Воспоминания комиссара-танкиста

Глава 5. Лето и осень 1941-го

Июнь 1941 года наш факультет встретил в академических лагерях близ Солнечногорска. Лето – пора самой интенсивной боевой учебы. С утра и до вечера не смолкала пушечная и пулеметная стрельба на директрисе, облака пыли и сизого дыма застилали небо над танкодромом. Подразделения, условно ставшие полками и дивизиями, совершали многокилометровые марши по всем возможным направлениям, решали тактические задачи. В полевых условиях слушатели отрабатывали на практике то, что теоретически изучили в зимнее время в аудиториях и лабораториях.

Приходилось также спешно наверстывать упущенное. К тому времени вновь восстанавливались механизированные корпуса, так нелепо ликвидированные после испанских событий. Вернувшись с Пиренейского полуострова, многие из наших военачальников сделали вывод, что танки наиболее эффективно действуют лишь с пехотой, малыми подразделениями. При этом были позабыты географические особенности тамошнего театра военных действий, не была принята во внимание слабая оснащенность республиканской армии современной техникой.

Гитлеровцы открыли нам глаза на наши заблуждения. Их танковые армады, сметая буквально все на своем пути, прошли пол-Европы. Только тогда стало ясно, что с расформированием танковых корпусов наше руководство поторопилось, было принято решение возрождать механизированные соединения вновь. Только теперь основой корпусов были не танковые бригады, а танковые дивизии. Так как наши выпускники должны были идти на различные должности дивизионного масштаба, то сейчас им предстояло многое переосмыслить, изучить заново.

Для нашего факультета, который выезжал в Солнечногорск и зимой и летом, причем на более продолжительные сроки, нежели другие подразделения академии, лагеря были самыми обжитыми местами. Меня обычно назначали комиссаром лагеря сборов, а руководил ими помощник начальника академии по строевой части генерал-майор В.Т. Вольский.

Работать с Василием Тимофеевичем было одно удовольствие: участник мировой и гражданской войн, он считался опытным и знающим танкистом. Службу начинал в кавалерии, потом командовал механизированным полком и бригадой, работал в Управлении механизации и моторизации РККА на весьма ответственной должности. На некоторое время он был вынужден покинуть армию по состоянию здоровья, и тогда, по личной инициативе К.Е. Ворошилова, Вольского направили в длительную командировку в Италию, в советское торгпредство. Загранкомандировки в ту пору, особенно для военных, были редкостью, поэтому слушатели относились к нему с особенным почтением.

Вернувшись в СССР, Василий Тимофеевич получил назначение в академию. Человек по-настоящему влюбленный в свое дело и до тонкостей, до мелочей его знающий, он сумел установить в лагерях строгий уставной порядок не за страх, а за совесть, сам постоянно держал под контролем все аспекты учебы и жизни слушателей, четко планировал свое время и учил этому подчиненных.

Но круг его интересов далеко не ограничивался служебными обязанностями.

– Какой же ты командир, если не знаешь, чем живет наш народ, не видишь, что вокруг происходит? – часто говорил он слушателям.

Вольский интересовался литературой, искусством, в особенности театром. Отлаженная, подобно отрегулированному двигателю, жизнь в лагерях позволяла ему находить время на свои увлечения. Нередко он приглашал меня:

– Николай Андреевич, сегодня во МХАТе премьера. Поедете со мной?

Конечно, когда у меня была такая возможность, я с радостью ехал, и мы на несколько часов отправлялись в Москву, не сомневаясь, что в наше отсутствие в лагере все будет на заданном уровне.

Впоследствии генерал-майор танковых войск В.Т. Вольский прославится как замечательный советский военачальник. Он командовал мехкорпусом и 5-й гвардейской танковой армией. В числе первых трех комкоров-танкистов – вместе с генералами В.А. Байдановым и П.А. Ротмистровым – Василий Тимофеевич был удостоен ордена Суворова 2-й степени. К сожалению, жизнь генерала оборвалась рано, сразу после войны – в сорок девять лет.

На воскресенье 22 июня у нас был запланирован спортивный праздник. Все было расписано по минутам: начало митинга, открытие соревнований по различным видам программы, чествование победителей. Я с вечера приготовил спортивную форму, собираясь участвовать в первенстве по теннису, которым увлекался с юношеских лет. Перед сном прошел по опустевшему стадиону, заглянул в спортивные городки – везде порядок, все было готово к завтрашнему дню.

Планы наши были перечеркнуты напрочь. Рано утром в лагерь прибыли новый начальник академии генерал Г.Н. Ковалев и комиссар М.А. Антонов, начальники факультетов.

– Товарищи, война! – выйдя из машины и оборвав доклад генерала Вольского, произнес начальник академии.

Вскоре на плацу выстроились шеренги слушателей – не в спортивной, как предполагалось, а военной форме. Свежо еще было ожидание праздника, над подразделениями летал легкий говорок. Но вот Ковалев поднялся на трибуну, разговоры разом стихли – по виду генерала все поняли, что произошло нечто серьезное.

Сейчас, по прошествии стольких лет, мне нелегко восстановить в памяти подробности этого митинга. Помню, выступали Ковалев и Антонов, слушатели – в том числе кто-то из Героев Советского Союза, – однако так сильна была неожиданность услышанного, так велико волнение, что все слова застилала та первая фраза начальника академии: «Товарищи, война!» Наша страна должна была услышать ее из правительственного сообщения только через несколько часов.

Насколько мне помнится, все выступления были «правильными». Все выступающие подчеркивали возмущение вероломством фашистской Германии, внезапным, предательским нападением. Никто не сомневался – враг будет разбит. Однако никто не считал, что это произойдет немедленно. Наш академический народ был обстрелянный, понимал, что к чему.

Понимали мы и другое, хотя о том не говорилось вслух. Общеупотребимое тогда понятие «внезапное нападение» было неправомерным, так как приближение войны чувствовалось по очень многим признакам, имели на этот счет точные данные. Но вот то, что не были приняты все необходимые меры для отражения ожидаемой агрессии потенциального противника, – это уже бесспорный факт.

Более того – в результате страшнейших репрессий второй половины 30-х годов армия лишилась многих талантливых, блестяще подготовленных маршалов, генералов и офицеров. Это была самая страшная беда…

Я уже писал ранее, как в 1939 году принимал у меня государственный экзамен командующий войсками Белорусского военного округа генерал Д.Г. Павлов, один из тех, кто, сделав головокружительную карьеру, пришел на смену репрессированным военачальникам. С первых же дней войны он упустил управление войсками, во многом оказался виновен в тех громадных потерях, что понесли части и соединения округа в приграничных боях. Удивляться тому не приходилось: ни опыта, ни должной оперативной подготовки этот командующий не имел.

Невольно вспоминается мне короткая, одна-единственная встреча с Маршалом Советского Союза М.Н. Тухачевским[43]. Было это году в 1935 или 1936-м, когда Михаил Николаевич приезжал в Калугу, где дислоцировалась наша 14-я механизированная бригада.

Резиденция маршала была в доме отдыха, неподалеку от города, а от моей роты, считавшейся лучшей в части, был назначен караул для охраны.

Вечером Тухачевский вдруг зашел в мою комнату, предложил мне сесть, уселся сам, заговорил. Нет, видимо, смысла вдаваться в детали той давней беседы, но помню, с каким вниманием, уважением беседовал он со мной, обыкновенным ротным командиром. Его вопросы были очень конкретны, предельно точны, свидетельствовали о незаурядном уме, обширных знаниях, богатом опыте… В моей памяти остались самые лучшие впечатления об этом видном полководце, талантливом, прогрессивном военном ученом…

Однако теперь на многие ответственнейшие позиции нашей армии были поставлены такие военачальники, как маршал Г.И. Кулик, генерал Д.Г. Павлов…

Лишь только закончился митинг и командиры постоянного состава прошли в штабной домик, как к начальнику академии стали обращаться слушатели: просили срочно отправить их на фронт. Пришлось вновь организовывать митинг. Прямо с крыльца Михаил Антонович Антонов обратился к командирам. Он поблагодарил всех за патриотический порыв и просил больше не отвлекать руководство академии рапортами. Сказал, что командованию бронетанковых и механизированных войск известно, что здесь находятся опытные, подготовленные танкисты, и, когда придет черед, всех, несомненно, направят на фронт. А пока что следовало засесть за учебники. Сделать это было нелегко, но нужно, крайне нужно.

Действительно, занятия начались вновь – только уже в другом объеме, по другому плану. Слушатели проявляли огромный интерес к сводкам боевых действий. Сообщения были неутешительные: армия отступала. Но все же наши войска сопротивлялись, люди сражались отчаянно.

Особенный интерес вызывали у нас действия бронетанковых войск, которые оказались в очень сложном положении. Несмотря на то что в 1939–1940 годах у нас вновь приступили к созданию механизированных корпусов, работа эта продвигалась довольно медленно. Задача была непростая, к тому же катастрофически не хватало танков. Промышленность развернула выпуск превосходных средних танков Т-34, но их было явно недостаточно. Ведь, как потом стало известно, было заложено одновременно тридцать корпусов – эту махину так сразу танками не обеспечишь.

Очень скоро наши слушатели начали убывать в действующую армию, что вызвало новый поток рапортов с просьбой отправить на фронт. Мне, как и другим руководителям, пришлось вести разъяснительные беседы, убеждать, доказывать, что каждому придет свой час. Между тем я и сам страстно хотел убыть на фронт и потому, общаясь с работниками политического отдела – начиная с комиссара Антонова и заканчивая инструкторами, – любой разговор в конце концов непременно сводил к расспросам о своей дальнейшей судьбе. К сожалению, никто не мог сказать ничего для меня утешительного.

Между тем жизнь академии перешла на военные рельсы. Началась интенсивная подготовка к досрочным выпускам. Значительно сократились часы изучения теоретических предметов, все было подчинено интересам практики. Хотя лекции еще читались, но в малых количествах – командиры больше не занимались в лабораториях, отрабатывали решение различных тактических задач, учились управлять огнем. В то же время они и сами водили танки, стреляли из танкового вооружения. В общем, учились всему тому, что необходимо танковому командиру в бою.

На фронт стремились не только слушатели, но и сами преподаватели. Им объясняли, хотя и довольно уклончиво, что необходимо сначала должным образом подготовить слушателей, а уж тогда будет серьезный разговор. Естественно, педагоги наши взялись за дело с утроенной энергией. Досрочные выпуски следовали один за другим: старший курс убыл почти сразу же, вслед за тем начали сокращаться прочие академические подразделения.

Трагично сложилась судьба многих наших выпускников первых месяцев войны. В сумятице и неразберихе тех дней далеко не всем из них удалось добраться до своих бригад и дивизий, принять бой на заранее подготовленных рубежах. Так же получилось и с теми, кто закончил полный курс обучения в начале лета 1941-го, – они как раз прибыли в части по распределению. В итоге мы потеряли много хорошо подготовленных, обладающих боевым опытом командиров.

Помню, часто наведывалась ко мне жена Героя Советского Союза С.Я. Лагутина, хотела хоть что-то узнать о судьбе мужа. Сергей уехал по распределению в Белорусский Особый военный округ – и исчез. Пропал без вести. Постепенно наша надежда сменилась осознанием этого скорбного факта. Желая хоть как-то помочь жене своего друга, я сумел договориться о ее устройстве на работу в Главное политическое управление РККА. А потом совершенно неожиданно пришла весточка от Сергея – он находился на временно оккупированной территории, сражался в партизанском отряде.

Занятия в академии продолжались. Одновременно из слушателей были сформированы истребительные батальоны на случай выброски воздушных десантов гитлеровцев, было установлено круглосуточное дежурство руководящего состава факультетов в кабинете начальника академии.

Активных действий эти истребительные батальоны не вели, но создание их было вполне оправданно. Еще в 1936 году на маневрах Белорусского военного округа был выброшен парашютный десант в составе 1800 человек. Теоретически гитлеровцы имели возможность выбросить в районе Москвы еще большие силы. Но, на счастье, это сделано не было.

Начали убывать и командиры постоянного состава. Иные – на фронт, иные на другие, более высокие должности. В числе первых тогда уехал начальник нашего факультета Герой Советского Союза генерал-майор Кашуба, который принял Ульяновское танковое училище. По-моему, этим назначением боевой генерал был не доволен: несмотря на свою инвалидность, он рвался на фронт. Тяжелым для меня было это расставание – очень жаль было, что уходит такой замечательный, опытный и знающий человек, с которым мы хорошо сработались. Было немного тревожно: как теперь без Владимира Несторовича?

Впрочем, очень многое волновало и беспокоило меня в ту пору. Как же так, думал я, ведь к войне мы готовились! Мы были уверены в том, что в случае нападения на нашу страну любого врага мы будем драться с ним на его же территории. «Чужой земли не хотим, но своей земли ни одного вершка не отдадим никому!» – так мы повторяли и в это свято верили.

Еще до поступления в академию я много раз бывал на различных учениях, немало интересного повидал и впоследствии, на стажировках, во время выездов в войска. Всякий раз сердце радовалось за непрерывный рост и совершенствование бронетанковых войск РККА. Видел, что танкистов у нас готовят на совесть, что грозные боевые машины в надежных руках.

И вдруг – поражение за поражением. Наши отступают. Хотя они отчаянно обороняются, изматывают наступающего врага, но шаг за шагом отдают ему родную землю.

Конечно, много объяснялось тем, что на стороне гитлеровцев был опыт боев в Западной Европе. Но разве мы ничему не научились на Халхин-Голе, в боях с белофиннами, в Испании? Кому, как не мне это знать? Происходящее было непонятно. И все же нас не покидала уверенность, что все наладится к лучшему для нашей армии, для нашей Родины.

Сейчас идет немало споров о личности Сталина, что закономерно. Но тогда, и в начале войны, и потом, на всем ее протяжении, мы были уверены, что Сталин найдет единственно верный выход из сложившегося положения.

Мы – это я говорю о себе, о своих сослуживцах, о нашем поколении, в конце концов, – преклонялись перед Великим Вождем, безответно и слепо верили в него. Видимо, во время войны это было необходимо. Вера в Сталина, как в символ, объединяла, вдохновляла на то, чтобы собрать все свои силы, отдать, если потребуется, даже жизнь «за Родину, за Сталина».

Настала пора проставить все точки над «i». Никогда нельзя будет простить Сталину уничтожения многих сотен тысяч советских людей – в том числе крупнейших вое начальников, что привело к трагедии 1941-го. Но нужно видеть, трезво взвешивать различные стороны деятельности тогдашнего руководителя партии, государства, Вооруженных сил. Ведь сейчас в некоторых изданиях Сталина преподносят как ничтожного, мелкотравчатого человека, жестокого, мстительного – и ничего больше. Подобная подача мне не по душе.

Конечно, главное, что в ту пору тревожило наши души, было стремление принять личное участие в борьбе с фашизмом, в боях за честь и независимость нашей Родины. Я не знал в ту пору ни одного человека, который не был готов пожертвовать собой, не разделил в конечном итоге уверенности Сталина: «Враг будет разбит, победа будет за нами». Так было. Так не могло не быть…

Оказалось, в то время решалась и моя судьба. Через несколько дней после отъезда Кашубы меня вызвал комиссар Антонов:

– Поезжай в Главное политуправление. Там тебе все объяснят.

В Главпуре разговор был еще короче:

– Колосов? Езжайте к Бирюкову!

В то время армейский комиссар 2-го ранга Н.И. Бирюков был комиссаром Главного управления бронетанковых и механизированных войск. В его приемной увидел я многих танкистов – командиров и политработников.

– Погоди, вызовут, – сказали мне.

В кабинет Бирюкова командиров вызывали группами по пять-шесть человек, особенно долго у комиссара никто не задерживался. Наконец настал и мой черед. Вместе со мной зашли подполковник, фамилию которого я, к сожалению, не помню, и еще два командира. Всего нас оказалось четверо.

– Вы направляетесь на Северо-Западный фронт для выполнения особого задания, – обратился к нам Бирюков. – Старший группы – подполковник… – и Николай Иванович назвал его фамилию. – Заместитель по политической части – батальонный комиссар Колосов.

Бирюков кратко ознакомил нас с задачей. Лаконичность была неотъемлемым свойством его характера.

Мы ехали на фронт, но… не воевать. В соответствии с директивой начальника Главного политического управления РККА армейского комиссара 1-го ранга Л.В. Мехлиса[44] мы должны были вывести с передовой танкистов, оказавшихся по многим причинам без боевых машин. Дело это, безусловно нелегкое, было очень и очень важным.

В самом начале войны в приграничных сражениях наши танковые части и соединения понесли серьезные потери в технике. Если учесть к тому же, что далеко не все они были укомплектованы машинами даже на половину штатного расписания, то вообще получалось, что на фронтах оказался огромный резерв «безлошадных» танкистов. Его, естественно, быстро прибрали к рукам командиры нетанковых частей. На первых порах, когда любой ценой нужно было остановить наступавших гитлеровцев, выгадать время для подхода резервов и осуществления мобилизации, эта мера была единственно правильной. А вот теперь, когда темпы продвижения врага снизились, когда повсюду шли напряженные оборонительные бои и немцы несли большие потери, – теперь такое отношение к подготовленным и обученным кадрам становилось недопустимым расточительством. Вот почему, согласно решению Верховного главнокомандования, нашедшему воплощение в упомянутой директиве, на все фронты были посланы группы, подобные нашей.

Лесисто-болотистая местность Северо-Западного театра военных действий не благоприятствует маневру и движению техники, поэтому танковых и механизированных формирований здесь было значительно меньше, нежели в центральных округах. Этим объяснялся сокращенный состав нашей группы – четыре человека против пяти-шести в других.

Работу мы начали с представления руководству политуправления фронта. Его начальник дивизионный комиссар Карп Григорьевич Рябчий, живой, энергичный, подвижный такой человек, принял нас очень тепло, внимательно выслушал, ознакомил с особенностями обстановки.

В то время положение на Северо-Западном фронте начало стабилизироваться, и этим следовало непременно воспользоваться. Сразу же после непродолжительной беседы разъехались по частям. Мне выпало отправиться в район населенного пункта Крест, неподалеку от Старой Руссы. В конце лета линия фронта уже подходила к этому рубежу.

Забегая вперед, скажу, что в Москву мы вернулись после того, как были подведены итоги работы других групп. Оказалось, большинство из них – как, например, та, что работала на Западном фронте, – выполняли задание «сверху вниз». То есть обращались в штабы дивизий и полков, собирали данные там. Но в тех условиях получить подобным путем исчерпывающую информацию было невозможно.

Кто в штабе мог в те жаркие летние месяцы точно знать, сколько куда приблудилось танкистов?

Мы поступили по-иному: отправились в батальоны и роты, обратились к командирам подразделений – давайте списки всех танкистов, что к вам примкнули. Тут уже никто не мог «позабыть» своих новых подчиненных – бойцов роты мы видели воочию…

Многие солдаты и сами не изъявляли желания покидать боевые порядки стрелковых подразделений. За недели, а то и дни войны они словно бы прирастали сердцем к своим взводам и ротам. Вооруженные кто как – ТТ, наганом, трофейным автоматом, а то и снятым с подбитого танка пулеметом Дегтярева без мушки (мушка находилась в закрепленном на танке «яблоке», в которое пулемет вставлялся), – они горели желанием драться, бить врага.

Приходилось разъяснять, взывать к танкистскому патриотизму – мы отводили бойцов в тыл не на отдых, а для того, чтобы вручить им танки и вновь, без задержки, вывести на передний край.

Радовало, что настроение у солдат было боевое. Пройденные испытания закалили их волю, ожесточили сердца, все помыслы были о том, чтобы отомстить захватчикам.

Конечно, в подавляющем своем большинстве это были члены танковых экипажей – красноармейцы и младшие командиры. Командиров среднего звена сразу же учитывали кадровые органы на местах, направляя в тыл.

В нелегком нашем деле большую помощь нам оказал начальник автобронетанкового управления фронта полковник П.П. Полубояров – своей властью он воздействовал на общевойсковых командиров, требовал, чтобы выявленных нами танкистов немедленно отправляли в тыл. Помощь была взаимной, так как Павел Павлович сам остро нуждался в подготовленных кадрах, которые мы ему поставляли.

Работали напряженно. Помню, как однажды группа собралась на короткое совещание в Старой Руссе. Подвели итоги, решили отдохнуть. Я лег – и словно провалился. Когда же проснулся, оказалось, что был воздушный налет и в спешке, когда все прятались в щели, меня, укрытого шинелями, не заметили и даже не хватились своевременно. Так и оставался я мирно спать под бомбами…

Дней через десять в политуправление фронта прибыл Мехлис, проверявший выполнение своей директивы на разных направлениях. Нас вызвали к нему, и Лев Захарович подвел некоторые итоги нашей работы. Он констатировал, что группе удалось вывести наибольшее количество танкистов, несмотря на то что мы действовали не только на одном из наименее оснащенных танковыми частями фронтов, но еще и не на главном направлении – основные силы с боями отходили к Ленинграду.

О Мехлисе к тому времени я был наслышан немало – как о человеке требовательном, большом организаторе, но временами – очень резком и даже грубом. Своего какого-то мнения о начальнике Главпура я составить тогда не смог – разговор был коротким, итоги нашей работы он не то что оценил, а принял к сведению как должное.

После завершения нашей работы я подал рапорт дивизионному комиссару Рябчему с просьбой оставить меня на фронте в любой должности. Но не получилось – какое-то непродолжительное время я проработал старшим инспектором политуправления по танковым войскам, а потом мне строго приказали немедленно возвращаться в Москву. Было очень досадно – ведь я полагал, что при наличии вакантной должности я вполне мог бы там оставаться.

Обратиться с такой просьбой к Мехлису я не решился, да и полагал, что товарищ Рябчий спокойно решит все это сам. Карп Григорьевич действительно вроде бы первоначально согласился, но потом я понял, что ему просто было не до меня и он таким образом от меня отвязался. Пришлось ехать в Москву, теша себя надеждой, что, быть может, теперь моя судьба как-то решится.

О результатах командировки я доложил Бирюкову и еще какому-то полковому комиссару, сидевшему в его кабинете. Спросил с затаенным волнением:

– Куда прикажете направляться сейчас?

– Возвращайтесь в академию, – обескуражил меня Бирюков.

Итак, опять академия. Впрочем, здесь все теперь было по-иному. На факультете оставался лишь первый курс, личный состав которого со дня на день был готов убыть на фронт. Это зародило в моем сердце надежду, что вот тогда-то настанет и мой черед. Но не тут-то было. Мне сразу нашли новое применение.

В те дни в помещении академии собрали резерв командиров-танкистов, которые вышли из окружения, или потеряли в приграничном бою свои машины, или возвращались в строй после ранений. Резерв нарекли курсами, начальником их стал полковник Алешин, а меня назначили его заместителем по политчасти. У нас в подчинении оказалось более ста пятидесяти человек, в основном – старших командиров.

Условия были совершенно немыслимыми. В резерве собрались люди, в полной мере успевшие хлебнуть военного лиха, имеющие свой счет к гитлеровцам. Как и все мы, они готовились бить врага на его территории, но теперь у многих из них погибли или остались под немцем семьи; у них на глазах сгорали в танках боевые товарищи; в схватках с многократно превосходящим в силах противником они теряли экипажи, машины, выбирались из окружения – и после этого им пришлось садиться за парты и слушать лекции.

Эти люди сами по себе требовали особого, внимательного отношения, сочувствия, я счел необходимым посоветовать своему начальнику, по характеру человеку довольно сухому, быть с этими командирами «поласковее», что ли… Они этого заслуживали.

Обстановка в коллективе была очень нервозной. Нередко вспыхивали ссоры из-за пустяков, люди порой хватались за оружие. Поддерживать порядок и дисциплину стоило больших усилий. Чтобы занять слушателей, мы проводили лекции, разъяснительные беседы, информировали о положении на фронтах, ориентировали командиров в обстановке. К сожалению, сам я знал тогда не намного больше, чем они. Чаще всего приходилось довольствоваться все той же газетной информацией, сводками Совинформбюро – необходимые материалы из политуправления Московского военного округа мы получали не часто, там как-то забывали про военно-учебные заведения.

– Отправляйте снова на фронт! – ежедневно требовали командиры.

Мы, как могли, старались их успокаивать, увещевать:

– Товарищи, не волнуйтесь! О вас помнят. Лишь только будут танки – все уйдете на фронт.

Резерв был расформирован лишь поздней осенью, в период создания танковых бригад, – но это произошло после моего ухода из академии. А пока я сам изнывал от своей временной должности, двусмысленного положения, от неопределенности и, зараженный общими настроениями, частенько наведывался в политотдел – узнать, что слышно о моей судьбе. Но никто ничего конкретного сказать мне не мог. Оставалось слушать тревожные сводки и ждать своего часа…

…Прошло около месяца такой неопределенности.

И вот однажды, когда я в очередной раз заступил на дежурство в кабинете начальника академии, зазвонил телефон Наркомата обороны.

– Ответственный дежурный по академии батальонный комиссар Колосов слушает!

То, что мне ответили, могло показаться шуткой, причем довольно нелепой, однако я знал, что по этому телефону не шутят.

– Вы не батальонный комиссар, а полковой! – произнес незнакомый голос. – Немедленно доложите начальнику академии, что вам следует прибыть в Главное политуправление за новым назначением. Не забудьте прибавить положенные знаки различия!

Мне также было указано, куда и к кому следует прибыть.

Недоумевая, я выполнил все приказания, кроме одного, так как по телефону сказали, что мне присвоено не очередное звание «старший батальонный комиссар», а внеочередное, что наверняка было ошибкой.

Но все передали правильно. По возвращении в Москву Мехлис подписал приказ о моем назначении на должность военного комиссара Управления формирования и укомплектования автобронетанковых войск РККА. Мне было присвоено звание полкового комиссара – видимо, как поощрение за успешно выполненное задание.

Из ГлавПУ я направился в Главное автобронетанковое управление, в так называемый 2-й дом Наркомата обороны, на Красную площадь, где меня ждали и сразу же провели в кабинет Н.И. Бирюкова.

Николай Иванович поинтересовался моей биографией, слушал внимательно, хотя чувствовалось, что мой послужной список он изучил довольно хорошо. Потом высказал удовлетворение, что я – «древний танкист». Так он и сказал. Это было неудивительно: при молодости наших бронетанковых войск даже и я, с моим не таким уж и большим опытом, оказался в числе ветеранов. Понравилось комиссару и то, что у меня было высшее военное образование.

Потом Бирюков сориентировал меня в особенностях оперативной обстановки. Стоит ли подробно рассказывать о том, что происходило на театре военных действий в сентябре 1941 года? Многие наши танковые части и соединения попали в окружение в первые дни войны, другие, отступая, понесли немалые потери в личном составе и технике. Враг продолжал наступление, особенно на центральном направлении, хотя под Смоленском в результате тяжелых, кровопролитных боев был задержан на целый месяц. На южном и юго-западном направлениях положение в целом было более устойчивое, чем на северо-западе. На юге не без успеха вели бои некоторые мехкорпуса и танковые дивизии. Там, в районе Львова, на Украине, в частях уже состояли на вооружении тридцатьчетверки, по всем параметрам превосходившие средние танки гитлеровцев. Были они в частях Западного Особого военного округа, но в каком количестве – сказать не решаюсь.

Потом Николай Иванович сказал о том, чем мне предстояло заниматься. Управление наше было сформировано в первые дни войны, что называется, на пустом месте. В него пришло много недавних выпускников нашей академии, людей, которых я довольно хорошо знал. В ведении управления находились все ресурсы для создания танковых частей. Оно составляло планы их формирования, досконально знало планы выпуска танков промышленностью, непосредственно получало боевые машины на заводах-изготовителях, определяло способы доставки техники и людей к месту назначения, выбивало в соответствующих органах автомобильный или железнодорожный транспорт. Управление тесно сотрудничало с Главным артиллерийским управлением и другими главками, различными службами тыла.

Бирюков предупредил, что вопросами формирования танковых войск занимается непосредственно И.В. Сталин, который держит работу управления под своим личным контролем. Впоследствии я не единожды убеждался, что Верховный вникал в работу нашего управления до мелочей. Ему ежедневно докладывали о количестве выпускаемых танков, он с точностью до машины знал, сколько их находится в резерве. Ежедневно, а порой и по нескольку раз в день, заслушивал он доклад начальника ГАБТУ (Главное автобронетанковое управление) генерал-лейтенанта танковых войск Я.Н. Федоренко[45]. Яков Николаевич докладывал Сталину о ходе формирования танковых бригад, их готовности, даже о том, где находились в данный момент эшелоны, везущие танки на фронт. Не буду все же лицемерить: такое, во многом обязывающее, внимание было для каждого из нас очень лестным.

Определяя круг моих обязанностей, Николай Иванович сказал, что мне следует не только вести партийно-политическую работу в коллективе, но и принять активное участие в практическом решении магистральной задачи того периода – формировании танковых бригад.

Более конкретно обо всем мне предстояло узнать непосредственно в управлении, которым руководил генерал Д.Д. Лелюшенко[46]. Но уже через два-три дня – вечером 1 октября – Дмитрия Даниловича вызвали в Ставку и предложили принять под командование 1-й гвардейский стрелковый корпус[47], который должен был остановить танковую группу генерала Гудериана, прорвавшую Брянский фронт и развивавшую наступление на Орел. Корпус этот существовал еще только на бумаге, генералу предстояло его организовать прямо на месте.

Как выразился кто-то из наших острословов, по управлению прошел тайфун. Убывая на фронт, Лелюшенко получил разрешение забрать с собой необходимых ему командиров. Среди тех, кто уехал вместе с ним, было немало моих сослуживцев по «Калиновке», по академии. Конечно, ушли далеко не все желавшие – ведь фронтом грезил каждый, да и служить под началом такого опытного и знающего генерала, отличившегося в первые же дни войны в боях на северо-западном направлении, было большой честью и пределом мечтаний, – но всех забрать было невозможно, управление оголить было нельзя…

Помнится, еще в бригаде имени Калиновского мы любовно называли Дмитрия Даниловича «наш ДД». Это было типично танкистское прозвище: в ту пору танки по своему танкистскому назначению делились на НПП (непосредственной поддержки пехоты), ДПП (дальней поддержки пехоты) и ДД (дальнего действия). Про Лелюшенко мы говорили, что он не просто дальнего, а сверхдальнего действия.

Управление наше было одним из пяти, подчиненных ГАБТУ, в состав которого входили также управления боевой подготовки и военно-учебных заведений, автомобильное, ремонта и восстановления, бронепоездов и бронемашин. Наше управление, занимавшееся оперативной работой, считалось наиболее важным.

Первой задачей, которую оно решало в пору моего туда назначения, было формирование бригад на базе существовавших ранее танковых дивизий и мехкорпусов. Когда они, обескровленные в ходе боев, выходили в тыл, их напрочь разукомплектовывали. Всех, кто мог сражаться, распределяли по стрелковым частям и подразделениям, а Боевое знамя, командиров среднего звена и частично личный состав отправляли на переформирование. Чаще всего на этой основе формировался танковый батальон.

Решение это было наиболее простым, но не самым оптимальным. Поэтому управление получило задачу переформировать дивизии в бригады – после доукомплектования их техникой и людьми. В бригадах того времени не было даже единого штата, зачастую не набиралось полного количества танков. Поначалу они состояли из одного танкового полка плюс стрелковых и артиллерийских подразделений. Потом вместо полка стали формироваться три танковых батальона, к которым добавляли мотострелковый батальон или батальон автоматчиков. В состав бригады входили также подразделения усиления – артиллерийский дивизион, рота саперов, связистов, ремонтников. Существовали в ту пору и такие части, которые называли бригадами «СК» и «СП», то есть «сокращенного состава для конницы» и «сокращенного состава для пехоты».

Сначала в бригадах было по штату 21 танк. Позже это число удалось увеличить до 49, а затем – до 65 машин.

Новым начальником управления стал генерал-майор танковых войск Петр Васильевич Волох, опытный, безусловно талантливый командир. Боевое крещение он получил в Гражданскую, служил в кавалерии, а потом пересел на «стального коня», принял мехполк кавдивизии. В начале войны генерал командовал мехкорпусом, отличившимся в приграничных сражениях.

За дело Петр Васильевич взялся со свойственной ему энергией, волей и решимостью. Он умел в считаные минуты принять оптимальное решение, добиться точного и своевременного его выполнения. Общий язык мы нашли сразу, произошло это настолько естественно и органично, что казалось, будто были знакомы долгие годы.

Чтобы рассказ наш был более объективным, следует упомянуть один существенный недостаток Петра Васильевича – он был человек очень резкий. Не из тех, кто будет срывать зло на подчиненных, а из тех, кто, будучи уверенным в своей правоте, стремится доказать ее даже в самых высоких инстанциях. Тут мне вспоминается весьма показательный инцидент, произошедший в кабинете первого заместителя председателя СНК В.М. Молотова, который в годы войны курировал танковую промышленность, а также, по поручению Сталина, порой решал некоторые вопросы формирования.

В ходе одного из развернутых совещаний обсуждалась большая для нас проблема – комплектование боевых машин, организация их перевозки с заводов, передача в подразделения.

Взяв слово, Волох заговорил резко, напористо, не стесняясь в выражениях.

– Это безобразие! Почему заводы не могут согласовать свои действия с нашими?! То танки приходят – экипажей нет, то экипажи целыми днями ожидают прибытия танков! – огорчался он.

Недолго послушав, Вячеслав Михайлович поднялся и сказал со свойственной ему тактичностью:

– Извините, товарищи! У генерала Волоха сегодня очень плохое настроение… Лучше не будем его слушать…

– Виноват! – тут же взял себя в руки Петр Васильевич.

Продолжив выступление, он говорил теперь по существу, без лишних эмоций.

Но это, что называется, отдельный недостаток. Если судить объективно, то Волох был очень сильный и умелый руководитель, который в короткие сроки наладил работу в управлении, быстро ввел в курс дела новых сотрудников.

Итак, нам с Петром Васильевичем – начальнику и комиссару – доверили возглавить крупную и очень важную для сражающейся армии организацию. В состав управления входили шесть отделов и техчасть. Во главе 1-го отдела – организационно-штатного – стоял мой однокашник по академии Николай Иванович Ситнов. Отдел составлял штаты для всех подразделений – будь то батальон, база, бригада, а впоследствии корпус или армия. По специфике деятельности командиры этого отдела были у нас единственные, кто крайне редко выезжал на фронт, они почти все время работали в кабинетах. Зато к нам нескончаемым потоком приезжали командиры всех рангов: любой прибывший в Москву командир-фронтовик считал своим долгом зайти в отдел, высказать замечания или пожелания, а главное – покритиковать недостатки в организации и штатной структуре боевых частей. Каждый такой разговор, все предложения Николай Иванович и его подчиненные подробно и всесторонне анализировали. Было это очень важно – штаты очень часто пересматривались в зависимости от укомплектованности частей техникой, личным составом, характера решаемых задач и многого другого. Добавления или сокращения тех или иных подразделений, частей, единиц происходили постоянно.

Ведущим отделом считался 2-й – формирования танковых частей. Возглавлял его Иван Николаевич Шатров. Среди нас, людей молодых, он казался стариком и по возрасту – как-никак за сорок – и по поведению. Эдакий ворчливый, рассудительный товарищ. Но его феноменальной памяти, остроте ума и быстроте мышления мог позавидовать и юноша. Иван Николаевич не забывал ничего, и мы нередко его «эксплуатировали», обращались за всякими справками, уточнениями. Из всех начальников отделов полковник Шатров был наиболее уважаем и любим в коллективе.

Были у нас также отделы, занимавшиеся формированием автомобильных частей, бронепоездами, но с ними даже я, комиссар, был связан мало, так как не они определяли лицо нашей организации. Главную роль были призваны играть танки. Недаром Сталин самолично утверждал все штаты – от бригады и выше.

Мне было приятно встретить в управлении старых своих друзей и знакомых. Пожалуй, наиболее радостной была встреча с капитаном Василием Шестаковым, старшим помощником начальника 2-го отдела. Как прекрасных слушателей, толковых и инициативных командиров я помнил товарищей Абросимова, Бармана, Проценко и других. Они и здесь показали себя ответственными и трудолюбивыми. Вообще, как я убедился, случайных личностей в нашем управлении не держали.

Нельзя обойти молчанием и еще одно не совсем обычное оперативное подразделение, созданное где-то через месяц после начала войны. В управление с фронта прибыла большая группа генералов-танкистов, чьи соединения приняли первые бои на границе, потеряли большую часть личного состава и техники. Это – генералы М.Д. Соломатин, С.М. Кривошеин, М.Л. Чернявский, А.В. Куркин и другие очень опытные военачальники.

Из окружения они выходили во главе вверенных соединений, сохранивших боевые знамена, остатки техники, так что на их базе и создавались упомянутые мною бригады. А генералов зачисляли в резерв нашего управления – здесь на них была возложена задача «нетеоретического формирования». Суть ее я объясню несколько ниже.

Всех генералов этой группы хорошо знал начальник ГАБТУ Я.Н. Федоренко, да и мы все в управлении относились к ним с подчеркнутым уважением – как за проводимую ими работу, так и за первые боевые дела. Генерал Соломатин, например, был вскоре награжден орденом Красного Знамени – за участие в приграничных сражениях.

Резерв при управлении существовал недолго. Генералы Кривошеин, Чернявский возглавили другие управления нашего главка, генералы Соломатин, Куркин и ряд других уехали на фронт.

Наиболее наглядно о нашей работе можно рассказать только на примере какого-то конкретного дела. Таким делом – причем в невиданных ранее масштабах – стало формирование танковых бригад. Это было не переформирование, как раньше, а создание на пустом месте одновременно 120 новых бригад. Задача эта может на первый взгляд показаться фантастической, но был приказ Ставки, основанный на реальных возможностях.

Во-первых, имелись в немалом количестве обученные и подготовленные, получившие боевой опыт резервы танкистов – командиров и экипажей.

Во-вторых, в стране существовала высокоразвитая танковая промышленность. Так, в июле 1940 года, за год до начала гитлеровской агрессии, на конвейер было поставлено производство танка Т-34, за первое полугодие 1941 года было выпущено 1110 таких машин. За тот же период было изготовлено 393 тяжелых танка КВ, броню которых вражеские орудия не могли пробить даже с самых близких дистанций. К сожалению, доля новых танков в войсках составляла к началу войны лишь 18,2 процента от общего количества машин.

С началом войны танковые заводы, расположенные на Волге и за Уралом, значительно повысили свою производительность. В то же время энергично осуществлялись меры по эвакуации предприятий из европейской части страны, из районов, куда нацелился удар гитлеровцев. Были вывезены Харьковский и Сталинградский заводы, частично эвакуирован ленинградский Кировский завод. Ничего из оборудования наших танковых предприятий гитлеровцам не досталось.

Промышленность наша выпускала не только современные машины, приходилось производить и устаревшие к тому времени Т-26 и бэтушки, другие модели. Но даже легкие Т-60 в сочетании с тридцатьчетверками показывали себя неплохо.

База и условия для создания 120 бригад были, и мы начали их формирование с первого номера. Хотя, насколько помнится, самые первые бригады были созданы еще до директивы Ставки.

Мы должны были разработать план формирования, определить места дислокации бригад по направлениям – так, чтобы они могли кратчайшим путем выйти на боевые рубежи. Для этого следовало не только указать место на карте, но и подробно выяснить, какие условия, какая материальная база там есть. Строить казармы, танкопарки и прочие необходимые сооружения осенью 1941-го не было ни сил, ни возможностей.

На полу в кабинете генерала Волоха была разложена громадная карта-склейка. Цветными карандашами были обозначены места формирования бригад, направления, на которых планировалось использовать эти части. Мы с Петром Васильевичем на животах исползали эту карту, нанося на нее обстановку, фиксируя изменения…

Задачу формирования частей более-менее успешно решали наши автобронетанковые центры – такие как Московский, Горьковский, Владимирский. В каждом находился небольшой руководящий аппарат, были созданы сносные условия для жизни и боевой учебы личного состава. Один из лучших АБТ-центров существовал во Владимире – специальная база в Костереве. Там с довоенной поры оставались хорошо оборудованные учебные поля, стрельбища, полигоны. В других местах все было гораздо скромнее.

Не таким уж коротким был путь танкиста к передовой. Обычно он начинался в учебном полку, где воины знакомились с азами – стрельбой, вождением, технической подготовкой. Из учебных бойцы направлялись в запасные полки при танковых заводах. Там они получали машины, здесь же проходило «слаживание» экипажей для совместных действий. После того танки с экипажами приходили в АБТ-центры.

Путь был неблизкий, учителей было немало, а вот результат не всегда оправдывал затраты сил и времени – на некоторых этапах бойцов учили «чему-нибудь и как-нибудь». Не то из-за нехватки времени и сил, не то уповая, что другие доучат. Мы не единожды поднимали вопрос о необходимости совершенствования подготовки танкистов, и через некоторое время он был решен. Но это произошло позже…

К заданию по формированию бригад мы отнеслись с особой ответственностью, понимая, что оно имеет большое перспективное значение. Бригады – основа для дальнейшего совершенствования танковых войск, основа для формирования соединения. Однако, как это сегодня ни кажется странным, даже в то роковое время важность нашей задачи оказалась понятна не всем.

В состав танковой бригады входил батальон мотострелков или автоматчиков. Личный состав для этих подразделений передавался нам Главным управлением формирования и укомплектования войск РККА, «ведомством Щаденко», как мы его называли. Начальником Главупрформа был армейский комиссар 2-го ранга Ефим Афанасьевич Щаденко – герой Гражданской войны, член Реввоенсовета Первой конной армии. Человек это был добросовестный, хороший исполнитель. Хотя перед войной он был комиссаром Академии имени М.В. Фрунзе, но сам должной военной подготовки не имел. Видимо, именно по этой причине он слишком многое передоверял своим подчиненным – а это, особенно в то время, было неправомерно, ведь в важнейших вопросах формирования нужно должным образом вникать в самые разные проблемы, координировать действия коллектива. Может быть, я очень строг, но мне сдается, что аппарат Главупрформа не отличался высокой честностью, некоторые товарищи пользовались слабостью своего начальника.

Вернувшись из одной формируемой бригады, я положил на стол генерала Федоренко фотоснимок и диаграмму. На фотографии была шеренга солдат: щупленьких, неказистых, а ростом, как говорится, кто в лес, кто по дрова. Один вымахал под два метра, другой ему чуть ли не по пояс приходился. Эти перепады роста были вычерчены на диаграмме.

– Что это? – удивился Яков Николаевич.

– Наши автоматчики, те, что «ведомство Щаденко» присылает. На диаграмме только одногодки показаны – и то какая разница!

– Надо же, какое местничество развели! – возмутился генерал.

Удивительно: даже тогда находились бюрократы, которые пытались решать прежде всего свои узковедомственные задачи. Эти заботы становились для них важнее задачи защиты Родины. Считали, мол, у танкистов свое Управление формирования, нам они не подчинены – вот и отдадим им, что поплоше. А учесть, что этим бойцам-бедолагам нужно будет за танками многие километры бежать, сутками с брони не слезать, – о том как-то не думали.

Яков Николаевич доложил Щаденко о таком недопустимом отношении к делу. Виновные были строго наказаны, и больше к Главупрформу у нас подобных претензий не было.

Кстати, с Ефимом Афанасьевичем мне тогда приходилось встречаться довольно часто, хотя это и не предусматривалось моими непосредственными обязанностями. Но когда необходимо было решать какой-то штатный вопрос, генерал Федоренко обычно просил:

– Николай, будь другом, сходи к Щаденко. Ты с ним разговаривать умеешь…

Мы с Яковом Николаевичем всесторонне обсуждали интересующий нас вопрос – то есть увеличение каких-то штатов. Допустим, в двадцати наших организациях необходимо было прибавить по десять человек. При условии жесточайших лимитов того времени это было делом непростым.

Я приходил к начальнику Главупрформа и докладывал:

– Товарищ армейский комиссар 2-го ранга! У нас есть предложение: в двух наших организациях можно сократить по пяти штатных единиц. Вот проект…

– Дельно! – одобрял Щаденко. – Давай-ка, давай познакомимся!

Изучив документы, заключал:

– Молодец, должный государственный подход имеешь.

Окрыленный похвалой, я говорил скромно:

– Да, у нас еще один проектик есть, – и клал на стол другую бумагу, – про увеличение штатов.

Ефим Афанасьевич читал, кивая, и резюмировал:

– Если надо – что поделаешь?

Потом все удивлялись – как это у меня получается? Но наш секрет мы с Федоренко хранили в тайне. Сейчас, правда, не очень мне ловко вспоминать о таком «тактическом маневре», но, на мой взгляд, ничего лишнего для себя мы не просили – штаты увеличивали не в своем управлении, а в боевых частях. Так что хитрость эта не была особенно зазорной.

Большая сложность заключалась в том, что нам нужно было не только организовать процесс формирования – то есть соединить в определенном месте танки, экипажи, боекомплект, подразделения обеспечения и все прочее, составляющее в сумме понятие «бригада», но и вывести ее в район предстоящих или идущих боевых действий, передать командованию. Вот это, как правило, и делала упомянутая мною группа генералов. Им, опытным военачальникам, генералам, было легче обеспечить скорейшую передачу бригад по назначению и в случае необходимости – сподручнее принимать на себя командование, организовывать боевые действия. А это приходилось нередко…

Но и руководству управления приходилось заниматься не только «теоретическим» формированием, то есть разработками на бумаге. Порой мы тоже отправлялись на фронт с только что сформированными частями и также, если была нужда, сами располагали на позициях танки, принимали командование и не уходили с переднего края до тех пор, пока не отбивали очередную атаку врага. Командировки эти были недолгими: фронт подкатывался к Москве, так что наши эшелоны, каждый из которых вез по 32 танка – бригаду, – проходили до передовой совсем короткий путь.

Сам я 6 октября выводил в район Гжатска 19-ю танковую бригаду полковника Сергея Андреевича Калиховича. Дни были повсеместно очень тяжелые, гитлеровцы наступали, но я не заметил в частях 16-й армии генерала К.К. Рокоссовского[48], куда передавал бригаду, ни паники, ни растерянности. Наоборот – в минуты высочайшей опасности люди еще более подобрались, во всем чувствовалась наивысшая напряженность, каждый боец и командир находился на своем месте, четко выполнял свою задачу.

Было приятно, что бригада эта была из наиболее укомплектованных, подготовленных, вполне боеспособной.

– А генерал Рокоссовский – из наших, из танкистов, – сказал мне потом Федоренко. – В начале войны мехкорпусом командовал.

19-я бригада, полностью укомплектованная тридцатьчетверками, явилась хорошим подспорьем для 16-й армии, сумела нанести гитлеровцам серьезный урон. Вот как писал о танках Калиновича немецкий генерал Блюментрит: «Во время сражения за Вязьму появились первые русские танки Т-34… В районе Вереи танки Т-34, как ни в чем не бывало, прошли через боевые порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия. Понятно, какое влияние оказал этот факт на моральное состояние пехотинцев. Началась так называемая танкобоязнь».

Несколько позже, уже в составе 5-й армии генерала Лелюшенко, 19-я бригада сражалась на подступах к Бородинскому полю против полка моторизованной дивизии СС «Райх». Эсэсовские танки были встречены тридцатьчетверками входившего в бригаду 19-го танкового полка майора Н.М. Филиппенко. Двадцать дымных костров зажгли его бойцы на поле боя, а оставшиеся вражеские машины повернули вспять. В боях отличились начштаба бригады Герой Советского Союза майор Н.П. Ильченко – халкинголец, выпускник академии, он пропал без вести в летних боях 1942 года, заместитель комбрига подполковник Ф.Ф. Кудряшов, политруки М.Г. Маслов и С.К. Марунов.

На подступах к Бородину на самом легендарном поле покрыли себя неувядаемой славой танкисты 18-й бригады подполковника А.В. Дружинина, 20-й бригады полковника Т.С. Орленко, подразделения 22-й бригады под командованием К.Г. Кожанова.

Эти части формировало наше управление, и потому в каждом их боевом успехе мы видели итоги своей работы. В наши сердца вселяло гордость сознание того, что и на Можайской линии, и в составе Вязьминской группировки, сковавшей действия двадцати восьми гитлеровских дивизий, рвавшихся к столице, были вновь созданные танковые бригады, которые успешно и уверенно выполняли свои задачи.

Осенью 1941-го, бывая на передовой, в действующих частях, я встречался с такими прославленными танкистами, как П.А. Ротмистров, М.Е. Катуков, С.И. Богданов, В.Т. Вольский. Этих замечательных, талантливых военачальников знал я и прежде, но теперь встречи наши были более деловыми, предметными, а потому – намного интереснее, содержательнее. В экстремальных ситуациях люди раскрываются в большей степени, порой – с самой неожиданной стороны. Именно в дни Московской битвы по-настоящему проявился талант многих командиров и генералов, ставших впоследствии крупными полководцами и военачальниками. Так, Михаил Ефимович Катуков в боях за столицу командовал 4-й танковой бригадой, первой в наших войсках получившей наименование гвардейской. Большой вклад в защиту Москвы внесла и 8-я бригада, и 3-я танковая бригада Павла Алексеевича Ротмистрова. А судьба Дмитрия Даниловича Лелюшенко! В октябре 1941-го он уже командовал войсками 5-й армии.

Это были дни ожесточенных боев, в ходе которых люди проявляли лучшие свойства своего характера, свою человеческую сущность. Это было время беспримерного героизма и мужества, небывалых в истории подвигов. О них писали и, несомненно, еще много напишут непосредственные участники событий. Я же хочу рассказать о том, что больше всего запало в душу мне самому: о параде 7 ноября 1941 года на Красной площади. Его также с полным основанием можно назвать подвигом. Волею судьбы мне посчастливилось участвовать в подготовке этого парада.

Из танковых бригад, находившихся в Московском АБТ-центре, была сформирована танковая группа парада. Командовать ею поручили заместителю начальника ГАБТУ генерал-лейтенанту танковых войск В.А. Мишулину, удостоенному звания Героя Советского Союза в июле 1941-го. Начальником штаба группы назначили полковника Девятова, зампомтехом – также заместителя начальника ГАБТУ генерала И.А. Лебедева, комиссаром – меня. В мое распоряжение вошли политработники всех бригад.

Мне памятны долгие ночные тренировки довоенной поры – к парадам на Красной площади всегда готовились длительное время. Но теперь, в ноябре 1941-го, для этого не было ни времени, ни условий. Необходимо было соблюдать строжайшую секретность – вражеские полчища находились у самых стен города. И все же к параду необходимо было тщательно подготовиться.

Главной нашей задачей была подготовка техники. Особой трудности в том не возникало – экипажи знали, что впереди напряженные бои, а жизнь танкиста нередко зависит от состояния его машины. Не вызывал у нас сомнения и уровень подготовки экипажей: мы главным образом имели дело с людьми, уже побывавшими в боях.

Самым сложным делом оказалось ознакомить личный состав с особенностями маршрута движения. Непосредственно перед выходом мы, как могли, организовали информацию об особенностях прохождения по Красной площади, привлекли к этому тех командиров и бойцов, которые участвовали в довоенных парадах. Все же, как известно, лучше один раз увидеть… Но еще лучше – попробовать. Однако провести хотя бы одну тренировку на танках у стен Кремля мы не могли. А вот репетицию – тем методом, что зовется «пеший по-танковому», – провести было вполне в наших силах.

Зачем такая тренировка проводится, бойцы и командиры не знали. Им сказали просто: возможно, что именно здесь, мимо Кремля, пройдет ваша дорога на фронт… Если бы не комендантский час, москвичи, несомненно бы, удивились, увидев, как в одну из ночей по Красной площади, каким-то совершенно непонятным для непосвященных образом, ходили танкисты – они промеряли маршрут. Так, если есть возможность, делается перед боем. Методом «пеший по-танковому» экипажи изучают местность, на которой им предстоит воевать.

В полночь, когда стрелки курантов на Спасской башне начали отмерять минуты нового дня – 7 ноября, танки с мест сосредоточения двинулись к Ленинградскому проспекту, чтобы выйти на улицу Горького и следовать к Красной площади.

Ядром нашей танковой колонны стала 31-я бригада полковника А.Г. Кравченко – трехбатальонного состава, порядка полусотни танков. Вывели батальон – десять машин – тяжелых танков КВ. Дивизия НКВД имени Ф.Э. Дзержинского выставила батальон бэтушек, которые шли, в общем-то, для количества и, насколько помню, на фронт не направлялись. Еще было какое-то количество легких Т-60. Точно не скажу, но всего машин оказалось свыше двухсот.

Погода в эту ночь выдалась прескверной: ветер, снег с дождем, низкая облачность. Нам она казалась в радость – обнадеживала, что в день праздника гитлеровская авиация не станет рваться к Москве. Так что, хотя управлять танками в таких условиях было весьма трудно, мы были спокойны – опытные механики-водители вели машины без происшествий.

Управление танковой группой во время парада было организовано так: штаб находился в помещении Моссовета; выпускающая группа, в которой был и я, расположилась у Исторического музея. Возле музея находился головной танк, открывавший прохождение колоны, а напротив, у храма Василия Блаженного, стояли эвакосредства – тягачи, ремонтные «летучки». Там же, у собора, находилось наше самое ответственное подразделение – группа, принимавшая танки. При ней был генерал Лебедев.

Войска выстраивались на Красной площади… Утро было хмурое и ветреное. Снегопад не прекращался. И вот когда над площадью разнесся звон курантов, отбивших восемь часов, непривычно раннее для такого случая время, перед замерзшими рядами появились верхом маршал С.М. Буденный и командующий парадом генерал П.А. Артемьев. Начался объезд войск, приветствия. Затем выступал И.В. Сталин. С затаенным дыханием слушали мы слова Верховного. Особенно взволновала нас заключительная часть его краткой, но очень сильной, эмоциональной речи:

– Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойны этой миссии. Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ великих предков – Александра Невского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова… Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость! Под Знаменем Ленина – вперед, к победе!

В ответ над площадью прокатилось такое громогласное «ура», что его, кажется, услышал и враг, стоявший под стенами Москвы, а раз услышал – не мог не содрогнуться.

Прозвучали слова команды, началось торжественное прохождение… Наконец настал наш черед. Зарокотали двигатели, загрохотали по брусчатке танки. С волнением и гордостью смотрели мы на проходившие боевые машины. Мы понимали – танки эти станут серьезным подспорьем для защитников столицы. Ну а по цифре 31 – номеру бригады – было видно, что задача по формированию танковых частей решается успешно, в должные сроки.

Парад заключали тяжелые КВ, шедшие повзводно, по два танка в ряд. Вот уже и последний взвод миновал Мавзолей. Облегченно вздохнув – все прошло должным образом, – мы уже собирались покинуть свой пост, как вдруг увидели, что со стороны храма Василия Блаженного в нашу сторону движутся… два КВ! Остановить идущий по-боевому, с закрытыми люками танк – дело непростое. Тем более в условиях, когда снегопад ограничил до минимума и без того очень небольшой сектор обзора командира и механика-водителя. Все же совместными усилиями мы смогли задержать этот взвод почти против самой гостиницы «Москва».

Что же произошло?

В конце площади танки встречала группа приема. Конечно, к завершению парада все изрядно намерзлись, промокли. Когда показались последние боевые машины, один из командиров не придумал ничего лучше, как поторопить экипажи. В руке у него, как положено, было два флажка – белый и красный – и он махнул ими по ходу движения. Мол, поторапливайся! А взводный, лейтенант, только-только закончивший училище, понял команду буквально, как учили: сигнал «все кругом». Хотя он удивился, но по неопытности решил: раз командуют, значит, так и надо. Взвод двинулся обратно. К счастью, трибуна Мавзолея была уже пуста.

Когда мы добрались в ГАБТУ, то сразу были вызваны к генералу Федоренко. Ждали взбучки, но Яков Николаевич принял нас очень хорошо, высоко оценил действия танкистов на параде, от имени Верховного объявил благодарность. Конечно, мы доложили о происшествии, но генерал посоветовал не падать духом, ничего страшного не произошло…

Да, несмотря на некоторые мелкие огрехи, парад прошел благополучно. Самым убедительным свидетельством тому стали звонки с фронтов, из управлений начальников бронетанковых и механизированных войск – прямой репортаж о параде транслировался по Всесоюзному радио. Мне, как комиссару управления, звонили в короткие промежутки между напряженнейшими кровопролитными боями командиры-танкисты. Они говорили, что это просто знаменательно, что, несмотря на все трудности, 7 ноября была соблюдена славная традиция военных парадов на Красной площади. Значит, есть еще резервы у Красной армии, несокрушим ее боевой дух, уверены в победе советское правительство и руководство партии большевиков. В общем, сильная Россия-матушка!

Таково было общее мнение.

Все же, несмотря на мужество советских воинов, героические усилия защитников Москвы, противник продолжал движение вперед. 15 ноября возобновилось наступление гитлеровцев на город, обстановка резко усложнилась. 16 ноября генерал Федоренко собрал у себя руководство всех управлений, подчиненных ГАБТУ, сориентировал нас в обстановке:

– Товарищи! На сегодняшний день положение, пожалуй, в шестнадцать раз тяжелее, чем было всего месяц назад – 16 октября…

Дату эту Яков Николаевич назвал не случайно: в тот день в Москве была начата частичная эвакуация.

Прямо скажем, организована она тогда была не блестяще…

Возвращаясь в Москву из очередной командировки, я увидел на шоссе лавину машин, двигавшихся в сторону Горького. Сначала автомобили шли в один ряд, потом в два, в три, и, наконец, машины пошли в четыре ряда, полностью запрудив шоссе. Нам пришлось съезжать на обочину, пробираться вдоль шоссе, так что в Москву приехали мы уже под покровом ночи. А на магистрали образовалась громадная пробка, которую долго-долго растаскивали прибывшие военные регулировщики. Словом, как мы тогда говорили, «великий драп, официально именуемый частичной эвакуацией», проходил с большим трудом…

На совещании каждый из нас получил задание отправляться в АБТ-центры, в места формирования бригад, чтобы проверить, в каком состоянии они находятся, чем снабжены машины, как экипированы люди. Нужно было уяснить также степень обученности и подготовленности экипажей, определить, сколько времени потребуется для того, чтобы каждая часть, каждое подразделение было готово к вводу в бой. Своим присутствием, работой на местах мы должны были мобилизовать как руководство, так и личный состав подразделений на быстрейший ввод бригад в строй.

Ускорить этот процесс необходимо было потому, что под Москвой враг снова перешел в наступление – оказалось, это было его последнее наступление, последняя попытка прорвать нашу оборону. Тем временем советские войска готовились к контрудару. А для этого нужны были танки.

Находясь в АБТ-центрах, мы должны были не только обеспечить скорейшее формирование бригад, но и полное их укомплектование: экипировать людей, полностью обеспечить по нормам, а где можно – и сверх норм – боеприпасами, горючим, продовольствием. Ведь впереди наших танкистов ждали оборонительные бои и решительный переход в наступление.

Я выехал в Горьковский АБТ-центр, к полковнику М.П. Шемякину, где дела обстояли не совсем благополучно: установленные сроки формирования не выдерживались. По тому же поводу там уже находился некоторое время генерал М.Д. Соломатин, вскоре и назначенный начальником этого центра.

Работа наших товарищей принесла ощутимую пользу – к столице прибывали новые бригады, хорошо оснащенные и подготовленные, вооруженные первоклассной боевой техникой.

К слову, о технике. Еще в ходе летних боев было доказано преимущество наших танков над немецкими. Зима показала отставание немецкой инженерно-технической мысли в области танкостроения с еще большей убедительностью. Вот отрывки из воспоминаний известного гитлеровского генерала-танкиста Гейнца Гудериана:

«Действиям 24-го танкового корпуса в значительной степени мешала гололедица, ибо при отсутствии специальных шипов для гусениц танки не могли преодолевать обледенелые склоны».

«Гололедица сильно препятствовала действиям танков, тем более что шипы еще не были получены. Из-за морозов потели стекла танковых приборов, а специальная мазь, противодействующая этому, до сих пор не была получена… Горючее частично замерзало, масло густело».

«Русские хорошо снаряжены и подготовлены к зиме; а у нас ничего нет».

Немало подобных сетований можно найти на страницах его книги, названной с нарочитой скромностью «Воспоминания солдата».

В отличие от немецких танков наши боевые машины хорошо проявляли себя и в зимних условиях. Это не было случайностью – еще зимой 1940 года два опытных образца танка Т-34 совершили пробег из Харькова в Москву и обратно. За рычагами одной из машин сидел конструктор Михаил Ильич Кошкин. В сложных условиях наши специалисты опробовали свое детище, подписали ему «путевку в жизнь». К сожалению, к огромному сожалению, во время этого пробега Михаил Ильич простудился, заболел воспалением легких и вскоре умер. Государственная премия СССР за создание тридцатьчетверки была присуждена ему посмертно, в 1942 году…

Нелегкой была судьба этого человека. В 1939 году его вдруг обвинили в сознательном вредительстве, в умышленном срыве правительственного задания по созданию среднего танка. Если бы не решительное заступничество Алексея Алексеевича Епишева, который, как я уже писал, был парторгом ВКП(б) на Харьковском заводе, мы бы могли лишиться и конструктора, и танка. На счастье, Кошкина удалось отстоять от ложных обвинений. А в 1942 году из ворот одного из танковых заводов ушел на фронт Т-34 с надписью на башне – «Кошкин». Танку было присвоено славное имя его создателя.

Проходившее в сложных условиях контрнаступление Красной армии позволило отбросить гитлеровцев от Москвы на 150–300 километров. Но большего сделать не удалось. Главную причину здесь вижу в том, что мы в ту пору не располагали крупными танковыми и механизированными соединениями, без которых невозможно было осуществлять наступательные операции огромного размаха. На повестку дня вставал вопрос формирования танковых и механизированных корпусов.