Воскресенье на даче

II У НѢМЦЕВЪ

Лѣсной. Девятый часъ утра, а на улицѣ уже такъ и заливаются на всѣ лады разносчики, выкрикивая названія съѣстныхъ товаровъ. Вотъ въ палисадникъ дачи вышелъ съ терассы дачникъ, обрусѣвшій нѣмецъ Францъ Карловичъ Гельбке, остановился у рѣшетки и, смотря на улицу, началъ вдыхать свѣжій утренній воздухъ, широко раздувая ноздри. По улицѣ, мимо его, проѣхала телѣга и обдала его цѣлымъ столбомъ густой пыли. Гельбке прищурилъ глаза, отвернулся и сказалъ: «пфуй!» Гельбке былъ одѣтъ по утреннему: въ шитыхъ гарусомъ туфляхъ — подарокъ жены ко дню рожденія, въ старую коломянковую парочку и былъ безъ шляпы. Утренній вѣтерокъ свободно гулялъ по его коротенькимъ бѣлокурымъ, какъ-бы изъ пакли, волосикамъ и по такимъ-же бакенбардикамъ на красноватомъ угреватомъ лицѣ. Отчихавшись отъ пыли, Гельбке подошелъ къ тощей клумбѣ, сорвалъ нѣсколько цвѣточковъ и, сдѣлавъ изъ нихъ букетикъ, отправился въ дачу, гдѣ, войдя въ спальню, съ сладенькой улыбкой остановился передъ постелью жены и тихо произнесъ:

— Du schlaefst, Amalia?

— Нѣтъ, я не спитъ… — отвѣчала по-русски тощая нѣмка, раскинувшаяся на кровати, и открыла глаза.

— Da hast du! — проговорилъ Гельбке и кинулъ на грудь женѣ букетикъ.

— Францъ!

— Амалія!

Супруга раскрыла объятія, и Гельбке, стоя около кровати, погрузился въ нихъ.

— Und du… Du amüsirst dich schon? — спросила она.

— О, ja. Schon seit lange. Bei uns im Garten ist so gemüthlich.

— Хорошій у насъ садъ, Францъ.

— Natürlich.

— Хорошая дача.

— О, ja.

Спасибо тебѣ, Францъ, что ты мнѣ нанялъ такой дача, — проговорила по-русски супруга и спросила: — Heute haben wir Sontag? Сегодня воскресенье?

— О, ja. Вставай… Сегодня мы будемъ цѣлый день гулять и веселиться. Я придумалъ много, много удовольствій.

— Danke, danke dir… — закивала головой супруга, поднялась на постели и начала надѣвать чулки.

Гельбке снова вышелъ въ палисадничекъ, съ гордостью посматривая на пятокъ тощихъ деревьевъ, на кустъ сирени и на единственную клумбу посреди ихъ. Клумба была убрана скорлупками изъ подъ устрицъ, стеклянными разноцвѣтными шариками съ рождественской елки. Эта была работа рукъ его супруги, Амаліи Богдановны.

— Раки! Живы крупны раки! — раздался голосъ разносчика.

— Раки! Давай сюда раки! — крикнулъ Гельбке.

Разносчикъ развязалъ корзинку.

— Вихлянскіе-съ… Первый сортъ, — сказалъ онъ.

— Охъ, какіе маленькіе! Да это тараканы. Эдакая большая у тебя борода и такіе маленькіе раки!

— На скусъ за то очень пріятные. Съ пріятствомъ кушать будете.

Начали торговаться. Гельбке давалъ аккуратъ половину того, что просилъ разносчикъ. Разносчикъ клялся, божился, два раза завязывалъ корзину и уходилъ. Наконецъ сторговались, и Гельбке торжественно понесъ корзинку на терассу, гдѣ уже стояла одѣтая въ сѣренькое холстинковое платье и вполнѣ причесанная Амалія Богдановна. На ней былъ даже клеенчатый передникъ и клеенчатые рукавчики — все это нужно было, по ея мнѣнію, по хозяйству.

— Вотъ тебѣ сюрпризъ… Это для фрюштика, — проговорилъ Гельбке, подавая корзинку. — Сегодня на фрюштикъ у насъ будетъ Krebs und Wurstessen. Раки и колбаса и больше ничего. Nicht wahr, so ist gut?

— О, ja, Franz… Komm… Ich werde dir ein Kuss..

Амалія Богдановна приблизила къ себѣ голову мужа и влѣпила ему поцѣлуй.

На терассѣ на столѣ стояли уже принадлежности кофе. Они сѣли. Амалія Богдановна сама начала его варить и изъ экономіи на керосинѣ вмѣсто спирта.

— Willst du ein Butterbrod mit Käse? — спросила она. — Съ сыръ хочешь бутербродъ?

— О, ja, mein Schatz…

Гельбке принялъ отъ жены бутербродъ и поцѣловалъ у ней руку.

Они сидѣли и пили кофе, смакуя чуть не по чайной ложечкѣ.. Съ улицы, черезъ палисадникъ, къ нимъ приставали разносчики съ предложеніями товаровъ, но они не отвѣчали разносчикамъ. Гельбке созерцалъ жену. Амалія Богдановна созерцала мужа.

— Люблю я воскресенье, когда не нужно идти въ контору и можно цѣлое утро «веселиться» (sich amtisiren), — говорилъ Гельбке.

— И я люблю, потому мой Францъ со мной… — отвѣчала супруга.

— И такъ хорошо у насъ здѣсь на дачѣ, пріятно…

— Gemüthlich!.. — протянула Амалія Богдановна и умильно закатила подъ лобъ глаза.

Явились дѣти, мальчикъ и дѣвочка — Густя и Фрицъ, въ сопровожденіи русской няньки. Дѣти здоровались и говорили по-русски.

— Deutsch… Deutsch… Говорить надо по-нѣмецки… — приказывала имъ мать.

— Мама! Дай мнѣ бутербродъ… — проговорилъ мальчикъ.

— Нельзя… Кушай булку и молоко.

— Я хочу бутербродъ съ колбасой.

— Нельзя, Фединька… — отвѣчалъ отецъ. — Фибринъ ты получишь за фрюштикомъ, а теперь долженъ кушать мучное и казеинъ.

Ребенокъ наморщился и приготовился плакать.

— Я дамъ ему маленькій кусочекъ… — сказала мать.

— Дай… Но не больше полъ-драхмы.

Дѣвочка ничего не просила. Она запихала въ ротъ кусокъ кренделя и сосала его.

— Nun… — проговорилъ Гельбке, обращаясь къ супругѣ. — Сейчасъ я тебѣ сообщу программу нашихъ удовольствій на сегодняшнее воскресенье. Послѣ кофе мы будемъ провожать тебя въ лавку, гдѣ ты будешь покупать провизію на обѣдъ. Густя и Фрицъ! Вы рады, что мы будемъ провожать маму въ лавку? — спросилъ онъ дѣтей.

Вмѣсто отвѣта мальчикъ запросилъ еще колбасы.

— Нельзя, нельзя тебѣ колбасы… — проговорилъ Гельбке и продолжалъ:- Потомъ фрюштикъ… и къ намъ хотѣлъ придти выпить свой шнапсъ Иванъ Иванычъ Аффе… Потомъ мы возьмемъ Густю и Фрица и пойдемъ въ Беклешовъ садъ кататься на лодкѣ.

— Зачѣмъ лодка? — спросила Амалія Богдановна. — Ты раки купилъ. Лодка и раки въ одинъ день будетъ дорого. Надо экономи…

— Но, душечка, вѣдь раки у насъ идутъ на завтракъ. Они замѣняютъ блюдо и мы не увеличиваемъ свой бюджетъ. Ну, ты можешь редиски не покупать. На маслѣ будетъ экономія.

— Но за то Аффе будетъ съ нами кушать — вотъ экономіи и нѣтъ. Онъ выпьетъ три-четыре шнапсъ. О, я знаю Аффе! И онъ такъ много пьетъ! У него очень большой аппетитъ.

— За то Аффе заплатитъ третью часть того, что стоитъ лодка. Послѣ лодки придутъ Грусъ и Грюнштейнъ и мы будемъ играть въ крокетъ на пиво. Ты любишь играть въ крокетъ… Ты рада?

— О, ja… Но я люблю, чтобъ экономи, а ты можешь проиграть много пива.

— Норма. Мы сдѣлаемъ норму. Проигрышъ не долженъ быть больше трехъ бутылокъ. Вѣдь пиво въ воскресенье въ бюджетѣ. Я могу истратить въ воскресенье на пиво шестьдесятъ копѣекъ. На сигары сорокъ, а на пиво…

Амалія Богдановна погрозила мужу пальцемъ и сказала:

— О, Францъ, ты тратишь больше!

— Ein Kuss…

Гельбке схватилъ женину руку и поцѣловалъ ее въ знакъ своей виновности.

— Nun… Послѣ крокета мы будемъ обѣдать… — продолжалъ онъ.

— И Аффе, и Грусъ, и Грюнштейнъ съ нами? — испуганно спросила Амалія Богдановна.

— Нѣтъ, они пойдутъ домой. Вотъ за обѣдомъ ты можешь сдѣлать экономію. Зачѣмъ намъ супъ? Сегодня такъ жарко. Ты сдѣлаешь форшмакъ, потомъ жареные окуни — и довольно. А я могу прибавить бутылку пива.

— Опять пива! Францъ, я хотѣла сказать… Ты сигаръ много куришь. Надо дѣлать экономію, чтобъ въ мое рожденіе была у насъ иллюминація. Мой братъ Готлибъ хотѣлъ принесть двадцать фонарей…

— Фуй… Оставь, Амалія… Я имѣю вечернія занятія и это покроетъ нашъ бюджетъ. Nun… Обѣдать мы будемъ на открытомъ воздухѣ…

— Здѣсь, въ саду?

— Нѣтъ, тутъ тѣни нѣтъ, а мы снесемъ столъ за дачу, подъ березу.

— Но тамъ помойная яма.

— Ничего… Все-таки это будетъ въ зелени… Тамъ хорошая береза. А послѣ обѣда маленькій моціонъ… Мы пойдемъ въ кегельбанъ… Туда придутъ Аффе, Грюнштейнъ и Грусъ и сдѣлаемъ нѣсколько партій въ кегли. Послѣ кегель мы пойдемъ на прогулку въ Лѣсной паркъ. Ахъ, Амалія! Какіе тамъ цвѣты! Ты любишь цвѣты?

— Да, mein Schatz.

— И вотъ ты тамъ увидишь много, много цвѣтовъ. Тамъ я, Аффе, Грусъ и Грюнштейнъ споемъ свой квартетъ. Хорошо? Nichtwahr gemüthlich?

— Gemüthlich… — отвѣчала Амалія Богдановна и закатила подъ лобъ свои сѣрые оловянные глаза.

— Вечеръ мы такъ и кончимъ музыкальнымъ удовольствіемъ. Изъ Лѣсного парка мы пойдемъ въ лѣсной клубъ музыку слушать…

— Францъ… Но вѣдь тамъ надо платить за входъ… Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу. Ни за что не хочу… Надо экономію къ моему рожденію…

— Маменька… Мамаша… Амалія… Мутерхенъ… — перебилъ ее Гельбке. — Мы ничего не будемъ платить. Мы придемъ на улицу, встанемъ около забора клуба и будемъ слушать музыку даромъ. И Аффе будетъ съ нами, и Грусъ, и Грюнштейнъ… Даромъ, даромъ… — повторялъ онъ.

— Ну, тогда хорошо.

— А изъ клуба домой, сядемъ на терассу и будемъ слушать кукушку. Будемъ смотрѣть на луну и слушать кукушку. Ты любишь кукушку?

— О, ja… Gemüthlich… А потомъ что? — спросила супруга и улыбнулась.

— А потомъ ты — моя Амалія. Вотъ и вся программа, — отвѣчалъ Гельбке. — Ты кончила свой кофе?

— Кончила.

— Иди за провизіей. Мы тебя будемъ провожать. Фрицъ! Густя! Идемте съ мамой въ лавку.

— Папа! Я колбасы хочу! — кричалъ мальчикъ.

— Нельзя, нельзя. Маленькому мальчику вредно утромъ мясо. Твой фибринъ ты получишь за завтракомъ.

Черезъ десять минутъ на улицѣ Лѣсного можно было видѣть Амалію Богдановну, шествующую съ корзинкой въ рукахъ. Сзади шелъ ея супругъ Францъ Карлычъ Гельбке и велъ за руки Фрица и Густю. Гельбке былъ уже облеченъ въ сѣрую пиджачную парочку и имѣлъ на головѣ соломенную шляпу. Въ устахъ его дымилась дешевая сигара, вставленная въ мундштукъ, облеченный въ бисерный чехолъ — подарокъ Амаліи Богдановны.