Ворошилов

5. «Красный Верден»

Защита «Красного Вердена» — Царицына, это второй момент популярности Ворошилова. Осенью 1918 года, когда у сжимаемого со всех сторон белыми армиями Московского Кремля ползла власть из рук, в степях вокруг этого города разыгралась ожесточенная кровавая борьба. Для Кремля Царицын вопрос жизни и смерти. Он не только «ключ к хлебу», он последняя надежда на то, чтобы не соединились белые фронты адмирала Колчака и генерала Деникина. Царицын — единственный вбитый в белых красный клин, и удержать его Кремлю было нужно во что бы то ни стало.

За судьбой Царицына в Москве, в Кремле Ленин и совнарком следили с напряженьем — отобьется ль Ворошилов от казацких войск?

В Царицын, в «красную надежду», привести войска в состояние железной твердости, совнарком недаром отправил чуть сутулого, невзрачного человека с черными висячими усами и лицом, тронутым оспой, — Сталина.

Перед отъездом Сталин словно устало сказал в заседании совнаркома:

— Меня давно превращают в специалиста по чистке конюшен военного ведомства.

Это сказано по адресу непримиримого врага, всесильного предреввоенсовета Троцкого. На наиболее опасных, наиболее страшных для революции участках фронтов появлялась фигура этого «твердокаменного большевика». Появлялся на таких же участках и Троцкий. Одними мерами беспощадной жестокостью и кровью — укрепляли они красный фронт. Разница была только в том, что хороший оратор-демагог, Троцкий вместе с расстрелами выступал еще на митингах перед массами с речами, полными террористическо-канцелярской истерики, позы и фраз, долженствующих «перейти в историю». Неумеющий же ни красно говорить, ни писать Сталин шел кратчайшим путем Малюты Скуратова — расстрелами в полном молчаньи. Но эти вожди уже ненавидели друг друга, хоть и боролись еще в потемках.

Прощаясь с Лениным, на его беспокойства о возможности восстанья левых с.-р. Сталин сказал также меланхолически:

— Владимир Ильич, будьте уверены, что касается этих истеричных, рука не дрогнет! С врагами расправимся по-вражески! — И, пожав руку, уехал в Царицын.

На Волге в пыльном Царицыне, ставшем волей судьбы, по выраженью разухабистого бунтарского большевика, его защитника Клима Ворошилова, «Красным Верденом», в эту осень пульс революции бился как при сердечном припадке.

Еще недавно в веселом саду городского театра гремела музыка и на сцене играли актеры. Теперь город стоял как сплошной военный лагерь. Государственные учреждения, театр, кино, особняки, все — под лазареты. Тюрьмы переполнены заключенными. На улицах и перекрестках стоят красноармейские патрули, останавливают всякого, проверяют документы. Фронт под городом растянулся на 60 километров. Там окопы полного профиля, проволочные заграждения. На Волге плавают 2 крейсера, миноносец и вооруженный пароход с орудиями и двадцатью пулеметами.

Крепкой подковой охватили Царицын войска атамана Краснова под командой лихих казацких генералов Фицхелаурова и Мамонтова. Бьют правильными маневрами, все сжимая подкову, упершуюся концами в широко разлившуюся Волгу. Белые знают: паденье Царицына — это путь к Москве и победе.

Улицы Царицына, как улицы осажденной крепости.

В центре города — каменный трехэтажный особняк бежавшего горчичного фабриканта, там — реввоенсовет 10-й армии. Жуткий обывателю дом. В нем засели Ворошилов, Сталин, гонящие всех на фронт из вымершего города. Отсюда прямой провод в Москву. Телеграф мерно выстукивает пишущуюся кровью русскую историю. Говорят, Сталин не спит ночей, все взял в железные руки и беспощадно ломает.

Вместе с Сталиным, в особняке, глава ЧК Червяков с заплечных дел мастерами. Арестованных отвозят на Волгу. Посреди серебряной широкой реки на якоре — длинная черная баржа. Тут по ордерам Червякова принимают, расстреливают и спускают на волжское дно. Это, обещавший большевистской революции «отдать всю свою кровь каплю за каплей», Сталин пока что ведрами отдает чужую: это он «чистит конюшни», считая навозом живых людей. Имя Сталина в этой замершей провинциальной тишине произносится потихоньку.

В полуразграбленном, пустынном особняке горчичного фабриканта командарм 10, Клим Ворошилов живет с женой Екатериной Давыдовной. Здесь полутемная спальня, Екатерина Давыдовна нарядная, изящная женщина.

Она пролетает по городу на военном автомобиле в каракулевом манто. И многие чекисты косятся на занимающуюся туалетами в этом городе жену командарма.

В третьем этаже особняка — реввоенсовет, политкомиссары, командиры. Вокруг Ворошилова — ни в Бога, ни в черта не верящая партизанщина: портной Ефим Щаденко, сын соборного протоиерея Минин, начштаба Руднев, начальник всей красной артиллерии фейерверкер Кулик, золотых дел мастер Магидов, солдаты и рабочие. Здесь на карте цветными шерстинками отмечают колебания фронта. Отсюда сыпят приказы. Иногда тут стоит мат, ругань, крики. В бурке, в кожаной куртке, перерезанной ремнями, с маузером на боку, кричит тут кряжистый слесарь Ворошилов.

— Рухимович! Почему Саратов не шлет чресседельников и постромок?! «Дед», Кулик, где панорамные прицелы, недоданные по прежним нарядам?! Спишь, ядрена мать! — Командарм шумит, все знают: «Клим — ураган!»

— Ефим! — орет Щаденке. — Закручивай срочно в Москву, чтоб гнали снаряды к орудиям и патроны, патроны! Чего там сидит наш Живодер? Только обещают, мать-перемать… — жестоко загибает любитель изящной словесности металлист-командарм, окруженный партизанщиной из портных, шахтеров, столяров, солдат, красных казаков, рабочих.

Ночь. В зале горчичного фабриканта огонь. Заседает реввоенсовет. Белые наседают. Положенье пахнет катастрофой. А из Москвы вместо требуемых снарядов Троцкий прислал партизанам суровую телеграмму и царского генерала Носовича.

Генерала Носовича Ворошилов отдал чекисту Червякову, и тот отправил его на Волгу на темнеющую баржу.

— Конешно! — встряхивая головой, загораясь вспыльчивостью и гневом, в ночном заседании орет Ворошилов. — Мы — партизаны! В училищах и академиях не обучались! Не давали нам гады обучаться, за это сейчас многим и расплачиваемся. Но мы все — большевики, а не наемная сволочь. Мы своими мозолями и без «военспецов» от Троцкого — не отдадим Царицын!

Молчаливый, потягивающий всегдашнюю трубку Сталин черкнул накриво на телеграмме Троцкого — «Не принимать во внимание». И дальше заседает реввоенсовет, шумит, гомонится Ворошилов.

— Нам против Мамонтова конницу надо надежную бросить. А где ее взять? Думенко — мужик боевой, да хитрый и не наш. Если от Мамонтова туго придется, он и сбежать может. Неспроста прислал ему письмо генерал Краснов, обещает прощенье, если перейдет к белым. Ты, Ефим, за Думенко в оба гляди. Ему дай в помощь испытанных коммунистов. Есть там у него смелый, рассудительный мужик Буденный… надо присмотреться, он нам может подойти, тогда и выдвинем.

Сумбурен, горяч командарм 10. Тут не регулярная армия, а — котел революции. Не стратегией и тактикой, а бунтовским напором сопротивляется казацким генералам Ворошилов.

Но в Московском Кремле Ленин обеспокоен: — выдержит ли ворошиловский «народный напор» стратегию белых генералов? Проложил ли уж невзрачный товарищ «Коба» кровавую железную штангу в этом вздымающемся тесте партизанщины?

В третьем этаже горчичного дома, на широкой постели красного дерева спит жена командарма, элегантная женщина Екатерина Давыдовна. А в штабе все еще дым цигарок, плевки, шум и мат.

— Чего вы мне нос задираете? Кто я такой? Рядовой большевик, такими, как я держится и растет вся наша ленинская партия. Какие там в конце концов «мы — ворошиловцы», — шумит бунтарь-командарм-металлист. Но, что греха таить, уж чувствует себя крепко «красным генералом». Недаром не подчиняется директивам командующего фронтом, бывшего генерала Сытина.

И Сталин, сотоварищ еще по подпольной работе в Баку, тиховато говорит в заседании, посасывая трубку.

— Ты у нас, Клим, красный генерал от рабочих.

— Брось, Сталин, очки втирать…

Но, конечно, Ворошилов уж — боевой генерал. Хоть в стратегии и тактике не Бог весть уж как разбирается бывший слесарь, зато в бою в грязь лицом не ударит. Даже белые пишут о Ворошилове в «Донской волне» — «Надо отдать справедливость, если бывший слесарь Ворошилов и не стратег в общепринятом смысле этого слова, то во всяком случае ему нельзя отказать в способности к упорному сопротивленью и, так сказать, к „ударной тактике“».

Вот именно эта русейшая «ударная тактика» сделала из Ворошилова подлинного народного бунтарского вождя, понятного каждому мужику, рабочему, красноармейцу.

— Он, Клим-то наш, он гярой! Под Лихой с немцем схватился за моё-моё!

Ворошилов во многих боях показал присутствие духа. Бросался и сам с своими бунтарями на пулеметы. Вокруг него преданная командарму 50-тысячная партизанская красная вольница. Но эта буйная, отбивающая атаки казаков, никому, кроме Ворошилова, не подчиняющаяся царицынская вольница стала поперек горла и командованию Южного фронта и предреввоенсовета Троцкому. На Ворошилова ежедневные жалобы главкома и фронтового командованья: Ворошилов не исполняет приказаний, Ворошилов не отвечает на запросы, Ворошилов присланных Троцким генералов сажает на баржу. А телеграммы Троцкого рвет Сталин.

И вот вместе с борьбой на фронтах закипела борьба за фронтом. Борьба Троцкого со Сталиным — Ворошиловым.