Воскреснуть и любить

Глава 12

Когда они вернулись в Кейвтаун, работа над фреской была в разгаре. Поговорить с Габриелем во время похорон Глории не удалось, а следующий день выдался слишком беспокойным. Но когда Кэрол и Энтони вошли в церковь после краткого отпуска у озера, на стене, где совсем недавно просвечивали хулиганские рисунки и надписи, уже красовались целые фигуры. Габриель входил неведомо как. Ни одному из «Мустангов» не нужен был ключ — они могли войти в любую дверь.

В следующую неделю фреска росла и менялась на глазах, однако никто не видел художника за работой. Несколько раз по ночам настоятель, лежа без сна рядом с мирно посапывавшей Кэрол, слышал внизу шум. Но он никогда не оставлял жену, чтобы полюбоваться на Габриеля. Юноша придет к нему сам, когда будет готов к этому. Достаточно и того, что он решил расписать стену фигурами любимых персонажей Нового Завета, напоминавших ему о собственных страданиях и боли.

Ноябрь подходил к концу. Прошел День Благодарения. Супруги скромно отметили его в доме у озера. Вместе они приготовили традиционный праздничный обед, а потом гуляли по окрестным лесам, собирая осенние листья и опавшие каштаны. Вечером он еще раз попытался овладеть ею и снова потерпел неудачу.

Со времени их первой ночи в коттедже Кэрол ни разу не высказала недовольства. Она была нечувствительна к его поражениям. Ему хотелось, чтобы она разозлилась так же, как он злился на самого себя. Хотелось заставить женщину сказать, что она сомневается в его мужских достоинствах. Но он не замечал и признака разочарования или гнева. Казалось, Кэрол действительно доставляли удовольствие его объятия. А может, она и в самом деле верила в то, что его немощь — вопрос времени и что совместными усилиями они победят ее.

Энтони не мог снова заговорить с ней о своих неудачах. Не мог найти слов, чтобы высказать боль человека, потерявшего надежду, что когда-нибудь сможет стать полноценным любовником. Не было на свете женщины более соблазнительной, более восхитительной и желанной, чем Кэрол. Причина неудачи гнездилась где-то внутри него, в некой темной, страшной части сознания. И ничто — ни страстные ночи в ее объятиях, ни годы лечения, ни долгие бесполезные обращения к Богу, в существовании которого он сомневался, — не могло одолеть предчувствие краха.

Незаметно подошло Рождество. Казалось, безнадежность, охватившая Пещеры, куда-то исчезла. В каждой витрине, в окне каждой гостиной ярко светилась елка. Однажды утром в Альбион-парке появилась бригада электриков и развесила на деревьях лампочки. Как ни странно, никто их не тронул. Энтони по вечерам видел из окна своей квартиры этот извечный символ приближающегося священного праздника.

Когда-то он любил Рождество и Пасху, поскольку у христианской церкви нет более чтимых праздников. Они добавляли хлопот, но были наполнены чудесами. В эти дни к нему чаще, чем когда бы то ни было, приходило смирение и понимание сущности Сына Божьего. Не было времени насыщеннее и прекраснее. В жизнь его вторгался Святой Дух.

Сейчас это чувство бесследно ушло, хотя священник безнадежно мечтал о том, чтобы оно вернулось. К Рождеству надо было готовиться заранее, день за днем. Из числа наиболее преданных и энергичных членов общины создали комитет, который должен был организовать торжества. Энтони исправно ходил на все заседания, но впервые не претендовал на лидерство. Он понятия не имел, каким образом маленькая церковь может устроить для своих прихожан что-то запоминающееся.

Однажды днем он сидел в кабинете, бездумно уставясь в стену и ругая себя за невосторженный образ мыслей, когда на пороге возникла Кэрол.

— Что так рано? — спросил он.

— Разве ты не заметил, что настали каникулы?

Она-то, конечно, это заметила. Ее белое вязаное платье было украшено рядами зеленых и красных стеклянных бус. В ушах весело покачивались миниатюрные фарфоровые шишечки.

— Тебя Роберт привез?

— Да, да и еще раз да! Была защищена как в танке. Я здесь, целая и невредимая. Ни дырок от пуль, ни психических травм. Самое время покупать елку!

— Елку?

— Ага, угадал. Такую зеленую и пушистую. Осыпающую иголки на ковер.

— Что, клиника закрылась раньше обычного?

— Ты сам виноват в этом. Сказал, что незаменимых нет. Вот я и решила взять полдня отгула. — Она улыбнулась. — Можешь не зазнаваться. Сегодня пришли на практику три девочки из медицинской школы, и Огаста следит за ними, как ястреб. Им понадобился мой кабинет. Вот я и убежала.

Она подошла ближе, уселась на край стола и заигрывающе потерлась ногой о его ногу.

— Так как насчет зеленой и пушистой?

Энтони не хотел никакой елки. И праздновать Рождество тоже не желал. В эту минуту ему хотелось сложить с себя сан, требовавший веры и мудрости, которых у него больше не было.

Он посмотрел в сияющие глаза супруги и понял, что не может огорчить ее.

— Хорошо. Все равно я уже все закончил.

— Никаких посещений больных? Никаких жалоб на здоровье?

— Это твоя работа, а не моя. — Он встал.

Кэрол прижалась к мужу и обвила руками его шею.

— У тебя все в порядке?

— Да.

— Поедем за елкой или займемся чем-нибудь другим?

Хэкворт боялся, что она может придумать нечто не столь безобидное. Даже сейчас, когда Кэрол всего лишь обнимала его, тело не подчинялось ему. Но он знал, что стоит отвести ее наверх и попытаться овладеть, как снова потерпит фиаско.

— Куда ты хочешь поехать за елкой? — Он разжал руки Кэрол, но поцеловал в ладонь, чтобы она не чувствовала себя обиженной.

— Куда-нибудь, где можно выйти из машины и не прятаться от летящих в тебя пуль.

— Тогда поищем елку где-нибудь подальше от города.

— У тебя есть елочные игрушки?

— Нет.

— Мои сгорели во время пожара.

— Тогда купим и их.

— Хорошо. Все равно мне хотелось куда-нибудь съездить вместе. — Давай возьмем самую маленькую елочку и выберем несколько украшений, которые нам действительно понравятся, а потом каждый год будем что-нибудь добавлять к этой коллекции!

Энтони беспомощно огляделся по сторонам. Эта женщина и в самом деле собиралась жить с ним и дальше. Он этого не предвидел. Было самое время сказать ей, что не стоит надеяться на чудо, но он не мог найти слов. Не сейчас. Не тогда, когда в ее глазах блестит радость от предвкушения праздника. Дух Рождества…

Он принялся считать, сколько дней осталось до наступления января.

Пока Кэрол варила какао, Энтони пытался укрепить елку — отнюдь не маленькую — в крестовине.

Все было новое: и подставка, и лампочки, и две коробки игрушек в придачу. Как ни странно, нравилось им одно и то же. В душе она соглашалась, что во всем касавшемся Рождества вкусы у нее были консервативные. Лампочки были в виде старомодных шишечек, а сделанные из цветного стекла игрушки представляли собой копии фигурок, знакомых с детства. Она даже пообещала вырезать из бумаги дюжину снежинок.

Эта елка пришлась бы по вкусу детям, приходившим в воскресную школу. Кэрол хотела на следующем занятии попросить их помочь наряжать зеленую красавицу. Можно было купить цветную фольгу и разрезать ее на полоски. Дети сделали бы из них гирлянды, развесили на елке и почувствовали бы, что она принадлежит и им тоже.

Мысль о ловких детских пальчиках и невинных лицах, горящих восторгом, наполнила ее сладкой болью. Она скучала по племянницам, хотя и была несказанно счастлива, что Агата сбежала от мужа и начала новую жизнь. Кэрол теперь точно знала, что сестра с помощью матери нашла в Денвере работу, устроившись секретарем в торговую фирму. Она с девочками сняла маленький домик в нескольких милях от прекрасных зеленых гор, и, когда говорила по телефону, ее голос с каждым разом становился все веселее.

До отъезда девочек Кэрол и не понимала, как много они для нее значат. Ждать своих детей ей не приходилось. Ее собственная дочка лежала в крошечной могиле на местном кладбище, а вместе с ней было похоронено желание родить другого ребенка. Она посвятила себя помощи всем детям Кейвтауна, а сделав это, перестала думать о своих.

Но сейчас это желание пробилось наружу. Возможно, из-за отъезда племянниц. Возможно, из-за пустующей комнаты для грудничков и начинающих ходить младенцев, в которую она заходила каждый день. Возможно, из-за мысли о маленьких, чистеньких обитателях Изумрудной долины, каждое утро приезжающих в школу.

Возможно, из-за любви к Энтони.

Последняя мысль причинила ей боль. Жалость к мужу была такой сильной, что заставила ее бросить готовку и невидящим взором уставиться в открытый холодильник.

Она любила Энтони. Любовь эта вспыхнула не внезапно, но медленно, исподволь прокралась в сердце сквозь трещины и бреши в окружавшей его стене, пока в одно прекрасное утро ей не пришлось признать, что сердцу не прикажешь. Желание было лишь одной из составных частей этой любви. Другой составной было сочувствие его борьбе, его надеждам и мечтам. Третьей — уважение, четвертой — сострадание к тому, что ему довелось пережить. Но любовь была чем-то большим, чем сумма всех составных.

Любовь к этому человеку заставляла Кэрол стремиться понять причину его мужской несостоятельности и победить ее.

— Хочешь закрыть холодильник силой своего взгляда?

Она испуганно обернулась и увидела стоявшего в дверях Энтони.

— Какао готово, — сказала она. — Я просто… замечталась.

— Елка стоит. Твоя маленькая, пушистая, незаметная елочка скребет потолок.

— Умница. — Кэрол подошла к буфету, достала кружки для какао, наполнила их, добавив по зернышку кардамона, обернулась и подала ему чашку. — Давай пить какао, сидя у камина.

— У нас же нет камина, — возразил Энтони, вопрошающе глядя на жену.

— Сделаем вид, что есть.

— Это такая игра?

— Она позволила мне пережить трудные времена. Меня научила мать. Было одно Рождество… — Кэрол умолкла, засомневавшись, что он захочет слушать рассказы о ее детстве.

— Продолжай. — Он шагнул в сторону гостиной.

Супруга последовала за ним и поставила свою чашку на кофейный столик. Энтони следил за ней. Фантазерка схватила диванную подушку и швырнула ее в стену.

— Пожалуй, одного полена будет мало, — с грустной улыбкой вздохнула она. — Будь добр, подбрось еще дров. А потом садись рядом.

— А где у нас дрова? — понимающе подхватил муж.

Она пожала плечами.

— Там, где ты сложил поленницу.

Энтони покачал головой, но уступил и сделал вид, будто что-то поднял с полу. Кэрол не спускала с него глаз. Он наклонился и подбросил в «камин» воображаемую вязанку хвороста.

— Теперь хорошо? — спросил он.

— Замечательно. — Она похлопала по дивану.

— Пожалуй, надо помешать. Подай-ка мне кочергу и мехи.

Женщина откинулась на спинку дивана и довольно улыбнулась.

— Они рядом с тобой.

— Уже подсунула?

Энтони сделал вид, будто поправляет дрова, а затем раздувает огонь мехами. Наконец он сел рядом и удовлетворенно крякнул.

— Теперь тепло?

— Спасибо, чудесно. Никто не умеет разводить огонь лучше тебя, дорогой!

— А лучше тебя никто не умеет радоваться этому огню. Так расскажи мне про то Рождество.

— Вкус у матери был чудовищный. Можешь себе представить, я боялась, что Агата пойдет в нее. Не все любовники матери были такими буянами, как Пол, но зато все были с крупными изъянами. Однажды в декабре, когда мне было одиннадцать лет, ее очередной дружок украл все, что не было прибито к полу, снял деньги с крошечного счета и уехал в ее машине. За нее еще не было выплачено, она была не застрахована, а дружка так и не поймали.

Она сделала глоток какао.

— Ты можешь рассказать что-нибудь подобное?

Он вспомнил о Рождестве, на которое получил по почте Библию в кожаном переплете с золотым тиснением и печатью библиотеки Конгресса. На следующее утро какие-то шалопаи позвонили ему и со смешком сказали, что похищенный экземпляр необходимо сдать куда следует. Он и сдал, выяснив, что это был богохульный розыгрыш.

— Стоит ли поминать плохое, — заметил Энтони.

— Детство у меня было запоминающееся.

Он поднял чашку.

— Выпьем за него.

Она улыбнулась.

— Можешь себе представить, на то Рождество мы остались без единого цента. Домовладелец грозил выселить нас, потому что дружок заодно прикарманил и то, что было отложено, чтобы заплатить за квартиру. Впрочем, Рождество у нас всегда проходило пышнее, чем можно было себе позволить. Мать заворачивала в разноцветную бумагу все, что попадалось под руку. Даже носки заворачивала порознь. Однажды мне достались три пластмассовых обруча для волос в трех разных коробочках. Праздник всегда удавался на славу. Но в тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, не было денег даже на пластмассовые обручи.

— Если ты скажешь, что это было лучшее Рождество в твоей жизни, я не поверю.

— Да уж. Но самое поучительное — это точно. В сочельник мать пришла домой после того, как убрала несколько офисов после вечеринок. Настроение у нас было неважное, потому что все знали, что на следующее утро придется несладко. Но мать сняла с антресолей елочные игрушки, которыми побрезговал ее дружок, и велела нам наряжать елку. Конечно, никакой елки и в помине не было, но она настаивала на своем. Поэтому в конце концов младшая сестренка повесила шишку на стоявшую в углу вешалку, только бы отвязаться. Это выглядело ужасно глупо, но я повесила рядом вторую. Через полчаса мы украсили вешалку лампочками и надели игрушки на каждый крючок.

Она прильнула к Энтони.

— Тогда мать велела нам взять подарки и положить их под елку.

— Это было чересчур жестоко.

— О нет! Она сказала, что на это Рождество может подарить нам лишь мечты, но зато самые заветные. И мы одна за другой понесли свои мечты под елку. Я хотела новый велосипед, чтобы кататься на нем по всему городу. Он был ярко-красный, с хромированными деталями, в которых отражались елочные огни. Агата пожелала новых нарядов и по очереди продемонстрировала их. Она была великолепна. А Анна-Роз мечтала о пианино. Мы стояли вокруг, а она играла на нем рождественские гимны.

Кэрол на мгновение умолкла.

— Это было не лучшее наше Рождество, но мы его пережили. Иногда я вспоминаю тогдашний сочельник и то, как на следующий день мы ели тушенку из банки и делали вид, что это индейка с гарниром. Я часто пользуюсь этим воспоминанием, чтобы скрасить себе жизнь.

Ему хотелось спросить, что Кэрол задумала на этот раз. Что они нормальная супружеская пара, вспоминающая прошлое и чувствующая, что их узы становятся все прочнее? Что за этим совместным Рождеством последуют и другие? Что когда-нибудь их дети будут стоять рядом, любоваться другой елкой и ждать наступления рождественских чудес?

— Ты считаешь меня дурочкой? — спросила она.

— Я считаю тебя самой большой умницей на свете, — не покривив душой ответил супруг.

Это был комплимент, но прозвучал он так печально, что у Кэрол засосало под ложечкой.

— Теперь твоя очередь? — сказала она.

— Моя?

— Рассказывать о самом памятном Рождестве.

Энтони смотрел в «огонь». Теперь он казался ему почти настоящим. Почему-то в голову приходили воспоминания только о тех праздниках, которые он встречал вместе с первой женой. Естественно, рассказывать о ней он не собирался.

— А как вы отмечали Рождество с Клементиной? — спросила Кэрол, когда муж надолго умолк.

Он удивленно обернулся.

— Зачем тебе это?

— Ну, она же была частью твоей жизни. Важной частью.

— Чаще всего я был слишком занят, чтобы праздновать Рождество. Но однажды…

Молодая женщина устроилась поудобнее и подперла руками подбородок.

— Рассказывай, рассказывай…

— Она похитила меня. — Это воспоминание заставило Энтони улыбнуться. — Прямо после всенощной при свечах. Все разъехались по домам, а я остался в церкви, записывая для памяти, что надо будет сделать на следующий год по-другому. Она пришла в кабинет и сказала, что во мне возникла крайняя нужда. Она сама отвезет меня, а о том, что случилось, расскажет по дороге. Я пошел за ней, начиная кое-что подозревать. Когда мы сели в машину, Клементина свернула на шоссе и выехала из города. Велела мне спать и сказала, что разбудит, когда мы приедем. Местом, где во мне возникла нужда, оказался небольшой домик в занесенном снегом поселке. Клементине предоставили его друзья детства на несколько дней. Телефона там не было, а на следующее утро поднялась метель. Я не смог бы уехать, даже если бы и хотел. В поселке жили прекрасные гостеприимные люди. Это было лучшее Рождество, которое мы провели вместе.

— Ты сердился на нее?

— Нет. Похоже, я прилично расслабился.

— И чудесно провел время.

— Да.

— Ты был лучшим мужем, чем думаешь.

Он закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Это была всего лишь неделя…

Кэрол придвинулась к супругу, откинувшись на спинку дивана. Ему не оставалось ничего другого, как обнять ее.

— Если бы ты хорошенько порылся в памяти, то вспомнил бы и другие такие же недели, дни и часы.

На мгновение он задумался, а затем покачал головой.

— Жена собиралась уйти от меня. Значит, таких часов было недостаточно.

— Может быть, просто пыталась таким образом заставить тебя обратить на нее внимание. Она любила тебя?

— Я не хочу говорить об этом.

— Ладно. А теперь хорошенько подумай. Если она еще любила тебя, то угроза уйти означала то же самое, что и похищение на Рождество.

Энтони задумался. Он был убежден, что Клементина разлюбила его. Но сейчас Кэрол заронила в нем зерно сомнения.

Она положила руку на его щеку и заставила повернуть голову.

— Люди никогда не меняются полностью. Ты можешь сказать мне, что стал совершенно другим человеком, но я тебе не поверю. Мужчина, которого знаю я, — тот же самый мужчина, который был женат на Клементине. Может быть, ты был слишком сосредоточен на самом себе, слишком занят собственной персоной и своей работой, но сущность твоя была той же, что и сейчас. Она вышла за тебя замуж, потому что ты такой, как есть. И я сижу здесь с тобой, потому что ты такой, как есть. Не буду говорить за Клементину, но я знаю, что боролась бы за тебя. И буду бороться, если наша совместная жизнь окажется под угрозой.

Если? А разве может быть по-другому?

Громкий стук в дверь избавил его от необходимости отвечать.

— Я открою, — сказала Кэрол, неохотно поднимаясь. — Но кто бы там ни был, до твоего ухода мы украсим елку.

— Прежде чем откроешь, посмотри, кто там.

Она последовала совету супруга и выглянула в сделанный им глазок.

— Это Джеймс. Откроем?

— Парень один?

— Похоже на то.

Энтони подошел к двери.

— Я впущу его.

— А я останусь.

Он не возражал. Падре доверял юноше, хотя и не был уверен, что это стоит делать. Открыв дверь, он пригласил гостя войти.

— Кажется, ты замерз. Холодает, да?

— Не заметил.

Кэрол мельком поглядела на мужчин и приняла решение.

— Джеймс, мы пили какао. Сейчас я сварю тебе чашечку.

— Я не пью какао.

— Тогда разогрею антифриз или стеклоочиститель. То, что пьют крутые парни. — Она задиристо улыбнулась и пошла на кухню.

— Не обращай внимания. Язык у нее без костей, — сказал хозяин. — Проходи и садись. Она сварит какао, чтобы ты чувствовал себя как дома.

— Похоже, я помешал.

Энтони проследил за взглядом гостя, скользнувшим по зеленой рождественской красавице в углу.

— Мы собирались украшать елку.

— Я вчера тоже купил маме.

Падре удивило это признание. Оно прозвучало так естественно — невинно и трогательно.

— Вы вместе будете украшать ее?

— Я сделаю это один. Я ухаживаю за ее цветами и двором. Она сама не справится.

— Она очень сильная женщина. Кэрол говорит, что твоя мама всегда возилась с соседскими детьми. Со всеми без исключения.

— Ага. Верно. — Джеймс сел, затем тут же поднялся, принялся беспокойно расхаживать по комнате и в конце концов остановился у елки. — Я пришел не какао пить. Я знаю, кто стрелял в Кэрол.

Падре застыл на месте. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть парня.

— Вам не о чем беспокоиться. Я позаботился об этом.

— Да ты что? — Энтони встал. — Интересно, каким это образом?

— Об этом вам тоже незачем волноваться.

— А я беспокоюсь, очень.

— Этот тип больше не причинит зла ни вам, ни ей. Он не вернется в Кейвтаун. Ему хорошо известно: стоит сделать это, и «Мустанги» позаботятся о нем раз и навсегда.

— О ком мы говорим?

Джеймс молчал.

Энтони произнес имя, которое не выходило у него из головы.

— Кентавр, верно?

Парень не стал отпираться.

— И он же стрелял в Рыжую Гриву.

Падре вспомнил, что так звали одного из «Мустангов», гибель которого в уличной перестрелке приписали «Стайным».

— Кентавр? Зачем?

— По ошибке. Он ездил по окрестностям, разыскивая Тимоти. Накурился марихуаны, а было темно. Увидел на Грейфолдских камнях Рыжегривого, решил, что это Тимоти, и выстрелил в него. Когда на следующий день он понял, что натворил, то всем рассказал, будто разговаривал с Рыжим как раз перед началом стрельбы, а когда ушел, то увидел ехавшую по улице машину с Тимоти и его братьями.

— Все потому, что он отбил у Кентавра девушку?

— Когда он услышал, что случилось на похоронах Глории, то решил, что мы собираемся поговорить со «Стайными» и узнать правду. Тогда он и задумал убить Кэрол и сделать так, чтобы все подумали, будто это дело рук «Стаи».

— Но тебя он обмануть не сумел.

Джеймс не ответил.

— Человека, который хватается за пистолет лишь из-за дурного настроения, нельзя выпускать на улицу.

— Вы думаете, он один такой?

— Нет. Но я думаю, что он самый опасный из всех вас, мальчишек с пушками и финками. У тебя достаточно здравого смысла, Джеймс. И у Габриеля тоже. И у тех мальчишек, которых я видел на вашем крыльце пару недель назад. У Кентавра его нет. Скоро он начнет палить в случайных прохожих. И изгнание из Кейвтауна ничуть его не изменит. Он не прекратит стрелять.

— Он очень-очень долго не сможет ни в кого выстрелить.

Энтони не спрашивал, что имеет в виду его собеседник. Юноша ясно дал понять, что сам свершил над ним суд. Священник знал, что в других городах и других шайках преступление Кентавра покарала бы смертная казнь, а не изгнание.

— Скажи мне, где он теперь, — осторожно поинтересовался Энтони.

— Зачем?

— Чтобы я мог сообщить в полицию.

В комнату вошла Кэрол, неся чашку с какао.

— В тебя стрелял Кентавр, — обернулся к ней супруг. — Я думаю, он устроил и твое избиение. Но самое удивительное состоит в том, что он убил Рыжегривого.

Женщина поставила чашку на кофейный столик. Ее рука дрожала.

— Энтони, ты знаешь, как Рыжегривый получил свою кличку? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Они с Джеймсом с раннего детства были лучшими друзьями. У парня был пес, которого он назвал Рыжим, потому что сам носил такого же цвета гриву. Мальчишки вместе дрессировали его. Собака была еще жива, когда Рыжегривого убили. Я не знаю, что случилось с ней потом. Куда она делась, Джеймс?

Юноша молча смотрел на нее.

— Наверно, сдохла, — сказала она дрожащим голосом. — Думаю, пес не смог перенести смерть хозяина. А ты, Джеймс? Ты смог перенести ее?

Энтони дал вопросу повиснуть в воздухе и заговорил сам.

— Кентавр будет убивать еще и еще. Будет. Есть только один способ остановить его. Если ты не можешь пойти в полицию, скажи мне, где он. Я сам схожу к нему. Он должен сидеть за решеткой где-нибудь подальше отсюда.

— Вы были бы рады всех нас упрятать за решетку!

— Нет. Не был бы. Я был бы рад, если бы ты без опаски ходил по улицам. Я был бы рад, если бы ничто не грозило твоей матери и твоим будущим детям. Я был бы рад жить спокойно. Не хочу, чтобы в мою жену стреляли еще раз!

— Если бы вы знали о моих делах, то тоже захотели бы отправить меня в тюрьму.

— Ты не Кентавр.

Джеймс отвернулся, но не спешил уходить.

— Вы абсолютно ничего не знаете.

— Это я знаю.

Казалось, наступившее молчание продлится целую вечность. Затем Джеймс шагнул к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

— Кентавр у тетки. Она живет в Ратленде. Кейси Энджерс.

— Кто может это подтвердить? — спросил Энтони.

— Фостер сказал мне. Кентавр во всем ему признался. Машина, в которой он сидел, когда стрелял в вашу жену, стоит на стоянке у теткиного дома.

— Полиция подобрала осколки бокового стекла, — сказала Кэрол. — Они могут сличить их.

— А если повезет, то и пистолет найдут, — добавил Энтони, глядя вслед юноше, взявшемуся за ручку двери. — Спасибо, Джеймс.

— Не надо было ему убивать Рыжую Гриву. — Он перешагнул через порог, а затем обернулся и посмотрел в лицо женщины. — Пес теперь мой, — сказал он. — Мама Рыжегривого отдала его мне.

Кэрол подождала, пока захлопнется дверь, и, обернувшись к мужу, оказалась в его объятиях.

— Похоже, я начинаю верить в чудеса, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.

Энтони крепче прижал ее к себе. Потому что и сам начинал в них верить.