Война в немецком тылу. Оккупационные власти против советских партизан. 1941—1944

Нападение немецких армий на Советский Союз ранним утром 22 июня 1941 года стало решающим поворотным пунктом в истории Второй мировой войны. После быстротечных, уверенно и успешно проведенных военных походов германского вермахта в Польше и Франции на севере и юго-востоке Европы поворот оружия против Советской России привел к решающему противостоянию между сильнейшими в то время военными державами мира и злейшими идеологическими противниками.

Эта война, которую с самого начала отличала бескомпромиссная борьба двух непримиримых мировоззрений, могла вестись только с целью полного уничтожения государственного строя противника и путем тотального искоренения его идеологических корней в сознании соответствующего народа. Запланированной национал-социалистическим немецким государством войне на уничтожение и ведущемуся с применением всех средств насилия и невиданной жестокостью наступлению немецких войск советское правительство, исходя из своих мировоззренческих убеждений, должно было противопоставить тотальную оборонительную борьбу.

Политические причины и движущие мотивы, которые привели к началу войны между Германией и Советским Союзом, достаточно полно рассмотрены со всех сторон и изложены в соответствующих научных трудах. Поэтому в этой книге можно лишь отметить, что на фоне быстро меняющейся политической и военной ситуации в континентальной Европе германо-советские отношения в 1940–1941 годах характеризовались угрожающим нарастанием напряженности между сторонами известного договора[5].

Одновременно следует сказать, что в критическом осмыслении и переоценке соглашений 1939 года особенно срочно нуждалась советская сторона договора. Это объяснялось тем, что постоянному наращиванию в 1940 году политического и военного превосходства Германии в Европе Советский Союз стремился противопоставить быстрое оборудование новых оборонительных позиций на территориях, выдвинутых по условиям этого договора на запад. В этом, с одной стороны, проявилось стремление оказать решающее политическое влияние на обстановку в Юго-Восточной и Северо-Восточной Европе, а с другой стороны – желание встретить возможное немецкое нападение на стратегически выгодных рубежах. Советскую политику все отчетливее волновали следующие вопросы: какие ограничения вообще будет готов в дальнейшем признавать фашистский блок, все более укреплявшийся в уверенности в своей победе, и как долго могут продлиться договоренности между двумя идеологически непримиримыми противниками в условиях изменившегося соотношения сил.

У немецкой же стороны проводимые советским правительством мероприятия и выдвигаемые им территориальные претензии порождали никогда до конца не исчезавшее недоверие. Ведь германское руководство опасалось, что Советский Союз может превратиться в материковую шпагу Англии. И такое его мнение укрепляли воспоминания о переговорах союзников с Советским Союзом в 1939 году, а также более поздние тайные заверения известных советских политиков о готовности как можно быстрее присоединиться к военному альянсу против Германии. Естественно, что это поневоле наводило на мысли о том, что для немецкой власти со стороны Востока следует ожидать угрозу.

К чувству угрозы, возникающей для тылового прикрытия германской армии, боязни последствий новой войны на два фронта добавлялось неприятное осознание возможных экономических последствий перехода Советского Союза в ряды противников Германии. К тому же германское руководство было весьма обеспокоено вопросом, сможет ли блокированный континент развернуть достаточные народно-хозяйственные силы, чтобы обеспечить необходимое количество продовольствия и дальнейшее ведение войны. Однако точно установить, насколько чисто экономические соображения сподвигли Гитлера к нападению на Советский Союз, не представляется возможным. Известно только, что, исходя из опыта Первой мировой войны, он постоянно упрекал генералов в том, что они очень слабо разбираются в военно-экономических вопросах и не видят исходящей из них угрозы для осуществления его политики немецкой экспансии. А вот политическая подозрительность охватывала Гитлера слишком легко, и на основании своих политико-экономических представлений и опасений он все более укреплялся во мнении, что Германия чересчур сильно зависит от готовности к переговорам руководства Советского государства.

Только стесненность в средствах заставила Гитлера в 1939 году в интересах сиюминутной военной и экономической необходимости отказаться от широко пропагандировав-шейся на протяжении десятилетий борьбы с большевизмом. Однако он никогда не изменял своей убежденности в том, что Советский Союз является сплетением в единое целое его политических врагов – коммунизма и еврейства.

По мнению Гитлера, высказанному в его программной книге «Майн кампф», большевистское Советское государство являлось не чем иным, как шагом еврейства в его попытке установить в XX столетии мировое господство. О том, насколько верен он оставался своей политической доктрине даже во время провозглашенной в договоре с СССР дружбы, свидетельствует его неуверенность в отношении собственного народа, который приветствовал сделанный им дипломатический шаг с поразительным облегчением, прославляя его политические способности. Проявилось это и в неоднократно задаваемых Гитлером своему окружению пытливых вопросах относительно того, насколько отразился на позиции союзников Германии внезапный поворот в его политике. Только приняв решение о наступательной войне, он снова вернулся к своей основной установке, считая, что освободился наконец от упреков к самому себе, о чем и написал в письме Муссолини 21 июня 1941 года.

Гитлер, как авторитарный национальный вождь, не нуждался в одобрении своих политических мероприятий свободно избранными народными представителями и не боялся их осуждения, предпочитая идти на риск военного решения вопросов, нежели вступать в трудные и зачастую приносившие разочарование переговоры. Причем в правомерности такого подхода его убеждали успокаивающие быстрые успехи первых военных лет. Они были слишком убедительны и после первых переговоров с советским партнером, на которых проявились твердые позиции русских, побуждали Гитлера не идти дальше дипломатическим путем, а решить все проблемы силой. До сих пор остается открытым вопрос, насколько широко в таком поведении Гитлера проявилась очевидная одержимость, которая, как показывает история, была присуща ряду политических властителей, его убежденность в том, что он призван еще при жизни выполнить предназначенную ему «миссию», которую никто другой закончить не в состоянии.

Ощущение, что в скором времени он окажется на грани, за которой дальнейшие уступки Германии будут невозможны, сподвигло Гитлера найти решение проблем с помощью находящейся на вершине своей мощи и закаленной в боях армии. Ему наверняка казалась заманчивой перспектива наряду с устранением сиюминутных политических трудностей навсегда уничтожить еще и Советское государство. Ведь оно представлялось ему постоянной угрозой для его политики построения «великого германского рейха». К тому же военный успех на Востоке сделал бы Германию экономически независимой, гарантировал бы ее неуязвимость и облегчил бы создание «германского восточного пространства», которое Гитлер яростно пропагандировал во времена «своей борьбы» в качестве цели национал-социалистической партии.

Непоколебимая уверенность в боевой мощи германской армии и убежденность в том, что на европейском Востоке он призван исполнить «народную миссию», заставили Гитлера задуматься о военном походе еще во время первого кризиса доверия к советским партнерам по договору. Уже 29 июля 1940 года начальник оперативного отдела оперативного управления вооруженных сил, переименованного в августе 1940 года в штаб оперативного руководства Верховного командования вермахта, генерал Йодль[6] довел до своих сотрудников мысли Гитлера о взаимоотношениях Германии с Советским Союзом.

Он передал офицерам слова Гитлера о том, что военное нападение на потенциального противника предстояло осуществить для того, чтобы в ходе войны навсегда искоренить «постоянную большевистскую угрозу», заявив, что, по мнению фюрера, данная военная кампания неизбежна. Для осуществления же этого замысла требуется только благовидный предлог.

Основания для нападения дало советское правительство, осложнив быстрое и приемлемое решение возникших в ходе политических изменений спорных вопросов, заключив в апреле 1941 года договор о взаимной помощи с Югославией[7], которой грозило немецкое вторжение, а также начав значительную концентрацию сил Красной армии в восточных областях Советского Союза. Тем самым Гитлер получил требуемое ему оправдание перед собственным народом и мировой общественностью. Вскоре он заявит, что нападение Германии на СССР являлось упреждающим ударом, чтобы выбить оружие из рук изготовившегося для нападения противника. (7 апреля 1941 года Гальдер[8] в своих дневниках отмечал увеличение численности советских войск в западных областях СССР на десять дивизий, подчеркивая, что армия Советского Союза, насчитывавшая уже около 170 дивизий, стала слишком велика для мирного времени.)

Для того чтобы понять идеологические цели этой борьбы, необходимо иметь в виду, что именно подразумевалось под национал-социалистическим представлением о немецком «заселении восточных земель». В связи с этим следует отметить, что неотъемлемой частью планов данного «заселения» являлось намерение обязательного полного уничтожения Советского государства как укоренившегося государственного оплота мирового коммунизма и искоренения его идеологических основ.

При этом удивляет, насколько глубоко ошибочной являлась оценка произошедшего при советском режиме государственного и национального развития. Национал-социалистические правящие круги Германии были убеждены, что им не составит особого труда вернуть народы Советского Союза в жизненные формы времен феодализма. У них широко бытовало мнение о том, что эти народы после длительной угрозы для их персонального существования со стороны политических органов Советского государства воспримут примитивное управление новых господ как освобождение или спасение. В тщеславном невежестве немецкое руководство не замечало того прогресса, которого добилось Советское государство, особенно в области молодежного воспитания, образования, повышения социального положения интеллигенции и трудящихся масс населения. Немецкое руководство коренным образом ошибалось и в оценке самих советских людей, отрицая у них наличие подлинного национального чувства.

Между тем анализ более поздних высказываний германского руководства не оставляет сомнений в том, что большевистская идеология проникла в сознание советских людей настолько глубоко, что от них не приходилось ожидать даже скромного сотрудничества в духе определяемой Германией национально-государственной политики, а достижение их политического перевоспитания в обозримом будущем вообще не представлялось возможным. В то же время такое сотрудничество позволяло, как высказался А. Розенберг[9] в узком кругу заинтересованных лиц, исключить местных добровольных помощников из процесса низведения восточных народов до уровня слуг.

В соответствии с целевыми установками относительно завоевания более широкого жизненного пространства для немцев и других европейских наций, покорения и подчинения восточных народов жесткое ограничение проявлений враждебности на носителей коммунистической идеологии не распространялось. Более того, ожидалось, что население, которое длительное время будет подвергаться воздействию строгих порядков новой власти, определенно начнет оказывать скрытое сопротивление.

Основные положения руководящих директив, определявших данную политику, Гиммлер изложил в своем меморандуме «Некоторые мысли об обращении с инородцами на Востоке», который с наложением грифа строгой секретности был одобрен Гитлером. В этом документе, предназначавшемся первоначально для установления германского господства в Польше, по сути, излагались общие цели всей восточной политики Германии. Она предусматривала роспуск всех политических организаций, а также всеобщее разделение населения Восточной Европы на мелкие группы и родовые сообщества[10]. Тем самым планировалось воспрепятствовать возникновению любого политического единодушия.

В этих группах, по мнению автора меморандума, должны были возникнуть долгосрочные взаимные претензии друг к другу, для разрешения которых «великий властитель» мог неизменно представать в образе улаживающего споры мирового посредника, способного выносить свои решения в виде поощрения. При этом старейшины родов и бургомистры рассматривались как высшие руководящие инстанции обозначенных выше групп населения, которых планировалось привлекать в качестве послушных помощников в установлении нового немецкого «порядка», не обладающих ни реальной властью, ни волей к малейшему возражению. Такой подход был изложен в совершенно секретном документе «Некоторые мысли об обращении с инородцами на Востоке» от 8 января 1940 года (NO 1880). Проект меморандума был представлен Гитлеру 25 марта 1940 года и им одобрен. В нем, в частности, говорится, что евреи должны быть подготовлены к переселению в Африку и в результате исчезнуть, о чем Ламмерс[11] проинформировал четырех восточных гауляйтеров – Эриха Коха, Альберта Форстера, Артура Грейзера и Ганса Франка. О вынашиваемых Германией планах в отношении стран Восточной Европы можно прочитать и в «Генеральном плане „Восток“» от 27 апреля 1942 года (NG 2325).

Отрицательное отношение к славянам и народам Восточной Европы исходило от самого Гитлера. При этом не исключено, что такие мысли созрели у него еще в бытность проживания в старой Дунайской монархии[12], где прошла его юность. Наблюдая происходившее в этом погрязшем в национальных противоречиях и антагонизмах государственном образовании, он вполне мог прийти к пренебрежительному отношению к лицам не немецкой национальности и отрицанию малейшей способности у славянских народов к образованию самостоятельных государственных форм.

Односторонне рассматривая исторические процессы, Гитлер полагал, что формирование государственных образований у славянских народов происходило под мудрым руководством небольшого числа германских господ. (Подобный подход был, в частности, им изложен в книге «Майн кампф». При этом такие его представления вполне могли возникнуть при чтении русских летописей Нестора[13], согласно которым славяне пригласили к себе на княжение варягов. Такие же аргументы содержались также в высказываниях других известных национал-социалистических политиков и, похоже, являлись главным доводом для доказательства неполноценности славян.)

На основе таких «научных» данных при опоре на военную мощь рейха и планировалось установить германское господство в оккупированных восточных областях. Гитлер обосновывал эти действия якобы «исторической правомерностью», согласно которой подчиненные народы должны были служить тем, кто оказался сильнее. Свои мысли относительно немецкой восточной политики он неоднократно излагал в исповедальном труде «Майн кампф», подчеркивая, что ее целью является завоевание необходимой немецкому народу пахотной земли и протяженного на восток жизненного пространства. (В книге «Майн кампф», в частности, прямо записано, что основой внешней политики Германии должна являться не ориентация на Запад или Восток, а восточная политика, под которой следует понимать завоевание необходимой земли для немецкого народа. В таком же духе он выступал и перед своими генералами.)

Именно подобные подходы вылились позднее в его маниакальную идею компенсировать землями на Востоке утраченные Германией по договорам 1919 года заморские колонии[14]. Гитлер неоднократно говорил о том, что на Востоке Германия найдет свою «немецкую Индию», которую можно достаточно легко завоевать и над которой господство будет установлено без больших затруднений. Как раз в таком духе он высказался, в частности, 26 сентября 1941 года на совместной с Зейсс-Инквартом[15] конференции, заявив: «Новые немецкие колонии на Востоке следует рассматривать не только как самые надежные, но и как самые удобные для нашего дела, поскольку для управления ими не требуется совершать длинные морские поездки…» (NG 3513). А еще раньше на совещании в рейхсканцелярии 5 ноября 1937 года Гитлер заметил следующее: «Речь идет не о приобретении людей, а о получении территорий, пригодных для сельскохозяйственного возделывания. Кроме того, богатые сырьем области целесообразнее искать в непосредственной близости от рейха в Европе, а не за океаном» (PS 386).

В чем именно заключались директивные указания Гитлера, когда он говорил об установлении германского господства на Востоке, становится ясным из одного его высказывания в первый год ведения войны против Советского Союза, сделанного в «штаб-квартире фюрера»: «Для того чтобы исправить ошибки, совершенные в восточных областях в прошлом столетии, необходимо осуществлять радикальную немецкую национальную политику. Так же как и Германский рыцарский орден, который преодолевал оказываемое ему сопротивление не руками, одетыми в лайковые перчатки, а при помощи Библии и меча, наши откомандированные на Восток люди, как борцы за веру, насаждающие национал-социалистическое мировоззрение, должны действовать в национальных интересах, вынужденно используя грубую физическую силу».

В основанной на таком напутствии восточной политике центр тяжести, естественно, приходился на «меч», а распространению западных ценностей и культуры уделялось лишь очень ограниченное внимание. Ведь удовлетворение духовных потребностей восточных народов осуществлялось только в той мере, в какой это было необходимо в интересах установления германского господства. Тем более что в национальных образовательных силах покоряемых народов Гитлер видел прямую угрозу немецким претензиям на власть.

Этого вполне достаточно, чтобы понять, что именно должно было культивироваться в свете подобных установок. Уже вскоре после начала войны против Советского Союза на основании требований командования вермахта и различных не связанных напрямую с партийной иерархией государственных чиновников правила поведения немцев в отношении восточных народов были срочно пересмотрены и полностью переориентированы в сторону ужесточения.

Планы экономической эксплуатации

Первоочередной целью ведения Германией войны на Востоке являлся быстрый захват высокопродуктивных экономических областей. Обосновывая решение о начале войны с Советским Союзом, Гитлер достаточно ясно изложил свои представления о возможностях преодоления политико-экономических проблем рейхсминистру вооружения и боеприпасов доктору Тодту[16]: «Ход войны показывает, что мы в своем стремлении быть независимыми от ввоза сырья зашли слишком далеко. Все, чего нам не хватает, просто невозможно произвести самостоятельно синтетическим образом. Например, нельзя так перестроить нашу топливную экономику, чтобы мы могли полностью основываться только на ней… Следует идти по другому пути и просто завоевывать то, в чем есть нужда, но чего не хватает… Таким образом, наша цель должна заключаться в защите своих интересов через завоевание всех тех отраслей, которые представляют для нас особый оборонно-экономический интерес…» Данное изречение Тодт передал генералу Томасу[17], который сделал на нем пометку: «Это что-то новое» (PS 1456).

На основании подобных соображений еще в первой наступательной фазе Гитлер и предпочел взятию Москвы захват Украины, когда для этого неожиданно представилась соответствующая стратегическая возможность. При этом подготовка к экономическому использованию оккупированных областей еще раньше была доверена уполномоченному по выполнению четырехлетнего плана[18] Герману Герингу. Чтобы он смог выполнить первоочередные пункты эксплуатационной программы, распоряжением Гитлера от 20 апреля 1941 года (PS 865) ему были предоставлены самые широкие полномочия в вопросах заготовки продовольствия для войсковых нужд, обеспечения и перевозки продуктов питания и сырья в Германию для населения и промышленности, а также контроля и использования русского производства в рамках европейской экономики.

В свою очередь, исполнение данного распоряжения Геринг перепоручил созданному 10 января 1941 года экономическому штабу особого назначения «Ольденбург» во главе с подполковником Лютером. 9 июня 1941 года этот штаб был преобразован в более мощную организацию – «Экономический штаб „Восток“», которым стал руководить бывший военный атташе Германии в Москве генерал-лейтенант В. Шуберт, до этого занимавшийся проблемами использования экономики оккупированной Франции. Непосредственно данный «Экономический штаб „Восток“» подчинялся Управлению вооружений и военной промышленности при Верховном командовании вермахта, которое возглавлял генерал от инфантерии Томас. (После назначения начальником «Экономического штаба „Восток“» генерала Шуберта по указанию отдела «Заграница» Управления вооружений и военной промышленности при Верховном командовании вермахта штаб стал работать при тесном сотрудничестве с экспертами по России.)

Еще в ноябре 1940 года начальник Управления вооружений и военной промышленности при Верховном командовании вермахта, а также государственные секретари Кернер, Нейман, Бакке и генерал фон Ханнекен были проинформированы относительно планировавшейся военной операции против Советского Союза. После проведения приказанных Герингом подготовительных мероприятий Управление вооружений и военной промышленности при участии различных экспертов по России провело ряд специальных исследований с целью получения реальной картины о состоянии советской военной промышленности и мест нахождения ее складов, выявления производственных мощностей советских центров по изготовлению вооружений и их зависимости друг от друга. Кроме того, решались задачи по установлению значения для экономики Советского Союза энергетической и транспортной сети, выяснялись объемы добываемого сырья и нефти, а также был составлен общий обзор состояния гражданской промышленности Советского государства.

Результаты проведенной работы Управления вооружений и военной промышленности при Верховном командовании вермахта были доложены генералу Томасу. Здесь же в связи с особым значением данных исследований в отношении будущего хода войны приводятся отдельные важные выдержки из этого документа с приданием им характера своеобразного «раннего предупреждения»:

1. В первые месяцы Германия почувствует облегчение в продовольственном секторе и в области снабжения сырьем, если быстро удастся:

а) предотвратить уничтожение запасов;

б) захватить неповрежденными нефтеносные области Кавказа;

в) решить транспортные вопросы.

2. При длительном ведении войны эффективная разгрузка экономики будет зависеть от следующих условий:

а) во всех областях:

от решения транспортных вопросов;

от готовности оставшегося населения к сотрудничеству;

б) в области сельского хозяйства:

от предотвращения разрушений машинно-тракторных станций и от возможности замены находящегося в них парка тракторов и машин путем возобновления их изготовления в СССР;

от возможностей поставок горючего;

в) в области промышленности:

от овладения в неразрушенном виде или быстрого восстановления электростанций;

от обеспечения промышленных объектов поставками сырья, которого нет в европейской части СССР.

3. До установления связи с Дальним Востоком для Германии нерешенным останется вопрос ее обеспечения каучуком, вольфрамом, медью, платиной, оловом, асбестом и манильской пенькой.

4. Области южнее Волги и устья Дона, а также Кавказа должны стать территорией предстоящих операций. Без обладания кавказскими нефтеносными районами и поставок оттуда горючего использование оккупированных территорий невозможно (PS 2353).

Осенью 1941 года были созданы два запасных отдела – 1-й запасной отдел оборонной промышленности в Берлине и 2-й запасной отдел оборонной промышленности в Дрездене. Приказ о развертывании в данной экономической организации различных специальных подотделов основывался на распоряжениях соответствующих военных инстанций от 14 мая 1941 года (NOKW 3335).

Результаты этих исследований экономических экспертов являлись для Германии вполне сносными, ведь в них возможность длительного ведения войны была продумана, а условия, которые становились в таком случае необходимыми, указаны. И если в данном документе захват кавказских нефтеносных районов ставился как цель продвижения германских войск, то такое указание содержало основополагающие требования – создать защищенные пути снабжения и привлечь к сотрудничеству местное население. А это при выполнении военно-экономических целей означало не что иное, как необходимость ведения пропагандистской и политической борьбы за завоевание симпатий советского народа.

Тем не менее насколько сознательно национал-социалистическое руководство старалось придерживаться поставленных целей, настолько же осознанно оно уклонялось от выполнения обозначенных условий. Казалось, что в его сознании не оставалось места для иного мышления, кроме демонстрации военной силы, с помощью которой оно намеревалось легко добиться услужливости населения. Насколько осознанно при планировании предстоящей военной кампании игнорировалась возможность привлечения на сторону Германии местного населения, отчетливо показывает обобщение записи проведенного 2 мая 1941 года под руководством Геринга совещания государственных секретарей, назначенных ответственными за экономические вопросы на Востоке. На нем со всей беспощадной прямотой было определено:

1. Войну надлежит продолжать, если весь германский вермахт на третий военный год будет обеспечиваться продовольствием за счет России.

2. От голода умрут миллионы людей, когда из России будет вывозиться все необходимое для Германии.

Дальнейшая запись содержит краткие представления этого руководящего звена о будущем состоянии русской экономики. От нее предполагалось оставить лишь коренным образом ограниченный производственный сектор, который обеспечивал бы нужды немецкой экономики в интересах дальнейшего ведения войны. Остается только заметить, что уже на стадии планирования германское руководство хорошо осознавало далекоидущие последствия подобных мероприятий. Ведь пятый пункт данного документа содержит мысли о необходимости их серьезного военного прикрытия. Наряду с приведенными выше сведениями о совещании от 2 мая 1941 года по вопросам плана «Барбаросса» (PS 2718) можно посмотреть и «Инструкцию об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“[19])» от 13 марта 1941 года (PS 447) и другие документы, содержащие распоряжения Гитлера по ведению войны.

Недостаток в продовольствии, о котором шла речь на вышеназванном совещании и который задумывался в первую очередь в отношении великорусского[20] населения Советского Союза, должен был неизбежно возникнуть в ходе отделения и максимальной эксплуатации для немецких нужд богатых на урожаи южнорусских черноземных областей. В результате значительная часть средне- и северорусского населения принудительно лишалась источников получения продуктов питания.

Особое значение для экономики России районов, имеющих излишки зерна, еще в 20-х годах научно исследовал государственный секретарь имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства Герберт Бакке, которому была поручена организация эксплуатации русского сельского хозяйства. Герберт Эрнст Бакке родился 1 мая 1896 года в Батуми. Из-за того что его отец был подданным Германии, с началом Первой мировой войны в числе других немцев был интернирован в лагерь на Урале, но в 1918 году при посредничестве шведского Красного Креста смог выехать в Германию. В 1923–1924 годах являлся помощником ректора Высшего технического училища в Ганновере, а с 1928 года арендовал в тех краях имение. В 1922 году вступил в СА, а 1 февраля 1923 года – в НСДАП (билет № 22766), а затем в СС (билет № 87882). В 1933 году Бакке стал государственным секретарем имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства, а в 1942 году начал исполнять обязанности поссорившегося с Борманом рейхсминистра продовольствия и сельского хозяйства Р. В. Дарре. Официально назначен на эту должность 1 апреля 1944 года. Из опасения быть выданным Советскому Союзу 6 апреля 1947 года повесился в камере Нюрнбергской тюрьмы.

Этот родившийся на Кавказе немецкий государственный секретарь, хотя и обладал специальными знаниями, презирал советский народ, что хорошо просматривается в его «12 заповедях» от 1 июня 1941 года сельскохозяйственному руководителю германской экономической инспекции на Востоке: «Россия предназначена для того, чтобы кормить Европу. Не бойтесь принимать решения, которые могут быть ошибочными… Русским внушают уважение только действия, а не уговоры, поскольку сами они являются женоподобными и сентиментальными. Соблюдайте дистанцию, ведь они не немцы, а славяне. Из накопленного на протяжении нескольких сотен лет опыта русские привыкли к восприятию немцев как высших существ… Не обращайте их в национал-социализм, а просто превратите в инструмент. Нищета и голод на протяжении столетий привили русским людям скромность в запросах. Их желудки вполне эластичны – отсюда никакого фальшивого сострадания!» (ND 089 – СССР, т. 34).

Некоторых немецких государственных служащих и знатоков России из числа членов имперского правительства при ознакомлении с подобными предписаниями должно было охватывать оцепенение и отвращение. Среди них особенно выделялся государственный секретарь в министерстве иностранных дел барон Эрнст Вайцзеккер[21], который указывал на необычайную выносливость русского народа, которую предлагал учитывать в ходе предполагаемых мероприятий.

В конце концов, 20 апреля 1941 года Гитлер назначил «уполномоченным по центральной обработке вопросов восточноевропейского пространства» Альфреда Розенберга, который сам происходил из прибалтийских немцев и постоянно ратовал за нанесение максимально возможного ущерба и изоляцию территории великороссов от остальных советских областей. Тем не менее, видя подходы руководства к решению задач на Востоке, он предостерегал его от опрометчивых шагов, указывая на возможность утверждения среди русского народа мнения о том, что установление германского господства несет для него гораздо большую беду, чем большевизм. Такое его мнение, в частности, нашло отражение в «Общих директивах по политическому и экономическому управлению оккупированными восточными областями» от 25 июня 1941 года (PS 1037).

Подготовленные военные и политические распоряжения по ведению войны против Советского Союза

Вторжение германских войск и наступательная операция против Советской России были осуществлены в соответствии с требованиями, содержавшимися в директиве Гитлера № 21, плане «Барбаросса», от 18 декабря 1940 года. В этой директиве перед немецким вермахтом ставилась задача «быть готовым разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии».

При этом общая цель операции определялась следующим образом: «Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в западной части России, следует уничтожить в ходе смелых операций посредством глубокого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено». Затем путем быстрого преследования должна была быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы оказались бы не в состоянии совершать налеты на территорию Германского рейха. Конечной же целью операции являлось создание заградительного барьера против азиатской части России по общей линии Волга – Архангельск.

В рамках стратегического планирования вооруженным силам Германии было приказано подготовить направление главного удара севернее Припятьских болот, где предполагалось сосредоточить две группы армий. При этом южной из этих групп, являвшейся центром общего фронта, ставилась задача наступать особо сильными танковыми и моторизованными соединениями на восток, с тем чтобы раздробить соединения советских вооруженных сил в Белоруссии. Тем самым планировалось создать предпосылки для поворота моторизованных войск на север, с тем чтобы во взаимодействии с северной группой армий, которой ставилась задача наступать из Восточной Пруссии в общем направлении на Ленинград, уничтожить силы советской армии, находившиеся в Прибалтике. Лишь после выполнения этой задачи, за которой должен был последовать захват Ленинграда и Кронштадта, вся наступательная сила направлялась на взятие советской столицы.

К моменту планирования войны против Советского Союза в высших кругах командования вермахта царило представление о том, что она, несмотря на все трудности, связанные с протяженностью территорий и особенностью рельефа местности, вряд ли по срокам будет существенно отличаться от проведенных до этого военных походов. Так, в апреле 1941 года главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич определил максимальное время завершения военной кампании в течение трех месяцев. Такого же мнения придерживался и германский Генеральный штаб, а сама стратегическая концепция целиком строилась на полном и быстром уничтожении находившихся в относительной близости от границы неприятельских войск. Поэтому с ними в первые недели ожидались тяжелые бои, которые должны были завершиться рядом разных по своей интенсивности «очистительных операций» по ликвидации оставшихся очагов сопротивления. В частности, в своей книге «Воспоминания солдата» Гейнц Гудериан[22] приводит высказывание начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии, выражавшее его убеждение в том, что Россия в ходе этой военной кампании будет повержена в течение 8–10 недель. В связи с этим предварительное оперативное планирование боевых действий после 1941 года не проводилось.

С самого начала немецкое руководство было убеждено, что советское правительство узнает о тотальном характере поставленных Германией целей и примет меры для ведения борьбы, решающей судьбы государств. При этом оно полагало, что для защиты политической системы советские руководители мобилизуют все национальные силы. Однако данному весьма справедливому ожиданию противопоставлялось убеждение в том, что психологические последствия немецких военных успехов в зародыше задушат у народа любую волю к сопротивлению. Поэтому командованию войсками предписывалось немедленно принимать самые жесткие меры для предотвращения любого проявления гражданского неповиновения.

Тем не менее, несмотря на предусмотренные на такой случай директивы, дальнейший ход событий показал, что решение этого вопроса непосредственно возлагалось на усмотрение соответствующих командующих и командиров. Это прямо свидетельствовало о том, насколько мало принималась в расчет вероятность возникновения с этой стороны серьезной и длительной угрозы для успешного ведения войны.

В основу способов ведения войны немецкими войсками были положены предписанные формы, изложенные в выпущенном 1 августа 1939 года «Руководстве Генеральному штабу в войне». Это руководство подчеркнуто ссылалось на необходимость соблюдения норм, вытекавших из положений гаагской Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года, которые преследовали цель облегчения по возможности народных страданий в случае возникновения войны между культурными народами и обязывали воюющие стороны соблюдать общепринятые народные обычаи. Кроме того, «Руководство Генеральному штабу в войне» излагало народно-правовые вопросы и отношения, а в военном уставе 231 содержались тексты наиболее важных международных соглашений по правилам ведения войны: гаагской Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года и женевской Конвенции об обращении с военнопленными от 27 июля 1929 года. В частности, в них содержалось такое положение преамбулы Гаагской конвенции: «Впредь до того времени, когда представится возможность издать более полный свод законов войны, Высокие Договаривающиеся Стороны считают уместным засвидетельствовать, что в случаях, не предусмотренных принятыми ими постановлениями, население и воюющие остаются под охраною и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания».

От немецких солдат требовали рыцарского поведения в бою и уважения международных соглашений. Причем их положения должны были соблюдаться даже в том случае, если воюющая сторона не являлась договаривающейся стороной гаагской конвенции. Об этом прямо говорилось в «Руководстве Генеральному штабу в войне» (NOKW 1878).

При этом отмечалось, что если противник не станет соблюдать международные правовые нормы поведения, то в этом случае осуществление согласованных мер возмездия в качестве самообороны являлось бы правомерным. Однако их применению всегда должна была предшествовать «тщательная оценка возможных последствий». В отношении же участников боев не из числа солдат регулярных войск и заложников среди гражданского населения страны противника действовали особые правила.

И хотя, согласно параграфу 3 «Положения об особом уголовном праве во время войны», за подобное участие в боевых действиях полагалось наказание в виде смертной казни, исполнению приговора в любом случае все равно должно было предшествовать проведение в надлежащем порядке процедур в соответствии с пунктом 9 «Положения о военных трибуналах». В частности, в «Руководстве Генеральному штабу в войне» статья 30 гласила: «Схваченный с поличным шпион не может быть наказан без соответствующего приговора». А в пункте 10 статьи 31 значилось, что, несмотря на отсутствие соответствующих положений в документах международно-правового характера, действия добровольных пособников противника должны рассматриваться точно так же, как и в отношении шпионов, то есть наказываться смертной казнью в соответствии с параграфом 3 «Положения об особом уголовном праве во время войны». При этом соответствующие процедуры надлежало осуществлять по условиям, которые были оговорены в «Положении о наказаниях в военное время».

В пункте 11 той же статьи «Руководства Генеральному штабу в войне» говорилось, что международное право нормы поведения солдат в отношении заложников не установило, и взятие людей в заложники в принципе категорически не запретило, а следовательно, решение о том, как с ними поступать, вытекает из военной необходимости. При этом подчеркивалось, что за неисполнение требований военных заложники отвечают своими жизнями, а решение об их судьбе должно было выносить ближайшее лицо, имеющее судебную власть (NOKW 1878).

В таком же духе была составлена и директива «О поведении на оккупированных территориях» (без даты, LU 7.14 b\d). Пункт 6 гласил: «Противнику следует причинять не больше страданий, чем этого требует достижение военных целей». В пункте же 9 отмечалось: «…к пойманным добровольным пособникам противника следует относиться не как к военнопленным, а как к преступникам. Их следует немедленно отдавать суду военного трибунала, созванного командиром полка или другими командирами соответствующего ранга, и карать смертной казнью. Правила ведения войны, обговоренные Гаагской конвенцией, относятся не только к сухопутным войскам, но и к народному ополчению и частям добровольцев».

На случай, если ненадежное или откровенно враждебное поведение населения потребует применения специальных мер по наведению порядка со стороны войск, военным инстанциям настоятельно рекомендовалось брать заложников, в отношении которых международное право «нормы поведения не установило». Этих лиц надлежало отбирать из числа гражданского населения, от которого можно было ожидать враждебных действий. При этом с заложниками следовало обходиться не как с заключенными и через 24 часа менять на других. Об их судьбе решение могло принять лишь лицо, облеченное судебной властью.

Эти действовавшие до начала войны с Советским Союзом установки после нападения на СССР ввиду предполагаемого непримиримого идеологического противоборства подверглись коренным изменениям. Кроме того, поскольку Советский Союз не относился к числу стран, подписавших Гаагскую конвенцию, и не распространил на нее, как и на другие договоры, обязательства, взятые на себя царским правительством, то немецкое руководство считало, что СССР не станет придерживаться прописанных в них международных правил и обычаев ведения войны. В результате вышеприведенные положения директив, определявших поведение войск на оккупированных территориях и правила ведения войны, подверглись серьезному изменению в духе требований Гитлера, высказанных им 30 марта 1941 года, и были оформлены Верховным командованием вермахта в виде особого распоряжения.

Эта разработанная вначале как проект «Директива об обращении с высшими и иными политическими руководителями во исполнение задач, поставленных 30 марта 1941 года» приобрела окончательную форму в виде приказа от 13 мая 1941 года за № 44718/41 «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск» (ND 050-С, т. 34). Причем в преамбуле данного документа была сделана попытка изложить мотивы появления столь особенных распоряжений:

«Подсудность военным судам вермахта служит в первую очередь сохранению воинской дисциплины.

Дальнейшее расширение района военных операций на Востоке, формы, которые вследствие этого примут боевые действия, а также особенности противника ставят перед военными судами задачи, которые они в период военных действий и до замирения с покоренными областями, имея малочисленный состав, смогут решить только при условии, если их компетенция будет ограничена выполнением главных задач.

Это возможно только в том случае, если армия будет сама защищать себя от любой угрозы со стороны гражданского населения. Соответственно этому для района „Барбаросса“ (район военных действий, армейские тылы и район политического управления) постановляется следующее:

1. Преступления враждебных гражданских лиц впредь до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов.

2. Пособники врага должны беспощадно уничтожаться войсками в бою и при их бегстве.

3. Любые нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал, должны подавляться войсками на месте с применением самых жестких мер вплоть до уничтожения нападающих.

4. Там, где подобные меры оказались упущенными или не сразу были возможны, подозреваемые в преступлении элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны.

В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников, распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, должны быть незамедлительно применены массовые насильственные меры.

5. Категорически воспрещается сохранять заподозренных для предания их суду после введения этих судов для местного населения…»

Из этих положений отчетливо видно, что обстоятельное расследование преступлений и рассмотрение их в установленном военно-судебном порядке не предусматривалось. Принятие ответственных решений с далекоидущими последствиями просто возлагалось на отдельных командиров частей и подразделений. Вторая же часть вышеупомянутого приказа содержала разъяснение косвенно упомянутой свободы действий в отношении гражданского населения всех военнослужащих вермахта, вылившейся в конечном счете в угрозу для военного воспитания и дисциплины войск. Опасения по этому поводу даже заставили главнокомандующего сухопутными войсками снабдить данный приказ специальной припиской, обращавшей внимание главнокомандующих других видов и родов войск на опасность этой «вольной» для морального духа личного состава вермахта. Об этом прямо написал в своих «Воспоминаниях солдата» Гейнц Гудериан.

Основные положения второй части приказа гласили:

1. Действия военнослужащих и обслуживающего персонала в отношении враждебных гражданских лиц не влекут за собой преследования даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок.

2. При оценке подобных действий на каждой стадии судебного производства необходимо учитывать, что поражение Германии в 1918 году и последовавший за ним период страданий немецкого народа, а также борьба против национал-социализма, потребовавшая бесчисленных кровавых жертв движения, в решающей степени являлись результатом большевистского влияния, чего ни один немец не забыл.

3. Поэтому лица, облеченные судебной властью, должны тщательно разобраться, необходимо ли в подобных случаях возбуждение дисциплинарного или судебного преследования. Лицо, облеченное судебной властью, предписывает начало преследования в отношении проступка против местных жителей в военно-судебном порядке лишь в том случае, если это требуется по соображениям поддержания воинской дисциплины и обеспечения безопасности войск. Такое относится, например, к тяжким деяниям, связанным с половой распущенностью, проявлениями преступных наклонностей или к проступкам, могущим привести к разложению войск…»

В этих предписаниях, изданных всего за несколько недель до первого обмена выстрелами, отчетливо проявилось то, на что именно нацеливались немецкие солдаты при предстоящей встрече с советским народом. Осознанное воскрешение у них в памяти всех партийно-политических обид при их максимальном упрощении и одностороннем представлении могло служить только одному – окончательному расшатыванию и без того неустойчивых моральных основ. Однако служить в качестве подведения базиса под отказ от соблюдения норм международного военного права это никоим образом не могло. В дневниках Гальдера, в частности, содержится запись от 30 марта 1941 года, касающаяся совещания по плану «Барбаросса», на котором Гитлер заявил: «Борьба с Советским Союзом должна существенным образом отличаться от военных походов на Западе… Во имя будущего на Востоке любая жесткость будет мягкой».

Подходы, содержавшиеся в приведенных выше документах, полностью соответствовали представлениям Гитлера, с которыми он намеревался вести эту идеологически непримиримую решающую борьбу и которые обозначил в качестве основных в отношении военных сил противника, заявив 30 марта 1941 года на проведенном им совещании с главнокомандующими вооруженных сил следующее: «…Коммунист не может быть и не будет товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение, и если мы это не осознаем, то, может быть, и разобьем супостата, но через 30 лет вновь столкнемся с коммунистическим врагом».

Отчетливое отражение такое мышление нашло в приказе фюрера, известном как «Приказ о комиссарах». Этот приказ за номером 44822/41 был издан главной ставкой Гитлера 6 июня 1941 года в дополнение к директиве «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск». (Выдержки из текста приказа приведены в приложении № 1.) Здесь же стоит отметить, что, поскольку генерал Йодль отказался от проработки текста, Гитлер сформулировал положения приказа сам и потребовал от Верховного командования вермахта его завизировать, что обычно при издании приказов фюрера делал назначенный для этого генерал.

При поступлении в войска приказ немедленно столкнулся с резкими возражениями со стороны войсковых командиров. Однако точный первоначальный его вид установить не представляется возможным. И если генерал-фельдмаршал фон Лееб и генерал-полковник Гепнер в группе армий «Север», а также генерал пехоты Штюльпнагель, командовавший 17-й армией, этот приказ в войска не передали, то, несмотря на отрицательную позицию в данном вопросе генерал-полковника Гудериана, в группе армий «Центр» он был доведен как минимум до командиров корпусов. 1 декабря 1945 года на Нюрнбергском процессе офицер оперативного управления Генерального штаба 17-й танковой дивизии под присягой показал, что командир 47-го танкового корпуса генерал танковых войск Лемельзен воспрепятствовал доведению этого приказа до подчиненных ему соединений и частей.

Этому противоречит донесение разведотдела 3-й танковой группы за июль 1941 года, в котором значится: «Приказ об особом обращение войск с политическими комиссарами сразу же стал известен русской стороне, что привело к усилению воли к сопротивлению» (NOKW 1904). В плановом же отчете 2-й армии за период с 25 июля по 24 августа 1941 года докладывалось об убийстве 99 политических комиссаров (NOKW 2396/ NOKW 2479).

Отзыв данного приказа, судя по показаниям генерала Варлимонта 1 ноября 1946 года в Нюрнберге, был осуществлен по секретному указанию Кейтеля, а все его экземпляры летом 1941 года уничтожены (NOKW 152).

По другим сведениям, Гитлер просьбу Верховного командования вермахта об отзыве «Приказа о комиссарах» вначале отклонил, но в мае 1942 года отдал приказ о сохранении жизни комиссарам «в порядке эксперимента». В качестве свидетельства о развернувшейся среди немецких генералов борьбе за отмену данного приказа могут служить и свидетельские показания генерал-полковника Йодля, который отметил следующее: «Разгорелась ожесточенная дискуссия, которую Гитлер прервал следующими словами: «Я не могу требовать, чтобы мои генералы понимали мои приказы, но я требую, чтобы они их выполняли» (ND, т. 15, с. 308). 1 декабря 1945 года это подтвердил полковник фон Бонин (PS 3718), а 22 октября 1947 года и бывший командующий тыловым районом группы армий «Север» генерал пехоты фон Рок (NOKW 2618).

«Приказ о комиссарах» в том виде, в каком он был издан, отбрасывал любое действовавшее в то время право и одним только своим существованием нанес сильнейший удар по репутации германской армии. Изданный как дополнение к директиве «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск», 6 июня 1941 года он был разослан командующим армиями и воздушными флотами. В нем Гитлер потребовал расстреливать политических комиссаров советской армии как «непосредственных носителей идей сопротивления» и «творцов варварских азиатских методов борьбы». Здесь уместно будет заметить, что к моменту появления этого приказа ни о каком методе борьбы со стороны советского противника не могло быть и речи.

Согласно данному приказу, политические комиссары не признавались в качестве кадровых командиров и должны были отделяться от других пленных советских военнослужащих еще на поле боя. После их отсортировки, самое позднее в пересыльном лагере, они подлежали расстрелу. В связи с этим следует заметить, что имеется немало доказательств того, что по мужественной инициативе отдельных командиров и командующих данное творение фюрера до войск так и не было доведено. Там же, где ему следовали, это очень быстро становилось известно противнику, что приводило к заметному усилению его сопротивления и стоило немецким частям дополнительной крови. Кроме того, нельзя не признать, что с выпуском «Приказа о комиссарах» Германия кардинальным образом отошла от выполнения действовавших международных положений о правилах ведения войны, и с тех пор противника трудно было упрекнуть в том, что он их не соблюдает.

Отход от соблюдавшихся до той поры великими державами принятых форм ведения войны не ограничился только областью чисто военного противоборства. Не вызывает никакого сомнения то, что представления немецкого руководства о том, как следует проводить восточную политику, нашли свое отражение при планировании военной кампании, в ходе которой территория Советского Союза должна была оказаться политически преобразованной. При этом главенствовало намерение создать на ней ряд маленьких национальных государств с различной степенью государственной автономии, а из них, в свою очередь, – «санитарный кордон», который отделил бы великорусские земли от Запада.

Такое планирование, естественно, касалось отдаленного будущего восточных областей. В первую же очередь продумывались пути установления там германского господства и возможности максимальной их эксплуатации в интересах немецкой экономики под политическим управлением Германии. А такое, в свою очередь, предполагало наличие подготовленной и готовой немедленно приступить к исполнению своих функций немецкой гражданской администрации, которая следовала бы за наступавшей армией и после поверхностного умиротворения территорий, подвергшихся воздействию боевых действий, тотчас начинала бы свою работу.

Для этого большие части завоеванных земель с самого начала изымались из юрисдикции военного управления и передавались под власть политических органов. Таким образом, под военным управлением оставалась только территория боевых действий армии и прилегавшие к ней тыловые районы, где власть принадлежала полевым командирам, а также комендантам районов и населенных пунктов.

Не вызывает также сомнения, что армия, исходя из накопленного ею негативного опыта, рассматривала излишне протяженную зону военного управления как ненужный балласт. Одновременно и немецкое политическое государственное руководство со своей стороны считало технические вопросы управления захваченными российскими территориями настолько «своеобразными» и связанными с такими особыми случаями проявления вражеского сопротивления, что не решалось навязывать дополнительное обременение вооруженным силам.

При этом совершенно очевидно проступало стремление партийных органов к полной свободе действий в ходе проведения запланированной расово-политической «очистки» данных областей. Еще в изданной Верховным командованием вермахта «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года подчеркивалось, что управление русскими территориями должно было осуществляться политическими, а не военными органами. Об этом же говорилось и в приказе Гитлера о гражданском управлении новыми оккупированными восточными областями от 17 июля 1941 года (PS 1997).

В нем, в частности, устанавливалось следующее: «По прекращению военных действий во вновь захваченных восточных областях управление этими областями переходит от военной администрации к гражданским властям. Области, которые в соответствии с этим должны быть переданы гражданским властям, а также момент передачи будут определены мной каждый раз специальным указом. Гражданские власти во вновь оккупированных восточных областях подчинены рейхсминистру по делам оккупированных восточных областей… Суверенные права и полномочия военных властей осуществляются во вновь оккупированных восточных областях командующими вооруженных сил в соответствии с моим указом от 25 июня 1941 года. Вопросы компетенции уполномоченного по четырехлетнему плану во вновь оккупированных восточных областях урегулированы особо моим указом от 29 июня 1941 года, а вопросы компетенции рейхсфюрера СС и начальника германской полиции – моим указом от 17 июля 1941 года…»

Согласно указу Гитлера от 31 марта 1941 года, 2 апреля того же года Альфреду Розенбергу поручалось создание «Центрального политического бюро по проведению работ на Востоке». 20 же апреля 1941 года Гитлер расширил круг задач, решаемых Розенбергом, и назначил его «уполномоченным по центральной обработке вопросов на восточноевропейских территориях». Затем из штаба Розенберга было образовано министерство по делам оккупированных восточных областей (PS 1019/1020. Докладная записка № 3 от 25 апреля 1941 года).

В соответствии с указаниями «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года по достижению у районов действия армии достаточной оперативной глубины ее тыловая территория, где действовали военные власти, ограничивалась, а остальная часть передавалась под политическое управление. В частности, в ней говорилось: «Как только район боевых действий достигнет достаточной глубины, он должен быть ограничен с тыла. На оккупированной территории, находящейся за районом боевых действий, будет организовано собственное политическое управление. Эта территория с учетом национальности ее народонаселения и в приблизительном соответствии с границами групп армий будет разделена вначале на области: Северную (Прибалтика), Центральную (Белоруссия) и Южную (Украина).

В этих областях политическое управление будет передано рейхскомиссарам, которые получают соответствующие инструкции от фюрера».

Наряду с этими комиссарами, а практически под их руководством для учета всех нужд армии на территориях, находившихся под политическим управлением, предусматривались и властные полномочия командующих вермахта, которые находились в непосредственном подчинении начальника Верховного командования. Так, в данной инструкции обговаривалось следующее: «Для проведения всех военных мероприятий в областях, находящихся вне района боевых действий, будут назначены командующие вооруженными силами, подчиняющиеся непосредственно начальнику штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил. Командующий вооруженными силами является высшим представителем вермахта в соответствующей области и осуществляет верховную военную власть. Перед ним стоят задачи командующего войсками территориального военного округа, и он пользуется правами командующего армией или командира корпуса».

К числу особых функций этих командующих относилась, с одной стороны, поддержка рейхскомиссаров в выполнении их политических задач, а с другой – обеспечение сохранности экономических ценностей оккупированных областей в интересах их использования для нужд действующей армии и германской экономики.

В «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» эти задачи обозначались так:

«а) тесное сотрудничество с рейхскомиссаром, оказание последнему поддержки в решении его политических задач; б) использование и охрана хозяйственных ресурсов страны для нужд немецкого хозяйства; в) использование ресурсов страны для снабжения германских войск по требованию Главного командования сухопутных сил; г) вооруженная охрана всей территории, и прежде всего аэродромов, коммуникаций и складов, на случай восстания, саботажа или действий парашютных десантов противника…»

Для решения этих задач командующим вермахта предусматривалось придавать особые охранные части, тогда как все полицейские силы должны были оставаться в распоряжении рейхскомиссаров.

Однако в вышеназванной «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года, нарушавшей все основы прав народов, настораживало не только указание о создании еще во время непосредственных боевых действий с враждебным государством политического управления этими областями. Еще более пугающим и несущим с собой большие беды для местного населения, а следовательно, влиявшем на весь характер ведения Германией войны на Востоке, являлся ее пункт «б», в котором значилось: «Для подготовки политического управления в районе боевых действий сухопутных войск рейхсфюрер СС получает специальное задание, которое вытекает из идеи борьбы двух диаметрально противоположных политических систем. В рамках этого задания рейхсфюрер действует самостоятельно и на свою ответственность. В остальном исполнительная власть главнокомандующего сухопутными войсками и подчиненных ему инстанций затронута не будет. Рейхсфюрер СС отвечает за то, чтобы выполнение его задач не нарушало хода боевых операций. Дальнейшие детали Главное командование сухопутных войск должно согласовать непосредственно с рейхсфюрером СС».

Из положений данной инструкции вытекало, что вооруженные силы, по сути, превращались в инструмент воинствующей политической организации – службы безопасности (СД). Тем самым СС, с ее особыми политическими задачами и полномочиями, получила возможность проникнуть в армейские тыловые районы вплоть до оперативной зоны непосредственных боевых действий. Ведь наряду с командующими вермахта в областях, находившихся вне района боев, хозяйничали уполномоченные высших чинов СС и полиции, в отношении которых армейские командующие обладали лишь правом издавать распоряжения для предотвращения срывов задач, выполнявшихся армией.

Во всех же судебных и дисциплинарных вопросах эсэсовские и полицейские подразделения подчинялись только собственному начальству. (Здесь следует заметить, что речь идет не о боевых частях ваффен-СС[23].) Их же включение в область решения армейских задач хорошо показывает, насколько сильно стремились высшие чины внедрить принцип разделения полномочий и децентрализованного порядка отдачи приказов. Делалось это для того, чтобы ограничить властные полномочия армии в подконтрольных ей областях и создать в России такую же раздвоенность компетенций и ответственности, как это имело место в других оккупированных областях. Поэтому в районах, находившихся под управлением вооруженных сил, полицейские части состояли из подразделений военной полиции, которые за исключением девяти моторизованных полицейских батальонов, подчиненных в тактическом отношении командирам охранных дивизий, получали задания и приказы от рейхсфюрера СС.

К этим подразделениям военной полиции подключались эйнзацгруппы[24] и входившие в них более мелкие эйнзацкоманды службы безопасности (СД) как полиция безопасности в оккупированных областях. Данные, по сути дела, политические войска состояли из четырех эйнзацгрупп (каждая из них насчитывала от 800 до 1200 человек), в задачу которых входило создание условий для преобразования оккупированных восточных областей в духе национал-социалистических представлений.

Здесь стоит пояснить, что служба безопасности (СД) была создана в 1932 году как защитное средство партии. Ее начальник Рейнхард Гейдрих добился включения СД в состав СС и присвоения ее служащим эсэсовских званий. Однако СД в принципе оставалась организацией партии. По данным под присягой 24 апреля 1947 года показаниям Отто Олендорфа[25], в задачу групп СД входило политическое обеспечение безопасности в прифронтовых областях, чем обычно занималась армия. Тайной полевой полиции же поручалось поддержание безопасности в войсках. Соглашение об этом с Главным командованием сухопутных войск вступило в силу за три недели до начала русского военного похода.

Начальник полиции безопасности и СД создал специальные моторизованные и воинственные подразделения в виде эйнзацгрупп, которые прошли обучение в городе Претч на Эльбе. При этом эйнзацгруппы делились на эйнзацкоманды и зондеркоманды и придавались армейским группам или армиям. Начальник эйнзацгруппы являлся уполномоченным начальника полиции безопасности и СД.

Каждой армейской группе и 11-й армии, ставшей основой при более позднем формировании кавказской группы армий, было придано по одной эйнзацгруппе СД. Таким образом во время военной кампании против России было четыре такие группы – «A», «B», «C» и «D». При этом эйнзацгруппы действовали непосредственно в районах боевых действий, а зондеркоманды – в тыловых областях, которые им выделяли армейские группы. Так, эйнзацгруппа «A» под командованием бригаденфюрера СС Шталекера оперировала в Прибалтике с общим направлением на север, южнее ее эйнзацгруппа «B» под руководством оберфюрера СС Наумана нацеливалась на Москву, эйнзацгруппа «C» под командованием доктора Брауне и доктора Томаса работала на Украине, за исключением области, находившейся в ведении эйнзацгруппы «D», которой командовали бригаденфюрер СС Олендорф и штандартенфюрер СС Блобель.

Позднее, когда эйнзацгруппа «D» выдвинулась в сторону Кавказа, эйнзацгруппа «C» стала оперировать на территории всей Украины, но гражданским органам управления она не подчинялась. В то время эйнзацгруппа «D» находилась южнее линии Черновцы – Ямполь – Николаев – Мелитополь – Таганрог – Ростов, причем в зону ее ответственности входил и Крым. Позднее она передислоцировалась в сторону Кавказа.

Командиры и младший командный состав эйнзацгрупп были из числа командиров государственной и криминальной полиции, а также СД. Рядовой же состав состоял из призванных солдат ваффен СС и военной полиции. Круг решаемых ими задач охватывал все вопросы обеспечения политической безопасности на территории порученной им области, а также в тыловых районах армейских групп. Но главным их предназначением являлось искоренение евреев и коммунистов, а также уничтожение всех расово и политически неполноценных представителей местного населения. Кроме того, они проводили разведку, допросы и карательные мероприятия в отношении партизан. Им поручалось также осуществление расстрелов политических комиссаров. Причем о своей деятельности они были обязаны еженедельно докладывать командованию армейских групп, армий и начальнику полиции безопасности и СД. Ежемесячные же отчеты направлялись в адрес высшего руководства Германии (NO 2890).

Разграничение задач между эйнзацгруппами и армией было определено инструкцией Главного командования сухопутных войск от 28 апреля 1941 года «О взаимодействии войск с охранной полицией и СД» (NOKW 2080). В ней подчеркивалось, что осуществление выполнения охранной полицией специальных задач, не связанных с войсками, вызывало необходимость использования в районе боевых действий отрядов особого назначения охранной полиции (СД).

В вопросах, касавшихся предотвращения вражеского шпионажа и диверсий, эти отряды должны были действовать при тесном взаимодействии со старшими офицерами службы разведки воинских частей, абвера, а также тайной полевой полиции. При этом отмечалось, что в рамках поставленных перед ними задач эйнзацгруппы были «наделены полномочиями применять принудительные меры в отношении гражданского населения, за которые они сами несут ответственность… Меры, которые могли бы отразиться на военных операциях, должны предварительно получить одобрение командующего армией». Одновременно командиры эйнзацкоманд обязывались своевременно докладывать военным командующим о полученных указаниях.

В то же время армейские инстанции должны были воздерживаться от перекладывания на эйнзацкоманды полицейских задач по обеспечению безопасности, находившихся в непосредственной компетенции вооруженных сил. Это делалось для того, чтобы существенно ограничить возможности армии в оказании влияния на эти особые подразделения. При этом обращает на себя внимание стремление армейского командования уклониться от проведения политических мероприятий.

Гнусные деяния этих охранных войск и нечеловеческая жестокость, с которой они выполняли приказы на уничтожение, всем известны. Однако стоит разобраться, решение каких главных вопросов предусматривалось для них еще на стадии планирования предстоящих военных операций.

Первоначально они были призваны искоренять и в течение длительного времени подавлять коммунистические организации и их сторонников, выявлять эмигрантов и врагов национал-социалистического немецкого государства, обнаруживать все враждебные немцам устремления и противодействовать им. В общем, перед этими охранными войсками ставилась задача по уничтожению всех потенциальных противников национал-социализма. Причем последняя группа задач подводила основу под убийство еврейской части населения Советского Союза, что хорошо просматривается из письма руководителя Украинского центрального комитета профессора Владимира Кубийовича[26] от 25 февраля 1943 года генерал-губернатору доктору Гансу Франку (PS 1526).

Деятельность этих эйнзацгрупп с самого начала носила определенную раздвоенность, выражавшуюся в том, что они, с одной стороны, выполняли полицейские функции по обеспечению безопасности тыловых районов воинских формирований в части предотвращения там шпионажа и актов диверсий, а с другой стороны, занимались противоречащими любому закону и человеческой морали убийствами, являвшимися экстремальной формой идеологической войны.

Военнослужащие вооруженных сил, согласно соответствующим распоряжениям Главного командования сухопутных войск, непосредственного участия в подобных акциях не принимали. Этому после начала боевых действий категорически противились отдельные воинские командиры, заявляя, что такое противоречит солдатскому образу мыслей. Так, 24 сентября 1941 года командование армейской группы «Юг» специальным распоряжением запретило солдатам участвовать в совершаемых преступлениях и в эксцессах против евреев. Запрещалось также смотреть на работу зондеркоманд[27] и фотографировать это (NOKW 541).

Запрещалось привлечение военнослужащих вермахта к экзекуциям и приказом № 5889/42 командующего тыловым районом той же армейской группы от 20 марта 1942 года (NOKW 2909). А в донесении старшего офицера службы разведки 65-го пехотного полка от 11 октября 1941 года содержится доклад о возмущении солдат 3-й роты по поводу экзекуции в украинском городе Геническ, учиненной эйнзацкомандой СД 10а под руководством унтерштурмфюрера СС Шпикермана, который организовал расстрелы в непосредственной близости от улицы. В результате, как отмечалось в донесении, «стоны умиравших были слышны даже в канцелярии батальона» (NOKW 641).

Можно посмотреть также материалы по скандалу, разразившемуся между Олендорфом и полковником Волером относительно проведенных службой СД расстрелов после взятия района, прилегавшего к Черновцам (NOKW 645). Хорошо подтверждают вышесказанное и показания начальника штаба 4-й армии Ганса Реттигера от 8 декабря 1945 года, который отметил: «Фельдмаршал Клюге[28] попросил отвести подразделения СС из прифронтовой полосы, поскольку своими бесчинствами и расстрелами евреев они довели население до такого состояния, что оно стало представлять собой настоящую угрозу для армии» (PS 3713).

В целом необходимо отметить, что мероприятия по уничтожению отдельных групп населения там, где они становились известны войскам, вызывали среди солдат только отвращение и испуг. Поэтому многие войсковые начальники и командиры были даже вынуждены оправдывать такое различными идеологическими изречениями.

Вопросы, связанные с отношением немецких войск к враждебно настроенному населению еще до начала войны с СССР, явились предметом обмена мнениями между войсковыми судьями и армейскими офицерами абвера на совещании, которое состоялось 11 июня 1941 года в Варшаве. На нем генерал по особым вопросам при главнокомандующем сухопутными войсками Мюллер обратил внимание присутствовавших на непреклонную волю Гитлера в том, чтобы в предстоящем военном походе «правосознание следовало за военной необходимостью». Он привел слова фюрера о том, что права народов взяться за оружие не существует и в предстоящей войне признаваться не будет.

Подробному обсуждению на том совещании в Варшаве подверглись также вопросы применения одиночных и коллективных наказаний в случае нападений на войска. При этом рассматривались все варианты – от телесных наказаний до испепеления населенных пунктов. В то же время на нем настоятельно была подчеркнута недопустимость доведения психологического состояния войск до такой степени, когда солдаты начинают действовать исходя только из чувства ненависти.

Тем не менее для оправдания уже изданных распоряжений относительно карательных мероприятий было указано на русский приказ времен Первой мировой войны, изданный в 1914 году в Гумбиннене[29], согласно которому всем жителям немецкой национальности вдоль железнодорожной линии Тильзит – Инстербург грозил немедленный расстрел в случае выведения железной дороги из строя. (Из донесения разведотдела 3-й танковой группы за январь – июль 1941 года (NOKW 1904).)

Тогда русским командующим не пришлось прибегать к таким крайним мерам, и они избежали необходимости приобретения подобного опыта в борьбе с населением противника. Лишь «идеологическое» наполнение ведения боевых действий во Второй мировой войне принесло понимание, что ставка на одну только грубую силу и военную мощь меньше всего способствует усмирению народа на завоеванной территории на длительное время.