НОРД (повесть)

Щенки родились под домом.

Мать на брюхе пролезала в узенькую лазейку, ласковым повизгиванием собирала щенков около себя и, улегшись на бок, слушала, как они, сопя, тыкались носами в теплый, пахнущий молоком живот.

Но скоро в щель стало заметать снег, и собака все чаще скулила, облизывая голодных щенят. Холодная, пуржливая зима Охотского побережья вступила в свои права. Колючий снег убил двух щенят. Третий узнал об этом ночью. Проснувшись от холода, он сразу наткнулся на окоченевших братьев. Испуганный щенок отчаянно завыл.

— Вот, слышишь? Теперь скулит только один, а вчера они еще орали хором. Наверно, остальные замерзли. Ты знаешь, никак не могу приручить их мать. Сколько раз выносила ей поесть, но она дичится и убегает. Если бы ты ее видел! Худущая, черная, шерсть клочьями на ребрах. Промысловый сторож говорит, что она одичала с тех пор, как убежала из потяга. Ой, ну как он плачет, бедный щенок! Неужели нельзя достать его оттуда?

В комнате, где происходил этот разговор, за неубранным чайным столом сидели начальник рыбного промысла Борис Николаевич и его жена. Большая керосиновая лампа освещала комнату ярким спокойным светом. Приколоченные для украшения к стенам оленьи рога бросали на дощатый потолок причудливые ветвистые тени. На двух бурых медвежьих шкурах, распятых на стене, поблескивали полированным деревом и металлом охотничьи ружья. И трудно было представить себе, что эта теплая комната находится в маленьком домике, одиноко стоящем на морском берегу, и что в ста шагах от дома грохочет, взламывая лед, могучий морской прилив.

Колымская пурга была бессильна проникнуть в этот уютный уголок, отвоеванный человеком у стужи, не могла погасить подстриженное пламя в ламповом стекле, оборвать чуткие провода радио, звучащие музыкой далеких городов. Пурге оставалось яростно бросать в окна пригоршни сухого звенящего снега и, завывая, биться в трубе, громыхая закрытой вьюшкой.

Беспомощный щенячий визг вызывал острую жалость. Читавший книгу мужчина при каждом новом визге болезненно морщился.

— Пробовал я достать щенка, да разве я могу пролезть в такую лазейку? Удивляюсь, как собака-то пролезает.

В это самое время собака прибежала на жалобный вой. Щенок затих, а она лизала мертвых и удивлялась их молчаливому безразличию. Собака была очень голодна. За весь день ей ничем не удалось поживиться на помойках. Там кормились более сильные, и она, истощенная щенками, не решалась вступать с ними в драку. Чувствуя, как злобно кусается щенок, не получая молока, собака прислушивалась к голосам, доносившимся сверху. Женский голос был ей хорошо знаком. Сколько раз эта женщина с миской в руках подзывала ее, но собака не могла пересилить свое недоверие к людям. Она хорошо помнила удары остола[4] и лямки упряжки, врезающиеся в спину и под передние лапы. Но щенок злился и кусался, а голос сверху звучал ласково и так непохоже на резкие окрики каюров, что она решилась.

Оттолкнув щенка, который немедленно поднял визг, собака выбралась наружу. Колючая поземка попадала в глаза и, забиваясь под шерсть, таяла на горячем теле. Осторожно оглядываясь, собака подошла к двери, около которой ветер уже нанес маленький островерхий сугроб. Поскребла лапой дверь и, подняв ухо, прислушалась.

— По-моему, кто-то скребется в дверь, — послышался голос женщины. Собака собралась убежать, но, оглянувшись, пересилила себя. Прилив заторосил море, поставив дыбом глыбы грязно-зеленого льда. В промежутках между порывами поземки были видны силуэты катеров и кунгасов. Вытащенные на зимовку на берег, они стояли на толстых подпорах, как на ногах. Большая красная луна освещала пустынный, заледеневший промысел, предвещая мороз и ветер.

Звякнул откинутый крючок.

— Кто здесь? A-а, это ты? Бедная моя собачина, все-таки решилась прийти? Давно бы так-то, глупая. Подожди, сейчас я дам тебе поесть. — Женщина быстро вынесла миску и поставила ее у двери.

— Ешь, не бойся. Я уйду.

Собака стояла неподвижно. Все ее существо напряглось в непреодолимом желании убежать, но голод победил страх. Из миски пахло теплой едой. Медленно переставив лапу, собака сделала шаг. Из-за угла дома мелькнул или, может, только почудился силуэт другой собаки. Тогда, боясь, что пища опять не достанется ей, собака одним прыжком очутилась возле миски и, лязгая зубами, начала хватать куски хлеба, мяса, кашу… В одно мгновение миска была опорожнена. Чувствуя в желудке приятную сытую тяжесть, собака полезла под дом, к орущему щенку. И так каждую ночь с замиранием сердца собака царапалась в дверь и получала еду. Щенок рос, и материнского молока ему уже не хватало. Он злился и орал целыми днями.


Как-то вечером, открыв дверь на привычное царапанье, женщина увидела у самого порога барахтающегося в снегу щенка. Поодаль неподвижно стояла собака. Отряхнув со щенка снег, женщина унесла его в дом. Собака не тронулась с места. Сейчас же ей была вынесена ее миска, и дверь снова закрылась. Поев, собака покружилась около дома, поджидая, не придет ли щенок. Потом, плотно прижавшись спиной к двери, свернулась клубком, вывернув лапы подушечками кверху и закрыв нос хвостом, тревожно задремала.

Щенка окрестили Нордом. Критически разглядывая его, хозяин презрительно хмыкнул:

— Честно говоря, щенок не очень красив.

Хозяйка, тыкая щенка носом в разведенное сгущенное молоко, возмутилась:

— Ну, знаешь, ему не медали получать на выставках. По-моему, очень симпатичный псина!

Жмурясь от непривычно яркого света, щенок жадно лакал угощение. Потом, когда он залез в миску тремя лапами, — четвертая не поместилась, — его перенесли на разостланную у печки оленью шкуру. Сытый щенок моментально заснул.

Проснулся он глубокой ночью и, потыкавшись носом в олений мех, тихонько взвизгнул. Мать не приходила. Тихая, теплая темнота напугала его, и тогда он заорал громко и отчаянно:

— А-а-ма-мам-мам!

В ответ на его вой с улицы донесся тревожный визг собаки.

Пытаясь успокоить Норда, хозяйка взяла его на руки, но щенок вопил изо всех своих щенячьих сил. Спать в ту ночь не пришлось. И только утром, после очередной порции молока, Норд успокоился.

С тех пор он не виделся с матерью. И сын и мать заметно поправлялись и скоро привыкли к разлуке. В середине зимы мать ушла с появившейся бродячей стаей.


В доме человека щенка на каждом шагу подстерегали неприятности. На горьком опыте он узнал, что ни в коем случае нельзя нюхать дверцу горячей печки и давить лапой выпрыгнувший красный уголек. Что во время купанья не стоит слизывать с морды мыльную пену, а тем более стараться укусить кусок мыла. И что облаивать репродуктор небезопасно, так как облаивание всегда кончается шлепками. Из полезных сведений он скоро усвоил, что, если захочется есть, можно обратить на себя внимание хозяйки, настойчиво подсовывая ей под ноги пустую миску.

Хозяйку Норд обожал. Он ездил верхом на ее ногах, беспощадно раздирая чулки, и бегал за ней повсюду, вцепившись зубами в подол. Только раз Норд сильно провинился. Изгрыз одну туфлю из единственной нарядной пары. Ослабев от возмущения, хозяйка даже не смогла выдрать щенка и только горько упрекала, поочередно поднося к его носу каблук, подошву и истерзанный верх. Потом она уселась у окна и заплакала. Норд подошел просить прощения. От хозяйки последовало суровое приказание убираться с глаз долой, на кухню. Через несколько минут щенок, спотыкаясь, приволок хозяйке уцелевшую туфлю и, умильно заглядывая в глаза, завилял хвостиком.

Избалованный щенок побаивался только хозяина за громкий голос и отвратительную манеру поднимать его за шиворот. Кроме того, Норда возмущала привычка хозяина говорить с ним тремя словами: тубо! пиль! куш! Часто, поставив миску с чем-нибудь вкусным, хозяин приказывал:

— Норд, пиль!

Из протеста Норд делал глупую морду и поглядывал на хозяйку.

— Нордаха, иди кушать, — приглашала она, и щенок опрометью летел к миске.

— Это неправильное воспитание! Уродуешь собаку! — горячился хозяин.

Но хозяйка упрямилась:

— Собака должна понимать обыкновенные слова. Вот увидишь, я этого добьюсь.


Иногда, придя с прогулки, Норд усаживался напротив хозяйки и первый затевал разговор:

— Рргав! Pay, pay! — начинал он.

— Да что ты! — поддерживала хозяйка. — А где же ты был?

— Гоу, гоу, вваф-таф!

— Ай-яй-яй! Как же это случилось?

— Вау, вау… — старательно выводил щенок.

Хозяин, почти засунув голову в репродуктор, кричал:

— Да тише вы! И так ничего разобрать не могу, помехи! Отставить разговоры! Тубо, черти!

Щенок дерзко тявкал и скрывался под кровать.


Однажды, выскочив на улицу, Норд увидел большого белого пса, который стоял у двери маленького сарайчика и на кого-то лаял. Щенок подошел поближе и сел послушать. Оказывается, Тобик, так звали пса, ругался со свиньей Машкой, которую никогда не выпускали из хлева и которую Тобик знал только по голосу.

Пронзительная «перебранка» лая и хрюканья на человеческом языке, вероятно, звучала бы так:

— Р-р-р! Ты тут? — посопев в щелку, справлялся Тобик.

— Хрюк… — отвечала из хлева Машка. — А тебе что за дело? Тоже мне хозяин нашелся. Ты чей?

Это было самое уязвимое место. Тобик был ничей. Он недавно появился в этих краях с простреленной лапой и, облюбовав себе этот дом, решил стать сторожем. Целыми ночами он лаял неизвестно на кого, а утром и вечером поджидал хозяйку дома, зная, что она даст ему поесть. Когда женщина выносила на помойку ведра, он ковылял за ней и разгонял всех беспризорных собак. Машку, очевидно, Тобик ненавидел за то, что к ней в хлев относили ведра с чем-то вкусным, и он считал, что Машка живет за его счет.

Тобик подошел к почтительно развесившему уши Норду. Польщенный вниманием такого большого пса, Норд заюлил перед ним и шлепнулся на спину. Тобик неодобрительно посмотрел на щенка и отправился под крыльцо. Норд за ним. С этого дня Тобик стал учителем Норда. Он, вероятно, рассказывал щенку о своей бродяжьей жизни. О том, какая дружная была у них стая, как они повадились ночью ходить к складам за мороженым морзверем, как складские сторожа почти всех перестреляли. Уцелевшие собаки ушли куда глаза глядят, а он, Тобик, с простреленной лапой пока остался здесь.

Наслушавшись Тобика, Норд вообразил себя самым замечательным животным на свете. Как всякий щенок, он считал себя вполне взрослым псом. Его независимый вид и развязные манеры вызвали неодобрительные замечания хозяйки. Она уверяла, что Норд с возрастом страшно глупеет.

Убежденность щенка в неотразимости своей персоны поддерживалась еще и тем, что люди, — а с приближением весны их появилось на промысле очень много, — всячески старались обратить на себя его внимание. Они свистели, хлопали себя по ногам, глупо приседали и причмокивали, подзывая щенка. Но Норд знал — это чужие и, несмотря на их заискивание, при малейшей попытке познакомиться с ним поближе гордо удалялся под крыльцо.

Только чайки ни в грош не ставили его важность и своими насмешками выводили щенка из себя. Норд был поражен невиданными, пронзительно кричащими белыми птицами. В страшном возбуждении он носился по берегу, тявкая, припадая на все четыре лапы и прижимаясь головой к земле.

— Ай, ай, ай! — дразнились чайки, когда щенок в изнеможении валился на землю. — Поймай нас! Поймай! Ну, полай, еще полай! Ай, ай, ай, ай!

Норд нервно с визгом зевал и бежал жаловаться Тобику или Машке.

С Машкой Норд познакомился недавно и глубоко уважал ее за отчаянные драки с Тобиком. Машка категорически отказалась жить в надоевшем за долгую зиму хлеву и облюбовала уютный уголок под крыльцом, который Тобик считал своей собственностью. В результате драк, сопровождавшихся визгом, лаем и хрюканьем, Тобик вылетал из-под крыльца в самом взъерошенном виде, оставляя спорное место за озверелой свиньей. Только Норду Машка позволяла приходить к ней под крыльцо в гости. Норд ей понравился с момента их знакомства, когда она в первый раз вышла из своего хлева и, деловито ковырнув пятачком землю, удовлетворенно хрюкнула — отмякла!

С крыльца, как всегда второпях, скатился Норд. Увидев Машку, он растерянно сел. Машка подошла к щенку и бесцеремонно ткнула его в бок розовым, грязным пятачком. Наверно, она приняла толстого щенка за поросенка. Норд восторженно взвизгнул и начал носиться кругами около свиньи. Поглядев на щенка, Машка укоризненно хрюкнула и, покопав носом, улеглась боком в вырытую ямку. Запыхавшийся Норд тоже разгреб носом ямку и улегся за спиной у свиньи. С этого дня началась неразлучная дружба. Мучимый ревностью, Тобик возмущенно лаял на Машку, стараясь отогнать ее от Норда. Задерживая щенка, когда тот бежал к свинье, он, как видно, пытался растолковать ему предосудительность дружбы со свиньей.


Случай, который мог кончиться печально, доказал Норду правоту предостережений Тобика.

Недалеко была маленькая лагуна, наполнявшаяся водой только во время приливов. С отливом обнажалось черное вязкое дно. Машка любила забираться в эту грязь и часами барахталась в черном иле.

Как-то днем Тобик с отчаянным лаем вломился в кухню и, увидев хозяйку, с визгом бросился на улицу. Он оборачивался на бегу, возвращался и всячески старался дать понять, что где-то что-то случилось. Хозяйка пошла за Тобиком. У лагуны она увидела такую картину: недалеко от берега, по уши в грязи, хрюкала довольная Машка, а рядом с ней по горло в иле сидел щенок. Увидев хозяйку, Норд тоненько взвыл и, сделав попытку повернуться, чуть не ушел с головой в жирную черную грязь. Тобик метался по берегу. Было ясно, что эту увеселительную прогулку организовала Машка. Тобик, судя по его грязным лапам, пытался спасти Норда, но испугался вязкого дна и помчался за помощью к человеку. Вытащенному щенку тут же пришлось устроить баню. Вымытый, он долго не мог успокоиться и с визгом жаловался Тобику. С тех пор Норд никогда не увязывался за Машкой в ее грязелечебницу, предпочитая терпеливо поджидать ее на берегу, или бежал в собачий клуб.

Собачий клуб на большой помойке был местом постоянных собачьих драк. Кроме собак, живших на промысле, сюда приходили бродячие и, вероятно только ради удовольствия подраться, прибегали собаки из поселка Наяхан. В большинстве это были ездовые собаки, добросовестно работавшие всю зиму, о чем красноречиво свидетельствовала вытертая лямками упряжек шерсть. Там, наблюдая очередную схватку, Норд учился искусству драки. Подражая взрослым, он в сторонке наскакивал на воображаемого врага с грозным рычаньем. Рычанье вскоре переходило в восторженный визг, а боевые позы сменялись бестолковым кувырканьем. Ему не терпелось подраться по-настоящему. Постепенно осмелев, он начал влезать в самую гущу дерущихся, путался у них под ногами и даже кусался. Но напрасно, взрослые собаки его просто не замечали.

Но вот однажды на помойке появился рослый восьмимесячный щенок овчарки. Он носил знаменитую кличку Джульбарс. Долговязый и церемонный Джульбарс всем своим видом показывал, что его присутствие в этой странной, по-весеннему облинявшей компании — случайность. Выпятив грудь и грозно взъерошив на спине шерсть, Норд подскочил к Джульбарсу. Тот высокомерно посмотрел на него сверху вниз и, подняв верхнюю губу, насмешливо блеснул зубами. Этого Норд перенести не смог. Всей тяжестью он налетел на Джульбарса. От толчка тот покачнулся. Это придало Норду уверенность, и он заплясал вокруг врага, выбирая удобное положение для нападения. Но Джульбарс был старше и ловчее. Не теряя времени, он схватил Норда за загривок и так тряхнул, что тот, завизжав от неожиданности и злости, пустился наутек. Пожалуй, это бегство с поля боя было единственным в жизни Норда.

Впоследствии, когда он стал взрослым, он без страха вступал в драку с целой собачьей стаей.

Норд очень любил ходить с хозяйкой в магазин. Там он приводил в восторг продавцов и покупателей. Когда ему предлагали какое-нибудь лакомство, он вопрошающе смотрел на хозяйку. Хозяйка с отвращением говорила:

— Фу, Нордик, фашист ел.

И Нордик с деланным безразличием садился спиной к угощению. Только слюна, которую он не мог удержать, выдавала глубину его переживаний.

Из магазина он тащил покупки домой и, прибегая раньше хозяйки, дожидался ее у дверей. Однажды с ним произошел забавный случай. Хозяйка дала ему нести сверток со сливочным маслом. Как всегда, не дожидаясь ее, Норд деловито направился домой. Дорога шла мимо большой помойки. Тут Норда увидели наяханские собаки и направились к нему с видом, не вызывающим сомнений относительно их намерения. Норд остановился. Что делать? Бросить масло и принять бой? Но тогда наверняка кто-нибудь воспользуется случаем и похитит масло. Убежать? Нет, Норд не мог этого сделать. Решение пришло быстро. Развернув лапами сверток и проглотив содержимое, Норд бросился в бой. Драка продолжалась, пока прибежавшая хозяйка не выволокла Норда из общей свалки.

Хозяйка поняла мотивы, побудившие Норда съесть доверенное ему масло, и только с сожалением смотрела, как ветер катил по дороге промасленную бумагу. За ней помчалась какая-то собака, и бумага исчезла в ее пасти.

…Каждый день приносил Норду новые захватывающие впечатления. Промысел ожил. Завизжали пилы. Запахло свежим смолистым деревом. Повсюду валялись занятные деревянные обрезки, которые так интересно таскать в зубах, подбрасывать через голову, а потом, удобно улегшись и зажав деревяшку в лапах, усердно грызть ее, успокаивая щекочущий зуд молодых зубов. Еще интереснее было бегать, облаивая громыхающие по гальке бочки. Зимой в этих бочках выл ветер и пугал щенка. Сейчас к ним приделывали новенькие желтые донышки. Норд часами просиживал у бондарей, внимательно следя за их работой.

Утро началось человеческой суетней.

Тобик куда-то ушел, и Норд одиноко слонялся по берегу. Острый, неприятный запах привлек его внимание. Люди вытягивали из воды длинную мокрую сеть. Вдруг около берега вода начала бурно кипеть. Большие серебристые кеты и горбуши подскакивали и, громоздясь друг на друга, пытались уйти из сети назад, в родное море. Люди глушили рыбу палками по голове и отбрасывали на берег. Около Норда шлепнулась большая кетина и, топорща багровые жабры, забилась на серой гальке.

Сделав великолепную стойку, Норд на брюхе стал подползать к кете. Прыжок — зубы противно соскользнули с упругого тела рыбы, а бьющийся хвост хлестко смазал щенка по морде. Отскочив, Норд удивленно наклонил голову набок и, разозлясь, начал облаивать рыбу, перемежая хорошие охотничьи стойки с нелепыми щенячьими прыжками. Он, наверное, придумал бы, как расправиться с этой драчливой кетой, но его оглушили чайки. Они вились над уловом, не боясь людей и едва не задевая их крыльями. Щенок с лаем бросался от рыбы на чаек. Чайки хохотали, айкали и плавно взмывали из-под самого щенячьего носа. Тут Норда окликнул хозяин, уже давно следивший за щенком. Норд с жалобным лаем бросился к нему.

— Надоели? — спросил хозяин, кивнув на чаек. — Орут очень? Ну ладно, хоть и не полагается во время путины стрелять чаек, но так и быть, доставлю тебе такое удовольствие. Посмотрим, что ты будешь делать, и вывод сделаем — охотник ты или просто облай.

Хозяин принес из дому ружье. Ничего не понимая, Норд смотрел, как хозяин приложил ружье к плечу, прищурился и — ббах! Грянул выстрел. Чайки белой тучей взметнулись вверх, но одна из них, криво летя, нескладно опустилась на воду.

Хозяин показал на плавающего подранка:

— Пиль, Норд!

Норд бросился к чайке через пену маленького энергичного прибоя. Раненая птица, распустив крылья, грозно раскрыла клюв навстречу подплывающему щенку. Усердно работая лапами, Норд плавал вокруг чайки, увиливая от ударов крепкого клюва. Наконец, ухитрившись схватить птицу, он поплыл с нею к берегу. Хозяина на берегу не было, и Норд с упоением предался жестокой мести. Вскоре от чайки остался изжеванный остов и разлетающаяся по гальке кучка перьев.

После этого случая Норд влюбился в хозяина. Куда бы тот ни пошел, он увязывался за ним, совался под ноги, вопил, тряся отдав ленной лапой, и снова бежал за тяжелыми хозяйскими сапогами.

Каждое утро Норд заботливо притаскивал к постели сапоги, портянки и второпях, боясь как бы хозяин не ушел без него, дожевывал свой завтрак уже у двери.

Щенок превращался в статного широкогрудого пса. Его темно-коричневая шерсть с благородным, похожим на красное дерево отливом выделяла его среди других собак. После расправы с чайкой Норд стал угрюмей и сосредоточенней. Следы бурундучков, леммингов и горностаев тревожили его своим запахом. В сердце пса просыпалась охотничья страсть. Недаром внимательные, узкие глаза эвенов и камчадалов загорались восхищением, подолгу останавливаясь на Норде.

— Айя собачка, — говорили они. — Охотник собачка. Продай, а? Белка, песец, лиса промышлять будет. Продай, друг.

И тут же наивно убеждали, что такую собаку нельзя продавать, что ей цены нет.

Хозяин поглядывал на Норда и вздыхал. Путина была в разгаре, и выбраться на охоту не представлялось возможности.

Как-то провожая хозяина в поселок, Норд бросился в кусты кедровника. Послышался шум и треск ломаемых сучьев, и перед хозяином с гордым видом появился Норд, держа в зубах трепыхающуюся куропатку, пойманную каким-то первобытным способом, скорей всего за хвост. В другой раз Норд, потянув носом, бултыхнулся в осоку маленького тундрового озерка. Оттуда сейчас же выплыл перепуганный, еще не оперившийся гусенок. Норд поплыл за ним. Гусенок подпустил щенка довольно близко и нырнул. Изумленный пес огляделся. Отсидевшись под водой, гусенок вынырнул у другого берега.

Норд опять поплыл к нему. Гусенок нырнул. Это продолжалось минут двадцать и кончилось печально. Гусенок не рассчитал и вынырнул под самым носом собаки.


Серыми клочьями висело небо над тундрой. Норд бежал впереди хозяина, обнюхивая каждую кочку. В тундру пришла осень. Ветер обрывал жесткие листочки карликовых берез и шипел в колючей зелени стланика. Ирис износил свой бархатный темно-лиловый наряд и теперь гремел на ветру сухой коробочкой семян.

— Ну вот и пришли, — сказал хозяин.

Они стояли на краю обрыва. Внизу, сливаясь с небом, такое же серое, расстилалось море.

— Куш! — приказал хозяин и сам лег, положив рядом ружье. Опустив морду на лапы, Норд смотрел перед собой. Под обрывом торчали серо-желтые острые камни, и прибой, шипя и всплескивая, вытаскивал на берег длинные ленты морской капусты. Вдруг до слуха собаки донесся странный всхлипывающий звук: плян, плян, плян. Норд вскочил и вытянулся по направлению к морю.

— Куш! — сердито сказал хозяин и взял ружье.

Норд послушно лег, глядя на длинную цепочку приближающихся птиц. Гуси тянули низко над берегом, прямо на обрыв. Здесь, наверное, думал их вожак, можно будет найти спокойное озерко, подкормиться и заночевать. Вот уже стая совсем близко. Подергиваясь нервной дрожью, Норд ясно различал отдельные взмахи больших крыльев. Мушка ружья скользнула по широкой груди передового гуся. От выстрела, отраженного эхом прибрежных скал, гусь, сложив крылья, тяжело грянулся на камни.

— Норд, пиль!

Но пес уже летел с обрыва, не дожидаясь приказания. Теплое, остро пахнущее тело гуся было перед ним. Вцепившись зубами в птицу, Норд с наслаждением замотал ее.

— Тубо! Дай сюда! — закричал с обрыва хозяин, и Норд, ухватив птицу за крыло, потащил ее вверх. Второе крыло, распустившись, попадало под лапы и мешало карабкаться на обрыв. Тогда пес по-волчьи перекинул птицу на спину. Возвращаясь домой, Норд поминутно подбегал к хозяину и крепко прижимался носом к подвешенному у пояса убитому гусю.

…Зима началась нехорошо. Хозяйка ушла из дому, и Норд с хозяином ходили в поселок к ней в гости. Они подолгу стояли у окошка длинного белого здания и радовались, когда за стеклом показывалось бледное, улыбающееся лицо хозяйки. Прошло много времени, пока, наконец, хозяин привел хозяйку домой. Они осторожно положили какой-то странный сверток на свою кровать и стали его разворачивать. В свертке что-то запищало. Страшно заинтересованный пес вертелся около кровати, стараясь посмотреть, какой зверь так громко пищит.

— Уйди, пожалуйста, Норд! — строго приказала хозяйка.

С появлением в доме неизвестного крикуна жизнь Норда резко изменилась. Избалованный вниманием пес оказался предоставленным самому себе. Маленькая пискля отнимал у хозяев все время. И ночью он тоже орал, мешая всем спать. Как-то, потеряв терпение, пес подошел к кроватке и грозно зарычал. Хозяйка шлепнула его полотенцем. Норд обиделся и больше никогда не подходил к ребенку, делая вид, что не замечает нового члена семьи. Дома Норд с заброшенным видом сидел на своем матрасике или у двери. К своей миске подходил с поджатым хвостом и несчастной мордой. Он больше не рычал, когда ребенок плакал, только злобно морщил нос.

Как-то вечером хозяева пили чай на кухне. Вдруг из комнаты послышалось пищанье и хныканье.

— Олеська плачет, — сказал хозяин.

— Ну и пусть, — ответила хозяйка. — Он сыт и гуляет на большой кровати. Ничего ему не надо, просто капризы.

Хныканье перешло в требовательный рев. Искоса взглянув на хозяев, Норд тихо поднялся и направился в комнату.

— Ой, я боюсь, он укусит Олеську, — вставая, прошептала хозяйка.

— Подожди-подожди, — остановил ее хозяин. — Ручаюсь, что он ничего не сделает. Давай посмотрим?

Положив передние лапы на кровать и, склонив голову набок, Норд внимательно рассматривал ребенка. Крикун оказался маленьким, смешно пахнущим человечком. Он быстро дергал ручками и ножками и, разевая рот, громко орал.

Непонятная нежность к этому пропахшему молоком существу волной поднялась в сильном собачьем теле. Сочувственное поскуливание вырвалось у пса, и от полноты чувств он облизал сморщенное, красное от напряженного крика личико своего Маленького Хозяина.

После этого случая Норд снова почувствовал себя необходимым. Собачья забота не давала ему покоя. Если Маленький Хозяин плакал, Норд бежал скулить около хозяйки, торопя ее подойти к ребенку. Когда Маленького Хозяина выносили гулять в глубоком ящике, обитом оленьим мехом, и ставили под окно, пес ложился рядом и ни на минуту не отлучался со своего поста.

Посторонние собаки, обычно избегавшие показываться вблизи дома, видя Норда сидящим у окна, спокойно бежали мимо по своим собачьим делам. Они знали, что в это время опасность нападения исключается. Пес лаял, щелкал зубами, но в драку не лез. Зато потом, когда Маленького Хозяина забирали домой и водворяли в кроватку, Норд бежал расправляться со злостными нарушителями его границы.


Маленький Хозяин заболел. Длинными ночами хозяйка качала его на руках, и пес не понимал, то ли она пела, то ли плакала. Прислушиваясь к разговорам людей, Норд все чаще слышал слова: «Скорей бы весна. Скорей бы открылась навигация. Скорей бы приехал доктор». Наступил апрель. Непохожее на весеннее, небо сыпало снегом. Прилетели утки. Норд с хозяином притащили с охоты четырех тяжелых темно-синих турпанов. Хозяйка мыла полы и, рассердившись на Норда, топтавшегося в луже у двери, выгнала его на улицу.

Вернувшись домой, Норд сразу почуял в доме что-то грозное. Хозяина не было. Хозяйка сидела неподвижно и внимательно смотрела на стол. Там лежал Маленький Хозяин. Пес подошел к столу. В нервные ноздри собаки вошел непонятный и пугающий запах смерти. Тоскливый вой вывел хозяйку из оцепенения. Она опустилась на пол и обхватила Норда за шею. Пес лизал ее мокрую, соленую щеку и тихо скулил…

В ящике, непохожем на прогулочный ящик, хозяин унес Маленького Хозяина. Хозяйка шла следом. Снег в тундре стал грязным, от него пахло землей и прелыми травами. Оседая, он освобождал клочья желтой прошлогодней травы. Под голым кустом ольховника зияла яма. Возле нее сидел знакомый человек с лопатой. Маленького Хозяина все поцеловали и закрыли крышку. Потом осторожно опустили в яму. Люди говорили тихо, как ночью. Из-под лопаты в яму зашуршала земля. Сначала она шуршала громко, потом тише, глуше, и скоро на месте ямы вырос желтый бугорок. Хозяева молча сидели на кочке и смотрели на свежий холмик. Пес подумал, что им хочется взять обратно ящик с Маленьким Хозяином, и стал лапами разрывать могилу, но его отозвал хозяин и, странно скривив лицо, стал чесать ему за ухом…

Пес тосковал. Целыми днями он лежал в коридоре возле пустого прогулочного ящика и по ночам протяжно выл.

Весеннее половодье отрезало тундру, и, только когда немного подсохло, хозяева стали куда-то собираться. Пес бежал впереди и вскоре исчез среди бурых кочек. Когда хозяева подошли к осевшей могиле, они увидели лежащего там Норда. Норд слегка завилял хвостом, как бы желая сказать, что он хорошо помнит, где лежит теперь его Маленький Хозяин.


Наконец-то Норду представился случай доказать, что он настоящий охотничий пес, правда, еще молодой, но уже не щенок.

Как только хозяин взял ружье, Норд засуетился и начал притаскивать хозяину нужные и ненужные предметы, помогая одеваться. Они отправились за утками. Поравнявшись с густой зарослью кедровника, Норд неожиданно поджал хвост и круто повернул к хозяину. Удивленный хозяин обратил внимание на треск валежника и колышущиеся кусты. Ощетинившийся Норд, глухо рыча, жался к ногам. Из кустов, шагах в двадцати, вывалился медведь. Увидев человека, медведь тоже растерялся и замер. Не сводя глаз со зверя, человек лихорадочно перезаряжал ружье жаканами. Щелканье ружейного замка вывело медведя из неподвижности, и он двинулся навстречу.

Желание ли защитить хозяина от грозной опасности или врожденная собачья ненависть к дикому зверю заставили Норда броситься на медведя. Маленькие свирепые глазки, оторвавшись от человека, остановились на собаке и вспыхнули угрозой. Зарычав, медведь занес косматую когтистую лапу, чтобы раздавить собаку, осмелившуюся забыть священный ужас перед его силой. Сокрушительный удар пришелся в пустоту. Стремительными наскоками Норд сбивал медведя с толку и, заставляя его бессмысленно размахивать лапами, упорно старался зайти сзади зверя. Поднявшись на задние лапы, медведь с поразительной для его грузного тела легкостью проворно поворачивался, встречая собаку оскаленной мордой. Но вот, ловко избежав удара, Норд очутился за медвежьей спиной и схватил его за «штаны». Взревев от боли, медведь сел. Норд стоял сзади, готовый повторить этот прием. Тут хозяин понял, что является обладателем редчайшего пса — медвежатника.

Жакан уложил мишку на месте.

Глядя на неуклюже рухнувшую громадину, человек старался овладеть собой. И хозяин и Норд встретились с медведем впервые в жизни. Покружившись вокруг медведя, Норд опасливо потянул его за шерсть и, взвизгнув, отскочил. Человек схватил ружье. Медведь не шевелился. Когда Норд (все-таки в нем сказался щенок) после внимательного обнюхивания проплясал вокруг туши древний собачий танец победителей, успокоенный хозяин подошел к медведю. Широкая голова зверя утопала в пышном серебряном воротнике. По этому своеобразному украшению можно было определить, что убитый медведь является представителем свирепого рода североамериканских гризли, вырождающихся на Колыме. Однако грозная родословная ничуть не повлияла на вкус медвежьих окороков.

Порывшись в шкатулочке со старыми пуговицами, хозяйка достала оттуда старинную монету с дырочкой. Хозяин расплющил ее в большую бляху, собственноручно выгравировал на ней знаменательную дату подвига Норда и торжественно подвесил ее к ошейнику собаки.


Второпях, в три месяца управившись со своими делами, улетели следом за гусями весна, лето и осень. И снова на побережье надолго поселилась зима, по-хозяйски разложив свои холодные пуховики. Пустынно и тихо на промысле. Тобика взял к себе сторожем эвенский колхоз.

Лакая вкусную похлебку из требухи, Норд не вспоминал о Машке. Снег, отпечатывая следы зверушек, как газета, сообщал Норду по утрам все события ночи. Вот неровные ямки, сделанные мохнатыми лапками куропатки, а сбоку тоненькой цепочкой протянулся след горностая. След оборвался — прыжок. На снегу отпечатки удара крыльев — взлет. Дурак, думает Норд про горностая, упустил, улетела.

Давно, очень давно не ходил хозяин на охоту. С утра он уходил в поселок и возвращался уже затемно. Норда с собой хозяин не берет, потому что Норд разодрался там со всеми собаками. Длинными, темными вечерами Норд поджидал, когда покажется маленький свет ручного фонарика, которым хозяин освещал себе дорогу. Тогда Норд мчался навстречу.

С утра Норд бежал на припай выслеживать и пугать задремавших на льду нерп. Спускаясь на лед, он еще издали увидел глянцевитосерую нерпу. Она лежала на кромке льда неподалеку от темной полосы открытого моря и мечтательно глядела на солнце, встающее в розовом тумане. Осторожно, расстилаясь по льду, Норд подползал к морскому зверю. Задача состояла в том, чтобы испугать нерпу неожиданным нападением и отогнать ее от воды. С оглушительным лаем пес появился перед усатой мордой с выпуклыми, как черные пуговицы, глазами. Испуганное животное, шлепая ластами, отпрянуло в сторону. Норд прекрасно понимал, что, несмотря на полную беззащитность нерпы, ему без человека с ней не справиться, и все же, кусая за ласты, заставлял ее ползти к берегу. Оправившись от первоначального испуга, нерпа, не отворачивая морды от яростных укусов собаки, повернула в сторону прикрытого туманом моря и грузно плюхнулась в воду, предоставив Норду метаться по льду и завывать от злости. Тут только Норд заметил незнакомца, внимательно наблюдавшего за ним.

— Ая — собачка! — сказал незнакомец и призывно засвистел.

Не имея обыкновения подходить к чужим, Норд шарахнулся в сторону и побежал домой.

Вечером, когда хозяйка зажгла лампу, Норд, потянувшись, подошел к двери. Пришло время встречать хозяина. В нетерпеливом ожидании он сбежал на лед лагуны и вдруг увидел утреннего незнакомца. За его спиной висело ружье. Ружье! Человек тихо свистнул и пошел вперед. Забыв обо всем, Норд пошел за ним, не спуская глаз с ружья. Вот уже промысел остался позади, и только светящиеся окошки напоминали о его существовании. От человека не пахло ничем враждебным, и поэтому Норд подошел совсем близко.

— Ишь ты, — говорил человек, поглядывая на Норда. — Поди сюда! Боишься, да? Дикий? Хороший собака, ая! — Норд нерешительно помахал хвостом, следя, как незнакомец вытаскивал что-то из кармана.

— Ая — собака… — шептал он и вдруг неожиданно взмахнул рукой. Тугая петля захлестнулась на горле Норда. Он подпрыгнул и стал кататься по льду, сдирая лапами петлю. Но подскочивший человек ловко скрутил веревкой лапы и, подняв извивающуюся собаку на руки, быстро пошел вперед. На полузадушенный визг Норда отозвался хор собак: это потяг, виляя хвостами и радостно лая, приветствовал своего хозяина. Запеленав Норда в покрышку от нарт, человек уложил его рядом с собой и закричал:

— Поть, по-оть!

Собаки рванули с места и, свернув из лагуны в старую протоку, вынесли нарты на бездорожную белизну тундры. Норд лежал неподвижно: петля, сдавившая горло, не давала свободно дышать. Скрип полозьев по хрустящему насту и громкое, прерывистое дыхание собак говорили ему, что его куда-то увозят. Куда? Зачем?


— Tax, тах, тах! — резкий толчок, и нарты остановились.

— Ну, приехали, — сказал человек, стаскивая с Норда покрышку.

Брезжил серый рассвет. Нарты стояли у незнакомого дома. Вдалеке виднелись очертания поселка. И дом, и поселок были чужими.

— Ну-ну! Ты! — грозно прикрикнул незнакомец, когда Норд, зарычав, показал клыки.

Ловко избегая острых зубов Норда, человек растянул петлю, быстро закрепил ее за ошейник и, волоком дотащив упирающуюся собаку до крыльца, привязал к одному из резных столбиков. Норд рванулся — тонкий столбик затрещал. Собрав все силы, он рванулся еще и еще, столбик поддался и, заскрипев, сломался.

— Эй-эй! — закричал незнакомец, выскочив из дому. — Эй, куда? Поди сюда!

Но, волоча цепляющуюся за все деревяшку, Норд был уже далеко.

— Беги-беги, — заворчал человек. — Куда пойдешь? Дороги не знаешь, молод еще. Не уйдешь. — И он был прав.

Норд впервые в жизни очутился так далеко от дома. Все запахи были чужими, а тут еще этот проклятый столбик цеплялся за каждую неровность, больно дергал шею. Пробежав километра полтора, Норд остановился. Свежий снег замел следы и потушил запахи.

Впереди расстилалась неизвестность белой пустыни. Сзади слышался собачий лай и пахло дымом чужого поселка. Тяжело дыша, Норд остановился и оглянулся по сторонам. Потом, решив искать дорогу в другом направлении, он бросился бежать к поселку. Деревяшка больше не мешала. Где она оторвалась, Норд не помнил. Он бежал теперь свободно, не замечая конца растрепанной веревки, которая волочилась за ним.

Поселок состоял из нескольких новеньких домов и десятка юрт. Вокруг сновали собаки. Увидев Норда, собаки залились лаем и бросились к нему. Норд остановился, ожидая нападения. Круг ощерившихся морд стягивался все уже. Вот какая-то, осмелев, куснула его за заднюю ногу и, взвизгнув, отскочила. Норд резко повернулся, чтобы дать отпор, как вдруг, расталкивая собак, в круг ворвался огромный серый пес. Отвислые уши делали его морду по-крысиному злобной. Это был знаменитый по всему побережью Ута-медвежатник. Круг раздался, и в его центре остались только двое — Норд и Ута. Норд понимал, что, если он не справится с этим врагом, вся свора бросится на него. Таков жестокий собачий закон: лежачего — убей. Подняв на хребтах шерсть, враги сделали два круга, внимательно изучая друг друга. Это был медленный танец смертельной схватки, когда каждый из противников охвачен яростным желанием убийства.

Сделав несколько постепенно суживающихся кругов, смотря друг другу в глаза, враги встали в боевую позу — плечо к плечу. Оба глухо рычали и, вскурносив морды, показывали ряды крепких зубов и загибающиеся клыки.

Ута начал первым. Оборвав рычание визгом, он бросился на Норда. Норд пригнулся и в тот момент, когда Ута намеревался обрушиться на него сверху, Норд на скачке схватил Уту за горло снизу. Враги молча покатились по снегу, отталкивая друг друга лапами. Из-под когтей клочьями летела шерсть. Схватка была короткой.

Сделав огромное усилие, Ута встал, пытаясь сбросить Норда. Но зубы Норда, вонзившись в горло, скрипнули и соединились друг с другом. Вяло замотав головой, Ута рухнул. Судорога прошла волной по его телу и оборвалась на лапах.

Примолкшие было собаки бросились на труп, образовав визжащую, барахтающуюся кучу. Вместе с ними Норд рвал и бросал кровавые клочья мяса и шерсти.

Крича и размахивая палками, спешили люди.

Отбежавшие собаки, вздрагивая и облизываясь, уселись поодаль. На примятом, в багровых пятнах снегу, упираясь передними лапами в изуродованное тело Уты, стоял ощетинившийся Норд и, подняв окровавленную морду, угрожающе смотрел на людей.

— Уту загрыз! Уту! Вот так собака! Медвежатника убил! — кричали люди. — Чья собака? Чья? Чья?

Из толпы выскочил пожилой человек с ружьем.

— Убью! Убью!.. — хрипел он. — Лучшую мою собаку положил! — И, прищурившись, стал целиться в Норда.

Норд, когда на него в упор посмотрело черное отверстие дула, понял опасность, но гордость не позволила ему сдвинуться с места. Рыча, он следил за ружьем.

— Не стреляй! — И незнакомец, привезший Норда, пригнул ружье дулом к земле. — Моя собака! Заплачу тебе за Уту, сколько спросишь… А его не стреляй. Я его на племя привез! Он привязь оборвал…

Незнакомец, прыгнув, схватил конец веревки, привязанной к ошейнику Норда. Туго намотав ее на руку и подтягивая так, что передние лапы поднялись над землей, он волоком потащил Норда. За углом дома, там, где были привязаны ездовые собаки, он крепко привязал Норда на короткий сыромятный ремень.

Подождав, когда незнакомец уйдет, Норд попробовал рвануться, но нет — короткий ремень не позволил. Стараясь схватить ремень зубами, Норд чуть не задохнулся. Осознав бесполезность сопротивления, пес застыл. Собаки с любопытством смотрели на него, но он их не замечал. Вечером появился незнакомец. Он принес охапку юколы для кормежки. Визг и вой потяга заставили Норда открыть глаза. Человек бросил ему самую большую рыбу. Норд отвернулся.

— Ишь ты! Гордый какой! — возмутился новый хозяин. — Жрать не хочешь? Ничего, вот поработаешь — захочешь!

Наутро человек пришел снова.

— Лебедь, Лебедь! — позвал он старого пса.

Моргая желтыми глазами, Лебедь подошел к нартам и занял свое место передовика.

— Ну-ка, Красный иди! — Отвязав Норда, человек поставил его в третью пару и, накинув лямки, быстро затянул их.

В паре с Нордом стоял большой бурый пес — Дикий. Сев на нарты, человек скомандовал:

— По-о-оть! — И взмахнул остолом.

Ненависть к упряжке, всосанная с молоком одичавшей матери, напрягла все существо Норда.

Поджав под себя лапы, он повис на лямках. Рванувшиеся по команде собаки сразу почувствовали торможение. Дикий сильно укусил Норда сбоку. Задняя пара злобно грызла ноги Норда, заставляя его встать. Норд молча волочился по снегу, не огрызаясь на укусы.

Послышалась команда:

— Tax! Tax!

Упряжка остановилась. Норд лежал. Сильные удары остола посыпались на него. Новый хозяин приручал собаку.

— Врешь, повезешь! Еще как побежишь! Куда денешься?

Норд лежал, вздрагивая от ударов, но не делал попытки встать. На морде вздувались толстые, как веревки, рубцы. Остол бил где попало и, отскакивая от пружинящих ребер, выдирал с мясом шерсть. Сильный удар по голове заставил землю перевернуться и подняться стеной. В туман уплыл лай возмущенного потяга…

Очнулся Норд ночью. Сияла луна. Свернувшись калачиком, спали закопавшиеся в снег собаки.

Только Дикий — странный пес с грустными, вопрошающими глазами, закинув голову, смотрел на луну, стараясь совладать с воем, клокотавшим в его горле. Но. вой все-таки вырвался, и тоскливые волчьи ноты перемешивались в нем с визгливыми собачьими переливами. Заскулив, Норд опустил голову и лизнул снег.

…Скрип приближающихся нарт разбудил всех собак.

— Tax, тах, тах! — услышал Норд знакомый голос друга его хозяина, молодого наяханского каюра.

Лай двух встретившихся потягов зазвенел в морозной тишине синей лунной ночи. Норд увидел приближающуюся к нему фигуру человека, втянул в себя знакомый запах своего поселка и громко гавкнул.

Каюр обернулся.

— Ба! Потеряшка наша! Хозяин твой с ног сбился, а ты, на-ко, вот куда попал. Ну-ну, вот сейчас дела обделаю и вместе домой поедем. Окаянные, чуть не придушили собаку, — ворчал он, отвязывая Норда.

Освобожденный Норд встряхнулся и побежал за своим избавителем. На обратном пути Норд бежал позади нарт. Иногда, свернув с дороги в сторону, чтобы обнюхать какой-нибудь подозрительный куст, Норд терял из виду потяг. Но острый запах длинной лентой висел в воздухе, вился по снегу, и чутье собаки не обманывалось в направлении.

Вот и знакомая низина. Большими прыжками Норд понесся с обрыва к дому. У двери он прислушался. В доме не спали. Нажав плечом дверь, как он делал всегда, пес тихонько заскулил. Из раскрывшейся двери пахнуло знакомым теплом.

— Нордаха? Нординька! — радостно вскрикнула хозяйка.

Присев возле него, она совала ему под нос какие-то куски. От запаха пищи Норд почувствовал страшный голод и ожесточенно принялся за еду. Хозяин долго разглядывал Норда, заснувшего мертвым сном.

— Ты посмотри, как он избит! Наверное, пробовали запрягать. Как видно, на него многие зубы точат. Придется его на цепь с завтрашнего дня. Такого пса надо беречь.


Норду приснился отвратительный сон. Будто ошейник вцепился зубами в шею и никак его не стряхнуть. Рыча и мотая головой, Норд проснулся. Было утро. Хозяева еще спали. По обыкновению, Норд подошел к хозяйке и потянул за одеяло.

— Тебе что? — спросила она, открывая глаза. — Гулять? Ну сейчас.

— Погоди, не выпускай. Я сейчас цепь прилажу, — остановил ее хозяин и, быстро одевшись, вышел на улицу.

Хозяйка стала кормить Норда. Он ел и прислушивался к стуку, который доносился с улицы. Было интересно посмотреть, что делает там хозяин.

— Ну, готово, — сказал хозяин, входя в дом. — Пошли!

Виляя хвостом, Норд ткнулся мокрым носом в его руку. Держа Норда за ошейник, хозяин вышел на крыльцо.

— Так-то будет лучше, — сказал он и поддел длинную, гремящую цепь под ошейник. — Ничего-ничего, Нордаха, привыкнешь! — И, ласково потрепав собаку, ушел в дом. Норд потянулся, припав на передние лапы, отряхнулся и побежал. Что это? Резкий рывок мотнул его в сторону. Он бросился в другом направлении. Нет, нельзя! Цепь! От отчаянных прыжков цепь натягивалась и отвратительно дребезжала. Норд вцепился в нее зубами. Железо прилипло к языку и обожгло пасть. Свободы больше не было. Цепь! Рваться бесполезно. Норд лег. Все стало неинтересным. Серое зимнее небо безучастно сползало на тундру.

Острая горечь подкатывалась к горлу. За что? За что? — думал Норд. Все пережитое всколыхнулось в памяти. Но ведь тот незнакомец был чужой… а хозяин?

Норд не мог найти оправдания такому предательству. Тоска и отчаяние, что теперь всю жизнь будет волочиться за ним эта погромыхивающая цепь, овладели Нордом. Острое ухо собаки уловило глухое подледное рокотанье прилива. На бухте потрескивали льды. Сейчас, наверное, на припай вылезают толстые, глупые нерпы. Пойти посмотреть.

Норд поднялся, но вкрадчивое дребезжание напомнило ему о случившемся. И отчаяние вырвалось из горла тоненьким, удивившим самого Норда визгом.

Громкий насмешливый лай раздался чуть ли не над самым ухом. На хозяйской помойке, выпятив грудь, козырем стоял Джульбарс и смеялся кашляющим смехом лисицы.

Норд задохнулся от непримиримой ненависти. О, как бы он сейчас расплатился с этим бахвалом за трепку, которую тот когда-то ему задал. Но Джульбарс, задрав хвост, грациозно побежал в сторону, оставив хрипящего, разъяренного Норда грызть цепь.

Появление Джульбарса переполнило чашу испытаний. Холодная ненависть к хозяевам колючей льдинкой вошла в горячее собачье сердце.

Вечером, не тронув еду, он лег у порога, обдумывая замысловатый план побега. Но все получилось скорее и проще.

— Норд, пойдем гулять, — сказал хозяин. — Побегаешь перед сном. — Темная, осыпанная звездами ночь встала в открытых дверях. Одним прыжком Норд очутился на улице, на воле…

— Норд, Норд! Ко мне! — кричал хозяин.

Повелительные нотки в его голосе заставляли Норда вздрагивать и еще быстрее взбираться на заснеженный обрыв. Только наверху он остановился и оглянулся. Маленькая черная фигурка хозяина. Маленькие светящиеся окошки. Пес стоял, втягивая ноздрями тонкую струйку запаха дыма.

— Нордик! Норд! — звал хозяин.

И вдруг серая длинная цепь, как живая, возникла в сознании Норда. Она подползала и старалась прицепиться к ошейнику. Пес отпрыгнул. Яркие колючие звезды висели над тундрой, и большой белый круг луны медленно поднимался на небо.

Повернувшись, Норд побежал туда, откуда поднималась луна, и его тень, синяя, четкая, с острыми ушами, бежала рядом, не оставляя следов на мерцающей пелене снега.

Через несколько дней нашли Джульбарса с перегрызенным горлом. Промысловый сторож рассказывал, что как-то ночью видел Норда около промысла. Он даже окликнул его, но при первом же оклике Норд скачками взобрался на обрыв и скрылся.

Тайком друг от друга хозяева по нескольку раз в ночь открывали дверь, обманутые царапаньем и визгом ветра.

Норд не возвращался.

Неожиданной телеграммой хозяин был отозван в Магадан.


Прошел месяц после отъезда хозяев. По-волчьи прижимаясь к нетоптаному, голубому от луны снегу, к знакомому дому крался Норд. Это была минута, когда псу захотелось домой, чтобы, как раньше, лежа у белой, дышащей теплом печки выгрызать из лап ледышки и громко стучать хвостом по полу, подставляя голову ласкающей руке.

Дверь до половины занесло снегом. Нагнув голову, пес стал раскидывать лапами шуршащий, сыпучий снег.

Из-под двери потянуло холодной пустотой. Время и ветер выдули из дома жилые, теплые запахи. Под лапой что-то звякнуло — это было кольцо, ввинченное в порог, и начало свернувшейся под снегом цепи. С запахом железа пес втянул в себя щемящую тоску одиночества.

…Глухой, ровный, без переливов вой зазвучал над промыслом, протянувшись от застывшего дома с черными незрячими окнами до недосягаемо высокой луны.

В этом было всепрощение человеку. Древняя тоска собаки по человеческой ласке. Покорность зверя, признавшего и оправдавшего суровое владычество человека. Неукротимое, горячее желание вернуть прошедшее звучало глухим воем и застывало белым паром дыхания.

После этой ночи никто уже не видел Норда.

Ушел ли он со стаей одичалых собак, разделив с ними радости и невзгоды бродячей жизни, или, кто знает, может быть, при встрече с тундровым волком поединок решил, кому из них лежать на снегу, отражая остекленевшими глазами ледяной блеск луны.

Загрузка...