Вот так мы теперь живем

Глава XV. «Не забывайте, что я его мать»

– Вы так добры, – сказала леди Карбери, выходя из экипажа и стискивая Роджеру руку.

– Напротив, это я должен благодарить вас за доброту, – ответил Роджер.

– Я так переживала, прежде чем осмелилась вам написать. Но я очень давно не была в деревне, и я так люблю Карбери. И… и…

– Куда членам семьи Карбери сбегать от лондонского смога, если не в старый дом? Я боюсь, Генриетте здесь будет скучно.

– О нет, – с улыбкой отвечала Гетта. – Вы должны помнить, что я никогда не скучаю в деревне.

– Завтра у меня обедают епископ и миссис Йелд. И Хепуорты.

– Я буду счастлива вновь увидеть епископа, – сказала леди Карбери.

– Думаю, его все бывают счастливы увидеть, он такой замечательный и добрый человек, и его жена тоже. И еще придет один джентльмен, с которым вы не знакомы.

– Новый сосед?

– Да. Отец Джон Бархем, новый католический священник Беклса. У него домик примерно в миле отсюда, в его приходе, который включает и Беклс, и Бенгей. Я был когда-то знаком с его семейством.

– Так он джентльмен?

– Безусловно джентльмен. Он учился в Оксфорде, а затем стал тем, кого мы называем ренегатом, а они, если не ошибаюсь, обращенным. У него нет и шиллинга сверх того, что он получает как священник, а это не многим больше платы поденного работника. Третьего дня он сказал мне, что вынужден покупать подержанную одежду.

– Какой ужас! – Леди Карбери даже всплеснула руками.

– Он рассказывал об этом без всякого ужаса. Мы с ним довольно близко сдружились.

– Епископ не против с ним встретиться?

– Почему епископ должен быть против? Я рассказал епископу про отца Бархема, и епископ выразил желание с ним познакомиться. Он епископа не укусит. Но вам с Геттой будет очень скучно.

– Мне не будет скучно, мистер Карбери, – ответила Генриетта.

– Ах, мы нарочно уехали сюда, чтобы сбежать от бесконечных приемов, – сказала леди Карбери.

Тем не менее ее чрезвычайно занимало, кто из гостей ожидается в усадьбе. Сэр Феликс обещал приехать в субботу и пробыть до понедельника. Леди Карбери надеялась, что удастся устроить обмен визитами между Карбери и Кавершемом, дабы ее сын сполна использовал все преимущества соседства с Мари Мельмотт.

– Я пригласил Лонгстаффов на понедельник, – сказал Роджер.

– Они здесь?

– Кажется, вчера приехали. Обычно их приезды и отъезды сопровождаются пертурбациями в воздухе и общим волнением по всей округе, и я вроде бы наблюдал эти приметы около четырех. Полагаю, они откажутся.

– Почему?

– Они никогда не приезжают. У них, вероятно, полон дом гостей, и они знают, что я не могу принять целую толпу. Не сомневаюсь, что они пригласят нас во вторник или среду. Если вы захотите, мы поедем.

– Я знаю, что у них будут гости, – сказала леди Карбери.

– Кто именно?

– Они ждут Мельмоттов. – Как ни хотела леди Карбери сообщить эту новость самым равнодушным тоном, голос ее подвел.

– Мельмотты приедут в Кавершем! – воскликнул Роджер, глядя на Генриетту.

Та покраснела от стыда, зная, что ее привезли сюда ради того, чтобы брат увиделся с Мари Мельмотт.

– О да, мадам Мельмотт мне сказала. Насколько я поняла, они очень близки.

– Мистер Лонгстафф пригласил Мельмоттов в Кавершем!

– А что тут такого?

– Я бы скорее поверил, что меня уговорят пригласить их сюда.

– Думаю, мистер Лонгстафф нуждается в небольшой денежной помощи.

– И готов добиваться ее таким способом! Полагаю, скоро не будет разницы, с кем знаться, а с кем нет. Конечно, все меняется и никогда не станет прежним. Возможно, это к лучшему, не стану спорить. Однако такой человек, как мистер Лонгстафф, мог бы все же оградить гостиную своей жены от таких, как мистер Мельмотт.

Генриетта покраснела еще сильнее. Даже леди Карбери вспыхнула, вспомнив, что возила дочь на бал мадам Мельмотт, и Роджеру это известно.

Роджер, не успев договорить, сам про это вспомнил и постарался отчасти сгладить неловкость.

– Как вы знаете, я не одобряю их в Лондоне, но думаю, в деревне это несравненно хуже.

Затем дам проводили в комнаты, а Роджер вышел в сад. Он наконец-то все понял. Леди Карбери приехала сюда не ради него, а ради Мельмоттов. С этим ему трудно было смириться. Он считал, что Генриетту не следовало привозить в его дом, но мог это извинить, поскольку был счастлив ее увидеть. Он думал, что мать привезла ее с целью выдать за него, и, не одобряя такой маневр, мог эгоистично его простить, ибо здесь их желания совпадали. Теперь он видел, что и его самого, и его дом просто используют ради гадкого плана поженить двух гадких людей!

Пока он предавался этим мыслям, в сад вышла леди Карбери. Она переменила дорожное платье и прихорошилась со всем своим умением, а теперь и украсила лицо самыми обворожительными улыбками. Она тоже думала о Мельмоттах и хотела объяснить непреклонному родственнику, каким благом для всех станет этот брак.

– Я понимаю, Роджер, что вам неприятны эти люди, – сказала она, беря его под руку.

– Какие?

– Мельмотты.

– Я не могу сказать, что они мне неприятны. Как я могу испытывать неприязнь к тем, кого никогда не видел? Однако мне неприятны те, кто ищет их общества ради их денег.

– То есть я.

– Нет, не вы. Я вас хорошо знаю, и вы не можете быть мне неприятны, хотя мне неприятно, что вы гоняетесь за такими людьми. Тогда я думал про Лонгстаффов.

– Думаете ли вы, друг мой, что я бегаю за ними ради собственного удовольствия? Что я посещаю их дом, потому что мне нравится их великолепие, или что я последовала за ними сюда в надежде что-то сама от них получить?

– Мне кажется, лучше вообще за ними не следовать.

– Если вы скажете, я уеду, но позвольте прежде объясниться. Вы знаете положение моего сына – лучше, боюсь, чем он сам.

Роджер кивнул, но промолчал.

– Что ему делать? Единственная для него надежда – жениться на богатой девушке. Он хорош собой – этого вы отрицать не станете.

– Природа щедро его одарила.

– Мы должны принимать его таким, каков он есть. Он поступил на военную службу очень молодым и свое небольшое состояние унаследовал в очень юные годы. Да, он повел себя не слишком хорошо, но многие ли молодые люди устоят перед такими искушениями? Теперь у него ничего нет.

– Боюсь, что да.

– Вы не согласны, что теперь ему необходимо жениться на богатой девушке?

– Я называю это украсть ее деньги, леди Карбери.

– Ох, Роджер, как вы суровы.

– Человек должен быть либо суровым, либо мягкотелым – что лучше?

– В женщине я предпочла бы мягкость. Я прошу вас понять насчет Мельмоттов. Девушка не выйдет за Феликса, если не любит его.

– А любит ли он ее?

– Почему нет? Разве богатая девушка должна забыть о любви? Разумеется, она хочет выйти замуж, так почему не за сэра Феликса, если он нравится ей больше других? Неужели вы не сочувствуете моему желанию устроить его жизнь так, чтобы он не позорил свою фамилию и свое семейство?

– Давайте не будем о семействе, леди Карбери.

– Но я столько о нем думаю!

– Вы не убедите меня, что семейству будет на пользу брак с дочерью мистера Мельмотта. На мой взгляд, он – грязь в канаве. Для меня, при моей старомодности, все его деньги, если они и вправду есть, ничего не меняют. Когда люди женятся, они должны что-то друг о друге знать. Кто знает о нем хоть что-нибудь? Кто может быть уверен, что она его дочь?

– Когда она выйдет замуж, он даст за ней ее состояние.

– Да. Все сводится к этому. Люди открыто говорят, что он аферист и мошенник. Никто не делает вид, будто считает его джентльменом. Все согласны, что он нажил богатство не честной коммерцией, а неведомыми фокусами – как шулер. Такого человека, за собственные его заслуги, мы не пустили бы даже в кухню, не то что в гостиную. Но поскольку он овладел искусством добывать деньги, мы не только миримся с ним, но и слетаемся на его труп, как коршуны.

– Вы хотите сказать, что Феликс не должен на ней жениться, даже если они друг друга любят?

Роджер брезгливо помотал головой, уверенный, что всякие слова о любви – не только со стороны молодого человека, но и со стороны его матери – гнусное притворство. Он не мог произнести такого вслух, но хотел показать леди Карбери, что думает.

– Мне больше нечего сказать, – продолжал он. – Случись это в Лондоне, я бы промолчал. Это не мое дело. Когда мне говорят, что девушка гостит по соседству, в Кавершеме, а Феликс приезжает, чтобы оказаться ближе к своей жертве, когда меня просят стать соучастником, я могу лишь высказать, что думаю. Мой дом открыт для вашего сына, поскольку он ваш сын и мой кузен, как ни мало нравится мне его образ жизни, однако я предпочел бы, чтобы он избрал для такой работы иное место.

– Если хотите, Роджер, мы можем вернуться в Лондон. Мне будет трудно объяснить это Гетте, но мы уедем.

– Нет, я, безусловно, этого не хочу.

– Но вы наговорили таких жестоких слов! Как мы можем остаться? Вы говорите о Феликсе так, будто в нем есть только дурное.

Она смотрела на Роджера, словно ожидая возражений, опровержений, хоть какого-нибудь ласкового слова, но именно так он думал и оттого молчал. Леди Карбери не была ранимой. Она снесла бы упрек, даже высказанный вслух. Ей было не привыкать к грубому обращению. Если бы Роджер осудил ее или Генриетту, она стерпела бы ради будущей пользы – простила бы, возможно, даже легче, будь упрек незаслуженным. Однако за сына леди Карбери готова была стоять насмерть. Кто его защитит, если не она?

– Мне очень жаль, Роджер, что мы побеспокоили вас своим визитом, но, думаю, нам лучше уехать. Вы очень резки, и меня это убивает.

– Я не хотел сказать ничего резкого.

– Вы сказали, что Феликс охотится на свою… жертву и что он приедет с целью быть ближе… к жертве. Что может быть более резким? И в любом случае не забывайте, что я его мать.

Она очень хорошо показала, что оскорблена. Роджер тут же устыдился своих слов, но не знал, как взять их обратно.

– Если я вас задел, то очень об этом сожалею.

– Разумеется, вы меня задели. Пожалуй, мне лучше уйти в дом. Как жесток мир! Я ехала сюда, думая о покое и солнце, и тут на меня сразу налетел шторм.

– Вы спросили меня про Мельмоттов, и я вынужден был ответить. У вас нет оснований думать, будто я хотел вас обидеть.

Они в молчании дошли до двери, ведущей из сада в дом, и здесь Роджер остановил леди Карбери.

– Если я был чересчур горяч в разговоре, прошу меня извинить.

Леди Карбери улыбнулась и поклонилась, однако не так, как если бы приняла извинения. Она сделала шаг к двери.

– Пожалуйста, не думайте об отъезде, леди Карбери.

– Думаю, мне лучше уйти к себе в комнату. Голова болит так, что я чуть не падаю с ног.

Было часов шесть. По обычному распорядку Роджер сейчас обошел бы службы и поговорил со своими людьми, когда те возвращаются с работы. Сейчас он на несколько мгновений задержался там, где леди Карбери его оставила, затем медленно прошел через лужайку к мосту и сел на парапет. Неужели она правда намерена в гневе уехать из его дома и забрать дочь? Неужели он так расстанется с единственной, кого любит? Роджер очень серьезно относился к долгу гостеприимства, считая, что человек в своем доме обязан быть к гостям мягче и предупредительнее, чем это требуется в других местах. И уж тем более здесь, в Карбери, ему следовало быть учтивым с родственниками. Он хранитель фамильного гнезда и обязан заботиться о других. Но если есть среди других та, для кого дом должен стать убежищем от забот, а не обителью тревог, ради кого он, если бы умел, сделал бы воздух еще нежнее, а цветы еще ароматнее, кому он хотел бы сказать, что здесь она всему хозяйка, даже если не снизойдет до любви к нему, то это его кузина Гетта. А теперь гостья сказала ему, что из-за его грубости они с дочерью вынуждены уехать в Лондон!

Роджер не находил себе извинений. Он действительно был груб. Он произнес очень суровые слова. Да, он не мог высказать свой взгляд без суровых слов, как не мог смолчать, не кривя душой. Однако в нынешнем состоянии духа он не мог утешиться самооправданием. Она напомнила, что Феликс ее сын, напомнила со всей страстью оскорбленной матери. Роджер знал, что эта женщина насквозь лжива, а ее сын – конченый негодяй, но по мягкости сердца винил только себя и ни в чем не видел утешения. Просидев с полчаса на мосту, он пошел к дому переодеться к обеду – и приготовиться к извинениям, если их примут. У двери, словно поджидая его, стояла Гетта. На груди у нее была приколота роза, которую Роджер оставил в ее комнате, и, подходя, он подумал, что никогда еще кузина не смотрела на него с такой лаской.

– Мистер Карбери, – сказала она, – маменька так несчастна!

– Боюсь, я ее обидел.

– Дело не в этом, а в том, что вы так… так жестоки к Феликсу.

– Я досадую на себя, что огорчил ее, – не могу выразить, как сильно досадую.

– Она знает, какой вы хороший.

– Нет, это неправда. Сейчас я вел себя очень дурно. Она оскорбилась и сказала, что уедет вместе с вами в Лондон.

Он помолчал, давая ей время ответить, но у Гетты сейчас не было слов.

– Я не прощу себе, если вы и она в негодовании покинете мой дом.

– Не думаю, что она так поступит.

– А вы?

– Я не сержусь. Я не посмела бы на вас сердиться. Мне только хотелось бы, чтобы Феликс был лучше. Говорят, что молодые люди должны быть плохими, а с возрастом они исправляются. Он теперь кто-то в Сити, его называют директором, и маменька считает, работа будет ему на пользу.

Роджер не мог поддержать эту надежду или хотя бы взглядом выразить одобрение директорской должности.

– Я не вижу причин, почему бы ему по крайней мере не попытаться, – продолжала Генриетта.

– Милая Гетта, если бы только он был таким, как вы.

– Девушки другие, вы же знаете.

Только поздно вечером, уже сильно после обеда, Роджер принес извинения леди Карбери; однако он их принес, и она их наконец приняла.

– Думаю, я был с вами груб, когда говорил о Феликсе, – сказал он, – и прошу за это прощения.

– Вы просто погорячились, вот и все.

– Джентльмен не должен быть груб с дамой, мужчина не должен быть груб со своими гостями. Надеюсь, вы меня простите.

Вместо ответа она протянула ему руку и улыбнулась; на этом ссора закончилась.

Леди Карбери сознавала все величие своего триумфа и сполна им воспользовалась. Феликс может приехать в Карбери, ходить отсюда в Кавершем, ухаживать там за Мари Мельмотт, а хозяин Карбери не скажет больше ни слова. И Феликс, когда приедет, не услышит ничего для себя неприятного. Из-за прежних грубых слов Роджеру придется теперь быть любезным. Роджер тоже это понимал и, хотя был мягок и предупредителен, стараясь всячески угождать гостьям, чувствовал, что у него отняли законное право осуждать любые связи с Мельмоттами. В тот же вечер пришла записка – вернее, кипа записок – из Кавершема. Та, что была адресована Роджеру, оказалась довольно длинной. Леди Помона сожалеет, но Лонгстаффы будут лишены радости отобедать в Карбери, поскольку у них полный дом гостей. Леди Помона надеется, что мистер Карбери и его родственники, которые, насколько она поняла, у него гостят, окажут Лонгстаффам честь отобедать в Кавершеме в следующий понедельник или вторник, как им будет удобнее. Леди Карбери и ее дочь получили пригласительные карточки; была карточка и для сэра Феликса.

Роджер, читая письмо леди Помоны, протянул остальные записки леди Карбери, а затем спросил, каковы будут ее пожелания. В голосе его, когда он задал это вопрос, слышалось что-то от прежней резкости. Однако леди Карбери знала, как использовать свой триумф.

– Я хотела бы поехать, – сказала она.

– Я, безусловно, не поеду, – ответил Роджер, – но отправить вас не составит труда. Вам надо ответить сразу, потому что слуга ждет.

– Понедельник удобнее всего, – сказала она, – то есть если никто не ожидается здесь.

– Здесь никого не будет.

– Полагаю, мне лучше ответить, что я, Гетта… и Феликс принимаем приглашение.

– Я ничего советовать не могу, – сказал Роджер, думая, как было бы хорошо, останься Генриетта с ним, и как будет неприятно, если ее повезут встречаться с Мельмоттами.

Бедная Гетта молчала. Она, безусловно, не хотела встречаться с Мельмоттами, но и обедать наедине с кузеном Роджером хотела не больше.

– Так будет лучше всего, – проговорила леди Карбери после мгновенного раздумья. – Очень любезно с вашей стороны, что вы нас отпускаете и обещаете дать нам коляску.

– Разумеется, здесь вы можете делать все, что вам угодно, – ответил Роджер, и все равно в его голосе слышалась резкость, которой леди Карбери боялась.

Через четверть часа кавершемский слуга ушел с двумя письмами. В первом Роджер сожалел, что не может принять приглашение леди Помоны, в другом леди Карбери сообщала, что она, ее сын и дочь будут иметь удовольствие отобедать в Кавершеме в понедельник.