ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ НОВАЯ ПРОФЕССИЯ

1. КРУТОЙ ПОВОРОТ


В 1928 году мне исполнилось пятьдесят восемь лет.

Я бы не упоминал этой в остальном ничем не примечательной даты, если бы она не оказалась связанной с большими переменами во всей моей судьбе.

Более тридцати лет, то есть все годы самостоятельной жизни после завершения образования, я отдал одному любимому делу: проектированию и строительству мостов, научной работе в этой же области, составлению учебников и подготовке молодых специалистов — мостостроителей.

Тридцать лет — большой срок в истории современной техники. Нет такой области науки и промышленности, в которой бы за этот период не произошли значительные преобразования.

Такой же поступательный процесс отличал и мостостроение. Он проходил на моих глазах, я сам был его непосредственным участником. Менялись, становились все более научными и в то же время более простыми и удобными способы расчета мостов, передовые инженеры создавали новые оригинальные конструкции пролетных строений, более легкие, прочные и надежные, упрощались и совершенствовались методы монтажа…

И только одно оставалось неизменным: способ соединения элементов моста с помощью заклепок. С тех пор как люди научились строить железные мосты, они знали только один этот примитивный метод.

Всюду наступала новая техника, всюду машина все больше заменяла мускульные усилия человека. И только в мостостроении продолжала царить работа вручную, работа медленная, кустарная, часто изнурительная.

Пассажир из окна поезда видит на любой из балок моста сотни стальных «пуговичек» — заклепок. Но редкий из пассажиров догадывается о том, сколько усилий затрачено на то, чтобы соединить одну балку с другой.

Между тем это дело совсем не простое. Прежде чем поставить несколько заклепок, необходимо проделать следующие операции: разметить оба соединяемых элемента, наложить их друг на друга, сделать проколы, рассверлить отверстия, нагреть ранее подготовленные заклепки, вставить в отверстия и, наконец, обжать.

Эта канительная процедура повторяется тысячи, десятки тысяч раз на стройке одного лишь моста. Теперь попробуем представить себе масштаб строительства сотен мостов в стране. Сколько труда можно сберечь, сколько рабочих рук высвободить, насколько сократить сроки постройки мостов, если избавиться от клепки! Но как это сделать? Чем заменить дедовскую клепку, что должно прийти ей на смену?

На этот вопрос я долго не находил ответа.

Летом 1928 года я приехал на одну маленькую железнодорожную станцию проводить испытание капитально отремонтированного моста. Едва сойдя на перрон, я увидел вдали, на краю моста, ослепительные вспышки. Казалось, кто-то гигантским зеркалом ловит могучие потоки солнечных лучей.

— Электросварка? — спросил я мастера, сопровождавшего меня.

— Она самая. Хотите посмотреть? — предложил мастер.

Электросварка… Мне, конечно, приходилось слышать о ней и читать, но видел я ее впервые.

Мы сразу же зашагали к мосту. Прикрыв ладонью глаза, я остановился невдалеке от сварщика и стал наблюдать за ним.

Молодой рабочий, оседлав одну из продольных балок, приваривал к ней длинную стальную полосу. Лицо сварщика защищал диктовый щиток с темными стеклами, он удерживал его левой рукой, а правой направлял держатель с металлическим электродом. Сварщик работал увлеченно и сосредоточенно, не отрывая взгляда от конца стального прутка, который довольно быстро плавился и превращался в гладкий и аккуратный валик — шов. У меня начинали болеть глаза, я отводил их в сторону, но через минуту снова любовался ловкими и быстрыми движениями сварщика.

Затем я отошел от него и задумался. Мастеру пришлось несколько раз повторить какой-то вопрос, прежде чем его голос проник в мое сознание.

Не знаю, сколько я так простоял. Мысль моя работала напряженно, стремительно. Может быть, это и есть он — тот ответ на давно мучающий меня вопрос! Может быть, электросварка — и есть та чудодейственная сила, которая способна заменить клепку и вытеснить ее из мостостроения. Какой удивительно простой и экономный способ соединения металла! Кто знает, может быть, ему суждено совершить настоящую революцию в строительстве мостов, стальных конструкций, вагонов, кораблей, цистерн?..

Все дни пребывания на маленькой железнодорожной станции я был поглощен и захвачен этой волнующей мыслью.

Часто случается так: пока человек — профан в каком-то новом для него деле, пока он смотрит только со стороны, все кажется ему понятным, доступным и немудрым. Так было и со мной.

Внешняя простота сварки, та легкость и непринужденность, с которой оперировал держателем молодой рабочий на мосту, рождали у меня тогда представление о сварке как о чем-то весьма несложном: достаточно сдвинуть соединяемые части вплотную друг к другу, зажечь электрическую дугу, она расплавит свариваемый металл и пруток электрод, и сварное соединение готово…

Вернувшись в Киев, я почувствовал, что «заболел» электросваркой всерьез. Я продолжал заниматься мостами, но впервые в жизни мои интересы раздваивались. Никому пока не признаваясь в этом, я начал знакомиться со сварщиками, ездить на заводы, где можно было посмотреть сварку, так сказать, в натуре, и на различных объектах изучал всю тогдашнюю специальную литературу. И вот тогда-то я стал понимать, что электросварка — настоящая и самостоятельная область науки, в которой многое уже сделано, но еще больше остается неизведанного и неизученного. Это не только не отпугивало, а, наоборот, еще больше увлекало меня.

Как раз в тот период я готовил к новому изданию свой курс «Железных мостов», и в нем впервые появился раздел о применении сварки в мостостроении. Этой теме было посвящено тогда всего лишь пять страниц, но зато сварка в первый раз выступала в учебнике по мостам как соперник клепки.

Прошли годы, и я написал не один труд на темы сварного мостостроения…

В 1929 году меня избрали действительным членом Академии наук УССР.

В то время в Днепропетровске создавался крупный транспортный учебный комбинат, и было принято решение влить в него Киевский институт путей сообщения, незадолго перед этим выделившийся из Киевского политехнического, института. Этим самым предопределялся перевод туда же и моей кафедры — кафедры мостов.

Передо мной стал вопрос: как быть дальше? Какой сделать выбор?

Колебания у меня были большие, и это, очевидно, будет понятно каждому.

С одной стороны, с мостами меня связывала многолетняя непрерывная работа, очень не просто было оставить все то, чему Я отдал лучшие годы своей жизни. Жаль было расставаться с созданной мною кафедрой и кабинетом мостов, для которого четверть века собирались книги, чертежи, модели, приборы. Трудно было представить себя вне неизменного и привычного круга интересов.

С другой стороны, меня все больше привлекала возможность заняться в Академии наук новым и многообещающим делом — электрической сваркой. Я все больше увлекался ею и с каждым днем все яснее видел, какой тут непочатый край работы для ученого.

Возможно, очутись я перед такой дилеммой на несколько лет раньше, я все же остался бы верен мостам.

Чтобы до. конца понять, как и почему я принял свое решение, нужно вспомнить, чем был для страны 1929 год.

Отлично помню до сих пор один из апрельских дней 1929 года, когда в геодезическом зале Киевского политехнического института собрали профессоров и преподавателей, чтобы детально ознакомить нас с планом первой пятилетки, принятым на шестнадцатой партийной конференции. С большим вниманием слушал я доклад парторга института, слушал и поражался грандиозным цифрам, которые он называл. Шестьдесят четыре с половиной миллиарда рублей капиталовложений в народное хозяйство в течение всего лишь одной пятилетки!

Еще не так давно, всего пять-шесть лет тому назад, когда я проектировал новый городской мост в Киеве взамен Цепного, для него нельзя было получить подходящий металл. Всего пять-шесть лет назад!

А здесь, в плане, — строительство огромных металлургических и тракторных, автомобильных и паровозостроительных заводов, строительство гигантских электростанций.

«Насколько, однако, все это реально и возможно? — невольно думал я. — Где взять огромные средства, откуда появятся люди, специалисты, которым по плечу такой невиданный размах строительства?»

Мог ли я, старый инженер, не сочувствовать широким и смелым замыслам партии? Всей душой я присоединился к ним.

Но где здесь кончается трезвый деловой расчет и начинаются мечтания, не имеющие под собой конкретной почвы? — это смущало меня.

Подобных «но» у меня возникало немало.

Придя домой, я раскрыл газету с текстом пятилетнего плана и положил рядом с ней карту Советского Союза. Чем больше я вчитывался в текст плана и мысленно размещал на карте будущие гигантские предприятия и электростанции, тем все более захватывающей представлялась мне эта картина. И тут же всплывали сомнения и очередные «но»…

Взять, например, Днепрогэс. На моей памяти в старой России не раз поднимались разговоры об этой крупнейшей стройке. Подниматься поднимались, но сколько проектов гидростанции на днепровских порогах было погребено в архивах царского правительства! Многие иностранные компании предлагали свои услуги, многие заграничные электротехнические фирмы просили сдать им в концессию эту стройку. В Петербурге отвергали уж слишком кабальные условия иностранцев, но и сами не пытались взяться за такую большую задачу.

И вот сейчас планируется в пять лет воздвигнуть эту грандиозную станцию своими силами. Возможно ли это?

В этом я сомневался.

Сомневался и все же хотел верить, хотел, чтобы жизнь рассеяла мои бесчисленные «но», опровергла мой скептицизм.

Время шло, если можно так выразиться о его тогдашнем стремительном движении. Я присматривался ко всему, что делалось вокруг.

У Хортицы уже вовсю кипела работа на строительных площадках Днепрогэса. В свирепые морозы не прекращалась укладка бетона, люди трамбовали его ногами, укутывали опалубку своими телогрейками, чтобы не дать бетону замерзнуть. Если бурным потокам воды удавалось пробить себе дорогу через заграждения, самые отважные бросались на борьбу со слепой стихией и, рискуя жизнью, закрывали опасную пробоину. И героизм этот воспринимался страной как нечто вполне естественное, само собой разумеющееся!

В газетах я читал телеграммы из Сибири, с Урала, из Донбасса: заложены домны невиданной производительности, возведены корпуса заводов, и завтра там начнется монтаж мощных прокатных станов… В Сталинграде, словно из-под земли, вырастал гигантский тракторный завод, и вопреки прогнозам американских авторитетов на это потребовалось не много лет, а около года…

Все это мне казалось настоящим чудом.

Можно было критиковать промахи и неполадки, — без них в таком огромном деле, разумеется, не обходилось, — можно было тревожиться за то, совладают ли новые миллионы рабочих с такой первоклассной техникой, но ни один честный и непредубежденный человек не мог закрывать глаза на факты. А они говорили сами за себя.

Вся страна стала сплошной стройкой, и на ее лесах то тут, то там ослепительно вспыхивали огни электросварки. В газетах и журналах все чаще появлялись заметки и очерки о том, как стальной электрод в руках сварщика помогает выигрывать дни и недели в битве за темпы.

Сварка вела наступление на клепку! Я видел, что будущее принадлежит электрической сварке, что эта, на первый взгляд такая узкая Область техники таит в себе большие, поистине неисчерпаемые возможности.

И как только я это окончательно понял, мои колебания кончились. Я принял твердое решение посвятить сварке остаток своих лет и создать научный центр электросварки в Академии наук Украины. Мне пятьдесят девять… Ну, что ж, начинать никогда не поздно, если только к новому делу лежит душа. В Киевский политехнический институт я вернулся в 1935 году, чтобы, как и за тридцать лет до этого, создать новую кафедру, на этот раз — кафедру электросварки.

2. Я СТАНОВЛЮСЬ СВАРЩИКОМ


Итак, я стал сварщиком.

Начинать свою работу в Академии наук Украины мне приходилось буквально на голом месте. Не было ни оборудования, ни лаборатории, ни даже самого скромного помещения.

Я решил на первых порах опереться на заводских людей, на тех, кто уже вошел во вкус сварки, испытал ее на деле. На заводе «Большевик», где имелся свой сварочный цех, мне охотно пошли навстречу и отвели в этом цехе угол, точнее, маленькую комнату, которая стала громко именоваться «лабораторией Патона».

Здесь вместе с молодым инженером-электриком и одним-единственным сварщиком началось мое практическое обращение в «сварочную веру». Сварщик был человеком горячим, энтузиастом своей профессии, отлично, до тонкостей знал дело, виртуозно орудовал электродом, и у него было чему поучиться.

Начинали мы с самого простого, но на том этапе, пожалуй, и самого главного. Среди руководителей киевских заводов было еще маловато патриотов электросварки, их можно было пересчитать по пальцам, и, чтобы завоевать ей признание, нужно было еще доказать, что сварные конструкции по прочности не уступают клепаным.

С этой целью мы в своей лаборатории на «Большевике» сваривали балки различного сечения и с разными стыками, а затем испытывали их в механической лаборатории Киевского политехнического института. Старые связи в институте пригодились как нельзя лучше, и вскоре длинный коридор на первом этаже Киевского политехнического института был загроможден балками…

Мое решение серьезно заняться электросваркой и целиком посвятить себя ей некоторые мои коллеги в Академии наук УССР встретили с недоумением, а кое-кто даже с иронией. Меня знали как мостовика, избрание академиком было признанием моей работы именно в этой области, и вдруг — сварка.

Одни выражались обиняками, другие говорили прямо в лицо:

— В ваши-то годы и затевать такую крутую ломку?! И ради чего? Что это такое — сварка? Занятие для инженера. Но для ученого… Нет-нет!

А кто-то даже язвительно окрестил электросварку «наукой о том, как без заклепок сделать бочку».

Но я к таким насмешливым замечаниям относился спокойно, — ничего удивительного, просто у людей туманное представление об этом предмете.

Я стал добиваться создания электросварочной лаборатории в стенах академии и заявил в ее президиуме:

— Завод «Большевик» оказал нам первую помощь, спасибо ему за это. Теперь пришло время академии принять сварку в свое лоно.

Меня поддержали. Однако свободного светлого помещения тогда в академии не оказалось, и мне предложили занять три комнаты в подвале старинного здания бывшей 1-й мужской гимназии. Помню, как заведующий хозяйством привел меня в темный сырой подвал, где лежали дрова и валялся всякий хлам.

Эта печальная картина произвела на меня удручающее впечатление. Завхоз, видимо, быстро разобрался в моем настроении и, чтобы рассеять его, стал рисовать мне перспективы перестройки помещения.

— Эти узкие отверстия, Евгений Оскарович, мы расширим и превратим в настоящие окна, вместо земляного устроим настоящий дощатый пол, стены побелим и отделаем так, что и не узнаете! Картинка будет, а не комнаты…

— Да вы, я вижу, мастер уговаривать, — улыбнулся я.

— Честное слово, — клялся завхоз, — сделаем все на славу.

Чтобы утешить меня, он, кажется, готов был посулить и зеркальные окна, и ковры, и настоящие пальмы.

Выбора не было, я согласился занять это помещение и вскоре приступил к его отделке. Надо сказать, завхоз оказался человеком инициативным и действительно сделал все, что можно было.

Одну из комнат занял я, вторую отвел для сотрудников. В третьей мы соорудили простейший станок с домкратами для испытаний балок на изгиб. Целиком этот станок втащить в подвал не удавалось и пришлось прибегнуть к сложному маневру: разобрать станок на части, вбросить их в комнату через окна, а уж потом сварить и собрать. Четырехметровые балки, предназначенные для испытаний, сваривали во дворе, а затем через те же окна вталкивали в помещение.

Штат лаборатории состоял вместе со мной из четырех человек, включая сюда и бухгалтера, который совмещал свою должность с обязанностями завхоза, управделами, экспедитора. Но я не унывал. Условия для работы со временем изменятся, важно то, что электросварочная лаборатория академии создана и работа в ней начата. Это самое главное!

Принимая на работу молодых инженеров, я в беседах с ними прежде всего подчеркивал, что электросварочная лаборатория должна выпускать не пухлые научные отчеты, а по-настоящему помогать промышленности осваивать новые способы сварки металла. Я предупреждал их, что придется много бывать на заводах, помогать там справляться с трудностями освоения сварки, готовить для заводов кадры, драться со сторонниками клепки.

— Если такая работа вас устраивает, оставайтесь, — говорил я своим будущим сотрудникам.

Такой же разговор состоялся у меня и с человеком, которого я знал уже много лет, знал со всеми его сильными и слабыми сторонами характера, наклонностями. Это был Борис Николаевич Горбунов, в прошлом один из моих талантливых студентов в Киевском политехническом институте.

Еще на студенческой скамье Горбунов выделялся среди товарищей своим ярким дарованием и огромным трудолюбием. Уже тогда он начал публиковать статьи на теоретические темы в области статики сооружений, сразу обратившие на себя внимание. Институт Горбунов блестяще закончил в 1923 году. Я пророчил ему большое будущее и не обманулся в этом.

Нас сближала прежде всего общая любовь к труду. Крепким здоровьем Борис Николаевич не отличался, часто хворал, но это не охлаждало его неутомимой энергии. Я был старше его на тридцать лет, однако эта солидная разница в возрасте не помешала нам стать друзьями. Когда мы вместе трудились над новым изданием первого тома курса «Железных мостов», я еще раз оценил глубокие знания Горбунова, его умение самостоятельно мыслить. Потом Борис Николаевич стал работать вместе со мной в Киевской мостоиспытательной станции, он был там моей главной опорой.

Мог ли я мечтать о лучшем сотруднике для себя в сварочной лаборатории?

У Горбунова было верное и острое чутье ко всему новому. Сваркой он увлекся так же быстро, как и я, трудности неизведанного дела его не пугали. Я начинал с вопросов применения сварки в изготовлении стальных конструкций, а они как раз и были областью Горбунова.

Вначале нас было только несколько человек, а задачи мы ставили перед собой такие, что хватило бы работы на коллектив впятеро больший.

«Как же быть? — раздумывал я. — К суткам еще двадцать четыре часа не прибавишь, людей взять негде, да и некуда, — штаты у нас куцые. А если работать келейно, одними своими более чем скромными силами, много не сделаешь…»

Эти же мысли мучили и Горбунова. Как-то после окончания работы мы засиделись в моем кабинете. Борис Николаевич нервно шагал по комнате:

— Вот вы говорите, Евгений Оскарович, нельзя превращать нашу лабораторию в келью, становиться затворниками. Верно, тысячу раз верно! Ну, а что делать? На скольких заводах мы с вами можем побывать, хотя бы здесь, в Киеве, скажем, один раз в месяц?

— И все-таки нужно, непременно нужно нам выходить в жизнь, — возразил я. — Лекции на заводах, статьи в газетах, выступления по радио — все это само собой, все это мы делаем и будем делать. Беда в разобщенности. Мы сами по себе, остальные тоже. А ведь сварщики есть и на заводах, и на железной дороге, и в автогенном тресте, и в других местах.

— Да. А встречаемся от случая к случаю, — протянул Горбунов, — сидим каждый за своей перегородкой. И каждый сам себе выдумывает темы и исследования. Нескладно получается… — Глаза Горбунова вдруг заблестели. — А что, если нам созвать конференцию, так сказать, «объединительный съезд»?

— Конференцию — неплохо, — согласился я, — но я думаю о большем. Мне бы хотелось видеть возле нас, вокруг нас, что ли, такую общественную организацию, которая стала бы душой всего сварочного дела в Киеве, на Украине, быть может. Не знаю, как ее назвать… Совет… Группа… Сварочный комитет?..

Горбунов схватил чистый лист бумаги, размашисто написал вверху: «Электросварочный комитет Академии наук УССР», — и протянул бумагу мне.

— Да, это, кажется, как раз то, что нам нужно, Борис Николаевич!

Через несколько дней мы отправились со своей идеей в Академию наук. Идея эта вначале немного озадачила товарищей.

— Не совсем понятно, что такое этот ваш комитет?

— Это научное учреждение академии, ядром его является электросварочная лаборатория. Но ведет он свою работу на общественных, представительных началах, при активном участии инженеров и рабочих-практиков сварочного дела. Польза от этого будет и нам и им. Денег нам от академии не потребуется, члены, учредители комитета, поддержат его своими взносами.

Замысел этот был необычным, но руководство академии благословило его, и в том же 1930 году комитет был создан. Впервые в стенах академии, рядом с учеными и инженерами, заседали, работали, спорили о научных и технических проблемах люди из цехов, мастерских, депо. Лучшие сварщики Киева шли на другие заводы и после доклада инженера, своего товарища по комитету, делали «содоклад» на рабочих местах местных сварщиков, показывая, на что способен электрод в умелых руках. И тут же, у только что застывшего шва, возникал большой и важный разговор между гостями и хозяевами…

Наша лаборатория и электросварочный комитет быстро превратились в одно целое. Первым и самым злободневным их делом я считал упорную, настойчивую пропаганду электросварки, пропаганду словом и делом.

Встречаясь с заводскими работниками в Киеве, я видел, что большинство из них еще не уверовало в преимущества сварки. Сторонники клепки не собирались без боя сдавать позиций, между ними и пионерами сварки только завязывалась ожесточенная борьба.

В журнале «Автогенное дело» под рубрикой «Сварка или клепка?» я часто находил отчеты о диспутах и технических дискуссиях на заводах и в научно-технических обществах. В нескольких из них, проходивших в Киеве, я участвовал, а иногда и делал доклады.

Представители дирекции иных заводов на словах приветствовали новый метод соединения металла, но тут же заявляли:

— Все это очень хорошо звучит. Но дайте доказательства того, что ваша сварка по своей надежности не уступает клепке, а по экономичности превосходит ее.

— Доказательств сколько угодно, — отвечали мы и приводили результаты своих первых исследований.

— Нет, нет, — не унимались скептики, — что вы нам все балки свои демонстрируете. Вы покажите такие же результаты на машинах, на крупных изделиях!

Противники сварки вели активный обстрел ее тогдашних минусов, всячески преувеличивали и раздували их и прежде всего ставили под сомнение динамическую прочность сварных конструкций. С этим мы встречались повсеместно, и тут было над чем задуматься.

Мы устроили «производственное совещание» с Борисом Николаевичем Горбуновым и принялись обсуждать, с какого же конца подойти к делу.

— На одних дискуссиях и диспутах, Борис Николаевич, мы далеко не уедем, — сказал я ему, — мы должны дать заводским людям точные данные, которые убедили бы их в том, что сварка — дело надежное и эффективное, что к ней можно отнестись с полным доверием. Согласны с этим?

— Разумеется, — ответил Горбунов, — раз не убеждают их наши опыты на балках, надо провести испытания конструкций клепаных и сварных. Только это и произведет впечатление. Но голыми руками тут ничего не поделаешь.

— Значит, мы пришли к одному и тому же. Нужно добывать испытательные машины, — сказал я. — Знаете вы, где их можно заказать?

Этого Горбунов не знал. Мы условились, что я сделаю об этом запрос через Академию наук.

Я немедленно навел справки и выяснил, что в короткий срок эти машины можно получить только за границей и за очень большие деньги. Получив это обескураживающее сообщение, я сейчас же позвал к себе Горбунова.

— Борис Николаевич, машины нужно выписывать из-за границы и уплатить за них огромную сумму.

— Сколько? — спросил Горбунов.

— Сто пятьдесят тысяч рублей золотом!

Горбунов изумленно ахнул.

— Что вы, Евгений Оскарович! Кто нам позволит такую роскошь? Да и у нас самих совести не хватит просить.

— Что же делать, по-вашему? Посоветуйте.

Горбунов долго ходил по комнате, потом остановился передо мной:

— Вот что, Евгений Оскарович, позвольте мне самому спроектировать эти машины. Может быть, не бог весть какие красавцы получатся, но работать, надеюсь, на них можно будет. Попробуем?

Я встал и протянул Горбунову руку.

Быстрота, с которой я дал согласие, показалась ему подозрительной. Он лукаво посмотрел на меня:

— А не было ли у вас, Евгений Оскарович, такой мысли сразу, когда вы позвали меня к себе?

Я не выдержал и засмеялся.,

— Много лет мы с вами, Борис Николаевич, знаем друг друга, не спрячешься от вас…

Борис Николаевич сам сделал все проекты и чертежи наших первых испытательных машин, мы изготовили их собственными силами, и обошлись они всего в двадцать тысяч рублей. Горбунов торжествовал и чувствовал себя именинником. Я, конечно, был очень благодарен ему.

Теперь мы были прилично по тому времени вооружены. До сих пор нам по необходимости приходилось вести различные испытания только на лабораторных «карликовых» образцах. Но продолжать в том же духе — значило бы вести огонь из пушек по воробьям. А главное — опыты, поставленные на таких образцах, не могли быть достаточно убедительными для практиков, а для научных выводов не давали серьезных материалов. Мы с Горбуновым мечтали испытать целые узлы отдельных машин и изделий, изготовленных с помощью сварки. Но таких машин в нашем распоряжении пока не было.

Первой ласточкой, предвещающей признание нашей работы, оказалось письмо с харьковского завода «Серп и молот».

«Вы всюду выступаете за сварку, — писал мне директор завода, — убеждаете нас в ее достоинствах. Мы пробуем у себя сварку, но все же пока не решаемся поставить дело по-производственному. Можете ли вы дать нам реальные доказательства преимущества сварки при изготовлении молотилок?»

«Можем! — ответил я директору. — Для этого изготовьте и пришлите нам каркасы двух молотилок — один клепаный, другой сварной. Остальное сделаем мы».

Завод не смутили такие масштабы эксперимента, и вскоре мы получили два каркаса. Оба они подверглись самым тщательным испытаниям на специальном стенде, выстроенном во дворе Академии наук. Испытания эти со всей убедительностью доказали, что сварной каркас уж во всяком случае не слабее клепаного и что мы смело можем рекомендовать заводу сварку. Мы, конечно, так и сделали.

Завод «Серп и молот» начал выпускать молотилки со сварными каркасами. Это был большой день в нашем комитете.

Вторую победу мы одержали в Запорожье. Харьковская история повторялась: на заводе «Коммунар» и верили в сварку и еще опасались ее. И хочется, и колется… На нашем испытательном стенде после каркасов молотилок появились рамы запорожских комбайнов. И престиж сварки прочно утвердился еще в одной отрасли промышленности.

Но далеко не всегда наши отношения с различными предприятиями и ведомствами складывались так безоблачно. Случались и острые столкновения и прямые конфликты. Не раз приходилось нам засучив рукава лезть в драку с консерваторами или людьми ленивой, косной мысли.

С особым рвением мы вступали в бой, если нужно было поддержать заводских людей, натыкавшихся на сопротивление начальства.

Помню такой случай. В киевских трамвайных мастерских рабочие настаивали на том, чтобы при изготовлении вагонных рам перейти к сварке. Но администрация мастерских только отмахивалась от назойливых сварщиков, и дело с места никак не двигалось.

Рабочие решили «вынести сор из избы». Они явились ко мне, изложили суть дела, и мы перенесли этот затянувшийся спор в сварочный комитет. Представители дирекции не сдавались и после этого. Тогда мы избрали другой путь: поставили несколько опытов в своей лаборатории и убедительно доказали правоту рабочих.

По-другому сложились обстоятельства на заводе «Большевик», где сварку уже умели ценить. Завод получил крупный заказ на аппаратуру для сахарной промышленности и смело применил при ее изготовлении электросварку.

Заказчик встал на дыбы:

— Что это за отсебятина?! Кто вас просил варить? Отказываемся принять оборудование, делайте с ним, что хотите!

Товарищи с «Большевика» резонно возражали:

— Технология производства — наше дело. Ваше дело требовать высокого качества работы. За это мы ручаемся.

Заказчик не унимался:

— Нет, это наше дело! Вам бы только сдать аппаратуру, а мы рисковать не можем.

На сахарных заводах в то время вообще скептически относились к сварке, а тут их представителям преподнесли такой сюрприз.

Завязался крупный и шумный спор. Мы не могли оставаться в стороне и ввязались в бой. Это возмутило сахарников.

— А вы тут при чем? — заявили они нам. — Это наш ведомственный спор, мы сами и уладим его.

Но мы считали, что спор этот касается нас непосредственно, больше того — что это наше кровное дело.

Я решительно стал на сторону «Большевика» и после проведения всестороннего исследования аппаратуры составил твердое и безоговорочное письменное заключение в пользу применения сварки при изготовлении аппаратуры, что и решило исход дела.

Эта история дала толчок одному интересному начинанию.

Завод «Большевик» освоил тогда сварку только двух типов машин, а ведь их гораздо больше. У меня возникла идея сделать следующий шаг: выпустить альбом сварной аппаратуры для сахарной промышленности, которым могли бы воспользоваться и другие специальные машиностроительные заводы. Готовые образцы взять было негде. Вместе с инженером Сабботовским мы просмотрели все типы выпускаемой аппаратуры, продумали, что и как можно перевести на сварку, и впоследствии издали задуманный мной альбом-атлас.

Мне приходилось потом бывать на заводах, выпускавших аппаратуру для сахарной и химической промышленности, и я не раз убеждался в том, что они все смелее и чаще обращаются к нашему альбому.

Жизнь учила нас тому, что старое легко не сдается, не уступает сразу своих позиций. Кажется, что вот уже нанесли ему сильный удар и дальше все пойдет само собой. Ничего подобного, оказывается, привычка к старому — привычка цепкая, сильная. Нужно последовательно и упорно бить в одну точку, пока новое победит.

Долгую и затяжную борьбу вели мы с котельными инспекторами сахарной промышленности.

Эти люди ни за что не хотели признавать сварку. На одном из совещаний котельных инспекторов у меня была с ними крупная стычка, но поколебать их я не смог.

Пришлось записать себе поражение.

Прошел год. Снова было созвано такое совещание, и снова я, к неудовольствию моих противников, явился на него. Им довелось выслушать от меня весьма неприятные истины:

— Вспомните, дорогие товарищи, как мы предлагали при ремонте заводов использовать сварку, а вы открещивались от нее, запрещали и предавали анафеме. И что же? Ремонт непозволительно затянулся, сезон сахароварения начался с большим опозданием. Может быть, вы хоть сегодня признаете свою ошибку и сделаете выводы из нее?

Факты были против этих инспекторов, они в своих выступлениях каялись.

— Да, Патон оказался прав, мы заблуждались…

Но я знал, что от словесных заверений до действительного изменения взглядов часто бывает дистанция огромного размера.

Я и мои сотрудники начали сами выезжать на сахарные заводы в период их ремонта и легко убедились, что у котельных инспекторов страх перед сваркой не прошел окончательно.

Со мной часто отправлялся в рейс сварщик Антон Моисеевич Стебловский, который на месте проводил сварку, вел, как он выражался, «пропаганду электродом».

— И долго вы еще будете молиться на заклепку? — вопрошал он инспекторов. Те только отшучивались.

Чтобы воздействовать на твердокаменных инспекторов, и заявлял им:

— Подписывайте акт. За результаты сварки полностью беру ответственность на себя.

— А письменную гарантию дадите? — недоверчиво спрашивали они.

Я брался за перо:

— Сию же минуту подпишу.

И тут же подписывал. Этот решительный метод производил впечатление.

Сварка начала понемногу прививаться на ремонте сахарных заводов.

Этот твердый курс на тесную связь с производством, на прямую «отдачу» нашей научной работы в практику, курс на жизнь наступательную, активную и беспокойную все больше определял содержание жизни нашего сварочного комитета. Его члены были прикреплены к заводам и там вели свою основную работу. Киевские сварщики уже хорошо знали дорогу в комитет, заводские инженеры из других городов не только писали нам, но часто и сами приезжали в лабораторию за помощью и советом.

Своими людьми были у нас студенты Киевского энергетического института. Они слушали курс лекций и проходили практику в лаборатории, многие из них стали впоследствии энтузиастами сварки. В наш комитет все чаще заглядывали начальники цехов, главные инженеры и директора заводов, и мы подвергали их здесь энергичной «обработке».

Но пусть меня поймут правильно. Когда я говорю о том, что мы всегда рвались к живому, горячему делу в цехах, на стройках, железных дорогах, это вовсе не значит, что мы забывали свое назначение и призвание научного учреждения. Как раз наоборот — живая практика, ее требования питали все наши исследовательские работы, а они, в свою очередь, открывали дорогу сварке в промышленность.

Как, например, проектировать сварные конструкции? Ведь в этом случае нельзя автоматически повторять практику, принятую при клепке? Мы провели многочисленные исследования, разработали нормы и технические условия на проектирование сварных конструкций, и практикам уже не нужно было кустарничать, действовать на ощупь, каждому на своей манер.

Продолжительность «жизни» клепаных конструкций ограничена жесткими нормативами, им, как и человеку, свойственно стариться, «дряхлеть», выходить из строя.

А нельзя ли побороться с преждевременным старением сооружений? Может быть, чудесным лекарем для них окажется стальной электрод? Мы увлеклись этой задачей и доказали, что с помощью сварки можно, например, усиливать старые мосты, даже не прибегая ни к расклепке отдельных элементов, ни к постройке подмостей. Выигрыш — простота, дешевизна, продление жизни моста.

Но вот тот или другой создатель стальных конструкций поверил в сварку, он отважился, наконец, поставить ее на место клепки. Рисковать прочностью конструкции он не имеет права. И перед ним сразу же встает множество вопросов, на которые самому ответить не под силу. Какие типы узлов являются наиболее рациональными при сварке? Какой должна быть конструкция сварных балок и их стыков? Чем сварная ферма должна отличаться от клепаных и т. д., и т. п. Я поставил все эти вопросы перед самим собой, перед Б. Н. Горбуновым, перед инженерами А. Г. Варжицким и А. И. Марченко. Свои «ответы» мы положили на стол творцам конструкций в виде двух трудов: монографии «Электросварные конструкции в промышленном строительстве» и альбома таких же конструкций с десятками чертежей.

Кто от всего этого выигрывал больше: наука или практика? Думаю, в равной мере и та и другая.

В 1932 году шахтеры и металлурги Донбасса прислали нам, сварщикам, свой социалистический заказ. Они как бы вписали в план нашей научной работы несколько тем, очень интересных и увлекательных для нас и очень острых и жгучих для донецкой промышленности. Товарищи из «Всесоюзной кочегарки» заранее благодарили нас, а мне казалось, что благодарить должны мы, ведь мы получили новый большой толчок для исканий и экспериментов!

В те дни мне довелось впервые прочитать следующее высказывание нашего великого ученого К. А. Тимирязева:

«Безнадежно состояние науки, когда она находится среди безграничной пустыни всеобщего равнодушия. Только делая все общество участником своих интересов, призывая его делить с нею радость и горе, наука приобретает в нем союзника, надежную опору дальнейшего развития».

Эти глубокие слова произвели на меня сильное впечатление. Да, наше счастье состоит в том, что мы, советские ученые, имеем такого союзника, имеем такую опору. Именно это и позволяет нам уверенно смотреть вперед и идти вперед.

Для меня наступало время полного слияния со всей жизнью страны.

В ту пору уже полностью рассеялись мои сомнения в реальности первого пятилетнего плана.

С волнением читал я в газетах отчеты и очерки о торжественном пуске Днепрогэса, над строительством которого царская Россия раздумывала десятилетиями, так и не осилив его.

Один за другим вступали в строй заводы-гиганты, и на некоторых из них я постарался побывать. Помню, как я целый день провел в просторных и солнечных цехах Харьковского тракторного завода, стоял у ленты сборочного конвейера, у самых совершенных токарных станков. Но еще больше, чем это чудо техники, возникшее на пустырях, поражали меня юноши и девушки, уверенно управлявшие сложными агрегатами.

Большинство из них пришло сюда из сел, из молодых колхозов. Они пришли еще на строительные площадки завода, рыли котлованы, таскали на себе, кирпичи, выкладывали стены и стеклили крыши, мерзли в холодных бараках, стояли в очередях за жиденьким супом, и вот теперь сами стали к умным и точным станкам и своими руками выпускают мощные тракторы, которые попадут отсюда в их родные села, — куют оружие в борьбе за новую жизнь.

Слушая рассказы этой молодежи о самой себе, я начинал яснее понимать многое из того, что раньше было скрыто для меня, начинал всем сердцем ощущать молодой здоровый воздух эпохи социализма, такой не похожий на атмосферу моей собственной молодости.

Да, страна жила и работала направленно, целеустремленно, и размах стройки был таков, о каком и думать не приходилось в старой крестьянской России. Из области мечтаний сложнейшие технические вопросы были перенесены на реальную почву. Все делалось быстро и практично. И это вполне отвечало моим взглядам на жизнь.

Со времени начала пятилетки прошло всего четыре года — миг в истории! — и уже не было прежней отсталой России, она совершила львиный прыжок вперед.

Я честно признал свою ошибку: большевики, которых я еще так недавно считал мечтателями и чуть ли не фантазерами, умели гораздо лучше считать и планировать, чем я. Я подсчитывал, как мне казалось, все: деньги, металл, кирпич. Все — кроме энтузиазма советских людей, кроме народной энергии, народной воли, сцементированной и направленной партией коммунистов.

Годы первой пятилетки стали решающими для окончательного формирования моего сознания. Под влиянием колоссальных сдвигов в общественной жизни страны, под влиянием полной перестройки промышленности и сельского хозяйства, посильной только крепкой и жизнеспособной власти, я окончательно отрешился от того, что связывало меня со старым мировоззрением. Целиком и навсегда я стал на сторону советской власти. Со всеми не решенными прежде вопросами было покончено. У меня теперь была только одна цель — работа на общество, на народ.

3. НОВЫЕ МАСШТАБЫ


Сначала немного истории, далекой и недавней, которая, мне кажется, будет небезынтересной для читателя.

В конце прошлого века, в 1886 году, русский инженер Николай Николаевич Бенардос получил в Петербурге патент на открытый им способ электрической сварки металлов.

В основе открытия лежала блестящая мысль крупнейшего физика и первого русского электротехника Василия Владимировича Петрова о возможности использования тепла электродугового разряда для расплавления металлов. Академик Петров не только высказал эту догадку, но и многочисленными опытами и наблюдениями доказал всю ее основательность.

Идея эта намного опередила свой век, и понадобились долгие десятилетия, пока деятели техники и изобретатели сумели полностью воспользоваться ею.

Обедневший полтавский помещик Н. Н. Бенардос был известен как талантливый и страстный изобретатель, горячо влюбленный в технику. Но до тех пор и его пытливый и смелый ум не создавал еще ничего столь значительного, как на этот раз.

Первым в мире Бенардос демонстрировал в Петербурге сварку металлов с применением электрической дуги. Одним полюсом для нее служил свариваемый предмет, вторым — угольный стержень — электрод.

На этом Бенардос не остановился — он стремился глубоко проникнуть в тайны процесса, происходящего в сварочной дуге. Изобретатель разрабатывает способ сварки в струе защитного газа, сварку дугой прямого и косвенного действия, способ магнитного управления дугой, способ контактной точечной сварки и другие. Электроды Бенардоса и держатели для них отличались оригинальной конструкцией и формой, а его электрод с сердцевиной из разных порошков применяется и в наше время. Бенардосу принадлежит и обоснование возможности сварки под водой.

Стоит напомнить, что все это происходило почти семьдесят лет тому назад!

Весь мир вынужден был признать первенство и заслуги России в крупнейшем техническом открытии. Бенардосу был выдан патент на его способ «соединения и разъединения металлов непосредственным действием электрического тока» во всех промышленных странах Европы и в Соединенных Штатах Америки.

Прошло только несколько лет, и в истории электросварки открылась новая эпоха, связанная с именем русского горного инженера Николая Гавриловича Славянова.

На Пермском сталелитейном и пушечном заводе, где Н. Г. Славянов служил управляющим, начала широко применяться для ремонта крупных деталей или исправления забракованных изделий предложенная им «электрическая отливка металлов». Стальной электрод заваривал трещины в станинах орудий, раковины в отливке стволов, наплавлял металл на изношенные части машин. Теперь незачем было отправлять испорченные детали в печь на переплавку. Славянов и его ученики «лечили» их своим чудодейственным стержнем и возвращали к жизни.

У себя на пермском заводе Николай Гаврилович создал первый и единственный в ту эпоху сварочный цех и воспитал в нем первую в мире школу сварщиков.

Уже одни эти успехи могли бы обеспечить Славянову почетное место в первом ряду деятелей русской и мировой техники.

Но «горный начальник» уральского завода смотрел гораздо дальше. Знающий и образованный инженер, он упорно искал путей к тому, чтобы научиться управлять металлургическим процессом сварки. И он доказал, что этим процессом можно управлять.

Этот замечательный человек обладал удивительной научной интуицией и прозорливостью, высказанные им идеи и по сей день питают нашу мысль, разрабатываются в советской и мировой науке.

Но в тогдашней России не смогли по-настоящему оценить ни самого Славянова, ни его выдающихся работ, и они крайне медленно распространялись в промышленности. Одно время Славянов привлек к себе внимание предложением починить с помощью электросварки знаменитый Царь-колокол в Кремле. Но высшие сферы косо смотрели на «новшества» Славянова, и интерес к нему вскоре снова охладел.

Исключительно важное изобретение оставалось личным делом уральского инженера. Он запатентовал его во многих странах, получил в 1893 году диплом и золотую медаль на всемирной выставке в Чикаго, но даже официальное признание заслуг Славянова за границей не сдвинуло с места царских сановников. Они раз и навсегда заучили, что только те изобретения являются значительными, которые импортируются в Россию с Запада.

Зато американские капиталисты быстро разобрались в значении русского изобретения и стали широко пользоваться им. Новый толчок этому дало следующее происшествие в начале первой мировой войны.

Капитаны немецких пароходов, курсирующих в Соединенные Штаты Америки, имели секретные запечатанные конверты, которые они должны были вскрыть в случае вступления США в войну и интернирования этих судов в американских портах. Конверты содержали приказ взорвать судовые механизмы. Когда пришло для этого время, приказ был выполнен в точности. Взрывы за несколько часов вывели из строя двадцать один пароход общим тоннажем во многие десятки тысяч тонн.

Чтобы восстановить пароходы обычным способом, понадобилось бы года два. А корабли нужны были американцам немедленно. Тогда вспомнили об электросварке, открытой русскими инженерами. Ее применили в невиданных до тех пор масштабах и сварили поврежденные и взорванные части машин и корпусов. Менее чем через полгода пароходы приняли на борт десантные войска и грузы, а газеты принялись на все лады превозносить «американский технический гений».

Нужна была победа советской власти в России, чтобы изобретения Бенардоса и Славянова, как и многие другие открытия талантливых русских людей, были извлечены из-под спуда и начали по-настоящему служить народу.

Еще в двадцатых годах, когда наша промышленность поднималась после разрухи и начинала все быстрее наращивать свои силы, в десятках и сотнях цехов появились сварщики. Стремительно пошло освоение и выпуск необходимой аппаратуры: сварочных трансформаторов и генераторов.

В стране рождалась молодая могучая индустрия. И сварка, вернувшись на свою родину, развивалась у нас гораздо быстрее, чем на Западе. Там капиталисты неохотно шли на освоение сварки и на ломку привычных методов производства, замену оборудования и связанное с этим расходование средств.

Другое дело у нас. Вся промышленность имела одного хозяина — Советское государство. И этот энергичный и смелый хозяин сразу разгадал будущее сварки. В Советском Союзе уже в 1930 году насчитывались десятки тысяч сварочных постов, вскоре их число удвоилось.

Первая пятилетка мощно двинула вперед развитие электросварки, в те годы она уже успешно конкурировала с клепкой на стройках Магнитогорска и Кузнецка. Наша Родина шла впереди всех капиталистических стран в широком применении электросварки при изготовлении и монтаже самых ответственных металлоконструкций.

Смелая мысль наших инженеров и ученых нередко опережала практику американцев, любивших кичиться своим техническим прогрессом.

Например, на строительстве Магнитогорского комбината вопреки принятым до сих пор взглядам было решено не клепать, а сварить большое количество воздухопроводов и газопроводов.

Как только стало известно об этом, американская фирма «Артур Г. Макки и К°», принимавшая некоторое участие в проектировании завода, заявила резкий протест. Вице-президент фирмы В. Хейвен начал бомбардировать управление стройки паническими письмами. Они настолько любопытны, что одно из них я приведу:

«Начальнику Магнитостроя.

Вниманию мистера Пащенко, главного инженера!

В ответ на мою телеграмму в Кливленд относительно предложения заменить клепаные швы сварными в доменных трубах я получил следующее:

«Мы абсолютно возражаем против сварных конструкций, кроме труб чистого газа, и то только, если будет применена газовая, а не электрическая сварка. В постройках такого размера никто в этой стране (имеются в виду США. — Е. П.) не позволил бы сварку труб… Мы пробовали сварку труб холодного чистого газа Джаксон Огайо при превосходном надзоре и впоследствии нашли, что требуется много починок. Настаиваем на оставлении клепки труб. Беккер».

…Мне очень трудно понять, почему предложен этот эксперимент. Я и компания Макки всегда придерживались такой политики, чтобы применять только испытанные материалы и методы…

Я считаю предложение об изготовлении труб путем сварки угрозой для надлежащей работы завода».

Как видим, американцы пытались всячески запугать магнитостроевцев, доказать техническую несостоятельность и даже опасность их новаторского почина. Собственные неудачи и привязанность к «испытанным методам» казались этим достопочтенным джентльменам достаточно убедительным доводом.

Советские люди не посчитались с их мнением.

Только для первой и второй домен было изготовлено методом электросварки около полутора тысяч тонн металлоконструкций. Газопроводы, водоотделители, колонны под газопроводы, дымовые трубы, водопровод и многие другие ответственные конструкции магнитогорского завода впервые в мировой практике соединили сварные швы, за которые никогда впоследствии не приходилось краснеть.

Вопреки всем выкладкам и расчетам американцев, переход на сварку дал внушительную экономию металла — на 25 процентов, а сроки изготовления конструкций сократились вдвое.

Что не получалось в Америке, у нас вышло!

Бурное развитие электрической сварки в стране мы чувствовали на себе: заводы и стройки ставили перед нашей лабораторией все новые и новые вопросы, на которые уже нелегко было ответить нашими силами.

В Академии наук видели, что старые одежки нам теперь не по плечу, и шли нам во всем навстречу: отвели дополнительные светлые комнаты, значительно увеличили ассигнования, лаборатория стала обогащаться оборудованием. Но все это были полумеры, временное решение вопроса. В рамках лаборатории и электросварочного комитета нам уже было тесно, характер их деятельности становился таким всеобъемлющим, а масштабы работы так разрастались, что сама жизнь заставляла нас искать новые, более совершенные формы научной работы.

Мне казалось, что вполне назрел вопрос о создании специального научно-исследовательского института по сварке.

Как это часто бывает при рождении всякого нового дела, и тут находились скептики и критики. Мне говорили некоторые академики:

— А не слишком ли это узкая область для целого научного института?

— У нас в стране нигде нет подобного института. Что-то вы мудрите.

Для чего нужен нашей науке и промышленности такой институт, я знал совершенно точно, а то, что он не имеет предшественников, меня нисколько не смущало. Создавать его предстояло не на пустом месте, — за нашими плечами был уже трехлетний опыт работы в лаборатории Академии наук и в электросварочном комитете.

Идея создания института имела не только критиков, но и горячих патриотов и защитников. Вместе с нами ее отстаивали все, кто кровно был заинтересован в развитии электросварки. Громко и авторитетно прозвучал в поддержку этой идеи голос республиканского съезда сварщиков в Харькове в мае 1932 года.

Примерно в то же время состоялась моя встреча с новым президентом Академии наук УССР, большим ученым и чудесным человеком, Александром Александровичем Богомольцем. Все то, чем мы занимались, было очень далеко от научных интересов самого Богомольца, но он сумел сразу схватить и оценить значение мысли о создании нашего института.

— Дело очень стоящее, — сказал Александр Александрович, выслушав меня. — Я готов его полностью поддержать, думаю, что и весь президиум согласится с вами. Но нашего решения, видимо, мало? Нужны деньги на строительство здания для института. Ведь так?

— Разумеется, — подтвердил я. — Но мы понимаем, что сейчас, когда идет такая стройка, у государства каждый рубль на счету. Поэтому мы готовы обойтись самой скромной суммой, лишь бы ее хватило на здание. А что понадобится для обзаведения оборудованием, заработаем сами по договорам с заводами.

Свое обещание поддержать нас Богомолец выполнил с присущей ему энергией. Президиум Академии наук вынес положительное решение и сейчас же обратился с ним в правительство Украину. Дальше все произошло с неожиданной быстротой. Уже в июне правительство приняло постановление о строительстве здания для Института электросварки и ассигновало на это для начала двести тысяч рублей. Впоследствии эта сумма была почти удвоена.

— Просто поразительно, Александр Александрович, — говорил я тогда нашему президенту, — ведь только месяц-полтора прошло после наших первых бесед!

— Приходится сделать один вывод, — улыбнулся

Богомолец, — вашей работе придается важное значение.

Когда я думал над тем, каким же должен быть создаваемый нами институт, какие методы, какой стиль работы нужно утверждать, отстаивать и от каких ошибок следует себя заранее предостеречь и оградить, я старался осмыслить свою работу, с одной стороны, в электросварочном комитете и, с другой стороны, — на Киевской мостоиспытательной станции. Первый давал нам положительный и очень ценный опыт, вторая — поучительный урок в назидание на будущее.

Моя работа на этой мостоиспытательной станции длилась почти десять лет. Внешне все обстояло вполне благополучно. Ежегодно научно-технический комитет Наркомата путей сообщения, в ведении которого находились эта и еще две станции, присылал нам план работы, то есть список мостов, подлежащих испытанию. Летом я со своими сотрудниками — студентами и дипломантами Киевского политехнического института — в скромном трехосном вагоне выезжал на мосты, зимой мы обрабатывали результаты испытаний, составляли отчеты и отсылали их в наркомат и управления дорог.

За десять лет станция испытала около ста пятидесяти мостов на Украине, в Белоруссии, Поволжье, Казахстане и в других местах. Итог как будто внушительный! Но беда заключалась в том, что испытания эти во всех станциях научно-технического комитета носили трафаретный характер, а со временем выродились просто в шаблон. От нас требовали проведения бесконечных измерений такого рода, которые просто никому не нужны были практически.

Чем дальше, тем яснее видел я пустоту и беспредметность этих занятий, которые шли вразрез со всей моей натурой. Не раз заговаривал я об этом открыто на заседаниях комитета в наркомате, но там от моих «крамольных» речей просто отмахивались…

Бросать работу на станции я все же не хотел: ведь испытанием мостов я начал интересоваться и увлекаться еще в студенческие годы и любовь к этому делу у меня не остывала. И на свой страх и риск мы начали на киевской станции заниматься отдельными, довольно серьезными темами исследовательского характера.

Труд этот не пропал даром, результаты многих «внеплановых» измерений и испытаний вошли впоследствии в мои учебники и научные труды. Работа эта велась по своей охоте, вне и помимо прямых обязанностей станции, и только подчеркивала надуманность наших повседневных занятий.

Наконец в 1930 году была ликвидирована киевская станция, а вслед за ней и две другие, а также и сам научно-технический комитет. Вспоминая через два года их бесславную, кончину, я ставил сам себе вопрос: каковы же плоды их деятельности? Это был для меня вопрос далеко не праздный, — из печальной судьбы станций мне хотелось извлечь все полезные уроки.

Итак, сотрудники станций, в том числе и мы, трудились много, бумаги перевели не один пуд, многие месяцы провели на колесах, составили бесчисленное количество диаграмм, выпустили в свет изрядное количество печатных сборников с трудами станций, израсходовали уйму денег на переезды, приборы, зарплату…

А эффект?

Положа руку на сердце, надо было признать: он ничтожен, практически ценных результатов почти не получено.

Станции эти разделили судьбу иных научно-исследовательских институтов, проработавших свой век вхолостую. Увы, такие же явления я видел и в некоторых тогдашних исследовательских учреждениях академии. Люди чем-то занимались, что-то писали, издавали, поддерживали видимость бурной научной жизни, а за всем этим скрывалась пустота, никчемность и надуманность занятий.

Упрекал я и самого себя.

Видя, что дело ведется неправильно, я должен был активнее добиваться реформ. Я выступал, протестовал на заседаниях комитета, но дальше этого не пошел.

— Не слушают — не надо, — обиделся я тогда, — буду сам делать кое-что полезное сверх планов и инструкций.

Для ликвидации киевской станции из Москвы приехал молодой инженер, человек горячий и резкий. Его не смутило ни то, что я был лет на тридцать старше его, ни мое звание члена Украинской Академии наук. Он напрямик, без всяких реверансов, обвинил меня:

— За десять лет руководства станцией вы не сумели создать для нее собственной базы, допустили, чтобы она все время ютилась в чужом помещении.

Меня глубоко задели эти упреки «зеленого» инженера, его тон, а главное, как мне казалось, несправедливость самого обвинения.

— Прежде чем упрекать, вам бы следовало ‘разобраться, — ответил я. — Знаете ли вы, какие скудные средства нам отпускались? Что можно было на них сделать? Ведь даже приборы мы заимствовали в политехническом институте, а вагон выпросили у дирекции Юго-Западной дороги. Критиковать легко!

Но вот с тех пор прошло два года, обида улеглась, и я вынужден был признать перед собственной совестью свою неправоту в том споре с молодым инженером. Да, условия были нелегкими, и все же, прояви я больше энергии и напористости, собственную базу для работы можно было бы создать.

Теперь я с благодарностью вспомнил своего темпераментного критика, его резкие нападки на меня.

Я дал себе слово, что в Институте электросварки Академии наук не повторю ошибок мостоиспытательной станции.

Прежде всего нам нужна была серьезная база для научной работы.

Я придавал немалое значение выбору места для постройки здания института. Мне хотелось, чтобы оно находилось невдалеке от центральной части города и вместе с тем примыкало к железнодорожной ветке для непосредственной подачи в институт строительных материалов, тяжелых машин, балок, ферм и других объектов испытаний. Такой участок удалось после долгих поисков найти в конце Владимирской улицы, вблизи товарной станции.

Уже в 1934 году, в первый год своего существования, институт выглядел довольно солидно. В главном двухэтажном здании помещался отдел сварочных машин с лабораторией, отдел технологии с небольшой химической и металлографической лабораторией, зал-аудитория, кабинеты, библиотека. В другом, одноэтажном помещении — зал испытательных машин и электромеханическая мастерская. В деревянных флигелях разместились музей испытанных образцов и сварочная мастерская.

Чтобы сразу закончить рассказ о том, как создавался наш институт, доведу тут же до конца историю его строительства. Скоро нам стало тесно даже в этих помещениях. Мы решили больше не просить ассигнований у правительства и на средства, полученные в оплату исследований и проектов, выполненных для заводов, возвели двухэтажную пристройку к главному зданию. Ее заняла новая лаборатория автоматической сварки, химическая и коррозионная лаборатории.

В 1937 году уже пришлось добиваться расширения самой усадьбы института. Нам прирезали смежный участок. И снова за счет хозрасчетных средств института была возведена еще одна пристройка к главному зданию. После этого и оформления всего фасада с надстройкой парапета главное здание института приняло весьма внушительный вид.

Через год возникла потребность в двух отжигательных печах, газовой и рентгеновской лаборатории. Установить и оборудовать их было негде. Мы обратились за помощью в управление строительства Дворца Советов в Москве. Институт выполнял для него большие исследования по сварке труб из малолегированных сталей, и управление в счет своих платежей построило для нас двухэтажное кирпичное здание.

Обо всех этапах строительства института, может, и не стоило бы тут вспоминать, если бы они наглядно не отражали, как расширялась тематика нашей научной работы, как все более глубокое проникновение в суть процесса электросварки и ее технологию требовало создания все новых отделов, лабораторий, мастерских, все нового оборудования.

Оборудование это рождалось также не совсем обычным путем. О нашем существовании уже знали за границей, и иностранные фирмы сами любезно прислали нам свои каталоги на глянцевой бумаге и с непомерно высокими ценами. Мы столь же любезно благодарили их, но основное оборудование изготовляли собственными руками, а то, что было нам не под силу сделать самим, приобретали на отечественных заводах.

Душой институтского «станкостроения» был наш механик-лаборант Михаил Николаевич Сидоренко. В маленькой механической мастерской он с несколькими учениками изготовлял детали и части, собирал и пускал в ход самодельные установки и упрощенные испытательные машины для разрыва, сжатия, изгиба образцов и ударных испытаний. За более сложные машины и станки мы часто расплачивались с заводами своей работой по их заказам.

Государственный карман мы берегли, старались пореже обращаться к нему и с удовольствием отмечали, что хоздоговорные средства института неуклонно растут. Со временем они достигли миллиона рублей и вдвое превысили утвержденный академией бюджет.

Я старался вести дело так, чтобы институт ни от кого ни в чем не зависел и имел в своих стенах все необходимое для всесторонних научных исследований и внедрения их результатов в производство.

4. ПЕРВЫЕ ИСКАНИЯ


Основным, ведущим отделом института на первых порах его существования являлся отдел сварных конструкций.

Его по праву возглавил Борис Николаевич Горбунов, который еще в лаборатории академии все свое время отдавал сварным конструкциям. Это была его излюбленная тема. Горбунов издавна тяготел к теоретическим вопросам и с особенным увлечением и удовольствием занимался различными сложными расчетами.

Серьезный ученый, с большими и глубокими познаниями, но с несколько «академическим» складом ума, он способен был увлекаться отвлеченными вопросами. Я же предпочитал такие теоретические темы, которые могут быть применимы практически. В работе этого отдела я принимал самое непосредственное участие, и мы с Борисом Николаевичем хорошо дополняли друг друга. Жили мы и работали дружно.

Отдел продолжил в еще больших масштабах начатые нами ранее испытания прочности сооружений. Часто по институтской железнодорожной ветке в усадьбу закатывались платформы с молотилкой, недавно сошедшей с конвейера завода, рамами комбайнов, тележками пульмановских вагонов, балками моста.

Вибрационные испытания обычно бывали длительными и причиняли уйму неприятностей жителям окружавших институт домов. Если то или другое здание попадало «в резонанс», то уже ни о каком покое там мечтать не приходилось: в квартирах все сотрясалось, дрожало, дребезжало.

Сначала к нам посылали делегации для дипломатических переговоров, потом на нас в изобилии начали сыпаться жалобы в горсовет, в академию. Что мы могли поделать? Но когда при испытании четырехосного вагона «в резонанс» попал соседний шестиэтажный дом, его жильцы сумели наделать много шума. Мне было категорически предложено выселить свои «скандальные» машины куда-нибудь на лоно природы, подальше от центра города.

Нам тоже основательно надоела война с соседями, и мы охотно перекочевали на левый берег Днепра. В Дарнице были построены два специальных стенда для вибрационных и ударных испытаний, и на нашей улице наступили мир и тишина…

Первой крупной работой отдела сварных конструкций было экспериментальное исследование сварных балок, подвергаемых пластической деформации при повторной нагрузке.

За границей, например в Германии, эти опыты проводились на маленьких лабораторных образцах. Мы же испытывали «живые» конструкции и в условиях, близких к действительным. Экспериментальные данные подтвердили, что предложенный нами новый метод расчета позволяет облегчить некоторые элементы сооружений, например балки, рамы, и дает значительную экономию металла.

Вокруг этого вопроса шли большие споры.

Как-то на всесоюзном совещании сварщиков мне довелось встретиться с одним иностранным гостем — крупным немецким специалистом, и вступить с ним в острую дискуссию. Я приводил факты, результаты экспериментов, но гость относился к ним пренебрежительно и даже иронически:

— Очень сомневаюсь в выводах господина Пато-на из его исследований. Во всяком случае, уверен, что ничего реального они на практике не дадут. У нас, в Германии, господствует мнение о том, что для вибрационной нагрузки сварка вообще не годится.

Это мнение, как сообщил наш критик, активно поддерживают на его родине представители металлургических концернов.

О причинах этой поддержки немецкий ученый, конечно, умолчал, но догадаться о них было нетрудно: владельцы концернов никак не заинтересованы в экономии металла при сооружении конструкций, ведь такая экономия привела бы к существенному сокращению заказов.

— Не поэтому ли немецкие нормы 1933 года огульно запрещают применение сварки при вибрационной нагрузке? — спросил я гостя.

Он предпочел неопределенно пожать плечами.

Каждый из нас остался на том совещании при своем мнении, а я, вернувшись в Киев, приступил к исследованиям в более широком масштабе.

Мы стремились изыскать наиболее удачные типы сварных соединений и добиться их большей прочности при вибрациях. Свои мысли, свои предложения мы проверяли на таких экспериментах, которые должны были убедить самых заядлых скептиков.

Например, для сравнения вибрационной прочности сварных и клепаных конструкций мы испытали до разрушения два одинаковых по размеру пролетных мостовых строения — одно клепаное, другое сварное, — специально изготовленных для нас на заводе «Большевик».

Выводы были полностью в пользу сварного строения, и я сожалел, что не могу с ними наглядно познакомить своего высокомерного критика из Германии. Надеюсь, ему попались на глаза мои работы, где излагались результаты этого исследования.

Мы, как институт, только начинали свою жизнь, но практики-сварщики не хотели считаться с нашим возрастом, не давали на него скидок и требовали прямых ответов на свои жгучие вопросы. Причем непременно в короткие сроки!

Самым неотложным и одним из наиболее важных в теории и практике сварочного дела был вопрос о том, как бороться с усадочными напряжениями и деформациями, вызываемыми при сварке местным нагревом металла.

Эти и по сей день досконально не изученные явления были настоящим бичом сварки. Фермы, балки и колонны, изящно начерченные карандашом конструктора на ватмане, после сварки нередко принимали самые причудливые и неожиданные формы.

Я поручил заняться этой темой группе молодых сотрудников института. И они провели много кропотливых теоретических и экспериментальных работ для выяснения природы усадочных напряжений и сварочных деформаций и их влияние на прочность, на долговечность конструкций. Вскоре мы уже могли рекомендовать производственникам некоторые реальные методы борьбы с этими явлениями и предостеречь их от псевдоноваторских и более чем сомнительных приемов, практиковавшихся до этого на некоторых заводах.

Правда, понадобились многие годы, пока советская сварочная наука смогла дать наиболее полный ответ на все эти острые вопросы. Настойчивые искания продолжаются до сих пор и у нас в институте и в других научных учреждениях страны.

Немалым злом, например, были трещины в сварных швах. Приезжаешь на завод — сразу на тебя сыплются жалобы и вопросы:

— Замучили нас эти проклятые трещины! Что делать, как избавиться от них?

— Мы пробовали и то, и другое, и третье, а результатов никаких. Нашли вы у себя в институте какое-нибудь средство?

Я весьма неловко чувствовал себя, когда не мог тут же, на месте, дать дельный практический совет.

Прежде всего нужно было нам самим разобраться в причинах возникновения трещин. Мы долго искали, ошибались, путались, и все же в конце концов удалось выяснить, откуда берутся трещины и в самих швах и в металле изделия. Знаешь причины болезни— легче найти лекарства!

Теперь уже не стыдно было смотреть в глаза заводским сварщикам. Предложенные нами меры борьбы с трещинами в швах подхватывались ими буквально на лету. Конечно, это были только первые шаги! За прошедшие с тех пор почти два десятилетия и мы сами и другие ученые-сварщики далеко ушли вперед в этом деле, но в любом современном труде на темы борьбы с трещинами можно найти ссылки на то, что делалось институтом в пору его рождения…

Вряд ли подозревал кто-нибудь из тех, кого я в начале тридцатых годов в своих устных и печатных выступлениях критиковал и ругал за пренебрежение к сварке, что самого строгого критика она имела в моем лице.

Как же это понимать? Пропагандист сварки и в то же время ее критик? В действительности тут никакого противоречия не было. Постараюсь объяснить, в чем тут дело.

Что мне самому не нравилось в сварке, вернее, в ее тогдашнем состоянии? Пусть не покажется странным ответ на этот вопрос: то же, что и в клепке! Не нравилось то, что электродуговая сварка представляет собой медленный ручной процесс.

Но разве сварка не была громадным шагом вперед? Да, конечно, но только в сравнении с чем? С клепкой! А я хотел сравнивать и сравнивал с другим: с теми огромными возможностями, которые заложены в идее применения электрической дуги для соединения металлов, с той еще мало использованной мощью, которая таится в этой дуге!

Уже в первые годы моих занятий сваркой мне бросилось в глаза это противоречие: самый передовой, самый Производительный способ неразъемного соединения металлов, а на практике — скорость сварки не превышает трех-четырех метров в час. Как и некогда, во времена Славянова, сварщик продолжал и сейчас оперировать электродом вручную, капля за каплей медленно наращивая шов.

Вся моя душа протестовала против такого технического несовершенства. Ведь это то же самое, что заставить богатыря орудовать ивовым прутиком!

Бывая в 1930–1932 годах на заводах, я часто останавливался возле сварщиков и подолгу наблюдал за ними. Ручной сварщик — рабочий высокой квалификации. Его готовят долго и кропотливо, по окончании учебы ему выдают диплом и время от времени подвергают строгой экспертизе: «Не потерял ли руку?» На производстве принимаются всевозможные меры по охране труда сварщика, но все же он поставлен там в трудные условия. Работать приходится часто в неудобной позе, низко пригнувшись, а иногда и скорчившись в три погибели. Толстый брезентовый костюм и щиток или шлем с темными стеклами — защита от слепящего света дуги и огненных брызг металла — сковывают движения. Как бы хорошо ни была налажена вентиляция в сварочном цехе, вредные раскаленные газы все же затрудняют, а иногда и забивают дыхание.

Не отрывая руки с электродом от свариваемого изделия, рабочий непрерывно и напряженно следит за Каждым своим движением, — ведь все время нужно удерживать дугу на равном расстоянии от шва.

От умения сварщика, от его внимательности, выносливости, даже от его настроения зависит качество шва, прочность, надежность конструкции. Сварщик вынужден часто отдыхать, но все же устают руки, глаза, спина. Неудивительно, что к средине дня движения его замедляются, внимание ослабевает, а качество и однородность шва неизбежно снижаются.

Я смотрел и каждый раз думал: какой тяжелый ручной труд и какая низкая производительность в сравнении с тем, что способна и может дать электросварка в условиях современной техники!

Ситуация была довольно сложная. Мы боролись за распространение сварки в ее тогдашнем виде, и мы же лучше других сознавали ее крупные минусы. Мириться с этим я не хотел и не мог. И уже в 1930 году мы начали серьезно задумываться над тем, что единственный выход — в механизации сварки. Только механизация принесет резкое повышение производительности труда. Руку сварщика должен заменить безотказно действующий механизм, который работал бы автоматически и лишь управлялся и направлялся человеком!

Что происходит во время сварки? Под действием тепла электрического разряда конец электрода непрерывно плавится, и жидкий металл переходит в шов. Следовательно, нужно все время придвигать электрод к изделию, не допуская, чтобы дуга удлинялась или укорачивалась. В этом главным образом и состоит искусство ручного сварщика! Ну, а возможно ли создать автомат, способный с такой же чувствительностью поддерживать и управлять плавлением металла?

На этот вопрос принципиальный ответ дали много лет назад Николай Николаевич Бенардос и Николай Гаврилович Славянов.

В бумагах Бенардоса сохранились чертежи станков для автоматической сварки различных металлических изделий. Вот над чем уже тогда задумывался изобретатель! В опытах Славянова электрод подавался к месту сварки специальным механизмом, названным им электроплавильником.

Наши выдающиеся предшественники как бы благословляли нас на новые искания и вооружали в путь-дорогу своими смелыми мыслями и опытами. И с первых же дней основания нашего института в нем был создан отдел механизации сварочных процессов.

Мы вели поиски в нескольких направлениях, и в этот отдел входили сначала две группы: группа автоматической сварки металлическим электродом и группа атомно-водородной и угольной сварки. Позднее появилась и группа контактной сварки.

У каждой из этих групп было не только свое направление в работе, но и своя судьба.

Мало радовала нас, например, группа атомно-водородной сварки. Хронической болезнью группы являлось стремление работать в тепличных условиях лаборатории на идеально подогнанных, образцах. Неудивительно, что все ее «достижения» лопались, как мыльный пузырь, при первом же соприкосновении с жизнью, с действительностью. К тому же группу вначале составлял… один, да еще и очень медленно работающий сотрудник.

Наибольший «след» в истории института эта группа оставила, пожалуй, тем, что как-то при одном из опытов произошел взрыв, и крыша лаборатории (опыты проводились в небольшой пристройке), к восторгу мальчишек нашей улицы, была заброшена в соседний двор…

Более серьезный характер носила работа группы контактной сварки. Наша промышленность была тогда еще бедна контактными машинами, предприятия требовали от института поскорее создать их, а нам приходилось начинать с азов.

Товарищи из этой группы сразу взяли курс на практические нужды промышленности, приступили к конструированию аппаратов для точечной, шовной и стыковой сварки вагонов и рельсов, к разработке технологии, к научным исследованиям на важные темы. Однако их стремление во что бы то ни стало автоматизировать все процессы не привело к успеху. Первая спроектированная ими машина так и не была доведена до завершения, а вторая, видимо, не пришлась по вкусу заводам и осталась неосвоенной.

Почему и здесь нас преследовали неудачи? Беда была в том, что и эта группа состояла всего из трех человек, причем двумя из них были вчерашние студенты. Сил институт имел еще мало, а мы к тому же распыляли их. Да и мастерской нашей было тогда не по плечу изготовление сложных контактных машин.

На первый план все больше выдвигалась группа автоматической сварки металлическим электродом. Будущее показало, что именно ей суждено было оказаться на главном направлении нашей работы.

От сварочной лаборатории эта группа получила драгоценное наследство: нашу первую автоматическую головку — прямую «родственницу» электроплавильника Славянова.

Подобные механизмы появились и за рубежом. Но они отличались чрезвычайной сложностью, были недостаточно надежны в работе, и мы решительно отказались копировать заграничные образцы.

Наш оригинальный автомат выполнял все операции, производимые ручным сварщиком: возбуждал дугу, поддерживал ее постоянную длину и напряжение, подавал проволоку в зону сварки, заделывал кратер в конце шва. Передвижение головки вдоль изделия было механизировано. В короткий срок она наглядно показала свои достоинства: в сравнении с ручной сваркой ее производительность была втрое большей! Если сварщик за час расплавлял один килограмм электрода диаметром в 5 миллиметров, то автомат мог расплавить около трех килограммов.

Конечно, мы сознавали, что находимся в самом начале пути, что перед нами еще не раз встанут десятки мучительно неясных и запутанных вопросов, что сконструированная нами автоматическая головка далека от совершенства. К слову сказать, на нее было много нападок, несправедливых и справедливых.

Первые мы отвергали, ко вторым внимательно прислушивались, но от нашего изобретения не отказывались.

Украинский автогенный трест стал на нашу сторону и заказал в одной из школ ФЗУ Киева сразу сто сварочных головок предложенного институтом типа. В тресте справедливо считали, что самым лучшим испытанием будет проверка в цехах, на рабочих местах. Она обнаружит и сильные и слабые стороны механизма.

Правда, лишь одна партия головок была изготовлена по чертежам первоначальной модели. Это вполне естественно, — мы непрерывно работали над упрощением конструкции с тем, чтобы наладка и управленце были доступны сварщику средней квалификации. За первой моделью последовали вторая, затем и третья. Тем, кто ратовал за иностранные головки, мы могли теперь противопоставить убедительные результаты испытаний на Горьковском автомобильном заводе. Здесь имелось много заграничных головок различных систем, но когда провели сравнительные испытания, сварочная головка нашего института оказалась победительницей. А сварку тонкого металла она производила даже со скоростью ста метров в час! Модель эта получила признание как лучшая из всех головок, она укоренилась в практике и просуществовала вплоть до Великой Отечественной войны.

Созданием сварочных головок занимались в стране не мы одни, много и плодотворно работал над их конструированием и выпуском ленинградский завод «Электрик». Но это был завод, а не научный институт, завод электротехнический, и от него нельзя было требовать, чтобы он такое же внимание, как головкам, уделял сварочным станкам и технологии сварки.

От него нельзя было требовать, а от нас можно и должно было! И мы стремились все вопросы решать комплексно.

Теперь мы не могли больше довольствоваться двумя-тремя конструкторами в отделе механизации. Нам нужно было самостоятельное и сильное проектное бюро, способное на смелые искания, на собственные оригинальные решения. Без этого нечего было и мечтать о создании более совершенных станков, приспособлений и аппаратуры.

Долго мне не удавалось найти подходящего человека, которому по плечу пришлось бы руководство таким бюро. Наконец его возглавил Платон Иванович Севбо, инженер-механик с большим стажем, человек вдумчивый и серьезный. На него можно было положиться.

Вручая Севбо бразды правления, я прямо сказал ему:

— Будет трудно. Работы много, а опыта почти нет. Я придаю вашему бюро большое значение. От него будет зависеть, сумеем ли мы внедрить автосварку в производство. С нынешним штатом вам дела не вытянуть, расширяйте бюро, подыскивайте себе людей.

Трудностей Севбо не испугался, за дело взялся горячо, но советам моим вначале не внял и продолжал работать с тем же маленьким штатом.

Я упрекал его в этом, предупреждал, что бюро может легко стать узким местом института. Платон Иванович доказывал свое:

— Поймите, Евгений Оскарович, хороших конструкторов для наших целей взять негде. Никто не знает сварки.

. — Но ведь и вы ее сначала не знали! — возражал я. — Готовеньких людей для нашего бюро действительно нет, но они сами не упадут с неба. Приглашайте В институт молодых, только что окончивших механиков и инженеров и обучайте их на работе. Трудно это? Да. Но другого выхода нет.

Уломать Севбо оказалось нелегко, но когда он поверил в мою правоту, в конструкторском бюро стало появляться все больше талантливой молодежи. Сначала новички изрядно «плавали», сомневались в себе, но со временем пришли и знания и уверенность.

В работе отдела было немало неудач, ошибок, но много было и достижений. Первые наши станки для автосварки получились громоздкими и сложными в эксплуатации. Сколько труда мы потратили на то, чтобы придать им промышленный вид!

Но если поставить рядом колоссальный портальный сварочный станок с мощными колоннами, сложнейшим переплетением зубчаток, валов и маховиков и маленькую изящную самоходную сварочную головку и сказать, что эти «слон» и «моська» выполняют одни и те же функции, то сразу станет ясным, что время не было потрачено зря. 180 рабочих проектов станков для автосварки балок, колонн, цистерн, вагонов, котлов и прочего, а также оригинальной аппаратуры— это не так уж мало.

Головки… Станки… Аппаратура… Всего этого нет при ручной сварке. А вот какой должна быть электродная проволока? Должна ли она чем-либо отличаться при автоматической сварке? Мы попробовали вначале голую проволоку. Это сразу же вызвало массу неприятностей: дуга горела неустойчиво, механические свойства шва не могли удовлетворить ни нас, ни заводы. Мы ломали голову над тем, как избавиться от влияния магнитных полей, пробовали различные хитроумные приспособления, создающие компенсирующее магнитное поле, но, увы, все эти ухищрения себя не оправдывали.

Необходимо было радикальное решение вопроса. Мы стали искать покрытия для проволоки, которые сделали бы горение дуги более стабильным.

При ручной сварке для этой цели применяют меловую обмазку, для автоматов же, как показали наши многочисленные опыты, она не годилась. Мы поставили целый ряд экспериментов и вскоре смогли предложить три новых типа качественной обмазки и для производства такой толсто обмазанной электродной проволоки сконструировали специальные станки. Эти покрытия были уже куда более совершенными.

Теперь мы могли подвести некоторые итоги. Надежно работающая сварочная головка имеется, требования к химическому составу проволоки установлены, стабилизирующее покрытие для нее найдено, технология автосварки в основных чертах разработана и испытана, конструкторское бюро встало на ноги и успешно проектирует установки для сварки различных изделий. Мы могли считать, что задача создания автоматической сварки решена институтом воистину комплексно. Это было поставлено нам в заслугу приказом Народного комиссара тяжелой промышленности в мае 1936 года. Мне как директору института в этом приказе объявлялась благодарность. Наша работа отмечалась в лестных словах и на конференции по автоматической сварке, состоявшейся в Киеве в том же году. Наконец, и самое главное, наши сварочные установки появились и начали действовать на нескольких заводах.

Казалось бы, только радоваться да радоваться, и если не почивать на лаврах, то уж, во всяком случае, считать, что остается только совершенствовать и развивать найденное. Но на самом деле мы были еще далеки, очень далеки от цели… И вот в наши дела и планы властно вмешалась жизнь.

5. ИНСТИТУТ СОРЕВНУЕТСЯ СО СТАХАНОВЦАМИ


В первых числах сентября 1935 года вся страна узнала имя Алексея Стаханова, до тех пор никому не известного донецкого забойщика с шахты «Центральная-Ирмино».

Все прежние понятия о производительности труда были сразу опрокинуты. Первая же искра разгорелась с удивительной быстротой; на сотнях и тысячах заводов, фабрик, шахт, рудников, на колхозных полях — всюду появились последователи Алексея Стаханова. Его собственные рекорды были уже не раз побиты другими шахтерами.

Я чувствовал, что в стране, в нашей жизни рождается что-то новое и очень важное. Я внимательно следил за газетными сообщениями и не сомневался, что вскоре мы услышим и имена стахановцев-сварщиков. Конечно, так оно и случилось, и случилось очень скоро. Если рекорды сталеваров, кузнецов или ткачих радовали меня, как всякого советского человека, то здесь присоединялось еще и чувство особой заинтересованности.

Я читал о том, что то тут, то там стахановцы-сварщики круто ломают прежние нормы, в печати назывались цифры, менявшие старые привычные представления о возможностях ручной сварки.

«Неужели это достигается только за счет лучшей организации труда и более полного использования рабочего времени? — раздумывал я. — Мало правдоподобно. У этих передовых рабочих должны быть какие-то свои, новые производственные приемы, какие-то существенные поправки к прежним методам использования сварочной техники».

В первых газетных заметках было мало подробностей. Я решил устроить в институте встречу киевских стахановцев-сварщиков с нашими сотрудниками, поставить их, да и самого себя, лицом к лицу с тем новым и смелым, что так бурно рождала жизнь.

Нашими гостями были сварщики с Юго-Западной железной дороги. Они заметно смущались, входя в конференц-зал: ведь им впервые приходилось переступать порог научно-исследовательского института. Подобные встречи тогда еще были в новинку.

Открывая совещание, я прямо обратился к стахановцам:

— Обычно, товарищи, в прошлом мы приезжали на заводы и в мастерские, и нам задавали десятки вопросов. Мы надеемся и в дальнейшем быть вам полезными. Но сегодня нам с вами предстоит поменяться ролями. На этот раз вопросы будем задавать мы. Сегодня мы не учителя, а ученики! И мы просим вас, товарищи, не робеть перед громким званием нашего института, пришло время ученым идти на выучку к вам, передовым практикам.

Видимо, эти слова возымели свое действие. Наши гости один за другим начали подниматься на трибуну, и в их выступлениях уже не чувствовалось следа прежнего смущения или робости перед сидевшими в зале работниками института и инженерами-сварщиками Киева, которых мы также пригласили на встречу.

Первые же выступления стахановцев подтвердили мои догадки о том, что их рекорды достигаются не только за счет лучшей организации труда и рабочего места.

— Все дело в повышении силы тока, только в этом! — уверенно заявил сварщик с Киевского паровозоремонтного завода. — Доведешь ток до четырехсот ампер — и сразу выработка повышается вдвое.

— Мысль совершенно верная, — бросил реплику я, — а как вы этого добиваетесь?

— Тут путь один, — ответил стахановец, — применяем более толстые электроды, в полтора-два раза толще обычных. Идея как будто нехитрая, а результаты замечательные.

Я не расставался с карандашом, записывал все, что было интересного. Получалось, что все стахановцы избрали в общем один и тот же путь: смелое повышение силы тока. Каждый пробовал, искал самостоятельно, но все пришли к одному и тому же.

Я делал свои заметки и думал: «Да, только на этом пути и мы можем двигаться вперед. Иначе…»

И, словно заканчивая мою мысль, как раз в эту минуту сварщик из киевского депо обратился с трибуны прямо ко мне:

— Не обижайтесь на нас, Евгений Оскарович, но раз уж пришлось вот так встретиться, скажу вам просто, по-рабочему: пока нас, таких, что дают вдвое против нормы, еще мало. Но завтра, будут сотни, а то и тысячи. Как бы не получилось, что догоним мы ваши автоматы, а там, чем черт не шутит, и оставим их позади. Не грех бы над этим подумать нашим товарищам-ученым, пока есть время…

Я первым зааплодировал этому человеку, а за мной все присутствовавшие. Сказано было и сильно и верно.

После этой встречи со стахановцами я серьезно задумался.

Что и говорить, автоматическая сварка попадала отныне в затруднительное положение! Меня и раньше не на шутку тревожил тот факт, что лишь небольшая часть наших сварочных головок действует и варит в цехах. Многие из них лежали на складах, внедрение их шло крайне медленно, работающие автоматы насчитывались единицами.

Мы знали, что иные заводские руководители отказываются строить сложный и дорогостоящий станок и предпочитают вместо него поставить двух-трех ручных сварщиков. Я говорил своим сотрудникам:

— В самом деле, кому же нужны будут наши установки, если один стахановец сможет заменить автомат?

На это мне возражали:

— Но автосварка имеет свои неоспоримые преимущества, прежде всего более высокое качество шва и облегчение труда рабочих.

— Это, конечно, верно. Но вот другое ее преимущество — более высокая производительность — уже утеряно или вскоре будет утеряно. Зачем закрывать глаза на факты? Электрод в руках стахановца становится серьезным соперником автомата.

В личных беседах с сотрудниками, на собраниях в институте я твердил одно и то же:

— Мы поставлены перед выбором — сдаться без боя, признать свое поражение или вступить в открытое соревнование со стахановцами.

Моя тревога передавалась многим. Но не все товарищи у нас в институте понимали остроту обстановки.

Некоторые недальновидные люди убаюкивали себя тем, что раз на нашей стороне качество швов, то и особенно волноваться пока не из-за чего. Они самообольщались таким, например, соображением: стахановцы в своих рекордах достигли пределов возможного, а у автоматической сварки все еще впереди.

Я в лицо называл этих людей «медлителями» и прямо предупреждал их:

— Равнодушие, глухота к сигналам жизни могут нам дорого обойтись! Разве это привилегия одних лишь стахановцев — работать электродами увеличенного диаметра при повышенной силе тока? Почему автомат не может варить по-стахановски?

В то же время жизнь выдвинула перед нами еще одну весьма сложную задачу. Заводы, выпускавшие ответственную аппаратуру, рассчитанную на высокое давление, настойчиво требовали в своих письмах: «Механические свойства швов должны быть улучшены. Найдите, придумайте, как это сделать!»

Ручная сварка немедленно отозвалась на призыв практиков. Советские ученые создали для нее электроды с высококачественными покрытиями, это, в свою очередь, дало возможность повысить сварочный ток.

Получалось, что ручные сварщики били нас и в этом деле. А нам нечего было и думать, применяя по-прежнему при автосварке голую проволоку или одни лишь стабилизирующие покрытия, ответить на справедливые претензии промышленности.

Я так сформулировал цель, возникшую перед нашим научным коллективом:

— Нам необходимо одновременно решать двуединую задачу: резко увеличить сварочный ток и создать для автоматов электродную проволоку с высококачественной толстой обмазкой. Нужно отдать себе отчет в том, что груз старых взглядов тянет нас назад. Единственное спасение — смело, без оглядки отрешиться от них, научиться мыслить другими мерками.

После этого мы провели сложные и всесторонние исследования, в подробности которых я тут входить не буду, и впервые повысили токи вдвое — до 500 ампер и применили электроды необычного для нас диаметра — до 8—10 миллиметров.

Наконец-то я видел реальные перспективы для движения вперед.

Но тут возникли новые и, как вначале казалось, непреодолимые трудности.

Как подвести ток к толсто обмазанной проволоке?

Над этим ломали голову все. При ручной сварке задача решается совсем просто, там с этой целью конец стержня-электрода оставлен голым. А в автомате проволока подается непрерывно из бухты.

Какие только варианты мы ни пробовали, к каким только методам ни прибегали, всего не перечислить… И только после долгих поисков и вариаций к нам пришла первая удача. Проволока, нагретая электричеством, прокатывалась в специальном станке, где ей придавался крестовый профиль, а в другом станке опрессовывалась обмазкой. Выступающие четыре ребра проволоки обеспечивали непрерывный подвод сварочного тока. Крестовая проволока позволяла вести сварку на токе 350–450 ампер при диаметре электрода в 6 миллиметров. Большой шаг вперед! Этот тип проволоки получил признание на ряде крупных предприятий, в том числе на заводе «Красный Профинтерн». Институт разработал для этого завода полный технологический процесс автоматической сварки цистерн, проекты всех необходимых станков и проект потока на всех операциях, вплоть до испытания 50-тонных цистерн водой.

А соревнование наше со стахановцами продолжалось, проходило через все новые этапы. Новаторы догоняли нас, наступали нам на пятки, подхлестывали, мы же старались выжать все, что могли из своих автоматов, и «оторваться от соперников».

Иногда мы менялись ролями: первую тропку прокладывали стахановцы, и догонять приходилось нам. Передовые ручные сварщики, например, уже умели работать электродами диаметром в 10 миллиметров, для нас такие диаметры были недоступны. А необходимость в этом была самая острая: на заводах переходили к сварке все более толстых листов металла. При ручной сварке тут не возникало особых осложнений. А вот нам приходилось туго: проволоку диаметром больше 6 миллиметров уже трудно сворачивать в бухты.

Мы попробовали подойти к делу иначе — производить сварку длинными и толстыми стержневыми электродами. Казалось, мы добились цели: скорость сварки выросла в три — три с половиной раза. Но, увы, победа эта была обманчивой. Испытания качества швов принесли нам разочарование: рекомендовать свои стержни для сварки ответственных конструкций мы не могли.

Как это ни печально было, а приходилось признаться самому себе, что дальнейшее повышение производительности автосварки открытой дугой за счет повышения тока исключено. В этом направлении все наши возможности исчерпаны.

Сознание того, что мы подошли к какому-то пределу, глубоко тревожило меня. Я не мог обманывать и успокаивать себя тем, что внешне все обстоит благополучно. Мне говорили:

— Институт никто не ругает, наоборот, даже похваливают. Наркоматы и Президиум Академии наук УССР объявляют нам благодарности, в нашем активе договоры со многими заводами. Все не так уж плохо.

Но я видел, что перед нами возникает угроза тупика, хотя за плечами у нас месяцы, годы беспрерывных исканий, опытов, исследований. Я, конечно, не считал, что мы проработали впустую. Интуитивно я чувствовал, что в дальнейшем весь накопленный опыт не должен пропасть. Но что же такое это «дальнейшее»?

Я не раз говорил своим ученикам, тем, кто разделял мое чувство беспокойства:

— В своем стремлении повысить силу тока мы подошли к черте, за которой начинаются такие потери в качестве, что на нет сводится весь выигрыш в производительности. Это мы все признаем. Но если на старом пути некуда больше двигаться, надо оставить его и выбираться на новую дорогу. Где же она? Вот этого мы с вами как раз и не знаем. А должны узнать!

А сам думал: «Даст ли нам жизнь время на то, чтобы в неторопливом ритме работы академического научного учреждения нащупать правильное решение?»

Я в этом не был уверен.

И очень скоро произошло то, чего я опасался больше всего. Мы дождались весьма неприятного инцидента.

Появилась опасность, что жизнь просто пройдет мимо нас, оставит нас в стороне.

В 1938 году вагоностроительный завод в Нижнем Тагиле обратился к нам с просьбой разработать проект установки и технологию автоматической сварки продольных балок большегрузных железнодорожных платформ. Все в институте чувствовали себя именинниками, откровенно гордились этим предложением:

— Значит, мы завоевали признание далеко за пределами Украины, нас знают, в нас верят!

Меня радовало, что заказ прибыл с крупнейшего завода, располагающего самым современным оборудованием. Ручная сварка имела на нем очень широкое применение. И вот открывалась возможность начать ее вытеснение сварочными автоматами.

Заманчивая задача!

Проект установки, выполненной нашими конструкторами в самый короткий срок, всем в институте понравился. Мы надеялись, что и уральские вагоностроители похвалят его. Отправляя на завод чертежи и инструкции по технологии сварки, я сопроводил их письмом, в котором писал:

«Просим вас, товарищи, сразу же сообщить, как проявила себя установка в работе, какую дает производительность, как с качеством швов, каковы результаты лабораторных анализов. Все это нас очень интересует».

Но за неделей проходила неделя, за месяцем месяц, а с завода мы не получали ни слова.

Это молчание начало тревожить меня. Я стал подозревать что-то неладное. Прошло слишком много времени!

Я не выдержал и снова написал на завод: так, мол, и так, дорогие товарищи, вы сами обращались к нам, интересовались автосваркой, договор подписывали, торопили, подгоняли, а теперь даже не сообщаете о производственных результатах. В чем же дело?

А дело, как выяснилось из ответного письма, было в том, что чертежи нашей установки лежали без движения. Они устарели прежде, чем их получили на Урале.

Товарищи сообщали:

«Скорость сварки, предусмотренная проектом, — десять метров в час — нас уже не устраивает. Пока шла переписка между заводом и институтом, пока у вас в Киеве создавались чертежи, стахановцы-сварщики нашего завода почти вдвое обогнали будущий институтский автомат».

На заводе подумали-подумали и решили, что нет смысла в установке, производительность которой уже принадлежит вчерашнему дню.

В этом же письме уральцы сообщали и о своем мастере — стахановце Силине. Силин первым на заводе применил сварку наклонным электродом и, сам того не подозревая, походя похоронил наш проект.

Завод не отказывался от дружбы с институтом, Более того, он призывал нас создать установку, которая варила бы со скоростью вдвое-втрое большей, чем это предусматривалось раньше. Если мы беремся, завод готов заключить с институтом новый договор.

Письмо это ошеломило меня.

Горький, очень горький, но заслуженный урок!

Несколько раз я перечитывал письмо и испытывал чувство жгучего стыда:

— Что ж, очень неприятно проглотить такую пилюлю, но от правды никуда не денешься. Товарищи полностью правы, и нужно разобраться поглубже в том, что произошло.

Никому не известный уральский мастер и специальный научно-исследовательский институт вступили в негласное соревнование. Арбитром в нем была жизнь. Победил стахановец. Победил прежде всего потому, что ближе стоял к жизни и быстрее нас сумел отозваться на ее требования.

Конечно, его победа возникла не на голом месте, она подготовлена всем развитием советской сварочной науки и стахановского движения. Кстати, и тот метод, который избрал Силин (наклонный электрод), я не считал наиболее удачным. Я был по-прежнему убежден в том, что решающие победы электросварке принесет все более полная ее механизация.

И все же факт оставался фактом: успех Силина и его товарищей на этом и других заводах — это не что иное, как прямая критика нашего отставания. Это относится и ко мне. Да, слишком долго я терпел всякие отговорки и ссылки на то, что «прежде всего качество», а скорость, производительность приложатся, так сказать, со временем…

6. НА ВЕРНОМ ПУТИ


Я еще, и еще раз обдумывал пути, по которым мы до сих пор двигались. Мы ни одного дня не знали покоя, искали, экспериментировали, шли на выучку к практикам, но, увы, результаты всей этой большой и напряженной работы оказались недостаточными.

Так я пришел к выводу, что в нашей борьбе за производительность автосварки мы часто распыляли свои усилия на мелкие, частные задачи.

— Где же главная задача?

— Нужен сварочный ток не в сотни, а в тысячи ампер! Вот тогда-то будет достигнуто резкое увеличение производительности автоматов.

Но чтобы подвести ток такой силы к электродной проволоке, подвести к самому ее концу, нужно освободить проволоку от обмазки.

В институте разгорелись ожесточенные споры и дискуссии:

— Назад к голой проволоке? Не будет ли это отступлением от того, что уже достигнуто?

— Нет, не будет! Принципиально мысль правильная. Но если отказаться от обмазок, где же взять другую защиту от воздуха, от разбрызгивания металла?

— Вот именно! Ведь это и есть тот камень преткновения, который не удается обойти и ручным сварщикам, когда они пытаются поднять силу тока выше пятисот ампер.

— Как же выбраться из этого замкнутого круга? Ведь чем больше ток, тем больше разбрызгивание!

Тут следует напомнить, что одно из главных назначений обмазок — защищать расплавленный металл от воздуха. До сих пор мы привыкли считать покрытие электрода единственным средством для этого.

Сейчас всех в институте занимал один вопрос:

— Нельзя ли найти другой способ защиты от воздуха, который позволил бы оставить проволоку голой?

Искать такой способ долго не пришлось. Важно было выбраться на верную дорогу. Теперь наша коллективная мысль работала в нужном направлении, работала собранно, целеустремленно. От одного варианта мы шли к другому и вспомнили, наконец, об опытах наших соотечественников, изобретателей электросварки Николая Николаевича Бенардоса и Николая Гавриловича Славянова, об опытах с битым стеклом и об идее шлаковой защиты сварочной дуги.

Как все подлинно великое, эта идея поразительно проста.

Еще на заре возникновения электрической сварки Бенардос, а затем Славянов отметили, что для получения пластичного наплавленного металла необходимо защищать его шлаковым покровом и применять раскислители, например кремний или марганец. Еще в 1892 году в своей книге «Электрическая отливка металлов» Славянов прямо рекомендовал засыпать зону сварки толченым стеклом, то есть силикатом и ферросплавами.

Славянов не только подал эту замечательную мысль, он же первым доказал на практике ее исключительную ценность. Производя свои опыты, ученый погружал металлическую дугу в слой толченого стекла, который и был прообразом современного сварочного флюса.

Вчитываясь в эти сведения, я поражался. Почти пятьдесят лет тому назад Славянов дал науке то, чего мы сейчас напряженно искали!

Сотрудники спрашивали меня:

— Неужели целые десятилетия выдающееся открытие пролежало под спудом и никто не воспользовался мыслью Славянова?

— Трудно в это поверить. Нужно искать, — ответил я.

И вскоре мы нашли в литературе указания на то, что ученик Славянова, один из старейших советских изобретателей в области сварки — Дмитрий Антонович Дульчевский успешно продолжил опыты своего учителя.

Работая на транспорте, Дмитрий Антонович задумался над тем, нельзя ли применить электросварку при ремонте паровозных топок. Они изготовлялись в то время из красной меди, а за границей, да и у нас до той поры считали невозможной дуговую электросварку медным электродом. Вместо нее применяли сварку ацетилено-кислородную. Дульчевский не посчитался с этим. Он засыпал слоем угольного порошка дугу, горящую между медным электродом и таким же изделием, и изолировал все плавильное пространство от вредного действия воздуха. Эффект получился отличный, жизненность и практическая ценность идеи Славянова была снова доказана.

Мы довольно долго блуждали, пока, наконец, обратились к блестящей мысли Славянова, но зато теперь нашли ключ ко всей проблеме, так долго мучившей нас. Сейчас у нас все было подготовлено к тому, чтобы сделать последний, решающий шаг. Получалось, что наша прежняя работа над автоматической сваркой не была напрасной, в ней не хватало только окончательного, завершающего слова. Правда, слова очень важного!

Я уже не раз на своем опыте убеждался в том, что трудные и смелые задачи куда интереснее решать, чем задачи простые и мелкие. И пусть это не покажется парадоксом, — легче решать!

Когда человеку предстоит не через бугорок перевалить, а взять в науке штурмом крутую, недоступную вершину, он собирает, мобилизует, а затем отдает все лучшее, что в нем есть, он становится сильнее, умнее, талантливее. А значит, и работать ему становится легче!

Задача, которая стояла сейчас перед нами, была действительно сложной и трудной.

В институте началась совсем новая жизнь. Мысль создать способ автоматической сварки под слоем порошкообразного вещества — под слоем флюса — увлекла всех. Ясность перспективы, четкое понимание цели научной работы окрыляли нас и придавали нам и силы и смелость.

В конце лета 1939 года бригада из нескольких сотрудников приступила к первым лабораторным опытам. В эту бригаду я подбирал людей с особым разбором. Владимир Иванович Дятлов с 1935 года заведовал у нас отделом технологии. Это был образованный и энергичный человек, талантливый ученый, большой специалист по металлургии сварки. Он быстро завоевал авторитет и уважение, в институте своим глубоким и часто оригинальным подходом к каждому исследованию. Антон Макеевич Лапин, также знаток металлургии сварки, обладал хорошими познаниями в области доменных шлаков. Это было очень важно для успеха задуманного дела. Ценным человеком для бригады являлся и лаборант Владимир Степанович Ширин с его многолетним опытом сварщика, находчивостью и умением быстро решать сложные технические задачи.

Эти люди всегда отдавались работе целиком, но сейчас и их нельзя было узнать.

Уже пустели все кабинеты и лаборатории, а эту тройку никак не удавалось выпроводить из института. Жены сначала роптали, но вскоре вынуждены были примириться не только с тем, что мужья совсем «отбились от дома», но и с воскресными побегами своих благоверных на квартиру к товарищу для подготовки новых расчетов и опытов.

— Верно ли, что вы забросили свое ружье? — как-то спросил я у Дятлова, который слыл страстным и заядлым охотником.

— Какое там сейчас ружье, — махнул рукой Владимир Иванович, — когда не дается в руки этот проклятый флюс.

Поиски флюса мы начинали с самого элементарного.

Славянов рекомендовал стекло, мы пошли по его стопам. Разбили обыкновенную бутылку, тщательно измельчили ее в порошок, засыпали им место сварки и включили сварочную головку.

Шов получился. Но что это был за шов! Корявый, бугристый, весь в порах и раковинах… Он, конечно, никак не мог удовлетворить нас.

Значит, одно лишь стекло не годится. Что же добавлять к нему? Готового ответа не было ни у кого. Начались поиски.

Вот когда оказалась кстати работа, проделанная нами в недавнем прошлом, над высококачественными электродами! Начиная ее, мы блуждали в потемках, и в подборе обмазок царила самая настоящая кустарщина и «интуиция».

С этим «научным знахарством» нельзя было мириться. Вскоре мы начали капитальные исследования влияния разных обмазок на химический состав и механические свойства шва. Они позволили нам осмысленно подходить к выбору покрытий, предвидеть изменения в составе металла шва и, зная, какой шов необходим, точно выбирать компоненты для покрытий.

Кухне, господствовавшей в подборе обмазок, был нанесен тогда первый удар.

Теперь, опираясь на этот опыт, мы уже не действовали вслепую.

Мы пробовали то один, то другой состав флюса, меняли входящие в него компоненты и их дозирование. Это была долгая, утомительная и весьма прозаическая работа, человеку со стороны она показалась бы крайне скучной. И выдержки и терпения она требовала немалого. Но зато у нас постепенно крепла вера в то, что флюс мы создадим.

Правда, швы, которые мы умели варить к концу 1939 года, были все еще неважными. Однако у нас уже не было сомнений в том, что нужного качества мы добьемся.

На всех совещаниях Дятлов заверял:

— Это только вопрос времени. Успехи еще слабоватые, но мы на верном пути.

Он был, конечно, прав. Но я все же опасался, что эксперименты могут изрядно затянуться. Часто от незнания все сначала кажется весьма простым и легким, но по мере «влезания» в работу задачи все усложняются, требовательность к самому себе возрастает, и это может иногда породить переход от уверенности и воодушевления к растерянности, к замедлению хода исследований. Этого тем более следовало опасаться, что одному из членов бригады были свойственны именно такая неуравновешенность, резкие колебания в настроениях.

Я всегда считал, что темп в научной работе играет большую роль.

Установить для себя точные, сжатые сроки — это значит заставить мысль работать энергично, напористо, целеустремленно. И, наоборот, неопределенность, расплывчатость в сроках выполнения темы нередко порождают вялость, леность мысли. Жесткий срок — это хлыст, который подгоняет и не дает распускаться, раскисать, выискивать «уважительные причины» для самооправдания.

Можно было просто назначить срок завершения работы и объявить его приказом. Это сделать легче всего. Я решил поступить по-другому. Я приготовил проект письма от института на Уралвагонзавод, в котором писал:

«Дорогие товарищи, мы учли вашу суровую критику, много поработали и сейчас беремся показать вам новый метод сварки. Институт обязуется создать установку и продемонстрировать заводу сварку со скоростью 30 метров в час, то есть втрое быстрее, чем до сих пор. Такой режим сварки даст заводу возможность выпускать в день гораздо больше балок, чем при сварке наклонным электродом».

Этот проект письма я зачитал на собрании научных сотрудников института. Сроки назначил довольно суровые:

— К весне 1940 года у нас должно быть готово все — флюс, переделанный станок, режим сварки.

— К 1 июня пригласить в институт представителей завода и показать им в действии установку для сварки закрытой дугой под флюсом.

Многие из сотрудников были сильно обеспокоены таким плотным графиком, возникли разногласия и споры. Но в конце концов мои предложения были приняты единодушно.

Конечно, я мог отправить письмо на Урал и без этого. Но я хотел, чтобы весь коллектив института почувствовал полноту ответственности. Внутренняя убежденность и вера всегда значат гораздо больше, чем формальная расписка в том, что с приказом начальства ознакомился.

Слово дано всеми, все и отвечают за его выполнение!

Уральцы наше предложение приняли. Оно понравилось им, к тому же товарищи ничем не рисковали: мы сами оговорили в письме, что завод выплатит нам по договору известную сумму только в том случае, если мы выполним все свои обещания.

Теперь бригада, занимающаяся сваркой под флюсом, и весь институт имели большой стимул:

— Завод ждет от нас реального дела, о неудаче не может быть и речи!

Июнь 1940 года стал в институте чем-то вроде боевого пароля.

Разработка флюса и технологии скоростной сварки велась со все большим напряжением.

Не только члены специальной бригады, но и все мы вместе с ними жили сейчас единой целью, единой задачей. Я стремился сделать так, чтобы как можно больше людей в институте помогали бригаде, ибо уже тогда не сомневался, что в скором времени всем сотрудникам суждено стать энтузиастами и знатоками автоматической сварки под флюсом. Я ведь знал по опыту, что если человек вложит хоть небольшую долю своего личного труда в рождающееся в науке новое дело, оно становится для него близким и дорогим, и он затем с огоньком и с душой отстаивает его и продвигает в жизнь.

Ошибки и неудачи не слишком огорчали меня. Если я видел, что из-за них у кого-нибудь из участников бригады опускаются руки, я всегда говорил такому сотруднику:

— Это не должно вас пугать. Когда вы создаете что-то новое, ошибки неизбежны, в этом нет ничего страшного.

— Да, но из-за них мы теряем время.

— Конечно, и это досадно. Но и ошибки полезны Они также учат, они помогают исключить неверные пути, а значит и приближают к цели, к единственно верному решению.

В то время мы получили американский технический журнал, в котором нас заинтересовала одна заметка.

Это была короткая информация размером в пол-колонки с рекламной картинкой. В этой заметке, а затем и в других статьях, американцы расписывали «открытый» ими новый метод сварки.

Сообщения были весьма туманными. В них говорилось, что с помощью этого нового метода удается увеличить скорость сварки и применить токи в три-четыре раза больше обычных.

Самая сущность метода в американских журнальных статья была, как говорят, «научно зашифрована». Указывалось только, что применяется защитное вещество, имеющее стекловидную форму. Состав этого вещества, разумеется, не приводился, не давались сведения и о скорости сварки.

Не было никакого сомнения: американцы просто-напросто использовали идею защитного флюса, выдвинутую и впервые реализованную русским ученым Славяновым еще в прошлом веке.

Американская фирма «Линде» получила патент на способ сварки под слоем сыпучих гранулированных веществ. Эту фирму, видимо, нисколько не смущало наличие книги Н. Г. Славянова «Электрическая отливка металлов», а также тот факт, что Д. А. Дульчевский свои опыты впервые описал еще в 1923 году. В 1927 году он получил справку о приоритете, а в 1929 году — советский патент на изобретение способа дуговой электрической сварки под слоем порошкообразных горючих веществ.

Таким образом, впервые изобретенный Славяновым и развитый Дульчевским способ сварки под флюсом официально был зарегистрирован как наше отечественное изобретение задолго до того, как фирма «Линде» получила свой патент…

Но этим дело не кончилось. Фирма «Линде» заявила в печати, что американский способ сварки под флюсом «Юнионмелт» ничего общего не имеет со сваркой по способу Н. Г. Славянова. Это, дескать, вовсе не дуговая сварка, здесь нет электрической дуги, и источником тепла служит расплавленный шлак, который при прохождении тока нагревается до высокой температуры. Эта версия выдвигалась, видимо, умышленно в целях маскировки.

В дальнейшем, в той части книги, которая относится к периоду Отечественной войны, я расскажу о том, как была опровергнута и эта теория.

7. ДЕСЯТЬ ЛЕТ ИСКАНИЙ


Свое обещание нам удалось выполнить. К концу мая 1940 года мы готовы были держать ответ перед заводом. Институт построил сварочный станок с необходимой аппаратурой, разработал флюс и технологию сварки.

Свой новый метод мы решили назвать «автоматической скоростной сваркой под флюсом». О том же, как окрестить флюс, у нас были различные мнения. Одним хотелось связать его с фамилиями отдельных сотрудников, другим — с названием института. Я предложил именовать наш первый флюс для автосварки АН-1. «АН» — расшифровывалось, как «Академия наук». Я считал нужным подчеркнуть роль и заслуги всей академии, которая еще десять лет назад поддержала мои начинания в области электросварки.

Десять лет…

Чего же мы добились за этот срок?

Я уже говорил о том, что рождение автоматической сварки под флюсом было в большой степени подготовлено нашей предыдущей работой. Это, бесспорно, так. Но именно то, что мы, наконец, выбрались на правильную дорогу, заставило меня самокритично просмотреть все, что делалось нами в прошлом.

Самым существенным недостатком работы института в ту пору я считал и сейчас считаю то, что он недостаточно сосредоточил свое внимание на одной центральной проблеме.

Мы подчас одновременно вели работу над множеством тем, мало между собой связанных. Иногда для одного сотрудника или небольшой группы людей подбирались занятия, соответствующие их подготовке и специальным знаниям. Разделы плана, его направление часто приспосабливались именно к особенностям того или другого человека.

Я уже приводил примеры бесплодного или малопродуктивного существования некоторых карликовых групп и лабораторий. Это было, с одной стороны результатом известной разбросанности, распыленности в работе, с другой стороны — неизбежным следствием того, что большинство наших сотрудников только совсем недавно сошло с вузовской скамьи, не оперилось еще, не нажило собственного опыта. Естественно, что эффект нашей деятельности в целом получался более скромным, чем он мог бы быть. К тому же далеко не все исследования имели реальное практическое значение.

Специализированный Институт электросварки создавался впервые, и мы только нащупывали стиль своей работы, искали, каким должно быть лицо такого своеобразного научного учреждения. Готовых образцов и рецептов взять было негде, только жизнь только практика могли направить нас на правильный путь. И здесь наряду с удачами неизбежны были, конечно, и промахи, ошибки.

Приведу один любопытный в этом отношении пример. В 1936–1937 годах мы увлеклись работой для нужд транспортного машиностроения, работой актуальной и крайне важной. Мы поставили себе цель: добиться уменьшения веса сварных вагонов и разработать научно обоснованный метод расчета их конструкций. Этим занимались Б. Н. Горбунов, Г. В. Раевский, А. Е. Аснис и другие.

Добились ли мы тогда успеха? И да, и нет! При постройке первого облегченного вагона нашего типа была достигнута солидная экономия в металле, при эксплуатации вагона увеличивалось количество полезного груза. Казалось бы, все хорошо… Однако эта наша работа мало заинтересовала промышленность. Почему? Видимо, потому, что наши товарищи, не будучи специалистами в вагоностроении, излишне увлеклись сложными расчетами конструкции, вопросами облегчения веса, конструированием вагонов, вместо того чтобы главное внимание свое направить на разработку технологических, сварочных вопросов, как и надлежало Институту электросварки. А как раз в этом больше всего и нужна была заводам наша помощь…

Со временем мы поняли, что дублировать, подменять специалистов в других областях техники нам незачем, к общим задачам у нас должен быть свой, особый подход. Мы и после этого не отказались от того, чтобы «вторгаться» в конструкцию, настаивали, если это диктовалось требованием сварки, на тех или других ее изменениях, но теперь уже действовали, как сварщики, а не как конструкторы-проектировщики вагонов, судов или цистерн. Этот более правильный метод принес нам впоследствии ряд успехов.

Я оцениваю нашу работу в прошлом с вышки сегодняшнего дня и поэтому стараюсь разобраться в том, что было временным, частным успехом, а что вело нас, несмотря на временные срывы и неудачи, к конечной решающей цели.

Это суровый, но правильный критерий. Ведь что греха таить, — и сейчас есть еще немало таких научно-исследовательских учреждений, где люди стремятся объять необъятное, всюду и за всем поспеть, а главного прицела в своей работе не имеют, размениваются на мелочи, на третьестепенные «проблемы».

Когда создавался институт, многим товарищам в Академии наук, как я уже говорил, казалось, что для научного учреждения он носит слишком специальный, «узкий» характер. Десятилетний опыт показал, что, наоборот, полезнее было бы еще больше специализировать свою деятельность.

Избрав одну стержневую научную проблему — непременно действительно важную для промышленности! — следовало переключить весь коллектив института на глубокую и всестороннюю ее разработку. Тогда каждый сотрудник, работая в своей отрасли, мог бы активно, с полной отдачей сил и способностей участвовать в решении общей для всех задачи.

В 1939–1940 годах я уже видел эту стержневую проблему, видел и верил, что она полностью определит все содержание нашей научной работы в дальнейшем. Это автоматическая сварка под флюсом!

Здесь нам удалось получить особо ценные для промышленности результаты. Скоростная автоматическая сварка под флюсом стала подлинно новым словом. Но чтобы окончательно утвердиться в этом, надо было безбоязненно и честно оглянуться на пройденный путь, отбросить все, что тянуло нас назад, и со всей энергией начать борьбу за продвижение в жизнь нового метода сварки.

Мне кажется, что тут уместно очень кратко рассказать о его сущности и о его достоинствах.

Автоматическая сварка под флюсом, так же как и ручная, использует для плавления металлов тепло электрической дуги. Существенное отличие состоит в том, что при скоростной сварке дуга горит под слоем плавящегося флюса внутри заполненной газами и парами оболочки и поэтому не видна для глаза. Флюс полностью изолирует от воздуха как дугу, так и расплавленный металл. Сварочная головка подает электродную проволоку и поддерживает неизменной длину дуги.

По мере отложения шва дуга передвигается вдоль места сварки. Часть флюса превращается в шлаковую корку, равномерно покрывает шов и легко удаляется после его остывания. Шов представляет собой сплав электродного и основного металла.

Такова в самых общих чертах схема процесса. Сама по себе, она еще очень мало говорит читателю. Поэтому попробуем раскрыть скобки — на конкретных примерах, цифрах и фактах показать, в чем же мы видели решающие преимущества автосварки под флюсом.

В те годы рядовой ручной сварщик сваривал в час в среднем пять метров шва, наш автомат — 30! (Сейчас, в наши дни, эта цифра далеко оставлена позади, в отдельных случаях мы варим со скоростью до 150 метров в час!) В чем тут «секрет», откуда такой резкий скачок? Разгадка в применении токов до 2000 ампер! При ручной сварке это невозможно. А в автомате подвод тока к электроду непосредственно у самой дуги позволяет применять невиданные до сих пор токи.

Флюсовая защита обладает замечательным свойством: она концентрирует на небольшом участке основную массу тепла, выделяемого сварочной дугой. При ручной сварке только одна четвертая часть тепла идет, так сказать, в дело, три четверти мощности дуги пускается «на ветер». Совсем другая картина при работе нашей установки. Почти девяносто пять процентов тепла расходуется на расплавление металла и электрода и на плавление флюса. Бесполезная «утечка» тепла ничтожна.

Мощность дуги собрана теперь в один кулак! И, как прямое следствие этого, металл изделия в зоне сварки расплавляется гораздо глубже, в один проход можно проварить его на большую толщину. Разумеется, скорость сварки от этого значительно возрастает.

Еще одна существенная особенность: поскольку в автоматы заправляется голая проволока — отпадает необходимость в дорогостоящих и сложных в изготовлении электродах со специальной обмазкой.

А как разительно меняются условия труда сварщика!

Великое благо для него то, что дуга в автомате горит невидимо, выделение газов ничтожно, и уже не нужно каждую минуту защищать глаза от слепящего, резкого света, руки — от опасных огненных брызг.

Все основные операции выполняет станок. Автосварщик уже не гнется, не горбится, он работает сидя или стоя в удобном положении и устает несравненно меньше, чем его товарищ с ручным держателем. Такого оператора не нужно готовить месяцами, в несколько дней он может научиться управлять станком. Установка нескольких автоматов в сварочном цехе позволяет высвободить большое число квалифицированных рабочих.

Не меньше, чем это, радовало нас высокое качество швов. Сыпучий флюс становился надежной защитой расплавленного металла от губительного проникновения кислорода и азота. Шов получался плотным, однородным, красивым.

Говоря еще короче, в автоматической сварке под флюсом я видел воплощение всех тех целей, которые я и мои сотрудники поставили перед собой, начиная работы по механизации сварки. К ним мы настойчиво шли через все искания, ошибки и неудачи. Этими целями были: высокая производительность, хорошее качество швов, освобождение сварщиков от нелегкого ручного труда.

Когда я радовался свершению своих заветных замыслов, это вовсе не означало, что уже тогда, в 1940 году, я считал, что мы достигли идеала. Конечно, я этого не думал, не мог думать. Я знал, что автосварке под флюсом предстоит еще пройти долгий и полный трудностей путь развития. Но была у нас уверенность в главном — в том, что принципиально задача решена правильно. Первая удача воодушевила нас, и мы были готовы принять на свои плечи любую, самую черновую, самую кропотливую работу, чтобы сделать скоростную автоматическую сварку достоянием всей нашей промышленности.

8. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ


Приезд в Киев представителей Уральского вагонного завода был назначен, как и намечалось сразу, на июнь. Институту предстояло показать, на что он способен — продемонстрировать автоматическую сварку стыкового шва с необычной до сих пор скоростью — 30 метров в час.

Я видел, что люди волнуются в ожидании ответственной встречи и не в силах этого скрыть. Но они именно волновались, а не нервничали.

Всем было ясно, что это не просто отчет перед одним из заводов, — речь шла о гораздо большем. Новый метод впервые должен был получить оценку практиков. От их слова, от их приговора зависело многое, если не все.

В те дни я часто приходил в сварочную лабораторию и подолгу наблюдал за работой установки. Там я проводил больше времени, чем в своем кабинете Затем ко мне являлись Дятлов или Лапин с результатами механических испытаний и металлографического анализа шва. Придраться к ним было трудно, результаты получались вполне удовлетворительные. Но лишь когда они повторились десятки раз подряд, я созвал совещание, на котором впервые высказал вслух мысль, занимавшую меня все последние недели:

— Что, если, кроме уральцев, нам пригласить товарищей и с других крупных предприятий? А может быть, не только с заводов, но и представителей научных и хозяйственных организаций, которые интересуются сваркой? Устроить нечто вроде небольшой конференции. Пусть нас судят уже все сразу! А если сварка под флюсом понравится — приобретем, может быть, не одного, а многих сторонников. Ваше мнение?

Я выжидательно смотрел на сотрудников, сидевших в моем кабинете. Они казались мне немного смущенными. Страшновато им, конечно. А вдруг неудача? Стоит ли, мол, срамиться сразу перед всеми?

Да и у меня самого все же немного скребло на сердце, хотя все обстояло как будто благополучно.

— А знаете, мне нравится эта мысль! — первым отозвался Дятлов. — Если боимся, то и уральцам нечего показывать. А если уверены в себе, в установке и спокойны за результаты, так давайте дерзнем. Неужели после всего и — отступим?

— Зачем же отступать? — заметил Севбо. — Не для одного же завода это все затеяно! Я так думаю: хоть сто статей напиши потом во всякие журналы и вестники, не заменят они одной такой конференций. Покритикуют нас за какие-то недоделки? Что ж, это как раз то, что нам сейчас нужно больше всего.

Все присутствующие высказались за созыв конференции.

Мы начали к ней готовиться, рассылать приглашения.

Со всех концов страны — из Москвы, Ленинграда, Урала, с Украины съезжались в Киев делегаты заводов и научно-исследовательских институтов. Охотно прислали своих представителей и некоторые союзные наркоматы.

Товарищи с Уралвагонзавода немало подивились такому широкому собранию. Они и не представляли себе, какой толчок большому делу дали в недавнем прошлом своей суровой критикой.

— Ехали принимать проект станка для себя, — говорили они, — а попали на всесоюзное совещание!

Мы в институте среди других гостей откровенно выделяли уральцев и ни от кого не скрывали, что именно они заставили нас другими глазами взглянуть на всю свою работу.

Тот день, когда впервые была проведена перед гостями открытая демонстрация скоростной автоматической сварки под флюсом, навсегда вошел в историю института и, пожалуй, до сих пор живет в памяти каждого его сотрудника.

И внешний вид сварки и скорость, с которой двигалась головка, поразили всех делегатов. В лаборатории слышались их восклицания:

— Тридцать метров в час! В шесть-семь раз быстрее хорошего ручного сварщика!

Я видел, что все произвело сильное впечатление. Дуга горит под флюсом, и ее слепящие лучи скрыты от глаз. Вместо сварщика, прикрывавшего лицо щитком и согнувшего спину над ручным держаком, вдоль установки прохаживается человек и только изредка нажимает кнопки управления. И хотя ему не видно, что происходит под слоем плавящегося шлака, он все время остается спокойным и хладнокровным.

А когда, наконец, два стальных листа толщиной почти в полтора сантиметра были сварены встык в один проход и взглядам гостей открылся красивый, серебристый шов, все собравшиеся у станка невольно зааплодировали.

Радостно было у меня на душе, но и в эту торжественную минуту я помнил о том, что завтра состоится самое строгое, самое кропотливое рассмотрение результатов анализов, микро- и макрошлифов, будут заданы каверзные вопросы, может быть, возникнут споры и претензии. Что ж, все это неизбежно, необходимо, естественно и не страшит нас!

В те дни произошли два важных события. Первое закрепляло начатое дело. Второе — открывало автоматической, сварке широкую дорогу в жизнь

Уральцы, как и вся конференция в целом, признали данные лабораторных анализов вполне удовлетворительными, а скорость сварки даже превзошла все ожидания. Завод без колебаний принимал проект установки, предложенный нами, и соглашался тотчас же подписать договор.

Итак, на этот раз победителем в нашем давнем соревновании с ручными сварщиками вышел институт

— Теперь мы можем от всего сердца поблагодарить вас, — сказал мне инженер с Уралвагонзавода

— А мы вам будем благодарны всегда, — ответил я.

И эти слова были с моей стороны не проявлением взаимной вежливости, а выражением самой глубокой убежденности.

За двумя участниками конференции я наблюдал с особым вниманием. Это были представители Главстальконструкции, мощной всесоюзной организации ведавшей изготовлением стальных мостов.

Еще посылая им приглашение приехать в Киев я обдумывал одну идею, но пока ни с кем не решался поделиться своими мыслями.

Я боялся разочарований и до поры до времени таил все про себя. И когда эти два, особенно важных для меня, гостя, не отрывая взгляда, следили за тем как вдоль стыка стальных листов ползет электрод, я, в свою очередь, не сводил глаз с их лиц, стараясь угадать произведенное впечатление.

Мне не долго пришлось сомневаться: эти два товарища одними из первых поздравили нас и с большим увлечением заговорили о явных и теперь неоспоримых для них преимуществах нового способа сварки.

И тогда я напрямик изложил им идею, которая давно волновала меня и лишала покоя:

— Вскоре в Киеве начинается строительство большого моста через Днепр. Одних только угловых швов предстоит сварить до 120 километров… Какой же смысл прибегать к ручной, медленной и не столь надежной сварке теперь, когда, как вы сами видели, автомат доказал свое полное превосходство? Если это предложение будет одобрено главком, институт берется разработать для мостостроительного завода проект установки, а также технологию сварки и послать на завод своих людей.

Это была очень важная минута в моей жизни. Что скажут товарищи из главка?

Два дела моей жизни — мосты и электросварка — слились сейчас воедино, в одном замысле, в одной идее.

— Вот как удачно получилось, Евгений Оскарович, ведь мы сами собирались потолковать с вами об этом же! — с довольным видом проговорил главный инженер Главстальконструкции Хохлов. — Ваше предложение нам очень по душе, и мы готовы не откладывать дела в долгий ящик. Думали варить наклонным электродом, но теперь убедились — ваш метод куда эффективнее. Обратили вы нас в свою веру.

Через несколько дней на моем столе лежал договор, подписанный мной и Хохловым. Все мои предложения были приняты.

Давно у меня не было такого праздника на душе!

9. ПАРТИЯ ПОДДЕРЖИВАЕТ И УЧИТ


После того как новый метод нашел такую активную поддержку в Главстальконструкции, казалось, уже можно не сомневаться в том, что киевский Наводницкий мост будет первым в мире мостом, сваренным скоростными автоматами.

Обычно сдержанный и уравновешенный Платон Иванович Севбо на этот раз торопил, подстегивал своих конструкторов. Он и сам не расставался целый день с карандашами и рейсшиной, и конструкторское бюро в три недели разработало проект автосварочной установки портального типа и цепного кантователя для поворачивания тяжелых элементов ферм.

Уже в июле, то есть всего лишь через месяц после конференции и заключения договора, рабочие чертежи были отправлены на завод в Днепропетровск. Вслед за ними выехал и наш сотрудник, чтобы пустить и отладить установку.

Но при сварке на монтаже очень трудно обеспечить высокое качество конструкций. Поэтому было решено, что все сварочные работы производятся на заводе, а за их ходом все время будут наблюдать «полпреды» нашего института. Здесь, в крытых цехах можно поворачивать элементы моста с помощью кантователя в удобное для сварки положение, установка будет надежно защищена от холода, дождя и снега. Сваренные на заводе элементы затем отправят в Киев и здесь, на месте, смонтируют при помощи клепки. Конечно, и тут будет обеспечен наш глаз, наш технический контроль.

— Теперь все должно пойти как по маслу… Завод варит элементы форм, институт следит за качеством швов, монтажники собирают мост на берегах Днепра

Именно так все представлялось в идеале некоторым нашим товарищам. Но, как это нередко бывает в жизни многое пошло совсем по-иному.

На днепропетровском заводе (его представителей не было на конференции) отнеслись к «киевской затее» с явным холодком и под всякими предлогами стали оттягивать изготовление установки. Надо полагать пугала новизна не изведанного на практике метода и неизбежный в таком деле элемент риска.

— Может быть, в самом деле клепке суждено уступить дорогу скоростной электросварке. Но почему именно мы должны первыми идти на всякие эксперименты? — рассуждали чрезмерно осторожные товарищи из дирекции завода. — Ведь последнее слово еще не сказано, сторонники клепки в мостостроении, наверное, попытаются взять реванш. А раз так, то неизвестно еще, чем все кончится.

И заводские перестраховщики не ошиблись: такая попытка действительно была сделана.

Пока на заводе мариновали чертежи сварочной установки, в Киеве, Москве, Ленинграде, в наркоматах и проектных организациях разгорелся ожесточенный спор.

Мы в институте мечтали создать цельносварной мост, мост без единой заклепки. Но мечты мечтами, а пока что к решению такой большой и смелой задачи мы еще сами не были готовы. Первым шагом к этой цели по моему замыслу и должна была стать постройка моста клепанно-сварного типа.

На этом, еще ограниченном, поле сражения мы надеялись нанести первый удар своим противникам из числа тех мостостроителей, которые продолжали упорно держаться за испытанную и тысячи раз проверенную клепку.

А таких людей, одержимых страхом перед автоматической скоростной сваркой, было в то время немало, В крайнем случае они соглашались на применение ручной сварки, все остальное, по их мнению, было «от лукавого»…

И когда в октябре 1940 года меня пригласили на совещание к секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Н. С. Хрущеву, я понял, что предстоит генеральное сражение.

Никита Сергеевич не впервые занимался Наводницким мостом, он знал все нужды стройки, вникал во все детали подготовительных работ. Я наделся, что на этот раз, на этом совещании, должен будет окончательно решиться волновавший нас вопрос: каким быть Наводницкому мосту — сварным или клепаным?

В просторном кабинете товарища Хрущева мы встретились со своими противниками. Мы вежливо здоровались друг с другом, справлялись о делах, о здоровье, мирно рассаживались рядом. Внешне ничто не предвещало грозы. Но это было обманчивое спокойствие.

Никита Сергеевич, чуть заметно улыбаясь, внимательно посматривал на участников совещания. Он знал, что обе стороны явились во всеоружии и готовы к бою.

Открывая заседание, товарищ Хрущев секунду-другую поколебался, кому первому предоставить слово, а потом назвал фамилию представителя комиссии экспертов. Пусть, дескать, выложит свои карты на стол… Так, во всяком случае, понял я Никиту Сергеевича.

С первых же слов эксперта для меня стало очевидным: противники скоростной сварки приобрели активного союзника. Этот почтенный инженер, несомненно, человек перепуганный. Пуще всего на свете он страшится ответственности. Он твердо усвоил золотое правило: «нет» всегда спокойнее и легче сказать, чем «да».

Все доводы и аргументы эксперта были направлены к одной цели: призвать участников совещания к «непоспешанию», убедить их в том, что вся предшествующая практика мостостроения — за клепку.

Но свой самый главный козырь он приберег для концовки выступления, так сказать, «под занавес».

Эффектным жестом эксперт извлек из портфеля заграничный журнал в яркой глянцевой обложке с закладками в нескольких местах. Заранее предвкушая впечатление, эксперт предложил всем желающим познакомиться с несколькими фотографиями. Журнал пошел по рукам, а оратор тем временем комментировал снимки.

— Смотрите внимательно, товарищи. На фото изображены рухнувшие мосты. Это мосты, при строительстве которых применялась сварка.

Едва взглянув на журнал, я сейчас же узнал его. Это же тот самый номер журнала, который эксперт как-то взял у меня «просмотреть»!

Ловкий ход! На людей, не искушенных в сварке, зрелище провалившихся мостов — даже на фотографиях — может действительно произвести сильное впечатление…

Я передал журнал товарищу Хрущеву, а сам думал: «Строительство сварных мостов в Западной Европе действительно пока приносит только неприятности. То из одной, то из другой страны приходят вести о серьезных осложнениях и даже авариях. Недавно стали известными и совсем скандальные случаи падения пролетов в воду. Об этом как раз сейчас и говорит эксперт, напирает на факты катастроф со сварными мостами возле Берлина и на канале Альберта в Бельгии. Да, это правда, в Брюсселе меньше чем за пять лет рухнули все четыре моста. Такие же несчастья приключились и с двумя железнодорожными мостами в Германии.

Для людей слабонервных этих примеров больше чем достаточно, чтобы навсегда отбить охоту к применению сварки на мостах. Ясно, что на это и рассчитывает докладчик, недаром он излагает все с видом первооткрывателя, словно до него никто и не слышал, не читал об авариях на Западе…»

Я украдкой взглянул на Никиту Сергеевича: «Интересно, как он воспринимает этот панический рассказ?»

Товарищ Хрущев слушал молча, со спокойным, внимательным лицом, только в глазах его вспыхивали на мгновение огоньки, а пальцы теребили журнал.

— Все? — спросил Никита Сергеевич, когда эксперт, наконец, умолк. — Да, страшновато все выглядит в вашем изложении. Ну, что ж, послушаем сейчас другую сторону. Может быть, не так уже безнадежны наши дела. Прошу вас, Евгений Оскарович.

Я знал, что от сегодняшнего моего выступления зависит многое.

Если отбросить демагогию в речи эксперта, факты все же оставались фактами: сварное мостостроение на Западе терпит провал за провалом.

Для меня и для моих сотрудников еще не ясны были в то время все причины, которые приводили к частым катастрофам. Но в одном мы не сомневались: дело здесь не в самой сварке, не в основных ее принципах, а в неправильном, кустарном ее применении, в работе вслепую. С этого я и начал свое выступление.

— Строители мостов в Германии, в Бельгии и в других странах, — говорил я, — сделали попытку перейти от клепки к сварке, но оставили без каких-либо существенных изменений конструкцию мостов. Это — раз. Не задумались они и над тем, что томасовская сталь, принятая при клепке, совершенно не годится для сварки и должна быть заменена мартеновской. Это — два.

Наконец — и это очень важно — сама сварка производилась вручную, примитивно. А это, как известно, не может гарантировать ни того особо высокого качества, которое необходимо при сооружении мостов, ни должной культуры производства.

Иначе говоря, на Западе работали и продолжают работать впотьмах, без творческого осмысливания всего того нового, что влечет за собой сварка в теории и практике мостостроения. Все это чистейшее делячество, оно не могло не отомстить за себя, и вот — отомстило. — Я поднял над головой журнал. — Это не должно нас устрашить! Мы идем верным путем: от науки к практике. И если на Западе ничего не получается, это вовсе не значит, что нам следует пасовать перед трудностями.

Не к лицу это науке Советской страны, страны, которая дала электросварку всему миру!

Затем я кратко изложил предложения института:

— Должна быть выбрана специальная сталь, обеспечена подлинная культура сварки и жесткий контроль над качеством работ, и, самое главное, мост должен быть сварен не вручную, а скоростными автоматами под флюсом.

При соблюдении всех этих условий можно не бояться зловещих пророчеств уважаемого представителя комиссии экспертов. Не так страшен черт, как его малюют.

И, конечно, нужно призвать к порядку ленивых и косных людей на днепропетровском заводе, довольно им цепляться за старое,

Я сел и с волнением теперь ожидал, что же скажет Никита Сергеевич. Ведь вопрос тонкий даже для специалистов, недаром в нашей среде идут такие упорные дискуссии.

Товарищ Хрущев поднялся с кресла и ладонью придавил журнал к столу.

— Мост будем варить, дорогие товарищи, — твердо сказал секретарь ЦК. — Да, варить! Неудачи других стран — нам не указ. Как известно, трудности для того и существуют, чтобы побеждать их. Заводским товарищам сумеем внушить должное уважение к новому методу. Не выходит на капиталистическом Западе, должно выйти у нас! Поддержат в дальнейшем наших товарищей эксперты — будем рады, работы хватит для всех. Станете запугивать, мешать — придется, извините, посторониться.

Никита Сергеевич молча протянул злополучный журнал незадачливому докладчику. Тот механически взял его, покраснел и не нашелся что сказать.

Только сейчас, когда становился ясным исход нашей упорной борьбы со скептиками, я ощутил, какого напряжения стоил мне этот день. Зато я уже твердо знал: дорога будет расчищена, теперь дело за институтом. Но будущий мост только начало, нужно смотреть дальше. И я подошел к товарищу Хрущеву.

— Никита Сергеевич, вы знаете о нашем новом методе сварки и только что поддержали его. Хотелось бы, чтобы вы посмотрели его на практике. Если найдете время, заезжайте к нам в институт, мы вам покажем.

— Охотно приеду и все посмотрю, — ответил товарищ Хрущев. — Ждите меня через два-три дня.

Все в институте с нетерпением ждали приезда секретаря ЦК. Мы словно предчувствовали, что эта встреча будет иметь особое значение для жизни института и вообще для всей судьбы автоматической сварки.

Приехав к нам, Никита Сергеевич попросил, чтобы его сразу же проводили в лабораторию, где можно посмотреть в действии новый сварочный автомат. Вместе с ним туда направились я и несколько сотрудников. Через пять минут станок был пущен. Секретарь ЦК внимательно следил за тем, как вдоль куска стали ползет головка, автоматически подавая электрод с заданной скоростью. Впервые приходилось товарищу Хрущеву видеть сварку, при которой дуга скрыта от глаз. Удивительной казалась ему и та большая скорость, с которой на куске стали наращивался невидимый пока шов.

Я давал только самые краткие необходимые пояснения о сущности и особенностях нового способа сварки. Никита Сергеевич быстро разобрался в его достоинствах. Когда сбили черную корочку запекшегося шлака и обнажилась чешуйчатая поверхность сваренного стыка, Никита Сергеевич обернулся ко мне:

— Все вижу сам, Евгений Оскарович. Вы и ваши товарищи сделали большое, можно сказать, великое дело. Автоматическую сварку непременно нужно использовать в нашей промышленности. И сделать это мы постараемся сразу же, с большим, с государственным размахом. Прошу вас, не откладывая, написать мне докладную записку. Укажите точно, с каких заводов, по вашему мнению, лучше начать. И что для этого нужно сделать правительственным органам. Это первое.

Второе: изложите, что требуется вам, институту, в чем нуждаетесь, чем мы можем помочь вам. Не стесняйтесь в своих требованиях, дело того стоит. А я уже лично доложу обо всем Союзному правительству. И о том, что видел у вас, и о ваших и своих предложениях. Договорились? Согласны?

— Согласны ли мы? — невольно воскликнул я. — Это полностью отвечает нашим желаниям!

Товарищ Хрущев попросил подарить ему на память кусок металла со сделанной при нем наплавкой и положил его к себе в машину. Потом я часто видел этот образец на рабочем столе Никиты Сергеевича.

Свой проект докладной записки правительству я зачитал на совещании научных сотрудников института.

Каждое предложение или поправка тщательно взвешивались и обсуждались. Но у всех чувствовалась некоторая неуверенность и растерянность: какими мерками руководствоваться? На какие средства рассчитывать?

Этого никто не знал. Поэтому мы осторожничали, умеряли свои аппетиты. И все же, перечитывая в последний раз докладную перед тем, как подписать ее и отправить Никите Сергеевичу, я испытывал сильное смущение: не увлеклись ли мы, не много ли требуем?

Через несколько дней товарищ Хрущев сам позвонил мне:

— Прочитал вашу докладную записку. Все в ней хорошо, — одно плохо… Чего вы скромничаете? Просите больше, все, что вам нужно, просите, предлагайте смелее. Я уже говорил вам: не стесняйтесь! Государство на важное дело не поскупится. И предусмотрите ассигнования на строительство нового здания для института, на первоклассное, самое лучшее оборудование для всех лабораторий и мастерских. Ясно? Вот и хорошо! А выпуск флюса нужно поручить специально одному заводу. Не будет в избытке флюса — не будет на деле и скоростной сварки. Ведь верно?

Все было верно. Докладную пришлось переработать.

Нужно переучиваться, начинать мыслить другими масштабами. «Видимо, мы сами, — думал я тогда, — не совсем понимаем всего значения дела, начатого в стенах института».

Так это и было. Партия помогла нам правильно оценить и само наше открытие и его перспективы.

10. ПРОВЕРКА ЖИЗНЬЮ


Я помнил обещание Никиты Сергеевича — во время его предстоящей поездки в Москву познакомить Союзное правительство с докладной запиской института.

Это и радовало и тревожило меня.

Теперь нужно было во что бы то ни стало и в самые короткие сроки доказать жизнеспособность скоростной сварки под флюсом, наглядно продемонстрировать, что это не хилое лабораторное создание, которое боится суровых испытаний жизнью и доброго заводского сквознячка.

Первый такой экзамен институтское детище успешно держало на вагоностроительном комбинате «Красный Профинтерн» в Бежице.

На этот завод выехали наши научные сотрудники Дятлов, Лапин и Горлов и лаборанты Ширин и Ульпе. За два месяца они стали своими людьми в цехах. В рабочих перепачканных комбинезонах они вместе с заводскими мастерами собирали, пускали и регулировали сварочную установку, вместе с ними огорчались, устраняли неполадки и радовались, когда швы стали получаться отличными.

Люди из других цехов приходили поглядеть на новый метод сварки, часами не отходили от станка, а потом отправлялись в дирекцию с просьбой установить у них такие же автоматы.

В письмах Дятлова и Лапина чувствовалось, что они вовсе не стремятся поскорее вернуться в Киев, что работа на заводе увлекла и захватила их. Они писали мне:

«Полная и окончательная вера в будущее скоростной сварки пришла к нам именно здесь, в цехах, под заводскими крышами».

Второе испытание новый метод проходил на днепропетровском заводе. Но оттуда неожиданно пришли тревожные вести. Посланный на завод сотрудник сообщал, что в сварных швах появились поры.

«Противники сварки торжествуют, — писал он, — ведут злорадные разговоры о том, что институт «доигрался до скандала».

Новому делу еще предстояло завоевать признание, а тут оно опорочивалось сразу же, в самом младенческом возрасте. В письмах сотрудника чувствовалась явная растерянность:

«Все как будто в порядке, технология строго соблюдается, аппаратура отрегулирована, флюс не вызывает беспокойства, а проклятые поры не исчезают… На заводе грозятся остановить сварку. Что делать?»

Вслед за письмом полетели телеграммы с просьбами «немедленно дать указания…».

Худшей истории нельзя было и придумать! Громкая докладная записка и сплошной брак в первых же десятках швов, сваренных на мостостроительном заводе. Сейчас же послать человека, чтобы разобрался на месте?.. Нет, этого нельзя перепоручать никому!

Первым же поездом я выехал в Днепропетровск.

Прямо с вокзала я отправился в цех. Вся работа установки, каждой ее части, каждого узла подверглась генеральной проверке. Все действительно было в полном порядке, автомат работал безотказно и гнал… брак.

Тут было от чего потерять равновесие!

Снова пускали установку и снова получали ненавистные поры.

Я растерянно смотрел в окно: все небо затянуло грязно-серыми тучами, хлещет проливной дождь, сыро, зябко… Так же хмуро было и на душе.

И вдруг меня словно осенило:

— Где у вас хранится металл?

— Как это, где? Как обычно, во дворе, — пожал плечами начальник цеха.

— А дождь давно льет?

— Вот уже неделю как хлещет.

Я побагровел:

— Сейчас же проводите меня туда, во двор.

Через несколько минут мне стало все ясным: детали будущего моста лежали под открытым небом. Вся их поверхность была покрыта густым рыжим слоем ржавчины.

Потоки воды низвергались на меня и на моих спутников.

— И вы еще гадаете о том, откуда берутся поры и свищи? — гремел я на весь двор. — Это же настоящее преступление! Потрудитесь все убрать под навес и хранить только там, а все эти ржавые балки в местах стыков тщательно чистить перед сваркой!

Этот разнос возымел мгновенное действие. Все мои требования были выполнены в точности, и поры из швов, как я и ожидал, бесследно исчезли.

Что касается нашего сотрудника института, то ему пришлось пережить несколько горьких минут. Я довольно резко разъяснил ему, что если он представляет себе работу в институте как служение в некоем храме чистой науки, то вряд ли из него выйдет когда-нибудь прок…

Нечего таить греха, после его панических писем я и сам разволновался. А вдруг мы действительно поспешили выпустить из лаборатории свое открытие? Вдруг окажется, что оно еще не твердо стоит на собственных ногах?

Теперь эти сомнения окончательно рассеялись.

Строительство киевского сварного моста имело сложную и длинную историю, которой суждено было завершиться только в наши дни. И мне хочется тут же досказать до конца эту историю, так как с ней связана крупная победа советской науки и много личной радости в моей жизни и работе.

После поездки на завод дело там заметно пошло на лад.

Но грянула война, прервала всю мирную созидательную работу, в том числе и изготовление киевского моста. Отдельные его элементы, которые успели сварить на заводе до июня 1941 года, были использованы спустя три года при восстановлении другого моста на Днепре и по сей день исправно несут там службу. В 1946 году товарищу Н. С. Хрущеву представили для ознакомления проект нового железнодорожного моста через Днепр в Кременчуге взамен разрушенного гитлеровцами. Никита Сергеевич сразу же обратил внимание на то, что пролетное строение этого моста запроектировано клепаным. Отложив на время рассмотрение проекта, он поручил мне ознакомиться с ним и представить в виде докладной записки мое мнение по поводу применения сварки.

Я, конечно, охотно согласился. В этой записке я изложил все преимущества сварного мостостроения сравнительно с клепаным и подсчитал, какую экономию металла и рабочей силы дало бы применение сварки при изготовлении мостов, которые предстояло восстановить на наших железных дорогах.

В результате в том же 1946 году было принято постановление Совета Министров СССР о необходимости развивать сварное мостостроение на транспорте. В этом постановлении намечалась не только широкая программа исследований, но и строительство опытных цельносварных мостов, создание специализированных мостовых заводов Министерства путей сообщения и т. д. Правительство потребовало, чтобы это министерство и другие организации всерьез занялись сварным мостостроением.

Товарищ Хрущев горячо поддержал выдвинутое нами предложение о том, чтобы новый киевский мост через Днепр строить цельносварным. Уже в 1949 году проект этого моста, создававшийся при моем непосредственном участии, был рассмотрен и утвержден правительством Советской Украины.

На всех строителях этого крупнейшего сооружения лежала особая ответственность: этот мост должен был стать самым большим в мире цельносварным мостом! В беседах со мной Никита Сергеевич подчеркивал необходимость обеспечить особо высокое качество изготовления его конструкций. Институту поручили контроль за качеством сварочных работ как на днепропетровском заводе, так и на монтаже, на нас же возложили наблюдение за выплавкой, испытанием и поставкой стали для моста. И мост от первого шва, сваренного на заводе, до последнего монтажного стыка на берегах Днепра рождался при самом активном и горячем нашем участии.

На этот раз завод блестяще справился с возложенной на него труднейшей задачей. Для изготовления элементов моста заводом был создан специальный цех с высокой культурой сборочных и сварочных работ Руководители этого предприятия И. И. Борисенко и Д. П. Лебедь смело внедрили в производство новую технологию и прочно стали на позиции сварного мостостроения.

В 1948 году в Киеве была созвана конференция, которой предстояло подвести итоги того, как выполняется это постановление правительства. Надо сказать, что выполнялось оно плохо. Неудивительно, что на этой конференции мне пришлось выдержать еще один серьезный бой с противниками применения сварки в мостостроении, не сложившими оружия, и снова отстаивать свои взгляды по этому вопросу.

Как и несколько лет тому назад, опять выдвигались требования все новых и новых исследований. В ответ на это я заявил, что моя настойчивость и непримиримость в деле широкого применения автоматической сварки для изготовления сварных мостов опирается на научно обоснованную уверенность в огромных возможностях этого прогрессивного способа сварки; что я выступал и буду впредь выступать против современных подражателей чеховскому человеку в футляре, которые продолжают и в наши дни твердить: «как бы чего не вышло»; что на мой взгляд нужно не ждать у моря погоды, а строить как можно больше опытных сварных мостов. Живая практика, сама жизнь покажут, кто из нас прав.

За годы войны и в первые послевоенные годы автоматическая сварка под флюсом окончательно доказала свою жизнеспособность. Был накоплен большой опыт ее практического применения, проведено много исследований по технологии сварки и прочности сварных конструкций, создана специальная сталь для сварных мостов и новые типы сварочных автоматов.

Разработанные в Институте электросварки новый способ и аппаратура для вертикальной сварки в условиях монтажа мостов позволили сделать большой шаг вперед: отказаться от сварного моста, в котором, однако, монтажные узлы пролетных строений соединены при помощи клепки, и впервые смело перейти к цельносварным мостам, выполненным автоматами.

В связи с этим стал вопрос об изменении ранее намеченной конструкции городского моста через Днепр в Киеве и о составлении нового его проекта.

Н. С. Хрущев интересовался не только самим мостом, оригинальностью его пролетного строения. Одновременно он руководил также созданием целого комплекса связанных с мостом сооружений по благоустройству города на обоих берегах реки.

До 1914 года Киев был соединен с левым берегов Днепра только одним Цепным мостом. Для сообщения между этим мостом и центром города служил Николаевский спуск, построенный еще в 1854 году. Эта крутая и неудобная дорога проходит через Печерск, самую высокую часть Киева. Никита Сергеевич задался целью создать более удачное сообщение между Днепром и городом, которое удовлетворяло бы требованиям развивающегося автомобильного транс порта.

Строительство этой новой дороги прервала война.

Сейчас, когда пишутся эти строки, к новому городскому мосту через Днепр ведет прекрасная асфальтированная и озелененная широкая магистраль. Начинаясь у городского моста через Днепр, она, минуя пригород Киева, выходит к началу широкой Красноармейской улицы — прямого продолжения Крещатика. Новая магистраль не имеет крутых подъемов и приближаясь к городу, проходит по бывшим заброшенным землям, которые теперь превращены в прекрасные площадки для застройки. По новой автостраде уже открыто троллейбусное движение.

Благоустроенная широкая и удобная набережная с трамвайной линией соединяет новый мост и нижнюю часть города — Подол. Там, где набережная встречается с магистралью, строится интересный въезд на мост, по своей конфигурации несколько напоминающий клеверный лист.

Проезд с магистрали на мост осуществляется по путепроводу, построенному над набережной.

Подъезды к мосту запланированы так, чтобы потоки автомашин, движущихся в любых направлениях нигде не пересекались. Это позволяет предельно использовать пропускную способность моста.

«Клеверный лист» будет максимально озеленен многими сортами декоративных деревьев, кустарников, живописными клумбами. Все это интересное сооружение осуществляется также по инициативе Н. С. Хрущева.

На правом берегу, слева от въезда на мост, разбит парк, примыкающий к Днепру.

На левом берегу Днепра, невдалеке от моста, протянулась вдаль широкая, асфальтированная дорога. Здесь берут начало автострады на Чернигов и на Полтаву — Харьков. Подъезды на этом берегу к мосту планируются в двух уровнях: по верху специально построенного путепровода пройдет магистраль, соединяющая мост с автострадами, под путепроводом — движение машин вдоль набережной.

Пески левого берега, значительно менее живописного, чем правый, также будут озеленены.

Н. С. Хрущев уделял большое внимание и архитектурному оформлению самого моста. На киевском берегу колоннада высотой в десять метров образует как бы ворота у въезда на мост. На левом берегу у въезда на него — две гранитные двадцатиметровые колонны, освещаемые снизу красивыми фонарями. Вдоль всего моста с обеих сторон линии стройных фонарей и массивные, художественно выполненные чугунные перила.

…В июле 1953 года я стоял на берегу Днепра и любовался строгим профилем ферм самого большого в мире цельносварного моста. Моя многолетняя мечта осуществлялась. Я мысленно представил себе уже законченный мост, и с особой силой почувствовал величие эпохи, до которой мне было суждено дожить.

Невольно вспомнились беседы с Н. С. Хрущевым, вспомнилось, с каким увлечением он говорил о том, что для нашего советского человека надо строить не только прочно и надежно, но и красиво, чтобы жизнь приносила людям как можно больше удобств, радости и эстетического наслаждения. Он имел в виду и сварной мост, и набережные на днепровских берегах, и весь наш город-красавец, город-сад.

Проезжая по новой автостраде, прогуливаясь сейчас вдоль набережной, я видел, как все эти замыслы осуществляются, как хорошеет столица Советской Украины, как все прекраснее становится вся наша жизнь.

Мои размышления прервал подошедший ко мне научный сотрудник нашего института. Он сообщил что только что закончена автоматическая сварка под флюсом 184-го монтажного стыка ферм высотой 3,6 метра и что просвечивание швов стыка и на этот раз показало их отличное качество.

Это означало, что не пройдет и четырех месяцев, как новый мост будет открыт для движения[3].

Тридцать пять лет жизни я отдал мостам. Двадцать пять последних лет занимался электросваркой. В этом цельносварном мосте через Днепр воплощался итог всей моей долгой трудовой жизни: электросварка встретилась с мостостроением, и эта встреча принесла советской науке и советской технике новую победу.

…Я забежал далеко вперед и сейчас хочу вернуться к 1940 году, к тому, что произошло после поездки в Днепропетровск.

Всю обратную дорогу в поезде меня не покидало чувство какого-то особого праздничного подъема. Я невольно еще и еще раз вспоминал все этапы рождения сварки под флюсом и возвращался мысленно к тем дням, когда институт терпел поражение в соревновании со стахановцами.

Да, это была большая встряска! Этот урок никогда не следует забывать.

Вскоре после моего возвращения из Днепропетровска в Киеве состоялась встреча научных работников столицы Украины со стахановцами предприятий, в которой участвовал и наш институт.

Мне казалась очень поучительной история о том, как новаторы-стахановцы обогнали ученых и этим принудили их быстро и решительно перестроиться. Об этом стоило рассказать в назидание всем своим коллегам. Я взял слово, запись этого выступления у меня сохранилась, и я позволю себе здесь ее воспроизвести:

«Около года тому назад, принимая участие в такой же встрече научных работников с передовиками, новаторами киевских предприятий, я говорил о больших достижениях рабочих-стахановцев в области электросварки. Я указывал на то, что с повышением сварочного тока и применением электродов большого диаметра стахановцы добились резкого увеличения производительности своего труда, что стахановцы являются «опасными конкурентами» автоматической сварки, что недалеко то время, когда стахановцы перегонят ее, хотя она считается в 2–2,5 раза производительнее ручной сварки.

Мои предположения сбылись полностью. Под напором стахановцев. Институту электросварки пришлось искать выход из создавшегося затруднительного положения и изыскивать меры, как повысить производительность автосварки. (Затем я коротко рассказал о том, что уже известно читателю, и подвел первые итоги…) При толщине металла 15 миллиметров новая скоростная сварка оказалась в одиннадцать раз производительнее, чем ручная, и в шесть раз производительнее обычной автоматической сварки обмазанным электродом!

Итак, в короткий срок институту удалось намного перегнать стахановцев, наседавших на его сварочные автоматы. Однако роль «побежденных» в данном случае весьма почетная и заслуженная. Это именно они обратили внимание института на его отставание и заставили его поставить новую исследовательскую работу с целью повысить производительность сварочных автоматов.

Не будь стахановцев, мы до сего дня продолжали бы довольствоваться сравнительно небольшой производительностью своих автоматов.

Этот случай из жизни Института электросварки является ярким примером того, какое значение имеет новаторство передовиков производства для нас, научных работников, как толкает Оно вперед нашу мысль, как сближает нас с жизнью, с ее потребностями».

После меня выступил один из «побежденных» — передовой киевский сварщик. Он благодарил наш институт за то, что тот дал заводам первый образец сварочного скоростного автомата, и пообещал, что стахановцы и в дальнейшем постараются крепко подстегивать нас!

Через несколько дней после этого совещания в моем кабинете раздался громкий продолжительный звонок междугородной.

Меня вызывала Москва.

Товарищ из Совета Народных Комиссаров сообщил:

— Никита Сергеевич Хрущев сейчас находится в Москве и просит вас выехать туда же. Возможно, пробыть в столице придется продолжительное время, Какой передать ответ?

— Передайте, что на днях выеду, — сказал я, не задумываясь. — Точную дату сообщу по телеграфу.

Как быстро, однако, развиваются события… Итак, наступают решающие дни. Что ждет меня в Москве?

Несколько часов затем я никого не принимал. Над многим, над очень многим нужно было подумать одному в полном уединении. Потом я позвал секретаря и велел пригласить к себе всех научных сотрудников института…

11. МОСКОВСКИЙ ДНЕВНИК


С первого дня приезда в Москву я начал вести записи о своем пребывании и работе в столице. Заметки эти делались нерегулярно, время от времени, в редкие свободные часы. Но и в них отразилось все то, что волновало и занимало меня в эти кипучие, напряженные месяцы моей жизни.


15 декабря 1940 года

Трудно поверить, что только сегодня утром я приехал в Москву. Столько неожиданного принес уже первый день!

С самого начала этот приезд в столицу был необычным: на вокзале меня встречали, ко мне сейчас же прикрепили машину, в гостинице «Москва» меня, оказывается, уже ожидал номер из трех комнат. Признаться, такое проявление особого внимания сильно смутило меня. Ведь не одно же тут «уважение к сединам»? Видимо, правительство чего-то ждет от моего приезда и придает ему значение.

Может быть, Н. С. Хрущев уже успел дать ход моей докладной записке? Не найдет ли только правительство слишком смелым то, что мы предлагаем в ней? Ведь и без нас у него достаточно других забот.

Обдумывая все это, я отдыхал в глубоком кресле у широкого окна своего номера.

Внизу по улице катилась неиссякаемая автомобильная река. Она то замирала на несколько секунд у светофора, то снова устремлялась вперед. Нетерпеливые гудки машин, возбужденный и жизнерадостный гул столичных улиц немного смягченными долетали сюда, на четвертый этаж.

С удовольствием вслушивался я в неумолчный московский шум. Это чувство, наверно, было вызвано моим приподнятым настроением.

«Как же все-таки обернется дело?»

И словно отвечая моим мыслям, затрещал на столе телефон.

Сюда в номер звонил тот же товарищ, что звонил и в Киев.

— Отдыхаете, товарищ Патон?

Я засмеялся:

— Вынужден.

— Отдыхайте со всей добросовестностью, — пошутил товарищ из Совнаркома, — на завтра припасли вам много работы. Просим посетить нас и просмотреть проект постановления правительства и ЦК партии о внедрении скоростной сварки под флюсом.

Постановление правительства и ЦК? И к моему приезду уже готов проект!

Я, конечно, потерял спокойствие.

— Это просто замечательно. Но зачем же откладывать на завтра? Сейчас же буду у вас… Это же через дорогу. Нет-нет, для отдыха есть ночь, и, потом я прекрасно выспался в поезде. Сейчас же направляюсь к вам.

Через час я вернулся из Совнаркома к себе в номер и углубился в чтение бумаг.

Я словно снова перечитывал свою докладную записку Н. С. Хрущеву. Все, что намечал институт, вошло в проект правительственного документа. Но какой размах приобрели в нем все наши предложения! Во всем была сделана решающая поправка на неизмеримо большую широту и, в то же время, на более сжатые сроки. За выполнение каждого пункта установлена личная ответственность наркомов. Щедрой рукой отпускается все, в чем могут нуждаться заводы для внедрения у себя автоматической сварки. 1,2 млн. рублей выделяется на премирование заводских работников, отличившихся при ее освоении.

Один из последних пунктов я перечитал несколько раз. Предполагается ассигновать три с лишним миллиона рублей на постройку и оборудование нового здания института и сто тысяч рублей на премирование особо отличившихся научных сотрудников. Мне лично выделяется премия в 50 000 рублей.

Такой высокой оценки нашей скромной работы мы, конечно, не ожидали. Но главное не в этом. Главное — то, что мы получаем самые широкие возможности для работы. Почти три с половиной миллиона… А еще недавно, в те годы, когда мы только начинали, я радовался и двумстам тысячам рублей.

И со всем этим мне предлагали подождать до завтра!

Свои поправки и замечания я стал делать тут же на полях проекта.

Еще сжать сроки для поставщиков сварочных головок, флюса, электродов, моторов и расписать им Программу не в целом на год, а поквартально.

Некоторые заводы заменить другими.

Вдвое увеличить задание по выпуску флюса.

Обязать наркоматы представить планы внедрения автосварки не только на 1941, но и на следующий год…

Делая все эти пометки, я невольно задумался.

Только полгода назад скоростная сварка под флюсом начала выходить из «лабораторных пеленок», и вот для ее распространения в промышленности уже создаются все условия. К усилиям группы ученых присоединяются усилия десятка наркоматов и множества заводов. А в нескольких шагах отсюда, в Кремле, руководители народа думают над той же проблемой, что и мы у себя в институте.

И сразу невольно мелькнула другая мысль: вот бы мне родиться лет на двадцать-тридцать позже. Как-никак, пошел восьмой десяток! А ведь радостно жить и трудиться в нашу замечательную эпоху. Я жалею о том, что моя молодость и зрелость прошли в затхлой атмосфере царской России. Зато сейчас я снова молод. Я знаю, что молодость у нас в стране определяется не только годом рождения, но и стремлением и умением упорно работать на благо своей страны, своего народа.


21 декабря 1940 года

Передо мной уже не проект, а само постановление правительства. В нем автоматическая сварка под флюсом названа самым прогрессивным видом сварки. Это ли не высшее признание нашего скромного труда?

Еще так недавно мы двигались на ощупь, растирали в порошок бутылочное стекло, старались разгадать тайны дугового процесса, происходящего под слоем сыпучего флюса. Но как только мы выбрались на дорогу, оказалось, что нашего ответа ждала вся промышленность и, едва мы добились первых реальных успехов, немедленно приняла на вооружение наш метод.

Скоростная автосварка, под флюсом отныне перестанет быть предметом дискуссий! В правительственном документе черным по белому записано:

«Совет Народных; Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) отмечают значительные преимущества метода автоматической электросварки голым электродом под слоем флюса в сравнении с прочими методами дуговой сварки».

И тут же отмечается большая работа, проделанная нашим институтом по разработке аппаратуры и технологии скоростной автоматической сварки.

Позавчера меня пригласили в Кремль. У заместителя Председателя Совнаркома В. А. Малышева собрались все наркомы, помянутые в проекте постановления. Приехал, конечно, и Никита Сергеевич, человек, стоявший у колыбели нашего дела, первый его друг и пропагандист.

Люди, которых знает вся страна, внимательно слушали меня — украинского ученого, вникали в подробности, своими вопросами старались выяснить, что может дать новый метод сварки для промышленности.

Впервые я так близко сталкивался со старшими командирами нашей индустрии.

Вслушиваясь в замечания наркомов, я думал о великой ответственности людей науки перед народом. Любая наша, пусть самая маленькая, ошибка становится преступной, если она выйдет незамеченной из лаборатории и будет неизбежно помножена на неудачи в десятках цехов.

Мне вспомнилось, как когда-то, в конце прошлого века (словно в какой-то другой жизни!), я обивал пороги в царском министерстве путей сообщения, тосковал от невозможности полностью применить свои силы. А сегодня я, вместе с членами Советского правительства, слово за словом редактирую государственный документ — путевку в жизнь нашему открытию…

После заседания я подошел к Малышеву:

— Вячеслав Александрович, наш институт еще очень мало сделал, мало показал, а нам дают уже такие награды, премии. Это излишне, неудобно как-то.

Малышев засмеялся:

— А это у нас, у большевиков, Евгений Оскарович, такой порядок заведен. Мы тех людей, которым верим, отмечаем сразу и за Прошлое и за будущее.

А они с лихвой отрабатывают советской власти за доверие. Работу в вашем институте надо поставить с размахом. Получите все, что нужно для этого. Пора вам построить и жилой дом для сотрудников, они это заслужили.

— Спасибо за доверие, Вячеслав Александрович, — ответил я. — За эти дни в Москве я многому научился.

— Вот и хорошо! — многозначительно улыбнулся Малышев. — Мы еще с вами поработаем.

Смысл этого скрытого намека дошел до меня только на другой день, во время встречи с товарищем Хрущевым. Мы вспоминали его приезд в институт, тот день, когда он впервые увидел спекшуюся корочку флюса и сумел разглядеть будущее нового метода.

Сейчас Никита Сергеевич с большим увлечением говорил:

— Да, это было совсем недавно. И вот мы уже делаем первый решающий шаг к вытеснению малопроизводительного и тяжкого труда ручного сварщика и к переводу сварки на механизированный индустриальный метод. Великое дело, а? Партия и правительство берутся вместе с вами, Евгений Оскарович, за то, чтобы изгнать кустарщину и отсталость из сварки. Что говорить, — скоростному методу принадлежит великое будущее. Кстати, как вы расцениваете наше постановление?

— Как историческое для дела сварки, для науки о сварке, — не задумываясь, ответил я. — В нем полностью определено, что, кому и когда надо сделать.

— Совершенно верно, — горячо заметил товарищ Хрущев, — но принять хорошее постановление — это еще не все. Постановление не венец, а только начало дела. Партия учит нас, что за каждым, самым авторитетным документом должен стоять человек или люди, глубоко заинтересованные в его выполнении.

Улыбаясь, Никита Сергеевич смотрел мне прямо в лицо:

— Где же, в данном случае, нам взять в Москве такого человека?

Я, к сожалению, ничего не мог подсказать. Ведь речь шла о детище нашего института.

— Тогда позвольте вам передать, — сказал Никита Сергеевич, — приглашение переехать на полгода — на год в Москву и принять прямое участие в руководстве выполнением нашего постановления. Возможно, мы встретимся и с неповоротливостью, с косностью, а то и с прямым сопротивлением консерваторов. Нужен человек, влюбленный в свою идею, способный всегда и всюду дать бой ее противникам. Вы ведь знаете, старое, мертвое не хочет само сходить со сцены.

Он выжидательно помолчал.

— Что же вы скажете?

Я был глубоко взволнован. Значит, крепко поверили и в наше открытие и в нас самих. Как оправдать такое доверие?

— Я и весь институт приложим все старания, чтобы не обмануть надежд правительства. Вас же, Никита Сергеевич, горячо благодарю за все сделанное.

Никита Сергеевич внимательно посмотрел на меня:

— Это очень хорошо, что вы согласны. Но одного горячего желания работать все же мало. Надо дать вам такие права, чтобы с вами считались. Вы будете назначены членом совета машиностроения при Совнаркоме. Председателем в этом совете Малышев. При любых трудностях или помехах обращайтесь к нему и ко мне. Пишите, не стесняйтесь, не бойтесь побеспокоить.

Я был тронут до глубины души, но меня мучила. одна мысль, и я не мог, не хотел ее скрывать.

— Большое счастье, Никита Сергеевич, получить такие возможности для своего дела, Но совсем оставить институт на целый год я не могу. Прошу разрешить мне хоть одну неделю каждого месяца проводить в Киеве.

— А эти поездки туда и обратно не будут слишком утомительными для вас? — спросил товарищ Хрущев.

— Нет. И потом это нужно в интересах дела.

И вот послезавтра я выезжаю домой. Согласие правительства на совмещение работы в Москве и в институте получено. Везу с собой постановление Совнаркома и ЦК партии — самую драгоценную награду для всех наших.


15 января 1941 года

Вот уже две недели как я снова в Москве. Теперь перебрался надолго. Чувствую себя немного непривычно и неуютно в большом совнаркомовском кабинете и первым делом заменил школьной невыливайкой громоздкий «министерский» чернильный прибор на своем рабочем столе.

Рабочий день у меня начинается в десять утра и заканчивается (с трехчасовым перерывом) в двенадцать ночи. Но я не изменил своим привычкам, встаю в шесть утра и до того, как отправиться в Совнарком, часа два работаю дома. Душ или ванна сейчас же после сна (в любую погоду) дает зарядку бодрости на весь долгий день.

Тружусь тринадцать-четырнадцать часов в сутки, сейчас все зависит от нашей энергии и настойчивости. Правда, режим дня я установил настолько суровый, что мой секретарь не выдержал и сбежал. Пришлось подыскать другого.

Нашему институту и Центральному научно-исследовательскому институту технологии машиностроения поручено снабдить двадцать крупнейших заводов страны рабочими чертежами автосварочных установок и обеспечить техническую помощь в их пуске и освоении. Десятки совершенно различных установок! И всего лишь через полгода они уже должны действовать, варить вагоны, цистерны, котлы, вагонетки.

Но эти двадцать заводов лишь тогда смогут пустить установки, когда получат сварочные головки, щиты управления, мощные трансформаторы, флюс, кремнемарганцевую проволоку. И ответственность за изготовление всего этого большого и сложного хозяйства возложена на меня лично.

Через соответствующие наркоматы все заказы уже размещены, и теперь мы снабжаем заводы оборудованием, приборами, материалами. Киевскому заводу «Автомат» поручено изготовить двести сварочных головок по чертежам нашего института. Я помог заводу получить фонды на нужные материалы и моторы, организовал испытание головок на заводе.

Киевский завод «Транссигнал» должен выпустить десятки пультов управления и аппаратных ящиков по нашим чертежам. У этого предприятия трудная миссия: придется применяться к схемам каждой сварочной установки в отдельности по мере их разработки в институте. Остальные заказы получили заводы Ленинграда, Харькова, Донбасса.

Крепко запомнились мне слова Никиты Сергеевича о том, что самое хорошее постановление — это только начало дела. То же самое и с выполнением заказов. Нужно держать все время в поле зрения всю картину в целом, не давать никому отставать, ибо срыв одного заказа может поставить под угрозу выполнение всего постановления.


20 марта 1941 года

Мне присуждена Сталинская премия первой степени «За разработку метода и аппаратуры скоростной автоматической сварки»! Об этом объявлено в газетах. Это для меня не только огромная радость, но и полная неожиданность. Насколько я знаю, Украинская Академия наук не выдвигала моей кандидатуры…

Позавчера в «Правде» напечатана моя подвальная статья «Скоростная сварка». В ней я рассказал не только об истории рождения нашего метода и его преимуществах, но и о том, как он прокладывает себе путь в промышленность, о пионерах этого дела на передовых заводах. Надеюсь, статья вызовет интерес к скоростной сварке и у других. Столичные сварщики уже загорелись. После моего недавнего доклада на их совещании москвичи наметили много конкретных мероприятий.

Так же горячо отозвалась на мой доклад и всесоюзная конференция инженеров и ученых, работающих в области сварки. Теперь, после лестных и приятных слов, будем ждать от них совместной с нами реальной, живой борьбы за новое дело.

По нашему предложению все заводы, перечисленные в постановлении, выделили авторитетных представителей, они пишут нам, приезжают в Москву, и мы держим с ними крепкую связь. Стараемся заглядывать вперед, думаем о будущих хозяевах установок, на курсах при институте в Киеве учатся заводские руководители скоростной автосварки. Со всеми ими я познакомился лично.

Из разных концов страны на заводы поступает и монтируется оборудование. На днях директор завода «Автомат» Топорков привез Малышеву образцы головки и получил солидную премию. Но ему преподнесли не только поощрение, а заодно и подекадный график выпуска и отправки двухсот головок.

На заводах нас стали немного побаиваться: мы не позволяем проявлять даже малейшего пренебрежения к качеству сварочного оборудования. Приходится добиваться точного соблюдения сроков, ведь каждый завод имеет свой основной план, и наш заказ для него «дополнительная нагрузка». Кряхтят, но справляются и делают в общем все на совесть.

Вначале я задумывался над таким вопросом: должен ли всем этим заниматься ученый, должен ли он воевать с теми, кто смотрит на все только со своей ведомственной колокольни? Или, может быть, наше дело дать народу то или другое открытие и затем перейти к новым исследованиям? Ведь наше прямое призвание в этом. Теперь, после нескольких месяцев работы в Москве, сама эта мысль кажется мне дикой. Что может быть в наших советских условиях нелепее фигуры жреца «чистой науки»?

Вот, например, Наркомчермет долго канителил, уклонялся от того, чтобы уменьшить диаметр и вес бухт электродной проволоки, выпускаемой для сварочных автоматов. Заказ долго не передавали заводам. Большие, тяжелые бухты, оказывается, «выгоднее» для них. Какому-то чиновнику лень было возиться с такими «мелочами», и из-за его упрямства могло пострадать все дело внедрения сварки под флюсом.

В «Главстекло» без конца толковали об изготовлении сварочного флюса, но не давали ни одного килограмма.

Какой же прок, спрашивается, был бы от всех наших открытий и самых распрекрасных лабораторных установок, если бы заводы остались без проволоки и флюса? Может ли тут ученый умывать руки, если ему дорога его наука? И как должен поступить я?

И память снова подсказала сказанные Никитой Сергеевичем слова о том, что за каждым новым делом должны стоять и бороться за него люди, влюбленные в свою идею, в свое открытие.

Я написал докладную записку товарищу Малышеву. Составлена она была в колючих и сердитых выражениях, невзирая на то, что касалась весьма ответственных товарищей.

Малышев тотчас назначил генеральную проверку выполнения всего постановления. Наш доклад об итогах этой проверки был немедленно поставлен на заседании совета машиностроения. И всем, кто имел за душой грехи или грешки, пришлось в тот день несладко.

Правда, один из членов коллегии Наркомчермета попытался выгородить своего подчиненного, виновного в срыве выпуска кремнемарганцевой проволоки.

— Какие-то изобретатели сочиняют новые «ОСТы», а отдуваться должны мы, — высокомерно заявил этот оратор.

Я не вытерпел и вскочил с места:

— Вот как! Правительство оценило скоростную сварку, а для вас это одна обуза, «какое-то изобретательство»? Сколько же это еще будет продолжаться?!

Вслед за мной поднялся Малышев. Он кратко, но весьма вразумительно дал понять, что правительство не потерпит такой разболтанности в выполнении его директив. Столь же решительное внушение было сделано товарищам из «Главстекло».

Ох, не хотел бы я в ту минуту быть на их месте!

Результаты крутого вмешательства правительства сказались с разительной быстротой. Завод им. Дзержинского в Днепродзержинске и Белорецкий завод на Урале незамедлительно получили заказ на изготовление двух тысяч тонн электродной проволоки, стекольный завод «Пролетарий» в Лисичанске энергично взялся за выпуск флюса.


30 марта 1941 года

Мы стремимся не к успехам на отдельных участках, а к тому, чтобы решать все вопросы комплексно, двигать дело вперед сразу всем фронтом.

Наряду с применением специальной кремнемарганцевой проволоки велись исследования по сварке обычной малоуглеродистой проволокой в ЦНИИТ-МАШе в Москве, и у нас в институте в Киеве, и на заводе «Электрик» в Ленинграде. Совместные усилия принесли успех. В таком же творческом соревновании-содружестве рождались новые, более совершенные типы флюсов, рассчитанные на применение доступной всем малоуглеродистой проволоки.

Жесткие сроки, предельная конкретность заданий, необходимость проектировать не вообще, а для конкретных заказчиков-заводов, определяли весь характер научной работы в институте.

В 1941 году у нас появилась новая модель сварочной головки «А-66». В сравнении с прежними образцами она обладала бесспорными достоинствами, прежде всего большей надежностью в работе. Мы увеличили скорости подачи электродной проволоки, обеспечили подвод больших токов, устроили надежное копирное приспособление для направления электрода по шву, закрытому слоем флюса.

Такая сварочная головка подвесного типа требует сооружения станка для ее перемещения вдоль свариваемого изделия. Эти станки обычно громоздки и довольно сложны в изготовлении и эксплуатации.

Еще в позапрошлом году мы начали думать над тем, как бы преодолеть это неудобство, ведь оно в значительной мере задерживало дальнейшее развитие автоматической сварки. Особенно нас подхлестывали своими требованиями судостроители. Они нуждались в компактном, удобном и небольшом по весу сварочном аппарате, который перемещался бы вдоль шва собственным ходом, без специального станка. В том же 1939 году в институте родился такой самоходный автомат, который мы назвали сварочным трактором. (Подсказано это название было внешним сходством и тем, что наш автомат двигался по стальным листам, как сельскохозяйственный трактор по полю.) Первые наши тракторы предназначались для сварки обшивки плоскостных секций судовых корпусов и для приварки палубы и днищ.

Когда появилась сварка под флюсом, мы вернулись к этому своему трактору-первенцу. После переработки его конструкции от старой модели осталось немногое. Теперь он был оснащен головкой образца 1941 года, появился бункер для флюса, ходовые бегунки перемещались по разделке шва, а скорость сварки можно было регулировать в пределах от 5 до 70 метров в час.

Но, конечно, этот трактор имел весьма ограниченное применение, пока преобладали станки. Над их проектированием наши конструкторы работали с полной нагрузкой. Это были станки для сварки балок с прямыми швами, для сварки продольных и круговых швов котлов и труб и карусельные станки для сварки круговых швов в горизонтальной и наклонной плоскостях, были также и универсальные установки для всех видов швов.

Никогда еще институт не жил такой полной, насыщенной жизнью, никогда еще наши люди не чувствовали такого удовлетворения. Правда, первые же опыты наглядно показали нам (пусть это даже звучит парадоксом, но это так), что чем больше мы продвигаемся вперед, тем больше встречаем трудностей.

Но зато это были трудности не застоя и болотного прозябания, а стремительного движения к большой цели.

Еще недавно, создав в лаборатории наш отечественный советский флюс, мы чувствовали себя победителями. Но вот завод «Пролетарий» выпустил первую большую партию флюса в 200 тонн… и мы пережили крупный конфуз. Этот флюс, сваренный в пламенной печи завода, оказался негодным. (В институте все опытные сварки производили под флюсом, выплавленным в электропечи.) Для завода дело это было совершенно новым, но и мы, специалисты, не могли объяснить, в чем же загвоздка, где причина неудачи.

Товарищи в институте терялись в догадках, глубоко переживали то, что поиски ничего не дают, бомбардировали меня тревожными письмами и звонками. Я потребовал продолжения опытов, дал некоторые советы, но сам волновался не меньше моих сотрудников. Дело ведь не шуточное, не будет флюса — не будет и скоростной сварки.

А время не ждало. На заводе «Пролетарий» вопрос ставили остро:

— Или вы нас выручите, или мы остановим печь!

В Лисичанск выехал наш научный сотрудник. Заводские товарищи сидели в институте. Результаты опытов они сообщали друг другу и мне по телефону.

И в конце концов настойчивость привела нас к успеху. Догадка о том, что флюс, выплавленный в заводской пламенной печи, недостаточно раскислен, оказалась правильной. Мы предложили внести некоторые поправки в технологию производства, завод принял их, и флюс сразу улучшился, «вошел в анализ».

Теперь мешки с долгожданным флюсом можно было смело отсылать на десятки заводов, которые с нетерпением ожидали, чем же кончатся эксперименты.

Еще раз одержал победу наш девиз:

«Не считай свою научную работу законченной, пока ее не проверила жизнь, практика».


25 мая 1941 года

Теперь можно признаться: сроки, установленные в постановлении, иногда и мне самому казались слишком сжатыми:

— В полгода провернуть столько дел?

Но оказалось, что жизнь в нашей стране опережает самые смелые планы. Сейчас только май, а на многих заводах уже не только смонтировали установки, но и пустили их в ход.

Я последнее время живу «на колесах», не сидится сейчас на месте в удобном кресле.

Побывал в Калинине, Брянске, Подольске, Горьком, Ленинграде — на крупнейших заводах страны. Нигде не упускаю возможности прочесть лекцию для инженеров, показать наш фильм о скоростной сварке (круглая коробка с кинолентой всюду кочует со мной), провести совещание сварщиков-скоростников, причем непременно в кабинете у самого директора завода и с его личным участием.

Устаю я основательно, но зато собственными глазами вижу, как наши головки варят под флюсом огромные котлы, железнодорожные вагоны, крупные балки.

Прямая задача моих поездок на заводы — проверка выполнения постановления Совнаркома Союза ССР и ЦК ВКП(б) о внедрении скоростной автосварки на этих предприятиях.

Интересной была поездка в Ленинград. Один из его крупнейших кораблестроительных заводов сделал уже для себя по нашим чертежам автосварочную установку портального типа и сваривает на ней балки судового набора и другие элементы корпусов.

Балтийский завод производственной автосварочной установки еще не имеет и сварку под флюсом осваивает пока на небольших станках в лаборатории, там же исследуя первые опытные швы. Видно, заводской народ вошел во вкус нового метода и готовится применить его в цехах. Вместо громоздких установок для сварки секций здесь вполне разумно собираются использовать наш сварочный трактор.

На заводе «Электросила» также действует лишь маленькая лабораторная установка, но чувствуется, что тут еще не представляют себе, какую большую помощь сможет оказать скоростная сварка при изготовлении громадных корпусов гидрогенераторов. Я старался направить их мысль в эту сторону. На «Электросиле» меня интересовал и другой вопрос. Совнарком СССР поручил этому заводу разработать образец электрического пылесоса с коллекторным мотором постоянного тока для отсоса остатков флюса после сварки. Такое же задание имел электромеханический завод в Ярославле. На «Электросиле» я ознакомился с ленинградским пылесосом. Вскоре образцы с двух заводов я передал в наш институт для сравнительного испытания. Дело кончилось тем, что электрические аппараты были признаны ненадежными и мы перешли к более простым приспособлениям — форсункам, которые действовали сжатым воздухом из заводской сети. Это толковое предложение внес наш инструктор И. К. Олейник.

Настоящее удовлетворение принесла мне поездка в г. Калинин на вагоностроительный завод. Еще в 1940 году институт спроектировал ему установку для сварки под флюсом больших балок вагонных рам. Сейчас эта установка уже успешно действовала под руководством того же Олейника. Видя, что тут работают люди энергичные и верящие в электросварку, я предложил им спроектировать многоточечную контактную машину для приварки железной обшивки к каркасам цельнометаллических пассажирских вагонов. Дирекция увлеклась этой идеей, и мы начали переговоры.

С вагонным заводом в Мытищах, недалеко от Москвы, мы связывались еще до 1940 года, когда наша группа вагоностроителей изыскивала оптимальную сварную конструкцию пульмановских тележек для Московского метро. Завод изготовил для нас несколько таких тележек, а аспирант института А. Е. Аснис проводил вибрационные испытания их для выяснения наилучшего типа.

Я слышал, что на мытищинском заводе инженеры Штерлинг и Мумриков испытывают в цехе предложенную ими сварку лежачим обмазанным электродом, что они считают ее полуавтоматическим способом и противопоставляют скоростной сварке под флюсом. Я ехал в Мытищи, чтобы подробно ознакомиться с полученными результатами и выяснить, может ли действительно лежачий электрод конкурировать с нашим методом. Но по приезде я не нашел в лице двух заводских инженеров «противников». К этому времени они сами убедились в превосходстве сварки под флюсом, на заводе единодушно отдали ей предпочтение и начали внедрение в производство.

С заводом им. Орджоникидзе в Подольске нас также связывают старые отношения. Еще в 1939 году этот завод заинтересовался сваркой котлов и цилиндрических сосудов для нефтеперерабатывающих заводов. Завод заключил с институтом договор на проект большого роликового стенда для автосварки под флюсом кольцевых и продольных швов в котлах и подобных им цилиндрических сосудах. Эта установка, построенная на месте по нашим чертежам, в те дни уже осваивалась в цехе. Пускал и отлаживал ее инструктор института. Мне, естественно, было интересно проследить за ее работой, и я на автомашине отправился в Подольск. Наш инструктор и местные инженеры продемонстрировали мне установку на ходу. Она оказалась на редкость удачной и удобной и работникам завода очень нравилась. Я немедленно сообщил об этом в Киев П. И. Севбо и настоятельно рекомендовал ему использовать эту установку в качестве образца.

Общее впечатление от всех этих поездок: заводской народ доволен установками, невиданными скоростями и хорошим качеством швов. Сварка под флюсом прекрасно агитирует сама за себя!

Но мы не только обмениваемся комплиментами с производственниками. Скоростная сварка делает лишь первые самостоятельные шаги, и приходится иногда не слишком вежливо внушать должное уважение к ней.

Иные люди думают, что если перед ними автомат, то с ним можно поступать как угодно. Например, на заводе «Красное Сормово» я натолкнулся на такое возмутившее меня зрелище. Небо обложено тучами, моросит дождик, а люди преспокойно варят себе на открытом дворе. Какая уж тут может быть культура сварки!

Устроил форменный разнос, накричал:

— Не приходит же вам в голову ставить на дворе токарные и другие станки?! А станок для автосварки все стерпит?

Мокрый флюс — это полная гарантия того, что в швах образуются лоры. Надо полагать, вид у меня был довольно разъяренный, потому что сварку тотчас же перенесли под навесы…

— А еще говорят «академическое спокойствие»! — пошутил кто-то тогда за моей спиной.

На многих заводах я встречаю наших институтских инструкторов по внедрению автоматической сварки. И. К. Олейник, А. И. Коренной и другие наши товарищи не покидают цехи, пока не пустят установку и не заставят ее работать без капризов.

Теперь я вижу, какая это была счастливая мысль ввести штат таких инструкторов. Кажется, в других институтах их нет. Но и автосварки под флюсом еще совсем недавно тоже не было.

Когда скоростная сварка шагнула из стен института в широкую жизнь, передо мной сейчас же встал вопрос:

— А кто же ее будет двигать дальше, внедрять на заводах?

— А наше ли это дело? Разве этим на самих заводах некому заниматься? — твердили мне даже у нас в институте некоторые сотрудники.

Я был другого мнения.

— Но как же все-таки поступить? Научных сотрудников у нас маловато, да и вряд ли есть смысл на очень долгие сроки отрывать их от основного дела.

Я стал подбирать в институт инженеров-производственников — преимущественно из своих недавних студентов или даже вчерашних дипломантов. Скажу прямо: специалистов по ручной сварке по возможности избегал. Я опасался, что старый опыт, инерция будут тянуть их назад. Поэтому охотнее зачислял людей прямо с вузовской скамьи, и уже в нашем институте мы учили их скоростной сварке.

Мы искали, нащупывали наиболее удобную форму работы, которая способствовала бы внедрению скоростной сварки в производство.

Сначала планировалась посылка на каждый завод комплексной бригады в составе технолога, конструктора и электрика. Но деятельность наша все расширялась, пускать установки нужно было на двадцати предприятиях, а людей не хватало. Приходилось посылать по одному человеку — в роли инструктора. Ни. одного из них я не выпускал на заводы в «самостоятельное плавание», не учинив допроса с пристрастием. Умышленно ставил им «каверзные» вопросы, с которыми можно столкнуться в цехе. Ведь там на инструктора будут смотреть, как на «бога», и оконфузиться ему не подобает.

Но и потом я не давал инструкторам покоя. Сейчас я заставляю их каждые несколько дней писать мне в Москву, немедленно подавать сигнал о всяких неудачах или сюрпризах, смело жаловаться на тех больших начальников, с которыми нам легче справиться тут, в Москве.

Приезжаю на завод я обычно без предупреждения, чтобы увидеть неприкрашенную картину. Например, в Брянске, на заводе имени Урицкого, я застал нашего инструктора Коренного в превеликом смущении. Уже месяц он варил хребтовые балки шестидесятитонных платформ. Режим сварки у инструктора был отрегулирован по всем правилам, и все же в швах неожиданно стали появляться пресловутые поры.

Инструктор гордился тем, что скрупулезно придерживался инструкции, и недоумевал, почему же автомат гонит брак. А ошибка Коренного как раз в том и состояла, что он обожествлял институтский режим, применял его, не сообразуясь с местными условиями производства.

Я немедленно приказал производственную сварку прекратить, вести ее только на образцах, пока поры не исчезнут окончательно. Разобравшись в причинах возникновения брака, я посоветовал, как их устранить.

Через четыре дня поры исчезли.

Вернувшись в Москву, я узнал, что другой наш инструктор — Олейник самостоятельно решил ту же задачу, и тотчас же сообщил Коренному в Брянск об опыте его товарища. Когда со временем Коренному пришлось заняться сваркой котлов в Пензе, я предварительно направил его в Подольск, где это дело было уже налажено одним из наших инструкторов.

Иногда я сам удивляюсь тому, как широко «раздвинулись» стены нашего института. Мы прокладываем дорогу заводам, они подпирают, поправляют нас своим опытом. А общее движение от этого ускоряется.

Я убедился в том, что только такими объединенными усилиями можно достичь настоящего успеха в науке и технике.

Поэтому мне весьма странно слышать жалобы некоторых ученых, которые часто готовы обвинять практиков в том, что те, дескать, недооценивают, не подхватывают их технические идеи. Хорошая идея — это еще далеко не всё… Мы знаем немало случаев, когда из-за пассивности ученого, неуменья бороться за внедрение своего изобретения в жизнь важные открытия годами лежат под спудом.

Найти что-то и похоронить в своих лабораториях, не довести до конца — кому это нужно? Переведите свое открытие на язык техники, на язык производства, доведите его до заводов, поставьте на ноги, сломайте сопротивление тех, кто цепляется за старое, а потом уже хвалитесь победами.

Думаю, что все-таки прав я, хотя подобные мысли не всем приходятся по вкусу.


5 июня 1941 года

В последние дни я получил два весьма полезных урока.

Недавно я записал, что жизнь опрокинула наши опасения о сроках. Вслед за этим она показала мне, что освоение сварки под флюсом двадцатью заводами в первые же полгода — задача в общем скромная в наших советских условиях.

Не только заводы, перечисленные в постановлении, но и многие другие предприятия начали осаждать нас заявками на сварочное оборудование. От них ничего никто не требовал, они сами прослышали о новом методе и, не испугавшись неизбежных хлопот, торопились подхватить его. И мы охотно отдаем комплекты сварочной аппаратуры из своих резервов тем, кто вместе с нами «заболел» этим делом.

Мы чувствовали себя смельчаками, называя цифру «20», а действительность нас опередила. Это хороший урок жизни. Так сказать, урок снизу.

А вот урок сверху. Он также научил меня многому.

Однажды ко мне приехал начальник Главного управления трудовых резервов товарищ Москатов.

Я не сразу догадался о цели его визита. Ведь к вузам, где мы собирались готовить инженеров по скоростной сварке, Москатов касательства не имеет.

— Скажите, — начал он издалека, — верно я слышал? Вы добиваетесь, чтобы сварочные кафедры пяти индустриальных институтов начали немедленно готовить для вас специалистов?

Я кивнул головой.

— Техников и мастеров вы рассчитываете получить из сварочных техникумов?

— Совершенно верно.

— Отлично. А младший командный состав и бойцов откуда возьмете? Сварщиков, наладчиков?

Вопрос этот мне казался элементарно простым.

— Заводы сами подготовят. Да и сколько того народа поначалу понадобится?

Москатов усмехнулся:

— Н-да… А вот правительство смотрит дальше нас с вами. Сегодня действительно нужно немного таких людей. А завтра, а послезавтра? Ведь у нас скоро будут работать тысячи аппаратов по скоростной сварке. В будущее-то мы с вами не заглянули, Евгений Оскарович? Правительство поручило нам уже в июне этого года начать обучение инструкторов-наладчиков. И не как-нибудь, а сразу в двенадцати училищах. Что вы на это скажете?

Что я мог сказать? Передо мной мгновенно раскрылись такие горизонты, что вся наша большая сегодняшняя работа показалась мне первым скромным приступом к чему-то огромному. Тысячи аппаратов, тысячи сварщиков! А ведь всего лишь год назад только три-четыре человека в стране — мои ближайшие помощники, — волнуясь и нервничая, начинали сваривать под флюсом два куска стальной балки.


19 июня 1941 года

Вышла из печати моя книга-учебник по скоростной сварке.

Я писал ее по утрам, вставая на рассвете, и в выходные дни, забирая с собой рукопись на дачу, облюбованную в свое время Алексеем Максимовичем Горьким, на берегу Москвы-реки. Там, в уединении и тишине, дело подвигалось довольно быстро, писалось, работалось легко. Обычно в субботу с вечера я уезжал туда и оставался там на все воскресенье.

Когда книга была закончена, правительство распорядилось, чтобы она была напечатана в небывало короткий срок: в шесть дней!

Спрос на книгу настолько большой, что уже необходимо готовить к печати новое издание! И я предчувствую, что в него придется внести немало капитальных поправок. То, что вчера казалось незыблемым, жизнь бесцеремонно опрокидывает и заставляет пересматривать.

Недавно я побывал в Киеве, проверил, как идет подготовка к строительству нового здания института. Пришлось кое-что изменить в планах и проектах. Надо уже сейчас создавать лаборатории, которые понадобятся завтра, добывать оборудование для разрешения научных тем, которые сегодня обрисовываются еще смутно, но очень скоро встанут перед нами во весь рост.

Да, только шагать с жизнью в ногу — этого мало для настоящей науки, наука должна опережать сегодняшние потребности народного хозяйства, иначе она очень быстро отстанет и выродится.

Прошло шесть месяцев моего пребывания в Москве, может быть, самых насыщенных и напряженных месяцев всей моей многолетней жизни.

Что же сделано за это так быстро пролетевшее полугодие?

Отвечу кратко: постановление партии и правительства об освоении скоростной сварки полностью выполнено всеми заводами, кроме двух. Это одновременно и характеристика работы института.

Наркоматы по нашему предложению составили планы внедрения скоростной автосварки на второе полугодие, а мы свели его в общесоюзный план и, конечно, с резкими поправками на увеличение. Да, то, что сделано, — уже в прошлом, правда, оно дало нам больше опыта и знаний, но теперь все наши помыслы устремлены в завтрашний день.

Особенно интересуют нас заводы Урала. Я долго обдумывал, кого же из. института послать туда, и напоследок решил, что не грех проехаться и самому директору. Правда, путешествие дальнее и для меня обременительное, но зато я увижу Урал с его богатырской индустрией, своими глазами смогу убедиться, насколько изменили его пятилетки. Ведь Урал я знаю только по романам Мамина-Сибиряка, и представления мои о нем, вероятно, безнадежно устарели.

Послезавтра, 21 июня, двинусь в путь.

Загрузка...