Война Цветов

24 ОСТАНОВКА НА ПЯТИКОНЕЧНОЙ УЛИЦЕ

Стриди Крапива внимательно смотрел на табличку с названием улицы, желая убедиться, что надпись на ней осталась той же. Улицам вообще-то несвойственно менять в очередном квартале имена, означенные в предыдущем, но абсолютной уверенности у него не было. Он мало в чем был абсолютно уверен — кроме того, что ему хочется сесть на нужный автобус и попасть домой.

Он даже дышать не мог как следует, так волновался. Стриди впервые оказался один на улице с тех пор, как новые друзья взяли его к себе, — и, хотя гордился немного тем, что ест их хлеб и занимает место под их кровом не даром, чувствовал себя неуютно под серым ненастным небом. Ему поручили очень важное дело — именно так они и сказали. А еще сказали, что только он, и никто другой, способен выполнить это задание. Стриди очень этому удивился, но быть на улице одному все равно тяжело. Почему этот... как же его зовут... Караденус не встретил его, как было условлено?

Иногда ему нужно было остановиться, просто чтобы подумать и вспомнить, что делать дальше, но когда он это делал, прохожие, обходя или облетая его, смотрели очень сердито. Это его пугало. Чего доброго, кто-нибудь ткнет в него пальцем и скажет: «Вот парень, который сбежал с энергостанции!» Тогда его схватят констебли, и он никогда уже больше не увидит своих друзей.

Он откинул волосы с глаз и прищурился, вглядываясь в табличку. На ней, как и раньше, значилось «Пятиконечная» — уже хорошо. Его маленькие друзья говорили ему, что делать — например, идти все время по Пятиконечной. Идти нужно по направлению к Сумеркам, но еще в Вечернем районе Пятиконечная должна пересечься с Простоквашной, и там будет автобусная остановка. Он знал об этом не потому, что утром сошел с автобуса на этой самой остановке вместе с Караденусом, когда ехал в центр, а потому, что друзья снова и снова втолковывали ему, как попасть домой на случай, если он останется один. Они даже карту ему рисовали, но это было слишком трудно понять. Проще выучить слова наизусть, как песню, как его любимый «Броселиандский блюз», — и повторять их, пока они не запомнятся, как собственное имя.

На самом деле он запомнил дорогу домой даже лучше, потому что имя свое порой забывал — иногда он думал о себе не как о Стриди Крапиве, а как о глыбе огня величиной с целое небо, не имеющей никакого имени; это случалось с ним каждый раз при воспоминании о том страшном, блещущем золотом мгновении, когда энергия всей станции прошла сквозь него. В такие моменты он переставал быть долговязым сыном вдовы Крапивы, деревенским парнем из Орешника, и даже новым Стриди с плохо работающей головой, но полным желания помочь своим новым друзьям — он был просто памятью, страшной памятью о том, как свет влился в него, угрожая разорвать на множество белых осколков...

Прохожие с руганью толкали его, спеша мимо. Одна девушка в чепчике горничной, видимо, почувствовала култышки крыльев под его просторной курткой — ее собственные крылья сверкали даже при тусклом свете осеннего дня, — она посмотрела на него как-то странно и пробормотала:

— Везет же некоторым.

Стриди понял, что снова остановился посреди тротуара и загораживает дорогу другим. На него обращали внимание, а друзья всякий раз, объясняя ему, как добраться до дому, добавляли, что внимания к себе привлекать нельзя.

Думать на ходу было очень трудно — не только потому, что думать вообще тяжело, а еще и потому, что он боялся пройти мимо нужного места, пока будет думать. Сегодня ему пришлось столько всего держать в голове! И как попасть в то место, где он побывал днем, и как вернуться к друзьям, и что нельзя останавливаться на улице, и говорить ничего нельзя, чтобы не привлекать внимания. И еще он должен был помнить, что поручили ему друзья, а это труднее всего, особенно без помощи Караденуса. Но он справился — и теперь чувствовал облегчение.

Справился ли? Он снова остановился, всего на секунду, потому что засомневался. Он думал, и боль сжимала грудь, не давая дышать. Вдруг он просто пришел в то место, а сделать то, зачем пришел, позабыл? «Пойдемте со мной, — просил он, — я это все нипочем не упомню». Но они не согласились. «Мы не можем пойти туда с тобой, Стриди, — сказал кто-то, кажется, Щеколда. — Нас возьмут на заметку и выследят. Ты должен пойти сам».

Он вдруг вспомнил про сумку у себя в руке. Точно! Если он не сделал то, чего от него хотели, сумка будет пустая. Он приоткрыл ее совсем немножко и заглянул внутрь. Там лежала груда именных карточек, и он облегченно вздохнул. Он выполнил задание — теперь, когда ему полегчало, он и сам это вспомнил. Да, он хорошо помнил, как вошел туда и сделал все, что ему велели, по порядку, как надо.

Его снова толкнули. Он стоит посреди тротуара, а этого делать нельзя. Надо идти. Прямо по Пятиконечной до Простоквашной улицы. А эта улица точно Пятиконечная? Вдруг он свернул не на ту улицу?

На глаза ему попалась табличка. Правильно, Пятиконечная. Это хорошо. По ней он придет к автобусной остановке.

— Уйди с дороги, чучело! — кричал кто-то, и Стриди наконец отвлекся от мигающего на столбе сиреневого света. Свет как будто мигал и у него в голове — очень странное чувство. Голубые блики падали на все вокруг, даже на большой черный экипаж — он стоял посреди перекрестка, и шофер грозил Стриди кулаком в опущенное окно. — Убирайся к себе в Ольшаник!

— Так я не из...

Светофор продолжал мигать перед глазами, даже когда он не смотрел. Рожок затрубил снова, и Стриди поспешно перешел через улицу. Как она называется? Пятиконечная? Хорошо.

С ним не всегда было так. Он плохо помнил, как было раньше, но знал, что после несчастного случая стал другим. Раньше он не забывал все так быстро, не стоял, выпучив глаза, на одном месте — друзья подобрали его как раз при такой оказии. Мигающие огни не нагоняли на него столбняк, не цокали ему на ухо «клик-клак-клик-клак», прямо как чьи-то ночные шаги по звонким плитам. До несчастного случая он вообще их не замечал, а теперь они горячим холодом перетекали из сияния в темноту, как вода в тазу, да так быстро, что почти никто, кроме него, этого не улавливал. А Стриди видел, во всяком случае — чувствовал. Хорошо, что ему не надо выходить в город ночью. От ночных городских огней голова у него болела даже на расстоянии.

Следующая поперечная улица называлась Простоквашная. На этот раз Стриди, читая табличку, стал поближе к витрине. Эта самая ему и нужна. Перекресток ее и Пятиконечной. Теперь надо найти еще что-то. Стриди нахмурился, но ненадолго. Точно. Автобусную остановку.

Довольный и порядком гордый собой, он оглядел перекресток. На одном углу большой магазин, высоченный дом с ярко светящимися буквами над стеклянной дверью. Там написано «Вербейник», и все выходят оттуда с коробками и пакетами. Но Стриди не магазин нужен. Он помнит, какие они, магазины. Мать возила его в городок Рощица покупать зимнюю куртку, и там тоже был универмаг, гораздо меньше этого под названием «Братья Цинния», а в нем целый этаж игрушек, недостижимая мечта для .маленького Стриди.

Он поморгал. Зайти внутрь, что ли? «Да нет же, Стриди. Тебе остановка нужна!» Он даже рассердился на себя самого.

Он посмотрел немного и обнаружил ее чуть позади на Пятиконечной — он прошел мимо нее. До чего же умны его друзья, велевшие ему искать Простоквашную улицу! Именно здесь, только на другой стороне, он и сошел утром с автобуса. Он узнаёт эти стеклянные стенки и медную зеленую крышу в виде ольхового листа.

Конечной остановкой автобуса должны быть «Руины» — они так сказали. Надо сесть именно на этот, идущий в Руины.

На остановке уже сидели с полдюжины ожидающих, среди них три старушки в одежде черных и серых тонов и две женщины помоложе в форме горничных — одна маленькая, наполовину брауни, вероятно; шестой был мужчина в пальто, скроенном так удачно, что никаких крыльев под ним явно не было, даже таких обожженных и скукоженных, как у Стриди Крапивы. На коленях он держал раскрытый зеркальник и даже глаз не поднял, когда Стриди чуть не налетел на него. Другие посмотрели на Стриди косо, но тут же и отвели глаза. Стриди решил не садиться, хотя ноги у него болели. Еще заснет, как это с ним иногда случается. Стоя заснуть труднее.

Интересно, обращался ли этот мужчина к доктору, чтобы удалить крылья. На станции говорили, что мастер Кизил, управляющий, обращался. Пока Стриди размышлял об этом, маленькая служанка дернула за рукав другую и показала на небо.

— Это что же такое? — В ее голосе не было страха, только удивление.

Стриди посмотрел в ту сторону, и его ошеломили оранжевые и сиреневые огни, уходящие вдаль по улице. Но девушка показывала не на них, а на черную тень, летящую по небу, как подхваченный ветром осенний лист.

— Большое что-то, — сказала другая служанка.

Стриди чуть не засмеялся, потому что тень была не большая, а очень маленькая — он ее рукой мог закрыть. Но она росла прямо на глазах, и Стриди понял, что ошибался, — эта штука просто казалась маленькой, потому что была далеко; он забыл, что так бывает. Потом он разглядел, что это, и уже не мог думать, потому что его прохватило холодом от головы до пяток, как будто он проглотил большущую сосульку.

— Черное железо... — выдохнул кто-то — наверное, мужчина с зеркальником, но Стриди смотрел не на него, а на то, что все росло и росло в небе.

— Быть не может! — закричала одна из старух. — Их давно уже нет!

В это время летучее существо, заслоняя свет, ринулось вниз. Тень накрыла автобусную остановку, и после момента полного штиля по улице пронесся ветер, тучей взметая бумажки, палые листья и пыль. Экипажи налетали друг на друга, и ревел, не умолкая, чей-то клаксон.

Черный дракон, выйдя из пике всего в нескольких футах над крышами самых высоких зданий, раскинул крылья. В их перепонках гудел ветер. Вывески падали со стен, светофоры лопались, излучая ядовитый зеленый свет. В обычных обстоятельствах Стриди от одного этого пустился бы наутек, но сейчас его ноги словно прилипли к тротуару. Во всем квартале вылетели окна, и стекло градом посыпалось вниз, стуча по крыше остановки. Прохожие валились наземь, оглушенные или слишком испуганные, чтобы кричать. Стриди ухватился за шаткую стенку навеса. Тем временем дракон, извернувшись в воздухе, пару раз хлопнул крыльями, снова взмыл вверх и полетел на север, уже не над улицей, а в стороне от нее. Еще немного, и он сбавил скорость, развернув крылья еще шире прежнего, точно лепестки редкостного оранжерейного цветка. Струя яркого пламени ударила из его пасти вниз, в какую-то невидимую Стриди цель. Эта вспышка словно спичкой чиркнула по глазам. Стриди, впервые закричав, отпустил столбик и мешком рухнул на тротуар.

Перед полуослепшими глазами полыхнуло что-то белое, в ушах прокатился гром. Земля дрогнула, точно от удара великанского молота, и Стриди перекатился на живот. Холодный камень под ним и вспышка драконова огня, до сих пор горевшая на изнанке его век, как порез от бритвы, были единственными реальными вещами в свихнувшемся мире.

— Они всех нас убьют! — завопил кто-то. Крик стоял по всей улице, и экипажи разбивались один за другим.

— Это чудовище только что сожгло дом Штокрозы!

— Нам всем конец!

— Это война!

— Мы погибли, погибли, погибли...

Стриди прижался щекой к холодному бетону. Он ничего больше не хотел помнить.

Он шел, не помня, зачем ему это нужно. С неба падал снег, как в Орешнике. Это было неправильно, но белые и серые хлопья продолжали кружиться, забивая глаза и рот. Странный какой-то снег. Над улицей сгустились зимние сумерки, но сквозь черные тучи кое-где проглядывало голубое небо. Стриди не понимал, что творится вокруг.

Автобус так и не пришел. Стриди не помнил, почему так вышло, но все разошлись с остановки еще до него. Вернее сказать, разбежались, а одна женщина даже расправила крылья — но видно было, что это ей непривычно, к тому же она плакала в три ручья. Неуклюже взлетев в снежном вихре, она врезалась в стену, упала и больше не поднялась.

Стриди давно уже не видел, чтобы такие большие феи пробовали летать. Наверное, ее что-то по-настоящему расстроило. Надо бы все-таки вспомнить, что, думал Стриди — похоже, такое не каждый день бывает, — но вспомнить не получалось. И он шел, по-прежнему крепко держа свою сумку. Нельзя подводить друзей. Надо надеяться, что идет он в нужную сторону. Пятиконечная улица — вроде бы правильное название, но Стриди не имел понятия, по ней он идет или уже нет. Он пробовал спрашивать дорогу, но все спешили куда-то сквозь серый снег, прикрывая головы и зажимая рты шарфами или рубашками. На его вопросы никто не желал отвечать. Один маленький феришер в деловом костюме, стоя на углу, говорил в раковину, и Стриди спросил его, где тут останавливается автобус до Руин.

— Руины? — Феришер с кожей цвета охры спрятал раковину в карман и засмеялся, точно заплакал. Лицо и костюм у него были грязнее некуда. Уж он-то должен знать дорогу, подумал Стриди, но феришер его разочаровал. — Да почем я знаю, рухни мои половицы? — Он размазал по лбу пот и серый снег, продолжая смеяться. — Три великих дома погибли за один час — Лилия, Нарцисс и Штокроза! Говорят, что и парламент разрушен. Это война! — Он перестал смеяться и разразился слезами — Стриди так и думал, что этим кончится. Чувствительная, должно быть, натура. — Ничем не могу тебе помочь. Говорят, что к заходу солнца хождение по улицам должно прекратиться. Приказ лорда Дурмана. Он так распорядился — и вел себя очень спокойно.

Имя «Дурман» испугало Стриди, хотя он не помнил почему, и другие слова феришера он тоже не совсем понял.

— К заходу? Так ведь ночь уже!

Феришер вытер глаза рукавом, размазав грязный снег еще больше — теперь казалось, будто он в маске.

— Ступай домой! Ступай к своим детям! — Он рысцой припустил по улице и скрылся в клубах бело-серого снега.

— Нет у меня детей, — сказал Стриди, но феришер уже не слышал его.

Стриди пошел дальше. Ему казалось, что идет он уже много часов. Он забыл, какой улицы надо держаться, не смотрел больше на таблички и не пытался вспомнить. Смотреть вообще было тяжело — глаза жгло и легкие почему-то тоже, как после того несчастного случая. Он постоянно спотыкался и падал, а вставать с каждым разом было все труднее. Но он знал, что друзья ждут его, и крепко держался за сумку.

На какой-то узкой улице, где снег шел не так густо и вверху вместо огненных линий виднелись веревки для сушки белья, он залез на крыльцо и прислонился к двери, в которую была врезана еще одна маленькая круглая дверца. Он не соображал больше, где он, и не знал, чей это дом, но друзья говорили ему что-то о таких вот дверях. Он хлопнул по ней ладонью, вспомнил, что надо сжать кулак, и застучал им. Друзья и стучать его учили. Три раза коротко, один длинно, два коротко и опять все сначала...

Гоблин, который открыл наконец круглую дверцу, ничего не говорил и только смотрел на Стриди широко раскрытыми, испуганными глазами. Внутри спорили о чем-то другие гоблины и слышались знакомые голоса зеркальных дикторов. Дома в Орешнике они встречали Стриди каждый вечер, когда он приходил с поля — еще до того, как его забрали на станцию. Мать любила свой зеркальник. «Он мне вместо компании, — говорила она. — Вместо друга».

Друг. Друзья.

— Помогите мне, — сказал Стриди. Теперь он смотрел на гоблина снизу вверх, потому что лежал, и дышать стало совсем трудно, как будто этот горячий снег окончательно забил ему легкие и жег его изнутри. — Помогите... найти друзей. Они живут... под мостом.

25 МИЛЛИОН ИСКР

Долгие мгновения он ждал, что сейчас начнет гореть.

Слышались далекие крики, и голос хоббани, монотонный, как у ребенка в бреду, докладывал о смертях и разрушениях, но Тео казалось, что он погружен в глубокую, сковывающую тишину.

«Скоро я умру», — зудела единственная связная мысль. Но через некоторое время он понял, что тишина — следствие шока, и на самом деле вокруг очень шумно. После этого самые разные, в основном бессвязные мысли заметались у него в голове, пища и сталкиваясь, как летучие мыши в закупоренной пещере.

«Ты умрешь здесь, в Эльфландии. Вот чего ты дождался. Почему ты не раскусил Пижму раньше? Почему все эльфы были так уверены, что войны не будет? Теперь они все мертвы и чувствуют себя, наверное, довольно глупо». Сквозь все это мельтешение Тео сознавал, что стал участником переломного момента, после которого прошлое будет более ясным. Он мог лишь надеяться — не говоря о том, чтобы верить, — что и будущее со временем прояснится.

Если он доживет.

Пыль стояла кругом, балки трещали, как корабль во время шторма, и Тео постепенно стал понимать, что если он и умрет, то, во всяком случае, не сию минуту. Страшная крылатая тень подожгла не его этаж, а один из верхних. Обломки потолка придавили его ощутимо, но не смертельно — он попробовал пошевелить пальцами ног, и это ему удалось. Долго, однако, ему так тоже не протянуть. Дым уже просачивался из ада, бушевавшего над его головой, — он чувствовал запах чужой, незнакомой гари, не умея распознать, что это горит. Дышать становилось все труднее. Здесь он не выживет, это ясно — остальное туманно и затруднительно.

Тео ничего не видел из-за пыли и не мог распознать на ощупь, что мешает ему шевелиться. Он потер глаза, превратив сухой сор в клейкую от пота кашицу. Пыль, смешиваясь с дымом, висела повсюду. Что-то проползло по его руке, и он с криком отдернул ее, хотя это было смешно — разве может что-то живое сравниться с недавним ужасом расплавленного стекла и едкого, как кислота, пламени? Крик перешел в сухой, надсадный кашель. По нему ползали пыльные жучки, почти идеально круглые — если это, конечно, были жучки. Ножки у них торчали во все стороны. Самые мелкие были величиной с конфетти, самые крупные — с серебряный доллар. Один перелез через другого, и Тео разглядел под пылью золотой блеск.

Лежа на полу, придавленный и беспомощный, он вдруг осознал, что бледный, но совершенно спокойный Чемерица все это время беззвучно вещает у него в голове, словно там видеопленку заклинило, и на лице у лорда застыла бесконечно жестокая улыбка, появившаяся еще до того, как мир исчез в пламени. Призрак Чемерицы. Может быть, призрак и есть чье-то подобие, напрочь лишенное доброты и сострадания? Но этот призрак излучал силу — такую, которая и не снилась бедному покойному Штокрозе. Чемерица и его союзники намеренно и хладнокровно послали эту чудовищную рептилию, чтобы истребить всех, кто собрался на совещание, не считая сотен и тысяч других обитателей дома Нарцисса. И это, возможно, еще не всё. Если Тео хочет жить, надо выбираться отсюда.

Он наконец сообразил, что нижняя часть его тела придавлена к полу не обломками потолка, а тяжелым столом. Сдвинуть его совсем Тео не мог, но постепенно, дыша коротко и хрипло, высвободил из-под него одну ногу. Нога онемела, и Тео какое-то время ждал в густеющей дымной мгле, чтобы воспользоваться ею для освобождения другой ноги, ступню которой зажало под дальним краем стола. Тео лег на бок и дергался, пока не вытащил и ее. Отлежавшись немного, он закашлялся и стал на колени, выплевывая серовато-белую грязь. Потом скинул куртку и рубашкой, на бандитский манер, завязал себе нос и рот — это хоть немного защитило его от дыма. Куртку он хотел было оставить, наплевав на сантименты, но из-за слетевшей сверху огненной «галки» решил иначе и снова натянул на себя тяжелую кожу.

Где же дверь? Комната нагревалась, как растопленная недавно печь. Тео живо представил себе, как спечется и рассыплется в пепел. «Врешь, не поймаешь — я пряничный человечек...» Поиски двери казались невыполнимой задачей — горы обломков рухнувшего потолка громоздились повсюду. Поди разберись, где тут стены и в которой из них дверь.

Тео, кашляя и задыхаясь, пополз и скоро наткнулся на чью-то руку.

Он принялся разгребать пыль и куски штукатурки, следуя от руки к лицу, и тупо уставился на поверженного. Глаза Пижмы за разбитыми очками открылись, и он прошептал:

— Помогите...

«Чемерица не хотел моей смерти, — понял, глядя на него, Тео. — Он послал Пижму вывести меня отсюда, но все вышло не так, как было задумано». Тео исключили из списка жертв, однако сознание этого не утешало его. Возможно, Глушители хотели оставить его в живых, только чтобы пытками вырвать у него какую-то информацию, которой он, по их мнению, обладает.

— Кто здесь? — смаргивая кровь, хрипел Пижма. — Помогите...

— Тревога, — бубнил непонятно откуда идущий голос хоббани. — Тревога...

Тео мотнул головой и пополз дальше.

Пока он мучительно медленно продвигался через комнату, идиотское бормотание хоббани слабело и наконец умолкло совсем. Балки, штукатурка, куски перекрытия угрожающе свисали вниз или высились впереди, как абстрактные скульптуры, но Тео смутно сознавал, что могло быть и хуже. В современном эльфийском интерьере использовались, похоже, очень легкие материалы, благодаря чему преодолеваемые им завалы состояли не из железобетона, а из стекла, дерева и тонкого листового металла. На всем этом густо, как снег, оседала пыль. До двери он, однако, добрался с таким чувством, как будто перекидал несколько сотен кубометров щебенки. Он обливался потом от идущего сверху жара, но при каждом огненном душе поздравлял себя с тем, что не снял куртку.

Пару раз ему мерещилось, что позади стонет Пижма, но не обращать на это внимания оказалось не так уж трудно: даже когда хоббани замолчала, другие голоса продолжали бубнить в голове.

Дверь открыть удалось не сразу. Весь этаж как-то перекосился, и в коридоре тоже обрушился потолок. Пробираясь на четвереньках в облаке дыма, Тео нашел с полдюжины эльфов большого роста, неподвижных и явно мертвых, погребенных внезапным обвалом. Он попытался определить, который конец коридора ближе, но пыль делала это занятие бесполезным. Оставалось ползти наугад, минуя мертвых — из-под балок порой виднелись только их руки или ноги.

Дым сгущался, и голоса в голове галдели свое, не придавая особого значения происходящему, словно сварливые пассажиры застрявшего на обочине автобуса. Кэт обличала его как неудачника, Кочерыжка обзывала мелкой душонкой, Пижма и Нарцисс обливали презрением.

«Все хотят моей смерти, потому что от меня никакой пользы нет». Тео жалел себя, поскольку их желание могло вскоре исполниться. Но ведь так не всегда было. Все думали, что он чего-то добьется в музыке. Он пел, и люди хлопали, слушая его. Даже школьные учителя писали у него в дневнике: «Ваш Тео поет, как ангел»...

Или как эльф. Неужели даже это будет отнято у него? Выходит, что и талант не его заслуга — он просто принадлежал к другому биологическому виду. «Но Поппи мой голос понравился — она сама так сказала, хотя никогда не слышала никого, кроме эльфов...»

Из-за дыма ему стало казаться, будто он заблудился в тумане, плывущем в западе на холмы Сан-Франциско. Или смотрит из окна своей хижины на призрачные силуэты деревьев.

Исключительно ради того, чтобы услышать что-то знакомое, он откашлялся и запел первое, что пришло на ум:

Звуки с трудом пробивались через рубашку, которой он завязал лицо, но Тео упорно продолжал:

Эту самую песню он пел умирающей матери. Теперь его голос звучал из рук вон плохо, и каждый слог царапал горло, как стекловата, но даже такое пение помогало заглушить бубнящий внутри ужас. Переползая через груды мусора, он хриплым шепотом продолжал петь:

Океан. Он охотно утонул бы в чудесной прохладной воде — открыл бы рот и глотал ее, глотал...

Он тупо, как пьяный, поднял глаза, заметив какую-то перемену. Ему стоило такого труда одолеть очередной завал, что дверную ручку он увидел, только уткнувшись в нее носом.

Дверная ручка.

Это видение ослепило его, как Савла на дороге в Дамаск. Ручка — это дверь. Он добрался до конца коридора.

Тео отвалил в сторону большой кусок потолка, кинув его на кучу прочего мусора. Теперь ручка стала видна целиком, пыльная, как древний артефакт, и он обхватил ее пальцами. «Лишь бы только дверь открывалась внутрь! Сделай так, Боже, чтобы она открывалась внутрь. Если я потяну, и она откроется, значит... что же это значит? — Он заставил мысль стоять на месте, опасаясь, как бы она совсем не ушла. — Правильно. Это значит, что за ней будет выход — возможно, лестничная клетка. Но если она открывается наружу, то за ней просто какой-нибудь офис».

Не в силах больше думать об этом, он потянул дверь. Она не открылась.

Сидя на полу, совершенно убитый, он плакал смешанными с пылью слезами. Потом толкнул дверь. Она и на этот раз не поддалась, но в нем зародилась надежда.

Может, это все-таки выход, просто дверь заклинило.

Он уперся ногами, взялся за ручку обеими руками и дернул. Снова ничего не вышло, но он как будто ощутил, что дверь дрогнула, словно готовилась уступить. Самообман. Иллюзия умирающего, вот что это такое. Однако он снова ухватился за ручку и уперся ногой в косяк. Он тянул изо всех сил, чуть не крича от напряжения, — и дверь распахнулась, хрустнув, как сломанная кость, а в голове грянул хор ангелов, перекрывший весь прочий шум.

Пыли, дыма и мусора на лестнице было не меньше, чем наверху, но Тео видел, что сможет спуститься. Сотни, а то и тысячи золотых жучков уже кишели на ней — они выходили из лопнувших труб, строились в неровные колонны и струились через препятствия, гонимые непонятным Тео инстинктом. Их тупое упорство напомнило ему самого себя, и он засмеялся бы, не будь глотка и легкие забиты чем-то похожим на паленую шерсть.

«До земли всего пара этажей, — сказал он себе. — Наше дело еще не потеряно».

Он слез до середины первого пролета, и тут наверху словно бомба грохнула, швырнув его на пол. Пыль поднялась клубами, уши заложило от перепада давления, и в них заныл пронзительный, вызывающий тошноту звук. Тео втянул воздух сквозь свою респираторную повязку, ожидая, что его сейчас расплющит в лепешку, но смерть, занесшая костлявый кулак над его головой, опять его пощадила. Он кое-как поднялся и снова полез вниз.

«Какая нелегкая меня сюда занесла? Я ведь певец, черт меня подери, даже не гитарист...»

Звон в голове наконец затих, и его место снова заняли голоса, бесплотные, как у хоббани, но далеко не столь разумные, — они бормотали и даже пели, создавая настоящую какофонию. Может, ему что-то упало на голову и он получил мозговую травму? Или это магия дома Нарцисса прорвалась и заливает его?

После четырех пролетов, каждый из которых показался ему с милю длиной, он снова очутился перед дверью, и до него дошло, что за ней слышатся настоящие, реальные голоса, до ужаса громкие и грубые. Тео открыл дверь, и его чуть не сшибли с ног три пыльные фигуры в серых полицейских доспехах. Плащи делали их такими громадными, что он в первый момент принял их за огров.

Один сразу сгреб его за руку так, что Тео, потрясенный тем, что есть еще живые на свете, кроме него, не сдержал крика. Из-под капюшона смотрели очки, многогранные, как глаза насекомого. Над плечом констебля парила маленькая фигурка со светящимся шариком в руке, в прозрачном шлеме и скафандре — ни дать ни взять игрушечный инопланетянин. Летунец-спасатель, должно быть. Сородич Кочерыжки.

— Есть там еще кто живой наверху? — прокричал констебль.

— Не знаю. — Рубашка на лице глушила слова, и Тео повторил еще раз, погромче. «Кочерыжка, — стукнуло вдруг ему в голову. — Господи, где же она?»

— Ладно, выходите. — Полицейский бесцеремонно выдернул его за порог. — Прямо по коридору, а потом в вестибюль.

Констебли протиснулись мимо Тео и стали подниматься по лестнице.

Тео, пошатываясь от облегчения, поплелся по коридору. Он будет жить! Мусор здесь отгребли к стенам, расчистив проход. Скоро он выйдет на свежий воздух. Подальше от дыма, пыли, призрачных жалобных голосов, от всего этого ужаса. Выйдет и побежит — все равно куда, лишь бы дышать полной грудью, лишь бы свалиться и уснуть...

Коридор разделился надвое, но Тео увидел стрелку с надписью «Вестибюль» — на неудобочитаемом, но почему-то понятном ему языке эльфов. Стрелка указывала ему путь к жизни и свободе, как рука ангела-хранителя. Надпись в другом коридоре, тоже со стрелкой, гласила: «Башня Нарцисса».

Тео остановился, не поняв поначалу зачем. Где была Кочерыжка в момент этой страшной катастрофы? Хотелось бы верить, что на улице. Она улетела куда-то за пределы подворья — именно так она передала ему еще до конференц-центра. При этом она далеко не глупа: увидев в небе жуткую крылатую тень, она моментально бы смылась отсюда к чертовой матери. Как пить дать.

Он уже двинулся к вестибюлю, когда его поразила еще одна мысль. Если она и засекла Пижму, то в офис, где сидел Тео она за ним не последовала. Что, если она поднялась выше, в зал заседаний?

Он застыл в месте пересечения коридоров. Если это так — она мертва, и тут уже ничего не поделаешь. Если она осталась на улице, то могла выжить, но этого он опять-таки не узнает, пока сам не выйдет наружу. Где еще она может быть?

В сотах, вот где. Думать об этом не хотелось, но и не думать он тоже не мог. В сотах под башней Нарцисса. Он не знал, что случилось с главной башней, но вряд ли Чемерица оставил стоять этот гордый символ вражеской мощи. Вдруг Кочерыжка вернулась в соты? Вдруг она нуждается в помощи?

Нет. Даже думать об этом глупо. Снова лезть в разрушенное здание за той, кого там, возможно, вовсе нет, а если и есть, то найти ее почти невозможно? Все правильно — но Тео, даже с гудящей головой и вымотанный до предела, не мог забыть, как она, словно отважная колибри, бросилась на ходячего мертвеца, вооруженная одним только штопором. Бросилась, спасая его, Тео, никчемную жизнь. И еще он помнил, как в поезде она пряталась у него под рубашкой, дожидаясь прихода констеблей и страшного слизня-щельника. Чем она была ему обязана, оставаясь с ним до конца? Ничем. Чем обязан ей он? Всем.

«Иди в вестибюль, идиот, — твердила разумная часть его мозга. — Она скорее всего на улице, а если нет, то что ты сделаешь?»

«Мелкая душонка», — тяжело упало в ответ разумному голосу. Таким он и чувствовал себя — мелким, пустым внутри, как пластмассовая статуэтка. Бессердечный. Бесхарактерный.

Лучше уж быть мелким, чем мертвым.

«А что у меня есть еще? За что я так цепляюсь? Я не человек даже, а никому не нужный, последнего разбора эльф. Один у меня друг — Кочерыжка».

Тео повернул в коридор с надписью «Башня Нарцисса». Может быть, главная башня избежала худшего, говорил он себе, сам в это не веря. Чемерица и прочие сукины дети метили в конференц-центр, разве нет? Все их враги, как по заказу, собрались в одном месте. Тео пошатнулся, вспомнив зал заседаний под лавиной огня и расплавленного стекла. Нельзя представить без ужаса, что стало с леди Амилией, с лордом Штокрозой, даже со спанки Уолтером, которого заставили выйти на работу в праздник...

Здесь обломков было гораздо меньше, поэтому все, кто работал в коридоре между конференц-центром и главной башней, мигом смотались из своих кабинетов: двери по обе стороны были распахнуты, сам коридор пуст, если не считать тонкой пылевой завесы. Шагов через сто Тео дошел до перекрестка, образующего пятиконечную звезду — а наверх, к потолочному окну в дюжине ярдов над головой, вела вертикальная шахта. За окном стояли мутные, пыльные сумерки, пронизанные золотисто-зелеными лучами. Действительно ли солнце зашло, или в воздухе просто черно от дыма? Сумрак в любом случае действовал угнетающе и сбивал с толку. Кто знает, который теперь час и даже день — Тео, пока спасался, потерял счет времени.

Чуть дальше перекрестка в коридоре сделалось жарко, и у Тео возникло недоброе предчувствие относительно участи главной башни. Еще через двадцать шагов пот полил с него градом, а потом коридор уперся в груду дымящихся обломков рухнувшего потолка.

«О Господи. И здесь то же самое!»

Тео остановился, пошатываясь. Если разрушен даже подвальный этаж, то ясно, что наверху камня на камне не осталось. Снова лезть в развалины, подвергая себя опасности?

Но здесь дело все-таки не так плохо, как там. Тео ухватился за эту мысль. Может быть, внизу просто двери завалены и Кочерыжка не может выбраться. Нечего стоять и смотреть: тут и так дышать нечем, а скоро еще жарче станет. Тео натянул рукава куртки на пальцы и потрогал завал, ища, где его можно раскопать. Такого места не нашлось, и Тео отступил в коридор.

У перекрестка он потуже обвязал рот рубашкой и вытер слезящиеся глаза. Потом обследовал два ближних коридора и снова уперся в обвал.

Закопченные золотые жучки сыпались из трещин ему на голову и хрустели у него под ногами. Жужжащие в мозгу голоса наконец-то утихли, как раньше голос хоббани. Тео углубился в другой коридор и долго шел по его извилистым ответвлениям, стараясь по мере возможности не сбиться с дороги, — но он не успел как следует ознакомиться с топографией главной башни, а внизу ориентироваться было еще труднее. Наткнувшись на очередную стену обломков, он совсем отчаялся и хотел уже повернуть назад, но тут углядел на самом краю обвала дверной проем, а за ним открытый проход.

Прикрываясь кожаной курткой, он стал убирать с дороги тлеющие куски обгоревших балок. Еще одна дверь, в конце прохода, была чем-то заблокирована с той стороны, но он надавил на нее и сумел открыть. Выйдя, он чуть не наступил на руку мертвого эльфа и покатился кубарем с лестницы. Убивший эльфа металлический патрубок, воздуховод или что-то в этом роде, поблескивал серебром на ступеньках.

Убитый занимал Тео очень недолго: его отвлекла картина внизу, видимая только потому, что дым уходил через разрушенный потолок.

Сначала он даже подумал, что благодаря некой магии оказался вне дома Нарцисса и смотрит на его развалины с какой-то высокой точки, — и только потом уяснил, что наблюдает то же самое в миниатюрном отражении.

Потолок огромного сводчатого зала, где помещались Нарциссовы соты, при обвале разнес вдребезги середину сот и поджег остальное: огонь бушевал до сих пор, кружа столбы белого пепла и оранжевых искр, как в шаре со снегом из адского сувенирного магазина. Повсюду, на полу и в развалинах, лежали тела; с десяток больших эльфов, пришедших в соты по каким-то своим причинам, и сотни, тысячи маленьких пиксов и летунцов, обгоревших, со скрученными крылышками. Веселый народец, населявший соты, напоминал теперь рой дохлых мух. Но не все они умерли сразу: в воздухе слышались крики ужаса и боли, и Тео понял, что по залу летают не просто искры, а крылатые фигурки, одни охваченные огнем, другие только начинающие тлеть — они отчаянно искали выхода, но раскаленные воздушные потоки уносили их вверх. Те, кто избежал этой участи, вслепую бились о стены и мертвыми падали вниз. Начинало казаться, что весь миллион искр в этом помещении состоит из гибнущих эльфов.

Тео сбежал вниз по ступенькам, отмахиваясь от горячего пепла, оседавшего на волосах и грозившего выжечь глаза. Он понимал уже, что ничего не сможет сделать: жар был слишком силен. Он даже к очагу пожара не мог приблизиться, не говоря уж о том, чтобы искать в развалинах одно-единственное сгоревшее тельце. Глаза так высохли, что потеряли способность моргать — ему казалось, что они вот-вот лопнут, и смрад вокруг стоял ужасающий.

В самом низу с крыши рухнул кусок горящего дерева, и Тео при новой вспышке разглядел стоящую на коленях фигуру, примерно с себя ростом. Угли и обломки сыпались на эльфа градом, но он, кажется, пострадал не слишком сильно и даже шевелился, пытаясь отползти прочь. .

— Не двигайся! — сдавленно прохрипел Тео и освободил рот от повязки, чтобы голос звучал погромче. — Я тебе помогу! — Эльф, плохо видя из-за дыма, завертел головой — и Тео, к своему изумлению, узнал его. — Кумбер!!

Тео устремился к нему быстро, как мог, перескакивая через обломки или обходя их. Он не позволял себе останавливаться, отгоняя мысли о том, что на каждом шагу хрустело у него под ногами. Феришера он поднял на ноги рывком вопреки громкому протесту собственных надорванных мускулов. Кумбер уставился на него, словно не узнавая.

— Да я это! Тео! Ты идти можешь?

— Нога... на нее что-то рухнуло. — Кумбер шагнул и чуть не упал. Тео подставил ему плечо.

— Ничего, сейчас разойдешься. Держись.

Они заковыляли обратно в дыму, как двухголовое, на трех с половиной ногах чудище. Тео стоило большого труда втащить Кумбера по лестнице — феришер, ростом гораздо меньше его, весил при этом отнюдь не как пушинка. Что-то, разбрызгивая искры, прожужжало рядом с его головой, потолок затрещал и скинул вниз еще кусок камня.

— Они никого в живых не оставили, — простонал, оказавшись на площадке, Кумбер. — Никого.

— Но мы-то с тобой живы, — процедил сквозь зубы Тео, подумывая, не взвалить ли его на плечи. — Пока что.

Самые большие трудности создала им железка. Тео, спускаясь, потревожил ее, и она, скатившись еще немного, загородила лестницу. Тео осталось только перелезть через нее, а потом помочь Кумберу.

Когда феришер карабкался через горячий металл, патрубок снова пришел в движение. Кумбер, кряхтя от боли, соскользнул с него как раз вовремя, и железка загромыхала вниз.

Через труп на вершине лестницы Тео перешагнул не задумываясь, но Кумбер медлил, хотя его совсем недавно окружали сотни мертвых тел.

— Остаток крыши вот-вот рухнет, — сказал ему Тео. — Прикажешь треснуть тебя по башке и тащить волоком? Шагай. — Он кашлял и почти ничего не видел из-за слез, но явно собирался осуществить свою угрозу. Кумбер сглотнул и переступил.

— Это Дрифт Лопух, — сказал он, когда Тео помог ему пройти в дверь. — Я его с детства знаю. Он работал вместе с моей матерью.

— Идем. — Что еще Тео мог сказать? Он снова закинул руку феришера себе на плечи и повел его к перекрестку. Позади раздался такой рев, что Тео с ужасом подумал: это дракон вернулся, сел на землю и пролез в подвал. Стены коридора затряслись, пол закачался, рев перешел в надсадный треск. — Потолок! — заорал Тео, перекинул Кумбера через плечо и побежал. Сердце, не помещаясь в груди, распирало ребра. Он и десяти шагов не пробежал, когда позади грохнуло. Волна горячего воздуха накрыла их, пол ушел из-под ног, и Тео упал, придавив собой Кумбера.

Прошло несколько секунд. Поняв, что над ними потолок пока держится, Тео поднял Кумбера и потащил его к выходу.

На подходе к лестнице, ведущей в вестибюль конференц-центра, дым стал клубиться у них в ногах, как болотный туман. Кумбер, одолеваемый болью и слабостью, хотел передохнуть, но Тео ему не позволил.

Последние мгновения тянулись, как во сне, как в промежутке между сознанием неизбежности автомобильного столкновения и первым скрежетом металла о металл. В вестибюле было полно народу, большей частью констеблей, которые помогали жертвам выбираться из здания, но все они существовали будто в другом измерении, не имеющем ничего общего с Тео Вильмосом. Единственным, ради чего он еще переставлял ноги, было стремление выйти на воздух, на свет, где над головой нет ничего, кроме неба.

Огромный деревянный нарцисс, украшенный листовым золотом, упал со стены и разбился. Это уже подлость, думал Тео, вынужденный из последних сил переступать через осколки, однако переступал. Они вывалились из двери и встали, ошеломленные, под черным небом. Главная башня пылала, отражаясь в окнах других строений дома Нарцисса. Самая маленькая из башен осталась почти в полной неприкосновенности, только многие ее окна были разбиты, и из некоторых сочился дым. Эта картина, точно взятая из Данте, Тео казалась прекраснейшим на свете зрелищем. Вот оно, небо и все остальное, что в последние часы представлялось ему утраченным навсегда.

Охрипшие констебли оттеснили их от дверей. Кумбер ковылял теперь самостоятельно, без поддержки. Тео вдыхал воздух, в котором не было дыма — во всяком случае, воздуха было больше.

«Спасены, — думал он, стараясь собрать мысли в кучку. — Я жив. А теперь что?»

В голову не приходило ничего путного, кроме холодного душа и долгого, часиков на сто, сна.

26 ПОТЕРЯ ДРУГА

Воздух на поверку оказался почти таким же задымленным, как и внутри, но Тео находил его чистым, как дыхание ангелов. Отвязав от лица прокопченную рубашку, он кинул ее наземь и стал жадно всасывать в себя этот сладчайший эфир. Он решил отныне и до конца своих дней радоваться каждому вздоху.

Струйки золотых жучков переваливали через уцелевшие стены и текли по земле. Тео помимо воли давил их, удаляясь от конференц-центра. В садах Нарцисса, подальше от падающих обломков, поставили гигантские аварийные прожектора, и их горчичный свет рассеивал мглу. Орущие констебли и опаленные, покрытые пылью жертвы толклись повсюду немногим осмысленнее золотых жучков, кроме одной группы в длинных серых одеяниях: эти стояли кружком на краю открытого места и пели, размахивая руками. Верующие, решил Тео, эльфийский вариант Армии Спасения — молятся на месте катастрофы. Но тут над головой грянул настоящий гром, пошел дождь, и голоса поющих подскочили на добрую октаву вверх. Выходит, это скорее добровольная пожарная дружина, и миссия у них не священная, а больше метеорологическая. Тео потряс головой. Эльфландия раз за разом норовит его убить, а, он до сих пор ничего о ней не знает. Стоять и глазеть, однако, не приходилось: два наиболее пострадавших здания, конференц-центр и главная башня, еле держались, а он все еще недостаточно далеко отошел от них. С высоты то и дело падали куски кровли и стен, смертоносные, как гранаты.

Тео, сопровождаемый Кумбером, доплелся до сада, где наконец упал на колени и принялся выкашливать из легких сажу. Кашель так обессилил его, что он растянулся на земле, неспособный подняться. Он еще долго лежал так и смотрел на летящие мимо искры, то проваливаясь в сон, то просыпаясь, а Кумбер, что-то тихо бормоча и постанывая, сидел рядом. Затем из мрака явилась фея с измученным, перепачканным лицом, вручила им по красивому кубку и снова скрылась во мраке, где накрапывал дождь. Тео, сев, напился воды, выкашлял ее и напился снова. Вся его жизнь сосредоточилась в этой серебряной, невыразимо сладостной струйке, бегущей в горло из кубка.

Впервые за последние часы рассудив, что жить все-таки стоит, он увидел еще одну фигуру, бредущую к ним, как сломанная заводная игрушка. «Этому бедолаге пришлось еще хуже, чем нам», — успел подумать Тео — и тут ветер, немного развеяв дым, показал ему знакомое лицо. На миг Тео подумал, что ошибся из-за слабого освещения, но фигура подошла к нему на десять шагов, на девять, на восемь, и он понял, что ошибки нет. От усталости он не соображал толком, кто это такой и почему его внезапное появление так странно, но твердо знал, что это лицо с затянутыми пленкой глазами знакомо ему.

— Кровь и железо, — проскрипел Кумбер. — Глянь только на этого несчастного — он же слеп.

— Это он, — сказал Тео так тихо, что сам себя еле расслышал. — Кузен Пижмы. — Миг спустя он вспомнил его имя, а также и то, что Руфинуса нюх-Маргаритку убили на станции Тенистая. Не успел он вымолвить еще что-то, как длинное пальто Руфинуса распахнулось, открыв длинную черную дыру в животе, и Тео, будто током, прошило ужасом. К нему шел не Руфинус, а что-то, завладевшее его телом, — и Тео прекрасно знал, что это.

Мертвец шел прямо на него, шипя разинутым ртом, сгибая и разгибая скрюченные пальцы. Тео с трудом поднялся, наткнулся на Кумбера, снова упал, и мертвец тут же вцепился в него с силой безмозглого идиота. Тео, до того напуганный, что даже на помощь не догадался позвать, стал бить по знакомому мертвому лицу. Трещали кости, гнилостные газы вырывались наружу, но мертвец не отпускал его, держа за шею холодными, как лед, руками. Тео ухватился за его туловище, пытаясь оттолкнуть, и плоть расползлась у него в руках, как вареная курятина. Ледяные пальцы на горле замораживали мысли, превращали мускулы в стынущее на реке сало. Лицо с обвисшей кожей заслонило для Тео весь мир.

Внезапно пальцы разжались, и живой труп отвалился прочь — это Кумбер, испуганно ахнув, огрел мертвеца по голове своим кубком. Тео откатился, глотая воздух и глядя на происходящее в каком-то странном полусне. Мертвец вцепился теперь в обгоревшие штанины Кумбера, пытаясь подняться, а феришер продолжал молотить по голове, которая раньше принадлежала Руфинусу нюх-Маргаритке, а теперь превращалась в жуткую карикатуру, в бесформенный ком.

Тео, преодолев оцепенение, пополз на помощь Кумберу. Теперь они оба вступили в борьбу с цепким, неумолимым противником. Тео пнул мертвеца по ребрам, и те хрустнули под гнилой плотью. Он бил ногой снова и снова, пока мертвец не отпустил Кумбера и не свернулся комком, как паук, — но Тео и тогда не перестал бить, вопя от ужаса и отвращения. Он превратил торс мертвеца в кашу из мяса и костей, и наконец Кумбер оттащил его в сторону.

— Все, он мертвый! — сказал феришер. — Мертвый!

— Он и так... был мертвый, — прохрипел Тео и опять лягнул измочаленное тело. Глаза на лице Руфинуса погасли окончательно, и труп наконец перестал шевелиться. — Пошли отсюда, да поскорее, — сказал Тео и потянул Кумбера прочь.

— Подожди. Тебе нужна помощь. У тебя кровь идет...

Кто-то еще вышел из мрака и остановился над трупом.

— Эй, что тут происходит? Что вы сделали? А ну-ка вернитесь!

— Констебль, — с облегчением определил Кумбер. — Пойдем, он нам поможет...

Тео, не желая даже отвечать на подобную чушь, припустил рысцой, увлекая за собой феришера.

— Он первый напал! — крикнул Кумбер констеблю, пытаясь задержать Тео. — Мы не хотели...

— Заткнись. Скажи лучше, куда идти. — Кумбер продолжал смотреть назад. Тео тоже оглянулся — и пожалел об этом. Констебль опустился на колени и наклонился, чтобы сделать пострадавшему искусственное дыхание, — но ободранная рука мертвеца обхватила его за шею, не дав прервать «поцелуй жизни», и полицейский забился в судорогах.

— О Господи, — пробормотал Тео.

Кумбер спотыкался, не отводя глаз от непонятной сцены.

— Но что...

— Он занимает новое тело!

— Новое тело?

Тео дернул феришера вперед и пихнул его так, что тот чуть не упал.

— Да беги же, будь ты проклят! Это не живое существо, а тот самый мертвяк, который уже пробовал убить меня!

Не успели они пробежать и полусотни ярдов, как массивный констебль поднялся, а тело Руфинуса осталось на земле, будто пустой мешок. Констебль, вывернув шею самым неестественным образом, засек Тео и Кумбера, а затем, как насекомое или механическая игрушка, повернул в ту же сторону туловище и тяжелой, неуклюжей рысью пустился в погоню.

Тео толкал Кумбера в спину, направляя его обратно к дымящейся скорлупе башни Нарцисса, где толпился народ.

Но разве станут констебли, занятые спасательными работами, защищать их от такого же блюстителя порядка? Скорее уж задержат, дав мнимому констеблю их догнать, — Тео сообразил это даже в своем отуманенном состоянии. Он так резко вильнул в сторону, что Кумбер едва устоял на ногах. Констебль уже сократил расстояние до пары десятков ярдов.

— Куда бежать, говори!

— Вон туда! — Кумбер показал на будку вроде общественного туалета у внешней стены дома Нарцисса.

— Ты что, спятил? Он нас зажмет там!

— Делай, что тебе говорят! — Теперь уже Кумбер пихнул Тео к будке. Оба, влетев туда, оказались на тесной площадке и чуть не скатились с лестницы, захлопнув за собой дверь.

— Что тут за хрень такая?

— Дуй вниз. Держись за перила.

Через четыре коротких марша дверь наверху отворилась, и ноги, обутые в сапоги, затопали по ступенькам. Ровное место под лестницей озарилось зеленым светом — это Кумбер достал из кармана волшебный шар. В низком просторном помещении рядами стояли... автомобили.

— Гараж, что ли? Мы отдадим концы в гараже? — Тут в Тео загорелась искра надежды. — У тебя тут машина!

— Нет, но отсюда есть выход на ту сторону подворья. Вон там!

Они перебежали через гараж, но коридор за спасительной дверью оказался завален дымящимися обломками. Преследователь тем временем спустился с лестницы и гнался за ними, грохоча сапогами.

Головешкой, что ли, вооружиться? В голове Тео мелькали картинки из комиксов, сказок и кино. Точно! Огонь! Они огня боятся! Но Кумбер уже тащил его куда-то.

— Давай к большой лестнице!

— Сдурел? Чтобы весь дом на башку нам рухнул? Тут хотя бы можно убежать от него, выйти наружу... — Тео не хотелось умирать под землей и тем более в горящем доме Нарцисса — слишком много усилий он приложил, чтобы спастись оттуда.

— Нет, — крикнул Кумбер, — это лестница вниз! Там поезда останавливаются!

Тео вылупил на него глаза. Констебль двигался быстро, но без лишней спешки. Раскинутые в стороны руки, как на миг примерещилось Тео, тянулись от стены до стены. Кумбер рванул за локоть, и Тео беспомощно побежал за ним к какой-то надстройке посреди гаража. Все равно там закрыто — он знал это так же твердо, как собственное имя. Он будет бегать вокруг этой будки, как умный поросенок вокруг кирпичного домика, пока волк не измотает его и не сцапает.

Но будка не была заперта.

Кумбер, захлопнув за собой дверь, потратил пару бесценных секунд на поиски несуществующего засова, и они стали спускаться.

Они бежали, спотыкаясь и временами падая в неверном свете Кумберова фонарика. «Лестница в ад, — вертелось у Тео в голове. — Ад — это лестница. Душу бы продал за паскудный лифт.

Но раз я эльф, то у меня и души-то никакой нет.

Ладно, согласен на эскалатор».

— Тут что, правда поезда ходят? — выдохнул он. Дверь наверху со скрипом открылась.

— Сейчас-то, конечно, нет, раз подворье горит. Но там рельсы... туннели. — Кумбер оступился, но устоял, застонав от боли.

— Я и забыл про твою ногу. — Тео подхватил его под руку. — Хочешь, я тебя понесу?

— Где уж там. Просто помогай. Я справлюсь.

Они пробежали, задыхаясь, еще два пролета, вылетели на платформу и растянулись на ней. По обе стороны от маленькой станции при слабеющем свете фонарика чернели устья туннеля, куда свет не проникал.

— Слушай: ты этой твари не нужен, — прошептал Тео, помогая Кумберу встать. На лестнице слышались уверенные шаги, еще отдаленные, но усиленные эхом. — Только я. Может, он тебя даже и не заметит. Дождись, когда он спустится, и беги обратно наверх.

— Да заткнись ты, — устало ответил Кумбер. — Хватит героя из себя строить. Слезем на шпалы и пойдем.

— В какую сторону?

— В ту, где пожаров и обвалов не было — логично? — Кумбер полез с платформы. Тео, будучи, несмотря на синяки, ссадины и саднящие легкие, в гораздо лучшей форме и на добрый фут выше ростом, поспешил слезть первым, чтобы помочь ему. «Вот еще один, кто едва меня знает, но готов рисковать жизнью ради меня».

— Спасибо, — сказал он тихо, поставив феришера на шпалы.

— Главное — не загнуться. «Спасибо» после будем говорить.

Хрустя гравием, они пошли по туннелю. Зеленый свет плясал на стенах, и казалось, что те шевелятся.

— У меня дома в таких местах надо остерегаться электрических рельсов. Тут есть что-то в этом роде?

— Не так все просто, — фыркнул Кумбер.

— Ты уверен, что поезда не ходят?

— Если я ошибался, ты услышишь.

Тео украдкой оглянулся — на платформе по-прежнему было пусто.

Тьма вокруг сгущалась. Тео чудилось, что туннель наполнен дымом, а он уже так принюхался, что не чувствует этого, только видит, что дело неладно.

— Черт, — сказал он, догадавшись наконец, что происходит. — Твой фонарь гаснет.

— Он на столько времени не рассчитан. Я им пользуюсь, чтобы делать заметки, когда слушаю лекции. — Кумбер сузил светящийся шарик, превратив его в луч, но свет от этого не стал ярче.

«А когда он совсем погаснет? — невольно подумал Тео. — Когда мы останемся в кромешной тьме с этим красавцем позади?» Он прислушался, не хрустит ли гравий под ногами преследователя, но их собственные шаги производили слишком много шума, и он остановился, чтобы лучше слышать.

— Кровь и железо, ты в своем уме? — Кумбер схватил его за куртку и потащил за собой. — Он либо идет за нами, либо нет — на кой это надо, стоять и слушать?

Тео подчинился ему.

Свет совсем захирел, и он не сразу заметил, что из туннеля они снова вышли на открытое место — открытое, насколько это доступно так глубоко под землей. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-то, но у него создалось впечатление широкого пространства, и пахло здесь не так, как в туннеле, а сырой землей, растительностью и как будто водой.

— Это канал, приток Иса, — объяснил Кумбер. — Практически сточная канава.

— А вон там вроде бы что-то светится. — По обе стороны пути действительно виднелись огненные точки, словно там расположился предназначенный для светляков амфитеатр.

— Большая Яма, город кобольдов. Ну, не только кобольдов — все городские бездомные сюда стекаются. Гоблины, стукотуны, буги без документов...

— Может, попросим их о помощи?

— Смеешься? Если нас до сих пор не ограбили и не убили, так только потому, что они напуганы тем, что наверху происходит, — вот и пришипились.

— Куда же мы тогда премся? — Тео сразу разонравились далекие огоньки, а свистящие крики, слышимые в верхних частях невидимой долины, устраивали его еще меньше. Точно койоты в пустыне перекликаются.

— Не знаю, только все лучше, чем стоять и дожидаться твоего мертвяка.

Тео промычал в ответ нечто нечленораздельное. Денек и так выдался поганее некуда, а тут еще таскайся по этим подземельям. Боль во всем теле, бесконечное движение и погоня за спиной надоели ему .хуже горькой редьки. Темнота тоже входила в этот перечень. Единственное, что ему еще не надоело, так это жить — поэтому он и продолжал делать усилия.

Крики на высотах города кобольдов делались все громче и настойчивее. Тео наклонился, чтобы подобрать с полотна пару увесистых камешков, и чуть не упал от прилива крови к голове. Крики тем временем сменили тональность, приобретя растерянный характер, а миг спустя затихли совсем, точно откуда-то сзади на них набросили одеяло. Тео, недоумевая, смотрел, как огоньки гаснут один за другим.

— Наверное, они просто заметили нашего приятеля, — шепотом предположил Кумбер. — И он им пришелся по вкусу не больше, чем нам.

«Одной засадой меньше — и на том спасибо», — подумал Тео. Он посмотрел назад, пытаясь определить, с какого места начали гаснуть огни.

— И четверти мили не будет, — прикинул он. — Наш дружок не спешит, но и не останавливается — вряд ли он знает, что такое усталость. Боже правый, он пол-Эльфландии пропахал до дома Нарцисса — с выпущенными кишками. — Он снова посмотрел вперед и вздрогнул, разглядев при свете фонарика какие-то башни.

— Что за черт?

— Железнодорожный мост.

Тео не любил мостов на высоких опорах. На одном из таких он чуть не попал под поезд, когда наклюкался в Марийских холмах с Джонни и ребятами из своей прежней группы. Потом он смеялся над этим приключением, но в памяти навсегда остались те моменты, когда он полагал, что ему каюк, и всерьез думал о прыжке с высоты сорока—пятидесяти футов в скалистое ущелье. Теперь его поджидал впереди еще один мостик, насквозь ажурный, перекинутый через водное пространство, черное, как беззвездный космос.

— Что, будем переходить?

— Если мы не хотим побороться с нашим бессменным партнером, то придется. — Голос Кумбера прерывался от боли, но Тео еще не все выяснил.

— Какой он длины?

— Я по нему только на поезде ездил. Не очень длинный — несколько сотен шагов примерно.

— Это хорошо. — Тео сошел с полотна и начал спускаться к воде. — Можно переплыть, так проще будет. — Течение, на слух, здесь было не особенно сильное.

— Нет, ты точно свихнулся. — Кумбер догнал его и ухватил за руку. — Посмотри-ка сюда!

— Куда, на мост? — не понял Тео. — Да вижу я его, провались он!

— На руку свою посмотри, дуралей. — Кумбер дернул вверх рукав куртки, открыв травяной браслет. — Это русалочья метка, забыл?

Кумбер почти кричал, и Тео занервничал.

— А если и забыл, что из этого?

— Да то, что ты теперь их собственность. Стоит тебе войти в любой поток или водоем, не считая ванны, и они тут как тут. И больше ты с ними не столкуешься, если только не запасся хорошими талисманами — а я что-то не заметил, чтобы ты это делал.

— Ты что хочешь сказать — что я им жизнью обязан? Я ни о чем таком не договаривался!

— Кочерыжка договорилась, чтобы спасти тебя. Русалочья метка — это старая увертка, дающая тебе право выкупить себя за найденный тобой клад. Ты, может, и эльф, Тео Вильмос, но полный невежда. Вся наша жизнь строится на договорах и соглашениях. На них же основана наша наука — ничего общего с вашим дурацким принципом случайности. Ты просишь о чем-то, получаешь просимое и расплачиваешься за него.

— И если я нырну туда, то...

— То здешние жители заявят свои права на тебя. И могу тебя заверить, что это будут не те красотки-русалочки, от которых спасла тебя Кочерыжка. Это будет то, что живет в черных водах и питается тем, что извергает из себя Город.

Тео начинал впадать в тихую панику. Кумбер говорил неприятные вещи, к тому же они слишком долго задержались на одном месте.

— Ладно, твоя взяла. В воду не полезем, пойдем через мост. Скорей только — он того и гляди нас догонит!

Они вылезли обратно на шпалы и побрели по мосту, еле волоча ноги. Тео изо всех сил старался не думать о расстоянии до воды, которая плескалась внизу, и о том, что может таиться под ее гладкой поверхностью. Они прошли всего пару десятков ярдов, когда настил у них под ногами стал вибрировать, все громче и ощутимее.

Они оглянулись, но преследователя по-прежнему не было видно. Кумбер посветил вперед — и там ничего. Между тем фонарик еще давал достаточно света, и они обязательно разглядели бы что-либо, производящее такой шум.

— Тео... — странным голосом произнес Кумбер.

Через перила впереди них перелезло что-то, удивительно ловко для такой здоровенной туши. Бледная бородавчатая кожа этого отдаленно гуманоидного существа светилась, как изнанка шляпки фосфорического гриба. Ростом чуть повыше человека, оно было раз в пять тяжелее: уверенно шествуя к ним, оно заполняло собой чуть ли не всю ширину моста. Чудище пару раз моргнуло черными, как изюм, глазками, но в целом свет как будто не слишком его беспокоил. Гуттаперчевый рот, похоже, мог свободно вобрать в себя голову Тео. Оно остановилось, но тело продолжало двигаться по инерции, как желатин, — трудно было сказать, жир в нем колыхается или это кожа, как носорожья шкура, зыблется складками. Видно было только, что существо это очень велико, крайне уродливо, и несло от него, как от полосы морского песка в час отлива.

— Юм-м, — булькающим басом сказало оно. — Путники на моем мосту. Что вы мне принесли?

— Я сто раз ездил через этот мост на поезде и ничего тебе не давал! — Дрожь в голосе делала праведное негодование Кумбера несколько неубедительным.

— С железной дорогой у меня уговор. Фамильное право — этот мост спокон веку наш, и я получаю свою малую долю. А которые пешие — дело иное. Ты вот что, — чудище обращалось к Кумберу, — отдай мне голову своего дружка, и можешь ходить через мост бесплатно три года. — Оно подалось к Тео, который замер от страха и не шелохнулся, даже когда зловонное дыхание пахнуло ему в лицо. — Ну, не три, так два.

— Нам бы всего разок перейти, — сказал Кумбер. — За нами гонится что-то очень нехорошее.

— Хуже меня? — Чудище улыбнулось, показав острые зубы разной длины. — Полно тебе. Ты затрагиваешь чувства старого тролля.

— Может статься, что и хуже. — Кумбер очень старался говорить спокойно. — И с ним ты не сговоришься.

— Ну, это мы поглядим. — Тролль явно заинтересовался. — Но сначала уладим с вами, коли уж вы так спешите. — Он поскреб подбородок — вернее, бесформенный мешок на месте подбородка — длинным загнутым ногтем. — Погодите, я думаю...

— Может, мой сезонный билет возьмешь? — без особой надежды спросил Кумбер.

Тролль засмеялся, дохнув серой.

— Ишь ты, прыткий какой — билет. — Коготь снова устремился к подбородку. — Ладно. Я могу себе позволить проявить великодушие. Времена сейчас ничего себе — железная дорога мне платит, а сверху то и дело народ прибывает, и детишки ихние играют на путях, так что год выдался хороший. Если даже они там друг дружку на куски порвут, мне это только на пользу. Согласен на палец.

— Палец?! — Напрасно Тео думал, что хуже уже ничего быть не может. — Ты хочешь получишь за проход палец от кого-то из нас? — Он посмотрел назад и вроде бы увидел, что по шпалам к ним кто-то движется.

— Не от кого-то. От каждого. Это очень выгодное предложение. В былые дни я непременно кого-то съел бы, одного хотя бы.

Бледный складчатый тролль смахивал на жабу, занимающуюся сумо. Может, попытаться просто прошмыгнуть мимо? Но Тео почему-то чувствовал, что этот номер не пройдет — и если тролль его поймает, предложение, возможно, станет менее выгодным.

Просто дурной сон какой-то. Тео взглянул назад. Темное пятнышко, ползущее по шпалам, понемногу росло.

— Ладно, — сказал Тео. Он весь похолодел, и его мутило, но что проку тянуть. — Можешь взять оба у меня. — Он протянул левую руку и даже сострить попробовал, несмотря на ужас. — Хорошо хоть, что я певец, а не гитарист.

— По одному от каждого, — заспорил Кумбер.

— Молчи лучше. Ты влип во все это из-за меня.

Громадная лапа с кожей, как мокрая резина, обхватила руку Тео, оставив снаружи только пальцы — словно тисками зажала.

— Так ты поёшь? Если пойдешь обратно той же дорогой, загляни — я люблю музыку. — Тролль открыл пасть, и Тео как завороженный уставился на частокол подгнивших зубов. Как ему потом промыть и перевязать раны? Еще подцепит какую-нибудь жуткую инфекцию. Главное, не смотреть. Тео согнул средний и указательный пальцы, чтобы сберечь их, зажмурился и застыл в ожидании.

Через некоторое время он открыл глаза. Тролль, закрыв кошмарную пасть и зажмурившись, в свою очередь, принюхивался, шевеля яминами ноздрей.

— Чем это пахнет? Вроде коровы, но немного иначе.

— Моя куртка? — не сразу сообразил Тео.

— Никогда еще такого не нюхал. Коровья кожа, но какая-то не такая.

— Она из мира смертных, — пояснил Кумбер. — Шкура, снятая со смертной коровы. Большая редкость.

— Красота-а. Слюнки так и текут. — Тролль посмотрел на Тео, хитро прищурив черные глазки. — Твои пальцы, конечно, тоже ничего... но я обойдусь только одним, если дашь этот кусок кожи в придачу.

— Никаких пальцев, — заявил Кумбер. — Ты берешь коровью кожу, и все.

Тео, как это ни абсурдно, чуть не заспорил. Его любимая куртка! Сколько лет они вместе! Хотя пальцы, если рассудить, у него еще дольше.

— Ну-у... — Тролль сморщил тестообразный лоб и отпустил руку Тео. — Ладно, идет.

Тео поспешно скинул куртку, не забыв достать из кармана тетрадь Эйемона.

— На, забирай.

— Отлично, — пророкотал тролль. — Я ее съем не сразу, а буду смаковать по кусочку. Спасибо. Если у тебя случится другая вещь вроде этой, то помни — я люблю поторговаться.

Но Тео с Кумбером уже припустили через мост во всю прыть, на какую были способны их усталые ноги. Мост и его страж остались далеко позади, когда Тео спохватился, что забыл в кармане телефонную брошку Пижмы. Возвращаться за ней он, ясное дело, не собирался: пусть себе это чудище звонит по межгороду или скачивает тролльскую порнуху за счет коммуны Маргариток.

Познай, какова месть Вильмоса, предатель!

Пройдя еще немного, они повалились наземь и долго лежали так, отдуваясь, не способные даже сесть.

— Пошли, — сказал наконец Тео и встал, хотя каждый мускул в теле умолял его не делать этого. Зеленый фонарик Кумбера еле теплился, как ночник в детской. — Тут нельзя оставаться. Он идет по пятам.

— Сначала ему понадобится перейти через мост.

— Ты не знаешь еще, как его трудно остановить. — При непрошеном воспоминании о том, как мертвец продавливался сквозь жалюзи его ванной, будто сыр сквозь решетку-гриль, у Тео подкосились колени, и он чуть не свалился опять. — Просто понятия не имеешь.

— Возможно — но и ты, думаю, недооцениваешь тролля, охраняющего свой мост.

— А если он в тролля вселится, как вселился в констебля?

Кумбер пораздумал немного.

— Не знаю, возможно ли это в принципе. Если да, он станет медлительнее, но намного сильнее. А вот последовать за нами наверх ему будет трудно. Тролли такой разновидности веками не видят дневного света — ему как по раскаленным углям придется идти.

— Ему все по барабану, зомби этому — он, поди, даже боли не чувствует. Он занял тело Руфинуса, хотя из него все кишки вывалились.

— Да, но он будет бросаться в глаза — на подземного тролля всякий внимание обратит. И ему уже не удастся захватить нас врасплох. — Тео помог Кумберу встать, и они снова зашагали по шпалам. — Надо нам выбираться из-под земли, вот что.

— И куда же мы пойдем? Есть у тебя друзья, которые... могли бы меня спрятать? — Тео стыдился этого вопроса — он и без того уже принес молодому феришеру массу хлопот, сопряженных с риском для жизни.

— В Городе у меня никого нет. Я всегда жил в доме Нарцисса, ну и... Дай подумать. Нам действительно надо подыскать безопасное место — я не верю, что Чемерица и его присные после такой чудовищной атаки оставят все, как было. Дело чревато полномасштабной Войной Цветов. Они пошлют войска в дома всех своих врагов, и тех больше не увидят живыми.

«Теперь я не только самый чужаковский чужак из всех возможных, — думал Тео, ковыляя дальше и прислушиваясь, нет ли за ними погони. — Я еще и беглец. Все рвутся меня убить, а мою любимую куртку, которую я носил со щенячьих лет, в этот самый момент лопают, как бифштекс по-татарски». У него вырвался смех, похожий на рыдание, — а может, наоборот.

«В жизни еще не читал такой скверной сказки».

Фонарик Кумбера равнялся по силе гаснущей зеленой спичке, когда они набрели на приставную служебную лестницу. Уставший, как никогда, Тео с полчаса преодолевал сотню ее перекладин, толкая перед собой Кумбера. Они вылезли на поверхность и увидели над собой рассветное небо, затянутое облаками копоти. Вокруг, заслоняя город, росли кусты и деревья, но вверх тянулось не меньше полудюжины мощных дымовых столбов.

— Они пожгли все вражеские дома, — прошептал Кумбер.

Слишком усталые, чтобы обсуждать это, они слезли с рельсовой насыпи и очутились в индустриальном районе, почти не подающем признаков жизни, — единственное движение обеспечивал летящий по ветру пепел. Они нашли автобусную остановку и долго, с тупой безнадежностью, ждали транспорта — но четверть часа спустя уяснили, что автобусы не ходят.

— Надо бы уйти подальше от нашего зомби, — сказал Тео. — Окончательно, думаю, от него оторваться нельзя — он притащился за мной сюда из моего мира, а потом выследил меня от железнодорожной станции, где убили Руфинуса. Но какое-то время мы можем выиграть.

— Пойдем на шоссе, — предложил Кумбер.

Необходимость снова куда-то идти, просто переставлять ноги, казалась чуть ли не страшнее всех пережитых ужасов. Совершенно пустые улицы заставляли задуматься — может, Чемерица и его Глушители не только ликвидировали враждебных им лордов, а каким-то образом умудрились уничтожить все население Эльфландии? Но в соседнем районе, больше торговом, чем промышленном, кое-какая жизнь появилась: в конце улицы мелькнул автомобиль, из верхних окон выглядывали лица, у маленького углового магазина стояла очередь — запасаются продуктами, догадался Тео.

Кумбер неожиданно сошел на мостовую, и в это самое время из-за угла вывернулся грузовичок. Кумбер, хромая, бросился ему наперерез, поговорил с водителем и замахал, подзывая Тео.

— Конец света, — пожаловался маленький бородатый шофер с лазурной кожей и ушами, как у сумчатой крысы. — Я лично еду в Березы, к родным, и вам советую смотаться куда подальше.

В кабине этого гномовского грузовика Кумбер с Тео не поместились и как могли устроились в кузове, среди множества странных предметов — с виду эти вещи годились только на то, чтобы класть их поверх других вещей, чтобы другие вещи не улетели. Грузовичок ехал удручающе медленно, но возможность не идти пешком была сама по себе блаженством, а поскольку другого транспорта на дороге почти не имелось, они показывали неплохое время. Тео казалось, что черные дымовые столбы смотрят на него сверху, как чудовищные змеиные боги, но это не мешало ему клевать носом.

Проснувшись в очередной раз с жуткой головной болью, он обнаружил, что грузовичок стоит, а Кумбер пытается вытащить его из кузова. Шофер, не дожидаясь благодарности, укатил, как только они спустились.

Рядом был, кажется, общественный парк, но Тео это не волновало. Он покорно пошел за Кумбером по дорожке, забрался в заросли и провалился в сон, как камень в колодец.

27 ПУГОВИЦЫН МОСТ

Сначала ему приснился какой-то сюрреалистический кошмар: он жевал и жевал нечто, продолжающее сопротивляться даже у него во рту. При этом он ликовал, одновременно ужасаясь своей жестокости, наслаждался и одновременно бунтовал. За этим последовали другие сны, не столь фантастические, но не менее страшные: чьи-то маленькие тельца рассыпались прахом в его неловких руках, и обгоревшие черные крылышки хрустели у него под ногами.

Проснулся он, весь дрожа, при свете месяца. В мире царили холод и мрак, и у него все болело. Он был один в этих увитых плющом зарослях — один.

— Кумбер! — прохрипел Тео и закашлялся так, что звезды, которым следовало быть на небе, заплясали у него перед глазами.

— Ш-ш-ш, — зашипела возникшая перед ним тень. — Не шуми так.

— Я думал, ты ушел.

— Я ходил за хворостом, а заодно и за новостями. Вот, надень-ка. — Он кинул Тео что-то вроде грязной, обтрепанной простыни, но при более близком рассмотрении Тео решил, что это рубашка. — Нашел в мусорном баке, — объяснил Кумбер.

Тео внезапно обнаружил, что гол до пояса. Да, конечно — куртка... Он надел через голову рубашку, и она оказалась невероятно ему велика — с огра, что ли?

— За новостями? Это куда же?

— Не думаешь же ты, что мы с тобой одни прячемся в этом парке? Здесь еще больше народу, чем обычно — не только бездомные, но и другие, которые боятся своих домов и хотят жить под небом и деревьями, как в старину. Все просто в ужасе. — Кумбер сел и выудил из карманов пучки прутиков. — Я думал, что никогда больше не захочу видеть ничего горящего, но сейчас мне до зарезу нужен костер.

Феришер сложил свои прутья кучкой, а потом потер между пальцами клочок газеты, пока тот не загорелся. Тео, следя, как Кумбер разводит свой костер, спросил:

— Откуда огонь взялся — это ты зажег?

— Искру-то? Я, — пожал плечами Кумбер. — Это легко — ты и сам сможешь, если немного поучишься. Вчера у меня не получалось, потому что я устал и маялся от боли.

— Как твои ноги?

— Переломов нет, но они болят, и ожоги чешутся, как гномовы ляжки. А ты как?

— Да плохо. Страшно очень. Зато живой, это уже кое-что. — Тео смотрел на маленький огонек, лижущий кучку хвороста. — Что дальше-то будем делать?

Кумбер задумчиво покачал головой. Он кое-как соскреб грязь и сажу со своего желтовато-коричневого лица и стал больше похож на того молодого лаборанта, с которым познакомился Тео в доме Нарцисса.

— Не знаю. Там настоящий хаос.

— «Там»? А мы где находимся?

— В парке Раде, в районе Сумерек. Это один из крупнейших парков Города, своего рода напоминание о том, как все было до того, как Чемерица и прочие — не исключая доброго лорда Нарцисса — вырубили весь Арден, чтобы Город мог расти. — Кумбер растерянно моргнул. — Просто не верится, что Нарцисс, наш старый тиран, в самом деле умер. Вообще-то он был не так уж и плох. И леди Жонкиль проявляла ко мне неизменную доброту, когда вспоминала о моем существовании. Может быть, по какой-то счастливой случайности...

— Нет. — Это прозвучало резче, чем хотелось бы Тео, и он неловко потрепал феришера по плечу. — Прости, но я видел, что там происходило. Из зала заседаний никто не мог выйти живым.

— А Кочерыжка? — Казалось, что Кумбер, задавая этот вопрос, не позволяет себе надеяться — разве что в глубине сердца.

— Ее, может быть, вообще не было в доме. Она передавала мне, что собирается куда-то отлучиться. Господи Бо... ну конечно! — вскричал вдруг Тео. — Кочерыжка передала, что рядом с домом Нарцисса ошивается какой-то мой знакомый. Я думал, что это Пижма, но он сказал, что ничего про нее не знает...

— О чем ты? Я ничего не понимаю.

Тео рассказал ему о своем столкновении с предателем Пижмой.

— Он-то меня и подставил, теперь это ясно. Но важно не это, а то, что сказала Кочерыжка: я думал, что она видела Пижму, а на самом деле это был его родственник Руфинус, вернее, ходячий труп Руфинуса. И ее это, понятное дело, немного удивило, поскольку в последний раз, когда она этого Руфинуса видела, тот был мертвее мертвого. Вот она и полетела выяснить, почему эльф, внесенный нами в список усопших, прогуливается у дома Нарцисса. Да, это имеет смысл, — кивнул Тео.

— Значит, она собралась рассмотреть получше это... существо? Которое хотело тебя убить, а теперь гонится за нами?

— Ну да. — Беспокойство феришера передалось Тео, и он отрезвел. Некоторое время оба молчали, глядя на огонь. Причин для надежды, а тем более для уверенности у них не было. — Так что ты слышал, пока собирал хворост? — спросил наконец Тео.

— Это война, самая настоящая. — Кумбер со вздохом поворошил костер. — Чемерица и Дурман твердят на всех зеркальных потоках, что предприняли атаку исключительно в целях самозащиты, что на них самих будто бы собирались напасть. В это, конечно, никто не верит, но и возразить им никто не имеет возможности. Парламентские войска прочесывают город в поисках так называемых «заговорщиков», то есть всех, кого Глушители считают своими врагами.

— Вроде нас с тобой?

— Вроде тебя, — улыбнулся Кумбер. — Я еще, возможно, сумею доказать свою невиновность, и мне позволят вернуться в деревню, чтобы пасти коз или заниматься чем-то похожим. Если только сам факт знакомства с тобой не делает меня врагом, — добавил он уже без улыбки.

— Вряд ли тебе захочется проверять это на деле. К ним на допрос, по-моему, лучше не попадать.

Кумбер протяжно вздохнул.

— Тогда я тоже отношусь к категории разыскиваемых.

— Выходит, все кончено? Чемерица пожег своих врагов и одержал победу?

— Все не так просто. Он, к примеру, заставил призадуматься многие другие дома, хотя они пока что и не собираются действовать. Разве можно доверять тому, кто поступил таким образом с тремя своими старейшими союзниками? Сейчас Чемерица и прочие Глушители наверху, спору нет, но их ожидает участь старых великанских королей — те всегда убивали, чтобы занять трон, а потом спали с одним открытым глазом, следя, не идет ли кто-то убить их самих. — Кумбер высказал это с мрачным удовлетворением. — И это еще не все. Сегодня я слышал — пускай это нелепо и невероятно, — что многих Цветков во время атаки не было дома, например, Цируса, сына леди Жонкиль. Ходят слухи, что он нашел убежище в другой семье и даже собирает какие-то силы сопротивления. История учит, что такие слухи, как правило, не подтверждаются, но может статься, что Чемерица и его сторонники сработали не так чисто, как надеялись.

— Ну, нам-то от всего этого пользы мало, — заметил Тео. — У нас никаких влиятельных друзей нет. Хотя Цирус вроде бы питает к тебе слабость. Мог бы он взять нас к себе?

— Возможно — если мы сумеем его найти. Только кто же теперь сознается, что племянник лорда Нарцисса гостит у них, раз Чемерица и Дурман распоряжаются Цветочным Парламентом, как собственной лавочкой?

— Так что же делать-то? Сидеть здесь, и все?

— Больше суток и здесь лучше не задерживаться. Кто знает, как скоро этот упырь нападет на твой след, а вервольфы тут ночью и в лучшие времена пошаливали...

— Ни слова больше. — Тео придвинулся к огню. Он уже убедился, что эльфландская ночь может скрывать в себе все, что только доступно воображению. — Чего они, собственно, хотят, Чемерица с Дурманом? Мы до сих пор не знаем, для чего им, например, нужен я. Зачем прикладывать столько усилий, чтобы выкрасть меня из дома Нарцисса?

— Им нужна власть — причина самая очевидная. Что до тебя, то тут я теряюсь в догадках. О таких вещах я знаю только по истории и по рассказам уцелевших. Вот уж кем никогда не хотел быть, так это уцелевшим.

— Оно конечно, но если подумать о другой вероятности...

— И то правда. — Феришер протянул к огню тонкие руки. — Здесь, во всяком случае, оставаться нельзя. И по улицам тоже бродить не рекомендуется. Глушители в народе любовью не пользуются, но если они займут твердое положение, найдется много охотников завоевать их расположение, выдав парочку беглецов.

Тео думал о вервольфах, хотя с удовольствием ограничился бы в своих размышлениях ходячими мертвецами при всей мрачности этого предмета.

— Холодина какая! И зачем ты только заставил меня отдать мою куртку, Осока. Лишившись пары пальцев, я бы так не мерз.

Вот она, благодарность. — Кумбер прищурился. — Можно спросить, что у тебя в кармане штанов? Я видел, как ты достал это из куртки.

— Сам знаешь что. Дневник моего двоюродного деда, или записки, называй как хочешь. Я тебе говорил про них. Раньше я думал, что Чемерица охотится за мной как раз из-за этой тетради, но теперь понял, что ошибался.

— Так ты сохранил ее? — Кумбер просиял, как мальчишка, которому впервые дали ракетницу на Четвертое июля. — Чудесная новость. Могу я, если ты позволишь... взглянуть на нее?

— Гляди сколько влезет. — Тео протянул тетрадь Кумберу, и на колени ему выпала какая-то бумажка размером с аптечный рецепт.

Кумбер взял книгу с жадным интересом.

— Собственноручные записки смертного об Эльфландии недавнего прошлого! Я уже говорил тебе, что специализировался по морталогии, — я всю жизнь мечтал о чем-нибудь в этом роде.

Тео поднял выпавшую бумажку, силясь прочесть ее при свете костра.

— «Под Замковым мостом». Это еще что за черт? — Но тут ему вспомнился маленький яркоглазый гоблин в автобусе. — А, да. Это мне один гоблин дал. Миссия какая-то или приют для бездомных. Сказал, что если мне некуда будет деваться... — Тео посмотрел на Кумбера. — А?

Феришер не столько обрадовался, сколько встревожился.

— Кто тебе это дал? Гоблин? Дай посмотреть. — Кумбер уставился на записку так, будто хотел усилием воли превратить ее во что-то другое. — Замковый мост — это на Болоте, дальше даже, чем Руины, на другом конце Города. Очень опасное место — беднота, преступные элементы...

— А верволки там есть?

— Вервольфы, — строго поправил Кумбер. — Нет, конечно. Это пустырь около городской гавани.

— Для меня это достаточно хорошая рекомендация.

— Так ведь гоблины!

— Вы, эльфы, все очень предубежденные. — Теперь, когда у него появилась какая-то цель, Тео чуть ли не улыбался. — Мне гоблины пока что ничего плохого не сделали — почему вы так настроены против них?

— О других ничего не могу сказать, а у меня они съели прабабушку. Будешь тут предубежденным.

Тео проснулся на рассвете. Небо, все еще черное от дыма, напоминало загрязненное горное озеро. Кумбер опять разводил костер.

— Пора вставать — ты вчера целый день проспал. Я уже успел навестить других любителей природы, наших соседей. — Он показал Тео жестянку вроде кофейной с большими белыми буквами «Крылофикс». — Вот водички набрал в ручье, и хлеба тоже принес. — Он извлек из кармана пакетик. — Ешь.

Тео понял, как проголодался, только когда набил рот хлебом. Он проглотил и откусил снова, уже помедленнее.

— Откуда ты это взял? Ты ведь говорил, что денег у тебя нет. Эй, а куда делись твои ботинки?

— Мне они, собственно, ни к чему. В доме Нарцисса надо мной даже смеялись из-за того, что я вообще ношу обувь. У Цветков вульгарность обозначается поговоркой «феришер в башмаках». Ешь. Не тащиться же через весь Город на пустой желудок.

Тео облегчился, и они залили костер — педантичный Кумбер настоял на разделении этих функций, что Тео счел напрасной тратой воды. Оказалось, что идти он вполне способен, если отвлечься от ощущения, будто его пропустили через гладильный каток.

— Если уж мне так худо, твоя нога тебе, наверное, жить не дает, — сказал он Кумберу, морщась и растирая многочисленные ноющие места.

— Нет, ничего. У нас, феришеров, все быстро заживает, и мы самую тяжелую работу выполняем без жалоб — вот почему знати так не по вкусу, когда кому-то из нас хочется поработать головой. Пошли, нам пора. Несколько миль мы, к счастью, пройдем по парку, а не по улицам. — Вместе с обувью Кумбер, казалось, утратил часть своих предрассудков и пустился в дорогу почти что весело. Над землей, еще мокрой, поднимался туман, верхушки холмов сливались с серым небом.

— Расскажи, как гоблины съели твою бабушку, а то я что-то никак не проснусь.

— Мне не очень-то хочется об этом рассказывать, — вздохнул Кумбер. — Ей, прабабушке, просто не повезло. Они с мужем были — как это у вас называется? В общем, они хотели работать на своей земле и потому поселились в диком краю.

— Первые поселенцы. Пионеры.

— Да, так вот: гоблины не во всем виноваты. Они были дикари, а земля эта принадлежала им. Все это происходило как раз перед последней гоблинской войной. Местный клан поспорил с прадедом, и он кого-то там застрелил.

— Из ружья? Заряженного этими... осами?

— Это было очень давно, Тео. Современного оружия еще не существовало, и прадед пользовался старомодным арбалетом. Короче, гоблины вернулись и напали на них. Прадеду удалось уйти, но прабабку убили, а потом и съели.

— Ух ты, — скривился Тео. — Теперь я понимаю, почему ты их недолюбливаешь.

— Если честно, то своих, убитых в бою, они тоже едят. Вроде как почести им воздают, так что старушке, с их точки зрения, они тоже честь оказали. Но прадед смотрел на это иначе.

— Обалдеть. Прямо как в кино про Дикий Запад. А почему же они теперь переселились в Город? И как у них с каннибализмом?

— Они это делают только в знак особого уважения, как мне говорили. И только со своими. — Кумбер вел Тео по холмам, откуда порой виднелись самые высокие из городских башен, золотисто-розовые в утренней дымке.

Самые высокие из тех, что еще стоят, подумал Тео, и его радостное настроение испарилось.

— Во время последней войны, — продолжал Кумбер, — мы разбили их наголову, и Город распространился на бывшие гоблинские земли. В ту пору много спорили о том, что делать с их племенами. Некоторые цветочные семьи хотели попросту перебить их, но более дальновидные понимали, как нужна будет вскоре дешевая рабочая сила. И гоблинов заставили работать. Многих пригнали и в Город, который последние пару веков рос как на дрожжах. Теперь из-за нехватки энергии развитие перестало быть таким бурным, и работы на всех не хватает. Проблема в том, что возвращаться им больше некуда.

— Но ведь некоторые из них по-прежнему ведут дикий образ жизни? Я видел их в Рябинах, когда ехал на поезде.

— Гримы? — удивился Кумбер. — Ты уверен, что видел в Рябиннике гримов?

— Ну да. Кочерыжка их тоже видела. — Тео поспешил прервать последовавшее за этим невеселое молчание. — Похожи на монголов Чингисхана, типа того. Свирепая такая орда.

— Не знаю, кто такие монголы, но гримов я тоже видел — в Ясенях. Там живут те из них, кто так и не приобщился к городской жизни. — Кумбер задумался и немного замедлил шаг. — Волнующее по-своему зрелище.

— Выходит, твои предки были земледельцами?

— Моя родня до сих пор этим занимается, — с легкой горечью засмеялся Кумбер. — Деревенщина.

— Но ты-то окончил колледж или вроде того.

— Ты видел мою спину, Тео. — Феришер не смеялся больше. — По-твоему, дело того стоило?

— Неужели это обязательное условие для поступления в ваш университет? Рассказать бы нашим абитуриентам. Они думают, что требования к ним сильно завышены.

— Не то чтобы обязательное. — Кумбер потупился, глядя на свои босые ноги — ходьба как будто не доставляла ему никаких затруднений. — Моя мать приехала в Город из поместья Жонкилей — она была любимицей леди Амилии, чем-то вроде домашней зверушки. Когда я родился, она, само собой, нянчила меня вместе с господскими детьми, и леди Амилия этому не препятствовала. Но я сильно отличался от цветочных детей — в первую очередь крыльями. Клан Нарциссов не имеет крыльев, даже рудиментарных, вот уже несколько поколений. Ну, мама накопила денег — у леди Амилии ничего не взяла! Гордость не позволила ей прибегнуть к благотворительности, чтобы искалечить собственного сына. И мне сделали операцию. Ну и что же? С первого же дня, когда я приехал в академию с Цирусом и остальными, все, и не видя мою спину, сразу поняли, что я феришер, а у феришеров должны быть крылышки. Они полагали, что это забавно, — те, кто поприличнее. Другие считали, что я суюсь куда не положено, и регулярно давали мне это понять.

Тео не знал, что на это сказать. Его последние школьные годы прошли в счастливом обкуренном состоянии, если не считать редких стычек со спортсменами.

— Так уж все устроено — что пользы жаловаться, — сказал Кумбер. — Теперь, когда во главе стал Чемерица со своей кликой, будет еще хуже.

— Как я понял, у вас и раньше не все были довольны жизнью. — Тео вообще не думал об Эльфландии, пока вопреки своей воле не оказался в ней, и уж тем более не уделял внимания классовой борьбе в местных условиях.

— Правда твоя. Но так было не всегда. В старину все обстояло намного проще. У каждого было какое-то свое дело, и жизнь шла своим чередом. Скучновато, быть может, зато дети гномов не побирались на улицах. Со смертью короля и королевы все испортилось. Семь — теперь шесть — самых могущественных семей пришли к власти и тут же принялись все менять. Теперь этих семей осталось три, — с внезапным, пронзившим его осознанием произнес Кумбер. — А вскоре, возможно, вся власть перейдет к одной, и настанет империя Чемерицы.

«Кое-что здесь, пожалуй, не так уж и отличается от нашего мира, — подумал Тео. — Стоящие у власти всегда стараются захватить долю побольше. Им мало есть сочное мясо, в то время как остальное население гложет кости. У больших собак, как видно, та же тайная цель — каждая мечтает стать больше всех и обжираться до отвала мясом с кровью, пока другие голодают».

— А больно это, когда крылья режут?

— Нет, конечно. У нас современная техника. Всю твою жизнь ампутируют, а ты и не чувствуешь ничего.

Почти все утро они шли через парк Раде. Наставший день немного заживил душевные раны Тео — теперь он уже мог говорить о Кочерыжке, но ни он, ни Кумбер не осмеливались предполагать, что же с ней случилось. При этом Тео пускался в долгие повествования о храбрости маленькой феи и ее неисчерпаемой доброте, охраняемых остро отточенным язычком, и был изумлен тем, как много Кумбер о ней знает, — эти двое, похоже, часто беседовали между собой в доме Нарцисса. Разговор двух друзей Кочерыжки начинал напоминать бдение над гробом: Кумбер явно не меньше Тео горевал о том, что они ее потеряли — возможно, что и навсегда. В конце концов оба загрустили и опять погрузились в молчание.

В полдень они остановились, чтобы передохнуть часок, и съели еще по куску добытого Кумбером хлеба. Тео мигом умял свою долю, и ему захотелось еще. Захотелось настоящей еды, настоящей постели и безопасности.

«Ну, в обозримом будущем тебе этого все равно не видать, — сказал он себе, — так что довольствуйся тем, что имеешь». Жаловаться не только бесполезно, но глупо и неблагодарно. Он несколько раз избежал верной смерти, располагая лишь собственным побитым телом и саднящими легкими. У него есть— спутник — друг, можно сказать, — не щадивший ради него собственной жизни. Город, возможно, перестал быть безопасным местом для Кумбера Осоки, но в деревне наверняка нашелся бы уголок, где феришер, даже бескрылый, обрел бы приют и помощь, — между тем он остается и терпеливо отвечает на самые простые вопросы, как детсадовский воспитатель в конце очень долгой прогулки.

Если говорить о простых вопросах, то Тео до сих пор еще не разобрался в местной хронологии.

— Так когда эти семь семей пришли к власти — несколько столетий назад?

— К экзаменам готовишься? — хмыкнул Кумбер. — Вряд ли сейчас твое поверхностное знание истории послужит основным препятствием для получения тобою гражданства.

— Да нет, я просто пытаюсь что-то осмыслить — в основном то, какое место занимаю во всем этом я. Чемерица хочет меня заполучить, а значит, мое появление здесь как-то связано с ним. Я был нужен ему явно не для того, чтобы начать эту его войнушку. — Тео находил трудным думать и одновременно не отставать от Кумбера: босой и чудодейственно оживший феришер порядком его изматывал. — Я знаю, что повторяюсь, но ведь я только безработный музыкант, ничего больше. Какой в этом смысл?

— Никакого.

— Вот видишь. Значит, должно быть что-то, чего я еще не знаю, — вот и помоги мне. Допустим, я действительно эльф. Единственная другая моя связь с этим миром — то, что человек которого я считал своим двоюродным дедом, жил здесь лет тридцать — сорок назад. Это я считаю по нашему времени, а по вашему сколько будет?

— Это, боюсь, не так просто. Время в двух наших мирах идет по-разному. Здесь оно, кажется, идет быстрее, но не всегда. Ты пытаешься объединить две нестабильные системы. На ход времени влияют и географические факторы, которых пока ты все равно не поймешь. Я достаточно изучил ваш мир, чтобы знать: у вас места, расположенные по соседству, всегда остаются такими.

— Ну да, — поразмыслив, признал Тео. — Если поезд идет из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, он не может по пути остановиться в Нью-Йорке.

— Чудесные названия, — мечтательно улыбнулся Кумбер. — Какие картины рисуют они в моей голове! Сан-Франциско! Это как сон.

— Видел бы ты эльфов, пляшущих на Кастро в Хэллоуин! — ухмыльнулся Тео. — Как в сказке, это точно.

— Давай-ка прибавим шагу. Пока что мы шли по краю Последнего Луча, но нам еще далеко, и мне хотелось бы прийти на место засветло.

Начался долгий спуск. Деревья на холмах понемногу редели, справа поблескивала серебром водная гладь.

— Ис, — сказал Кумбер. — Там, на востоке, за горизонтом, лежат острова Хай-Брезил*[27]. Мне часто хотелось отправиться туда, подальше от этого ужасного города.

— Ис — это океан? Или озеро?

— Просто вода, — пожал плечами Кумбер. — Если заплыть подальше, то океан, а здесь озеро, вернее залив. Не знаю, как тебе объяснить.

Между парком и водой Тео видел обширные городские районы, где почти не было башен, которыми изобиловал центр.

— Нам туда?

— Нет, это Восточный Берег — мы только пройдем по нему. Там в основном склады и очень дешевые квартиры для бедноты. А на севере, вон там, где домов поменьше, уже виден край Болота, которое лежит между собственно Городом и гаванью. Там впадает в залив река Лунная, и Замковый — один из последних мостов через нее. Сейчас им, по-моему, почти не пользуются, поскольку железная дорога и шоссе проложены в обход, через Восточный Берег.

— «Железная дорога» по отношению к стране эльфов для меня все еще звучит дико, не говоря уж об «энергостанциях». Когда это все построили?

— После прихода Семи Семей к власти, когда Город начал бурно расти. Лорд Чемерица, при всей своей ненависти к смертным (ее причина, кстати, мне непонятна: говорят, он посещал ваш мир регулярно, пока эффект Клевера не вступил в силу), питает истинную страсть к их достижениям. Потому-то у нас и возникло столько проблем с энергией, что цветочные семьи понастроили так много и с такой быстротой. Раньше всю Эльфландию обеспечивали энергией король с королевой.

— Как же они это делали?

— Не могу сказать. Они просто были, и энергия каким-то образом шла от них. Ее вполне хватало на чары и все прочие нужды. Но когда их не стало, и Город принялся разрастаться, Семерым и парламенту пришлось изыскивать другие способы обеспечения энергией. Тогда-то они и построили станции.

— Какие станции?

— Энергетические, конечно. Оттуда и берется энергия на освещение, экипажи, поезда и все остальное. Парламент ввел Энергетические Законы, а вместе с ними и призыв.

— Погоди-ка, я опять запутался. Призыв — это как в армию, что ли? Хочешь не хочешь, а иди?

— А, вот как заведено в вашем мире, — кивнул Кумбер. — Я знаю, у вас этот термин тоже в ходу, но ваша наука так отличается от нашей — у нас ее, по правде сказать, и наукой-то не считают, — что трудно понять значение отдельных слов, а надежные тексты даже в университетских библиотеках не сыщешь.

— Я все-таки не понял — кого у вас призывают и зачем?

— Ты правда не знаешь? Ты извини, но у нас это каждому школьнику известно, даже если ему всю жизнь предстоит овец пасти. По призыву берут на энергостанции.

— Вроде бы не так уж и страшно — работа все-таки, а не военная служба. Но почему их добровольно не нанимают?

Кумбер остановился.

— Это не просто работа. Туда призывают не для того, чтобы обслуживать технику, заниматься бухгалтерией или руководить. На то имеются вольнонаемные служащие, которые получают приличное жалованье и каждый вечер расходятся по домам. Призывники-то и производят энергию. Тех, кто вытянул жребий, просто отправляют на станции и выкачивают энергию из них. Они служат не больше десяти лет, потом их демобилизуют, но от них мало что остается к тому времени, что бы там пропаганда ни утверждала. «Я отслужил свое, и теперь у меня впереди долгие счастливые годы — спасибо „Генераторам Дурмана!“ Я видел этих демобилизованных в своей родной деревне — до того, как начальство спохватилось и начало помещать их в специальные санатории для заслуженных энергетиков, чтобы они, расслабленные и пускающие слюни, не мозолили глаза на деревенских улицах.

— Ты хочешь сказать, что на станциях каким-то образом... высасывают энергию из этих призывников? Из живых эльфов?

— А откуда же ей еще взяться? — У Кумбера снова вырвался невеселый смешок. — Почему, как ты думаешь, моя мать так хлопотала, чтобы я продолжал учение и не попал под призыв? Современная генерация энергии — это чудеса науки, Тео. «Немногие жертвуют собой ради многих». Этот лозунг придумал наш старый очаровашка лорд Нарцисс, которого позавчера поджарили до хруста, и слеза гордости заволакивала его взор, когда ему кто-нибудь это цитировал. Он любил поговорить о добром старом времени, когда деревенские парни толпами выходили из вагонов, горя желанием потрудиться на энергетическом поприще и принести пользу Эльфландии.

Некоторое время Тео шел молча. К горлу подкатывала желчь, и он боялся, что его вырвет, как только он откроет рот.

Когда лес окончательно остался позади и они по булыжной дороге спустились в город, в скопище похожих на коробки складов и жилых корпусов, где на каждом балконе, как флаги капитуляции, полоскалось белье, была уже вторая половина дня, и бодрость, наполнявшая Тео все утро, стала выветриваться. Облака серого дыма над головой отражали его настроение.

Безликим многоэтажным домам придавали некоторое своеобразие сюрреалистические серебряные конструкции зеркальных мачт на крышах (что-то вроде телевизионных антенн, судя по сбивчивому объяснению Кумбера), а также настенные граффити, еще более загадочные и абстрактные, чем в мире смертных. При виде этого Тео неожиданно вспомнил Анну, девушку, с которой встречался в середине восьмидесятых. Она объявляла себя виккаисткой*[28], хотя ее вариант, насколько Тео понимал, отличался от общепринятого. Она всегда поминала не бога, а только богиню, и питала глубокую, почтительную любовь к драконам, единорогам и эльфам. Тео считал ее слегка чокнутой, но их встречи, проходившие большей частью под простеганным вручную одеялом в ее квартирке, длились около года и помогли ему пережить очередной непродуктивный период. Он долго не вспоминал о ней, но теперь ее вдохновенные рассказы об эльфах вызвали в нем прилив циничного юмора, смешанного с жалостью.

Хорошо, что девочка так и не попала сюда, думал он, глядя, как крошечная домохозяйка развешивает на балконе великое множество детских вещичек — напрокат она, что ли, сдает свое потомство? Это ведь то самое место, куда она так стремилась. «Волшебство», — говорила она. «Они питаются нашими мечтами». И вообще-то была права, хотя и в весьма неприятном смысле. Тео вспомнил, что говорил ныне покойный лорд Штокроза о плане Чемерицы и о существе, называемом Ужасным Ребенком. «Скоро все станет еще более неприятным. Они начнут питаться нашими мечтами, как пиявки, только пиявки не разрушают социальную среду своих жертв».

— Вид у тебя хуже некуда, — заметил Кумбер. — Не волнуйся, скоро мы уже выйдем из Города на Болото.

— Я не из-за этого. Просто я думал, как люди... те, кого я считал своими... В общем, о том, сколько у нас рассказывают про эльфов. Тут и стихи, и сказки. И всюду, чудесным представляется ваш мир или страшным, он изображается... красивым. Волшебным. Блистательным, несмотря на все его ужасы. И отчасти так оно и есть, но в основном все выглядит... вот так.

— Если тебя это угнетает, подумай, что должен чувствовать я. Я ведь живу здесь.

Тео, поняв всю правоту этого мягкого укора, прикусил язык.

Остатки хлеба они доели, проходя через еще более убогий район — трущобы, слепленные из материала вроде фанеры. Район был нехороший по любым меркам, но местные жители, глядевшие на них с порогов или низких крыш своих хибарок — грязные эльфы большого роста наряду с брауни, гномами и пэками, — казались слишком пришибленными, чтобы представлять серьезную угрозу. Тео тем не менее держался настороже.

На подходе к местному эквиваленту шоссе, на немощеной, изрытой шинами улице, Кумбер вдруг схватил Тео и толкнул в закоулок между двумя лачугами. Мимо проехал открытый автомобиль, смахивающий на джип, хотя его конструкторское решение вызвало бы легкую панику у смертных дизайнеров. В нем сидели с полдюжины констеблей в тяжелых плащах и шлемах, с осиными ружьями и стилизованной цветочной эмблемой — Кумбер сказал, что это обозначение парламентских войск. Детишки десяти разных видов, в том числе гоблинята, бежали за машиной, выпрашивая еду и монетки. Угрюмые стражи порядка не обращали на детей никакого внимания, но Тео порадовался шуму и кутерьме: автомобиль миновал их с Кумбером укрытие, даже не сбавив скорости.

— Какая дальность у этих ружей? — спросил Тео шепотом, когда те уже проехали.

— Какая надо, такая и дальность. Осы, правда, иногда устают, особенно когда долго сидят в обойме без еды.

— Они что, живые? Настоящие осы?

— Вроде того, только их делают из металла. Научное достижение.

— Металлические, но при этом едят. Чем же их кормят?

— В основном бронзовой стружкой.

Тео вздохнул. Можно прожить здесь годы и все равно ничего не понять.

После встречи с констеблями они оставили позади последние хибары Восточного Берега. Ис теперь, похоже, лежал перед ними целиком, но это зрелище как-то не особенно впечатляло. К воде вела череда низких холмов с каменными вкраплениями и чахлыми деревцами, которым постоянные ветры придали странную форму. Ветер дул и теперь, трепля одежду на Тео.

— Унылая, я бы сказал, местность.

— Прежде все было иначе. Вон та серебристая линия — это река Лунная. Раньше она протекала мимо Великого холма, где жили первые эльфы, и служила кровеносной артерией этого места. Но при расширении Города ее запрудили, изменили ее русло и проложили каналы для орошения земель на западных окраинах. Теперь она совсем обмелела, А вот здесь, — Кумбер обвел рукой безотрадный пейзаж, — рос густой лес, Арден. Королева устраивала балы на его полянах за Руинами, под холмом, который теперь называется Стражем Битвы, — вон он, виден вдали, уродливая такая каменюга. Реку запрудили, лес вырубили, и все здесь стало таким, как ты видишь.

Идти по пустынным холмам было легче, чем по городу, и Тео воспринял это с благодарностью. Но он не мог не сравнивать неприглядность этой картины с почти галлюцинаторной пышностью лесов Шпорника, о чем и сказал Кумберу.

— Там ведь не настоящий лес, просто охотничьи угодья богатого помещика, — пожал плечами тот. — Раньше он, как и все земли Шпорника, был лишь крошечной частицей Серебряного леса. Все та же старая история, Тео, — она, наверное, успела тебе надоесть, а мне уж точно надоело ее рассказывать. Все в прошлом. Тот кусочек леса оставили, чтобы Шпорнику и его друзьям было где порезвиться.

— Да, вы, ребята, с большим усердием подражаете нашему миру.

Кумбер только грустно улыбнулся в ответ.

Час спустя они дошли до Лунной, похожей скорее на канал с медленным течением, чем на реку. Ее заключенные в камень берега уходили вдаль, соперничая высотой с холмами. Солнце опустилось к самому горизонту, и задымленное небо над вершиной, которую Кумбер назвал Стражем Битвы, уже зажглось красным заревом. Температура падала, с илистых земель у реки поднимался туман. Тео пробирала дрожь. Даже в парке, среди обвитых плющом деревьев, ему спалось не очень-то хорошо — каково же будет провести ночь здесь, на этой голой равнине, где слышны далекие крики морских птиц? Кумбер тоже чувствовал себя явно не лучшим образом.

— Вон он, Замковый мост. — Феришер показал на какую— то развалину, протянувшуюся поперек реки — не то потопленная флотилия, не то фантастический замок, на который сел великан.

«Боже, а ведь здесь такое и вправду могло случиться!» — подумал Тео.

Почти все башни на мосту обвалились, и вокруг их обломков пенились белые буруны, единственные на всем протяжении ленивой реки. Только одна сохранилась почти целиком и торчала на дальнем конце, как одинокий зуб во рту мультяшной ведьмы. На обоих берегах тоже валялись обломки, наполовину ушедшие в грязь и ужасно похожие на помет какого-то громадного животного. Тео пожалел, что вспомнил о великанах.

— Этот мост служил укреплением, когда река была самым уязвимым местом на подступах к Городу, — сказал Кумбер. — Когда она еще имела значение.

— Что-то вокруг никого не видно.

— Может, их прогнали отсюда. — Кумбер, очевидно, печалился по этому поводу далеко не так, как Тео.

— Нет, погоди — там на верхушке шевелится кто-то. — Тео заслонил глаза рукой. — Их немного, и они, думаю, нас тоже видят. — Неизвестные, видели они путников или нет, скоро исчезли с полуразрушенных мостовых укреплений, и пейзаж обрел прежнюю безжизненность.

Еще с четверть часа они шли вдоль реки к мосту. Под его настилом громоздились кучи мусора, камней, дерева — странно даже, как река умудрялась просачиваться через все это к Ису. Еще больше удивился Тео тому, как велико это древнее сооружение — несколько сотен футов в длину, а единственная уцелевшая башня достала бы до середины дома Нарцисса. Тео прикидывал, сколько же народу тесало и укладывало эти огромные камни, когда чей-то голос приказал им остановиться.

— Ни с места. — Они едва слышали невидимого часового сквозь ветер, гудящий в разрушенной кладке моста. — Вы под прицелом.

Тео с Кумбером застыли, а с одной из развалившихся башен к ним ловко спустилась маленькая фигурка — гоблин в одной набедренной повязке и безрукавке, несмотря на холодный ветер. Сначала Тео подумал, что это тот самый, который дал ему записку, но этот был мельче и старше, с колючими белыми бакенбардами. Двигался он, однако, вполне уверенно. Перескакивая с камня на камень, он добрался до подножия, потом спустился со стенки моста по веревке, которую Тео раньше не замечал, и подошел к ним.

— Чего вам? — Гоблин скорее сердился, чем нервничал, хотя Кумбер, и тот был на целую голову выше его. «Может, они правда держат нас под прицелом?» — подумал Тео, и эта мысль его не порадовала. Он так устал, что и от банана не увернулся бы, что уж там говорить о волшебных металлических осах. Он полез было в карман, но тут вспомнил телевизионные шоу о задержаниях и взятии заложников.

— У меня есть записка, — медленно и четко произнес он. — Один гоблин дал ее мне и пригласил сюда. Сейчас я ее достану.

На гоблина с белыми баками это особого впечатления не произвело.

— Ладно, давай свою бумажку — а коли соврал, пожалеешь.

— Хорошо вы гостей встречаете. — Тео пошарил в кармане своей найденной на помойке рубашки, испытал момент паники и наконец нащупал на самом дне бумажный комочек.

Гоблин прищурился и поднял листок к закатному небу, словно ища водяные знаки. Глаза у него округлились, длинный нос шевельнулся, и он уставился на пришельцев с чем-то похожим на изумление. «Ну все, сейчас нас пристрелят», — подумал Тео.

— Ступайте за мной, добрые господа. — Гоблин поклонился — да-да! — и повел их на мост.

— Дерева скрипучие, ты посмотри только! — Кумбер перегнулся через перила. Тео, высматривавший стрелков, которыми им угрожали, взглянул на их провожатого, но тот как будто не имел ничего против.

По обоим берегам у моста, невидимые с той стороны, откуда пришли Тео и Кумбер, лепились хибарки, точно оставленный паводком мусор. Этот городок тянулся к Ису на целую милю, а то и больше — наступающие сумерки не позволяли сказать точнее. Там сновали эльфы самого разного вида, но мохнатые гоблины, серые и коричневые, все же преобладали.

— Да тут у них сотни народу! — ахнул Тео. — Нет, тысячи.

— А еще тысяча живет у вас под ногами — в мостовых укреплениях, под опорами, даже на плотах, что стоят на реке, — с нескрываемым удовольствием сообщил гоблин. — Но вы, юноши, и без меня это знаете, коли знакомы с нашим великим Пуговицей.

— С Пуговицей? Кто это — Пуговица?

— Верно, верно. — Гоблин одобрительно покивал и приложил палец к длиннющему носу. — Чем больше молчать сейчас, тем меньше крику будет потом.

Тео мог только догадываться, что это значит и к какому недоразумению привела его записка. Удивляло немного, что гоблин вел их не в лагерь на речном берегу, а прямо по мосту, к единственной уцелевшей башне. На подходе к ней из тени вышли двое громадин-огров — не менее огромные и безобразные, чем телохранители Пижмы Тедди и Долли. Они подозрительно уставились на Тео и Кумбера, но старый гоблин подал знак, и они с уважением отступили.

Пришельцев провели по узкой каменной лестнице в башню. Тео совсем выбился из сил, поднявшись на высоту примерно пяти этажей. Он надеялся, что если все это придумано для того, чтобы заманить их в ловушку, то казнят их быстро — очень уж ноги болят. Гоблин тем временем открыл тяжелую деревянную дверь на самом верху и жестом пригласил их войти.

— Он беседует с танцовщицами пери, прибывшими из самой Дубравы, — доверительно прошептал он при этом. — Возможно, вам придется немного подождать, прежде чем он вас примет.

На другом конце комнаты сидел другой гоблин, чуть крупнее, в какой-то бурой дерюжной рясе — такую мог бы надеть францисканский монах, отдав в стирку ту, что поприличнее. Позади него расположились полукругом около дюжины гоблинов и других эльфов. На человека среди них походил только один, красивый, золотоволосый и моложавый — возраст его, как у большинства представителей этого вида, не поддавался определению. Он и другие смотрели на вошедших с любопытством, но сидевший впереди гоблин не сводил глаз с воздушных созданий перед собой — эти фигуры, закутанные в прозрачные шелка, казались скорее порождением сна, чем существами из плоти и крови.

Наконец гоблин, подняв вверх руку с растопыренными пальцами, склонил голову перед воздушными феями и впервые взглянул на Тео и Кумбера. Тео узнал его: это он дал ему записку в автобусе. Худое лицо гоблина прорезала медленная улыбка.

— Ты пришел, как я и надеялся. Твое доверие делает мне честь. — На миг он закрыл глаза, словно собрался уснуть. — Как ни жаль, здесь присутствуют и другие почетные гости, которые нуждаются, хм, в моих скудных мыслях и моей скромной помощи. — Он кивнул в сторону трех сильфид — это, наверное, и были пери, о которых упомянул другой гоблин.

— Я тебе больше не нужен, Пуговица? — спросил гоблин с белыми баками.

— Спасибо, Щеколда. Ты можешь идти, если хочешь. Хотя нет: приведи ко мне, пожалуйста, моего друга Крапиву, прежде чем вернешься на свой пост.

Гоблин, названный Щеколдой, весьма небрежно кивнул и стал спускаться по лестнице.

— Так вот, — сказал тот, кого звали Пуговицей, — пока я не смогу уделить вам должное время и предложить подобающее угощение, вам, думаю, будет приятнее побыть в обществе одного из вас. Караденус, — сказал он желтоволосому эльфу, — не будешь ли ты так любезен заняться нашими гостями?

— Разумеется. — Высокий эльф встал, продемонстрировав костюм, который был бы уместен на веранде сахарной плантации, и сказал: — Пойдемте со мной.

— Весьма благодарен вам за проявленное терпение, — сказал гоблин им вслед. Тео, снова выйдя на лестницу, мысленно застонал от перспективы предстоящего спуска. — Скоро мы побеседуем.

— Можно спросить, что это за цаца такая? — спросил Тео на пути вниз.

Золотоволосый эльф посмотрел на него удивленно:

— Если вы не знаете, что вы тогда здесь делаете? И почему вас встретили так приветливо? — Он прищурился — скорее недоумевающе, чем враждебно. — И говоришь ты, мой друг, как-то странно. Откуда вы?

— Издалека. Здесь достаточно безопасно? — Тео не хотел пока раскрывать карты. — Я хотел спросить, можно ли нам переночевать здесь? Мы очень устали.

— Ну конечно, можно, свет сквозь листья. Так сказал Пуговица, а ему перечить никто не смеет.

— Так он главный у вас, этот гоблин?

Они уже сошли вниз, и Караденус, кивнув ограм у двери, снова уставился на Тео. Небо над мостом потемнело, в лагере зажигались огни.

— Прости, но в твоей манере разговаривать мне слышится что-то очень знакомое — эту речь я как будто слышал во сне. Скажи мне, откуда ты?

— Из Рябин, — вставил Кумбер, но эльф явно этому не поверил. Он продолжал смотреть на Тео, и глаза его от удивления раскрывались все шире.

— Я понял. Ты говоришь как смертный, которого я знал когда-то. Как выходец из мира смертных. Я едва чувствую это, как запах цветка под снегом, однако чувствую. Возможно ли такое?

Тео устал. К тому же он не любил вилять, и ему не хотелось торчать на мосту, где его видел весь лагерь.

— Я правда смертный, — признался он. — По крайней мере всегда считал себя таковым и происхожу из этого мира. Я сам не знаю, кто я такой. Теперь понятно?

Взгляд Караденуса сделался еще более пристальным.

— Не знаешь ли ты, случайно, смертного по имени Эйемон, из дома Дауда?

— Эйемон Дауд? Ты знаком с Эйемоном Даудом? — Это так поразило Тео, что он забыл о всякой предосторожности. — Он мне приходится двоюродным дедом!

Эльф отшатнулся, словно получив удар в лицо, и его изумление приобрело оттенок задумчивости и даже грусти.

— В таком случае мое положение ужасно.

— Почему?

— Ну, хватит, — вмешался обеспокоенный Кумбер. — Давайте прервемся, пока не переговорим с этим вашим Пуговицей.

— Потому что мне, боюсь, придется убить тебя. — Караденус изящным жестом извлек из своего просторного пиджака кинжал длиной от кисти до локтя и направил его Тео в грудь. — Ты гость того, кто мне дорог, но честь моего дома обязывает меня совершить это. — На его опечаленном тонком лице читалась теперь решимость. — Я вижу только один выход: убив тебя, я должен буду покончить с собственной жизнью. Всего бесчестья это не смоет, но иного решения нет.

— Ой, блин, — только и смог сказать Тео, глядя на эльфа с ножом.

28 ГОБЛИНСКИЙ ДЖАЗ

— Если у тебя нет оружия, — продолжал эльф, который, похоже, не на шутку вознамерился зарезать его, — я дам тебе время обзавестись им. Мои обязательства столь серьезны, что не воспрепятствуют мне убить безоружного, но лучше все-таки, если ты будешь защищаться.

Тео продолжал пятиться. От страха он позабыл об усталости, но знал, что даже убежать не сможет — что уж там говорить о драке с парнем выше его, у которого к тому же имеется здоровенный нож.

— Слушай, не надо, а? — взмолился он, но эльф будто и не слышал. Что бы придумать поубедительнее? Мозги точно закоротило. — Христос, Будда и Магомет! Франциск Ассизский! Да здравствует Папа!

Кумбер сморщился и зажал уши, но Караденус только моргнул.

«Они теперь зависают в клубах под названием „Рождество“, — с отчаянием вспомнил Тео. — Этим их больше не проймешь».

— Что тебе так приспичило? Я тебя знать не знаю, и дядю Эйемона тоже не знал, вот ей-богу!

На этот раз тот даже и не моргнул.

— Мне жаль тебя, но ничего не поделаешь. Я уверен, что ты по-своему не виноват, но кровь твоя виновна. Наказание, как и преступление, обусловившее его, есть вопрос родовой ответственности. — Острие ножа описывало круги, гипнотизируя, как раскачивание кобры. — Твой дед обесчестил мою сестру, а с ней и весь клан Примулы. Радуйся, что мой отец умер. — Лицо Караденуса на миг исказилось от горя. — Радуйся, что он погиб от руки предателя Чемерицы, ибо отец мой не даровал бы тебе такой привилегии, как скорая смерть.

— Но Чемерица и мне враг!

Лицо эльфа снова превратилось в бесстрастную маску.

— Это не имеет значения. Дело не в политике, а в клятве мщения, принесенной на водах Колодезя. — Сказав это, Караденус ринулся вперед.

Тео, отступая, споткнулся, и это, возможно, спасло ему жизнь, но острие кинжала все-таки прорвало рубашку у него на плече и оцарапало кожу. Караденус на сем не остановился и снова нацелил свой нож ему в сердце.

— Стой! — крикнул тут Кумбер Осока. — Он не тот, кто ты думаешь!

— Хитростью ты ему не поможешь. Он сам признался.

Тео опять шарахнулся прочь, и его рубашка украсилась еще одной прорехой — но отступать было больше некуда: он уперся спиной в перила моста.

— То-то и оно! — Кумбер вклинился между ними. Клинок чуть не угодил ему в глаз, и феришер из коричневого сделался светло-желтым. — Он называет его своим двоюродным дедом, но это не так! Скажи ему, Тео!

— Что... сказать? — Сердце у Тео колотилось так, словно к сосудам подключили компрессор. Острие, поколебавшись в паре дюймов от его груди, медленно поднялось к горлу.

— Скажи, что ты узнал про себя в доме Нарцисса!

— А, да! Мне там сказали, что я не смертный. — Тео не мог отвести глаз от серебристого клинка, украшенного эмблемой оленя среди цветов.

— Что за вздор? — произнес Караденус. — Какое отношение это имеет к чести дома Примулы?

— Самое прямое. Если он не смертный, а такой же, как мы, разве может он быть кровно виновен в деяниях Эйемона Дауда? Он только думал, что Дауд его родственник, — на самом деле это не так!

Тео это удивило почти не меньше, чем Караденуса Примулу. Если подумать, то это, конечно, так и есть: раз мать у него не родная, то и Эйемон Дауд ему никакой не родственник.

— Тут какое-то совпадение, в котором и кроется вся разгадка, — но сейчас Тео мог думать о высоком светловолосом эльфе, который собирался его убить.

Караденус перевел взгляд с Кумбера на Тео, по-прежнему держа клинок очень близко от его горла.

— Ты клянешься, что это правда? — наконец спросил он у Кумбера. — Что ты не просто пытаешься спасти своего друга? Клянешься ты в этом извечными Деревами?

— Клянусь.

Клинок помедлил и опустился, указывая теперь на камни моста.

— Не знаю, право, что и сказать. — Выглядел он таким смущенным, что Тео пожалел бы его, если бы этот эльф только что не старался насадить его на шампур. — Прости меня, если обвинение было ложным, и пусть вашим провожатым будет кто-нибудь другой. Я посрамил не только себя, но и Пуговицу. — Резко повернувшись, он прошел несколько шагов, вскочил на перила и прыгнул вниз.

— Что это он? — остолбенел Тео. — С собой покончил, да?

— Там высоты всего-то несколько ярдов, — напомнил ему Кумбер. — Если не наткнется на кол от палатки, ничего ему не будет. Чтоб им провалиться, этим Цветкам с их окаянной честью! — брезгливо скривился он.

— Он хотел убить меня. Я его раньше в глаза не видал, а он собрался меня убить! — Тео прислонился к перилам, пытаясь успокоить сердце. — Он сказал, что Чемерица убил его отца. В зале действительно были какие-то Примулы, когда... когда дракон прилетел. Значит... — Тео и без того мутило от страха — он не желал сейчас думать о том, что видел в доме Нарцисса. Ему все еще трудно было проникнуться сочувствием к Караденусу, но если его отец был со Штокрозой, леди Жонкиль и остальными, то...

— Мы сказали ему чистую правду, поэтому больше на его счет можешь не беспокоиться. Эта их честь — палка о двух концах, и он, похоже, здорово расстроился оттого, что чуть не убил тебя понапрасну. — Кумбер улыбнулся. Но без особого веселья. — Впрочем, в остальном ничего в общем-то не изменилось. Мы по-прежнему не знаем, как нам быть дальше.

Их разговор прервало появление двух персонажей, с одним из которых они уже познакомились.

— Что я слышу! — воскликнул гоблин по имени Щеколда, выражая тревогу всем своим сморщенным лицом. — Драка между нашими гостями, между друзьями Пуговицы! Ужас!

— Все уже хорошо, — сказал Кумбер. — Недоразумение улажено.

— Но вами некому заняться... — начал старый гоблин, и тут вперед выступил другой. Он двигался так неуклюже, что Тео на один страшный миг показалось, будто неумирающий преследователь снова настиг его.

Это был высоченный молодой эльф, одетый в настоящие лохмотья, с волосами, как клоунский парик, и до того тощий, что худенький гоблин рядом с ним мог сойти за победителя конкурса на то, кто съест больше оладий. Глаза у него фокусировались плоховато — вернее, так, что их фокус приходился немного в стороне от объекта внимания. Несмотря на этот дефект, Тео. или что-то, расположенное рядом с Тео, явно притягивало эльфа к себе.

«Не знаю, что его так заинтересовало, — подумал Тео, — но очень уж он близко стоит, этот чудила».

— Хорошо. — Гоблин покосился на тощего эльфа нервно, как на собаку, которая того и гляди сорвется с поводка. — Сейчас я провожу нашего друга Крапиву к почтенному Пуговице, а потом вернусь и сам займусь вами. Я еще не представился, нет? Меня зовут Щеколда.

— Я Кумбер Осока, а это мой друг Тео.

— Ты! — Длинный эльф подступил еще ближе, и Тео явилось кошмарное видение еще одного кровного мстителя — видно, теперь ему только и будет дела, что отбиваться от них. Но Крапива всего лишь поднял руки с отросшими ногтями к его лицу, словно желая потрогать его. — Она тебя знает. Она говорила про тебя. — Эльф изъяснялся так, словно страдал не то умственным расстройством, не то дефектом речи.

— Кто? — У Тео уже голова шла кругом. Похоже на то, что все и каждый в этом проклятущем лагере знают его. — О ком ты?

— Поппи. Ее зовут Поппи. Она мне нравится.

— Поппи Дурман? — Конечно, это она — Тео во всей Эльфландии знал только трех женщин. — Погоди-ка. Ты что, знаком с ней?

— Я ее слышу, — пояснил Крапива, постучав себя по длинному черепу. — Вот здесь.

— Не понял.

— Не тревожься, мастер, — вмещался Щеколда. — Наш Друг Крапива не такой, как все, — им владеют странные мысли. — Он взял длинного за руку и повел его к башне. — Пойдем. Пуговица хочет видеть тебя.

— Пуговица добр ко мне, — поведал Крапива. — Он принес мне поесть. Он помогает мне думать.

В голове Тео быстро стиралась грань между нормальным и ненормальным.

— Но я знаю девушку, о которой он говорит! — крикнул он вслед этим двоим.

— Поговорим об этом, когда вернусь! — ответил ему Щеколда. — Подождите меня!

— Сил моих больше нет, — сказал Тео Кумберу. — Эльфы, желающие меня убить во имя фамильной чести! Эльфы-телепаты! Все, с меня хватит.

— Ты, надо сказать, прямо притягиваешь к себе разные странности, — признал Кумбер.

— Там, дома, мне просто не везло, а здесь вообще ничего не понять. — Тео сел, привалившись к перилам моста, которые всего несколько минут назад чуть не доконали его, преградив путь к отступлению. — И все, кто мог отправить меня назад, теперь погибли в доме Нарцисса, ведь так?

— Проблема не столько в твоей отправке, — сочувственно нахмурился Кумбер, — сколько в том, чтобы избавиться от упыря, который за тобой гоняется. Пожалуй, те, кто мог это сделать и заодно отправить тебя домой — те, кто не желал твоей смерти, — в самом деле мертвы. Могут, конечно, найтись и другие возможности... — Кумбер вздохнул. — Но поверь мне, Тео: необходимость остаться здесь — еще не самое страшное. И даже если бы этот Примула тебя заколол, это было бы не самое страшное.

Тео смотрел в темную даль, где наконец-то погас долгий эльфландский закат.

— Спасибо, утешил. Ты, конечно, молодец, что не дал этому тронутому меня прикончить, но если мысли подобного рода посетят тебя снова, не будешь ли ты так любезен оставить их при себе?

— Вот как уютно мы тут устроились. — На черном бархате неба за спиной державшего факел Щеколды горели фейерверки эльфландских звезд. Тео понял, что задремал. В легкой панике он поискал глазами Кумбера и с облегчением обнаружил его рядом с собой.

Он с трудом поднялся на ноги. Короткий сон еще больше обессилил его и отуманил голову.

— Кто такой этот длинный парень, этот... Крапива?

— Славный, добрый юноша, как и ты. Наш Пуговица его очень любит.

— Что он имел в виду, когда сказал, что слышит Поппи Дурман у себя в голове?

— Это чересчур глубоко для меня, старика, — пожал плечами гоблин. — Он часто говорит вещи, непонятные мне, потому что... пострадал. — Щеколда явно не хотел говорить об этом. — Спросите Пуговицу. Это он нашел молодого Крапиву. Он о нем очень высокого мнения, и мы, остальные, конечно, тоже.

Втроем они спустились с моста по грубой деревянной лестнице на тот берег, в лагерь. Бодрость Кумбера вызывала у Тео немалое раздражение. Если они оба эльфы, почему тогда феришер выглядит вполне отдохнувшим, а он, Тео, чувствует себя дерьмовее некуда?

— Здесь живут бездомные, да? Которым некуда больше деваться? И Пуговица над ними главный?

— Ты задаешь много вопросов, юноша — чересчур много для старого Щеколды. Прибереги их для того, кто сможет ответить тебе как следует. — Гоблин вел их через скопление палаток и костров, где царило оживление, как на марокканском базаре, но население было куда более странным. Здесь во множестве встречались эльфы, которых Тео про себя называл «нормальными», то есть похожие на людей, как с крыльями, так и без, а гоблинов было еще больше, но они перемежались широким спектром других типов.

Какие-то мелкие короткошерстые парни проводили их угрюмыми взглядами, словно боясь, что эти чужие похитят у них огонь.

— Капельтвайты, — тихо пояснил Кумбер. — Они умеют менять облик, вернее, раньше умели. Теперь, когда они создали союз, ни у кого не хватает средств, чтобы платить им за это, поэтому они остаются такими, как есть. Не слишком удачный вариант — цвет у них нездоровый какой-то, печеночный. А вот эти красивые дамы — зеленые женщины. Если пригласят тебя на танец, не соглашайся. Когда-то они кружили таких вот юнцов всю ночь, а потом съедали. Теперь они этого больше не делают — не должны, во всяком случае, — но кошелек у тебя сопрут запросто, разденут и бросят голого и побитого где-нибудь на лугу.

— Прелестно. — Они пробирались сквозь толпу, уворачиваясь от всевозможных водоплавающих птиц и ворон — те все время пикировали сверху, спеша занять освобожденное двуногими пространство.

— Пойми меня правильно: я не ханжа. Есть феришеры, совершенно не выносящие беспорядка, но я не из таких. Поэтому я могу допустить, что среди зеленых женщин встречаются вегетарианки, не любящие танцевать, и что бывают стукотуны, которым неудобно в замкнутом пространстве. Но основная разница между людьми и эльфами состоит в том, что люди, в общем, все одинаковые, а у нас есть... ну, свои роли, скажем. Мы лучше всего себя чувствуем, когда делаем то, что от нас ожидают.

— Дуны, к примеру, стали шоферами, когда правительство отобрало у них дороги.

— В общем, да, хотя я не уверен... — Кумбер внезапно схватил Тео за руку и дернул его вправо. — Осторожно! Не наступи на клиппи.

Крошечные темнолицые человечки, посмотрев на него снизу вверх, дружно шмыгнули под стенку палатки.

— Почти пришли, — объявил Щеколда. — Я хотел поместить вас у молодого мастера Примулы — теперь он лорд Примула, как это ни грустно! Но раз у вас случилась размолвка, придется поискать вам другое жилье.

— Да, пожалуй, ты прав, — сказал Кумбер, все еще размышлявший над последней репликой Тео. — Дуны поступились своим положением в обществе — ведь раньше они составляли весьма могущественный клан, — лишь бы не расставаться со своими любимыми дорогами. А посмотри на меня! Я считаю себя особенным — как же, первый феришер, получивший высшее образование, — а чего я этим добился? Служил в большом доме вместо маленького, только и всего. Остался все тем же слугой, прибирался да мыл посуду. С тем же успехом мог бы возить дрова какому-нибудь фермеру за миску молока и постель в амбаре. Я не выносил вида, в котором леди Амилия оставляла лабораторию, — она уйдет ужинать, а я все вожусь там... Но вообще-то она была неплохая женщина.

Тео в это время наблюдал за группой, где большинство составляли брауни и гоблины. Они толпились у начерченного на земле круга, в котором бегали два жука — бегали как-то странно, точно каждого направляли невидимой палочкой. Один наконец вышел за черту, опрокинулся на спинку, точно этот рывок вконец его обессилил, и задрыгал ножками. Победители радостно завопили, проигравшие заругались.

— Но ты ведь больше не работаешь у нее, — заметил Тео. Выбывшего жука забрали, в круг к чемпиону посадили нового, и азартные крики возобновились. — Тебе не надо больше... служить. Дом Нарцисса рухнул — самое время стать кем-то другим. — «А мне-то самому что надо для этого — чтобы кирпич на башку упал? Я здесь чужой, насильно вырванный из родного мира. Это и мой шанс. Шанс стать другим, сделать что-то, чем я мог бы... гордиться? Разве этого я хочу? Отдает уроками школьного обществоведения».

— Ты прав, Тео, — сказал Кумбер. — И это ты помог мне вернуться к жизни, подарил шанс что-то в себе изменить. Спасибо тебе за это.

— Мне?

— Сам бы я ни за что не выбрался из дома Нарцисса. Там бы и умер. Я уже окончательно сдался.

— Ты меня тоже спасал, и не раз, так что мы в расчете.

— Вот и пришли, — сказал Щеколда. — В тесноте, да не в обиде, так ведь?

Они стояли перед четырехугольной желтой палаткой. Она немного покосилась, но в длину насчитывала футов восемь, а в ширину больше четырех — вполне достаточно для двоих, проспавших последние две ночи на голой земле.

— По-моему, годится.

— Вот и хорошо. Я тоже зайду и представлю вас вашим, как бы это сказать? Соседям?

— Кому?

Но Щеколда уже откинул полотнище и вошел. Тео пролез за ним в низкую дверцу, чуть не запутавшись в брезенте.

— Я вам привел пару хороших ребят, — говорил тем временем Щеколда. — Пуговица лично просил вас принять их, как родных.

Палатку изнутри освещал зеленый болотный фонарик, но и при его слабом свете было видно, что двое жильцов отнюдь не в восторге от такой перспективы.

— Еще двое закадычных друзей Пуговицы? — сказало маленькое круглолицее существо в красном комбинезоне с серебряными застежками. Вздернутый нос и рыжая грива придавали ему сходство с миниатюрным львом, и Тео не сразу разглядел, что оно женского пола. — Под тем же предлогом он запихнул сюда Стриди, и с тех пор мы, Колодезь меня поглоти, каждую ночь слушаем, как он ворочается и бормочет во сне. А как начнет ветры пускать, вся палатка освещается, что твоя Васильковая площадь. Хорошие условия для сна, нечего сказать.

— Полдо тебе, Колика. — Щеколда укоризненно покачал баками. — Ты сама знаешь, что любишь этого паренька, и он к тебе тоже привязан.

— Вот только шуму от него уж слишком много, — проворчала она, но Тео видел, что она уже улыбается. — Ладно, пусть заходят. Как-нибудь втиснемся — в камере у Чемерицы еще и похуже будет, когда нас всех посадят за антицветочную деятельность. Ты как, Колышек, не против?

Вторым жильцом палатки был гоблин, еще более мелкий и жилистый, чем Щеколда и Пуговица, и с темной, почти черной, шерстью. Он поморгал желтыми глазами, словно обдумывая вопрос, и наконец ответил:

— Мне без разницы.

— Вот и славненько! — откликнулся на это более чем сдержанное согласие Щеколда. — Ложитесь-ка спать, новенькие. В полночь я за вами зайду — Пуговица хочет рассказать нам историю.

— Историю? Среди ночи?

— Ну да. Все наши там соберутся. А вы, Колика и Колышек, покажите им, как тут и что, — попросил, вылезая из палатки, Щеколда.

Какой-то предмет, пролетев по воздуху, чуть не попал Тео в голову, но он вовремя перехватил снаряд, оказавшийся помятой металлической фляжкой — из тех, что хорошо помещаются в брючном кармане.

— Там вино — хлебни глоточек, — пояснила Колика. — Милости прошу к нашему шалашу. Называется он «Ядовитый плющ». — Она с прищуром уставилась на несколько обалдевшего Кумбера. — В чем проблема-то? Ты тоже такой, как Примула, у кого юмор давно уже с голоду помер? Или просто не хочешь жить с эмансипированной женщиной?

— Нет! — энергично потряс головой Кумбер. — Ничего такого. Я не какой-нибудь Цветок. — Впрочем, ему было явно приятно, что его приняли за такового. — Просто я никогда еще не встречался с дикими гоблинами...

— Это Колышек-то? Он только родился диким, а вырос на городских улицах, как и все мы — верно, Кол? — Гоблин промолчал, и женщина, смеясь, добавила: — Ничего, он еще не самый чудной в этом лагере — да и в этой палатке тоже.

— Нас, стало быть, пятеро здесь, — вычислил Кумбер.

— Ну да. — Колика жестом велела Тео передать фляжку Кумберу. Тот отведал и надолго припал к горлышку.

— Правду говорят, — заулыбался он, — что самое лучшее вино делаете вы, пэки, Что это, одуванчик?

— Еще лопух и парочка шмелиных задниц, для остроты. — Колика опять хохотнула. — И забавница же я, однако.

— Значит, вы пэк... пэка? — спросил Тео.

— Что, не видно разве? Как тебя звать-то, парень? Я Пайпер Колика с улицы Слепой Свиньи, а Колышка вы уже знаете.

— Тео. Тео Вильмос. — Собственное имя показалось странным ему самому. Он порядком намаялся со своей среднеевропейской фамилией в детские годы, в пригороде, где большинство ребят назывались Джонсон, Роберте и Смит, но в Сан-Франциско, вращаясь среди Баттистини, Нгуенов и Хасигянов, перестал обращать на нее внимание. Теперь, впервые за пару десятков лет, он опять испытал неловкость и пожалел о том, что его зовут не Жимолость или Цветная Капуста. — А это мой друг, Кумбер Осока.

«Зачем, собственно, мама с папой переехали из Сан-Матео?» Раньше он над этим как-то не задумывался. «Папа вышел на пенсию и в город на работу больше не ездил, так что ему было все равно. Может быть, мама... да и он тоже... просто хотели жить поближе ко мне?» Этой странной новой мысли прибавлял странности тот не поддающийся пониманию факт, что они — не настоящие его родители.

— Ну, вот и познакомились, — нарушила его раздумья мадам Колика. — Очень приятно, хотя и не всем.

— Что вы говорите?

— Пробегает тут недавно наш друг, молодой лорд Примула — смотрю, не в себе он, шипит и бормочет. — Колика, щелкнув пальцами, зажгла сигару, и палатка наполнилась вонючим дымом. — Я спрашиваю, что его так взбудоражило, а он мне толкует про смертного, но вроде бы не совсем смертного — еще одного бездомного щенка, которого Пуговица пригрел. И вроде бы он с этим смертным повздорил, дело чести, мол — гав-гав-гав, ничего не понять. Примула парень хороший, но и в лучшие времена несет всякую чушь, а тут на него прямо трясучка напала. Вот я и гляжу: имя у тебя, как у смертного, ты только что к нам прибыл, и Пуговица к тебе расположен. Правильно я рассуждаю?

Дым от ее сигары ел глаза, напоминая о доме Нарцисса, но вольные манеры этой маленькой женщины забавляли Тео — она напоминала ему Джонни Баттистини, загримированного и сменившего пол.

— Да, у нас с ним действительно вышло недоразумение, — сказал он с непринужденностью, которой не чувствовал. Примула чуть было его не убил — это вам не драчка на школьном дворе, забыть и простить такое непросто. Тео взял у Кумбера фляжку и выпил. Напиток обжег не зажившее еще горло, зато приятно согрел желудок. Мышцы расслабились, и наполненная дымом палатка вдруг показалась уютной.

«Господи Боже, опьянел с одного глотка. Крепкое какое пойло, да и усталость сказывается».

— Где тут можно прилечь? — спросил он и вдруг подумал: «Если мне здесь кажется тесно, то каково же тем, кто живет здесь давно и привык к несколько лучшим условиям?» — Мне много места не надо. Устал до смерти.

— Может, устроишь его, Колышек? — спросила Колика.

Гоблин поднял аккуратно сложенные пакеты, похожие на упаковку из-под фаст-фуда вековой давности — на одном Тео разобрал надпись «В Ивах всегда только свежее», — и достал темную тряпицу, маловатую даже для тюремного одеяла.

— Спальник есть у тебя? — спросил он ровно, без эмоций, но пристально глядя ярко-желтыми глазами. — Нет? Возьми тогда мой плащ.

— Ладно. Спасибо. — Тео разостлал прямоугольник из колючей черной шерсти и растянулся на нем. Сквозь натуральный запах необработанного меха пробивался еще какой-то, довольно сильный, но не сказать, чтобы неприятный. Вроде как в зоопарке, в клетке с большими кошками, думал Тео, погружаясь в сон. Или в другой клетке — в лисьей, в волчьей? Разве волки в зоопарке живут в клетках?

Заснул он под мрачно-горделивые слова Кумбера:

— Мы были там. Были в доме Нарцисса, когда это все случилось...

Пробуждение сопровождалось тяжестью в голове и массой болей там, где следовало быть телу. В темную палатку проникал свет от горевшего снаружи костра, по стенке двигалась чья-то тень.

Тео осторожно выглянул. Колышек, гоблин, сидел у огня и что-то стряпал — а может, просто ворошил угли палкой. Желтый взгляд обратился на Тео.

— А где все? Уже полночь, да? Я пропустил эту вашу историю?

Гоблин достал из костра палку, потер обожженное острие о плоский камень и снова сунул в огонь.

— Полуночи еще нет. Пэкона с твоим другом ушли играть в жуковку.

— У Кумбера денег нет, так что это, полагаю, не опасно. — Тео не знал, что еще сказать. — Спасибо за плащ.

— До зимы он мне все равно не нужен, так что пользуйся, — пожал плечами гоблин. — Для друга Пуговицы не жалко.

Тео сел у костра напротив него. Гоблин при всей своей медлительности создавал впечатление, что может двигаться куда быстрее, если захочет. И эти его глаза! Тео вспомнил свои полусонные мысли о волчьем вольере. Может ли гоблин быть вервольфом? Ну нет, это уж слишком. Колика, пэкона, сказала, что он наполовину дикий — выходит, он тоже грим, как те, которых Тео видел из окна поезда? Те ребята выглядели круто, что верно, то верно.

— Расскажи мне что-нибудь о вашем лагере, — попросил Тео. — Я ведь здесь только потому, что Пуговица дал мне записку с названием этого моста. Тут все, кажется, думают, что мы с ним друзья, а на самом деле я его совсем не знаю.

— Зато он тебя знает. — Колышек снова достал палку и попробовал острие пальцем. — Он приглашает только тех, кого надо, и нам позволяет других приводить. — Выговорив эту самую длинную на памяти Тео фразу, гоблин снова сунул палку в огонь.

— Стало быть, он ваш вожак?

Гоблин снова пожал плечами.

— Он умный. У него мысли. Он... знает разное.

— Я все-таки не совсем понимаю. В вашем палаточном городе Пуговица вроде мэра, да? И он же основатель?

Колышек ухмыльнулся, показав зубы, тоже желтые и очень острые.

— Жить-то тут жили всегда, с тех пор как реку повернули. Бедные. Голодные. Пуговица пришел помочь им. Но чтобы мэр? — Гоблин залился одышливым кашлем — это он так смеялся.

— Я, наверное, употребил не то слово...

— Отчего же? Я это слово знаю. Так называются начальники городов. Толстяки, ведущие важные речи. Пуговица не такой. Он не мэр, скорее уж генерал.

— Так у вас тут что... войско? — помолчав, спросил Тео.

— Пока еще нет. Может, будет скоро. — Колышек снова достал и опробовал палку.

Тео, не зная, что и думать, смотрел, как он затачивает о камень обгоревшую деревяшку.

— Для чего тебе она?

— Для всего. Если не представится вскоре случая убить какого-нибудь ублюдка-Цветка, пойду и ткну в ухо паскудного брауни Корзинку — так, чтоб до мозгов проняло. — Гоблин снова покашлял, но теперь в его глазах появился зловещий блеск. — Будет знать, как обжуливать меня в чокалки.

— Больше он жулить не будет, это точно, — согласился Тео. — Я уже сказал тебе спасибо за твой плащ?

Не без облегчения оставив гоблина у костра, Тео отправился на поиски какой-нибудь еды. Он уже давно не ел ничего, кроме хлеба. Колышек сказал, что после выступления Пуговицы всех накормят, но Тео не хотел ждать так долго — ему вообще не очень-то хотелось сидеть всю ночь без сна, чтобы послушать, какой пропагандой попотчует их старый гоблин.

Ночью, когда птицы угомонились и повсюду горели костры, лагерь казался еще более странным. Причудливые фигуры, одна другой страшнее, возникали из мрака. Тео приходилось напоминать себе, что дело происходит не в Хэллоуин и не за кулисами детского театра: они все действительно выглядят так. Может быть, и сам он пугает кого-то со своими двумя глазами, двумя ноздрями и ртом, симметрично расположенным на лице (только там и нигде больше). И раз они настолько вежливы, что стараются скрыть свой испуг, то и он на это способен. Он кивнул и улыбнулся двум старушкам, бродившим по речке на журавлиных ногах, и с улыбкой приласкал ребятенка с лисьей головой и лисьим хвостом. Он продолжал улыбаться даже тогда, когда малютка чуть не откусил ему палец, а мамаша — или папаша — долго гналась за ним с лаем и громкой бранью.

Вскоре лай разгневанного родителя затих позади, смешавшись с общим шумом, криками и смехом. Здешние шумы были так разнообразны, что Тео лишь на большом расстоянии от своей палатки стал сознавать, что слышит некие интересные звуки, продолжавшиеся уже некоторое время. Музыка состояла сперва из одних барабанов, к которым примешивались поющие голоса, но с каждым шагом становилась все сложнее и громче.

Раз с едой все равно ничего не вышло (он быстро понял, что без денег может только просить, а им тут и самим едва хватает), он заглушил голос желудка и подчинился призыву ушей. Он шел на звуки незнакомой музыки, то оступаясь в мелкую реку, то упираясь в ее илистый берег. Порой он вторгался в чье-то личное пространство, а это грозило неприятностями и даже травмами, если на этом пространстве занимались любовью двое огров. Тео спасся бегством, не дожидаясь осложнений, но чувствовал, что все эти акры морщинистой серой плоти долго еще будут сниться ему по ночам.

Он сам не знал, почему эта музыка так притягивала его — возможно, просто потому, что это была музыка. Она не относилась ни к одному из его любимых видов, и ее бесконечные ноющие переливы мало что говорили его непривычному уху, однако он шел на нее. Эльфийские дети смотрели на него, когда он проходил мимо, — одни с живым интересом, другие тусклыми от голода и болезней глазами. Интересно, здешние инфекции для него заразны? Никаких прививок ему, во всяком случае, не делали. Это внезапное беспокойство только лишний раз подчеркнуло, что он здесь чужой. Все эти существа, одни с крыльями, другие с ослиными ушами, третьи такие маленькие, что их еле видно при свете огней, живут в чужом ему мире. С тем же успехом он мог бы быть первым человеком на Марсе из старой научно-фантастической книжки.

«Неудивительно, что Эйемону захотелось написать об этом, — думал он, глядя, как дети с грязными мордашками и крылышками играют во что-то, гоняя колесо палочкой. — Здесь все не так, как у нас, и даже не так, как в сказках. Можно прожить тут всю жизнь и не понять, как у них все устроено». Осознав, что он действительно может остаться здесь на всю жизнь, Тео ощутил приступ ностальгии. Он тосковал не по чизбургерам или телевизору, а по знакомым ему правилам, по разговорам, смысл которых не приходится разгадывать.

Теперь его глубочайшее незнание пополнилось еще одной тайной: что такого сделал Эйемон Дауд этому Примуле? Из-за чего Примула так взбесился? Может, просто вообразил себе что-то?

Музыка звучала теперь совсем громко. Тео, пройдя между двумя рядами палаток, оказался в тупике у каменной стенки старой набережной. Музыкантов окружала толпа, и Тео с некоторой тревогой увидел, что здесь собрались одни гоблины, притом далеко не такие дружелюбные и цивилизованные, как Щеколда. Музыканты и большинство зрителей, мелкие и поджарые, как на подбор, были одеты в какие-то землистого цвета лохмотья. Другие, в одежде ярко-желтых и красных тонов, все как один танцевали. Тео присмотрелся и, смекнул, что это, должно быть, женщины. Их длинноносые лица, насколько он мог разглядеть под часто встречавшимися капюшонами, мало чем отличались от мужских, но Тео убедили их фигуры, более тонкие в талии и широкие в бедрах, чем у Колышка и других известных ему гоблинов.

Некоторые из них поглядывали на него — довольно подозрительно, как ему показалось, — но тут же снова возвращали свое внимание музыке. Длинные пальцы музыкантов, которых было не меньше шести, бегали, как паучьи ноги. Один дул в инструмент со сдвоенными стволами, наподобие старинной цевницы, еще двое играли на дудках более привычного вида. Высокий гоблин с длинными бакенбардами держал на коленях что-то похожее на короткое лодочное весло со струнами, остальные, кажется, били в барабаны и трясли маракасами, насколько позволяли разглядеть танцоры — как женщины, так и мужчины.

Странность этой сцены и почти до боли незнакомая музыка вызвали новую волну меланхолии. Тео закрыл глаза, слушая, как духовые вплетаются в бренчание струнного весла и почти аритмическую барабанную россыпь. «Какого черта я тут делаю, если не считать самого очевидного, попытки остаться в живых? Такого приключения никто еще не испытывал, а мне хоть бы что: домой хочу, и все тут. Будь я дядюшкой Эйемоном, я бы тоже попробовал написать об этом, но я — это я, который даже вступительное сочинение для колледжа написать не сумел. Кто я вообще такой? Оболтус. Возможно. И эльф (он все еще не до конца в это верил), но все равно оболтус. Безработный певец, рассыльный из цветочного магазина — ни семьи, ни постоянной девушки. Самое смешное во всей этой фигне — то, что кому-то не лень не то похищать меня, не то убивать. Дайте мне годков тридцать — сорок, и я тихо самоликвидируюсь».

Он уже улавливал в полиритмах какие-то образцы, перкуссивные овалы, нечто оставленное снаружи, чтобы подчеркнуть оставленное внутри. Он поймал себя на том, что раскачивается, — ну прямо брокер на джазовом фестивале. Слишком тупой, чтобы понимать, как фигово он смотрится. Но нет, так нечестно. Он всю жизнь думал, что не обязательно быть продвинутым, чтобы понимать музыку, — и если даже кто-то любит непродвинутую музыку, то это его дело. В Крисе Ролле и других пацанах из группы его бесила именно эта их щенячья уверенность в том, что есть хорошая музыка и плохая и что они умеют отличать одну от другой. «Да брехня это, — сказал он им как-то. — Девчонка, которая млеет под мальчиковую группу, монах, балдеющий, слыша Бога в григорианском хорале, или хренов Джон Колтрейн*[29], прущий в небо по лесенке из шестнадцатых нот, — это все из одной оперы. Если тебя достало, значит, это хорошо». Тогда он еще ввязывался в споры с идиотами вроде Криса. Тогда еще ему было не все равно.

Он начинал слышать звуки, начинал догадываться, что она такое, эта музыка — и еще важнее, чем она не является. Видя или слыша что-то незнакомое, вы всегда сравниваете это с тем, что знаете. Прекрасно — но еще важнее преодолеть это первое опознание, иначе вы всю жизнь будете думать об этом новом как о составной части знакомого. Тео слушал теперь внимательно, входя в ритм и сознавая при этом, что гоблинская музыка совсем не то, чем поначалу могла показаться: не ближневосточная музыка, не индийская, не восточноазиатская. Если ее и можно с чем-то сравнить, то разве что с кваввали*[30], с суфийскими ритуальными танцами — он слушал это в виде протеста, когда все его друзья помешались на африканцах и талдычили ему про «Кинг Санни Эйде» и «Ледисмит Блэк Мамбазо». Тео не имел ничего против африканцев, он просто не хотел быть лабухом, который последним садится в автобус, в любой автобус.

В гоблинском автобусе он уж точно последний — но если он когда-нибудь вернется в свой мир, то станет первым гоблинским джазменом на своей улице, да и на чьей бы то ни было.

Он улыбался, не открывая глаз, покачивая головой под ритмы, которые начинал слышать, даже когда они не звучали. «Вот я кто, если уж докапываться до сути. Может, денег я на этом не наживаю, но я музыкант. Певец».

Так прошло минут пять, а может быть, полчаса. Танцующие, особенно женщины, сперва сторонились его, но потом вроде бы перестали замечать: он погрузился в музыку вместе с ними и стал невидимым. Он слышал теперь то, чего просто не мог слышать, только что придя в этот тупик, различал все более обширные куски, звучащие порой по нескольку минут до повтора. У музыкантов вырывались иногда вокализы, крики, бегущие вверх по минорной гамме, — но ненадолго, всего на пару секунд. В толпе иногда тоже что-то пели, со словами или без, но другого вокала здесь не было.

Странность заключалась в том, что такая партия, для голоса или еще для какого-то инструмента, на самом деле существовала — Тео слышал эту тему в комментариях других инструментов и перкуссии. Иногда этот пробел заполняли общие неистовые усилия всех музыкантов — иногда же, особенно когда струны бренчали тише и пальцы едва постукивали по барабанной коже, он делался таким очевидным, что Тео не терпелось заполнить его. Он уже напевал что-то, раскачиваясь, еле сдерживаясь, чтобы не вклиниться в разгаданную им пустоту с собственным сочинением, с блюз-вампом или джаз-скэтом — в нее можно было войти только с ее собственным, единственно верным.

Музыка обволакивала его, как наркотик, как струящиеся сквозь пальцы яркие бусы. Что-то заполнило пустоту, взмыв над струнами и снова упав в самую середку, разместившись, как стаккато без слов, между протяжными длиннотами.

Осознав, что это он поет — не менее громко, чем любой из инструментов, — Тео в испуге умолк и открыл глаза.

Ближние танцоры смотрели на него, но танцевать не перестали. Из музыкантов на него смотрел только один, со струнным веслом — он встретился с Тео взглядом и кивнул, без улыбки, но и не хмуро, а потом сделал головой движение, означавшее, по всей вероятности, «давай дальше». Тео снова осторожно запел, и гоблин, по-прежнему без улыбки, кивнул еще раз и закрыл глаза, опять уйдя с головой в реку музыки.

Тео, пока не закрывавший глаз, ловил на себе заинтересованные и слегка удивленные взгляды, но ни возмущения, ни злобы в них не было, и ему стало легче дышать. Он не хотел быть американским туристом, лезущим в чужую церемонию, — но если он сколько-нибудь правильно понимал гоблинскую мимику, они не имели ничего против и даже получали удовольствие. Он вошел в музыку, отогнал от себя всякое беспокойство и вновь отыскал место, где уже был. Незаполненная пустота вела его за собой, как светлячок по вечерним холмам, как колдовской огонек через ночное болото. Он очень старался не отстать, заполняя ее, но не до конца, оставляя промежуток, где могла свободно дышать музыка. Начиная думать и прикладывать усилия, он сбивался, но тут же исправлял свою ошибку, и огонек опять зажигался перед ним, ведя его через чужой, однако уже немного знакомый мир.

«Вот я кто, — думал он, переводя дыхание во время громкой нестройной перебивки. С легкой головой, счастливый, он парил высоко. Чем больше пение заставляло его забывать о себе, тем больше он чувствовал себя собой. — Человек я или эльф, я певец. Этого у меня никто не отнимет».

Музыкальный взрыв улегся, и только барабан еще рокотал, точно камешек, катящийся по крутому склону. Потом струнное весло защебетало, как дрозд на голом дереве, а Тео ответил ему высоким заунывным звуком, как ветер, отрешившись от мыслей и слов.

29 ИСТОРИЯ С НЕДОМОЛВКАМИ

Тео еще раз затянулся из костяного мундштука, любуясь пылающими, как напалм, звездами — как бы ни разочаровывала и ни пугала его Эльфландия, ради звезд в ней стоило побывать, — и тут его нашел Кумбер.

— Я тебя обыскался — слушай, ты что здесь делаешь?!

Тео не спеша выдохнул дым и ответил:

— Да вот, с новыми друзьями тусуюсь. Курю духову травку. Так ведь она называется, да? — спросил он у музыкантов. Те, и раньше не особенно разговорчивые, с приходом Кумбера совсем смолкли. — Клевая, в общем, штука. Хочешь?

— Нет, нет! — замахал руками Кумбер. — Бросай это дело и пошли, не то мы опоздаем. Пуговица вот-вот начнет свой рассказ.

— Эти ребята говорят, он ни за что не начнет, пока не придут все, кто ему нужен. Правда ведь, Пробка?

Гоблин, игравший на струнном инструменте, медленно кивнул.

— Он знает, когда начинать.

— Ну... нам все равно пора, Тео. Надо поговорить кой о чем.

Тео вернул длинную трубку Пробке. Тот выколотил ее о босую пятку и спрятал в карман мешковатого балахона.

— Ладно, ребята, спасибо. И за то, что позволили попеть с вами, тоже спасибо.

— Ты что, пел с ними? — заволновался вдруг Кумбер. — Тебе, случайно, никто не давал попробовать приворот? Или пиксов порошок?

Музыканты, переглянувшись, потихоньку начали расходиться. Кто-то задудел тихий мотивчик, а Пробка, оглянувшись на Тео, улыбнулся в густую шерсть на лице. Некоторые вещи одинаковы повсюду, и одна из них — то, как музыканты реагируют на добропорядочных членов общества.

Кумбер ухватил Тео за локоть и чуть ли не силой поволок прочь.

— В чем проблема-то? — спросил его Тео. — Они так хорошо меня приняли. — Вообще-то он не особенно огорчился, поскольку духова трава запечатала те щели его разума, откуда дуло особенно сильно. Он испытывал теплое чувство сопричастности всему во вселенной, начиная с полыхающих звезд. — Что это за пиксов порошок, из-за которого ты так паникуешь? Он создает зависимость, что ли?

— Да, создает, но главное в том, что его делают из настоящих пиксов.

— Из живых?!

— Из мумий. Так что смотри не поддавайся, если тебе кто-нибудь предложит. Я беспокоюсь потому, что его, по слухам, продают гоблины — в основном детям богатых Цветков.

— Эти парни просто лабухи. Притом хорошие — тебе бы надо послушать. Я поучаствовал, и нам всем было в кайф.

— Ты не перестаешь меня удивлять, — покачал головой Кумбер. Он уже не держал Тео за руку, но шагал очень целеустремленно, и Тео с трудом поспевал за ним. — И как тебе это?

— Что, петь?

— Нет, курить. Я... никогда не пробовал.

— Даже в универе? Чем же ты там занимался, слушай?

— Учился, — сухо ответил Кумбер. — Не у всех есть богатые папы и репетиторы, чтобы помочь выдержать финальную трансмутацию.

Тео хотелось подразнить феришера, но видно было, что у Кумбера наболело.

— Ну, не так уж и много ты потерял. Трава и трава... как марихуана у нас дома или несколько банок пива. Пока, во всяком случае. Это мой первый раз — может, через час я начну орать и видеть зеленых тигров.

— После каждой сессии Цирус и другие брали меня куда-нибудь выпить. В первый-то раз я гордился и волновался немного — как же, ребята из таких семей. А потом перебрал и опозорился: стал плакать и говорить, как скучаю по дому. Знаешь, что сделал Цирус на следующий день?

— Нет.

— Опять позвал меня с ними. Им, видишь ли, понравилось представление. Смешной маленький феришер, который пить не умеет.

— Ну, если вспомнить, что я видел в том вашем клубе, то тебе, наверно, вообще пить не надо — с тобой тогда всякие чудеса начинаются. Так иногда бывает, если кто-то слишком зажат, пока трезвый. Не обижайся только — ты ж понимаешь, о чем я.

— Понимаю, — грустно кивнул Кумбер.

— Эй, что это там? — Тео впервые заметил, что они не единственные идут к мосту — весь лагерь, похоже, оказался там раньше них. Посередине моста, где горели факелы, стояли, глядя вниз, несколько эльфов. — Прямо Эльфа-Палуза*[31]. Тут тоже музыка будет?

— Пуговица расскажет историю. Об этом уже несколько часов все толкуют — ты что, не слышал?

— Да слышал я, слышал. — Тео решил, что не даст Кумберу испортить свое радостное, подогретое чудесной травой настроение. — Я просто не думал, что будет такое шоу.

В толпе у самого моста царила странная тишина. Все разговаривали вполголоса, и случайные крики, птичьи или детские, только усиливали напряженность ожидания.

Ближе Тео с Кумбером не стали проталкиваться — там стояли огры, передавая друг другу какой-то бочонок, а от пьяных огров, как Тео понимал даже в своем радужном состоянии, лучше держаться подальше. Он и Кумбер стали так, чтобы серые громадины, в вышину еще больше, чем в ширину, не мешали им видеть.

— И все это из-за Пуговицы? — удивился Тео. — Из-за этого малявки, который дал мне записку? Он что, рок-звезда? Или фокусы показывать будет?

Кумбер, погрузившись в суровое молчание, не ответил.

Как будто Пуговица действительно только их и ждал — хотя они стояли так далеко, что он никак не мог их видеть, — кучка эльфов на мосту раздалась, и на самый край вышла маленькая худая фигурка. Тео показалось, что гоблина, помимо пары огров-телохранителей, сопровождает также Караденус Примула. Караденус, если это в самом деле был он, держался отнюдь не горделиво и мрачностью не уступал Кумберу Осоке.

— Клянусь стержневым корнем, много же вас нынче собралось! — весело сказал Пуговица, оглядывая толпу. Акустическая техника у них была такая хорошая, или работала более доступная эльфийская магия, но Тео слышал каждое его слово, точно гоблин стоял совсем рядом. — Так много народу пришло сюда после того ужасного дня, когда в город прилетели драконы, и всем вам мы рады. Мое клановое имя Пуговица, в гнезде меня звали Чумазый. Есть у меня еще одно имя, о нем-то мы и поговорим. В гоблинских именах, как и в гоблинских историях, всегда есть что-то недосказанное.

— Мы есть хотим! — крикнул кто-то, и несколько других поддержали его, но большинство соблюдали тишину, с интересом ожидая, что скажет Пуговица.

— Мы вас накормим. Добрые эльфы приносят сюда еду, и она будет разделена поровну. Но у нас много новеньких, и поэтому сначала я прошу вас послушать мою историю. На самом деле это не совсем моя история — не история Чумазого из племени Пуговицы, хотя и я участвую в ней, и ты тоже, и ты. По сути, мы все в ней участвуем, а повествует она о прекрасной стране с лесами, полями и реками. На ее согретых солнцем холмах паслись козы, коровы и овцы — они щипали траву где хотели, не спрашивая никого, кроме разве своих пастухов. Вечерами белый олень выходил из леса и смотрел, как всходит луна. Места, пищи и крова хватало на всех, хватало огня, и воды, и земли, и неба. Знаете ли вы эту чудную страну? Эльфландия, вот как она называлась.

Некоторые засмеялись, словно услыхав ключевую фразу анекдота, но Тео благодаря духовой траве впал в приятное мечтательное состояние, и ему не нравилось, что другие смеются над прекрасными картинами, которые рисовал в его воображении Пуговица.

— Да, теперь, когда деревья сохраняются разве что за стенами великих домов и в запасниках, где господа охотятся ради своего удовольствия, — теперь странно представить себе, что некогда лес покрывал почти всю Эльфландию. Многие из вас это помнят, но тех, кто был тогда еще слишком молод, я прошу: представьте! Напрягите воображение! Черная белка, перескакивая с ветки на ветку и с дерева на дерево, могла пересечь так всю Эльфландию и ни разу за свою жизнь не коснуться земли. Целый океан деревьев, древнее цветочных лордов, и гномов, и даже гоблинов. Деревья, видевшие, как впервые зажглось солнце, и бывшие уже старыми, когда первые горы проросли из земли, деревья столь широкие, что любой из нынешних пристанционных городков мог укрыться под ветвями одного из них, и столь высокие, что кроны их касались облаков, а корни произрастали из чешуи великого змея, держателя мира. Надо ли удивляться тому, что эльфы, восставшие из высокой травы в свой первый вечер, взирали на эти дерева с благоговением? Надо ли удивляться, что в долгие дни, последовавшие за этим, самые прекрасные и могущественные из них стали брать себе имена деревьев? Теперь они, эти старинные древесные лорды и леди, стали преданием. Мы знаем их имена, потому что живем в их былых владениях — в полях белокурого лорда Рябины, и стройной леди Березы, в полях Дуба, Ольхи и статной Ивы, всех тех, чья краса и мудрость превышали наше разумение. Куда же ушли они? Почему не осталось от них ничего, кроме имен?

Вокруг теперь стояла полная тишина. Тео забыл о близком соседстве Кумбера, не говоря уж о сотнях — нет, тысячах — других. Ему казалось, что маленький оратор на мосту обращается к нему одному.

— Но что может гоблин знать о таких вещах, спросите вы? Что знает гоблин о прекрасных властителях Эльфландии, которые, укрощая природу, были настолько мудры, что не трогали ее дикого сердца? Так вот, я вас удивлю: там были и гоблины! Я понимаю, в это трудно поверить, но в те далекие времена гоблины, наши предки, уже жили на свете, и они тоже были смелыми и красивыми. Они бродили по лесам и равнинам, и разговаривали с птицами, и плавали в ледяных реках, не боясь водяных, они бегали ночью под звездами и пели им песни, а звезды пели им в ответ. Что еще более странно, они не служили никому, кроме себя самих. Когда один из великих древесных лордов желал проехать через земли гоблинов, он приносил им дары, и они пировали вместе. А когда он завершал свое путешествие или охотился в гоблинских лесах, он снова приносил им дары и благодарил их. И гоблинский вождь, если он, следуя за птицами или ища новые пастбища для своих лошадей и овец, желал пересечь земли древесного лорда, приносил тому лорду дары, и они пировали вместе. Для наших цивилизованных ушей это звучит странно, я знаю, но эльфы, жившие в старину, не знали иных путей. И за всем этим наблюдали король с королевой. Придвиньтесь поближе, и я скажу самым младшим из вас самое что ни на есть удивительное. Достигшие зрелости это знают наверняка, но дети будут удивлены.

Тео подался вперед, как пшеничный колос под ветром, одновременно с тысячами других.

— Вот в чем секрет: гоблины тоже считали эту царственную чету своими королем и королевой! У нас они звались королем Золотой Глаз и королевой Серебряный Коготок. При этом они были также правителями карликов и пиксов, летунцов, гномов и хоббани — всего народа Эльфландии! Один король, одна королева! В середине Эльфландии, на Старом Кургане, восседали они на своих тронах, облеченные тьмой, увенчанные светом, и распоряжались всем на своей земле. Они любили высоких древесных лордов, чьи волосы излучали сияние, но умельцев-гномов, и быстрых как стрелы летунцов, и веселых свободолюбивых гоблинов они любили не меньше. Их самих почитали не все народы — взять хоть великанов, — но и среди птиц не все любят ветер, поднимающий их ввысь.

Это гоблинская история, а в ней, как известно вам всем, кроме самых младших, всегда имеются недомолвки. Древесные лорды давно спят в своих могилах в Полуночи, в Соборной роще, что окружает Старый Курган, а Эльфландией управляют их прапраправнуки. Там, где деревья некогда пили свет солнца и луны и давали приют другим на своих ветвях и под кронами, цветочные лорды ныне расцвечиваются яркими красками и карабкаются к свету, забывая о других.

Король с королевой тоже мертвы, а вместе с ними не стало порядка, когда каждый гоблин, тролль и лесной дух получал свою равную долю. Дети будут удивлены — старые и мудрые и без меня это знают, — но когда-то и Города не было, и одни эльфы не служили другим, а власть зажигать огонь, вызывать дождь и излечивать болезни шла не от цветочных лордов, а прямо от короля с королевой; она струилась, как воды великой реки, и каждый, будь то мужчина, женщина или ребенок, мог прийти на берег и почерпнуть из нее. Как старомодно! Как непрактично! Ведь каждый ребенок, когда-либо игравший в песок, знает: чтобы построить высокую горку, надо собрать песок в кучку, а не разбрасывать его вширь. Кучку надо терпеливо наращивать — лишь тогда получится что-то большое наподобие дома цветочного лорда или, к примеру, сказать, нашего Города. И если для этого приходится забирать песок из других мест, то что ж поделаешь. Как же быть тогда с магией? Это ведь не песок на речном берегу, чтобы все дети могли играть в нем на равных — и гоблины, и пэки, и цветочные лорды, тем более что ее теперь почему-то не хватает на всех, как хватало раньше — потому, возможно, что у нас больше нет короля с королевой. Лишь безумец или себялюбец мог бы пожелать, чтобы красоты нашего Города или могущество его лордов и леди делились на всех поровну. То время прошло, и кому же охота вернуться к его устаревшим обыкновениям?

По толпе прошел недовольный ропот, и Тео, несмотря на окутывавшую его радужную дымку, невольно забеспокоился: зачем Пуговица их разжигает? Сейчас они ринутся на мост, не глядя на огров, и стащат маленького гоблина вниз. Настроение Тео круто переменилось к худшему, и все вокруг стали казаться ему чужими и грозными. Что он делает здесь, среди них? И к чему, собственно, ведет свою речь Пуговица?

Гоблин между тем продолжал, как бы не слыша ропота и не замечая растущего недовольства:

— Кто-то скажет, что мы, гоблины, должны чувствовать себя особенно обделенными. Еще бы! Все эльфы теперь служат цветочным лордам, но не всех, как гоблинов, гнали в цепях на постройку Города, отняв у них родные леса и равнины. Не всех грузили в вагоны, разлучая женщин с мужчинами и детей с родителями. По окончании работ мы обнаружили, что бывшие наши земли принадлежат теперь цветочным лордам и леди, что леса наши огорожены, а распаханные равнины заняты городами и железными дорогами.

— Вы не единственные, кого они обобрали! — крикнул кто-то басом впереди Тео. — Мы, карлики, тоже не сдавались без боя! Они разогнали нашу гильдию, заморили голодом наши семьи. В одной только битве при Золотой горе погибли восемьсот двенадцать наших — их перебили, как крыс в амбаре! Не одни гоблины пострадали! — Другие голоса поддержали его, крича что-то о дриадах и о поругании Ардена. Теперь Тео стал понимать, что гнев толпы направлен не против Пуговицы.

— Вот видите, — сказал тот. — Я всего лишь глупый гоблин, сам еще молодой и поэтому плохо знающий историю. Очень возможно, что не один мой народ пострадал за могущественный цветок из чистого серебра и кристалла, что зовется Городом. — Гоблин слегка раскачивался, и голос его звучал напевно. — Однако час поздний, а я еще не закончил. Час поздний, и детям пора спать.

Я говорил вам, что в гоблинских историях всегда есть недомолвки, как и в гоблинских именах. И не мне говорить вам, что и в Эльфландии есть своя недосказанность, свой колодезь, полный тайн. По одну его сторону стоят древесные лорды и все другие эльфы, жившие безбедно и дружно. По другую сторону — мы, нынешние, уже без древесных лордов, зато с цветочными; гоблины, карлики и другие прислуживают у них за столом, надеясь снести домой хоть черствую корку. По одну сторону — Эльфландия времен короля и королевы, когда земля была богата и принадлежала всем. По другую — Эльфландия нашего времени, где цветочные дома сражаются друг с другом из-за власти, и выпускают драконов, и жгут не только своих врагов, но и всех, кто случайно окажется в месте их боевых действий. Чем должно заполниться недосказанное? Не мне говорить вам. Наши истории не отвечают на такие вопросы.

— Цветочные дома должны пасть! — крикнул кто-то.

— Они ограбили нас! — подхватил другой, и толпа заревела, как просыпающийся зверь, большой и страдающий.

— Осторожней, друзья мои! — призвал Пуговица. — Теперь, когда вся власть в руках у Цветов, задевать их было бы глупо. Кто осмелится осудить лорда Чемерицу или лорда Дурмана? Ведь это они содержат из милости безработную городскую бедноту, и они же из милости не посылают сюда солдат, чтобы арестовать всех, кто покинул свои дома вопреки введенному парламентом военному положению. Не забывайте, что парламент может в любое время издать нужный указ и отправить всех жителей этого незаконного поселения в рабочий лагерь, а то и на казнь.

— Пусть только сунутся! — закричала высокая женщина цвета сельдерея, и другие поддержали ее.

— Тише, тише, — сказал Пуговица. — Мы должны сохранять спокойствие. Цветочные лорды думают, безусловно, только о вашей пользе, и у них, поверьте, есть средства, чтобы удержать свою власть над Городом и власть Города над всей Эльфландией. — Он помолчал, слушая шум толпы и оглядывая море освещенных факелами лиц.

«А здорово это, наверно, смотрится сверху, — подумал Тео. — Карнавал, отягощенный Хэллоуином».

Над недовольными выкриками поднялся одинокий, горестный волчий вой.

— Если б я думал, что цветочные лорды есть зло и правление их преступно, — заговорил вдруг Пуговица, — я рассказал бы вам совсем другую историю. — Толпа притихла. — Я счел бы долгом чести сказать, что когда-нибудь власти Цветов настанет конец. Я был бы обязан в кои-то веки обойтись без недомолвок и вспомнить, что смерти короля с королевой не видел никто, кроме лордов пресловутых Семи Семей, и что число этих семей ныне сократилось до трех — так разбойники режут глотки один другому, не поделив богатой добычи. Что кончина короля и королевы, под чьей справедливой рукой мы жили так долго, возможно, не просто случайность. Что их преемники поджигают дома друг друга и гоняют наших детей кнутами по улицам.

Если б я думал, что власти Цветов следует оказать сопротивление, я не только бы обошелся без недомолвок, но сказал бы вам так: до того дня, пока все не будет исправлено, или же до последнего своего вздоха, я не стану больше замалчивать свое подлинное имя.

— Нет! — пораженно и даже испуганно воскликнул хриплый гоблинский голос. К нему присоединились еще несколько, упрашивая Пуговицу не делать чего-то не совсем понятного Тео, но Пуговица только улыбнулся на это.

— О, друзья мои! Если бы я полагал, что сопротивление Цветам необходимо, я сказал бы, что секретность, даже вошедшая в традицию, нужна только трусам, и даже тайна должна порой появляться нагой. — Гоблин поднял вверх свои тонкие руки. — Я предстал бы перед вами, как дитя в день своей Песни Наречения, и сказал всем, кто меня слышит, что клановое мое имя Пуговица, в гнезде меня назвали Чумазым, а сам себя в своем тайном отчаянии я именую Козявкой. — Кто-то из гоблинов, сопровождавших Пуговицу, вскрикнул снова. — Я сказал бы это всем, ибо близок день, когда даже букашкам и козявкам придется стать во весь рост, чтобы их сосчитали.

Вот как все было бы. «Меня зовут Чумазый Козявка Пуговица, — сказал бы я, — и я не буду знать отдыха, пока не верну своему дому душу, а себе честь». И сказав это, я попросил бы вас всех присоединиться ко мне.

Многие гоблины в толпе до сих пор не оправились после открытия Пуговицей своего тайного имени — это, видимо, был незаурядный поступок, но для Тео он прошел незамеченным среди всей этой мифологии, призывов к бунту и сослагательных наклонений. Другие гоблины пришли в себя быстро и принялись взволнованно выкликать полное имя лидера. По их лицам было заметно, что для них это намного важнее, чем антицветочная речь.

— Чумазый-Козявка-Пуговица! Чумазый-Козявка-Пуговица! — скандировали они радостно, без всякой угрозы, и к ним присоединялись другие, не только гоблины. В первый момент Тео почувствовал, что искра бежит по толпе, воспламеняя ее, как сухую растопку, — если бы сейчас Пуговица назвал им цель, все ринулись бы в бой с голыми руками, не думая о последствиях. Этот момент миновал, но безумие еще не совсем остыло. Эльфы кричали друг на друга, но без злобы, а со смехом и похвальбой, разные виды обнимались и посылали проклятия цветочным кланам, пускались в пляс, и даже музыка кое-где звучала под звездами. Выйдя из мечтательного состояния, Тео увидел в толпе гоблинов и других эльфов с корзинами — они раздавали еду, хлеб и речную рыбу.

Перед ним возникла чья-то высокая фигура.

— Пуговица не ошибся — ты здесь. У него острый глаз, — сказал Караденус Примула, всего несколько часов назад едва не перерезавший Тео глотку. В обычных обстоятельствах Тео шарахнулся бы от него, но духова трава, которой угостили его музыканты, вызывала в нем чувство странной оторванности от мира со всеми его опасностями.

— Чего тебе? — сердито и задиристо осведомился Кумбер. Тео не понял, отчего тот злится.

— Прежде всего я хочу сказать, что Пуговица вас просит к себе. Он ужинает и приглашает вас разделить с ним трапезу. А еще... — Примула помедлил, — я хотел бы извиниться перед вами. Я не столь бесповоротно отказался от своего прошлого, как полагал, и когда позавчера я услышал, что отец мой погиб, мне вспомнились обязательства, которых я раньше держался твердо, обязательства перед ним и честью семьи — вспомнились вопреки тому, что я отказался от всего этого, на его горе и свое несчастье. — И он склонил голову, словно в ожидании палача.

«Господи, — сообразил Тео по прошествии нескольких долгих секунд, — он и правда хочет, чтобы я простил его. Этого он и ждет».

— Ты пытался убить его, — сказал Кумбер.

— Любой из нас на моем месте сделал бы то же самое, — с оттенком гневной гордости ответил Примула. — Я принадлежу к тем немногим, которые готовы остановиться и выслушать, почему они могут быть не правы, — а таких, кто способен потом извиниться, пожалуй, и вовсе нет.

И это, похоже, была правда. Все поведение Караденуса показывало, что этот эльф совершает нечто очень для себя трудное, что он натянут, как фортепианная струна. Тео не боялся, что Примула бросится на него в случае отказа — это время прошло, — но подозревал, что такой отказ ранит эльфа до самых глубин.

Как трудно учиться быть гибким. Как трудно кому-то довериться. Тео сам, бывало, спорил с Кэт из-за всякой мелочи, боясь уступить хоть на дюйм.

— Если вы обещаете рассказать то, что вам известно о моем... о человеке, которого я считал своим двоюродным дедом, я вас охотно прощу. Нет, не то: я прощаю вас без всяких условий, но мне очень хотелось бы услышать, что вы знаете об Эйемоне Дауде.

На андрогинно-красивом лице Караденуса появилось что-то вроде благодарной улыбки, но ненадолго.

— То, что он сделал, — позор для моей семьи.

— Я не стану вас принуждать — но раз уж вы переломили себя и извинились передо мной, то, может быть, и семейным позором со мной поделитесь. И хотя Дауд на самом деле мне не родственник, я долго думал о нем так, а значит, вроде бы имею на это право.

— Слушайте, я порядком проголодался, — заявил Кумбер. — Наша соседка Колика, пока Тео... пел, водила меня в разные места, но там больше налегали на выпивку, и живот у меня совсем подвело. Может, пойдем уже?

Примула кивнул. Теперь он казался раскованным, не таким напряженным.

— Да, пошли. У Пуговицы еда простая, хорошая — в самый раз для того, кто водил компанию с пэконой.

Верхняя комната башни, даже наполненная народом, показалась Тео больше, чем в первый раз. Добрых две дюжины эльфов всевозможных форм и размеров, сидя на полу вокруг ковра, уставленного чашками и мисками, ели и разговаривали. Старый гоблин Щеколда стремительно вскочил, чтобы встретить трех новоприбывших.

— Мастер Вильмос и мастер Осока! Славно, славно. Вы, я вижу, уладили свою размолвку с лордом Примулой? Замечательно! — Он подвел Кумбера к свободному месту рядом с хорошенькой феей, бедно одетой, но с великолепными сверкающими крыльями за спиной, деликатно направил туда же Примулу и взял Тео под руку. — Тебе оказана честь, юноша. Пуговица просит тебя сесть рядом с ним.

Щеколда усадил Тео, подвинув для этого огра величиной с хороший седан, а сам убежал, чтобы исполнить еще какое-то поручение.

— Милости просим, — сказал Пуговица, снова надевший свою францисканскую рясу. — Угощайся. Полевые мыши в меду очень хороши.

Тео с трудом удержал на лице улыбку.

— Спасибо. Я, если можно, поем хлеба, фруктов и... это сыр, да?

Пуговица кивнул. Вблизи он выглядел таким же маленьким и незначительным, как был в автобусе. Трудно было поверить, что он и есть тот самый оратор, так искусно игравший толпой своих слушателей полчаса назад.

— Позволь за тобой поухаживать.

— Нет-нет, не утруждайтесь, я сам... — Тео выковырнул из груды фруктов плод с блестящей кожурой вроде маленькой дыни, стараясь не обрушить всю пирамиду. — Я, право, смущен. В первую нашу встречу... — Он взял ломоть хлеба из плетеной корзинки. — Что вы, собственно, делали в том автобусе?

Гоблин улыбнулся. Зубы у него были желтые, как у старой собаки, и острые.

— Ехать — быстрее, чем идти пешком.

— Да, но вы, похоже, слишком важная персона, чтобы разъезжать на общественном транспорте и раздавать записки таким, как я.

Улыбка Пуговицы сделалась еще шире.

— Насколько я понимаю, мастер Вильмос, в Эльфландии мало найдется таких, как вы.

— И то правда. — «Этот гоблин — крепкий орешек», — подумал Тео. Примула говорил Кумберу что-то серьезное, и тот старательно слушал, беседуя одновременно с красивой феей, чьи волосы цветом напоминали щавель. «Бедная Кочерыжка, не очень-то он верен твоей памяти». Вспомнив о ней, Тео почувствовал себя виноватым, и это укрепило его решимость. — Знаете, я пытаюсь разобраться, чем вы, во-первых, здесь занимаетесь, а во-вторых — для чего вам я.

Пуговица шепнул что-то огру рядом с собой. Тот взглянул на Тео с ухмылкой на слоновьей физиономии, не переставая энергично жевать.

— Я сказал ему, что это ты пел с гоблинами нынче вечером. О тебе уже говорят. Хочешь знать, для чего я тебя пригласил? Я говорил в своей речи, что скоро, возможно, настанет время заполнить пустые места в некоторых историях. Ты здесь и суток не пробыл, однако уже успел заполнить одну пустоту. Ваш народ и мой не музицируют вместе.

— Вот как? — Тео был польщен и при этом немного нервничал. Очевидно, он, сам того не желая, сделал некий шаг к сближению двух культур. Счастье, что он понятия не имел об этом, когда ему вздумалось спеть. — Вы меня опять запутали. Вообще-то я люблю иногда поговорить о музыке...

— Тогда тебе следует поговорить со Щеколдой. Раньше он был священным певцом на холме.

— Да... но сейчас меня больше интересует другое. — Тео набрал в грудь воздуха. — Это не будет грубо, если я спрошу, что у вас тут происходит? И кто такой вы?

Пуговица рассмеялся искренне и непринужденно.

— Я тот, кого ты видишь, — Чумазый Пуговица. Ах да, я забыл, — посерьезнел он, — забыл, что раскрыл свою тайну. Чумазый Козявка Пуговица. Рассказчик историй.

— Который своими историями пытается, похоже, начать революцию. Непростой такой сказитель.

— Здесь у нас все непросто. Я всего лишь пришел в нужное время, вот и все. Гораздо важнее другие, здесь собравшиеся, и причины, которые привели их сюда.

Он что-то среднее между пламенным проповедником и политиком, решил Тео. И от каждого, видимо, взял самое лучшее, но об этом, не зная правил, трудно судить.

— Вы хотите выступить против Чемерицы? Если так, то я, пожалуй, удачно попал. У меня к этим ублюдкам должок.

— Думаю, он больше, чем ты полагаешь. — Пуговица с характерным для него звуком прочистил горло и сделал себе бутерброд, положив на хлеб мышь в медовой подливке.

Тео, не желая видеть, как он будет это есть, воздал должное собственной, менее изысканной, трапезе. Он налил себе вина, пахнущего апельсинами и корицей, и предложил кувшин Пуговице, но тот покачал головой. Выпив полную чашу, Тео отважился еще на один вопрос:

— Я тут встретил одного... довольно странного парня по имени Крапива.

— Да, он мой друг, — с улыбкой кивнул Пуговица. — Ты еще увидишься с ним, ведь вы живете в одной палатке.

— Так это он у нас пятый? Мне сказали, что того жильца зовут Стриди.

— Стриди Крапива, да — таково его полное имя.

Тео вспомнил плохо сфокусированный взгляд парня, и ему стало не по себе.

— И он спит с нами в одной палатке? Этот... длинный чудак?

Пуговица сдержал смех, но глаза его выдали.

— Выходит, вы уже познакомились. Это хорошо.

— Значит, мой вопрос будет кстати. Что с ним такое? Он сказал, что будто бы знает одну мою знакомую — слышит ее голос у себя в голове.

— Она, случайно, не из Дурманов?

— Да, из них.

— Позволь мне тогда рассказать тебе кое-что о Стриди Крапиве.

— Еще одна история с недомолвками?

— Суди сам. Нет таких историй, которые имели бы настоящее начало и настоящий конец, — выходит, все истории круглые, а раз они круглые, то посреди у них обязательно должно быть какое-то... пустое пространство.

Тео махнул рукой в знак того, что сдается.

— Так что там со Стриди Крапивой и Дурманами?

— Да-да. Он работал на Дурманов, мой друг Стриди, если это можно назвать столь достойным словом. Знаешь ли ты, как в Эльфландии получают энергию, мастер Вильмос?

— Я слышал, — угрюмо ответил Тео. — Рабы, которых буквально сжигают дотла, так?

— Очень точно сказано. Стриди работал на энергостанции Дурмана конденсатором, что предполагало в нем наличие некоторых природных паранормальных способностей. Так или нет, он еще до завершения предписанного ему срока стал жертвой очень тяжелой аварии. Трудно сказать, что там произошло, но Стриди был поражен мощным разрядом энергии.

— Ваша энергия по-нашему называется магией, верно?

— Да, конечно, — ведь ты происходишь из мира смертных. Ужасное событие, как его ни называй. Стриди чуть не умер, но по непонятной причине остался жив и, едва опомнившись, убежал оттуда. В бреду, изголодавшийся, он добрался до Города и бродил по улицам Восточного Берега. Я нашел его, накормил и привел сюда.

— Это объясняет, как он оказался здесь, у моста, но не то, как...

— Не его отношения с Дурманами? — Пуговица прожевал еще кусок хлеба и деликатно вытер рот рукавом. Если бы не его длинный нос и желтые клыки, Тео мог бы подумать, что ужинает с каким-нибудь бедуинским вождем. — Это и для меня тайна. После аварии он стал слышать голоса. Сначала я думал, что он просто умом повредился, но дело не только в этом. Насколько я сумел разобраться, он каким-то образом, хм, подключается к энергетической системе дома Дурмана. Подключается ненадолго и нерегулярно, однако, когда это происходит, он кое-что слышит. Объяснить он всего не может и хотя теперь, кажется, начинает понимать, что с ним случилось, эти голоса в голове очень волнуют его.

Тео, сытый и почти счастливый, почувствовал, что отчаяние последних дней отступило на приемлемое расстояние. Духова трава, музыка и хороший ужин в придачу, может, и не лучший способ преодолеть полосу препятствий — жизнь они не переворачивают и друзей обратно не возвращают, но самые острые занозы все-таки могут удалить.

— Это, конечно, странновато, — сказал он гоблину, — но по крайней мере имеет смысл. Пора бы мне перестать соваться к вам со своим аршином. Из-за этого я торчу здесь, как шиш на ровном месте, и все время попадаю в какие-то неприятности.

— Как раз этого тебе и не следует прекращать, друг мой, — сказал Пуговица и отодвинул тарелку. — Очень важно, чтобы ты продолжал думать по-своему и оставался тем, кем себя так долго считал, то есть смертным.

— О чем ты: говоришь? И откуда ты знаешь, что я на самом деле не смертный?

На этот раз гоблин не улыбнулся.

— В этом лагере ты вряд ли сумеешь сохранить много секретов, Тео Вильмос, однако не бойся. Мы твои друзья или хотели бы стать ими, и ты нужен нам.

— Нужен? Для чего?

— Я пока не уверен, но впереди у нас плохие дни, опаленные огнем. Вернее сказать, они уже настали. Я чувствую, что ты просто позарез нам понадобишься, но не знаю, сможешь ли ты ответить нашим нуждам. Мы живем во времена Ужасного Ребенка, Тео Вильмос, в дни, когда дурные сны оживают и выходят на солнце.

Это в голове уже плохо укладывалось. Тео сонно закрыл глаза под застольный говор.

— Можно еще вопрос?

— Конечно.

— Ты назвал сегодня еще одно свое имя — это действительно что-то из ряда вон?

— Не думаю, чтобы хоть один гоблин называл его вне своего гнезда, особенно тем, кто не принадлежит к его племени. Но пришло время перемен, и мне показалось, что так будет правильно.

— Другие гоблины, кажется, отнеслись к этому нормально.

— Очень многие из них сходят с ума от гнева и от ненависти к цветочным кланам. Они готовы почти на все, чтобы вернуть душу своим домам, но завтра им будет неловко из-за того, что они услышали такую интимную вещь в публичном месте, да еще при несъеденных — то есть не при гоблинах. — Пуговица сверкнул короткой желтой улыбкой. — Найдутся и такие, что захотят убить меня, когда услышат, — приверженцы традиций из Ясеней и прочие, которые боятся нового пуще, чем смерти. Притом на нашем собрании присутствовали, разумеется, шпионы цветочных домов. Но Чу-Чу и Топси хорошо меня охраняют. — Он потрепал по загривку одного из огров, и тот ухмыльнулся с набитым ртом. — Авось и успею завершить то, что начал. Ну, довольно об этом. Расскажи мне о своем мире — нам, гоблинам, редко доводится побывать там в эти скорбные времена. Ваши матери по-прежнему путают нами детей?

— Вряд ли, — подумав, сказал Тео. — На то у нас имеются фильмы ужасов.

— Ужасов? — прищурился Пуговица. — Думаю, твой мир показался бы мне еще более странным, чем тебе наш. Расскажи что-нибудь, а потом я отпущу тебя спать — я ведь знаю, как ты устал.

Лампы догорали, эльфы вокруг смеялись и перешептывались. Тео, изо всех сил борясь с дремотой, стал рассказывать гоблину о странном волшебном мире, где все стареют, у деревьев нет духов-хранителей и никто, даже самые последние нищие, не имеет крыльев.

30 ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Лимузин с охраной уже стоял наготове, пуская искры из выхлопной трубы. Воздух в подземном гараже был так густ, что Поппи покалывало кожу. Все ждали только ее.

Ничего, подождут.

Серые лица отцовских телохранителей смотрели на нее с уважением, заметным даже через затемненные стекла. Все они знают, что случилось с огром по имени Кубик, который скалил зубы дочери своего хозяина, лорда Барвинка. То, что осталось от Кубика, отправили его родным в двенадцати красивых церемониальных ящичках, не очень больших, хотя Кубик при жизни был здоровенным детиной. Парламент за это вынес лорду Барвинку официальную благодарность, и это подействовало на телохранителей и слуг еще сильнее, чем почести, оказанные осиротевшей семье.

Водитель, Обочина, стоял у дверцы отцовского экипажа, кивая Поппи слепой лошадиной головой. Он был крупнее обычных дунов, высок и плечист, что обеспечивало Дурманам лишнего телохранителя. Если смотреть на других дунов, как на чистокровок, Обочина был плуговой лошадью.

— Добрый день, барышня.

— Добрый день, Обочина. Отец, наверное, вне себя из-за того, что пришлось меня дожидаться?

— Я его видывал в лучшем настроении, барышня. — Обочина открыл перед ней дверцу и захлопнул ее с тихим звуком, от которого у Поппи всегда закладывало уши.

Отец испепелил ее взглядом. В детстве это пронизывало Поппи ужасом от макушки до пяток, теперь она сохраняла спокойствие — насколько это возможно, когда знаешь, что обладатель такого взгляда способен убить тебя, попросту щелкнув пальцами.

«Пойдет ли он на это, если я разозлю его по-настоящему? Когда брата убили, Аулюс, лорд Дурман, остался без наследника, поэтому дочери могут ему пригодиться — и это единственная причина, по которой он уделяет им хоть какое-то внимание. После того как его первая жена умерла, родив Ориана, отец женился еще трижды, но последующие жены, к его тайному стыду и явному раздражению, подарили ему пятерых дочерей». Четверых сестер Поппи уже выдали замуж за сыновей знатных домов, вассалов Дурмана.

На то и вассал, чтобы служить своему сюзерену... но ни один из них не принадлежит к типу, которому отец мог бы доверить дом Дурмана, ставший после падения Нарцисса одним из двух самых могущественных домов в Городе.

«Вот и хорошо, — думала Поппи. — Просто отлично. Пусть все достанется мужу Лавинии, Камнеломке. Чем скорее он пустит все по ветру, тем счастливее буду я. Убийцы. — Она смотрела на отца, в точности подражая его обычной бесстрастной маске. — Вы оба заслуживаете смерти, ты и это чудовище Чемерица».

Пока эта страшная холодная мысль разрасталась в ней ледяными кристаллами, роскошный лимузин выехал со двора на площадь Белены. Вместо обычных попрошаек, манифестантов и просителей всю ее заняли парламентские констебли — верный признак того, что победители не до конца уверены в своей победе. Обочина сбавил скорость, дав экипажу с охраной догнать их.

Только теперь отец прервал ледяное молчание.

— Ты заставила меня ждать. — Бледный, с белоснежными бровями и черными как смоль локонами, он походил на статую, которой кто-то для забавы раскрасил волосы. — Поступив так, ты заставила ждать также и лорда Чемерицу. Двое самых влиятельных особ Эльфландии, от чьих слов и мыслей зависит судьба многих тысяч, вынуждены тратить свое драгоценное время, дожидаясь девчонки, которую не научили быть пунктуальной.

— Я вообще не хотела к ним ехать. — Поппи ненавидела свой голос, который при спорах с отцом выбирал только два варианта — испуганный и капризный. — Зачем я тебе понадобилась? — «Придумывать новые способы смертоубийства ты и без меня горазд», — хотелось добавить ей, но она промолчала. При всей своей мятежной натуре она всегда знала, когда надо остановиться, но в эти дни ей было труднее, чем когда-либо, держать язык за зубами. Разрушение великих домов и гибель соперников ее отца вместе с сотнями других жертв, что без конца обсуждалось даже самыми аполитичными ее друзьями, — все это глубоко потрясло ее, считавшую себя законченным циником. Сцены пожаров и смерти до сих пор снились ей по ночам.

И все это из-за того, что отцу, Наперстянке и этому злодею Чемерице захотелось еще больше власти. Она слышала, как они сговаривались! Это было по-своему тяжелее всего, хотя что же она могла сделать, не зная, что они в точности собираются предпринять?

— Зачем понадобилась? — Отец молчал так долго, что Поппи успела забыть, о чем спрашивала, — лорд Дурман все свои разговоры вел с медлительностью рептилии. — Так-то ты разговариваешь с тем, кто дал тебе все? С тем, кто растил тебя в роскоши, которой даже дети других знатных домов могли позавидовать? А ведь я не так уж много прошу у тебя, Поппея. Делать иногда визиты нашим знакомым. Не позорить семью дурным поведением в публичных местах. Не так уж много в обмен на подаренную тебе жизнь.

«Нет, — подумала она. — Не так уж много. Ты мог бы потребовать, чтобы я любила тебя и все наше семейство, а с этим я нипочем бы не справилась».

— Хорошо, отец. Чем я могу тебе отплатить за твою доброту и щедрость?

Быстрая улыбка сверкнула у него на лице, как льдинка на дороге.

— Язык у тебя, как у твоей матери. Очень жаль, что она так и не научилась... сдерживать свои импульсы. Надеюсь, что ты не станешь следовать в этом ее примеру.

В чем «в этом»? В повышенной дозе приворота, то ли случайной, то ли нет — возможно, даже не самостоятельно принятой? Она по крайней мере умела жить. И даже любила меня.

— Нет, отец. Мне бы очень этого не хотелось.

Его улыбка загорается, как магический огонек — чудо, что она продержалась так долго.

— Я слышал, твой друг, молодой Наперстянка, объявил о помолвке со старшей дочерью Аконита. Что ты скажешь по этому поводу? Разве вы с ним не были... в близких отношениях?

Поппи пожимает плечами. Она, право же, мало что может сказать о Маландере и его новой цыпочке. Не оставляет сомнения, что в городе полным-полно молодых Цветков, желающих залезть ей под юбку. Какое ей дело до того, кто их папаши? И почему, тем более, этим должен интересоваться ее отец?

— Хорошо. — Он откидывается на спинку сиденья. — Помни, что сегодня ты должна вести себя как подобает. Для начала не повредит извиниться за опоздание. Нидрус с пониманием относится к детским капризам, но лишняя учтивость никогда не мешает.

Молчание воцаряется вновь — знакомые воды, в которых отец плавает, как акула. Впереди уже виден огромный, усеянный окнами бивень дома Чемерицы. Прохожие провожают экипаж глазами, и Поппи кажется, что у них несчастный, напуганный вид. Ей хочется как-то нарушить давящую тишину, но в поведении отца есть что-то, чего она не понимает.

Уж не чувствует ли он себя виноватым? Слишком нехитрое чувство для того, кто перебил сотни невинных, наводнил улицы солдатами и превратил парламент в псарню для своих виляющих хвостами приспешников.

Поппи почти уверена, что дело не в этом.

Команда огров-телохранителей расшугала с дороги слуг, и лорд Чемерица сам спустился в вестибюль навстречу гостям. Поппи видела, как высоко ценит отец оказанную им честь, но рукопожатие, которым он обменялся с Чемерицей, носило скорее символический характер: уважительное приветствие двух хищников.

Отец будет все-таки помельче. Сам бы он не придумал такую атаку и ни за что не осмелился бы ее осуществить. В других обстоятельствах Поппи, возможно, восхитилась бы смелостью Чемерицы — беззастенчивость обладает порой притягательной силой, — но через смерть невинных она перешагнуть не могла. И чего же ради они погибли? Ради власти, политической власти, потребовавшейся тому, кто и без того фактически правил Эльфландией.

Именно такой теперь у него был вид. Костюм из кремового паутинного шелка — его ручной пошив, вероятно, стоил зрения дюжине призывниц-феришерок, — волосы отпущены до плеч, по-молодежному.

— Поппея. — Он окинул ее взглядом и взял ее руку в свою, прохладную и совершенно сухую. — Вы с каждым разом все хорошеете.

— спасибо, лорд Чемерица, — через силу вымолвила она. — Извините за опоздание. Это... моя вина.

— Опаздывать — привилегия красоты. — Искренняя любезность его ответа вызывала подозрение, что у него все-таки имеется сердце. Черные глаза вновь оглядели Поппи, медленно, но в меру — манифестация власти, которой незачем оскорблять других ради самоутверждения. Так мог бы смотреть гоблин, который в один прекрасный день надеется тебя съесть. — Хороша, очень хороша.

Отец едва заметно кивнул, и у Поппи перехватило дыхание. Что они задумали? Для чего ее сюда привезли? Чтобы вручить хозяину дома в качестве подношения?

Чемерица с легчайшим намеком на права собственника взял ее под руку и повел вместе с отцом к самому большому лифту — к огровозу, как его иногда называют в знатных домах. Выбор объяснялся тем, что в лифт за ними вошли две пары огров. Серые чудища плотно прижались к стенкам, обеспечивая максимально надежную охрану и одновременно оставляя господам побольше места. Глядя на их суровые лица, Поппи чувствовала, что сама выглядит немногим веселее, да и отец напоминал погребальный портрет какого-нибудь знаменитого полководца. Только Чемерица, убийца тысяч, казался вполне довольным собой и жизнью. Перехватив взгляд Поппи, он подмигнул, и ей понадобилась вся ее сила воли, чтобы не присесть со страху.

Она уже давным-давно не бывала на верхних этажах дома Чемерицы — в последний раз это случилось в честь какого-то официального торжества, — и ее несколько удивила заурядность их интерьера. По-модному скромный дизайн, по-модному светящиеся краски — но если бы не повышенная нервозность прислуги (все встречные непременно кланялись и касались лба, хотя хозяин никому не отвечал на приветствие), все здесь было бы точно таким же, как в доме Дурмана или любом другом знатном доме. Только во второстепенных кланах вроде Левкоя или Колокольчика-Кабачка можно увидеть, как прислуга насвистывает, напевает или останавливается поболтать в присутствии кого-нибудь из господ. Подобная распущенность дозволяется только в тех семьях, которые отказались от власти.

Как бы ей хотелось жить в одной из таких семей!

— Надеюсь, вы нас извините, Поппея, — сказал Чемерица сразу же, как только они вышли из лифта в холл пятьдесят второго этажа, где фонтан бил прямо из воздуха. — У меня срочное дело к вашему отцу, но оно задержит нас ненадолго. Если вы подождете минутку, я попрошу кого-нибудь показать вам дом.

Перспектива побыть одной вызвала у Поппи самое отрадное за весь день чувство.

— Пожалуйста, не надо никого беспокоить из-за меня.

Чемерица улыбнулся и подмигнул снова. Отец тоже улыбался, старательно растягивая губы.

— Никакого беспокойства. Встретимся за обедом, где нам подадут весьма недурную белую оленину.

Бледная красивая женщина за служебным столом — обвисшие волосы и скорбный облик утопленницы предполагали в ней русалочью кровь — поднялась и учтиво склонила голову перед Поппи.

— Чего-нибудь желаете, госпожа? Мятного чая, ключевой воды?

— Спасибо, не надо. — Поппи села, и рядом, у голой стены, возник вдруг стеллаж с глянцевыми журналами. Впечатляет, подумала она, беря номер «Башни и усадьбы». Статья, на которой журнал открылся, восторженно повествовала о новом декоративном решении дома Лилии, и по спине у Поппи прошел холодок, точно кусок льда сунули ей за ворот. От дома Лилии теперь остались только руины и пепел. Поппи взглянула на дату — журнал вышел только несколько недель назад, перед самой атакой, должно быть. Вопрос в том, почему этот номер оставили у Чемерицы в приемной.

Они, наверное, находят это забавным, подумала Поппи и похолодела заново.

— Госпожа Дурман? Поппи?

Она подняла глаза. Перед ней стоял— кто-то, такой высоченный, что в первый момент она приняла его за полевика. Когда он отступил назад, стало видно, что это Цветок, такой же как Поппи, хотя и выше ее на пару голов — но его лицо, лишенное всякого выражения, как у мандрака, снова привело ее в недоумение.

— Да... это я.

— Отец просил показать вам наши пенаты.

— Ваш отец? Значит, вы...

— Антонинус Чемерица. — Длинный медленно, будто кто-то шептал инструкции ему на ухо, поклонился. — В школе меня называли Антоном, и вы так можете звать.

Поппи снова опешила. Она знала его по имени — он учился в школе вместе с Орианом, — но раньше никогда не встречала. Среди Цветов ходили слухи, что он немного чудаковат. В детские годы Поппи вообразила себе, что «чудаковатый» значит «добрый», и у нее появилась мечта, что Антон Чемерица увезет ее в прекрасный замок с множеством певчих птиц. Хорошо, что теперь она выросла и может смотреть на это пугало с отвисшей челюстью без особого разочарования.

— Здравствуйте, Антон. Моего брата Ориана вы, думаю, помните по Лозоходной академии.

— Да-да. Он умер недавно, не так ли? Кто-то рассказывал, мне, будто его убили. — Поппи ждала, что он выскажет какое-то сожаление, но он сказал только: — Пойдемте.

Во время недолгой экскурсии по семейным покоям Поппи успела разглядеть его получше. Она не совсем понимала, отчего он кажется таким странным, если не считать его полевиковской внешности. Скучноват немного, особенно в светской беседе, а юмора в любом полене больше, чем в нем, но и проблески ума порой замечаются — даже больше, чем проблески: его описание зеркальной системы их дома дано со знанием дела, и это явно экспромт, а не заученный текст. И все же чувствуется в нем что-то ущербное — точно ему сначала удалили мозг, а потом вернули на место, и связи между отдельными частями так и не срослись до конца. Поппи порой становилось по-настоящему жутко. Он с неподдельным удовольствием рассказывал о неодушевленных предметах, особенно если они относились к разряду опасных, и при этом не только не отвечал на приветствия слуг, клерков и дальних родственников, как его отец, а как будто вовсе не замечал их, словно они существовали на частоте, видимой только Поппи. Тут, однако, появилась родственница, которую он не мог не заметить.

— О, у тебя гостья! — воскликнула женщина, красивая, острая и блестящая, как сабля, с ярко-золотыми, как у крестьянки, локонами — возможно, раньше они действительно принадлежали крестьянке. Ее наряд, брюки и блузка, был, возможно, слишком уж молодежным, но Поппи с высот своей подлинной юности, вероятно, судила об этом предвзято. Поппи, кроме того, учуяла дорогие молодильные чары, действующие, надо думать, в полную силу. — Познакомь же меня, Антон.

Его лицо отразило бурю непонятных Поппи эмоций, но ответил он спокойно:

— Да, мама. Это Поппи Дурман.

— Ну конечно — мы виделись у вас дома на празднике Середины Зимы несколько лет назад, ведь верно? — Она взяла Поппи за плечи и расцеловала в обе щеки, словно клюнула. — Так приятно видеть вас здесь. Как поживает ваш-ш... отец? — Она, похоже, в последний момент вспомнила, что матери Поппи нет в живых.

— Хорошо. Сейчас он у лорда Чемерицы.

Аурелия Чемерица продемонстрировала великолепный набор зубов.

— А наш Антон тем временем занимает вас? Чудненько! Вы непременно должны прийти к нам на чай, чтобы мы с вами познакомились как следует. Просто стыд, что ваш отец не привез вас раньше, но эта напряженность, конечно, на всех тяжело сказывалась. Сколько вам теперь, дорогая? Сто уже исполнилось, да? Вы стали просто очаровательны, когда выросли. А теперь прошу извинить, у меня куча дел на сегодня. В городе я ненадолго, завтра возвращаюсь в деревню — всего хорошего, дети мои!

И леди Чемерица скрылась в сопровождении стайки слуг.

Поппи все еще пыталась понять, почему эта встреча показалась ей такой запланированной, — в конце концов, это дом леди Аурелии, почему она не могла случайно наткнуться на них? — когда Антон издал странный рычащий звук и надулся совсем по-детски, точно встреча с матерью сделала его наполовину моложе.

— Не хочу жениться, — заявил он.

Поппи не сразу поняла, о чем это он, но потом припомнила весь этот день, и ее затошнило.

— Хотите посмотреть на моего названого брата? — спросил у нее Антон.

— Что?

— На моего названого брата. Меня все только о нем и расспрашивают — все хотят знать, какой он. Мать с отцом никого к нему не пускают.

«Вот она, твоя маленькая месть, — смекнула Поппи. — Ты хочешь нарушить запрет. Потому что тебя хотят повязать со мной, а тебя, наверное, девочки совсем не интересуют, да и мальчики тоже».

— Я о нем слышала. Все его называют...

— Ужасным Ребенком, — ухмыльнулся Антон и двинулся к лифту, на этот раз даже без «пойдемте». — Дурацкое прозвище, — бросил он через плечо. — Ничего ужасного он не делает. — Дверцы лифта закрылись за ними, и он наклонился к Поппи. Его дыхание отдавало медью. — А вот я убил кучу народу, — доверительным шепотом сообщил он.

Она поплотнее сжала губы, стараясь не дышать глубоко.

— Да, убил! — повторил он с легким вызовом. — Во время экспериментов. Без этого ничего нельзя выяснить. Я потом покажу вам свою лабораторию, если хотите. — Двери открылись, и ей пришлось выйти первой, потому что он стоял позади. — Вон туда, — показал он.

На этом этаже было гораздо теплее, как будто хоббани забыла позаботиться о вентиляции. И очень влажно — блузка Поппи сразу прилипла к спине. Тошнота одолевала ее не на шутку, мешая замечать остальное. Ей казалось, что она стала легкой, как одуванчик, и летит куда-то по сырому и жаркому коридору.

На половине длины этого коридора в стену было вделано широкое, шагов на десять, окно. В комнате с той стороны стоял такой пар, что в нем виднелись лишь смутные очертания мебели. Поппи различила белые стулья, белый стол — даже стены там, кажется, были белые. Вся обстановка напоминала ей подпольную зеркальную передачу, запись которой одна девочка в школе показывала им поздно ночью. Это была будто бы научная съемка призрачного мира, где соединяются все зеркала. Тогда Поппи, сидя между хихикающими подружками, большей частью скучала, но пустота, где только угадываются лица и искаженные фигуры, несколько раз возвращалась к ней в ночных кошмарах.

Что-то, словно вызванное ее беспокойными воспоминаниями, вышло из густого пара и остановилось перед запотевшим окном. Ребенок, мальчик, самый обыкновенный, если бы не темно-каштановые кудряшки и чуть слишком пухлое личико, — но была в нем еще какая-то странность, которую Поппи не могла сразу определить. Руки и ноги были немного короче, чем у большинства детей его возраста, особенно же удивляли глаза — не фиолетовые, изумрудные или небесно-голубые, какие Поппи привыкла видеть в цветочных семьях, а карие. Лишь через некоторое время она поняла, что его черты и пропорции не просто слегка отклоняются от нормы. Этот мальчик был смертный.

— Вот он. — Антон старался говорить весело, но это плохо у него получалось. — Помашите ему.

Мальчик смотрел на нее без всякого выражения, с расстояния меньше вытянутой руки, отделенный только стеклом. Его глаза притягивали ее, и не только своим необычайным цветом, похожим на грязь со дна взбаламученной лужи: ум, который виднелся в них, не совмещался с прочими детскими чертами, а взгляд глубиной и холодом напоминал ясное зимнее небо. Он улыбнулся, медленно обнажив зубы, и по сравнению с этой улыбкой хищные усмешки его приемного отца могли показаться образцом тепла и доброй воли. Поппи отшатнулась, схватившись за горло.

— Подождите! — крикнул Антон, когда она помчалась обратно к лифту. — Разве вы не хотите взглянуть на мои опыты?

Она отыскала обратную дорогу в приемную через лабиринт коридоров. Русалка-секретарша слегка испугалась при виде нее и снова предложила ей чай.

— Нет, спасибо. — Поппи с трудом заставляла себя говорить. Что-то словно визжало ей в ухо, наказывая бежать отсюда со всех ног. Она села, барабаня пальцами по нераскрытому журналу. Ее привели сюда, как племенную телку, на смотрины. Но если ее даже и выдадут за этого длинного недоумка, у нее нет иллюзий насчет того, которого из бычков она будет ублажать. Она прочла это в холодном, удовлетворенном взгляде Чемерицы-старшего.

И это существо в наполненной паром комнате...

Поппи встала, и ей показалось, что она сейчас упадет в обморок, если немедленно не побрызжет в лицо холодной водой. Но она удержалась на ногах и пошла к двери.

— Куда же вы, госпожа? — воскликнула секретарша. — Вам не подобает ходить по дому одной.

Поппи открыла дверь в коридор.

— Передать что-нибудь вашему отцу?

Поппи захлопнула за собой дверь.

31 ГОДЫ РАСЦВЕТА

Караденус Примула вошел в палатку с лицом обвиняемого, приведенного на суд. Нет, не так: скорее с лицом короля, призванного к ответу простолюдинами, подумал Тео.

— Вы здесь уже несколько дней, — сказал эльф, — а мой долг до сих пор не уплачен. — В его голосе звучала не отражавшаяся на лице забота, и Тео сразу смягчился.

Он, наверное, ничего не может с этим поделать — так его выдрессировали в какой-нибудь привилегированной школе. Хотя он уж слишком чопорен даже для Цветка.

— Я же говорил, что не хочу принуждать вас.

— Говорили — но меня, если быть откровенным, угнетает скорее сознание собственной неправоты, чем какое-либо принуждение с вашей стороны, мастер Вильмос.

— Тут, кажется, навонял кто-то? — осведомилась госпожа Колика. — Или упомянул о принципах чести? В любом случае тут становится душновато для пэков — мы ведь понятия не имеем, что это за штука такая, честь. Пойду-ка я прогуляюсь. Колышек, не хочешь ли мне помочь найти Стриди? Я его не видала с самого завтрака — как бы кто из твоих дружков-гоблинов не обдурил его и не отобрал у него башмаки.

— Гоблины никого не обдуривают, — нахмурился Колышек.

— Кроме тех, кто сам на это напрашивается, — так, что ли? Допустим. — Колика сунула в рот сигару, зажгла ее, вызывающе щелкнув пальцами, и удалилась, оставив за собой шлейф густого, как патока, дыма. Колышек, ворча, поплелся за ней.

— Эта пэкона всегда пытается шокировать меня — без особого, впрочем, успеха, — сказал Примула с тенью улыбки, когда оба вышли. — Они славные, ваши друзья.

— Они были добры к нам, но я пока недостаточно хорошо их знаю, чтобы назвать своими друзьями. Извини, Кумбер. Не обижайся, но я правда никак не разберусь, как все здесь устроено. — «А Кочерыжка? — спросил себя Тео. — Она была тебе лучшим другом, чем те, которых ты называл так годами». Но ему сейчас не хотелось думать о Кочерыжке, и он сказал: — Да, кстати — можно вам предложить что-нибудь? Многого не обещаю, но бутылка вина из одуванчиков у Колики под одеялом точно припрятана.

— Спасибо, не надо. — Примула нашел относительно свободный угол и сел. Он был грациозен во всем, что делал, но явно не чувствовал себя удобно в этом захламленном и, что уж там скрывать, неважно пахнущем помещении. Тео спросил себя, стоит ли рассказ об Эйемоне подобных лишений.

— Вы в самом деле знали моего двоюродного деда? Вернее, человека, которого я считал своим родственником?

— Мне уйти, Тео? — спросил Кумбер.

— Нет, останься, пожалуйста. Ты уже один раз спас меня и лорда Примулу от последствий этого... недоразумения. В мире эльфов ты у меня вроде гида-переводчика.

Примула сделал незнакомый жест, сведя почти вплотную обе ладони.

— Я тоже благодарен вам, мастер Осока. И если вам так удобнее, мастер Вильмос, вы можете называть меня Примулой или даже Караденусом.

Тео не удержался от смеха.

— Идет, но тогда и вы зовите меня не мастером Вильмосом, а Тео. Итак, продолжим. Расскажите, как вы познакомились с Эйемоном Даудом.

— С тех пор прошло порядочно времени — было это, кажется, между двумя последними войнами. Я его встретил на одном званом вечере.

— «Между последними двумя войнами»? Должен напомнить, что я в эльфландской истории не очень силен. Что это за войны и когда они происходили?

— Между завершающей Великанской войной и самой последней из Цветочных. Не считая этой, — с затвердевшим лицом добавил Примула. — Да падет злодей Нидрус Чемерица в Колодезь за то, что снова обрек нас на эти страдания!

— Около двух с половиной веков назад — по нашему времени, — внес свой вклад Кумбер.

— Господи Боже, Стало быть, на тридцать — сорок наших лет у вас приходится вчетверо или впятеро больше?

— Разница не всегда вычисляется таким простым способом, — напомнил ему Кумбер.

— Как бы там ни было, это произошло в так называемые Годы Расцвета, — возобновил свой рассказ Примула. — Сейчас на них смотрят как на золотой век, время высокого уровня жизни и волнующих перемен. Я тогда, конечно, был намного моложе, но все-таки думаю, что дело обстоит не так просто. Большинство верит в это только потому, что хочет верить. Тогдашний воздух кружил головы многим. Король и королева погибли во время войны, однако же все испытывали облегчение. Город устоял, Эльфландия сохранилась, жизнь, как казалось, шла своим чередом, и недавние страхи понемногу забывались. Сейчас это трудно себе представить, но поймите, тогда никто не мог припомнить такого времени, когда Оберон и Титания не правили бы страной, — даже в библиотеках не было книг о таком времени! И когда их не стало, а жизнь и порядок между тем не рухнули, то все, само собой, испытали облегчение и предвкушение чего-то нового. Перемены, вводимые Цветочным Парламентом, совпадали, казалось, с общими желаниями — создавалось впечатление, что король с королевой сдерживали прогресс самим своим существованием, и только теперь все начало бурно развиваться. Тогда еще не все уяснили, что парламент управляется, в сущности, Семью Семьями — а мы, молодежь, и вовсе не имели об этом никакого понятия. Наша семья входила в правящую семерку, и я ведать не ведал, что другие не так уж счастливы, — не замечал нищих на улицах, не задумывался о том, что война с великанами многих лишила домов и имущества. И сегодня среди оставленных в живых Цветов есть, вероятно, такие, которых совершенное Чемерицей зло не слишком волнует — они живут себе дальше и думают о том, кто в этом году завоюет Строевое Знамя. Еще лет через сто никто и не вспомнит о нынешних жертвах и разрушениях.

Тео невольно подумал о скучающей Поппи Дурман с ее школьническим цинизмом.

— С ним я, кажется, встретился у Левкоев, — продолжал Примула. — Их клан нажил большие деньги на Великанской войне — они хотели, чтобы все знали об этом, и потому каждую неделю закатывали грандиозные приемы. Новомодные безлошадные экипажи выстраивались у их ворот на целые мили, и все окна в башне ярко светились. Музыка слышалась еще за несколько кварталов. В каком-то смысле ненастоящая, — улыбнулся он, — однако волнующая.

В ту пору смертных в Эльфландии осталось совсем немного. Во время войны парламент принял ряд законов, ограничивающих как вход в страну, так и выход из нее — хотя великаны вряд ли могли пробраться к нам незамеченными. Тогда же вступил в действие и эффект Клевера. Мощнейшие научные методы предотвращали нарушения и ставили множество препятствий, особенно для тех, кто имел крепкие связи с миром смертных. Общество поддерживало эту систему. Мы ведь едва не проиграли войну — вам нужно помнить об этом, чтобы понять, почему народ зачастую мирился с тем, чему следовало бы воспротивиться. Только во время последней битвы великаны разрушили добрую половину Города. Их катапульты разнесли в пыль чуть ли не весь район Длинные Тени, недалеко от места, где мы с вами сейчас сидим, — теперь этот участок называется «Руинами». Не знаю, видели ли вы его, — Руины так и не отстроили полностью. Битва была ужасна даже на расстоянии — посмотрели бы вы на великана в полных боевых доспехах... Но простите, я теряю нить своего повествования.

Итак, смертных после войны осталось мало, и ваш дед поэтому стал своего рода знаменитостью. Его охотно приглашали в знатные дома, особенно к Левкоям — они, будучи тем, что сейчас называется Симбионтами или даже Вьюнами, симпатизировали смертным. Терциус Левкой привечал его, как младшего брата. Впоследствии Терциус погиб на Цветочной войне, которая разразилась несколькими годами позже. Его семья выступила вместе с Фиалкой против шести других и потерпела поражение, но это уже другая история...

— Каким же он был, Эйемон Дауд? Не забудьте, я его ни разу не видел. Он умер за четверть века до того, как я впервые узнал о его существовании.

Примула задумался и долго сидел молча. Снаружи, радуясь солнечному дню, перекликались взрослые и визжали дети.

— Мне трудно описать его беспристрастно — на мое к нему отношение слишком повлияло то, как поступил он позже с моей сестрой... — Он закрыл глаза. Тео ждал со всем доступным ему терпением, а Кумбер тем временем записывал что-то в книжечку. — Он был забавен — это бросалось в глаза прежде всего. Он понимал, что его внешность и привычки кажутся нам донельзя странными, и умело на этом играл. Думаю, отчасти из-за этого Левкои так его и любили — он был у них ручным смертным, вроде собачки, выделывающей разные фокусы. Прошу прощения, если я вас обидел, но мы относились к смертным именно так, и Эйемон Дауд очень умно этим воспользовался. Трудно бояться того, кто сам над собой потешается.

— Как он выглядел?

Караденус пришел в замешательство.

— Как выглядел? Обыкновенно, как всякий смертный. Я, честно говоря, с трудом отличаю одного от другого. Думаю, по меркам своей расы он был весьма зауряден — не слишком высок и не слишком толст. Кожа, как у вас, темные волосы, темная поросль над верхней губой.

— Усы.

— Да-да. У нас их не носят, разве что гномы, а те отращивают их до невероятной длины. Дауд, обыгрывая это, часто подписывался в письмах «Большой гном».

— Он писал письма кому-то?

— Мы все их писали. Тогда считалось невежливым использовать более быстрые способы связи, чтобы, например, ответить на приглашение. Я в то время был юн и обращал мало внимания на некоторые вещи, но помню, что одна наша кухарка, боясь, что не успеет купить к званому обеду что-то особенное, по-настоящему летала на рынок! Поднималась, махала крыльями и летела. Матушку это, конечно, приводило в ужас — у нас в семье такого не случалось со времен Зимней Династии. И все мы писали письма и записки, которые порой доставлялись слугами.

— Он вам нравился?

— Опять-таки трудно сказать, — нахмурился Примула. — Наверное, да, но не так, как Левкоям. Я восхищался тем, как он старается приспособиться к нам и как беззлобно воспринимает отповеди, которые он, надо сказать, получал частенько Когда кто-то из ненавистников смертных наносил ему публичное оскорбление, он превращал это в шутку и продолжал в том же духе. Встретившись с такой же позицией в деловом вопросе, он улыбался и искал другое решение. Теперь я спрашиваю себя — а что, если он все это время ненавидел нас за то, как мы с ним обращались?

— Судя по его записям, нет.

— Простите?

— У меня хранится его тетрадь — сейчас она вообще-то у Кумбера. О Новом Эревоне — так он назвал этот город — он пишет почти всегда с восхищением. Записки, правда, охватывают не все время, что он здесь пробыл...

Примула подался вперед, весь дрожа, как пойнтер, почуявший дичь.

— Что он там пишет о нас? О моей сестре?

От этого внезапного интереса Тео занервничал.

— Да ничего, собственно. Я перечитал тетрадь после того, как... после нашей встречи. О вашей сестре, если она тоже Примула, ничего не сказано, а вы упоминаетесь мельком —он вспоминает, как вы, накушавшись лунника, вышли с какими-то кобо...

— С кобольдами, — вставил Кумбер.

— Да. Клин и Янтарь, — произнес Караденус, подняв глаза к потолку палатки.

— Что-что?

— Те двое кобольдов. Я помню только имена, без фамилий. Мы дружили в Годы Расцвета. — Тео впервые увидел, как эльф улыбается по-настоящему. — Эти двое были любовниками. И художниками. Теперь уже их, наверное, никто не помнит — разве что ценители искусства, не одобряемого цветочной элитой. Они были в моде у богемной публики, но после начала Цветочной войны я потерял их след. Где-то они теперь? Прошу прощения, — спохватился, выйдя из задумчивости, Караденус. — О чем мы говорили?

— О записках Эйемона Дауда. Обрываются они как-то неожиданно, и в последних строках чувствуется отчаяние. Возможно, из-за того, что случилось с вашей сестрой.

— Не могу ли и я ознакомиться с ними? Возможно, мне как очевидцу откроется то, что ускользнет от внимания мастера Осоки.

— Конечно. Можете поработать над текстом вместе с Кумбером. Знаете, я не хотел бы бередить раны и все такое, но что же все-таки стряслось с вашей сестрой?

Лицо эльфа потемнело, сделавшись бледно-золотым, почти как его волосы.

— История самая банальная. Мы, Примулы, всегда гордились широтой своих взглядов, но Эрефина, моя сестра, была настоящей бунтаркой. Родители проявляют терпимость к смертным? Прекрасно — она возьмет смертного себе в любовники и посмотрит, что они скажут тогда. Это само по себе было достаточно плохо — родители вовсе не желали, чтобы их принципы испытывались до такой степени, — но затем Эйемон Дауд перешел все границы. Он обесчестил сестру и всю нашу семью, но первоначальное бесчестье было еще ничто по сравнению с завершающим ударом.

— Что же он сотворил такое? Она... забеременела?

В первый момент Примула смешался, потом у него вырвался лающий смех.

— Тень и ручей, нет! Мы живем долго, и даже смертный любовник — скорее скандальный эпизод, чем позор, а ребенок-полукровка... достаточно будет сказать, что в старину, по преданию, около десятой доли эльфийских младенцев рождались наполовину смертными. Вырастившая вас раса возмещает короткую жизнь плодовитостью. Нет, он уговорил ее выйти за него замуж.

— Замуж? Вот, значит, в чем позор заключался!

— Одно дело заниматься со смертным любовью, даже родить от него ребенка — женщина за свою жизнь может иметь много детей от разных мужчин, — и совсем другое, если смертный пытается втереться в один из старейших кланов. Женясь на дочери дома Примулы, ваш дед приобщался к чему-то не менее древнему и бесценному, чем сама Эльфландия. На такое бесчестье родители закрывать глаза уже не могли.

— Вы, возможно, меня не поймете, — сказал Тео, — но мне это не кажется таким уж страшным оскорблением.

— Для того, кто вырос у смертных, как вы, такая позиция объяснима — но поверьте, для знатной семьи это тягчайшее оскорбление. Более того — опасность. Чистая кровь и наследование власти имеют для нас значение, возможно, непонятное вам...

— Пусть так, но почему во всем надо винить одного Дауда? Разве она не была виновата в такой же степени?

Примула нахмурился, но учтивость не изменила ему.

— Она согласилась на это только под его нажимом. В нашей истории о таком упоминается всего два или три раза, хотя в мире смертных подобных случаев было гораздо больше, — но дочь одной из Семи Семей? Неслыханно! С тем же успехом он мог бы поджечь самый дом Примулы. Нет, еще хуже, ибо дом можно отстроить, а пятно с чести не смоешь ничем. — Караденуса затрясло. — Простите мне мой гнев — я все еще принимаю эти события близко к сердцу.

— Это я понял — извините, что не совсем понимаю суть дела. Я не то чтобы заступаюсь за моего... за Эйемона Дауда — но, может быть, он тоже не до конца понимал ваши правила.

Примула сделал усилие, чтобы овладеть собой.

— Возможно, теперь, став более зрелым и опытным, я соглашусь с вами в том, что первую часть своего преступления он совершил по незнанию, хотя и долго жил среди нас. Но вы еще не слышали о второй части.

— Мы подали в парламент прошение о признании брака недействительным. Придание гласности этому союзу было тяжким ударом по семейной чести, но другого способа разлучить их в согласии со Старым Законом просто не существовало. Сестра вначале не желала расставаться с Даудом и дошла до того, что переехала в его жалкий домишко в районе День, усугубив тем свой и наш позор. Парламент, надо воздать ему должное, расторг брак без проволочек. Дауд был изгнан из Эльфландии, а сестра вернулась под опеку семьи. Она сильно гневалась, но, думаю, уже сожалела о своем необдуманном решении выйти замуж за смертного. Она восставала против вмешательства родителей в ее жизнь, но я ни разу не слышал, чтобы разлука с Даудом разбила ей сердце.

Дауд, возможно, испытывал по этому поводу иные чувства, но приговор об его изгнании был приведен в исполнение, хотя по некой необъяснимой причине почему-то не возымел действия. Настали неспокойные время — Фиалки враждовали с некоторыми другими семьями Семерки, и назревала вероятность Цветочной войны. При первых же открытых проявлениях этой вражды Дауд, чего мы никак не ожидали, появился снова. В сущности, мы ничего не знали о его возвращении, но сестру похитили прямо из нашего дома. Сначала я заподозрил, что это очередной ход во все обострявшейся борьбе между великими домами. Лишь позже нам удалось захватить шайку пещерных троллей, осуществивших это злодейство. От них мы узнали, что вожаком шайки был Дауд и что они доставили Эрефину к нему. Но открылось все это слишком поздно. К тому времени Дауд снова исчез, а сестра моя... погибла безвозвратно.

Караденус умолк и погрузился в воспоминания. Тео не знал, что в этой драматической истории — правда и что — сложенная Примулами легенда. Автор прочитанной Тео книги мог рискнуть многим ради любви, но трудновато было представить его злодеем, фигурировавшим в рассказе Караденуса. Однако Тео не хотел пока высказывать вслух своих сомнений, боясь нарушить все еще хрупкие отношения между собой и эльфийским лордом. Вместо этого он отважился задать вопрос:

— Простите — вам, наверное, больно об этом вспоминать, —. но почему возвращение изгнанного Дауда так сильно вас удивило? Ведь в первый свой раз он как-то попал сюда. Если он даже вернулся нелегально, подвергая себя опасности, это, наверное, было не так уж трудно.

Примула так и не вышел из задумчивости, и Тео ответил Кумбер:

— Все дело в эффекте Клевера. Каждый, будь то эльф или смертный, может только один раз перейти из одного мира в другой и один обратно. Если Дауда выслали назад, он уже не мог вернуться. Не потому, что этого никто не ждал, а потому, что это попросту невозможно. Научные достижения лорда Клевера и его сотрудников гарантируют результат. Если какие-то лазейки и есть, о них никто никогда не слышал.

— Значит, если мне когда-нибудь удастся отсюда выбраться, назад я уже не вернусь. — В данный момент это не слишком пугало Тео, просто он впервые осознал это в полной мере. — Никогда?

— Только если закон изменят, а для этого нужно, чтобы парламент единодушно проголосовал «за». Техническая сторона тоже потребует огромных усилий — одно только магическое основание эффекта устанавливалось несколько месяцев. Но это, как выразился лорд Примула, уже другая история.

Многое в рассказе Караденуса оставалось для Тео непонятным, и он сказал:

— Простите еще раз, но вы сказали, что ваша сестра погибла. Как это случилось?

— Это произошло, казалось бы, так давно... притом одновременно с другими событиями, куда более страшными и масштабными... но я до сих пор не могу думать об этом без боли. Родители тоже так и не оправились до конца. Нам удалось ее спасти — вот почему вина Дауда доказана вполне. Обвинение основано не на одних показаниях его сообщников-троллей, которые даже лица его не видели. Место, в котором ее держали, оплачивалось с эльфландских счетов Дауда. Нашли также его письмо к ней, написанное, бесспорно, его почерком. Но самого его в этом логове уже не было. Он бросил Эрефину, как изношенный башмак. — Караденус шумно перевел дыхание. — Мы не знаем, что он с ней сделал, но она полностью лишилась рассудка. Нет, еще хуже. В безумцах по крайней мере брезжат какие-то проблески того, кем они были прежде, в сестре же не осталось ничего от той, кого мы знали. Совсем ничего.

— Как так?

— Найденное нами тело живет и дышит, ничего более. Это пустая оболочка. За эти годы ее осматривали десятки самых знаменитых врачей, но помочь ей никто не смог. Можно подумать, что разум и все свойства ее личности удалены из нее, как удаляют желток через отверстие в скорлупе. — Слеза, блеснувшая в уголке его глаза, потрясла Тео: он ни разу еще не видел, как эльфы плачут, и не думал, что они вообще на это способны. — Было бы гораздо лучше, если б она умерла. Тогда мы отправили бы ее в Колодезь, оплакали и продолжали бы жить. Теперь она существует, как дышащий труп, в загородной лечебнице для умалишенных. Несколько раз в год я навещаю ее. Раньше я делал это чаще. Во время своих визитов я пытался читать ей, рассказывал семейные новости, пел песенки времен нашего детства. «Где-то там, в скорлупе, прячется твоя милая маленькая Эрефина», — говорил я себе. Теперь я посещаю ее только по праздникам и еле высиживаю положенное время. Я больше не читаю ей сказок и не пою песен.

Примула еще немного посидел молча и встал.

— Но вы в этом не виноваты, и я поступил дурно, напав на вас. Мои личные трагедии к вам отношения не имеют. Надеюсь, мы сможем стать друзьями, мастер Вильмос.

— Для вас я Тео. И мне очень, очень жаль вашу сестру.

— Спасибо. — Караденус тронул пальцем подбородок — в знак прощания, должно быть, — и вышел. Глаза его еще влажно поблескивали в уголках.

— Ни фига себе, — сказал Тео. — Обалдеть.

— Не стану вас обманывать, это опасно, — сказал гоблин. — Но боюсь, что здесь оставаться еще опаснее.

Гости к ним сегодня жаловали один за другим. Теперь их почтил визитом сам Чумазый Козявка Пуговица — один, без охраны. Настоящий демократ, что правда, то правда.

— Вы хотите, чтобы мы отсюда ушли? — спросил Тео.

— Нет. Ты не так меня понял. — Гоблин, сидя на земляном полу, чувствовал себя куда удобнее, чем предыдущий гость. — Только на завтра, на один день. Голоса подсказали мне, что завтра тебе здесь оставаться не стоит.

— Голоса? — Тео покосился на Кумбера. — Духи, что ли?

— Нет, мастер Вильмос, не духи, — улыбнулся Пуговица. — Это голоса служащих из управления лорда-констебля, сочувствующих нашему делу. Они мне сказали, что завтра сюда нагрянут констебли — будто бы для охраны доброхотов, которые будут раздавать беженцам продукты. На самом же деле им нужен ты, Примула и другие, кого разыскивает парламент. Я тоже, возможно, есть у них в списке, но им вряд ли известно мое имя — разве что мой силуэт.

— Силуэт?

— Чемерица и другие знают, что кто-то оказывает им сопротивление. Я предпринял некоторые... шаги, которые, возможно, были замечены, но льщу себя надеждой, что враги не понимают ни моих побудительных причин, ни моих планов. Им известно только, что кто-то ведет игру против них. Я как раз и хочу, чтобы вы мне завтра кое в чем помогли, а заодно и убрались от констеблей подальше.

— Что вам, собственно, нужно?

Солнце уже близилось к закату, и Колика с Колышком и Стриди ушли в очередь за едой, оставив Кумбера и Тео наедине с гоблином. Пуговица тем не менее понизил голос.

— Чем меньше вы будете знать, тем лучше, однако скажу, что Стриди после несчастья стал... полезен мне во многих отношениях. Я уже несколько раз пользовался его услугами, но его всегда должен кто-нибудь сопровождать — один он теряется. В последний раз его должен был привести назад Примула, но это, к сожалению, совпало с нападением Чемерицы на дома его противников. Караденус ушел отсюда как представитель правящей элиты, весьма полезный как наш глаз и ухо во многих цветочных кланах, а спустя несколько часов стал разыскиваемым преступником. Семья его погибла, в их башню вторглись правительственные войска. Ему пришлось срочно бежать из центра, опасаясь за свою жизнь, и Стриди возвращался один через весь этот хаос. Если бы не сочувствующие в Гоблинском Городе... — покачал головой Пуговица.

— Но ведь нас, вероятно, тоже разыскивают, — сказал Тео. — По крайней мере меня. Что толку отсылать нас куда-то?

— Завтра Караденус понадобится мне для другого дела в месте, доступном только ему одному, а вы двое должны будете помочь Стриди Крапиве в куда более доступном месте. Чемерица и его дрессированный парламент в самом деле вас ищут, но зеркальщики еще не объявляли о вас, и ваших изображений не показывали. Однако не стану вам лгать, — гоблин повел узенькими плечами, — опасность все-таки есть. Вас могут схватить, и в этом случае вы определенно попадете в руки вашим врагам.

— Но и здесь нам, выходит, на завтра нельзя оставаться. — Тео посмотрел на Кумбера. — Как ты думаешь?

— Если ты пойдешь, я тоже пойду.

Тео снова обратился к Пуговице:

— То, что нам нужно сделать, направлено против Чемерицы с его ублюдками?

— О да, — осклабил желтые зубы гоблин.

— Но невинных это не затронет? Мне не хотелось бы подкладывать бомбы или что-то наподобие этого.

— Даю тебе слово, что завтрашнее твое задание не причинит вреда никому. Но должен предупредить тебя: придет день, когда уже нельзя будет сражаться с Чемерицей, не рискуя при этом причинить вред другим. Без войны победа над ним невозможна. — Пуговица снова ощерил зубы, теперь скорее грозно, чем весело. — А войны без страданий не бывает.

— С этим я разберусь в свое время. — Тео глубоко вздохнул. — Ладно, я в игре. Говори, что мы должны сделать.

Странная внешность и еще более странное поведение Стриди Крапивы, который даже в спокойном состоянии все время дергался и что-то бубнил, обращали на себя внимание других пассажиров, и Тео начинал нервничать. Он еще ни разу не бывал в роли разыскиваемого преступника, если не считать одного привода на основе неоплаченных штрафов за превышение скорости, — и начинал думать, что совсем для нее не подходит. Вдобавок где-то рыскал, выискивая его след, неотвязный упырь — это просто нечестно.

— Уж очень он бросается в глаза, этот Стриди, — прошептал Тео Кумберу. — Не лучше ли было пойти пешком?

— Куда уж лучше — пришли бы в центр как раз на закате, когда все закрыто. Это не ближний свет, Тео.

— Ш-ш-ш! Не называй меня по имени. — Тео натянуто улыбнулся пухлой женщине-брауни, сидевшей на местах половинного размера и взиравшей на Стриди с неодобрением. Она фыркнула и отвернулась. Тогда Тео, стараясь как-то достучаться до беглого конденсатора, взял его за руку, и тот моментально успокоился, Хорошенькое дело. Придется держать его за ручку в самом буквальном смысле. Пальцы у Стриди были теплые, и руку Тео покалывало, как бывает при онемении, а волоски выше запястья шевелились, словно заряженные статическим электричеством. «Еще возьмет и шарахнет током, что тогда? Может магический ток убить или нет?» Тео смотрел на отсутствующее лицо Стриди и вспоминал обгоревшие култышки крыльев, которые видел, когда Стриди снимал рубашку. Если даже такой удар не смертелен, Тео определенно не хотелось бы испытать это на себе.

Выбор, однако, невелик. Либо он будет держать Стриди за руку, либо все будут пялить на них глаза. Тео остановился на первом.

Автобус поднимался в гору по району Закат, застроенному домиками-коробочками; Ближе к вершине они были чистенькие, окрашенные в веселые цвета и увенчанные, как бы вопреки одинаковости форм, самыми разнообразными крышами. Одни напоминали пагоды, другие щетинились башенками, как торчащие из коробки карандаши. Дети в этот ранний час направлялись, видимо, в школу — самых младших сопровождали родители или радужные шары, которые Тео уже видел в Тенистом. Если бы не автомобили с вооруженными констеблями, медленно патрулирующие улицы — Тео насчитал их с полдюжины, — это был бы самый обычный день в районе для преуспевающего рабочего класса.

На вершине холма Город раскинулся перед ними, как лоскутное одеяло. Холмы, такие же, как этот, сходили к ярким голубовато-зеленым водам Иса. Только башни, сверкающие на утреннем солнце, отличали этот город от любого человеческого мегаполиса — Женевы, например, или Сиднея.

— Вон там парк Раде, где мы с тобой ночевали. — Кумбер показал на темно-зеленый лоскут, опоясывающий, как кушак, район Сумерек — и Тео вдруг поразился тому, как мало растительности осталось в Новом Эревоне. Здесь, как в любом из человеческих городов, деревья уступили место домам и промышленным предприятиям. «Далеко же они зашли в своем подражании нам», — подумал Тео, когда автобус покатил вниз и строения заслонили вид.

— Ладно, насчет автобуса мне понятно. Но если Колышек тоже в нашей команде, почему он тогда не с нами?

— Пуговица сказал, что гоблин, едущий вместе с нами тремя, может привлечь внимание. Притом свою часть задания он, как видно, должен выполнить в одиночку. Он сядет на другой автобус.

— Ты, как я погляжу, веришь каждому слову этого Пуговицы. Уже записался в его армию, да?

— А ты разве не веришь ему, Тео?

— В том, что касается его планов, — полностью. Но мне как-то не верится, что моя жизнь дорога ему так же, как его собственная.

— Что ты такое говоришь! — Кумбер, оглянувшись по сторонам, наклонился к Тео. — Он очень высоко тебя ценит! Он повторял это несколько раз.

— Он говорит это как политик — вернее, как генерал. Себя он тоже высоко ценит, однако его как-то не очень волнует, что другие гоблины могут его убить за то, что он объявил это свое имя. — Тео тоже наклонился к Кумберу, почти касаясь губами его уха. — Не забывай, что Пуговица ведет войну и предусматривает потери, включая в них, возможно, и себя самого. Мне наплевать, высоко ли меня ценят, но я не хотел бы оказаться в числе погибших, особенно в списке под заголовком «а вот этого мы не учли». Это вообще не моя война.

— Но тебя пытается убить Чемерица, а не кто-то другой.

— Не беспокойся, я сразу об этом вспомню, когда сумею схватить за глотку того, кого надо. Но если бы я мог вернуться домой без всяких военных действий... — Тео откинулся на спинку сиденья. — Не обижайся, Кумбер, но я не чувствую себя одним из вас и никогда, наверное, до конца не пойму, что тут у вас творится. А принимать ваши дела близко к сердцу мне тем более трудно. Мне правда неохота умирать в борьбе за власть между вашими богатеями.

— Даже у нас, Тео, жизнью рискуют не ради власти, а ради тех, кто тебе дорог.

На это Тео не нашел, что ответить — а если бы и нашел, то не смог бы сосредоточиться. Он уже несколько секунд пытался высвободить руку у Стриди, который сжимал ее очень крепко. Волосы на голове тоже начинали приподниматься, и кожу покалывало вдоль всего позвоночника.

— Останови его. — Лицо Стриди выражало полнейшую панику, но голос звучал спокойно, словно принадлежал не ему, а кому-то другому. — Пусть прижмется к обочине. Я войду спереди, ты сзади.

— Это констебли, Тео, — с испугом сказал Кумбер. — Они теперь на каждом шагу. Хотят остановить нас.

Автобус затормозил, и Тео понял, что Стриди каким-то образом услышал и повторил разговор между двумя констеблями.

— Как там моя фамилия? Никак не запомню, — сказал он шепотом, но Кумбер уже отодвинулся, делая вид, что он не с ними. Тео, увидев это, испугался и возмутился, но тут же вспомнил инструкции Пуговицы. Кумбер относится к другому виду, и его поездка вместе с ним и Стриди может показаться подозрительной.

— Кровь и железо! — ахнул Кумбер, когда первый констебль вошел в переднюю дверь. — У них Черный Пес!

Тео молча смотрел, как констебль идет по проходу в сопровождении черного мастифа с теленка величиной. Пес тоже молчал и не проявлял никакой враждебности, однако пассажиры по обе стороны так и шарахались от него. Красные собачьи глаза горели, как брикеты для барбекю, а шкура совершенно не отражала солнца. Если бы не этот жуткий взгляд, он сошел бы за тень.

«Я эльф, — твердил про себя Тео. — Ничего такого он во мне не унюхает. Ну, а страх? Вдруг от меня пахнет страхом? Что ж, псу это, надо полагать, не в новинку. Что бы такое сказать, если начнут задавать вопросы? Ужасно трудно соображать, когда мастиф, принюхиваясь, движется к тебе. Господи, а вдруг Стриди опять начнет вещать, как по радио?»

Тяжелая рука легла на плечо Кумбера. Феришер подскочил, а за ним и Тео. Другой констебль, вошедший сзади, первым добрался до них.

— Ваши документы, — глухо из-за шлема произнес он. Зеркальное забрало делало его похожим на комплект декоративных доспехов. — Именную карточку.

Кумбер выудил из кармана призмочку — не то из камня, не то из чего-то другого, Тео так и не успел разобраться в этом, — которой снабдил его Пуговица.

Констебль посмотрел на нее, потом на Кумбера и вернул ему удостоверение. Тео тут же вручил полицейскому свое, которое приготовил заранее.

— Вы из Орешника — здесь с какой целью находитесь? — спросил его безликий констебль. Стриди зажмурился и мотал головой, Тео мог только молиться, чтобы его страх остался бессловесным. — Что это с ним? Пусть предъявит свою карточку.

Тео залез Стриди в карман. Тот заныл, но не воспрепятствовал достать свое удостоверение, металлическое.

— Это мой кузен, — сказал Тео, изо всех сил сохраняя спокойствие и стараясь не забыть нужные слова. — Он малость не в себе. Ударился головой на ферме. Везу его в «Элизиум», чтобы пособие назначили.

Спереди подошел другой констебль, загородив проход. Тео мог бы дотронуться до черной собачьей морды, хотя ничего подобного, конечно, делать не собирался. С других сидений оборачивались на них с любопытством. Им хорошо — власти не ими интересуются.

— Ваша фамилия? — спросил констебль, глядя при этом на удостоверение Тео.

— Душица. — Тео чуть не завопил от радости, вспомнив это. Деревенская фамилия, проще некуда. — Джеки Душица. А моего кузена звать Пэдди Мирт.

Констебль пронизал его взглядом и переглянулся с напарником. Тот ослабил поводок. Собака подошла, чуть не навалившись на перепуганного Кумбера, и принялась, создавая легкий бриз, обнюхивать Тео и Стриди. Ее глаза светились гипнотически, как огонь за толстым стеклом.

— Я спрашиваю, где вы в Городе остановились.

Тео тряхнул головой, собираясь с мыслями.

— В Утиных Угодьях, у дяди. Он там живет в общежитии, но болеет и не может сам ходить всюду со Стриди, поэтому мне и пришлось приехать. — Констебли не уходили, и Тео решился немного развить тему. — У вас тут всегда так? Я слыхал, кто-то хочет парламент скинуть. Это из-за них столько шуму, да?

Констебли снова переглянулись, и тот, кто спрашивал, вернул Тео удостоверение.

— К закату вы должны быть у себя в общежитии. И зарегистрируйтесь в «Элизиуме», раз все равно туда едете. Как положено всем приезжим. Иначе окажетесь в управлении у лорда-констебля, а там вам, ребята, не очень понравится. — Его напарник натянул поводок, и оба пошли по проходу к передней двери.

Тео на пару минут утратил дар речи, а Стриди, кажется, плакал.

Медленно, витками, они продвигались к центру: через Последний Луч, по краю Сумерек, а там и в Вечер. Центр, возможно — из-за столкновения с констеблями, показался Тео холодным и серым по сравнению с ясным солнечным днем. Улицы опустели — во время его поездки в дом Чемерицы с Цирусом, Кумбером и Кочерыжкой они, как ему помнилось, даже в ночное время пульсировали жизнью. Теперь ему казалось, что это было много лет назад, — и не только потому, что с тех пор произошло столько событий. Эльфы на остановках кутались в пальто, словно скрываясь от кого-то, прохожие спешили, не глядя на встречных, многие вывески не горели. Тео поежился. Сейчас бы кожаную куртку надеть вместо этих легкомысленных эльфийских тряпочек. Хотя нет — она бы точно сделала его заметным.

На улице, плотно уставленной высокими зданиями, Тео увидел вдали громаду дома Чемерицы. Сотни окон на фасаде цвета простокваши напоминали мушиные следы. Тео не мог не разглядывать его, несмотря на беспокойное чувство, что все эти окна, как темные глаза, в свою очередь наблюдают за ним.

— Везде темно, — заметил он. — Можно подумать, там нет никого.

Кумбер сразу понял, о чем он.

— Это ставни, наверное. Идет война, Тео — весь Город воюет.

Стриди отозвался на это тихим стоном. Автобус остановился на углу Плетневой и Весенней. Почти все пассажиры, видевшие, как констебли проверяли у них документы, уже вышли, и трое покинули салон никем не замеченные.

— Нам туда. — Кумбер показал на большое низкое здание в конце квартала. — Мы уложились в неплохое время, несмотря на задержку, но мешкать тоже незачем.

Со Стриди посередине — он качал головой, как заводная игрушка, — они пошли к «Элизиуму». На некотором расстоянии от входа, у витрины с зеркальниками, они остановились, чтобы еще раз повторить указания Пуговицы. Экраны зеркальников показывали одно и то же: серьезные лица парламентариев, вооруженных констеблей на улицах, дымящиеся руины дома Нарцисса. Тео отвернулся.

— Так вот: даже если мы увидим его, подходить к нему не надо, понятно? — говорил Кумбер.

— Понятно. Делаем вид, что не знаем его. — Тео посмотрел на Стриди — тот таращился на лепной фасад «Элизиума», шевеля губами, словно в молитве. — Я все-таки не понимаю, что мы должны тут делать.

— Да ничего — подаем прошение, как Пуговица говорил, и все тут. Мы здесь в основном ради Стриди. Дождемся, когда он сделает то, что положено, и доставим его домой.

— Выходит, он сам знает, что ему делать? И способен справиться с этим, не привлекая внимания? Ты погляди на него!

— Он, видимо, уже делал это раньше. Пошли, Тео, пока я окончательно не струхнул.

Большой холл странным образом напоминал лесную рощу, сделанную из драгоценных и полудрагоценных камней. Купол размером с футбольное поле, выложенный из чистой ляпис-лазури с перламутровыми облаками, изображал небо. Деревья-колонны покрывала кора бурых и серебристых тонов. Тео постучал по одной колонне костяшками, и она зазвенела. Толстый вахтер в красном колпаке посмотрел на него с раздражением, и он поспешно спрятал руки в карманы. Здесь имелись даже птицы с коралловыми, ониксовыми и алебастровыми перьями — совсем как живые, хотя они не двигались и не пели. Десятки эльфов, снующих между колоннами, тоже не пели — они заполняли бланки в будочках, растущих, как грибы, из имитирующего траву зеленого пола, или стояли в очередях к кому-нибудь из чиновников, заключенных за стеклом, как мухи в янтаре. Покажи ему кто весь этот диапазон сразу же по прибытии, Тео раскрыл бы рот при виде овцеподобных мохначей и крошечных, но полных достоинства гномов — теперь он видел в них только замороченных, испуганных посетителей присутственного места. На миг, окруженный неживыми птицами и твердыми, как алмаз, цветами, он затосковал по тому, чего никогда не видел: по былым лесам Эльфландии, которые так старательно и так безжизненно копировал этот каменный грот.

— Автоматы для подачи прошений, — показал Кумбер в пространство между двумя мраморными березами. — К ним очередь самая маленькая.

— А разве мы не должны дождаться Колышка?

— Когда он появится, надо быть наготове, а кто знает, когда наша очередь дойдет. — Кумбер кивнул на большие солнечные часы — они вопреки всякому здравому смыслу висели на стене, куда солнце не падало, однако по диску двигался четкий клинышек тени, занимающий в этот момент почти вертикальное положение. — Он будет здесь в полдень. Пошли.

Они встали в очередь за женщиной, обремененной не меньше чем двумя десятками детворы: чада сидели у нее в карманах, на плечах, а один даже в хозяйственной сумке, которую она толкала перед собой по полу. Он таращил на Тео круглые карие глазки, слизывая что-то липкое с острой мордочки.

Их очередь наконец подошла. Стриди, закрыв глаза, разговаривал сам с собой и дергал руками, словно дирижируя невидимым оркестром. Если бы Кумбер не предупредил, что перед ними автомат, Тео нипочем бы не догадался: машина весьма реалистически изображала скалу высотой с первобытный мегалит. Пролом на уровне груди позволял видеть кристаллическую выемку-жеоду.

Кумбер, упершись ладонями в камень, наклонился к пролому.

— Прошу разрешения на въезд.

— Цель? — тенором осведомилась скала.

— Ввоз домашнего скота.

— Количество въезжающих?

— Один.

— Количество голов скота?

— Одна.

— Поле проживания въезжающего?

Пока Кумбер отвечал на вопросы, Тео смотрел по сторонам. Скоро им придется освободить автомат для очередного просителя, часы на стене показывают полдень, а Колышка нет как нет. Знать бы, что в точности запланировал Пуговица.

— Вековые Дерева, — закричал вдруг кто-то, — что это с ним?

Испугавшись, что это Стриди что-то выкинул, Тео резко обернулся, но длинный эльф по-прежнему стоял, прислонившись к стенке около автомата. Все смотрели на то, что происходило в середине зала. Там на полу билась коричневая фигурка, вокруг которой суетились эльфы разного вида. Миг спустя Тео понял, в чем дело.

Как только все остальные в их очереди уставились на бьющегося в припадке гоблина, Кумбер подтащил Стриди к отверстию и приложил его ладони к камню. Волосы на голове у Стриди зашевелились, точно под ветром — нет, медленнее, как водоросли в приливе. Он склонился так низко, словно собирался поцеловать кристаллическую полость. Она осветилась, и голова Стриди со вставшими дыбом волосами на мгновение превратилась в силуэт.

— Ему потребуется несколько секунд, не меньше, — прошептал Кумбер на ухо Тео. — Иди-ка помоги отвлечь публику.

Тео, порядком напуганный, побежал туда, где на зеленом полу корчился Колышек. Несколько эльфов пытались помочь ему, но остерегались оскаленных желтых зубов:

— Да помогите же кто-нибудь! — крикнул Тео. — Позовите врача! — Зеваки тупо уставились на него. Черт, у них ведь нет слова «врач». Кочерыжка выражалась как-то по-другому. — Лекаря!

Он опустился рядом с Колышком на колени и прижал гоблина за плечи к полу, чтобы тот случайно не поранил его своими длинными ногтями.

— Еще чуть-чуть, — прошептал он при этом. — Мы уже почти закончили. — Тео выпрямился и объявил во всеуслышание: — Кажется, припадок проходит.

Толстый вахтер наконец-то отважился подойти и с заметным усилием встал на колени, оставив Тео между собой и припадочным.

— Что с ним? Он умирает?

— Нет! — слабо выдохнул Колышек — вид у него и впрямь был ужасный. — Это так... гоблинская падучая.

— Пьяный, небось, — промолвил вахтер, адресуясь к Тео. — Они как рыба в Исе, никогда не просыхают.

— Воды. Пусть он принесет, — прошелестел Колышек, глядя на Тео.

— Я сейчас, — сказал Тео вахтеру и встал. — Смотрите, ему уже лучше. — Колышек в самом деле дергался уже не так сильно.

Пробравшись через толпу вокруг гоблина, Тео чуть не столкнулся с Кумбером и Стриди. Длинный едва держался на ногах и выглядел так, точно его избили. В другое время его спотыкающаяся долговязая фигура привлекла бы внимание многих, но сейчас все следили за тем, как Колышек пытается подняться, опираясь на вахтера. В конце концов оба повалились на пол, вызвав общий смех. Похоже, Колышек сможет уйти без препон, не попав в руки констеблей.

— Он все сделал, что нужно? — спросил Тео.

Кумбер, с трудом поддерживающий Стриди, только кивнул в ответ.

Выйдя в массивную парадную дверь, они спустились по ступеням и пошли на Плетневую, к автобусу, но через несколько шагов Кумбер внезапно остановился.

— Тео, смотри!

Это прозвучало так, что Тео первым делом оглянулся на дверь, ожидая увидеть преследующую их толпу сердитых эльфов, но Кумбер показывал совсем в другую сторону — на витрину, У которой они останавливались до входа в «Элизиум».

Ряды зеркальников показывали одно и то же — лицо Тео.

— Черт! Боже, это же я!

Его испуганное, совершенно ему незнакомое, но вполне узнаваемое изображение смотрело на него недолго — его сменили многочисленные подобия лорда Чемерицы, уже не статичные, а говорящие.

Пока Тео с Кумбером старались поставить Стриди так, чтобы заслонить витрину от прохожих, кадр снова сменился. Чемерица сидел за огромным столом черного дерева — пустым, если не считать двух предметов: вазы с одиноким бледным цветком и склянки, очень похожей на те, что используют в медицинских музеях. Трудно различимый экспонат внутри, кажется, шевелился.

— Что он говорит? Звука-то нет, — сказал Тео.

— Он тебе нужен, этот звук? И так можно догадаться, какой там текст: «Мы разыскиваем этого субъекта. Того, кто приведет его к нам, ждет награда, а с того, кто вздумает ему помогать, мы шкуру сдерем». — Кумбер стал к витрине спиной, обшаривая глазами улицу. — Надо смываться отсюда и двигать к мосту, пока тебя никто не узнал.

Но Тео прирос к месту, несмотря на ужас, пронизавший его при виде собственного лица, которое показывали всему городу. Камера, или что они там использовали при съемке, наконец, взяла крупным планом склянку на столе Чемерицы, и он разглядел то, что сидело в ней, слабо трепеща крылышками.

— Кумбер, смотри... Кочерыжка. Она у него.

32 СУДЬБОНОСНЫЙ ГРИБОК

На обратном пути он был уверен, что все пассажиры идущего в Руины автобуса смотрят только на него. Одни, вероятно, в толк не возьмут, отчего он им так знаком, а другие уже шепчут в свои раковины, вызывая констеблей. Впрочем, Чемерица, возможно, и без констеблей обойдется. Пошлет еще одного дракона, и тот поджарит весь автобус, как банку с консервами, сплавив в одно месиво мясо, кости и жесть. Хотя нет. Чемерице он нужен живым — не зря же тот посылал к нему Пижму. Тео боролся с дрожью и тошнотой.

Мысль, что вместо мгновенной огненной смерти он может оказаться в каком-нибудь звуконепроницаемом каземате, не слишком утешала его — тем более что он до сих пор не имел ни малейшего понятия о том, что им от него надо.

И Кочерыжка у них. Жива, но в заключении. Это еще хуже охоты, которая ведется за ним самим. Ее, конечно, используют как наживку. Мало он, что ли, боевиков насмотрелся: подружку героя всегда берут в плен, вынуждая его прийти в логово главного злодея. Он посмеялся бы, не будь это так страшно в действительности.

И почему все, интересно, принимают его за героя?

Ну уж нет. Не поддастся он на их штучки. Это не кино — он тут даже в магазин зайти не может, что уж там говорить о спасательных операциях. Но думать об этом все равно страшно. Неужели он позволит, чтобы Кочерыжку... что? Пытали? Может, с посторонней помощью он и мог бы что-нибудь сделать. Тео взглянул на Кумбера — тот так и не оправился от потрясения после того, как увидел Кочерыжку на экране полчаса назад. «Смотри-ка, он правда за нее переживает, хотя она не спасала его задницу двадцать раз, как мою. Спорю, он хоть сейчас бы рискнул за нее жизнью!» Но что они могут? Кумбер — лаборант, а не шпион и не бывший солдат. А Тео... музыкант большей частью. «Берегитесь, злодеи! Пробирочник и Стучащий-в-Бубен идут на вас!» Он чувствовал себя слабым и несчастным.

Дело безнадежное, это ясно. Но попытаться-то можно? Пусть даже ученые палачи Чемерицы изрежут его на куски, думая, что он владеет информацией, которая обеспечит им победу над всей эльфийской вселенной. Что ж это за информация такая, черт бы их взял? Насчет Эйемона Дауда? Или даудовской писанины? Но пока что его рукописью не интересовался никто, кроме Кумбера. Если она нужна плохим парням, почему они не подослали какую-нибудь горничную из дома Нарцисса, чтобы выкрасть ее?

Но это явно не совпадение, что Эйемон жил в Эльфландии, а теперь и Тео сюда попал — ведь так? К рукописи это может и не иметь отношения. Сюда его привела не она — он думал, что это сплошной вымысел, когда весь сыр-бор разгорелся. Может быть, дело в нем самом, в Тео.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд. Брауни со свертком на коленях смотрел на него подозрительно — сейчас, сейчас выдаст. Да нет, просто он, Тео, ерзает и бормочет себе под нос. Он попытался успокоить брауни, улыбнувшись ему. «Господи, я становлюсь вылитым Стриди!»

Упомянутый персонаж скрючился на краю сиденья, словно насильственно сложенный пополам. От усилий, затраченных в «Элизиуме», он даже бубнить перестал и смотрел в окно с видом бойца, чудом выжившего в сражении. «Да, — думал Тео, — хороши дела. Я в бегах, а почему, сам не знаю. Работаю на какого-то гоблина, подготавливая революцию, которая мне ни на что не сдалась. Лучший мой друг сидит в бутылке на столе у самого злобного в этом мире ублюдка. Может, конечно, и хуже бывает, не знаю...»

Раздался звук, будто что-то лопнуло, и автобус резко вильнул вбок. Тео плюхнулся на живот в проходе, думая, что сейчас начнут стрелять в окна, но автобус остановился, и окна остались в целости. Тео поймал на себе удивленные взгляды с соседних мест и поскорей сел обратно.

— Ты что делаешь? — шепотом спросил Кумбер. — На тебя все смотрят.

— Мне показалось, что в нас стреляют — то есть в меня.

— У нас шина лопнула, только и всего. Постарайся выглядеть понормальнее.

— Само собой. Без проблем.

Водитель, старый серый дун с редеющей гривой и соломенной шляпкой между ушей, взобрался в автобус, огорченно мотая головой и лязгая плоскими зубищами.

— Придется подождать. За вами пришлют другой автобус, пока этот ремонтируется.

— А скоро он придет-то? — спросила гномиха с двумя маленькими, но чрезвычайно активными гномятами.

Дун пустился в сложные подсчеты, долженствующие смягчить простой ответ «понятия не имею», а Тео снова ударился в панику. Сидеть у дороги на виду у полицейских джипов было выше его сил.

— Далеко еще до моста? — спросил он у Кумбера.

— Если пешком, то часа два.

— Как по-твоему, Стриди сможет идти? Нести его не придется? — Идти пешком не менее опасно, чем оставаться, особенно если тебя наверняка разыскивает упырь, но так он по крайней мере будет приближаться к убежищу, а не сидеть и ждать, когда его арестуют. — Сможет? Тогда пошли.

Центр города остался позади, и ужас немного прошел, сменившись тупой болью в животе. Мимо проехало несколько автомобилей с констеблями, но Тео и его спутники двигались в потоке гоблинов, коротконогих добби и прочей бедноты, спешащей добраться до своей окраины, пока не настал комендантский час. Полицейские смотрели на них разве что мельком, но идти было далеко и трудно. Когда они, оторвавшись от толпы, достигли наивысшей точки на границе Последнего Луча и Заката и стали спускаться к болотам, Тео так вымотался, что даже перспектива быть схваченным солдатами Чемерицы казалась ему не такой уж страшной. В застенок его надо думать, повезут, не пешком погонят, и он сможет хоть ненадолго присесть. Да, в неважнецкой он форме. Где это видано, чтобы киногерой отдувался еще до того, как лезть вверх по шахте лифта?

Они спускались по извилистой улочке в сияние предзакатного солнца. Вокруг не наблюдалось никого, только местные гномы и боггарты выглядывали из круглых окошек. Кумбер, щурясь на медную ленту реки и на ее берега у Замкового моста, сказал:

У лагеря стоит очень много экипажей и грузовиков.

— Думаешь, это Чемерица прислал? — Пуговица говорил что-то о предстоящей акции парламента, но у Тео все из головы вылетело. Что ж им теперь, ночевать на болоте?

Кумбер заслонил рукой глаза.

— Не знаю. Грузовиков больше, чем экипажей, но они вроде не полицейские. Будем соблюдать осторожность, а там поглядим.

У подножия холма они выбрали более кружной путь между Городом и болотами. Им повезло нагнать группу гоблинов, которые возвращались в лагерь после целого дня поисков работы. Гоблины передавали друг другу бутылку и смотрели на трех чужих эльфов с недоверием. Они даже Колышка, на которого Кумбер сослался, как будто не знали. Но когда Тео спросил, не знают ли они музыканта Пробку, и пропел ч отрывок из песни, которую исполнял вместе с гоблинами, попутчики заулыбались. Один из них даже узнал Тео, дружески обозвал его «пестиком-горлодером» — что Тео перевел как «эльф, воображающий себя певцом» — и протянул ему бутылку с какой-то гадостью. Вежливость предписывала попробовать, и напиток, отдающий древесным мхом, вышиб у Тео слезу. Гоблины остались довольны эффектом и звуками, которые Тео издавал.

Так и шли они к мосту под этим сомнительным прикрытием — сомнительным потому, что Тео и даже Кумбер по росту за гоблинов сойти не могли, не говоря уж о Стриди, торчавшем над их мохнатыми попутчиками на целый ярд.

— Констеблей не видать, — сказал Кумбер на подходе к лагерю, — зато полно штатских охранников. И других много, помимо охраны, — особенно женщин, судя по виду, из Цветков. Одеты уж точно не как наши оборванки. Благотворительницы, наверное, — продукты раздают. И одежду, — добавил, прищурившись, Кумбер, — и детские игрушки.

— Все правильно — я и забыл, что мы живем в лагере для беженцев. Пуговица говорил что-то насчет благотворительной миссии. Жизнь у меня, конечно, не задалась, — покрутил головой Тео, — но я никак не думал, что стану объектом внимания дам-благотворительниц. Может, не пойдем туда, а?

— Если двинем не прямо к мосту, а обойдем по берегу, можем пробраться домой незаметно. На этом конце уж очень много народу. Как-никак дармовая еда.

Гоблины тоже смекнули, что происходит, и направились к мосту. Тео не хотел подходить близко, боясь, что его узнают. Хотелось ему одного: поскорее вернуться в палатку, лечь, накрыться с головой наименее грязным одеялом и жалеть себя сколько влезет.

Отклонившись от моста, они пошли по открытому месту к реке, и тут внимание Тео привлекла одна из десятка женщин, стоявших в кузове грузовика и передававших вниз мешки и пакеты. Секунду спустя он уверился, что это точно она, хотя одета она была куда менее модно, чем в их последнюю встречу.

— О Гос.. — Он схватил Кумбера за руку. — Это же Поппи.

— Кто-кто? — Кумбер перестал поддерживать Стриди, и тот закачался, как радиовышка на ветру, но устоял.

— Поппи. Девушка, которую я встретил на пути в Город. — Она находилась в добрых двадцати ярдах от него, и ее иссиня-черные волосы покрывал шарф, но он был уверен, что не ошибся. На ней был спортивный костюм защитного цвета — эльфийский вариант рабочей одежды, должно быть, да еще этот шарф — ну прямо сборщица Рози с плаката времен Второй мировой войны. Тео даже в своем угнетенном состоянии признавал, что выглядит она на все сто. — Поппи Дурман.

— Поппи Дурм... Дочь первого советника, ты хочешь сказать? — у Кумбера словно еж застрял в глотке.

Тео смотрел на нее, полный отвращения к тому, что она представляла, но к этому почему-то примешивалась тоска. При первой их встрече фамилия «Дурман» мало о чем ему говорила — он скорее умом, чем нутром, сознавал, что она принадлежит к стану его врагов, даже если на ней самой вины нет. Теперь ему трудно было отделить ее от ухмылки на лице Чемерицы в миг, когда дракон спикировал на дом Нарцисса.

Но в то же время его не покидало сожаление о том, что так между ними и не осуществилось. Он помнил, как она прижималась к нему, мягкая, теплая и доверчивая...

А папаша ее — соучастник массовых убийств в доме Нарцисса. В памяти Тео возникли маленькие обугленные тела вокруг сот. Война с самим собой раздирала его надвое. Даже если она и не виновата, то все равно замешана, разве нет? Как эти фрейлейн из партии Гитлера, знать не желавшие, что происходит на самом деле. Тео повернулся к ней спиной и дал понять, что готов идти дальше. «Ее папа все это делает ради того, чтобы она могла учиться в хорошей школе и нюхать пиксов порошок в шикарных клубах с другими богатенькими Цветочками. А папин партнер Чемерица держит моего друга в банке у себя на столе...

Господи, ну конечно! Кочерыжка! Вдруг она поможет мне попасть к Кочерыжке?»

— Стой, — сказал он и повернулся обратно.

Кумбер, ухватив Стриди за рубашку, устало вздохнул. Бывший конденсатор остановился без возражений, как игрушечный робот, у которого села батарейка.

Тео изучил сцену повнимательнее. Мало того, что Поппи окружали другие цветочные дамы — даже если бы он протолкался через толпу беженцев и стал так, чтобы она могла его слышать, вокруг грузовика стояли охранники-огры и водители-дуны не менее крутого вида. Если они даже не видели передачи «Внимание, розыск» в исполнении Чемерицы (и не измолотят нахала просто так, из принципа), то наверняка вспомнят его, увидев повторное объявление в ночных новостях. Он не вправе наводить парламентские войска на лагерь. Сам он к тому времени, возможно, уйдет отсюда, но Пуговица, Примула и другие окажутся в тюрьме, и планы маленького гоблина пойдут прахом.

Идти на это ради вздорной идеи, что Поппи поможет ему добраться до Кочерыжки? Без риска к ней не приблизиться, и скоро она уедет. Не домой же к ней заявиться, чтобы позвонить у двери? «Здравствуйте, мистер Дурман. Я тот, кого вы хотели допросить под пыткой, — а Поппи дома?»

Разве что...

Смешно, конечно, но не смешнее, чем скрываться в эльфийском подполье, не говоря уж о драконах, гоблинах и прочем антураже.

— Слушай, Стриди, ты говорил ведь, что знаешь Поппи? Поппи Дурман?

— Тео, ты что? — забеспокоился Кумбер — но Кумбер всегда беспокоится.

— Я задал тебе вопрос, Стриди. Ты слышишь меня?

Все равно что наблюдать, как айсберг разламывается на куски и сползает в море, — остается только сидеть и ждать. Где-то через полминуты длинный захлопал глазами и вымолвил:

— Поппи хорошая. Мне нравится ее голос.

— Потому что ты слышишь ее иногда, верно? Так вот, я хочу поговорить с ней. Прямо сейчас. Можешь ты как-то это устроить? — Тео посмотрел на длинное озадаченное лицо, и у него упало сердце. Курам на смех. Стриди свои фокусы проделывает бессознательно. Если он способен подключаться к дому Дурмана, это еще не значит...

— Так ведь раковины у тебя нет, Тео, — медленно выговорил Стриди.

— Черт. Он навоображал себе хрен знает какую магию, какую-то воздушную связь, а дело-то, оказывается, куда проще.

Уж эта их эра технического прогресса. Раковины у него нет, это факт.

— Я-то, наверное, смогу поговорить с ней, — продолжал Стриди, — а вот ты?

— Знаю, знаю — это глупая мысль. — Тео возил по земле носком ботинка. Поппи выпрямилась и отерла рукой лоб, глядя на болота. О чем она, интересно, сейчас думает? — Постой-ка... ты сказал, что можешь поговорить с ней?

Стриди кивнул, Кумбер в тревоге наморщил лоб.

— Что это вы надумали, Дерева дремучие?

— А ты передашь ей мои слова? — спросил Тео, не обращая на феришера внимания.

— Я постараюсь, Тео, — вот только голова у меня болит.

— Мы быстро, а? Давай, выходи на связь.

Стриди, к его удивлению, не стал поворачиваться лицом к грузовику, а прижал свой длинный подбородок к груди и закрыл глаза. Он так отключен от всего окружающего, что даже не замечает, наверное, как она близко. Может, сказать ему? Но Поппи уже сунула руку в карман своего комбинезона, достала, кажется, ту самую серебряную палочку, которой пользовалась на станции Звездная, и поднесла ее к уху.

— Ты уже говорил с ней раньше, Стриди?

Стриди, начавший было повторять за ним, помотал головой.

— Тогда не надо ей говорить, кто ты. Скажи просто, что Тео хочет ее видеть — нет, встретиться с ней. Скажи, что ты его друг и что это важно.

Стриди, кое-как переиначивая прямую речь, заговорил прямо в воздух. Тео в это время следил за Поппи. Ее лицо на таком расстоянии он видел не очень четко, но она отвернулась от своих товарок и отошла на самый край кузова.

Стриди после короткой паузы открыл глаза, и стало видно, что он расстроен.

— Она спрашивает, откуда ей знать, что я твой друг. Откуда, Тео? — Он дрожал, и Тео почувствовал себя виноватым за то, что эксплуатирует его, да еще после нагрузки, которой тот подвергся в «Элизиуме».

— Спроси, помнит ли она песни, которые я ей пел. — Хотя вряд ли она узнает «Нью-Йорк, Нью-Йорк», даже если Стриди умудрится повторить слова и мелодию. — И скажи, что ее возраст меня не волнует.

«Ну ты даешь, Вйльмос, — сказал он себе, пока Стриди передавал сообщение. — Жмешь на романтику, да? Играешь чувствами молоденькой девушки?» Он перевел дыхание. Но Кочерыжку-то надо спасать. И не такая уж это неправда. Поппи ему в самом деле нравится. Он просто растерялся, а теперь, после катастрофы в доме Нарцисса, его растерянность стала еще сильней, но что-то между ними все-таки было. «Эта школьница тебе в прабабки годится», — всплыл знакомый довод из глубин мозжечка — и Тео увидел, что Стриди терпеливо ждет его реплики.

— Ну? Что она сказала?

— Ей надо закончить свою работу, но вечером она может с тобой встретиться. Где?

— Скажи, пусть сама выберет место и время. — Удачное использование Стриди в качестве передатчика приободрило Тео, и часть того радостного волнения, с которым он впервые въезжал в Город, вернулась к нему, несмотря на все злоключения. — Скажи, что я знаю, чем она сейчас занимается, поэтому встретиться можно где-то поблизости.

Стриди послушно повторил требуемое и выслушал ответ.

— Она спрашивает, откуда ты знаешь, что она делает.

— Скажи, пусть посмотрит на восток от моста.

— Тео! — Тревога Кумбера перешла в настоящий страх, но Тео по-прежнему его игнорировал. Видя, что Поппи вертится, глядя в нужную сторону, он отошел немного от Стриди с Кумбером и помахал ей. Ее лица он опять не разглядел, но догадывался, что оно выражает.

— Скажи, что этим я показываю свое доверие к ней.

Пока Стриди слушал, что она отвечала, Кумбер нервно расхаживал взад-вперед.

— Она встретится с тобой в месте под названием «Палата собраний», на дороге Глайстиг, между Последним Лучом и Восточным Берегом. Когда взойдет Кольцо Королевы.

Это кольцо, должно быть, звезда — надо будет, чтобы кто-нибудь ему объяснил.

— Скажи, что меня это устраивает. Я приду один — надеюсь, что и она тоже.

— Тео!

— Заткнись, Кумбер. Скажи ей, Стриди, что это все. Можешь повесить трубку или как это там у тебя делается.

Поппи все еще смотрела в его сторону. Он помахал ей опять, уже не так интенсивно, и отвернулся. Он почему-то верил, что она ничего не скажет ни телохранителям своего отца, ни констеблям, но на всякий случай лучше было не торчать на виду, тем более что этим он мог бы подвести Стриди и Кумбера.

— Пошли, Кумбер. Мне надо подумать. И скажите кто-нибудь, когда оно всходит, это Кольцо Королевы.

Всходило оно около восьми вечера по человеческому времени — крупная желтая звезда на западном горизонте. Тео, входя в низкую дверь ресторанчика, без труда нашел ее на черном небе.

«Палата собраний» была заведением для кобольдов — маленький, без окон, но весьма претенциозный кабачок у самой дороги Глайстиг, проходящей через квартал с дешевыми магазинами недалеко от Восточного Берега. Кобольды — пещерные жители, и в вестибюле было очень темно, однако Тео чувствовал себя заметным до ужаса. Он втиснулся в угол за столом метрдотеля, питая надежду, что Поппи скоро появится. В таких местах каждый завсегдатай при входе непременно на тебя смотрит — не потому, что он тебя узнаёт, как быстро сообразил Тео, а потому, что надеется встретить кого-то знакомого. В таких местах все разглядывают друг друга просто из принципа.

Стараясь казаться естественным, Тео отвернулся от двери и стал изучать грифельные стены — из-за них казалось, что ресторан вырублен прямо в скале. Имелась тут и наскальная роспись — кобольды и разные подземные животные, нарисованные флуоресцентными красками и поэтому как будто плавающие в нескольких дюймах от стен. Тео не знал, что это — подлинная народная живопись или стилизация. Откуда ему знать, есть ли вообще у кобольдов народная живопись и что она такое — стоящая вещь или дешевка вроде картинок с корридой и собаками-картежниками. Хотя даже сцены корриды на черном бархате в определенном контексте могут быть стоящей вещью.

Ни в чем-то он здесь не разбирается, ни в большом, ни в малом. Главное — ни при каких обстоятельствах не делать вид, что вырос в Эльфландии, а не где-то еще.

— Тео...

Внутри у него что-то дрогнуло. Даже при тусклом освещении она выглядела не как враг, а как друг — по меньшей мере.

— Добрый вечер. Спасибо, что пришли. — Не зная, что еще сказать, он подержал ее руку в своей. «Молодец, — сказал он себе. — Теперь можешь вручить ей бесплатный образчик воска для полировки».

— Я не думала, что вы взаправду здесь будете. — Поппи избегала смотреть ему в глаза. К вечеру она надела длинную юбку, черный жакет и простой серый свитер. Вид у нее при этом был намеренно богемный — возможно, из-за сандалий на плоской подошве или цепочки на шее, как будто серебряной, но переливающейся всеми оттенками пламени. Тео достаточно понимал в женских туалетах, чтобы догадаться, что она пытается соблюсти равновесие между... между чем? Между симпатией и антипатией к его особе? Между желанием выглядеть красивой и в то же время не слишком доступной? Намерение он улавливал с ходу, но не всегда мог раскусить, что еще в нем намешано.

После неловкой паузы он сказал:

— Может, присядем? Мне мерещится, что на меня все смотрят.

— Кто это мне звонил? — спросила она, пока кобольд в декоративном кафтанчике с капюшоном провожал их к столику. — Странный какой-то.

— Куда более странный, чем вы думаете. Я вам после объясню — Их столик стоял у дальней стены, далеко от прямого света. Успокоившись немного, Тео ощутил сильный голод. — Тут хорошо кормят?

— Да, неплохо. Я всего пару раз здесь была. — Она осмотрелась. — А знаете, моего брата убили на этой же улице.

— Что вы говорите? Вот ужас. Вы уверены, что хотите поужинать именно здесь, Поппи?

— Я знаю, вы считаете меня гадкой, — пожала плечами она, — но между нами никогда не было теплых чувств. Я его вообще не любила. Злой, противный мальчишка. — Испытывая явную неловкость, она раскрыла меню, излучавшее собственный бледный свет. — Что вы закажете? Тут у них в основном грибок, но они с ним творят чудеса.

«Грибы, — сказал он себе, слегка передернувшись. — Грибок или грибы — все едино. В китайской кухне тоже употребляют грибок». Энтузиазма, однако, это не вызывало.

— Закажите мне что-нибудь сами. — Призрачный свет от меню придавал ее лицу сходство с портретом Вермера. Здешняя обстановка начинала доставлять ему удовольствие — и не только потому, что напротив сидела красивая девушка. Чудесно было опять оказаться в ресторане, как будто он вернулся к нормальной жизни. Если прищуриться так, чтобы не видеть женщину с птичьей головой в ближней кабинке, и притвориться, что развесистые крылья другого посетителя — просто маскарадный костюм, можно вообразить, будто он снова в своем родном мире.

«Слишком даже приятно, если на то пошло».

Он не слышал, как к ним подошел официант. Не самая привлекательная разновидность эльфов — кобольды, будучи гуманоидами, смахивают при этом на безволосых грызунов.

Носы у них такие, что остальное лицо как будто от них отстает, бледно-розовая кожа сморщена, как на пальцах после горячей ванны. Официант, впрочем, улыбался очень мило и застенчиво, несмотря на отвисшую челюсть. Может, он студент вроде Кумбера, а здесь подрабатывает, чтобы оплатить обучение — пробивает себе путь в те круги, которые смотрят на него свысока. Может, он выбрался наверх из подземки, из темного города кобольдов.

У каждого своя история. Тео посмотрел на Поппи. Так ли хорошо он знает ее историю, как ему кажется?

— Желаете что-нибудь выпить? — спросил официант.

Тео, намаявшийся за день, попросил воды. Поппи, осторожничая по каким-то своим причинам, заказала вместо «крылодвига» бокал вина.

— Послушайте, — сказал Тео, когда официант отошел, — мне очень нужно поговорить с вами кое о чем...

— И мне с вами. Я ведь из дому ушла.

— Как так?

— Выдержала страшную драку с отцом. Настоящую, мы с ним не просто ругались. Он хочет, чтобы я вышла за Антона, сына лорда Чемерицы. А этот Антон совершенно ненормальный, просто омерзительный. И его так называемый братец... — Поппи вздрогнула, и это не было театральным жестом. — Это все равно бы случилось. Не могу с ними больше жить. А уж после того, что они сделали с Нарциссами, Штокрозами и Лилиями... Я видела вас с Цирусом Жонкиль, Тео, — вы должны знать, что произошло с его домом и со всей его семьей.

Тео смотрел на нее, как оглушенный. Сбежала из дому. Для нее так, конечно, лучше, а вот для него...

— Что с вами, Тео? Вы не могли не знать о гибели дома Нарцисса, даже если вас не было в городе.

— Я... был. Прямо там, в доме. Когда все случилось.

— Черное железо! Нет, правда? А я все думала, почему же вы не звоните, хотя я практически... О, Тео. Простите меня. — И Поппи расплакалась, к полному его замешательству. — Простите.

— Ну что вы! Это не ваша вина. — Куда подевалась легкомысленная школьница, смотревшая на смерть брата как на досадную помеху? Он протягивал Поппи салфетку, но она уже нашла носовой платок и не слишком усердно вытерла нос — Вы ни в чем не виноваты, Поппи.

— Не я, так моя жуткая семейка.

— Вы правда убежали от них? А обратно вернуться можете?

Она потрясла головой и высморкалась.

— Отцовская охрана ищет меня по всему городу, поэтому я не могла встретиться с вами там, где обычно бываю. Старый монстр не любит, когда ему дают отпор.

Тео протяжно вздохнул. Мало того, что лопнула его слабая надежда на то, что Поппи поможет ему попасть к Чемерице, — он к тому же подвергается повышенной опасности, находясь рядом с ней. Невезуха она и есть невезуха. Точка. Конец фильма.

Не так уж это, в общем, и важно. Если бы даже она внедрила его в дом Чемерицы, он не имел бы ни малейшего понятия, что делать дальше. Так даже лучше. Кочерыжку все равно нужно спасать, это не обсуждается, но ему не придется использовать для этого Поппи. Он не очень-то хорошо чувствовал себя по этому поводу.

Он бросал на нее осторожные взгляды. Ему хотелось открыться ей, но он не мог отделаться от образа девчушек из гитлерюгенда, которые веселятся в Берлине, пока СС отправляет неугодных в концлагеря.

— Вы в самом деле ушли? Это не просто порыв? Что, если папа сдастся и не будет настаивать на браке с молодым Чемерицей? И увеличит вам содержание?

Слезы еще струились из ее глаз, но лицо внезапно оледенело.

— Так вот как вы обо мне думаете? По-вашему, я способна вернуться... к этим убийцам? Если мне увеличат содержание? — Она взяла свою сумочку и начала вставать, оттолкнув протянутую к ней руку Тео. — Я, конечно, была дурочкой. Твердила себе, что то, чем отец занимается, — просто политика. А еще я говорила себе, что судила о вас неверно, что играла с вами в глупые игры, что вы на самом деле хороший. Видимо, я заблуждалась во многом.

Тео вскочил вслед за ней, опрокинув стул. На них оборачивались.

— Поппи, пожалуйста. Я просто должен был знать. Испытать вас немного, что ли. Пожалуйста, вернитесь. Мне... мне надо что-то сказать вам. — Эльфы за соседними столиками перешептывались. «Черт. Если они меня не узнали, то ее запросто могут узнать». — Ну пожалуйста, сядьте!

Она, подчинившись ему, села на место. Тео поднял свой стул и тоже сел, положив локти на стол.

— Так что же вы хотели сказать мне? — Она промокнула платком мокрые щеки.

— Я должен вам кое в чем признаться. — «А, была не была!»

Ее глаза стали недоверчивыми, как будто между ними натянули занавес и она пыталась заглянуть в щелку.

— У вас есть жена в Маргаритках, да? Домик в деревне, детишки, своя хоббани, хоть и плохонькая?

Тео рассмеялся, несмотря на ощущение, что он собирается выскочить в окно, не зная, что окажется на той стороне.

— Нет-нет. Ничего такого. Я хотел сказать вот что... — Он подался к ней. Окружающие, кажется, уже потеряли к ним интерес, но осторожность никогда не мешает. — Мне тридцать лет, Поппи.

— По-вашему, это смешно? — Она снова попыталась встать.

— Но это правда!

— Лжете! — вскричала она и поперхнулась. — Черное железо... вы смертный?

— Ш-ш-ш! — Он взял ее за руку и привлек к себе. Она напряглась, но вырываться не стала. — Не совсем. Это долгая история. Хотите, расскажу?

Маленький официант как раз в этот момент прибыл с блюдами, которые Тео не сумел опознать — трудно ориентироваться в кухне, веками творившей в темных пещерах, — и принялся расставлять их, профессионально игнорируя повисшее над столом молчание. Тео не понимал, где гарнир, а где основное блюдо — знакомыми предметами были только тарелки. Ладно, не страшно — все равно он чересчур нервничает, чтобы есть.

Он дождался ухода официанта и рассказал Поппи все, начиная с краткого резюме своей жизни до перехода в Эльфландию. При этом он избежал искушения и не стал заниматься лакировкой действительности, ограничившись фактами: тридцать лет, работа незавидная, неплохой музыкант, довольно неуклюж в отношениях с другими, особенно в близких. Настроения Поппи он не мог разгадать, поскольку она все время сохраняла на лице чопорную цветочную маску. Она понемножку пила вино, понемножку ела и слушала, но то, что думала, оставляла при себе. Он рассказал, как нашел рукопись Эйемона, как явилась к нему летуница, а следом за ней — ходячий мертвец. Рассказал, как неожиданно для себя очутился в стране, о существовании которой даже не подозревал.

Когда он дошел до того, как Кочерыжка привела его в дом Нарцисса, прилив адреналина иссяк, и голод вновь дал о себе знать. Он выбрал блюдо, внушавшее наименьшие опасения, подцепил кусочек длиннозубой вилкой и отправил в рот. К сочетанию сладкого и мускусного он привык не сразу, но разрядка долго копившегося ужаса послужила хорошей приправой. Он досказал свою историю до конца, предусмотрительно умолчав о Пуговице, его деятельности и планах — он не имел права ставить под удар гоблина и его соратников, даже если доверял Поппи целиком, — а попутно налегал на кобольдовские деликатесы. Многоножки под соусом на миг застопорили его, но он воздвиг на тарелке целую гору из всего остального, перемежая едой чуть ли не каждую свою фразу.

Поппи, дослушав до конца, помолчала, допила вино, взяла со стола сумочку и встала.

— Вы уходите? — испугался он. Распустил язык — а вдруг она со злости выдаст его?

— Только в туалет. Можно?

Он кивнул. Могла бы как-то успокоить его, заверить, что звонить никому не станет. А то сиди тут, как идиот, и жди, когда нагрянут констебли со своими осевиками. Но если он хочет удержать Поппи, придется довериться ей, ничего не поделаешь. Другие умирали и за менее достойные принципы — он, правда, предпочел бы остаться в живых.

Это были, пожалуй, самые долгие десять минут, которые он пережил после того, как выбрался из горящих развалин дома Нарцисса. Он пил воду, размазывал по тарелке кобольдовскую кулинарию и очень старался не обращать на себя внимания. Увидев, как она возвращается по проходу, он подумал одновременно о двух совершенно разных вещах:

«Ну так как, идиот я или нет? Вдруг она заключила с папочкой сделку — ее свобода в обмен на мою?»

и:

«Как она все-таки хороша».

Поппи села, не глядя ему в глаза.

— Я хотела бы знать одну вещь. Мне это необходимо. Вы пришли сюда, чтобы заручиться моей помощью для спасения вашей подружки?

Тео пожалел, что не заказал себе выпивку.

— Да. Это не единственная причина, но я действительно надеялся, что вы мне поможете. Она была мне больше чем другом. Я хочу сказать, что она спасала мне жизнь, и не раз.

Поппи медленно кивнула.

— Вы сказали, что это не единственная причина.

— Вы мне нравитесь, Поппи. Всегда нравились. Увидев вас в лагере, я понял, что... что мне вас недоставало.

— Если вы хотите меня обдурить, Тео-как-там-ваша-фамилия, — прищурилась она, — то помните, что в этом деле вы новичок. Если вы мне наврали, я сделаю с вами такое, что этому гаду Чемерице даже не снилось. — Она нова потупилась, глядя в стол. — Я ничем не могу помочь вам Тео. Если бы я даже вернулась домой — а я никогда не вернусь, — меня ни за что не пустят в семейные покои Чемериц после того, что я там устроила. Но ваше желание спасти летуницу мне понятно, хотя она просто вредная маленькая стервочка. Поэтому если хотите уйти прямо сейчас, так и скажите. Можете не беспокоиться, я вас не выдам. Но если вы будете лгать и притворяться, что неравнодушны ко мне, полагая, что меня все-таки можно использовать, вы пожалеете о том, что мы вообще встретились. Я не шучу. Вам все ясно?

Он испытал такое облегчение, что чуть не засмеялся.

— Очень уж вы грозная для своих ста пяти лет. Держу пари, тому молодому огру до сих пор кошмары снятся.

— Огру? Какому огру? — удивилась она.

— Вы помните, как выкинули меня из машины после нашего въезда в Город? — Веселья у Тео поубавилось — сам он до сих пор вспоминал тот вечер с неловким чувством. — Я вас обрадую: Кочерыжка обозвала меня дебилом за то, что я так обошелся с вами.

— Что такое «дебил»?

— Простите. Это словечко из мира смертных. Идиот. Круглый дурак.

— Я надеюсь, вы сумеете ее спасти. Она здравомыслящая девушка.

— Вот женщины! Горло готовы перегрызть друг дружке, но в том, что мужчины свиньи, вы все заодно.

— Потому что мужчины и есть свиньи. — Улыбка начинала прокрадываться на ее губы, но Поппи, чувствуя, видимо, что пускать в ход этот род оружия еще не время, опять обрела серьезность. — Итак, вы мне верите? Относительно того, что я не смогу помочь вашему другу?

— Верю, но стараюсь пока не задумываться над этим. Чувствуешь себя последним подонком. Я-то сижу за столиком в ресторане, а она в бутылке.

— Если они хотят получить вас, то ничего ей не сделают. Кому нужна какая-то летуница?

— Вы в самом деле так думаете?

— Раньше думала — но сейчас я только хотела сказать, что им она ни к чему. Чемерица жесток, только когда ему это выгодно. Его сын... и тот, другой... они, конечно, способны на что угодно, но он не даст им воли, пока не использует ее до конца. То есть пока не получит вас. Оставаясь на свободе, вы в какой-то мере гарантируете ей безопасность.

Тео со вздохом откинулся назад.

— Тошно мне от всего этого. Поговорим лучше о другом. Что вы сейчас поделываете? Где живете? Собираетесь ли вернуться в свою школу?

— Вы действительно хотите это знать? — Его немного пугало нелегальное положение, на которое она перешла, но он напоминал себе, что в этой девочке есть сталь, и недооценивать ее было бы ошибкой. Тому хулиганистому огрику, наверное, в самом деле снятся кошмары.

— Да, хочу. И я, пожалуй, тоже выпью вина.

Поппи, как выяснилось, жила у своей подруги Друзиллы, бывшей соученицы, которая бросила школу и вышла за студента-медика. Молодая пара обитала в маленьком домике, в непрестижном районе День на южной окраине Города.

— Практически на луне, но у них миленький домик, и Друзилла очень счастлива со своим Доннусом. — Как быть со школой, Поппи пока не знала. — Это мой последний год, и я терпеть не могу это место. Они не любят, когда задают вопросы, — достаточно, если ты научишься поддерживать светскую беседу на балах с мальчиками из Лозоходной. Не для меня это, Тео. Я бываю в организациях вроде «Дочерей Рощи» — они помогают тем, кто пострадал во время боевых действий. Это самое меньшее, что я могу сделать, учитывая, что все это заварил мой отец, но чувствую, что и там я надолго не задержусь. Этим женщинам важнее быть на виду, чем по-настоящему делать добро. Вчера, когда вы меня видели, мы опоздали на полчаса — не начинали разгружать грузовик, пока зеркальщики не приехали. Они не лучше «Цветущих веточек», только вокруг каждой вдобавок стоит такое облако молодильных чар, что задохнуться можно. Ненавижу.

Тео допил вино. Он чувствовал себя спокойнее, чем когда-либо за последние дни, но ему начинало казаться, что они слишком уж тут засиделись.

— Может, пройдемся? Мне что-то не хочется здесь оставаться.

Она посмотрела на него оценивающе и сказала:

— Что ж, давайте пройдемся. — Счет она оплатила, проведя над ним пальцами. Отцу, наверное, будет не так уж трудно выследить дочь по ее покупкам. Богатым девушкам это просто в голову не приходит — до Поппи у него было очень немного таких знакомых, но впечатление успело сложиться. Например, Сандра, дочь знаменитого музыканта, с которой он познакомился в клубе и некоторое время встречался. Она всегда поворачивалась и уходила, даже не думая за что-то платить — потому что полагала, обычно правильно, что в барах и ресторанах ее все знают и запишут расходы на счет ее отца. Вернее, пошлют счет его менеджеру, поскольку знаменитый басист обращал на свои счета не больше внимания, чем британская королева.

«Палата собраний» располагалась меньше чем в миле от гавани, и снаружи сильно пахло Исом — здесь он куда больше походил на океан, чем на илистых отмелях у Замкового моста. Поппи шла куда-то по улочкам Восточного Берега, чьи закоулки и покосившиеся дома напоминали Новый Орлеан или трущобы Неаполя начала XIX века. С верхних этажей доносилась музыка, не менее странная, чем у гоблинов, но совершенно другая.

— Кобольды? — спросил он по ассоциации с рестораном.

— Нет, вы правда не от мира сего, — засмеялась Поппи. — Кобольда нипочем на верхний этаж не загонишь, даже если квартирной платы с него не брать. Здесь живут в основном обыкновенные рабочие эльфы, а эта музыка как будто никсовская. Их тут немало, но большинство живет прямо в гавани и даже на баржах.

Тео нравилась музыка и нравилось гулять, чувствуя себя почти что нормально. Поппи ему тоже нравилась. Он подумал немного и взял ее за руку, сознавая, что переходит некий Рубикон, делая этот незначительный жест. Некоторое время они шли молча, скользя через теплую ночь, как дельфины по волнам тропического моря.

Поппи остановилась у какой-то стены, за пределами призрачного фонарного круга. Сначала он подумал, что она узнала кого-то в шумной, хохочущей толпе молодежи, высыпавшей из ближней таверны, но они ушли, и Тео понял, что причиной остановки был не страх. Он обнял ее, и она прижалась к нему вдумчиво, словно делая нечто важное.

— Я рада, что вы позвонили мне. Я о вас много думала.

Он опасался сказать что-нибудь глупое — говорить вообще не хотелось. У него и раньше бывали проблемы с тем, что говорить в таких ситуациях, а сейчас он чувствовал себя еще менее уверенным. Он не солгал ей: быть рядом с ней для него пока вполне достаточно. Что тут еще скажешь?

Она целовалась очень хорошо, подходя к этому с горячей решимостью, без спешки и без заигрывания. У него мелькнула мысль о том, почему поцелуи эльфов так похожи на человеческие. Интересно, все эльфы и феи целуются так, будто это самая важная вещь во вселенной, или это личная особенность Поппи Дурман? Тот факт, что она еще школьница, беспокоивший его с тех пор, как она открыла ему свои чувства, больше не казался таким уж тревожным. Какое бы место она ни занимала в своем обществе, по его отсчету она родилась еще до того, как Тедди Рузвельт стал президентом, — если кого-то из них считать малолеткой, так только его, Тео. По здешним понятиям он еще в детский садик должен ходить или там в первый класс.

Сближающая деятельность Поппи осуществлялась успешно: они сплелись, как два дружно растущих стебля, и каждое ее движение затрагивало его сразу в нескольких местах Похоже, тот единственный бокал вина начисто лишил его разума: в голове все плыло, в теле ощущалось тепло и приятное покалывание. Может, это любовь? Эта мысль его поразила. Страсть присутствовала определенно, но ею объяснялось не все.

На секунду он отстранился и прижался лицом к ее виску. Ее волосы пахли ванилью, жимолостью и еще чем-то, чего он не знал, но хотел бы вдыхать всю свою жизнь. Полчаса назад он корил себя за то, что морочит девушке голову, теперь начинал понимать, что сам вот-вот втюрится по самые уши. Может, она приворожила его? Он не верил в это после ультиматума, который она ему предъявила... ну а вдруг все-таки?

«Господи, никак это то самое, настоящее!»

Затерянный в теплой ночи, он прислонился к стене. Поппи была так близко, что сбивала ему все ориентиры, и он не сразу заметил фигуру в дальнем конце улицы. Поппи дышала ему в ухо и целовала мочку, одновременно покусывая ее, — таких чудес с ним давно уже не случалось, однако что-то в этой фигуре, переходящей из света фонарей в тень и опять выходящей на свет, не давало ему покоя. Вот она снова вошла в пятно света в сотне футов от них, и Тео разглядел на ней доспехи констебля.

Сердце в груди застыло ледяным комом. Тео отделился от стены, чуть не опрокинув Поппи, схватил ее за руку и быстро повел прочь.

— В чем дело? — спотыкаясь, спрашивала она.

— Там сзади. Констебль. Можешь посмотреть, только ради Бога не останавливайся.

— Но мы навлечем на себя подозрение, если будем от него убегать...

— Да, если констебль настоящий, — но я так не думаю. Я тебе рассказывал про мертвяка, который меня преследует. В последний раз, у дома Нарцисса, он занял тело констебля. Шагай быстрей. Когда завернем за угол, побежим.

— Очень мне нужно бегать от какого-то буки. У меня в сумочке защитные чары.

— Ты не понимаешь, Поппи. От него защититься нельзя. Если твои чары уступают мощью атомной бомбе, лучше поскорей смыться отсюда. Как он там, не бежит?

— Идет. Быстрым шагом. — В голосе Поппи появились тревожные ноты. — Походка у него действительно странная.

— Наверное, кое-какие детали уже отвалились. Как ты сюда добиралась? Хорошо бы на машине.

— Я одолжила у Друзиллы ее драндулетик. Ночью на Восточном Берегу такси поймать сложно.

— Далеко он стоит? Хотя выбора все равно нет. Думаю, что это чудо даже толпы народа не испугается. Все, поворачиваем. — Тео сжал руку Поппи. — Показывай дорогу. Теперь он нас не видит... ну, побежали!

И они помчались обратно к ресторану. Несколько эльфов постарше, вышедших из какого-то дома, отскочили с дороги и добродушно заругались им вслед, но у них не было времени на извинения.

Поппи поставила свой «драндулетик» на боковой улочке, за углом от «Палаты собраний». Тео в панике переминался с ноги на ногу, пока она возилась с незнакомыми дверными чарами. На третьей безуспешной попытке из-за угла вывалился грузный силуэт. Он постоял, вертя во все стороны головой в шлеме, — ни дать ни взять радарная установка. Теперь у Тео не осталось никаких сомнений насчет того, кто преследует их. Это существо двигалось не как эльф и не как человек. Руки свисали по бокам, а голова вертелась на шее, как заведенная.

— Есть! — Поппи распахнула дверцу, Тео обежал машину и сел. Сиденье охватило его, как живое, но он слишком перепугался, чтобы беспокоиться по этому поводу.

— Поезжай, — сказал он. — Надо от него оторваться. — Он оглянулся посмотреть. Упырь шел теперь к ним — на негнущихся ногах, но ужасно быстро. Лицо под шлемом не выражало никаких эмоций, если мнимый констебль вообще знал, что это такое. — Трогай!

Автомобиль, зажужжав, чуть ли не отпрыгнул от тротуара. Тео еле успел помолиться, чтобы улица не упиралась в тупик. С этим все оказалось в порядке, и он опять оглянулся. Упырь смотрел им вслед, и ничто в его позе не говорило о досаде или отчаянии. Теперь он просто начнет все сызнова — он уже шел за ними, уменьшаясь на каждом шагу. «Большая удача, что ему не подвернулся кто-нибудь с крыльями», — подумал вдруг Тео. Его целеустремленность имеет и хорошие стороны, поскольку планировать он, как видно, не способен.

Тео, конечно, предпочел бы, чтобы этот монстр, даже имея некоторые дефекты, вообще не гонялся за ним — но его, к сожалению, никто не спрашивал.

Полчаса спустя Поппи свернула на дорогу к Замковому мосту, остановилась и выключила фары. Тео взял ее за руку.

— Интересное получилось свидание, правда? — Попытка засмеяться ему не совсем удалась — юмор, заключенный в этой ситуации, был слишком уж черным.

— Что ты теперь будешь делать?

— Ты про Кочерыжку? Или... про нас с тобой?

Она, грустно улыбаясь, пожала плечами.

— Наверное, про то и другое. Мы не слишком удачно выбрали время, да?

— Не знаю Я вообще мало что знаю. Но исчезать я не собираюсь, если ты об этом. То есть могу, но не по собственной воле.

— Не говори так, Тео. Мы что-нибудь придумаем. У меня есть друзья, а у них — влиятельные знакомства...

— Чемерицу даже самые влиятельные не остановят, а я по какой-то необъяснимой причине позарез ему нужен. — У него в голове вертелись десятки вопросов, на которые дочь партнера Чемерицы в отличие от других могла знать ответ, но час был поздний, и он совсем выбился из сил. — Мы ведь увидимся еще, да?

— Ну конечно. — Она поднесла его руку к губам, прижала к щеке. Он погладил ее черные волосы. — Конечно.

— Мне надо подумать. Выяснить пару вопросов. Я тоже кое-кого знаю. Я позвоню тебе, если сумею — может быть, даже сам, без посредника.

Их поцелуй снова чуть было не перешел в нечто куда более глубокое. Здравый смысл Тео с трудом собрал кворум, чтобы оторваться от Поппи. Его ноги после целого дня ходьбы и бега хотели спать, но все остальное считало ноги идиотами, а то, что помещалось между ними, грозило устроить настоящий бунт. Тео все-таки освободился, пока еще мог, поцеловал Поппи еще пару раз и неуклюже вылез из маленького автомобильчика. Он не то чтобы полагал, что развивать их роман пока что рано, — на то и война, в конце-то концов! — просто для нее в его жизни не было места, а без этой ниши чувства, неожиданно сильные и серьезные, могли попросту разорвать его пополам.

— Тео, — сказала она, когда он подошел к окну со стороны водительского места, чтобы поцеловать ее на прощание, — ты правда живешь в одной палатке с гоблинами? И поёшь с ними вместе?

— Ну да. — Он боялся, что она скажет что-нибудь гадкое, вроде того, что они грязные люмпены, и он почувствует себя нехорошо из-за того, что она ему так нравится.

— Вот здорово! Всегда мечтала познакомиться с гоблином. Отец меня к ним и близко не подпускал.

Тео подумал о революционных планах Пуговицы.

— Скоро у многих появится шанс узнать их получше, — сказал он и поцеловал ее. — Спокойной ночи, Поппи. Спасибо тебе... за все.

— Не хотела говорить, но скажу: позвони мне. Обязательно.

Она лихо развернулась на трех колесах и покатила обратно в Город. Тео помахал ей вслед. Давно уже он не чувствовал себя таким подростком. Точно, так все и было — в мире нет никакого смысла, взрослые дяди предъявляют тебе претензии, и железы внутренней секреции берут над тобой верх.

В лагерь он возвращался с ощущением тех времен: пробраться бы потихоньку, чтобы родителей не разбудить.

33 ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ

— Рад, что ты пришел ко мне, Тео Вильмос.

Тео сел на циновку против Чумазого Козявки Пуговицы. Гоблин налил ему в чашку кипяток из сосуда, напоминавшего чайник, — но Тео постепенно учился не делать поспешных выводов.

— Спасибо, а что это?

— Чай.

— Отлично. — Тео подул и отпил глоток. Чай напоминал не то корневое пиво, не то чилантро, но был, в общем, неплох, и никакие зверюшки в нем не плавали — поэтому Тео решил не вдаваться в подробности. Некоторое время он молчал, позволяя мыслям осесть и успокоиться, как чаинкам. В этом ему мешало громкое кряхтенье — двое огров в этой же комнате поочередно поднимали над головой гранитную глыбу величиной с домашний кинотеатр.

— Почему они всегда парные, огры? — спросил он. — Телохранителей-одиночек ни у кого нет.

Гоблин показал в улыбке свои острые зубы.

— Ты пришел спросить меня именно об этом? Такая пара обычно — брат и сестра, особенно в хороших, иначе говоря, богатых, домах. У Цветов распространено суеверие, что такие близнецы работают лучше других. У огров такого рода двойняшки рождаются часто, а поскольку огры традиционно поступают в охрану, как феришеры — в домашнюю прислугу, а хоббани — в домоправители, то найти требуемую пару не так уж сложно, тем более за хорошее жалованье. — Бросив взгляд на Чу-Чу и Топси, Пуговица понизил голос. — Это суеверие так укоренилось, что в случае, когда один близнец погибает — даже спасая жизнь своему хозяину, — другого обычно увольняют. Можешь представить, какой это жестокий удар — потерять и своего близнеца, и работу? Однако предрассудок этот, как и большинство других, просто глуп. Оставшийся в живых близнец, именуемый «вдовой» или «вдовцом», зачастую очень преданно защищает нового хозяина — ведь ему некого больше любить, кроме него. Цветы не понимают этого или просто не хотят в это верить — вот и цепляются за старый фетиш парных телохранителей. Желая оскорбить кого-то, они говорят: «Телохранители такого-то никогда не встречались, пока не начали у него работать», — это значит, что такой-то слишком беден, чтобы позволить себе нанять близнецов. Тео покосился на громадные, блестящие от пота тела.

— Твои телохранители — тоже брат с сестрой?

— Они-то? Да, — засмеялся Пуговица. — Но спешу тебя заверить, что я не раб цветочных традиций. Это телохранители Караденуса Примулы. Они пришли сюда вместе с ним, а он, хм, предоставил их мне. По-моему, он опасается за мою жизнь. Он хороший мальчик.

— В первый вечер я с тобой, пожалуй, не согласился бы, а теперь согласен. Как он к вам попал? Он мне ничего не говорил об этом.

Пуговица налил себе еще чаю.

— Мне кажется, ты избегаешь разговора о том, что привело тебя сюда, Тео Вильмос. Но я не спешу, а к высокой горе ведет много дорог. — Он задумчиво отхлебнул из чашки. — К тому же история Примулы тесно связана с тем, как я сам оказался здесь.

— Это меня тоже интересовало, но я думал, что спрашивать невежливо...

— К гоблинам это не относится, мы ведь любим рассказывать истории, но ты уже знаешь, что моя история будет с недомолвками.

Ты, должно быть, уже думал об этом, Тео Вильмос, и говорил себе: «Пуговица, наверное, немало претерпел от Цветов, если он так на них зол». Ты, возможно, воображал себе сцены зверской расправы над моей семьей или надругательства, учиненного Цветками над моей подругой. Но все далеко не так просто. Не знаю даже, способны ли те, кто действительно претерпел такое, работать над переменами, о которых мечтаю я. Мне думается, что если лепить горшок на покривившемся кругу, то он тоже выйдет кривым, какого бы высокого мнения о себе ни был горшечник. И чем горшок больше, тем больше будет изъян. Если сосуд достаточно велик, он треснет, как только ты поставишь его на огонь.

Вот какого образа мыслей я придерживаюсь. Я чувствую, что перемены в нашей жизни назревают сами собой. Оглядываясь назад, я вижу, что прошел долгий путь, а некоторые из нас пережили тяжелые времена, но ни одну судьбу нельзя свести к простому случаю наподобие «они перебили мою семью и потому должны пасть». Мои родители живы и проживают здесь, в этом городе. Отец мой — садовник, имеющий свое дело: теперь он ухаживает за подворьем одного из знатнейших домов. Он счастлив — или полагает себя счастливым. И мать, после долгих лет мытья полов и окон, тоже получила досуг, который проводит с внуками. У меня есть братья и сестры, Тео, которых государственное устройство Эльфландии волнует не так, как меня. Их жизнь больше «удалась», поэтому мать тоже полагает себя счастливой — а может, и вправду счастлива.

Мне, видишь ли, не повезло: я получил некоторое образование. Я самый младший, и пока я рос, родители сумели наскрести денег, чтобы послать меня в одну из гоблинских школ. Ты удивлен? Да, есть у нас и такие.

— Я в этом не сомневался, — сказал Тео. — И что же, они предназначены только для гоблинов?

— Конечно. Цветочные семьи не допускают в свои школы даже эльфов собственного вида, если те принадлежат к низшему классу. А твой друг Кумбер Осока может многое порассказать тебе о жизни феришера в богатом доме...

— Да, он рассказывал.

— Вот видишь. Цветы ни за что не позволят, чтобы их дети учились вместе с детьми гоблинов. У юных Цветков могут, чего доброго, возникнуть вопросы о социальной несправедливости, с которой они прежде мирились безоговорочно.

Сейчас ты должен уловить некоторую горечь в моих словах, мастер Вильмос, — ведь к этим идеям я, разумеется, пришел не случайно. Ничего из ряда вон ужасного со мной не случилось, но мелкие оскорбления и ограничения копились день за днем, пока их вес не стал очень внушительным. Я мало что знаю о мире смертных, но думаю, там найдется немало народу с таким же опытом...

— Еще бы.

— Хотел бы я познакомиться с такими смертными — нам было бы полезно сравнить подобия и различия. Но движет мной не то, о чем ты, возможно, думаешь. Это еще не самое худшее, когда богатый идиот обзывает меня «живогрызом» и заранее клеймит грязнулей и пьяницей, не давая себе труда узнать меня поближе. И не та мысль, что, будь мы пригодны для их энергетических нужд, цветочные лорды, не задумываясь, спалили бы всю нашу расу, бесит меня больше всего — она слишком велика, чтобы ее могла вместить душа одного дома. Хуже всего старательность, с которой даже самые лучшие из знакомых мне эльфов напоминают себе, что я не такой, как они. Их удивление, когда мне случается сказать что-то умное. Их восхваление самых мелких моих достижений, точно я домашнее животное, которое научили разгадывать цифровые чары. Это меня донимало пуще всякой жестокости. А когда я закончил школу, воспламененный новыми идеями и удивленный тем, что соученики не разделяют моего пыла, обнаружил, что в собственной семье меня тоже не понимают и что нет такого поприща, где я мог бы с пользой приложить свой ум. Меня могли разве что взять в качестве диковинки в какой-нибудь эксцентричный цветочный дом, как случилось с твоим другом Кумбером. Жизнь не сулила ничего лучшего, чем подстригание изгородей у богатых или, может быть, собственная лавчонка в Гоблинском Городе.

Прошли годы, а я так и не нашел применения своей учености и своим идеям. Ты уже знаком с нашим обществом, Тео Вильмос. Это не самая лучшая модель — и чем больше я углублялся в то, что произошло после Великанской войны и гибели короля с королевой, тем крепче становилось мое убеждение, что государство гниет изнутри. Возможно, я принимаю желаемое за действительное — ведь если эта система сохранится, я даже на своем долгом веку не увижу никаких перемен в пользу нашего народа. — Пуговица с улыбкой взглянул на Чу-Чу и Топси, которые, сделав передышку, пили воду из ведра. — Возможно, впрочем, что он долгим не будет, несмотря даже на хорошую подготовку огров Примулы.

Он подлил себе чаю и продолжил:

— Я предупреждал, что от моей истории не надо ждать особых сюрпризов. С Караденусом Примулой я познакомился, когда мой отец заключил контракт на подстрижку бескрайних северных газонов дома Примулы. Мы, гоблины, большие мастера на контракты и соглашения всякого рода. Честь мы ценим дороже жизни и свято соблюдаем однажды данное слово. Поэтому договор, любой договор, связывает нас как самая могущественная наука. Мой гордый отец думал, что этот контракт ставит его на одну ногу с Цветами, хотя для них он был всего лишь слугой — однако я увлекся.

Караденус, очень неординарный представитель своего класса, все время вступал в разговоры и с нами, и с другими работниками их поместья. Он даже выучил кое-какие гоблинские слова и любил, хм, употреблять их. — Пуговица фыркнул и вытер чай с верхней губы. — Выговор у него просто ужасный, клянусь стержневым корнем! Можно подумать, что у него василиск норовит изо рта вылезти, только не говори ему, что я так сказал. — Он снова посмотрел на охранников, проверяя, не слышали ли они. — Упорство Караденуса меня восхищает, но в первый раз, подойдя к нам, он сказал мне и моим товарищам буквально следующее: «Здравствуйте, моя голова есть Примула маленький, и вам велено съесть свои имена со мной». Привычка к подчинению глубоко сидит в нас — оно и неудивительно, ведь в прошлом нас убивали за малейшее неуважение к аристократам, и в каждом рабочем лагере Ивняка и Берез есть общая могила, куда сваливали гоблинов, надорвавшихся на работе или проявивших неповиновение, — поэтому мы не засмеялись. Позже я понял, что он не имел бы ничего против, если бы мы его поправили.

Тео не хотелось останавливаться на братских могилах.

— И вы подружились с ним?

— О нет, не так скоро. Я до сих пор не уверен, вправе ли мы зваться друзьями. Мы с ним из разных миров, почти как с тобой. Но мы часто беседовали и многому научились друг от друга. Он, хм... прошу прощения, у меня с горлом немного неладно... он задумывался о существующих проблемах больше любого известного мне Цветка. Но мы не всегда приходили к согласию, и он все еще крепко держался самых консервативных понятий относительно традиций и чести, оспаривая при этом более фундаментальные вещи — например, различия между разными видами эльфов или неравенство в нашем обществе.

Гоблин сделал большой глоток из своей чашки.

— Примула оказал мне помощь, когда я очень нуждался в ней — хотя это, насколько я понимаю, противоречило его принципам. Одно это показывает, как сильно он отличается от себе подобных. Вспомни, как он не стал мстить тебе, все взвесив и поняв, что ошибся — а в случае со мной он подверг сомнению все свои взгляды. И помог мне скрыться, что любому другому Цветку даже в голову не пришло бы.

Итак, мне пришлось покинуть мою семью и мое скромное положение в обществе. Когда Примула отыскал меня снова, он тоже вступил на путь разрыва со своим кланом, хотя это диктовалось скорее сердцем, чем головой. Он, видишь ли, любил своих родных и не мог отделить их от того, что они представляли. — Пуговица снова налил чаю себе и Тео. — Он еще не созрел, чтобы полностью порвать с образом жизни, в котором он вырос — думаю, он все еще лелеет надежду, что его можно как-то... поправить. Я другого мнения. — Он оскалил зубы, и это уже не было улыбкой. — Но мы сходимся в том, что без перемен не обойтись, и на его порядочность можно положиться. Так что мы с Караденусом не совсем друзья — пропасть между нашими видами, боюсь, слишком глубока, — но нас объединяет то, что близко и даже мило нам обоим.

Тео как-то упустил нить.

— Ты сказал, он помог тебе скрыться... но зачем это было нужно? Ты ведь просто работал у своего отца и... А, понял. Это и есть та самая недомолвка?

Пуговица молча пил чай.

— Я угадал? Ты что-то сделал, попал в беду, и пришлось бежать.

Пуговица поболтал в чашке остатки и поднял глаза на Тео.

— Его семье ты не причинил зла, иначе он счел бы своим долгом убить тебя, как хотел поступить и со мной. И ты не просто распространял листовки — ты сказал, что под угрозой оказались его принципы, значит, речь шла о чем-то из ряда вон. — Тео встретился с узкими желтыми глазами гоблина. — Ты что, убил кого-нибудь? Какого-то важного эльфа?

Острые зубы снова выглянули наружу.

— Теперь ты, можно сказать, сам сделался гоблином, Тео Вильмос — ты заполнил пробел в моей истории. Еще чаю?

— Погоди. Я согласился тебе помогать, потому что считал твои действия... правильными. Но в этом случае мне надо еще разобраться. — Огры посматривали на Тео с ненавязчивым, но заметным интересом, словно чуяли его напряжение через всю комнату. — Так что же произошло?

— Ничего удивительного, если учесть, как изменились с годами мои взгляды. Я стоял на улице, ждал автобуса, и вдруг прямо передо мной какой-то эльф стал избивать гоблина-носильщика, уронившего один из его свертков. До сих пор не знаю, как звали того беднягу, — боюсь, что потом у него были большие неприятности, если власти предположили, что мы с ним знакомы, на самом же деле мы тогда видели друг друга впервые. Как раз из-за этого, возможно, все так и вышло. Когда молодой эльф — я только после узнал, что он из семейства Гортензии — измолотил гоблина тяжелой тростью так, что тот уже встать не мог, и все продолжал бить его и пинать, для меня в этой скорченной, стонущей фигурке воплотились все гоблины, которых я знал. Я сам, мой отец, ходивший на вечерние курсы, чтобы обучиться учтивым манерам в угоду своим хозяевам, мои братья и сестры, ютившиеся по шестеро в одной комнате и упорно называвшие эти комнаты «гнездами», все безымянные тела в известковых ямах Ивняка — мы все были этим гоблином, а его самозваный господин воплощал в себе всю цветочную аристократию, которой мало отнять у нас наши леса и земли, ей надо раздавить нас окончательно, как насекомых.

Вот откуда взялось мое второе имя, Тео — то, которое я скрывал до недавнего времени. Мы все их скрываем, потому что это позорные, сознательно взятые имена. Они ежедневно напоминают нам о нашем ничтожестве. Знаешь, как звали моего последнего вольного предка? Сверкающий Лис. Цветы, подчинив нас себе, даже имена у нас отобрали, а тех, кто прислуживал им, стали называть по мелким предметам домашнего обихода. Но имена, которые мы давали сами себе — Червяк, Таракан, Падаль, Пятно, — это наше наследие, наше отчаяние и, может быть, наша сила. Да, по отношению к Цветам я козявка, слабое, ползучее созданьице, но в тот день один из них узнал на себе, что даже самые слабые существа способны кусаться.

От него несло гневом, как жаром — Тео мерещилось, что вокруг Пуговицы колеблется воздух. Сам гоблин, как ни парадоксально, все больше успокаивался, точно отступал глубоко в себя, в место, недоступное воображению Тео.

— Смотреть на это было невыносимо. Я бросился на зверя из дома Гортензии с одной мыслью — принять часть побоев на себя, чтобы носильщик мог улизнуть. Но бедняге переломали кости, и он даже встать был не в силах, а лорд все свое внимание перенес на меня. Изумление, вызванное моим вмешательством, тут же сменилось яростью — он огрел меня своей палкой и повредил мне горло, что сказывается и посейчас. Но тот его первый, изумленный взгляд почему-то придал мне сил. Он поверить не мог, что у кого-то, хотя бы и у другого гоблина, хватит дерзости напасть на его. Понимаешь? Он чувствовал себя в полном праве забить того носильщика до смерти, и в этом он не обманывался. На остановке было полно эльфов разного вида, больших и маленьких. Некоторые испуганно отворачивались, но другие смотрели как ни в чем не бывало. Происходящее не удивляло и не возмущало их.

Я обезумел тогда, Тео Вильмос. Он ударил меня раз и другой, но я вцепился в его ногу, и размахнуться как следует он не мог. Прежде чем он успел обезвредить меня с помощью чар или позвать на помощь, я вскарабкался по его туловищу, разодрал ему горло, и он истек кровью. Да, вот этими самыми зубами.

Тео долго молчал, не зная, что об этом и думать. Пуговица определенно перестал быть симпатичным героем мультика, и Тео с нехорошим чувством в желудке задавал себе вопрос, существовал ли такой персонаж вообще. Пожалуй, нет — просто Тео хотелось верить в него, в этакого Махатму Ганди эльфийской революции.

Пуговица улыбнулся, не показывая зубы, — возможно, чтобы не усугублять тревожное состояние Тео.

— Такой Чумазый Козявка Пуговица тебе не очень по нраву, верно? Тогда я должен тебе сказать, что убивал еще дважды — чтобы не попасть в тюрьму. Погостив пару месяцев у лорда-констебля Аконита, я неизбежно оказался бы либо в яме с известью, либо в печи. Ни одну из моих жертв ты, я думаю, не стал бы оплакивать, но это, возможно, не является для тебя смягчающим обстоятельством. Они были эльфы, такие же, как и ты. Я не имел права сопротивляться им, не говоря уж о том, чтобы их убивать, однако я это сделал.

— Они не такие, как я, кем бы я себя ни считал — эльфом или смертным.

— Черту не так легко провести, Тео Вильмос, — я, помнится, уже говорил тебе об этом. Ты уже оказал мне помощь, в результате чего, хм, кто-то может погибнуть. Надеюсь, что невинные не пострадают, но война — это демон, заключенный в ларце: если ларец открыть, он летит, куда хочет.

Тео пришел в башню не для того, чтобы копаться в биографии Пуговицы — его слишком занимали собственные проблемы, — но гоблин, имевший какие-то свои виды, намеренно поставил его в весьма затруднительное положение. Опять недомолвки, опять пробелы. Он выпрямился и посмотрел гоблину в глаза, похожие на растопленное масло.

— Если ты спрашиваешь, хочу ли я вступить в ваши ряды, ответ будет тот же: «еще не решил». Я вам сочувствую, потому что пробыл здесь достаточно долго и понимаю, что без перемен не обойтись. И ваши враги — мои враги, так мне думается. Что еще ты хочешь от меня услышать? Мне по-прежнему нужна твоя помощь, и я тоже буду тебе помогать, если увижу в этом какой-то смысл.

— Ты не солдат, Тео Вильмос, это ясно, — весело покачал головой Пуговица. — Солдатам такая разборчивость непозволительна. Но у меня уже есть солдаты, которые делают, что им приказано, а если и думают, то потом. Ты — иная статья. Пока мы не узнаем, что нужно от тебя Чемерице с Дурманом, ты, пожалуй, вправе оговаривать условия.

— Кстати, об исполнении приказов. Что мы, собственно, делали в «Элизиуме» вместе со Стриди? Я видел на экране, то есть в зеркале, разрешение на въезд одного рабочего с одним домашним животным.

— Верно. Ты, Стриди Крапива, Кумбер Осока и Колышек — вы все отлично справились со своим делом.

— Но что это значит? Почему для тебя так важно получить разрешение на эльфа с домашним животным — если это, конечно, не великан верхом на динозавре?

— Динозавр? Ах да, я слышал об этих сказочных существах. — У гоблина вырвался тихий шипящий смешок. — Ты очень остроумен, Тео Вильмос. Это не совсем то, что я задумал, но моих планов тебе, наверное, лучше не знать — любого из нас могут схватить, а техники в доме Чемерицы славятся своим мастерством. Чего ты не знаешь, того и не скажешь, как бы тебе ни хотелось сказать.

— Но...

Гоблин посмотрел в сторону, и Тео увидел в дверях Караденуса Примулу, чье красивое лицо изображало маску терпеливого ожидания.

— Ты вернулся, товарищ? Садись с нами, я заварю еще чая.

Караденус сел, подогнув ноги, и почти дружески кивнул Тео, но говорить не спешил. Ни он, ни Пуговица не нарушали молчания, пока чайник подогревался на жаровне. «Может, они ждут, чтобы я ушел? — подумал Тео. — Может, я просто не знаю, как полагается себя вести в таких случаях?»

— Я... я вот еще о чем хотел поговорить. — «Господи, парень! Кочерыжку поймали и сделали наживкой для тебя, а ты мямлишь, точно хочешь узнать, хватит ли пончиков в буфете». — Это важно. По-настоящему важно.

Пуговица наклонил голову.

— Я слушаю, Тео Вильмос.

— Может быть, мне уйти? — спросил Караденус.

— Нет-нет! Я и твое мнение хотел бы услышать. — Тео хлебнул остывшего чая. — Но вас я тоже не хочу задерживать, если вам надо поговорить.

Примула слегка улыбнулся.

— Я действительно хотел бы передать кое-что Пуговице, и чем скорее, тем лучше. — Он вопросительно поднял бровь, и Пуговица кивнул. — Прекрасно. Эта вещь тяготит меня, хотя ее вес невелик. Мне чудилось, что все только на меня и смотрят. — Он сунул руку в карман своего длинного пальто.

— Трудно тебе пришлось?

— Не так трудно, как я ожидал, — даже странно. Приди я к себе домой, меня бы непременно арестовали, а в Музее Парламента меня никто не узнал. Мало того, я достал требуемое из витрины с помощью самых простейших чар. — Он достал что-то, завернутое в бархат или мех, и протянул Пуговице. — Думаю, это потому, что в отделе, посвященном Гоблинским войнам, посетителей теперь мало. В зале пусто, витрины пыльные.

Пуговица прижал сверток к груди, явно не спеша его разворачивать, и у Тео учащенно забилось сердце. Какое-нибудь легендарное гоблинское оружие? Для меча или топора оно недостаточно длинное — стало быть, священный кинжал или волшебная пистоль, способная убить Чемерицу на расстоянии мили.

Гоблин раскрыл черную обертку.

— Да это же палка, — выпалил Тео и тут же прикусил язык, боясь, что оскорбил гоблинскую святыню. Это в самом деле была палка, кусочек ветки длиной около восемнадцати дюймов, со снятой витками корой и какими-то знаками, которые Тео в отличие от букв эльфийского алфавита прочитать не сумел. Знаки врезали в белое дерево на местах, где коры не было, и намазали чем-то темным, чтобы сделать их видимыми.

— Она самая, — с намеком на улыбку подтвердил Пуговица. Глаза у него горели необычайно ярко. — От таких вот вещиц все и зависит. Может, сделать это прямо сейчас? — произнес он задумчиво, глядя на палочку. — Нет, пожалуй, еще не время. Тут, думаю, нужна публика. — Он снова завернул палочку и спрятал ее за пазуху. — Спасибо тебе, Караденус Примула. Ты, возможно, произвел в мире переворот — будем надеяться, что к лучшему.

Эльф торжественно склонил голову. Они оба помолчали, а затем, как по команде, взглянули на Тео.

Он все еще пытался осмыслить то, чему только что стал свидетелем — особенно ту торжественную атмосферу, которая сопровождала передачу из рук в руки кусочка дерева, — но он уже просидел у Пуговицы добрых пару часов, а к делу так и не приступил.

— Так я начну? — спросил он.

Гоблин кивнул и подлил ему горячего чая.

Пуговица уже знал почти все, что случилось с Тео после прибытия в Эльфландию, но Примуле многое не было известно. Поэтому Тео вкратце изложил недавние события, стараясь подчеркнуть, как много Кочерыжка для него сделала. После этого он перешел к передаче, которую увидел в зеркальниках на магазинной витрине, к Чемерице и склянке у него на столе.

— И не говорите мне, что это ловушка, — я и сам это знаю. Я не идиот, хотя до сих пор понять не могу, зачем я им сдался. — Он посмотрел на Пуговицу и Примулу с вызовом, точно ожидая каких-то возражений с их стороны. — Вы оба специалисты в вопросах чести и поэтому должны понимать, что я не могу просто так ее бросить, хотя они, конечно, только и ждут, чтобы я, как дурак, явился ее спасать.

Выслушав его, оба некоторое время молчали. Что они, интересно, делают, когда остаются вдвоем — говорят хоть что-то или просто сидят, как истуканы?

— Меня удивляет только, как мог Квиллиус Пижма на это пойти, — сказал наконец Примула. — Не потому, что я о нем высокого мнения — он никогда мне не нравился, — а потому, что у Чемерицы нашлось, чем его подкупить.

— Возможно, речь шла о его жизни, — предположил Пуговица.

— Возможно. — Примула проделал свойственное Цветам волнообразное движение — так могла бы пожимать плечами змея, будь у нее плечи. — Но на вопрос мастера Вильмоса мы так и не ответили.

— Знаешь, Тео Вильмос, — если бы мы все, сколько нас есть в этом лагере, взяли в руки оружие и двинулись на дом Чемерицы, этого все равно было бы недостаточно. Цирус Жонкиль — ты, кажется, его знаешь — организует сопротивление по линии цветочных домов, есть и другие помимо него, но даже объединившись, мы будем значительно уступать Чемерице с его союзниками. В нужное время мы все-таки надеемся взять этот мрачный оплот, но я не могу тебе сказать, когда придет это время и доживет ли до него твоя летуница. Не жди от меня какой-то действенной помощи. Мы; не можем менять свои планы и рисковать ими ради кого-то одного, особенно в текущий — переломный — момент.

— Мне все равно, — сказал Тео и понял, что это по-своему правда. — То есть не совсем все равно, умирать-то мне неохота. Но без помощи ее бросить я тоже не могу, так что лучше об этом не задумываться. Подскажите мне наилучший способ избежать поимки — ну, хотя бы такой, который обеспечивает один шанс из ста.

— Нам надо подумать, Тео Вильмос, — мягко промолвил Пуговица. — Ты затратил порядочно времени, рассказывая нам о своей беде, дай и нам немного.

Наряду с разочарованием Тео испытал и облегчение. Хорошо уже то, что они сразу не списали Кочерыжку в расход и не посоветовали ему выкинуть ее из головы. Однако серьезность, с которой они подошли к этому вопросу, давала также понять, что выбора у него в общем-то нет и что придется ему от слов переходить к действиям. Придется рискнуть жизнью, чтобы освободить друга — и, возможно, потерять ее. От мысли о том, против чего он собирается выступить, мошонка у него сжималась до размеров ореха. Понятно теперь, почему в армии на задание посылают не одного солдата, а целый отряд: когда вокруг народ, бежать стыдно. Особенно полезен бывает сержант с пистолетом.

— А как насчет того, кто живет у воды? — произнес вдруг Примула. — Вы знаете, о ком я. О старике...

Пока Тео прикидывал, каким же древним надо быть, чтобы эльф назвал тебя стариком, Пуговица оживился:

— Тот, кого именуют Устранителем Неудобных Препятствий? Хем. Он не подавал никаких признаков того, что сочувствует нашему делу. Скорее наоборот.

— Да, но ведь он работает за плату — особенно в последние годы, если верить слухам, причем плату берет чаще услугами, чем золотом. — Примула нахмурился, что мало отразилось на его гладком лбу. — Идея не из приятных, я знаю, но раз мы больше ничего придумать не можем...

— Постойте. Что это за Устранитель такой? Имечко как из репертуара «Блэк Сэббат». — Недоумевающие взгляды собеседников Тео проигнорировал. — Расскажите, что вам о нем известно. Я тоже хочу поучаствовать в разговоре, ведь это моя задница выдвигается на передовую.

— Как образно выражаются в мире смертных, — заметил Примула. — Но вы, конечно же, правы. Я расскажу то, что знаю сам, а Пуговица добавит то, что я упустил.

— Никогда не просите гоблина заполнять пробелы, — возразил Пуговица. — Это противоречит нашей натуре.

Примула, как показалось Тео, с удовольствием оценил бы шутку, но юмор, видимо, в его программное обеспечение не входил.

— Да-да... Предупреждаю, что все мои сведения получены из вторых и даже третьих рук. Устранитель очень стар — никто не помнит времени, когда его еще не было, и в мои детские годы няньки грозили, что он заберет нас, если мы будем вести себя плохо. Говорят, что с виду он страшен.

В мире, где обитают огры и тролли, это что-нибудь да значит, подумал Тео.

Но чем он, собственно, занимается?

— Только тем, что устраивает его самого, и для тех, кто способен ему заплатить. За свои долгие века он овладел тайнами, известными ему одному. Говорят, что для многих лордов, считавших свою защиту безупречной, ужасное лицо Устранителя стало последним, что они видели в жизни. Впрочем, это не единственные препятствия, которые он устраняет. Он, как я уже говорил, владеет науками всякого рода. Я не сомневаюсь, что многие реалии нашего общества, ныне принимаемые нами как должное, начинались с пометок в его блокноте.

— Частично колдун, частично наемный киллер — так, что ли?

— Скажу в его пользу вот что: я никогда не слышал, чтобы он убивал невинных, — хотя это ничего не доказывает. Никто не гарантирует, что все истории о нем правдивы, и большинство их, несомненно, остается нерассказанными. Вы согласны со мной? — спросил эльф у Пуговицы.

Гоблин медленно кивнул.

— Ты знаешь больше, чем я, — с моим народом, насколько я знаю, он дела никогда не имел. Его могущество велико, и верен он только договорам, которые заключает, — так говорят. Вот, пожалуй, и все, что о нем известно.

— И как я, по-вашему, уговорю такого субъекта сделать что-нибудь для меня? — удивился Тео. — Если даже допустить, что он может провести меня в дом Чемерицы.

— Возможно, он просто освободит твоего друга, и тебе не придется рисковать собой, — сказал Пуговица. — Мне думается, это был бы наилучший выход.

— Еще бы, я ведь не герой. Но с чего он стал бы мне помогать?

Гоблин сцепил свои длинные пальцы, клацнув когтями.

— Такие, как ты, не на каждом шагу встречаются, Тео Вильмос. Тебя окружает тайна. Возможно, то, что ты знаешь, поможет тебе купить помощь Устранителя.

— А может, он просто треснет меня по башке, позвонит Чемерице и получит с него денежки. Хотя риска здесь, пожалуй, все-таки меньше, чем пытаться проехать к Чемерице в фургончике с постельным бельем. — Тео говорил это с легкостью, которой не чувствовал. Вот что, наверное, испытываешь, когда твой взвод с рассветом должен выступить на позиции. — Скажите адрес, и я пойду.

Пуговица предостерегающе поднял руку.

— Надеюсь, ты все-таки подготовишься, прежде чем отправляться туда. Да и в твоем рассказе есть кое-что не совсем для меня ясное.

— Прежде чем меня ухлопают — ты это хотел сказать?

Гоблин погладил свою мохнатую челюсть.

— Нам в этой жизни гарантировано только одно, Тео Вильмос: последний вздох.

Эта истина показалась Тео до того угнетающе верной, что ему захотелось покончить с собой прямо сейчас, чтобы не мучиться больше.