Восточная мудрость

Вот притча, что нам рассказали без лжи

Ревнители веры и правды мужи:

Мудрец раз на барса воссел и на нем,

Змею взявши в руки, поехал верхом.

Тут некто воскликнул: «Друг божий, скажи,

Сего как достиг ты? И путь укажи!

Как хищник тебе подчинился во всем?

Ужель овладел ты волшебным кольцом?»

Ответил: «Не диво, что эти в плену!

Могу приказать и орлу, и слону.

И если завидна подобная власть,

Пред богом ты должен смиренно упасть.

Ему подчинившись во всем до конца,

Обрящешь охрану и помощь творца».

Господь своего боголюбца-слугу

Ужели предаст на потеху врагу?

Вот истины путь впереди пред тобой,

Найдешь все, что хочешь, пойдя той тропой.

К советам Са’ди коль внимателен ты,

Найдешь исполненье желанной мечты!

Прощаяся с жизнью, почти бездыхан,

Так сыну Хормизду сказал Нуширван

«Ты слабым и бедным защитником будь,

О счастье своем и покое забудь!

Кто в царстве твоем успокоен, храним,

Коль ты озабочен покоем своим?»

В тот час как навеки глаза закрывал,

Хосров к Шируйэ перед смертью воззвал:

«Какой бы ты замысел ни возымел,

Подумай о подданных прежде всех дел.

Ты будь правосуден, дела свои взвесь,

Не то опустеют и нива, и весь.

Народ убежит от тирана-царя,

Повсюду лишь злое о нем говоря.

В основу всех дел если зло ты кладешь,

Свой корень подрежешь, плода не сберешь.

Не столь разрушительны войны, ей-ей,

Как матери слезы, лишенной детей,

И светоч, возженный обидою вдов,

Немало, ты знаешь, пожег городов.

Но ежели правдой царит падишах,

Всегда он пребудет удачлив в делах.

Когда же почиет он в бозе, народ

Молитвы свои на погост принесет.

Конец одинаков и добрым, и злым,

Все ж лучше добром коль помянут одним.

Кто богобоязнен, того назначай

На должность – он ладно устроит весь край.

Кто подать сбирает, обиды творя, –

Людей угнетатель и недруг царя.

Главенство, от коего руки взнесло

В мольбе населенье – ужасное зло.

Кто доброе сеет – добро его плод,

Кто злое посеет – злодейство пожнет.

Легко угнетателей, царь, не карай,

Исторгнуты плевелы будут пускай.

Пусть сих кровопийц не жалеет твой суд,

С их жирного тела пусть кожу сдерут.

Пусть вовремя волка постигнет конец,

Чтоб он не терзал беззащитных овец.

Однажды, со всех угрожая сторон,

Купца обступили разбойники… Он

Вскричал: «Если дерзок разбойник и тать,

То шахское воинство – бабам подстать!»

Ах, если властитель купечеству враг,

Народ свой и войско лишает он благ.

Придет ли разумный торговец туда,

Откуда грозит для торговли беда?

Властитель, чтоб доброе имя снискать,

Обязан купцов и послов охранять.

Властитель, получше послов принимай –

Тебя по вселенной прославят пускай.

Беда угрожает стране, если там

Обиды чинят чужестранным гостям.

Найдут чужестранцы привет и приют

И добрую молвь о тебе разнесут.

С гостями будь ласков, с посланцами – мил,

Смотри, чтоб никто их обидеть не мнил.

Но все ж не бросай осторожности: вдруг

Врагом твоим станет, кто с виду был друг.

Зато от сподвижников старых не жди

Отнюдь вероломства, но их награди;

И если из них постарел кто-нибудь,

Смотри, о заслугах его не забудь.

Коль верный сановник беспомощно стар,

За верную службу да примет он дар.

Коль воду закон запрещает – не пей,

Фетвою потребуют крови – пролей!

Ведь так? Посему, коль прикажет фетва,

Преступная пусть упадет голова.

Но если преступник оставил семью,

Излей на нее благосклонность свою.

Пусть кару претерпит злокозненный муж,

Страданья жены и младенца к чему ж?

Пусть войском богат ты, властитель, и смел,

Но все ж не вторгайся во вражий предел.

Ведь в крепость враждебный властитель уйдет,

Беда на невинных и бедных падет.

Сидящих в тюрьме да не минет твой глаз,

Бывает меж ними невинный подчас.

Случится ль торговцу в стране умереть,

Именьем его не стремись завладеть.

Сберется семейство над мертвым отцом,

Поплачут и, знаешь, что скажут потом:

«Скончался бедняга в пределе чужом,

Насильник же царь овладел всем добром».

Страшись, падишах, обездоленных ты,

О, бойся стенаний и слез сироты!

Стенанья сирот заставляли упасть

Нередко царей долголетнюю власть.

Владыки, чья слава во веки веков,

Не льстились отнюдь на добро бедняков.

Будь ты хоть всемирным владыкой, но лишь

Ограбишь торговца, ты – жалкий дервиш.

Ведь муж благородный скорее умрет,

Чем отнятым хлебом наполнит живот.

Один падишах, хоть и славно царил,

Из ткани подкладочной платье носил.

«Счастливый владыка, – сказали ему, –

Парчовое платье не шьешь почему?»

Ответил: «Довольно прикрыт я и так,

А платья другие – роскошества знак.

Ужель для того собираю налог,

Чтоб, сидя на троне, роскошничать мог?

Надевши, как жены, роскошный убор,

Как дам я врагу надлежащий отпор?

Быть может, и прихоть во мне не одна,

Да разве затем существует казна?

Казна не затем, чтоб мой двор мог сиять,

Казна для того, чтоб крепка была рать.

Коль воины будут бедны, голодны,

Не станут блюсти безопасность страны.

Налог, десятину затем ли берем,

Чтоб враг завладел земледельца ослом?

Царь подати тащит, противник – осла,

Ну, как процветут государства дела?»

Бесчестно тех грабить, кто смирен и прост,

Так тащит зерно у мурашика дрозд.

Твой подданный – древо, взлелей и вспои –

Плоды соберешь ты в сушильни свои.

Из почвы его вырывать не моги,

Ведь только глупцы для себя, как враги.

Кто к подданным не был жесток и суров –

Тот счастия вкусит прекрасных плодов.

И подданный если тобой разорен,

Страшись, коль ко господу взмолится он.

О, крови не лей в беспощадной войне,

Коль мирным путем воцариться в стране

Чужой ты сумеешь! Властитель, ей-ей,

Не стоит владычество крови людей!

Я слышал, что славный властитель Джемшид

Сие изречение врезал в гранит:

«Бывало здесь много царей в оны дни,

Все скрылись бесследно навеки они.

Боролись и мир покоряли войной,

Но в гроб ничего не забрали с собой.

Ушли. Всяк пожал, что посеял сперва,

На свете осталась от них лишь молва».

Противника если беспомощна рать,

Довольно с него, не стремись добивать.

И лучше пусть враг досаждает, грубя,

Чем кровь пролитая падет на тебя.

Раз Дарий – один из славнейших царей –

Охотясь, отбился от свиты своей.

Пастух устремился навстречу один.

Подумал, увидев его, властелин:

«Наверно питает он умысел злой,

Да будет пронзен он на месте стрелой».

Он в миг изготовил свой лук и хотел

Пронзить человека одною из стрел.

Пастух завопил, обуял его страх:

«Не враг я, в меня не стреляй, падишах!

Ведь я из твоих же, о царь, пастухов,

Я службу справляю средь этих лугов».

Испуганный царь, успокоившись, так

С улыбкою пастырю молвил: «Добряк!

Помог тебе, видимо, ангел Серош,

Ты мог бы погибнуть: мой выстрел хорош».

Пастух рассмеялся и молвил царю:

«Коль правду скажу я, добро сотворю.

Ах, это большой недостаток царей –

Не ведать отличья врагов от друзей!

Из подданных кто б ни столкнулся с тобой,

Ты должен бы знать про него: кто такой.

Ты видывал в замке меня, падишах,

О пастбищах спрашивал, о табунах.

Я ныне с любовью навстречу бегу –

Ко мне ты отнесся как будто к врагу.

Могу распознать я любого коня

Из тысяч других, если спросишь меня.

Я тверд и разумен в служебных делах,

Будь пастырем паствы народной, о шах!»

Совет показался властителю мил,

И он пастуха за него наградил.

Пошел он и думал: «Запомню навек,

Что молвил сегодня мне сей человек».

Ах, если мудрей властелина пастух,

В том царстве увидишь немало разрух!

Превыше Сатурна коль взнесся твой трон,

Властитель, услышишь ли жалобный стон?

Так чутко дремли, чтобы жалобы крик

Мгновенно в твой слух беспокойный проник.

Ведь если обижен кто в царстве твоем,

Ты также виновен в насилии том.

Кусая прохожих, виновен не пес,

А тот человек, у кого он возрос.

Владеешь ты словом, Са’ди. Так вперед!

Как меч, это слово победу дает.

Скажи все, что знаешь, – одобрит господь.

Долой лихоимство и грешную плоть!

Иль жадничай грубо, но истин не жди,

Иль, плоть обуздав, молви правду, Са’ди!

Узнал раз один из Иракских князей,

Что некий бедняк так стонал у дверей:

«С надеждой пред дверью предстанешь и ты,

О князь! Потому не гони бедноты!

Коль муки не хочешь ты в царствии том,

Со скорбным будь ласков и добр с бедняком –

Отринув мольбу и о помощи стон,

Нередко владыки теряют свой трон.

В дворце ты вкушаешь полдневный покой,

А бедных на улице мучает зной.

Так знай же: поможет несчастному бог,

Коль прав от царя он добиться не мог».

В преданьях о прежних царях на земле

Читаем, что, как воцарился Тукле,

Страною стал править превыше похвал,

Обиды никто от него не видал.

Он раз мудрецу в разговоре изрек:

«Я правил достойно, но близок мой срок,

Все царства проходят бесследно, и днесь

Я мыслю: бедняк всех счастливее здесь.

Чтоб годы последние не потерять,

Хочу я, о мудрый, отшельником стать».

Услышал мыслитель реченье царя,

«Довольно! – воскликнул он, гневом горя. –

Путь к богу не в рясе, не в четках, Тукле,

А в том, чтоб народу служить на земле.

На царственном троне сиди, как сидишь,

Будь нравом смиренен и чист, как дервиш.

Будь чистосердечен и искренен будь,

Пустые ненужные речи забудь.

Ведь богу потребны дела, не молва,

Ведь вера без дела, о царь мой, мертва.

К чему власяница, коль клад чистоты

Скрываешь под царской одеждою ты?»

В степи, где Сирийскому краю конец,

В пещере укрылся от мира мудрец.

В сем темном пристанище, подвиг верша,

Довольством его наслаждалась душа.

Обличием тощ, нравом ангел он был,

А имя его Ходадуст-Феофил.

Пещеру святой не хотел покидать,

И к ней на поклон собиралася знать.

В смиренье и в нищенстве каждый мудрец

Плотским вожделениям видит конец,

Влачит из деревни в деревню он плоть

Свою, чтоб ее искушенья бороть.

В краю, где спасался сей старец честной,

Правителем был угнетатель лихой,

Насилья которого претерпевал

Безропотно всякий, кто беден и мал.

Безжалостен, мрачен, свиреп и хитер,

Над краем печаль он и скорбь распростер,

И часть населенья бежала, о зле

Чинимом молву разнося по земле,

Другие ж остались, бессильны пред злом,

Проклятья твердили и ночью, и днем.

О горе! В местах, где вселилась беда,

Смеющихся уст не видать никогда.

Правитель к отшельнику ездил порой,

Вниманья ему не дарил муж честной.

И вот он воззвал: «О любимец небес!

Почто на меня не возводишь очес?

Я с дружбой к тебе прихожу, почему ж

Враждебно меня ты встречаешь, о муж?

Забудем, что я управитель земли,

Как нищим, внимание мне удели.

О нет, не прошу я меня предпочесть,

Как всем, окажи мне такую же честь».

Услышал воззвание сие Ходадуст,

И гневное слово сорвалося с уст:

«Внемли же, о князь! Ты – насильник людей,

Любить не могу я подобных князей.

Я господу друг, ты же враг его злой,

И в дружестве быть не могу я с тобой.

Тебя ведь врагом почитает господь,

И мне ли враждебность к тебе побороть?

И если ты дружбу ко мне возымел,

Не делай враждебных создателю дел.

И если ты руку целуешь мою,

Ступай и люби всех, кого я люблю.

Коль другу господнего друга ты враг,

Друг божий тебя не полюбит никак».

Едва ли насильник спокойно заснет.

Коль подданных будит насилия гнет!

Не надо насилья над теми, кто сир,

О царь! Постоянства не ведает мир.

На слабого ты не накладывай гнет,

Ведь может случиться, что в силу войдет.

Пощады не жди, если тот победит,

Кто сам от тебя натерпелся обид.

Врага уважай, хоть и мал он на взгляд:

Есть горы – из мелких камней состоят.

Коль вдруг муравьи сообща нападут,

Осилят и льва, как бы ни был он лют.

Один волосок шелковинки слабей,

Сплетенный с другими, он крепче цепей.

Спокойствие близких дороже казны,

Она ни к чему, были б души вольны.

Правитель, имей уваженье к правам,

Смотри, как бы не был бесправен ты сам.

Терпи, угнетенный! Наступит черед:

Усилишься ты, а тиран твой падет.

Духовно воздействуй на буйство людей,

Духовные силы телесных сильней.

Засмейтесь, уста угнетенных, ведь власть

Тирана должна же когда-нибудь пасть.

Встаем, барабанный заслышавши бой,

Но как безразличен нам сторож ночной!

В свои погружен караванщик дела,

Его не заботят страданья осла.

Страданья тебе неизвестны, пускай,

Все ж, видя несчастных, в беде помогай.

Коль ты не послушаешь – жаль, но сейчас

Хочу привести я об этом рассказ.

Раз голод ужасный упал на Дамаск,

Забыли любовники радости ласк,

Скупилося небо, иссохла земля,

Забыли о влаге леса и поля;

Вскипели от зноя источники вод,

И влага была лишь в очах у сирот,

А если б дымок заприметили вы –

То были стенанья и вздохи вдовы;

Деревья без листьев, без свежих ветвей,

И немощны руки былых силачей;

Сады саранча пожирала, и вот –

Пожрал саранчу с голодухи народ.

Тогда-то приятель меня посетил;

Весь – кожа да кости, болезнен и хил,

А прежде был знатен, богат и силен.

Такой переменой я был удивлен,

Спросил я его: «О мой искренний друг,

Что сталось с тобой неожиданно, вдруг?»

На это он гневно в ответ произнес:

«Ужели не знаешь? К чему сей вопрос?

Ужели не видишь мучений людских?

Ведь горе достигло пределов своих.

Нам более влаги не шлют небеса,

До них не доходят мольбы голоса!»

«Тебе что за дело? – сказал я в ответ. –

Яд страшен, где противоядия нет,

Ведь мрут неимущие, ты же богат;

Ведь утку разливы воды не страшат».

Мой друг, с сожаленьем взглянув (на глупца

Так смотрят обычно глаза мудреца),

Ответил: «Ужель не протянешь руки,

Увидевши друга в стремнинах реки?

Не голоден сам я, но видя, как мрут

От голода люди, стал бледен и худ;

Разумный, равно как от язвы своей,

Страдает, увидевши язвы людей, –

Я сам, славу богу, и цел, и здоров,

Но весь трепещу я от язв земляков;

Здоровый, сидящий бок о бок с больным,

Смущен и расстроен соседством таким.

Я вижу голодных кругом, и кусок

Становится в горле моем поперек;

Тому, чьи друзья в заточеньи сидят,

Едва ли приятным покажется сад».

Народная месть, пробудившись, дотла

В Багдаде полгорода ночью сожгла.

Один из торговцев был рад, что пожар

Не тронул ни лавку его, ни амбар.

Веселье его заприметил мудрец

И молвил: «Собой лишь ты занят, глупец!

Остался б лишь дом твой, и ты будешь рад,

Пожрет если пламя весь город Багдад».

Когда голодающих слышится плач,

Едой наслаждаться не может богач.

У матери ежели сын занемог,

Сама изнывает она от тревог.

Не может покоя в стоянке найти,

Кто бросил товарищей в трудном пути.

Пусть чувствует в сердце властитель укол,

Коль в глине завяз дровосека осел.

Ах, если небес осенит благодать,

Довольно с тебя и словца, чтоб понять.

Внемли, ведь глаголю тебе я не ложь;

Коль тернии сеешь, жасмин не сберешь!

Меж теми, кем встарь управлялся Иран,

Встречался нередко властитель-тиран.

И что ж? Где величье и слава? Их нет!

Насилье и злая управа? Их нет!

И сколько б ни злобствовал деспот, смотри

Ведь мир-то остался, но где ж те цари?

Блажен справедливый властитель. Найдет

Он в день воскресенья у бога почет.

Господь посылает подобных царей

Как мзду за смиренье и правду людей,

Но коль покарать он захочет народ,

Ему властелина-тирана дает.

Такой властелин не господень ли кнут?

Все мудрые люди его да бегут!

Воздай благодарность, от бога – твой трон,

Не то пошатнется, наверное, он.

Но если достойно восхвалишь творца,

Достигнешь ты благ, коим нету конца.

Тех благ не получишь и будешь убог,

Коль царствовать верой и правдой не мог.

Запретен властителю сладостный сон,

Коль слабый от сильного не защищен.

Ведь царь – это пастырь, а паства – народ,

Пусть стадо не терпит насилия гнет,

Ведь если обидит он паству, ей-ей,

Не пастырь, а волк он для паствы своей.

О нет, не избегнет дурного конца

Насилья творящий носитель венца!

Он рано ли поздно ль умрет, и о нем,

Конечно, никто не вспомянет добром.

Будь добр, если ты не желаешь, чтоб свет

Хулу возносил за тобою вослед.

Я слышал, что некогда в дальнем краю

Два сына с отцом составляли семью.

Слонам равны силою два храбреца,

Умны и учены два славных бойца.

И видя, что горд и воинствен их нрав,

Что ищут они молодецких забав,

Страну поделил их отец пополам

И равные доли вручил сыновьям,

Боясь, чтоб не стали они меж собой

Наследство делить беспощадной войной.

Немного он прожил, устроив семью,

И господу отдал он душу свою.

Судьба порвала упования нить

И руки связала: им дел не вершить.

На два государства распалась страна.

У каждого брата обильна казна

И войска без счета. И каждый свою

Избрал по своим усмотреньям стезю;

Один – справедливость, чтоб славу снискать,

Насилье – другой, чтоб богатства стяжать.

Был старший из них милосерд. Серебро

И злато он тратил, чтоб делать добро.

Он строил больницы, приюты, войскам

Награды давал, помогал беднякам.

Казна опустела, но войско взросло,

И все населенье хвалу вознесло.

Как гром, разносился веселия глас.

Вот также Бу-Бекр осчастливил Шираз!

О ты, именитый и доблестный шах,

Имей упования древо в плодах!

Но вот продолженье рассказа: во всем

Был старший из братьев примерным царем,

Всех подданных он обласкал, и они

Его восхваляли и ночи, и дни.

Пройти той страной не боялся б Корей –

В том царстве не стало голодных людей,

Там сердце не знало не то что шипов,

Но даже и легких касаний цветов.

И, царствуя так, всех соседних царей

Превысил он славой и мощью своей.

Теперь же послушай о брате другом!

Хоть войском он многим владел и добром,

Стремясь возвеличить свой царственный сан,

Взимать стал двойные поборы с крестьян.

Себе забирал он именья купцов,

Безжалостно мучил сердца бедняков.

Другим не давал, но не тратил и сам.

Безумье – оценка подобным делам.

В то время как злато копил, без пайка

Оставшись, его разбегались войска.

Торговцы, прослышав об этих делах,

О том, как насилья творит падишах,

Прервали торговые сделки, поля

Запашек не знали, беднела земля.

И счастье царю изменило совсем,

Противник же в силу вошел между тем.

Прогневалось небо, и кони врага

Топтали повсюду поля и луга.

Не стало налогов: крестьянин бежал…

Не знал царь подмоги: ведь сам изменял!

И верить не мог он в судьбы поворот:

Ведь вслед ему каждый проклятие шлет!

На гибель его небеса обрекли,

Затем, что не слушал мудрейших земли.

Он умер, а брату советник сказал:

«Воспользуйся тем, что безумец собрал.

Ошибочно мыслил он славу найти

В насилье, ведь к ней только в правде пути».

О деспоте память проклятьем была,

А доброму брату привет и хвала.

Близ Тигра – великой реки – как-то раз

Был слышен отшельнику черепа глас:

«Я прежде великой державой владел,

Короною царской со славой владел;

Я с помощью неба победной войной

Сумел завладеть всей Иракской страной;

Я многих желал бы еще областей,

Да стал я добычей могильных червей».

Беспечности вату из уха долой,

И помни реченное мертвой главой!

Благое творящим бояться ли зла?

Тот блага не жди, чьи зловредны дела.

Злонравец ведь злобой всегда окружен,

Себя убивает он, как скорпион,

И, ежели сердце твое не лежит

К добру, то не сердце в тебе, а гранит!

О нет, мой читатель; я плохо сказал:

Ведь пользу приносят гранит и металл,

Меж тем человек нелюбимый и злой

Еще бесполезней, чем камень простой;

Не всякий из нас благородней, чем зверь,

Злодей хуже всякого зверя, поверь.

Ведь лишь добронравные лучше зверей,

Как зверь, на людей нападает злодей,

И тот, кто возлюбит лишь стол да кровать,

Не четвероногим ли будет подстать?

Коль всадник собьется с прямого пути,

Скорей пешеходу удастся прийти;

Добро – это верное, други, зерно,

Й сеющий благо наполнит гумно.

Друзья! Я во веки веков не видал,

Чтоб сеющий злое добро пожинал.

Был некогда злобный насильник сатрап,

От страха пред ним даже лев бы ослаб.

Однажды насильник в колодезь упал,

В опасности страшной себя увидал,

В мученьях вся ночь для него протекла.

Метнул в него камнем прохожий со зла

И молвил: «Помог ли кому ты хоть раз,

Чего же о помощи молишь ты нас?

Всю жизнь что ты сеял? Одно только зло.

Взгляни же теперь, о тиран, что взросло.

Бальзама на раны твои не прольют:

Стонал от тебя слишком много весь люд.

Ты ямы для всех постоянно копал,

И вот наконец сам ты в яму попал».

Но ямы копает не только злодей,

А также и добрый, порой, для людей.

Но добрый затем, чтоб людей напоить,

Злодей же затем, чтобы ближних губить.

Награды себе пусть не ищет злодей, –

Не даст тамариск виноградных кистей.

По осени ежели сеешь ячмень,

Пшеницы не снимешь ты в жатвенный день.

Заккум – древо ада – взрастив, никогда

С него для еды не сорвешь ты плода.

Пословица правду гласит, а не ложь:

Лишь то, что посеешь, на жатве сберешь!

Раз сыну советовал некий отец

(Запомни: в советнике виден мудрец):

«Бессильных, о сын, не тесни, ибо срам

Ты можешь принять от сильнейшего сам».

Ах, волк неразумный не в силах понять,

Что может пантера его растерзать.

Безжалостно в детстве я тех обижал,

Кто был предо мною бессилен и мал,

Но дал тумака мне однажды силач,

И стал мне понятен обиженных плач.

Беспечно не спи, государь, ибо сон

Спокойный народным вождям запрещен.

Страдающих подданных ты успокой

И сам трепещи, государь, пред судьбой.

Совет мой подобен лекарству, о друг, –

Пусть горек, но он исцеляет недуг.

Недуг одного из царей истомил:

Он, как веретенце, стал тонок и хил.

Сей хворью, подкожным червем, истощен,

Ничтожным и бедным завидовал он

(Хоть в шахматах царь иль король всех важней,

В опасности он даже пешки слабей).

И вот пред царем царедворец один

Предстал: «Многи лета тебе, властелин!

Живет в этом граде один богомол,

Своим благочестьем он всех превзошел.

За помощью идут к нему на поклон,

И всем помогает советами он.

Повсюду известен он жизнью святой,

Он богу угоден и ясен душой.

Его призови, пусть молитву прочтет,

И милость господня к тебе снизойдет».

Услышавши это, властитель гонца

Послал, чтоб привел он к нему мудреца.

Явился подвижник. Почтенную плоть

Едва прикрывала худая милоть.

«Молитву прочти, чтоб меня исцелить,

Я стал, как иголка, а червь, точно нить,

Опутал меня», – так взмолился больной.

На это разгневанно старец святой

Изрек: «К справедливому милостив бог,

Будь милостив сам, и не станет тревог.

Моя бесполезна мольба, если тьмы

Обиженных страждут в застенках тюрьмы.

К народу ты был беспощаден и строг,

И хочешь теперь, чтоб помиловал бог.

Сначала бы нужно грехи замолить,

А там и меня о молитвах просить.

Молитвы мои не помогут, о нет!

Ведь тысячи жалоб за ними вослед!»

Услышав от старца такие слова,

Пришел в раздраженье властитель сперва,

Но тотчас смирил взбушевавшийся нрав:

«К чему раздраженье? Ведь старец-то прав».

Подумавши это, он отдал приказ

Всех узников выпустить в этот же час.

Тому повеленью подвижник был рад

И к богу взмолился, простершись двукрат.

«О боже, создавший небесную высь,

С врагом воевал ты, теперь примирись!»

Как только молитву святой прочитал,

Царь голову поднял и на ноги встал,

Ликуя, что больше не мучает червь,

Как птица, тенет разорвавшая вервь.

И старцу велел, не жалея добра,

Насыпать и жемчуга, и серебра.

Но истина божья превыше сует –

И шаху преподал подвижник совет:

«С веленьями господа больше не спорь,

Не то одолеет по-прежнему хворь.

Споткнувшись однажды, внимательно впредь

Смотри, как бы снова тебе не слететь».

Запомни, читатель, что молвлю сейчас:

Упавший встает, но не всякий ведь раз.

О друг, этот мир преходящ. Человек

Найти постоянства не может вовек.

Ведь троном чудесным владел Соломон,

На крыльях ветров возносился сей трон,

Но все же исчез он навеки во мгле.

Блажен, кто был честен и мудр на земле.

Тот в жизненном поле мяч счастья увел,

Кто к людям был ласков, забыв произвол.

Лишь то нам полезно, лишь в том благодать,

Что можем с собой в путь последний забрать.

Один из египетских славных владык

Пред воинством смерти покорно поник.

Стал желтым когда-то румяный овал,

Закатному солнцу подобен он стал.

На смерть обрекли молодого царя,

В науке отчаявшись, все лекаря.

Все царства проходят! Не знает конца

Лишь только предвечное царство творца.

Пред смертию голосом слышным едва

Шептал сей властитель такие слова:

«С неслыханной славой я правил страной.

Что пользы? Кончина моя предо мной!

Все дальше страны относил я межу,

И вот, как чужой, от всего ухожу».

Лишь добрый и щедрый угоден судьбе:

Добро он сбирает на благо себе.

Лишь вечных старайся сподобиться благ,

Ведь в землю, как нищий, отыдешь ты наг.

На смертном одре человек, погляди,

То руки протянет, то жмет их к груди,

Пред ужасом смерти язык его нем,

Движеньями этими кажет он всем:

«Ты щедрости руку вперед простирай,

Насилья и жадности длань сокращай».

К добру устремляйся, пока ты здоров,

Ведь связана саваном лань мертвецов.

Сиять будет солнце и впредь, но, увы,

Уже не поднимешь из гроба главы!

Кизил-Арсалан укрепленье имел,

Его защищавшее крепко предел.

Извилистый путь, достигавший тех мест,

Подобен кудрям перевитым невест.

Средь зелени гор укреплений кольцо,

Как будто на блюде зеленом яйцо.

Из дальней дороги один пешеход

Пришел к Арсалану в сей крепкий оплот.

Тот муж досточтимый был мудр и учен,

По свету скитался достаточно он,

Был опытен, сведущ во всяких делах,

Блистал красотою и смыслом в речах.

Сказал ему царь: «Ты скитался везде,

Но видел ли крепость подобную где?»

Мудрец усмехнулся: «Красив этот град,

Но может ли быть неприступным? Навряд!

О царь, до тебя им другие цари

Владели. Но где же они? Посмотри.

И после тебя этот гордый оплот

К другому властителю, знай, перейдет.

Не надо итти за примерами встарь,

Лишь вспомни, что сталось с отцом, государь.

В такой закоулок он загнан судьбой,

Где он не имеет полушки одной.

Ни в чем не нуждается он и ни в ком,

Лишь в милости, посланной вышним творцом».

Сменяются люди один за другим,

Сей мир мудрецом ни во что не ценим.

Когда упокоился Алп-Арсалан,

И сын унаследовал царственный сан,

И мертвого шаха снесли в мавзолей, –

Не вечны, не вечны в юдоли мы сей! –

Увидел мудрец юродивый один,

Как гордо гарцует властителя сын,

И молвил: «Поистине, чуден сей свет!

Отец ускакал, сын же скачет вослед».

Таков ведь закон этой жизни земной,

Неверной, мгновенной и бренной и злой:

Лишь только для старца приходит конец,

На смену из люльки выходит юнец.

Я мир приравняю к бродячим певцам,

Что вечно блуждают по новым местам.

Таким чужаком обольщаться не след,

Неверной прельщаться не надо, о нет!

Твори же добро! Ведь на будущий год

К другому владенье твое перейдет.

Мудрец, за Кавада молясь, у творца

Просил, чтобы не было царству конца.

Вельможа, подслушав, придрался к словам:

«Мудрец ты, а молвишь пустое, о срам!

Начав с баснословных Джемшидовых дней,

Кого же ты знаешь из прежних царей,

Чье б царство до сих продолжалося пор?

Не стыдно ль тебе говорить этот вздор.

Нет вечности здесь. А коль знаешь, к чему ж

Пустые слова произносишь, о муж?»

Мудрец отвечал: «О, конечно, ты прав,

Ученый в суждениях должен быть здрав,

Просил я не вечности, но чтобы бог

Царю в начинаниях добрых помог.

Коль жизнь в благочестье он будет вести,

Коль будет итти по прямому пути,

Простясь с этим царством, он в царстве творца

Обрящет блаженную жизнь без конца.

Такую-то вечность в молитве своей

Считал я возможной, о друг, для царей».

Владыке благому пред смертию страх

Неведом: у господа он – падишах.

Кто войском владеет и многой казной,

И властью над миром, и славой земной,

Коль верой и правдою царствовал он,

Бессмертьем и славою будет почтен,

Но если насилье творит – помяни:

Борьбой омрачает он краткие дни!

Смотри: фараоны, наделав обид,

Чего удостоились? Лишь пирамид!

Когда Аль-Мамун на халифский престол

Вступил, он рабыню себе приобрел.

Лицом – точно солнце, а телом она –

Как розовый куст. Весела и умна.

Окрашены красным ее ноготки –

Не кровью ль погибших от страстной тоски?

На солнечном лике, как радуга, бровь

Отшельникам даже внушала любовь.

Но радости мало Мамун с ней вкусил:

От ласк отбивалась из всех она сил.

Охваченный гневом, халиф разрубить

Решил ее жизни прелестную нить.

Сказала рабыня: «Отдай палачу,

Но ласк я твоих, о халиф, не хочу!»

Спросил Аль-Мамун: «Отвечай, почему

Влеченью противишься ты моему?»

Сказала рабыня: «Причина проста –

Зловонны твои, о властитель, уста.

Стрела или сабля мгновенно разят,

Меж тем как зловоние – медленный яд».

Со скорбию, гнева смиряя прилив,

Прослушал признанье рабыни халиф.

Всю ночь размышлял, не смыкая очей,

А утром совета спросил у врачей.

С учеными много имел он бесед,

От них получил он целебный совет

И принял лекарство. Как розовый куст,

Вдруг стало душистым дыхание уст.

И обнял рабыню счастливый халиф:

«Тот истинный друг мой, кто смел и правдив!»

Твой истинный друг, кто укажет в пути

Препятствия все и поможет пройти.

Тому, кто блуждает, «ты прямо идешь»

Сказавши, ты молвишь преступную ложь.

Коль наши пороки скрывают от нас,

Мы можем за доблести счесть их подчас.

Коль горечь больному пропишут врачи,

О сладости меда пред ним умолчи.

Сказал раз аптекарь: «Захочешь быть здрав –

Не бойся настойки ты горькой из трав».

Целебное зелье – советы Са’ди,

Кто хочет лекарства, к нему приходи,

Просеяв чрез несколько мудрости сит,

Поэзии медом затем подсластит.

Когда-то я слышал вот этот рассказ:

Разгневался царь на философа раз.

Должно быть, он правду сказал, не стерпев,

И вызвал владыки надменного гнев.

И вот повелел он, изгнав из дворца,

В узилище ввергнуть сего мудреца.

Приятель несчастному молвил тайком:

«Не нужно б тебе заикаться о том». –

«Исполнил я бога верховный приказ,

Тюрьмы не боюсь: просижу я в ней час».

Хоть тайно они разговор сей вели,

Но все же шпионы царю донесли.

Тиран усмехнулся: «Он спятил с ума,

Бессрочная дерзкому будет тюрьма!»

Об этом сказал заключенному паж,

Ответил: «Пойдешь и царю передашь,

Что грозный меня не пугает указ.

Вся жизнь человека не краткий ли час?

И царская милость ничуть не сладка,

И казнь не пугает меня, старика.

Ты грозный владыка с войсками, с казной,

А я угнетен нищетой и семьей,

Но быстро сотрется различья черта,

Лишь только под смертные внидем врата.

От жизни ничтожных услад уклонись,

Тиранство покинь и суда берегись.

Сбирали богатства и прежде тебя,

Насильем и алчностью страны губя.

Живи, чтоб тебя поминали добром,

Не так, чтоб тебя проклинали потом.

Ах, если неправо ты правишь страной,

Проклятье потомства навеки с тобой.

И как бы высоко властитель ни сел,

Смиренный обрящет в могиле удел».

Услышав такие слова, в тот же миг

Властитель велел ему вырвать язык.

Вновь подал мыслитель бестрепетно глас:

«И этот меня не пугает указ.

Что ж, буду немым. Приговор свой верши,

Ведь внемлет господь и глаголам души.

Ни бедность, ни пытка меня не страшат,

Коль вечных сподоблюсь по смерти услад».

Ах, если умрешь ты угодным судьбе,

Стенания плакальщиц – праздник тебе!

Какой-то кулачный боец обнищал,

Ни завтрака он, ни обеда не знал;

Себя не сумев прокормить кулаком,

Он стал выколачивать деньги горбом;

Весь день, посылая проклятья судьбе,

Он землю и глину таскал на себе;

Порой разгорался в нем ярости пыл,

Порою сидел он тосклив и уныл,

Порою, при виде житейских услад,

Вода для него превращалася в яд,

Порой же рыдал: «Не житье, а беда!

Такого никто не знавал никогда!

Другим и барашек, и дичь, и пирог,

А мне не по средствам хотя бы чеснок.

Где ж правда? Ведь рвется проклятие с губ –

Я наг, а у кошки хороший тулуп.

Ах, если б во время работы моей

Да сжалился бог над недолею сей,

И в руки, которые тяжко болят,

Какой ни на есть, да попался бы клад,

Тогда бы потешил я сердце мое,

Забыл бы постылое это житье».

Однажды он землю прилежно копал

И череп истлевший в земле отыскал,

В земле пролежал он немало годов,

Распался почти и лишился зубов.

Вдруг подали голос пустые уста:

«Эй, парень, не так уж плоха нищета!

Ты видишь, во что превратился мой рот.

Пивал он и горечь, пивал он и мед.

Судьба коловратна. Умрешь ты, о друг,

Но все не устанет вращаться сей круг».

Совет сей усвоил несчастный борец,

Печалям своим положил он конец.

«Безумец, не сетуй, – сказал он себе, –

Себя не губи; будь покорен судьбе».

Пускай одному никогда не везло,

Другой же до неба возвысил чело,

По смерти забудут и тот, и другой

Свое положение в жизни земной,

Забудутся горе и радость, и лишь

Останется то, что благого творишь.

Не нужны ни троны, ни блеск диадем,

Добро лишь укажет дорогу в Эдем».

Блаженства от власти не жди, государь,

Пройдет эта власть, как и многие встарь.

Сей мир скоротечен, но вечен твой дух.

К народному гласу склоняя свой слух,

В своих государственных, трудных делах,

Об истинной вере ревнуй, падишах.

Будь щедр и разбрасывай злато, гляди –

Нет злата, так перлы рассеял Са’ди!

Уверенность брось, что не будет обид

От двух зложелателей, слабых на вид,

Тайком сговорятся, и слабая длань

Окрепнет и станет способной на брань.

Сумей одного лишь уловкой отвлечь,

С другим же легко совладает твой меч.

Когда в наступленье твой враг перейдет,

Пускай все уловки и хитрости в ход.

С врагами врагов заключай ты союз –

Врагу из подобных не вырваться уз.

Раздор заприметив во вражьих войсках,

Вложи ятаган свой в ножны, падишах.

Когда меж волками грызня и вражда,

Спокойно пасутся овечьи стада,

Когда меж твоими врагами раздор,

Сзывай на пирушку веселую двор.

О царь, на врага ты решился пойти,

Но все же изыскивай к миру пути.

Владыки, войной покорявшие мир,

В конечном расчете боролись за мир.

Доверье солдата старайся снискать,

Чтоб шла за тобою с готовностью рать.

Коль вражеский вождь попадется в полон,

Ты тотчас его не казни, разъярен.

Ведь может быть так, что один из вождей

Захвачен врагом из дружины твоей,

И если покончишь с плененным врагом,

С твоим не увидишься больше вождем.

Не знавший судьбины жестоких оков…

Бывает к плененным жесток и суров.

Тому, кто изведал плененья печаль,

Несчастных плененных становится жаль.

Коль вождь полоненный обласкан тобой,

Возможно, что сдастся тебе и другой.

Не лучше ль десяток предавшихся вновь,

Чем в сотне набегов пролитая кровь?