Вот роза... [СИ]

— Местные с нами курили и хвастались, рассказывали, как поцелуйчики собирают. Или еще чего, — Олежка усмехнулся, продолжая сидеть, — думаешь, Танька Зарыкина просто так прокатилась?

— Да! — от сердитого звонкого крика сверчки смолкли. И снова осторожно завели свои трещащие песенки.

— Да, — повторила Лора, вспоминая, как свисали с ладоней Таньки прекрасные белые лилии, — не ври, чего не знаешь, ладно?

Повернулась и пошла, спотыкаясь напрочь уставшими ногами на каблучках старых босоножек. Слушала спиной, вдруг побежит, догонит, возьмет за руку, скажет, что это он сгоряча. Ну, от ревности.

Но за спиной было тихо. Только вот сверчки.

В спальне половина кроватей еще стояли пустыми, белели простынями, а на других спали девочки. Инна тоже спала, приоткрыв рот и посвистывая носом. Лора осторожно подошла к своей кровати, раздумывая, идти ли умываться. От окна, где неяркий свет чертил квадраты по очертаниям фигуры, приподнялась голова, в путанице локонов. Настя молча смотрела на Лору, а та так же молча смотрела на нее. Думала, что сказать в ответ на взгляд. Но блестящие глаза закрылись, голова опустилась и Настя отвернулась к стене, натягивая простыню на плечи.

Лора легла, пошевелила ноющими ногами, укутывая их теплой простыней, натянула ее до самого подбородка и зажмурилась, закусывая губу. В голове было ясно и совершенно не сонно. И совсем непонятно, что происходит. Понятно лишь, что ничего хорошего. А еще все не такое, каким кажется. Колян с его мотоциклом и его слова, о том, как она понравилась ему. А сам наврал и гуляет с Наташкой Кацыкой. Олежка, с его ехидным смехом и словами про Коляна. Настя, которая предупреждала глупую Лору, но получается, только для того, чтоб самой танцевать с Олегом? И сама Лора, которая кинулась целоваться с одним, потом танцевать с другим и еще, если по правде, специально выкинула из головы Настю, которая шла навстречу Олегу. Думая — ее пригласил.

Но почему-то хуже всего было думать про Таньку Зарыкину. Опять странно. Своих несчастий полный карман, а обидно почему-то за лилии в Танькиных дрожащих руках. И кажется, все остальное пусть уже будет кривое, как-нибудь. Но чтоб мопед, Танька и неизвестный Стасик — было настоящее, а не обман.

Совсем настоящее, как то самое розовое варенье, которое — из сказки, подумала Лора, совершенно смиряясь с тем, что всю ночь ей ворочаться и думать-думать.

На том и заснула.

Воскресным, очень поздним утром, взрослые собрали желающих на прогулку. Пошли не все, да и вообще идти никто не хотел поначалу.

— Наде-ежда Петровна! — укоризненно страдала Птичкина, сидя поперек своей кровати с пилочкой у ногтей, — вы сами сказали, выходной, не на работу.

— Да! — поддерживала ее Оля Осипова, лениво расчесывая длинные русые пряди, — мне еще голову помыть, снова тут с тазиками бегать, а пацаны, между прочим, подглядывают.

— А я вас на работу и не тащу, — удивилась Наденька, сидя у стола и рассматривая в маленьком зеркальце облезающий нос, — ты русский язык, Птичкина, понимаешь? Прогулка. Активный, можно сказать, отдых. Стыдно, половину срока отработали, а кроме музея где? Нигде! А надо — окрестности. Географию. А если кому прогулка не нужна, то вон Валентина собирает рабочих на подвязку винограда. Вернетесь вечером, получите суточные. По три рубля. Что замолчали?

Она вытащила из сумочки помаду и, выпячивая губу, надавила карандашиком, жирно рисуя:

— Значит, пъогуъка, — невнятно подвела итог. Убрала помаду в сумку, — собирайтесь, через полчаса чтоб у ворот.

— Моя голова! — скорбно завопила вдогонку цветастой спине Осипова, держа на весу русую прядь и кося на нее глазами.

— Ладно, — милостиво согласилась классная, выходя, — кто не желает образовываться, сидите дома. Галина Максимовна присмотрит, и чтоб никуда!

— А я совсем не хочу, — вполголоса расстроилась собственной несознательности Инна, — хотя Наденька правильно сказала, окрестности…

— Буряки и картошка, — согласилась Лора, — еще вот роза. Ой, роза, ты, Шепелева Инна, розу видела? А то покажу.

Они рассмеялись, но в двери вошла Настя, минуя их кровати, будто пустое место, и Лора смеяться перехотела.

Настя сменила халатик на яркий сарафан с кружевными лямочками, села, так же, как недавно классная, устроила в руке зеркальце, подкрашивая розовые губы красной помадой.

— Я тоже останусь, — решила Лора, подбирая ноги и откидываясь на подушку, — ну его, образование это.

Она никак не хотела идти рядом с Настей, непонятно — заговоришь, а та не ответит, фыркнет. Уж лучше валяться в доме, слушать, как орет чумная Осипова, таская туда-сюда свои тазики с водой.

— О! — в ответ на ее мысли заорала чумная Осипова, тыча в окно длинным ногтем, — о, кого я вижу! Первый парень на деревне, пыль столбом, это ж к нашей Крыске-Лариске жаних чешет!

Девочки, переговариваясь, уже выходили, и Настя ушла, остались всего-то человек пять. И почти все они кинулись к окошку, отпихивая длинную Олю. Лора спустила ноги с кровати, не глядя на хихикающих одноклассниц, схватила маленькую сумочку, сунула в нее щетку для волос, а кошелек и пудреница там и лежали.

— Я, наверное, схожу. Ничего, Инк?

Та уже лежала, сонно моргая. Рот поплыл в сладком зевке:

— Ага. Нормально.

Лора выскочила на крыльцо, сбежала по ступеням, старательно отворачивая голову от мальчика — он уже подошел и встал у раскрытых ворот, глядя исподлобья.

— Привет, — сказал, когда она быстро прошла, устремив взгляд на стайку ребят, ведомых по пыльной дороге Наденькой.

— Та погодь, — потянулся, пытаясь схватить за руку.

— Не видишь? Мне некогда! — Лора вырвала руку и пошла, быстро и резко отмахивая шаги согнутыми локтями.

Радуясь, что не стала напяливать босоножки, а выскочила, как была — в старых рабочих вельветках, клетчатой рубашечке и, главное, в удобных кедах с обрезанными задниками — почти побежала, догоняя толпу.

Наденька оглянулась, одобрительно кивая, и Лора, тяжело дыша и уже ругая себя за решение, медленно двинулась вместе со всеми, стараясь не смотреть теперь уже на Настю, которая шла в сторонке, вместе с Олежкой Рубанчиком, и похоже, неприятно удивилась внезапному появлению Лоры.

Прогулка, как и предвидели ребята, оказалась слегка дурацкой. Шумной толпой они влеклись по дороге, опоясывающей два десятка деревенских домов. Болтали и смеялись, не слушая Наденьку, которая вскидывала руку, указывая на все, что встречалось, и замолкала, подбирая слова.

— Вот! Все посмотрели налево. Налево, Петрушкина! У тебя одной «лево» с другой стороны! Это коровник. Он для… ну…

— Для коров, — подсказал Сашка, и она, сначала кивнув, оглянулась раздраженно:

— Прекрати, Перебейнос. В коровник мы не пойдем, пожалуй. Там…

— Навоз, — снова помог ей Сашка, на всякий случай отбегая подальше.

Наденька закатила густо накрашенные глаза, но кивнула.

Так они шли и шли, обок проплывали метелки овса, длиннющие грядки с какой-то ботвой, потом — то самое кукурузное поле, машущее мягкими нитями, и Лора шепотом рассказала про горох, напрочь разрушив остатки дисциплины: все с воплями и визгом кинулись под высокие стебли, а чтоб Наденька не орала грозно, нанесли ей в горстях зеленых свежих стручков.

Осмотрели ставок, обходя его поодаль от края воды, где жирно блестела глина и топтались гуси, хлопая крыльями.

Лора оглянулась на высокие кукурузные джунгли. Как-то ничего не почувствовав в сердце. А, наверное, если бы там сидела с Олежкой…

И нахмурилась. От края высоких стеблей шагнул испятнанный тенями силуэт с белыми, как сметана, вихрами.

Она потихоньку отстала от прочих, чтоб не смотрели насмешливо, прислушиваясь к их разговору. Но все равно не глядела на мальчика.

— Я это. Извиниться хотел, — Коля шел чуть позади, и она не видела, как он там — с каким видом извиняется. Голос был хмурым, но без особенного раскаяния.

— Угу, — язвительно сказала Лора, а впереди все кинулись наперегонки по дороге, что шла под уклон, к тем самым коричневым и серым домишкам старого цеха.

Они остались на дороге одни, так что Лора повернулась и, волнуясь все сильнее, шагнула почти вплотную, сердито глядя на бледное в конопушках лицо.

— Угу. Теперь извиняться прибежал. Между прочим, я знаю, про эти ваши, про хитрости… Ой, девочка, покатаю, а потом целуйся. А то — нет. Не повезу обратно, значит. Всех так катаете. А врал, да? Понра-авилась. А на самом деле…

Она выдохлась, и уже молча смерив Колю негодующим взглядом, отвернулась, чтоб уйти.

— Я вчера пришел, тебя искал, потому что мы не поехали, с мамкой, я обрадовался. А тут эта ваша, чернявая. Наташка, в-общем. Она сказала, ты придешь сейчас. За клуб. Мы ждали-ждали. А ты вышла и как дернула. И смеешься. С этим вашим. С рыжей мордой. Я тогда домой пошел.

Он обошел Лору, встал, заглядывая ей в лицо.

— Там ваши все. Городские. Ну, я подумал, лучше, если придешь. Сама. Ну, мало ли. Короче, я не знаю, че я там думал.

— А мне сказали, ты с ней лазил. Там, в темноте.

— Ну так… Курили мы там, да. Она попросила, я стрельнул, у пацанов. У наших. Они ж думали, я клинья бью, дали, конечно.

— А ты не бил, — язвительно усмехнулась Лора, суя руки в кармашки вельветок.

Внизу цветная стайка уже окружила разболтанные проволочные ворота, взволновав лохматого пса на цепи.

— Кого? — не понял Коля.

— Клинья!

— А… Нет. Не бил. Тебя ждал.

Лора смешалась, глядя на его серьезное лицо. Сосредоточилась и попыталась еще раз:

— Ладно… Но вот скажи мне тогда. Насчет, поцелуешь, отвезу. Мне сказали, вы специально это делаете! Со всеми. Городскими. Скажешь, нет?

Коля отвел глаза, уши загорелись красным, просвечивая краешками.

— Ну, да, это прикол такой. Это давно уже, ну кажно лето. А чего такого-то?

— Чего? — возмутилась Лора.

— Нет, — поспешно отказался от слов Коля, — ну конечно. Да. Тьфу, ты меня запутала совсем.

— Демченко! — кинулся снизу от ворот маленький от расстояния голос классной, — ты что там застряла? А ну спускайся!

— Гав-гав, — подтвердил лохматый пес, которого уже держал за цепь гнутый худой дядька в чем-то сером.

— Слушай. Как было-то, — заторопился Коля, — все ото делают так. Ну и я… тоже. Один раз, в общем, вот с тобой. У меня ж раньше не было мотоцикла, брат оставил, ломаный вообще, я его целый год корячился, чинил. Ты чего смеешься?

— Мультфильм такой, про почтальона Печкина. Он без велосипеда злой был, а с велосипедом сразу добрый. А, неважно. Я пойду, а то Наденька орет. О! Так мы все, получается, идем туда, где твой секрет?

Они стояли рядом, глядя, как ребята проскакивают мимо пса в черные ворота цеха.

— Выходит. Да.

Лора усмехнулась.

— Ну и секрет. Тоже, значит, замануха просто. Никакого секрета, а чтоб я поехала кататься. Ну, или не я. Любая, кто попадется. Ладно, пока. Пойду твой секрет смотреть. Со всеми вместе.

Она махнула рукой, не так, как машут кому-то, а как — на кого-то. И стала спускаться по некрутому склону. Ветерок откидывал со лба волосы, и наполнял Лору веселой злостью. Вот же чучело огородное, мотоцикл он чинил. Как ему брат велел. Катай, Коля, девок. И все там договариваются, значит, как городские понаедут летом, то надо городских как можно больше раскрутить, на поцелуйчики. Или, как сказал Олег, еще на что.

— Что ты все про нас-то, — сердито крикнул Коля вдогонку, — ваши вон тоже. Спорят на вас. На девок. Кто больше соберет. Этот, с рыжей мордой, он тоже трепался. Бухали вместе, в среду еще, за клубом.

— Что?

Она остановилась, убирая со скул волосы.

— Ничего! Сказал, про эту, в техасах, и что у него уже пять штук. И что каждый день будет новая! Он не мне говорил, я что, я там сбоку-припеку, а Петьке Пачику хвалился.

Лора отвернулась и побежала вниз, придерживая сумочку, а та колотилась под рукой, как глупая птичка, пойманная на тонкую лямку.

Коля еще что-то кричал, но ветер отнес слова, и она не услышала их. Да и не хотела больше слушать.

Подходя к проволочному забору, за которым из черного зева широкого входа слышались гулкие голоса, поняла — туда она тоже не хочет. Там пацаны, с их похвастушками про девочек, и там Настя, которая простила Олежке и Тоню, и ее — Лору, и наверняка теперь злится, не на него, а как раз на девчонок. Так все противно, и совершенно несправедливо.

Лохматый грязно-белый пес солидно облаял запыхавшуюся Лору, которая так и застыла, держась рукой за деревянный столбик. Стояла, тяжело дыша и переглатывая, ладонью вытирала пот со скул и шеи.

— А, — сказал гнутый дядька, выходя на свет из гулкой темноты, — тебя кричала ваша? Иди, я Беляша подержу. Не хочешь?

Лора покачала головой. А дядька внезапно кивнул, соглашаясь.

— Та и правильно. То ночью нужно смотреть, или хочь вечером, а щас чего там — пустые одни контейнера. Это вот когда мешки навезут, после вечерней розы, тогда да, тогда и поглядеть.

Он говорил, поднимая с земли алюминиевую миску, сунул ее под кран, потом поставил рядом с будкой. Вытер мокрую руку тряпкой и бросил ее на проволоки забора.

— А вы дядь Серега, да?

— Он и есть. А ты у нас кто?

— Лариса. Ой, Лора. Лучше Лора.

— У меня дочка — Лара. В городе уже, и муж там. Тоже ж Лариса, но мы ее — Лара. Сказала недавно, хорошее имя, папка, спасибо вам, оно, говорит, как это. Античное. Ну она училась, знает.

У отца Лары было небольшое лицо с беспорядочными морщинами, и когда улыбнулся, Лора подумала вдруг, он когда-то тоже ходил в школу, был пацаном. А разве скажешь. Будто с другой уже планеты.

Из черноты являлись на яркий свет цветные фигуры, кричали и смеялись, а следом шла Наденька, и не одна, ее под локоток галантно вел тот самый толстый черный мужчина, который, сказал Коля «со студентами».

Дядя Серега понизил голос.

— Ежели захочешь, Лора, приходи вечером, после заката уже. Я тебя пропущу, красоту смотреть. Ну, подружек бери, или там парня своего, но не много чтоб. Двое там, трое. Будете потом в городе рассказывать, какая в Приветном бывает красота, нигде ж такой больше.

— Сегодня?

Дядя Серега улыбнулся, показывая мелкие зубы вперемешку с булатными коронками.

— Та в любой день. Я на неделе всегда в ночь, а днем тут и не сторожуют, чего тут брать-то. Пусто.

После цеха вдруг случился родник, и вот там было прекрасно. Сидя у корявого ствола старой ивы, под никлыми в тонкий ручеек ветвями, Лора обрадовалась, что пошла, и пожалела, что Инна осталась в доме. Тут была тишина, полная высокого щебета птиц в кронах и тонкого журчания воды у ног, такой вкусной, свежей и холодной, прозрачной, как белое радостное стекло. Наденька оделила всех печеньем из большой сумки, и ушла за мешанину кустарничка, откуда слышался ее смех и густое бормотание «профессора», как ее провожатого сразу окрестили ребята. Они тоже притихли и, рассевшись на коряги и камни, окунали в прозрачную воду усталые ноги, переговаривались лениво, устав даже смеяться и дразнить друг друга.

Лора нагибалась, опуская руку, вода протекала через пальцы, пощипывая их ледяным холодком. Думала о том, что Коля, оказывается, не соврал, есть там секрет, и он не для всех. Прямо какая-то сказка, приди девочка, после заката, да не забудь, хорошо постарайся, собирая вечернюю розу. И тогда тебя пропустит лохматый зверь-чудовище и дальше поведет страж с ключами на корявом пальце. Войдешь в гулкую темноту, и там увидишь, как он сказал — красоту, какой нигде нет.

Лора приложила мокрые руки к щекам и закрыла глаза. Перед ними встала, сверкая и медленно поворачиваясь, огромная роза, усыпанная кристальными каплями по бархату лепестков. Расцветает, каждую ночь, спрятанная в глубине заброшенного цеха, как раз, потому что там никто не додумается ее искать. А увидят ее только самые… самые…

К каким самым отнести себя, Лора затруднилась. Ведь не нахваливать же себя, называя самой умной и красивой, детский сад получается какой-то. Может быть, самые те, кому это действительно нужно? Вот они и приходят, преодолевают всякое. Не только свирепого пса (тут Лора вспомнила, как Беляш мотал хвостом, подлизываясь, дышал жарко, ронял слюни, сглатывая — ждал подачку, и улыбнулась), не только строгого стража Серегу, но еще и…, что там еще? Нерешительность, наверное. А еще: все смеются и дразнят, надо и это преодолеть. Ну, всякое, что внутри себя. И тогда!..

В понедельник, зевая и сламывая уже привычными движениями сонные, умытые росой цветки, Лора пыталась собраться с мыслями, но наслучалось всего так много, и главное, в разные стороны, что никак не могла решить, как и на что настроиться.

Можно, конечно, упасть в печаль из-за Олежки Рубанчика, вон вдалеке маленькими живыми куклами торчат над кустами, он и рядом Настя — солнце блестит на распущенных завитых волосах. Смеются…

Но, во-первых, почему-то особой печали не выходило, а еще он оказался не таким, как себе Лора навоображала, и по новому Олегу, с его ехидным смехом, совсем ей не печалилось.

Теперь что, думала она дальше, оставляя справа зеленый куст и переходя к следующему, усыпанному круглыми одинаковыми цветками. Коля… Тут свои «с одной стороны», и «с другой». Он негодяй, конечно, из-за своего мотоцикла.

Тут Лора фыркнула, вспоминая снова почтальона Печкина доброго и злого.

Но так честно признался, что с ней попробовал в первый раз, и вот сразу — понравилась. Можно снимать такое кино, размышляла Лора, сунув в рот указательный палец, уколотый розовым шипом, для подростков, ах, мальчик-девочка-любовь. И внешность у Коли как раз для «Ералаша», там таких любят, чтоб или белобрысые, или рыжие конопатые. В жизни совсем по-другому, в жизни любят таких, как Сашка, с его цыганскими патлами, черными завитками на смуглом лбу, или опять Олежка, у него глаза голубые, волосы не белые и не рыжие, хороший такой цвет, блестят, ярко-русые, лицо, как у киноактера и плечи широкие, как у взрослого совсем парня.

Еще один шип уколол ладонь, и Лора с раскаянием собрала мысли в порядок. Относительный порядок. Что там про Колю? Злиться на него не получается особенно, но и влюбляться в него тоже ни к чему, все равно через три дня класс уезжает. Если бы огромная любовь (снова, как в кино, подсказала себе Лора), то конечно, писали бы друг другу письма, и он приезжал на выходные, ну, на один выходной, а то где же ночевать, гуляли бы, потом Лора ехала бы в Приветное, ну… может быть. Но такой любви нет, призналась она себе честно. Так что, пусть Коля там ходит пока, без лориных мыслей, плохих или хороших.

Остается что? Первый поцелуй. И — тайная красота в гулкой пустоте старого цеха.

Поцелуй оказался странным образом отделен от Коли и вообще от всего, остался с Лорой сам по себе, и это ее озадачило. В этом нужно попробовать разобраться, потом, велела она себе мысленно, уже торопясь думать о другом.

«Вечно ты что-то выдумываешь», так говорила ей мама, и в голосе была любовь и взрослое такое унизительное презрение, что ли. Лора тогда умолкала, и дальше «вечно выдумывала» уже мысленно, не болтая вслух. И недоумевала, про маму, неужели та не знает, что да, дети все время выдумывают, фантазируют, это нормальное состояние, пока не вырос.

О себе Лора понимала, она не совсем еще выросла, потому, перебрав свои мысли, радостно приготовилась думать о главном, том, что для удовольствия. О сказке старого цеха.

С другой стороны кустов лунатично двигалась Инна, похожая в своей шляпке и зеленой рубашечке на мультяшного кузнечика — вытягивала длинную лапку, сгибала, совала в сумку на боку. Спала и работала одновременно.

Но предаться мыслям о тайной красоте Лоре не дали. Шурша, кусты раздвинулись, пропуская Свету Петрушкину, тихую девочку с растрепанной косой, схваченной резинкой с пластмассовыми ягодками. Сумка ее была толстой, розы выпирали лохматыми лепестками из коричневой мешковины.

— Я сейчас к мешкам иду, — доложила она, ладонью приминая цветочный ворох, — высыпать…

Лора кивнула с удивлением. Света потопталась рядом, держа непослушные розы.

— Ларис… А можно… — она замолчала, потом, набравшись решительности, договорила, — а расскажи, ну про это, как вы целовались?

Лора слегка краснея, хмыкнула, продолжая совать в свою полупустую сумку влажные цветки. Пожала плечами.

— А что рассказывать. Ну, поцеловались.

— Ой, — шепотом поразилась Света, моргая короткими ресничками над светлыми глазами, и добавила, — ой…

Они медленно двигались вдоль рядочка кустов, Света жадно задавала вопросы, такие, немного свысока думала Лора, наивные, признавался ли в любви, и как это вообще. Поцелуй с мальчиком.

Лоре было неловко обсуждать такое, со всех сторон личное, но Света пылала щеками, распахивая карие глаза, нервно поправляла толстую косу, которая елозила по плечу, потом снова поспешно прихлопывала свои цветы, спотыкалась, не сводя с Лоры внимательного взгляда. Так что, она немножко рассказала, про кукурузу и как сидели на овчине, разговаривали, и как Коля обнимал ее за плечи и не хотел отпускать, чтоб еще посидели.

Потом Петушкина вздохнула, полная через край впечатлений, как ее сумка — розовыми цветками. И на далекий крик подружки ушла, оглядываясь и кивая, оставив на комковатой глине рассыпанные цветки.

А когда девочки унесли свои полные сумки и возвращались обратно, к ним пришла Таня Зарыкина, толкнула Лору широким пацанским плечом.

— А лилии видишь, нормально стоят, — похвалилась хрипловатым голосом, — Стаська сказал, если надо, еще поедем. А я сказала, та куда, в автобусе повянут, пусть уже эти. Так что, мы просто покатаемся, может. На родник там. Или еще сад фруктовый, там вишни ранние. Стаська сказал, можно набрать.

Лора кивала, открывая сумку. Таня еще рассказала про мопед, про Стасика и что он осенью уезжает учиться, и может даже приедет в Керчь.

— А твой приедет?

Лора пожала плечами. Но под доброжелательно-требовательным взглядом Таньки зачем-то соврала:

— Сказал, хочет приехать. Летом.

— Вот, — Танька кивнула, и молча минут десять срывала цветки, суя их не в свою сумку, а в Лорину. Потом попрощалась и исчезла за кустами.

— Ты сегодня кинозвезда, Лорка, — отметила проснувшаяся, наконец, Инна, — тебя уже фотографировать будут. Для журнала «Советский экран». И кино снимут.

Лоре стало смешно и одновременно неловко. Интерес девочек был ей приятен, да. Она сразу стала какой-то для всех другой, новой Ларисой. Но получается, она, как те мальчишки, треплется о поцелуе, будто постоянно хвастается. А может быть, Коле это так же не нравится, как не нравится Лоре то, что они там, между собой, болтают о девчонках, кто кого и сколько раз.

Все это совсем отвлекало ее от мыслей о главном. И она решила, уходя с Инной к мешкам, наверное, главные мысли нужно думать, когда никто не мешает, совсем вечером, укладываясь спать. Или уйдя одной к роднику. Или еще куда, чтоб не мешать их со всякой болтовней.

А еще, думала она и внутри поднималась щекотка, морозя локти, так что они покрывались мурашками, можно встать ночью, уйти от всех, и пробраться к старому цеху, как разрешил ей дядя Серега. Увидеть тайную красоту. Может быть, как раз сегодня…

Но две смены на плантации коварно вымотали все силы, и вечером, упав полежать, Лора позорно заснула, даже раньше, чем Инна, которая валялась на кровати, что-то рассказывая, и голос превратился в невнятное гудение. А потом сразу — в утренний голос Наденьки и треск будильника в ее поднятой руке.

Так, совсем внезапно наступила среда. И оказалось, как поняла в обед Лора, мешая ложкой гороховый желтый суп с плавающими в нем сухариками, завтра уже домой. То есть, это так сказано было — в четверг последний день, и ей казалось, что времени полно, но в четверг она уже будет спать дома, а сегодня вечером танцы в клубе. И значит, сегодня последняя ночь, когда Лора сможет пойти в старый цех.

— Ты чего? — обеспокоилась Инна под растерянным взглядом подруги, — у меня что? У меня горох на лице, да?

— Что? А… Нет. Я так.

Вечером снова наделся на Лору синий костюм с майкой-бабочкой, а Инну она уговорила пойти не в юбке-макси, а силком заставила ее надеть свою короткую штапельную юбку в горошек и белый батничек с кармашками. Каштановые волосы Инна заколола на затылке пластмассовой красной розой. И выпросив у Лоры помаду, осторожно накрасила губы.

— Ну как? — спросила тревожно, кося влажным оленьим глазом, и проводя руками по узким бедрам, обтянутым горохами.

Лора кивнула, складывая пластмассовую щеточку в коробочку с тушью.

— Офигенски, Инка. Ты просто, как в кино.

— В передаче «В мире животных», про кузнечиков, — подсказала Настя, проходя мимо и поправляя конский хвост, закрученный блестящим локоном.

Идя следом, послушно засмеялась Оля Осипова, мотыляя широченными штанинами модных клешеных брюк.

— Не слушай, — тихо приказала Лора, — врет она. Ты красивая.

У Инны задрожали накрашенные губы. Но она храбро улыбнулась и кивнула.

Там будет Коля, думала Лора, ведя подругу под руку по обочине дороги, я его попрошу. Чтоб поехать на мотоцикле. Это же быстро, если на мотоцикле, тем более, он первый сказал про секрет, и обещал показать. Жалко, что тогда секрета не увидит Инна, втроем они вряд ли поместятся на мотоцикле. Но нужно спросить, вдруг поместятся и поедут медленно, осторожно.

Но Коли не было. Сначала был концерт, студенты пели какие-то свои песни с гитарами, то печальные, то смешные, про костер и звезды. И еще про клещей, рвали струны гитар и нарочно свирепыми голосами орали, стоя на эстраде в красивых позах, как ансамбль «Пламя» по телевизору:

И дальше про то, как геодезист мучается в тайге, а его девушка весело проводит время с какими-то посторонними парнями и пьет вино.

Все хохотали и хлопали, а могучая Галина Максимовна, к удивлению Лоры, подпевала, кивала явно хорошо знакомому репертуару, оглядывалась на Наденьку, и та кивала ей в ответ.

Они тоже, вдруг подумала Лора мельком, между других, важных мыслей, они тоже были девчонками, наверное, ездили на картошку, целовались с парнями. С такими вот. Это было так странно и удивительно, что Лора наказала себе, как было у нее заведено — обязательно подумать об этом, потом, например, в автобусе, который повезет их домой.

И сердце заныло, потому что время неумолимо утекало, а Коли нигде не видать, и спрашивать про него она стеснялась, не зная, у кого спросить. Еще засмеют, вот Крыса-Лариса, потеряла ухажера, который завез в кукурузу, а потом бросил, но всем растрепал.

А то ты сама не трепала, возразила сама себе, снова оглядываясь. Вокруг уже вставали, шли на музыку из колонок, топтались парами, и среди мальчиков и девочек танцевала Наденька, театрально откидываясь в толстых руках «профессора». И внезапно, тут Лора открыла рот, — Инна, со смуглыми коленками под расклешенным коротким подолом, с пышными каштановыми локонами по плечам — танцует с одним из певцов, студентом, который орал недавно со сцены и кланялся на аплодисменты.

Кто-то взял ее локоть. Лора с облегчением повернулась, и вместо сметанных вихров Коли с удивлением подняла лицо к совсем чужому — с русой стриженой бородкой и такими же волосами над белым лбом. Блеснули очки в тонкой оправе.

— Могу я вас пригласить, кудрявый эльф?

— Э… — Лора огляделась, смешалась, кивнула, деревянно подавая руку, — извините. Да.

Мужчина аккуратно принял руку, устроил в своей, положил другую на туго затянутую талию. Повел ближе к гудящим колонкам, медленно поворачивая на ходу.

— Что? — она чувствовала на своем ухе дыхание и не могла разобрать слов.

Мужчина засмеялся, провальсировал дальше, где сбоку от динамика музыка играла тише.

— Тебе понравилось, что я написал? Для тебя.

Лора с ужасом поняла, она ведь так и не прочитала, что он там написал, подумала, просто расписался, как делают это всякие артисты, с закорючками на все белое поле. Но куда денешься, признаваться стыдно. И она храбро соврала:

— Да. Конечно. Спасибо!

— Что? Ах, ну да, на здоровье. Тебя как зовут, розовый бутон?

— Лора. Ну, в смысле, Лариса, но я…

— Но ты выбрала для себя — Лора. Молодец, прекрасный выбор.

Замолчал. Лора ждала, сурово сжав губы. Он почему не говорит своего имени? И он, чему-то рассмеявшись, снова пощекотал ее щеку бородкой:

— Иван, очень приятно.

— Очень приятно, — послушно повторила она.

— Твоя Мелисента сегодня нарасхват, — обнимая за плечи, мужчина повернул Лору лицом к танцующим.

Там Инна, улыбаясь, и плавно откидывая голову, танцевала с другим студентом.

— Ее Инна зовут, — вступилась за подругу Лора.

Партнер кивнул, снова уводя ее в сторону.

— Всегда Инна, но 31 июня — Мелисента. Принцесса.

Лора вспомнила, откуда это и покраснела за свою тупость. Это же любимое ее кино, и правда, Инна похожа на главную актрису, сегодня стала похожа, когда без этой своей чересчур взрослой юбки.

Знать это было радостно, но и немного ревниво. А я, хотела спросить Лора, если вы со мной танцуете, я кто? Принцесса, или еще какая красавица из кино, ой вряд ли. И вообще, зачем пригласил, если смотрит не на нее, а на другую. На принцессу.

Бородатый Иван ее терзаний не замечал. Вел в танце, улыбался, поворачивал светлое лицо, разглядывая другие пары. Снова улыбался чему-то. Мимо проплыла в танце Наденька, нахмурилась, сурово и выразительно глядя на Лору. И это было смешно, потому что сама она была схвачена толстыми мужскими руками.

Но время идет, напомнила себе Лора и снова завертела головой. Музыка кончилась, Иван отвел ее к стене, склонился, пощекотав руку церемонным поцелуем. Лора кивнула, коротко улыбнувшись, и кусая губы, стала напряженно думать, как же ей быть.

А может, ну его, подумалось в голове, ну не увидишь, зато всегда можно себе намечтать, такого, совершенно сказочного. Тем более, про розовое варенье ты себе уже напридумывала, а оно оказалось… Что будет, Лора, если секрет тайной красоты окажется не таким? А так — он у тебя есть.

— Да, — сказала она, с удивлением понимая, что напротив стоит, кто бы мог подумать, Олежка Рубанчик, смотрит серьезно и кажется, ждет ответа.

Он кивнул на ее «да», и взяв за руку, увел к эстраде, прижал к себе, покачиваясь в танце. Лора топталась, ошеломленно соображая. Вот же раззява, стояла, ловила гав, а надо было… ну, например, засмеяться ему в лицо. И сказать, иди пригласи свою Настю. А я тебе не номер шестой с поцелуйчиками. Да где же этот чертов Коля?

— Ларис, ты извини, а? Ты чего оглядываешься?

— Ничего.

— Ищешь этого своего? Белобрысого? — его руки лежали уверенно, обе на ее талии, и, говоря, он прижимал Лору к себе, чтоб услышала. Крепко и мягко.

Она не ответила. И прикусила губу, чтоб не засмеяться. Колян его — рыжая морда. А этот Колю — белобрысый. Ну, детский сад вторая группа, честное слово.

— Он не придет.

Лора отстранилась, придерживая плечи мальчика напряженными руками. У Олега было сочувственно-печальное лицо.

— А ты откуда знаешь?

— Пацаны говорили. К нему бикса приехала, с бурсы. Повез кататься на мотоцикле своем.

Лора непонимающе слушала, топталась ногами в такт страдающим аккордам. Бикса. Кто это — бикса. С бурсы. Ерунда какая-то. Бикса с бурсы.

Ей стало жарко, от того, что голова напрочь отказывалась понимать сказанное Олегом, только ясно одно, Коля кого-то там катает на своем дурацком мотоцикле и его поэтому нет. А значит, никуда она сегодня уже не попадет.

— Так сильно он тебе нравится, да? — в голосе Олега звучала откровенная обида.

И Лора засмеялась, ослабев руками и прижимаясь к его груди. Затрясла головой. Он все равно не поверит, если ему сказать. Так и будет думать, что Лора вся в несчастье, ах, Коля изменил, ах, предатель.

— Ой. Нет. Это я так. Слушай, а ты чего не танцуешь с Настей? У вас вроде роман?

Музыка стихала, пары снова становились отдельными человеками — мальчиками и девочками, смотрели друг на друга, или по сторонам, уже ища, с кем снова стать парой. И еще были те, кто стоял у стены или сидел на лавочке, делая вид, что им совсем неохота танцевать, и вообще…

Олег не стал уходить, повел Лору к первой скамейке, рядом с высокой колонкой, сел рядом, расставив ноги в клешах. Колонка противно гудела и иногда взвизгивала, готовясь сыграть следующую песню.

— А что Настя, — неопределенно ответил мальчик, будто тянул время, как на уроке, когда не выучил домашнее, отметила Лора.

— Нужен я той Насте, — повел широким плечом, указывая в ту же сторону подбородком.

Настя стояла, переминаясь стройными ногами на белых толстых платформах, смеялась, встряхивая блестящим хвостом, а рядом с ней смеялись сразу три взрослых парня, один махал руками, что-то рассказывая, и задевал Олю Осипову, та обиженно отстранялась, но тут же снова подходила, слушая и с готовностью смеясь.

— Угу, — угрюмо сказал Олег, — конечно, они без своих девок приехали, в Раздольном живут, вот сегодня типа на прощальный с нами вечер напросились. Актеры погорелого театра. Еще неизвестно, с кем бы их биксы танцевали.

— С бурсы? — машинально уточнила Лора.

— А?

— Биксы с бурсы? Я шучу.

— А-а-а…

Он прислонился к Лориному плечу, тронул губами ухо.

— Ларисочка… а ну их, танцы эти. Тоска зеленая. Я знаю, где соловей поет. Там, на роднике. Галина и Наденька сегодня квасят, с начальством. Так что, всю ночь гуляем.

Лора подняла брови, не зная, что делать и что говорить. В голове была сплошная каша. Ну ладно их с Настей, сами разберутся. Но он сам? Совсем не понимает, что обидел ее, и еще обидел Тоню Величко, и кто там еще поверил, аж пять штук девок, всех посчитал, и Лора должна быть шестой. Штукой. Но из-за своих метаний насчет дурака Коли выпуталась, совсем получается, случайно. И вот сидит, такой весь хорошенький, хлопает своими синими глазами, вроде не он смеялся ехидно, передавая Лоре деревенские сплетни. И главное, сказал гадость про Таньку, будто не пацан с мужественной фигурой, а какая-то противная бабка с лавки. Которой только бы похаять всех вокруг.

Она хотела вскочить и все это выпалить в красивое лицо, такое насквозь фальшивое с его уверенной улыбочкой. Конечно, если даже королева Настя прощает Олежке, то уж Крыса-Лариса вообще должна падать и плакать от счастья.

Но колонки, прокашлявшись басами и визгами, заорали в полную силу.

Олег встал, оглянулся на уже танцующую Настю, и склонился, церемонно прижимая руку к груди.

Страдал тоскующе голос из колонок.

Лора тоже поднялась, поправляя на плече сумочку. Шагнула в сторону, обходя протянутые к ней руки. И помахала своей.

Шла через сомкнутые пары, разыскивая Инну. Горело лицо, пылали уши, а сердце не в такт словам отстукивало ее личное время, ее собственные, личные желания.

— А я повторяю вновь и вновь!

Не умирай любовь, не умирай любовь…

Постояла три секунды у стены, рядом с парой, на которую, то падал свет, то ложилась уже ночная темнота. Инна, закрыв глаза, ступала длинными ногами, а ее вел парень, не очень высокий, с модными волосами до плеч. Осторожно кружил, что-то шепча в маленькое ухо.

Я ухожу, мысленно сказала Лора танцующей подруге, но все будет хорошо. Просто вот прекрасно. Я схожу туда. И вернусь.

Она додумалась забежать в дом, сменить босоножки на кеды, и, наплевав, что они, наверное, смешно выглядят с голубой юбкой, летающей колокольчиком вокруг бедер, ушла в темноту, полную низких звезд и далекого сонного грома. Почти бежала, по светлеющей в звездном свете дороге, которая широкой дугой вела мимо ставка, оставляя по левую руку высокие, страшноватые ночью, заросли шелестящей кукурузы.

И тяжело коротко дыша, медленно подошла к воротам, за которыми сразу же проснулся и загремел цепью страж секрета, лохматый Беляш.

Отдышавшись, Лора присела, высматривая пса через провисшие проволоки. За спиной голосили лягушки, умолкали, казалось, лопнув от крика, и начинали снова, наверное, новые.

— Беляш, — сказала шепотом, — Беляш, это я, я была уже тут. Ты меня помнишь? На, у меня тут…

Откопала в сумочке разломанное Наденькино печенье, и кинула в сторону лохматой тени. Беляш зачавкал, радостно повизгивая и молотя хвостом.

— А где твой дядя Серега?

Она встала, колеблясь, кричать ли, и что нужно крикнуть. А вдруг его нет? Или кто-то другой там, в сторожке, похожей на большую собачью будку…

И рассудив, что незачем кричать, потому что Беляш ее признал и не тронет, откинула петлю и протащила по сухой траве створку калитки. Вошла, облизывая пересохшие губы.

«Я скажу, добрый вечер, помните, вы говорили… что можно. Вот я и…»

Она осторожно заглянула в приоткрытые двери сторожки. Постояла, морщась от крепкого перегара, который плотной стеной качался внутри душной комнатки. Лунный свет падал на узкий топчан, отрезая от темноты плечи и запрокинутое лицо с черным открытым ртом. Позади лайнул Беляш, требуя еще вкусного. Лора сжалась — черный рот закрылся, плечи дернулись, но спящий не проснулся, только тяжко повернулся набок, свешивая худую руку, кисть которой съела темнота. И захрапел, так что лягушек стало не слыхать.

На столе, будто тыкая себя в глаза, ярко блестело стекло водочной бутылки, и рядом полосы света по граням стакана.

— Угу, — сказала Лора, уже вслух, не боясь, что услышит, — ладно. Беляш, на, больше нету.

Кинула стражу еще кусочек печенья и вошла в распахнутые двери цеха-сарая, поводя руками по вдруг окутавшему ее плотному запаху роз.

В почти полной темноте казалось, что запах встал выше ее головы и становится все плотнее, будто в нем можно утонуть. Стукая сердцем, Лора сделала шаг, другой, боясь отойти от стены. Споткнулась, подворачивая ногу, замерла, пережидая звон каких-то железок. И закусывая губу, повела рукой по стене, шаря по доскам и холодной твердой змейке провода. Тут должен быть свет. Он же сказал — приходи, посмотришь. Может, вернуться за фонарем? К нему, где пахнет водкой и куревом.

Но аромат был так победителен и уверен в себе, что Лора успокоилась и перестала волноваться. Уже пришла, решила она, я уже тут. И никто не торопит, вся ночь теперь моя.

Будто в ответ на спокойные мысли пальцы нащупали кругляш с рычажком. И она, закрывая глаза в темноте, надавила, услышав уверенный щелчок и ощутив веками касание света.

А потом опустила руку. Медленно подошла к центру пустого пространства, укрытого от неба, полей и людей щелястыми досками стен. Хорошо, что я не пошла в темноте, мелькнула мысль и пропала, неважная сейчас.

Ниже ее ног, обутых в старые кеды, в глубокой выемке, куда вела лесенка, лежало море цветов. Над ними светила неяркая лампочка в проволочной оплетке, и света хватало как раз, чтоб видеть цветы, а стенки контейнера, который занимал весь пол, прятала темнота.

Цветы были тихими и одинаковыми, розовыми, как розы, пушистыми, как розовые цыплята, круглыми, как теплые солнышки, и их было — больше, чем на небе звезд, потому что звезды никогда не светят так густо и плотно друг к другу.

Лора, задыхаясь, взялась руками за поручень и нагнулась, утонув глазами в плотной россыпи лепестков.

Тут лежат те розы, которые я сегодня держала в руках, подумала она, а глаза болели от того, что она без перерыва водила, от цветка к цветку, и снова и снова…

Шла вокруг, держась рукой и медленно ступая по шаткому настилу, и шея болела от того, что голова была наклонена, но Лора не замечала боли. А потом поручень кончился. Она выпрямилась, улыбаясь, будто проснулась, только что. Из этого помещения шла дверь в другое, и оттуда такой же плотной стеной исходил запах цветов.

Лора уверенно, как хозяйка, шагнула внутрь, нащупала на стене выключатель, щелкнула, уже зная, что увидит там. И засмеялась, чувствуя себя королевой, обходящей владения.

Тут тоже жили розы. Спали в своей строгой железной постели, и побеждали ее, раскинувшись высокими сугробами и ворохами. Пахли нежно и сильно, вознося аромат к подвешенной над ними лампе.

Тут было прекрасно. От мира, с будкой-сторожкой, полной храпа и водки, с разборками пацанов насчет девочек и наоборот, с приказами учителей и волнениями про юбки и босоножки, ее отделяла комната полная роз, чтоб ей было совершенно — в тайной комнате, еще более полной роз.

Совершенно…

Через время Лора вдруг поняла, чего не хватает ей. И может быть, розам.

Оглянулась на полуоткрытую дверь, всего мгновение колеблясь, но ведь завтра уже домой, и может быть, никогда уже так, вот вообще — никогда.

И разулась. Переступая босыми ногами, сняла юбку, развязала тугой поясок майки. Подумала, и сверху на голубой шелк упали трусики и лифчик нулевого размера с перешитыми вручную пуговками застежки.

Железные ступеньки кололи босые ступни. А потом нога погрузилась в вороха лепестков. Такие теплые, такие ласково живые. Лора тихо засмеялась, осторожно ставя вторую ногу. И отпустила железо, чтоб руки тоже ощутили только цветы.

Несколько плавных шагов, чтоб в самую середину. Она сначала боялась, вдруг будет нехорошо, ей или цветам. Но лепестки пружинили, радостно подаваясь настолько, насколько это было нужно, чтоб делать шаги. И после — плавно опуститься, укладываясь, как в плотную нежную воду. Лора откинула голову, рассыпая поверх цветов свои волосы. Набрала полные горсти цветков, высыпая их на живот и на грудь, чтоб быть в розах совсем-совсем. И раскинув руки с полураскрытыми ладонями, смежила веки, улетая и мерно дыша запахом совершенного, только что совершённого ею.

Где-то там шло время, считая себя чем угодно, для всех разным. Кому-то монетками, а кому-то — звездами над садовой скамейкой. Километрами под колесом мотоцикла, или даже — сорванными у девочек поцелуями. Лорино время текло лепесток за лепестком, цветок за цветком, плыло на запахе роз, и она сама приготовила его, сама набирала сумку за сумкой, чтоб его хватило, на ее, настоящее, только ее розовое варенье. И очень хорошо, что нет никого, подумала Лора, плывя на лепестках своего времени, я еще не умею, чтоб мое было главным, я не могу его защитить, может быть, когда стану совсем взрослой…

— Чтобы успеть, собирают и вечером, — мягко согласилась с ней тишина, — и ссыпают сюда, утром увозят.

«Как хорошо, что я успела, — сонно обрадовалась Лора, а то верно, утром все увезут».

— Тут комары, — сказал звонкий капризный голос, которому было скучно, — Иван Данилович, я уже хочу обратно.

— Да. Конечно, Лиля. Сейчас.

Лора открыла глаза, никак не понимая, при чем тут Лиля. Откуда?

В соседней комнате слышались шаги по дощатому настилу. Кто-то простукал каблучками к выходу, отсчитывая свое, модное время высоких каблуков. А еще кто-то кашлянул, пробормотал что-то, приближая себя мягкими шагами.

Сюда. Идет к двери, сюда…

Лора приподнялась, в панике соображая, успеет ли выскочить. И снова откинулась, беспомощно глядя, как мужской силуэт перекрывает выход. Там, в метре от двери лежат ее вещи, все-превсе, и сверху, какой ужас, трусы с лифчиком.

Но мужчина не увидел голубого шелка, ворошком у дошатой стены. Потирая рукой короткую бороду, подошел к поручню, что-то продолжая мерно бормотать, взялся, нагибаясь, как сама Лора недавно.

И замолчал, забыв закрыть рот.

Их общее время рванулось, а после успокоилось и, поняв, что нет опасности, потекло дальше, плавно покачивая лепестки.

Время взрослого мужчины, который прогуливался с девушкой, и привел ее показать, а она увидела доски, ржавый контейнер, грязного пса и пьяного сторожа. Ушла, позволяя ему видеть другое. Море розовых лепестков, с раскиданными по цветам блестящими прядями, большие глаза, светлое лицо и голые плечи в ворохе розовых цветов.

И время девочки, которая пустилась в первое личное путешествие, чтоб совершить нечто, важное ей, только ей, пусть оно ничего не значит, ни для кого.

Но, кажется, и она поймет это позже, для кого-то значит очень много.

Иван, подумала Лора, его зовут Иван, и еще Иван Данилович. Пусть он не станет ничего говорить, сейчас.

Лора, подумал мужчина, Господи, Боже мой, это существо, с которым я танцевал, еще не совсем человек, я и подумал, да она наполовину цветок, как почти все они в таком возрасте. Про это и чиркнул ей на открытке, и понял — она даже не прочитала. Усмехнулся ее детской невнимательной глупости, мудрый такой. Умудренный. Умудренный жизнью дурак. Нельзя ничего говорить. Сейчас — нельзя.

Они смотрели и смотрели, неподвижные, глаза в глаза, и она видела себя его глазами, и поняла вдруг, что — так правильно, теперь она знает, что он видит.

От подуманного закружилась голова, будто ветерок, гоняющий лепестки, перемешал все — время, пространство, свои и чужие мысли.

Иван кивнул, чуть-чуть. И ступив назад, повернулся, взялся рукой за стену, уже выходя. Снова обернулся, наверное, чтоб крепче запомнить. Улыбнулся и исчез.

Лора выдохнула, отпуская сердце стучать, как ему вздумается. Приподнялась, вслушиваясь. Снаружи, приглушенные расстоянием и стенами, голоса удалялись — звонкий капризный девичий и спокойный мужской. Потом полаял Беляш, погремел цепью и миской. Зевнул так, что даже Лора услышала. И все замолчало.

Тогда она поднялась, ссыпая с плеч, рук и бедер сонные цветы и лепестки. Вернулась на лесенку, наверху, не торопясь, вдумчиво оделась. Поправила волосы, улыбаясь тому, что под пальцы все время попадаются шелковые теплые лепестки.

И ушла, на прощание погладив Беляша по лохматой спине.

На плече болталась маленькая сумочка, а в руке она держала кеды, и пыль на дороге была мягкой, не кололась, подкидывая камушки и комки, не отвлекала Лору от мыслей, которые думались так странно — совершенно без слов, а состояли из запахов, картинок, вкусов и мурашек по спине, а еще из стука сердца, такого — радостного и уверенного.

Автобус, который увозил их домой, выбираясь из торжествующего аромата, как из невидимой паутины, был напрочь просвечен ярким, уже летним солнцем, пыль клубилась в прямых лучах, усиленных голыми стеклами, и в дневном свете лица казались или совсем белыми, или наоборот, загорелыми до черноты.

Инна качалась, подпрыгивая на бугристом сиденье, тыкалась в щеку подруги губами, рассказывая о вчерашних своих, таких взрослых событиях. Ее провожал мальчик! Они сидели на лавочке! Он обнимал ее за плечи! И — попросил адрес! Потому что они уезжают…

Лора кивала, не очень слушая. Улыбалась в нужных местах. В кармане сарафана лежала открытка, и время от времени Лора трогала жесткий краешек, проверяя — не помялась ли. Вела пальцем по невидимым сейчас, но десятки раз прочитанным ночью словам, написанным шариковой ручкой.

Первое слово было зачеркнуто резкими линиями. И поверх написаны более точные:

Иван.

Повторяла про себя Лора, глядя на ровные ряды розовых кустов, зеркало маленького ставка и совсем уже крошечные домики старого цеха, такие — серые, такие — коричневые.