Война Кланов. Медведь 2

Выход из леса

– Вставай, вставай! Не время сейчас лежать, нам нужно убираться отсюда побыстрее, – тянет меня за руку охотница.

Я ощущаю себя человеком, по которому проехался асфальтный каток. Особенно горят плечи, на них будто капают раскаленным металлом. Укусы болят также яростно, как и в тот день, когда меня укусила Марина. Зеленые травяные нашлепки шипят на ранах, кровь из-под них густеет и темнеет.

– Сейчас, тетя Маша. Дай пять минут, и я буду как огурчик.

Вой падающих берендеев звучит недолго. Такой же всплеск, как и от упавшей «Нивы» прерывает терзающий душу звук. Я приподнимаюсь на дрожащих руках. Судороги пробегают по телу, боль молниями хлещет по укусам. Я не думаю о том, что свечу голой задницей перед пожилой женщиной, и комары благодарно жужжат над открывшимся пиршеством. Не до этого. По рукам ползет слабость и заставляет бросить тело вперед. На зубах хрустят песчинки – я впиваюсь в какую-то ветку, и волокна скребут по небу.

– Жень, нужно идти. Понимаю, что тяжело, но постарайся, – просит тетя Маша.

Я выплевываю остатки горькой коры и делаю ещё одну попытку. На этот раз удается встать на четвереньки. Слабость норовит снова пригнуть к земле, но я перебарываю себя. В голове мутится, обед выплескивается наружу желтоватой блевотиной.

– Вот, оденься! Накинь на себя что-нибудь из одежи перевертней, хотя бы раз походишь в хорошем костюме.

– Что-то последнее время я постоянно донашиваю обноски перевертней! Когда же смогу своё-то надеть? – тут же боль вознаграждает меня за сарказм, чуть не сунув лицом в дурно пахнущую лужу.

– Придет время и оденешься. Поблизости ещё могут быть оборотни, так что поторопись!

Похоже, Александру приходится несладко с такой наставницей. А я ещё удивлялся – когда он успел стать таким быстрым и сильным. Тут не захочешь, так заставят. Морщась от боли, я кое-как натягиваю штаны. Они оказались великоваты, приходится прокручивать лишнюю дырку на ремне. Светло-голубая рубашка впору, а начищенные ботинки чуть-чуть жмут.

На плечах рубашки тут же возникают зелено-красные пятна, превращаются в причудливые эполеты с цветами флага Карельской Республики. Ткань тут же набухает и прилипает к плечам.

– А может, перебинтуем? Вон рубашки на полосы порвать, – я киваю на оставшуюся одежду.

– Через час всё одно придется менять, так что лучше пусть выходит само. Кровь у тебя остановилась, а когда мышцы сращиваются – они завсегда болят. Зато поймешь всю прелесть оборотничества, когда заживает всё как на собаке. А это мы возьмем с собой, когда зарастет, то сможешь чистое одеть, – охотница ловко скручивает всё в один узел и крепко связывает углы пиджака.

Мертвые перевертни смотрят пустыми глазницами на факт мародерства. Я последний раз окидываю окровавленную поляну, два голых тела и пучки шерсти. Что-то в последнее время слишком часто начали на нас нападать, или мы приближаемся к заветной цели?

– Тетя Маша, а этих старых перевертней много нам встретится на пути? Хотелось бы знать, сколько комплектов белья с собой брать, – я окликаю уходящую охотницу.

Она не оборачивается, но слегка замедляет шаг. Ждет, пока подойду.

– Не знаю, Жень! Я помню только пятерых, когда они напали в Мугреево. Двоих мы уничтожили, так что осталось трое… да ещё Юля.

Перевертни остаются на маленькой полянке, тела белеют от подглядывающей сверху луны. Только что здесь повеселилась смерть, но вновь она обошла нас стороной. Забрала взамен другие жизни.

Пять вместо двух.

Кажется, что цена большая, но, на мой взгляд, лучше буду жив я, чем перевертни. И если бы обыкновенному человеку предоставят выбор – он или пять человек, то я думаю, что большинство кричащих о ценности человеческой жизни стыдливо отвернутся от пятерых умирающих.

Я иду за женщиной, на плечах шипят горящие угли. Искусанные губы саднят как обсыпанные перцем. А перед глазами встает оторванная голова перевертня и его укоризненно смотрящие глаза.

Мой первый убитый враг!

Когда был мальчишкой, то зачастую играли в «войнушку» – устраивали засады; вытаскивали раненых и «убивали». Выскакивали с криками «Бах-бах! Ты убит!» Порой долго спорили, что не убит, а всего лишь ранен – в руку, ногу, шесть раз в голову…

Иногда «войнушка» заканчивалась дракой, но всё равно участники возвращались по домам живыми и здоровыми. А совсем недавно я убил по-настоящему.

Это в фильмах можно увидеть, что один человек воспылал к другому ненавистью, убил его и спокойно отправился пить пиво. Сейчас же меня колотит дрожь, внутренние мурашки волна за волной накатывали на грудь.

Может, когда-нибудь я и научусь смиряться с убийствами… или поврежусь умом, как сосед, который вернулся с Чеченской войны. Тот сначала улыбался при разговоре с тобой, потом мог неожиданно заплакать и уйти, не прощаясь. Он ничего не рассказывал, но его мать жаловалась, как страшно он кричал по ночам. Чтобы заглушить воспоминания он уходил в месячные запои, потом брал себя в руки, начинал бегать по утрам и висеть на турнике. Такое чередование не пошло на пользу здоровью, и на пробежке его догнал сердечный приступ.

Война всё-таки забрала недостреленного солдата.

В каждом хрусте под ногами я слышу слова «Пус-ти, у-мо-ля-ю! У ме-ня ма-лень-кий сын!» Так мог сказать отец Александра, если бы он оказался на месте перевертня.

– К этому невозможно привыкнуть, – шепчет охотница, – с этим можно только смириться.

Я вздрагиваю – неужели она прочитала мои мысли?

– Вы о чем, тетя Маша?

– Да вижу по твоему лицу, что думаешь о перевертне, или берендеях. Вот и говорю, что к смерти невозможно привыкнуть, но можно смириться. Она всегда рядом с нами ходит, поджидает момент, чтобы забрать с собой. Ты сделал всё правильно, так что не кори себя!

Я огибаю ствол сосны, запинаюсь о корягу и ловлю себя на мысли – как же охотница так спокойно может идти по ночному лесу и не спотыкаться? Потом вспоминаю про наши с Александром прятки. Да-а, очень уж непростые они люди.

Они всего лишь пища…

– Первый раз такое, вот и не могу прийти в себя.

– Думаешь, у тебя одного такое было? Когда Сашка первого своего перевертня убивал, то ручонки тоже дрожали, а теперь, хоть и отворачивается, но бьет без промаха. Я снова почувствовала Зов, так что пойдем по нему. Эх, жаль, что рюкзаки улетели вместе с «Нивой». Придется на подножном корму существовать.

Мне что-то мешается в кармане, и я ощупываю плоский предмет. Бумажник! Кожаный прямоугольник удобно ложится в руку. Я раскладываю его и не могу удержаться от присвистывания – годовая зарплата отца лежит на моей ладони. Тетя Маша оборачивается и кивает, глядя на бумажник.

– Ну вот, одной проблемой меньше, какая-никакая польза от перевертней!

Она легко скользит между стволов, подныривает под низкие ветви чахлых березок, обходит мохнатые ели. Заросли папоротника скрывают её по пояс, сквозь связанный узелок одежды она просовывает палку и перебрасывает на плечо.

Я оглядываюсь по сторонам – никакого движения, только неслышной тенью скользнула сова и пропала среди стволов. Сова на древесном наросте – вспоминаю свой Предел, когда кошмар казался реальностью. Тогда невозможно было определить, где бред, где реальность, но помню, что страшно хотелось кого-нибудь убить. Убить и съесть. Вот недавно убил, и что-то про еду не вспомнилось, может потому, что кровь другая? А у охотницы та, что нужно…

Чтобы отвлечься от этих мыслей я заговариваю с охотницей. Озабоченная складка на морщинистом лбу разгладилась, похоже, что она зря волновалась, и в засаде принимали участие только трое перевертней.

Интересно – охотницу в самом деле недооценивают, или старые перевертни настолько глупы, чтобы умирать поодиночке?

– Тетя Маша, а как вы почувствовали предательство? Я вот как закемарил, так бы и улетел вместе с машиной к рыбам в гости.

– Нервничали они много, и явно не из-за сидящего охотника. Да и на заправке, когда они выходили, услышала их разговор. Это ты рожу плющил, а мне всегда нужно быть начеку!

Я уворачиваюсь от раскидистой ели, но она всё равно бьет по плечу тяжелой лапой, заставляет ойкнуть. Почти слышу, как треснула зеленая корка под тканью. Охотница поворачивается на мой возглас.

– Давай-ка поменяем примочку. Я сейчас помогу снять рубашку!

Намокшая от сукровицы, травяного сока и крови, рубашка с трудом отделяется от тела. Эполеты успевают ороговеть и почти не гнутся под сильными пальцами охотницы. Я пытаюсь увидеть, как обстоят дела с ранами. В тусклом свете луны плечи темнеют синевой, словно их окунули в грозовую тучу и от пятен черными молниями расходятся прожилки. Вид ран схож с укусом Марины.

– А я не стану берендеем-перевертнем? Может, буду каким-нибудь новым видом? Беренвертнем или перендеем?

– Нет, ты как был балаболом, так им и останешься, – хмыкает тетя Маша и аккуратно раскладывает по плечам кашицу. – Не переживай, в тебе течет кровь берендея, она совладает с отравой перевертня.

Новый жар льется на плечи, но уже терпимый, словно капают растаявшим воском или поливают йодом. Обнаженное мясо поблескивает в серебристых лучах луны, но раны почти затянулись тонкой пленкой. На эту-то пленку и ложится зеленая масса. Эх, если бы такую мазь накладывали в детстве, то никакие порезы не были страшны, а то перемажут зеленкой, и ходишь потом с бриллиантовыми коленками.

– А что за травы такие вы растираете? На будущее пригодится, – кривлюсь я в тот момент, когда пытаюсь надеть рубашку.

– Донник, тысячелистник, можно было бы ещё зверобоя добавить, но ты от него бежать будешь, как наскипидаренный, – отвечает охотница, придерживая за воротник рубашку.

– Буду знать, чем сыну локти да коленки мазать, – я ойкаю от проблеска боли, когда завожу руку, чтобы попасть в рукав.

– Какой быстрый, ты сначала доживи до сына-то.

– Доживем, будет и на нашей улице праздник, – я пытаюсь приободрить охотницу.

– Ну да, твоими бы устами да мед бы пить! Не отставай, а то один пойдешь, – грозит тетя Маша и подхватывает сверток.

Папоротник хлещет по ногам, намекает на то, чтобы остаться в темной глуши и дождаться цветения своего прекрасного цветка. Орешник пряно пахнет. По ноге скользит чей-то холодный хвост. Мышь! Я хотел было метнуться за ней, но боль в плечах режет острыми бритвами. Коротко свист, и следом раздается предсмертный писк.

– Я отвернусь. Понимаю, тебе для восстановления нужны силы, – охотница поднимает с земли мохнатое тельце, проткнутое иглой. – Постарайся сильно не испачкаться.

– Спасибо. Я… я запнулся.

– Ну-ну.

Я тоже отворачиваюсь от охотницы и стараюсь не очень громко чавкать. Теплая кровь струйкой течет в горло, шерсть застревает на зубах, косточки хрустят как пупырышки на пластиковой оберточной пленке.

Жизнь другого существа помогает мне.

Я чувствую, как волокна и перемолотые кости тают в желудочном соке, перерабатываются в новый материал и устремляются к плечам. Отверстия от клыков заполняются новым мясом, мышцы сращиваются, сухожилия крепнут. Возникает ощущение, что кто-то изнутри нагревает пластиковую бутылку и разглаживает вогнутые края, спаивает разрывы.

– Пожрал? – бурчит охотница. – Тогда поторопимся, скоро выйдем на дорогу.

Кусты раздвигаются. Я чуть не падаю в придорожную канаву, поскользнувшись на прелой листве. Трещины асфальта змеятся на дороге, словно морщины по лицу тети Маши. Мы выбираемся на двухполоску и охотница машет рукой в сторону севера.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется охотница.

– Хм. Ещё пара мышек и можно будет пригласить меня на танец.

– Тогда давай-ка свернем с дороги и разведем костерок. От полянки далеко ушли, так что можно будет немного поспать, а то вместо мышек на меня ещё попробуешь кинуться. А это чревато. Что девчонки скажут, если ты полезешь целоваться без зубов? – охотница кивает на стену деревьев. – Вон там и заночуем, а ты пока набери сухостоя.

Утром я подскакиваю с места и встревожено оглядываюсь по сторонам – что снилось не помню, но что-то тревожное. Полупрозрачный туман струится по земле, словно земля превратилась в стыдливую девушку, лежащую на пляже, и пытается натянуть шифон, чтобы скрыть тело от похотливых мужских взглядов. Как и у девушки, у земли это плохо получается.

Второй мыслью явилось ощущение того, что плечи не болят. Я взираю на сидевшую у угольков охотницу и с улыбкой делаю пародию на «Цыганочку».

– Я же говорила, что заживет как на собаке, – усмехается тетя Маша

Я ощущаю себя на уровне хорошо выспавшегося человека. Бодрость во всем теле хлещет через край, и не скажешь, что только вчера пытался проститься с жизнью и стонал от боли в укусах. Кстати, как там они?

Я с трудом отдираю присохшие «эполеты», треснувшая зеленая корка ссыпается засохшим пластилином. Обнажаются круглые бордовые пятнышки, словно я заснул на пуговицах, и следы отпечатались на коже. Ни запекшейся крови, под которой вечно чешется, ни сочащегося гноя – только точки на коже. И впрямь зажило как на собаке. Я присвистываю от удивления.

– Вот и ладушки, можешь умыться, вон в том овражке есть лужа, но не вздумай пить! Мало ли там чего с дороги нанесло, – охотница показывает на зеленеющую осокой вымоину.

– Не пей – козленочком станешь, – вспоминаю я приговорку из детства.

– Ага, как ещё можно было детей удержать от плохой воды? А в сказке четко сказано: «Терпи до воды хорошей!» – усмехается охотница.

Вода оказывается холодной, пахнущей гнилой травой и сырым деревом. Я бы и не подумал её пить, а после слов охотницы подавно. Нет, конечно, козленочком бы не стал, но почву изрядно удобрил. Отфыркиваясь и расплескивая воду, я смываю с себя вчерашний день, запекшуюся кровь на подбородке, остатки крови с тела, засохшую сукровицу вперемешку с зелеными потеками. Если бы так можно смыть воспоминания… Взять и окунуться в воду, а вынырнув – забыть всё случившееся. Кто-то так ныряет в водку, но это не помогает, лишь добавляет мучений на утро.

– Вот и молодец! – приветствует моё возвращение охотница. – Грязную рубаху я сожгла, так что закидай костер и одевай новую. На этот раз обращайся аккуратнее, а то всего одна осталась.

Опять обноски, полный карман денег, а я вынужден надевать потные вещи какого-то перевертня! Так я бурчу про себя, а на лице стараюсь изобразить счастливую улыбку. Но кого я пытаюсь обмануть?

– До города потерпи, а там заменим, брезгливый ты мой! – улыбается охотница. – Пойдем, Зов ещё в силе, нам не очень много осталось.

Костер недовольно зашипел, когда я забросал его влажным мхом, потоптался, и затушил по-пионерски. Тетя Маша успевает отойти к дороге, а белок я не стеснялся.

По дороге едут машины, такие редкие ночью, сейчас они попадаются раз в полминуты. С разрешения охотницы я начинаю голосовать и, спустя два километра поднятых рук, возле нас останавливается «Камаз». Небритое лицо крупного мужчины смотрит на нас из правого окна.

– Туристы?

– Натуралисты! – весело отвечает охотница. – До Кургана подкинете, а то что-то мы силенок не рассчитали.

– Ага, ты мать может и не рассчитала, судя по одежке давно идешь, а вот этот хлыщ словно только из кабинета министров вышел, – хмыкает мужчина и открыл дверь. – Залезайте, по дороге расскажете.

За рулем сидит ещё один мужчина, не уступающий по габаритам первому. Он сверкает в нашу сторону металлическим зубом.

– Только уговор такой: в туалет часто не проситься, водку с клофелином не предлагать. Если новые анекдоты есть, то выкладывайте, а то уже седьмые сутки в пути и по радио успели все выучить.

– Ох, этого добра как грязи, только подвезите, люди добрые, – охотница с кряхтеньем забирается на сиденье.

Я-то знаю, что она с земли может на крышу «Камаза» запрыгнуть, так что слегка удивляюсь неуверенности и замешательству тети Маши. Она начинает играть роль пожилого и уставшего человека, но зачем? Я залезаю следом. Может она снова что-то почуяла? В любом случае дверца захлопывается. Заговоривший первым мужчина залезает на лежанку позади нас, машина с легким подергиванием трогается с места.

Три человека, от которых пахнет потом и сальными волосами.

Теперь они пища…

Если бы мужчины знали, что за пассажиров они подхватили по доброте душевной и чем это для них закончится, то уволились бы в тот же день, когда пришли устраиваться водителями дальнего следования…