Вот как бывает…

***

Матенька, что это там за шум? И народу так много собралось? – привстав на сиденье, молоденькая барышня в сером пальто с пелериной, отороченной соболем, вглядывалась вдаль.

– Должно, собранье какое-то, – рассудительно ответил сурового вида кучер.

– Ну, Матвей Фролыч, что это вы такое говорите! – засмеялась она. – Это же баня! Какое тут может быть собранье! Ещё скажи, митинг!

– Баня не баня, – проворчал он. – Чичас где ни соберутся, там и митингуют… Время такое, неспокойное. Наше дело сторона…

– Матюша, очень хочется узнать, в чём там дело! – взмолилась девушка. – Сходи, пожалуйста, спроси! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!!

– А папенька ваш…

– А папеньке мы не скажем! Я же ничего плохого делать не собираюсь! Я тебя очень прошу! Матенька, сходи!!!

Она молитвенно сложила руки.

– Ну, зорница! – Матвей осторожно слез с козел и, прихрамывая, пошёл к толпе. – И во всё-то нос сунуть надо…

– Матвей, ты что там бормочешь? – подозрительно спросила она.

– Слушаю, говорю, матушка Елизавета Александровна! – ворчливо отозвался кучер.

Он притулился рядом с небольшого роста, простецким по виду мужичком и перекинулся с ним парой фраз, потом так же неторопливо вернулся к экипажу, где девушка уже пританцовывала от нетерпенья.

– Ну?! Что там?!

– Да так, матушка, ерунда, – Матвей забрался на козлы, взял вожжи и собрался погонять лошадей, но Лиза, до глубины души возмущённая его пренебрежительным отношением, фыркнула, выскочила на дорогу и побежала к бане.

– Елизавета Александровна! – закричал растерявшийся Матвей. – Господи, да что ж это такое деется-то! Вот неслушница, спаси меня Христос!

Он опять слез с козел и поспешил, насколько это было возможно, за своей хозяйкой. Она же, добежав до толпы, юркой змейкой проскользнула в первый ряд.

На деревянном крыльце, к одному из столбов, подпиравших козырёк, был привязан человек. Босой, в посконных штанах, которые и штанами-то сложно было назвать: повсюду из многочисленных прорех проглядывало тело. Обнажённый торс был покрыт синяками и ссадинами. Голова человека безвольно моталась от ударов двух парней, поочерёдно награждавших его оплеухами.

– Ах, ты, сволочь хитровская! Ворюга проклятый! – кричал один.

– Отлились тебе наши денюжки, паскуда! – поддакивал второй.

– Что это… такое? – пробормотала Лиза. – Как же это… человека бьют?

– Это, барынька, не человек, а банный вор, – наставительно сказал стоявший справа от неё дюжий мужик с рыжей бородой. – Поймали его, видать, вчера, а сегодня с утра привязали и мутузят.

– Так уже три часа дня… А на улице холодно… А он совсем раздетый… Может простудиться и заболеть…– губы её не слушались. – Как же это?

– А воровать не надо у бедных людей, – сердито сказал мужик. – Грех это – у обездоленных последнее отбирать!

Видно, слова Лизы разозлили его:

– А ну, крещёные, разойдись! – он отодвинул одного из парней. – Дайте православную душеньку отвести!

Он размахнулся и кулаком ударил вора по лицу. Голова его, мотнувшись, стукнулась затылком о столб, чёрный сгусток, вылетевший изо рта вместе со слюной, тяжело шлёпнулся в стену и кровавой улиткой пополз вниз.

– Ах! – Лиза закусила кулачок.

– Пойдёмте, Елизавета Александровна, – взял её под локоть Матвей. – Не надо вам здесь находиться, не девичье это дело!

– Матвей, – девушка не сводила глаз с вора, на котором начали вымещать злобу вновь подошедшие. – Матвей, кто здесь главный? Узнай! Надо это прекратить! Они же убьют его!

Было похоже, что человек потерял сознание: колени его обмякли, он безвольно повис на верёвках, которые не давали ему упасть, – стал похож на тряпичную куклу…

– И правильно сделают, что убьют. По заслугам и расплата! – отозвался, услышав её слова, высокий, аккуратно и даже щегольски одетый мужчина лет сорока, с напомаженной головой и расчёсанной на две стороны бородой.

– Да вы… как вы смеете! – возмутилась Лиза. – Есть же правосудие! Отведите его в полицию! Творить самосуд бесчеловечно! Мы же не дикари!

– Вы так думаете? – усмехнулся мужчина. – Объясните это вот им! – он бородой указал на избивавших вора людей.

– А ты, мил человек, кто будешь? – вступил в разговор Матвей.

– А хозяин местный, Сергей Афанасьевич Дивов.

Бани, мимо которых не в добрый час проезжали Матвей Фролыч и Лиза, назывались Дивовыми. Он держал бани как для простонародья, так и для высших сословий.

– Сергей Афанасьевич, моё почтение! – заулыбался Матвей. – А ведь и мы ваши бани пользуем! И барыня моя, Елизавета Александровна, и батюшка её, Александр Ипатьевич, с превеликим удовольствием посещают! Бывало спросишь: куда вас, барин, везти? А в Дивовы, – отвечают!

– Матвей, замолчи! – оборвала его Лиза. – Раз уж вы здесь хозяин, будьте любезны, остановите это беззаконие!

– Уж очень они переживают, Сергей Афанасьевич, явите милость! – снова вступил в разговор кучер.

Дивов повернулся, и его серо-зелёные, с холодным блеском глаза встретились с гневным взглядом Лизы.

– Ваш батюшка Александр Ипатьевич, не адвокат ли? – медленно спросил он.

– Прокурор!

– А вы, значит, решили на защиту обездоленных… встать?

Серые глаза девушки вспыхнули негодованием:

– Избивать привязанного человека – низко, а смотреть на это, имея возможность остановить, – просто подло!

– Так я, по-вашему, подлец? – улыбнулся он.

Лиза смешалась.

– Федька! – крикнул Дивов, по-прежнему улыбаясь.

– Чего изволите, Сергей Афанасьевич? – отозвался здоровый детина в поддёвке.

– Отвяжите его и тащите сюда!

– Сей секунд!

Федька щёлкнул пальцами, и два парня в опорках, кожаных фартуках и с волосами, перехваченными ремешком, метнулись к столбу, развязали верёвки и подтащили вора к хозяину.

– Ты меня слышишь?

Человек молча висел в руках банщиков.

– Подними ему голову! – приказал Дивов.

Федька за волосы запрокинул голову вора вверх:

– Слышь, паскуда, отвечай хозяину!

На лицо человека страшно было смотреть: его покрывали синяки, кровь сочилась из разбитого носа, рта, ушей, под обоими глазами налились кровоподтёки…

Лиза не смогла сдержать слёз, они струйками текли по её щекам. Она стиснула кулачки и прижала их к груди.

– Господи, разве так можно, разве по-людски это?!

Человек разлепил губы, превращённые «добрыми людьми» в кровавое месиво, и просипел:

– Он мне… не хозяин…

– Ах ты, гад! – Федька рванул его за волосы, но вор не издал ни звука.

– Прекратите! – крикнула Лиза.

– Фёдор, не надо, – спокойно сказал Дивов. – Ты слышишь меня, вор?

– Да…

– Я твой хозяин сейчас. Твоей жизни и смерти. Мог бы оставить тебя у столба, и тебя забили бы до смерти, народ у нас добрый, сам знаешь. Но эта милая барышня пожелала, чтобы тебя отпустили. Поблагодари её, вор.

Налитые кровью щёлки, которые когда-то были глазами, взглянули на Лизу:

– А я в милости не нуждаюсь!

– Вот видите, Елизавета Александровна, вы его пожалели, а народец-то благодетелей своих ни во что не ставит! – вздохнул Дивов. – Федя, выбрось его отсюда!

– Слушаюсь, Сергей Афанасьевич!

Банщики сволокли вора с крыльца, Фёдор с силой пнул его в зад, и он кубарем полетел в апрельскую мокреть, пропахав её лицом и всем телом.

Лиза ахнула, торопливо вытащила платок, завязала в него деньги и сунула Матвею:

– Матюша, отдай ему! Скорее! Скорее отдай!

Ошалевший от всего случившегося, кучер доковылял до лежащего в слякоти вора и пихнул узелок ему в ладонь:

– Малый, это тебе от моей барышни, вставай и уходи скорее!

Вор схватил Матвея за рукав и тяжело поднялся на ноги.

– Премного… благодарны…

– Иди, иди с богом!

Матвей вернулся к Лизе, всё ещё не сводившей глаз с шатающегося вора, и взял её под локоток:

– Пойдёмте, пойдёмте, матушка, а то уж и губки побелели, и дрожите вся… вот ужо мне будет от батюшки, ежели вы в горячке сляжете!

– Моё почтение, Елизавета Александровна! – сказал ей вслед Дивов.

– До свидания, – отозвалась она, даже не оглянувшись.

***

От всего увиденного Лиза всё-таки слегла в горячке. Нервы её не выдержали потрясения. Несколько суток она пролежала почти в беспамятстве, вновь и вновь переживая случившееся тем апрельским днём. В тяжёлых сновидениях ей представлялось страшное лицо вора, с которого смотрели холодные глаза хозяина бань; она видела, как толпа озлобленных людей набрасывается на преступника и рвёт его в кровавые клочья; как Дивов улыбается, оскалив белые зубы.

Всё это время Александр Ипатьевич, её отец, почти не отходил от кровати дочери. История его жизни была проста и незамысловата, как у многих в то время. Он рано женился (ему было всего двадцать) на восемнадцатилетней девушке, дочери богатого купца, который хотел, чтоб его внуки непременно были дворянами. Ольга Васильевна, жена его, вышла за него по обоюдной любви и была счастлива все несколько лет их совместной жизни. Девушка она была хрупкая, слабого здоровья, что тоже не было редкостью, и умерла в родах, оставив потрясённому мужу дочь.

Александр очень горевал по всем сердцем любимой супруге и первое время не замечал ребёнка, считая Лизу причиной смерти Ольги Васильевны. Он даже обращался с кощунственным упрёком к Богу, негодуя на него за то, что он отобрал у него возлюбленную, но дал жизнь маленькому пищащему комочку.

Но с течением времени горе его утихло, сердце смягчилось, и он с удивлением отметил, что маленькая Лиза очень похожа на мать. Обрадованный, он всё чаще вглядывался в неё, чтобы найти в её маленьком личике черты своей любимой.

По мере того как Лиза подрастала, любовь отца становилась всё более сильной; он вёл уединённый образ жизни, посвящая свободное время, которого у него, как у городского прокурора, было мало, единственной дочери. Александр Ипатьевич мог бы легко жениться второй раз, поскольку он был мужчина видный, состоятельный, не лишённый обаяния, и претендентки на его руку и сердце так и вились вокруг, но семейная жизнь не прельщала его более: он слишком боялся вновь полюбить и потерять то, что стало бы ему дорого.

Конечно, нельзя сказать, что он вёл совсем уж целомудренный образ жизни; знакомые у него водились, а последние несколько лет он близко сошёлся с Гликерией Андреевной Коноваловой, вдовой боевого генерала, у которой было двое сыновей. Несколько раз в месяц они встречались, обменивались новостями, обсуждали планы на будущее, но каждый раз на их пути вставало одно-единственное препятствие – Лиза. Александр Ипатьевич твёрдо сказал, что пока не устроит её личную жизнь, о его собственном счастье и речи быть не может! Гликерия Андреевна не возражала, справедливо рассудив, что двое взрослых людей, обременённых потомством, вполне могут подождать несколько лет, прежде чем соединятся в одно целое.

Когда Лиза заболела, Александр Ипатьевич потерял сон и аппетит, лицо его осунулось, в глазах затаилось беспокойство. Он немедленно отправил удручённого случившимся Матвея за домашним доктором, который пользовал их семейство ещё до рождения Лизы, а сам устроился в полумраке кабинета, предавшись невесёлым мыслям. Он начал перебирать свою жизнь, всё хорошее, что он успел сделать, и как всегда, связующим центром его существования была Лиза. Её маленькие победы и шалости, её доброта и отзывчивость, наивность и мечтательность, её милые привычки, её забота о нём и обо всех, кто жил в этом доме, – всё это позволяло назвать её ангелом-хранителем их семьи. Александр Ипатьевич с тоской вспоминал, как она входила к нему пожелать доброго утра и обязательно целовала в пропахшую табаком щёку (он много курил и никак не мог избавиться от этой привычки, несмотря на просьбы дочери), как встречала после заседаний в суде с непременным вопросом: «Папочка, ты был справедлив сегодня?» и много, много других бытовых мелочей пришло ему на ум, таких незаметных в суете, но из которых и складывается счастливая жизнь…

– Если всё обойдётся, непременно брошу курить! – пообещал он себе.

К несчастью, Александр Ипатьевич, городской прокурор, был ипохондриком, и любое недомогание дочери, даже тривиальный насморк, сразу погружало его в бездну отчаяния и безнадежности, так что их доктор, Аркадий Иванович Аристов, в первую очередь врачевал не заболевание дочери, но нервную систему отца. Этот милейший человек давно привык к перепадам настроения своего пациента, прописывал ему успокоительное, вёл долгие беседы за рюмочкой коньяка – словом, выполнял обязанности личного психоаналитика. Они нашли точки соприкосновения и стали, что называется, на короткой ноге.

Вот и сейчас Аркадий Иванович в первую очередь поспешил не к больной, а к своему приятелю.

– Что это вы, мой дорогой, сидите тут один, в темноте? – с участием спросил он.

У него самого были две дочки и сын, поэтому он вполне понимал и разделял беспокойство Александра Ипатьевича.

– Не надо предаваться отчаянию раньше времени! Девичьи нервы – тонкая штучка, иногда довольно сущего пустяка, чтобы они взбунтовались. Велите-ка подать нам чаю, и мы с вами отменно побеседуем!

– Аркадий Иваныч, как скажете: чай, кофе, шампанское, но сначала идите к Лизаньке, она совсем плоха!

– Ну-ну, не стоит преувеличивать, Александр Ипатьевич, не делайте из мухи слона, прошу вас! Всё обойдётся!

С этими словами он направился в комнату Лизы, где дежурила Татьяна Петровна – жена Матвея, а также кухарка, горничная и по совместительству наперсница молодой госпожи. Осмотрев больную, Аркадий Иванович слегка нахмурил лоб, выписал рецепт, вручил его Татьяне Петровне и вернулся к встревоженному отцу.

– Ну? – во взгляде Александра Ипатьевича отразилась вся его душа.

– Что ну? Простуда. И нервы немного расшатаны. Я выписал мягкое успокоительное, должно помочь; и от простуды как обычно. Всё!

Доктор уселся за стол напротив приятеля, налил себе чаю и с удовольствием отхлебнул.

– Не поверишь, Александр Ипатьич, сумасшедший день сегодня! С утра по вызовам, да все случаи какие-то с закавыкой, ни одного ординарного! Но и смешные были!

Он расхохотался.

– Прибегает малый от одной барыньки: «скорее, доктор, у барыни ребёнок кончается!». Так и сказал: кончается! Я саквояж в зубы – и помчался, благо Степан у меня всегда наготове. Приезжаю, встречает меня мамаша в истерике: «Мой сын задыхается, спасите, помогите!». Я смотрю на неё и думаю, что надо бы мамашу в первую очередь подлечить. Но ничего не попишешь, иду к пациенту. Мальчик лет трёх, и такой, знаешь, проходимец, по глазам видно: они у него хитрющие! Он, подлец, запихал себе в нос фасолину и сидит давится. Я одну ноздрю ему зажал, заставил сморкнуться, фасоль и вылетела. «Вы волшебник!» – мамаша заверещала, а я ей рецептик: капли ландышевые, попейте, говорю, будете лучше спать. Так она на меня как на святого посмотрела…

– Я понял, – грустно сказал прокурор. – Я для тебя такая же истеричная и взбалмошная мамаша… Но что я могу поделать, если Лиза для меня – всё?!

– Вот и плохо, что дочь для тебя – всё! Тебе сколько лет? Сорок два?

– Сорок три зимой исполнилось.

– Да ты в самом расцвете мужественности! Тебе нужно для Лизы сестрёнок нарожать, братишек, а ты воздух зря портишь! Нехорошо!

– Аркадий Иваныч! Тебе бы всё шутки шутить! Какие сестрёнки! Ты же знаешь Гликерию?

– Вдову Коновалова? Конечно, пользую иногда её и её детишек… А! У неё же двое сыновей в самом нежном возрасте: четырнадцать и двенадцать! Вот кого пестовать надо! Одной-то ей тяжелёхонько…

– Я решил: выдам Лизу замуж, и мы сойдёмся…

– Александр Ипатьич! Нынешняя молодёжь не стремится рано жениться! Они пользу Отечеству хотят приносить! Так что ты можешь целый век прождать!

– Нет, нет! Лизанька моя девочка послушная, она не будет противиться моей воле, – знает, что я только для её блага и стараюсь…

– Ну, ну, смотрите не промахнитесь, друг мой! А читали ли вы сегодняшние газеты?

– Конечно, читал!

И разговор плавно перешёл на политику, на последние указы государя и местные происшествия.

***

Лиза провела в постели несколько дней, потом потихонечку стала вставать; события, шокировавшие её, уже чуть сгладились в памяти, потеряли остроту; лицо вора перестало преследовать её по ночам. Но когда Лиза вышла в гостиную, первое, что она увидела, были большие букеты цветов, стоявшие повсюду: на подоконниках, на журнальном столике, на комоде, на столе.

– Откуда это? – спросила она отца: было воскресенье, Александр Ипатьевич никуда не торопился, и они могли спокойно позавтракать и побеседовать.

Лиза очень любила эти воскресные посиделки, прокурор – тоже.

– Это прислал тебе Сергей Афанасьевич Дивов, – ответил отец. – Очень приятный человек. Он приходил на следующий день, как ты заболела, выказал большое сочувствие и рассказал мне, что произошло тогда возле одной из его бань.

– Папа, ты не сердишься?! – обеспокоилась Лиза.

– Нет, милая, я даже рад случившемуся, – ответил он. – Как иначе бы я узнал, что моя дочь – защитница угнетённых?!

– Папа! Не смейся!!

– А ещё он показался мне весьма образованным и воспитанным человеком, знающим многое сверх положенного среднему обывателю. Он любезно справлялся о твоём здоровье и присылал цветы. Каждый день! – Александр Ипатьевич улыбнулся. – По-моему, он очень неординарная личность!

– Да уж… – протянула Лиза. – Настолько неординарный, что в состоянии стоять и смотреть, как по его приказу человека забивают до смерти!!

– Доченька, многое есть в нашей жизни такое, с чем хочешь-не хочешь – приходится мириться! Поверь мне, я точно знаю.

Лиза фыркнула, всем видом своим выражая несогласие.

– Лиза, я пригласил его сегодня на обед, – добавил прокурор.

– Папа, зачем?!

– Я не мог не сделать этого: он был очень любезен и выказал большое беспокойство о твоём здоровье, – улыбнулся Александр Ипатьевич.

Улыбка у него вышла смущённая, как будто он слегка извинялся за свой поступок.

– Я не выйду к нему. У него глаза злые! – заявила Лиза.

– Я что-то не заметил! Обычные глаза. Будь так любезна, встреть гостя и займи его, пока я вернусь.

– Папа! А ты куда?

– Мне надо навестить одного старого друга. Распоряжения по блюдам я уже Татьяне дал, можешь что-то добавить или изменить. Как хочешь!

– Ничего я не хочу! – Лиза надула губы.

Она обиделась на отца: зачем нужно было без её согласия приглашать в дом гостя… Такого гостя! Да ещё она должна занимать его, пока папа не вернётся от «одного старого друга».

– Понятно, что он пошёл к Гликерии! – прошептала Лиза. – Мог бы перестать скрывать от меня этот секрет Полишинеля!

Лиза обиделась бы ещё больше, если бы узнала, что у Александра Ипатьевича появились матримониальные планы насчёт Дивова: он показался ему вполне подходящим кандидатом на руку дочери.

По воскресеньям обед в семье Федоровских обыкновенно начинался в два пополудни и заканчивался около четырёх. Чаще всего к этому времени Лиза нагуливала аппетит и с нетерпеньем ждала, когда же начнут подавать на стол. Не явился исключением и сегодняшний день; хоть она и была расстроена ролью, исполнить которую поручил ей отец, голод напомнил о себе. Она несколько раз заходила на кухню узнать, не готов ли обед, но Татьяна ворчливо прогоняла её, повторяя, что «обедать будете только вместе с гостем».

Но вот наконец часы пробили два раза, и почти одновременно раздался звонок в дверь. Лиза услышала, как Матвей принял у гостя одежду и почтительно пригласил следовать наверх, в залу. Деревянные ступени слегка заскрипели от лёгких шагов, арочные двери распахнулись, и она увидела человека, который мучил её в кошмарах. Надо сказать, что его настоящий облик несколько отличался от того, что приходил в её снах: Сергей Афанасьевич был высок, хорошо сложён, черты лица его были правильны и мужественны: прямой нос, чётко очерченная складка губ, чистый лоб позволяли заподозрить, что их обладатель настолько же умён, насколько твёрд и решителен; серо-зелёные глаза смотрели прямо и холодно; борода и причёска внушали уважение к хозяину.

– Елизавета Александровна, моё почтение! – он улыбнулся и протянул Лизе прекрасный букет роз.

– Спасибо, – ответила она. – Будьте добры, присаживайтесь.

Лиза позвала горничную, велела ей поставить букет в вазу и подавать обед, а сама устроилась напротив Дивова и уставилась на него, решив молчать во что бы то ни стало.

– Как ваше здоровье, Елизавета Александровна? – вежливо поинтересовался он.

– Слава Богу, хорошо, – сухо ответила она.

– Надеюсь, вы не слишком переживали из-за прискорбного случая, свидетелем которого невольно стали? – ещё вежливей спросил Дивов.

– Ну почему же нет, переживала! – почти с вызовом сказала Лиза.

– Я хочу принести вам извинения; это была моя ошибка; я приказал убрать столб, и к нему больше никого не привязывают…

– Я очень рада.

– Правосудие теперь вершится только в суде!

Лиза молча наклонила голову.

Они посидели молча. Потом Дивов, слегка кашлянул и сказал:

– Вы прекрасно выглядите сегодня, Елизавета Александровна…

– Спасибо.

– Ваше платье вам очень к лицу. Вам идёт розовый…

Лиза вскинула на него удивлённые глаза:

– Моё платье вовсе не розовое!

Действительно, её чудесный весенний наряд был выдержан в сочных оттенках зелёного: свежей травы, молодого салата, лёгкой зелени клейких листочков тополя…

– Так и знал, что опять ошибусь… – с досадой проворчал Дивов. – Дело в том, Елизавета Александровна, что я страдаю редким заболеванием: не могу отличить красный цвет от зелёного…

– Вы смеётесь надо мной?! – вспыхнула Лиза. – Не может быть такой болезни!

– Может, – серьёзно ответил Дивов. – Если вы, Елизавета Александровна, не знаете о чём-то, это не значит, что этого не существует.

– Но я никогда не слышала…

– Англичанин Джон Дальтон, физик и химик, впервые открыл и описал этот феномен…

– Погодите! – перебила его Лиза. – Не сходится! Вы сказали – болезнь! Причём тут физик?

– К слову пришлось, так сказать; он сам страдал этим заболеванием, но до двадцати шести лет и не подозревал об этом. Ещё два его брата тоже были протанопами…

– Кем-кем?!

– Не отличали красный цвет. А третий брат и сестра…

– У них что, вся семья была поражена этим недугом?!

– Нет, что вы! Женщины вообще страдают ей очень-очень редко, это сугубо мужское отклонение от нормы.

– Как же называется болезнь?

– По имени открывшего её – дальтонизм, а носители – дальтониками.

– Так вы дальтоник? – Лиза откинулась на спинку стула.

– Не бойтесь, Елизавета Александровна, эта болезнь не заразна! – засмеялся Дивов. – Она передаётся по наследству, преимущественно по мужской линии.

– То есть…

– То есть, если у меня будет сын, он тоже, может быть, не станет отличать красный цвет. Но это вовсе не обязательно! Да и, к слову сказать, это мне совершенно не мешает, я не чувствую себя каким-то особенным…

– Интересно! – Лиза подперла щёку кулачком и с любопытством смотрела на своего визави. – А вы не интересовались природой этого заболевания?

– Полюбопытствовал, конечно, – Сергей Афанасьевич сел так же, как Лиза, приблизив к ней лицо. – У нас в глазу есть специальные колбочки с пигментом, которые отвечают за распознавание цветов. В моих глазах отсутствует пигмент, распознающий красный цвет – всё просто.

– А внешне это как-нибудь… проявляется? – продолжала допрос девушка.

– А вы проверьте сами! – Дивов не мигая уставился на неё.

Лиза впервые оказалась так близко от постороннего мужчины, что смогла в подробностях рассмотреть его глаза – серо-зелёную радужку в коричневых точках, более тёмную окаёмку, белок, пронизанный красными жилками… внезапно эти глаза улыбнулись, и Лиза поняла, что разглядывает их дольше того времени, которое можно было бы обозначить как приличное. Она откинулась на спинку стула.

– Ну как? – улыбка скользнула по его губам. – Есть отклонения?

– Нет, самые обычные глаза.

– Вы меня огорчаете, Елизавета Александровна, – вздохнул Дивов. – А мне-то говорили, что они у меня красивые и загадочные…

– Я, Сергей Афанасьевич, не очень-то разбираюсь в мужских глазах, – Лиза смущённо, но прямо посмотрела на него. – Для меня самые красивые глаза – это папины, они с такой любовью и заботой смотрят на меня, в них столько доброты, а это самое главное!

– А если другие глаза, не папины, будут смотреть на вас с такой же заботой, добротой и… любовью, то…

– То что, Сергей Афанасьевич? – как Лиза ни была неопытна в подобных вопросах, она поняла его намёки и воспылала негодованием, мгновенно отразившимся на её лице.

Дивов молча смотрел на неё, совершенно преобразившуюся, и секунду спустя ответил:

– Вы не соблаговолили бы пойти с их обладателем в театр?

– В театр?.. – опешила Лиза.

– Ну да, в театр!

– Я… – она потёрла вспотевший лоб.– Театр – это замечательно, но мне нужно спросить у папеньки…

– О, если вы согласны, я сам поговорю с ним; думаю, он не будет возражать! – улыбнулся Дивов. – Вы уже выезжали в театр?

– Да, с папенькой, в Малый.

– Ну, а я вас приглашаю в недавно открывшийся театр Корша!

– Я слышала о нём, – кивнула головой Лиза. – Но все отзывы были неблагоприятные, говорят, там используют штампы и ставят только легковесные произведения…

– А как же «Горе от ума»? Это тоже легковесное произведение? А пьеса этого нового драматурга Чехова «Иванов», а «Власть тьмы» Льва Николаевича? Его-то произведения даже с большой натяжкой нельзя назвать легковесными! – парировал Дивов.

– Вы увлекаетесь литературой? – удивление Лизы было настолько откровенным, что он расхохотался.

– А что, владелец бань имеет право увлекаться только банями?!

– Извините меня, – в который раз смутилась девушка. – Я совсем не это имела в виду…

– Я люблю литературу, театр, живопись… И вообще я не такой уж плохой представитель рода человеческого, как вам кажется, Елизавета Александровна!

Дивов вытер проступившие от смеха слёзы и взялся за вилку.

– Вы кушайте, пожалуйста! – спохватилась Лиза. – Кушайте! Прошу прощения, я совсем забыла о своих обязанностях хозяйки! Всё очень вкусное, наша Татьяна – превосходная кухарка!

И она принялась потчевать гостя, абсолютно забыв, что часом ранее собиралась молчать как рыба и не обращать на него никакого внимания.

Вскорости пришёл Александр Ипатьевич и воздал должное и горячему обеду, и гостю. Он весело и непринуждённо рассказывал о забавных случаях, коих немало насмотрелся в суде, и с изяществом настоящего рассказчика превращал их в смешные анекдоты. Один из них, о том, как Плевако Фёдор Николаевич защищал бедную старушку, укравшую чайник, Лиза знала почти наизусть, но слушала каждый раз с интересом. Сергей Афанасьевич же слышал эту историю впервые и хохотал неимоверно.

– Как, вы говорите, он сказал? – переспрашивал Дивов и сам же себе отвечал. – Российское государство, выстоявшее под напором татаро-монгольского ига, перенесшее нашествие Наполеона, неминуемо развалится оттого, что несчастная старушка стащила у жестянщика ржавый чайник!! Как же это смешно, если только это правда!

– Папа никогда не обманывает! – заявила Лиза, усмотревшая в его словах инсинуации в адрес собственного отца.

– Я вовсе не это имел в виду, Елизавета Александровна! Что-то вы меня сегодня превратно понимаете…– Дивов тяжело дышал, утирая слёзы.

– Лизанька, ты не оставишь нас одних? – ласково сказал Александр Ипатьевич. – Иди отдохни, а мы с Сергеем Афанасьевичем о сугубо мужских делах побеседуем…

Мужчины перешли в кабинет и переключили внимание на коньяк и сигары, до которых прокурор был большой охотник. С наслаждением затянувшись, он выпустил струйку дыма и печально констатировал:

– Лизанька сказала, что я не вру, а я вот… – развёл руками, – вру самому себе. Обещал бросить курить, когда она выздоровеет, да так и не смог… И насчёт вас…, Сергей Афанасьевич, уж и не знаю, что и подумать…

– А что тут думать, Александр Ипатьевич, – незамедлительно отозвался Дивов. – На мой взгляд, всё предельно ясно: мне очень нравится ваша дочь, и я хотел бы, чтобы она стала моей женой. Видите, – улыбнулся он. – Я привык говорить всё прямо и откровенно, ничего не утаивая, и хотел бы от вас получить такой же откровенный ответ.

Прокурор внимательно взглянул на него:

– Да не волнуйтесь вы так, голубчик, у вас даже лоб вспотел! Мы же не в суде!

– Ей-Богу, в суде было бы легче! – Дивов безупречно чистым платком промокнул лоб и вздохнул. – Это я от разговора с Елизаветой Александровной так разволновался; умница она у вас и… с характером!

– Это точно! – довольно подтвердил прокурор. – Характер весь в меня, а лицом в мать-покойницу пошла.

Он замолчал.

– Я тоже человек прямой, Сергей Афанасьевич, и скажу вам тоже откровенно: я очень люблю свою дочь и хочу, чтобы она была счастлива. Вы, – он проницательно посмотрел на собеседника, – кажетесь мне весьма достойной кандидатурой, несмотря на разницу в возрасте. Вы человек успешный, состоявшийся, образованный, и мне это нравится… Но я не Лиза! Она не удовлетворится этими вашими достоинствами, ей для счастья нужна любовь, ей нужно любить самой и быть любимой!

– Я обещаю вам, Александр Ипатьевич, что ваша дочь ни в чём не почувствует недостатка, в том числе и в моей любви! – твёрдо сказал Дивов.

– Экий вы непонятливый! – засмеялся прокурор. – Да разве я об этом волнуюсь! Лиза – девочка послушная и пойдёт под венец, если я скажу, но я не буду злоупотреблять отцовским влиянием и отдам её замуж только если она вас, Сергей Афанасьевич, полюбит… вот так… Это самое главное и непременное условие. Как вы к нему отнесётесь?

Дивов покатал пузатую рюмку в ладонях, пригубил коньяк и только тогда поднял глаза.

– Я очень и очень постараюсь, Александр Ипатьевич, в моих интересах добиться любви Елизаветы Александровны…

– Лизы, – поправил его прокурор.

– Лизы… – попробовал имя на вкус Дивов. – Да…Но ведь мне не двадцать лет, я ровесник вам, а не…Лизе, она не найдёт во мне того, что видит в своих сверстниках, так что мне будет сложно противостоять их молодости, свежести, небритым щекам и так далее…

– Побойтесь Бога, дорогой мой! – прокурор положил ладонь ему на плечо. – У Лизы нет знакомых молодых людей, вы вообще первый мужчина, с которым она обедала сегодня тет-а-тет! Ей не с кем сравнивать, поймите это! У вас много шансов на успех, ведь я разрешаю вам ухаживать за моей дочерью… Как говорится, вам и карты в руки! Кстати, я научил Лизу играть в вист. Да, да! Она очень неплохо играет, можете сами убедиться!

– Не будет ли это обременительным для Елизаветы… для Лизы? – спросил Дивов.

– Ничуть! Мы достаточно редко позволяем себе это развлечение, поэтому оно нам всегда в радость. Матвей!

– Да, барин? – в дверь просунулась физиономия Матвея.

– Мы в вист надумали сразиться. Втроём! – подмигнул он.

– Понял! Всё приготовлю и барышню позову! – Матвей исчез.

– Хорошие у вас слуги, Александр Ипатьевич! – заметил Дивов.

– Да, они с детства со мной. Татьяна Лизу вынянчила, а Матвей за мной ходил с младенчества и за Лизой приглядывает… он ей как дядька. Сейчас и слуг-то хороших не найдёшь, но нам с Лизой повезло! – прокурор поднялся и гостеприимно повёл рукой. – Пройдёмте в гостиную, будущий зять!

– Только после вас… папа, – почтительно ответил Дивов.

Мужчины засмеялись и вышли из кабинета.

***

– Папенька, мне идёт это платье? – звонкий крик Лизы разлетелся по всему дому.

– Сейчас подойду!

Александр Ипатьевич вышел из кабинета, снимая пенсне, и взглянул на дочь. В тёмно-синем, цвета ночного неба, простом бархатном платье с изящным кружевным воротником и такими же перчатками, в маленькой синей же шляпке с короткой чёрной вуалью она была так хороша, что у отца перехватило дыхание.

– Ты стала такой взрослой! И так похожа на свою мать…

– Ну, папа! Только не огорчайся! – улыбнулась Лиза.

– Не могу! Давно ли ты была такой крохотной, совсем малышкой, сидела у меня на коленях и сосала пальчик? Кажется, только вчера это было… А ты уже выросла и стала настоящей красавицей… Скоро оставишь меня!

– Нет, папа, не оставлю!

Лиза подбежала к отцу и бросилась ему на грудь.

– Я люблю тебя, папа! Не говори так!

– Конечно, любишь! И я люблю тебя, дочка. Но придёт время, ты выйдешь замуж и заживёшь своей жизнью. Ведь дочери никогда не живут с родителями вечно, и ты это знаешь… Ну, разве что старые девы! – прокурор засмеялся. – Но этого я тебе никогда не пожелаю!

– Ну, – отстранился он. – Выглядишь ты просто чудесно, иди развлекайся! Кстати, куда вы собрались?

– Сергей Афанасьевич давно обещал сводить меня в театр, и вот, наконец, мы идём! В новый, знаешь, в Богословском переулке?

– Это театр Корша?

– Да.

– Не такой уж он и новый, – пожал плечами Александр Ипатьевич.

– Но мы с тобой там ни разу не были, так что для меня он новый! – блеснула глазами Лиза.

Раздался звонок, Матвей открыл дверь, и вошёл Дивов в элегантном костюме, в шляпе и с тросточкой.

– Здравствуйте, Александр Ипатьевич! Лиза, вы прекрасны! – он отступил назад и восхищённо развёл руками. – Ваш экипаж и ваш покорный слуга ждут вас!

Лиза улыбнулась и подала ему руку.

– Александр Ипатьевич, после спектакля мы собираемся отужинать. Вы к нам не присоединитесь?

– Где, позвольте поинтересоваться?

– Заказал столик у Тестова.

– О! Лизанька, отведаешь ракового супа с расстегаями или селянки, не так ли, Сергей Афанасьевич?

– Может, и байдаковский пирог закажем; так что подъезжайте, прошу вас!

– Если смогу – с удовольствием!

Александр Ипатьевич подъехать не смог: готовился к серьёзному процессу, и каждая секунда была на счету.

Лиза возвратилась домой после полуночи, тихая и задумчивая.

– Папа, ты ещё не спишь? – она вошла в кабинет к отцу.

– Нет, девочка моя, пока не сплю; некогда. Как спектакль?

– Очень хорошо, папа.

– Ты не очень весёлая, что-то произошло? – обеспокоился прокурор.

– Да нет, просто устала, – Лиза поцеловала отца в щёку. – Покойной ночи, папа.

– Покойной ночи, Лизанька. Я ещё поработаю.

Она так же тихо вышла из кабинета и поднялась в свою девичью спаленку. Села у окна и пригорюнилась. Всё начиналось просто замечательно: они приехали к Коршу, вошли в зрительную залу, и Лиза ахнула от изумленья: зала была освещена электричеством! Маленькие тусклые лампочки висели под потолком, исходя жёлтым светом; горели они неровно, временами подмигивали, но всё же это было настоящее электричество!

– Малый освещён газом! – прошептала Лиза, запрокинув голову.– А тут…

Дивов довольно улыбался, как будто светящиеся лампочки были его заслугой.

Потом начался спектакль, в котором Софьей была Яблочкина, Фамусовым – Давыдов, а в роли Чацкого блистал несравненный Рощин-Инсаров. Лиза была в восторге! Она так живо реагировала на происходящее на сцене, была так мила и непосредственна, что Дивов просто не мог оторвать от неё глаз. Он был очарован Лизой, её юностью, свежей прелестью и не мог дождаться, когда же сорвёт этот цветок. Нельзя сказать, чтобы он был влюблён в неё безоглядно, напротив, он отдавал полный отчёт своим чувствам и эмоциям и ощущал, что с каждым днём всё больше и больше попадает под влияние ясных серых глаз, не замутнённых никакими страстями, что розовые губы, похожие на нераспустившийся бутон, приобретают над ним всё большую власть. Дивов, как влюблённый мальчишка, стал терять сон и аппетит, но продолжал подсмеиваться над собой и хладнокровно наблюдать за тем, как из его жизни уходит покой и равновесие.

Вот и сейчас он не смог справиться с нахлынувшими чувствами и осторожно накрыл маленькую ручку Лизы своей ладонью, слегка пожав её. Она обратила на Дивова сияющий взгляд и улыбнулась ему светло и по-дружески.

После спектакля они поехали в трактир к Тестову. Конечно, могли бы и в «Эрмитаж», но Сергей Афанасьевич знал, что лучше, чем у Тестова, их нигде не обслужат и не накормят. Лиза была возбуждена, и рот её не закрывался ни на секунду, она так и сыпала цитатами из пьесы Грибоедова, которую увидела впервые и в полном, а не урезанном виде.

– Помните, Сергей Афанасьевич? «И дым Отечества нам сладок и приятен!» – восклицала она, вскинув руку вверх.

– Помню, – соглашался он. – Но мне больше нравится «Счастливые часов не наблюдают»!

– Что будет говорить княгиня Марья Алексевна! – подражала Лиза Давыдову.

– Да, чтоб иметь детей, кому ума недоставало! – вторил ей Дивов.

Великолепная, остроумная, саркастичная пьеса так и пестрела афоризмами, которые намертво врезались смотревшим в память, и Лиза с Дивовым не стали исключением. Правда, Сергей Афанасьевич уже видел сей спектакль прежде, но сейчас ему казалось, что он смотрел его впервые вместе с Лизой.

У Тестова их со всевозможными почестями провели к заказанному заранее столику (Дивов был здесь постоянным и весьма щедрым клиентом) и половой Степан, в безукоризненно белой рубахе и с накрахмаленным полотенцем через плечо, почтительно склонившись, ожидал приказаний.

– Ну, Степан Петрович, чем угощать будешь? – осведомился Дивов. – Видишь, я с дамой.

– Сергей Афанасьевич, – заговорщицки шепнул половой, – только что привезли икорку белужью парную, ачуевскую паюсную – очень рекомендую-с!

– Хорошо; ещё расстегай из налимьих печёнок, пожалуй…

– Слушаю-с; для дамы я бы особо рекомендовал лососинку Грилье. Лососинка живенькая есть из Петербурга, спаржа как масло.

– И лосося давай! А котлеты телячьи есть?

– Есть натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятинка белейшая, как снег-с!

– Ну, и селянку, конечно, Степан Петрович!

– Слушаю-с; пить что будете?

– Шампанское.

– Водочки-с?

– Нет, только шампанское, Степан. Да побыстрее!

– Сей момент, Сергей Афанасьевич!

Половой исчез на кухню.

– А вы гурман, Сергей Афанасьевич! – сказала Лиза, до сего момента не проронившая ни звука.

– Грешен, Елизавета Александровна, люблю вкусно поесть, – признался Дивов. – Но если вы прикажете мне перейти на хлеб с водой, подчинюсь с радостью!

– Так было бы здоровее, Сергей Афанасьевич…

– Лиза, у меня есть к вам одна просьба, – он остановился, ожидая, что она уточнит, какая именно, но девушка молчала. – Зовите меня Сергей… Сергей Афанасьевич как-то очень официально, а ведь мы с вами уже давно знакомы.

– Но…

– Мне будет очень приятно, поверьте!

Лиза чуть улыбнулась и опустила глаза.

Два подручных мальчика с подносами подбежали и ловко сервировали стол. Степан самолично поднёс в серебряном ведёрке со льдом бутылку шампанского и пожелал «приятного аппетиту-с».

Дивов хлопнул пробкой, и пенная струя пролилась в бокалы.

– Выпьемте, Лиза на брудершафт, – блестя глазами, предложил он.

– А это как? – взяла она бокал.

– Вам нужно обернуть свою руку вокруг моей руки… вот так… выпить до дна и… поцеловаться… после этого мы будем говорить друг другу «ты».

Лиза молчала.

– Я слишком многого хочу? – тихо спросил он. – Тогда давайте просто выпьем…

Дивов убрал руку.

– Подождите, Сергей Афанасьевич, – Лиза взглянула на него. – Я ведь не отказалась…

Они выпили золотистое искрящееся вино и поставили бокалы на стол.

– А теперь нам надо поцеловаться, – напомнил Дивов.

Лиза, глаза которой были опущены вниз, неловко подставила ему зарозовевшую щёку, но он покачал головой:

– Не так… Надо в губы…

И, так как Лиза оставалась неподвижной, он осторожно, двумя пальцами, развернул её за подбородок к себе лицом и, едва прикоснувшись, поцеловал в приоткрытые от волнения губы.

Одному Богу известно, как страстно он хотел впиться в этот сладостный невинный бутон и наслаждаться им, по меньшей мере, несколько минут, но… сдержался и позволил себе лишь осторожное касание. Ему показалось, что искра проскочила между ними. Лиза тоже вздрогнула и отстранилась, по-прежнему не поднимая глаз.

– А теперь, Лиза, скажи мне «ты, Сергей», – попросил Дивов.

– Ты, Сергей, – послушно повторила она.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – в его голосе послышалась мольба, и, удивлённая, она подняла взгляд.

Дивов смотрел на неё так, как никогда не смотрел её отец, как никто никогда не смотрел на неё. Его глаза блестели, взгляд был робок и одновременно излучал столько силы, что ей стало страшно: чего он хочет от неё, этот незнакомый человек? Что она может дать ему взамен за его чувства?

Лиза давно поняла, что Дивов любит её, что все эти походы в театр, в рестораны, домашние обеды преследуют одну-единственную цель – завоевать её, добиться её расположения. Ей было лестно, что такой человек, как Сергей Афанасьевич, богатый, успешный (по словам её отца), умный, как она поняла сама, ищет её внимания. Ей нравились его ухаживания, предупредительность, но сегодня… что-то новое появилось в его взгляде, определения чему она не могла найти. И это обеспокоило девушку.

– Тебе неприятно? Что я всё это затеял?

– Вовсе нет, – собралась она с силами и даже улыбнулась. – Нет, Сергей Аф…

– Просто Сергей, – поднял он руки. – Мы теперь близкие друзья!

– Да, Сергей, – согласилась Лиза.

– Твои слова – райская музыка! – Дивов широко улыбнулся. – А теперь давай отведаем этих яств? Или мне попросить для себя хлеб и воду?

– Не надо! – засмеялась она. – Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?

– Ты совершенно права!

После обеда они ещё немного покатались по Москве, а как стемнело, поехали домой.

Ночное небо покрылось звёздами, было прохладно, и Лиза, которая не догадалась взять с собой накидку, начала зябнуть. Дивов почувствовал это, снял пиджак и надел его на Лизины плечи, оставшись в одной сорочке. Ему не было холодно, напротив, он чувствовал возбуждение и жар. Набросив на неё пиджак, он не убрал руку, и ощущение хрупкого, узкого плеча в своей ладони ещё больше подогревало его страсть.

Он смотрел на её тонкий профиль, на безмятежно поднимавшуюся и опускавшуюся грудь и думал о том, как же сильно он хочет эту девочку; хочет до такой степени, что уже не в состоянии думать ни о чём другом. Всё валилось из рук, он часто задумывался над бумагами, забывал о завтраках и ужинах, и дело даже дошло до того, что камердинер Кузьма сегодня утром сказал ему: «Жениться вам надо, барин!»

Ещё он подумал, что, женившись, не будет выпускать Лизу из спальни до тех пор, пока… нет, он вообще не будет её оттуда выпускать! То, что Лиза ничего не знает о физической стороне любви, не знает даже того, о чём могла бы поведать ей мать, представлялось ему несомненным плюсом: он сам научит её всему, она будет выполнять все его желания, принимая их как должное. Не знающая и не ведающая, она станет ему идеальной женой, поскольку в плотских утехах Сергей Афанасьевич был тоже гурманом.

Эти мысли распалили его до такой степени, что Дивов потерял над собой контроль: он сильнее прижал к себе Лизу, второй рукой повернул её лицо и страстно поцеловал. Её губы, мягкие и упругие одновременно, напомнили ему клубнику, и он даже застонал от вожделения, засасывая в себя их невинный аромат. Его язык скользнул по её ровным прохладным зубам, дотронулся до испуганно отпрянувшего язычка, и тут Дивов пришёл в себя. Он отстранился от девушки, опустил голову и прикрыл ладонью глаза.

– Боже, Лиза, – сдавленно произнёс он. – Я совсем сошёл с ума… Я не хотел тебя напугать… Прости мне… прости мне мою несдержанность, прошу тебя! Я так сильно люблю тебя, что… ни о чём другом не могу думать!

Лиза сидела молча, не шевелясь. Он взял её ладонь и приник к ней в поцелуе, повторяя мольбу о прощении и уже не надеясь получить ответ. Наконец они подъехали к дому Лизы, и она выскользнула из кареты, не сказав ни слова и не взглянув на него.

Сергей Афанасьевич откинулся на подушки и глубоко вздохнул: ощущение, что он одним махом погубил всё, что мог, не оставляло его.

– Боже мой, какой же я глупец! – простонал он. – Какой безмозглый, абсолютный глупец!

Он потёр рукой пылающий лоб и закрыл глаза: надо постараться всё исправить, надо придумать, как можно повернуть ситуацию в свою пользу, как-то вывернуться из ловушки, в которую он сам себя поймал. Но непроходящее возбуждение мешало думать…

– Барин, – подал голос до того молчавший кучер. – Куды таперь? Или здеся выйдешь?

Дивов ещё раз вздохнул: что же делать?!

– Поехали на угол Певческого проулка и Сухого оврага. Знаешь, где это?

– Я, да не знаю! Шутить изволите, барин! – ванька щёлкнул кнутом.

– Ну, так трогай скорей!

На пересечении двух переулков находился дом терпимости, в котором Дивов бывал не таким уж редким гостем.

Лиза долго сидела у окна, разглядывая ночное небо и думая о том, что произошло сегодня. Она вовсе не была такой уж невинной, как предполагал Дивов, она прекрасно знала, что кроме платонических между мужчинами и женщинами есть и другие отношения, после которых рождаются дети. Лиза много читала, отдавая предпочтение любовным романам английских и французских авторов (папа не пожалел средств на её образование – она училась в Смольном и брала дополнительные уроки на дому – и поэтому могла свободно читать на английском и на французском языках), но очень любила и русских авторов, особенно Карамзина, чьи сентиментальные повести проглатывала взахлёб. В «Бедной Лизе» говорилось как раз о «такой любви» между Эрастом и Лизой, но автор не живописал никаких подробностей их отношений.

Папенька, когда она приставала к нему с просьбой рассказать, как жили они с маменькой, заострял внимание на звёздах и луне и её безвременной кончине, так что от него толку тоже было мало. Татьяна кое-чем делилась, но, видно, в силу возраста уже забыла, как всё было у них с Матвеем, и воспоминания её ограничивались тем, как «Матюша обнимал её так крепко, что косточки хрустели», и как щекотал своими усами. Подружки все были незамужние, кроме Ольги Кирсановой, но та как вышла замуж два месяца назад, так и укатила с мужем в Петербург – и ни ответа, ни привета от неё не было.

И вот сейчас Дивов приоткрыл ей дверь во взрослый мир, куда Лизе и заглянуть хотелось, и боязно было…

Она вспоминала, как он крепко схватил её, так что она и шевельнуться не могла, и начал целовать, издавая какие-то звериные стенания; как ей было неприятно от его языка, который Дивов зачем-то засунул ей в рот, и даже немного больно. Но в то же время она испытала и непонятную сладостную дрожь, когда кончик его языка коснулся её нежного нёба…

Глядя потом на Дивова, отпрянувшего от неё и униженно молившего о прощении, Лиза ощутила неловкость и одновременно странное чувство превосходства над ним; но, пожалуй, неловкости было больше, поэтому она и выскользнула из кареты, не попрощавшись.

Лиза провела пальцем по губам, которые слегка ныли от страстного поцелуя, и прислушалась к себе: влюблена ли она? Но сердце билось ровно и спокойно, дыхание не прерывалось, не хотелось ни мчаться на край света, ни жить в шалаше… Лиза вздохнула, разделась, умылась водой из кувшина, стоявшего на столике рядом с её узкой девичьей кроватью, легла и тотчас уснула. Сон её не был омрачён никакими сновидениями.

Дивову же не спалось. Проведя несколько часов в комнате с девушкой, которую по странной иронии судьбы звали Лизаветой (она была молода и хороша собой, но вид имела уже несколько потрёпанный, что было вполне естественным при её роде занятий), он испытал облегчение, но оно оказалось временным, и когда Дивов приехал домой, помылся и лёг спать, угрызения совести и беспокойство накатили на него с новой силой.

«Как я теперь покажусь ей на глаза? – обречённо думал он. – Выставил себя таким жеребцом!.. Бедная девочка и не поняла, наверное, что со мной случилось… Джентльмен называется!»

Потом мысли его приняли другое направление, и Дивов стал предполагать, как поступит её отец, когда Лиза ему всё расскажет; а в том, что она так сделает, он и не сомневался.

«Как же мне ему на глаза показаться?! – в отчаянии думал он. – Александр Ипатьевич доверил мне свою дочь, одобрил мою кандидатуру на роль жениха… он доверяет мне! А как я поступил с его доверием?!»

Эти размышления показывают, что Сергей Афанасьевич вовсе не был плохим человеком, несмотря на его даже некоторую жестокость по отношению к низшим; сердце его не окончательно загрубело, и чувство стыда и раскаяния, которые он испытывал, были вполне искренними. А то, что он старался извлечь кое-какую выгоду из предполагаемого брака с единственной дочерью прокурора, – так кто из нас не печётся о животе своём?!

Словом, промаявшись с полночи, под утро он забылся неровным сном, проснулся с тяжёлой головой и нерешенной проблемой. Дела насущные слегка отвлекли его, но ближе к вечеру он почувствовал обречённость.

– Будь что будет! – сам себе сказал Дивов. – Поеду к Лизе, а там… пусть Бог рассудит!

Купил букет роз и в семь вечера стоял перед домом Федоровских.

Его бледный, помятый вид сослужил ему хорошую службу: Лиза прониклась сочувствием к страдальцу, благосклонно приняла букет и предложила гостю дождаться папеньку, который вот-вот должен был подойти, и отобедать с ними.

Сидя в гостиной напротив Лизы, Дивов чувствовал непривычную робость и скованность во всех членах. Лиза, напротив, была очень мила и охотно делилась с ним своими впечатлениями от повести Лескова «Очарованный странник», которую она недавно прочла. Там, к слову сказать, речь тоже шла о любви физической, но без подробностей!

Они с Дивовым словно поменялись местами: он осознавал себя мальчишкой, а Лиза – опытной светской дамой.

Приход Александра Ипатьевича разрядил ситуацию: по его уставшему, но весёлому виду Дивов понял, что Лиза ничего не рассказала ему о случившемся, и воспрянул духом. Причём так высоко, что, когда после обеда прокурор удалился в кабинет, сказав, что ему необходимо ещё поработать, и строго велев молодёжи развлекаться, решил взять быка за рога и сделать Лизе предложение.

Она как будто ждала этого, и, когда Дивов, запинаясь и краснея, что было абсолютно ему несвойственно, предложил ей сердце и руку, ничуть не удивилась и сказала, что подумает. Сколько – не знает, но ответ даст ему непременно. На что Дивов, совершенно окрылённый, радостно воскликнул, что готов ждать целую вечность! После этого он осмелился подсесть к Лизе, взять её руку и бережно поцеловать. Она не возражала и была словно обрадована этим.

Ответ последовал через две недели: Лиза дала согласие, и они официально стали считаться женихом и невестой. В газете напечатали объявление об их помолвке, и была назначена дата свадьбы – двадцать третье августа.

Для Сергея Афанасьевича наступило счастливое время жениховства. Он стал проводить больше времени с Лизой, постепенно приучил её к лёгким поцелуям и добился, что она стала отвечать на них. Однажды он заметил, целуя её, что она, закрыв глаза, вся трепещет, зрачки её бегают под тонкими веками, ресницы дрожат, и грудь беспокойно вздымается, и понял, что почти завоевал её. Оставалось подождать совсем немного – июнь, июль, а там – венчание и медовый месяц, во время которого он планировал вывезти молодую жену за границу.