Вошь на гребешке

Глава 8. Черна. Безнадежный бой

Нитль, замок Файен, вторая восьмица синей луны

По мнению Черны, ношение полного доспеха – пытка, мало с чем сравнимая по изощренности.

Она знала заранее, как все будет. То есть ей казалось, что представления верны, схожий опыт имелся: трижды приходилось свыкаться с разными доспехами, исполняя задания Тэры, более похожие на прихоть. «Принеси мне грибницу55», – так сказала прорицательница, когда Черна по наивности ждала сладкую лепешку и поздравление со своим двенадцатилетием. Она едва сдержала слезы и даже, помнится, четыре дня не могла убедить себя в посильности общения со злыдней, невесть как получившей в распоряжение замок и хранящей огниво. Ружана тогда тоже молчала: склонив голову, она вымачивала травы и шепталась с их корнями, делая вид, что не замечает ровно ничего. Она всегда была тихоней и старалась отсидеться в сторонке от опасных распрей. И, если это не удавалось, бежала со всех ног к Светлу, с разгону ныряла за его спину и там жалобно всхлипывала. Парень неизменно расправлял плечи, он гордился правом защищать. Ему было важно ощущать себя надежным. У каждого, в общем-то, своя слабость…

Первый в жизни доспех приживался трудно и медленно, хотя то был легкий, неполный набор. Оно и понятно, дикая грибница опасна, однако же она не буг и тем более не сам Руннар, – создание, для которого нет видового обозначения. Один он такой, то ли слуга Тэры, то ли раб, то ли вовсе часть её самой, пусть и неосознанная, подспудная… Безмолвный, предельно чуждый всему людскому, настороженный равно к лесу и замку, не умеющий играть и проявлять любые иные признаки личностного поведения. Черна постепенно выведала, что единственные в своем роде существа имеются и при некоторых иных замках, что их появление обыкновенно связано с точками надрыва целостности мира. Это ничего не объясняло прежне, но теперь… Сейчас – восьмица синей луны, и она неизбежно создаст новый надрыв, так сказала Тэра, а кто может знать вернее? Она прорицательница. Она знает и происхождение Руннара, неведомое никому более из людей замка. И природу складок, которые, хоть и не нарушают миропорядка, но колеблют его, расслаивают и склеивают. Так возникают сложные, многослойные спайки «с противотоком».

Краповый доспех шевельнулся, глубинные слои рывком сжали поясницу и поползли, плотнее сплетаясь с внешними. Кожу облил невыносимый, подобный кипятку, зуд. Черна скрипнула зубами, но смолчала. Четвертые сутки проволочная дрянь, ничуть не похожая видом и поведением на мирный крап, заплетает тело и превращает жизнь в кошмар наяву. Один Белек, в считанные дни ставший для всех господином Бэлом, не брезгует сидеть рядом, скрашивает болтовней тяготы врастания в доспех. На вид Черна теперь зелена всей кожей. Пока более или менее прежним остается лишь лицо, где узор стеблистой плоти доспеха тонкий. Зато настроение… оно – мерзкое! Речь невнятная, да и запах от подсыхающего рудного крапа, еще не изъявшего корней из слоя подкормки – отвратный.

– Пить хочешь? – Бэл заглянул в самые глаза, норовя угадать ответ. Было понятно, что он выговаривает одни и те же слова в десятый, самое малое, раз. Мерно, устало и настойчиво. – Черна, ты слышишь? Моргни. Вот, молодец. Ружана приходила, смотрела крап. Разрешила обнадежить тебя: к утру он втянет последние корни. Жжение пройдет.

– Сама бы и вделась в эту дрянь, – прорычала Черна, едва понимая сказанное. Но упрямство не позволило замолчать. – Пить хочу, но не могу, хватит на меня пялиться, вали отсюда.

– Не могу, это вчера я сидел подле тебя из прихоти, а теперь пребываю тут по воле Тэры, – сообщил Бэл. – Силы пришли в движение. Тэра сказала, что трение слоев мира велико, спайка будет глубинная, почти что до плоскости56. Разрыв возможен раньше, чем она видела прежде. Тебе надо к рассвету быть в лесу. Позже с Руннара не снять ошейник, понимаешь?

– Дался ей этот зверь, – буркнула Черна, заставляя себя ворочаться и тем ускоряя втягивание корней. – Будто мало в замке меха и шкур. Шубка у неё из ручного белопуха57. А белопуха я добыла, угодить хотела… Чер меня скогтил, лезть в предгорья и искать. Пусть бы кашляла себе, старая карга.

– На кого из вас ты наговариваешь? – укорил Бэл. – И к чему приплела каргу58? Её-то никто не просил добывать, вот уж истина.

Черна выругалась и замолчала, продолжая упорно и ритмично ворочаться с боку на бок в илистой вонючей нише. Зал доспехов, как и подобает, был устроен на нижнем уровне подвалов, вдали от солнечного света и людского непокоя. Тут сухие корни спали до поры, когда травники их приголубят и уговорят знакомиться с ангами, которые нуждается в доспехе или больными, кому требуется помощь. Есть корни попроще, а есть – редчайшие, особенные. И вовсе уникальные.

Рудного крапа допроситься у леса и прежде удавалось так редко, что он вошел в поговорки наравне с кротким бугом и стройным каргом, обозначая небыль и невидаль. Во всех запасах замка Тэры отыскался всего-то один старый отросток, и он оказался упрям. На слова Ружаны не откликнулся, а, когда девушка попробовала грубо разбудить его, облив кипятком, скрутился на руке и пережал запястье. Так бы и остаться Ружане калекой, не прибеги на её вопли меньшой сын угольщика. Он стал учеником Тэры аккурат четыре дня назад, едва снял корень с руки травницы и, строго отчитав, погрузил в жирную болотину, заготовленную заранее. Хозяйка замка задумчиво кивнула, не обратив и малого внимания на стоны Ружаны. Поманила мальчишку, долго смотрела в его пепельные глаза, так и не вернувшие детскую синеву.

– Вростом будешь зваться, душевно уговариваешь корни, – сообщила Тэра свое решение. – Нет на тебе настоящей вины перед миром, однако же время требуется, чтобы ты взглянул на себя со стороны. Ты – часть леса, но принять это сможешь лишь вне его границ. Если пожелаешь принять. Понял ли?

– Нет, – смутился мальчик, пряча за спину руки, пахнущие болотом.

– Потому и нет в тебе настоящей силы. Пока – нет, и даст ли тебе мир время взрослеть, еще вопрос, – Тэра задумалась и ушла, не прощаясь.

Четыре дня назад…

Черна застонала и медленно поднялась на ноги, отдирая себя от пола совершенно по-настоящему. Темные мелкие отростки крапа шевелились вдоль левого бока сплошным пролежнем, шелестели металлически, иногда звонко вздрагивали натянутыми струнами – занимали свое место в полном доспехе.

Что бы ни говорила Тэра, что бы ни имела в виду, это не важно.

«Сложно» и «ложно» – похожие слова, и вряд ли напрасно. Они, по мнению Черны, годны для людей особенного склада. Пусть Бэл грызет себя, или вон – Тэра. А пуще обоих Милена, которая ничего не может сделать толком и по душе исключительно оттого, что дано ей много, а силенок поднять ношу да тащить – пока что нет. Вот и копается, и ругается, придавленная тяжестью дара. Другим жить не дает и сама еле теплится.

– Отчего наша Тэра делает то, что вроде бы не следует делать? – едва слышно прошелестел Бэл, подставив плечо и помогая выбраться на край ниши взращивания доспеха. – Я вижу, она не желает того, что намечается, и все же смещает события в самое бурное и непредсказуемое русло из возможных. Черна, что скажешь?

– Жрать хочу, – Черна оскалилась, ощутила привкус стали на зубах. – Жрать, спать и чесаться. Вдумчиво чесаться обо что-то железное. Хотя нет, железное мне теперь – на два движения.

– Я говорю о важном, – обиделся Бэл.

– Ты врешь себе и мне о пустяках, хотя желал бы спросить, далеко ли я проводила Милену и сильного ли заломала ей буга. Хорошо же, я скажу тебе… что думаю о Тэре и её делах.

– Ты невыносима. Значит, объезженный буг у неё есть. Уже облегчение.

– Сам начал. Знаешь, чем пророки отличаются от прорицателей?

– Она ушла безопасно, по спящим корням, ведь так?

– Не знаешь, – кивнула Черна, отметив растущую послушность тела. Она потянулась, повела плечами и огляделась. – Никто не знает из вас, вальзов севера… пока не попробует. Идем, надо увидеть Тэру. Не желаю следовать её слепым глупостям – вслепую. Пусть хоть что скажет, пока есть время.

– Йонгар прибыл, хозяйка с ним, – Бэл досадливо тряхнул головой и вернулся к главному. – Куда она поехала?

– Что без рудного клинка, что с ним, все одно: ты недотепа, – вздохнула Черна. – Хотел беречь Милену, нечего было слушать приказ Тэры. Ты кто – человек или так, к стеночке прислонился и еле держишься на двух лапках?

– Тэра задумала непонятное, – звенящим от обиды голосом повторил Бэл. – Я тут, потому что должен быть тут и знаю это! Понимаешь? – Он ссутулился и оперся на стену. – И там тоже должен быть. Почему у тебя все просто, а прочие, вроде меня, постоянно топчутся на распутье?

– Дались вам тропы и дороги. Бегай по лесу напрямки, как я, – заржала Черна.

От избытка радости обретения единства с рудным крапом она хлопнула приятеля по плечу… И виновато отдернула руку: Бэл пролетел через весь зал и кое-как успел извернуться, чтобы встретить стену хотя бы не лицом.

– Прости.

– Уже не хочу мечтать об участи анга! И с чего мне взбрело в голову, что важно быть тут и стоять за твоей спиной? – Простонал Бэл, с трудом поднимаясь на ноги и щупая плечо, – бедный наш Руннар.

– Может, ты и научишься бегать напрямки, – заподозрила Черна, рассматривая свою руку, отливающую в слабом подвальном свете синевато-серым узором вареной рудной крови. – Не зашибла?

– Нет. Ты хоть понимаешь, что вопрос довольно… обидный?

Черна отвернулась, в несколько прыжков добралась до лестницы, слушая тихий, едва различимый уху шелест собственных стоп. Кованые перила в два пальца толщиной были сильно попорчены на пяти нижних прутьях: те, кто получал доспех в этом зале, не всегда могли сразу поверить в обретенное и усмирить детский восторг своего временного, поверхностного всемогущества. Вязали прутья бантами, плели косичками. Хотя они врастали не в рудный крап, а во что-то попроще.

– Ковать не могут, зато уродовать мастера, – пожурила недорослей Черна.

Остановилась и занялась бездельем. Выправила знакомый излом ковки, собственную памятную глупость пятилетней давности. И затем – чужие глупости с перилами, одну за другой. От соприкосновения с рудным крапом металл вроде бы оживал, делался податлив и пластичен. От трения грелся при надобности. На короткий нажим отвечал звоном, сбрасывал окалину, гордясь обновленной полировкой. От бестолкового, но притягательного занятия Черна едва уговорила себя оторваться: нет времени. Она взбежала по ступеням до главного коридора. Дождалась Бэла и приняла из его рук просторный плащ. Выслушала: оказывается, Тэра не велела при госте появляться так, чтобы он смог опознать.

Не оспаривая очередную прихоть прорицательницы, Черна набросила плащ, поправила капюшон и надвинула ниже. Серый пух дуффа колыхнулся, расправляя ворсинки, застрекотал синеватыми искорками. Испустил первую волну тумана, пахнущего дождливым летним вечером. Кожный зуд сгинул, само ощущение доспеха тоже пропало, словно высвободив тело.

Гибкой походкой Милены, помимо собственной воли охотящейся на очередного недотепу, Черна прошествовала к дверям главного зала.

– Я занята, если это тебе интересно, – насмешливо сообщила Тэра, едва образовалась самая малая щель и звуки из зала смогли добраться до слуха тех, кто пока что остается в коридоре. – Дозволяю войти, всяко уж быстрее ответить на глупый вопрос, чем выставлять тебя прочь умными способами.

Черна сделала три шага вперед и поклонилась, не поднимая капюшон. Йонгар – он сидел в кресле рядом с хозяйкой, Черна видела из-под края капюшона добротные сапоги – охнул и закашлялся, путаясь в вопросах и догадках, как в гибельной паутине. От себя ни у кого нет защиты, вот уж – истина. Чужой замку Тэры вальз именно теперь боролся с непосильным врагом – сомнением. Первая дама севера пристально наблюдала его лицо – а зачем еще она допустила бы в зал ученицу, прервав беседу с гостем?

– Вопрос я знаю, чего уж там, – сполна изучив недоумение собеседника, проворковала Тэра. —Ты права в одном, а именно: у меня нет ответа. Но решение искать ответ в безответности и есть путь… напрямки, как сказала бы ты. Мой выбор дорого обойдется и породит массу ошибок. Но пусть так! Он закроет старые счета и преумножит новые, чего я и желаю. Не буду обсуждать и отменять того, что в моем праве. Да, действуем вслепую. Да, мне не жаль тебя… никого не жаль. Помнишь грибницу? Именно тогда я сказала важное. Ты была в гневе, слова должны были впечататься, оставив глубокий шрам… Поройся в чулане своей нелепой памяти, где пустякам уделено больше места, чем иному, жизненно важному. Пошла прочь, это все.

Черна склонилась, медленно и красиво выпрямилась, отвернулась и двинулась к порогу мелкими незаметными шагами, позволяющими со стороны заподозрить – она плывет. Йонгар поперхнулся и сипло спросил, отбросив всякую вежливость вальзов, предпочитающих не лезть в чужие дела и тем более не выказывать свою неосведомленность:

– Это… кто?

– Ученица, – излишне коротко ответила Тэра. – Вы не передумали? Оказывая содействие нам, вы ставите под угрозу многое для себя и запада.

– Мой отец жил в мире твердых форм и надежных якорей59, – голос Йонгара более не выдавал его подлинных чувств, звучал свободно и уверенно. – Я знаю о таком порядке вещей достаточно, чтобы понимать свой выбор и действовать… не вслепую. Но я готов дать более надежные основания для доверия, если получу ответ на первый свой вопрос. О происхождении Руннара.

– Разве нам нужен кто-то, умеющий помнить ответы? – спросила Тэра у каминного зала, и пламя Файена загудело с отчетливым неодобрением.

Туман дуффового плаща испуганно склубился и потек в коридор, опережая движение Черны. С живым огнем не спорят, в его родном каминном зале – тем более. Дверь закрылась с тихим щелчком, лишая Черну ответа на вопрос, который она полагала важным. Очень скоро Руннар станет её врагом. Разве это не дает права знать о нем чуть больше, чем допустимо в иные дни?

Руннар в замке давно. С лютых60 зим, кажется. О кошмаре полувековой давности помнят немногие слуги и анги. И они предпочитают молчать. Еще бы! Примерно тогда Тэра Ариана Файенская перерезала горло Астэру Мерийскому, первому вальзу востока. О причинах её поступка известно еще меньше, чем о природе Руннара. О причинах настойчивости в постановке востока на якоря61, проявленной все той же Тэрой, порой весьма неразборчивой в средствах, известно еще меньше. Тайны склонны копиться и слипаться, как комки грязи. По мнению Черны, не только это роднит тайны – и грязь…

От северного окна в торце длинного коридора без звука подкралась Ружана, привычно озираясь по сторонам и опасаясь невесть чего. Подала кубок с теплой медовухой на травах. Исподлобья глянула на Бэла, пожевала губы, сомневаясь, годен ли лишний человек при разговоре.

– Я знаю про Руннара, – выдохнула Ружана в пух плаща, так, чтобы туман выпил звук и не позволил коридору нацедить хоть малое эхо. – Слышала… летом, когда королева была тут. Её вальза Милена водила по стене. Тот сказал, что Руннар – сгусток крови дракона62. Нельзя высвобождать его из шкуры, разве допустимо такое – да пролить в лесу, на родные корни? Черна, я никогда тебя не просила, но я травница… Умоляю, не губи всех! Черна, наша хозяйка в угарном духу, ей видится смутное и она совсем не в уме, понимаешь? Черна… Черна, я перебираюсь в дом к Светлу, праздник у нас, душ слияние, не губи.

– Шла бы ты, и куда подалее, – досадливо пробормотал Бэл, трогая рукоять рудного клинка. – Бегом!

Последнее слово он не выкрикнул, но выговорил внятно, в полный голос. Эхо хлестко ударило по коридору, Ружана охнула, присела и опрометью бросилась прочь, забыв о кубке. Он, опущенный на пол вороненой рукой в доспехе, так и остался стоять у порога каминного зала. Черна облизнулась, гадая, каков на вид её язык и что за тон у зубов? Вдруг они острее прежнего и торчат, не прикрытые губами?

– Даже не раздвоенный, – догадался Бэл, тихонько рассмеялся и погладил по плащу на предплечье. – Что-то надо из кузни? Оружие… Не знаю, что еще?

– Мне такой – оружие? Вот разве камень для полировки когтей, – без радости хмыкнула Черна. – Если тихоня права, замок придется двигать на новое место. По осени – дурное дело, тяжкое. Не боишься, первый ученик?

– За тебя боюсь, за Тэру, за… за Милену особенно, – шепотом добавил Бэл. – Тэра не в уме, сам вижу. Чую. Только разве прорицателям это вредно? Она теперь в духе, сильно и глубоко в духе. Ни мутности, ни тьмы бессребренной. Пусть будет по воле её, я осознанно принимаю выбор Тэры.

– Принимай, умник. А мне интересно заломать зверюгу, – призналась Черна. – Ох и крупный он! Почти страшно, да? И вот: Ружана наша, похоже, опять жабьей икры63 нажралась, подслушивает. Иначе откуда бы ей знать то, что было сказано Йонгаром?

– Я разберусь с запасами икры. Со Светлом тоже поговорю, пусть вразумит. Нехорошо подслушивать.

– Где Тэра указала место для ошкуривания?

– На северной поляне, близ стен, – отозвался Бэл, охотно меняя тему. – Уже все готово, Врост вторую ночь бродит, совестит старые деревья, место выравнивает. Старательный парнишка и дар у него – ого-го, я ничего подобного не видывал.

– Много мы тут видывали, поверх крон64. Ты ведь еще застал старые времена, когда можно было – поверх? Свободно…

– Снится иногда, – улыбнулся Бэл. – Но отчетливо не помню. Восток крепко встал на якоря65, когда мне было совсем мало лет, что я могу помнить? Первый год в этом мире жил. Редко-редко ощущения приходят во снах, вызывают восторг и отчаяние. Мы утратили слишком многое тогда.

– Потому я вскрою ему шкуру, кем бы он ни был, – заверила себя Черна. – Где искать точку срыва?

– Скорее всего, загривок возле основания шеи, – с сомнением предположил Бэл.

Они миновали ворота и зашагали к опушке, постепенно забирая к востоку и не придерживаясь тропинок. Дуфф, растение ночное и довольно робкое, плотнее прильнул к телу, ощущая скорый рассвет и заодно желая согреться и попросить о защите. Он и туман-то напускал не со зла, просто норовил спрятаться, а люди иной раз по недоразумению связывали нападение крупного зверя и туман, возникший в нужном месте и создавший условия для коварной засады.

Утро высветляло горизонт и чернило кромку леса. Трава клонилась, выгибалась крутыми дугами, отягощенными бахромой росы и путаницей мокрой паутины. Природный туман, холодный, впитавший цвет нынешней луны и её беспокойство, клоками катился через луг, поддаваясь игре сонного ветерка, но застревая возле всякой преграды, будь то даже стебель сухого краснобыльника66. Волглая трава без звука пропускала Черну, да еще и сторонилась, вздрагивая и роняя слезы росы: рудный крап та еще напасть, кого угодно попрет с обжитого места, удушая корни и срезая стебли. Его не то что трава, его вековые деревья опасаются. Прячут в сердце болотистого леса, баюкают, уговаривают не выказывать норов попусту.

Подготовленная поляна показалась из-за макушки пологого холма как-то сразу, будто устала прятаться. Черна приостановилась и осмотрелась. Широким узором лежали лозы жароцвета67, осенние, жухлые, но еще способные дать бледное лиловое свечение. Они сплетали рисунок исконных знаков единения сил и мирового выбора. Это было более чем странно: Черна никогда не знала колебаний при выборе. Теперь и здесь ей и выбирать-то нечего, затеянное Тэрой дело катится так споро, что поди останови.

Руннар неподвижно лежал вне узора, едва различимый в ночи древесных теней. Он тоже не выбирал, как все носители ошейников. Однако узор выложен полный, это долгий и утомительный труд, и вряд ли кто-то свершил бы его без помощи вальзов замка, самой Тэры и её гостя Йонгара. Дело уже исполнено до конца, до выправления границ силы, но и теперь вдоль лоз бродит Врост, изредка нагибается и поправляет листья. Под его пальцами синеватое сияние делается ярче, теплеет.

– Уговори Тэру встать у опушки, вон там, – велела Черна, с подозрением осмотрев поляну и не понимая, что скребет душу. – Хорошее место.

– В тени? Далеко от стен Файена, по другую сторону узора? – удивился Бэл. Вздохнул и кивнул. – Попробую. Ты как, приняла доспех?

– Он меня да, я его пока что не вполне, – Черна повела плечами и резко, по-звериному встряхнулась. Скинула плащ. – Видишь сам, крап лежит, как зализанный… Ничего, пообомнемся мы с ним, как нас… пообомнут.

– Ты уж… – Бэл запнулся, передумал желать всего того, что принято и что само на язык лезет, вроде удачи и выживания. Подобрал плащ и свернул, дав себе время выбрать слова. – Черна, ты самое непостижимое существо в нашем изменчивом мире. Я вальз, по первому лучу северный, пусть пока и не дорос до полноценного прорицания. Но я не ведаю о тебе ничего, ни в прошлом, ни в грядущем. Твоя дорога – целиком твое решение. Серебра на ней много, хотя в тебе вроде бы маловато жалости к бессильным и иного похожего. Никого из нас, предсказуемых и предсказующих, не слушай, войдя в узор. Даже меня не слушай. И не отвлекайся, что бы ни творилось тут.

– Хорошо сказал, легло на сердце, – похвалила Черна. Кивнула Вросту, бочком подбирающемуся поздороваться. – Как тебе в замке? По дому горюешь?

– Ты сядь, поворошу крап, плотновато он затянулся. Я бы тосковал, а вон – некогда. Полезный я получаюсь человек.

От сказанного малыш преисполнился некичливой гордости, порозовел ушами и принялся водить пальцами по дымчатому узору доспеха на спине и плечах. Мелкие корни подергивались, это было мучительно, но полезно: не все верно вросли в позвоночник, не все отзываются без задержки и опознаются, как часть временно единого существа. Черна еще раз тряхнула головой, крап на затылке взволновался, выбросил короткую щетину шипов.

– Приживается, – похвалила Черна то ли доспех, то ли пацана.

– Много от него не проси без нужды, вы срастались в спешке, он изрядно потянет на себя, – шепнул Врост. – Болота рядом нет, да и питался корень мало, а сам был пересохший, понимаешь?

– Возле Бэла стой и, если он начнет говорить, держись его стороны в споре, – строго велела Черна.

Хлопнула пацана по плечу. Теперь усилие контролировалось точно, Черна отметила это и довольно прижмурилась. Обернулась к замку. Как раз вовремя, чтобы пронаблюдать в меру торжественную процессию: Тэра шла пешком, Йонгар тащился следом и, по лицу видать, был недоволен совершенно всем. Роскошные сапоги мокли, чужая трава мстительно путала ноги. Сказанное хозяйкой замка за закрытыми дверями отравляло рассудок.

Ружана брела, вцепившись в локоть Светла и в открытую всхлипывая, словно к тому есть повод. На неё косились с неодобрением даже знакомые вальзы, а чужие, из свиты Йонгара, норовили без звука шептать прошения матери серебра. Мыслимо ли: плакать до боя, подсекая настрой и расплескивая чашу скудного осеннего света?

– Время уходит, – Тэра, глянула на юг со знакомым всем обитателям Файена прищуром дальновидения. – Спайка уплотняется. Черна, не облизывайся, я не враг тебе.

– Я избрал удобное место и приволок колоду, – встрял в разговор Бэл, торопясь исполнить обещание, данное приятельнице. – Прошу, наставница.

– Просит он, – Тэра поморщилась, не желая обходить узор и вступать в тень леса. – Помолчал бы, вот было б дело. А только сегодня все «бы» мимо нас летят со свистом.

Бормоча и вздыхая, сетуя на осеннюю погоду с угрозой дождя, Тэра все же исполнила просьбу ученика и пошла вдоль лоз.

«Первая дама круглого стола прорицателей», – грустно подумал Бэл, со смесью уважения и сожаления наблюдая за пожилой женщиной. Первая… Нет ей равных по силе дара, и прежде не было. Только вес у отрицания сделался не тот: двадцать сезонов назад за полированный каменный стол севера садились девять великих вальзов. Девять! Вместе они могли, поднапрягшись, составить круг и тускло, неполно – но все же пророчить. Теперь два замка опустели под натиском зимы и исподников68, еще в двух пламя теплится фальшиво и тускло. Круг вальзов сделался неподобающе мал. Север обезлюдел. Еще бы! Даже не зная за собою полного дара, Бэл разбирал в прошлом и настоящем, а равно и в грядущем, кривые стволы судеб и поваленный бурелом, изуродованный многими ошибочными деяниями людей, имеющих власть ныне или прежде.

Худшее не иссякло: если сбудется вершимое ныне по воле той, кто себя называет королевой, если спайка окажется глубока и служители срединных земель сгребут из недр мировой прорехи тучную добычу, север утратит исконную природу неограниченной изменчивости. Ведь это секрет, ведомый всем: королева желает поставить север на якоря, хотя бы временно. Она опасается прорицателей и прорицаний, потому что верит в них и нуждается…

Если замысел королевы сбудется, сперва мир заупрямится, корни застонут… Но чуть погодя, может статься, после второй ловко пойманной спайки, север неизбежно встанет на якоря. И всё привычное, совершенно всё, придется забыть.

«Ослепнуть, оглохнуть и сгорбиться», – так описывал свои ощущения старый вальз востока, встреченный юным Бельком много лет назад в чужом, задичалом лесу. Вальз доживал век, слившись с дуплистым деревом и не желая ничего знать о мире, утратившем часть свободы. Старик был против заякоревания, но оказался в числе тех, чье слово при взвешивании не дотянуло до истины… Тэру тот старик именовал тварью из недр исподья. Это помнилось внятно – и непомерной детской обидой, и немотой отказа от возражений. Как можно спорить с умирающим?

– Спускайте уже, покуда я не задремала.

Бэл вздрогнул, отрешился от нахлынувших некстати воспоминаний и огляделся. Он, оказывается, без участия сознания все исполнил, как должно. Помог Тэре сесть на колоду, застланную собственной курткой. Пристроился за её правым плечом и вцепился в шею Вроста, не отпуская пацана прочь, как и просила Черна. Сама она – рослая, широкоплечая, в полном доспехе – уже стояла в узоре. Сизо-дымчатая, словно целиком выкованная из рудной крови. Даже глаза под защитными лепестками крапа тусклые. Взгляд – спокойный, лишь на самом дне тлеет искорка несуетливой готовности к бою.

Тэра нащупала на руке браслет, поправила и указала пальцем в узор. Руннар проснулся, гибко поднялся и шагнул, раздувая ноздри и поводя бронированными боками. Шипастый хвост прочертил на траве рваную рану следа… весь вполз в узор. Бэл ощутил укол животного ужаса: он отчетливо увидел, как Тэра прикусила губу и прикрыла глаза, ломая печать в узоре браслета. Никогда прежде хозяйка не допускала столь отчетливого проявления чувств. Получается, она не знает исхода боя? Вопреки общему мнению, она не ведет тонкую игру, не спасает свои влияние и замок: наоборот, совершает нечто безумное, но, вероятно, сочтенное неизбежным.

– Это же… Он – изнанка? Перевертыш69? И браслет… никто не мог создать такого! – хрипло ужаснулся Йонгар, оборачиваясь от узора и едва успевая проследить, как остатки браслета рассыпаются бурым крошевом.

– Полвека назад – могли. Чистое серебро души прежней королевы и кровь моего сердца слиты и обращены в твердую форму даром утраченного для нас востока, – на губах Тэры мелькнула ядовитая улыбка, теперь хозяйка замка владела собою исключительно полно. – Ожидали иного? Увы, сделанного не вернуть, так что советую исполнить обещание… хотя бы ради собственного выживания.

Бэл опустил ладонь на рукоять рудного клинка и впервые со дня ковки ощутил общий пульс. Медленный, ровный. Кровь мира не склонна бешено мчаться по жилам. Кровь мира норовом сродни Черне – вскипает ох, как редко…

Руннар наклонился, опираясь о траву более короткими передними лапами, вытянул шею и басовито зарычал, вперяясь багровыми ожившими глазами во врага. Ошейник стек по его шее черной свернувшейся кровью, и теперь Бэл не сомневался: это кровь Тэры. Хозяйка смотрела на зверя неотрывно, сохраняя прежний покой. Йонгар сделался бледен: он тратил силы, исполняя обещание, и тем спасал свою жизнь, даруя узору непреодолимость границ. Каким бы ни был исходный замысел гостя, теперь Йонгар страстно желал оградить бой пределами узора лоз. В глазах приверженца западного луча читался страх, позорный страх слабого. И это было непостижимо: разве ничтожество осилит бремя взрослого дара вальза?

Черна встряхнулась, по позвоночнику наметился отстающий от тела валик колючек. Руннар нагнулся ниже, распахнул пасть. Почти неразличимым, стремительным движением бросил себя вперед, норовя по-простому проглотить врага. Мелкого: вся воительница свободно умещалась в багряном зеве. Она гибко уклонилась, пропустила зверя вплотную и рванула угол его губы, проверяя прочность шкуры в слабом, болезненном месте. Руннар взвыл, шкура оттянулась, скрипнула металлически – и выдержала.

Зверь долетел до кромки узора и оказался отброшен, Йонгар зашипел от боли, два вальза свиты подхватили его под плечи, осознав, что пора сплетать дар и стараться всем вместе.

– Что за шкура? Как пробить? – ужаснулся Светл.

– Не знаю, – сообщила Тэра, сохраняя ровный тон светской беседы и наблюдая, как клочьями летит трава: Руннар катался по лугу, подминал врага, ощетинив боковые гребни и стремительно разрезая воздух ударами хвоста. – Был бы способ, я сообщила бы ученице… Или применила давным-давно. Вы полагали моего зверька недоношенным драконом? Как глупо! Вам ли не знать, нет в мире драконов, есть лишь неструктурированная по сторонам света стихийная сила, именуемая для упрощения «дракон». Кстати, эти границы блокируют силу, ухудшая ситуацию для Черны. Вы сделали так в расчете на дракона? То есть отдали ему победу до боя… Как подло.

Черну припечатало к незримой границе, она резко выдохнула, звук получился похожим на мгновенный смешок – и Бэл осознал, разобрал по опыту долгого общения, как трудно приходится воительнице. То есть, в её собственном изложении такое безнадежное положение называлось бы «интересно», а то и «потрясающе!».

– Сдайся и выйди, он сам себя сожрет! – завизжала Ружана, пряча лицо в ладонях, но продолжая подглядывать за боем сквозь щели меж пальцами.

– Светл, уйми мелюзгу, – приказала Тэра, не оборачиваясь. – Уши болят.

– Надо помочь, – невпопад прошептал Светл, откликаясь на имя и совершенно не разбирая смысл приказа.

– Вы обманули меня, – хрипло выдавил Йонгар, завершив работу с барьером. – Такое не прощают. Вы…

– Ты даже не личинка, – Тэра все же перевела взгляд. – Откуда бы тебе знать, что такое прощение? Оно – удел сильных. Ты явился ко мне, рассуждая о великанах и упоминая родного отца, ты просил сердце Милены и клялся в верности старому закону. Ты, наемный соглядатай зарвавшейся и запутавшейся бабенки, готовой уплатить любую цену за право… не платить лично.

Йонгар зарычал и потянулся к кинжалу на поясе.

Зверь снова швырнул противницу на невидимую стену и немедленно прыгнул сам, притискивая сберегаемое доспехом тело к преграде и норовя удушить, раздавить, проколоть массивными шипами брюха. Ружана завизжала, вытянула руку, указывая за лес, далеко – и сползла без сил в траву.

Ветви взволновались, на листве проявилась мелкая первичной рябь, Бэл почувствовал соленый металл во рту: спайка тянула бытие на себя, выворачивала мир, свинчивала его узким ураганным смерчем, замыкая слои складок все плотнее, до неразъединимости.

– У перевертыша нет слабых мест, одолеть его в круге невозможно и лучшему воину, даже ангу из ясномогучих южных, – скороговоркой бормотал Йонгар, потно сжимая рукоять кинжала. – Но часть твари тут, и это – ты, старая лживая дрянь! Ты…

Руннар разочарованно взвыл, извернулся в прыжке, желая перекусить гибкое тело противницы, утекшей из ловушки.

Бэл чуть отстранил малыша Вроста, которого по-прежнему держал при себе – и шагнул вперед, позволяя рудному клинку покинуть ножны. Пацан, освободившись из-под руки старшего, охнул и метнулся к границе боя. Распластался по незримой преграде, зашарил ладонями, норовя привлечь внимание Черны – или выискивая невозможную лазейку, позволяющую пробраться туда, где ему – не место… и никому иному тоже.

Снова завыла умирающим зверьком Ружана, растирая слезы, поползла по траве, все ближе к ногам хозяйки замка.

– Не губите… Умоляю… Вы не можете так вот…

Здешние и чужие вальзы стояли темной слитной стеной, смотрели за лес и едва смели дышать, не по-людски скалясь, постанывая на выдохе: вихрь острейшей, глубочайшей спайки все рос и рос, парализуя их волю.

Руннар изогнулся в высоком прыжке и всем весом обрушился, вспарывая дерн и разбрасывая тяжелые пласты жирной, мокрой почвы. Когтистыми лапами он свежевал осенний луг, как дичину – и ревел, обманутый и разъяренный. Противница ушла из-под прямого удара.

Йонгар прокусил губу и решительно поднял кинжал. Рудная кровь в руке Бэла тонко и зло взвизгнула, первый раз касаясь безродной западной стали.

– Она всех нас погубит, – просительно, жалобно молвил Йонгар. – Не щадишь меня и себя, пожалей Черну. Подумай, много ли у неё осталось целых костей. Это надо прекратить, пока не поздно. Одумайся, первый ученик, ты не раб. Тэра сошла с ума, но кто сказал, что она – в духе, а не блажит от старости?

Бэл на миг отвлекся: Черна взлетела тряпичной куклой, подброшенная на три десятка локтей хлестким ударом хвоста.

Йонгар отступил, предлагая самому решать и медленно, напоказ опуская кинжал, даже готовясь убрать оружие в ножны. Но никто не смотрел на него: в круге боя все смешалось. Извивы темного тела Руннара, мельтешение комьев земли, тусклой щетины дерна и слабых волокон травы заполнили емкость с незримыми стенками. Бэл сжал зубы, почти готовый увидеть чуть погодя осевшую муть – и мертвое, окончательно неподвижное тело Черны… Однако разобрал новый, еще более короткий, смешок воительницы. Она пока что жила и ей было очень, очень интересно.

– Черна определенно в духе, – шепнул Бэл и попробовал улыбнуться.

Боль вспыхнула горячо и остро, вынудила согнуться и нащупать слабеющей рукой рану на животе. Теперь в темном, сужающемся поле обзора Бэл видел только фигуру Ружаны у своих ног: безумные от страха глаза травницы делались все крупнее, занимали мир целиком…

– Режь её! Режь! – завизжала травница, скалясь затравленным зверьком.

И мир вопреки грохоту крови, ознобным толчкам боли – выправился, обрел если не право, то обязанность оставаться родным, наблюдаемым внятно.

Нельзя предать Черну, Тэру и прочих лишь потому, что не хватило внимания и ума приглядеть за самой ничтожной из всех, кто явился на поляну. Бэл плотнее сжал рукоять. Встряхнулся, невольно подражая движению Черны – и обернулся к Йонгару.

Вальз запада, мастер коротких троп и мгновенных атак, уже почти прорвался мимо. Он воспользовался без колебания помощью ничтожной союзницы. Он стремился к Тэре с занесенным кинжалом, чтобы исполнить замысел. Он, вероятно, успел бы примериться и нанести удар, пока старший ученик боролся со смертной слабостью. Успел бы – но сам вдруг попал в ловушку, для какой весь дар запада лишь шелуха и пустое трюкачество…

Йонгар замер, подобный изваянию, с неуместным выражением удивленного ожидания на лице. Кажется, он был готов улыбнуться.

Рудная сталь вошла в тело врага замка Файен, лизнула крови слабого и брезгливо отпрянула. Йонгар покачнулся и стал заваливаться назад, навзничь – продолжая смотреть по-детски удивленно, ожидая чего-то очень хорошего.

Бэл сник на колени, зажал рану, ощущая в ладони горячее и липкое. Внезапная жажда пекла подреберье, мир тускнел и распадался, но Бэл медленно, упрямо поворачивал неестественно тяжелую голову. Он был первым учеником и знал свой долг старшего. Рудный клинок тоже ведал долг. Рукоять грелась и льнула к ладони, питая силой. Стержень рудной крови как будто поддерживал спину. Меч – часть воина, теперь Бэл понимал это всем существом. Понимал и с благодарностью принимал.

Тэра в застывшей позе слепо глядела в круг боя щелями глаз, наполненных окончательной тьмою. Даже пребывая у края жизни и смерти, даже признав за собою дар северного вальза, Бэл не мог проникнуть в недра того, что теперь созерцала Тэра Ариана, всю жизнь слывшая первой дамой круга прорицателей и вдруг отчаявшаяся на непосильное. Пророчество – оно не прозрению сродни, оно происходит от того же корня, что и письменность. Пророчество – это не равнодушный пересказ с чужих слов, но создание нового, долговечного, способного стать законом. Если пророчество состоится, то сделается былью. Если не пожелает воплотиться, то перешибет хребет прорицателя, который взялся за непосильную работу – и само останется пустым мороком, записью несбыточной сказки…

Бэл с ужасом и трепетом следил, как бледнеют пряди волос Тэры, спрямляясь и теряя блеск. Как истончается кожа, морщась старческим рисунком прищура. Ружана тоже смотрела и выла все громче, норовя ткнуть в хозяйку ножом и натыкаясь на упругую пелену, окутывающую фигуру. Бэл сморгнул, упрямо довернул шею. Он желал понять, что так удивило Йонгара. Справился – и тоже улыбнулся, совсем как вальз запада.

Из-за плеча Тэры, походкой несравненной и красивейшей из всех женщин мира, скользила Милена. Дуффовый плащ лежал у куста краснобыльника, свернувшись клоком тумана. Не тратя себя даже на то, чтобы пнуть Ружану – как она делала всегда, будучи старшей ученицей и показывая слабым их место – Милена спешила к кругу боя. Бэл ощутил мгновенный порыв ветерка, вдохнул запах русых волос, памятный навсегда с того давнего вечера…

– Корень готов, я дотянулся, – сказал Врост, его детский голосок показался в буре происходящего неуместным писком мошкары. – Вот, держи.

Трава задрожала, слитно охнули деревья великого, единого леса Нитля: спайка ввинтилась так глубоко, что теперь воистину наматывала на себя, как на веретено, весь сущий мир. Милена хохотнула коротко и резко, копируя повадку Черны. Сделалось очевидно: и она может прямо подражать кому-то. Да, неосознанно – нуждаясь в необоримой решимости, какая есть только у воительницы.

Бэл исчерпал себя до дна и теперь падал, скрученный второй волной боли, но продолжал из последних сил тянуться, чтобы проследить движение Милены. Видел её кулаки, сжатые до белизны костяшек пальцев, внятно различал длинные ухоженные ногти, впившиеся в ладони. Понимал судорожное движение правой руки, неловко, птичьим клювом, цапнувшей нечто с раскрытой ладони Вроста.

Вздох, боль… И незримая стена, обозначенная валом земли и ворохом дернины, прогнулась – чтобы безропотно пропустить Милену! Снова стать неприступной, и, сыто чавкнув, сомкнуться за её спиной.

Время замедлилось, и Бэл продолжал жить и понимать происходящее. Снова завыла Ружана. Последний раз булькнул горлом мертвый Йонгар. Чужие вальзы очнулись, сунулись было в бой, осознав смерть своего хозяина – но спайка наконец скрутилась в полную силу и разродилась тем, чего все боялись и ждали. Само небо с хрустом разорвалось! Полыхнули мощные ветвистые корневища молний, врастая в мир. Нитль потемнел и задрожал, сопротивляясь перемене, которая жаждала вломиться в него вместе с инородным законом и пространством, прущим из лопнувшей спайки.

Бэл последним усилием сопротивлялся тьме, но глаза – закрывались… Он не справился с обещанием, данным Черне. Не смог одолеть малую беду, подстерегшую хозяйку вне круга боя. Нитль, изуродованный переменами – чем он станет? Неужто выжившие, подобно старому вальзу востока, – будут слепыми, глухими и ничтожными…

В смерти порой больше достоинства.