Надо бы выдумать его.
До завтра, милый!
Я вас люблю.
Убирайся.
И зачем черт дернул меня ввязаться в это дело? – Ред.
Диадемою.
Батюшка, – Андрей?
Милый друг.
Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне бы не было дурно.
Не бойся, мой ангел!
Нет, это желудок… скажи, Маша, что желудок…
Боже мой! Боже мой! Ах!
Иди, мой друг. – Ред.
Подрастающих.
Танец с шалью.
Самонадеянность.
Подросточков.
Подростки.
Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вы должны танцевать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!
Нет, мой милый, я лучше посижу для вида.
О моя жестокая любовь… (ит.) – Ред.
Братство. – Ред.
Так проходит слава мирская (лат.). – Ред.
Мой милый?
Полусумасшедший – я всегда это говорил.
Сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества.
Сливки настоящего хорошего общества.
Человека с большими достоинствами.
Ты этого хотел, Жорж Данден. – Ред.
Князь Ипполит Курагин – милый молодой человек. Господин Круг, копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум… и просто: господин Шитов, человек с большими достоинствами.
«Вена находит основания предлагаемого договора до такой степени вне возможного, что достигнуть их можно только рядом самых блестящих успехов; и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить». Это подлинная фраза венского кабинета, – говорил датский поверенный в делах.
Лестно сомнение! – сказал глубокий ум.
Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора, – сказал Мортемар. – Император австрийский никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.
Ах, мой милый виконт… Европа никогда не будет нашей искреннею союзницей.
Непременно нужно, чтоб вы приехали повидаться со мной.
Во вторник между восемью и девятью часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.
Прусский король!
Это шпага Великого Фридриха, которую я…
Ну, что ж, прусский король?
Нет, ничего, я хотел только сказать…
Я хотел только сказать, что мы напрасно воюем за прусского короля.
Ваша игра слов нехороша, очень остроумна, но несправедлива. Мы воюем за добрые начала, а не за прусского короля. О, какой злой этот князь Ипполит!
Человек глубокого ума.
Извините, табакерка с портретом императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.
Были примеры – Шварценберг.
Это невозможно.
Лента – это другое дело…
Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтобы вы приехали… Приезжайте.
Скромность.
Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны и тем очень доволен; то, что я видел в эти три месяца, – невероятно.
Я начинаю ab ovo. Враг рода человеческого, вам известный, атакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в Потсдамском дворце.
«Я очень желаю, – пишет прусской король Бонапарту, – чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все распоряжения, какие мне позволили обстоятельства. О, если б я достиг цели!» Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать. Все это положительно достоверно. Словом, мы думали внушить им только страх нашей военной этитюдой, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе, и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть решительнее, если бы главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по-суворовски, и его принимают с радостными восклицаниями и большим торжеством.
4-го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит все делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает те, которые адресованы другим… И пишет знаменитый приказ Бенигсену.
Пишет он императору. – Ред.