Война крыш

Утро в российской столице стояло пасмурное.

Кутузовский проспект выглядел особенно серым, придавленным густыми, низко спустившимися облаками. Вдоль тротуара уже двигались одна за другой несколько поливальных машин — вернейшие провозвестники приближающегося ливня…

Я не люблю гнать Кутузовским.

Неродной, помпезный. Начальство, охрана.

Сколько бар и их холуев тут обитало когда-то.

Да и сейчас…

Как-то при мне перед черной «Волгой» в неположенном месте перебежал дорогу старик пенсионер.

Что тут было! Визг тормозов. Мат. Старик отступил.

Холуй выскочил из машины. Молодой, упитанный. Врезал старику по лицу. Гаишники тут на каждом шагу, один оказался не далеко — свистнул с тротуара. Холуй подошел. Не выпуская из рук, показал документ.

Машина оказалось непростой.

Я увидел пассажира на заднем сиденье. Мы узнали друг друга.

Гаишник козырнул. Машина ушла.

Вокруг старика уже собирались возмущенные граждане. Старлей-гаишник объяснил правдолюбцам:

— Тут моей власти мало, друзья! Ничего не поделаешь!

— Да кто он?!

Гаишник долго не думал:

— Второй секретарь американского посольства…

— Сволочи!..

— Да брось ты, старлей. Какой секретарь?! Японский бог…

Того, кто сидел позади холуя, я зал как облупленного.

Мы вместе учились.

Потом я стал опером на земле. Он сразу назначен был замом начальника управления… по комсомолу! Вот так он стартовал! Первое звание, которое он получил, было капитан милиции. Из управления тесть перетащил его а ЦК. Дальше пошло как по маслу.

— Ты чё имеешь в виду? — Гаишник вроде не понял.

— Ладно. Пора, блин, учить этих козлов…

Это было время моего короткого восхождения к звездам. Меня подняли с земли.

Управление внутренних дел на железнодорожном транспорте иногда делало такие подарки начальникам отделений вокзальных розысков.

Сыграло роль и мое забытое первое образование — журналистика. Мой генерал поверил, что приблизил к себе нового Джерома Сэлинджера…

Я уже начал забывать про случай на Кутузовском.

Через месяц начальник управления встретил меня в коридоре. Была пятница. В понедельник после селекторного совещания он улетал в Германию…

— Надо поговорить. В субботу я тебя жду…

— Буду, товарищ генерал.

У него оставалось два дня.

Я был уверен, что ему нужна справка на немецком, и стал решать, кто сможет её быстро перевести.

В субботу он вызвал меня. В кабинете кроме него сидел мой непосредственный руководитель — начальник штаба.

— Знаешь, о чем мы тут подумали.

Я сразу понял: речь пойдет не о справке.

— Как смотришь на то, чтобы вернуться назад на землю. Мужик ты молодой. Борзый. Чего тебе в управлении штаны просиживать…

Я промолчал.

Это был привет от моего однокашника, проезжавшего Кутузовским проспектом. Старлей-гаишник подсуетился, стукнул кому следует.

— Давай-ка прямо с понедельника…

Тут все было ясно.

Уголовный розыск большого московского вокзала — обычное место производственной ссылки.

Клоака. Бомжи, срач. Огромная вошебойка с прачечной… Вечная война с транспортной прокуратурой. Рутина… Непрекращающаяся отмывка управленческой ерунды, которую они там наверху напридумывают. Нескончаемый рабочий день, долгая неделя без выходного.

Начальники розысков — факиры на час…

Должность, с которой можно уйти только вниз — до опера.

Или на «выкинштейн»…

Трижды я проходил этот короткий путь моей карьеры и каждый раз оказывался на том же месте.

Вт понедельник генерал объявил на селекторном совещании по всей линии:

— … В заключение о кадровых перемещениях. На Павелецкий вокзал в розыск возвращается из управления имярек…

«Имеющий уши да услышит!»

Не помню, кто из начальников розыска до меня удостаивался такой чести…

Проезжая это место, я всегда вспоминал тот случай.

Моя служба в конторе благополучно закончилась.

Можно сказать, что сегодня меня это совсем не трогало. Но это не совсем так. Несправедливость не забывается, горькая память живет в нас.

В это утро я не искал приключений.

Они искали меня.

Марина — Курагина по первому мужу, молодая крашеная блондинка, подтянутая, ухоженная — привычно сделала несколько приседаний, пару минут помахала гантелями и еще минут пять покрутила педали на тренажере.

С утра она ни куда не собиралась.

В прошлом бывшая спортсменка, модель, директор картины на киностудии «Центрнаучфильм», перепробовавшая с тех пор с десяток способов зарабатывания денег, соучредитель фирмы по продаже недвижимости, еще несколько лет назад о таком начале будничного дня она могла только мечтать.

В восемь часов, уже вся в мыле, она бежала бы к остановке, а если троллейбуса не было на горизонте — они часто ломались, и как правило в часы пик, то и вовсе мчалась бы прямо к метро на Киевский…

А потом почти час на метро — на другой конец города, на Речной Вокзал, и снова на автобус. Ехать и ехать…

Сейчас это было уже позади.

Теперь она была материально обеспеченной, поездившей по миру и достаточно повидавшей в этом мире.

Она заварила кофе, положила на стол рядом пачку сигарет «Морэ», достала органайзер. Взглянула в зеркало.

«Яркая блондинка, моложавая, свежая…»

К этому следовало добавить и все остальное:

«Физически развитая, спортивная, когда-то начинавшая даже в женской футбольной команде „Наука“, с университетским дипломом, в данное время абсолютно свободная, привыкшая рассчитывать на себя…»

Такую характеристику она вполне могла бы написать в своем резюме, рассылаемом в иных странах с предложением услуг.

Еще можно было указать, что проживает в собственной, приватизированной квартире на Кутузовском проспекте — огромной, «генеральской», с залом, спальней, детской, помещением для прислуги, большим холлом, такой же большой кухней и подсобными помещениями.

Но теперь Марина в работе не нуждалась — кормилась собственным бизнесом.

Марина пришла в бизнес вроде случайно, это было вызвано крайне неблагоприятно сложившимися обстоятельствами.

Главным из них было отсутствия стабильного заработка. Заказы на художественные фильмы перестали поступать. Ничего не снимали. Студия опустела. Зарплату не платили несколько месяцев, а потом и вовсе предложили уйти в неоплаченные отпуска.

Первое время все они, бывшие администраторы и директора картин, столько лет жившие общими интересами, звонили друг другу, плакались в жилетку, справлялись о делах и возможностях.

Потом наиболее энергичные пристроились.

Постепенно вырисовались кое-какие перспективы… Директора картин, набившие в свое время руку на составлении календарно-постановочных планов и на их основе — финансовых смет фильмов, в отличие от многих других граждан, имели некоторое представление о системе нынешних денежных отношений между клиентами и товаропроизводителями…

Перед администрацией ставили головоломные задачи, решить которые не могли помочь никакие распределители, ни Госснаб, ни даже обком.

На последнем фильме — с согласия предприимчивого молодого заместителя главы Госкино Игоря Воловца, которого она знала по его прежней работе на студии, — ей пришлось на съемках в Крыму выстроить целый поселок старателей Клондайка, а потом сжечь его…

Профессионалы кино знали, что это! Найти, привезти, напоить десятки макетчиков, работяг, положить им зарплату, не положенную никакими расценками… Изыскать деньги, а потом узаконить расходы, провести все по каким-то безобидным, нарочно включенным в смету статьям. Создать на бумаге здание салуна с барной стойкой для золотоискателей…

Рисковать, ублажать, обещать, динамить. Избежать ОБХСС и наконец предать поселок огню — списать на пожар все, что было и не было.

Сейчас навыки эти пригодились.

Именно административные деятели кино, привыкшие работать с «живыми» деньгами, умевшие «покупать» людей, проснулись первыми…

Бывший приятель предложил ей сотрудничество. Вдвоем они быстро нашли свою золотую жилу. Вскоре вокруг них уже кучковались все бывшие директора и администраторы.

Но сегодня Марину интересовало состояние её личных дел, не связанных с фирмой…

Сорок тысяч долларов, оставшиеся ей от её последнего мужа — кинорежиссера, подавшегося на «дикий» Запад, она раздала в долг. За большими процентами не гналась, и все равно года за полтора сумма почти утроилась…

Некоторых клиентов рекомендовали ей коллеги, других она нашла сама.

Минимальная накрутка на капитал их вполне устраивала, и они предпочитали Марину любому коммерческому банку.

Однако, как всякая постоянная связь, эта тоже развращала, делала клиентов необязательными.

Марина закурила, пробежала глазами по записям. Учет её был в образцовом порядке.

Все верно…

Список был не особенно велик, все были людьми разными.

Левон…

Армянин, женатый на русской. Недавно купил квартиру в новом районе, родил себе девочку…

За ним постоянно было 10–15 тысяч долларов.

Сколько Марина помнила, Левон значился студентом Московского автодорожного института и собирался оставаться им до старости. В действительности он мог быть кем угодно.

Несколько армянских бригад, отличные работяги, вопреки распространенному мнению о кавказцах, ставили дачи по Подмосковью, неплохо зарабатывали. Левон мог быть одним из них

Мог он, и торговать, и воровать.

Отдавать долг никогда не спешил.

В очередной раз, когда Марина позвонила, к телефону подошла его жена, она кормила ребенка. Марине она сказала, что Левон будет дома вечером и ей позвонит.

— Только обязательно!..

— Я передам.

У Марины, кстати, находился его паспорт, но, судя по всему, у Левона был, видимо, и другой, потому что он не спешил заполучить его назад.

На это дело она полагала поднарядить старую тайную свою связь — актера, с которым они время от времени еще встречались с соблюдением строжайшей конспирации из-за его жены, удивительно ревнивой мерзкой молодой бабы. Он мог запросто под видом крутого охранника позвонить кормящей жене Левона и по телефону решить все вопросы.

Следующей в списке значилась Люба-торгашка оптового рынка на «Тушинской». На нее, кстати, указал другой её партнер по «Центрнаучфильму» — Володя Яцен.

Молодая официантка из Нальчика, из Кабардино-Балкарии, которую сманил в Москву её друг-одноклассник, мечтавший о карьере киллера.

Друг быстро сел, а Люба выплыла.

Крепкую выносливую лимитчицу заметила одна из деятельных женщин-челноков, мотавшаяся по миру в поисках дешевых тряпок.

Люба — ласковое теля — смотрела ей в рот, таяла от восхищения. Не отказывалась ни от каких вояжей. Начала с Турции. Постепенно прибрала к рукам связи. Как только поднакопила деньжат, бортанула подругу, поехала одна, не зная, кроме русского, никаких языков, только еще кабардинский, на котором в мире говорят всего несколько малочисленных народов вроде адыгов и черкесов.

В первой же поездке выяснилось, что её кабардинский — дар бесценный. В и вообще в этой части суши оказалось черкесов. Любу приняли как родную. Снабдили адресами сородичей по всей Передней Азии.

Марина заговорила с ней на Тушинском оптовом рынке. Подошла не одна. С Володей Яценом.

Он еще не был в то время Людкиным постоянным клиентом. Они только присматривались друг к другу. Людке он нравился: молодой, хорошо со вкусом, одетый, не развязный. «Внимательный. Врасплох не застанешь…»

В Москве нельзя быть другим, если ты не хотел, чтобы тебя кинули… А это могло произойти запросто в любую минуту и где угодно. Чуть вдалеке маячил худощавый, такой же серьезный юноша. Телохранитель.

Марина спросила насчет детской дубленки.

— Хочу подарить племяшке…

— Я могу привезти. Хотите, оставьте телефон.

Так и познакомились.

— Может, оставить Вам задаток?…

— Да. У меня проблема с наличными баксами. Если бы кто-то мог ссудить мне под разумный процент, мы были бы в выигрыше оба…

— Стоит подумать.

С Мариной у них наладилось дело.

Первые три тысячи долларов сроком на месяц — для поездки в Турцию и на время реализации товара — под тридцать процентов Марина дала ей с некоторой опаской. Но Люба вернула все полностью уже через две недели.

Люба слетала в Японию, добралась до Таиланда, Сингапура.

К этому времени в жизни Марины неожиданно произошли большие перемены, в корне изменившие стиль её жизни.

Люба быстро это ощутила. Теперь она уже брала в месяц до сорока тысяч баксов и больше — на нее работали несколько девок-челночниц. Сама теперь почти не летала, только если предполагалось освоение нового рынка.

В Москве Люда держала уже более десятка мест на оптовых рынках, познакомилась с бандитами; купила микроавтобус, водительские права… Быстро перекидывала товар с рынка на рынок…

Деньги Марине отдавала регулярно.

Только теперь Марина приезжала за ними сама к ней на квартиру в Теплый Стан: той было некогда.

Квартиру оставила ей старуха пенсионерка. Люба взяла её на содержание до смерти. Раз в неделю навещала, набивала холодильник жратвой. Оставляла на карманные расходы. Старуха умерла года через полтора…

После её смерти Люба сделала «евроремонт» — испанская отделка, итальянская сантехника. Американская кухня. Поменяла паркет на буковый. Повсюду витражи, искусственные цветы…

В квартире Марину встречали запахи французских духов, дезодорантов и арабского кофе с кардамоном.

И, конечно же, Люба, толстенькая, с грудью, перевешивающей задницу, с короткими ножками. Непременно в мини-юбке!

Марину это не касалось.

Знала: Люба трахалась по очереди с ментами и бандитами. Принимала и иностранцев. Долгое время у нежил какой-то серб — то ли любовник, то ли компаньон. Может, и то, и то вместе. Потом — венгр, художник.

Обычно Люба звонила сама:

— Приезжай!

Или наоборот;

— Мариночка! Лапуль, потерпи недельку!

Отдавала всегда целиком. С процентами. И когда за ней было двадцать тысяч баксов, и тридцать.

Сейчас должок составлял семьдесят тысяч.

«Ну, с Любой-то проблем не будет. Дело известное…»

Марина взглянула в окно. Утро началось пасмурно. К вечеру обещали дождь.

Мысли прервал звонок. Она взяла трубку.

— Алло!

Люба. Легка на помине. Голос шалый!

Произошло, как Марина и предполагала.

— Маринка! Лапуль! Можешь подъехать? Только прямо сейчас, а то уеду! Я богатенькая… Возьми тачку. Да! И все бумажки тоже!

Что заставило меня тормознуть?…

В женщине стоявшей на тротуаре, был естественный шарм, который я сразу отметил.

«Красивая дорогая женщина… Потенциальный клиент…»

Я был не из сексуально озабоченных. Красивые дорогие бабы не были девушками моей мечты. Вслед за поэтом, кажется, это был Михаил Светлов, я мог сказать что-то вроде того: «Зачем мне одному этот дворец?»

Я не представляю, как бы привез её к себе, пользуясь тем, что жена и сын были в отпуске.

Вдвоем мы бы странно смотрелись в подъезде нашего дома в Химках, бывшего в свое время предметом особой гордости жильцов, работников знаменитого ОКБ, руководимого не менее знаменитым Главным Конструктором, на нашей широкой лестничной площадке, ныне — с кисловатым запахом общественного неустройства.

Я не мечтал о дворце. Мне достаточно было этого дома довоенной постройки, с четырех-пятикомнатными квартирами, высокими потолками, большими кухнями и не удобными узкими балконами, не доросшими до лоджий.

Уволившись из конторы одновременно со своим другом — нынешним президентом охранно-сыскной ассоциации Рэмбо, тоже покинувшим розыск, мы недолго еще занимались личкой — играли в опасные игры телохранительства.

На короткий период попали в качестве секьюрити в германский город Оффенбах в немецко-американскую охранную фирму, не имевшую названия.

Тогда все было впервые.

В кампусе, куда нас привезли, жили одни россияне. Даже обслуга. Инструктора, официанты. В первый же вечер каждому из нас предложи самому выбрать себе оружие по руке. Я выбрал «вальтер-супер», Рэмбо — «глок». Нас вывели во двор, там стояли два «мерседеса».

Предложили пострелять по ним.

Это было, кстати, в канун нашего национального праздника — Дня работников уголовного розыска, 5 октября.

Все стреляли, я тоже разрядил обойму. Потом мы осмотрели «мерсы». А них не оказалось ни одной пробоины.

— Это будут ваши машины.

Фирма просуществовала не долго.

Рэмбо — дипломированный авиационный технолог по своему первому образованию — ушел на завод, чтобы вскоре снова оставить его уже будучи начальником сборочного цеха и заняться созданием ассоциации — знаменитого «Лайнса».

На короткое время я вернулся к первой своей профессии — к журналистике, но потом оставил ее. Был вице-президентом, отвечающим за службу безопасности большого банка…

Как и большинство граждан, мы не были виноваты ни перед Союзом, ни перед Россией, не затевали переворотов, денежных реформ, не приватизировали общественную собственность в качестве личной, не грабили сберегательные вклады, не крали сбережения пенсионеров.

Мы зарабатывали деньги, ставя на кон свои жизни.

Когда-нибудь будет установлено точно, что фанаты-менты — люди, с каким-нибудь двойным Y-хроматином в клетках, свидетельствующим об аномальном развитии…

Высокого роста, все выше своих родителей, агрессивные по характеру, идеалисты по своему сознанию, которым для утверждения себя постоянно требуется риск, опасности…

Уверовав в это окончательно, я пришел в «Лайнс» частным детективом, работающим по контракту, оставаясь при том руководителем собственной стремной фирмы по востребованию долгов, организованной на паях…

Устойчивая тенденция неисполнения решений судов по гражданским делам давно уже вызвала к жизни отработанную систему способов возвращения утраченного имущества фирмами, подобной нашей.

Финансовые вложения в такую фирму были минимальные.

Правда, клиентов было тоже негусто.

Фирма гонялась за заказами.

— Вам далеко? — Я притормозил.

— Теплый Стан…

Она поймала мое ненаигранное восхищение.

Как ей было не возгордиться: «Отлично причесана, свежа, дорогой деловой костюм, губы бабочкой. Ямочки на щеках…»

Мне казалось, я читал её мысли: «Долго торчать на углу не пришлось. Первый же водила проезжавшей „девятки“, высокий, худой, из типа „усталых“ — со впалыми щеками, серебром в короткой стрижке, которую народ уже прозвал „типа киллер“, — тут же притормозил… Я кажусь ему девочкой».

Я взглянул на часы.

Мои личные дела начинались через час.

Рэмбо — президент «Лайнса», мой шеф, ждал меня после обеда.

— Что ж, садитесь.

— Сколько?

— Назовите Вы сумму.

— Как насчет пятидесяти баксов?

— Согласен. И уже давно.

Она взглянула внимательно. Улыбнулась.

По дороге разговорились.

Не прямо — обиняками обозначили границы собственных интересов в бизнесе: у меня — ТОО с длинным перечислением возможных услуг.

По дороге она рассмотрела меня.

Я не комплексовал: «Не самый богатый, но и не нищий мент, каким был когда-то…». Туфли и галстук были абсолютно новые, дорогие. Костюм модный, сто процентов шерсти. Не бросающийся в глаза. Галстук, сорочка, носки подобраны со вкусом.

Между сиденьями сзади стоял тоже дорогой, темноватого цвета кейс с шифровым набором, выглядевший как кожаный.

— Я не представился. Александр. Можно Саша…

— Марина.

За разговором с Кутузовского проспекта в Теплый Стан — не ближний свет! — домчали быстро. Показалось: даже слишком!

— Вот и приехали…

Марина показала на семнадцатиэтажный дом, место парковки находилось сразу у торца.

Я перегнулся со своего места, открыл ей дверцу.

— Даже жалко расставаться.

— Я пригласила бы Вас с собой, но я тут по делу. Не предупредила заранее…

Ей тоже хотелось закрепить удачное знакомство.

Мы могли быть полезны друг другу.

Такая жизнь, если решаешь не надеяться на дядю, а кормить себя и свою семью сам. И притом на достойном уровне.

«Связи — это деньги!»

— Я в этот дом всего на несколько минут. А может, Вы подождете? Это недолго…

Я достал сигареты…

— Трах-тах-тах… — Звонок на дверях был заграничный. Послышавшийся звук невозможно было назвать звонком, просто посыпались на пол легкие куски пластмассы.

— Маринка…

Люба распахнула бронированную дверь настежь. Ахнула, увидев костюм и макияж:

— Ну, ты даешь! Гранд-дама!

На самой Любе был прозрачный короткий пеньюар телесного цвета. Сквозь него на груди темнели крупные торчащие соски.

— Давай-ка почеломкаемся!

Квартира была двухкомнатная (гостиная и спальня) светлая. С широким коридором, огромной кухней. После «евроремонта».

— Кофе пить будешь?

— Нет, пожалуй. Там водила ждет.

— Бери орешки. Сколько у нас набежало? Расписки захватила, талмуды свои?

Марина открыла сумку. Расписок было три: две по двадцать тысяч долларов каждая, третья — на тридцать тысяч долларов.

Люба убедилась.

— Они. Все точно…

Пошли в спальню, там у нее хранилась наличность. Марина подошла к картине над туалетным столиком. Рассвет в Булонском лесу. Туман. Красные куртки всадников. Время от времени ей удавалось купить и продать хорошую работу. «Катя Уварова… Откуда она у Любки?»

Дверь спальни позади хлопнула.

— Люба, эта картина… — Она осеклась.

Незнакомый невысокого роста мужик с порога спальни следил за ней быстрыми маленькими глазками. Длинные собачьи уши, вытянутый острый лоб над выступавшими, как у африканца, губами на абсолютно европейском лице. Большим, с вывернутым суставом пальцем он щелкнул зажигалкой, в другой руке он держал расписки. Пламя взбежало по краю. Мужик подождал, пока бумаги догорели. Поднял взгляд. Один зрачок, черный, ушел под веко, второй косил в сторону Марины.

— Беги отсюда! И быстро! И если я тебя, сука, снова увижу тут — пеняй на себя! Ну!..

Я заметил её состояние, вернувшись, она постарела на десять лет…

— Неприятности? Какие проблемы?

— Бывает…

Она постаралась взять себя в руки.

— Могу помочь?

— Все в порядке. Спасибо. Я не очень долго?

— Нет, нет… Как Вы отнесетесь к моему предложению? — Без нее я все обдумал. — Через пятнадцать минут я должен быть в офисе у метро «Профсоюзная». Это тут рядом.

— Да…

— Суть предложения. Мы заезжаем по пути на пять минут. Я должен передать деньги… А потом я с удовольствием доставляю Вас назад на Кутузовский. Или вообще куда заходите. Куда Вы сегодня собирались?

— На футбол…

— Серьезно?

— В самом деле. В девятнадцать, если погода не станет еще хуже, я с кем-нибудь из знакомых поехала бы на «Динамо». Я твердо решила.

— Что там сегодня?

— Отборочный матч Россия — Израиль…

— Вы болельщица?

Она пожала плечами:

— Можно встретить посольских или из «Сохнута» — такие связи всегда полезны…

Итак, я не ошибся: потенциальный мой партнер или клиент.

— Тогда в офис…

Под впечатлением визита она не расположена была говорить, и я помалкивал. Особенно спешить было некуда. Собирался дождь. Люди торопились укрыться от него. Столица в последние годы становилась все более многолюдно. Все больше привлекала она приезжих с юга. Скептики утверждали, что через несколько лет Москва превратится в мусульманский город. Я вел машину небыстро, в первом ряду. Наконец она решила, что молчать дольше неприлично.

— У Вас дела?

— Я сегодня покупаю дачу.

— О-о! Далеко?

— На Истре.

— Место отличное… Лет сто назад министр здравоохранения Семашко предложил его Сталину как экологически наиболее чистое…

Мысли её где-то блуждали. К ней с трудом пробивалось главное из того, что я объяснил.

— Дачу мы оценили в сто пятьдесят тысяч. Естественно, в баксах. Договор на пятьдесят, из-за налогов. Сто наличными я должен отдать сейчас. Остальное мой представитель передаст уже в присутствии нотариуса…

— А где покупатель?

— Они оба тут, в офисе. Покупатель и мой представитель с генеральной доверенностью. Заодно увидите, где мы работаем. Между прочим, я сейчас Вам открою одну тайну, а Вы можете это принять, как захотите.

— Вся внимание!

— Я всю жизнь мечтал иметь частную охранную фирму, а моим постоянным клиентом — такую женщину, как Вы. Образованную, обаятельную, энергичную.

— Вы ставите на первое место образование?

— Некий сплав. Внутреннего и внешнего, с обязательным знанием языка.

— Одного? Двух?

— В идеале — трех. Вы кто по образованию?

— Лучше не напоминайте. Экономист со знанием языка.

— Английский…

— Еще иврит.

— А это с какой стороны?

— Она процитировала расхожее теперь: «Тайна сия есть…» и так далее, что заменило модное прежде шекспировское — «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!»

Наш офис значился как дочерняя фирма охранно-сыскной ассоциации «Лайнс». В многоподъездном доме. С чем-то вроде КПП. С высоким охранником снаружи у автостоянки. И вторым охранником за дверью, у телевизора. На черно-белом экране, когда проходили внутрь, было одна и та же картинка — прилегающая часть двора, две «девятки» — моя и моего партнера Петра. Появившись из коридора, он ткнулся взглядом в Марину и тут же замер. На нем был узкий костюм, готовый лопнуть. Тесная, по меньшей мере, на два размера сорочка. Галстук. Простое хитроватое лицо деревенского жителя, короткие рыжеватые усы. Впечатление, которое Марина произвела на партнера, легко читалось на красном вытянутом лице: словно к нам в офис приехала Клаудиа Шиффер или принцесса Диана.

— Петр, — представил я их. — Госпожа Марина.

— Очень приятно.

Они кивнули друг другу.

— Как дела? — Я вернул его на землю.

— Покупатели уже здесь.

— Ты готов?

— Да, ждали тебя. Сюда…

Петр открыл дверь своего кабинета, пропустил Марину, потом меня. Я отдал ему кейс, который вез с собой в «девятке». Марина женским придирчивым взглядом оглядела кабинет и как будто одобрила наш вкус. Ничего особенного внутри не было — обычная офисная мебель, белые шторы, искусственные цветы в простенках. Продавцов дачи было двое — мужчина лет тридцати пяти и шестидесяти. Сын и отец. Им предстояло получить сто тысяч долларов сверх суммы, обозначенной в договоре. Один из них — по-видимому, сын — должен был увести деньги. У его ног стояла спортивная сумка, второй — отец отправлялся с Петром в нотариальную контору для оформления сделки. Оба сидели в креслах друг против друга по разные стороны приставного стола, напряженные, готовые к любому повороту событий. В Москве могли убить и за сотню баксов. Я показал Марине на свободное кресло у окна. Поздоровался с каждым из клиентов.

— Как дела?

— Вроде нормально…

Продавцы бодрились.

— Возьмем быка за рога. Прошу…

Петр поставил кейс на приставной столик и открыл. Доллары были в новых сотенных купюрах. Пачку за пачкой Петр извлекал из кейса и складывал на столе. Отец и сын пересчитали деньги.

— Все точно… — Отец поднял голову. Петр вышел, вернулся с двумя бутылками — шампанского и кока-колы.

— Кто что будет пить?

Отец и сын от шампанского отказались.

— Верите ли, уже месяца три стоит. — Петр показал на бутылку. — Все вокруг завязали…

— Расписку? — Отец обернулся ко мне.

— Зачем?!

Можно было ехать к нотариусу… Петр налил на дорожку полный стакан колы. Выпил. Протер усы.

— В путь?

— Не рискуете? — Марина с любопытством взглянула на меня, когда оба продавца и Петр вышли. — Все-таки сто тысяч долларов. Расписка не помешала бы…

— Да нет. Ничего.

У меня на этот счет было свое мнение: «Что я буду делать с их распиской? Пойду в суд?! Скажу: „Я хотел обмануть казну на сто тысяч баксов! А меня самого кинули! Помогите! Меня — формального главу фирмы, которая занимается возвратом долгов!»

— Можно было оформить как заемное обязательство.

— А-а… — Я махнул рукой. — Сейчас не то время. И отец, и сын это знают. Честность — самое верное, если хочешь жить. Куда они денутся! Вам кофе, чай?

— Чай, пожалуй.

Я распорядился.

— А теперь, если Вы не против, давайте поговорим о Вас. Что случилось? Вы вернулись в машину неузнаваемая… По случаю покупки дачи я намереваюсь давать советы и оказывать помощь совершенно бесплатно…

— Хорошо… — Она посмотрела на часы. — Только… Вы позволите мне сделать от Вас короткий международный звонок?

— Господи! Пожалуйста… — Я, не снимая трубки, набрал 8-10… — Код?

— 972.

— О, Израиль!..

День в Иерусалиме выдался знойным еще с рассвета. Перед тем несколько дней подряд дул хамсин — жесткий, с песком, душный ветер пустыни.

Улица Бар Йохай в районе Катамоны, прибежище местной бедноты, поднялась, как ей и положено, спозаранку. Ицхак Выгодски — пейсатый, с утонувшим в бороде рыбьим коротким ртом, в прикиде религиозного ортодокса хасида — черный костюм, черная шляпа, белоснежная сорочка, — спустился с четвертого этажа, направляясь к машине. На «карке», буквально «на дне», нижний ярус, по израильским меркам, этажом не считался, входная дверь в квартиру сбоку была приоткрыта.

— Амран!.. — позвал хасид.

Никто не ответил. Металлическая дверь в это время была обычно закрыта, как, впрочем, и почти во все другое время суток. За дверью обитал профессиональный нищий Амран Коэн. В это время его не должно было быть. Рабочий день нищего, как и любого труженика, начинался рано. Около семи часов, небольшого росточка, с высоким яйцеобразным черепом, чернявый, вымазанный чем-то вонючим — против шелушения кожи, Амран Коэн уже гремел кружкой с монетами в центре, на Кикар Цион…

— Амран… Ата бе сэдер? (Ты а порядке?)

Выгодски тихо открыл дверь. Внутри было тихо. Хасид был тут впервые. Любопытство погнало его дальше внутрь. Планировка квартир была, в принципе, стандартной: салон, переходящий в кухню, «удобства», спальня… В квартире горел свет. Салон выглядел просторным. Центральную его часть занимал пестрый машинной работы ковер. Другой такой же спускался со стены на тахту. Низкий квадратный стол посередине, холодильник большой — «Амкор де люкс — 15». На стенах — книжные полки наполовину пустые. Лишь кое-где за стеклами блестели корешками золоченные переплеты религиозных книг. Треть салона занимала американская кухня со стойкой. Отсюда исходил вкусный запах натурального кофе.

— Амран!..

Сбоку была еще комната неясного назначения, коробки, сумки — дверь из салона в нее оказалась открытой. В ней тоже никого не было. Хасид прошел через прихожую в другую часть квартиры. Туалет, совмещенный с ванной, был пуст. Оставалась спальня. Можно было предположить, что Амран Коэн открыл дверь на лестницу, а сам что-то вспомнил — вернулся назад в спальню. Хасид открыл дверь. Здесь тоже горел свет… Амран Коэн, узкоплечий, похожий на подростка, лежал одетый, в брюках, в пиджаке, лицом вниз на цветном покрывале поперек большой двуспальной кровати против двери. Худые ладони прикрывали макушку. Руки и голова были в крови. Кровь виднелась и на постели. Затылок представлял собой застывшее кровавое месиво.

Ицхак Выгодски молнией, словно за ним гнались, бросился к двери, его истошный крик врезался в ранний привычный гомон на Бар Йохай…

Иностранные рабочие слиняли с работы первыми, до обеда. Вечером предстоял праздник Лаг ба-Омер. По преданию, в этот день несколько тысячелетий назад прекратилась эпидемия, унесшая много жизней. По такому случаю румын отпустили раньше. Они ушли со стройки, мечтая о первой с утра бутылке пива, которая ждала их уже за углом, тут же на Яффо.

Гия — шестнадцатилетний, коротко подстриженный, со сросшимися на переносице бровями — приветствовал уходящих слышанным от кого-то:

— Траяска Романиа марэ! Да здравствует великая Румыния!..

Ему предстояло убрать инструмент и запереть в шкаф. Румыны засмеялись.

— Марэ! Марэ! Ариведерче!

Гия снял потную рабочую рубаху, сунул её в сумку. Достал чистую. Не спеша переоделся — в кожаную куртку, несмотря на жару, джинсы, кроссовки — униформу крутых здешних «русских». Спустился по настилу со строительных лесов. К этому времени зной стал и вовсе нестерпимым. К тому же снова дул хамсин. Во дворе Гию уже ждала Вика, его хавера, подруга. Сероглазая, смешливая девочка из Белоруссии, низенькая с маленькой грудью и тяжелыми широкими бедрами.

— Знаешь, что случилось! — Вике было не до смеха. — Амрана Коэна убили!

— Амран Коэн?! Кто это?

Гия жил с матерью и младшей сестрой на той же улице, в начале, за несколько домой от убитого.

— Нищий! Черный, маленький! Да ты знаешь его! Он с тобой здоровался!

— А… — Гию трудно было удивить.

Нищий знал несколько русских слов: «спасибо», «молодец». С репатриантами из России был подчеркнуто дружелюбен. Мог дать несколько шекелей на сигареты, на возвращении не настаивал.

— И что?

— Сейчас по Бар Йохай ходит полиция, спрашивает… Не в курсе?

— Откуда?!

Гия на работу уехал рано.

— Стучат в каждую квартиру. Интересуются.

В связи с приближающимся праздником людей в центре было больше обычного. Гия и Вика пересекли несколько узких улиц.

— Тут он стоял! — показал Гия.

— Кто? — Вика не поняла.

— Амран Коэн.

Она думала, что он забыл о нищем.

— И чего спрашивают?

— Не видел ли кого? Может, кто подозрительный ходил, подсматривал? К нам тоже приходили… — Вика жила в соседнем блоке.

— А Вы?

Гия был немногословен.

Трудно было понять, о чем он думает, когда хмурит черные грузинские брови. Они двинулись вдоль древней крепостной стены Старого Города к Яффским Воротам.

— А откуда мы знаем?!

Она подняла на него лучистые ясные глаза. Солнце палило. В крохотных участках тени под крепостной стеной неизвестного происхождения профессиональные нищенки с детьми попрошайничали на непонятном языке. Дети их переползали с места на место, не переставая тянуть колу из банок. Яффские Ворота, крутой поворот стены, который в соответствии с военной стратегией древних давал шанс оборонявшимся, несли, как обычно, тень, прохладу и даже легкий ветерок. Вика подрабатывала тут, присматривая за двумя малышами в американской религиозной семье. Хозяйка предложила ей прийти за деньгами именно сегодня перед праздником.

— Я сейчас, Гия…

Она оставила его в чистеньком каменном дворике. Тротуар, стены, забор — все было из камня. Скамья — тоже. До этого он несколько раз поднимался наверх вместе с Викой. Американцы были людьми легкими, богатыми. В Израиль репатриировались по убеждению, как здесь говорили — «с высокой мотивацией» своего поступка. Быстро устроились. Он — программистом, она окончила в Штатах факультет славистики — знала русский. Работала экскурсоводом. Несколько раз брала Вику и Гию не экскурсии… Вика действительно возвратилась очень быстро. Гия встретил её вопросом, который она меньше всего ожидала от него услышать:

— Полиция быстро уехала?

— Ты что! Когда я уходила, полицейские только съезжались.

— Много?

— Порядочно. Машины, мотоциклы. Хочешь взглянуть?

— Нет.

— Как ты думаешь, кто его?…

Гия не поддержал разговор.

— Куда пойдем?

— Как обычно…

Попадая в Старый Город, Гия любил заглянуть к христианским святыням, в храм Гроба Господня. У себя в Грузии, где он жил мальчиком, одно время Гия считался христианином, даже носил крест. Ходил с бабкой, матерью отца в церковь.

— Может, в Храм Петуха?

Через ближайшие ворота — Сионские — они вышли наружу, двинулись вдоль крепостной стены. Перейдя через дорогу, которую называли Папской, в честь кого-то из Пап, приезжавших сюда, они спустились к католической церкви Петушиного Крика, Храму Петуха — совсем новому, с золотым петушком на куполе.

Тут ощущалось близость Восточного Иерусалима…

По другую сторону долины поднималась серая, цвета старых костей арабская деревня Сильван. В стороне виднелась знаменитая Масличная Гора. Остатки синагог и могильника сына царя Давида тянулись вдоль дороги, вперемежку с кручеными стволами тысячелетних маслин. Несколько месяцев назад Гия работал здесь с бригадой, сооружавшей каменную ограду, напротив храма. Арабы-христиане, сторожившие этот уголок Святой Земли, его знали. Пропустили без платы. Они прошли к чистенькой, смотревшейся, как игрушечная, католической церкви. Церковь была построена на месте, где две тысячи лет назад стоял дом легендарного первосвященника Каиафы. В ней заседал синедрион. Сегодня святыня была абсолютно пуста. Вике храм нравился именно этим. Особой симпатии ни к одной из религий у нее не было. В крови у нее тоже было намешано всякого… Постояли в верхнем пустом зале.

Археологам тут сложно работать. «Ткнешь в пол, проткнешь чей-то потолок!»

На этом месте судили Иисуса…

В каменном полу было отверстие, в которое после суда осужденных опускали на веревке на шестиметровую глубину. Специальный страж обрезал веревку. Каменный мешок был с отвесными стенами. Осужденный в одиночку уже не мог оттуда выбраться. Туда же спустили Христа…

Неожиданно Гия поймал взгляд хаверы. Понемногу он научился в нем разбираться. Вика смотрела своими лучистыми безгрешными глазами животного — чистого перед Богом и людьми…

— Прямо тут? В храме?

Она молча показала на другую сторону зала. На хорах было что-то вроде класса с партами, с черной доской. Дальний конец скрывала ширма. С этой минуты они двигались неслышно — слаженно. Дверь в класс была не заперта. За ширмой стоял обтянутый синтетическим покрытием стол. Гия помог ей спустить трусы, приподнял на край стола. У нее были белые полные колени, которые и созданы-то были только для того, чтобы их раздвигать. Гия обнял ее. Они ритмично плавно раскачивались. Вика стонала. Все сильнее и громче. Она не контролировала себя, могла закричать на весь храм. Гия ладонью накрыл ей рот.

Крик замер вместе со всем непереносимым, острейшим, невозможным…

Она открыла глаза, все вокруг было как в тумане. Помещение наполнял естественный свет, проникавший сверху — через купол. Зал впереди был вроде концертного. Со сценой.

Изображения трех женщин и трех мужчин смотрели на них с обеих сторон алтаря.

— Это — три Марии…

— Да?

К Вике словно ничего не приставало. Гия разглядывал фрески. Он быстро загорался и так же быстро остывал. В этот момент он был уже далеко от нее. Его больше всего на свете интересовали фрески. Вика привела себя в порядок. Его отстраненность её не расстроила. «У ребят свой бзик… Чего-то ищут, выдумывают, мучаются. А кончается и у них, и у нас одним и тем же… Только они не хотят это признать…» У нее уже было до него несколько парней.

Богоматерь Мария не фреске сидела, а две другие Марии — Мария Магдалина и Мария Египетская — стояли. Двоих из тех мужчин, что были изображены по другую сторону алтаря, казнили вместе с Иисусом, но за другие дела…

— Две бывшие проститутки и два первых вора в законе…

Гия будто стал мягче.

Церковь Петушиного Крика была посвящена грешникам… Они оба слышали это объяснение от американки-экскурсовода, и, как обычно, Вика вроде пропустила все мимо ушей. Но оказалось, именно она каким-то образом догадалась о главном! В этом храме, посвященном грешникам, грехи заранее отпущены. Именно на этом месте в том году два раза прокричал петух, а потом и в третий — после того, как Петр трижды отказался от Учителя.

Вика показала на барельеф.

— А при чем здесь ягненок?

— Заблудшая овца, которая не останется без пастыря, который вернет её назад, в стадо…

Он изредка приобщал её к своим знаниям.

— Пойдем…

Гия помог ей спрыгнуть со стола. Они вышли наружу. Солнце палило все так же нещадно.

— Смотри…

Рядом с домом сохранился кусок старой древнеримской дороги, цепочка грубо отделанных тяжелых плит.

— Христа судили в ночь с четверга на пятницу. В пятницу на рассвете вынесли приговор. Подняли из мешка сюда. На этой площадке народ всю ночь ждал решения синедриона…

«Ну, хитрец!» — Она-то думала, ему неинтересны объяснения американки-экскурсовода — ходил хмурый, ничего не спросил. На самом деле все запомнил.

Дом Каиафы находился за Сионскими Воротами Старого Города. Ставки римлян тут не было. Вводить осужденного Христа в город через эти ворота было опасно. Священнослужители боялись: собравшиеся у дома иудеи могли убить Иисуса, а по другой версии, наоборот, освободить. Старой римской дорогой, той, что шла у дома Каиафы, Спасителя повели вдоль стены к дому Понтия Пилата, где несли службу солдаты римского легиона. Таи через Львиные Ворота ввели Иисуса в город. Дальше он шел по Скорбному Пути, по Виа дела Роса…

— Это было уже в пятницу…

Привести в исполнение приговор, и похоронить осужденного надо было успеть еще до наступления субботы, поскольку в субботу евреи не хоронят и не ходят к местам погребений.

— Поэтому в субботу к мертвому Иисусу никто не мог подойти, а в воскресенье он воскрес.

— С чего ты вспомнил?

— Не поняла?

— Не-е…

— Храм-то покаявшихся грешников! Убийцы! Проститутки, воры… Познавшие грех и раскаяние ближе Богу, чем те, кому не было дано искушений. Пошли…

Он заспешил домой.

— Поедем на такси, как белые люди. Я плачу.

— А откуда деньги? Хозяин дал?

Ничего другого не пришло ей в голову.

— Вроде того.

Многоквартирный дом на Бар Йохай бурлил с самого утра, с того самого момента, когда раздался безумный вопль хасида Ицхака Выгодски… На всех этажах узкого подъездного колодца кричали, жестикулировали возбужденные люди. Они и при других-то обстоятельствах вели себя шумно. А теперь и подавно!..

Борька Балабан — кареглазый, с золотистыми патлами, с бледным веснушчатым лицом — на лестничной площадке второго израильского этажа нутром отзывался на все разговоры вокруг. Попервости это никому не бросалось в глаза. Парней — выходцев из СНГ, «русим», в доме было трое, они жили своей жизнью, тесных отношений соседи с ними не поддерживали, только здоровались, встречаясь на лестницах, на галерее внизу. Бар Йохай населяли в основном выходцы из Марокко и тайманцы — смуглые, похожие на арабов симпатичные уроженцы Йемена.

— Кетель… Кетель… — раздавалось во всех углах.

«Кетель…»

Когда-то в Санкт-Петербурге решением комиссии по делам несовершеннолетних Борька был направлен на год в спецПТУ. Там он и нахватался российской уголовной фени и язык этот знал отлично.

«Укецали»! Иначе — убили!

Он примчался к месту происшествия одним из первых, едва вой полицейской сирены оповестил улицу. Далеко бежать не пришлось: несколько прыжков по лестнице с четвертого этажа, где он и еще двое парней снимали на троих комнату и салон за 500 долларов в месяц. Все трое приехали по молодежной программе как школьники, приняли гражданство. Теперь вели самостоятельную жизнь. В ожидании призыва в ЦАХАЛ, Армию обороны Израиля…

Балабан вертел головой, перехватывая отдельные фразы. Он едва успевал поворачивать голову.

Кто-то вспомнил:

— Амран жаловался, что у него хотят отобрать место на Кикар Цион, где он сидит. А отдавать не собирался…

Сосед с третьего этажа — смуглый выходец из Йемена, по-здешнему тайманец, облезлый, с выцветшими клочками волос на подбородке и щеках — вытянул перед собой сложенные щепотью пальцы:

— Люди перестали жить по Торе! А ведь умирать будем!

Он повторял это по любому поводу много раз в день.

Собеседник, такой же старый курд, возразил:

— Может, наследники?

Тайманец удивился:

— Я тут десять лет! Ни разу не появлялись, ни брат, ни сестра…

— Какая сестра?! Я говорил о сестре?!

— А куда он уезжал каждый год?! — вмешался кто-то еще. — И дома не каждую ночь ночевал!

— Кто спорит? Чтоб нищий — и без денег!

— На деньги наследники всегда найдутся!..

С ним согласились.

Облезлый тайманец высказал свою версию:

— Это сделали не нищие, не конкуренты. Нищие, они никогда бы не пришли в дом — там бы, на Кикар Цион, где-нибудь во дворах и прибили!

Несколько человек беззвучно молились, раскачиваясь и опустив головы над молитвенниками.

У квартиры Амрана Коэна на площадке зажгли поминальные свечи — в плоских баночках со стеарином. Колеблющиеся светлячки напоминали об огоньке жизни, который может быть задут в любую секунду могущественным проведением…

В квартире убитого работали полицейские эксперты.

В подъезде уже появились четверо бородатых мужиков — в черных костюмах-тройках, шляпах, белых сорочках, служители иерусалимского погребального общества «Хевра Хадиша» — «Святое Общество». Главное похоронное бюро обеспечивало точное исполнение религиозного закона: ритуальное омовение, прощание в закрытом гробу, быстрые, в течение уже нескольких часов после смерти, бесплатные с соблюдением обряда похороны.

— Иначе нищего и хоронить не на что! Деньги-то откуда?!

— Можешь не сомневаться! Им хватит! — Седой уроженец Йемена дернул облезлым подбородком. — Амран стоял на Кикар Цион лет пятнадцать. Каждый день! Меньше ста долларов оттуда в день не приносят… И наследник появиться! И не один! Если деньги, конечно, не украли. Убийцы ведь тоже поживились!

Тело убитого все не выносили.

— Борька…

Балабан оглянулся — снизу, с первого израильского этажа в лестничный пролет высунулась Ленка, длинноногая, с гладкой прической, узкой талией, и хитро подмигнула. На ней было широкое лимонного цвета платье «до живота», обтянувшие зад блестящие «велосипедки» — тайцы и ниже спущенные» гармошкой» черные шерстяные чулки и высокие ботинки. Она не расставалась с тяжелыми ботинками и плотными чулками в любой зной. Одевалась и вела себя абсолютно независимо.

«Прям израильтянка…»

Она и в дом, где лежал убитый Амран Коэн, вошла с собакой — с керри-блю-терьером, тщательно причесанным, с курчавой копной черных, с голубым отливом волос над глазами. Израильтяне, в массе своей невероятно боявшиеся собак, пугливо озирались.

— На минутку…

Она поманила Балабана рукой.

— Ты чего?

Ленка считалась его хаверой, хотя они только вовсю целовались, едва оказывались вдвоем — в темном подъезде, в сквере. Несколько раз ему удавалось просунуть пылающую ладонь под коротко обрубленные джинсы, где впрочем, оказались тесные плавки. Ленка извивалась змеей, гнулась, льнула, стонала… Время от времени она разрешала ему поцеловать её цветную наколку — бабочку-махаон на изгибе груди. А на другой день могла пройти не здороваясь. Каждый вечер её приходилось завоевывать заново. На несколько ночных часов.

— Борька…

Она снова поманила его рукой.

Он как бы нехотя спустился. Тут было еще больше людей. Они пугливо оглядывались на собаку.

— Выйдем…

На Бар Йохай стояло несколько полицейских машин. Кто-то сказал, что ждут Яира Ицхаки — командующего Иерусалимской окружной полицией. Синие форменные куртки с шапочками на манер бейсбольных сновали из машин в подъезд и обратно. На галерее, тянувшейся вдоль здания, повсюду тоже виднелись люди. На всей Бар Йохай, у подъездов в основном, собрались возбужденные женщины. Взрослые мужчины были на работе. Старики стояли отдельно. Вдоль галерей с криками носились дети. На всех балконах висели десятки белых носков, детских маек, трусиков. Еще несколько недель назад по всей Бар Йохай точно так же висели бело-синие с шестиконечной звездой флажки в честь Дня Независимости. Стены домов, сложенные из обтесанных разномастных камней, в который раз напоминали восточные сладости в меду. Их продавали в России. Назывались они смешно… «Гозинаки!» На мусорных ящиках — каждый величиной с десантный катер, с острым носом, люками и кольцом, как для швартовки, — важно восседали израильские — со скошенной мордой и примятым носом — бродячие кошки…

Палило нещадно. На солнцепеке было не меньше сорока.

— Я сейчас… — Она нагнулась, демонстрируя обтянутый жаркими тайцами, или «велосипедками», зад, подтянула чулки.

«Сама напрашивается… — подумал Балабан. — Давно следовало её трахнуть…» В принципе для этого были все условия: два его сожителя и он работали в разные смены. Сегодня оба пришли с ночной — спали, а у него была пересменка. «На следующей неделе, когда обоих не будет…»

— Насчет вечера сегодня… — Ленка разогнулась. Нарочно, чтобы позлить старух у домов, обняла его за талию. — Не забыл?

С заходом солнца наступал светлый иудейский праздник Лаг ба-Омер. По преданию, во время оно в этот день прекратилась эпидемия, унесшая множество тысяч жизней. Праздник отмечали кострами и пением. что-то наподобие православного Ивана Купалы.

— Нет, конечно.

Ленка передвинула руку ему на живот, он напряг пресс. Каждое движение нежного пальчика больно отдавалось у него внизу. Керри-блю-терьер на ходу терся о ногу. Они остановились у детского скверика. Экскаваторы, машины были залиты обжигающими лучами, сейчас тут не было ни души.

— Здесь постоим!

— Ну чего? — спросил он недовольно.

Она подтянула ему на шее золотую цепочку-ладанку сглаз против порчи. Ладанка подтянулась под горло.

— Ваша работа?

— Ты о чем?

Она дернула плечом в сторону дома, из которого они вышли.

— Об Амране-нищем!

— Сдурела?!

— Да ладно! Не маленькая.

— Больше делать нечего, как нищего прибить…

— Не доверяешь? — Она пренебрежительно прищурилась. — Ладно. Бай! Мне еще в лавку. Мать заказала еще постного масла купить.

Она не обернулась, пошла между домами.

Бар Йохай была третьей из концентрических окружностей, опоясывавших склон. Вершина приходилась на перекресток Йаков Пат. Подъем был крутой: перепад между улицами составлял метров пятьдесят. Впереди была лестница. Борька пошел следом. На Йаков Пат можно встретить знакомых пацанов, попить пивка. Он свистнул несильно:

— Ленка, погоди, вместе пойдем!

Она дернула собаку, рванувшуюся было с поводка к кошкам на мусорном танкере. Взглянула на подходившего Балабана.

— Тайманцы говорили, у нищего денег куры не клюют… — Ленка подождала, пока он приблизится. — И знаешь, что я подумала?

Они снова пошли рядом.

— Почем я знаю?

— Мы бы могли смотаться с тобой ненадолго…

— Ты о чем?

— Испания. «Восемь дней, двухразовое питание, 849 долларов. Экскурсия на русском языке…» Сама читала. Без портовой пошлины и чаевых. Чаевые можно вообще не давать. Перебьются.

— А матери что сказала бы?

— Выиграла в лото!

— И она поверила бы?

— А какие возражения? Мадрид, Севилья, Толедо… Мать любит, когда экскурсии с историческим уклоном.

— А какое агентство?

Она назвала.

Балабан вытер пот. Веснушчатое бледное лицо его загар не брал.

— Дерьмо…

— Можно найти другое. Честно говоря, я предпочла бы Канары, или Гавайи… Были бы деньги.

Ленка остановилась. Теперь они стояли близко друг к другу.

— Это вы, Борька! Кроме Вас некому!

— Ты в своем уме?!

— Я слышала, Вы говорили: «Нищий-миллионер…»

— Не помню!

— Ладно! Бай!

— Ленка!

Ленка вернулась, снова положила руку ему на плечо. Провела вверх по голове, убирая патлы. Борька оглянулся. Никого не было вокруг. Выжженная трава, неровный выщербленный камень. В галереях на первых этажах домов малыши гоняли на роликах… У мусорного ящика румын или араб, а может, свой брат — новый репатриант разглядывал выброшенные вещи…

— Значит, все-таки Вы! Я так и знала!

По воскресеньям — и в это тоже — на северо-западе Москвы, как, впрочем, и в Измайлове, Конькове, от метро «Пражская», «Юго-Западная» и других, с раннего утра шел поток людей с поклажей — тележками, колясками, огромными сумками, рюкзаками, мешками из прочного парашютного шелка. Это помимо тех, кто привез товары в багажниках собственных транспортных средств или такси. Из метро «Тушинская» мощный людской поток повалил уже в начале седьмого и тут же бурно устремился в сторону бывшего аэродрома Центрального аэроклуба имени В.П. Чкалова, места воздушных парадов в Дни авиации. Целью прибывших было огромное обихоженное легкими торговыми рядами, палатками, павильоном поле с выходом к каналу имени Москвы, где двести лет назад стоял лагерем «Тушинский Вор» Лжедмитрий II. Торговля начиналась от самого метро. Вдоль тротуара до ворот рынка непрерывной цепочкой стояли «штучницы», предлагавшие товары «с рук». Сигареты, дамские комбинации, бюстгальтеры, щенки, самопальные халаты… Платные активисты раздавали газеты, листовки экстремистских групп, рекламки несуществующих иностранных фирм, которые будто бы рвались из последних сил и все никак не могли набрать достаточное число дармоедов, чтобы тут же их облагодетельствовать. Фофанов, готовых дать согласие на совсем непыльную высокооплачиваемую работу для добрых дядей из-за рубежа, приглашали немедленно связаться по телефону и сообщить о себе данные. Продолжения это, как правило не имело. Сведения заносились в компьютер. Продавались… Их можно было включить в число опрошенных при фальсификации очередного опроса общественного мнения. Или, например в списки избирателей, которые будут поданы для регистрации очередного кандидата… В подземном переходе, у входа в рынок, людская река устремилась мило молодого инвалида чеченской войны, на секунду устыженная пристальным его взглядом и собственной очевидной заботой о материальном. Тут же, как обычно, развернули свои плакаты представители киевской комсомольской дивы Марии Христос — горластая дивчина и несколько здоровых хлопцев с Украины. Поднявшись наружу и втекая в ворота, толпа немедленно успокаивалась, сбиваясь в большое людское море, даря себе и друг другу, покупателям и продавцам новый ежедневный праздник, названный Большим Столичным Оптовым Рынком.

Обширный павильон в центре делил «Тушинский» на продовольственный и промтоварный. В самом же павильоне, под крышей, шла главная торговля. Обувь, одежда, меха… Товары, производители которых в жизни не предполагали, куда прилетит, приплывет их продукция… Предметы, без которых обходились десятилетиями, над чем смеялись… Средство от кариеса, от блох, палочки с уже наверченной ватой для удаления серы из ушей. Корейские паучки… Но больше всего дешевых вьетнамских комнатных тапок, кроссовок, кожаных турецких курток, шуб, пальто…

Был день больших покупок, легких трат, счастливых приобретений.

— Женщина, сколько за это? Смотри, какая прелесть!

— Пять тысяч зеленых, женщина!

Пара новых русских — он и она — положили глаз на кожаное изделие с бахромой, висевшее позади продавщицы. Изделие можно было лишь за неимением других слов, за бедностью торгового языка именовать курткой. Может, давно пора каждой такой вещи давать собственное имя?! Покупательница попалась легкая, простая. Цену сбивать не собиралась. её спутник хладнокровно крутил на пальце брелок с ключами…

— Нравиться — бери. И пошли.

— Надо померить…

Продавщица, бойкая молодая девица, повела опытным взглядом:

— На Вас хорошо будет…

Она крючком аккуратно подцепила плечики, на которых висела куртка…

— Господи, что такое?

Вся спина куртки была поражена крупными грубыми пятнами наподобие псориаза. Вопрос о покупке отпал сам собой. Продавщица бросилась к сумке, в которой лежало злополучное изделие. На пол полетела вторая куртка — у нее были поражены обе полочки. Третья… Четвертая… Из сумки несло чем-то вроде горького миндаля.

— Господи… — У продавщицы началась истерика. Из соседних отсеков высунулись товарки.

— Девчонки, смотрите… Первый месяц всего торгую! И товар чужой…

Кто-то сжалился, протянул телефон:

— Звони хозяйке…

Она набрала номер.

— Люба! Несчастье… Кто-то товар испортил. какой-то кислотой… Тысяч на сорок…

Весь вечер Марине в квартиру на Кутузовском звонили — она не брала трубку. Автоответчик тоже был отключен. Мы договорились, что она станет отвечать только по сотовому телефону. Кроме Петра за столом сидел еще высокий молодой охранник, которого она тогда тоже увидела впервые, — Глеб. Втроем играли в «дурака». Пили чай. Я приехал незадолго до ожидаемой развязки. Случайное знакомство наше, ознаменовавшееся неудачной поездкой Марины за деньгами в Теплый Стан к Любе, получило продолжение. Может, её подкупило отсутствие навязчивых приставаний.

В тот день она все-таки попала на футбол. Я уговорил её не менять планы и взять меня с собой:

— Я хочу как-то отметить знакомство и покупку дачи. Кроме того, я уверен: и то и другое в один день — перст судьбы. У меня на это чутье. Нам обоим сегодняшний день принесет удачу… Наконец, я не был на «Динамо» сто лет.

Но, кажется, дело было не во мне. Я это понял. Не пахло тут и ностальгией по исторической родине. У Марины было назначено деловое свидание на стадионе. Партнер, однако, не явился. Может, испугался дождя.

На стадионе царил приятный ажиотаж, как всегда на отборочных матчах первенства мира. И основные компоненты: истинные болельщики, шпана и плохая погода. Вот-вот должны были разверзнуться хляби небесные…

Марина оказалась знатоком и вполне могла заменить спортивного комментатора.

— Израильтяне приехали на матч в Россию без двух основных игроков обороны — Таля Банина и Гади Брумера… И вообще, они на спаде спортивной формы — у них в стране завершение футбольного сезона. Главный их тренер Шломо Шарф ошибся в выборе игровой схемы.

— Откуда Вы их всех так хорошо знаете? — спросил я, прикрывая зонтом её и себя. — И вообще футбол? Играли?

— Приходилось

— В том числе там? — Я не шутил. Я знал про израильский женский футбол. И вообще страну. Совсем недавно мне пришлось там работать в связи с одной финансовой группой. Сейчас некоторые из её членов еще сидели в Израиле, в тюрьме Бейт-Лит для опасных, других уже выслали. Я не хотел упоминать об этом уже при первом знакомстве.

— Я играла за команду Петах-Тиквы. Благодаря бабке.

— Она там?

— Умерла.

Ответственный матч в Москве проходил при мерзкой погоде на отвратительном поле. Шел проливной дождь. Начало матча задерживалось. Представители ФИФА потребовали обновить разметку. Одинокая фигура в плаще и капюшоне с ведерком белой краски, мажущая кистью по лужам, долго маячила на кочковатом неровном поле, пока дождь не сровнял его. Где-то рядом пацаны в шарфах, со свастиками, нарисованными на лицах, время от времени начинали отчетливо скандировать:

— Бей жидов! Хайль Гитлер!

Какой-то мужик, по виду араб, размахивал палестинским флагом.

Марина, напротив, горячо болела за гостей, я ей подыгрывал. На нас уже начали обращать внимание. Сидевшие несколькими рядами позади израильские болельщики прислали даже нам букет гвоздик в знак солидарности.

Уже на седьмой минуте россияне, игравшие превосходно, забили первый гол в ворота вратаря Рафии Коэна. До конца игры вратарю нашей команды Овчинникову удалось отстоять свои ворота. Матч закончился проигрышем израильтян 0: 2.

Возвращаясь на Кутузовский, в машине, она рассказала о том, что произошло днем в Любкиной квартире.

— Семьдесят тысяч долларов!..

— Жалею, что я не поднялся с Вами. Но ладно. Кто-то сказал: «Месть — такое блюдо, которое нельзя подавать горячим…»

— Это Иосиф Виссарионович…

— Точно. Люба Ваша сильно пожалеет о сделанном. Неблагодарность — тяжкий грех… Она не знает, с кем связывается. Мой партнер, несмотря на то что технарь, а может, как раз поэтому, человек очень решительный…

Марина, Глеб и Петр играли в карты долго. Я расположился в соседней комнате у телевизора, иногда я оборачивался, через открытую дверь видел всех троих. Марине везло. Можно предположить, что она была из тех, кто вырос с игральными картами в руках. Она играла лучше своих партнеров-мужчин. Высокому молодому охраннику Глебу тоже везло. В дураках сидел Петр — взмокший в костюме, сорочке, галстуке…

— Вы хотя бы верхнюю пуговицу на сорочке расстегнули! Под галстуком! — Марине было жаль мужика.

— Нельзя! — Он показал на меня. — Мы с ним дали слово. Кого поймают незастегнутым или без галстука, лишат премиальных…

Он всю дорогу проигрывал. Даже с отличными картами. Простоватое лицо выражало почти детское наивное недоумение.

Я познакомился с ним случайно. В первые же минуты знакомства он рассказал свою жизнь.

Жил в Истринском Районе, в Подмосковье, сызмала увлекался физикой. В восьмом классе учитель оставлял его вместо себя вести занятия с одноклассниками. После школы поступил в престижное Высшее Техническое Училище имени Баумана. Женился рано. На своей, деревенской. Попивал водочку. В роду все пили. Из Бауманского вылетел…

— Из-за чего гибнут российские гении? — была его любимая приговорка. — из-за пьянки!..

Когда мы познакомились, он работал грузчиком на товарной станции. Я заканчивал свою службу — начальником розыска. Мне принесли на него материал: бригадир послал его обменять ворованный сахарный песок на водку…

Он был из неудачников, которых отличает исполнительность и точность при отсутствии инициативы.

Я был зол на начальство, на всю жизнь. Я заставил его закодироваться. Взял с собой. Он восстановился в Бауманском. В руках удачливого направляющего неукоснительная старательность и абсолютная честность делали его бесценным сотрудником. Через год он купил машину…

— Опять в дураках!..

Игру продолжили.

Молодой охранник Глеб был из воздушно-десантных войск. Постоянно поддерживал форму — даже за столом все время сжимал и разжимал кулаки, подрагивал мышцами… Карточная игра не вызывала в нем интереса.

— Думаете, приедут? — спросил он, когда Петр в двадцатый или тридцатый раз принялся сдавать карты. Петр был уверен:

— Без сомнения. Сколько сейчас?

— Двадцать один, пятнадцать.

— Скоро подтянуться.

Звонок, которого ждали, раздался сразу после десяти.

Охранник, стоявший во дворе, предупредил по сотовому телефону:

— Приехали. Торгашка, с ней мужик. В «девятке», 18–31. Цвет «мокрый асфальт»…

За месяц, истекший прежде, чем произошло происшествие на Тушинском оптовом рынке, выполняя полученный от Марины официальный заказ, мы подвергли жизнь и деятельность Любки тщательному негласному анализу. Выяснилось, что Любка крепко переоценила свои возможности. Иначе: «взяла не по чину…»

— Идут к подъезду…

Домофоном Любка не воспользовалась. В подъезд как раз входила соседская семейная пара. Надрала код. К лифту поднялись все вместе. Через несколько минут тренькнул дверной звонок. Марина подошла к глазку. Любка стояла на площадке необычно серьезная.

— Марина! Это я… Пришла поговорить. Так глупо тогда получилось.

— Ты одна?

— Да, он уехал в Кабарду! Полный отморозок!

Марина словно колебалась.

— Не беспокойся, Марина! Я не обижаюсь! Это мне урок! Знаешь, как я тогда переживала! Мне и мама моя все время твердила: «Только чтобы все по-честному, Люба!»

— Ладно! Входи… Я уже спать легла. Побегу, что-нибудь накину…

Так и было задумано, Марина открыла замок, выскочила назад в комнату. Любка уже входила. Свет в огромном — генеральском — холле был выключен, однако узкой полосой падал в неприкрытую дверь из зала впереди, от люстры. Справа и слева по обе стороны холла темнели двери: туалет, ванная, помещение для прислуги, кухня. Люба прошла вперед — она уже была в квартире. её спутник скользнул следом. Прихожая была пуста. Осторожно открыл дверь. Любка была уже в зале. Это был все тот же бандит — невысокого роста, с овчарочьими длинными ушами и вытянутым острым лбом над выдававшимся вперед хищным лбом. Он ступал неслышно. Глеб-охранник стоял в темном проеме большой — генеральской — ванной, натянув на лицо черный с прорезью чулок…

Момент — и вошедший, выдернутый за руку и волосы из холла, влетел в ванную, вбил подбородок вместе с носом плашмя во вскинутое кверху стремительное колено бывшего десантника… Бандит, однако, оказался тоже подкованным по части единоборств. Не заорал, сгруппировался. Сильно, как палашом, врезал сбоку по почкам. Локтем другой руки снизу вверх проехал по хрящам носа… Схватку он, однако, не выиграл. Использовав элемент внезапности, Глеб успел поймать кисть — большой, с вывернутым суставом палец хрустнул…

Глеб успел приставить «Макаров» к голове бандита.

— Руки на стену! Ноги шире!

Охранник обыскал его. Во внутреннем кармане лежал газовый пистолет. Глеб переложил его в свой карман.

«Военный трофей…»

Вытащил бумажник с документами.

— У Любки получишь…

И не отпуская вывернутую назад кисть, он подвел бандита к дверям

— И без глупостей!

Отголосок схватки в передней проник в комнату. Любка поняла, что произошло, кинулась назад к дверям, охранник опередил ее. Любка вскинула ногу — хотела попасть в пах…

— Ах, сука… — Глеб схватил её за волосы. Любка вцепилась ему зубами в плечо. Успокоилась, лишь получив сильный плашмя удар тыльной стороной ладони в лицо.

— Гад, зуб выбил!

Он врезал еще. С силой толкнул в комнату.

«Шутить не будут…»

Любка это быстро усекла.

Когда из другой комнаты появились Марина и Петр с черным, с прорезью, чулком на лице, Любка была уже совсем в другом образе.

— Я ведь зачем приехала, Марин? Ты не думай! Переписать расписку. Что было, то было. Не сердись, Марина. Была бы умней — так бы не сделала, ей-богу! Бумага у тебя найдется? Ручка у меня с собой…

На столе лежала школьная тетрадь в линейку. Люба достала ручку.

— Сколько я теперь должна, Марин? У меня голова кругом идет. Я ведь тоже потеряла. Тысяч сорок, наверное!..

— Это — твои проблемы. И твоего бандита.

— Ты права! Золотые слова!

— Учти, с ними… — Марина показала на Петра, — тебе отдельно рассчитываться…

— Что ты имеешь в виду, Марина?

— Это фирма по возврату долгов…

Петр сказал коротко:

— Треть от невыплаченных сумм. В расписке укажи срок. Пять суток. Больше ни дня…

Любка молча написала расписку. Ушла.

Мы еще поговорили. Петр обрисовал положение нашей фирмы, её возможности.

— Нашей базовой является ассоциация «Лайнс»…

— Я в этом мало разбираюсь

— Это лидер на рынке охранного бизнеса и информации…

Петр сдвинул на миллиметр тесный галстук.

— Чтобы убедиться в её возможностях, один раз в году наши клиенты могут получить данные о себе. Причем совершенно бесплатно.

— Любопытно. Теперь я тоже могу?

— Пожалуйста. Как называется ваша фирма?

— «Босса Нова».

— Не слышал. — Петр черкнул в блокноте.

Марина взглянула на часы.

— Я должна позвонить… Нет, нет. Вы мне не мешаете… — Марина подсела к телефону. Я подсчитал количество цифр набора. Без сомнения, она звонила в Иерусалим…

«В то же время, когда она звонила из офиса…»

Видимо, это был час для контрольного звонка. Трубку долго не снимали. Я насчитал примерно семь гудков. Наконец трубку сняли. Марина машинально сказала:

— Извините.

— Не туда попали? — спросил Петр.

Голос её звучал расстроено:

— В том-то и дело. Попала я правильно это уличный телефон-автомат. Трубку только снял не он, а кто-то другой.

— А может, кому-то надо было звонить, перехватил трубку из рук…

Там такого не бывает. С ним что-то случилось…

По особенностям номеров полицейских машин, прибывших на место происшествия на улицу Бар Йохай, можно было судить об их принадлежности, а следовательно, о важности, которую израильская полиция — миштара — придает раскрытию преступления. Желтый ободок красных номеров отличал Иерусалимскую окружную полицию. Однако были тут и красные целиком номера — Генерального штаба полиции, и даже неизвестно каким образом оказавшийся тут белый ободок тоже на красном — полиции Тель-Авивского Округа…

Научный отдел полиции на осмотре был представлен всеми тремя его уровнями. Прибывший первым эксперт полицейского участка Катамоны занялся первоначальной обработкой следов, получением отпечатков пальцев на месте преступления. В его компетенцию входил также поиск и экспресс-анализ возможных наркотиков на месте преступления. Полицейский эксперт отнес следы на теле Амрана Коэна к потекам. По их характеру можно было определить, истекала ли жертва кровью стоя или лежа, и изменялось ли первоначальное положение её после ранения. Его первоначальное предположение было: «Амран Коэн получил повреждения стоя…»

Прибывшие почти одновременно специалисты криминалистической «лаборатории на колесах», находящейся в ведении Генерального штаба израильской полиции, так называемые «длинные руки Генштаба» — подтвердили его заключение.

На следующем этапе в работу предполагалось включить и специалистов стационарной лаборатории…

Следы крови линейной формы, образовавшиеся за счет стекания капель под силой тяжести, многое проясняли. Нижняя часть их была окрашена более интенсивно, поскольку кровь из ран текла и затем высохла. Удары были серьезные — дальнейшее обязательное в таких случаях исследование придаточных полостей черепа должно было показать, имеется ли кровоизлияние в барабанную полость, разрывы барабанной перепонки и смещение слуховых косточек. Основные исследования трупа предстояло произвести в Институте Судебной Медицины в Абу-Кабире.

Одежду нищего отправили в лабораторию для производства спектрального анализа — исследования микрочастиц пыли, сохранившейся в одежде, инфракрасных лучах… Там же должны были начать работу специалисты — трассологи, как водится, они должны были осмотреть её на портняжном манекене, расправив все складки и сопоставив края одежды.

Все, однако, сходились на том, что первые потеки на рубашке и куртке образовались, когда жертва стояла. В момент нанесения ударов Амран Коэн находился лицом к двери в спальне. Добивали его уже лежащего вниз лицом. Смертельный удар мог быть нанесен молотком.

Все присутствовавшие на осмотре отметили полный порядок в квартире. Вещи не были разбросаны, лежали аккуратно, все белье было уложено в шкафах.

Предполагаемое орудие убийства — молоток — валялся тут же, рядом с трупом вместе с рулончиком белой туалетной бумаги…

Юджин Кейт — еще несколько дней назад полицейский детектив Центрального Отдела Всеизраильского Генерального штаба полиции — Матэ Арцы, а ныне детектив полиции Иерусалимского округа — прямо с места происшествия подался на мотоцикле в цент, на площадь Кикар Цион. Покойный Амран Коэн в течение многих лет — независимо от времени года, при любой погоде с раннего утра до захода солнца — подвизался именно здесь. Кейт видел его тут много раз.

«Нищий как часть сервиса, предоставляемого городом…»

Площадь была крошечной, примыкавшей к отелю, носившему то же название. По другую сторону стоял другой отель, «Рон», окна которого постоянно находились перед глазами убитого. Самый центр пешего туризма. По обеим сторонам площадь обтекали небольшие улочки, заполненные многочисленными кафешками, пабами, лавками с сувенирами. Сто лет назад, когда город выполз за крепостную стену Старого Города, тут были первые поселения. Узкие переулочки, тупики, сохранившиеся еще со времен Османской Империи, множество небольших синагог, дверь в дверь одна к другой, старая надпись на двери по-английски. Живой след подмандатной британской Палестины.

Кейт поставил свою тяжелую «ямаху-диверсию» на виду у джипа военной полиции. Кивнул солдату на мотоцикл. Вес «ямахи» был 270 килограммов, и скорость, которую Кейт мог развить на ней по шоссе, была тоже до 270 километров…

Он двинулся вверх по Бен Йегуда. Каменную гулкую плитку пешеходной зоны под ногами, как всегда, заполняла праздная пестрая толпа. Похожий на героев американских боевиков — плечистый, с мужественным сильным лицом, в кожаной куртке и джинсах, — Кейт обращал на себя внимание. Его фотография — удачливого полицейского детектива Матэ Арцы — Всеизраильского Генерального штаба полиции — не раз появлялась в «Едиот Ахронот» и других газетах, однажды ею даже украсили обложку «Ньюсуик», когда номер был посвящен русской мафии… Его перевод из Матэ Арцы вниз, в округ, где он когда-то начинал, был данью прессе, постоянно перекладывавшей на полицейских вину за неудачные действия политиков. Теперь общественность требовала полицейской крови за то, что некоего финансового дельца долго держали под стражей, но не доказали вину. Деньги, которые он щедро раздавал в виде добровольных пожертвований, не могли не сыграть свою роль. Те, кто их давал, и кто получал, понимали, кому и что надо делать, на случай его успеха или неуспеха… Безымянные пугливые пенсионеры с транспарантами «Сегодня — он, завтра — любой из нас!», митинговавшие у Матэ Арцы, в конце концов, чего-то добились. Им отдали лучшего полицейского детектива Юджина Кейта, у которого было больше всех поощрений за раскрытие опасных преступлений, за задержание вооруженных преступников… Не было смысла возвращаться к этому. В полиции Иерусалимского округа он когда-то начинал. С тех пор тут все изменилось. Теперь тут были свои корифеи, а его появление нанесло ущерб их честолюбивым планам.

«Появление чужака их на время сплотит…»

Каждый его промах не будет обойден молчанием…

Дело об убийстве Амрана Коэна — пробный шар. Получив его в производство, он обязан подтвердить свой класс…

Кейт внимательно приглядывался к толпе. Кто из детективов не надеется на случайную удачу? Многие физиономии читались как открытые книги.

«А кто его знает! Вдруг какой-то козел публично покается в совершенном убийстве!»

Кейт читал Достоевского. Корни его отца уходили в Польшу. Сам отец, прожив всю жизнь в Израиле, еще мог говорить по-русски. Юджину русский язык не достался…

Бледная замарашка бежала прямо на него — опаздывала в банк. В руках она держала дите, такое же жалкое, замурзанное.

«Этой-то что раздвинуло ноги?»

Кейт не был женат. Со своей последней подругой — ведущей радиостанции «Коль Исраэль», легкой, компанейской саброй — уроженкой страны — он расстался недавно. И довольно безболезненно. Юджин не мог уделять ей столько времени, сколько она хотела. Но, возможно, была и еще причина. Однажды, когда ему показалось, что она обессилена и полностью удовлетворена его ласками, подруга спросила как бы, между прочим: «Отчего бы нам не попробовать как-то иначе? Тебе не кажется, что у нас все теперь как-то однообразно?» Она зачитывалась «Кама Сутрой», увлекалась эротическими танцами. Все развязалось само собой. На Пасху она ездила в Европу — в группе вместе с ней оказался симпатичный молодой обозреватель из Тель-Авива. Кейт случайно увидел их вместе в кафе у Мельницы Монтефиори через несколько дней после её возвращения. Она сделала ему ручкой…

Сбоку от пешеходной зоны Бен Йегуда, спускавшейся из центра к площади Кикар Цион, текла многолюдная Яффо, одна из старейших в мире улиц… Яффо соединяла древний Иершалаим с потерявшим ныне свое значение портом Яффа на Средиземном Море.

…Нескончаемый поток машин. Сверкающая лента витрин дорогих магазинчиков, лавочек — золото, юдаика, сувениры. Обе улицы — и Яффо, и Бен Йегуда — были полны туристов. Но еще больше было полицейских, вооруженных солдат военной полиции. Их джипы с пуленепробиваемыми лобовыми стеклами, с открытыми бортами стояли у Кикар Цион. Уголовная преступность в стане росла. Начальство опубликовало сведения о росте преступности: убийств по сравнению с прошлым годом стало больше на 14 процентов, ограбления выросли на треть; каждые четырнадцать минут совершается угон машины, каждые десять — квартирная или другая кража… Кроме того, были еще «Хамаз», «Исламский Джихад», другие организации арабских экстремистов. На пешеходный зоне еще не так давно слышна была пальба, лилась кровь…

Как бывший коммандос, Юджин никогда не упускал это из виду. Правительство вроде смогло устрашить Арафата, террор в Иерусалиме одно время прекратился. Пока не прогремели два мощных взрыва на иерусалимском рынке Маханэ Йегуда, унесшие четырнадцать жизней. Более ста человек были ранены…

Кейт успевал просеивать глазами толпу. У витрины «Моды» две девочки-полицейские проверяли документы молодого араба.

Иногда, решая одну задачу, неожиданно находишь решение другой…

В полицию Кейта привела служба в израильских коммандос — «савэрет маткал» Генерального штаба — подразделение по борьбе с терроризмом. До этого эго преследовали неудачи. Еще до последних школьных экзаменов он в числе других шестисот счастливчиков получил приглашение на недельные сборы кандидатов, отобранных на службу в военной авиации, считающейся наиболее престижным родом войск. В конкурсе одновременно участвовали и девушки. На следующий тур оставляли двести соискателей, а всего вакантных мест было пятьдесят. Требования на сборах были серьезные: сон не более двух часов в сутки, умение принимать мгновенные решения в экстремальных условиях… На пятый день он взял назад документы. Родители его не одобрили: «сломался». В действительности авиация была не его делом. Последующий отбор в подразделения по борьбе с терроризмом было много сложней. Будущий детектив прошел его с отличием.

— Хэлло! — Какая-то туристка помахала Кейту рукой, завороженная его обтянутыми джинсами бедрами и ростом.

— Хэлло!.. — Он прошел мимо. У него не было времени на болтовню. Юджин достал ксерокс, сделанный с удостоверения личности потерпевшего. «Амран Коэн, сын Зеева и Ханы, 66 лет, уроженец страны, мужского пола, еврей…» Он все запомнил правильно.

«Тут он нищенствовал…»

Столики кафе, вынесенные на середину Бен Йегуда, все были заняты. Красавицы официантки демонстрировали загорелые пупки над джинсами, где кончались короткие, прикрывавшие грудь туники и висели обязательные кожаные сумки-напузники.

Нищий при жизни находился в самой гуще столичной жизни. Место убитого пустовало. Никто из коллег не спешил его занять.

«Как ему удалось отвоевать его у конкурентов, а потом удерживать…»

На этот вопрос мог дать ответ крутой полицейский служака израильский араб, христианин-католик Самир, который стоял на Кикар Цион ничуть не меньше, чем нищий Амран Коэн, и знал тут все и вся. Кейт позвонил на его сотовый. Самир должен быть вот-вот появиться.

— Шалом… — раздалось сзади.

Он самый!

Усы как у Саддама Хусейна…

В полицейской форме, приземистый, с жирными складками на толстой шее под бритым затылком. Еще издалека крикнул традиционное:

— Ма шломха? (Как живешь?)

Кейт контактировал с ним, еще служа в подразделении по борьбе с терроризмом. Он ответил на арабском:

— Мархаба, Самир!

— Ассалом…

Говорили доверительно.

— Начальство нас уже инструктировало.

— В подробностях?

— Да. Больно жестко его убили. Не ножом, не пулей.

— Меня это тоже удивило. Ты видел его последние дни, Самир? Как он себя вел?

— Амран Коэн? — Самир переспрашивал машинально. Отвечал, как, обычно не ожидая подтверждения. — Я вчера его видел. Все как всегда. Сидел себе на коробке «Мальборо». Вон валяется. Туристов много. Сиди, тряси банкой. Шекели так и падают на дно. Успевай перекладывать в карманы…

— Днем он отлучался?

— На обед? А как же! Тут напротив столовая. «Яд Сара» — субсидированные обеды. Для репатриантов, неимущих. Два шекеля с носа. Арман обычно у них обедал. А вечером на углу брал овощную питу или творог.

— Допоздна сидел?

— Нет, вечерами его не было. Вечером вообще не подают. Не та публика.

— А как насчет ресторана? Кафе?

— Кафе? Сколько помню — никогда не ходил. Вина не пил. Не курил.

— Насчет женщин?

— У него их не было.

— Святой человек!

— Он никому не мешал. Всю жизнь один. Оно и понятно — чокнутый, культура — культура…

— Ходил по врачам? В какой он больничной кассе?

— «Леуми». По врачам? Тоже не особенно. Больше так, через других больных. У одного болит колено и у другого тоже… Дают советы друг другу — кому что помогает…

— Не помнишь, кто сидел до него?

— А как же! Хромой Лот! Благословенна его память. Он ушел на Яффо к Маханэ Йегуда…

— А что? Почему?

— Разное говорили. То ли Амран Коэн привез людей из Тель-Авива. Самые отбросы, ничего не боятся… То ли Хромой Лот продал место. Ни тот, ни другой никогда ничего не говорили.

— А как насчет конкуренции?

Самир ухмыльнулся. Жирные бугры на шее пришли в движение.

— Тут уж мы его поддерживали.

— Помогали?

— Приходилось. Чего скрывать. И он помогал. Если что узнает — всегда подскажет. Прости, Юджин, мне надо подойти на автостоянку. На Рав Кук…

— Если что-нибудь вспомнишь, позвони на мой сотовый. Номер у тебя есть… Маассалам!

— Шалом!

Кейт прошел вверх по Бен Йегуда. Праздная толпа смеялась, пела, фотографировала. Над магазинами детских игрушек раскачивались воздушные шарики, цветные рюкзачки для самых маленьких. Выше, напротив банка «Дисконт», Юджину встретился нищий, пожилой, в костюме, в теплых ботинках, — совал проходившим подрагивающий стаканчик с мелочью. Нищий двигался к Кикар Цион, где отныне Амран Коэн уже не снимал обычную жатву…

«Свято место пусто не бывает…»

Кейт вернулся к домам на Бар Йохай, поставил мотоцикл. Огляделся. Время не перевалило еще за полдень. Иерусалимские городские холмы — и необжитые, и те, что заросли негустым лесом, и застроенные, с наползшими снизу домами из белого камня, — были в мареве.

«Жаркий ступенчатый город крыш…»

На месте убийства — в квартире еще работали эксперты, криминалисты, медики. Служители из «Хевра Хадиша ГАХША» — бородатые мужики в черных парадных тройках и шляпах уехали, так и не получив мертвого тела… Труп отправили в Абу-Кабир, в Институт Судебной Медицины.

Оперативники участка Катамоны еще обходили жильцов Бар Йохай. Народ на лестнице и галерее внизу и не думал расходиться. Тут было чуть прохладней. Полицейский детектив постоял несколько минут — на верхних площадках его не видели. Продолжали судить — рядить.

Крика убитого никто не слышал, только крик Ицхака Выгодски, взбудораживший всю Бар Йохай…

Рассказ о происшедшем все начинали с утреннего истошного вопля. Никто не мог припомнить, чтобы не то в самом доме — на всей извилистой, узкой, как ручей, улице Бар Йохай, многоголосой, с запутанными номерами блоков, стандартной унылой планировкой квартир, с дюжиной детей на каждом этаже, кого-нибудь убили! Перемалывание одного и того же в пустой ступе давало говорившим ощущение самостоятельного расследования.

— А где этот молодой идиот, который к нему приходит?… — вспомнила крупная крашенная блондинка. — Что же он не явился?

Она выглядела представительно, несмотря на наряд — тапки на босу ногу, длинная майка, глубокие черные рейтузы, натянутые на крутые бедра, как на многоведерный котел, сужающийся книзу. Никто, впрочем, в жару не обращал внимания на одежду. На руках она держала малыша, другой, должно быть, уже шевелился внутри нее. Обычное состояние религиозной женщины.

— Почему он не приехал до сих пор? Не знает? — Блондинка затянулась сигаретой, с которой ни на секунду не расставалась — это был израильский «Тайм». — Обычно Амран не успевал чихнуть, как он уже здесь…

— О ком она? — Кейт нагнулся к уху старика тайманца.

— У Амрана Коэна был друг. Навещал его. Такой же, как он, чокнутый… Люди перестали жить по Торе! А ведь умирать будем!

— А кто он? Как с ним поговорить?

— Может, она знает? — Старик махнул рукой в сторону черных рейтуз. Детектив начал осторожно перемещаться, пока не оказался рядом с женщиной.

— Шалом. Как здоровье?

— Все в порядке. Как ты?

— Тоже все хорошо.

Они с секунду смотрели друг на друга. Женщина оценила его мужскую стать, мгновенно рассмотрела серебристые джинсы «Ливайс», туго обтягивавшие ноги выше колен. Он скользнул взглядом по её ногам и дальше вверх, по животу.

— Как тебя зовут?

— Варда.

— А я Юджин Кейт…

Они быстро нашли общий язык, как его находят крупные, физически здоровые люди

— Как он был как сосед?

— Амран? Нормальный. Я, правда, никогда не подавала ему милостыню. Другие соседи тоже. Зачем? Он мог сам меня содержать. С моими детьми…

— Много их у тебя?

— Четверо, слава богу! Я даю двести шекелей в год на благотворительность. Достаточно. Это еще с тех пор, как была в армии… Но не нищим!

— Нет?

— Нет. Поровну — на борьбу с раком, со СПИДом, на детей-инвалидов, сирот… И еще солдатам.

Получалось вроде интервью.

— В Иерусалиме еще недавно и нищих особенно не было. Человека три. Один стоял по пятницам у банка «Дисконт». В «Едиот» писали: у него вилла за городом. Может, и нашего тоже…

Разговор плавно перешел на связи Коэна.

— Молодой друг. Каждый четверг приезжал…

— На машине?

— «Судзуки» серая. Ночует и утром рано в дорогу. Там одна постель?

— Да. Еще тахта.

— Тахта в салоне. Спят в другой комнате. Они спали в одной постели…

— Откуда это известно?

— Ты сам сказал! Там негде больше! Не знаю, сладко ли им было вдвоем!

— Думаю, твоему мужу слаще.

Она огладила на боках рейтузы. Почесала спину под майкой.

— Надеюсь…

— Молодой этот, он женат?

— Я слышала: женат и имеет двоих детей…

— Как его зовут?

— Не знаю. Амран при мне никогда не обращался к нему по имени…

— Действительно молодой?

— Лет тридцать… Да! Хасид. Черная кипа под шляпой…

— Твоя квартира тут, на «дне»? Я бы с удовольствием выпил стакан холодной воды. Как у тебя с этим, Варда?

— Что-нибудь найдем…

В квартире было просторно. Мраморная плитка под ногами блестела. В салоне работал кондиционер. Кейт осмотрелся. На стенах висели акварели самодеятельного художника. Скалы Масады над Мертвым Морем, раскопы какой-то крепости.

— У тебя в семье кто-то рисует?

— Это я. Когда была в армии. После ни разу не взяла кисти в руки.

— Неплохо, честное слово.

— У меня мать не плохо рисовала… — Варда поставила перед ним на стол холодное питье, орешки. — Прошу…

— Большое спасибо. Я хотел спросить: женщины не было у Амрана?

— Нет.

— Он был женат?

— Не знаю. Я ничего об этом не слыхала.

— Меня интересует парень, который постоянно приходил к Амрану Коэну. Что ты знаешь о нем?

— Его зовут Рон. Мне кажется, он из Меа-Шеарим.

— Думаешь?

— Да. Я не помню, кто мне об этом сказал…

Кейт не мог себя с этим поздравить: религиозный район Меа-Шеарим был наиболее многолюдным, тесным, суетным. Полиция в нем сама чувствовала себя неуютно, особенно с наступлением субботы, когда хасиды принимались атаковать машины, нарушавшие святость дня — проезжавшие по Бар Илан.

— Откуда ты знаешь его имя?

— Мне было слышно. Пойдем. Покажу.

Они прошли в совмещенную с туалетом небольшую ванную. Обтянутый рейтузами круп Варды заполнил половину помещения между дверью и умывальником. Свет в ванной включен не был. Кружек отверстия, прорезанного в стене для вентиляции, белел в темноте.

— Видишь? Ванная Амрана прямо напротив…

Отверстия вентиляторов выходили в общую шахту колодца с домовыми коммуникациями, тянувшегося с «карки» до крыши. Кейт поспешил выйти в прихожую. Варда занимала в темной ванной слишком много полезной площади. Они вернулись в салон.

— Когда молодой его мыл, Амран все кричал:! Рон, ты меня ошпарить решил! Рон!»

— Он часто его мыл?

— Раз в неделю. По четвергам. Потом переносил в спальню.

— На руках?

— Он ведь легкий!

— Не понимаю, что же у них за отношения…

— Рон помогал ему по хозяйству. Стирал, это точно. Я слышала, когда он тянул проволоку за окном. Вешал белье.

Кейт подумал.

— Он может появиться. Я буду тут поблизости. Хорошо, если бы ты показала его мне.

С уличного автомата детектив вначале с ходу позвонил сыщику полицейского участка района Катамоны, который должен был обеспечивать поиск агентурной информацией. Тот был где-то поблизости, разговаривал по сотовому телефону.

— Алло, Джерри! — Юджин Кейт рассказал о молодом Роне, связи убитого. — Тебе что-то известно о нем?

— Нет…

— Надо, насколько окажется возможным, поинтересоваться этим человеком.

— Хорошо, Юджин.

Служба Джерри прошла в десантной дивизии «Гивати». Через два месяца ему предстояло получить первое офицерское звание. Незаметный, худой, вроде бы даже медлительный — для тех, кто представляет себе коммандо тушей дикого мяса, — в черной куртке с короткими рукавами, униформе секьюрити, он не выпускал из рук блокнот с «паркером». К своей работе Джерри относился чрезвычайно серьезно. Аккуратно записывал все задания, которые ему поручали.

— Это все, Юджин?

— Все.

Следующим был араб-христианин — полицейский на Кикар Цион.

— Самир! Это Юджин! Как ты?

— В порядке. Сам-то ты как?

— Спасибо!

Можно перейти к разговору.

— Мне рассказали о друге Амрана Коэна. Ты слышал о нем?

— Молодой религиозный! Я упустил его из вида…

Когда говорили о связях, черных религиозных ортодоксов, как правило, не принимали в расчет.

— Он каждый день звонил сюда на угол Кикар Цион в телефон-автомат. Около четырех Амран уже обычно подтягивался. Ждал звонка.

— А кто он? Что?

— Лет двадцати трех, в черном…

— Откуда?

Мне кажется, что он из района Меа-Шеарим…

«Варда, соседка, тоже упоминала Меа-Шеарим…»

— Амран никогда не о чем не говорил. — Полицейский помолчал. — Однажды только сказал: «Если два дня подряд я не подойду к телефону, он все бросит — приедет на Бар Йохай меня проведать…»

Кейт взглянул на часы.

— До четырех я еще позвоню. Скажу, что делать…

Полицейский детектив вернулся в квартиру убитого. Тут еще кипела работа.

— Все гоняешь, Юджин…

Роберт Дов — следователь, корифей отдела полиции округа, высокий, с крупными маслеными глазами, улыбкой, припечатанной к пунцовым губам, сделал вид, что не видел вошедшего. Его шансы на выдвижение заметно понизились с появлением в отделе бывшего детектива Центрального отдела. Кейт тоже сделал вид, будто ничего не замечает. Положил шлем на подоконник, прошел в спальню убитого. Их взаимоотношения с Довом были секретом Полишинеля. Эксперты помалкивали. У Юджина Кейта возникло чувство, что в его отсутствие они набрели на что-то важное. Он похлопал себя по карманам.

— Забыл сигареты…

Эксперт, к которому он обратился, кивнул на дверь в комнату непонятного назначения, что-то вроде подсобного помещения, забитого коробками, сумками…

— Держи.

Они уединились.

— У Вас сенсация! Все знают. Только я, твой лучший друг, не в курсе!

— Никто еще ничего не знает.

— А Роберт Дов?

— Роберт Дов тоже.

Они закурили.

— А как со мной?

— Ты узнаешь. Но, Юджин, если у тебя что-то будет… Я хочу написать об этом деле.

— Я сразу тебе позвоню!

Эксперт пописывал детективы. И неплохие. Их печатали в ивритских газетах.

— Я проверяю сейчас его молодого друга… Представляешь, какой поворот темы!

— Хорошо. — Эксперт погасил сигарету. — Тогда шире открывай уши. И держись, чтобы не упасть! Готов?

— Да!

— Мы сняли штаны с убитого.

— Представь, я это предполагал.

— Затем трусы…

— Надеюсь, он не двухснастный…

— Нет. Просто мужчина этот не обрезан!

— Амран Коэн?!

— Мы чуть не попадали…

Над убитым не был произведен известный древнейший ритуал иудаизма — церемония, включающая удаление крайней плоти, осуществляемая над еврейскими младенцами мужского пола в возрасте восьми дней. Та же операция, но уже с мальчиками, производилась у мусульман. Отказ родителей-евреев от процедуры ставил их ребенка вне религии, делал невозможным его будущий брак, поскольку гражданского брака в Израиле не существовало. Даже захоронение такого человека становилось в будущем проблематичным. Десятки парней, погибших в войнах и от арабского террора, будучи не обрезанными, подолгу оставались незахороненными… Судьбу их решали на уровне Совета Министров, поскольку вопрос об открытии альтернативных кладбищ все не был решен. Необрезанный ребенок в детском саду, в школе, в бассейне становился объектом насмешек сверстников…

Кейт в последний раз затянулся. Надо было уходить. Остаться одному, чтобы все обдумать.

— Может, были у Амрана противопоказания медицинского характера?

— Нет. Он в порядке…

Маленький, обмазанный вазелином, с овальной яйцеобразной головкой Амран, носивший фамилию Коэн и происходивший, следовательно, из рода первосвященника Аарона, обслуживавшего древний храм, профессиональный нищий, которого никто на протяжении многих лет не представлял себе без черной бархатной кипы, оказался… не иудеем!

«И не мусульманином!..»

— Правда, на обоих коленях — эксперты еще не решили для себя, что это может означать, — на самых чашечках, у него вытатуированы «Щиты Давида». Шестиконечные звезды…

— Странно… Сколько ему лет?

— Ты спрашиваешь это у меня?

— По медицинским показателям… По удостоверению личности он пенсионер. Но теперь я сомневаюсь

Эксперт-писатель пожал плечами:

— Установление возраста трупа, ты знаешь, дело сложное.

— Согласен.

— Тем более я трассолог. Мое дело — следы… Облик быстро меняется. Остаются такие свидетельства, как морщины на ушных раковинах, верхних губах. Пигментные пятна, сношенность зубов…

— Не томи!

— Мне кажется, он не достиг пенсионного возраста. Может оказаться, что он моложе, и значительно…

«Амран-то Коэн — с неосмысленным выражением лица, подчеркнутой аморфностью поведения, выглядевший беспомощным стариком!..»

— Не путаешь?

— Увы!

Проверка в компьютере Министерства Внутренних Дел Израиля установила, что удостоверение личности — так называемый «теудат зеут» — значилось выданным Амрану Коэну, скончавшемуся в городе Герцлия двадцать с лишним лет назад и захороненному в тот же день на тамошнем кладбище по полному обряду…

Примерно в то же время Амран Коэн купил квартиру на Бар Йохан…

На этом цепочка обрывалась.

Виной была его фамилия. По степени распространенности её трудно было сравнивать даже с такими, как Ли, Смит, Смирнов, потому что «коэн» было общим названием всех лиц духовного сословия, обслуживающего древний храм, обозначением многочисленного потомства священнослужителей… Двухтомный телефонный справочник Иерусалима на четверть состоял из номеров телефонов Коэнов… В израильских тюрьмах они составляли едва ли не половину обитателей…

Следственная группа с ходу провела ряд первичных действий. Всех интересовало подлинное финансовое положение нищего. Большинство сходилось на том, что причиной убийства Амрана Коэна является ограбление. Попрошайки испокон веков считались людьми богатыми. Ходило множество сказок о рваных одеялах, в которые они кутались, замерзая, в долгие холодные зимние ночи и в которых после их смерти находили толстые пачки долларов… Опровержение этой версии не заставило себя ждать. Амран Коэн держал деньги на текущем счете в банке «Дисконт». Точнее, в отделении банка, расположенном недалеко от площади Кикар Цион, где он собирался милостыню. В одежде убитого находилась банковская карточка. Компьютерная проверка с помощью банковской карточки заняла минуты. Следователи тут же получили подробную распечатку движения денег на счете. Иерусалимский нищий жил на получаемое от государства небольшое пособие по старости с надбавкой на бедность. Пособие поступало к нему на счет 28 числа каждого месяца, и он его полностью выбирал в несколько приемов через наружный банкомат, порой даже залезая в долг. За день до гибели он снял со счета последние четыреста шекелей, которые и были обнаружены в его одежде…

В 16.00 в автомате на Кикар Цион прозвучал звонок. Полицейский Самир стоял рядом, наблюдал за тем, чтобы никто случайно не снял трубку. Хотя такое практически никогда не происходило. Последовавшие пять гудков прозвучали безответно. Телефонная компания «Бэзэк», предупрежденная полицией, зафиксировала вызов. Он последовал из телефона-автомата, который находился недалеко от Кикар Цион — на улице Меа-Шеарим, напротив отделения банка «Дисконт». Еще в течение пяти минут линия усилиями той же компании «Бэзэк» была занята. За это время детектив Кейт домчался до места. Теперь он стоял у своей полицейской «ямахи» на углу Меа-Шеарим и Малкей-Исраэл. Время от времени светофор перекрывал движение полностью. Тогда толпы людей пересекали перекресток во всех направлениях одновременно. Бесконечно черные костюмы, длинные юбки, черные круглые шляпы, ветхозаветные дамские шляпки, черные бархатные кипы… Религиозный район был особо перенаселенным в Иерусалиме. Казалось, никого не осталось в домах, все вышли на улицу. У автомата никого не было. Кейт, высокий, широкоплечий, поправил мотоциклетный шлем под мышкой. Оставалось смотреть по сторонам. Две девочки-полицейские, не глядя по сторонам, прошли мимо, занятые своей болтовней. Шагах в пяти сзади шла точно такая же вторая пара. Все четверо вели себя беззаботно, как уволившиеся на берег матросы… Хасид, читавший на ходу молитвенник, с неодобрением глянул в их сторону, что-то сказал…

Каждый раз Кейт думал, попадая сюда: «Эти спешащие в синагоги парни в черном, в белоснежных сорочках… Это могла быть и твоя судьба, Голан, родись ты не в семье полицейского, а тут десятым сыном кого-то из здешних хасидов, в огромной семье, на задворках этих набитых детьми домов…»

Люди все шли и шли.

Имя Рон было распространено едва ли не меньше, чем фамилия Коэн. Проверять каждого Рона, проживающего на Меа-Шеарим, — это сизифов труд…

«Рон звонил Амрану Коэну в 16 часов, потому что у него у него заканчивались занятия на Меа-Шеарим…»

Вариант был беспроигрышный:

«До этого времени, как и положено ортодоксу, Рон учится в ешиве!»

Поблизости находились десятки религиозных школ — ешив. Одну из них Рон мог посещать…

Девочки-полицейские на перекрестке болтали не переставая. Теперь они собрались тут все четверо. Можно было попросить их о помощи. Но это было бесполезно. Они занимались очевидными происшествиями и арабами. Но главным образом их интересовали мужики. Не прекращая наблюдать за автоматом, Кейт подошел к соседнему магазину с юдаикой. Сквозь витрину с серебряными подсвечниками, изображениями Стены, шестиугольными «Шиитами Давида», тиснеными корешками святых книг был виден пустой зальчик. Покупателей не было. Кейт заглянул в открытую дверь. Продавец в бархатной кипе над выбритым лбом поймал его взгляд. Кейт вошел.

— Шалом! Как здоровье?

— Бэ сэдер. (В порядке.) Как ты?

— У меня тоже.

Разговор начат…

— Чем могу помочь?

— Ты Рона знаешь? Он тут рядом в ешиве…

— Женат?

— Двое детей.

— Спроси напротив. Там есть Рон. Не знаю, он ли, который тебе нужен…

— Бай.

У телефона-автомата было все еще пусто. Ешива оказалась рядом. Кейт увидел в окне первого этажа десятка два молодцов в белых сорочках, в кипах, со свисающими с пояса кистями ритуальных плащей…

— Шалом! Мне нужен Рон… — Кейт переступил порог. На него оглянулись. Заговорили на идиш, что в ходу между хасидами — наследниками польско-украинского еврейства. Кейт его не знал.

— Рон! — наконец крикнул кто-то.

Худенький мальчик поднял голову над Талмудом.

— Я вот…

— Мне нужен другой…

— Я тут один.

— Может, в соседней ешиве есть? Не знаешь? Он женат, двое детей…

— Может, ты придешь вечером? — Мальчик снова нагнул голову над книгой. — Мне сейчас некогда…

«Окончательно чокнулись…»

Сотовый прозвучал неожиданно. На связи был Самир — араб-полицейский с Кикар Цион.

— Юджин? Сейчас снова позвонили дважды…

— Да…

— Я снял трубку. На том конце опустили.

Кейт представил себе жирного, со складками на бритой шее, полицейского служаку Самира, устраивающего телефонную засаду подозреваемому в убийстве Амрана Коэна.

— Ты позвонил в телефонную компанию, Самир?

— В «Бэзэк»? Конечно. Они все засекли. Он звонил из автомата на Штрауса, у банка, а потом на углу у дома репатриантов.

— Он движется к тебе. Я еду на Кикар Цион!

Площадь Кикар Цион плыла в мареве. Был самый зной. Выжаренные за сто с лишним лет пребывания в пекле дома, стертый подошвами до гладкости камень с нанесенными на него когда-то насечками — причина многих серьезных травм…

Самир уже ждал на краю тротуара. Усатый, под Саддама Хусейна, чем он втайне гордился, Самир надвинул фуражку на лоб. Позади бугрился загорелый бритый затылок.

— Шалом, Юджин…

— Алейкум-ассалом…

— Как же мы будем его ловить, Юджин? Вон сколько людей…

Толпа, несмотря на жару, не уменьшалась.

Рон, если он двигался в сторону площади, шел сверху по Яффо по той же стороне, где располагалась Кикар Цион. Или должен был перейти улицу на светофоре перед самой площадью. Это был кратчайший маршрут.

— Он идет один. Даже если за ним команда…

Кейт объяснял Самиру, заодно себе:

— Он не простой прохожий. Представь его состояние. Возможно, он постоит тут. Во всяком случае, не должен просто так пройти…

Самир потер складки на шее сзади.

— Если Рон — убийца Амрана Коэна, зачем ему звонить своей жертве на Кикар Цион? Убедиться в том, что тот не воскрес?!

— Дело тонкое. Может, чтобы продемонстрировать свою неосведомленность. А значит, непричастность… Если он не явится сюда или исчезнет, он себя выдаст!

— Это я понимаю.

— Он догадывается, что мы его ждем. Сам спешит сдаться.

— Да.

— Я останусь тут, у тротуара, ты пройди в глубь Бен Йегуда. Если что — сразу подойдешь!

Ортодоксов, одетых в черное, среди прохожих оказалось меньше, чем можно было предположить. Кейт отвергал одного за другим. «Трое вместе. Этот — в годах… Бритый лоб и косы вдоль щек. Свидетели этого не отметили… Этот спешит, не смотрит по сторонам…»

Молодой парень шагал, уткнувшись в дорожный маленький молитвенник. Погруженных в молитву в толпе хватало. Не глядевших под ноги, никого не замечающих вокруг. Кейт положил глаз на этого. Смерил взглядом. Действительно, без примет. Вот только это, пожалуй. Волосы в мелких завитушках, словно каждый завили в отдельности. И кожа белая. Не загорает, только краснеет… Такие своими корнями уходили в Польшу, в Белоруссию. Знали идиш. А глаза удлиненные, как у выходца Юго-Восточной Азии…

Хасид был в положенных ему кафтане, шляпе, костюме — во всем черном. Отглаженная сорочка без галстука была ослепительно белой. Перед самой площадью хасид захлопнул молитвенник, поцеловал, опустил в карман. И вышел прямо на полицейского детектива. Детектив не думал уступать дорогу.

— Шалом! Рон?

— Да… Шалом…

— Юджин Кейт… — Он представился. — Миштара… (Полиция). Твое удостоверение личности, пожалуйста!

Хасид полез в карман.

«А он крепкий, хотя выглядит тощим. Явно служил. Может, даже в боевых частях! Не исключено, и сейчас качается!»

— Пожалуйста…

Специальное распоряжение Министерства Внутренних Дел обязывало каждого гражданина носить документы, поскольку из-за непрекращающегося террора проверки были необходимы.

«Рон Коэн!»

— Ты родственник Амрана Коэна?

— Что с ним?

— Не знаешь?

— Я только что приехал из Бней-Брака…

— А когда ты видел его в последний раз?

— В прошлый четверг…

— Пройдешь со мной. В Центральный Отдел Полиции…

— Я могу сначала повидаться с ним?

— Потом.

— В чем дело?

Кейт уже теснил хасида в направлении перехода. На углу, у улицы Харав Кук, напротив Кикар Цион, с полудня ждала машина. Полицейский Самир стоял на площадке перед банком «Апоалим», все видел. В любую минуту был готов вмешаться…

Рон только спросил:

— Это надолго? Я успею к вечерней молитве?

В отделе полиции Иерусалимского округа на так называемом Русском подворье для допроса Рона Коэна к детективу Юджину Кейту прислали еще двух коллег, оказавшихся в этот момент свободными…

Их цель была — подготовить задержанного для следователя Роберта Дова.

Следаки — белая кость, как и во всем мире, — не утруждали себя грязной работой.

Здоровяки, под стать Кейту, они должны были нагнать страху на допрашиваемого. Время от времени то один, то другой пересаживался с дивана на стул и оказывался за спиной Рона Коэна… Это был неприятный момент.

Иногда тот, кто сидел рядом на стуле, пододвигал его вплотную, казалось, он может схватить Рона Коэна белыми здоровыми зубами, словно у крепкого откормленного жеребца.

Допрос, однако, направлял Кейт.

Он сидел напротив Рона, за столом, рядом с телефонами и компьютером. Полицейские досконально исследовали биографию задержанного…

Тут Кейту открылась неизвестная прежде подробность.

Задержанный Рон Коэн оказался мамзером.

Понятие это пришло в израильское семейное право, основанное на Торе, из тьмы тысячелетий.

Оно означало ребенка, родившегося либо в результате кровосмесительной связи или супружеской неверности жены, либо во втором или последующих браках, если предыдущий не был расторгнут по религиозному обряду, по Галахе…

Мамзер, по семейному праву, являлся изгоем.

Религиозные законы запрещали родниться с мамзерами и их потомками. И разрешали детям блудниц вступать в брак только между собой.

Библия свидетельствовала:

«Да не войдет мамзер в общество Господне, и поколение его десятое не войдет в общество Господне…»

Народная мудрость не обошла их молчанием, правда, с иным оттенком: «Голова, как у мамзера». Это означало: «Головастые! Им надеяться не на кого! Приходится вертеться самим!»

— Моя мать, Дани, жила в Кейсарии… её муж был много старше ее. Привез в Тель-Авив…

Со слов задержанного, госпожа Дани родила сына в браке, после долгих лет изнурительного лечения от бесплодия. Однако не от мужа.

Рон объяснил без тени смущения:

— Господь не дал им детей. Мать ездила по врачам — в Германию, во Францию. В Тель-Авиве познакомилась с моим настоящим отцом. Имя его я узнал два года назад. Из записки, я нашел её у матери.

— Она жива?

— К сожалению…

Госпожа Дани из Тверии скончалась несколько лет назад в преклонном возрасте в Тель-Авиве.

— Ты узнал это при жизни матери?

— После её смерти.

— Где она умерла?

— В Герцлии. Там и похоронена. В записке был адрес отца.

— Бумага сохранилась?

— Зачем?!

Проверка того, что наговорил мамзер, требовала бездну времени. Кроме того, половины тех, на кого он ссылался, не было в живых…

— Ты приезжал из Герцлии?

— Сейчас мы живем в Бней-Браке… Я стал бывать у отца по четвергам каждую неделю — стирал, готовил…

— Постой, как его зовут? Амран Коэн?!

— Я к тому и говорю!

Все происходило как в добрых романах Диккенса.

Мамзер покорил черствое сердце необщительного одинокого старика нищего, никогда не знавшего семьи и радости общения с близкими.

— Он такой маленький, добрый. Я думаю, мать была с ним из жалости и недолго… После этого я в первый раз приехал в Иерусалим к отцу. Он принял меня, расспросил о моей жизни. К этому времени я уже был женат, у меня было двое крошек. Две девочки. Он пригласил меня приезжать… А воспитал меня старик Алтер. Он, к сожалению…

— Умер…

— Да. Мир его памяти!

— Амран помогал тебе материально?

— Он бедняк! Иерусалимский нищий. Вы не знали?

— Хочешь сказать, что из вас двоих ты богаче?!

Детективы громко засмеялись.

— Безусловно! Я подрабатываю. Мою посуду в ресторане. Убираю. Плюс пособие… — На их глазах разыгрывался спектакль. — Кроме того, жене помогают родители. Её отец — резник в синагоге…

— Откуда он?

— Курд.

Курдская община, переехавшая в Израиль из Персии в семидесятые, была большой и сплоченной. Курды жили в основном в центре страны.

«Если все это проверять, тут до конца века работы!»

— Амран давал тебе денег? — Кейт не пользовался навязываемым Роном словечком «отец».

— Десять-пятнадцать шекелей — детям на конфеты.

— Деньги у него были?

— Он их жертвовал. На солдат, на больных детей, на синагогу…

Ни с какой стороны Кейт никак не мог к нему подступиться. Мамзер был абсолютно спокоен. В отличие от большинства религиозных ортодоксов — «черных кип», не туживших в израильской армии, Рон Коэн выглядел физически развитым.

— Ты служил в боевых частях? — спросил детектив.

— Да.

Это была редкость.

Рон Коэн воспользовался паузой:

— Вы не задержите меня? Мне сидеть ешиву…

Согласно Торе в течение всей недели после похорон родные умершего должны оставаться в доме, сидя на низких стульях, скорбя о покойном и принимая выражения соболезнования знакомых и соседей…

Почувствовав замешательство полицейских, Рон Коэн разошелся.

Возвращаясь с площади Кикар Цион, где он попрошайничал, домой, Амран Коэн будто бы превращался в идеального отца, доброго дедушку…

— Я привозил к нему детишек. Он благословил их…

— Он молился? Был набожным?

— Безусловно!

— Ходил в синагогу?

— По праздникам? Всегда! Хотя это было тяжело: ноги! По-моему, у него было постоянное место…

— В какой он бывал обычно?

— Я привозил его в Главную синагогу. На Кинг-Джордж!

Рон беззастенчиво врал.

— Он читал молитвенник?

На лицо мамзера впервые словно набежала неясная тень облачка, хотя солнце давно зашло. В кабинете на втором этаже Центрального отдела зажгли свет.

— Конечно…

— Ты говорил, что мыл его в ванной…

— Да, приходилось.

— И ты не заметил, что он не обрезан? Гой?!

Рон Коэн укоризненно взглянул на полицейского: в уголках губ едва уловимо мелькнула насмешливая улыбка.

— Смотреть на детородный орган своего отца?!