Восхождение

Я нарушаю мерное движение толпы и делаю шаг к постаменту. Не оглядываясь, начинаю взбираться по истертым мраморным ступеням к столпу, рвущемуся в небо, и с каждой ступенью, преодоленной мною, все глуше и отдаленнее становится шум тел, трущихся друг о друга в вечном и бессмысленном круговороте. Я знаю: мое место уже занято другим, таким же, как я.

Смотрю только вперед, мой взгляд скользит по холодным, местами покрытым паутиной черных трещин метрам пути. Я стараюсь не думать о том, что еще можно вернуться — никто не осудит меня за внезапное бегство Еще не поздно рвануться вниз, силой втиснуться в густую черную массу шагающих людей с остекленевшими глазами и бессмысленными лицами, стать одним из них. Но с ужасом чувствуя, что это желание может взять верх надо мной, я убыстряю шаг, перепрыгиваю через ступени и, наконец, со стоном облегчения прижимаюсь щекой к железному могучему телу.

Я поднимаю глаза в надежде разглядеть вершину, но у меня кружится голова от беззвучного полета серых усталых туч, к горлу подступает тошнота, и я безвольно опускаю голову, стыдясь своей слабости и липкого страха, что заставляет так учащенно биться сердце.

Я чувствую: необходимо зарядиться не мужеством — злостью. Я решительно подхожу к краю огромной площади, в которую врос столп, и смотрю вниз. Широкая белая лестница отделяет меня от мощного людского потока, который, петляя меж близлежащих холмов, соединяясь со множеством таких же безвольных, равнодушных потоков, превращается в черную полноводную реку, текущую в неизвестность серой размытости горизонта.

Я сделал свой выбор: отныне и навсегда наши пути расходятся, и я хочу этого не потому, что ИХ путь хуже моего. И хотя мой путь мне не ведом, но возможность принадлежать себе, по-новому ощущать свое тело, видеть мир, как могу видеть его теперь только я и никто другой, возможность не отчитываться и не оправдываться в том, что ты не таков, каким обязан быть, — все это вынуждает меня, отбросив реликтовые устои и ограниченность общества, совершить свое, может быть, единственное восхождение. С какой целью?

Что я пытаюсь найти там, в холодной пугающей пустоте?

Не знаю. А вдруг там, в пустоте, есть что-нибудь, что сможет остановить и рассеять этот мрачный людской поток, заставить биться сердца и гореть намокшие хмурые души? Возрождение духа, поиск, благородные чувства вот для чего кто-то должен совершать восхождения. Тусклый край солнца протискивается меж горбами холмов и задевает поток людей скупым рассеянным светом. Люди поворачивают заспанные воспаленные лица к солнцу, но не видят его, не ощущают тепла.

И солнце смотрит на них так же отрешенно и равнодушно, словно устав созерцать одну и ту же картину скучной безрадостной жизни, длящейся лишь потому, что некому прервать ее нудное однообразное движенье.

Я прощаюсь с прошлым и подхожу к столпу. Его мощное тело, состоящее из множества цилиндров, поставленных друг на друга и испещренных уродливыми, похожими на обрубленные толстые сучья выступами, замерло в тишине. Я смотрю на гигантский столп, просчитывая первые десятки метров пути, и замечаю на тусклом стволе, высоко над мраморным постаментом, сначала одну фигурку смельчака, усердно карабкающуюся ввысь, потом другую — пониже, делаю несколько шагов вокруг столпа и вижу третью…

Значит, не я один. Нас четверо. Они решились раньше, чем я.

Пройдет время, и понадобятся новые столпы для тех, кто не захочет идти проторенным путем, как я не хочу этого. На сером стальном листе я замечаю отметину — кривой крест, оставленный гвоздем или шилом на неподатливой коже столпа. Тот который теперь наверху, кто борется со страхом и отчаянием, оставил для меня знак; смелее, этот путь опробован. Я пренебрегаю им, прохожу мимо и, понимая что поиск удобного для старта места может затянуться надолго, прижимаюсь телом к бездушному телу столпа, ставлю ногу на первый попавшийся стальной сук, хватаюсь рукой за второй ищу глазами третий, дотягиваюсь до него, переставляю ногу, вновь ищу глазами опору — и первые метры пути остаются подо мной, тяжелые, как цепи узника, сброшенные с усталых рук.

Я ползу вверх. Ноги скользят и срываются, руки окоченели — кажется, при каждом прикосновении к безжизненному металлу он, словно хищное животное, высасывает тепло из моих ладоней. Я делаю передышку, отогреваю дыханием сначала одну, затем другую руку и продолжаю подъем, но через несколько метров снова чувствую, как немеют ладони. Вселенский холод проникает в тело, подкрадывается к сердцу, и острая боль сжимает этот горячий комочек мышц, дерзкий и своенравный. Опять передышка. Я не рискую смотреть вниз, мой взгляд рвется вверх, где высоко надо мной, едва различимый, карабкается такой же, как я, бунтарь.

Я слежу за его медленным, но уверенным передвижением; меня неодолимо тянет наверх, и боль в сердце рассасывается, исчезает, словно испугавшись моей злости…

Пять цилиндров преодолены мной. Я готовлюсь перебраться на шестой и уже нахожу подходящий выступ, как вдруг с надрывным металлическим скрежетом, раздирающим слух, цилиндр сдвигается с места и начинает медленно поворачиваться вокруг своей оси. Он делает всего пол-оборота, но эти пол-оборота равносильны смерти, потому что теперь стальные сучья разбросаны так, что невозможно до них дотянуться. Я в отчаяньи. О спуске не может быть и речи — я неминуемо разобьюсь. Адский механизм! Какой злой гений придумал и построил тебя, снабдив ловушками грозящими гибелью? Он, твой создатель, предвидел все, и ему остается лишь усмехаться над отважными попытками одиночек, чья участь предрешена, и нет шансов выжить. Он умен и коварен. Он прирожденный победитель.

Но как же те, наверху? Ведь они смогли? Тогда смогу и я, рано сдаваться! Да и… так ли уж совершенен этот механизм? Вряд ли.

Ведь эти механизмы — порождения нашего ума и значит так же далеки от совершенства, как и мы с вами. А поэтому надо ждать…

Ожидание длится вечность. Оно перерастает в оцепенение, подобное смерти. Словно бабочка, настигнутая мертвящим дыханием зимы, я, распластав по стальному дереву свое хрупкое тело, замираю в неподвижности и борюсь с отчаянием. С каждой минутой уходят силы. Уг жду. Цилиндр, наконец, сдвигается с места, и я, предвкушая победу, улыбаюсь в бездонную пустоту неба. Вволю поскрежетав, цилиндр останавливается. Новая комбинация «сучьев» меня вполне устраивает. Новые препятствия легко устранимы; я вынимаю из брюк ремень, делаю из него скользящую петлю, накидываю ее, словно лассо, на короткий толстый обрубок, подтягиваюсь, напрягая силы, цепляюсь ногой за следующий выступ и перебрасываю тело на шестой цилиндр. Вытираю рукавом пот со лба и смеюсь. Смех больше похож на сухой надрывный, кашель.

Солнце застыло в зените. Оно безучастно. Оно даже не созерцатель, ведь созерцание есть проявление интереса, — солнцу же нет до меня никакого дела. Фигурка надо мной исчезла — перемещение цилиндра развело нас по разные стороны столпа. Тех, других, тоже не видно. Я один на один со столпом. Я продолжаю восхождение…

Время течет вне меня. Подо мной двадцать шесть цилиндров. Я попадаю в полосу облаков. Воздух становится густым и вязким, при каждом вдохе добрый стакан воды попадает в легкие. Кашляю и отплевываюсь.

Железные листы покрыты капельками влаги, ноги скользят, и я сбрасываю ботинки. Начинаю привыкать в холоду, вернее, перестаю его ощущать. Сознание временами мутнеет, я не различаю в серой мгле контуров стальных сучьев, закрываю глаза и забываю обо всем.

Кто я? Что делаю? Не знаю. Я знаю только одно; надо продвигаться вверх. Это единственная мысль, пульсирующая в моем утомленном мозгу. Я открываю глаза и снова карабкаюсь вверх. Печальный крик разрывает тишину. Кто-то кричал, или мне показалось? Не думаю об этом, чтобы не растрачивать силы. Я продолжаю восхождение…

Чудится мне или действительно железные опоры, которые я жадно отыскиваю взглядом, всасывает в себя металлическое туловище монстра? Новая опасность проясняет рассудок. Я начинаю следить за стальными сучьями и обнаруживаю еще одну ловушку, толстые обрубки время от времени втягиваются машиной внутрь и снова выталкиваются, как бы соблазняя жертву своей прочностью. Ступи на них ногой, доверь им тяжесть своего тела, расслабься и будешь наказан за доверчивость: опора исчезнет — и ты полетишь в бездну, чтобы разбить тело о чистоту мраморных плит.

Когда грозит гибель — раздумывать некогда; суетно и поспешно цепляюсь я за стальные сучья и резво карабкаюсь вверх, полностью доверившись судьбе.

Иногда мои руки хватают пустоту, я судорожно, на ощупь ищу другую опору. Чувствуя, что ноги зависают в воздухе, подтягиваюсь на руках, извиваюсь, больно бьюсь коленями о железную обшивку, но продвигаюсь, продвигаюсь вверх в надежде преодолеть, обмануть дьявольскую ловушку. Мне везет: опасный участок кончается, и я продолжаю восхождение…

Не знаю, сколько цилиндров осталось внизу; я давно сбился со счета. Руки и ноги превратились в механические придатки; они даны мне для того, чтобы я мог цепляться за гладкие уродливые обрубки и тащить свое налитое тяжестью тело вверх. Красное солнце осталось внизу; оно медленно и уверенно падает за горизонт, добросовестно выполнив свое дневное предназначение.

Скоро темнота спеленает землю и пространство, приковав меня к телу столпа; это будет концом, потому что жажда жизни не безгранична во мне.

Обрывки мыслей путаются в голове. Я как бы отрешаюсь от своего отчаянного положения. Я уже никуда не стремлюсь и готов прекратить сумасбродное движение вверх, но тело уже не подчиняется мозгу, оно как бы существует отдельно от меня; я словно наблюдаю со стороны за его упорной борьбой с изнеможением и не могу вмешаться, чтобы прекратить эту бессмысленную борьбу…

Острое лезвие клинка вспарывает мне правое плечо и прячется в узкой хищной щели. Липкая кровь обжигает кожу, Я недоуменно смотрю на глубокую, пульсирующую алой влагой рану, перевожу взгляд на щель и замечаю множество ей подобных на железной коже исполина.

Счастливая ли случайность спасла меня, ошибка механизма или обостренная реакция — не знаю. Возьми лезвие чуть повыше — и безрассудная мертвая голова покатилась бы вниз, вытаращив остекленевшие глаза и издевательски показывая язык усталому солнцу, отходящему ко сну.

Я отрываю зубами пропитанный кровью рукав, крепче упираюсь ногами и, превозмогая боль, кое-как перевязываю рану. Я становлюсь осторожен, как преследуемый охотником зверь. Маневрируя, старательно огибаю щели а когда это не удается пригинаю голову складываюсь пополам и проползаю под ними, клинки рассекают воздух, словно сама смерть дышит мне в затылок. Одно лезвие срезает кожу на спине, другое оцарапывает бедро. Мгла становится гуще, она обволакивает меня со всех сторон, я едва различаю в темноте стальные сучья щели сливаются со сталью цилиндров, я кричу и не слышу собственного крика, будто и нет меня больше в этой черной пустой ночи.

Мои пальцы шарят по безмолвному пространству и не могут найти опоры. Я стремлюсь коснуться холодного металла, но рука проваливается в пустоту и я вдруг начинаю осознавать, что мой путь окончен что я на вершине что больше не надо страдать изнуряя свое тело.

Локтями я упираюсь в край площадки, последним усилием воли толкаю себя вверх и вползаю на теплую пахнущую травой каменную плиту, и лежу без движения долго-долго, пока не начинаю ощущать потребность жить и двигаться дышать и испытывать боль.

Звезды раскинулись надо мной. И свет льется на мои кровоточащие раны и утихает боль, и светло и пусто становится на душе и хочется улыбаться и плакать. На площадке венчающей вершину я один. Те трое не дошли. Им повезло меньше, чем мне. Я их не знал но я буду помнить о них, и память о них умрет вместе со мной. Наверное это произойдет скоро но я не хочу думать об этом. Я собираю сухие ветки и листья занесенные сюда бездельником-ветром развожу костерок и греюсь возле его скупого пляшущего огня. Он скоро погаснет и я останусь совсем один.