нибудь хранилась винтовка?

— Оружия не держу.

— Еще одна ложь…

Мужчины сидели в остывающем салоне, где пахло кожей и, едва заметно, бензином. Между ними что-то уже сложилось, какое-то невысказанное понимание, нечто союзническое. Совершенно не склонный, в обычной обстановке, к патетике Седов даже ощутил совсем легкое, но явное удовлетворение от сделанного. Получалось, что он спас жизнь человеку, да еще незнакомому, а это выглядело благородно, как ни крути!

— Меня зовут Роман, — с запозданием представился спасенный.

— Меня — Павел, — ответил Седов, пожимая протянутую руку. Они еще немного помолчали, а потом Роман нерешительно кашлянул и проговорил, закончив фразу неопределенным, но понятным жестом:

— Думаю, я вам должен?…

— Нет! — встрепенулся Паша. «Господи, да он думает, что я жду денег! Вот черт!» — Я пойду!

Но Роман снова задержал Пашу:

— Постойте, в таком случае, я тоже хочу вам кое-что сказать. Понимаете, Ника права! Я понимаю и жалею ее, но место ей в больнице…

Седов, услышав столь неожиданное заявление, с недоумением уставился на него, оставив попытку выскочить из машины. Роман немного виновато улыбнулся и продолжил свои излияния. Получилась целая исповедь, но Седов в тот вечер об этом не пожалел.

— Понимаете, я на самом деле хотел поместить жену в лечебное учреждение и оградить сына от встреч с ней. Вы уже заметили, что она все время лжет… Но проблема намного глубже, чем это может представиться. Про то, что она людей обманывает и деньги с этого имеет, я не знал, но кое о чем догадывался. У нее же первый муж аферист был махровый. Он погиб еще до нашей встречи. В машине взорвался.

— Сам взорвался? — полюбопытствовал Пашка.

— Нет, наверное. — Толстяк развел пухлые ладони: — Вообще, я не в курсе. Ника про этого своего первого мужа не любила говорить. Кажется, нажил себе врагов среди каких-то сатанистов и потом они его прикончили.

— Ясно, — кивнул Седов. Он сделал только один вывод из сказанного: у Ники жизненный опыт на аферы весьма богатый.

Роман, тем временем, рассказывал:

— Это несколько лет назад началось… Раньше жили нормально, любили друг друга, сына растили, радовались. А потом стала Ника какая-то странная, вроде как шалая: глаза прячет, анекдоты некстати рассказывает, будто отвлечь пытается, мозги пудрит. Стала пропадать на целый день, на вечер, на ночь. То забудет сына из садика забрать, то говорит, будто с подругой едет на выходные в Курортный, а подруга и знать об этом не знает! Я спрашиваю, где была, а она плетет черт знает что. Потом, когда я все узнал, понял — ее лечить надо, а тогда злился, скандалил, ночевать не приходил. Ну, конечно же, я думал, будто любовник у нее… Ах, лучше бы любовник!

Тут Пашка невнятно гукнул, что обозначало… Но это уже было все равно.

— И тогда я стал за ней следить, — Роман вздохнул и взлохматил пухлой пятерней густой черный чуб. — Подумывал профессионала нанять, но было слишком стыдно, что хоть кто-то посторонний узнает. Ненавижу, когда чужие люди копаются в моем грязном белье…

Невольно Седов перебил его:

— А я, кажется, копаюсь…

— Что вы! — Взмахнул пухлой кистью собеседник, — Я же сам к вам с разговорами навязываюсь! И потом вы мне жизнь спасли — какой же вы чужой?

«Да и с женой твоей спал, — скрывая под шершавым цинизмом виноватость, подумал Пашка, — Так что, считай, уже родня!»

— Выследил я тогда Нику… — продолжил Роман. — Выследил, а что дальше делать — до сих пор не знаю! То, что с ней случилось — намного хуже всего, чего я боялся. Поэтому не удивляюсь ничему…

— Так что же вы узнали?

Рассказчик опустил голову. Он выглядел как человек, отказывающийся верить самому себе. Для Седова такое было не внове: ни зрение, ни слух, ни осязание, ни обоняние, ни даже сам разум человеческий, обожествленный и надежный, не могут помочь в такие вот минуты. Правда кажется невесомой, неуловимой, тонкой паутинкой, а собственная обывательская самоуверенность кричат: отвернись от такой жалкой правды, забудь, отбрось ее! Но ты не можешь отбросить и забыть. Ты видишь ниточку над ущельем, где под ногами облака, и точно, неумолимо точно знаешь, что ты откажешься от голоса разума и ступишь на эту непрочную нить. И будешь неловко балансировать, еле продвигаясь вперед и рискуя самой своей душой, на паутинке правды под улюлюканье людей, идущих широкими дорогами, прочно мощенными ложью, самообманами, невежеством. И лишь вера будет хранить тебя от падения.

— Вы и сами можете увидеть то, что увидел я, — наконец произнес Роман. — Нет, серьезно! Я отвезу вас туда, и вы все увидите сами.

— Куда еще отвезете? — Несмотря на возникшее между ними доверие, Паша никуда ехать не собирался. — Вы просто дорасскажите мне свою историю, да я пойду восвояси. Мне надо выпить.

— Выпить? — удивился муж девушки со светлыми волосами. — Это вы всегда успеете. Посмотрите лучше, что вокруг нас творится!

…Такие помещения раньше (а, может, и сейчас) назывались актовыми залами. Паше всегда хотелось соскабрезничать на этот счет, что по-настоящему актовыми залами следовало бы называть спальни, где совершаются нормальные половые акты. Этот актовый (хи!) зал располагался в старом Дворце пионеров, который лет двадцать назад неблагодарные пионеры покинули, переехав со всеми своими медными горнами, бархатными полотнищами и кружком домоводства в здание поновее и посовременнее. Поскольку пионерия почила в Бозе, новый Дворец пионеров вскоре переименовали в Дворец детского творчества, а вот брошенное здание так никому и не понадобилось. Еще полтора года назад, когда между самоубийством и принудительным запоем Паша выбрал второе, здесь были заколочены окна и сорваны двери, а вот сегодня… Только посмотрите на это!

Зал выглядел шикарно: дубовые панели выше человеческого роста, помпезные, цвета старого рубина, балдахины над окнами, расшитые золотом кулисы и занавес на сцене. Под потолком, окаймленном витиеватой лепниной сверкали гигантские люстры, похожие на перевернутые многоярусные хрустальные торты.

— О! — тихо сказал Седов, с удивлением озирая столпотворение, заполнившее помпезное помещение. Он остановился в дверях. Здесь не только яблоку негде было упасть! Здесь и блохе бы лапку отдавили! На сцене шло какое-то действие, но Паша с этим разобрался не сразу. Сначала он остановился в дверях, искоса разглядывая тех, кто стоял рядом с ним.

Это были люди самого разного возраста и социального положения. Впереди Паши, к примеру, стояла совсем молоденькая девчушка с простой русой коской, украшенной дешевой пластмассовой заколкой. На девчушке был надет свалявшийся розовый свитер и даже пахло от нее недельной немытостью. Тут же, плечом к плечу со свалявшимся свитером стоял мужчина лет шестидесяти, похожий на благородно поседевшего светского льва. Бабушки в платочках, бритые затылки над воротами спортивных костюмов, женские головки с блестящими от новомодных шампуней волосами, аккуратно стриженные головы мужчин, проводящих свои дни в душных офисах, банданы с веселыми роджерами — вот что рассмотрел Седов впереди себя.

При таком скоплении народа должно было быть шумно, но было тихо. Удивительно, но никто не шушукался, не хихикал, не переглядывался и не выискивал в толпе знакомых. Люди с предельным вниманием смотрели на сцену, ловя каждую деталь происходящего там.

Внезапно по залу разлились мелодичные аккорды. Паша немного вытянул шею, стремясь уловить звуки музыки, записанной на фонограмму. Будучи немного выше большинства стоявших перед ним людей, Павел сумел, наконец-таки, разглядеть сцену. Там стоял хор. Давненько не приходилось видеть такого! Прямо как в старые добрые времена, певцы были выстроены лесенкой: женщины в синих платьях с пуританскими беленькими воротничками образовывали нижние ряды хора, а мужчины в черных костюмах и голубых рубашках — верхние. После проигрыша они ладно запели. Разбирая слова, Пашка слегка морщил переносицу — смысл песнопения казался ему туманным. Слышались выспренные словосочетания: «земная юдоль», «обитель мрака», «благость спасения», «утоление праведной жажды»… От лексикона разило примитивной культовостью.

«Так это секта! — запоздало сориентировался Седов. — Чего Роман так темнил? Стеснялся признаться, что его жена попала в секту? И чего здесь особенного?!»

В прошлой жизни своей Паша встречал подобные ситуации. После перестройки к нам хлынул мутный поток новой жизни, принесший разное и из разных областей: книги ранее недоступных писателей, вроде Кастанеды или Коэльо, номера «Playboy», гастроли легендарных рок-музыкантов, тряпки с вожделенных лейбами, подержанные тачки, видеотехника, видео— и аудиокассеты для взрослых и детей, бутылки с невероятно мерзким, но модным пойлом, поддельный парфюм, йогурты, сериалы… Ну, и «духовные лидеры» тоже. Новый рынок был ненасытен ко всему, что пришло из-за железного занавеса. Негоцианты материальных и нематериальных товаров писали кипятком от восторга: русские хавают все! Так оно и было, а последствия не замедлили проявиться. Многие особо неразборчивые экс-советские потребители потребив то или иное западное лакомство нещадно мучились диспепсией. Особенно тяжело приходилось жертвам диспепсии духовной. Правда, сами жертвы, одурманенные опытными шарлатанами, муки свои и не осознавали. Зато глубоко и искренне страдали их близкие, наблюдавшие духовное разложение детей или родителей.

Вот тогда-то несчастные домочадцы сектантов появлялись в ближайшем отделении милиции, плакали, жаловались, просили помочь, писали нелепые свои заявления. Органы правопорядка были, увы, бессильны, ибо деятельность религиозных культов ничем Конституцию не оскорбляла и под статьи УК тоже не попадала. Более того, подобные «общественные организации» платили нашему принципиальному государству огромные суммы налоговых отчислений, а, значит, приносили ему намного больше пользы, чем простые граждане. Те самые граждане, чьи судьбы и даже жизни ставились под удар. Так что никто и ни с чем в этой области не боролся.

Одно время, как подсказывала Паше его непропитая память, секты эти просто проходу людям не давали. Почти каждый гродинец, а, может, и каждый россиянин хоть разок, но на собрании какой-нибудь общины побывал и хоть рубль, но сектантам заплатил. А в девяносто третьем году японская секта «АУМ Синрикё» устроила зариновую душиловку ни в чем не повинных людей в метрополитене. После этого еще пару лет разномастное сектантство процветало в Гродине, но люди постепенно разочаровывались в новых духовных лидерах. Практичные Пашины земляки терпеть не могли отдавать свои денежки каким-то краснобаям. Редкий гродинец верил в конец света, а если и верил, то надеялся на «авось», что, в общем-то, было намного разумнее. От этого неверия и «авося» начался спад активности культов и их постепенное угасание. Надолго остались самые стойкие, но их приверженцы были малочисленны и влияние заметно ограничено.

«Неужели, новый культ? — раздумывал Паша. — И смотри, сколько здесь народу! Чем же эти брехуны лучше прежних? И где Ника?»

Девушку со светлыми волосами он увидел чуть позже. Она вышла из-за кулисы, скромненько, бочком, сбежала в зал и остановилась у подножия сцены. К ней сразу подошли люди. Она улыбалась им, что-то говорила, кивала на их слова. Интересно, а она думает сейчас о своем муже? Как он валяется в луже крови, как чужие небрежные руки спихивают его тело с носилок на полку в морге? И ей не страшно?

Через некоторое время Ника ушла, но вскоре вернулась с пачкой каких-то буклетов и стала раздавать их прихожанам. Она еще несколько раз пропадала, но всегда возвращалась через несколько минут, а к концу собрания и вовсе села в первых рядах, где Паша разглядеть ее не мог.

Наблюдая за перемещениями своей недавней подруги, Седов не забывал и поглядывать на сцену. То, что там происходило можно было окрестить только «Отчетным собранием». На сцену выходили по очереди какие-то люди и докладывали о результатах своей непонятной деятельности. Не хватало только президиума, но так как все докладчики обращались куда-то в первый ряд, Паша решил, что «президиум» в полном составе сидит именно там. Сначала у микрофона появился молодой парень, выглядевший интеллигентно, но по-студентчески демократично. На нем были трепанные джинсы, стоптанные кроссовки и вытянутый пуловер. Парень рассказывал о мероприятиях, которые ему удалось провести в среде молодежи. Интеллигентный оказался шустряком, он сумел отчитаться о семи собраниях «единомышленников», как он сам выразился, в общежитиях гродинских высших учебных заведений, спонсировании и участии в конкурсе «Студенческая весна», распространении специального печатного издания «Чистота», организации пяти семинарских занятий по курсу «Путь к себе» и, в качестве итога, попросил встать в зале тех, кто пришел с ним на это собрание впервые. Седов точно не сосчитал, но предположил, что поднялось десятка два молодых людей обоего пола.

После того, как интеллигентный сектант под бурные аплодисменты сошел со сцены, там появились три молодые девицы в Пашином вкусе: крепкие, невысокие и грудастые. Кстати надо заметить, причина всех нынешних беспокойств счастливого алкоголика — Ника — была сложена совершенно иначе и на что Седов повелся в тот первый их вечер в «Бригантине», он и сам не знал.

К разочарованию, вскоре выяснилось, грудастые брунгильды появились у микрофона чтобы спеть новую песню, а вовсе не для стриптиза. Пели они так чисто и пронзительно, что Пашка откровенно раззевался. Может, хватит тут торчать? Но он остался, подсознательно подчинившись центробежной силе, которая удерживала и других членов собрания.

После песни нашелся новый докладчик. Это был кряжистый краснолицый человек в двубортном костюме, который сидел на нем как на корове седло. По его речи, смущению, по тому как он боялся поднять глаза от бумажки в своей руке, было видно, что человек этот приехал из глубинки и привычки к публичным выступлениям не имеет. Седов про себя дал ему прозвище «председатель». Темой доклада «председателя» были весьма соответствующие ему вещи: весенний сев, подготовка техники к летней страде, увеличение поголовья крупного рогатого скота и прочее.

Вот тут-то Паша и забеспокоился, что он чего-то не понимает. Какой сев? Какой скот? Это секта или что, на самом деле?

— Простите, — обратился он к женщине, оказавшейся рядом с ним в толпе. Она обернулась и, увидев перед собой симпатичное мужское лицо с наивными серыми глазами и россыпью мальчишеских веснушек, улыбнулась. — Простите, я новенький. При чем тут сельское хозяйство?

— Так, а как же! — веселым шепотом ответила она. — Это ж группа труда у нас такая. Они все поуезжали из города на землю и теперь спасенные.

— Почему? — Снова спросил Пашка. Смысл этого «спасения» от него ускользал.

— Так, а как же! Спасутся же только кто на земле будет! Да еще когда помрешь, а мирское имущество оставишь чистоте, пророку… Понятно?

Седов благодарно покивал, изображая полное и благостное прозрение. Женщина еще раз улыбнулась и отвернулась от незадачливого неофита. Именно теперь он припомнил недавно где-то слышанный разговор про эту чистоту в паре с имуществом. Кажется, в автобусе, когда от Звонарева ехал. Правда, тогда о земле ничего не говорилось.

После «председателя», чей отчет провожали бурными аплодисментами, пришло время новой песне. На этот раз сектанты Пашу разочаровали окончательно — на сцене появились вовсе не крепенькие девки, а наоборот, щуплые парни. Их было четверо, как ливерпульцев, и пели они, тоже как ливерпульцы, козлиными голосами под бряцание гитар. Успех их выступления в актовом зале бывшего заброшенного Дворца пионеров также был вполне сравним с успехом «Битлз» в зале Ковент-Гарден. Темой баллады, исполненной щуплыми, было очищение. Седов сумел расслышать припев:

Мы все умрем, о-о-о!!!

Но это все, что нам известно.

Все остальное в мире тайна навсегда.

И умирая,

Я хочу быть чистым.

Важнее смерти или жизни Чистота!!!

О-о-о!!!

Ребятам на сцене подпевал весь зал. Вообще, надо отметить, что чем дольше длилось мероприятие, тем теплее становилась его атмосфера. Песни не только подпевались многоголосым хором, ряды сектантов дружно раскачивались в унисон мелодии, люди в зале раскраснелись, чувствовалось возбуждение и нетерпеливое ожидание чего-то особенного, редкого, важного для каждого сидящего здесь. Что ожидалось с таким нетерпением? Вдруг вспомнились порнострашилки про всякие там секты — как в конце собрания сектанты, принявшие галлюциногены, начинают заниматься сексуальным непотребством.

— Эх! — с досадой поморщился Седов, осознавая, что с непотребством ему сегодня не повезет.

Он уже решил было пойти покурить на улице, а может, и удрать совсем, но весь зал вдруг разом смолк. Утихли аплодисменты, шепоток, все лица повернулись к сцене, а там уже стоял и улыбался… человек в светлом пальто. То есть, пальто на нем не было, одет он был в длинное свободное одеяние наподобие римской тоги, только с рукавами, но это был несомненно именно тот человек, который приходил за Никой вместе с ее «мужем». Еще в первую встречу Паша уловил в нем привычку к лицедейству, сейчас стало ясно, откуда она взялась. Точнее, где он ее использует.

Человек в тоге продолжал улыбаться и тянуть паузу. С каждой секундой нетерпение в зале нарастало, становилось все жарче, все тревожнее. Некоторые сектанты повскакивали со своих мест. Люди беспокоились, но сохраняли тишину, чтобы не упустить ни звука проповеди. Наконец, человек в тоге заговорил:

— Чистые сестры и братья мои! Я пришел к вам, потому что хочу помочь каждому из вас. Я пришел, чтобы рассказать вам важное. О радости я хочу говорить сейчас, о радости! О земной нашей радости, для которой мы пришли на землю. Плохо, когда ты плачешь и плохо, если из глаз твоих льются слезы. Плохо считать этот день черным, а завтрашний еще чернее. Плохо если в сердце у тебя горе и не хочет оно отпустить тебя! Плохо, ибо все, что мы знаем, это то что умрем. Когда? Неизвестно! Как? Неизвестно! Что же будет, если смерть обнимет тебя в минуту скорби, а последний твой вздох будет слезливым всхлипом? А будет смерть безо всякого смысла, вечная чернота, как если бы ты и не родился на свет. Мы же хотим, чтобы смерть стала для каждого из нас откровением, дорогой, шагом, взлетом, первым настоящим словом. Вторым словом будет «спасение», а третьим — рай! Не тот рай, что нам обещают попы, а тот, что для каждого из нас нужен.

Проповедник был не просто умелым, а, пожалуй, искусным ритором. Каждая его фраза произносилась немного нараспев, будто бы даже выводилась некая мелодия из тех, что нельзя облечь звуками и записать нотами. Каждый в зале слышал свое, будто бы проповедник обращался именно к нему, персонально, избранно, с пониманием и прощением, выделяя из общей массы каждую пару глаз, вливая ядовитую ароматную сладость в каждую пару ушей.

— Мы живем… Мы дышим… Мы видим… Разве можно желать большего? Разве можно сетовать на подаренное счастье жизни? В каждый момент существования задумывайтесь о своем счастье и о своей благодарности за это счастье. Благодарите, благодарите каждый миг своей земной жизни за вздох, за свет, за пищу. В жизни надо уметь радоваться, надо уметь жить!

«Ничего плохого в его заявлениях не слышу, — подумал Паша. — И правда: чего бы не радоваться, коль есть деньги на огненную воду?»

Продолжение проповеди он слушал вполуха. Седов задумался о своем. То ли проповедь коснулась и его шрамов, то ли просто от трезвости, но мысли, причинявшие вечную боль снова стали грызть сердце. Очнулся он только когда в зале началось невероятное. Сектанты встали со своих мест, в их руках, поднятых вверх, колыхались белые цветы, над залом распустились белые с золотом полотнища, люди нестройно скандировали: «У-чи-тель! У-чи-тель! У-чи-тель!». На глазах многих, как женщин, так и мужчин, появились слезы умиления, счастья, надежды. Звучала музыка, но ее почти не было слышно.

Это длилось с полминуты, а потом задник сцены взмыл вверх и на золотом фоне второго задника появился человек в белом. Он стоял, как и проповедник до него, опустив руки, чуть откинув голову и улыбался.

Если честно, Паша слегка остолбенел, увидев этого типа: он был очень некрасивым человеком. Нет, уродливым человеком. Нет, нет! Правильно было бы назвать его ужасным человеком. Такое крупное, морщинистое лицо с глазами навыкате, с безобразно тонкогубым ртом, грушеподобным носом и скошенным подбородком отталкивало не только сочетанием своих черт, но и выражением невероятной обособленности, отдельности от всех и каждого. Он будто бы знал, что другой, инопородный, инфернальный и будто бы это в себе и любил больше всего на свете.

Еще Пашке показалось, что появившийся урод не совсем понимает, что происходит вокруг него. Из чего следовало такое заключение? Да, может, Седов и ошибся. Словно завороженный, Паша смотрел на сцену. В толпе раздался женский визг. Кто и где кричал — было не понятно, через несколько оглушительных секунд визг смолк и только тогда человек, стоявший на сцене медленно опустил голову и так же медленно поднял ее.

— Приветствует… — сказала женщина, стоявшая рядом с Пашей. Та самая, что поясняла ему про земледельцев. Она выглядела удовлетворенной, словно счастливая бабушка, наблюдающая как ее внук рассказывает стихи на детсадовском утреннике.

«Приветствует!.. — раздалось со всех сторон, — Приветствует!..»

Потом Учитель, а это был он, чуть повернул голову и посмотрел вниз. Оттуда он получил какой-то сигнал и протянул вперед руку ладонью вверх.

— Приглашает вопрошающих… — снова прокомментировала Пашина соседка.

«Вопрошающих!.. Вопрошающих!..» — загомонили вокруг сектанты.

В самой середине зала встала женщина в черном. Нервничая, дрожащим голосом, она спросила:

— Когда я умру? — И пояснила робко: — Рак у меня, а дочку уже схоронила…

Учитель покачал головой вправо-влево трижды, а откуда-то из первых рядов прозвучали слова:

— Ответ тебе будет. Приходи завтра.

Женщина села. За ней поднялся молодой парень, прилично одетый, как одеваются в Гродине хозяева ларьков, торгующих продуктами.

— Это… — забубнил он, — это… скажи, лицензию мне на алкоголь когда дадут? А то… это… никак не получу. То одно, то другое.

И снова ответ ему пришел из первого ряда, а Учитель только рассеянно улыбнулся в зал:

— Приходи на личное благословение и все получишь.

Женщина рядом с Пашей пояснила:

— Благословляет на бизнес.

— Как это? — спросил Седов тихо.

— Так а как же! Всех, кто благословение на бизнес получили, — сейчас вон, работают!

— А чего за благословение Учитель хочет?

— От каждого разное. Десятину.

За парнем, жаждущем лицензии на водку, вставали другие. Каждый спрашивал свое, но прямого ответа в лоб никто не получил. Одним обещался ответ назавтра, другим, в основном тем, кто спрашивал о бизнесе, предлагалось прийти на благословение. Пашу раздирало желание тоже задать вопрос, например о том, когда он окончательно сопьется? Но наглости не хватило, да и ответ был предсказуем: придите завтра на благословение и вы сопьетесь прямо послезавтра!

Но ехидничал здесь только рыжий алкоголик. Остальные были в полном восторге от всего действия и от вопросов и от ответов. Неужели, вся эта система работает?

Для себя Паша отметил, что уже привык к уродству Учителя и почти не замечает некрасивости его лица. Даже наоборот! Оно кажется совсем иным: особенным, запоминающимся, дарящим особенное впечатление. Такое лицо не забыть, такие лица должны быть только у необыкновенных и в чем-то выдающихся людей. Даже носить такое лицо надо особенно, осознавая всю гамму эмоций, которую оно вызывает у окружающих, умея правильно расставить акценты в воздействии, умея привлечь и оттолкнуть…

Глава 12. Везучая Катька

Катька считала себя невезучей с самого рождения. И какое тут везение, если ты родилась четвертой дочерью в семье медсестры и прораба?! Папик хотел сынка, наследника, а получались только девки. Катьку мама с папой родили напоследок, когда бате уже сороковник стукнул и отсутствие у нового ребенка мужских причиндалов так сразило незадачливых родителей, что папик стал выпивать с горя, а мамаша так даже хотела Катьку в детский дом отправить. Это Катька не сама придумала, чтобы себя жалеть всласть, вовсе нет! Это ей тетя Маша рассказала. Тетя Маша, мамина сестра, одинокая старая дева, пьющая притом. Тетю Машу тоже никто не любил. Папик, хоть и сам за воротник заливал, с ней не пил. Говорил, что терпеть не может эту старую уродливую клячу. Еще он говорил что тетя Маша в девках потому и осталась, что дура и страшная как его жизнь. И еще он говорил, что от тети Маши воняет и она готовить не умеет… Он много чего говорил, но на самом деле родственницу терпеть не мог за длинный язык и бесстрашие. Одна только тетя Маша не боялась ему заявить в лицо:

— На что тебе наследник, мурло ты немытое! Чего он наследовать будет? У тебя же кроме глистов нет ни хрена — ни мозгов, ни денег! Расплодился тут как таракан!

Скажи хоть что-то подобное Катькина мать — живо бы в рожу получила! Дочки, так те бегали, вылупив глаза, уворачиваясь от тумаков и подзатыльников. Папик и на тетю Машу замахивался, но ударить ни разу не посмел. Она так на него зыкала, что он осекался и с досады лупил корявой ладонью по столу. За это Катька тетю Машу больше всего уважала.

И когда несчастные и немолодые родители двадцать пять лет назад решали, что делать с четвертой нежеланной дочкой, опять пришла тетя Маша и низким прокуренным голосом своим выдала:

— Выродили, а теперь бросать?! Ах вы, сволочи! Ах вы, твари! Вас самих родители бросили? Нет? А эту кроху, значит, можно? Иди сюда, дите, не реви…

Родители устыдились теткиного крика на весь роддом, зашикали на лохматую сивиллу и Катьку из роддома забрали. Сама Катька уже думала — лучше бы и не забирали! Все три старшие сестры были девицы крупные и бойкие. Они точно знали, что свой кусок у жизни надо урвать. Любой способ годится. Сестры не слишком дружили, с детства за каждую ношенную юбку дрались. Ясное дело, потом Катьке только лохмотья оставались. А как только повыросли — так и разбегаться стали.

Самая старшая, Анна, выскочила замуж за курсанта и когда его направили куда-то в Казахстан — укатила с ним. Это было так давно, что Катька сестру еле помнила. С тех пор об Аньке никто и ничего не слышал. Да особо никто и не хотел слышать, если честно. Может, мать и вспоминала, но говорить не говорила. Вторая — Маринка — была поумнее остальных, училась получше. Ей даже удалось в политехнический институт поступить, ее распределили в захолустный городишко в Гродинской области, а потом она осталась там жить и работать. Маринка иногда еще появлялась у родителей, но была она такая заносчивая, такая хамовитая, что даже говорить с ней было Катьке тошно.

— Думает, будто в люди выбилась, — фыркала тетя Маша, завидев задранный нос второй племянницы на облезлой кухне ее отчего дома. — А как папка твой через слово матерится — так и ты двух слов без «блин» не свяжешь!

Маринка, конечно, огрызалась, что зато у нее своя квартира и работа нормальная, и не пьет она как, блин, тетя Маша, но Катька знала, что все чем Маринка гордится — фуфло! Работает сестра всего-навсего мастером в цехе какого-то Бричкотракторного завода, трахается со всем мужским коллективом предприятия, в надежде, что кто-нибудь затраханный до полусмерти сдуру на ней женится. Но никто не женился, а ей уже тридцать два и четыре аборта.

Лена, та что перед Катькой родилась, другой путь пристроиться нашла. Она, как и ее мать, умела только детей рожать. Уже троих родила, причем муж ее был фигурой странной… Дорогой зять обычно появлялся месяцев за шесть до очередной беременности жены и исчезал за недельку до появления очередного отпрыска. Глаза не мозолил еще с годик, примерно, а потом — новый цикл. Как только «этот прохиндей», как принято было именовать зятя в семье, исчезал, Ленка валилась пузом кверху и вопила, что она бедная, несчастная, что денег у нее нет, на что детей содержать — не знает. Мамаша, Катька и даже папик с различной скоростью бросались к бедной — бедной Аленушке, которой так не повезло с мужем, и начинали обещать все свои пенсии, зарплаты, субсидии и стипендии (когда у Кати была еще стипендия) пустить на благородное дело взращивания Ленкиного потомства.

— Дети — это всегда хорошо! — Провозглашал новый тост отец. Опрокинув рюмку за святое, он наливался краской гнева на злую судьбу и до самой поздней ночи ругал зятя на чем свет стоит.

Постенав еще с часик несчастная трагически беременная успокаивалась. Так и быть, пойду с детьми жить в самую большую комнату в доме и сделаю милость, возьму ваши мятые рубли. Тетя Маша, понаблюдав эту систему в действии, в последний раз ехидно заметила:

— Довольно нелегкий способ заработка, Леночка! Смотри, не надорвись!

Ленка закатила глаза, изображая обморок, на тетю Машу снова зашикали, папик погрозил ей кулаком:

— Разгавкалась старая сука! Ленке рожать на днях, а ты ей гадости говоришь!

А вот Катька после слов тети Маши вдруг остановилась посередине комнаты со стольником в руках. Сто рублей эти она честно тащила Ленке, чтобы та могла сделать перед родами УЗИ, а то же сейчас все за деньги! Стоп, а вот Катькина сотрудница недавно говорила, что если врач на УЗИ направляет — платить не надо. Сколько же раз ее так сестра надувала за эти три беременности?

Нет, в отличие от сестер Катька к жизни была неприспособленная. Да и с мужиками у нее не клеилось. Сейчас вообще трудно замуж выйти — время такое. Все пацаны вокруг пивные алкоголики, как тут жениха найти? И если находится парень поприличнее, так ему и жену подавай не абы какую, а хоть с жильем. Когда Катьке было всего двадцать, она познакомилась с таким, поприличнее. Только парень тот сам жил в квартире, где кроме него еще дед с бабкой, мать с отцом и старший брат с женой и ребенком. Катьку ему привести было бы некуда. И у самой Катьки тогда Ленка второго родила и был полный дурдом! А комнат всего три, а две из них проходные. Тоже, куда тут молодого мужа всунешь? Помыкались — помыкались жених с невестой и разбежались. Парень тот сейчас на Ольге Скоркиной женат. А та — дура дурой и поперек себя шире, но с квартирой своей.

Тетя Маша Катьке свою халупу завещала, но когда она помрет — Катьке уже ничего в этой жизни надо не будет. Конечно, Катька бы и не хотела, чтобы тетя Маша умерла. Коли Маши не станет, то Катьке и поговорить будет не с кем. Мать только с Ленкиными сопливыми чадами носится. Отец, когда не пьяный, тоже нянчит своих мальчиков (его мечта иметь наследников на фамильных глистов сбылась с рождением двоих сыновей третьей дочери). Так что снова она не нужна, ни у дел.

И как часто это бывает с одинокими молодыми женщинами, которые не могут реализовать заложенный в них потенциал любви, материнства и творчества, Катька стала квелая, болезненная. Ходить стала сутулясь, чего-то все сморкалась, кашляла. Стала жаловаться на головные боли, запоры, ломоту во всех костях и прочее и прочее. К двадцати пяти она превратилась в красноносое существо без возраста, закутанное до ушей в широкую вязанную кофту неопределенной расцветки и шаркающее по двору домашними тапочками на теплый носок.

Все изменилось несколько месяцев назад. Вдруг тетя Маша перестала пить. Так, вроде случайно трезвая, она приходила в семью сестры и, спрятав свое правдолюбие, мирно рассказывала про собрания, которые теперь посещает. Там группа здоровья собирается, говорят о своих болячках, делятся народными рецептами лечения. Звала Катьку с собой. Племянница подумала немного и пошла на собрание. Оказалось, что местный филиал Фонда Здоровья и Чистоты организовал Общество Милосердия. Катя пришла на собрание Общества еще разок, потом познакомилась с людьми, посещающими собрания, втянулась. Ее попросили помочь разнести брошюрки по почтовым ящикам на своей улице. Она с радостью согласилась и стала делать это каждую неделю. Потом надо было ухаживать за больными людьми, стариками, инвалидами, которые стояли на учете в благотворительной организации.

Ухаживать за стариками для Катьки было совсем не трудно. Она не была брезгливой или ленивой, никаких интересов в жизни, кроме работы в Обществе, у нее не было. После работы Катька ехала к одной из бабулек, Антонине Гавриловне, готовила ей, мыла полы, следила, чтобы в доме всегда были нужные лекарства. Антонина Гавриловна не была совсем уж беспомощной, просто очень старенькой, а дети ее совсем забросили. Однажды Катя приехала к старушке, а у той дочь сидит. Надутая моложавая толстая баба, одетая в тесные джинсы и маленькую маечку. На боках из штанов торчали куски белого сала, но толстуху это не смущало.

— Ты кто такая? — набросилась доченька на Катьку. — Чего тебе тут надо? Квартиру захотела?! Пошла отсюда, проныра! Проклятые сектанты, так и снуете, так и шарите, где поживиться! Не будет вам квартиры!

Антонина Гавриловна пыталась заступиться за свою верную помощницу, но толстомясая ее не слушала. Катька еле ноги унесла оттуда. Плача, она приехала в Общество Милосердия. Там люди ей объяснили, что ничего не случилось страшного, так бывает. Люди неправильно понимают, злобно думают про таких как Катя.

— Такие злые люди, такова жизнь, таков мир вокруг нас! — говорила женщина, которая всем в Обществе распоряжалась. — Им Чистоту не понять, они о будущем своем не думают. А мы должны все терпеть от них, потому что мы избраны конец света пережить. Мы чистые. Ты, Катенька, теперь к Георгию Алексеевичу ходить будешь. Он парализован, совсем плох. Ты уж позаботься о нем. А родных у него никого, так что не бойся — больше гадостей не услышишь!

За год работы в Обществе, Катька сменила пятерых подопечных. Георгий Алексеевич вскоре умер, после него была Тамара Сидоровна, не старая женщина, но страдающая тяжелой формой диабета. Она тоже скончалась через пару месяцев. Павел Харитонович и Мира Константиновна умерли еще через полгода. Он был старенький и болел раком, а она очень тосковала по нему, вот сердце и не выдержало. Вчера умерла Янина Франковна, удивительная старушка с особым даром видеть будущее. Она умела гадать по руке, и на кофе, и составляла гороскопы, и снимала порчу. Катьке Янина Франковна предсказала что будет она счастливой, будет всегда, до самой своей смерти, помогать людям. Мужа не нагадала, но Катька уже и не стремилась замуж.

Тетя Маша тоже умерла недавно… Да глупо так получилось, просто ужас! Она же не пила больше, а тут почему-то купила на углу, в гастрономе, водку и выпила всю бутылку сразу. Тетя Маша и в молодости столько не пила. Ну, и умерла, конечно. Ее на следующий день Катька нашла. Зашла, а тетя Маша на полу лежит, белая такая, мертвая. Рядом эта бутылка, убийца, стоит. С перепугу Катя вызвала «Скорую», хотя это уже было ни к чему. Врач молодой приехал и сказал — алкогольное отравление.

Катька тетю хоронила со слезами. Ведь сколько та хорошего для племянницы сделала! И родителям не дала девчонку в роддоме бросить, и всегда защищала перед всеми, и в Общество привела. Правда, Катька слегка обалдела вначале, когда узнала, что квартиру тетя оставила не ей, а Фонду Здоровья и Чистоты. Но потом Катя поняла. Иначе тетя Маша поступить не могла — если бы она не отказалась от своего имущества, то не очистилась бы и не попала бы в рай. Так что все нормально и правильно.

А Катька больше не невезучая. Это в своей семье она четвертая и нелюбимая, а в Обществе такая же, как и все остальные — равная и нужная!

Глава 13. Башня Ужаса.

Учителя провожали новой песней, только пел ее весь зал, а он сам просто продолжал стоять на сцене. С последним аккордом гимна Чистоте занавес скрыл идола от его поклонников. Седов решил, что пришла пора уходить. Так как он стоял с самого краю, ему удалось выйти первым. В вестибюле, пышном под стать актовому залу, Пашка с удивлением обнаружил несколько ярких лотков с самыми разными необычными вещами. На первом лежали журналы и брошюрки, от глянцевой яркости которых приходило на ум словосочетание «финская полиграфия». Краем глаза Седов прочитал названия журналов: «Рассвет», «Жить во благо», «Учитель говорит», а также несколько заголовков, вынесенных на обложку: «Есть ли жизнь после смерти?», «В чем смысл жизни?», «Я видел рай!».

«Ишь ты! — восхитился Паша, — И все-то они знают и все-то они видели!»

На втором лотке стояли высокохудожественные фотографии Учителя. Как и в жизни, на снимках лицо ужасного человека производило завораживающее впечатление. Будь Паша не столь циничным и пропитым типом, он бы сказал, что с фотографии выпуклые темные глаза Учителя просто гипнотизировали каждого, кто встречался с ним взглядом.

На третьем лотке лежали немного странные сувениры: это были предметы, до которых дотрагивался Учитель. Об этом свидетельствовали подписи на ценниках. Здесь были кружки, из которых он пил, ложки, которыми он ел, да еще и несколько маленьких кожаных мешочков, которые предлагалось носить на металлических цепочках для излечения от катаракты и псориаза. С брезгливым удивлением Паша прочитал, что в мешочках срезанные ногти учителя и его волосы. Паша фыркнул, они бы еще его помет продавали! Ядрена кочерыжка, а цены?! За эту прелесть в мешочках надо было выложить по пятьсот рублей.

А отходя от последнего, наиболее поразительного лотка, Седов увидел знакомую фигуру. Надо же, ядерный таракан, Саша Кумаров! Тот выглядел будто выполнял самое важное дело в своей жизни: темный костюм, белая рубашка, строгое лицо. Увидев рыжего своего собутыльника, Сашка просиял и протянул Паше руку.

— Ты тоже тут? Ну, молодец, молодец! — обрадованно произнес он.

— Да, я случайно… — пробубнил Седов, пожимая руку Кумарова.

— Все приходят случайно! — Продолжал радоваться Саша. — А потом остаются. Ты приходи завтра, я тут буду. Расскажу тебе что к чему, познакомлю с людьми. Я же уже десятник, кое-что значу!

— Да? — изобразил почтительное удивление Седов. — Поздравляю! Ну, мне пора! Удачи!

Кумаров чуть преградил Паше путь и на тон ниже сказал:

— Ты же в милиции раньше работал. Ты нам нужен. Быстро в люди выбьешься!

— Да? Очень хорошо! Ну, я пошел!

Отодвинув, не без нажима, приятеля в сторону, Седов ринулся к двери. Он уже почти почуял ночной воздух, когда услышал сзади:

— Ты еще вернешься, я тебе говорю!

— У-ух! — выдохнул Пашка. Это могло означать только одно: «Слава Богу, или Кришне, или Чистоте — вырвался!». Паша пошел было прочь, но вдруг приостановился, соображая, куда же ему направить стопы. К позору своему, он немного заблудился. По идее надо было идти к остановке через скверик, но загвоздка была в том, что скверик огородили зеленым забором и вырубили! Если бы Паша хоть изредка появлялся в этой части города — он бы знал об этом, но Паша не появлялся, а, следовательно, не знал. Выходившие из бывшего Дома пионеров люди шли совсем в другую сторону. Наверное, ближайшая остановка теперь была там. Но вдруг там не останавливается нужный маршрут?

Пашка потоптался на месте, достал сигареты, закурил и решил немного подождать. В конце концов, на той остановке, куда все ломанулись, уже делать нечего — весь транспорт будет забит до отказа. Он присел на корточки под одиноким раскидистым тополем и стал наблюдать за народом. Женщины и мужчины, молодежь и старшее поколение — все были слегка возбуждены и очень довольны. Народ переговаривался, смеялся, всем было хорошо.

Наконец поток сектантов иссяк. Пашка докурил третью сигарету. Пришло время признаться, что не только транспортные сомнения привязали рыжего к месту напротив выхода. На самом деле, он хотел увидеть Нику. Почему? Трудно сказать. Хотел и точка. Ночью всегда все выглядит немного не так, как утром. Ника не нравилась Седову — он не любил ложь, он брезгливо относился к людям, способным без зазрения совести влезть в чужой карман, а уж роль марионетки и вовсе была ему отвратительна.

Он понятия не имел, чего хотел от этой встречи. В какой-то момент даже решил, что надо честно рассказать ей все, но после передумал: а разве она была честной с ним? Ни секунды! Да и сообщники ее здесь…

В эту минуту на каменных ступеньках Дома пионеров появились все главные действующие лица сегодняшнего представления: первым вышел «председатель», он придержал дверь перед проповедником, вещавшем на собрании о радости жизни. Проповедник, в свою очередь, вежливо посторонился в дверях, пропуская вперед ужасного человека — Учителя. Во тьме, слабо разбавленной светом одинокого фонаря, можно было разглядеть, как сутулится Учитель, какое у него отстраненное лицо с затуманенным взглядом и вяло опущенными уголками губ. Паша привстал с корточек и отпрянул в густую тень.

У подъезда остановился синий микроавтобус «Фольксваген» и тут на пороге появилась девушка со светлыми волосами. Остальные уже спустились со ступенек, а она все стояла в дверях и ее изящный силуэт на фоне светлой двери навсегда отпечатался в Пашиной памяти…

— Вероника, садитесь, надо ехать, — сказал кто-то из мужчин.

Она колебалась.

— Нет, — донеслось до Паши, — я сама доберусь до дому. Такси поймаю.

— Он велел тебе с нами ехать. Садись.

Мужской голос звучал строго. Паша догадался, что это говорил проповедник. Ника снова отказалась. Проповедник отделился от машины, куда уже погрузились остальные и подошел к ней. Он требовал, чтобы она ехала со всеми, потом схватил ее за руку и потянул за собой. Ника стала вырываться. На помощь проповеднику из холла Дома пионеров выскочил Кумаров. Ника билась в руках двоих мужчин.

— Я не поеду! Отпустите меня, сволочи! Да отпустите же! — отчаянно кричала она.

Паша еле удерживался, чтобы не броситься ей на помощь. Нет, не стоит. Такое уже было. Кто знает, не разыгрывают ли сообщники новый экспромт для новой своей жертвы? Пусть сами разбираются…

Еще минута — и Нику насильно впихнули в машину. Кумаров влез на водительское место. «Фольксваген» плавно тронулся и через несколько секунд исчез за поворотом. Седов выпрямился, набрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул, стремясь вместе с углекислым газом выпустить свое беспокойство. Все закончилось, нет смысла забивать себе голову. Остальное — дело Романа.

Паша шагнул с бордюра на тротуар и тут же быстренько вскочил обратно, потому что прямо перед ним резко затормозила голубая «Тойота». Из окна высунулось круглое лицо Романа:

— Вы видели? — возбужденно проговорил он. — Вы видели? Они увезли ее, насильно увезли! Что делать?!

— Думаю, это новая инсценировка, ловля дураков на жалость. — суховато ответил Седов.

Роман будто и не услышал его слов. С упрямой решимостью он вцепился в руль своей машины.

— Я поеду за ними! — Сказал он будто бы самому себе. — Я найду их и увезу Нику.

— Ладно, я с вами, — пробурчал Седов, удивляясь сам себе.

«Тойота» вывернула на объездную. Дорога была почти пуста и только вдалеке виднелись габаритные огни микроавтобуса. Похоже, «Фольксваген» не успел уехать далеко. Роман пристроился следом.

Ехали долго, по загородным, заново отстроенным трассам. Паша давно не выезжал из города, поэтому шестиполосный хайвэй видел впервые, но удивлялся мало. Его мысли были заняты поиском оправдания для своего безрассудства. Какого лешего он полез в машину Романа? Чего домой не поехал? Дома его ожидала непочатая пол-литра и счастливое будущее. И что собирается предпринять Роман, коли паче чаяния, Нике угрожает опасность? Бросится с голыми руками на четверых мужиков и освободит свою прекрасную лгунью? Но Роман производил впечатление человека совсем не воинственного, а даже, скорее, робкого. Кажется, вот оно, оправдание: нельзя допустить, чтобы с Романом тоже случилось несчастье. Почему «тоже»? Неужели Седов все же поверил в то, что девушку со светлыми волосами похищают насильно?

«Какой же я дурак!» — усмехнулся Пашка.

Тем временем «Фольксваген» свернул на проселочную дорогу перед которой стоял дорожный указатель с надписью: «х. Березовый». Немного раньше «Тойота» пронеслась мимо небольшой стеллы, где каменными буквами была выложена одряхлевшая надпись: «Колхоз Путь Ильича». В отличии от крупнейших российских городов и самых широких столичных проспектов сельхозпредприятия свои названия менять не стали. Да и к чему? В сущности, все осталось по-прежнему: колхозы-миллионеры благополучно преодолели самые трудные перестроечные годы, а хозяйства, выживавшие при коммунистах лишь за счет дотаций и откровенных приписок, стали банкротами. В процветающих селах, где народ привык трудиться — трудились и сейчас, а там где и раньше только самогон гнать умели — теперь спились окончательно.

«Путь Ильича» был хозяйством, в котором еще три года назад в трезвенниках числились только три одичавшие курицы старухи Меланьи. Те из молодых, кто не страдал наследственным дебилизмом, удрали в город, где торговали на рынках и мыли частные туалеты, остальные жаловались лишь на одно: почему закрылся местный продторг? Где водку теперь людям брать? Причем надо заметить, что благородное самогоноварение загнулось по причине отсутствия сырья для оного предприятия. Да и единственный самогонный аппарат дядя Виктор Семенович проиграл в карты мужику из соседнего колхоза.

А ведь угодья сельхозпредприятия «Путь Ильича» располагались в удачном местечке, в уютной низинке, где царил благоприятный земледелию микроклимат. И когда сюда пришли веселые работящие люди, часто упоминающие с улыбкой Учителя и Чистоту, отдохнувшая несколько лет и благодарная за заботу земля заколосилась пшеницей, зажелтела рапсом, выгнала чудо-ботву картофеля и свеклы… И через два года кроме этих образцовых полей «Путь Ильича» красовался современными тепличками, в которых произрастали чудо-овощи, новым коровником по образцу и подобию заграничных, хлебопекарней, небольшим, но весьма производительным за счет импортного оборудования, маслосырзаводом и элеватором. Алкоголик Паша Седов и понятия не имел, что пятнадцать процентов торговых точек Гродина вот уже с год-полтора торговали продукцией этого хозяйства.

Но всех перечисленных достопримечательностей в ночной тьме видно не было. Хутор Березовый, где берез отродясь никто не наблюдал, встретил гостей глубокой деревенской тишиной, от которой спасал только лай собак. «Фольксваген» въехал на основную улицу хутора.

— Остановись здесь, — сказал Павел водителю, уже намеревавшемуся свернуть следом за микроавтобусом. — Не надо привлекать внимание.

Роман остановил «Тойоту», но мотор не заглушил.

— Выключай двигатель, — снова распорядился Седов, уже взявший на себя функцию руководителя и не заметивший, что вовсю «тыкает» Роману, хоть никто ему этого и не предложил. — Я пойду за «Фольксвагеном», а ты сиди здесь. Смотри, не высовывайся и, главное, будь готов на случай, если придется срочно удирать. Понял?

— Понял, но почему ты? — у Романа был вид человека, медленно но верно погружавшегося в глубокое отчаяние. Брать его с собой не показалось Пашке правильной идеей.

— У меня в таких делах опыта больше, — пояснил он. Может, Роман и не понял, что Паша имеет в виду, но возражать снова не стал.

Седов вылез из «Тойоты» и пошел вслед за микроавтобусом. Он намеренно не стал сворачивать на узенький тротуар, идущий вдоль низких домов и крашенных железных ворот, чтобы не бесить местных горластых Полканов. Центральную улицу Паша прошел до конца и уже начал опасаться, что «Фольксваген» свернул в один из дворов, за ним закрыли ворота и теперь найти его будет невозможно. Но за хутором, в некотором отдалении от остальных домов возвышалась одинокая постройка, больше похожая на башню, чем на частный дом. Башня была не огорожена, а возле входа с ажурным литым козырьком стояло искомое произведение немецких автомобилестроителей. Седов с облегчением вздохнул.

Разглядев башню вблизи, Паша отметил несколько неутешительных моментов. Вход в башню был всего один и это была внушительная сейфовая дверь с маленькой видеокамерой, направленной на того, кто вздумал бы в эту дверь ломиться. Три яруса окон и первый ярус очень высокий, в окнах стеклопакеты, возможно, стекло какое-нибудь особо прочное. Ни одно, даже самое чахлое растение не служило прикрытием для того, кто собирался бы основательно последить за обитателями башни. Понравилось Паше только одно: зарешеченные низенькие окна цокольного этажа. Подобравшись потихоньку к такому окошку с торца башни, Паша убедился, что решетку можно спилить, а железную ставню, при желании, отогнуть. Правда, для этого потребовалось бы прилично времени, да и рабочий шум привлек бы внимание находящихся в доме.

В окнах дома свет не горел, а вот над металлическими ставнями окошек подвала просачивался тонкой жидкой, но различимой полоской. Седов покрутился возле этих окон, прислушиваясь и приглядываясь, но вдруг замер, будто его пригвоздили к земле под ногами — Паше показалось, будто он различил женский крик. И это была, без сомнения, Ника. Крик вскоре повторился, потом еще. Мурашки пробежали по спине Павла. Собственная беспомощность угнетала и злила. Наконец, он прислонился спиной к кирпичной кладке и замер.

«Буду ждать, — решил он, — не знаю чего, но буду ждать!»

Прошло с полчаса. Седов начал зябнуть. Он отстранился от холодного камня и снова попытался заглянуть в щели ставен. Ничего не вышло и ожидание затянулось еще на долгих два часа. Паша даже позволил себе покурить, осторожно дымя в сторону. Потом закопал окурок в землю. Вдруг полоски света исчезли. Паша вздрогнул, прильнул к стене, напряг слух. Хлопнула дверь, раздались звуки шагов. Паша осторожно выглянул из-за угла. Ему удалось разглядеть, что в машину погрузились три мужские фигуры. Даже издалека можно было заметно, что двое мужчин идут ссутулившись, устало и тяжело передвигая ноги, а третий двигается легко, бодро. Седову показалось даже, что этот веселый третий посмеивается или напевает себе под нос.

Ники с ними не было.

Паша не забыл, что возле Дома пионеров в микроавтобус садилось четверо мужчин. Просто он решил, что «председателя» высадили где-нибудь в хуторе. Вряд ли он входил в число особ, приближенных к Учителю. Как только «Фольксваген» отъехал достаточно далеко, Павел быстро пошел, срываясь на бег, в сторону машины Романа. Вскоре «Тойота» подъехала к башне, но остановилась, на всякий случай, довольно далеко, в лесополосе. На этот раз Роман отказался оставаться в машине и пошел вместе с Павлом.

Первым в окно полез Седов. Он спрыгнул в темноту и остановился, поджидая своего напарника.

— У меня в машине есть фонарик! — сказал Роман в окно и исчез на несколько минут.

Паша двинулся вперед. Ему показалось что запах в подвале какой-то тяжелый, кровавый. Он осторожно протянул правую руку перед собой. Глаза постепенно привыкали к темноте, но различить что-либо пока было невозможно. Неожиданно пальцы вытянутой руки коснулись чего-то мягкого и слабо теплого. Седов не успел осмыслить свои ощущения, как позади него из окна на пол мягко спрыгнул Роман. В тот же миг луч фонарика осветил то, на что наткнулся Паша.

Перед ним висело обнаженное тело, привязанное за левую руку к свисающей с потолка веревки. На уровне глаз Паши находилась развороченная грудная клетка, запах сырого мяса бил в нос. Медленно, предчувствуя грядущий шок, Седов поднял глаза. Поначалу он и не узнал девушку со светлыми волосами. Волосы как раз выглядели темными, а лицо было опущено вниз и залито кровью. К тому же, Пашка помнил живое упругое женское тело с соблазнительной грудью, крутыми изгибами бедер, точеными коленями, а сейчас он видел обвисший безжизненный окровавленный труп, не женщину, не человека, а только смерть в чистом виде. Смерть в своем настоящем обличии: отвратительную, тошнотворную, ничуть не таинственную, ужасающую и жалкую. Еще надеясь на чудо, Седов обошел висящий труп, чтобы посмотреть на спину. Несмотря на темень, возле правой лопатки он обнаружил родимое пятно, напоминающее отпечаток большого пальца. Паша вернулся назад, чтобы осмотреть рану на груди. Ему кажется или у Ники вырвано сердце? Круг света от фонарика вдруг заскакал, словно испугался увиденного.

— Ника?! — услышал Седов за своей спиной тихий голос Романа.

Обернувшись, Паша понял, что тот сейчас свалится в обморок. Серый как пепел, с блуждающим взглядом и трясущимися руками, Роман заметно покачнулся и его полное тело стало оседать на пол. Седов подскочил к нему, успев прервать падение несчастного. Фонарь все же выпал из ослабевшей руки, моргнул отчаянно и погас.

— Я убил ее, — прошептал Роман.

Глава 14. Полезные советы

Костя Величко решил-таки послушаться Витьку Данилкина и пойти за советом к этому, как его, учителю. Что за учитель такой и чему учит, Костя знать не знал, но рассказывали о нем вещи опупенные! Дескать, чего не спросишь — все скажет. Начинать ли бизнес? Брать ли партию консервов под реализацию? Поставить ли ларек поближе к остановке или же чуть поодаль, на пересечении двух тротуаров? Оформлять ли кредит в банке или попросить денег у кума? Косте про этого, педагога (или как его там?) учителя, еще и раньше говорили, но только он в ясновидящих не верил никогда. Чего они там шаманят и как людей дурят знать не хотел. Ну, как же можно верить какому-то там прибабахнутому, когда дело идет о твоих деньгах?

Только вот у Витьки, смотри же ты, как получилось! Неужели и правда учитель, (математики, что ли?) подсказал? А, может, просто совпало? Ну, как тут совпадет? Витька же деньги в строительную фирму вложил — хату хотел себе взять, а тут фирма эта хрякнулась к чертям собачьим! И бабки хрякнулись, и жена Витькина от него сразу свалила, и все покатилось нах… Витька, вроде, запил даже, но потом опомнился, стал по юристам ходить. Хотел чего-то там отсудить у строительной фирмы. Никто из адвокатов за дело не брался. Провальное, сказали, дело, не выиграть его, хоть тут сдохни!

Потом его, Витькина, бывшая теща стала на мозги капать: иди к Локтеву, иди к Локтеву! Запилила совсем! А чего к Локтеву идти? У него только чтоб прийти и сказать, чего хочешь — сто баксов! За дело берет от пяти тысяч, как люди говорят. Таких цен нет и в Москве, не то что во вшивом Гродине! Да и где же Витьку пять штук баксов взять? Разве что тачку продать и гараж. Конечно, если фирме выплачивать присудят, то Витя получит свои двадцать назад. Но так то — если присудят! А в этом есть сомнения.

Та же самая пресловутая бывшая теща, чтоб ей…, стала подначивать Витька идти за советом к Учителю. Она не о бывшем зяте, ясная штукатурка, заботилась, а об алиментах на внучка, но Витек решил послушать вредную старуху. Видимо, по старой дурной привычке. Пошел он к этому учителю. Что там и как — рассказать приятелям толком не смог. Сначала был на собрании, в Доме пионеров. Там спросил у учителя, чего ему делать, а тот сказал, чтобы Витек завтра пришел за ответом. А назавтра снова отфутболил. То ли на картах шаман чего увидел, то ли приснилось ему, но велел он Витьку вернуться за ответом через три дня. Витька пришел, а то бы его теща живьем сожрала. Ответ он получил в таком духе: иди, мол, к адвокату Локтеву и ни о чем не беспокойся. Дело ты выиграешь.

Ну, и пошли суды — заседания. Наконец, месяца через три Локтев позвонил и сказал, что дело выиграл. И мало того, что потерянные деньги фирму обязали выплатить, но и за моральный ущерб и судебные издержки тоже мерзавцы — строители платить будут! Витька офигел, ясная штукатурка, от радости чуть тещу не расцеловал, но вовремя удержался. Потому что она только теперь сказала ему, что хочет учитель за добрый свой советик. А хотел Алексис совсем чуть: десять штук в баксах, наликом и быстро!

Когда Витек орать про то, какой этот учитель засранец, перестал — он смог думать. А подумав, решил: ему-то тоже нехило остается! Тридцать кусков! Живи и радуйся! Пожалуй, что и тещу не зря слушал…

Ну, вот. А у Костика тоже положенье сложилось — хоть бы кто подсказал, что же делать? Короче, дурь такая: неважно откуда, но кое-какие бабки Величко заполучил. И деньги приличные, а только что с ними делать — не понятно. То есть, можно бы и хату купить покруче и погулять с мальчиками — девочками, но вот жалко тратить такую прорву бабла на ветер. Вот бы в дело вложить! Костя кормился, и неплохо, с цеха в пригороде Гродина. Цех его выпускал мягкую мебель, продавалась она прямо там же, со склада при цехе. Люди приезжали, выбирали, покупали. Только вот, мало кто имел возможность прикатить за город, в чистое поле и самовывозом забрать мебель. А всем покупателям доставку организовать — слишком накладно. Вот если бы магазин в самом Гродине! А еще лучше, и цех и магазин. Тогда можно было бы и корпусную мебель с фабрик возить и свои точки на городских рынках открыть. Все же ближе, чем семьдесят километров по бездорожью гнать и слушать, как диваны в кузове подпрыгивают и рассыпаются на ухабах.

Мысль крутющая, аж все чешется! Но только нет в городе местечка для реализации заветной Костиной мечты. Цех в Гродине уже есть и приличный. Торговые точки, где мебель из этого цеха продается, тоже открыты на всех рынках. Конкурировать с производителем, которого все в городе знают — дело неблагодарное. Но так хочется обосноваться в городе! Так хочется…

И вот, когда уже Костик решил было плюнуть на всю затею и начинать искать новую квартиру, встретился ему Витя со своей басней про учителя!

Костя сделал вид, будто счел рассказ приятеля чушью несусветной, но невольно запомнил все, что тот рассказал. А потом и сам сходил в Дом пионеров…

Надо честно признать, Учитель Костю потряс. Только лишь появился на сцене, как в зале стало тихо, все вытаращились на этого страшного хмыря, рты поразевали. А он такой странный, будто бы и не при делах, будто сам не понимает, что вокруг творится. И когда в зал смотрит, кажется, будто прямо на тебя! Вот видит он именно меня, Костю Величко, сидящего в двенадцатом ряду и мечтающем о своем мебельном цехе в центре города!

Когда пришло время вопросы задавать, Костя тоже встал. Он никогда не был забитым тюфяком, но тут вдруг стал блеять как овца6

— Я вот, блин… мебельный цех… а тут уже есть, блин…

Договорил, чего спросить хотел, с таким трудом, будто мешки разгружал. Учитель снова смотрел на Костю, потом Величко словно сквозь сон услышал ответ:

— Приди завтра.

После собрания Костя чувствовал себя разбитым и вялым.

На следующий день он пришел в Дом пионеров, там ему показали, где сидит очередь на благословение и Костик уселся в самом конце.

В тот день он благословения не получил, но за визит он заплатил триста рублей, хоть и Учителя не увидел. Он уже собрался разозлиться, но мужик в очереди ему сказал, что так и бывает.

— Тут терпение надо, молодой человек. Я вот в третий раз сегодня пришел и не жалуюсь — раз надо ждать, значит, дело мое движется!

— А у вас чего? — бесцеремонно спросил Костик.

— Я отставной военный, а работу найти не могу. Вот, Учитель сказал — благословит и все путем будет.

— А-а…

Он бог, что ли?! Костя злиться не стал, а пришел еще раз. Уже приготовился заплатить и уйти, как его неожиданно позвали в кабинет к Учителю. Зашторены окна и не горел свет, но видно было, что обставлен кабинет богатой мебелью, а сам одетый в черное Учитель сидит в глубоком кресле у плотной портьеры. Костя подошел ближе.

— Здрасьте! — сказал он довольно громко, скрывая развязностью смущение. — Мне благословение, типа, ваше надо!

Учитель молчал, его глаза смотрели в пол.

— Вы слышите? — спросил Костя, подходя ближе. — Типа…

Он уже был совсем рядом с креслом Учителя, когда сидящий поднял взгляд. Раньше Костя не замечал, какие у него глаза, а сейчас вдруг увидел: светлые, совсем светлые. Радужка почти не отличается от белка, а зрачок маленький, жуткий. Кажется, будто лицо белоглазое, страшное.

«Это как в кино, спецэффект! — сказал себе Костя. — Или, как их называют? Линзы! Подумаешь, напугал!»

Но линзы это или нет — было без разницы, потому что ощущение ужаса не проходило.

— Ты цех свой получишь, — почти шепотом проговорил Учитель, не отводя белых глаз от Костиного лица. — Благословляю! Жди, тебе позвонят.

И тут Костя сделал то, чего в жизни не делал: он бухнулся на колени перед этим мужиком! Потом было стыдно вспоминать, а в тот момент казалось, так и надо. Учитель протянул руку, коснулся холодными пальцами лба Костика и убрал руку, оставив на коже легкое ощущение жжения. Дома Костя разглядит, что место, где Учитель приложился, покраснело и покрылось меленькими волдыриками.

Через две недели ему, действительно, позвонили.

Глава 15. Дело дрянь!

… «Утро добрым не бывает!» Эта истина заново открылась Седову, едва рассвет проник в окна его маленькой квартиры. Словно петух, встречающий первый луч солнца, заголосил телефон. С трудом открывая мутные свои глаза, Пашка проклинал мерзавца Белла за все хорошее, что тому удалось сделать для человечества. Телефон продолжал названивать и пара недобрых пожеланий была отнесена на счет настойчивого звонаря. Однако, вместе с разбуженным сознанием, проснулось и глубоко запрятанное вчерашнее потрясение: Ника.

— А… — первая попытка произнести короткое слово была неудачной. Пересохшее горло не желало издавать звуков. Кашлянув, Паша попробовал еще раз и вышло лучше: — Алло!

Но он опоздал. Проклинаемый звонивший потерял терпение и отсоединился. В трубке щелкнуло, раздались гудки отбоя. Пашка выругался так, что сам окончательно проснулся. Подождав немного повторного звонка, он натужно зевнул, пытаясь вызвать желание сна и, не добившись ничего похожего, отправился на кухню. Там он дождался пока закипит чайник, налил себе кофе и только тогда позволил воспоминаниям напасть на себя.

— …Мы с Никой потому и сошлись, что противоположности притягиваются, — говорил всхлипывающий Роман на обратном пути от злосчастного хутора Березового. Седов сам сел за руль его «Тойоты», позволив хозяину машины выпустить свои эмоции. Он и выпускал: — я восхищался ею: вся такая живая, такая активная! У меня совсем другой склад характера — я такой рациональный, такой разумный. Если что — уступаю. Промолчу, уйду. А она — вся огонь! Рядом с ней никогда не было пусто или скучно. Заводная, на спор пройдется по верху двухметрового каменного забора или угонит машину с охраняемой стоянки. Да, и такое могла провернуть! Я боялся неприятностей, а Ника только смеялась. Мне бы вечером в компьютер поиграть и ничего не надо, а она маялась, если сидела дома хотя бы один вечер, ей постоянно не хватало адреналина, драйва. Я весь свой адреналин из леталок и стрелялок получал. Ей же настоящие эмоции нужны были. Видно получила она свой адреналин… Ох, ну что мне стоило увезти ее в другой город, в другую жизнь! Но это сейчас все выглядит таким ясным, а еще вчера мне казалось, будто выхода нет.

Они уже выехали на трассу, ведущую в Гродин. Смываться из Башни Ужаса пришлось с невероятной скоростью, потому что чуткий Седов во-время услышал в тишине деревенской ночи слабый рокот мотора подъезжающего автомобиля. Вначале он собирался увезти с собой и тело Ники. Эту чертову секту надо душить к такой-то матери, а труп — улика что надо. Но появление «Фольксвагена» переиграло все первоначальные планы: Пашка рассчитанной оплеухой спешно привел Романа в чувство и потащил к окну. Слава создателю, «Тойота» пряталась вне зоны видимости для водителя микроавтобуса.

С Романом расставались у Пашиного подъезда.

Я больше здесь не могу оставаться, — сказал вдовец на прощание. — Продам бизнес партнеру и уеду. Боюсь, что сектанты теперь за меня возьмутся.

— И наследили мы в башне, — с сожалением добавил Пашка. — Они будут искать, кто у них в гостях побывал.

— Вот именно. — подтвердил толстяк. — К тому же, я не верю, что Ника сама по себе решила меня убить. Скорее всего, это они ее научили.

— Зачем же им тебя убивать?

— Ну, из-за денег, например. Деньги остались бы Нике, а потом секта бы их получила.

— Похоже, Нику как-то бессмысленно прикончили! — резюмировал Седов. Роман заметно вздрогнул от этого циничного «прикончили». Но Седов этого не заметил, поскольку устал, хотел выпить, хотел забытья. Все кончено. Все в прошлом. Ситуация кармически повторилась.

— Что же, прощай, Паша!

Павел пожал протянутую руку и вышел из машины. Он остановился на пороге своего подъезда, глядя как Роман неловко пересаживает свое неуклюжее тело с пассажирского сидения за руль. «Тойота» медленно покатила прочь, свернула за угол и, только проводив машину глазами, Седов стал подниматься по ступенькам.

…Можно было бы начать напиваться прямо сейчас. Паша достал заветную свою заначку, поставил на стол, нашел в шкафчике рюмку, налил. Каждое действие он пытался наполнить предвкушением счастливейшего мига — первого легкого хмеля, который любил особенно. Он старался в красках вообразить опьяняюще легкое головокружение и то, как дивно розовеют самые черные мысли в смоченной алкоголем головушке. Он припоминал звуки и ощущения, сопутствующие желанному моменту, старался вообразить этот легкий звон, эту очаровательную теплоту ко всему вокруг себя. Преображение унылого жилища в уютный маленький рай, где есть все необходимое для счастья: напиток истинной радости, гарантированная уединенность, пачка пельменей в холодильнике, продавленный диван у стены.

Седов поднес стакан ко рту, ощутил прикосновение к чувствительным обонятельным рецепторам водочных флюидов и… поставил рюмку на стол. Тут над домом напротив Пашиного высунулся первый луч солнца. Седов прикрыл рукой покрасневшие от недосыпа глаза.

— Э! — протянул он с пониманием. В словарном эквиваленте сей звук означал: «Все хуже, чем я думал! Если и пить не могу — точно дело дрянь!».

А можно ли сейчас просто влить в себя пол литра этой осточертевшей, если говорить начистоту, дряни, и упасть на свой диван? Неужели отступит воспоминание о вспоротой груди нежнейшей из женщин, бывавших в Пашиной постели? Неужто он сможет не представлять себе, содрогаясь, ее последний миг? И не вспомнит, что слышал предсмертный вопль девушки со светлыми волосами, и не ужаснется, представив, как стоял всего в нескольких метрах от места расправы?

Но кошмарные события — только эпизод из жизни секты, и если попытаться додумать свою мысль до конца, то получится, что эпизодов этих может быть больше, чем один… Руководители секты убивают людей, причем, вполне вероятно, что они исполняют какой-то дикий свой обряд, обряд требующий новых жертв, новой крови. Когда-то Павел был профессионалом, поэтому он все же смог отбросить эмоции и разглядеть, что из груди Ники было вырезано сердце. Именно сердце! Он не смог понять, стало ли извлечение сердца причиной смерти его бывшей любовницы, но на данный момент это не являлось самым главным.

А вот если взглянуть с другой стороны, так сказать, более масштабно, то становится совсем уж страшно. Вчера (а, кажется, будто это было Бог весть когда!) на собрании секты Пашка убедился своими глазами — чем-то Учитель безмерно привлекателен для гродинцев, чем-то он их очаровал. Только про Учителя разговоры и ведутся.

Раньше, к простому примеру, в очереди у любимого ларька Седов слышал как ругают Горбачева, смеются над Ельциным, проклинают Чубайса или моют кости Хакамаде. Иногда, если очередь была уж очень длиной из-за приемки товара или перекура продавщицы, вспоминали кого-нибудь из пресловутых олигархов. К денежным мешкам гродинцы относились со смешанным чувством зависти и восхищения, поскольку богатый человек не прав не бывает. А если он нажился, облапошив нас с вами, так это ему просто повезло. Кто бы повел себя иначе, подвернись ему такой случай?!

А вот вчера те же самые граждане, у того же самого ларька говорят совершенно о другом. Вот у Петровича жена болела и уже, вроде, врачи велели на кладбище место ей забивать, но пошла она к Учителю, он ее на здоровье благословил, она амулет его купила и — на тебе! — выздоровела и даже девочку в пятьдесят лет родила. Катенькой назвали. К слову, тут же другой очередник вспоминал про своего кума, который спился уже было, но вот попал к Учителю и пить бросил. (Тут подошла очередь рассказчика, он отвлекся по делу, а, сложив в пакет три бутыли с легендарным «Портвейном», продолжил свою сагу про кума). Ага, бросил он пить, значит, ну и купил место на оптовом рынке, стал джинсами торговать. Учитель его на дело благословил и теперь у него своя машина, дом строит.

Просто палочка-выручалочка, а не Учитель! И как он делает это? Может, приносит человеческие жертвы своим богам, а те и рады стараться за кровь человеческую?

Хотелось поговорить с кем-нибудь, кто был бы сведущ в делах такого рода, но на память нужное имя пришло не сразу. Оно будто бы вилось вокруг рыжей головы давно, но не могло пробиться в эту голову, потому что Седов старался пореже вспоминать такие значимые имена. От имени отца Сергия протянется цепочка к другим именам и образам, а от этого затеплится огонек воспоминаний, разгорится в пожар и запылает однажды обожженная душа, а это больно, этого не хочется! Но имя уже проросло в мозгу, делать было нечего.

Паша достал из секретера старый блокнот в красной дерматиновой обложке, нашел номер телефона священника и набрал его. Отец Сергий узнал Пашу сразу, будто бы звонок Седова был ответом на его сокровенное желание поговорить с бывшим другом. Пашка в подробности вдаваться не стал, попросил о встрече, получил согласие и отсоединился.

К церкви Успения Пресвятой Богородицы Седов подошел медленно. Ему хотелось получше рассмотреть как было заново отстроено сгоревшее здание. Оно было отстроено хорошо: добротная, точная копия прежнего храма. Вокруг дворика заменили ограду, поставив вместо глухого забора частокол литых черных прутьев. Их строгая ажурность придавала церкви чуть больше открытости, светскости. В остальном, все было по-прежнему — прихожане, нищие, ларек с предметами культа, дешевыми Библиями, православными календарями и прочим.

«Вот где сектанты торговать амулетами научились! — заметил про себя Паша. — Везде одно…»

Он сел на лавочку у входа в здание церкви, из уважения к месту курить не стал, хоть и хотелось до одурения. Чтобы отвлечься от своих печалей, Паша попытался на глаз определить стало ли прихожан меньше за последнее время? Казалось, будто нет. Но ежедневно в церкви бывают только самые рьяные из прихожан. Остальные появляются на воскресных службах или в святые праздники. Когда-то Седов многих знал в лицо, а кое с кем был знаком и ближе. Теперь же он смог узнать только одного прежнего знакомца — немытого и лохматого побирушку по имени Виталий. Одних уж нет, а те — далече, а вот с Виталием не случается ничего. Стоит у церкви и в мороз и под проливным дождем, пьет не просыхая, били его конкуренты, коих на «рыбном» месте у церкви пруд пруди и ничего ему не делается! Видно, Бог его любит. Даже в те времена, когда Седов считал себя истинно верующим человеком, он не мог понять этой жалостливости наивысшего разума к сирым и убогим до омерзения тварям своим.

— Павел, здравствуй! — услышал он спокойный голос отца Сергия. Если бы священник не появился в эту самую минуту, Паша обязательно бы согрешил, обвинив Создателя в несправедливости и попустительстве злу. Теперь же он подскочил на ноги, пожал мягкую сухую кисть отца Сергия и невольно улыбнулся ему широко и радостно, как не улыбался уже… Но это было не важно.

— Ты неплохо выглядишь, — отец Сергий бесцеремонно разглядывал Павла. — Говорили, что ты злоупотребляешь… — священник щелкнул себя пальцами возле кадыка, рассмешив Седова этим легкомысленным жестом, — диссонирующим благообразному виду и рясе.

— Таков мой образ жизни, — ответил Пашка. Оправдываться даже перед отцом Сергием он не собирался.

— Как ты поживаешь?

— Говорят, что умный человек всегда вспоминает свое прошлое с благодарностью. Я вот никак этому научиться не могу. Вы поговорить со мной можете?

— О вреде пьянства? — с наигранной наивностью уточнил священник. — Думаю, это тебе уже не поможет.

Ответ рыжего алкоголика прозвучал неожиданно веско:

— О вреде сектантства, — слова будто бы повисли на некоторое время между собеседниками, а потом шаловливый ветерок разогнал их, принеся на церковный двор звонкие голоса из детского садика, расположенного по соседству.

— Как странно, — сказал отец Сергии задумчиво. — Видно, Бог мои мысли слышал. Я тоже об этом думаю, не переставая. Пойдем, в саду поговорим.

Они прошли вглубь двора, за саму церковь, отворили маленькую калиточку в деревянном высоком заборе и прошли в цветущий белым и розовым церковный сад. Здесь было тихо, еще пусто из-за веток без зелени и земли без травы. Седов исподлобья разглядывал своего прежнего друга, убеждаясь в том, что тот немного постарел, чуть ссутулился, располнел, добавил седины на висках и в бороде. Кстати, волосы и бороду Отец Сергий носил аккуратно стриженными до умеренной, приличной сану длины и от него всегда чуть заметно пахло «Old Space». Священник, будто почувствовав изучающий взгляд, повернулся к Паше, вопросительно глядя на него.

— Я подумал, что вы сможете мне кое-что объяснить, — ответил на этот взгляд Седов. — Эта секта, что у нас в Гродине, она, как мне кажется, всем мозги запудрила. Рассказывают невероятное: и бизнес продвигается и здоровье крепчает, только надо пойти к этому Учителю на благословение.

Священник покивал, видимо, подразумевая, что и сам такие байки слышал неоднократно.

— Да, что-то у нас тут происходит, трудно не согласиться, — произнес он. — Видишь ли, я это заметил по своим прихожанам. Их стало меньше. В основном, исчезли молодые лица. И это грустно. Еще пропали несколько моих основных жертвователей. — Отец Сергий чуть виновато улыбнулся: — Ты пойми меня правильно, но что как мы звонницу построим или православный приют для детей организуем, если не будет щедрых благодетелей? С одним из них я поговорил о том, о сем, но ничего не добился. Секрет! А что тебя интересует в первую очередь?

— Все, — уклонился от прямого ответа Паша. Он еще не решил говорить ли отцу Сергию про предполагаемые жертвоприношения.

Священник на минуту задумался, а потом начал говорить:

— Тогда начнем с определения. Мне кажется, что правильнее всего было бы такое: секта — это, прежде всего, удачно воплощенный в жизнь бизнес-проект, в основе которого лежит использование труда людей, воля, сознание и мышление которых искусственно изменены. Каждый попавший в секту постепенно превращается в раба и несет организаторам секты солидную прибыль в карман. Лично мне до сих пор не понятно, как свободно мыслящее человеческое существо может добровольно позволить превратить себя в марионетку, зомби, но так происходит. Для этого используются самые разные методы. Новичков серьезно обрабатывают на всяких семинарах, тренингах, собраниях и сессиях. Их выводят из нормальной жизни, заставляя общаться только с сектантами, им не дают ни минуты передышки, раздумий. Бесконечные моления, песнопения, тяжелый труд на предприятиях секты заполняют все время. Новичков поселяют в специальных местах, им не дают спать и есть, они доходят до предела физических сил. От этого их психика становится мягкой, податливой, внушаемой. По ходу дела организаторы секты рассказывают, что мир вокруг нас есть зло и страдание, что бог уже готов уничтожить человеческую расу и только члены секты смогут обрести спасение. Впрочем, здесь кто на что горазд и я думаю, что космогония, теософия и прочее особого значения не имеют. Неси любую чушь, болтай, ври, выдумывай — все сойдет, все будет хорошо. Есть секты, члены которых называют себя истинными христианами, настоящими и так далее. Есть и те, которые наследуют мудрость, принесенную на Землю инопланетянами. Слышал я и такое: организаторы секты выдают себя за зачинателей новой расы сверхлюдей. Такие умники особенно любят «работать» с молодыми привлекательными женщинами, с которыми сожительствуют и которые рожают этих бедных сверхлюдей, большинство из которых в самом нежном возрасте окажется в детской психиатрической больнице, а потом в психушке для взрослых. Говорят, в России действуют около сорока крупных сект: секта Муна, сайентологи, культ Порфирия Иванова, «Свидетели Иеговы»…

— А в Гродине что за организация? — перебил его Паша.

— В Гродине нечто новое и неизвестное. Мне думается, что здесь изобретена какая-то иная система одурачивания.

— Все же странно, что про нашу секту только хорошее слышно, — закинул удочку Паша. Ему хотелось, чтобы отец Сергий рассказывал сам, без наводящих вопросов, по которым умный священник догадается о многом. — Обычно говорят, что если человек попадает в секту — он отказывается от семьи, близких, привычного образа жизни. Становится «зомби», рабом чужих бредней и делает то, что ему прикажут в секте. А тут, получается, все процветают, жить начинают хорошо, пить бросают и начинают свой бизнес. Как же так?

Отец Сергий почесал свой маленький точеный нос, будто соображал как бы поточнее ответить.

— Есть два объяснения, — сказал он, подбирая слова. — Одно — теологическое, а другое практическое. Будь ты человеком из моей паствы, я бы не кривя душой и, совершенно серьезно, объяснил тебе, что явление сие суть иллюстрация к выражению «продать душу дьяволу». И пояснил бы это я так: наша жизнь есть лишь путь к жизни иной и от того как ты пройдешь этот путь будет зависеть откроются ли тебе врата на небеса или ты рухнешь в преисподнюю. Сам знаешь чем отличаются два этих места.

Паша кивнул, чтобы поторопить священника перейти ко второму объяснению, однако, собеседник не торопился:

— Иными словами, изменяя свой вере в компании этого Учителя… Не удивляйся, я своих противников в лицо знаю, — пояснил он, как бы, между прочим, — … человек получает материальные блага под залог своей души. Ну вот, а практическое объяснение у меня такое: модифицируются секты ныне, изменяются. Видимо, организатор нашей, как ты выразился, секты — опытный плут, большой специалист по пирамидам, профессионал в сфере финансов. Он как-то использует удачу своих сектантов себе на пользу. Не знаю как — это дела для меня темные. Словом, если хочешь докопаться до истины — ищи бухгалтера. Кроме того, реноме секты поддерживается, я уверен, искусственно. А именно: распускаются слухи, положительные для репутации секты, и гасятся негативные. Вот и все.

Объяснение Паше понравилось, но о самом важном он не услышал. Видимо, вопрос задать таки придется!

— А бывает, что в сектах приносятся человеческие жертвы?

Отец Сергий согласно наклонил голову:

— Частенько выходит так, что обманщики начинают верить в собственную ложь и получается несчастье. Я читал, что время от времени сектанты устраивают концы света, убивая себя и своих детей. Вот в США погибли восемьдесят членов секты Дэвида Кореша, в благополучной Швейцарии и процветающей Канаде сожгли себя пятьдесят адептов Храма Солнца. Больше всего народу, больше девятисот человек, убили себя в Гайане. Это было в конце семидесятых.

— В общем-то, я про другие жертвы, — поправился Седов. — Про такие, как в сатанизме.

Священник не без удивления глянул на Пашу. Где-то в самых недрах его души промелькнуло легкое подозрение: а не рехнулся ли бывший сыщик на почве сатанизма? Но нет, не похоже. Павел выглядел абсолютно нормальным, сосредоточенным, сдержанным. Он не просто так интересуется, это ясно. Видимо, задело его что-то, может, снова проснулся интерес к жизни. Что же, это покажется кому-то парадоксом, но насильно спиться невозможно!

— Секта обычная от секты сатанинской отличается как католицизм от вуду, — отец Сергий увидал как поползли на лоб рыжие брови Седова и поспешил перевести на обычный русский свое пояснение: — То есть, просто секта — это деловое предприятие, организованное людьми, прекрасно ориентирующимися в жизненных реалиях и человеческих законах. Сектанты не убивают. Они даже налоги платят. А если человек решил уйти из секты и удержать его они не могут — просто отрекаются от предателя, проклинают его и так далее. А вот сатанисты всегда сумасшедшие. Ублюдки, прости Господи! — Он привычно перекрестился. — Сатанисты — прирожденные извращенцы и убийцы. Закона они не боятся, потому что в безумии своем полагают, будто сатана защитит их правосудия. Понимаешь?

Паша в задумчивости кивнул.

— Я вдруг подумал, — проговорил он, — а что, если смешать то и другое?

Его давний друг, человек, который знал о Пашиной душе очень и очень много, вдруг ощутил приступ беспокойства и жгучее желание сказать, что так не бывает и, вообще, зачем забивать себе голову ерундой? Лучше иди, друг, домой, напейся и спи спокойно…

Глава 16. Спортивный клуб «Стрелок»

На ступеньках перед Пашиной квартирой, собственной персоной, сидел сектантский десятник, Александр Семенович Кумаров. Не сказать, чтобы Пашка испугался, но все же напрягся, внутренне подобравшись, будто кот при виде бредущего по своим делам бродячего пса. Это напряжение будет с ним еще долго. Изматывающее, не дающее вздохнуть и очень нужное.

— Привет, — Кумаров поднялся на ноги и протянул Седову руку.

Тот пожал ее, стараясь не выдавать напряжения.

— Ты ко мне? Откуда узнал, что я здесь живу?

— Так у ларька спросил. Тебя же все знают, ты здесь белая ворона.

— Скорее страус, — заметил Паша.

— Вот-вот! — обрадовался уточнению Кумаров. — Нормальные алкаши в беседке заседают, уважают компанию, а ты прячешься.

— Хочу только покоя. Ладно, заходи, коли не шутишь. Пить будешь?

— Я теперь пиво пью, да и то по праздникам. — Ответил Саша, проходя в открытую хозяином дверь.

Они разместились на кухне, потому что в комнате и сесть было некуда — постель разворочена, на кресле свалено барахло. Паша, не церемонясь, поинтересовался:

— Чем обязан?…

Кумаров улыбнулся.

— Ты не удивляйся, — сказал он вкрадчиво. — Я, как только увидел тебя на собрании, так сразу решил поговорить с тобой. Я давно думаю про тебя.

— Влюбился? — сверкнул мальчишеской улыбкой Павел. — Это я понимаю…

— Нет, серьезно, поговорить надо! Жаль же смотреть, как человек пропадает! — Саша протянул руку через стол и мягко коснулся напряженного под рубашкой плеча Седова. — Ты же ценный кадр, в милиции работал. Такие у нас нужны. А тебе тоже хорошо будет. Ты же не настоящий алкоголик, просто смысла в жизни не видишь. Я сам такой был. После развода мне казалось, что все, это конец. Знаешь, как заедало, что моя коза нового мужа в два счета нашла! Да с бабками, да на «Мерсе» теперь катается и еще ребенка родила! Я, честно скажу, злился очень на судьбу. Не понимал тогда в чем истинный смысл жизни. Думал — в «Мерседесе» и ребенке. И она, сука, а все же, получалось, счастлива. Я все думал: за что ей это счастье? Ведь тупая, жадная, жопа у нее толстая, а вот сыто живет, детей рожает! И ведь ужас в чем: я мог бы от этой своей злости сдохнуть! Спился бы, да подох. А она бы продолжала жить себе в радость. Вот такая дурь. — Кумаров улыбнулся, будто удивляясь собственной глупости. — Но вот попал к хорошим людям, они мне все объяснили… — что за объяснения получил бывший алкоголик у «хороших людей» — осталось в тот раз тайной. Зато последовал аргумент, которого Паша не ожидал: — У нас платят прилично — на старость заработаешь, ни в чем нуждаться не будешь. Все, о чем я прошу тебя — пойдем со мной! Посмотри, подумай.

Кумаров стал рассказывать о своей «службе». Выходило занятно: прямо-таки элитное подразделение войск специального назначения. Правда о сути этого специального назначения оставалось только догадываться, но все равно было весьма интересно послушать. Называлось подразделение «Зомби», но смеяться при этом считалось глупостью несусветной. Здесь «зомби» означает, как Паша понял, что преданы ребята своей службе до полной усрачки. Весь отряд насчитывал человек двадцать. Оказывались там люди бывалые — отставники из военных, кому довелось понюхать пороху в горячих точках, бывшие спортсмены, бывшие спецназовцы и омоновцы. Зомби жили с семьями, но каждое утро, ровно в семь ноль-ноль, начинали свою службу на благо Учителя и Чистоты. За день отряд проходил несколько этапов различных тренировок, включая полосу препятствий и стрельбы, а заканчивался день поздно вечером встречей с Учителем или с кем-нибудь из проповедников. Раз в месяц ребята оттягивались по полной программе в бане, на рыбалке или на обычной вечеринке в закрытом заведении. На отдыхе, хвастался с сальной ухмылкой десятник, присутствовали девочки, алкоголь лился рекой и приветствовалась молодеческая буйность.

— И ты хочешь, чтобы я влился в ваши стройные ряды упырей? — спросил Седов просто чтобы что-то спросить.

— Зомби, — мягко, но серьезно поправил не оценивший тонкого юмора десятник. — А для чего я тут распинаюсь? Ты еще не понял? Это твой шанс, твое будущее. Что у тебя дальше? Цирроз печени? Подумай сам!

Паша подумал. Правда, не совсем о циррозе, а скорее о страхе, который тоже вызывает цирроз, но не печени, а души. Идти к Кумарову — означает влезть в самую гущу неприятностей. Потому что там, в секте, он неизбежно займется выяснением подноготной всей этой лажи, охватившей гродинцев и погубившей Веронику, а вероятно и еще множество людей. А если Кумаров пришел сюда не случайно? То есть, не потому что хочет привлечь в свой отряд человека с хорошим послужным списком, а потому что Пашу вчера выследили и теперь пытаются прощупать, выведать что ему известно? И как знать, не останется ли сам Паша висеть с развороченной грудной клеткой в Башне Ужаса, на том самом месте, где он обнаружил Нику. Это довольно страшно. И не пугает ли Кумаров разведчика своими зомби? Дескать, беги — не беги, а мы тебя найдем, из могилы выкопаем и за все ты ответишь!

Но, поддавшись страху, оставив все как есть, Пашка перестанет уважать сам себя, ведь пока он будет пропивать часы своей никчемной жизни кто-то из организаторов секты будет убивать людей. Возможно, даже, сам этот Кумаров.

С самооценкой у Седова и так было достаточно проблем. А ведь всего-то и надо: найти одного — двух свидетелей, да узнать, где мерзавцы похоронили Нику. Потом Пашка свяжется с Витей Калачевым, сообщит ему нужные сведения и переложит ответственность на плечи тех, кто должен заниматься подобными вещами по долгу службы. Это все.

— И вот что я тебе особо сказать хотел, — Кумаров наклонился через стол прямо к Пашкиному замкнутому лицу. — Ты смысл жизни обретешь. Когда откроется тебе все, правду узнаешь про себя и про остальных, будешь видеть на два метра под землей!

«А вот это было бы неплохо!» — подумал Седов, безмятежно выдерживая взгляд десятника. Все рыжие — хитрые!

Самым сложным для Седова оказалось встать утром пораньше. За этот год с небольшим Пашка заметно развратился. Вставал, когда нормальные люди за обед садились, а если чувствовал себя не слишком бодро, то запросто мог и еще часик придавить. Дел-то никаких, кроме как за огненной водой к ларьку сгонять…

Перебороть сонливость ему удалось вовсе не с первой сигаретой, и не с чашкой кофе, и не в душе, и не в прохладе дождливого утра. Он очнулся от грез лишь при виде своих будущих соратников, выстроившихся в две шеренги на самом настоящем плацу перед строгой двухэтажной постройкой, символизировавшей командный пункт. Бравы ребятушки стояли словно манекены на выставке армейских достижений, одетые в скромную и практичную серую форму, обвешанные оружием, с насупленными мордами и вылупленными глазами. И были, как на подбор, гренадерского росту и атлетического сложения. Пашка, со своими семьюдесятью килограммами, на их фоне выглядел щупловато. Дело было за городом, на базе сектантов, куда Кумаров самолично доставил новобранца.

— О! — с восхищением выдохнул Седов, подразумевая: «Ни хрена себе пацанята! Прямо живая реклама!».

— Нравится? — с гордостью спросил Кумаров. — Это боевая группа. Ты с ними будешь тренироваться, но относиться будешь к другому подразделению.

— У вас еще и подразделения? — натурально изумился Седов.

— Мало-помалу. Ты же понимаешь, в военном деле всегда есть разведка, штурмовики и обозы.

— Так я в обозы? — есмехнулся Пашка.

Кумаров доверительно положил руку ему на плечо.

— Ты — в разведку. А, возможно, и в штаб. Как покажешь себя.

Седову мрачно подумалось: «А то и в расход!».

После осмотра базы Паша тихо стал думать, что увиденное — плод его алкоголической фантазии. Действительно, здесь было все для подготовки боевого отряда на самом высшем уровне. Тренажерный зал, уставленный современной техникой для здоровой накачки любой из имеющихся в организме человека мышцы, полоса препятствий, растянувшаяся на несколько километров по густому лесу, оврагам, рыхлому песку, искусственным водоемам и прочим природным трудностям, бассейн под открытым небом, крытый бассейн, огромный тир с механическими мишенями и внушительным арсеналом убийственного железа, стрельбище, спортзал для тренировки навыков рукопашного боя. Все это хозяйство содержалось в идеальном порядке.

Напоследок Кумаров обвел широким жестом открывающийся ландшафт:

— Официально здесь расположен частный спортивный клуб «Стрелок». Я руковожу этим клубом, так что милости прошу, присоединяйся. Спортивный костюм у тебя есть?

Такого добра в гардеробе Седова отродясь не бывало. Как-то обходился штанами, вытянутыми на коленях, тем более, что мысль о спорте и здоровье его в последнее время только смешила. Кумаров отвел новичка в раздевалку, где теснились ряды отдельных шкафчиков и принес ему необходимое для тренировок обмундирование. Потом Пашку представили отряду и первый день тренировок начался.

К вечеру Седов был готов признать, что Кумаров совершенно точно заманил его на эту чертову базу, чтобы замучить до смерти! Уже после разминки скелет обещал рассыпаться потому что мышцы вышли из строя. Задыхаясь, обливаясь потом и матерясь как сапожник, Пашка плелся по полосе препятствий, мечтая свернуться калачиком под ближайшим кустом и тихо сдохнуть.

Немного пришел в себя в тире, где ему дали такого знакомого Макарыча и где удалось немного почувствовать себя человеком. Даже трясущимися руками Паша уверенно дырявил свою мишень, кладя пулю за пулей в десятку. Боевики с уважением поцокали языками, хотя все здесь стреляли как Вильгельмы Телли, ну или чуть похуже. Вообще-то, стрельбой Седов увлекался всю свою жизнь до периода запоя, имея к этому делу явный талант. А его, как люди говорят, в водке не утопить.

После сытного обеда был отдых в казарме, больше напоминавшей большую уютную спальню. Потом начались заплывы в открытом бассейне.

Вечером отряд собрался в небольшом зальчике. Все расселись за столы, появился серьезный человек с умными залысинами и началась промывка мозгов. Пока проповедник распинался перед благодарной аудиторией, Седов разглядывал книги на полках зальчика. Почти вся литература здесь была посвящена военной тематике. Подборку разбавляли лишь редкие издания по химии, а так как наука сия была для Паши как темный лес, то из названий он понял не много. Вообще-то, химия на войне вполне применима, поскольку профессионал должен хотя бы состав пороха знать. Куда же деваться!

Поздно ночью Кумаров отвез разбитого и измученного Пашку домой. По дороге Саша посмеивался над бледным видом Седова, но утешал, что дальше будет легче.

— Ты же соображаешь, что надо тебе физическую форму для начала поправить. Куда же ты, такой дохляк годишься! Ничего, через месяц сам удивишься, как силы прибудут!

Ночь новобранец провел будто умер на несколько часов, а утром снова плелся по полосе препятствий, проклиная себя, кретина убогого, на чем свет стоит. Так потянулись, а вскоре и побежали дни за днями, недели за неделями. Переход из аморфного состояния в твердое давался нелегко, но Паша уже сцепил зубы и настроился на преодоление. Он знал, что должен выдержать. Это всего-то физические муки, разве не было хуже в свое время? И разве не будет хуже от мук нравственных, если он сломается и бросит начатое?

А здесь было даже интересно. Постепенно познакомившись с боевиками, Пашка обнаружил, что все они и впрямь ребята с серьезным прошлым, которые после возвращения на гражданку оказались ненужными в этой жизни и пригодились только Учителю. Душевная организация гренадеров глубиной не поражала: Учитель был хорош уже потому, что хорошо платил, а что он потребует взамен за доброту — никого не интересовало. Кроме Паши, ясное дело. Он все придумывал хитроумный способ прояснить это, когда Кумаров самолично объяснил перспективному новобранцу цели и задачи элитного подразделения:

— Ну, конечно, не Белый дом штурмовать! — сказал он с усмешкой. Бывшие алкоголики плескались в бассейне, причем Кумаров держался в воде как акула, а вот Пашкиной задачей максимум было не утонуть. Отфыркиваясь от хлорированной воды, Саша разъяснял: — Мы должны обеспечивать безопасность собраний и Учителя. Сопровождать перевозку денежных средств. Выполнять распоряжения Учителя. И не задавать вопросов. И если придет команда «Отмена!», то не остановиться ни перед чем. Но этому ты постепенно научишься. Сразу к этому прийти нельзя. — Эти туманные слова Пашка вспомнит намного позже и при других обстоятельствах. — А такая серьезная тренировка нужна просто для того, чтобы не было случайностей. Ведь мы все люди, человеки! Дай нам расслабиться и все пойдет, покатится без руля, без ветрил. Людей надо держать в форме!

С этим было трудно спорить. Паша не единожды видел, как легко люди теряют чувство ответственности. Все так, но зачем же понадобился такой мощный арсенал боевых средств? На складе оружия Седов самолично констатировал наличие двух десятков стволов АПС, в простонародье — пистолетов Стечкина и несколько образцов пистолетов заграничного производства: Вальтер, Парабеллум, Браунинг. На специальных стойках хранились винтовки, среди которых Паша смог угадать только знаменитую немецкую G.3, да пару АКС. Возможно, подумалось ему, та Даргуновская винтовка тоже прибыла в Пашкины руки отсюда. Любопытный взгляд Седова наткнулся на ужасного монстра в углу. Это чудовище на трех коротеньких ножках, с утрированно огромным округлым магазином классифицировалось как автоматический станковый гранатомет и вызывало достаточно уважения без дальнейших пояснений.

Глава 17. Пора подумать

— Хм! — сказал себе Паша, разглядывая собственное отражение в зеркале ванной.

Он выразил удивление, заметив, что выглядит совсем неплохо. Особенно по сравнению с теми недобрыми утрами, когда в этом самом зеркале отражался один пропитый китаец. Судите сами: свежая рожа, даже немного загорелая, белки глаз без багровых прожилок, выбрит. К тому же вчера на базу приезжал цирюльник и оболванил все элитное сектантское подразделение как баранов мериносов, оставив над каждым элитным черепом не больше полусантиметра шерсти. Как ни странно, но Пашке это оказалось к лицу — он стал выглядеть моложе, спортивнее. И, чего скрывать, чувствовал себя экс-алкаш тоже намного лучше.

Совместные тренировки с воинами Чистоты теперь не убивали, а делали сильнее. Ребята в группе были простые, как и везде, только постарше и выучка военная получше. А так — обычные армейские кретины с неискоренимой дедовщиной в крови. В первую же неделю умники припрятали всю его одежду у открытого бассейна, а когда он выбирался из воды по скользкой металлической лесенке, сдернули и плавки. Кайф был в том, чтобы заставить новичка голым и мокрым пометаться по базе, держа в руках собственные скукоженные от холода гениталии. Паша сектантам этой радости не доставил. Еще отрабатывая свой не слишком мощный кроль, он заметил, как трясутся кусты перед ограждением базы, сразу за плацем. Приглядевшись, он заметил, как оттуда по одному выскочили двое и первый из них подал знак кому-то в бассейне за Пашкиной спиной. Так что потеря плавок его особо не смутила. Из воды он вышел спокойно, делая вид, что ему вовсе не холодно. Срам прикрывать и не думал. А кого стыдиться? Женщин здесь нет, кухарка уже уехала. А эти пусть посмотрят куда бы он их послал, им полезно. Прошествовал к примеченным кустам, достал одежду и показал дуракам… Ну, показал и ладно!

Зомби были разочарованы и сделали еще пару попыток посмеяться над наглым тощим и рыжим. Но он был осторожен как лис, учуявший таксу, и клей в ботинке, патроны — петарды и пластмассовую гусеницу в супе углядел быстро. Когда зомби докатились до пукательных подушек, пригласил мужиков на пиво. Словом, стал своим в доску.

Уже через месяц Седов стал правой рукой десятника Кумарова. Это означало совсем не мало, поскольку выше этого чина согласно иерархии, установленной в секте, был только сам Учитель. Взлет Пашиной карьеры объяснялся легко: он производил впечатление человека весьма целеустремленного, имел опыт милицейской службы, никогда не спорил и не задавал лишних вопросов, отчего выглядел еще и очень умным. Но главное — его непосредственный начальник, как и во времена затяжного пьянства, параллельно переживаемого обоими некоторое время назад, чувствовал в Паше родственную душу, продвигая и поощряя перспективного новичка. Он пророчил Паше руководство боевым отрядом, но Седов решил, что с территории «Стрелка» пора выбираться. Здесь он ни черта не узнает!

Случай представился довольно скоро. Седов стал проситься бывать на собраниях, чтобы видеть Учителя. Конкретного плана пока не было, но личность человека с ужасной внешностью весьма волновало Пашино воображение. Кумаров плохого в просьбе Седова не увидел:

— Конечно, буду брать тебя с собой, — согласился он. — Я и сам если долго Учителя не вижу, начинаю в депрессию впадать.

Так Паша побывал в бывшем Доме пионеров вторично. Увидев белые колонны и толпу перед входом, он невольно вспомнил ту ночь, ту самую, изменившую его жизнь ночь. Вон там, под кронами деревьев он курил, ожидая когда девушка со светлыми волосами, живая и веселая, сбежит по этим вот ступенькам в апрельский прохладный сумрак. Отсюда тронулся «Фольксваген», увозивший Нику, а после и «Тойота» Романа. Да, именно отсюда началось движение… куда?

На этот раз Седов занимал место в почетном первом ряду. С краю, конечно, но в первом ряду. Отсюда наблюдать за ходом действия было намного интереснее. Соседями рыжего помощника десятника были люди, занимавшие в секте определенное положение. Например, уже знакомые «председатель», одетый сегодня в голубую рубашку и серые брюки со стрелками и студенческий лидер в своих демократичных джинсах. О других Паше рассказал Кумаров.

— Вон та баба в светлом костюме — редактор нашего журнала «Чистота». А тот мужик, что с ней болтает — занимается распространением журнала. У него в подчинении человек пятьдесят бабулек, которые целыми днями ходят по квартирам и журнал раздают. Еще этим занимаются студенты. Тетка в платке — режиссер детских праздников. Она ходит по детским садам и предлагает провести утренники, посвященные Чистоте.

— И что, воспитатели соглашаются?

— А то?! — воскликнул Кумаров. — Еще как! Наша Таисия Васильевна умеет чудесный праздник устроить: с костюмами, с актерами, с подарками, с музыкой! Дети в полном восторге, родителям рассказывают про праздник. Потом воспитатели ее еще прийти просят! А вон те трое — идеологи. Им Учитель говорит основную свою идею, а они пишут проповеди и придумывают новые мероприятия…

Перед началом собрания Саша направился на свое место в середине ряда. Паша проследил за его горделиво прямой спиной рассеянным взглядом и наткнулся глазами на человека, которого предполагал и опасался увидеть здесь. Это был тот самый артистичный приятель Ники, проповедник, говоривший на прошлом собрании о радости жизни. Морщинка на лбу Седова заметно углубилась.

Сегодня сектантское сборище было посвящено вопросам и ответам. На сцену вышли красивый высокий мужчина и длинноногая грациозная женщина с приятным голосом. Они зачитывали вопросы, полученные от сектантов на последних собраниях и отвечали на них, сверяясь с листочками в синей папочке. Паша особенно не прислушивался, раздумывая о своем, но сумел сообразить, что ответы частенько противоречили один другому. Например, на вопрос можно ли посещать церковь, ответ был отрицательным и тут же разъяснялось, что христианская религия придумана чтобы одурачивать простаков. Зато на вопрос есть ли бог, отвечалось: бог, конечно, есть и для одних он — Аллах, для других Будда, кто-то представляет его в виде старика с бородой, но это все только ипостаси Чистоты. Чистые люди просто ближе к богу, нежели последователи других религий…

Вообще же, сектантские идеологи, хоть и смешивали божий дар с яичницей, но не стеснялись этого и брались объяснять самые сложные вопросы бытия. Они советовали лечить любую болезнь амулетом, купленным в фойе Дома пионеров, воспитывать детей как Чистота на душу положит, питаться проращенной пшеницей, поскольку это чистый продукт. Они знали все.

Однажды Павел даже напряг свои уши. Это было реакцией на совершенно невинный вопрос, озвученный приятным голосом ведущей:

— Когда будет конец света?

Отвечал мужчина:

— Учителю ведомо и это, но пока не наступило время для раскрытия этой истины.

Вопросы и ответы, как оказалось, были только первым блюдом в меню. На второе Учитель выпустил на сцену своих любимых учеников из мирян. Ими оказались два мужчины, одетые в явно дорогие костюмы будто с чужого плеча и «шикарная», как определил ехидный Седов, дамочка. Несмотря на свой бальзаковский возраст, отразившийся на теле дамы самыми печальными морщинами и обвислостями, эта возлюбленная мирянка красовалась в коротенькой юбочке и золотой майке на тонких бретельках. Любимые ученики рассказали о своих достижениях в мирской жизни, сказали доброму наставнику каждый свое «Спасибо!» (один мужик за помощь в получении банковского кредита на начало своего дела, второй — за совет открыть второй колбасный цех, дамочке же Учитель рекомендовал купить торговое место в новом Гродинском крытом рынке, отчего она стала получать немыслимую прибыль!) и были награждены под аплодисменты зала золотыми знаками Чистоты. Со своего места Паша не сумел разглядеть как выглядят эти знаки, но не расстроился.

«А ведь умно придумано! — оценил он, вполоборота разглядывая раскрасневшиеся лица сектантов позади себя. — Показывать сектантам более богатых и удачливых, втягивая их в новый этап гонки за счастьем! Вот интересно, а чем благодарят любимые миряне своего гуру?»

К концу собрания, после выступления столь приглянувшихся Паше пышногрудых брунгильд, на сцену вышел Учитель собственной персоной. Как и в прошлый раз он рассеяно улыбался, а когда поднял свои пронзительные навыкате глаза, в зале стало очень тихо. Учитель снова поднял руки ладонями вверх, это означало, что можно начинать задавать вопросы, но не общие, на которые только что были даны ответы, а личные, судьбоносные. Стали вставать вдохновленные удачными примерами люди в зале и спрашивать, как и в прошлый раз: стоит ли покупать булочный ларек, открывать ли магазин строительных товаров, поступит ли наш мальчик в Университет и прочее, прочее… Ответы им полагалось получить через несколько дней или прийти на благословение назавтра.

Потом сектанты спели свои песни и стали расходиться по домам. К Паше подошел Кумаров, а вместе с ним и проповедник.

— Познакомьтесь, — сказал десятник. — Это Павел, мой заместитель. А это Андрей, наш лучший проповедник. Наши называют его Опавший Лист.

Седов чуть приподнял брови, выражая сдержанное недоумение.

— Это мое прозвище, — пояснил с открытой улыбкой проповедник. — Оно напоминает о том, что все мы, словно листья, когда-нибудь будем снесены порывом ветра и упадем вниз. Все, что мы знаем о жизни, это то, что умрем!

Саша Кумаров одобрительно кивал на каждое глупое слово Андрея. Седов решил не выделяться и тоже принял благостный вид.

— Рад познакомиться, — сказал он, отвечая на рукопожатие проповедника, показавшееся ему осторожным.

Продолжая улыбаться, Андрей попрощался вежливым полупоклоном, взбежал по ступенькам на сцену и скрылся за кулисами. Проводив его внимательным взглядом, Паша спросил:

— Что за «Опавший Лист»? Дурацкое имя! Он что, индеец?

— Нет, — Кумаров рассеянно улыбнулся шутке помощника. — Все посвященные принимают новое имя. Только не все им пользуются, потому что если навести на это новое имя порчу, то точно будет несчастье. Вот и скрывают.

— А у тебя есть новое имя?

— Да. Меня назвали Опорой.

«И чего не Костылем? — тайно ехидничал Пашка. — Тем не менее, он мне доверяет, коль называет свое второе имя!»

Сделав уважительное лицо, Седов помолчал значительно, а потом небрежным тоном задал вопрос, который уже давно его беспокоил:

— А у Учителя нет личной охраны?

— Нет, — ответил Саша. — Он же почти все время на людях. По городу всегда с Андреем передвигается, а на собраниях обязательно я присутствую или еще кто-нибудь из ребят.

— Но он бывает один, так?

— Всего несколько минут в день.

В машине, по дороге домой, Паша поздравил себя дважды. Первый раз с удачей — ведь Андрей не узнал его! Наверное, опухший спьяну лохматый парень, для которого была разыграна сцена с избиением прекрасной светловолосой девы и спортивного вида молодой мужчина, представленный сектантским десятником имели мало общего. Второе поздравление Пашка посвятил осенившей его идее. Рискованно, конечно, но пора действовать, иначе точно поверю в Чистоту.

Для доработки и реализации смутного своего плана Пашке понадобилась еще неделя.

А за два дня до часа икс, поздним вечером, когда усталый от умственного напряжения и физических тренировок Пашка завалился на диван перед телевизором, в дверь позвонили. Открыв дверь, Седов увидел на пороге Ежевику.

Она пришла после вечеринки у подруги, бывшей соседки по лестничной клетке, потому что беспокоилась о друге детства. Ей казалось, что с ним обязательно случится без ее присмотра несчастье, а причину этому беспокойству она находила без труда: алкоголизм. На вечеринке Ежевика чуть перепила, это слегка ослабило ее защитную систему. В результате выперли злые мысли о муже, ставшим после аварии и потери бизнеса совершенно невыносимым: теперь он день-деньской валялся на диване, злился от бездействия, придирался по мелочам к жене и детям. Несчастье сломало Звонарева. Ежевика, вначале расстроившись из-за продажи квартиры и снижения уровня жизни, уже думала что не в потере денег несчастье, а в отношении к этому, в умении сопротивляться.

Она ужасно устала от атмосферы раздражительности в доме, от незаслуженных упреков, от необходимости служить опорой превратившемуся в шипящую квашню мужу. Грамм триста водки разбудили в сердце женщины давние воспоминания. Ежевике стало казаться, что она просто забыла немного о своих истинных чувствах, о тепле, о надеждах. Ей захотелось вернуть прошлое…

— Привет, — Ежевика шагнула в тесную прихожую и только тут разглядела хозяина квартиры. Ей даже показалось на миг, будто она ошиблась дверью. — Паша, это ты?

Ей показалось, что хозяин квартиры стал выше ростом и шире в плечах, но на самом деле он просто перестал сутулиться.

— Ну, заходи, закрывай дверь, — с улыбкой бубнил такой неожиданно новый друг детства. — Ты чего тут делаешь? Слушай, а муж как?

Ежевика вошла в захламленную комнату. Теперь у Седова совсем не было времени на парково-хозяйственные мероприятия и наглое барахло, скопившееся за последний месяц, просто пройти не давало. Вика освободила край кресла и осторожно села.

— Ты пить бросил? — спросила она.

— А ты начала? — хихикнул Паша, подмигнув. — И всегда-то мы в противофазе! Ну, ты как?

Пожав плечами, Ежевика ответила:

— Так себе. Устала очень. А ты работу нашел?

Впервые в жизни Паша соврал ей:

— Да, нашел. Один приятель посоветовал. В охранной фирме. Там пить нельзя, тренировки каждый день. Тяжело, но хорошо платят и перспективы чудесные. Знаешь, а водка теперь в прошлом. Вот, остепенюсь немного, денег заработаю, женюсь…

— Паша, — подруга детства вроде бы и не услышала его вдохновенной лжи. — Паша, почему же мы расстались тогда? Зачем?

Седов уставился на нее с полуоткрытым ртом.

— Ты чего, напилась? — спросил он.

— Я выпила, но разве это важно? Понимаешь, я все время вспоминаю, как у нас все было! Но ведь это прошлое. Ты можешь простить меня? Я соскучилась по тебе…

Паша с удивлением обнаружил, что Ежевика обнимает его, поглаживая ласковыми руками спину. Особых эмоций объятия давней возлюбленной не вызывали. Только растерянность и чувство вины за то, что он так трезв сегодня.

— Викочка, — произнес он неуверенно и совершенно не зная, что говорить дальше. Заглядывая в глаза, которые много лет назад казались ему прекраснее звездного неба, он пытался найти нужные слова. — Прошлого уже нет. Будущего еще нет. Есть настоящее. А в нем мы друзья, хорошие друзья. Я очень ценю твое отношение ко мне. Нет, правда! — Он заметил как затуманился слезами взгляд Ежевики и начал говорить быстрее: — Из всех друзей в моей жизни только ты осталась и я тоже люблю тебя! Но у тебя семья, дети, своя жизнь…

Она так резко разомкнула объятия, что Пашка покачнулся от неожиданности.

— Я со всей душой к тебе! — сказала Ежевика дрожащим от прорывавшихся рыданий голосом. — Ты просто алкаш, ничего не понимаешь! Ничего у тебя в жизни не получится и не пытайся! Сволочь!

Она резко развернулась и выскочила из комнаты.

— Подожди! — пытался остановить ее Седов. — Стой! Я дурак, я идиот! Ну, не злись!..

Хлопнула входная дверь. Паша беспомощно взмахнул руками, плюхнулся на диван, откинулся на гору тряпья и заложил руки за голову.

«Пришла пора подумать!» — решил он.

Глава 18. Покушение

Визит подруги детства оставил Паше всякие разные раздумья, сдобренные различной степенью горечи. Сначала он не мог отделаться от чувства беспричинной вины и странного немотивированного раскаяния. Успокоил он себя только обещанием наладить пошатнувшиеся отношения, данным самому себе и заочно Ежевике. Как ни крути, но она на самом деле осталась единственным его другом.

И только умаслив совесть благим намерением, Седов смог уловить мысль, слабо зудевшую в виске. Это была такая неуверенная логическая цепочка, несколько неясных умозаключений, нуждавшихся в детальной формулировке.

Словом, так: Ежевика бросается в его остывшие объятия потому что ей плохо. Плохо ей оттого, что случилось со Звонаревым. Звонарев поплыл из-за манипуляций девушки со светлыми волосами. Ника была связана с сектой и если она действовала под руководством Учителя, то получается, что Учитель не всем приносит благополучие и процветание. Некоторые от его «благословений» совсем загибаются. Учителю понадобился мебельный цех Звонарева,

и он получил его. Просто для самоуспокоения следует посмотреть кто там заправляет диваностроением и кроватетворчеством?

На следующий день на тренировке Седов вывихнул ногу. Вывих выглядел довольно сурово: синяя лодыжка отекла и распухла, навевая на сочувствующих мысли о всех переломах и трещинах, полученных ими в течении жизни.

— Вот же хрен какой! — сказал Пашка, досадливо морща переносицу. — Я не хочу тренировку пропускать!

— Что же поделать, — пожал плечами предводитель зомби. — Все же лучше полежать денек — другой… Вот, возьми с собой наш журнал, почитаешь, пока лежать будешь.

Но Паша не лежал с сектантским журналом и пяти минут. Дома он перевязал ногу эластичным бинтом, переоделся в серый костюм и выгнал из гаража свою маленькую смешную «Оку». На машине подъехал как можно ближе к офису мебельного склада, чтобы не утруждать ногу. Честно признаться, вывих у Паши был не такой уж страшный — привычный вывих, как называл маленькое смещение в голеностопном суставе отчим Седова, профессиональный баскетболист. Намеренно неловкий прыжок — и лодыжка распухла. К вечеру все пройдет, так что ничего особенного!

Офис, еще недавно принадлежавший бородавчатому Звонареву, находился на первом этаже обычной панельной пятиэтажки. Только вход был сделан отдельный — с крыльцом, белыми металлическими ступеньками и синим пластиковым козырьком. Прежний хозяин мебельного цеха освободил перед крыльцом некоторое пространство, чтобы приезжающие клиенты могли спокойно оставить свои машины. Паша не был клиентом, но не отказался воспользоваться свободным местом. И только заглушил мотор, как заметил в зеркале заднего вида микроавтобус «Фольксваген», удобную семейную машину, при виде которой Пашу неизменно передергивало. Он сморщил переносицу, быстро завел свою юркую «Оку» и быстренько свернул в ближайший переулок за пятиэтажкой. Выходить из машины не стал, ожидая пока «Фольксваген» прошуршит мимо переулка. Микроавтобус все не ехал. Седов выбрался из «Оки» и осторожно заглянул за угол.

— Гм! — хмыкнул Паша. Семейный автомобиль стоял прямо на том месте, с которого минуту назад съехала «Ока».

Он немного растерялся. Идти в офис было бы глупо — можно встретить знакомых из секты. Подождать пока «Фольксваген» уедет казалось лучшей перспективой. Паша достал сигареты и подошел ближе к зданию, чтобы сквозняк не задувал огонек зажигалки.

— …Простите, Константин Михайлович, но мы с вами договаривались! — прозвучал над ухом Паши чей-то уверенный басок. Говорил человек, которого раньше Павел не слышал. Седов поднял голову: прямо над его головой располагалось зарешеченное окно офиса. Изнутри его закрывали плотные жалюзи, но форточка была открыта. Неужели это кабинет директора офиса? Дымок от сигареты нырнул в форточку. Реакция Седова была интуитивно молниеносной: он бросил сигарету на асфальт, раздавил ее горящий кончик носком туфли и шагнул вплотную к зданию, на случай, если запах уже привлек внимание говоривших и они выглянут наружу.

Слова стали доноситься чуть тише, будто бы собеседники внутри офиса перешли вглубь комнаты, тем не менее, лисье ухо бывшего сыщика улавливало разговор:

— …А я бабло за май вам скинул! — Этот голос тоже был Паше не знаком. Молодой и наглый, с натуральным гродинским прононсом потомка славных жителей Малых Грязнушек. — Сейчас бухгалтерша платежку притащит. Если не получили — идите в банк ругаться. Я тут не причем!

— Константин Михайлович, — мягко произнес басок. — Я не первый год в сфере финансов работаю и услугами банков пользуюсь каждодневно. Коли вы перечислили… когда, простите?…

— На прошлой неделе, — буркнул молодой и наглый.

— Так-так, значит, как минимум пять дней тому назад, стало быть, деньги прийти должны еще вчера. А если ваш бухгалтер ошибся с реквизитами — деньги бы вернулись.

— Идите к Катьке — пусть сама скажет! — молодой перешел на откровенное хамство. — Я за каждым следить не могу. И сейчас мне ехать надо, меня в цехе ждут!

Тон его собеседника заметно похолодел:

— Не будем привлекать Катек и прочих. Кстати, о перечислении благотворительных сумм вы могли бы и позаботиться. Ежемесячные отчисления в Фонд Чистоты — ваша святая обязанность перед Учителем. Тем, что вы цех получили, вы ему обязаны, больше никому. А если вы откажетесь это делать — попрощайтесь и с цехом и с офисом.

— Чего? — заорал преемник Золотарева. — Ты мне не грози, вошь в очках! И чего ты мне сделаешь? У меня теперь такая крыша, что ваш Учитель обоссытся, если только раз нарвется! Иди отсюда, козел!

— Тише! — рявкнул басок. — Дурак какой! Разве можно так об Учителе говорить?! Ты же просто беду накликаешь! — Молодой что-то попытался сказать, но его перебили: — завтра же здесь будут налоговая, антимонопольный, УБЭП, еще всякие чинуши. Они твой цех как муравьи по щепочке растащат. Ты будешь штрафы платить за каждый вздох! Лучше не ссорься с Учителем. Если я завтра же деньги не получу — будет все как я сказал.

— Пошел в жопу!!! — выкрикнул его собеседник.

В ответ ему лишь раздался короткий презрительный смешок. Потом хозяин офиса остался один. Паша собрался покидать свой пост и двигаться на продолжение разведки, но приостановился, потому что из окна снова донесся голос хозяина офиса. Видимо, он говорил по телефону.

— Ты чо?! Ты же обещал!.. О чем базар… Ни хрена себе!.. Я бабки тебе платил, блин! Мы с тобой и с пацанами говорили!!!

«Крыша-то Костю кинула! — сделал вывод Пашка. — Вот только почему? Неужели даже криминал с Учителем не связывается?»

В офис Седов все же зашел, но сначала дождался, пока незадачливый этот хозяин цеха отправится по своим делам. Ждать пришлось недолго — вскоре со ступенек сбежал малорослый паренек с озабоченной мордой. Он погрузил свое тощенькое тельце в подержанный «Опель» и отбыл в неизвестном направлении.

Только тогда Седов поднялся по белым ступенечкам. Прикинувшись заказчиком, Паша начал беседу о мебели с единственной живой душой в офисе — бухгалтером Екатериной Алексеевной, то есть, пресловутой Катькой. Это была толстоватая немолодая женщина, неудовлетворенная воспоминаниями о прошедшей жизни. Вежливый рыжий мужчина понравился ей сразу. Они разговорились, а когда Седов покинул офис, он уже знал все, что хотел. Да, Костя получил этот цех после того, как пришел в секту. Да, он купил его за свои деньги, но очень дешево. С прежним хозяином ни Катька, ни Костя не знакомы, люди говорят, что он на машине разбился и теперь работать не может. Каждый месяц Костя платит Учителю (сколько — Катька не сказала), но это его жутко бесило и сейчас он хочет от Учителя отвязаться.

Через неделю Паша не забудет позвонить в офис отступника Кости, чтобы убедиться в осуществлении всех пророчеств посланника Учителя.

— Нет, мы заказы не принимаем, — ответят ему на том конце провода. — Цех закрыт, у хозяина проблемы с лицензией и, вроде, поролон нашли без сертификата. А все счета арестованы, потому что с налогами бухгалтерша чего-то крутила.

…Кумаров ожидал выхода Учителя после собрания, стоя на ступеньках Дома пионеров. Новый его помощник сидел тут же, рядом, на ступеньках, молча покуривая. Он вообще много молчал, этот Павел Седов. Отличный парень! Саша снова похвалил себя за то, что вытащил отставного следователя из затяжного запоя. Такого человека пропустить было бы непростительным промахом, потому что Пашка имел опыт следственной работы, нужен и такой специалист в отряде. Вообще же, все зомби Кумарова были классными парнями, ни один бы не растерялся, доведись им попасть под пули. Еще бы — такой опыт! Светлов, к примеру, два года в Чечне служил, Крючкин — из ОМОНа, Василенко — вообще все кавказские войны прошел. Сам Кумаров тоже повоевать успел. Подполковник в отставке, еще Афган застал, нюхал порох и в Карабахе, и в Грозном. В армии он ценился не только как профессионал, но и как большой спец в работе с кадрами. Еще под погонами Саша мечтал: вот бы работать не с тем составом, что тебе дают, не с салагами и неудачниками, а со специально подобранной командой, где у каждого будет своя козырная карта, свое место в строю и в бою. Такой шанс предоставил ему только Учитель.

До встречи с Учителем были годы, полные бесплодных сожалений о потере себя и своего места в жизни. На гражданку уйти Сашу уговорила жена, а когда поняла, что тут Кумаров совсем не у дел оказался — бросила его без всяких сожалений. Сашка стал пить горькую, а когда очнулся увидел перед собой два пути — превратиться в спившееся животное или стать нужным человеком. Инстинкт, ищущий пути выживания, подтолкнул Сашу ко второму пути.

Тогда ему пришлось пройти через смерть, но теперь он рад этому, потому что смерть перестала быть пугающей неотвратимостью. Все ребята из его группы прошли через это и все они теперь знали главное: умирать не страшно. Почти все они и раньше видели смерть вблизи, лицом к лицу, кое-кто был ранен, но пройти сквозь умирание, сквозь все его этапы, заглянуть за черту им довелось впервые. Кумаров говорил с каждым из них после обряда и каждый сказал, что раньше такого не испытывал. Они описывали почти то же самое, что довелось почувствовать и Саше: сначала любопытство, потом нарастающее опасение, потом страх, затем ужас неизбежности. Сам Кумаров вспоминал, что представлял себе смерть как погружение в наркоз — хоп и темно! Но вышло иначе: это было похоже на заведомо обреченную битву сознания с телом. Тело умирало, оно быстро подчинилось удару ножа, проникшему в самое сердце. Саше показалось, что теплая от крови мышца в груди ощутила холодный кончик стального лезвия внутри себя. Нанизанное на нож, сердце безнадежно трепыхнулось пару раз, а потом началось страшное: пропадали звуки, стало темно, тихо, холодно. Разум яростно сопротивлялся процессу умирания. Он пытался заставить сердце снова перекачивать кровь, заставить глаза снова видеть свет, но сердце не подчинялось, жизнь перестала омывать вопящий от ужаса мозг кислородом и тогда начались эти ужасные конвульсии, словно бы последняя попытка ожить. После агонии Саша умер. И там, за пределом, он увидел… Нет, это невозможно описать. Этого не смог описать никто из «возвратившихся». Он краснели, пыхтели, искали слова. Не найдя слов, матерились и это выражало больше самых изысканно подобранных словосочетаний, больше самых емких понятий и больше всего, что смог бы сказать самый литературно одаренный человек. Потому что описать то, что было за пределом, невозможно, нереально. Нереально и… стыдно. Там было самое сокровенное, самое интимное, самое желаемое в жизни человека. Это не были предметы или люди. Это не были вещи, из вожделенных на земле. Это даже не было оргазмом. Вовсе нет! Это было состояние. Да, состояние или ощущение, или парение души, а, может, и еще нечто, чего описать невозможно.

Возвращение на этот свет иначе как насилием назвать невозможно. Валька Василенко даже признался однажды, что все время думает о… о состоянии, все время вызывает в себе его ощущение, хочет его, жаждет, ждет. А Алешка Ткаченко даже сказал, что хотел снова умереть после возвращения — не мог больше жить так, как жил до смерти. Пожалуй, будь на месте парней Кумарова кто-нибудь понежнее, дело бы кончилось по крайней мере самоубийством. Но толстокожие гренадеры справились. Сашка тоже справился. Последнее тебе осталось, Паша! Самое последнее — умереть. А как ты потом будешь жить, ты и сам еще не знаешь!

Кумаров кинул косой взгляд на Седова, докурившего свою сигарету. Ему надо было отлучиться по естественной надобности, справляемой за этот вечер уже в третий раз, но он боялся пропустить Учителя. А, может, успею? Учитель, видно, еще в гримерке, он всегда минут сорок после собрания отдыхает. Окна гримерных находились с тыльной стороны здания, поэтому увидеть, горит ли там свет, не представлялось возможным.

Из двери вышла молодая женщина, та самая, что была ведущей на сегодняшнем собрании. Увидев, как грациозно она спускается со ступенек, Кумаров временно позабыл о своей надобности. Они были шапочно знакомы, но особенно заглядываться на женщину Кумаров себе не позволял, боясь быть отвергнутым на глазах своих зомби и всей секты.

— Саш, привет! — Люба весело смотрела на него, будто видела, как копошатся его грязнеющие при ее приближении мысли прямо сквозь черепную коробку. — Ты сегодня здесь? Я тебя и не заметила… А это кто? — Она перевела смеющийся взгляд на Пашку, методично чиркающего пьезой. — Познакомишь?

— Это мой заместитель, — буркнул Саша.

— А имя у него есть? — Люба держалась, как и положено красивой женщине: уверенно и не стесняясь показаться навязчивой. Неужели рыжий понравился этой мадонне?

— Меня зовут Павел, — Седов поднялся с места и спрятал зажигалку в карман пиджака. — Я вас видел на сцене.

— И как я вам понравилась? — Люба чуть заметно повела плечом, отчего у Кумарова запершило в горле. Он облизнулся и решил, что здесь лишний. Обида разбудила перистальтику.

— Мне отойти надо, — сказал Саша и направился в туалет. Краем глаза он заметил, что оставляет за своей спиной совершенно непотребное кокетство. Кумаров видел лишь то, что диктовала ему увидеть ревность.

Люба тоже собиралась уходить, но настырный Седов задержал ее. Он начал рассказывать длинную забавную историю из времен своей службы в милиции. История была не слишком увлекательной, но прервать рассказчика и уйти было бы невежливо. Она подумала, что симпатичный рыжий парень здорово смахивает на обыкновенного малоразвитого зануду, каких она на своем, полном женских побед, жизненном пути встречала не мало. Из-за таких вот скучных и самодовольных типов она и пришла в секту, где все были людьми особенными, интересными, говорящими совершенно особенные интересные вещи.

Неожиданно где-то неподалеку раздался звук похожий на хлопок. Седов вздрогнул.

— Что это? — спросила Люба, прислушиваясь, не повторится ли странный звук.

— Винтовка, — неуверенно произнес Павел и тревожно выдохнул: — учитель!

Он бросился было к двери, но вдруг остановился на пороге.

— Люба, проверьте как там он, а я попробую найти, кто стрелял!

Встревоженная женщина побежала в гримерную Учителя, а Седов исчез за углом Дома пионеров.

Люба влетела в холл, где собирали свои пожитки лоточники.

— В Учителя стреляли! — выпалила она, задыхаясь.

Остолбеневшие люди не сразу смогли отреагировать, но уже через несколько секунд они разом загалдели, завопили, запричитали и маленьким стадом бросились вслед за Любой. Она пересекла опустевший актовый зал и нырнула за кулисы. Там Люба и настигавшие ее сектанты сразу свернули к гримеркам, нашли нужную дверь. Она была полуоткрыта, Учитель, уже одетый в мирскую одежду, с удивлением разглядывал маленькую круглую дырку в стекле. Сектанты разом смолкли и уставились на него.

— Меня убить хотели? — спросил он, поднимая свои невероятные глаза на Любу.

— Вы целы? — задыхаясь, но не от беготни, а от волнения, спросила она.

— Да, — спокойно ответил Учитель. — Что со мной может произойти до конца света?

— Пойдемте, — умоляла его Люба. — Скорее! Здесь опасно!

Учитель молча подчинился. Напоследок женщина выглянула в окно и увидел выбирающегося из кустов на газоне под окнами Седова. В руках у него была винтовка.

Они встретились в зале, где присмиревшие люди остановились чуть поодаль, стесняясь толпиться вокруг своего кумира. Все немного успокоились, обнаружив его в порядке и теперь обсуждали происшедшее, строя предположения и высказывая догадки. Тут же объявился растерянный Кумаров. Мысль о том, что он проворонил нечто крайне важное сводила Сашу с ума. Павел деловито доложил о происшествии: ему о звуке, который они с Любой услышали, о найденной дырке от пули в стекле гримерки, показал найденную в кустах винтовку. В этот момент появился проповедник Андрей. Он тут же начал задавать вопросы, но Пашка ничего говорить не стал, чтобы Кумаров мог снова почувствовать себя старшим. Тот и почувствовал, передав бледнеющему по мере развития сюжета Андрею, подробности происшествия. Опавший Лист кинулся к Учителю:

— Какой ужас! — сказал он, беря Учителя за руку. Тот лишь снисходительно улыбнулся. Его морщинистое лицо приобрело несколько брезгливое выражение. Андрей продолжал возбужденно говорить: — Это же покушение! Господи, какому зверю такое понадобилось? Ведь вы столько добра людям сделали!

Учитель закрыл на мгновение глаза, а потом распахнул их с выражением покорности судьбе:

— Эта жизнь так мало имеет значения…

Кумаров и Опавший Лист переглянулись. Каждый понял свое: Саша подумал, что Учитель знает про смерть все и поэтому не опасается ее. Андрей же возразил:

— Только не ваша жизнь!

— Вот оружие! — раздался прямо над Сашиным ухом хрипловатый голос Седова. — Надо осмотреть винтовку и место, откуда он стрелял.

Кумаров и Опавший Лист были полностью поглощены общением с Учителем, поэтому слова его прозвучали словно гром среди ясного неба. Саша оторопело повернулся к своему бойкому заместителю. Как всегда бывало при личном общении с Учителем, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться на землю. Собрав мысли в кулак, Кумаров деловито спросил:

— Ты видел его? Того, кто стрелял?

— Да, но в темноте. Он приглядывался к окнам сквозь оптический прицел. Думаю, хотел стрелять снова. Когда услышал меня — стал убегать. Винтовку бросил перед забором. Я не стрелял.

Закончив доклад, Паша уставился на Учителя. Так близко он видел уродливого человека впервые.

— Все, что произошло, должно остаться в тайне! — решил Кумаров, но Опавший Лист сделал совершенно другие выводы из происшествия:

— Наши братья и сестры должны знать, что Учитель чуть было не погиб за них. Мы должны объединиться, показать злопыхателям свое единство.

Седов заметил, что десятник морщится от амбициозного тона проповедника. Перед лицом Учителя каждый хотел выглядеть преданным и инициативным, а Саша явно проворонил настоящее покушение и очень переживал. Зато этот паскудный Андрей распинался, будто стоял на сцене:

— Покушение — яркая иллюстрация того, что злые силы осознали силу и мощь учения Чистоты. Они уже готовы на все, буквально на все, лишь бы уничтожить наш Светоч! Нет, надо срочно назначить новое собрание и…

«Прямо Геббельс, какой-то!» — хмыкнул Паша, глядя в сторону. Затем он резко повернулся к Опавшему Листу и, прищурив рыжие ресницы, спросил того в лоб:

— А где вы были после окончания собрания и до этого самого момента?

— Я?… — Андрей запнулся на самом пике своей гневной филиппики. — Я график проповедей… расписывал. Для братьев.

Кумаров заметно оживился и распрямил плечи.

— Значит, так! — сказал он бодро, — сейчас мы отвезем Учителя домой. Ему надо выспаться. Теперь с ним неотлучно будет кто-нибудь из моих ребят.

— Можно, я? — вызвался Седов.

— Что же, пускай пока ты, — согласился Кумаров. В конце концов, решил он, это будет справедливо, ведь именно Паша был здесь в момент покушения.

В «Фольксвагене», на котором предпочитал путешествовать ужасный человек, Кумаров сделал страшное открытие: винтовка G.3, найденная Пашей в кустах перед Домом пионеров, была явно украдена из оружейного склада спортивной базы «Стрелок». Он поднял растерянный взгляд на бывшего следователя.

— Под подозрением все, — сказал Седов в ответ на этот взгляд.

Глава 19. Искусство заметать следы

Все прошло согласно плану.

Во-первых, конечно, кража винтовки. И это было самым простым. Зомби оружейный склад почти не охраняли — база была закрытая, все свои, не проверенных людей не пускали. Один дежурный на входе в склад — и все. Но Паша знал, что дежурные тоже люди. Ту самую G.3 он пригрел за трое суток до операции «Ночной выстрел». В тот удачный день дежурил Виталька Игнатов, здоровый лоб, бывший омоновец. Жена Виталика была на сносях и хороших новостей из дому Игнатов ожидал каждую минуту. Улыбающийся Седов появился возле склада с известием, что Виталику звонили из дома (а это была чистая правда!). Мобильники зомби с собой носить не полагалось, поэтому Игнатову для получения новостей следовало сгонять к раздевалкам, где был телефон. Пашка учел, что остальные вояки в этот момент занимались плаванием, а Кумаров укатил в город.

— Иди, Виталь, — снисходительно ухмыльнулся Пашка. — Везет же тебе! Я подежурю.

— А ты никому не скажешь? — Виталька волновался, потому что покидать пост было ужасным преступлением.

— Всем скажу! — вредно ответил Пашка.

Игнатов гыгыкнул, как счастливый дебил, и умчался. Обманщик остался с вожделенным складом один на один. Винтовку пришлось разобрать и по частям под одеждой доставить в свою квартиру.

Следующим пунктом плана были испытания. Их Пашка проводил у себя дома по ночам. Оборудованием при этих испытаниях служили красавица G.3, стул, имитирующий скамейку, другой, изображающий дерево позади нее, веревка, кусок резинки из трусов и кирпич. Ах, да! Еще сигарета и зажигалка. В законченном и испытанном виде представляла собой хитроумную конструкцию для выполнения бесконтактного и отсроченного во времени выстрела. Схематически это выглядело так: винтовка закреплялась на первом стуле, к спусковому крючку привязывалась веревка. Противоположный конец веревки утяжелялся кирпичом. Кирпич оснащался резинкой, которая была призвана удержать этот предмет на весу. Сигарета располагалась таким образом, что догорая, пережигала натянутую резинку и тогда кирпич срывался вниз, приводя в действие спусковой механизм винтовки.

Фишку эту Паша подглядел в одной компьютерной игрушке, из тех времен, когда в мире кроме водки существовали компьютеры. Игрушка была такая: вам предлагались различные предметы, например, ружье, кирпич, веревка, свечка и воздушный шарик и ставилась задача попасть пулей из ружья в шарик. Предметы можно было вертеть и так и эдак, выбирать дополнительные вещи из резерва, конструкция срабатывала только когда все подбиралось правильно.

В реальных условиях, конечно, все выглядело не так, как на мониторе, но ничего, выгорело. Перед окном гримерки стояла удобная лавочка со спинкой из широких добротных досок. Просунув конец ствола винтовки между этими досками, Паша остался доволен результатом. G.3 плотно упиралась тыльной стороной мушки в доску и под действием силы тяжести всей винтовки прочно фиксировалась в этом положении. Хотелось, чтобы пуля пробила окно не промазав, и еще чтобы не начался свойственный подлому гродинскому климату неожиданный дождь — он мог бы потушить сигарету — таймер. В отношении остальных деталей Седов особо не переживал. За ужином он угостил Кумарова небольшой дозой слабительного, а появление на ступеньках сектантской красотки Любы оказалось благоприятной случайностью. Если бы она не вышла в этот момент из Дома пионеров, Паше самому пришлось бы войти внутрь, дабы обеспечить себе алиби, но так было хуже, поскольку пришлось бы специально обратить внимание своих свидетелей на дальний, едва различимый хлопок выстрела винтовки. Любу Пашка только чуть напряг болтовней и она стала отличным гарантом непричастности Седова к покушению на сектантский Светоч.

Еще он вовремя обнаружил, что начальник зомби неравнодушен к прекрасной Любови и, будто невзначай, ляпнул небрежно:

— А эта Люба считает тебя крутым парнем!

Взгляд Кумарова, быстрый и горячий, показал рыжему лису, что он не ошибся.

— С чего бы это? — спросил Саша и отвернулся. Они ехали в «Путь Ильича», по сторонам дороги раскинулись поля — поля, так что нечего было прикидываться, будто пейзаж интереснее разговора.

— Она мне сказала, когда ты ушел.

— Она меня не замечает.

— Делает вид, — уверенно возразил Седов. — Знаешь, женщины только выглядят неприступными. На самом деле они хотят, чтобы их взяли!

Кумаров совсем смутился, хоть это и не было на него похоже. Искоса полюбовавшись результатом, Пашка также предался созерцанию колхозных полей. Все-таки противостояние на бабской почве было бы некстати.

Немного позже Кумаров сам начал разговор о своей тайной страсти. Он поведал Паше, что Люба девушка не из «тех, которые…».

— Она журналистка, в газету писала. Сейчас здесь в редакции «Чистоты» работает.

— Ты тоже не последний человек, — лениво возразил Паша.

А вскоре он узнал, что Павел Петрович Седов теперь настоящий герой. Кумаров самолично не постеснялся заявить это, несмотря на то, что ему гордиться в этой ситуации было нечем, кроме обалденного поноса. Зато осияв подчиненного славой, Саша обращал отблески сияния и на свою персону.

Потом Опавший Лист затеял целую пиар-компанию на тему чудесного спасения возлюбленного Учителя от неминуемой гибели, и снова Седов выглядел спасителем Светоча. Исходя из вышесказанного, присутствие героя рядом с Учителем никому не казалось странным. Так Седов стал личным несменяемым телохранителем страшного человека. Теперь Паша на базе и дома почти не появлялся. Целый день он был тенью Учителя, а ночевал в комнате по соседству с его спальней в Башне Ужаса.

Когда Паша приехал в памятное место первый раз, Кумаров показал ему развороченное окно в подвал:

— Видишь! Покушение-то не случайное. Уже пытались до Учителя добраться!

— А почему именно в подвал лезли? — рассеянно спросил Паша, с озабоченным видом рассматривая дело рук своих.

Кумаров почесал затылок. Они стояли в том самом месте, где упал в обморок Роман, увидев изуродованное тело своей жены той страшной ночью.

— Не знаю… Но в окна на этажах влезть труднее — высоко и стеклопакеты с закаленным стеклом. Дверь у нас бронированная. Только подвал и остается.

— Думаю, — выдал резюме Седов, — сюда пытались пробраться обычные воры. Увидели богатый дом на отшибе и решили поживиться вашими запасами, что в подвале хранятся.

— У нас в подвале нет запасов.

Паша наморщил переносицу — он знал, что в этом подвале хранились только страшные секреты. И знал — Кумаров об этом говорить не будет. На следующий день, улучив минутку, когда никто его увидеть не может, Паша спустится сюда, чтобы отколоть тонкую щепку с деревянных полов в середине комнаты, под вбитым в потолок металлическим крюком. Сейчас он только обдумывал это.

— Они-то этого не знали. А потом услышали посторонний шум и смылись.

— Может быть, — согласился его начальник.

— Мальчики, идите обедать! — раздался приветливый женский голос из кухни.

…— Ты кушай, сынок, кушай! — угощала Оксана Петровна худощавого рыжего паренька. Она была маленькая, как говорят, сухонькая, но очень подвижная и даже беспокойная женщина. Возраст Оксаны Петровны каждый определял по-своему. Для двадцатилетних — бабуля, для тридцатилетних — тетка, а кто постарше — просто равняли на себя.

Оксана Петровна ласково глянула на рыжий затылок сидящего за кухонным столом. Теперь этот паренек, Павел, охраняет самого Учителя, так что надо особо хорошо его кормить. Особыми блюдами.

— Это пельмени, какие сам Учитель любит. Говорит, что от таких пельменей у него сила удесятеряется!

Кумаров от обеда отказался, прыгнул в свою машину и уехал — он спешил на базу, чтобы еще раз осмотреть оружейный склад.

Оксана Петровна уютно хлопотала на кухне особняка в Березовом, где Седов уплетал обед. От тренировок и постоянного напряжения все время ужасно хотелось есть. На базе зомби тоже Оксана кормила, но конечно, не так вкусно! Для Учителя и борщ был особым, с какими-то необыкновенными специями, с особым ароматом и божественным вкусом. Про пельмени, которые Пашка проглотил, забыв посчитать, и сказать было нечего, кроме как… опять божественно! Пашка облизнулся.

— Еще хочешь? — Спросила Оксана Петровна ласково. Мальчик этот ей больше нравился, чем Кумаров. Тот уж больно лебезит. Может, оно и от чистого сердца, вот только смотреть стыдно. А Павлуша открытый такой, простой, но вежливый. И рыженький, как Митенька был. Она вздохнула. Митеньки уж столько лет нету, а она все никак к этому не привыкнет! И как случилось, что он пропал? Ведь Вася выжил! Почему же Митенька не смог? Он, конечно, младше был, всего шесть годиков, но ведь и Васе только десять тогда исполнилось.

А тогда Оксана думала, что потеряла сыновей, что погибли оба и никогда ей живыми их не видеть! Жили они в поселке Болгарском, у моря. Сама-то Оксана в Харькове родилась, а потом вот после педагогического учительницей попала по распределению в Болгарский и там замуж вышла за рыбака. Он в рыбсовхозе работал и после Митенькиного рождения утонул в море. Говорят, пьяный был. А дед его, мужа то есть, странный такой был, он и раньше говорил, что потонет его внук в семьдесят первом. Тогда в предсказания верить считалось не по-комсомольски, и Оксана с мужем только смеялись над дедом. Вот и досмеялись.

Вася тоже знает, кто и когда помрет, это у него от того самого деда в наследство досталось. Вася ей самой сказал, что они вдвоем недолго останутся. Значит, Оксана вскоре отправится в Чистый мир! Что же, такова судьба! Главное, что с Васей все хорошо!

— Так что же с Митей приключилось? С мальчиком, на которого я похож?

— А? — очнулась Оксана Петровна. — Я вслух говорила?

Паша сыто улыбнулся и встал, чтобы донести грязные тарелки до раковины. Оксана перехватила посуду из его рук. Вид у нее все еще был ошарашенный.

— Мы с вами говорили, — напомнил рыжий. — Вы сначала стали рассказывать про то, как мальчик пропал, а потом задумались. Вот я и спрашиваю: что же с мальчиком?

— Да вот, наверное, утонул мой Митенька, — Оксане и самой захотелось это рассказать. Иногда так хочется с кем-нибудь про это поговорить. Вася ей очень сочувствует, всегда чуть не плачет, когда Митеньку они вспоминают! Но Вася всегда так занят! Оксана села на край табуретки, оперлась о стол руками со вздувшимися венами, нахохлилась и принялась за рассказ: — Митя и Вася пошли мидий собирать. Там, на море, когда отлив остается отмель, а на ней мидии, ракушки такие. Их можно на сковороду горячую бросить — они и раскрываются! Мальчики очень любили. Вот, был отлив, они и пошли за мидиями. Если просто по пляжу идти, то ничего не опасно. Поэтому я всегда их пускала, хоть после смерти мужа моря и боялась. Но вот были там такие островки в море, маленькие совсем. На некоторые можно было во время отлива пешком дойти, а потом назад только лодкой выбираться. Они и пошли, мои детки, на островок. Вроде там мидии крупнее. Уж я бегала-бегала, искала их, искала! А без мужа-то как? Был бы их отец жив, так он бы докумекал, где сынки, та в лодку бы сиганул, та по островкам бы и прошарил… А я чего?!

— Но вы же не одна в поселке жили! — удивился Седов. Он настолько заслушался, что забыл про изумительный сливовый компот, налитый в пузатую керамическую кружку. — Люди же был? Они могли помочь?

Оксана снова смотрела, будто только проснулась:

— Рыбаки из совхоза? Да все пьяные были! Месяц уж как штормило, они и пили. Да годовщина с того, как баркас, или как они их называют, перевернулся. Ой, да и не любили они нас. Говорили даже, что баркас из-за моего мужа перевернулся.

— Годовщина? — удивился новый охранник Светоча. — А я понял, что утонул ваш муж сразу после рождения младшего сына и случай этот произошел через несколько лет.

Он вопросительно смотрел на Оксану, та — на него.

— Один год прошел или несколько? — Снова спросил Паша.

— Ага, — сказала пожилая женщина.

Седов уже хотел отвести свой настойчивый взгляд, как вдруг заметил тревожное биение синеватой жилки под стареющей кожей на виске Оксаны. Он невольно взглянул ей прямо в глаза и заметил нервное дрожание глазных яблок.

Глава 20. Инициация

Это был нож. Пашка увидел его широкое блестящее лезвие крем глаза. Краем глаза, но вполне ясно. Он вошел в его тело мягко, глубоко, на вдохе. Пашка сразу понял, кто всадил этот нож — парень в синей майке, занявший очередь следом за ним. Случилось убийство в обычном магазине, в обычной очереди за продуктами. Надо было прикупить того-сего на завтрак. Пашку отпустили на выходной, охраной Учителя в ближайшие сутки озаботился Кумаров.

Сознание затрепыхалось в последние секунды перед наступлением кромешного мрака, словно курица у которой отрубили голову. Кто этот парень в синей майке? Почему он убивает Пашку? Это секта? Неужели они уже знают? Или это обычный придурок? Почему???

Подкосились ноги и, падая, Павел пребольно стукнулся затылком об угол витрины с колбасами, но боль он почувствовать почти не успел. Стали тускнеть краски, исчезать звуки и запахи жизни, земля и небо поменялись местами, сердце все не верило, что его остановили, легкие все не могли перестать втягивать воздух, мозг все искал причины жить. Их не было. Паша умер.

А всего за полчаса до своей смерти он говорил с Романом. Тот сам позвонил Пашке, напуганный и горюющий по жене. В тот день Седов был крайне занят подготовкой к одному важному делу в кустах позади Дома пионеров и встретиться никак не мог. Прошла неделя, выдался свободный день и Пашка решил повидаться с бедолагой. Ему было интересно, почему тот не уехал, как собирался.

Роман встретил недавнего знакомого на пороге своего большого и пустого дома. Дело было под вечер, июньское солнце согрело влажную землю, от травы и деревьев во дворе пахло свежей зеленью, пели птицы. А перед Пашей стоял замерзший человек с землистой кожей, сгорбленными плечами и потерянным взглядом.

— Рад, что ты пришел, — сказал этот человек Павлу. — Проходи.

В доме было прохладно и очень тихо. Роман провел гостя через просторную прихожую, сквозь холл, в котором стоял огромный телевизор на набитой дисками тумбе и высились, словно Биг Бены, акустические колонки. Оттуда хозяин свернул направо, пропустив гостя в небольшую комнату. Это был кабинет хозяина дома. Здесь нашлось место для книжных шкафов и компьютера.

— Вот место, где я теперь обитаю, — сказал Роман предлагая гостю сесть в одно из круглых креслиц на хромированных гнутых ножках.

— Уютно, — одобрил Паша, опускаясь в неожиданно пухлую мякоть. На подлокотнике кресла стоял белый пузырек, в каких продаются медицинские препараты. Седов машинально взял пузырек в руки и тряхнул им как младенец погремушкой. — Почему ты не уехал, как собирался?

Хозяин кабинета бочком пристроился на стуле возле компьютера. Седов заметил, что на мониторе висела заставка к какой-то леталке. Пытается отвлечься, размочив пару — тройку инопланетных орд, решил он.

— Я, кажется, попал, — со вздохом сказал Роман. — В том смысле, что на меня вешают убийство Ники. Я ведь собрался уже уезжать, но надо было с работой уладить. Вот и задержался на пару недель. И тут ко мне приходит наш родной участковый и начинает выяснять, когда в последний раз я видел Нику.

— Откуда они узнали, что ваша жена пропала? Кто заявление в милицию написал?

— Ты не поверишь, — толстяк вздохнул снова, — они, сектанты, написали. Этого я точно не ожидал. Потом приезжал парнишка, такой круглолицый, простой. И все вопросы, вопросы…

— Парнишку не Витей зовут?

Седов подкинул пузырек в руке. Краем глаза он заметил часть фразы из инструкции: «…вует увеличению массы т…».

— Не помню… — сказал Роман, приподнимаясь со своего места и забирая таблетки из беспокойных рук. — Он сказал, что теперь мне уезжать из города никуда нельзя и вообще скоро меня посадят.

Паша хмыкнул.

— Ерунда! — бодро сказал он, улыбнувшись чужим проблемам. — Тело не найдено, никто тебя не посадит.

— Да, — вяло согласился Роман, рассматривая свои ногти. — Но что, если и тело найдут?

— Опять-таки, это еще не повод тебя судить. Нужен мотив, орудие убийства, свидетели и прочее. Так что — держи хвост пистолетом! А сектанты тебя не доставали?

Роман поднял на Пашу усталые глаза.

— Это они меня и достают. Ты не понял еще? У них же все милицейское начальство в лапах!

Разубедить его так и не удалось. Роман лишь немного приободрился, узнав о шпионской деятельности Седова.

— А ты времени зря не терял! На фиг ты туда полез?

— Да сам не знаю! — Признался Паша, почти не лукавя. — Только бы найти доказательство того, что сектанты совершают ритуальные убийства для своего Учителя. Как только мне удастся засечь их за этим делом и найти место, где они хоронят трупы, я напущу на них опергруппу и всей этой шарашкиной конторе придет конец. Там явные махинации. Возможно, даже деньги отмывают, но я еще не уверен. Знаю только, что все эти чудесные деловые советы Учитель дает только после серьезной работы его подручных, которые рассчитывают перспективы бизнеса и если он сулит немалый доход, помогают члену секты начать это дело. Не даром же этот ясновидящий хрен дает ответ на вопрос только спустя несколько дней! И я знаю абсолютно реальный пример, когда фирма одного бизнесмена перешла в руки другого, сектанта конечно, путем примитивной, но ловко сыгранной махинации. — Пашка имел в виду дело Звонарева, но из сочувствия упоминать погибшую Нику не стал. — Иными словами, секта помогает мелким, но жадным предпринимателям, а потом заставляет выплачивать часть прибыли! Только бизнес. А все эти разговоры про Чистоту — бред для антуражу, приманка для наивных. Учитель этот — явно подставная фигура. Я случайно узнал, что он из одного приморского города к нам пожаловал. Думаю, узнать что-нибудь интересное. Уже договорился с девушкой из редакции, что она туда поедет… А то, что проповедники болтают, — вернулся Седов к утерянной мысли, — нужно чтобы создать видимость обычной секты, каких полно в России. Обычная зарегистрированная общественная организация, платящая налоги, в меру опасная.

— А если тебя поймают? — с испуганным видом спросил Роман. — Что они с тобой сделают, ты знаешь?

Седов небрежно махнул рукой и иронично ответил:

— А что со мной вообще можно сделать?! Я же просто ничто, ноль без палочки. Ну, зубы выбьют, грустно, конечно. Самый омерзительный вариант — попасть на их жертвенный алтарь, но вряд ли меня удостоят такой чести.

— Ты смелый, — Роман произнес это совсем тихо и без всякой лести. Он снова подавленно изучал свои ногти, Седову не удалось развеять скопившуюся в доме тревогу.

Потом Пашка отправился восвояси. Он думал о том, что Нику уже ищут и прикидывал, не пора ли сходить к Вите Калачеву и показать тому щепку из подвала Башни Ужаса. Размышляя на эту тему, Седов вошел в продуктовый магазинчик на углу, а потом был тот самый нож с широким лезвием.

…Некоторое время, он не знал сколько, его не было. Потом что-то словно бы коснулось его мертвого лица, если бы его лицо могло это ощутить. Мелькнула искра. Неясный звук. Шепот, свист, взмах птичьего крыла… И внезапно стало хорошо. Невообразимо хорошо, будто бы покинувшая тело душа освободилась от всего тяготившего ее и вознеслась вверх. Туда, где все легко и достижимо. Нет никаких желаний, но есть их осуществление. Нет никакого несчастья, но есть избавление от него. Нет ничего, но это не мешает. Он еще что-то видел, что-то понимал, но не умом и не образами. Он точно знал, что все истины абстрактны и он их произносит своими мертвыми губами. Ничего не надо запоминать — он навсегда здесь и это навсегда с ним…

И ему показалось, что он встретил кого-то, ожидавшего его, помнившего о встрече и обрадованного этой встречей. Ему говорили, что он пришел раньше, чем его ожидали, но это очень хорошо. Павел лишь хотел увидеть любимое лицо, такое, каким он запомнил его в самые лучшие минуты земного бытия, но он не мог видеть. Он ощущал.

Внезапно безвременье счастья стало тихо кружиться вокруг одного неопределенного центра, движение происходило по часовой стрелке, спирально внутрь. Ясно стала ощущаться воронка, втягивавшая Пашку в себя. Он бы воспротивился, но нечем было зацепиться и не за что. Быстрее, быстрее, все короче окружность и, наконец, проклятая воронка втянула его внутрь с рыдающим всхлипом. Снова стало тихо и темно. А потом было возвращение и, когда он понял, что возвращается, то заплакал.

— Павел, — прозвучал над ним знакомый голос.

Пашка открыл глаза. Лицо Учителя показалось самым родным лицом в мире. В его глазах было понимание. Он знал, точно знал, откуда вернулся его телохранитель. Захотелось упросить, умолить его вернуть то состояние, вернуть любой ценой!

— Павел, ты видел?…

— Не знаю, — во рту было сухо, а глаза словно бы засыпало песком. — Не знаю. Я хочу назад.

— Ты туда попадешь, — уверил Учитель. Только сейчас Павел открыл, каким прекрасным может стать его лицо. «Уродливый»? «Страшный человек»? Нет, невозможно. Учитель единственный, кто понимает, видит и знает. Его слова, любые слова успокаивали: — Ты вернешься туда, но не сейчас.

— Когда?

— Мы умрем с тобой в один день. Скоро это будет, очень скоро!

Проговорив это, Учитель отступил. Возле Пашки засуетились люди в белых халатах. Он лежал слабый, безвольный, потрясенный, уничтоженный силой пережитого, не замечая что его теребят, ему прокалывают вены толстыми иглами от толстых шприцев, считают его неровный тревожный пульс, проверяют рефлексы и что-то еще, и что-то еще.

Вскоре Седов утонул в тягучем сне, из которого никак не мог выплыть, чтобы вспоминать счастье смерти. Сон был осклизлый, потный, удушливый. Вся последующая жизнь казалась такой же, если не хуже. Очнувшись, он снова не смог остановить быстрые слезы, щекочущие холодные щеки и стекающие в ушные раковины. Руки ослабели, поднять их, чтобы вытереть жидкость было невыразимо тяжело. Рана на спине тоже болела нещадно. Постанывая, Пашка приподнялся на кровати, но потом снова осторожно опустился на простыни.

Плохо было все. Время престало быть равномерной последовательностью секунд, а капризно заклубилось вокруг, вызывая приступы тошноты и паники. И мучительно хотелось видеть Учителя снова, чтобы спросить что-то очень важное, открывающее истину.

…— Эй, Пашка, друг! — весело рявкнул над его ухом Саша Кумаров.

Пашка открыл глаза. Утро? Светило солнце, комната, в которой он лежал и которой совершенно не замечал раньше, уютно золотилась в его лучах. Развеселый десятник широко и ясно улыбался, под стать всей этой красоте.

— Ну, поздравляю!

— С чем? — Сиплый голос диссонировал природе и радостному Кумарову.

— С крещением! Ты, короче, теперь самый настоящий зомби! Воскрес из мертвых, пережил смерть. Мы все через это прошли, и поэтому мы — зомби. Ну, вставай! Я за тобой пришел, короче, ребята ждут героя!

— Не хочу.

Кумаров только рассмеялся:

— Да у всех так было, поверь! Скоро ты во все секреты посвящен будешь, вплоть до кода «отмена». Вот тебе одежда, вставай!

Зомби, и впрямь, поджидали Седова. Неверной походкой, свойственной ему в давние времена насильственного пьянства, и морщась от боли под лопаткой, Павел вышел из своей реанимационной комнаты и попал в гогочущий плотный круг. Каждый элитный упырь сиял, словно медный пятак, норовя шлепнуть новичка по плечу, чтобы выразить ему свое одобрение и дружеские чувства. Ох, как же некстати они были!

В просторном помещении был накрыт стол, затуманенного Пашу усадили, будто он свадебный генерал, в центре. Понеслась пьянка. Виновнику торжества было не по себе, он рассеяно озирался на раскрасневшиеся лица своих соратников, не понимая как это возможно — спокойно жить после собственной смерти? Надо вернуться туда, надо прекратить всю эту пыльную суету и уйти. Здесь нет ничего, что может удержать, к чему можно привязаться. Вскоре зомби заговорили о Пашкином событии. Каждый вспоминал, как это было с ним, что он чувствовал, как возвращался, о чем думал. Слушая эти мемуары, Седов лишь слабо удивлялся их сходству.

Вскоре зомби окончательно развеселились. Откровения о смерти стали уступать место взрывам дурного смеха, Кумаров командовал: «Наливай! Запрокидывай!», зомби исполняли приказы. Кто-то вспомнил про «мартышек», как в среде гродинской молодежи было принято называть проституток. Через несколько минут в комнате появились штук пять девиц, экономящих на верхней одежде, но перегинающих с косметикой. Их приветствовали воплями похотливого восторга. Девицы напрочь заголялись, вопли нарастали, гремела музыка. Парни друг друга особо не стеснялись поэтому вскоре происходящее стало здорово напоминать съемки порнофильма с массовыми сценами.

На колени Седова приземлилась полненькая брюнеточка, пахнущая вином. Паша тупо смотрел через ее плечо, слушал без улыбки ее веселый щебет и ничего не предпринимал в плане овладения податливой добычей. Кумаров, на миг оторвавшись от чуть пообвисшего бюста своей минутной подруги, подтолкнул Пашку в бок и сказал:

— Баба тебе сейчас в самый раз будет! Полегчает, на своем опыте знаю.

Брюнеточка оказалась теплой и ласковой. После нее, действительно, полегчало.

Глава 21. А был ли мальчик?

«Здравствуйте, Павел!

Вы уже, наверное, в курсе, что со мной случилось несчастье. Да, на меня напал какой-то кретин. Ударил по голове, вырвал из рук сумку. Но самое противное, что я очень неудачно упала, когда гналась за ним. Я упала и сломала коленную чашечку. Вот же дура! Ну зачем я за вором побежала! И ведь даже не почувствовала, что по голове получила — так разозлилась! Я ненавижу этих сволочей! Вот если бы поймала — убила бы, не задумываясь.

Теперь лежу в жуткой больнице. Это в городе Семеновске. Город-то на берегу моря, а я тут валяюсь и моря даже не слышу. Это ужасно, просто кошмар. Связи нет никакой — мобильник мой та сволочь украла, по телефону, что на посту дежурной сестры стоит нельзя звонить по межгороду, а нормальный автомат есть только в Семеновске. Так что я без связи. Еле упросила медсестру сходить на почту и дать телеграмму в редакцию, а потом получить перевод, а то бы голодала. Маме позвонят из редакции, думаю, догадаются. Может, тогда она и приедет. Только как меня найдет? Ладно, как-нибудь.

Мне сказали, что лежать я буду не меньше месяца, прежде чем смогу уехать. Представляете, как я тут намучаюсь?! Правда, незаметно прошло уже полторы недели. Написать Вам я решилась просто от скуки. Здесь все соседи такие тупые бабенки! Все разговоры про то, как кто рожал и как замуж выходил, да про еду. А мне это скучно. Захотелось поговорить с кем-то близким по духу. Но почтовый адрес я только Ваш знаю, вы мне его записали вместе с номером телефона. Я еще тогда удивилась — зачем это? Но, вот, пригодился. Я бумажку тогда в карман сунула, вчера только нашла. И благодарна Вам. А Вы мне напишете? Я была бы очень-очень рада!

Как там Учитель? Какие собрания были? Что он говорил? Завидую Вам — Вы с ним все время проводите! Наверное, слушаете, затаив дыхание… Я так скучаю по нему! Да, в редакции про то, зачем я поехала в глупый Семеновск на самом деле, никто не знает. Вы уж не проболтайтесь сами и Кумарова предупредите. Видите, какой позор получился. Хорошо, что я никому не сказала правды!

А признайтесь, Паша, ведь это Вы придумали биографию Учителя писать, а не Кумаров! Вы, я знаю. Чувствую. Он на такие идеи не способен. А Вы вполне способны, у Вас взгляд проницательный. Придумали, значит, писать биографию и подсунули эту мысль Саше. А тот обрадовался, какой он умный, и давай меня завлекать. Я и завлеклась. И вот что из этого получилось. Так что это Ваша вина, что я тут валяюсь и, если бы Вы не охраняли самого Учителя, я бы потребовала, чтобы Вы сюда явились и стали бы меня развлекать.

А, вообще, не обольщайтесь! Вы с Кумаровым — не моего романа рыцари! Я люблю интеллектуальных мужчин, мыслящих, сильных, тех, кто за собой ведет и знает, куда. Из всех наших мне больше Андрей импонирует. Я восхищаюсь его умом, талантом проповедника, знаниями, воспитанностью. Даже Учитель как-то сказал, что Андрей как брат ему, похож на его брата.

Так-то! Но уж если бы пришлось из вас двоих выбирать, то я бы выбрала… Не скажу!

Да, кстати, о брате… Затея Ваша, точнее наша, оказалась никуда не годная. Поселок Болгарский я нашла. Это жуткое захолустье, хоть и родина нашего Учителя. Да, он там родился. Отец его рыбак, утонул в семьдесят первом, мать — учительница. Так это Оксана Петровна, которая всем обеды готовит? Она и нас в редакции как-то кормила. Кумаров так неопределенно выразился: там родился Учитель, узнай про детство. А то, что мать Учителя с нами, среди нас, — ни слова. Или Вы ему не сказали? Думаю, Вы, Паша, и это знаете.

А узнала я какую-то чушь, целое собрание местных страшилкок для маленьких паршивцев, которые любят баловаться. Там, в Болгарском рыбсовхоз. Только сам этот рыбсовхоз расположен на островке, потому что там удобная гавань, пирсы и прочее, а весь поселок — на материке. На островке живут только семьи рыбаков, которые в море постоянно ходят, а остальные, администрация, грузчики, мастера корабельные — все приезжают на день на катере. Так все время и катаются — с материка на остров и обратно. У многих рыбаков свои лодки и они катером не пользуются.

История, которую я узнала — просто сюжет для фильма ужасов. Я не верю, что это все правда. Я не верю, что вообще нечто подобное могло случиться с Учителем и его мамой. Это не правда. Попытавшись разобраться, зачем люди рассказывают весь этот ужас, да еще учительницу бедную приплетают, поняла только одно: это из-за семьи погибшего отца. Их ненавидели, вот и на Оксану Петровну перенесли свою ненависть. Там семья была еще та! Дед вроде колдуна — штормы нагонял, мать умела подуть на море и вся рыба брюхом вверх до самого Туапсе всплывала. Бред сивой кобылы, тремя словами выражаясь!

Сама история такая: некая женщина посадила в свою лодку двоих своих сыновей и поплыла с ними на остров. Дело было вечером, она возвращалась после занятий в школе. В это время налетел смерч, что здесь не чудо. Я сама один уже видела: начинает все вокруг крутить — вертеть, потом столб завихряющейся пыли несется по городу, собаки воют, дети плачут, шифер с крыш летит, газеты, бумажки всякие! Потом смерч уходит в море и там пропадает. Вот такой смерч и унес лодку в море. Говорят, что если бы женщина была местная, рыбачка, она бы раньше поняла, что смерч идет. Но она была приезжая, в море почти не ходила, поэтому поперлась на лодке через проливчик и ее с детьми унесло в море.

Мальчишек было двое: одному десять лет, а другому — четыре. Дело было под вечер, да еще в день, когда все поминали погибших рыбаков. Весь рыбсовхоз пьяный валялся, и никто про Оксану не вспомнил, хотя она была женой одного из погибших рыбаков и на поминках ей самое место было. Но, я думаю, это как раз то, о чем я уже писала — неприязнь к семье мужа Оксаны. Все делали вид, будто бы просто забыли про одну из вдов.

Ну вот. А тем временем Оксану с детьми унесло очень далеко от берега и никакого спасения им не было. Говорят, что проплавали они десять дней. А когда их, все-таки, нашли (приготовься! Сейчас будет страшно!) В лодке были только Оксана и ее старший сын. Все днище, борта, одежда матери и сына были залиты кровью, а младшего мальчика не было!!! Я спросила у тетки, которая мне рассказала эти бредни: а как же они его сырого ели? А она так посмотрела на меня, будто жрать мясо, не обработанное температурными методами для жителей Болгарского обычное дело. Нет, правда! Ты пробовал есть сырое мясо? Невкусно, это раз. Ну, пусть они очень голодные были и вкус их не волновал. Но ведь его разжевать невозможно!

Слушай, чего еще узнала! Я вчера едва дописала, как пришла медсестра делать мне на ночь укол. Она спросила, что я тут пишу, не роман ли? Я рассказала, что просто приятелю пишу письмо про местные сплетни. А медсестра эта — здоровенная тетка, халат на ней трещит! Я, вроде не маленького роста, но она просто Статуя Свободы рядом со мной. И, знаешь, такая вся из себя расфуфыренная фуфырка: перекисью кудри крашены, ресницы наведены до самых бровей, губки алые. Ей, конечно, за сорок и мужа нет.

Так вот, садится эта Статуя Свободы ко мне на койку, отчего я просто скатываюсь вся на обвислой сетке под сестринский объемный зад, и спрашивает, дрожа от любопытства:

— А какие у нас тут сплетни?

Я пропищала историю про мальчика, съеденного мамой и братом в лодке. Что тут началось! Естественно, что вся палата, где я лежу все слышала, а это семь человек болтливого бабья, слушали наш разговор самым внимательным образом. Женщины от скуки просто дохли, а тут такой подарок судьбы: история про каннибалов. Оказалось, что все здесь почти свидетели и каждая лучше всех знает правду. Сначала у меня голова пошла кругом от обилия деталей, подробностей, мнений и суждений, но за ночь я все осмыслила и теперь могу внятно изложить несколько новых версий той кошмарной истории. Кстати, теперь я вижу еще меньше правды. Чем больше версий — тем меньше правды!

Версия первая: женщина и мальчики в лодке прибились к маленькому пустынному островку. Там они вышли из лодки и обнаружили, что есть здесь нечего, кроме чаек. Тогда женщина заточила палку и стала пытаться убить чайку. Она кинула палку в птицу, но попала в своего сына, который неожиданно выскочил из-за сопки. Мальчик погиб и тогда мать решила, что должна помочь выжить старшему. Она развела костер, найдя спички у себя в сумке, разрезала ребенка на куски и пожарила в качестве шашлыка.

Как только медсестра, а это именно она рассказывала, закончила травить свою байку, одна из пациенток сказала что все было не так! Она — соседка сестры военного, который нашел лодку с той учительницей. В те времена спасателей не было и пропавших в море искали пограничники. Заодно и проверяли не ломанул ли кто на ПМЖ в Стамбул. Так вот, тот пограничник рассказывал своей сестре. А та — нашей пациентке и все было не так.

Вторая версия: снова лодка. Пограничники три дня море бороздили, когда впередсмотрящий одного катера заметил лодку на волнах. Когда подошли к ней поближе и зацепили за борт багром — увидели женщину и мальчика лет десяти. Оба были без сознания. По днищу плескалась вода, потому что лодка уже давала течь. Следы крови заметил один из матросов, только когда спустился в лодку, чтобы поднять пострадавших и переложить их в носилки. Он сразу сказал об этом доктору, бывшему на катере. Тот осмотрел мать и сына, но ран не нашел. Зато обнаружил, что их одежда в некоторых местах тоже пропитана кровью. Когда женщина пришла в себя, у нее спросили где ее младший сын. Она сказала, что он упал за борт. Тогда задали следующий вопрос: откуда на вас кровь? Женщина заплакала и ответила, что на них напала акула. Она подкралась незаметно, а когда мальчик опустил ручку в море — откусила ему кисть руки. Так что, (этот вывод делала сама рассказчица) они съели тельце ребенка после того, как он умер от потери крови.

Все загалдели, услышав эту историю, а я подумала: как же это акула удовлетворилась ручкой малыша? Почему она оставила истекающую жертву в покое? Странная такая акула!

Потом в нашей палате обнаружилась племянница дочери врача скорой помощи, которая сообщила, что младший мальчик вообще упал за борт и утонул, а крови в лодке и на одежде не было.

Потом внесла свою лепту дочь двоюродного брата директора школы, в которой работала Оксана. Она заявила во всеуслышание, что дети Оксану терпеть не могли потому что она била их линейкой!

Но больше всего мне понравилось сказанное внучкой одного из рыбаков рыб совхоза: у Оксаны не было младшего сына!!!

Словом, а был ли мальчик?

Единственное, во что я могла бы поверить, так это в то, что Оксану с сыном поместили после того, что с ними случилось в психиатрическую больницу. Это вполне понятно, ведь так или иначе, но они перенесли сильный стресс, когда находились целую неделю в море, на солнце, без еды и пресной воды. Думаю, они нуждались во врачебной помощи.

В остальном, это все бредни. Кстати, городок этот приморский бреднями подобными богат до неприличия. Бабы еще болтали про секту, что у них была несколько лет назад. Тоже ужас еще тот! Представь только: когда эту секту разоблачили, нашли кучу трупов и у всех не хватало разных органов: сердца, печени, легких. Что за люди тут живут?

Надеюсь, мое письмо ты прочел не на ночь, потому что в этом случае кошмары тебе гарантированы.

Напиши мне про Учителя, пожалуйста! Я очень, очень скучаю по нему!

Пока, Паша. Передавай всем привет, только прошу тебя и заклинаю — не говори никому что я тут тебе написала, а то стыдно.

Я скоро вернусь!

Люба.»

Глава 22. Люди-кошки

— Знаешь, Пашенька, откуда все пошло-поехало? Думаю, знаешь, только никогда об этом не задумывался по-настоящему. Мы все знаем, это нам дано от предков, как генетическая память. Атавизм сознания. Только вот люди простые не хотят вспоминать, не ищут правды. Да зачем им она, когда кушать хочется, женщину хочется, телевизор хочется, денег хочется! Им некогда, они «нормально жить» хотят, «нормально отдыхать». — Учитель опустил голову и посидел так немного, будто сожалея о неразумности человеческих созданий. Седов поглядывал на него в зеркало заднего вида, боясь пропустить слово, взгляд, жест, нечто, открывающее истину. Он словно бы ждал ответа на заданный вопрос, хотя вопроса не задавал. Они ехали в город, на очередное собрание и когда Учитель начал свой рассказ, Паша удивился, потому что раньше такого не было. Впечатление, оставленное в его душе смертью и тем, что за ней скрывалось, оставалось очень сильным. Рана под лопаткой почти затянулась, беспокоил лишь зуд, возникающий временами и свидетельствующий о процессах заживления.

Учитель заговорил снова:

— Думаю, Пашенька, что ты не раз замечал противоречия возникающие между твоим мозгом и твоим телом. Думаю, что когда ты был совсем юным зверьком, твои животные инстинкты умели управлять мыслями, но с возрастом ты стал все чаще подавлять желания плоти, следуя велениям разума. Иногда ты думал об этом. Ты пытался найти ответ на простой вопрос: почему голова и сердце никогда не говорят одно и то же? И, скорее всего, ты никогда не додумывал до конца. Потому что это не легко и никто не намекал тебе в каком направлении надо двигаться в поисках истины.

Рассказчик снова умолк. Седов кинул быстрый взгляд в зеркало и увидел, что тот закрыл глаза. Еле слышный, приятный своей усмиренной мощью рокот мотора, слабый свист воздуха, разрываемого металлическим телом надежной сильной машины, отдаленный толстыми стеклами рев проносящихся по трассе встречных машин… Размеренный голос из глубин темного кожаного салона снова затмил все звуки:

— Это случилось давно, много тысяч лет назад. В далеком космосе, за пределами нашей Галактики, существовала некая цивилизация. Ее создали ловкие и сильные охотники, люди-кошки. Цивилизация была воинственной. Все свои ресурсы люди-кошки направляли на создание новых видов оружия. И это не случайно, ибо их пророк, Сивар, предупреждал их о грядущей великой битве. По словам Сивара, несколько столетий назад на планету людей-кошек приземлился инопланетный корабль с богами-воинами. Увидев пришельцев, люди-кошки собрались убить их. Они взяли свои самые острые ножи и топоры, надели самые прочные кольчуги и доспехи и вышли к космическому кораблю. Но когда боги-воины увидели армию людей-кошек, они не стали принимать бой, а рассмеялись им в лицо. Оскорбление было настолько болезненным, что люди-кошки завыли, стали рвать на себе шерсть и проклинать свою слабость. Тогда воины сказали, что они вернутся. Пусть люди-кошки учатся воевать и создадут достойное битвы оружие, тогда боги-воины снизойдут до схватки с людьми-кошками! Пришельцы сказали это и улетели в звездное небо.

И с тех пор обитатели далекой планеты стали готовиться к своей Последней битве. Они учились убивать и создавали все новые виды вооружения. Попутно люди-кошки научились и многому другому, ведь чтобы хорошо воевать надо научиться быстро передвигаться по земле, далеко запускать торпеды, подняться в воздух и даже в космос. Так раса людей-кошек стала высокоразвитой цивилизацией. Но вот беда: их планета, чьи возможности оказались истощены, больше не могла прокормить людей-кошек. Они были вынуждены покинуть ее и искать новое прибежище.

Седов наморщил нос. Пока это было лишь привычное напряжение лицевой мышцы, оно не выражало ничего конкретного, но возникло в результате целой гаммы слабых импульсов его, противоречащего телесным велениям, мозга. По мере развития сюжета, у Пашки начинало возникать ощущение, сходное с тем кислым разочарованием, которое каждый из нас испытывает в момент, когда широко разрекламированный блокбастер оказывается сопливой буффонадой с дешевыми компьютерными спецэффектами. Седов снова поглядел на Учителя, тот говорил самозабвенно прикрыв глаза. Модуляции его голоса были приятны уху, но вот смысл сказанного…

Хотя, кажется, что-то такое Паша уже слышал…

…— На Земле люди-кошки обнаружили удивительно разнообразный животный мир. На первый взгляд, планета им подходила, но лететь дальше они все равно не могли из-за отсутствия топлива и износа оборудования их космических кораблей. Люди-кошки решили остаться здесь. Однако со временем выяснилось, что биологически тела пришельцев совершенно не приспособлены к существованию в земных условиях. Сам Земной воздух был чужд их органам дыхания. Они стали гибнуть здесь. И тогда ученые пришельцев сумели найти единственный вариант ассимиляции планеты: они дали свой мозг высшим приматам Земли!

В панорамном зеркале отразился пронзительный взгляд Учителя. У Седова мелькнула мысль, что если бы он все время смотрел в ужасные глаза, полные откровенности, властности, всезнания, то смог бы поверить и в эту ненаучную фантастику и во все остальное, что скажет Учитель.

— Так и получилось, что мы все будто бы и не мы вовсе! Тело примата говорит нам: завоевывай самую здоровую самку, производи потомство, бейся за свою территорию с другими самцами, ищи пищу, а если она здесь кончилась, иди на другие территории, дай земле восстановить свои силы. Но оно никогда не подскажет нам: добывай пищи больше, чем может съесть твоя семья, хватай и насилуй женщину не ради продолжения рода, а только для куражу, убивай за чужие идеи, убивай, убивай, убивай… Люди-кошки дали нам разум и оставили в этом разуме свою не достигнутую цель: битва с богами-воинами, которые давно улетели и забыли про бедных кошек.

Седов остановил темно-зеленый вальяжный «Лексус» возле Дома пионеров. Этот красавец был пригнан специально для Учителя и тайно радовал Пашку, впервые севшего за руль машины такого класса. По его собственной настоятельной рекомендации Светоч больше не ездил со всеми вместе в «Фольксвагене», но перемены, казалось, не замечал.

Паша вышел из машины, помог Учителю, клацнул сигнализацией и устремился следом за своим подопечным в вестибюль. К Учителю выскочил сияющий счастьем созерцания Опавший Лист. У проповедника, как и обычно, было полно разных предложений и новых идей. Оба удалились в сторону зала, один размахивая руками и возбужденно рассказывая что-то, а другой — лишь рассеяно кивая. Паша навострил уши, убедился, что болтовня проповедника его не касается, и тут заметил Кумарова, стоящего, как обычно в стороне. Саша кивнул ему и подошел с просьбой:

— Слушай, Паш, я знаю, что у тебя завтра выходной, но надо кое-что отвезти в одно место. В общем, мне помощь нужна. Там бочки надо забрать с химзавода, но перевозить по одной, на легковушках. Я бы, короче, остался на месте, а ты бы посмотрел, чтобы ребята не напутали чего, ладно? Съездишь с нами?

Они пошли в зал, где уже катилась лавина аплодисментов, встречающих Учителя. Машинально отслеживая ситуацию вокруг страшного человека, Седов припоминал, где он мог слышать раньше о людях-кошках.

Назавтра пришлось выполнять обещание и тащиться на «химию», чтобы перевезти какие-то металлические бочки с «химии» в подвал дома, расположенного в самом центре Гродина. Бочки не были подписаны и любопытный Паша извелся, пока Кумаров не объяснил ему, что это всего-навсего сжиженный газ для отопления. Дом старый, его еще до химзавода строили, а живет здесь одна родственница Учителя. Для нее и стараемся.

Остаток выходного дня Пашка посвятил двум основным делам: во-первых, встрече с Витькой Калачевым, во-вторых, вдумчивому чтению письма сектантской журналистки Любы. Встреча со старым приятелем прошла немного напряженнее, чем Пашка предполагал. Щепку, пропитанную кровью, он взял, пообещав отдать ее экспертам. Но в остальном его реакция была вялой.

— Зря ты туда полез, — сказал он, глядя в сторону. — Я, конечно, понимаю, что ты это сделал из-за убийств, но поверь: толку будет мало, а неприятностей много.

Пашка насторожился, услышав в этих словах не просто стремление отделаться, а скорее желание дать дельный совет. Позже у него мелькнет воспоминание об этой минуте, но в своем решении он не раскается никогда.

Напоследок Пашка забрался на табуретку возле антресоли в кухне. Там хранились старые бумажки, которые Седов поленился выбросить при переезде. В одной из коробок он и обнаружил ксерокопированную тоненькую брошюрку с пугающим названием: «Централизованная боевая информационная система».

— Хм! — выразил Седов свое удовлетворение и принялся листать знакомые страницы.

Глава 23. Смерть бухгалтера

— Можно? — крайне вежливо поинтересовался Пашка, приоткрыв дверь и осторожно заглядывая в кабинет. — Я Седов, пришел за перерасчетом.

Полноватый лысоватый дядька, сидевший за столом спиной к окну, вздрогнул и поднял широкое мясистое лицо от бумаг, лежащих пред ним. У него на носу сидели маленькие узкие очочки для чтения, поверх которых он и глянул на посетителя настороженно и отчужденно.

— Минуточку подождите за дверью! — ответил бухгалтер низким голосом со знакомой слегка высокомерной интонацией.

Седов отступил назад в коридор и дверь за собой осторожненько прикрыл.

— Ага… — тихо заметил он, узнав этот уверенный голос. Конечно, именно его Паша слышал, стоя под окнами офиса мебельного цеха.

Он попытался прислушаться к происходящему за дверью, но мог различить только шорох бумаг. А что еще можно услышать возле кабинета бухгалтера? Нет, вот послышался звук задвигаемого ящика стола. Лысый что-то припрятал от посторонних глаз.

— Войдите! — позвал рыжего узнанный басок.

В кабинете было тихо и как-то очень уж душно. Пахло горелым, видимо нанесло с улицы в раскрытое окно. На столе, с которого исчезли все документы, лежал пузатый маленький портфель, а бухгалтер смотрел на Пашу высокомерно, как обычно смотрят на нас люди, привыкшие считать чужие большие деньги. Им кажется, что они знают о жизни все.

Пришлось напомнить о своих нуждах:

— Я Седов, за перерасчетом.

— Седов? — обладатель баска посмотрел на Пашу внимательнее. — Тот самый, что теперь Учителя охраняет? Вам пересчитать зарплату?

— Да, Кумаров сказал. Что я должен теперь больше получать и еще я должен тут где-то расписаться. А, простите, ваше имя-отчество?…

— Григорий Иванович, — буркнул бухгалтер. Паше показалось, что ему представляться неприятно. — Да, расписаться надо. Вы же официально числитесь менеджером Фонда Здоровья и Чистоты. Так что вот здесь распишитесь, что ознакомлены со своими должностными инструкциями.

Паша подошел к столу бухгалтера, взял в руки протянутый листок. Григорий Иванович переставил портфель со стола на пол. Неожиданно затрещал телефон. Григорий Иванович заметно дернулся от испуга, но вскоре совладал со своими эмоциями и поднял трубку.

— Да… Здрасьте, Кирилл Соломонович!.. — Он кинул быстрый недоверчивый взгляд на Пашу и отвернулся вместе с трубкой к окну. Седов навострил уши, чтобы услышать: — Да, все так, обналичиваем. Нет такой суммы?… Ну, вы без ножа меня режете!.. Срочно, да срочно!.. Завтра?… — Бухгалтер снова покосился на Пашку. Тот читал свою липовую должностную инструкцию и даже губами шевелил от усердия. Успокоенный Григорий Иванович решительно сказал своему собеседнику: — Значит так! Никаких завтра. Сегодня в семнадцать сорок пять я буду у вас! Всего доброго!!!

Шлепнув трубку на рычаг, бух поднял взгляд на Пашу.

— Скоро вы? — спросил он. Паша широко улыбнулся, сделал растерянное лицо и коряво подписал бумагу. Григорий Иванович это одобрил: — Так, хорошо. Вот деньги. За них расписываться не надо. До свидания!

Уходить не хотелось.

— А… — Вопросы приходилось сочинять прямо на ходу: — А вот Саша что-то про пайковые говорил. Я раньше в милиции служил, так…

— В милиции? — Григорий Иванович напрягся настолько заметно, что у Пашки сомнений не осталось никаких: бух весь на нервах, он боится. И если к мужику присмотреться, то можно разглядеть покрасневшие белки глаз, пот на лбу, тремор пальцев. Боится. А чего ему бояться? Может быть, переживает за делишки секты, а может и за свои собственные. Немного странно только, что именно сейчас испугался, ведь секта существует почти два года.

— Да, и пайковые…

— Ничего не знаю! — перебил его бух. — Скажут мне — выплачу, а не скажут — не выплачу!

Бухгалтерию пришлось покинуть. Выйдя из кабинета, Седов неторопливо прошелся по белому длинному коридору, осматривая стены и углы в поисках признаков сигнализации. Провод он быстро заприметил под потолком, отследил распределительный щиток, откуда тот тянулся и, оглядевшись, приоткрыл дверцу. Сигнализация была простейшая, когда она срабатывала, сигнал передавался в ближайшее отделение милиции или офис вневедомственной охраны. Точно, вневедомственной охраны — вон их наклейка прилеплена! У этой простейшей сигнализации только один недостаток — она может лишь беспомощно дребезжать, пока не прибудут люди в форме, а на это минут пятнадцать надо. Так что, если не собираешься возиться с сейфом или выносить оргтехнику, то вполне успеть можешь.

Поздно вечером Седов вышел из дома, одетый в черные джинсы и черную майку. На лоб он надвинул бейсболку, тоже черную. Оружия с собой брать не стал, хотя теперь у него был личный ПМ, любовно выбранный им из арсеналов спортивной базы «Стрелок».

Бухгалтерия помещалась в невзрачном пятиэтажном здании. Когда-то давно, в былинные времена, здесь располагался НИИ каких-то алхимических исследований, но после тех самых событий НИИ отмер, а помещения его стали сдаваться в аренду маленьким конторкам и фирмочкам. Видимо, секта к своей деятельности внимание привлекать не хотела: никаких вывесок, ничего, указывающего на истинных хозяев нескольких кабинетов на втором этаже. В вестибюле первого этажа горел слабый свет. За стеклянными окнами явно существовала ночная старушка с инструкцией звонить в милицию при любой попытке проникновения на доверенные территории.

Окна бухгалтерии, слава Чистоте, располагались со стороны двора. Вычислив в уме нужное окно, Седов взобрался на дерево, росшее на газоне на углу и стал осторожненько перебираться на широкий карниз под окнами. На его счастье архитектор, придумавший здание НИИ, решил скромно украсить фасад и снабдил весь ряд окон бетонным архитектурным излишеством наподобие узкой ступеньки. Седов, развернув бейсболку козырьком назад, начал медленно продвигаться к нужному окну, цепляясь руками за хрупкую ступеньку и упираясь носками кроссовок в маленькую ложбинку, продолжающую линию карниза между окнами. Несколько раз бетон осыпался в пальцах, а один раз Пашка едва успел перехватить руку, как кусок цемента отломился и полетел в кусты на газоне внизу. Под ногами облицовка здания тоже опасно осыпалась, но окно бухгалтерии все же было взято. Паше показалось, что там, за стеклом, находится какой-то источник света. Что-то, напоминающее неподвижный фонарь, лежащий на полу. Больше ничего за окном видно не было. Пашка стал аккуратненько присматриваться, пока не заметил в слабом луче света от фонаря, на самом деле лежащего на полу, ладонь человека. Ладонь была полна красным…

Паша продвинулся вдоль стекла, чтобы получше рассмотреть комнату, и нечаянно ткнулся носом в створку окна. Она поддалась под его нажимом с тоскливым скрипом, кстати озвучившим открывшийся натюрморт. Пашка распахнул створку, присел на карниз, спустил ноги внутрь помещения и плавно стек в кабинет.

Прежде всего, он опустился на колени возле лежащего человека. Это был бухгалтер, и он был мертв. Второй факт в подтверждениях не нуждался, но вот первое утверждение еще надо было доказать, поскольку голова и лицо трупа были залиты кровью. Ран было несколько, наносились они беспорядочно и покрывали всю голову — от затылка до лба. Значит, били пока человек стоял или сидел. Кажется, бухгалтер выпал на пол из своего кресла за столом. А чем же его били? Орудия убийства поблизости не было. Обходя разбросанные по полу бумаги, чтобы не оставить на их гладкой белой поверхности следов своих кроссовок, Паша прошел к двери и проверил ее. Она была не заперта.

Интересно, что пропало? Кажется, пропал кейс, он был под столом, а сейчас его там нет. Но что еще — неизвестно. Повертевшись по сторонам, Седов обнаружил кое-что интересное. В углу возле окна стоял небольшой эмалированный таз, расписанный маргаритками. Изнутри он был основательно закопчен, но пуст, а рядом валялись спички. А что он жег и куда девал пепел? Да, ведь горелым пахло, еще днем, когда Паша днем приходил. И окно было открыто…

— Григорий Иванович! — От неожиданности Седов чуть не заорал. Вот же паразитка эта дежурная бабка! Ходит по коридору в мягоньких тапочках — ни черта ее не слышно! Дверь в кабинет приоткрылась и за ней прорисовался темный силуэт, маленький и бесформенный от нескольких шерстяных кофт, надетых одна на другую. — Григорий Иванович, вы тут? А то я смотрю — ключик-то не сдан. Думаю, пойду, посмо… А-а-а!!! — Бабуля увидела того, к кому обращалась, во всей красе.

Седов замер на корточках, мечтая, чтобы с перепугу охранница выбежала в коридор и поголосила немного там, а потом бы делала, что ей в голову взбредет. Ему бы двух минут хватило, чтобы незамеченным удрать через окно, однако, бабуля, причитавшая во все горло, мужественно шагнула к трупу, а по дороге щелкнула выключателем. Лампа дневного освещения раскочегарилась не сразу. В мигающих вспышках голубоватого света доблестная дежурная увидела метнувшуюся к окну черную мужскую фигуру, но не успела даже испугаться, как мужчина вскочил на подоконник и спрыгнул вниз.

— Ой! — вскрикнула она. — Убийца! Скажи же ты…

В этот миг Паша лежал в кустах под окнами, соображая, все ли кости целы. Он попытался нащупать опору, чтобы встать и его пальцы машинально схватили толстую, но маленькую пачку бумаги. В квадрате света, падавшего из окна, Седов разглядел, что это обгорелый корешок толстой тетради. Он был шириной с ладонь и на нем можно было разобрать почти по половине строки текста, написанного от руки.

На светлом квадрате возникли очертания головы охранницы, это означало, что валяться больше нельзя. Рванувшись вверх всем своим недавно натренированным телом, Паша выскочил из цепких объятий кустарника и побежал вдоль здания прочь, сжимая в руках свою обгорелую находку.

Седов занялся остатками тетради как только вошел в свою квартиру, полагая, что здесь он найдет разгадку смерти бухгалтера Григория Ивановича. На кусочках бумаги были фамилии, цифры и непонятные обозначения, возле каждой фамилии свои, и записанные от руки, например: «Кроликова И.М. — 21.02 2004, 1, 600» или «Сазонов А.П. — Насл. ФЧ, 2, 800, 30.03. 2004». Где-то в середине тетрадки Паша нашел запись: «Ожегова С.И. — 04.04.2004, 3, 150000».

Веснушки на Пашкином носу заметно побелели, трясущимися руками он набрал номер телефона тетки, рассчитывая на то, что уж ночью она никуда из квартиры уйти не может, и услышал сердитый и хрипловатый спросони мужской голос:

— Какого хрена?!

Седов изобразил смущение:

— Простите, мне Славяна Ивановна нужна! Я ее племянник из деревни. У нас тут бабушка умерла…

— Кто-кто тебе, мудак, нужен в час ночи?! Да пошел ты!..

— А вы давно в этой квартире живете?

Мужик ответил, видимо, машинально:

— А с мая! — И бросил трубку.

Пашка уселся на пол и достал сигареты. Славяна для него была последним родным человеком на Земле.

Просидев так с минуту, Седов заставил себя очнуться, устало поднялся, поплелся на кухню и там закурил. Что же, зато теперь он знает ключ к этим шифрованным записям!

Глава 24. Вожак человеческой стаи

Собрание закончилось всего с час назад. Седов сидел перед дверью гримерки, ожидая появления Учителя. Наконец, Светоч вышел, как всегда погруженный в темные глубины своего сознания, с рассеянным взглядом, с легкой, чуть печальной улыбкой на губах. Седов молча встал, почтительно пропустил Учителя вперед по коридору и двинулся следом, разглядывая седеющий его затылок, мощную шею и сутулые плечи. После своей «смерти» Паша пережил странное состояние восхищения этим человеком, но теперь дурман рассеялся, оставив после себя лишь немного удивления в виде мутноватого осадка.

Вчера он нашел время встретиться с отцом Сергием. Особой необходимости в этой встрече не было, но Седову нужно было поговорить с кем-нибудь доверенным, чтобы собрать собственные мысли в кучу. Он просто должен был проговорить свои догадки вслух.

— Наш город поражен раковой опухолью, — сказал Пашка священнику. Отец Сергий снова привел Седова в тенистый сад, где слышались голоса детей и зеленые ветви яблонь ласково благословляли каждого, кто проходил под деревьями по узким, заросшим высокой травой, тропинкам. Они сели на крашенную низенькую лавку без спинки. Собеседник поднял на Пашу внимательный и полный беспокойства взгляд.

— Я только хочу попросить тебя, Паша… — начал было он, но Седов, увлеченный своими мыслями, не услышал этих слов.

— Вчера я нашел тело сектантского бухгалтера, — решительно говорил он. — Перед смертью он жег свои записи, но я обнаружил кое-какие обрывки. Они убили мою тетку. Из-за квартиры. И еще человек двадцать, а то и больше, одиноких стариков. Я думаю, что люди, указанные в списке, одинокие старики по аналогии с теткой Славой. Но есть и еще нестарые одинокие люди, чья смерть никого не удивит: опустившиеся алкоголики, одинокие женщины без родных и близких. И никого в Гродине уже не насторожит, если бедолаги эти завещают свое жилье какому-нибудь фонду с гуманным названием. Смерть восьмидесятилетнего дедушки тоже не чудо, даже если еще вчера он был здоров как космонавт. Выбирались дедули-бабули из тех, о ком родные дети предпочли подзабыть до времени получения наследства. К этим старикам приходили ласковые такие девочки-мальчики. Они ухаживали за пожилыми людьми, а главное, разговаривали с ними. Пожилым людям больше всего не хватает именно внимания, интереса к прожитым ими годам, к их болячкам, к их обидам, к их мыслям. В благодарность за полученное внимание, иногда из свойственной старикам детской мстительности к бросившим их детям, облагодетельствованные дедушки и бабушки завещали свои жилища милым мальчикам-девочкам. Есть и другой вариант: старики беспомощны и одиноки, выкрасть у них все документы довольно легко. Потом надо оформить все бумажки и подделать подпись. После оформления документов… Вы понимаете, после этого владельцы квартир долго не жили. Думаю, что не ошибусь, предположив, что для подстраховки ситуации выдачей свидетельства о смерти и оформлением наследства занимались люди, давно сектой обработанные. Кстати, тетка моя, судя по записям, умерла в апреле, но в ее квартире уже живут новые жильцы, а чтобы вступить в права наследования нужно полгода. Следовательно, свидетельство о смерти выдано задним числом и это можно доказать.

Есть и вещи пострашнее. Учитель наш имеет вкусы в еде весьма нетрадиционные и даже пугающие. Я недаром спрашивал у вас про жертвоприношения сектантов. Дело в том, что я собственными глазами видел тело убитой ими женщины. У нее было вырвано сердце. А недавно я узнал, что несколько лет назад, в одном приморском городке была разоблачена сатанистская секта и найдены останки принесенных в жертву людей. У каждой жертвы был вырезан какой-нибудь орган. Вряд ли для пересадки. А Светоч наш из тех мест родом. Найти бы, где он трупы прячет!

— И у него странные бредни, — задумчиво продолжил Паша, не заметив робкой попытки отца Сергия вступить в разговор. — Болтает про внеземной разум, про людей-кошек. А я вспомнил, что слышал это и раньше, точнее сказать, читал в приложении к одной компьютерной игре. Увлекался когда-то этим барахлом, даже не думал, что в жизни пригодится. Вот только где наш дорогой Учитель компьютерные игры видел? У него дома и машины-то нет. Может, я и зря так много значения этому придаю, но все же мне мерещится, что тут есть какая-то дверца потайная. Вот, что я узнал за последнее время. Ну, пойду, — сказал Седов, поднимаясь с лавочки. Он проговорил вслух все что хотел и теперь спешил назад, в секту. — Боюсь, начнут искать меня. Спасибо, что выслушали.

Отец Сергий тоже встал. Он взял Пашкину руку, кожа на которой навеки осталась покрыта следами глубоких ожогов, и, наконец, смог высказаться:

— Ты прав, друг мой, это раковая опухоль. Люди верят во что угодно, если им пообещать материальные блага. Но что говорить о пастве, когда и пастыри поражены недугом…

Седов удивленно приподнял свои рыжие брови:

— Вы о чем? Неужели и попы в секту кинулись?

— Есть у меня такие подозрения. — Отец Сергий отвел глаза. Потом тихо попросил: — Ты осторожнее, Павел. Прошу тебя!

— А чего осторожничать! — Пашка улыбнулся с самым легкомысленным видом: — Меня уже один раз убили. Правда, потом оживили, но воспоминания самые странные. Вроде бы в раю побывал. Сомнения вызывает только одно: а есть ли этот самый рай? — Заметив вопрос, выраженный на лице собеседника, Седов поспешил объяснить: — В общем, попал я в отряд, в котором у них состоят настоящие зомби, оживленные мертвецы. И все эти ребята вспоминают тот свет как наивысшее счастье в своей жизни!

— Как интересно, — заметил священник. — Напоминает древнюю секту асассинов, идеальных воинов-убийц, преданных своему предводителю. Они якобы умирали, на том свете видели чудесные райские сады и прекрасных гурий, а потом оживали и смерти больше не боялись. Наоборот, стремились погибнуть по велению своего руководителя, чтобы снова попасть в рай. На самом деле предводитель их, Старец с горы, как его называли, кормил своих убийц гашишем, поэтому их еще называли «гашишинами».

Рассказ священника показался Пашке очень к месту.

— Стало быть, идея не новая и меня просто напичкали наркотиком. Хотя, ножевая рана на спине как настоящая! Болит, зудит, к дождю ноет. Видимо, всего-навсего надрез, зашитый хирургическим способом. Вот только интересно, к чему наших зомби готовят? Пока они ни черта не делают, а только тренируются.

— Будь осторожнее, Паша, — повторил священник.

Они вышли из сада, притворив за собой маленькую деревянную калитку.

…В «Лексусе» Учитель снова разомкнул уста и заговорил. На этот раз Седов слушал его, не пытаясь услышать нечто необыкновенное и значительное, но со вниманием. Учитель вспоминал прошедшее собрание, на котором сектанты просто бесновались при виде своего Светоча. В зале творилось нечто невообразимое: люди выкрикивали приветствия, тянули руки к Учителю, девушки штабелями валились в обморок, а мужчины почти рыдали над каждым его словом.

— Видишь, Павлуша, как люди меня любят! За мной пойдут в огонь и в воду. Знают, что я существо сильнейшее, вожак стаи по имени Человечество. Это не умом они понимают, а своими инстинктами! Чуют, что инопланетного, разумного, во мне меньше, а вот звериного, земного, неизмеримо больше, чем в каждом из них. Да, это так. Всегда так было. Я из рода такого, особого. У меня все предки по мужской линии были сверхзвери. Они предчувствовали землетрясения, выли на полную луну, рвали зубами сырое мясо и никогда не доверяли своему разуму. Вот ты знаешь, почему люди любят выпить? Они хотят затуманить свой мозг, это инопланетное, иноролное, что в нас посадили люди-кошки. Алкоголь помогает нам немного приблизиться к своему первобытному состоянию, стать просто животными, нормальными зверями, которыми мы были. Мне алкоголь совсем ни к чему, я и так мозг мало слушаю. Вот и женщины на разум свой меньше полагаются и от этого они совершеннее нас, мужчин. Я женщин люблю за то, что чистоты в них больше. Мозг наш — несовершенный инструмент. Он должен надеяться на органы чувств, чтобы узнать об окружающем мире хоть что-нибудь. Слепец никогда не увидит, что закат красный и предвещает краснота эта страшный шторм. Глухой никогда не услышит рев волн, настигающих его. Без обоняния ты не поймешь, что в подвале твоего дома разгорается пожар. Другое дело, интуиция! Она спасет твою шкуру, даже если органы чувств не предвидят опасности. Она вытащит тебя из глухого леса, в море подскажет дорогу к берегу, распознает твоего врага только по его дыханию. Моя интуиция фантастична. Я питаю ее свежим мясом, кровью, страхом жертвы перед смертью. Ты поймешь меня, как Сашенька понял, хоть и не может он быть таким как я. Поймешь, как брат меня понимает и всегда дает мне мясо. Я точно знаю, что я чуткий зверь, я вожак, я сильнейший.

Он говорил спокойно, без апломба и позерства, пожалуй, даже немного устало и небрежно. Седов сжал мягкую кожу на рулевом колесе, ощущая прохладную струйку пота, сбегавшую вдоль позвоночной ложбины. Он понял, что сейчас услышал признание. На память пришло очень отдаленное воспоминание: подвыпивший Кумаров сидит за столиком в «Бригантине», он угощает Пашку вяленой рыбой и говорит, что от мяса его воротит. Главный зомби кормил своего повелителя человечиной, вот почему теперь мясо видеть не может.

И Кумаров никогда не ест в Башне Ужаса.

Хваленая Учителем интуиция подкинула несовершенному мозгу Седова догадку, вызвавшую приступ легкой тошноты. Приехав на место, он дождался когда Учитель и Оксана Петровна погасят свет в своих спальнях, спустился в кухню, подошел к холодильнику и открыл белую дверцу.

Холодильник был огромный, морозильная камера занимала почти половину всей полезной площади и располагалась внизу. Паша выдвинул пластиковую коробку, заглянул внутрь. В коробке были сложены небольшие пакеты с замороженными кусками мяса. Порывшись в них, Седов достал нижний, в котором лежало что-то синеватое, длинное и вполне узнаваемое. Он вытряхнул этот предмет из пакета на пол. Это оказалось женское плечо, отрубленное по плечевому и локтевому суставам. Новый приступ тошноты был сильнее предыдущего, а когда взгляд Пашки упал на пакет с домашними пельменями, он вскочил на ноги и бросился к окну. Едва Паша успел открыть створку, как его стошнило. Обессиленный, он стек на пол и закрыл лицо руками. Теперь Седов знал абсолютно точно: она была вкусная, эта девушка со светлыми волосами!

А когда Пашка отнял ладони от мокрого лица, его глаза встретились с единственным черным и глубоким глазом, чей смертоносный взгляд упирался в воображаемую точку между Пашкиными бровями.

— Привет, — сказал тот, кто держал в руках пистолет. Все это было очень некстати.

Глава 25. Клянусь погонами!

— Ты только не делай резких движений, и мы поладим! — предупредил Андрей, сектантский проповедник с индейским именем Опавший Лист. Имя это должно было напоминать о бренности всего земного, но ничего такого сам Андрей помнить не желал. Как выяснилось чуть позже, планы у него были самые шкурные.

Седов резких движений делать и не собирался. Он лишь чуть схитрил, намеренно непроизвольным жестом потянувшись к кобуре подмышкой.

— У тебя там оружие? — спросил Андрей.

Пашка молча и покорно кивнул, продолжая сидеть на полу.

— Отстегни вместе с кобурой и дай мне!

Подчиняясь команде, Седов полез под пиджак.

Он спокойно достал кобуру, показал ее Андрею, а когда тот удовлетворенно кивнул, резко швырнул ее, целясь в пистолет противника. Не успели два Макарыча приземлиться, как рыжий прыгнул вперед, чтобы вцепиться проповеднику в горло. Андрей захрипел и, не выдержав веса нападавшего, рухнул на кафель, Пашка плюхнулся ему на грудь и прижал плечи проповедника коленями, не отпуская из своих цепких пальцев беззащитную шею. Все-таки, не зря он на сектантской базе потел!

— Они про меня знают? — прошипел Седов, немного ослабляя хватку.

— Не…

Опавший Лист оставил всяческие попытки высвободиться. Теперь он просто лежал и ждал дальнейших вопросов.

— Ты давно следишь за мной?

— Все время… Я узнал тебя сразу. Ты тот рыжий пьяница, что Вероника окручивала.

— Вы с ней были партнерами?

— Да… Про тебя она говорила, что ради твоей квартиры старается. Дескать, одинокий алкоголик, легко обработать. А в итоге сюда тебя привела! Отпусти меня, а то я задохнусь!

— Не дергайся, — посоветовал Пашка миролюбиво. Он немного успокоился, узнав, что проповедник здесь один. — Это она в холодильнике?

Андрей скосил глаза на разбросанные по полу пакеты с мясом.

— Да… Ты ведь в милиции работал, так? И сейчас для них работаешь, я знаю. Следил за тобой. Мы ведь все на мушке? Я как раз пришел об этом поговорить! Хочу стать свидетелем…

— А пистолет, на кой черт, мне в морду совал?

— Это только чтобы ты сразу меня не убил, как бухгалтера. Вам, ментам, все можно!

Седов еще ослабил хватку.

— Значит так, — решил он, — сейчас я тебя отпускаю, забираю оружие и вывожу в лес на расстрел…

Глаза Андрея полезли на лоб. Пашка ядовито усмехнулся:

— А ты и вправду думаешь, что я вашего Григория Ивановича прикончил! Ну, я даю! Ты только имей в виду, что коли я бы за него взялся, то крови было бы меньше, а смерть легче. Бухгалтера долго и нудно били по голове, пока тот не преставился. И убил его кто-то случайный, из-за денег. Теперь собери пакеты и сложи в холодильник. Мы здесь говорить не можем.

Местом для разговора Седов назначил Учительский «Лексус». Андрей влез в машину с самым обреченным видом: разговор с этим хитрым рыжим парнем, фальшивым алкоголиком и фальшивым сектантом в мечтах представлялся ему иначе. Впрочем, в глубине души он не унывал: сейчас они будут говорить, а разговоры — это то, чем проповедник и зарабатывал себе на жизнь в последнее время. И у него неплохо получалось!

— Я, вообще-то, парень простой, — начал Опавший Лист осторожно. — У меня мама, папа, люди тяжело пьющие. «Портвейн». Знаешь такое? А по ночам они еще любили делать мне братиков и сестренок. Я-то старший был, мне их нянчить доводилось. Знаешь, как мальчишке побегать хочется?! Эх, детство мое загубленное!

Седов демонстративно зевнул. Сейчас проповедник совсем не напоминал того уверенного в себе, убедительного, велеречивого мужчину, каким он выглядел на собраниях. Изменилась не только осанка, лексика, но даже тембр голоса.

«Да уж, — подумал Пашка, — талантище! Можно только пожалеть, что так мало видел их в паре с Никой. Это же лучше любого театра!»

Отследив зевотную реакцию слушателя на свой проникновенный монолог, Андрей незаметно вздохнул и лирики поубавил:

— Впрочем, было это давно и не правда. От родственников я сбежал еще в четырнадцать лет. Стал жить в Гродине, пристроился в интернат для спортивно одаренных детей. Сам-то я ни черта не одарен, но меня взяли потому что я из многодетной семьи. Так как особых перспектив учителя во мне не видели, то времени свободного у меня было навалом. Стал по городу шаблаться, нашел себе приятелей веселых. У меня-то денег не было. Откуда им взяться, а хотелось в кино сходить и девочку мороженым угостить. Мне старшие подсказали, как можно заработать: надо научиться в форточки лазить, чтобы двери опытным ворам открывать. Сначала я очень боялся, но потом стал даже кайф от этого ловить. Меня ни разу не поймали, и я был в цене среди домушников. Позже, когда я вырос и в форточки уже залазить не мог, стал вышибалой в одной пивнушке работать. Меня нанял местный пахан, потому что у меня были отличные воровские рекомендации. Тот же самый пахан научил меня наркотой торговать, а когда его накрыли, я взял все на себя и сел за него. Так надо было. А когда вышел пахана моего уже давно ножом пырнули и закопали, а я оказался не у дел. Зато у меня было немного бабла скоплено — мне же за ходку причиталось! И я стал мошенничать. На рынке организовывал всякие беспроигрышные лотереи, продавал дачникам элитные семена плодоносных культур (в основном это были семена подорожника, который рос на всех обочинах), в общем, всякие мелочи. А потом меня встретила Вероника. До сих пор не знаю, как она меня вычислила.

— Рыбак рыбака видит издалека, — проворчал Павел.

— Мы с ней стали работать в паре. Вместе брались за любые крупные дела, а когда я узнал, какая у Ники крыша, совсем обнаглел. Секта может покрыть все что угодно! Здесь все схвачено, самые верхи — администрация области, химзавод, крупный бизнес!

— Интересно, — перебил его Седов, — а среди сектантов особо значимых персон не видно. Они же на собрания не ходят!

Опавший Лист пожал плечами:

— Конечно. Зачем таким людям весь этот плебс и бредни про Чистоту! Они на другие наживки клюнули. Специально для этих надутых нуворишей Учитель и придумал Рыцарский Орден и культ богини Кали. Сначала он Орден изобрел, только для мужчин. Но оказалось, что женщины не менее влиятельны и их тоже необходимо организовать. Тогда Ника придумала этот культ Кали. Где-то вычитала про него и здесь организовала. Сработало на все сто! Люди-то как рассуждают: раз у меня есть деньги или я сделал хорошую карьеру, значит, я особенный, неповторимый, замечательный и весь из себя элитный. Думаю, к этой мысли их приводят все те вещи, которые они могут себе позволить: высококлассная тачка, костюм от Гуччи, золотая зажигалка, навороченный мобильник, квартира в центре города и прочее и прочее, вопящее: «Я не для всех, я только для элиты!». А какая там, на фиг элита?! Аристократы из Малых Грязнушек! Граф де Местная Помойка. Смешно, ей-богу. Знаешь, я на них насмотрелся — обычные вонючие козлы. Они понятия не имеют, что настоящее элитное удовольствие — это водить их за нос. Все эти рыцари, все эти богини Кали были у нас под лапой так что и пикнуть бы не посмели. Если Учителю надо было срочно пробить лицензию на торговлю водкой или дело о банкротстве в суде выиграть — мы лишь намекали тому, от кого решение вопроса зависело в наибольшей мере, и — вуаля!

— А кабы честный кто попался? — полюбопытствовал Пашка. Рассказ, а точнее свидетельские показания, потому что Опавший Лист демонстрировал товар лицом, его заинтересовали очень. То, о чем он только догадывался, оказалось реальностью.

Вопрос Андрея немного насмешил:

— Честный? Ха! Да они все честные, других там нет. Ты же не забывай, что если наверх выбился и можешь чем-то быть другим козлам полезным, то тут другое понятие действует: рука руку моет. Бывало только, попадались упрямые козлы. Вот с такими приходилось действовать в два этапа: сначала им показывали фотографии, а потом предлагали оказать нам нужную услугу в обмен на негативы.

— И чего в этих пленках ценного было?

— Да ничего, — криво усмехнулся Андрей. — Мы просто немного повеселились, когда изобретали ритуал приема в рыцари. Наняли одного педрилу и он, прости за откровенность, имел всех этих элитных аристократов в жопу! Это я его нашел, он со мной срок мотал за хулиганство. Я-то его не боялся, меня пахан, за которого я сидел, с воли прикрывал. Но, вообще, педрила наш это дело любит. И что забавно, никто из этих гребаных рыцарей не завопил и не отказался, все перетерпели. Раз надо штаны спустить, чтобы еще элитнее стать — они спустят. Ой, хохма! Мы ржали каждый раз, когда снимки делали, до колик!

— А женщины?

— А баб Ника обрабатывала. Она не любила людей унижать. Просто выбрала мальчишек из Училища культуры и те ее телушек культурно обихаживали. Ну, тоже на пленку все фиксировалось. Хорошее порно получалось.

— Ясно, — сказал Паша. — Ну, а народу вы сколько погубили? Я имею в виду тех, кто в бухгалтерской книге записан был и тех, кого, как Нику, скормили своему Светочу.

Андрей заметно посерьезнел:

— Ты, Павел Петрович, понял ведь уже, что я в милиции ни слова не скажу, если буду проходить как соучастник всего этого? Мне тюрьма на хрен не обломилась! А ты помочь мне можешь. И тебе это выгодно. Получишь повышение, карьерный толчок.

— Гм, — кашлянул Пашка, вроде бы соглашаясь с проповедником. — Ты говори, говори.

— Но ты обещаешь?

— Клянусь своими погонами, — серьезно уверил его Седов и добавил про себя: «Которых давно уже нет!».

Проповеднику говорить явно не хотелось. Он помолчал немного, попросил сигарету, закурил и только тогда сказал:

— Это правда. — Каждое слово будто застревало у него в горле. — Все люди, что у бухгалтера были в тетради записаны, оставили завещание в пользу Фонда Чистоты. Их уже нет в живых. Но занимались этим другие люди. Я отдельно с ними работал. Это были просто марионетки, которых мы использовали. Они из доброты ухаживали за стариками, покупали им лекарства, готовили еду, стирали, убирали для них. И попутно узнавали есть ли у человека родственники, кто наследник квартиры. Если все срасталось выгодным для нас образом — я выдавал им один препарат, вместе с витаминами или валидолом. Этот препарат постепенно убивал стариков. Мне его Учитель давал. — Андрей схватил Седова за рукав пиджака и прорыдал, немного переигрывая: — Но ты обещал, что я за это сидеть не буду?!

Вырываясь из отчаянно цепких пальцев, Пашка лишь поражался про себя — неужели этот идиот верит, что ему позволят гулять на свободе? Господи, да он людей пачками на тот свет отправлял! Но чтобы немного сбить накал страстей, Пашка задал вопрос:

— И что, всегда гладко все сходило?

Опавший Лист выпустил рукав пиджака.

— Ну, с причинами смерти гладко сходило, а с наследниками по-разному. Для этого у нас были юристы, которые мало правды знали, но денег получали нормально. Судились, рядились, бывало, что и проигрывали дело.

— А Учителю вы сколько человек скормили?

— А вот этого я и не знаю. Я же не с основания организации был! При мне только Нику… Потому что я уже был в ближнем кругу и Учителю нравился. И, честное слово, я пытался за нее заступиться! — Он снова уцепился за Пашкин рукав. Это прикосновение, будто попытка напомнить об обещании, вызывало брезгливое омерзение. Андрей этого не заметил, он продолжал свою исповедь: — Только Учитель уже решил. Не знаю, почему. Мне не сказали. А убил ее Кумаров. Мы вошли в подвал, она уже знала, что будет, и кричала ужасно, вырывалась, просила не убивать. Но Кумаров ее держал крепко, потом привязал за руку, а когда она поняла, что все, конец, то перестала орать. Кумаров к ней подошел с ножом в руках, взял за плечо, отвел руку с ножом. Она тогда только на Учителя посмотрела и рассказала анекдот. Видно, это у нее от стресса, она же все время анекдоты порола. Смешно, не смешно, ей по фигу! Болтает, как не в себе.

Сцена, описанная проповедником, появилась перед глазами. Пашка не просто видел каждого из участников казни, но даже слышал каждый голос, понимал чувства каждого. Опавший Лист врет, понял он. Это не важно сейчас, но он врет, что заступался за Нику. Она была сильной молодой женщиной, и одному Кумарову вряд ли удалось бы удержать и привязать ее. Этот мерзавец держал Нику, вот что он делал в ту ночь. Чтобы стряхнуть наваждение, Павел на секунду крепко закрыл глаза и наморщил нос. Видение пропало, но осталось впечатление ужаса и отвращения, которое всегда возникает в сердце при виде расправы над беззащитным.

— Какой анекдот? — хрипловато спросил Седов, отворачиваясь к окну, в темноту. — Какой анекдот рассказала Ника?

Ответ он получил не сразу, потому что Опавший Лист вспоминал. И как можно забыть такое?

— А… Ну… Этот, вроде, про бабу, которую бог не узнал. Там бабе операцию делали, и она уже думала, что умрет, но ей привиделся бог, и он сказал, что она выживет. Тогда баба эта, кроме нужной операции, еще сделала пластические — на морду, на жопу, на грудь. Ходит себе довольная, знает, что жить будет еще долго и красивая притом. И вдруг ее сбивает машина, она помирает, попадает к богу и говорит ему: «Ты же обещал, что жить я буду долго!», а бог ей и говорит: «Прости, дорогая, не узнал тебя!»

— А Ника делала пластическую операцию? — Неизвестно отчего, но Пашке показалось, что последний анекдот, который человек рассказывает перед смертью, не может быть просто смешной историей, выбранной наобум. Что же она хотела этим анекдотом сказать?

— Откуда я знаю! — слегка возмутился Андрей, — я с ней не спал, близко не разглядывал. Это ты…

Взгляд Седова стал холоднее стали. Развязность проповедника улетучилось, как только он напоролся на этот долгий ледяной взгляд.

— Ты это… не расстраивайся очень, — почти робко произнес он. — У вас с ней там было… Я понимаю, она красотка была. Но уже не воротишь! — Он помолчал и, вернувшись к своим мыслям, заговорил снова с особой, мечтательной интонацией: — А какая организация все-таки, ё-моё! Ты только прикинь, Павел Петрович, ведь все схвачено, все работает на этого сонного людоеда, как маслом смазанное! И если бы он не был таким ублюдком, то жил бы себе припеваючи, только денежки бы качал. Нет, круто он организацию смастерил, круто. Вот только спятил совсем. Так что, как его арестуют, вся эта система без головы останется. А все налажено, все работает! А теперь он собственными руками все рушит…

— Что рушит? — Паше показалось, что он услышал какую-то новую нотку в тоне своего свидетеля. Он намекает на что-то или померещилось? Нет, не померещилось. Андрей поднял на Пашку вопрошающий и ироничный взгляд.

— Ты сам знаешь, — осторожно ответил он. — Ты же недаром тут несколько месяцев крутился! Кабы не это, так я лучше бы смылся подобру-поздорову, пока на нары не загремел. Ну, а раз такое дело, то я, вот, людей от смерти спасаю, содействую! Ведь органы за нас взялись, потому что прослышали, что конец света готовится!

Конец света? Ничего такого Седов не знал. Вот вам и приближенный к Учителю человек! Вот вам и друг сектантского десятника! Свой вопрос он задал совершенно спокойно, будто просто проверял свои сведения:

— И как это будет?

— Ну, обыкновенно, — Опавший Лист пожал плечами. — Как обычно у сектантов это бывает. Запрутся в Доме пионеров, запоют свои псалмы. Потом бензином польются и подожгут все к едрене фене! Эх, какая организация гибнет! — снова вздохнул он о своем.

— Дерьмо эта твоя организация! — неожиданно зло рявкнул Пашка всердцах. — Людей убивать нельзя.

На этот раз Опавший Лист мало его испугался. Он только улыбнулся иронично и немного свысока, прищурил умные глаза профессионального виртуозного лжеца и сказал:

— Но организация не только убивала! Посмотри вокруг, узколобый ты ментяра! Город процветает, люди богатеют, деньги зарабатывают, живут лучше, счастливы. Ты видел, сколько машин новых дорогих по улицам катит? Ты видел, какие чистые эти улицы? Новые дороги? А колхоз как мы поняли, продуктами город снабжаем! Это организация сделала, без нее тут бы болото было. А сколько алкашей мы вылечили? Просто к делу их пристроили и мужики пить перестали, их жены нам пятки целовать готовы! А старики, — тут Андрей понизил голос, — а старики просто уступили место под солнцем молодым и сильным. Вот и все! Кому хорошо было, пока эти развалины землю топтали? И кто о них плачет? Не надо на меня волком смотреть, я прав. Ты сам это знаешь. Вспомни лучше, как наши деды жили при коммунизме! Они все тоже были в секте, разве не так? Вспомни, как от своих родителей-кулаков отказывались, как честных людей сотнями расстреливали, как во время войны грудью на амбразуры бросались. Как пахали на партийную элиту, жрущую с золота, живущую в раю на земле! Да здесь же, в Гродине, пока завод строили, сколько народу здоровье потеряло? А на производстве, где химией дышали и потом уродов рожали?… И все это во имя светлого будущего, ради новой жизни, ради счастья всех людей на земле. Ты же слышишь, что эти слова ничем не отличаются от слов, которые мы говорим о чистоте и прочем. Только наши люди процветают, а не живут впроголодь!

Паша театрально зааплодировал:

— Браво! Браво, малоуважаемый господин проповедник! Боюсь только, это была ваша последняя проповедь!

— Посмотрим… — пробормотал Опавший Лист.

Глава 26.

На следующее утро проповедник давал показания в кабинете Калачева. Седов скромненько сидел у стены за спиной Опавшего Листа, слушая его продуманную версию деятельности секты и ее организатора. Ему все нравилось, все снова шло согласно плану. Андрей почти слово в слово повторил то, что говорил ночью: да, есть организация, да действует путем мошенничества, шантажа и запудривания мозгов. Да, совершались махинации с квартирами. Да, владельцы квартир умирали после неоднократного приема лекарственного средства, которое давали им сектанты. Да, все имена, фамилии были в списке бухгалтера.

И тем не менее, на переносице Седова залегла морщинка сомнения. При вторичном прослушивании показаний проповедника, Пашке начала мерещиться некая нестыковка, вызывающая слабое, но стойкое недоумение. Из рассказа Опавшего Листа можно было сделать только один вывод: Светоч Чистоты был организатором, руководителем, идейным наставником и душой секты. Именно он давал толчок той или иной махинации по добыче денег для деятельности. Секты. Именно он корректировал проводимые мероприятия. А вот Пашке, довольно близко общавшемуся с Учителем, так не показалось! Его всегда сонный вид и отвлеченные рассуждения на отвлеченные темы никак не вязались с образом активно мыслящего афериста.

«Неужели Опавший Лист передергивает? — раздумывал Седов, любуясь затылком своего основного свидетеля. — В своем письме Люба характеризовала этого болтуна, постойте, дайте вспомнить, ага, вот: интеллектуальный, сильный, может повести за собой и знает, куда! Так, может, он и есть настоящий мозг всей этой организации? Мошенник он порядочный, ума не занимать… А Учитель? Он только ширма, харизматический лидер. Шутки шутками, но я и сам это почувствовал! Проклятый сектант будто гипнотизирует своими выпученными глазами, оторваться от его взгляда невозможно, а потом еще вспоминаешь и передергиваешься весь. И думать наш Светоч не любит, мозг ругает, все больше на интуицию полагается. Да, Учитель служит ширмой, прикрытием для настоящего руководителя. И им мог бы оказаться этот паразит, проповедник, если бы он не сидел в тюрьме в то время, когда секта только создавалась. А вдруг снова врет?»

Через десять минут Калачев допрос прервал, и Седов позвал его покурить в коридоре.

— Витя, а вы моего приятеля уже проверили? — спросил Пашка, угощая оперативника сигаретой.

— А как же, — Витя выдохнул струйку дыма в форточку. — Андрей Валерьевич Анохин, двадцать шесть лет, русский, холостой, судимый.

— Когда из тюрьмы вышел?

— Пятнадцать месяцев назад. Думаешь, он в чем-то темнит?

Пожав плечами, Седов перевел разговор на другое:

— Я вот понять не могу, Витя, почему вы раньше сектой этой не заинтересовались? То, что я узнал и обнаружил, вы могли бы в пять минут раскопать.

— А ты телевизор не смотришь? — усмехнулся Калачев. Пашка заметил, что за последнее время Витя заметно повзрослел, превратившись из розовощекого, как наливное яблочко, крепкого парнишники в усталого кряжистого мужика, еще молодого, но уже невозможно озабоченного массой служебных проблем.

— Так что случилось-то? — Настаивал Седов.

— Начальство поменялось, — скучно пояснил Витя, переживший уже немало таких перемен. Ему даже объяснять было скучно, не то что служить в этой обстановке. — Прежний наш генерал преставился, да с позором! Ходят сплетни, что помер он со шлюхой, а шлюха та мужеского полу была. То есть, был, конечно. — Он вяло улыбнулся собственной шутке и продолжил: — Ну, все шито-крыто, сам понимаешь. Покойный был героем и даже посмертно награжден. Однако, наш новый мундир в кресле наверху еще не генерал, а хочет им стать. Стало быть, надо ему себя показать. А лучше всего хороший новый начальник выглядит на фоне старого плохого. Поэтому в управлении нашем выявлены некоторые недостатки в работе и даже кое-где проскальзывает слово «злоупотребления», но это шепотом. И, конечно, как только полковник Маслюк прослышал про эту твою сектантскую свистопляску, так зубами вцепился в идею освободить город от спрута, опутавшего его, и так далее, и так далее…

— Ясно, — сказал Пашка. — Значит, Учитель влип и некому его будет вытащить?

— Вроде бы да. Если, конечно, удастся доказать, что он конец света готовит. — Калачев вздохнул, предвидя те тонны бумаги, которые ему придется исписать по этому делу. Глянув на собеседника, хмуро следящего за полетом птиц в небе за окном, он спросил: — Еще есть вопросы?

Паша оторвал взгляд от стаи ласточек.

— А с бухгалтером что?

— Ничего пока. Ты, дурак, наследил там. А в остальном, все ясно: бухгалтер жег свои записи, потом съездил в банк за деньгами. Видимо, спешил, чтобы успеть до конца света! Управляющий филиалом сказал, что выдал ему всю наличку, что у них в кассе была. Получилось почти семьсот тысяч баксов. Да еще кредитки на такую же сумму. Похоже, это все деньги секты. Тут бы бухгалтеру и смыться, но он вернулся в свой кабинет. Была ли встреча назначена или не успел бумажки свои дожечь — не известно. Потом пришел некто, напал на бухгалтера, забил его до смерти и убежал с деньгами и кредитками, а заодно, утащил и орудие убийства. Отпечатки пальцев принадлежат сотрудникам бухгалтерии, дежурной и тебе. Дежурная тебя вряд ли опознает, потому что толком не разглядела. Это все.

«Это вполне мог бы быть Андрей! — мелькнуло в Пашкиной рыжей голове. — Довольно хитрый ход! Совершенно ясно, с какого перепугу бухгалтер взялся обналичивать деньги и жечь записи. А что, если Опавший Лист подбил его на это, напугав приготовлениями к массовому самоубийству, а потом стукнул по черепушке, припрятал бабки и пришел давать показания против секты? Конечно, если секту разгонят, а всех, кто в курсе ее дел, рассадят по камерам, как фиалки по горшкам, то Опавший Лист останется единственным владельцем золота партии, точнее, баксов секты! Стоп, Паша! — осадил он себя. — Это не твое дело. Ты свою задачу выполнил, можешь пойти и спокойно напиться!»

— Проверьте алиби проповедника на день убийства бухгалтера, — посоветовал Пашка, игнорируя выражение круглого лица Вити, без слов говорившее: «Без сопливых солнце светит!». — Когда все начнется?

— Завтра. Проследи, чтобы никто не исчез раньше времени.

Всю ночь Пашка не спал. Он был очень рад, что все позади, что можно снять с лица маску, вернуться в свое неуютное жилище, к своей пустой жизни. Она, эта пустая жизнь, вовсе не казалась ему несносной. наоборот, сегодня утром он точно знал, что хочет только одного: чтобы его никто не трогал! Ну, его к черту, этого Учителя, эти их фокусы с визитами на тот свет! Все же наркотический тот сон оставил после себя некое печальное воспоминание, кое-что сон этот разбудил, если можно так выразиться. И это было плохо, однозначно плохо, ведь воспоминание это Пашка почти два года пытался топить в водке и кое-чего добиться все же смог! Он спал ночами, он не искал в толпе прохожих знакомое лицо, ему не чудился запах горелого мяса, не мерещились языки пламени вокруг… Стоп — стоп! А вот теперь — хватит!

Пока наступал рассвет, растворявший ночные тени и страхи, он вспоминал Нику. Он думал о ней не как об убитой женщине, чье сердце было вырвано и скормлено сумасшедшему каннибалу, а тело было методично расчленено на куски мяса для борщей и пельменей. Паша вспоминал девушку со светлыми волосами живой и нежной, вспоминал тепло ее горячего тела, ее смех, острые хищные зубки и то, как Ника рассказывала анекдоты. И постепенно Пашка понял: в ней тоже была своя загадка, а он об этом позабыл! Почему убили Нику? В чем она провинилась? Не может быть, чтобы ее скормили чудовищу просто потому, что оно хотело есть. Секта — отлично продуманный бизнес-проект и кровавая расправа над активнейшей и эффективнейшей исполнительницей задуманных афер выглядит абсурдно. Ника не смогла организовать убийство своего мужа, это так, но она могла бы попробовать снова. И если сектанты убили Нику ошибочно, не зная, что ее муж жив, надеясь получить его деньги по завещанию, составленному Романом на свою жену, а Никой — на секту, то снова получается ерунда. Ведь Ника могла бы отдать наследство и добровольно! Кроме того, ее муж не олигарх и не Билл Гейтс, так что его состояние не стоит двух убийств. А живая Ника приносила секте намного больше денег, чем секта получила бы в наследство от нее.

Нет, все странно. Все не так.

«Но какое мое дело? — усмирял разгулявшиеся мысли Пашка. — Я умываю руки! Мавр сделал свое дело! Финита ля комедия! Карету мне, карету!»

Зазвонил телефон. Седов достал аппаратик из кармана. На дисплее высветился домашний номер Калачева. Он дома? Но опергруппа должна сейчас подъезжать к Башне ужаса, иначе… Тревога забилась в Пашкином сердце.

— Да! — сказал он в трубку.

— Павлуха, отбой! — услышал он уже без удивления напряженный почти звенящий голос. — Павлуха, ты смывайся оттуда! Все плохо. Меня отправляют в командировку, в Чечню. Проповедник твой смылся. Приказа на арест нет и не будет. Ты убил бухгалтера.

— Но ты же говорил — новая метла!..

— Метла новая, но метет по-старому! Понял?! Ты понял?!

— Да.

— Уходи лучше оттуда, иначе они… Сам знаешь!

Разговор был закончен. Седов отнял свой «Siemens» от уха и услышал как скрипнула дверь за его спиной. Он медленно обернулся, пытаясь стереть со своего лица впечатление от разговора с приятелем, и оказался лицом к лицу с Сашей Кумаровым. Десятник спокойно разглядывал Пашку, будто видел его впервые.

— Ты не ложился спать? — спросил он небрежно, пряча правую руку под полой пиджака.

— Просто уже встал. — в тон ему ответил Седов. Свой пистолет он держал за ремнем брюк за спиной. Кобуру отложил, предвидя неожиданные повороты в ходе ареста сектантской верхушки. Забыть об отряде элитных зомби было бы глупо.

— Видно, ты предчувствуешь, какой необычный день сегодня?

День, конечно, намечается не нудный! И пусть уже скорее все начнется, решил Пашка.

— Необычный? — переспросил он.

— Да. — Кумаров прошел в комнату, к окну. Теперь в окно выскочить будет трудно. Седов ожидал, что в дверном проеме возникнет плечистая фигура кого-нибудь из упырей. Тянулась минута, но никого не было. Десятник оглянулся на Седова и продолжил спокойно: — Я не стал специально тебя предупреждать. Знаю, что ты готов и так. Не можешь не быть готов, потому что ты видел, что тебя ждет. Что ждет всех нас.

Осторожным жестом, будто готовясь невзначай потянуться, Пашка сложил ладони за спиной, на уровне поясницы. Под левым запястьем выпирала рукоятка «Макарова», скрытая лишь полой пиджака. Благодаря этому ощущению голос контролировался значительно лучше:

— О чем ты, Саша? — снова спросил Седов. Он подошел к окну и стал напротив Кумарова.

Десятник улыбнулся немного рассеяно. Только теперь, когда свет утра косо ложился ему на лицо, Пашка с удивлением заметил, что зрачки сектанта сужены до размеров булавочной головки. От этого светло-карие глаза десятника казались словно бы слепыми.

— Операция «Отмена», — произнес Саша с выражением решительности и удовлетворения. — Вот суете этой и конец пришел. Больше ничто не важно! Поехали, надо многое подготовить.

Он развернулся к Паше спиной и направился к двери. В коридоре Паша увидел Учителя. Светоч стоял в полутьме, опустив руки вдоль тела, и туманно улыбался. Заметив Пашку, он сказал:

— Постой, мой мальчик. Мне надо сказать тебе пару слов!

Седов остановился. Больше всего в тот момент он хотел достать свой пистолет и разрядить его в голову каннибала, но не сделал этого. Позже он будет вспоминать этот момент, сожалея о своем бездействии и ища себе оправдания.

— Сегодня случится то, о чем мы мечтали, — проговорил Учитель, когда Паша остановился перед ним. Седов отметил про себя, что его зрачки были нормального размера. — Я знаю все о тебе и Опавшем Листе, — Паша слегка вздрогнул. Кумаров стоял у лестницы в конце коридора и смотрел в сторону. Слышал ли он слова Учителя, осталось загадкой. — Но это не имеет никакого значения. Ничто больше не имеет значения. Чистота зовет нас и пришло наше время. Ты будешь среди нас и сумеешь очиститься. Возьми вот это!

На гладкой розовой ладони ужасного человека лежала небольшая зеленая таблетка. Словно под воздействием гипноза Пашка взял ее и положил себе в рот, ощутив сладковатый вкус оболочки. Он знал, что после этой вот маленькой и зеленой, и его зрачки сузятся, и ничто не будет иметь для него значения. Он осознавал все происходящее, чувствовал быстротечность решительнейшего мига в своей жизни, но сделал именно то, что велел ему Учитель. Какая-то неконтролируемая часть сознания угодливо подбросила в мозг воспоминание о чудесной встрече после смерти, и, даже зная, что ни смерти, ни встречи не было, Седов пожелал, чтобы это случилось снова.

Уже в машине Пашка ощутил действие препарата: отстраненность, спокойствие, странная безмятежность. Его сознание будто бы накрыли толстым одеялом, и в него не прорывался ни один раздражающий звук. Все стало на свои места.