Часть вторая. Психоимперия
Ужасы, порождаемые нашей рафинированной цивилизацией, могут оказаться еще более угрожающими, чем те, которые дикари приписывают демонам.
Глава первая. Прибытие
Die Todten reiten schnell.[8]
1
Они оба неистовствовали в постели: он – потому что надеялся на снисхождение, если сумеет угодить; она – потому что беспредельная власть над любовником дополнительно возбуждала ее. Она знала обо всех его желаниях. Самых тайных. Самых грязных. О том, о чем он сам не догадывался... Она проникала глубже, чем скальпель нейрохирурга и интуиция матери... Она была агентом кошмара, происходившего наяву.
Он мощно атаковал ее сзади, пока она не начала кричать от боли и наслаждения. Она воспользовалась тонким синтетическим шнурком, и он не мог кончить уже в течение часа. Эта сука по-настоящему терзала его, но он не смел задушить ее, хотя нежная шея была так близко... Во-первых, за ними наверняка следило недремлющее око телекамеры, во-вторых, ему самому слишком хотелось жить.
...Она выскользнула из-под него, толкнула двумя руками в грудь и опрокинула на спину. Ее жадный рот обнял пылающую плоть и почти сразу же довел мужчину до исступления. Она и сама стонала, как дьявольское эхо его нестерпимого желания. Ее ногти прочертили кровавые полосы на его груди и животе. Она выдохнула крик, такой дикий, что погасли пылавшие в комнате свечи... Потом она, наконец, рванула за конец шнурка, и любовник излился прямо на ее лицо и грудь, покрывая ее и без того гладкую кожу органическим лаком...
Он был в изнеможении, но она не давала ему опомниться. Новые игры, новые эксперименты. Жестокий урок со шнурком повторился еще дважды... Он чувствовал, что она пьет из него не только жизненную силу, но и остатки рассудка. Он уже не был уверен в том, что все это – не предсмертная галлюцинация, пока ее таз танцевал над гибким жалом его языка.
Потом он придавил ее в последний раз, почти расплющив на лиловых подушках, и вонзался в нее в бешеном ритме, а руки сминали грудь проклятой твари... Он начал с криком освобождаться от семени, когда ее рука, исполосовавшая ягодицы, скользнула в сторону и извлекла на свет кривую сверкающую иглу с мутным острием. Мужчина даже не почувствовал некоего подобия комариного укуса в спину, прежде чем умер. Мгновенно и безболезненно. Но его тело жило...
Она отбросила иглу и закричала вместо того, который умолк навеки. Неописуемый момент! Мертвец оставался твердым и все еще содрогался, лежа на ней. Эти мгновения показались ей секундами... Она испугалась, вспомнив легенды о зомби, которых якобы создают в тайных монастырях технов... О, дьявол! О, наслаждение! Она отбросила дурацкую мысль и не менее дурацкий страх. Этот удовлетворитель был далеко не первым, скончавшимся в ее постели, но как долго она ощущала его в себе! В этом было что-то мистическое... Неужели в будущем она сможет...
* * *Женщина с трудом перевернула мертвеца на спину и отодвинулась в сторону. Почти сразу же она заснула, блаженно закатив глаза. Во сне ее прекрасное лицо казалось по-детски беззащитным. Она и была ребенком, сломавшим надоевшую игрушку...
Свечи погасли, но наступившая темнота не была абсолютной. Вокруг головы спящей разливалось слабое сияние ауры неопределенного цвета...
2
Он гнал машину всю ночь и не свалился от усталости только потому, что музыкальная шкатулка непрерывно воспроизводила грохот барабанов вуду[9], записанный в монастырском хумфо[10]. Мистические вибрации наполняли мертвеца энергией, высасывая ее прямо из черного воздуха ночи. Звезды прокалывали небеса, но он тупо глядел вперед, на метавшуюся в лучах фар ленту дороги. Изредка сквозь грохот прорывался голос третьего настоятеля, читавшего, а вернее, выкрикивавшего заклинания, и тоскливые стоны монахов-зомби.
Незаметно подкрался рассвет, и тот, кого при жизни называли Рудольфом, стал искать место для молитвы и восстанавливающей мантры. Лучшее из таких мест общеизвестно – свежая могила, но где найти свежую могилу внутри имперских границ?.. Справа от дороги возникла заброшенная деревня. Он остановил на обочине свой старый «гранд чероки», заглушил двигатель и прислушался.
Ветер гудел в проводах; даже птицы еще не проснулись. Ни одного человека на многие километры вокруг. Дома зияли окнами, пустыми, как открытые гробы, и пыльный смерч пьяно переползал дорогу.
Рудольф завел двигатель и загнал «чероки» на местное кладбище. Склон холма был обращен к западу. Идеально.
Он вышел из машины, разрыл руками землю на ближайшей могиле и сложил в образовавшуюся яму свои фетиши. Маленький детский череп. Засушенную кисть девственницы. Связанные в пучок перья черной курицы. Он отряхнул руки и огляделся по сторонам. Нечто внутри него запечатлевало мельчайшие подробности ландшафта на тот случай, если придется сюда вернуться... Потом он повернулся своим красивым гладким лицом к западу и начал молиться барону Самеди – Духу Смерти и Тьмы, хозяину зомби и значит, своему хозяину.
Он просил барона Самеди защищать его и впредь, охранять от влияния психотов и осчастливить покоем после того, как придется отдать свою вторую жизнь. Честное слово, он просил не так уж много, если учесть то, что ему предстояло сделать.
Помолившись, он забрался в джип с легким сердцем и прозрачным мозгом. Не было причин для страха – все еще впереди... Он врубил на полную громкость «Voodoo Chile» Хендрикса[11] и начал раскачиваться в унисон с гитарными рифами. Мертвый-мертвый Джими отдавал ему силу своего экстаза сквозь десятилетия собственного небытия.
* * *Через пару часов день вступил в свои права – обычный осенний день 2029 года. Мелкие брызги сыпались с серого неба, смазывая безрадостный пейзаж. Обнаженные деревья царапали сучьями низкие облака.
Рудольф снова остановился и достал из кармана старую бумажную карту 1984 года, не рассыпавшуюся только потому, что она была запаяна в прозрачный пластиковый конверт. Его многосуточные скитания подходили к концу. До резиденции графа фон Хаммерштайна, губернатора центрально-европейской провинции, расположенной в городе, который когда-то назывался Клагенфурт, оставалось около тридцати километров. С возвышенности, на которой находился «чероки», было видно небольшое поселение технов, обозначенное на карте непонятным Руди сочетанием слов Санкт-Фейт.
Несмотря на то, что клан Хаммерштайна формально владел огромной территорией от Средиземного моря до границы с северо-европейской провинцией, проходившей на пятидесятой широте, множество очагов сопротивления все еще существовало под самым носом у графской охранки. Малая численность семьи и распыленность сил не позволяли психотам раз и навсегда избавиться от техно-банд, которые, впрочем, были не в состоянии нанести им сколько-нибудь серьезный ущерб.
По данным настоятеля Эберта из уже бездействующего монастыря в Хайнбурге, служившего перевалочной базой зомби, в Санкт-Фейте находился один из тайных центров сопротивления. Очень маленький и пассивный. Всего около двух десятков человек, занятых на местной фабрике по переработке сельскохозяйственного сырья...
Психоты тоже хотели жрать и все еще нуждались в дешевой рабочей силе. Рудольф подумал о них с ненавистью. Надменные существа, забывшие, кому они обязаны своим величием. Кучка человекообразных, предавших свой род... Зомби сжал кулаки. Ногти глубоко врезались в кожу, но он не почувствовал боли. Это было одно из его преимуществ, которое могло легко превратиться в недостаток, как только полицейские эксперты доберутся до него...
Он уставился на белые пальцы, ставшие еще белее за последние несколько дней и приобретавшие теперь неприятную синеву под ногтями. Это напомнило ему о том, как мало у него времени, а еще – о мести. Он знал, что Хаммерштайны убили его мать, а может быть, и его самого. В этой части его знания были расплывчаты до неопределенности, а настоятель старательно умалчивал о событиях, непосредственно предшествовавших гибели Руди, опасаясь за его рассудок. Психическая травма смерти – одна из самых сильных и может соперничать по степени разрушительного влияния на сознание только с травмой рождения...
Рудольф бросил взгляд на циферблат механических часов «сейко». Если данные Эберта верны, появления пленных «железноголовых» нужно было ожидать с минуты на минуту.
Пару недель назад здешние техны проявили неожиданную активность и с помощью автоматической мины с усыпляющим газом захватили несколько психотов. Только осведомленный человек мог оценить коварство настоятеля – ведь почти самоубийственный для технов приказ поступил из монастыря в Хайнбурге – и Рудольф знал об этом. Нападение на психотов, среди которых были высокопоставленные члены местной администрации, каралось смертью. Расследование уже закончилось, и с юга к Санкт-Фейту приближалась танковая колонна.
Рудольф подоспел чуть раньше, то есть, для него все складывалось как нельзя более удачно. Внедрение в клан обойдется очень дорого. Он знал, что сегодня его собственный успех будет стоить жизни нескольким технам.
Провокация была грязной, но не ему осуждать интриги тех, кто напрямую общается с духами. Святая цель оправдывала все, даже смерти верных людей. В конце концов, он и сам был мертвецом, однако все еще сражался... Он извлек из походного рюкзака полевой бинокль и стал рассматривать поселение Санкт-Фейт.
Так и есть. Несколько легковых машин и микроавтобус «тойота», явно предназначенный для перевозки пленных. Пятеро технов, вооруженных автоматами Калашникова и, возможно, пистолетами. Никто не суетился. Двое внимательно изучали окрестности. Вероятно, появление «чероки» не осталось незамеченным. Плевать, уже ничего не изменишь. Для эвакуации у них осталось не более получаса.
Наконец, Рудольф увидел «железноголовых», которых выводили из подвала. На каждом была сеть, а на голове – экранирующий колпак, за что, собственно, пленные и получали презрительную кличку... Шесть человек, движения которых были затруднены двадцатью килограммами лишнего веса. Ему предстояло спасти хотя бы одного из них, а лучше – всех шестерых. Очень трудно, но возможно.
Он начал готовиться к миссии. К сожалению, никакой магии. Предстояла грубая и опасная резня. Он расстегнул куртку, джинсовую рубашку «левис» и нащупал пальцами еле заметную трещину на груди над правым соском. Она выглядела, как шрам, оставшийся после тонкого разреза. Ее прекрасно маскировали волосы.
На самом деле это была одна из типичных штучек, которые можно приобрести в «Жидкой Стене». На теле зомби был устроен потайной карман между двумя слоями отмирающей кожи, достаточно вместительный для того, чтобы Рудольф мог спрятать в нем несколько дюймовых золотых дисков с записями барабанов вуду. Мистические вибрации на все случаи жизни: с их помощью он мог сделать «бери-бери», сохранять неутомимость и заниматься любовью всю ночь, похищать тени и наводить порчу, мог заставить говорить отрезанную голову; у него были барабаны для бамбуше[12] и соответствующих похорон жертвы боко[13]...
С этим грузом он чувствовал себя сильнее – эдаким посланником с того света...
Края кармана сомкнулись, снова превратившись в едва заметный шрам. Теперь обнаружить посторонние предметы под кожей зомби можно было только на ощупь, но он не собирался никого подпускать к себе так близко.
Он извлек из рюкзака несколько гранат и дымовых шашек, еще не зная, что именно ему пригодится. Готовый к бою «кольт коммандер» сорок пятого калибра покоился в плечевой кобуре. Автомат Калашникова лежал на сидении пассажира. Жаль было расставаться с машиной и огнестрельным сокровищем, но придется пожертвовать всем этим, если он хочет, чтобы его легенда выглядела правдоподобно.
«Железноголовые» уже погрузились в микроавтобус, и небольшая колонна двинулась навстречу Рудольфу вверх по дороге. Впереди – «опель-сенатор», за ним «тойота», позади потрепанный «форд-скорпио». Не густо. Техны беднели; промышленность, пришедшая в упадок, уже давно выпускала одни только мелочи вроде спичек. Почти все, чем владели люди, было наследием прошлого.
Чувства зомби, за исключением ненависти, атрофировались. Сейчас он не испытывал ни грусти, ни угрызений совести. Он выждал, пока колонна достигла середины подъема, и резко нажал на педаль газа.
«Чероки» рванулся с места.
3
Марта Хаммерштайн, дочь графа Теодора фон Хаммерштайна и один из лучших агентов имперской контрразведки, проснулась в отвратительном расположении духа. Всю ночь ей снились кошмары. Пришлось потрудиться, чтобы отделить вещие сны от наведенных, а сообщения, поступившие по альфа-сети, – от флюктуаций некросферы. Она не чувствовала себя отдохнувшей, хотя предстоял тяжелый день.
Рядом с нею лежал уже остывший любовник-техн. Она позвонила слугам и велела вынести труп из спальни. Бедняга не мучился. Она развлекалась с ним до полуночи; потом – едва ощутимый укол и все. Что ж, ночь, проведенная с дочерью графа, стоит дорого. Техн знал, на что шел. Она считала, что он сделал правильный выбор. Вряд ли государственный преступник получил бы большее удовольствие, медленно подыхая на урановых рудниках... Но как любовник он был хорош. Просто великолепен. Гораздо лучше высокородного, но худосочного Макса Вернера из ближневосточного отделения имперской канцелярии, которого прочили ей в мужья. Да, правы были древние – аристократия вырождается... Марта понежилась в кровати еще немного и выбросила техна из головы.
Потом встала и, не одеваясь, отправилась в душ, чтобы смыть с себя высохшее семя мужчины, который был мертв уже несколько часов. Далее – комната для медитаций и психотренинга. Ей требовались минимальные усилия, чтобы держать себя в форме. Она была очень способным психотом. Опорой нового порядка. Надеждой Империи.
Она попрактиковалась в создании зрительных иллюзий и телекинезе. Небольшие легкие шары слушались ее неплохо, чего, к сожалению, пока нельзя было сказать о людях. Но и так прогресс был колоссальным. Всего два поколения, совершившие невообразимый рывок и изменившие лицо мира! Чего же тогда ожидать от ее потомства? При этой мысли ей самой становилось не по себе. Атавистический пережиток. Ее охватывал вульгарный трепет, присущий технам...
Она прогнала недостойное чувство и занялась у-шу, наслаждаясь совершенством своего гибкого стройного тела. Хаммерштайн знала, что красива, сильна и сексуально притягательна. Она умела использовать мужские инстинкты, была сладострастна, как кошка, но ее сердце всегда оставалось неуязвимым и холодным.
Накинув прозрачный халат, Марта подошла к огромному панорамному окну, чтобы выпить чашку обжигающего кофе. Она рассматривала огромный пустой город с верхнего этажа своего семиэтажного дома. В пределах прямой видимости находился отцовский дворец – здание, производившее тяжеловатое и мрачноватое впечатление. Сквозь пелену унылого дождя деревья казались глянцево-черными, а тротуары и мостовые – неразличимой иллюзорной мозаикой, вроде той, которая возникала перед ней в первый момент телепатической связи...
Возможно, эротоманы из полицейского управления сейчас рассматривали ее из своих окон в бинокли и подзорные трубы. Хаммерштайн это нисколько не заботило. Она давно свыклась с ролью любвеобильной и беспечной самки, позволявшей легко входить в доверие к кому угодно – от глав семейств до прыщавых подростков. Ей выбалтывали то, что тщательно скрывали от верных жен. В ее красивой породистой головке скопилось столько грязи, что хватило бы на десяток умудренных жизнью стариков. Таким образом, Марта была ценным приобретением для контрразведки, но работала в собственное удовольствие и только на себя. Об этом знал и ее отец, считавший дочь идеальным психотом, в отличие от сына и прямого наследника, который, к безграничному сожалению графа, прослыл мягкотелым импотентом.
...Марта включила музыку, чтобы расслабиться, – не идиотскую какофонию технов, пригодную разве что для животного возбуждения, а плавные акустические пьесы, исполняемые исключительно на деревянных духовых. Музыка успокаивала ее и восстанавливала некий баланс на неуловимой границе мозг – психо. Сейчас она чувствовала себя полностью удовлетворенной. Еще достаточно времени оставалось до того момента, когда прозвучит некий сигнал, и голос, обладателя которого она даже не знала, попросит ее приехать в определенное место.
* * *Она услышала голос, но сообщение было не таким, какого она ожидала. Теперь Марта поняла, откуда взялась тревога, витавшая в снах. Ее лицо затвердело, превратившись в непроницаемую маску. Никто из слуг, хорошо ее знавших, не мог бы даже предположить, как идут дела – великолепно или катастрофически плохо.
Она одела брючный костюм, вооружилась баллончиком со слезоточивым газом и револьвером Кольта «детектив спешиэл». Спускаясь в кабине лифта, она закурила сигарету. Привычка была вредной, но Хаммерштайн утешала себя тем, что невозобновляемые запасы табака в Империи подходят к концу.
Прямо из кабины лифта она попала в подземный гараж, где находились принадлежавшие ей автомобили. Жестом отказалась от услуг личного шофера. Поколебавшись, она выбрала подарок отца к совершеннолетию: антикварную «альфа-ромео» 1968 года. Машина поразительно хорошо сохранилась, простояв полсотни лет в гараже какого-то коллекционера-техна, после чего была экспроприирована.
Марта прогрела двигатель, глядя в расширяющийся светлый прямоугольник, пока створка ворот медленно ползла вверх. Потом она резко послала «альфу» вперед. Машина выскочила наружу и с визгом развернулась на влажном асфальте. Несколько километров до графского дворца она проделала за какую-нибудь минуту. На пустых улицах не было помех. Возле резиденции губернатора ее уже ждали. Безликий человек принял у нее ключи и отогнал машину на стоянку.
Взбегая по ступенькам, Марта докурила и выбросила сигарету. В холле она увидела помятое после бессонной ночи лицо Карла Габера – шефа личной охраны губернатора. Видимо, дела действительно складывались не лучшим образом – Марте стало ясно, что Габер боится. Не только за чужую, а прежде всего за свою собственную жизнь...
Габер ей нравился. Это был жесткий, немногословный сорокалетний человек с мужественным лицом и мощной фигурой. Один из немногих, кому удавалось противостоять инстинктам и сдерживать себя в ее присутствии. Возможно, потому, что сильнее всего у него был развит именно инстинкт самосохранения. Карл продержался на своем посту уже около десяти лет, и это само по себе являлось уникальным достижением.
Они обменялись кивками, а потом Марта увидела свою мать – преждевременно постаревшую, но все еще красивую женщину из технов, хранившую собачью верность мужу и за это обласканную им. Глаза графини были воспалены и выдавали то, что она плакала. Марта испытывала к ней сентиментальное чувство, которое можно было назвать скорее жалостью, чем любовью. Мать была представительницей отмирающего сообщества слабых и никчемных существ...
Они обнялись. Графиня пошатнулась, и Марте пришлось поддержать ее. Она буквально излучала боль и растерянность.
– Гуго заболел, – прошептала мать.
– Я уже знаю. Что в этом необычного?
– Граф встревожен. Никто не может понять, в чем дело. Это похоже на... – она была готова разрыдаться.
Марта встряхнула ее и рукой поманила к себе служанку.
– Отведите графиню в спальню и дайте ей что-нибудь успокаивающее.
Освободившись, она направилась в покои своего незадачливого братца, умудрившегося подхватить какую-то заразу. Габер проводил ее ничего не выражающим взглядом. Это не означало, что его мозг отдыхает. Карл уже сделал все, что мог. Его хорошо натасканные «псы» находились на своих местах, готовые вцепиться в любую подозрительную глотку. Вот только таковых до сих пор не было обнаружено.
Правда, Габер уже около часа обсасывал одну мыслишку, весьма похожую на старый афоризм: «Если врага нет, то его следовало бы придумать». Габер не терял времени зря, размышляя об этом с чисто немецкой педантичностью. При случае он уже мог предложить в качестве искупительных жертв как минимум две кандидатуры. Наступало удобное время, чтобы избавиться от возможных конкурентов...
В коридорах было полно людей из службы безопасности. Все старательно изображали настороженность и бдительность... В спальне Гуго Марта застала лежащего на кровати бесчувственного брата, отца, сидящего в кресле, и двух ближайших советников графа, застывших возле зашторенного окна.
Морщинистое лицо Теодора фон Хаммерштайна выражало крайнюю степень озабоченности. Марта подошла к нему. Отец был ее идеалом мужчины: сильный, беспощадный, коварный... и, как поговаривали, весьма неугомонный в постели. Им она восхищалась, а иногда даже побаивалась своего родителя.
Когда он увидел ее, то не стал скрывать своей радости. Они тепло обнялись, и он прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Марта бросила взгляд на мертвецки бледное лицо брата, освещенное лампой с абажуром из мутно-белого стекла. Дыхание больного было неровным и слабым; под приоткрытыми веками двумя грязными лужицами поблескивали белки. Странная метаморфоза произошла и с кожей – она стала похожа на ветхую расползающуюся ткань...
– Что с ним? – спросила Марта у отца. Сейчас ее голос и тон сильно отличались от тех, которыми она пользовалась раньше.
– Неизвестно. Мы впервые столкнулись с этой... проблемой. Исследование ауры ничего не дало. Все внутренние органы в порядке. Биополе не нуждается в коррекции. Внутри организма нет ни яда, ни раковых клеток, ни остаточных следов воздействия некросферы... То, что с ним происходит, похоже на процесс естественного старения и распада, ускоренный в десятки тысяч раз.
– Техны? – она с ненавистью выдохнула это слово.
Отец впервые отвел глаза.
– Возможно. Но каким образом? Прямой контакт исключен. Габер рискует головой. Излучение отсутствует...
– Ты имеешь в виду – известное излучение? – быстро перебила она.
– Да. Ты, детка, меня хорошо понимаешь, – он снова посмотрел на нее с выражением отцовского удовлетворения. – Но это еще не все. Этой ночью охотились и на меня.
– Что?!
– Очень похожее влияние. Я своевременно проснулся и поставил блок, – граф перешел на шепот, который слышала только дочь. – По правде говоря, я паршиво себя чувствую. Возможно, они достали меня...
Впервые за сегодняшний день Марта почувствовала холодок страха, пробежавший по спине. Отец говорил жуткие, почти невообразимые вещи. До сих пор никто из них не допускал вероятности краха даже в мыслях. Если только в этом действительно замешаны техны, а не въевшийся во все поры и мозги стереотип врага...
– Какое влияние? – спросила она после паузы.
Он покачал головой.
– Не знаю. Но это точно не «психо», можешь мне поверить. Если бы я верил в дурацкие сказки кочевников, то сказал бы, что это...
Он замолк и коснулся ладонью лба своего сына. Марта склонилась над ним. Ее губы раскрылись. Она ловила каждое его слово и даже тени непроизнесенных слов.
– Говори, отец! – потребовала она, все еще не понимая, на что он намекает. Хаммерштайн заметно колебался. Не был уверен в себе? Или боялся показаться смешным? Но момент был слишком неподходящим для смеха...
– По нашим сведениям, монастырские ублюдки вплотную занялись черной магией.
Марта презрительно улыбнулась. Отец разочаровал ее. Она ожидала большего.
– Ты это серьезно?
Он посмотрел на нее как-то странно и продолжал:
– Сатанинские мессы. Мистерии Анубиса. Культ вуду. Что ты знаешь об этом? О зомби, уанга[14], «поцелуе смерти»?..
Когда он произнес это, ей опять стало не по себе. Совпадение было зловещим. Этой ночью она и сама вспоминала о зомби... Марта через силу выдавила из себя улыбку. Все-таки на отца можно было рассчитывать.
– Я вижу, ты уже кое-что изучил. К каким выводам ты пришел?
– К сожалению, у меня было мало времени. Я ознакомился с информацией, выловленной в компьютерных сетях до того, как они были ликвидированы технами, и протоколами допросов пленных. Сведений ничтожно мало, и они весьма расплывчаты. Монастыри предельно законспирированы. Их расположение чаще всего неизвестно самим монахам. Людей перебрасывают на вертолетах или перевозят с закрытыми глазами. Тщательный отбор и фильтрация. Малейшее подозрение – и человек исчезает навсегда...
– Ну, в этом нет ничего нового, – они обменялись мимолетными улыбками, в которых не было особой радости. Просто характерное сокращение лицевых мускулов.
– Я уверен в одном: если в монастырях действительно готовят кого-то для борьбы против Империи, то они не побрезгуют ничем. Положение очень серьезное. Если это (он показал на умирающего сына) – испытание нового оружия, то нам пока нечего ему противопоставить... А теперь скажи мне: с тобой все в порядке?
– Да, отец, – она почти не солгала. Эпизод с мертвым любовником-техном был слишком невнятен, чтобы обсуждать его.
– Так вот: я не хочу, чтобы ты даже думала об этих вещах. Будь осторожна – и все!
– Ты говоришь это мне, своей дочери, и теперь уже... своей наследнице? – она выговорила это без дрожи, стоя возле кровати, на которой лежал ее старший брат. – Ты действительно этого хочешь?
Он долго смотрел в ее сверкающие глаза. «Боже, как она красива!» – думал он и вдруг понял, что желает ее. Сейчас, когда его самоконтроль ослаб, желание стало очень сильным...
– Нет, – сказал он охрипшим голосом. – Я буду с тобой предельно откровенен. Мой законный наследник, скорее всего, умрет. Мои незаконнорожденные дети, вероятно, мертвы. Ты осталась одна. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты выжила.
– Но для этого надо бороться, не так ли? Разве не ты учил меня этому?
– Да, да, да! – бросил он раздраженно, как будто прогонял ее. – Только знай: если с тобой что-нибудь случится, все потеряет смысл...
4
«Чероки» разгонялся, выбрасывая из-под колес комья вязкой грязи. Рудольф ударил прикладом автомата в лобовое стекло и избавился от покрывшегося сетью трещин «триплекса». Холодный ветер хлестнул по лицу, мелкие брызги впились в кожу, как иголки, но зомби даже не прищурился. Капли попадали на слизистую оболочку глазных яблок, немного искажая предметы в поле зрения. Однако не настолько, чтобы это помешало ему выполнить задуманное.
Он увидел стволы, высунувшиеся из окон «опеля». Люди в конвое были настороже. Руди улыбнулся и врубил на полную громкость «Моби Дик». Под неистовый рокот барабанов Джона Бонэма он набрал скорость сто двадцать километров в час и стремительно приближался к головной машине колонны. Метров за тридцать от нее он бросил на асфальт две гранаты. Дальнейшее он мог наблюдать только в зеркале заднего вида.
Первая граната взорвалась прямо под «опелем», превратив его в огненный болид. Осколки второй изрешетили лобовое стекло и радиатор «тойоты». Возможно, водитель тоже пострадал, потому что микроавтобус начало бросать из стороны в сторону.
Но «чероки» проскочил мимо него чуть раньше. На мгновение у зомби возникло искушение повернуть руль и протаранить «тойоту», но потом он вспомнил, что психоты, сидящие внутри, не должны пострадать.
С «фордом», следовавшим метрах в ста позади, возникли некоторые проблемы. Еще никто не успел понять, что происходит, когда «чероки» выскочил из дымного облака. На всякий случай его все-таки обстреляли. Пули застучали о металлическую обшивку, и финальные рифы «Моби Дика» сменились громким немодулированным шипением.
Очереди ложились так плотно, что у Рудольфа не было даже возможности высунуться из окна. Он начал резко тормозить и склонился к рулю, чтобы уберечь голову. «Форд» был уже совсем рядом. Пользуясь тем, что джип почти остановился, зомби упал вправо, на сидение пассажира, сорвал чеку и швырнул в окно гранату.
Наступившую после взрыва тишину прорезало только дохлое потрескивание револьвера. Руди резко разогнулся, выставил перед собой ствол «калашникова» и всадил длинную очередь в застывший на обочине «форд» с пылающим передком. Уцелевший техн, прятавшийся за машиной, свалился в кювет, правильно оценив свои шансы. Зомби выплюнул скопившуюся во рту зловонную слюну и одним резким броском развернул «чероки». На скользкой от дождя дороге это было несложно.
Впереди, в сизой дымке, белел неподвижный микроавтобус. Два уцелевших охранника залегли за спущенными колесами, стреляя по надвигающемуся джипу. На этот раз Рудольф не стал проезжать мимо. Капот «чероки» ткнулся в заднюю дверь «тойоты» на скорости около тридцати километров в час. Этого толчка оказалось достаточно, чтобы раздавить человека, лежавшего за правым передним колесом. Другой начал перекатываться по асфальту, но не добрался до спасительного кювета. Руди потратил на него оставшиеся патроны, не выходя из машины.
Когда техн угомонился, зомби прислушался. Двигатель «чероки» заглох. Тишину нарушало только потрескивание огня и пение ветра. Люди, находившиеся внутри микроавтобуса, либо затаились, либо были мертвы...
Рудольф завел свою тачку и сдал назад. Теперь он не торопился. В салоне вместе с пленными психотами могли остаться живые охранники. Поэтому он подождал еще около десяти минут, пока кто-то не начал колотить изнутри в запертые двери «тойоты».
Тогда он вышел из машины, сбил прикладом архаичный навесной замок и на всякий случай отошел в сторону. Первый «железноголовый» буквально выполз из машины и тут же свалился на дорогу. Экранирующий шлем на голове был непрозрачным, и человек слепо ощупывал руками асфальт.
Пора было переходить к заключительному акту спектакля. Руди заглянул в салон. Там копошилось несколько «железноголовых». По крайней мере, четверо остались в живых. Он оглушил ударом приклада того, который выбрался наружу первым, и оттащил его в кювет. Здесь он положил психота лицом вниз и расцепил звенья фиксатора, охватывавшего шею. Экранирующий шлем раскрылся, как расколотое пополам яйцо. Под ним обнаружилась густая черная шевелюра.
Пленник был еще совсем молод – не старше шестнадцати лет. Его лицо и волосы были испачканы слизью, похожей на жидкую ржавчину. Такая же слизь покрывала шлем изнутри. Это были следы того, что психот успел сделать с металлом за не столь уж долгое время своего заточения. Руди прикинул, что до полного разрушения оболочки оставалось не более суток.
С дороги доносилось позвякивание и приглушенные голоса. Освобожденные, но ни черта не видевшие люди расползались в стороны, как слепые котята. Кое-кто уже добрался до «чероки» и вполне мог найти оружие. Зомби не должен был этого допустить. Специальной антимагнитной отмычкой он разделил края экранирующей сети, соединявшиеся вдоль позвоночника. После этого приставил ствол к голове психота и спустил курок.
При звуке выстрела «железноголовые» застыли на дороге, как манекены. Рудольф представлял себе их состояние. Он знал, что нет ничего хуже неизвестности, а тут еще – абсолютная темнота перед глазами...
Он кое-как напялил на себя экранирующую сеть и запахнул ее сзади, пока поляризованные магниты не пришли во взаимодействие. Потом, для большего правдоподобия, разрезал себе лицо от виска до скулы острым осколком камня. Как он и ожидал, крови не было. Камень оставил сухой разрез, из которого разве что не посыпался пепел... Руди отбросил автомат подальше в заросли сорняка и отправился на дорогу, чтобы стать одним из тесной компании «железноголовых».
5
К вечеру, неподалеку от городской окраины их подобрал военный патруль. После этого им пришлось около часа трястись в кузове армейского грузовика под рваным тентом. Психоты, уцелевшие в переделке, выглядели так себе. Руди догадывался, в чем дело. Всем освобожденным предстояла многодневная экспертиза, фильтрация, чистка в неуютных подвалах тайной полиции. Для зомби это почти наверняка означало провал и повторную ликвидацию. На этот раз – окончательную.
Единственной надеждой Рудольфа был человек, сидевший сейчас напротив и не сводивший с него тяжелого подозрительного взгляда. По его сведениям, это был Фридрих Кирхер, заместитель Карла Габера – шефа графской службы безопасности. А дальше открывался простор для домыслов и фантазий. Как мог психот, занимавший столь высокое место в имперской иерархии, оказаться в плену у технов? Это отдавало подставкой и означало, что Рудольф непредвиденно вмешался в чью-то игру. Возможно, на свою голову. Обстоятельства захвата Кирхера также заставляли кое-о чем задуматься.
При знакомстве Руди сразу же выдал агенту самый дурацкий вариант своей легенды. Впрочем, ему показалось, что психот узнал его гораздо раньше, чем они заговорили друг с другом. После этого Кирхер отмалчивался, и его молчание было красноречивее всяких слов.
Грузовик остановился на огромной площади, окруженной тяжелыми серыми параллелепипедами административных зданий. Здесь Кирхера уже ожидал черный «линкольн-континенталь», вероятнее всего, из графской «конюшни». Кто-то набросил на плечи агента длинный серый плащ поверх грязной изорванной рубашки. Кирхер с видимым наслаждением закурил сигарету. После коротких переговоров армейский офицер велел Рудольфу вылезти из грузовика.
Зомби понял, что пока не ошибся в расчетах. Однако эти расчеты были проделаны не им. Он покорно дал утопить себя в просторном черном аквариуме с тонированными стеклами. «Линкольн» мягко тронулся с места. Два безликих охранника зажали Руди между своими могучими плечами.
Кирхер опять оказался напротив. Теперь их взгляды не пересекались. Психот выглядел подавленным и до крайности озабоченным. Он непрерывно курил, и прежде чем они добрались до дворца, успел прикончить три сигареты. Многое зависело от того, как и кем информация о странных событиях последних недель будет передана графу. Несомненно, Кирхер хотел сделать это лично...
На несколько минут он отделился мутным звуконепроницаемым стеклом и снял трубку радиотелефона. Рудольф не различал его лица, в противном случае, кое-что мог бы прочесть по губам. После переговоров с неизвестным абонентом Кирхер снова открыл для обозрения свою физиономию; теперь она выглядела повеселее.
Рудольф безмятежно озирался по сторонам. Он не испытывал потребности ни в никотине, ни в алкоголе, хотя, наверное, следовало бы изобразить нечто подобное. Неосознаваемая им программа была запущена, и скрытая энергия изменяла зомби в соответствии с заданным алгоритмом. Теперь его мозг был поражен амнезией, и это подтвердил бы любой эксперт в любой лаборатории империи. Но ни он сам, ни агент службы безопасности, ни тем более граф еще не догадывались об этом.
* * *...Огромные залы губернаторского дворца. Неизвестная Рудольфу последовательность галерей и комнат. Подлинники интуитивистов двадцатого века и неоромантиков двадцать первого в изящных, но не вычурных рамах. Только деревянная мебель (почему психоты недолюбливают пластмассу и металлы?). Странно меняющиеся при его приближении лица. В глазах некоторых – недобрый огонек узнавания...
Перед запертой дверью их тщательно обыскали. Человек, стоявший сзади, сканировал их «психо» на предмет вероятной агрессии. Должно быть, агрессии сейчас в Рудольфе было не больше, чем в кролике.
Наконец, он и Кирхер предстали перед графом. Рядом с губернатором провинции находилась очень красивая молодая женщина, лицо которой было похоже на восковую маску. Зомби понял, что она прекрасно владеет собой.
Зато граф, похоже, не считал нужным скрывать свои чувства. Психот-сканнер кивнул ему, стоя у двери. Высокий мужчина с пронизывающим взглядом ледяных бледно-голубых глаз внезапно улыбнулся Рудольфу, который ощутил при этом легкое замешательство. Господин Хаммерштайн шел ему навстречу, протянув руки!
Руди бросил косой взгляд на Кирхера. Тот холодно, но вежливо наклонил голову. Что за черт?! Неужели он попал на репетицию абсурдной пьесы? Кстати, откуда он знает об адсурдных пьесах?..
– Добро пожаловать, мой блудный сын! – с теплой иронией произнес граф.
Пора было включаться в игру или выключаться насовсем. Рудольф мгновенно сделал выбор.
Он тоже простер руки для объятий и двинулся навстречу «папе», изобразив на лице немного жалкую, но самую сердечную из своих улыбок.
Die Todten reiten schnell.[8]
1
Они оба неистовствовали в постели: он – потому что надеялся на снисхождение, если сумеет угодить; она – потому что беспредельная власть над любовником дополнительно возбуждала ее. Она знала обо всех его желаниях. Самых тайных. Самых грязных. О том, о чем он сам не догадывался... Она проникала глубже, чем скальпель нейрохирурга и интуиция матери... Она была агентом кошмара, происходившего наяву.
Он мощно атаковал ее сзади, пока она не начала кричать от боли и наслаждения. Она воспользовалась тонким синтетическим шнурком, и он не мог кончить уже в течение часа. Эта сука по-настоящему терзала его, но он не смел задушить ее, хотя нежная шея была так близко... Во-первых, за ними наверняка следило недремлющее око телекамеры, во-вторых, ему самому слишком хотелось жить.
...Она выскользнула из-под него, толкнула двумя руками в грудь и опрокинула на спину. Ее жадный рот обнял пылающую плоть и почти сразу же довел мужчину до исступления. Она и сама стонала, как дьявольское эхо его нестерпимого желания. Ее ногти прочертили кровавые полосы на его груди и животе. Она выдохнула крик, такой дикий, что погасли пылавшие в комнате свечи... Потом она, наконец, рванула за конец шнурка, и любовник излился прямо на ее лицо и грудь, покрывая ее и без того гладкую кожу органическим лаком...
Он был в изнеможении, но она не давала ему опомниться. Новые игры, новые эксперименты. Жестокий урок со шнурком повторился еще дважды... Он чувствовал, что она пьет из него не только жизненную силу, но и остатки рассудка. Он уже не был уверен в том, что все это – не предсмертная галлюцинация, пока ее таз танцевал над гибким жалом его языка.
Потом он придавил ее в последний раз, почти расплющив на лиловых подушках, и вонзался в нее в бешеном ритме, а руки сминали грудь проклятой твари... Он начал с криком освобождаться от семени, когда ее рука, исполосовавшая ягодицы, скользнула в сторону и извлекла на свет кривую сверкающую иглу с мутным острием. Мужчина даже не почувствовал некоего подобия комариного укуса в спину, прежде чем умер. Мгновенно и безболезненно. Но его тело жило...
Она отбросила иглу и закричала вместо того, который умолк навеки. Неописуемый момент! Мертвец оставался твердым и все еще содрогался, лежа на ней. Эти мгновения показались ей секундами... Она испугалась, вспомнив легенды о зомби, которых якобы создают в тайных монастырях технов... О, дьявол! О, наслаждение! Она отбросила дурацкую мысль и не менее дурацкий страх. Этот удовлетворитель был далеко не первым, скончавшимся в ее постели, но как долго она ощущала его в себе! В этом было что-то мистическое... Неужели в будущем она сможет...
Женщина с трудом перевернула мертвеца на спину и отодвинулась в сторону. Почти сразу же она заснула, блаженно закатив глаза. Во сне ее прекрасное лицо казалось по-детски беззащитным. Она и была ребенком, сломавшим надоевшую игрушку...
Свечи погасли, но наступившая темнота не была абсолютной. Вокруг головы спящей разливалось слабое сияние ауры неопределенного цвета...
2
Он гнал машину всю ночь и не свалился от усталости только потому, что музыкальная шкатулка непрерывно воспроизводила грохот барабанов вуду[9], записанный в монастырском хумфо[10]. Мистические вибрации наполняли мертвеца энергией, высасывая ее прямо из черного воздуха ночи. Звезды прокалывали небеса, но он тупо глядел вперед, на метавшуюся в лучах фар ленту дороги. Изредка сквозь грохот прорывался голос третьего настоятеля, читавшего, а вернее, выкрикивавшего заклинания, и тоскливые стоны монахов-зомби.
Незаметно подкрался рассвет, и тот, кого при жизни называли Рудольфом, стал искать место для молитвы и восстанавливающей мантры. Лучшее из таких мест общеизвестно – свежая могила, но где найти свежую могилу внутри имперских границ?.. Справа от дороги возникла заброшенная деревня. Он остановил на обочине свой старый «гранд чероки», заглушил двигатель и прислушался.
Ветер гудел в проводах; даже птицы еще не проснулись. Ни одного человека на многие километры вокруг. Дома зияли окнами, пустыми, как открытые гробы, и пыльный смерч пьяно переползал дорогу.
Рудольф завел двигатель и загнал «чероки» на местное кладбище. Склон холма был обращен к западу. Идеально.
Он вышел из машины, разрыл руками землю на ближайшей могиле и сложил в образовавшуюся яму свои фетиши. Маленький детский череп. Засушенную кисть девственницы. Связанные в пучок перья черной курицы. Он отряхнул руки и огляделся по сторонам. Нечто внутри него запечатлевало мельчайшие подробности ландшафта на тот случай, если придется сюда вернуться... Потом он повернулся своим красивым гладким лицом к западу и начал молиться барону Самеди – Духу Смерти и Тьмы, хозяину зомби и значит, своему хозяину.
Он просил барона Самеди защищать его и впредь, охранять от влияния психотов и осчастливить покоем после того, как придется отдать свою вторую жизнь. Честное слово, он просил не так уж много, если учесть то, что ему предстояло сделать.
Помолившись, он забрался в джип с легким сердцем и прозрачным мозгом. Не было причин для страха – все еще впереди... Он врубил на полную громкость «Voodoo Chile» Хендрикса[11] и начал раскачиваться в унисон с гитарными рифами. Мертвый-мертвый Джими отдавал ему силу своего экстаза сквозь десятилетия собственного небытия.
Через пару часов день вступил в свои права – обычный осенний день 2029 года. Мелкие брызги сыпались с серого неба, смазывая безрадостный пейзаж. Обнаженные деревья царапали сучьями низкие облака.
Рудольф снова остановился и достал из кармана старую бумажную карту 1984 года, не рассыпавшуюся только потому, что она была запаяна в прозрачный пластиковый конверт. Его многосуточные скитания подходили к концу. До резиденции графа фон Хаммерштайна, губернатора центрально-европейской провинции, расположенной в городе, который когда-то назывался Клагенфурт, оставалось около тридцати километров. С возвышенности, на которой находился «чероки», было видно небольшое поселение технов, обозначенное на карте непонятным Руди сочетанием слов Санкт-Фейт.
Несмотря на то, что клан Хаммерштайна формально владел огромной территорией от Средиземного моря до границы с северо-европейской провинцией, проходившей на пятидесятой широте, множество очагов сопротивления все еще существовало под самым носом у графской охранки. Малая численность семьи и распыленность сил не позволяли психотам раз и навсегда избавиться от техно-банд, которые, впрочем, были не в состоянии нанести им сколько-нибудь серьезный ущерб.
По данным настоятеля Эберта из уже бездействующего монастыря в Хайнбурге, служившего перевалочной базой зомби, в Санкт-Фейте находился один из тайных центров сопротивления. Очень маленький и пассивный. Всего около двух десятков человек, занятых на местной фабрике по переработке сельскохозяйственного сырья...
Психоты тоже хотели жрать и все еще нуждались в дешевой рабочей силе. Рудольф подумал о них с ненавистью. Надменные существа, забывшие, кому они обязаны своим величием. Кучка человекообразных, предавших свой род... Зомби сжал кулаки. Ногти глубоко врезались в кожу, но он не почувствовал боли. Это было одно из его преимуществ, которое могло легко превратиться в недостаток, как только полицейские эксперты доберутся до него...
Он уставился на белые пальцы, ставшие еще белее за последние несколько дней и приобретавшие теперь неприятную синеву под ногтями. Это напомнило ему о том, как мало у него времени, а еще – о мести. Он знал, что Хаммерштайны убили его мать, а может быть, и его самого. В этой части его знания были расплывчаты до неопределенности, а настоятель старательно умалчивал о событиях, непосредственно предшествовавших гибели Руди, опасаясь за его рассудок. Психическая травма смерти – одна из самых сильных и может соперничать по степени разрушительного влияния на сознание только с травмой рождения...
Рудольф бросил взгляд на циферблат механических часов «сейко». Если данные Эберта верны, появления пленных «железноголовых» нужно было ожидать с минуты на минуту.
Пару недель назад здешние техны проявили неожиданную активность и с помощью автоматической мины с усыпляющим газом захватили несколько психотов. Только осведомленный человек мог оценить коварство настоятеля – ведь почти самоубийственный для технов приказ поступил из монастыря в Хайнбурге – и Рудольф знал об этом. Нападение на психотов, среди которых были высокопоставленные члены местной администрации, каралось смертью. Расследование уже закончилось, и с юга к Санкт-Фейту приближалась танковая колонна.
Рудольф подоспел чуть раньше, то есть, для него все складывалось как нельзя более удачно. Внедрение в клан обойдется очень дорого. Он знал, что сегодня его собственный успех будет стоить жизни нескольким технам.
Провокация была грязной, но не ему осуждать интриги тех, кто напрямую общается с духами. Святая цель оправдывала все, даже смерти верных людей. В конце концов, он и сам был мертвецом, однако все еще сражался... Он извлек из походного рюкзака полевой бинокль и стал рассматривать поселение Санкт-Фейт.
Так и есть. Несколько легковых машин и микроавтобус «тойота», явно предназначенный для перевозки пленных. Пятеро технов, вооруженных автоматами Калашникова и, возможно, пистолетами. Никто не суетился. Двое внимательно изучали окрестности. Вероятно, появление «чероки» не осталось незамеченным. Плевать, уже ничего не изменишь. Для эвакуации у них осталось не более получаса.
Наконец, Рудольф увидел «железноголовых», которых выводили из подвала. На каждом была сеть, а на голове – экранирующий колпак, за что, собственно, пленные и получали презрительную кличку... Шесть человек, движения которых были затруднены двадцатью килограммами лишнего веса. Ему предстояло спасти хотя бы одного из них, а лучше – всех шестерых. Очень трудно, но возможно.
Он начал готовиться к миссии. К сожалению, никакой магии. Предстояла грубая и опасная резня. Он расстегнул куртку, джинсовую рубашку «левис» и нащупал пальцами еле заметную трещину на груди над правым соском. Она выглядела, как шрам, оставшийся после тонкого разреза. Ее прекрасно маскировали волосы.
На самом деле это была одна из типичных штучек, которые можно приобрести в «Жидкой Стене». На теле зомби был устроен потайной карман между двумя слоями отмирающей кожи, достаточно вместительный для того, чтобы Рудольф мог спрятать в нем несколько дюймовых золотых дисков с записями барабанов вуду. Мистические вибрации на все случаи жизни: с их помощью он мог сделать «бери-бери», сохранять неутомимость и заниматься любовью всю ночь, похищать тени и наводить порчу, мог заставить говорить отрезанную голову; у него были барабаны для бамбуше[12] и соответствующих похорон жертвы боко[13]...
С этим грузом он чувствовал себя сильнее – эдаким посланником с того света...
Края кармана сомкнулись, снова превратившись в едва заметный шрам. Теперь обнаружить посторонние предметы под кожей зомби можно было только на ощупь, но он не собирался никого подпускать к себе так близко.
Он извлек из рюкзака несколько гранат и дымовых шашек, еще не зная, что именно ему пригодится. Готовый к бою «кольт коммандер» сорок пятого калибра покоился в плечевой кобуре. Автомат Калашникова лежал на сидении пассажира. Жаль было расставаться с машиной и огнестрельным сокровищем, но придется пожертвовать всем этим, если он хочет, чтобы его легенда выглядела правдоподобно.
«Железноголовые» уже погрузились в микроавтобус, и небольшая колонна двинулась навстречу Рудольфу вверх по дороге. Впереди – «опель-сенатор», за ним «тойота», позади потрепанный «форд-скорпио». Не густо. Техны беднели; промышленность, пришедшая в упадок, уже давно выпускала одни только мелочи вроде спичек. Почти все, чем владели люди, было наследием прошлого.
Чувства зомби, за исключением ненависти, атрофировались. Сейчас он не испытывал ни грусти, ни угрызений совести. Он выждал, пока колонна достигла середины подъема, и резко нажал на педаль газа.
«Чероки» рванулся с места.
3
Марта Хаммерштайн, дочь графа Теодора фон Хаммерштайна и один из лучших агентов имперской контрразведки, проснулась в отвратительном расположении духа. Всю ночь ей снились кошмары. Пришлось потрудиться, чтобы отделить вещие сны от наведенных, а сообщения, поступившие по альфа-сети, – от флюктуаций некросферы. Она не чувствовала себя отдохнувшей, хотя предстоял тяжелый день.
Рядом с нею лежал уже остывший любовник-техн. Она позвонила слугам и велела вынести труп из спальни. Бедняга не мучился. Она развлекалась с ним до полуночи; потом – едва ощутимый укол и все. Что ж, ночь, проведенная с дочерью графа, стоит дорого. Техн знал, на что шел. Она считала, что он сделал правильный выбор. Вряд ли государственный преступник получил бы большее удовольствие, медленно подыхая на урановых рудниках... Но как любовник он был хорош. Просто великолепен. Гораздо лучше высокородного, но худосочного Макса Вернера из ближневосточного отделения имперской канцелярии, которого прочили ей в мужья. Да, правы были древние – аристократия вырождается... Марта понежилась в кровати еще немного и выбросила техна из головы.
Потом встала и, не одеваясь, отправилась в душ, чтобы смыть с себя высохшее семя мужчины, который был мертв уже несколько часов. Далее – комната для медитаций и психотренинга. Ей требовались минимальные усилия, чтобы держать себя в форме. Она была очень способным психотом. Опорой нового порядка. Надеждой Империи.
Она попрактиковалась в создании зрительных иллюзий и телекинезе. Небольшие легкие шары слушались ее неплохо, чего, к сожалению, пока нельзя было сказать о людях. Но и так прогресс был колоссальным. Всего два поколения, совершившие невообразимый рывок и изменившие лицо мира! Чего же тогда ожидать от ее потомства? При этой мысли ей самой становилось не по себе. Атавистический пережиток. Ее охватывал вульгарный трепет, присущий технам...
Она прогнала недостойное чувство и занялась у-шу, наслаждаясь совершенством своего гибкого стройного тела. Хаммерштайн знала, что красива, сильна и сексуально притягательна. Она умела использовать мужские инстинкты, была сладострастна, как кошка, но ее сердце всегда оставалось неуязвимым и холодным.
Накинув прозрачный халат, Марта подошла к огромному панорамному окну, чтобы выпить чашку обжигающего кофе. Она рассматривала огромный пустой город с верхнего этажа своего семиэтажного дома. В пределах прямой видимости находился отцовский дворец – здание, производившее тяжеловатое и мрачноватое впечатление. Сквозь пелену унылого дождя деревья казались глянцево-черными, а тротуары и мостовые – неразличимой иллюзорной мозаикой, вроде той, которая возникала перед ней в первый момент телепатической связи...
Возможно, эротоманы из полицейского управления сейчас рассматривали ее из своих окон в бинокли и подзорные трубы. Хаммерштайн это нисколько не заботило. Она давно свыклась с ролью любвеобильной и беспечной самки, позволявшей легко входить в доверие к кому угодно – от глав семейств до прыщавых подростков. Ей выбалтывали то, что тщательно скрывали от верных жен. В ее красивой породистой головке скопилось столько грязи, что хватило бы на десяток умудренных жизнью стариков. Таким образом, Марта была ценным приобретением для контрразведки, но работала в собственное удовольствие и только на себя. Об этом знал и ее отец, считавший дочь идеальным психотом, в отличие от сына и прямого наследника, который, к безграничному сожалению графа, прослыл мягкотелым импотентом.
...Марта включила музыку, чтобы расслабиться, – не идиотскую какофонию технов, пригодную разве что для животного возбуждения, а плавные акустические пьесы, исполняемые исключительно на деревянных духовых. Музыка успокаивала ее и восстанавливала некий баланс на неуловимой границе мозг – психо. Сейчас она чувствовала себя полностью удовлетворенной. Еще достаточно времени оставалось до того момента, когда прозвучит некий сигнал, и голос, обладателя которого она даже не знала, попросит ее приехать в определенное место.
Она услышала голос, но сообщение было не таким, какого она ожидала. Теперь Марта поняла, откуда взялась тревога, витавшая в снах. Ее лицо затвердело, превратившись в непроницаемую маску. Никто из слуг, хорошо ее знавших, не мог бы даже предположить, как идут дела – великолепно или катастрофически плохо.
Она одела брючный костюм, вооружилась баллончиком со слезоточивым газом и револьвером Кольта «детектив спешиэл». Спускаясь в кабине лифта, она закурила сигарету. Привычка была вредной, но Хаммерштайн утешала себя тем, что невозобновляемые запасы табака в Империи подходят к концу.
Прямо из кабины лифта она попала в подземный гараж, где находились принадлежавшие ей автомобили. Жестом отказалась от услуг личного шофера. Поколебавшись, она выбрала подарок отца к совершеннолетию: антикварную «альфа-ромео» 1968 года. Машина поразительно хорошо сохранилась, простояв полсотни лет в гараже какого-то коллекционера-техна, после чего была экспроприирована.
Марта прогрела двигатель, глядя в расширяющийся светлый прямоугольник, пока створка ворот медленно ползла вверх. Потом она резко послала «альфу» вперед. Машина выскочила наружу и с визгом развернулась на влажном асфальте. Несколько километров до графского дворца она проделала за какую-нибудь минуту. На пустых улицах не было помех. Возле резиденции губернатора ее уже ждали. Безликий человек принял у нее ключи и отогнал машину на стоянку.
Взбегая по ступенькам, Марта докурила и выбросила сигарету. В холле она увидела помятое после бессонной ночи лицо Карла Габера – шефа личной охраны губернатора. Видимо, дела действительно складывались не лучшим образом – Марте стало ясно, что Габер боится. Не только за чужую, а прежде всего за свою собственную жизнь...
Габер ей нравился. Это был жесткий, немногословный сорокалетний человек с мужественным лицом и мощной фигурой. Один из немногих, кому удавалось противостоять инстинктам и сдерживать себя в ее присутствии. Возможно, потому, что сильнее всего у него был развит именно инстинкт самосохранения. Карл продержался на своем посту уже около десяти лет, и это само по себе являлось уникальным достижением.
Они обменялись кивками, а потом Марта увидела свою мать – преждевременно постаревшую, но все еще красивую женщину из технов, хранившую собачью верность мужу и за это обласканную им. Глаза графини были воспалены и выдавали то, что она плакала. Марта испытывала к ней сентиментальное чувство, которое можно было назвать скорее жалостью, чем любовью. Мать была представительницей отмирающего сообщества слабых и никчемных существ...
Они обнялись. Графиня пошатнулась, и Марте пришлось поддержать ее. Она буквально излучала боль и растерянность.
– Гуго заболел, – прошептала мать.
– Я уже знаю. Что в этом необычного?
– Граф встревожен. Никто не может понять, в чем дело. Это похоже на... – она была готова разрыдаться.
Марта встряхнула ее и рукой поманила к себе служанку.
– Отведите графиню в спальню и дайте ей что-нибудь успокаивающее.
Освободившись, она направилась в покои своего незадачливого братца, умудрившегося подхватить какую-то заразу. Габер проводил ее ничего не выражающим взглядом. Это не означало, что его мозг отдыхает. Карл уже сделал все, что мог. Его хорошо натасканные «псы» находились на своих местах, готовые вцепиться в любую подозрительную глотку. Вот только таковых до сих пор не было обнаружено.
Правда, Габер уже около часа обсасывал одну мыслишку, весьма похожую на старый афоризм: «Если врага нет, то его следовало бы придумать». Габер не терял времени зря, размышляя об этом с чисто немецкой педантичностью. При случае он уже мог предложить в качестве искупительных жертв как минимум две кандидатуры. Наступало удобное время, чтобы избавиться от возможных конкурентов...
В коридорах было полно людей из службы безопасности. Все старательно изображали настороженность и бдительность... В спальне Гуго Марта застала лежащего на кровати бесчувственного брата, отца, сидящего в кресле, и двух ближайших советников графа, застывших возле зашторенного окна.
Морщинистое лицо Теодора фон Хаммерштайна выражало крайнюю степень озабоченности. Марта подошла к нему. Отец был ее идеалом мужчины: сильный, беспощадный, коварный... и, как поговаривали, весьма неугомонный в постели. Им она восхищалась, а иногда даже побаивалась своего родителя.
Когда он увидел ее, то не стал скрывать своей радости. Они тепло обнялись, и он прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Марта бросила взгляд на мертвецки бледное лицо брата, освещенное лампой с абажуром из мутно-белого стекла. Дыхание больного было неровным и слабым; под приоткрытыми веками двумя грязными лужицами поблескивали белки. Странная метаморфоза произошла и с кожей – она стала похожа на ветхую расползающуюся ткань...
– Что с ним? – спросила Марта у отца. Сейчас ее голос и тон сильно отличались от тех, которыми она пользовалась раньше.
– Неизвестно. Мы впервые столкнулись с этой... проблемой. Исследование ауры ничего не дало. Все внутренние органы в порядке. Биополе не нуждается в коррекции. Внутри организма нет ни яда, ни раковых клеток, ни остаточных следов воздействия некросферы... То, что с ним происходит, похоже на процесс естественного старения и распада, ускоренный в десятки тысяч раз.
– Техны? – она с ненавистью выдохнула это слово.
Отец впервые отвел глаза.
– Возможно. Но каким образом? Прямой контакт исключен. Габер рискует головой. Излучение отсутствует...
– Ты имеешь в виду – известное излучение? – быстро перебила она.
– Да. Ты, детка, меня хорошо понимаешь, – он снова посмотрел на нее с выражением отцовского удовлетворения. – Но это еще не все. Этой ночью охотились и на меня.
– Что?!
– Очень похожее влияние. Я своевременно проснулся и поставил блок, – граф перешел на шепот, который слышала только дочь. – По правде говоря, я паршиво себя чувствую. Возможно, они достали меня...
Впервые за сегодняшний день Марта почувствовала холодок страха, пробежавший по спине. Отец говорил жуткие, почти невообразимые вещи. До сих пор никто из них не допускал вероятности краха даже в мыслях. Если только в этом действительно замешаны техны, а не въевшийся во все поры и мозги стереотип врага...
– Какое влияние? – спросила она после паузы.
Он покачал головой.
– Не знаю. Но это точно не «психо», можешь мне поверить. Если бы я верил в дурацкие сказки кочевников, то сказал бы, что это...
Он замолк и коснулся ладонью лба своего сына. Марта склонилась над ним. Ее губы раскрылись. Она ловила каждое его слово и даже тени непроизнесенных слов.
– Говори, отец! – потребовала она, все еще не понимая, на что он намекает. Хаммерштайн заметно колебался. Не был уверен в себе? Или боялся показаться смешным? Но момент был слишком неподходящим для смеха...
– По нашим сведениям, монастырские ублюдки вплотную занялись черной магией.
Марта презрительно улыбнулась. Отец разочаровал ее. Она ожидала большего.
– Ты это серьезно?
Он посмотрел на нее как-то странно и продолжал:
– Сатанинские мессы. Мистерии Анубиса. Культ вуду. Что ты знаешь об этом? О зомби, уанга[14], «поцелуе смерти»?..
Когда он произнес это, ей опять стало не по себе. Совпадение было зловещим. Этой ночью она и сама вспоминала о зомби... Марта через силу выдавила из себя улыбку. Все-таки на отца можно было рассчитывать.
– Я вижу, ты уже кое-что изучил. К каким выводам ты пришел?
– К сожалению, у меня было мало времени. Я ознакомился с информацией, выловленной в компьютерных сетях до того, как они были ликвидированы технами, и протоколами допросов пленных. Сведений ничтожно мало, и они весьма расплывчаты. Монастыри предельно законспирированы. Их расположение чаще всего неизвестно самим монахам. Людей перебрасывают на вертолетах или перевозят с закрытыми глазами. Тщательный отбор и фильтрация. Малейшее подозрение – и человек исчезает навсегда...
– Ну, в этом нет ничего нового, – они обменялись мимолетными улыбками, в которых не было особой радости. Просто характерное сокращение лицевых мускулов.
– Я уверен в одном: если в монастырях действительно готовят кого-то для борьбы против Империи, то они не побрезгуют ничем. Положение очень серьезное. Если это (он показал на умирающего сына) – испытание нового оружия, то нам пока нечего ему противопоставить... А теперь скажи мне: с тобой все в порядке?
– Да, отец, – она почти не солгала. Эпизод с мертвым любовником-техном был слишком невнятен, чтобы обсуждать его.
– Так вот: я не хочу, чтобы ты даже думала об этих вещах. Будь осторожна – и все!
– Ты говоришь это мне, своей дочери, и теперь уже... своей наследнице? – она выговорила это без дрожи, стоя возле кровати, на которой лежал ее старший брат. – Ты действительно этого хочешь?
Он долго смотрел в ее сверкающие глаза. «Боже, как она красива!» – думал он и вдруг понял, что желает ее. Сейчас, когда его самоконтроль ослаб, желание стало очень сильным...
– Нет, – сказал он охрипшим голосом. – Я буду с тобой предельно откровенен. Мой законный наследник, скорее всего, умрет. Мои незаконнорожденные дети, вероятно, мертвы. Ты осталась одна. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты выжила.
– Но для этого надо бороться, не так ли? Разве не ты учил меня этому?
– Да, да, да! – бросил он раздраженно, как будто прогонял ее. – Только знай: если с тобой что-нибудь случится, все потеряет смысл...
4
«Чероки» разгонялся, выбрасывая из-под колес комья вязкой грязи. Рудольф ударил прикладом автомата в лобовое стекло и избавился от покрывшегося сетью трещин «триплекса». Холодный ветер хлестнул по лицу, мелкие брызги впились в кожу, как иголки, но зомби даже не прищурился. Капли попадали на слизистую оболочку глазных яблок, немного искажая предметы в поле зрения. Однако не настолько, чтобы это помешало ему выполнить задуманное.
Он увидел стволы, высунувшиеся из окон «опеля». Люди в конвое были настороже. Руди улыбнулся и врубил на полную громкость «Моби Дик». Под неистовый рокот барабанов Джона Бонэма он набрал скорость сто двадцать километров в час и стремительно приближался к головной машине колонны. Метров за тридцать от нее он бросил на асфальт две гранаты. Дальнейшее он мог наблюдать только в зеркале заднего вида.
Первая граната взорвалась прямо под «опелем», превратив его в огненный болид. Осколки второй изрешетили лобовое стекло и радиатор «тойоты». Возможно, водитель тоже пострадал, потому что микроавтобус начало бросать из стороны в сторону.
Но «чероки» проскочил мимо него чуть раньше. На мгновение у зомби возникло искушение повернуть руль и протаранить «тойоту», но потом он вспомнил, что психоты, сидящие внутри, не должны пострадать.
С «фордом», следовавшим метрах в ста позади, возникли некоторые проблемы. Еще никто не успел понять, что происходит, когда «чероки» выскочил из дымного облака. На всякий случай его все-таки обстреляли. Пули застучали о металлическую обшивку, и финальные рифы «Моби Дика» сменились громким немодулированным шипением.
Очереди ложились так плотно, что у Рудольфа не было даже возможности высунуться из окна. Он начал резко тормозить и склонился к рулю, чтобы уберечь голову. «Форд» был уже совсем рядом. Пользуясь тем, что джип почти остановился, зомби упал вправо, на сидение пассажира, сорвал чеку и швырнул в окно гранату.
Наступившую после взрыва тишину прорезало только дохлое потрескивание револьвера. Руди резко разогнулся, выставил перед собой ствол «калашникова» и всадил длинную очередь в застывший на обочине «форд» с пылающим передком. Уцелевший техн, прятавшийся за машиной, свалился в кювет, правильно оценив свои шансы. Зомби выплюнул скопившуюся во рту зловонную слюну и одним резким броском развернул «чероки». На скользкой от дождя дороге это было несложно.
Впереди, в сизой дымке, белел неподвижный микроавтобус. Два уцелевших охранника залегли за спущенными колесами, стреляя по надвигающемуся джипу. На этот раз Рудольф не стал проезжать мимо. Капот «чероки» ткнулся в заднюю дверь «тойоты» на скорости около тридцати километров в час. Этого толчка оказалось достаточно, чтобы раздавить человека, лежавшего за правым передним колесом. Другой начал перекатываться по асфальту, но не добрался до спасительного кювета. Руди потратил на него оставшиеся патроны, не выходя из машины.
Когда техн угомонился, зомби прислушался. Двигатель «чероки» заглох. Тишину нарушало только потрескивание огня и пение ветра. Люди, находившиеся внутри микроавтобуса, либо затаились, либо были мертвы...
Рудольф завел свою тачку и сдал назад. Теперь он не торопился. В салоне вместе с пленными психотами могли остаться живые охранники. Поэтому он подождал еще около десяти минут, пока кто-то не начал колотить изнутри в запертые двери «тойоты».
Тогда он вышел из машины, сбил прикладом архаичный навесной замок и на всякий случай отошел в сторону. Первый «железноголовый» буквально выполз из машины и тут же свалился на дорогу. Экранирующий шлем на голове был непрозрачным, и человек слепо ощупывал руками асфальт.
Пора было переходить к заключительному акту спектакля. Руди заглянул в салон. Там копошилось несколько «железноголовых». По крайней мере, четверо остались в живых. Он оглушил ударом приклада того, который выбрался наружу первым, и оттащил его в кювет. Здесь он положил психота лицом вниз и расцепил звенья фиксатора, охватывавшего шею. Экранирующий шлем раскрылся, как расколотое пополам яйцо. Под ним обнаружилась густая черная шевелюра.
Пленник был еще совсем молод – не старше шестнадцати лет. Его лицо и волосы были испачканы слизью, похожей на жидкую ржавчину. Такая же слизь покрывала шлем изнутри. Это были следы того, что психот успел сделать с металлом за не столь уж долгое время своего заточения. Руди прикинул, что до полного разрушения оболочки оставалось не более суток.
С дороги доносилось позвякивание и приглушенные голоса. Освобожденные, но ни черта не видевшие люди расползались в стороны, как слепые котята. Кое-кто уже добрался до «чероки» и вполне мог найти оружие. Зомби не должен был этого допустить. Специальной антимагнитной отмычкой он разделил края экранирующей сети, соединявшиеся вдоль позвоночника. После этого приставил ствол к голове психота и спустил курок.
При звуке выстрела «железноголовые» застыли на дороге, как манекены. Рудольф представлял себе их состояние. Он знал, что нет ничего хуже неизвестности, а тут еще – абсолютная темнота перед глазами...
Он кое-как напялил на себя экранирующую сеть и запахнул ее сзади, пока поляризованные магниты не пришли во взаимодействие. Потом, для большего правдоподобия, разрезал себе лицо от виска до скулы острым осколком камня. Как он и ожидал, крови не было. Камень оставил сухой разрез, из которого разве что не посыпался пепел... Руди отбросил автомат подальше в заросли сорняка и отправился на дорогу, чтобы стать одним из тесной компании «железноголовых».
5
К вечеру, неподалеку от городской окраины их подобрал военный патруль. После этого им пришлось около часа трястись в кузове армейского грузовика под рваным тентом. Психоты, уцелевшие в переделке, выглядели так себе. Руди догадывался, в чем дело. Всем освобожденным предстояла многодневная экспертиза, фильтрация, чистка в неуютных подвалах тайной полиции. Для зомби это почти наверняка означало провал и повторную ликвидацию. На этот раз – окончательную.
Единственной надеждой Рудольфа был человек, сидевший сейчас напротив и не сводивший с него тяжелого подозрительного взгляда. По его сведениям, это был Фридрих Кирхер, заместитель Карла Габера – шефа графской службы безопасности. А дальше открывался простор для домыслов и фантазий. Как мог психот, занимавший столь высокое место в имперской иерархии, оказаться в плену у технов? Это отдавало подставкой и означало, что Рудольф непредвиденно вмешался в чью-то игру. Возможно, на свою голову. Обстоятельства захвата Кирхера также заставляли кое-о чем задуматься.
При знакомстве Руди сразу же выдал агенту самый дурацкий вариант своей легенды. Впрочем, ему показалось, что психот узнал его гораздо раньше, чем они заговорили друг с другом. После этого Кирхер отмалчивался, и его молчание было красноречивее всяких слов.
Грузовик остановился на огромной площади, окруженной тяжелыми серыми параллелепипедами административных зданий. Здесь Кирхера уже ожидал черный «линкольн-континенталь», вероятнее всего, из графской «конюшни». Кто-то набросил на плечи агента длинный серый плащ поверх грязной изорванной рубашки. Кирхер с видимым наслаждением закурил сигарету. После коротких переговоров армейский офицер велел Рудольфу вылезти из грузовика.
Зомби понял, что пока не ошибся в расчетах. Однако эти расчеты были проделаны не им. Он покорно дал утопить себя в просторном черном аквариуме с тонированными стеклами. «Линкольн» мягко тронулся с места. Два безликих охранника зажали Руди между своими могучими плечами.
Кирхер опять оказался напротив. Теперь их взгляды не пересекались. Психот выглядел подавленным и до крайности озабоченным. Он непрерывно курил, и прежде чем они добрались до дворца, успел прикончить три сигареты. Многое зависело от того, как и кем информация о странных событиях последних недель будет передана графу. Несомненно, Кирхер хотел сделать это лично...
На несколько минут он отделился мутным звуконепроницаемым стеклом и снял трубку радиотелефона. Рудольф не различал его лица, в противном случае, кое-что мог бы прочесть по губам. После переговоров с неизвестным абонентом Кирхер снова открыл для обозрения свою физиономию; теперь она выглядела повеселее.
Рудольф безмятежно озирался по сторонам. Он не испытывал потребности ни в никотине, ни в алкоголе, хотя, наверное, следовало бы изобразить нечто подобное. Неосознаваемая им программа была запущена, и скрытая энергия изменяла зомби в соответствии с заданным алгоритмом. Теперь его мозг был поражен амнезией, и это подтвердил бы любой эксперт в любой лаборатории империи. Но ни он сам, ни агент службы безопасности, ни тем более граф еще не догадывались об этом.
...Огромные залы губернаторского дворца. Неизвестная Рудольфу последовательность галерей и комнат. Подлинники интуитивистов двадцатого века и неоромантиков двадцать первого в изящных, но не вычурных рамах. Только деревянная мебель (почему психоты недолюбливают пластмассу и металлы?). Странно меняющиеся при его приближении лица. В глазах некоторых – недобрый огонек узнавания...
Перед запертой дверью их тщательно обыскали. Человек, стоявший сзади, сканировал их «психо» на предмет вероятной агрессии. Должно быть, агрессии сейчас в Рудольфе было не больше, чем в кролике.
Наконец, он и Кирхер предстали перед графом. Рядом с губернатором провинции находилась очень красивая молодая женщина, лицо которой было похоже на восковую маску. Зомби понял, что она прекрасно владеет собой.
Зато граф, похоже, не считал нужным скрывать свои чувства. Психот-сканнер кивнул ему, стоя у двери. Высокий мужчина с пронизывающим взглядом ледяных бледно-голубых глаз внезапно улыбнулся Рудольфу, который ощутил при этом легкое замешательство. Господин Хаммерштайн шел ему навстречу, протянув руки!
Руди бросил косой взгляд на Кирхера. Тот холодно, но вежливо наклонил голову. Что за черт?! Неужели он попал на репетицию абсурдной пьесы? Кстати, откуда он знает об адсурдных пьесах?..
– Добро пожаловать, мой блудный сын! – с теплой иронией произнес граф.
Пора было включаться в игру или выключаться насовсем. Рудольф мгновенно сделал выбор.
Он тоже простер руки для объятий и двинулся навстречу «папе», изобразив на лице немного жалкую, но самую сердечную из своих улыбок.
Глава вторая. Сколько стоит зомби
Безгубая из-под земли
Его звала к себе на ложе.
1
Поцелуй Марты все еще пылал на его губах, а голос звенел в ушах («Ну здравствуй, братец!»). Похоже, эта девка могла возбудить даже мертвого... Руди постепенно пришел в себя, облизал с губ чужую ароматную слюну и продолжал трусцой двигаться по огромному графскому саду, припорошенному первым ноябрьским снегом. При этом он ощущал некое приятное томление в чреслах.
Все вокруг выглядело стеклянным и неживым. Лед ненадолго растопила сестричка, тоже бегавшая по утрам в одном купальнике и кроссовках. Правда, с некоторых пор к этому наряду добавился шарф, завязанный вокруг шеи. Рудольф напомнил себе, что она приходится ему всего лишь сводной сестрой, а значит нельзя терять надежду. Без сомнения, сейчас она дразнит его, но наступит день, когда он возьмет реванш. Если к тому времени не сгниет окончательно.
Пока зомби еще был в состоянии заниматься любовью. Он специально проверил это, мастурбируя в одном из дворцовых туалетов и прекрасно зная, что за ним наблюдает миниатюрная телекамера. Пора было продемонстрировать папе и его псам не только свои достоинства, но и маленькие простительные недостатки. Мастурбирующий мужчина, не прикасавшийся к женщинам несколько месяцев – это выглядело так естественно!.. Он надеялся, что граф распорядится подобрать ему если не невесту, то хотя бы любовницу из психотов. С таким прикрытием он наконец-то станет полноценным членом семьи и сможет приступить к реализации своего плана. А так люди Габера ни на минуту не спускали с него глаз, заглядывая чуть ли не в сливное отверстие унитаза...
...Он скучно преодолевал километр за километром. Это тоже было показухой; на самом деле, в любое время суток и при любом раскладе он оставался бесстрастной машиной, готовой скрываться, воевать и убивать.
Когда кожа заблестела от инея, осыпающегося с веток, Руди решил, что хватит. Он вернулся в отапливаемые помещения и, пренебрегая лифтом, поднялся по лестнице в свою гостиную. После контрастного душа он принял у слуги чашку свежезаваренного цейлонского чая и с удобством расположился в кресле. Включил музыкальную шкатулку и положил в нее один из дисков, позаимствованных в дворцовой фонотеке.
Шум ручья и пение птиц, наложенные на дуэт флейты и виолончели... Он мучался, слушая эту музыку, пока не научился «отодвигать» ее на уровень фона. Золотые диски из нагрудного «кармана» он приберегал на крайний случай. Как ему не хватало жесткости и драйва! Как ему не хватало барабанов вуду или, на худой конец, рок-н-ролла!..
Он отхлебнул ароматный напиток и попытался систематизировать свои неглубокие воспоминания и еще более отрывочные мысли. Он был существом, которым руководили не поддающиеся описанию мотивы, превращенные в подобия инстинктов...
* * *Подходила к концу первая неделя его пребывания во дворце. Амнезия носила хронический характер, несмотря на то, что под видом лечения с ним работали не только лучшие эксперты по «психо», но и вульгарные гипнотизеры и экстрасенсы. В большинстве областей его память была чиста, как белый лист. Или недоступна, как внутренности пресловутого «черного ящика». Похоже, никто, за исключением настоятеля, не улавливал эту тончайшую разницу...
Когда его сочли безопасным, Рудольф узнал о своем прошлом много нового и потрясающе интересного.
Кирхеру повезло меньше.
Сын Теодора Хаммерштайна, Гуго, скончался на третий день после той злопамятной ночи, когда впервые появились признаки неизвестного воздействия.
Впрочем, о том, что Гуго умер, знали очень немногие, если точнее, всего четыре человека: граф, Марта, Габер и Руди, тоже находившийся в этот момент в спальне на правах члена семьи. В число осведомленных не попала даже графиня, не покидавшая своих покоев последние семьдесят два часа.
Хаммерштайн пришел в ярость.
Габер, всерьез опасавшийся уже не столько за свою карьеру, сколько за жизнь, проявил чудеса изобретательности, пытаясь найти врага там, где его не было. В конце концов, он припомнил своему заместителю кое-какие старые грешки...
Устранению Кирхера предшествовал недельный кошмар, инициатором которого оказался сам губернатор. Через пару часов после кончины сына у графа возникла мысль, показавшаяся ему вначале бредовой. Он поделился ею с Мартой. Она и отправилась воплощать эту мысль в действительность, что едва не стоило ей жизни.
Впрочем, об этом Руди только догадывался, разглядывая легкомысленный шарф, скрывавший шею девушки – красивую, гладкую шею, как будто созданную для поцелуев...
2
Лишь на пятую ночь после прибытия Марты Хаммерштайн в Пешт агенты империи сумели организовать посещение бамбуше. Появившись в городе, она сняла номер в гостинице и четверо суток предавалась раздражающему безделью. Расслабиться она могла только наедине с собой. В остальное время приходилось заботиться о поддержании у окружающих иллюзии «измененного лица».
Любой, даже хорошо знавший Марту человек, нашел бы ее привлекательной, но не узнал бы в красотке дочь фон Хаммерштайна. Она колебалась, не завести ли любовника из местных (кое-кто из боссов, прикрывавших операцию, был непротив), но потом решила, что отец не одобрил бы такой неосторожности.
Поэтому вечера она коротала с бутылками венгерского вина, просматривая старые фильмы доимперского периода, сохранившиеся на зарезанных видеокассетах. Кое-что ей даже понравилось, несмотря на общий истерический фон и потрясающую слепоту героев.
А потом был звонок около десяти вечера, машина у входа, быстрая езда в лабиринте узких темных улиц, другая машина, старый серый дом в готическом стиле, комнаты, по которым расползалась тень недавней смерти... Двое агентов ввели Марту в спальню, и она увидела обнаженную женщину, казавшуюся спящей и во сне застигнутой кошмаром.
В тусклом свете горевшей поблизости керосиновой лампы треугольная бескровная рана под левой грудью была почти незаметна. Стилет исчез. Рост, фигура и волосы мертвой были примерно такими же, как у Хаммерштайн, однако лицо, по которому разливалась смертельная бледность, лишь отдаленно напоминало ее собственное. Это было бы не слишком сложным препятствием для психота такого уровня, как Марта, если бы не сокращение лицевых мышц в результате болезненного удара.
– Идиоты, – бросила она, повернувшись к агентам. – Я же сказала – яд.
Один из них имел наглость оправдываться.
– Она была защищена. Возможно, принимала яды в малых дозах. Ей предстояло стать мамбо[15]...
– Ладно. Готовьте вертолет. Оставьте меня одну.
Когда они исчезли, бесшумно ступая по толстым коврам своими каучуковыми подошвами, Хаммерштайн начала, что называется, «входить в образ».
Фас, профиль... Без зеркала не обойтись... Аккуратные раковины ушей, рисунок губ, цвет глаз. Форма ногтей и пальцев. Зубы, пломбы, коронки... Немного другая наполненность груди... Жаль, что она не видела, как покойница двигалась, как держала голову, жестикулировала... Все это придется извлекать из памяти ее коллег... В захолустье работали по старинке, видимо, считая адептов «психо» всесильными. В этом были как положительные, так и отрицательные стороны...
И наконец, самое главное – запах. Запах кожи, слюны, волос, половых органов... Марте пришлось почти лечь на умершую женщину, и она немного возбудилась. Коченеющие соски вызывающе торчали. И этот холод... В мертвом теле было что-то недоступное и гордое. Вроде идеального любовника, который никогда не будет никому принадлежать...
Спустя десять минут Марта встала и самодовольно улыбнулась своему неузнаваемому отражению в зеркале. Любому постороннему, оказавшемуся в этот момент в спальне, метаморфоза показалась бы жуткой. Здесь находились две женщины, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. Только у мертвой лицо было застывшим, а у живой – немного смазанным. Человек, не знакомый с эффектами «измененного лица», посчитал бы, что у него слезятся глаза.
Хаммерштайн вышла из спальни, и агент, отвечавший за устранение «двойника», удовлетворенно кивнул ей. Пока все шло гладко. Еще полчаса они тряслись в машине, покидая пределы города. На какой-то полузаброшенной ферме Марту ждал вертолет. Она подумала, что здесь влияние империи практически заканчивается, и в течение ближайших часов ей предстоит рисковать жизнью. Тем не менее ею руководил не столько страх, сколько любопытство.
Пока вертолет скользил над темным волнующимся лесом, агент вводил Хаммерштайн в курс дела. Район Карпатского предгорья оставался чрезвычайно диким и почти неконтролируемым. До сих пор тут сохранились деревни и замки, в которых еще ни разу не бывали представители новой власти. По данным разведки, где-то здесь находился тайный монастырь технов. Возможно, с этим было связано необыкновенно широкое распространение культа вуду и появление большого количества неовудуистов, вербуемых среди местного населения.
Сам культ претерпел значительные изменения по сравнению с гаитянским прототипом, однако сохранил некоторые характерные черты и терминологию. Оставался открытым вопрос о том, кем являются пресловутые зомби: реанимированными мертвецами или живыми существами с необратимо измененной психикой и полностью подавленной способностью к самоанализу...
Марта Хаммерштайн заняла место женщины по имени Анна Бауэр, которая была «гунси-босал»[16]. Это означало, что на предстоящем бамбуше ей предстояло сыграть пассивную роль, тем не менее она не могла ошибиться даже в незначительных мелочах... Агент что-то бубнил насчет прикрытия, но Марта знала, что иногда смерть приходит быстрее, чем достигает цели пуля, выпущенная из снайперской винтовки...
Вертолет резко пошел на снижение и приземлился на круглой поляне возле поросшего лесом склона. Вокруг застыла темная молчаливая громада гор... Когда Марта выбралась из тесного чрева машины, ей показалось, что температура окружающего воздуха понизилась еще на несколько градусов.
Вот и все ее впечатления от красивейших в мире гор: холод, тишина и враждебность. Ожидание чего-то страшного... Под огромным развесистым деревом, утратившим листья, стоял темный «фольксваген-гольф». Автомобиль Анны Бауэр. Марта выслушала последние инструкции.
– Дальше вы поедете сами. Вверх по склону ведет единственная дорога и ошибиться невозможно. Бамбуше состоится в развалинах замка. Где-то поблизости вас будет ожидать любовник Анны Бауэр. Вот его фотографии...
Марта увидела лицо мужчины лет тридцати с черными глазами навыкате и скошенным подбородком. Неприятное лицо. Тип, находящий самоутверждение в подавлении чужой личности.
– ...Мы не можем снабдить вас оружием. Возможно, во время ритуала вам придется раздеться, – по тому, каким тоном это было сказано, она поняла, что раздеться придется обязательно. – В самом крайнем случае будет пущен газ. Если начнется стрельба, постарайтесь спрятаться в подвалах замка...
Она усмехнулась. Совет был дурацким, но этот человек просто выполнял свою работу и даже не знал, что в случае провала лишится своей головы. Они разошлись без лишних слов. Уже через несколько секунд Хаммерштайн ощутила одиночество и беззащитность.
В салоне «фолька» было немногим лучше. Ключ торчал в замке зажигания. Она завела двигатель и включила фары. То, что здесь называли дорогой, оказалось двумя колеями, проложенными в сырой земле и полузасыпанными гниющими листьями. Машина медленно поползла вверх, ощупывая мглистое пространство подрагивающими лучами фар...
3
Чья-то тень метнулась справа из-за дерева, и Марта ударила по тормозам. «Фольк» остановился, к его лобовому стеклу прилипли две серые ладони, между которыми возникла улыбающаяся физиономия. «Господи, да он же настоящий придурок,» – с отвращением подумала Хаммерштайн и с трудом заставила себя улыбнуться.
Любовничек рухнул на сидение, по-хозяйски обнял ее за плечи и влепил смачный поцелуй в губы. Его шкодливая правая рука уже шарила по ее груди и бедрам. Марте потребовалось всего несколько секунд, чтобы справиться с ним. Она легко проникла в незащищенные области его сознания. Желания и ожидания мужчины были незатейливы. Она погладила его там, где надо, и взяла под жесткий контроль. Всю оставшуюся дорогу до замка он сидел смирно, развлекая ее малопонятными местными анекдотами.
Изломанные края развалин показались в просветах между деревьями. Луна пряталась по другую сторону плотных облаков, обычных в эту пору года, и замок озарялся призрачным светом, падавшим откуда-то снизу. «Факелы,» – решила Марта, но ошиблась. Это были толстенные свечи в глиняных мисках, расставленные так, что стены защищали их от порывов ветра.
Она увидела темное дремлющее стадо автомобилей и мотоциклов – не менее двадцати штук – занимавшее небольшую площадку перед разрушенным фасадом замка. Сквозь натужный шум двигателя «фолька» до нее донесся тяжелый, мерный рокот барабанов. Звуки, вызывавшие непонятную дрожь...
Анна и ее приятель Дюла приехали одними из последних. Выйдя из машины, женщина оглядела руины и лес. Где прятались ее люди, и находились ли они поблизости? Она внезапно усомнилась в этом.
Парочка погрузилась в лабиринт, стены которого были сложены из огромных, плохо обработанных камней. Анна-Марта ощутила ауру этого места – древнюю, гнетущую, неописуемую... Давно она не встречалась ни с чем подобным. Безликое зло вибрировало здесь – зло, парадоксальным образом бывшее причиной преступлений и противоестественно долгой жизни...
Грохот барабанов нарастал, он двоился и накладывался на собственное эхо, отраженное от стен; невозможно было определить место, из которого исходит звук.
Неожиданно для Анны-Марты они вдруг оказались в этом самом месте, в кольце жирных оплывающих свечей, посреди наэлектризованной толпы людей, находившихся в плену у звука. Никто никого не приветствовал. Все давно и хорошо знали друг друга. Даже слишком хорошо... Если бы не начавшийся ритуал, Марта могла бы и не довести свою игру до конца.
Около десятка мужчин, одетых в белое, били в барабаны, выстроившись полукругом под стеной, густо исписанной веве[17]. Тут же был вкопан огромный деревянный крест, выкрашенный черной краской, на котором болтался фрак, превратившийся в лохмотья. Крест был увенчан дырявым котелком... Марта почувствовала некое зловещее влияние, хотя увидела всего лишь тотем. Барон Самеди в своей неодухотворенной ипостаси тоже присутствовал здесь...
На мрачный и завораживающий ритм накладывались визгливые и пугающие, как крики выпи, звуки каких-то свирелей. Отрывисто и жалобно стонала губная гармошка. Несмотря на холод, танцующие люди были полураздеты и продолжали разоблачаться. Назойливая и властная вибрация очень быстро подчинила себе Дюлу и начала охоту за душой Анны-Марты...
Люди, дергавшиеся поблизости от нее, вначале показались ей дикими и примитивными существами. Ей пришлось совершать нелепые движения, демонстрируя столь же нелепую вовлеченность в тесный круг этих полуживотных. Но совместная качка и пронизывающая каждый нерв вибрация вскоре ввели ее в транс. Недолго ей удавалось смотреть на все происходящее и на саму себя со стороны. Барабанный бой уплотнял воздух, превращая его в тяжелый, вязкий кисель, в котором угасали волны «психо».
Ритм соития овладел ее телом и заставил совершать непристойные движения, но на той арене никто не был в состоянии думать о пристойности. Вокруг почти голые мужчины и женщины ревели, выпевали, изрыгали, выкрикивали слова молитв, превратившихся в рэповые речитативы. Их глаза были выпучены, а на губах выступала пена. Тела, покрывшиеся потом, блестели, словно осыпанные бриллиантовой пылью...
Волны ритма становились выше и выше, захлестывали, накатывали, выжимали из трясущихся оболочек души и сталкивали их в невидимом смерче. Анна-Марта ощутила, как размываются границы ее личности, дух вселяется в барабаны, в веве, в жидкую грязь под ногами, носится среди развалин вместе с потревоженными призраками, сраженными нашествием варваров...
Когда толпа была доведена до неистовства, появился хунган[18]. Он и раньше был здесь, растворенный в общей лихорадочной пляске, но сейчас стал центром круга, плотью и воплощением духа, в которых сосредоточилась суть ритуала, – гибкий, как змея, смуглокожий мужчина с белой повязкой вокруг бедер, которая отнюдь не скрывала его агрессивно вздыбившегося орудия. У него в руках была большая чаша, наполненная порошком из толченных костей. Порошок просыпался при каждом содрогании его тела; белый шлейф тянулся за хунганом, оседая на земле в виде фигур, похожих на узоры инея.
Всхлипывания губной гармошки слились в один замирающий визг. Ни один из музыкантов уже не мог извлечь ни звука из духовых инструментов; остался только жуткий рокот барабанов, неизбывный и приводящий в ужас, как глубинные толчки матери-земли. Этот рокот гнал кровь по жилам из горячего ада сердца в ледяные лабиринты конечностей, заставлял сокращаться мышцы и накачивал своих марионеток жидким воздухом...
Анна-Марта не заметила, когда и кто сорвал с нее одежду. Возможно, это сделали ее собственные руки, превратившиеся в змей сладострастия. Пылающее облако пульсировало между ног. Демоны с сияющими глазами плясали вокруг – двуполые, ужасные и бесконечно похотливые. Кто-то быстро и легко вошел в нее сзади, она не переставая извивалась, словно раненная рептилия. Но теперь осью ее бешеных движений был горячий ствол, который она погружала в свою распаленную бездонную пещеру.
Потом исчезло и пространство, вытесненное плотью, и эта плоть кричала и вздрагивала, танцуя и совокупляясь одновременно. Барабаны с туго натянутой гудящей кожей стали частью тел. Мужчины насиловали их руками, которые атаковали и отступали, атаковали и отступали... Бесконечная и бесплодная работа, как круговорот рождений и смертей...
Анна-Марта уже давно не вспоминала о том, каким должно казаться ее измененное лицо, но лиц не осталось ни у кого: только глаза, как предупреждающие знаки на путях безумия, и языки, мокрые от слизи. Двое мужчин побывали в ней, а потом затвердевшая змея со слепой головой приблизилась спереди... Чуть выше дрожала оскаленная рожа хунгана. Женщине показалось, что у него нет зрачков; на нее уставились бельма, грязно-блестящие, словно перламутр морских раковин.
Время сжалось в точку, поэтому никто не уставал. Огромная тень Барона Самеди накрыла поляну среди развалин замка. Неутомимые танцоры и любовники приближали ритуал к апогею. Хунган, уже совершенно голый и сохранивший эрекцию после нескольких совокуплений, вытащил из темного угла мешок, в котором шевелилось что-то. Запустив в мешок руку, он извлек из него чернокожего младенца...
Женщины, стоя на коленях, рыли яму в центре арены. Анна-Марта была среди них и не замечала, как обламываются ногти. Когда она подняла голову, то сквозь завесу слипшихся волос увидела блеск бритвы, показавшийся ей ослепительным. Этот ледяной свет отрезвил ее, сфокусировав сознание в единый неискаженный луч...
Лезвие выписывало петли и восьмерки над головой младенца, которого хунган держал за ногу. К лицу ребенка приливала кровь. Несмотря на то, что свечи все еще пылали, Марта разглядела голубоватый туман ауры вокруг его головы.
Она вдруг осознала, что это ребенок психотов и через несколько секунд он будет принесен в жертву. Кто-то обхватил ее сзади; оглянувшись, она увидела Дюлу, у которого закатились зрачки. Достаточно было легкого толчка в грудь, чтобы он упал и больше не двигался. Ее охватила паника, еще более сильная от того, что Марта осталась голой.
Барабаны заглушили истошный детский крик. Лезвие косым росчерком вспарывало воздух, приближаясь к горлу младенца, а потом, в один кошмарный миг, вдруг окрасилось кровью.
Толпа извергла из себя грязный, звериный рев экстаза. Темная жидкость закапала в вырытую яму, и туда же полетели подношения от участников бамбуше. Жертва еще вздрагивала в агонии, когда хунган бросил ее на землю и провыл завершающую молитву Лоа[19]. Его зрачки вернулись из невероятного путешествия вокруг глазных яблок, и Марта встретила взгляд, пронзивший ее, словно стилет.
Две точки, не имевшие размера, вдруг раскрылись бутонами черных роз, и в их глубине отразилась женщина, совсем не похожая на глупенькую молоденькую гунси-босал по имени Анна Бауэр...
Хунган страшно закричал, выбросив в ее направлении окровавленную бритву, и двинулся навстречу. Она стояла, парализованная растерянностью. Позади нее сомкнулось враждебное кольцо.
4
Седьмой настоятель «Жидкой Стены» Рейнхард Дресслер провожал взглядом трех зомби шестнадцатой экспедиции, отправившихся в путь. Ни один из тех, кто принимал участие в пятнадцати предыдущих, так и не вернулся. Дресслер был почти уверен в том, что никто не вернется и на этот раз. И все же он не оставлял попыток найти выход из Сумеречной Зоны. О зомби жалеть не приходилось – у настоятеля не было недостатка в материале. Техны прибывали сюда регулярно...
Тусклые лучи красного карлика освещали мертвую каменную равнину, по которой двигалась короткая цепочка темных фигур. Только благодаря тому, что планета была повернута одной стороной к своему умирающему солнцу, это полушарие еще не было захвачено льдами. Рейнхард обладал не слишком обширными, но все же достаточными знаниями, чтобы представить себе другую, темную сторону мира...
Однако существовали вопросы, на которые он не мог найти ответы. И никто не был в состоянии помочь ему в этом. Например, самый главный, хотя и умозрительный вопрос: куда попал Дресслер со своими монахами после «изгнания» из реальности образца 2023 года? Было ли это будущее, параллельный мир или того хуже: преображенный ландшафт сознания, что явилось бы косвенным подтверждением солипсического мифа?..
В последнее время Рейнхард склонялся к последнему. Два других варианта не оставляли вообще никаких шансов вернуться. От эры «желтого солнца» изгнанников отделяли миллиарды лет; от параллельной вселенной – непреодолимая «складка» пространства-времени... И не было ничего удивительного в том, что в своих проповедях и беседах седьмой настоятель оперировал терминами научной фантастики. Если другие термины и существовали, то они все еще пребывали в неоформившемся виде в изощренных мозгах психотов...
Зомби, который шел последним, растворился в вечных сумерках. Кровавая капля света некоторое время еще дрожала на костяном наконечнике его дротика, потом и она исчезла. Рейнхард повернулся и побрел к нагромождению камней, которое громко именовалось «селением». На самом деле здесь не было ничего похожего на человеческие жилища.
Монастыря в привычном смысле слова не существовало. Единственным строительным материалом в этой местности были валуны, слишком крупные для того, чтобы горстка людей могла соорудить из них хотя бы стену. Оставалось утешаться тем, что здесь не было ветров, дождей и смены времен года. Только непреходящие сумерки, красный глаз, смотрящий с небес, и мглистое небо, будто припорошенное пеплом...
* * *С тех пор, как тайная община монахов была обнаружена и адепт «психо» барон фон Вицлебен проделал с нею свой зловещий фокус, прошло приблизительно пять лет. Рейнхард не мог сказать точнее. Его «омега» остановилась в момент перехода, как и все другие часы. Оценивая сроки, он полагался на некий биологический ритм, который мог значительно измениться.
Поскольку в Сумеречной Зоне полностью отсутствовала флора и фауна, очень скоро и очень естественно община перешла к каннибализму в форме сыроедения. Потом кто-то все же сумел добыть огонь с помощью кусочка кремня и обрывков одежды. Самые «способные» из монахов быстро научились извлекать из человеческих тел не только мясо, но и жидкость, жир для свечей, а также чистый протеин из мужских гениталий. Все находило себе применение – даже зубы, кожа, волосы и ногти.
Несмотря на ежедневный кошмар поедания себе подобных, настоятель «Жидкой Стены» продолжал существовать, поддерживая традиции и занимаясь темным искусством зомбирования... Численность общины оставалась стабильной. Поскольку новые жертвы психотов обычно прибывали одетыми, то недостатка в одежде и обуви также практически не ощущалось. Гораздо хуже дело обстояло с различными механическими и электрическими игрушками. О большинстве из них, за исключением самых простых, пришлось забыть.
Изначально среди изгнанных были одни мужчины, в том числе, подростки, что привело к большому количеству актов насилия и широкому распространению содомитского греха. Позже в селении стали появляться женщины. Из-за них чуть было не разгорелась война, жестоко подавленная Дресслером в самом зародыше.
С тех пор женщины стали общими, а съедали их в первую очередь. Те, которые прибывали беременными, пользовались некоторыми привилегиями, но только до родов. Рейнхард лично выяснял предрасположенность младенца к «психо». Даже если дело не кончалось ритуальным жертвоприношением, тот все равно был обречен. Человеческая мораль претерпела сильнейшие метаморфозы, однако кое-что осталось неизменным.
После многих месяцев тишины, нарушаемой лишь голосами ослабевших и теряющих надежду людей, Дресслер изготовил самый первый барабан вуду в Сумеречной Зоне. На остов из костей он натянул плохо выделанную человеческую кожу, еще пахнувшую кровью, и спустя несколько недель барабан впервые зазвучал, собирая посвященных на бамбуше. Его звук был глухим, сырым, дребезжащим, но это был звук самого мрачного барабана в истории, и те души, для которых он предназначался, улавливали вибрацию другой природы...
* * *...Среди камней тускло чадили свечи, пожирая бедный кислородом воздух и освещая лица жрущих, спящих, впавших в прострацию людей. Вскоре Дресслеру предстояло собрать свое стадо на проповедь. Рейнхард не давал этому человеческому желе расползтись окончательно. Его жуткая слава сильнейшего боко удерживала в повиновении даже самых отчаявшихся, не говоря уже о зомби... Он знал, о чем будет говорить сегодня. Мысли и чувства были приятно однообразными. Если бы его проклятия достигали цели, все психоты должны были бы поджариваться живьем в самой глубокой из пропастей ада.
5
Ее внимание было приковано к лезвию, розовому от крови, поэтому она не видела, откуда раздались первые выстрелы, похожие на сухие щелчки. Несколько человек упали, как кегли. Плотная стена барабанного боя распалась на отдельные партии; кое-кто из барабанщиков был мертв. Еще немного – и барабаны захлебнулись, но тишину вытеснили истерические вопли и тяжелое дыхание испуганной толпы.
Голые люди заметались в тесной каменной ловушке. Свечи были опрокинуты и погашены, воцарилась предрассветная полумгла. Марта бросилась к ближайшей стене высотой с человеческий рост и прижалась к ней спиной, чтобы не оказаться растоптанной.
Стреляли с деревьев и из окон башни, возвышавшейся над развалинами. Хаммерштайн не видела лазерных «зайчиков», иначе вела бы себя менее опрометчиво. Ей показалось, что пули, выпущенные из снайперских винтовок, методично выкашивают всех. Несмотря на это, хунган не отказался от намерения разобраться с нею. Она вдруг снова увидела его очень близко от себя – он выбирался из толпы, и с бритвы в его руке капала свежая кровь...
Марте вдруг стало очень холодно. Внутренности сковал лед, а воздух осеннего утра застыл в легких. В этот момент она услышала нарастающий шум вертолетных турбин, но для нее оставался открытым только один путь. Она повернулась и на негнущихся ногах побежала в темное чрево замка.
* * *Кое-кто из вудуистов успел добраться до стоянки, и кое у кого в автомобиле было припрятано оружие. Завязалась перестрелка, почти безнадежная для обороняющихся. Вертолет висел над ними, как механический ангел смерти. Слепящий луч прожектора падал вниз, и двенадцатимиллиметровый «мэшин ган» превращал стрелков и машины в решето.
Два человека предприняли попытку спастись, но их «опель» проехал не более пятидесяти метров. Дальше лесная дорога уже была заминирована. Прогремел взрыв, и охваченный пламенем кузов надежно загородил выезд.
Взорвался и черный «рено» на стоянке, разбросав клочья рваного металла и кровавые мешки с костями. На несколько мгновений арена была освещена огненным шаром. Здесь лежало два десятка трупов, среди них один маленький и бледный, до половины утопленный в яме, полной крови, конфет и амулетов. На поляне бродили фигуры в масках и с фонарями – люди из особой бригады пештского отделения имперской тайной полиции искали исчезнувшего агента. Его не было ни среди мертвых, ни среди живых.
* * *В это время Марта Хаммерштайн пряталась под каменной лестницей, уводившей куда-то вниз, и пыталась различить шаги крадущегося в темноте хунгана. Она переживала унизительное и одновременно завораживающе страшное приключение. Мужество понемногу возвращалось к ней, хотя нелегко быть мужественной, когда ты голая, а где-то рядом находится маньяк с опасной бритвой... Подавленая энергия «психо» пробуждалась, поднимаясь из витального центра. Марта ждала момента, когда сможет использовать ее для обнаружения живого объекта.
Сверху доносился приглушенный шум перестрелки, гул вертолетного двигателя и еле слышные хлопки газовых гранат. На этом фоне босые ступни хунгана не производили даже намека на звук. Вероятно, он знал развалины замка и все укромные места как свои пять пальцев, в то время как жертва бродила здесь наугад. Вот и по этой лестнице она почти скатилась минуту назад, порезав ногу. Теперь нога кровоточила, и маленький очаг боли отвлекал девушку от более важных вещей.
Наконец, в темноте появился размытый силуэт, похожий на скопление призрачно слабых звезд, – первый симптом того, что ее биолокатор заработал. Пока это лишь помогало ей констатировать факты. Хунган приближался, двигаясь мягко и тихо, словно кот. Она видела искрящееся щупальце его отставленной в сторону руки, в которой наверняка была зажата бритва. У нее возникло нехорошее подозрение, что он видит в темноте, настолько точными были его движения.
Она попыталась воздействовать на него, но это был крепкий орешек. По правде говоря, Марта впервые встретилась с такой совершенной защитой. Во всяком случае ей не удавалось растворить его агрессию и изменить мотивацию поступков. Она поняла, что он даже чует запах ее крови...
Спустившись по лестнице, он стал приближаться к девушке. Она старалась дышать как можно тише, хотя из горла рвался наружу истерический крик. Она отступала, обдирая кожу на голой спине и протянув руку на съедение притаившемуся поблизости неведомому злу...
Пальцы коснулись чего-то шероховатого. Дерево. Влажное и гнилое... Марта нащупала деревянную дверь, укрепленную металлическими полосами. За дверью была неизвестность, но это лучше, чем смерть... Где же эти кретины из группы прикрытия?! А как тебе спится сейчас, папа? Какие ты видишь сны? Слишком много дурацких вопросов... Дверь пронзительно заскрипела, и хунган, конечно, понял, в каком направлении жертва пытается ускользнуть.
Марта окунулась в сырую затхлую атмосферу с неожиданно сильным запахом земли. Пахло как на свежевспаханном поле после дождя, хотя под ногами были каменные плиты. Она свернула направо и пошла вдоль стены. Лицо накрыла липкая и пыльная вуаль паутины. Несколько драгоценных секунд Марта потеряла, отклеивая ее от себя, но так и не выпуталась до конца.
Она дышала слишком громко и, оглянувшись, увидела, что расплывчатый призрак уже находится на расстоянии пяти шагов. Ее колено ударилось о каменный монолит высотой около метра. Руки лихорадочно ощупали черный бархат пустоты. Ладони легли на полированное дерево, и одна из них, соскользнув, наткнулась на металлическую ручку.
Открытие поразило Хаммерштайн меньше, чем можно было бы предположить.
Она попала в подвальное помещение замка, служившее чем-то вроде склепа. Если это так, то, скорее всего, отсюда не существовало другого выхода. Что ж, игра в прятки была любимой игрой ее детства. Мертвецов она боялась меньше, чем некоторых живых.
Марта сделала шаг вправо, но изголовье гроба касалось стены. Тогда она попыталась обойти гроб с другой стороны, но новый звук, раздавшийся совсем близко, пригвоздил ее к месту. Хунган находился сзади, она знала это точно – его силуэт проецировался на заднюю полусферу ее психоэкрана...
Очень тихий, но непрерывный звук, от которого мышцы превращались в студень, исходил от гроба. Марта протянула к нему руку, и это было еще одной ошибкой. Осязание подтвердило то, о чем она могла бы догадаться: открывалась крышка гроба, поворачиваясь вокруг хорошо смазанных петель.
Запах перегноя ударил в ноздри. Даже хунган остановился, но почему-то это не принесло ей облегчения. Больше, чем угроза быть зарезанной, ее испугало другое: она не «видела» перед собой НИЧЕГО ЖИВОГО.
Марта не успела отдернуть остекленевшую руку. Холодный браслет из твердых, как фарфор, пальцев сомкнулся на ее запястье. Нечто дохлое зашевелилось во тьме... Тонкая струйка жидкости потекла по внутренней стороне ее бедра. Она сдавленно завыла от ужаса и не слышала, как хунган забормотал за ее спиной «Agnus Dei»[20].
Чужая рука сильно и властно притянула ее к гробу, после чего к ее губам прикоснулись резиновые губы, пахнувшие землей. Она дернулась, готовая извергнуть из себя желчь, потому что ничего другого не осталось в ее желудке, но другая рука легла на ее затылок и зафиксировала голову, будто аппарат для операции на мозге. Язык, большой и вялый, словно мертвая рыба, провалился в ее разинутый рот, и с этой секунды Марта осознала бесполезность сопротивления...
Вспоминая потом об этих секундах, она пришла к выводу, что самыми кошмарными были не прикосновения мертвой плоти, не запах пергамента, исходивший из уст, не наличие опасной бритвы за спиной, а невидимость целовавшего ее существа...
Она запрокинула голову и застонала... Рыхлый язык скользил по горлу, не оставляя слюны. Там, где кожи коснулись холодные губы, возникло пятно бесчувственности. Хаммерштайн ничуть не стало легче при этой своеобразной анестезии, особенно после того, как она ощутила безболезненный укус.
Что-то заструилось в ложбинке между грудей, и это «что-то» становилось теплым только в области живота. По горлу медленно полз черный ледник. Сонный морок охватил ее – мутный и неуютный, тяжелый и полный липкого сожаления... Марте захотелось спать, но она чувствовала, что сон будет зловещим и смертоносным, как отдых во дворце Снежной Королевы...
Когда вампир отпустил ее, она ослабела настолько, что упала на колени. Перед нею вращалась расслоившаяся темнота. Кто-то перешагнул через ее руки, обдав дуновением ледяного ветра, и тогда хунган бросился бежать. Шаги разбуженного существа были медленными и неуверенными, как будто оно заново училось ходить. В воздухе витала пыль, сыпавшаяся из складок ветхой ткани.
Марте пришлось проявить лучшие (или худшие?) черты своего жесткого характера. Сцепив зубы, она поползла к выходу из склепа. Светящийся призрак хунгана давно исчез; она двигалась наугад и почти не промахнулась. Ей удалось даже обогнать невидимого вампира. Под конец она перемещалась на четвереньках; ее ладони и колени были испачканы сырой землей.
Ткнувшись головой в угол стены возле приоткрытой двери, она чуть не потеряла сознание. Кровь из раны на лбу залила левый глаз. Шаги вампира остались единственными звуками в мире, прорывавшимися сквозь трескучий шорох ее лихорадочного дыхания. Только она одна и дышала еще здесь, в этом забытом богом могильнике...
Выбравшись за дверь, она захлопнула ее, упираясь в гнилые доски ногами и не обращая внимания на боль. Звуки кошмара тотчас стали тише, как будто доносились из другой реальности. Тогда же Хаммерштайн увидела первые проблески света. Она не сразу поняла, что это мелькают лучи фонарей.
Обламывая ногти, она буквально вползла на стену. Ей показалось, что тело набито ватой, пропитанной дерьмом. Лабиринт развалин был несложным, но она проходила его, мало что соображая. Свет становился ярче, и этого было достаточно.
Потом она увидела лицо и блестевшее от пота тело хунгана, но не успела испугаться, потому что ствол полицейского «кольта» уперся в его череп. Колдун мелко трясся, то ли от холода, то ли от страха... Сильные мужские руки подхватили Марту, и лишь тогда она обмякла, позволив себе расслабиться. Кто-то набросил на нее плед, и люди в бронежилетах понесли ее к вертолету.
* * *Уже позже, из гостиничного номера, она отдала приказ обыскать развалины. Поисками подземного склепа занималась группа из восьми человек, не обнаруживших никаких признаков деревянной двери.
Чтобы убедиться в реальности собственных воспоминаний, Хаммерштайн пришлось еще раз внимательно и по возможности беспристрастно изучить в зеркале свою шею. Повреждение могло быть нанесено как зубами, так и когтями. Наибольшее беспокойство внушали ей два глубоких прокола, расположенных почти рядом, на расстоянии, примерно соответствующем расстоянию между верхними резцами. Обе раны были затянуты коркой засохшей крови. Вокруг разлился выдающийся по размеру и оттенку фиолетово-черный кровоподтек, охвативший шею, словно след «rigor mortis»[21].
...Единственное, что смогло ее утешить, это лошадиная доза старого армянского коньяка «эребуни» и мысль о том, что папа будет ею доволен... Марта еще не вполне протрезвела, когда на следующее утро ввалилась в личный самолет фон Хаммерштайна, возвращавшийся в Клагенфурт. Вместе с нею летел хунган, захваченный агентами тайной полиции.
Она догадывалась, зачем губернатору понадобился жрец вуду, и эта догадка приводила ее в содрогание.
6
Неприятную и грязную работу по соображениям секретности пришлось делать самим членам высокого семейства и шефу охраны.
Четыре человека спустились на шестой подземный уровень дворца в кабине скоростного лифта. Габер присматривал за хунганом, его лицо выражало легкую брезгливость. Граф был бесстрастен, как будто им предстояла обычная рутинная процедура. Марта старалась не обращать внимания на холодные пальчики, прогуливавшиеся по спине. Как подавляющее большинство психотов, она испытывала особое почтение к смерти. Не к мертвецам, а к самой смерти – как состоянию неизученной инверсии «психо».
Хунган, которого звали Гомес, похоже, понял, что дела его плохи, и держался со стоицизмом дикаря. Его одели в белые джинсы «Lee», выгодно оттенявшие голый смуглый торс. Возле холодильной камеры он поежился от холода. Когда оттуда извлекли обнаженное тело Гуго Хаммерштайна, окутанное облаком белого пара, хунган уставился на своего нового и, по-видимому, последнего клиента. Безнадежно мертвого, как ледяная статуя.
Блок в сознании, установленный психотами, мешал Гомесу покончить с собой немедленно. Но это не означало, что он не мог по-своему отомстить тем, кого ненавидел сильнее любых других существ... Он ухмыльнулся, в упор глядя на Марту. Ему доставляло удовольствие напомнить о себе этой сучке, которую он все же поимел пару дней тому назад. Теперь они поменялись ролями, но он был первым.
Она не отвела глаз, и он низко склонился над трупом, не замечая запаха, который тот начал распространять по мере повышения температуры. Гомес разглядывал следы распада, зашедшего не слишком далеко. Ему приходилось видеть и кое-что похуже. В конце концов все заканчивают одинаково, независимо от того, откуда возвращаются: из-под земли, из холодильника морга или из плавания по водам... Но этот мертвец был особенным. Гомесу предстояло привлечь им Огуна Феррая[22].
Хунган даже начал пританцовывать от возбуждения, предвкушая месть, и приступил к исполнению того, что называлось «медленным плевком». Огромная порция слюны проступила между его губами, вытянулась в сверкающую сосульку и упала на лицо трупа...
Габер поморщился, а фон Хаммерштайн, очевидно, принял происходящее за неизбежную часть ритуала. Отчасти так оно и было. Гомес обвел взглядом своды пещеры, в которой предстояло работать, – серые, влажные, пахнущие дохлятиной. Ничего похожего на те кладбища, к которым он привык, но распространять свое искусство нигде не стыдно и никогда не поздно...
Хунган протянул руку, и граф положил на его узкую ладонь то, что Гомес назвал в числе непременных атрибутов ремесла – диск с записью барабанов. Шкатулка находилась тут же, на ее прозрачной поверхности сияло золотом слово «Krell».
Когда раздались первые вкрадчивые удары, Гомес жестом попросил заказчиков удалиться. Невидимые барабанщики гладили тугую кожу ладонями, отчего она зловеще гудела, но в этом звуке еще не было агрессии. Почти нежная, бессловесная молитва Деве Урзули[23]. Прелюдия, вступление, зыбь в пространстве, еще не способная разбудить спящего, но уже навевающая кошмары... Ее интенсивность нарастала так медленно, что само время увязало в ожидании...
7
Руди проснулся в холодном поту. Недоступная никому на этом этаже дворца вибрация ощущалась им, как приближающееся слабое землетрясение. Это было невероятно, и вначале он подумал, что «слышит» нелепый сон – первый сон зомби и, наверное, последний. Барабаны вуду в губернаторском дворце! Это могло быть утонченной ловушкой или... неожиданной помощью. Он лежал и смаковал эту мысль, перекатывая ее в опустошенных коридорах мозга.
В его спальне было совершенно темно. Осязание отмирало раньше других пяти чувств, поэтому Рудольф не сразу почувствовал прикосновения бархатных лапок к своему животу. Его рука дрогнула и потянулась к выключателю лампы. Он почти не шевельнулся. Почти. Но этого оказалось достаточно.
Укус был безболезненным, но ощутимым. Легкий укол, как при введении противостолбнячной сыворотки, оставшийся нелокализованным, потому что бархатные лапки тут же заскользили прочь. Руди втянул живот и включил свет. Перед глазами еще расходились слепящие круги, а руки уже охотились, управляемые инстинктом.
Он схватил что-то мягкое, мохнатое и липкое одновременно. Оно трепетало, словно маленькая птица. Когда зрачки адаптировались к свету, Руди слегка разжал кулак и увидел между пальцами паука. Прекрасный и очень крупный экземпляр «черной вдовы», ближайшим местом обитания которой был Апеннинский полуостров, если не считать стеклянной банки какого-нибудь здешнего любителя арахнидов. Паук был еще жив и, когда хватка Рудольфа ослабела, вяло зашевелил лапами.
Душа зомби похищена, поэтому он не испытывал ни страха, ни сожаления. Он лежал, регистрируя изменения, происходившие в теле, и с безразличием вычислял, останется ли оно ему послушным. Если он действительно мертв, то яд не сделает его еще мертвее... Смерть – это неудобно и не более того. Она означала окончание его миссии, но он знал, что все неизбежно повторится снова. Настоятели терпеливы, а монастыри разбросаны по всему свету...
Он не сомневался в том, что скрытая камера и сейчас наблюдает за ним. Поэтому Рудольф погасил свет и при этом ощутил первые признаки адинамии. Дальнейшие симптомы отравления были ему примерно известны: обильное слюноотделение, задержка мочеиспускания, глубокая депрессия, затемнение сознания, бред, усиливающиеся судороги...
Он откинулся на подушку и поднес к губам «черную вдову». Лапки паука взлетали между пальцами, как будто исполняли гаммы на невидимом рояле. Зомби раздавил его зубами, но мохнатые останки продолжали шевелиться во рту. Клейкой жидкости было немного, но она издавала нестерпимый смрад. Тем не менее, Рудольф жевал с тихим хрустом и спокойствием человека, принявшего не слишком аппетитное лекарство.
Его зубы истирали паука в густую кашицу, которую он проглатывал по частям, щадя свой желудок. Онемение распространялось по конечностям, охватило язык и нижнюю челюсть. Вскоре усиливающиеся спазмы мышц мешали зомби имитировать дыхание, что тоже было частью заложенной в него программы поведения.
Липкий комок опустился в желудок, таким образом, Рудольф уничтожил одно из свидетельств покушения. Сознание начинало мерцать. Это не мешало ему выстраивать примитивные умозаключения в периоды просветления. Его мозг еще был способен давать правильные ответы. Иногда. Случайно. Как счетная машинка со стершимися зубьями шестеренок...
Желание его убить могло появиться, например, у Марты. Для нее он стал конкурентом в борьбе за власть и наследство, а также потенциальным претендентом на должность губернатора провинции. То, что Руди был бастардом, ничего существенно не меняло. Император мог счесть его более подходящим для столь ответственного поста. В эту ночь Марты во дворце не было, однако покушение могло быть совершено и без ее личного участия.
Затемнение...
Он бредил в пустоте и слышал свой собственный неузнаваемый голос. Он до того медленно ворочал языком, что слова были абсолютно неразличимы. Первая зрительная галлюцинация была ограничена краями бесформенного отверстия в окружавшем его черном пологе ночи. Галлюцинация, похожая на воспоминание о том времени, когда он был еще трупом, обремененным душонкой... Он видел какую-то женщину, плакавшую в ногах у человека, одетого в белый европейский костюм. Ее слезы и гримаса на лице были ему неприятны, как вскрытый нарыв. Женщина умоляла о чем-то, но человек в белом был неумолим.
Рудольф – маленький, размером с карлика, свидетель происходящего – смотрел на них без любопытства. Он испытывал только тупую боль, передававшуюся ему от женщины, которая, по-видимому, страдала всерьез...
Боль... Он давно забыл о том, что это такое. Боль была неотличима от глубочайшей тоски. Серый кокон депрессии опутывал все, что двигалось, имело цвет, запах, вкус... Все, кроме мыслей, устало бродивших среди саванов, сотканных из паутины...
Возможно, кое-что заподозрил Габер и решил избавить губернатора от будущих неприятностей. Но в таком случае шеф охраны должен был обладать неопровержимыми доказательствами того, что Руди опасен. Зомби надеялся, что таких доказательств у Габера нет.
Его надежда растворилась в судорогах. В бездонных подвалах сознания порхали белые призраки. Пока они еще не выпархивали наружу и не заслоняли интерьер затемненной спальни. Поэтому Рудольф сполз с кровати и, покачиваясь, утвердился на неощутимых ногах. Он сделал несколько шагов по направлению к бару, в котором, кроме небольшого количества бутылок со спиртным, имелся широкий выбор психостимуляторов и релаксантов, включая запасы синтезированного в прошлом веке демерола.
В рассыпающемся мирке, ограниченном влажными горячими стенами, он еще надеялся отыскать ампулу с морфином.
Новые судороги, гораздо более сильные, настигли его на полпути к ковчегу с волшебными зельями. Он упал на колени и ткнулся лбом в мертвую траву без запаха. Трава оказалась длинным ворсом роскошного ковра, и отдельные волоски зашевелились в его ноздрях и глотке, когда он втянул в себя воздух. Лучше бы он бредил, потому что мозг продолжал работать отстраненно, как будто никак не был связан с телом, извивавшемся в вывернутой наизнанку мясорубке.
Он думал о мачехе. Вот кто мог желать его смерти сильнее всех остальных «родственников». При их первой встрече она даже не пыталась скрыть отвращение. Ее лицо исказилось так, будто она увидела жабу... Он был живым напоминанием о шалостях губернатора на стороне, сыном ненавидимой графиней соперницы, которая навсегда осталась непобедимой, потому что была мертва. Но откуда Руди знал об этом?
Мать... Кем была мать? Какая-то самка, без сомнения, выносила его, выкормила и по неизвестной причине бросила на произвол судьбы. Он точно был один, пока монастырский боко не вынул из сосуда печали саму печаль... Так стоило ли вспоминать о том, что было до того?
А потом и мозг изменил ему, поддавшись легионам призраков, топтавшихся за закрытыми дверьми. Липкие щупальца бреда присосались к его лицу изнутри и заставили зомби повторять бессмысленные вереницы слов, обрывки молитв, младенческие крики, старческие стоны... Эти звуки отражались от стен и заглушали грохотавшие восемью этажами ниже барабаны вуду.
8
Гомес смотрел, как набухают веки покойника, а изо рта начинает сочиться желтая жидкость. Матово-синий оттенок кожи сменился глянцево-лиловым. Лежавший перед хунганом недельной давности труп выглядел сейчас, как огромный кусок сырого, но свежего мяса.
Гомес находился внутри конуса тусклого света, падавшего из полукруглого светильника на потолке. Психоты, находившиеся вне этого конуса, оставались невидимыми, но хунган ощущал их присутствие и пристальные взгляды. Еще он ощущал, как «съеживается» их аура под воздействием мантр, распространяемых неистово гудящими барабанами.
Подвальное помещение – железобетонная клетка, погребенная в двадцати метрах под поверхностью, – было труднодоступно для духов, но зато здесь скапливалось зло, подобное жидкой грязи, проникавшей сквозь стены, – самая низшая форма энергии разрушения, вобравшая в себя нематериальные продукты распада миллиардов различных существ, истлевших под землей за время существования планеты.
Хунган знал об этом, как и о том, что прикасается к вещам, которые лучше было бы оставить в покое. Никогда еще он не заходил так далеко. Его прошлые опыты происходили по эту сторону жизни... Он шептал заклинания и видел, как отделяются друг от друга наэлектризованные волосы на голове и в паху мертвеца; от этого зрелища собственные волосы Гомеса шевелились на взмокшем темени. Тем не менее он продолжал дергаться в почти непристойном ритуальном танце, оплетая сетями своего колдовства лежавшую перед ним человекоподобную куклу.
Гомес испытал чудовищную боль, когда рука мертвеца дернулась, и пальцы сжались в кулак. Со стороны это немного напоминало медицинский опыт с обезглавленной лягушкой, двигавшейся под воздействием электрического тока; самое жуткое заключалось в том, что движения Гуго имели тот же источник... Но хунгана не итересовали причины изменений; последствия пугали гораздо сильнее. Дрожь пронзила Гомеса, когда он понял, что внезапно утратил мужскую силу, зато у трупа эрекция была ярко выраженной и невероятно продолжительной.
Фон Хаммерштайн наблюдал за тем, как смуглая тень надругается над телом его сына, сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Он стоял, сцепив зубы, и покачивался от охватившей его впервые в жизни дурноты и проникавшей повсюду вони. Белое и холодное, как зимняя луна, лицо Марты не выдавало истинной степени ее смятения.
Зловещая сцена в мертвецкой была всем им хорошим уроком. Превосходство психотов оказалось вовсе не абсолютным; они чуть было не прозевали появления нового оружия технов. Марта еще раз отдала должное исключительному чутью своего отца...
...Нижняя челюсть Гуго Хаммерштайна отвалилась, и стал виден почерневший распухший язык, покрытый сетью мелких трещин. В сухом горле не было и капли слюны. Веки Гуго дрогнули и поползли вверх, обнажая пожелтевшие глазные яблоки с закатившимися зрачками. Хунган дугой изогнулся над ним, закрывая от света, и в таинственной полутьме чуткие пальцы Гомеса стали снимать с глазных яблок слизистые пленки. Пальцы вращали их, как шарики для пинг-понга, отыскивая радужные клейма, проставленные природой.
Карие, широко открытые и оттого казавшиеся наивными глаза Гуго оставались стеклянными и неживыми даже тогда, когда все его тело уже извивалось на обитом металлом столе в противоестественном танце, повторявшем движения хунгана с задержкой на одну секунду и потому не совпадавшем с жестким ритмом барабанов.
Неожиданно для самого себя граф подумал о «змее кундалини»[24], пробудившемся в тюрьме из гниющей плоти. Сейчас символ показался ему особенно точным: мертвец вздрагивал так, будто внутри него гигантская змея судорожно свивалась в кольца. Терпение губернатора подходило к концу...
Силы Гомеса тоже были на исходе. Он нависал над зомби трепещущей аркой, и его белые джинсы становились желто-коричневыми. Расслаблялись даже те мышцы, которые он бессознательно контролировал с двухлетнего возраста. Он продержался еще немного, а потом рухнул вниз и накрыл своим телом голову реанимированного им существа. Оно не дышало, но его зубы внезапно сомкнулись от сотрясения и легко прокусили кожу на животе хунгана.
Гомес уже ничего не чувствовал. Низшие слуги Огун Феррая – терпеливые, как муравьи, и столь же неумолимые – рвали его сознание на мельчайшие части и растаскивали их по черным погребам смерти. Он отдал слишком много, и уже никто не сумел бы ему помочь.
– Убери этот проклятый звук! – крикнул Теодор Хаммерштайн Габеру и бросился на помощь сыну. Когда он распахнул стеклянную дверь, его обдало волной горячего воздуха. В подвале было душно, и температура достигала сорока градусов... Тело хунгана оказалось неестественно легким и было буквально облито потом. Его отбросили в сторону, словно выпотрошенную баранью тушу.
Марта отшатнулась, увидев лицо своего брата. Но по-настоящему неприятный момент настал, когда вспухшие, холодные, слишком мягкие пальцы Гуго сомкнулись на ее ладони. Внезапно наступила тишина, и Марте показалось, что все они падают в разверзшуюся под ногами пропасть.
Очень медленно зомби опустил ноги на пол и попытался встать. При каждом движении его тело колыхалось, будто кожаный мешок, доверху набитый медузами. Марта вырвала руку и невольно отступила на шаг. Гуго покачнулся, и графу пришлось поддержать его... Тогда им казалось, что все закончилось не так уж плохо, если бы не запах. Запах и волоски, прилипшие к ладоням.
Наследнику Хаммерштайна лучше было бы забыть о расческе. Его волосы, оставшиеся не только на голове, но и на теле, выпадали при самом легком прикосновении.
Безгубая из-под земли
Его звала к себе на ложе.
1
Поцелуй Марты все еще пылал на его губах, а голос звенел в ушах («Ну здравствуй, братец!»). Похоже, эта девка могла возбудить даже мертвого... Руди постепенно пришел в себя, облизал с губ чужую ароматную слюну и продолжал трусцой двигаться по огромному графскому саду, припорошенному первым ноябрьским снегом. При этом он ощущал некое приятное томление в чреслах.
Все вокруг выглядело стеклянным и неживым. Лед ненадолго растопила сестричка, тоже бегавшая по утрам в одном купальнике и кроссовках. Правда, с некоторых пор к этому наряду добавился шарф, завязанный вокруг шеи. Рудольф напомнил себе, что она приходится ему всего лишь сводной сестрой, а значит нельзя терять надежду. Без сомнения, сейчас она дразнит его, но наступит день, когда он возьмет реванш. Если к тому времени не сгниет окончательно.
Пока зомби еще был в состоянии заниматься любовью. Он специально проверил это, мастурбируя в одном из дворцовых туалетов и прекрасно зная, что за ним наблюдает миниатюрная телекамера. Пора было продемонстрировать папе и его псам не только свои достоинства, но и маленькие простительные недостатки. Мастурбирующий мужчина, не прикасавшийся к женщинам несколько месяцев – это выглядело так естественно!.. Он надеялся, что граф распорядится подобрать ему если не невесту, то хотя бы любовницу из психотов. С таким прикрытием он наконец-то станет полноценным членом семьи и сможет приступить к реализации своего плана. А так люди Габера ни на минуту не спускали с него глаз, заглядывая чуть ли не в сливное отверстие унитаза...
...Он скучно преодолевал километр за километром. Это тоже было показухой; на самом деле, в любое время суток и при любом раскладе он оставался бесстрастной машиной, готовой скрываться, воевать и убивать.
Когда кожа заблестела от инея, осыпающегося с веток, Руди решил, что хватит. Он вернулся в отапливаемые помещения и, пренебрегая лифтом, поднялся по лестнице в свою гостиную. После контрастного душа он принял у слуги чашку свежезаваренного цейлонского чая и с удобством расположился в кресле. Включил музыкальную шкатулку и положил в нее один из дисков, позаимствованных в дворцовой фонотеке.
Шум ручья и пение птиц, наложенные на дуэт флейты и виолончели... Он мучался, слушая эту музыку, пока не научился «отодвигать» ее на уровень фона. Золотые диски из нагрудного «кармана» он приберегал на крайний случай. Как ему не хватало жесткости и драйва! Как ему не хватало барабанов вуду или, на худой конец, рок-н-ролла!..
Он отхлебнул ароматный напиток и попытался систематизировать свои неглубокие воспоминания и еще более отрывочные мысли. Он был существом, которым руководили не поддающиеся описанию мотивы, превращенные в подобия инстинктов...
Подходила к концу первая неделя его пребывания во дворце. Амнезия носила хронический характер, несмотря на то, что под видом лечения с ним работали не только лучшие эксперты по «психо», но и вульгарные гипнотизеры и экстрасенсы. В большинстве областей его память была чиста, как белый лист. Или недоступна, как внутренности пресловутого «черного ящика». Похоже, никто, за исключением настоятеля, не улавливал эту тончайшую разницу...
Когда его сочли безопасным, Рудольф узнал о своем прошлом много нового и потрясающе интересного.
Кирхеру повезло меньше.
Сын Теодора Хаммерштайна, Гуго, скончался на третий день после той злопамятной ночи, когда впервые появились признаки неизвестного воздействия.
Впрочем, о том, что Гуго умер, знали очень немногие, если точнее, всего четыре человека: граф, Марта, Габер и Руди, тоже находившийся в этот момент в спальне на правах члена семьи. В число осведомленных не попала даже графиня, не покидавшая своих покоев последние семьдесят два часа.
Хаммерштайн пришел в ярость.
Габер, всерьез опасавшийся уже не столько за свою карьеру, сколько за жизнь, проявил чудеса изобретательности, пытаясь найти врага там, где его не было. В конце концов, он припомнил своему заместителю кое-какие старые грешки...
Устранению Кирхера предшествовал недельный кошмар, инициатором которого оказался сам губернатор. Через пару часов после кончины сына у графа возникла мысль, показавшаяся ему вначале бредовой. Он поделился ею с Мартой. Она и отправилась воплощать эту мысль в действительность, что едва не стоило ей жизни.
Впрочем, об этом Руди только догадывался, разглядывая легкомысленный шарф, скрывавший шею девушки – красивую, гладкую шею, как будто созданную для поцелуев...
2
Лишь на пятую ночь после прибытия Марты Хаммерштайн в Пешт агенты империи сумели организовать посещение бамбуше. Появившись в городе, она сняла номер в гостинице и четверо суток предавалась раздражающему безделью. Расслабиться она могла только наедине с собой. В остальное время приходилось заботиться о поддержании у окружающих иллюзии «измененного лица».
Любой, даже хорошо знавший Марту человек, нашел бы ее привлекательной, но не узнал бы в красотке дочь фон Хаммерштайна. Она колебалась, не завести ли любовника из местных (кое-кто из боссов, прикрывавших операцию, был непротив), но потом решила, что отец не одобрил бы такой неосторожности.
Поэтому вечера она коротала с бутылками венгерского вина, просматривая старые фильмы доимперского периода, сохранившиеся на зарезанных видеокассетах. Кое-что ей даже понравилось, несмотря на общий истерический фон и потрясающую слепоту героев.
А потом был звонок около десяти вечера, машина у входа, быстрая езда в лабиринте узких темных улиц, другая машина, старый серый дом в готическом стиле, комнаты, по которым расползалась тень недавней смерти... Двое агентов ввели Марту в спальню, и она увидела обнаженную женщину, казавшуюся спящей и во сне застигнутой кошмаром.
В тусклом свете горевшей поблизости керосиновой лампы треугольная бескровная рана под левой грудью была почти незаметна. Стилет исчез. Рост, фигура и волосы мертвой были примерно такими же, как у Хаммерштайн, однако лицо, по которому разливалась смертельная бледность, лишь отдаленно напоминало ее собственное. Это было бы не слишком сложным препятствием для психота такого уровня, как Марта, если бы не сокращение лицевых мышц в результате болезненного удара.
– Идиоты, – бросила она, повернувшись к агентам. – Я же сказала – яд.
Один из них имел наглость оправдываться.
– Она была защищена. Возможно, принимала яды в малых дозах. Ей предстояло стать мамбо[15]...
– Ладно. Готовьте вертолет. Оставьте меня одну.
Когда они исчезли, бесшумно ступая по толстым коврам своими каучуковыми подошвами, Хаммерштайн начала, что называется, «входить в образ».
Фас, профиль... Без зеркала не обойтись... Аккуратные раковины ушей, рисунок губ, цвет глаз. Форма ногтей и пальцев. Зубы, пломбы, коронки... Немного другая наполненность груди... Жаль, что она не видела, как покойница двигалась, как держала голову, жестикулировала... Все это придется извлекать из памяти ее коллег... В захолустье работали по старинке, видимо, считая адептов «психо» всесильными. В этом были как положительные, так и отрицательные стороны...
И наконец, самое главное – запах. Запах кожи, слюны, волос, половых органов... Марте пришлось почти лечь на умершую женщину, и она немного возбудилась. Коченеющие соски вызывающе торчали. И этот холод... В мертвом теле было что-то недоступное и гордое. Вроде идеального любовника, который никогда не будет никому принадлежать...
Спустя десять минут Марта встала и самодовольно улыбнулась своему неузнаваемому отражению в зеркале. Любому постороннему, оказавшемуся в этот момент в спальне, метаморфоза показалась бы жуткой. Здесь находились две женщины, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. Только у мертвой лицо было застывшим, а у живой – немного смазанным. Человек, не знакомый с эффектами «измененного лица», посчитал бы, что у него слезятся глаза.
Хаммерштайн вышла из спальни, и агент, отвечавший за устранение «двойника», удовлетворенно кивнул ей. Пока все шло гладко. Еще полчаса они тряслись в машине, покидая пределы города. На какой-то полузаброшенной ферме Марту ждал вертолет. Она подумала, что здесь влияние империи практически заканчивается, и в течение ближайших часов ей предстоит рисковать жизнью. Тем не менее ею руководил не столько страх, сколько любопытство.
Пока вертолет скользил над темным волнующимся лесом, агент вводил Хаммерштайн в курс дела. Район Карпатского предгорья оставался чрезвычайно диким и почти неконтролируемым. До сих пор тут сохранились деревни и замки, в которых еще ни разу не бывали представители новой власти. По данным разведки, где-то здесь находился тайный монастырь технов. Возможно, с этим было связано необыкновенно широкое распространение культа вуду и появление большого количества неовудуистов, вербуемых среди местного населения.
Сам культ претерпел значительные изменения по сравнению с гаитянским прототипом, однако сохранил некоторые характерные черты и терминологию. Оставался открытым вопрос о том, кем являются пресловутые зомби: реанимированными мертвецами или живыми существами с необратимо измененной психикой и полностью подавленной способностью к самоанализу...
Марта Хаммерштайн заняла место женщины по имени Анна Бауэр, которая была «гунси-босал»[16]. Это означало, что на предстоящем бамбуше ей предстояло сыграть пассивную роль, тем не менее она не могла ошибиться даже в незначительных мелочах... Агент что-то бубнил насчет прикрытия, но Марта знала, что иногда смерть приходит быстрее, чем достигает цели пуля, выпущенная из снайперской винтовки...
Вертолет резко пошел на снижение и приземлился на круглой поляне возле поросшего лесом склона. Вокруг застыла темная молчаливая громада гор... Когда Марта выбралась из тесного чрева машины, ей показалось, что температура окружающего воздуха понизилась еще на несколько градусов.
Вот и все ее впечатления от красивейших в мире гор: холод, тишина и враждебность. Ожидание чего-то страшного... Под огромным развесистым деревом, утратившим листья, стоял темный «фольксваген-гольф». Автомобиль Анны Бауэр. Марта выслушала последние инструкции.
– Дальше вы поедете сами. Вверх по склону ведет единственная дорога и ошибиться невозможно. Бамбуше состоится в развалинах замка. Где-то поблизости вас будет ожидать любовник Анны Бауэр. Вот его фотографии...
Марта увидела лицо мужчины лет тридцати с черными глазами навыкате и скошенным подбородком. Неприятное лицо. Тип, находящий самоутверждение в подавлении чужой личности.
– ...Мы не можем снабдить вас оружием. Возможно, во время ритуала вам придется раздеться, – по тому, каким тоном это было сказано, она поняла, что раздеться придется обязательно. – В самом крайнем случае будет пущен газ. Если начнется стрельба, постарайтесь спрятаться в подвалах замка...
Она усмехнулась. Совет был дурацким, но этот человек просто выполнял свою работу и даже не знал, что в случае провала лишится своей головы. Они разошлись без лишних слов. Уже через несколько секунд Хаммерштайн ощутила одиночество и беззащитность.
В салоне «фолька» было немногим лучше. Ключ торчал в замке зажигания. Она завела двигатель и включила фары. То, что здесь называли дорогой, оказалось двумя колеями, проложенными в сырой земле и полузасыпанными гниющими листьями. Машина медленно поползла вверх, ощупывая мглистое пространство подрагивающими лучами фар...
3
Чья-то тень метнулась справа из-за дерева, и Марта ударила по тормозам. «Фольк» остановился, к его лобовому стеклу прилипли две серые ладони, между которыми возникла улыбающаяся физиономия. «Господи, да он же настоящий придурок,» – с отвращением подумала Хаммерштайн и с трудом заставила себя улыбнуться.
Любовничек рухнул на сидение, по-хозяйски обнял ее за плечи и влепил смачный поцелуй в губы. Его шкодливая правая рука уже шарила по ее груди и бедрам. Марте потребовалось всего несколько секунд, чтобы справиться с ним. Она легко проникла в незащищенные области его сознания. Желания и ожидания мужчины были незатейливы. Она погладила его там, где надо, и взяла под жесткий контроль. Всю оставшуюся дорогу до замка он сидел смирно, развлекая ее малопонятными местными анекдотами.
Изломанные края развалин показались в просветах между деревьями. Луна пряталась по другую сторону плотных облаков, обычных в эту пору года, и замок озарялся призрачным светом, падавшим откуда-то снизу. «Факелы,» – решила Марта, но ошиблась. Это были толстенные свечи в глиняных мисках, расставленные так, что стены защищали их от порывов ветра.
Она увидела темное дремлющее стадо автомобилей и мотоциклов – не менее двадцати штук – занимавшее небольшую площадку перед разрушенным фасадом замка. Сквозь натужный шум двигателя «фолька» до нее донесся тяжелый, мерный рокот барабанов. Звуки, вызывавшие непонятную дрожь...
Анна и ее приятель Дюла приехали одними из последних. Выйдя из машины, женщина оглядела руины и лес. Где прятались ее люди, и находились ли они поблизости? Она внезапно усомнилась в этом.
Парочка погрузилась в лабиринт, стены которого были сложены из огромных, плохо обработанных камней. Анна-Марта ощутила ауру этого места – древнюю, гнетущую, неописуемую... Давно она не встречалась ни с чем подобным. Безликое зло вибрировало здесь – зло, парадоксальным образом бывшее причиной преступлений и противоестественно долгой жизни...
Грохот барабанов нарастал, он двоился и накладывался на собственное эхо, отраженное от стен; невозможно было определить место, из которого исходит звук.
Неожиданно для Анны-Марты они вдруг оказались в этом самом месте, в кольце жирных оплывающих свечей, посреди наэлектризованной толпы людей, находившихся в плену у звука. Никто никого не приветствовал. Все давно и хорошо знали друг друга. Даже слишком хорошо... Если бы не начавшийся ритуал, Марта могла бы и не довести свою игру до конца.
Около десятка мужчин, одетых в белое, били в барабаны, выстроившись полукругом под стеной, густо исписанной веве[17]. Тут же был вкопан огромный деревянный крест, выкрашенный черной краской, на котором болтался фрак, превратившийся в лохмотья. Крест был увенчан дырявым котелком... Марта почувствовала некое зловещее влияние, хотя увидела всего лишь тотем. Барон Самеди в своей неодухотворенной ипостаси тоже присутствовал здесь...
На мрачный и завораживающий ритм накладывались визгливые и пугающие, как крики выпи, звуки каких-то свирелей. Отрывисто и жалобно стонала губная гармошка. Несмотря на холод, танцующие люди были полураздеты и продолжали разоблачаться. Назойливая и властная вибрация очень быстро подчинила себе Дюлу и начала охоту за душой Анны-Марты...
Люди, дергавшиеся поблизости от нее, вначале показались ей дикими и примитивными существами. Ей пришлось совершать нелепые движения, демонстрируя столь же нелепую вовлеченность в тесный круг этих полуживотных. Но совместная качка и пронизывающая каждый нерв вибрация вскоре ввели ее в транс. Недолго ей удавалось смотреть на все происходящее и на саму себя со стороны. Барабанный бой уплотнял воздух, превращая его в тяжелый, вязкий кисель, в котором угасали волны «психо».
Ритм соития овладел ее телом и заставил совершать непристойные движения, но на той арене никто не был в состоянии думать о пристойности. Вокруг почти голые мужчины и женщины ревели, выпевали, изрыгали, выкрикивали слова молитв, превратившихся в рэповые речитативы. Их глаза были выпучены, а на губах выступала пена. Тела, покрывшиеся потом, блестели, словно осыпанные бриллиантовой пылью...
Волны ритма становились выше и выше, захлестывали, накатывали, выжимали из трясущихся оболочек души и сталкивали их в невидимом смерче. Анна-Марта ощутила, как размываются границы ее личности, дух вселяется в барабаны, в веве, в жидкую грязь под ногами, носится среди развалин вместе с потревоженными призраками, сраженными нашествием варваров...
Когда толпа была доведена до неистовства, появился хунган[18]. Он и раньше был здесь, растворенный в общей лихорадочной пляске, но сейчас стал центром круга, плотью и воплощением духа, в которых сосредоточилась суть ритуала, – гибкий, как змея, смуглокожий мужчина с белой повязкой вокруг бедер, которая отнюдь не скрывала его агрессивно вздыбившегося орудия. У него в руках была большая чаша, наполненная порошком из толченных костей. Порошок просыпался при каждом содрогании его тела; белый шлейф тянулся за хунганом, оседая на земле в виде фигур, похожих на узоры инея.
Всхлипывания губной гармошки слились в один замирающий визг. Ни один из музыкантов уже не мог извлечь ни звука из духовых инструментов; остался только жуткий рокот барабанов, неизбывный и приводящий в ужас, как глубинные толчки матери-земли. Этот рокот гнал кровь по жилам из горячего ада сердца в ледяные лабиринты конечностей, заставлял сокращаться мышцы и накачивал своих марионеток жидким воздухом...
Анна-Марта не заметила, когда и кто сорвал с нее одежду. Возможно, это сделали ее собственные руки, превратившиеся в змей сладострастия. Пылающее облако пульсировало между ног. Демоны с сияющими глазами плясали вокруг – двуполые, ужасные и бесконечно похотливые. Кто-то быстро и легко вошел в нее сзади, она не переставая извивалась, словно раненная рептилия. Но теперь осью ее бешеных движений был горячий ствол, который она погружала в свою распаленную бездонную пещеру.
Потом исчезло и пространство, вытесненное плотью, и эта плоть кричала и вздрагивала, танцуя и совокупляясь одновременно. Барабаны с туго натянутой гудящей кожей стали частью тел. Мужчины насиловали их руками, которые атаковали и отступали, атаковали и отступали... Бесконечная и бесплодная работа, как круговорот рождений и смертей...
Анна-Марта уже давно не вспоминала о том, каким должно казаться ее измененное лицо, но лиц не осталось ни у кого: только глаза, как предупреждающие знаки на путях безумия, и языки, мокрые от слизи. Двое мужчин побывали в ней, а потом затвердевшая змея со слепой головой приблизилась спереди... Чуть выше дрожала оскаленная рожа хунгана. Женщине показалось, что у него нет зрачков; на нее уставились бельма, грязно-блестящие, словно перламутр морских раковин.
Время сжалось в точку, поэтому никто не уставал. Огромная тень Барона Самеди накрыла поляну среди развалин замка. Неутомимые танцоры и любовники приближали ритуал к апогею. Хунган, уже совершенно голый и сохранивший эрекцию после нескольких совокуплений, вытащил из темного угла мешок, в котором шевелилось что-то. Запустив в мешок руку, он извлек из него чернокожего младенца...
Женщины, стоя на коленях, рыли яму в центре арены. Анна-Марта была среди них и не замечала, как обламываются ногти. Когда она подняла голову, то сквозь завесу слипшихся волос увидела блеск бритвы, показавшийся ей ослепительным. Этот ледяной свет отрезвил ее, сфокусировав сознание в единый неискаженный луч...
Лезвие выписывало петли и восьмерки над головой младенца, которого хунган держал за ногу. К лицу ребенка приливала кровь. Несмотря на то, что свечи все еще пылали, Марта разглядела голубоватый туман ауры вокруг его головы.
Она вдруг осознала, что это ребенок психотов и через несколько секунд он будет принесен в жертву. Кто-то обхватил ее сзади; оглянувшись, она увидела Дюлу, у которого закатились зрачки. Достаточно было легкого толчка в грудь, чтобы он упал и больше не двигался. Ее охватила паника, еще более сильная от того, что Марта осталась голой.
Барабаны заглушили истошный детский крик. Лезвие косым росчерком вспарывало воздух, приближаясь к горлу младенца, а потом, в один кошмарный миг, вдруг окрасилось кровью.
Толпа извергла из себя грязный, звериный рев экстаза. Темная жидкость закапала в вырытую яму, и туда же полетели подношения от участников бамбуше. Жертва еще вздрагивала в агонии, когда хунган бросил ее на землю и провыл завершающую молитву Лоа[19]. Его зрачки вернулись из невероятного путешествия вокруг глазных яблок, и Марта встретила взгляд, пронзивший ее, словно стилет.
Две точки, не имевшие размера, вдруг раскрылись бутонами черных роз, и в их глубине отразилась женщина, совсем не похожая на глупенькую молоденькую гунси-босал по имени Анна Бауэр...
Хунган страшно закричал, выбросив в ее направлении окровавленную бритву, и двинулся навстречу. Она стояла, парализованная растерянностью. Позади нее сомкнулось враждебное кольцо.
4
Седьмой настоятель «Жидкой Стены» Рейнхард Дресслер провожал взглядом трех зомби шестнадцатой экспедиции, отправившихся в путь. Ни один из тех, кто принимал участие в пятнадцати предыдущих, так и не вернулся. Дресслер был почти уверен в том, что никто не вернется и на этот раз. И все же он не оставлял попыток найти выход из Сумеречной Зоны. О зомби жалеть не приходилось – у настоятеля не было недостатка в материале. Техны прибывали сюда регулярно...
Тусклые лучи красного карлика освещали мертвую каменную равнину, по которой двигалась короткая цепочка темных фигур. Только благодаря тому, что планета была повернута одной стороной к своему умирающему солнцу, это полушарие еще не было захвачено льдами. Рейнхард обладал не слишком обширными, но все же достаточными знаниями, чтобы представить себе другую, темную сторону мира...
Однако существовали вопросы, на которые он не мог найти ответы. И никто не был в состоянии помочь ему в этом. Например, самый главный, хотя и умозрительный вопрос: куда попал Дресслер со своими монахами после «изгнания» из реальности образца 2023 года? Было ли это будущее, параллельный мир или того хуже: преображенный ландшафт сознания, что явилось бы косвенным подтверждением солипсического мифа?..
В последнее время Рейнхард склонялся к последнему. Два других варианта не оставляли вообще никаких шансов вернуться. От эры «желтого солнца» изгнанников отделяли миллиарды лет; от параллельной вселенной – непреодолимая «складка» пространства-времени... И не было ничего удивительного в том, что в своих проповедях и беседах седьмой настоятель оперировал терминами научной фантастики. Если другие термины и существовали, то они все еще пребывали в неоформившемся виде в изощренных мозгах психотов...
Зомби, который шел последним, растворился в вечных сумерках. Кровавая капля света некоторое время еще дрожала на костяном наконечнике его дротика, потом и она исчезла. Рейнхард повернулся и побрел к нагромождению камней, которое громко именовалось «селением». На самом деле здесь не было ничего похожего на человеческие жилища.
Монастыря в привычном смысле слова не существовало. Единственным строительным материалом в этой местности были валуны, слишком крупные для того, чтобы горстка людей могла соорудить из них хотя бы стену. Оставалось утешаться тем, что здесь не было ветров, дождей и смены времен года. Только непреходящие сумерки, красный глаз, смотрящий с небес, и мглистое небо, будто припорошенное пеплом...
С тех пор, как тайная община монахов была обнаружена и адепт «психо» барон фон Вицлебен проделал с нею свой зловещий фокус, прошло приблизительно пять лет. Рейнхард не мог сказать точнее. Его «омега» остановилась в момент перехода, как и все другие часы. Оценивая сроки, он полагался на некий биологический ритм, который мог значительно измениться.
Поскольку в Сумеречной Зоне полностью отсутствовала флора и фауна, очень скоро и очень естественно община перешла к каннибализму в форме сыроедения. Потом кто-то все же сумел добыть огонь с помощью кусочка кремня и обрывков одежды. Самые «способные» из монахов быстро научились извлекать из человеческих тел не только мясо, но и жидкость, жир для свечей, а также чистый протеин из мужских гениталий. Все находило себе применение – даже зубы, кожа, волосы и ногти.
Несмотря на ежедневный кошмар поедания себе подобных, настоятель «Жидкой Стены» продолжал существовать, поддерживая традиции и занимаясь темным искусством зомбирования... Численность общины оставалась стабильной. Поскольку новые жертвы психотов обычно прибывали одетыми, то недостатка в одежде и обуви также практически не ощущалось. Гораздо хуже дело обстояло с различными механическими и электрическими игрушками. О большинстве из них, за исключением самых простых, пришлось забыть.
Изначально среди изгнанных были одни мужчины, в том числе, подростки, что привело к большому количеству актов насилия и широкому распространению содомитского греха. Позже в селении стали появляться женщины. Из-за них чуть было не разгорелась война, жестоко подавленная Дресслером в самом зародыше.
С тех пор женщины стали общими, а съедали их в первую очередь. Те, которые прибывали беременными, пользовались некоторыми привилегиями, но только до родов. Рейнхард лично выяснял предрасположенность младенца к «психо». Даже если дело не кончалось ритуальным жертвоприношением, тот все равно был обречен. Человеческая мораль претерпела сильнейшие метаморфозы, однако кое-что осталось неизменным.
После многих месяцев тишины, нарушаемой лишь голосами ослабевших и теряющих надежду людей, Дресслер изготовил самый первый барабан вуду в Сумеречной Зоне. На остов из костей он натянул плохо выделанную человеческую кожу, еще пахнувшую кровью, и спустя несколько недель барабан впервые зазвучал, собирая посвященных на бамбуше. Его звук был глухим, сырым, дребезжащим, но это был звук самого мрачного барабана в истории, и те души, для которых он предназначался, улавливали вибрацию другой природы...
...Среди камней тускло чадили свечи, пожирая бедный кислородом воздух и освещая лица жрущих, спящих, впавших в прострацию людей. Вскоре Дресслеру предстояло собрать свое стадо на проповедь. Рейнхард не давал этому человеческому желе расползтись окончательно. Его жуткая слава сильнейшего боко удерживала в повиновении даже самых отчаявшихся, не говоря уже о зомби... Он знал, о чем будет говорить сегодня. Мысли и чувства были приятно однообразными. Если бы его проклятия достигали цели, все психоты должны были бы поджариваться живьем в самой глубокой из пропастей ада.
5
Ее внимание было приковано к лезвию, розовому от крови, поэтому она не видела, откуда раздались первые выстрелы, похожие на сухие щелчки. Несколько человек упали, как кегли. Плотная стена барабанного боя распалась на отдельные партии; кое-кто из барабанщиков был мертв. Еще немного – и барабаны захлебнулись, но тишину вытеснили истерические вопли и тяжелое дыхание испуганной толпы.
Голые люди заметались в тесной каменной ловушке. Свечи были опрокинуты и погашены, воцарилась предрассветная полумгла. Марта бросилась к ближайшей стене высотой с человеческий рост и прижалась к ней спиной, чтобы не оказаться растоптанной.
Стреляли с деревьев и из окон башни, возвышавшейся над развалинами. Хаммерштайн не видела лазерных «зайчиков», иначе вела бы себя менее опрометчиво. Ей показалось, что пули, выпущенные из снайперских винтовок, методично выкашивают всех. Несмотря на это, хунган не отказался от намерения разобраться с нею. Она вдруг снова увидела его очень близко от себя – он выбирался из толпы, и с бритвы в его руке капала свежая кровь...
Марте вдруг стало очень холодно. Внутренности сковал лед, а воздух осеннего утра застыл в легких. В этот момент она услышала нарастающий шум вертолетных турбин, но для нее оставался открытым только один путь. Она повернулась и на негнущихся ногах побежала в темное чрево замка.
Кое-кто из вудуистов успел добраться до стоянки, и кое у кого в автомобиле было припрятано оружие. Завязалась перестрелка, почти безнадежная для обороняющихся. Вертолет висел над ними, как механический ангел смерти. Слепящий луч прожектора падал вниз, и двенадцатимиллиметровый «мэшин ган» превращал стрелков и машины в решето.
Два человека предприняли попытку спастись, но их «опель» проехал не более пятидесяти метров. Дальше лесная дорога уже была заминирована. Прогремел взрыв, и охваченный пламенем кузов надежно загородил выезд.
Взорвался и черный «рено» на стоянке, разбросав клочья рваного металла и кровавые мешки с костями. На несколько мгновений арена была освещена огненным шаром. Здесь лежало два десятка трупов, среди них один маленький и бледный, до половины утопленный в яме, полной крови, конфет и амулетов. На поляне бродили фигуры в масках и с фонарями – люди из особой бригады пештского отделения имперской тайной полиции искали исчезнувшего агента. Его не было ни среди мертвых, ни среди живых.
В это время Марта Хаммерштайн пряталась под каменной лестницей, уводившей куда-то вниз, и пыталась различить шаги крадущегося в темноте хунгана. Она переживала унизительное и одновременно завораживающе страшное приключение. Мужество понемногу возвращалось к ней, хотя нелегко быть мужественной, когда ты голая, а где-то рядом находится маньяк с опасной бритвой... Подавленая энергия «психо» пробуждалась, поднимаясь из витального центра. Марта ждала момента, когда сможет использовать ее для обнаружения живого объекта.
Сверху доносился приглушенный шум перестрелки, гул вертолетного двигателя и еле слышные хлопки газовых гранат. На этом фоне босые ступни хунгана не производили даже намека на звук. Вероятно, он знал развалины замка и все укромные места как свои пять пальцев, в то время как жертва бродила здесь наугад. Вот и по этой лестнице она почти скатилась минуту назад, порезав ногу. Теперь нога кровоточила, и маленький очаг боли отвлекал девушку от более важных вещей.
Наконец, в темноте появился размытый силуэт, похожий на скопление призрачно слабых звезд, – первый симптом того, что ее биолокатор заработал. Пока это лишь помогало ей констатировать факты. Хунган приближался, двигаясь мягко и тихо, словно кот. Она видела искрящееся щупальце его отставленной в сторону руки, в которой наверняка была зажата бритва. У нее возникло нехорошее подозрение, что он видит в темноте, настолько точными были его движения.
Она попыталась воздействовать на него, но это был крепкий орешек. По правде говоря, Марта впервые встретилась с такой совершенной защитой. Во всяком случае ей не удавалось растворить его агрессию и изменить мотивацию поступков. Она поняла, что он даже чует запах ее крови...
Спустившись по лестнице, он стал приближаться к девушке. Она старалась дышать как можно тише, хотя из горла рвался наружу истерический крик. Она отступала, обдирая кожу на голой спине и протянув руку на съедение притаившемуся поблизости неведомому злу...
Пальцы коснулись чего-то шероховатого. Дерево. Влажное и гнилое... Марта нащупала деревянную дверь, укрепленную металлическими полосами. За дверью была неизвестность, но это лучше, чем смерть... Где же эти кретины из группы прикрытия?! А как тебе спится сейчас, папа? Какие ты видишь сны? Слишком много дурацких вопросов... Дверь пронзительно заскрипела, и хунган, конечно, понял, в каком направлении жертва пытается ускользнуть.
Марта окунулась в сырую затхлую атмосферу с неожиданно сильным запахом земли. Пахло как на свежевспаханном поле после дождя, хотя под ногами были каменные плиты. Она свернула направо и пошла вдоль стены. Лицо накрыла липкая и пыльная вуаль паутины. Несколько драгоценных секунд Марта потеряла, отклеивая ее от себя, но так и не выпуталась до конца.
Она дышала слишком громко и, оглянувшись, увидела, что расплывчатый призрак уже находится на расстоянии пяти шагов. Ее колено ударилось о каменный монолит высотой около метра. Руки лихорадочно ощупали черный бархат пустоты. Ладони легли на полированное дерево, и одна из них, соскользнув, наткнулась на металлическую ручку.
Открытие поразило Хаммерштайн меньше, чем можно было бы предположить.
Она попала в подвальное помещение замка, служившее чем-то вроде склепа. Если это так, то, скорее всего, отсюда не существовало другого выхода. Что ж, игра в прятки была любимой игрой ее детства. Мертвецов она боялась меньше, чем некоторых живых.
Марта сделала шаг вправо, но изголовье гроба касалось стены. Тогда она попыталась обойти гроб с другой стороны, но новый звук, раздавшийся совсем близко, пригвоздил ее к месту. Хунган находился сзади, она знала это точно – его силуэт проецировался на заднюю полусферу ее психоэкрана...
Очень тихий, но непрерывный звук, от которого мышцы превращались в студень, исходил от гроба. Марта протянула к нему руку, и это было еще одной ошибкой. Осязание подтвердило то, о чем она могла бы догадаться: открывалась крышка гроба, поворачиваясь вокруг хорошо смазанных петель.
Запах перегноя ударил в ноздри. Даже хунган остановился, но почему-то это не принесло ей облегчения. Больше, чем угроза быть зарезанной, ее испугало другое: она не «видела» перед собой НИЧЕГО ЖИВОГО.
Марта не успела отдернуть остекленевшую руку. Холодный браслет из твердых, как фарфор, пальцев сомкнулся на ее запястье. Нечто дохлое зашевелилось во тьме... Тонкая струйка жидкости потекла по внутренней стороне ее бедра. Она сдавленно завыла от ужаса и не слышала, как хунган забормотал за ее спиной «Agnus Dei»[20].
Чужая рука сильно и властно притянула ее к гробу, после чего к ее губам прикоснулись резиновые губы, пахнувшие землей. Она дернулась, готовая извергнуть из себя желчь, потому что ничего другого не осталось в ее желудке, но другая рука легла на ее затылок и зафиксировала голову, будто аппарат для операции на мозге. Язык, большой и вялый, словно мертвая рыба, провалился в ее разинутый рот, и с этой секунды Марта осознала бесполезность сопротивления...
Вспоминая потом об этих секундах, она пришла к выводу, что самыми кошмарными были не прикосновения мертвой плоти, не запах пергамента, исходивший из уст, не наличие опасной бритвы за спиной, а невидимость целовавшего ее существа...
Она запрокинула голову и застонала... Рыхлый язык скользил по горлу, не оставляя слюны. Там, где кожи коснулись холодные губы, возникло пятно бесчувственности. Хаммерштайн ничуть не стало легче при этой своеобразной анестезии, особенно после того, как она ощутила безболезненный укус.
Что-то заструилось в ложбинке между грудей, и это «что-то» становилось теплым только в области живота. По горлу медленно полз черный ледник. Сонный морок охватил ее – мутный и неуютный, тяжелый и полный липкого сожаления... Марте захотелось спать, но она чувствовала, что сон будет зловещим и смертоносным, как отдых во дворце Снежной Королевы...
Когда вампир отпустил ее, она ослабела настолько, что упала на колени. Перед нею вращалась расслоившаяся темнота. Кто-то перешагнул через ее руки, обдав дуновением ледяного ветра, и тогда хунган бросился бежать. Шаги разбуженного существа были медленными и неуверенными, как будто оно заново училось ходить. В воздухе витала пыль, сыпавшаяся из складок ветхой ткани.
Марте пришлось проявить лучшие (или худшие?) черты своего жесткого характера. Сцепив зубы, она поползла к выходу из склепа. Светящийся призрак хунгана давно исчез; она двигалась наугад и почти не промахнулась. Ей удалось даже обогнать невидимого вампира. Под конец она перемещалась на четвереньках; ее ладони и колени были испачканы сырой землей.
Ткнувшись головой в угол стены возле приоткрытой двери, она чуть не потеряла сознание. Кровь из раны на лбу залила левый глаз. Шаги вампира остались единственными звуками в мире, прорывавшимися сквозь трескучий шорох ее лихорадочного дыхания. Только она одна и дышала еще здесь, в этом забытом богом могильнике...
Выбравшись за дверь, она захлопнула ее, упираясь в гнилые доски ногами и не обращая внимания на боль. Звуки кошмара тотчас стали тише, как будто доносились из другой реальности. Тогда же Хаммерштайн увидела первые проблески света. Она не сразу поняла, что это мелькают лучи фонарей.
Обламывая ногти, она буквально вползла на стену. Ей показалось, что тело набито ватой, пропитанной дерьмом. Лабиринт развалин был несложным, но она проходила его, мало что соображая. Свет становился ярче, и этого было достаточно.
Потом она увидела лицо и блестевшее от пота тело хунгана, но не успела испугаться, потому что ствол полицейского «кольта» уперся в его череп. Колдун мелко трясся, то ли от холода, то ли от страха... Сильные мужские руки подхватили Марту, и лишь тогда она обмякла, позволив себе расслабиться. Кто-то набросил на нее плед, и люди в бронежилетах понесли ее к вертолету.
Уже позже, из гостиничного номера, она отдала приказ обыскать развалины. Поисками подземного склепа занималась группа из восьми человек, не обнаруживших никаких признаков деревянной двери.
Чтобы убедиться в реальности собственных воспоминаний, Хаммерштайн пришлось еще раз внимательно и по возможности беспристрастно изучить в зеркале свою шею. Повреждение могло быть нанесено как зубами, так и когтями. Наибольшее беспокойство внушали ей два глубоких прокола, расположенных почти рядом, на расстоянии, примерно соответствующем расстоянию между верхними резцами. Обе раны были затянуты коркой засохшей крови. Вокруг разлился выдающийся по размеру и оттенку фиолетово-черный кровоподтек, охвативший шею, словно след «rigor mortis»[21].
...Единственное, что смогло ее утешить, это лошадиная доза старого армянского коньяка «эребуни» и мысль о том, что папа будет ею доволен... Марта еще не вполне протрезвела, когда на следующее утро ввалилась в личный самолет фон Хаммерштайна, возвращавшийся в Клагенфурт. Вместе с нею летел хунган, захваченный агентами тайной полиции.
Она догадывалась, зачем губернатору понадобился жрец вуду, и эта догадка приводила ее в содрогание.
6
Неприятную и грязную работу по соображениям секретности пришлось делать самим членам высокого семейства и шефу охраны.
Четыре человека спустились на шестой подземный уровень дворца в кабине скоростного лифта. Габер присматривал за хунганом, его лицо выражало легкую брезгливость. Граф был бесстрастен, как будто им предстояла обычная рутинная процедура. Марта старалась не обращать внимания на холодные пальчики, прогуливавшиеся по спине. Как подавляющее большинство психотов, она испытывала особое почтение к смерти. Не к мертвецам, а к самой смерти – как состоянию неизученной инверсии «психо».
Хунган, которого звали Гомес, похоже, понял, что дела его плохи, и держался со стоицизмом дикаря. Его одели в белые джинсы «Lee», выгодно оттенявшие голый смуглый торс. Возле холодильной камеры он поежился от холода. Когда оттуда извлекли обнаженное тело Гуго Хаммерштайна, окутанное облаком белого пара, хунган уставился на своего нового и, по-видимому, последнего клиента. Безнадежно мертвого, как ледяная статуя.
Блок в сознании, установленный психотами, мешал Гомесу покончить с собой немедленно. Но это не означало, что он не мог по-своему отомстить тем, кого ненавидел сильнее любых других существ... Он ухмыльнулся, в упор глядя на Марту. Ему доставляло удовольствие напомнить о себе этой сучке, которую он все же поимел пару дней тому назад. Теперь они поменялись ролями, но он был первым.
Она не отвела глаз, и он низко склонился над трупом, не замечая запаха, который тот начал распространять по мере повышения температуры. Гомес разглядывал следы распада, зашедшего не слишком далеко. Ему приходилось видеть и кое-что похуже. В конце концов все заканчивают одинаково, независимо от того, откуда возвращаются: из-под земли, из холодильника морга или из плавания по водам... Но этот мертвец был особенным. Гомесу предстояло привлечь им Огуна Феррая[22].
Хунган даже начал пританцовывать от возбуждения, предвкушая месть, и приступил к исполнению того, что называлось «медленным плевком». Огромная порция слюны проступила между его губами, вытянулась в сверкающую сосульку и упала на лицо трупа...
Габер поморщился, а фон Хаммерштайн, очевидно, принял происходящее за неизбежную часть ритуала. Отчасти так оно и было. Гомес обвел взглядом своды пещеры, в которой предстояло работать, – серые, влажные, пахнущие дохлятиной. Ничего похожего на те кладбища, к которым он привык, но распространять свое искусство нигде не стыдно и никогда не поздно...
Хунган протянул руку, и граф положил на его узкую ладонь то, что Гомес назвал в числе непременных атрибутов ремесла – диск с записью барабанов. Шкатулка находилась тут же, на ее прозрачной поверхности сияло золотом слово «Krell».
Когда раздались первые вкрадчивые удары, Гомес жестом попросил заказчиков удалиться. Невидимые барабанщики гладили тугую кожу ладонями, отчего она зловеще гудела, но в этом звуке еще не было агрессии. Почти нежная, бессловесная молитва Деве Урзули[23]. Прелюдия, вступление, зыбь в пространстве, еще не способная разбудить спящего, но уже навевающая кошмары... Ее интенсивность нарастала так медленно, что само время увязало в ожидании...
7
Руди проснулся в холодном поту. Недоступная никому на этом этаже дворца вибрация ощущалась им, как приближающееся слабое землетрясение. Это было невероятно, и вначале он подумал, что «слышит» нелепый сон – первый сон зомби и, наверное, последний. Барабаны вуду в губернаторском дворце! Это могло быть утонченной ловушкой или... неожиданной помощью. Он лежал и смаковал эту мысль, перекатывая ее в опустошенных коридорах мозга.
В его спальне было совершенно темно. Осязание отмирало раньше других пяти чувств, поэтому Рудольф не сразу почувствовал прикосновения бархатных лапок к своему животу. Его рука дрогнула и потянулась к выключателю лампы. Он почти не шевельнулся. Почти. Но этого оказалось достаточно.
Укус был безболезненным, но ощутимым. Легкий укол, как при введении противостолбнячной сыворотки, оставшийся нелокализованным, потому что бархатные лапки тут же заскользили прочь. Руди втянул живот и включил свет. Перед глазами еще расходились слепящие круги, а руки уже охотились, управляемые инстинктом.
Он схватил что-то мягкое, мохнатое и липкое одновременно. Оно трепетало, словно маленькая птица. Когда зрачки адаптировались к свету, Руди слегка разжал кулак и увидел между пальцами паука. Прекрасный и очень крупный экземпляр «черной вдовы», ближайшим местом обитания которой был Апеннинский полуостров, если не считать стеклянной банки какого-нибудь здешнего любителя арахнидов. Паук был еще жив и, когда хватка Рудольфа ослабела, вяло зашевелил лапами.
Душа зомби похищена, поэтому он не испытывал ни страха, ни сожаления. Он лежал, регистрируя изменения, происходившие в теле, и с безразличием вычислял, останется ли оно ему послушным. Если он действительно мертв, то яд не сделает его еще мертвее... Смерть – это неудобно и не более того. Она означала окончание его миссии, но он знал, что все неизбежно повторится снова. Настоятели терпеливы, а монастыри разбросаны по всему свету...
Он не сомневался в том, что скрытая камера и сейчас наблюдает за ним. Поэтому Рудольф погасил свет и при этом ощутил первые признаки адинамии. Дальнейшие симптомы отравления были ему примерно известны: обильное слюноотделение, задержка мочеиспускания, глубокая депрессия, затемнение сознания, бред, усиливающиеся судороги...
Он откинулся на подушку и поднес к губам «черную вдову». Лапки паука взлетали между пальцами, как будто исполняли гаммы на невидимом рояле. Зомби раздавил его зубами, но мохнатые останки продолжали шевелиться во рту. Клейкой жидкости было немного, но она издавала нестерпимый смрад. Тем не менее, Рудольф жевал с тихим хрустом и спокойствием человека, принявшего не слишком аппетитное лекарство.
Его зубы истирали паука в густую кашицу, которую он проглатывал по частям, щадя свой желудок. Онемение распространялось по конечностям, охватило язык и нижнюю челюсть. Вскоре усиливающиеся спазмы мышц мешали зомби имитировать дыхание, что тоже было частью заложенной в него программы поведения.
Липкий комок опустился в желудок, таким образом, Рудольф уничтожил одно из свидетельств покушения. Сознание начинало мерцать. Это не мешало ему выстраивать примитивные умозаключения в периоды просветления. Его мозг еще был способен давать правильные ответы. Иногда. Случайно. Как счетная машинка со стершимися зубьями шестеренок...
Желание его убить могло появиться, например, у Марты. Для нее он стал конкурентом в борьбе за власть и наследство, а также потенциальным претендентом на должность губернатора провинции. То, что Руди был бастардом, ничего существенно не меняло. Император мог счесть его более подходящим для столь ответственного поста. В эту ночь Марты во дворце не было, однако покушение могло быть совершено и без ее личного участия.
Затемнение...
Он бредил в пустоте и слышал свой собственный неузнаваемый голос. Он до того медленно ворочал языком, что слова были абсолютно неразличимы. Первая зрительная галлюцинация была ограничена краями бесформенного отверстия в окружавшем его черном пологе ночи. Галлюцинация, похожая на воспоминание о том времени, когда он был еще трупом, обремененным душонкой... Он видел какую-то женщину, плакавшую в ногах у человека, одетого в белый европейский костюм. Ее слезы и гримаса на лице были ему неприятны, как вскрытый нарыв. Женщина умоляла о чем-то, но человек в белом был неумолим.
Рудольф – маленький, размером с карлика, свидетель происходящего – смотрел на них без любопытства. Он испытывал только тупую боль, передававшуюся ему от женщины, которая, по-видимому, страдала всерьез...
Боль... Он давно забыл о том, что это такое. Боль была неотличима от глубочайшей тоски. Серый кокон депрессии опутывал все, что двигалось, имело цвет, запах, вкус... Все, кроме мыслей, устало бродивших среди саванов, сотканных из паутины...
Возможно, кое-что заподозрил Габер и решил избавить губернатора от будущих неприятностей. Но в таком случае шеф охраны должен был обладать неопровержимыми доказательствами того, что Руди опасен. Зомби надеялся, что таких доказательств у Габера нет.
Его надежда растворилась в судорогах. В бездонных подвалах сознания порхали белые призраки. Пока они еще не выпархивали наружу и не заслоняли интерьер затемненной спальни. Поэтому Рудольф сполз с кровати и, покачиваясь, утвердился на неощутимых ногах. Он сделал несколько шагов по направлению к бару, в котором, кроме небольшого количества бутылок со спиртным, имелся широкий выбор психостимуляторов и релаксантов, включая запасы синтезированного в прошлом веке демерола.
В рассыпающемся мирке, ограниченном влажными горячими стенами, он еще надеялся отыскать ампулу с морфином.
Новые судороги, гораздо более сильные, настигли его на полпути к ковчегу с волшебными зельями. Он упал на колени и ткнулся лбом в мертвую траву без запаха. Трава оказалась длинным ворсом роскошного ковра, и отдельные волоски зашевелились в его ноздрях и глотке, когда он втянул в себя воздух. Лучше бы он бредил, потому что мозг продолжал работать отстраненно, как будто никак не был связан с телом, извивавшемся в вывернутой наизнанку мясорубке.
Он думал о мачехе. Вот кто мог желать его смерти сильнее всех остальных «родственников». При их первой встрече она даже не пыталась скрыть отвращение. Ее лицо исказилось так, будто она увидела жабу... Он был живым напоминанием о шалостях губернатора на стороне, сыном ненавидимой графиней соперницы, которая навсегда осталась непобедимой, потому что была мертва. Но откуда Руди знал об этом?
Мать... Кем была мать? Какая-то самка, без сомнения, выносила его, выкормила и по неизвестной причине бросила на произвол судьбы. Он точно был один, пока монастырский боко не вынул из сосуда печали саму печаль... Так стоило ли вспоминать о том, что было до того?
А потом и мозг изменил ему, поддавшись легионам призраков, топтавшихся за закрытыми дверьми. Липкие щупальца бреда присосались к его лицу изнутри и заставили зомби повторять бессмысленные вереницы слов, обрывки молитв, младенческие крики, старческие стоны... Эти звуки отражались от стен и заглушали грохотавшие восемью этажами ниже барабаны вуду.
8
Гомес смотрел, как набухают веки покойника, а изо рта начинает сочиться желтая жидкость. Матово-синий оттенок кожи сменился глянцево-лиловым. Лежавший перед хунганом недельной давности труп выглядел сейчас, как огромный кусок сырого, но свежего мяса.
Гомес находился внутри конуса тусклого света, падавшего из полукруглого светильника на потолке. Психоты, находившиеся вне этого конуса, оставались невидимыми, но хунган ощущал их присутствие и пристальные взгляды. Еще он ощущал, как «съеживается» их аура под воздействием мантр, распространяемых неистово гудящими барабанами.
Подвальное помещение – железобетонная клетка, погребенная в двадцати метрах под поверхностью, – было труднодоступно для духов, но зато здесь скапливалось зло, подобное жидкой грязи, проникавшей сквозь стены, – самая низшая форма энергии разрушения, вобравшая в себя нематериальные продукты распада миллиардов различных существ, истлевших под землей за время существования планеты.
Хунган знал об этом, как и о том, что прикасается к вещам, которые лучше было бы оставить в покое. Никогда еще он не заходил так далеко. Его прошлые опыты происходили по эту сторону жизни... Он шептал заклинания и видел, как отделяются друг от друга наэлектризованные волосы на голове и в паху мертвеца; от этого зрелища собственные волосы Гомеса шевелились на взмокшем темени. Тем не менее он продолжал дергаться в почти непристойном ритуальном танце, оплетая сетями своего колдовства лежавшую перед ним человекоподобную куклу.
Гомес испытал чудовищную боль, когда рука мертвеца дернулась, и пальцы сжались в кулак. Со стороны это немного напоминало медицинский опыт с обезглавленной лягушкой, двигавшейся под воздействием электрического тока; самое жуткое заключалось в том, что движения Гуго имели тот же источник... Но хунгана не итересовали причины изменений; последствия пугали гораздо сильнее. Дрожь пронзила Гомеса, когда он понял, что внезапно утратил мужскую силу, зато у трупа эрекция была ярко выраженной и невероятно продолжительной.
Фон Хаммерштайн наблюдал за тем, как смуглая тень надругается над телом его сына, сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Он стоял, сцепив зубы, и покачивался от охватившей его впервые в жизни дурноты и проникавшей повсюду вони. Белое и холодное, как зимняя луна, лицо Марты не выдавало истинной степени ее смятения.
Зловещая сцена в мертвецкой была всем им хорошим уроком. Превосходство психотов оказалось вовсе не абсолютным; они чуть было не прозевали появления нового оружия технов. Марта еще раз отдала должное исключительному чутью своего отца...
...Нижняя челюсть Гуго Хаммерштайна отвалилась, и стал виден почерневший распухший язык, покрытый сетью мелких трещин. В сухом горле не было и капли слюны. Веки Гуго дрогнули и поползли вверх, обнажая пожелтевшие глазные яблоки с закатившимися зрачками. Хунган дугой изогнулся над ним, закрывая от света, и в таинственной полутьме чуткие пальцы Гомеса стали снимать с глазных яблок слизистые пленки. Пальцы вращали их, как шарики для пинг-понга, отыскивая радужные клейма, проставленные природой.
Карие, широко открытые и оттого казавшиеся наивными глаза Гуго оставались стеклянными и неживыми даже тогда, когда все его тело уже извивалось на обитом металлом столе в противоестественном танце, повторявшем движения хунгана с задержкой на одну секунду и потому не совпадавшем с жестким ритмом барабанов.
Неожиданно для самого себя граф подумал о «змее кундалини»[24], пробудившемся в тюрьме из гниющей плоти. Сейчас символ показался ему особенно точным: мертвец вздрагивал так, будто внутри него гигантская змея судорожно свивалась в кольца. Терпение губернатора подходило к концу...
Силы Гомеса тоже были на исходе. Он нависал над зомби трепещущей аркой, и его белые джинсы становились желто-коричневыми. Расслаблялись даже те мышцы, которые он бессознательно контролировал с двухлетнего возраста. Он продержался еще немного, а потом рухнул вниз и накрыл своим телом голову реанимированного им существа. Оно не дышало, но его зубы внезапно сомкнулись от сотрясения и легко прокусили кожу на животе хунгана.
Гомес уже ничего не чувствовал. Низшие слуги Огун Феррая – терпеливые, как муравьи, и столь же неумолимые – рвали его сознание на мельчайшие части и растаскивали их по черным погребам смерти. Он отдал слишком много, и уже никто не сумел бы ему помочь.
– Убери этот проклятый звук! – крикнул Теодор Хаммерштайн Габеру и бросился на помощь сыну. Когда он распахнул стеклянную дверь, его обдало волной горячего воздуха. В подвале было душно, и температура достигала сорока градусов... Тело хунгана оказалось неестественно легким и было буквально облито потом. Его отбросили в сторону, словно выпотрошенную баранью тушу.
Марта отшатнулась, увидев лицо своего брата. Но по-настоящему неприятный момент настал, когда вспухшие, холодные, слишком мягкие пальцы Гуго сомкнулись на ее ладони. Внезапно наступила тишина, и Марте показалось, что все они падают в разверзшуюся под ногами пропасть.
Очень медленно зомби опустил ноги на пол и попытался встать. При каждом движении его тело колыхалось, будто кожаный мешок, доверху набитый медузами. Марта вырвала руку и невольно отступила на шаг. Гуго покачнулся, и графу пришлось поддержать его... Тогда им казалось, что все закончилось не так уж плохо, если бы не запах. Запах и волоски, прилипшие к ладоням.
Наследнику Хаммерштайна лучше было бы забыть о расческе. Его волосы, оставшиеся не только на голове, но и на теле, выпадали при самом легком прикосновении.
Глава третья. Семейка
Возможно, ты думаешь, что когда умрешь, то сможешь отсидеться в своей могиле?..
Нет ничего на свете, мама,
Что давало бы мне силы жить.
1
Минула ночь таинственных барабанов, «черной вдовы», и после того, как Рудольф очнулся утром на ковре в луже собственной блевотины, никто из родственничков или слуг не подал виду, что удивлен этим обстоятельством. Руди быстро восстановился и во время завтрака выглядел разве что чуть бледнее обычного, хотя не помнил, чтобы когда-нибудь приучал себя к яду.
А на следующий день наступил его черед скрывать свое удивление. В коридоре он встретил законного графского сына, и тот показался бы ему привидением, если бы Рудольфу хоть что-то могло «показаться» и если бы Гуго Хаммерштайн не был так бесстыдно материален, вяло и тупо-прямолинейно перемещая свою плоть, распространявшую тошнотворный смрад.
Надо признать, выглядел восставший из мертвых и в самом деле не очень. Уже тогда электроэнергию в Клагенфурте экономили, и Гуго сопровождала бегущая волна сияния, испускаемого бледно-розовыми светильниками, стилизованными под свечи. Косметика лишь подчеркивала безжизненность его лица. Кто-то приодел беднягу в строгий костюм; идея была неплохой, но явно упадочной. Одежда туго обтягивала вспухшее туловище и конечности Гуго. Пальцы висели, словно гроздья лиловых сосисок, а по обе стороны рта пролегли засыхающие желтые следы каких-то выделений.
Позади Хаммерштайна мягко и неназойливо двигался один из «мальчиков» Габера, явно приставленный к зомби во избежание неприятностей. Он разрывался между служебным долгом и понятным желанием держаться подальше от ходячей помойки.
Руди остолбенел, прижавшись к стене коридора, и для этого ему даже не понадобилось играть. Он видел себе подобного впервые с тех пор, как оставил монастырь, но этот зомби не мог быть послан технами. Никто в обители не стал бы возиться с таким запущенным экземпляром – он был предельно демаскирован, совершенно бесполезен и явно обошелся своему инициатору слишком дорого...
Итак, кто-то пустил гулять по коридорам дворца эту разваливающуюся куклу, даже не позаботившись о прикрытии. Впрочем, здесь ничего не делалось без ведома графа, и следовательно, старик о чем-то догадывался. Руди отдал должное его проницательности и, отклеившись от стены, двинулся навстречу своему сводному брату.
Они встретились под шедевром Танги «Воображаемые числа» – и без того мрачным, а сейчас, при скудном ночном освещении производившем довольно зловещее впечатление. Несмотря на запах, Руди обменялся с Гуго двойным братским поцелуем в губы. Ему показалось, что он поцеловал протектор автомобильной шины.
Человек Габера внимательно наблюдал за ними, стараясь не упустить ни малейшей подробности. Гуго что-то просипел, и Рудольф с трудом разобрал слова. Жуткий и жалкий голос попросил у него сигарету. Для подобных случаев он держал в кармане пиджака наполовину опустошенную пачку «Kent».
В пространстве между ними возникла золотая зажигалка. Протягивая руку, охранник все же старался держаться подальше. Руди видел, что Гуго не фокусирует взгляд ни на нем, ни на ком-либо другом. Глаза бывшего психота напоминали две разбитые фары. Форма без функции. Запертые двери во внутреннюю пустоту.
Кроме того, Рудольф заметил, что Гуго не затягивается. Тот набирал дым в рот и выпускал его через нос. Спустя десять затяжек молчание стало смешным и тягостным одновременно. Хаммерштайн-младший или не хотел, или не мог разговаривать. Скорее всего, его мозг стал мозгом олигофрена. В любом случае ему оставалось недолго. Руди поставил бы десять ампул ЛСД (величайшая ценность для психотов) на то, что Гуго не протянет и трех дней. Но за эти три дня один зомби мог разоблачить другого. Они оба были тварями, порожденными одной и той же магией...
Когда Рудольф удалялся, сочинив для этого какую-то отговорку, ему показалось, что графский наследник бормочет, уставившись в стену сквозь восходящие струи сигаретного дыма:
– Где моя мама? Кто моя мама? Где моя мама?..
* * *Чай давно остыл, и Руди поставил чашку на ковер. Флейта повздыхала еще немного и растаяла в тишине... В уравнении, прежде таком ясном, появились неизвестные величины. Кто-то пытался сделать его работу – извести графскую семейку. Это было подозрительно. Так же, как и появление очередной ловушки в виде зомби, легально поселившемся в губернаторском гнездышке.
Некоторое время Руди рассматривал старофламандские «ню», развешанные в комнате. На его вкус, дамы, изображенные на картинах, были несколько толстоваты и рыхловаты...
Зазвонил телефон. Психоты, знавшие о том, что его восприимчивость к телепатическим сигналам утрачена, установили в его комнате архаичные средства связи. Сняв трубку, он услышал голос Габера и не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, то стал готовиться к охоте на человека, как будто это было вполне привычным делом.
Что-то подсказывало ему, что такие мероприятия он любил с детства.
2
Фридрих Кирхер знал, что обречен, но именно отсутствие надежды заставляло его действовать хладнокровно и четко.
Он почуял неладное еще тогда, когда узнал о болезни Гуго и внезапном отъезде Марты. Ему стало ясно, что его подставили. Нелепая операция в Санкт-Фейте была всего лишь отвлекающим маневром и не могла закончиться иначе, кроме как провалом и пленом. Таким образом, его чудесное спасение также было запрограммировано...
Кирхер понял, что оказался лишним. Его использовали, как дешевую шлюху, обеспечив алиби этому придурку Рудольфу, вернувшемуся с того света с завидно стерильными мозгами. Поскольку Фридрих знал человека, от которого получил задание, у него в запасе оставался последний козырь. В его положении это было слабым утешением.
Кирхер позаботился о спасении собственной шкуры сразу же после аудиенции у губернатора. Он прослужил империи достаточно, чтобы понимать: бегство практически невозможно. Тем не менее, он рискнул и этим обеспечил себе пару часов форы.
Ему удавалось скрываться в течение полутора суток в сравнительно густонаселенном центре Клагенфурта. Но так продолжалось до тех пор, пока им не занялись всерьез. Теперь он имел неприятности по полной программе: с миражами, слуховыми галлюцинациями, иллюзиями болей и искажениями воспоминаний.
* * *...Жители квартала имени Вольфа Мессинга выползали из своих домов, разбуженные воплями полицейских сирен. Прятаться было бессмысленно и даже опасно для здоровья – во время охоты полицейские нередко применяли газ, и тогда лучше было находиться на свежем воздухе.
Методы поддержания порядка претерпели значительный прогресс. На технов, подозреваемых в анти-имперской деятельности или политической неблагонадежности, охотились полицейские-телепаты – без оружия, потягивая кофе в тишине кабинетов с кондиционируемым воздухом, – и обычно находили жертву прямо в постели – тепленькую и парализованную наведенным кошмаром, после чего оставалось только казнить ее или отправить в Сумеречную Зону. Сегодняшняя шумиха означала, что психоты преследовали кого-то из своих...
По бледному лунному диску пробегали рваные облака. Эхо многократно билось в лабиринте незыблемых стен. Город, погруженный во тьму, скрывал больше опасностей для неискушенного странника, чем дикий лес. Над глубокими ущельями улиц перемалывали воздух винты полицейских «линксов» и «кобр», отмеченных старыми следами армейских опознавательных знаков. Лучи прожекторов метались по ослепшим окнам и фигуркам технов, разжигавших костры прямо на тротуарах. Охота могла затянуться до утра, а лужи уже подернулись льдом. Впрочем, в квартирах было ненамного теплее... Люди собирались у костров, согревались, как могли, покорно ожидая рассвета. Затерянные в собственном городе, они предпочитали не вмешиваться в чужие игры. Все, чего они хотели, – это протянуть как можно дольше...
* * *Облава двигалась от центра к рабочей окраине. Естественно, члены графской семьи имели привилегии. Им были обеспечены безопасность, острые ощущения и прекрасный обзор. Каждый из них выбрал себе средство передвижения по собственному вкусу, а лучшим оружием все же оставались мозги. Только самые примитивные из них, вроде бастарда Рудольфа, нуждались кое в чем еще.
Кирхер прятался в заброшенном доме. После дозы стрихнина его восприятие обострилось до звериного уровня. Он различал цвета в полутьме и чуял запах бензина, доносившийся из запертого подземного гаража. Впрочем, его защита была несовершенна: в голове постоянно звучали каприсы Николо Паганини. Кто-то из бывших коллег транслировал музыку прямо в его мозг.
Кирхеру были хорошо знакомы эти подлые штучки, и он, конечно, поставил экран, но посторонний фон все равно оказался интенсивнее, чем хотелось бы. Это немного мешало ему ориентироваться, не говоря уже о том, что скрипка медленно распиливала его нервы на сантиметровые куски. Кто-то намеренно выбрал ненавидимые им тембр и гармонии, повторяя одни и те же фрагменты каприсов с завидным терпением.
Дистанция между Кирхером и преследователями сократилась до минимума. Пора было выбираться из подполья. Фридрих побежал по облюбованному им подвалу, распугивая крыс. Более крупные, двуногие животные пока играли роли статистов и не представляли серьезной опасности.
Потом перед ним возникла глухая стена, которой не было еще вчера. Это была грубая, топорная работа, поэтому он даже не замедлил бега, и стена растаяла, как только его руки пронзили серую нематериальную пелену.
Развилка. Тут пришлось задержаться. Куда бежать – налево, направо? Центр памяти начал давать сбои. Справа его ждала синяя «ауди», слева – белый «мерседес». Одно из воспоминаний было ложным. Для борьбы с этой двойственностью существовали косвенные методы. У охотников наверняка не было времени, чтобы отследить полные ассоциативные ряды... Фридрих вдруг вспомнил белые больничные потолки своего детства и повернул направо.
И все-таки он засиделся в укрытии и подпустил загонщиков слишком близко. Кирхер не сомневался в том, что губернаторская семейка не откажет себе в удовольствии поохотиться на предателя. И еще Габер... Вспомнив своего бывшего шефа, Фридрих сжал кулаки. Его ярость была бессильной, вредной для него самого, и от этого становилось еще больнее. Назойливые звуки скрипки стали громче и заглушили доносившийся снаружи вой сирен...
Он проник в гараж через узкую заднюю дверь и понял, что опоздал. Два человека, засевшие здесь, открыли по нему огонь из автоматов. Резкая боль опалила плечо. Ему пришлось шарахнуться обратно в проход, и он потерял еще немного времени, анализируя обстановку. Иллюзия обстрела была полной: он ощущал запах пороха, слышал звон выбрасываемых гильз и даже видел сколы на кирпичах там, где в них якобы попадали пули. Отсутствовала только кровь на его предплечье.
Проверив это, он направился к машине, даже не вынимая пушку из кобуры. Двое в длинных плащах опустошили магазины своих «галилов», но момента их исчезновения Фридрих не видел. Он отдавал часть своей энергии электродвигателю привода, открывавшего ворота. Когда выезд освободился, Кирхер был единственным живым существом в гараже.
Пока прогревался мотор, Фридрих пытался прощупать близлежащие улицы узконаправленным лучом «психо», но безрезультатно: жители города создавали слишком много помех. Призраки людей тускло светились в туманном пространстве и сливались в неразличимый хоровод...
Кирхер открыл глаза и увидел, что выдыхает белые облачка пара. Стекла машины начали запотевать. Он опустил их еще и на тот случай, если придется стрелять. Затем извлек из кобуры свой «вальтер» П-88 и положил его под правое бедро. Отпустив сцепление, он резко бросил «ауди» вперед. Преодолев крутой подъем, его тачка выскочила из гаража.
Снаружи была сырая и холодная ночь. Население квартала, в котором он прятался, едва ли достигало одной двадцатой прежнего. Но и эта часть составляла внушительную толпу, напоминавшую стадо овец, испуганно жавшихся друг к другу. Слева приближалась кавалькада машин, вспарывавших тьму слепящими лучами двух десятков фар. Все, что делал господин Габер, он делал основательно.
Кирхер на большой скорости объехал толпу по тротуару, пройдя вплотную к стене. При этом он все же задел крылом какого-то старикашку, который в лежачем положении занимал до смешного мало места. Впереди было темно, и Фридрих радовался этому обстоятельству. Сейчас темнота означала для него жизнь, а свет – пытку и смерть. Он преодолел три пустынных перекрестка, преследуемый катившейся за ним волной кошмара. Волна настигала его, и кошмар просачивался сквозь щели...
* * *Защита Кирхера начинала разваливаться под давлением десятков объединившихся охотников. Сквозь нее проникали отработанные на живом материале и обладающие высокой способностью к адаптации программы саморазрушения. Их действие приводило к тому, что через некоторое время жертва утрачивала самоконтроль и волю к сопротивлению. Для технов это время было смехотворно малым; психот высокого уровня, каким был Кирхер, мог продержаться несколько часов.
Мозг сидевшего за рулем человека начал воспроизводить обстоятельства самых жутких из его снов. Он был готов к этому, но не настолько, чтобы управлять машиной в подземелье древнеегипетского могильника... Вместо руля он сжимал в руках серебрянные части магического артефакта, который мог бы спасти его, если бы беглец знал, как им воспользоваться. Это оказалось самым мучительным – держать в руках ключ к своему спасению и не знать, как ключ отпирает двери...
...Песок сочился тусклым голубым светом; ядовитое и неправдоподобное свечение сновидения выхватывало из темноты целые ряды мумий, протягивавших к Кирхеру обмотанные бинтами конечности. Он обламывал их с тихим хрустом, и они рассыпались в пыль, а пыль забивала и осушала глотку и ноздри. Сквозь нагромождение мумий слабо проступал ночной городской пейзаж – влажно блестевшие тротуары, столбы, принявшие очертания статуй Анубиса, дома мертвых и разбегающиеся в стороны тени живых...
Кирхера бросало из стороны в сторону, и он заметно снизил скорость. Несколько джипов давно обогнали его, двигаясь по параллельным улицам, и заблокировали выезды из города. Число случайных жертв облавы уже достигло десятка человек.
Фридрих приближался к западне, но не догадывался об этом. Его сил едва хватало на то, чтобы удерживать в сознании мерцающее изображение реального города, спроецированное на лабиринт неизвестной гробницы. Сквозь дождь слепящего песка он увидел бегущих впереди людей – пять или шесть идентичных фигур. Спустя несколько секунд он узнал в каждой из них себя.
Один из Кирхеров попал в ловушку и угодил под каменную плиту, которая выдавила из него кишки. В то же самое мгновение Фридрих ощутил режущую боль в области живота. Он бросил взгляд вниз – на нем не было одежды, а между ног извивался клубок лаково-черных червей. Это заставило его убрать ногу с педали газа, впрочем, ненадолго, потому что потом он услышал жутковатый шелест над собой и втянул голову в плечи.
Гигантский птеранодон парил под сводами пещер, отодвинувшимися на невероятную высоту. Ломкие пальцы мумий, окутанных туманом ядовитых спор и бактерий, разбивались о лицо Кирхера, наполняли рот истлевшей крошкой и царапали глазные яблоки...
Фридрих предпринял последнюю попытку привязать себя к ускользающей реальности. Он нащупал пистолет, все еще прижатый к креслу бедром, и прострелил себе мякоть предплечья.
Звука выстрела он почти не услышал, но зато боль на секунду отрезвила его и вытеснила наведенный кошмар. Вместо шелеста кожистых крыльев птеранодона в салон автомобиля ворвался гул вертолетных турбин. Один из «линксов» накрыл его косым конусом света, бившего из прожектора. Далеко впереди проезжую часть улицы перегораживал тягач «рено» с полуприцепом, груженным бетонными блоками.
Кирхер понял, что с его особой просто забавляются. Существовало множество способов покончить с ним быстро и без особого шума. Ублюдки растягивали удовольствие. Еще бы – охота за себе подобным осталась одним из немногих доступных развлечений после того, как плести обычные интриги оказалось проблематичным и даже карточные игры для мощных психотов превратились в абсурд...
Чего же они хотели? Видеть его уничтоженным, раздавленным, кусающим собственные руки, обделавшимся от страха? Он сам не раз принимал участие в облавах и помнил даже кое-что похуже. Только его жертвы были технами...
Времени на то, чтобы поразмыслить об этом, не хватало. Кирхер свернул в ближайший переулок, застонав от боли в раненной руке, но увидел, что в ста метрах впереди хищно расплывается сизое облако. Оно влажно поблескивало и достигло окон первого этажа. Он знал, что это такое. Противогаз не спасал, достаточно было контакта взвеси с кожей... Возможно, облако тоже было иллюзией, но проверять это ему не хотелось. Смерть была избавлением для людей, блюющих кровью и раздирающих себе ногтями горло.
Фридрих резко ударил по тормозам и дал задний ход. Снова заскользил по прямой, пытаясь уйти от настигавшей его стаи машин, среди которых был и губернаторский «роллс», раскрашенный в серебристо-голубые тона. Из люка «роллса» высунулась Марта Хаммерштайн. Ее волосы развевались в набегающем потоке воздуха, а лицо горело от возбуждения. Замечательный бюст покоился на холодном металле.
Кирхер не сразу обратил внимание на то, что звуки скрипки давно исчезли. Им на смену пришли тихие детские голоса, внушавшие ему больший страх, чем что-либо другое... Он узнал в них голоса своих детей, умерших от порчи около восьми лет назад (убийц тогда так и не нашли).
Он громко закричал, чтобы отделаться от наваждения, но это не помогло; мертвецы звали, просили, умоляли. Кирхер ехал очень медленно, со скоростью гуляющего пешехода, но по своим внутренним часам он целые сутки продирался сквозь пластилиновый ад воспоминаний...
Через некоторое время ему все же пришлось остановиться. На асфальте перед капотом стояли его дети – два маленьких полураздетых существа, державшие друг друга за руки. Они дрожали от холода и были насмерть перепуганы...
Рассудок впервые изменил Кирхеру. Во всяком случае, он впервые совершил самоубийственный поступок. Вместо того, чтобы раздавить мираж колесами, он остановился и ткнулся лицом во взмокшие ладони.
Голоса звучали ясно и вполне отчетливо, несмотря на пронизывающий гул вертолетов. Лопасти рассекали песочный дождь, а мумии, выползающие из гробов, издавали нестерпимый для человеческого уха шепот вечности...
– Я люблю тебя, папочка, – произнес совсем рядом с Кирхером детский голосок, и что-то прижалось к его правому боку. Он и не помнил, когда отшвырнул «вальтер» на сидение пассажира. Теперь, когда кошмар продолжался на уровне ощущений, Фридрих начал смеяться.
Повернув голову, он увидел самого себя, уменьшившегося до размеров трехлетнего ребенка и сморщенного, как засохший гриб. Гном из волшебного леса (лиллипут из труппы уродцев, воплощение недостижимой старости) потрогал его морщинистыми лапками, пахнувшими плесенью, и запел жалобную уличную песенку:
"Мне нужен шприц, чтобы стать молодым, мне нужны деньги, чтоб достать морфий.
Купи себе розовые очки, и я буду красивым в морге..."
Кирхера пробрал озноб. Все признаки постороннего влияния исчезли, если не считать сидевшего рядом существа. Зато асфальт перед бампером был пуст, и Кирхер нажал на педаль газа.
«Ауди» набирала скорость. Ее несло прямо на стоявший поперек дороги полуприцеп. Смерть вдруг показалась Фридриху вполне обыденной вещью, чем-то вроде заслуженной остановки после долгого трудного пути. Тем более, что по ту сторону жизни его ожидали любимые призраки. Умирать легче среди тех, кого ты знаешь. И тут же Кирхер понял, что не может сказать этого ни об одном человеке, даже о самом себе...
Сзади его почти настиг «харли-дэвидсон», покрытый психоделическими разводами грязи. На бедрах мотоциклиста, одетого в лоснящийся кожаный прикид, лежало охотничье ружье известной фирмы «Зауэр и сын». Лицо было неразличимо за темным стеклом шлема. Фридрих не знал, каковы заслуги этого человека, но не сомневался, что тому отведена особая роль.
В эти последние для него секунды мир уплотнялся в пространстве и во времени; город казался тяжелым и мокрым, словно опустился на океанское дно; низкое плотное небо накрыло Кирхера, как будто он был пауком в стеклянной банке.
Сидевший рядом гном внезапно вцепился в руль и вывернул его вправо. Фридрих пытался выровнять машину, но было поздно. «Ауди», развернувшуюся почти на девяносто градусов, неудержимо несло в кирпичную стену какого-то склада.
Заскрежетал сминающийся металл. Двигатель взвыл перед тем, как захлебнуться. При ударе Кирхер откусил себе кончик языка и скорчился от боли. Кровь заполнила рот, слишком много крови... Заплесневелые ручки назойливо пытались утешить его и от них некуда было деться.
В этот момент дорогу к его мозгу отыскал новый голос, заглушивший даже боль и страх. Голос был таким ясным и отчетливым, как будто звуковая труба вонзилась прямо в слуховой центр. Та, которая послала его в Санкт-Фейт, не удержалась от последнего разговора.
– Не сопротивляйся, – равнодушно произнесла она. – Перед смертью можно научиться жить...
– Ты подставила меня, сука, – сказал он, чувствуя, как бесконечно тяжела ненависть. Она давила на него, будто многотонная могильная плита.
– Утешайся тем, что ты умираешь во имя святой цели.
– Жаль, не увижу, как ты сдохнешь!
– Приготовься, мой мальчик! Спокойной ночи...
Голос исчез. Вместо него Кирхер услышал шаги, раздававшиеся совсем близко. Правая рука нашла «вальтер», но выстрелить он не успел. Сбоку в череп уперлись ледяные стволы. Фридрих ощутил неприятный привкус во рту, как на похоронах.
– С кем ты беседуешь, Кирхер? – беззлобно спросил еще один знакомый голос.
* * *Рудольф был разочарован. Загнать психота в угол оказалось до смешного легко. Теперь жертва сидела перед ним и оставалось только нажать на курок. Что же его беспокоило? Услышанные только что обрывки фраз? Он ощущал присутствие чьей-то могущественной тени. Очень не хотелось бы ошибиться и закончить так, как бывший помощник Габера.
Сзади взвизгнули тормоза. Несколько пар глаз наблюдали за ним из губернаторского «роллса». Среди них были холодные и настороженные глаза фон Хаммерштайна. На заднем сидении развалилась туша безучастного к погоне Гуго.
– Ну, и чего ты ждешь? – спросил граф небрежно, как будто просил прислугу поторопиться с завтраком.
Фридрих понял, что не будет камеры в полицейском управлении и даже не будет ссылки в Сумеречную Зону. Он начал разворачиваться в сторону Рудольфа, держа «вальтер» в согнутой руке. Он не успел закончить движение.
В этот момент зомби выстрелил, и заряд дроби, выпущенный в упор из двух стволов, разнес Кирхеру голову.
...Кто-то тихо пел в тишине:
«...Купи себе розовые очки, и я буду красивым в морге...»
3
– Ты был великолепен, братец, – сказала Марта, облизнув языком губы. На Руди это подействовало, как слабый удар током.
– Ничего особенного. Не он первый, не он...
– Последний? – закончила за него Марта.
– Надеюсь.
– Ты стал осторожен.
– Что ж, такие времена...
– И схватываешь на лету...
Они болтали, потягивая вино из высоких бокалов. Поднос стоял на каминной полке. Рядом, в ведерке со льдом, торчала бутылка с полустершейся наклейкой «Советское шампанское». Зал губернаторского дворца был залит светом. Сверкали драгоценности, мягко мерцали серебристые меха. Как белые лодки, проплывали мимо женщины с обнаженными плечами.
В этот вечер здесь было больше сотни гостей. Близкие, дальние и очень дальние родственники Хаммерштайнов. Люди, чье родство было тайной, но всех объединяло одно и то же – сила «психо». Граф давал прием в честь высокого гостя – посланника сибирского клана Илии Каплина.
Сам Илия, тощий молодой человек, похожий на туберкулезника, оглядывал зал тусклыми рыбьими глазами. Его подташнивало от напряжения. Поддерживать защиту среди такого количества сильных психотов стоило немалого труда. Спасала дипломатическая неприкосновенность. Прощупывание было дружеским или, по крайней мере, нейтральным, и все же оно оказалось неизбежным.
Каплин не скрывал только самых банальных намерений. Например, он собирался обзавестись женой соответствующего происхождения. Наиболее подходящей кандидатурой в поле зрения Илии была Марта Хаммерштайн. Она знатна, красива, но прежде всего, она – психот. Остальное клан Каплина мало волновало...
Граф считал Илию удачной партией. Конечно, этот хлюпик вряд ли подойдет Марте как мужчина, зато он вполне сгодится на роль хорошо управляемого мужа. Хаммерштайн не сомневался в способности дочери проявить для этого достаточную силу воли. Ее сексуальные забавы вряд ли прекратятся в обозримом будущем. Если Каплину и суждено обзавестись ветвистыми рогами, то это были бы его собственные проблемы.
Однако не все обстояло так просто. Заключение браков между членами разных кланов всегда порождало множество мелких конфликтов. Тем не менее, союз с Сибирью – это звучало неплохо, особенно на фоне слухов об объединении западноевропейских Домов...
По большому счету радоваться было нечему. Вся возня происходила вне имперской столицы Менгена. В воздухе носились зловещие флюиды. Все стремились к власти, но никто не желал хаоса. Империя была совсем юной, однако, благодаря исключительности правящей верхушки, эволюционировала в тысячу раз быстрее обычного. Это было забавно и немного тревожно. Возникало ощущение, что не за горами и закат...
Хаммерштайн безжизненно улыбался, танцуя с графиней, которая была не более, чем послушной куклой в его руках. Или зеркалом, покорно отражавшим его достоинства и пороки. За долгие годы, проведенные во дворце, Эльза Хаммерштайн научилась владеть лицом, но не настолько, чтобы на нем нельзя было заметить следы пережитого потрясения.
Мысленно граф продолжал беседовать с Каплиным. Это был разговор умных и восприимчивых людей. Отчасти к нему были подключены Марта и Габер. При этом дочь графа умудрялась флиртовать с Руди. По причине амнезии тот оставался кем-то вроде князя Мышкина, другими словами, идиота из романа господина Достоевского. Граф иногда почитывал беллетристику, считая, что некоторые психологические наблюдения технов могут оказаться верными.
Танцы были не более чем данью традиции. Марта не видела никакого смысла тереться в паре, повторяя неестественные движения. Она была одета в обтягивающее платье и, как всегда в подобных случаях, «забыла» о нижнем белье. Вялотекущая беседа о судьбах империи сейчас интересовала ее гораздо меньше, чем сводный брат, относившийся к ней далеко не по-братски...
Марта была не прочь заполучить его в свою коллекцию. Она чувствовала, что он может оказаться полезным, хотя еще не представляла себе, в каком именно качестве. Может быть, как исполнитель, не задающий лишних вопросов и доказавший это на недавней охоте?..
– Чему ты улыбаешься? – спросил Руди, любуясь ее ровными белыми зубами и прекрасно очерченным ртом.
Они перешли к столику у стены, возле которой стоял Габер, одетый в смокинг, и курил хорошую американскую сигарету. Он наверняка слышал их разговор.
– Ты спас Кирхера от технов и прикончил его здесь. Разве это не смешно?
– Не более, чем многое другое. Например, я то и дело встречаю во дворце Гуго. Кстати, когда состоится погребение?
Внешне Хаммерштайн не изменилась, но Рудольфу ощутил, что все вокруг затянул невидимый лед. Даже огонь в камине стал каким-то тусклым.
– Если это шутка, то очень неудачная, – сказала Марта с нескрываемой угрозой. – Не вздумай болтать о Гуго при посланнике!
– А в чем дело? – Руди продолжал разыгрывать неведение.
Он не излучал вовне ничего, кроме огромного желания обладать этой самкой. Она перестала дразнить его. Марта боялась зомби и не понимала, чего добивался отец. Возможно, граф тоже не понимал этого и действовал наугад. Пугающая сцена в подвале до сих пор снилась ей по ночам и извращала самые светлые из видений.
Чтобы скрыть замешательство, она сделала несколько глотков из бокала. К ним направлялся Каплин. Марта рассматривала потенциального супруга без всякого любопытства, как будущего делового партнера. Тот не выглядел ни гением, ни сверхмужчиной, но внешность часто бывает обманчивой.
Илии все больше становилось не по себе. Ему внушал подозрение один из членов графской семьи – высокий широкоплечий брюнет с зелеными глазами. Блудный сын... Интересно, где он блуждал столько лет? Илия пытался прозондировать его мозг, но обнаружил первозданную пустоту там, где ее не должно было быть. Опасный и непредсказуемый тип... И еще зомби в спальне наверху, которого пытались скрыть от гостя... Что здесь творилось? Не пора ли сообщить в столицу о странностях центрально-европейского Дома? Некоторое время Каплин взвешивал эту возможность и решил немного подождать.
На всякий случай посланник отдал приказ своим телохранителям в зале держаться поближе. Еще два верных человека все время находились в его покоях. Приказ был отдан узконаправленным пучком «психо», но сам факт передачи не укрылся от внимания Габера. У того был нюх на такого рода штуки. Карл даже подумал, не поторопился ли он с Кирхером? Назревало что-то очень нехорошее. Период относительного затишья продолжался недолго.
4
Гуго оторвал голову от подушки. Тяжелую, как будто эта часть тела была отлита из чугуна. Впрочем, остальные части тела тоже плохо подчинялись ему. Как в кошмарном сне, когда надо защищаться и не можешь поднять руку. Если бы он мог более-менее связно думать, то, возможно, обратил бы внимание на причину своего внезапного выхода из спячки.
Он очень плохо слышал и не различал удаляющийся шелест женского платья и тихий скрип, с которым закрылась дверь. Зато он воспринимал вибрации, исходившие из портативной музыкальной шкатулки, оставленной кем-то в изголовье его кровати.
Руки и ноги начали коченеть, веки склеились так, что он с трудом разлепил их, помогая себе пальцами, похожими на деревянные сучья... Он лежал одетым и даже обутым. В некоторых местах рубашка и костюм уже трещали по швам – разрезать их было бы проще, чем снять. Серые кожаные туфли казались двумя вздувшимися мышами.
Двигаться было мучительно тяжело, примерно так же, как плавать в цементном растворе. Но барабаны, звучавшие на пределе слышимости, заставили зомби встать. Жесткий ритм содержал приказ, которого Гуго не мог ослушаться. На сей раз это был ритм войны и смерти.
Зомби покачнулся и направился к узкой полоске света, пробивавшегося сквозь щель под неплотно прикрытой дверью. Впервые с того момента, как он умер, кто-то прокручивал в его опустошенном сознании черно-белый фильм. Он передвигался среди несуществующего антуража.
Серый песок, похожий на измельченный пепел, усеивал берег свинцового океана. В черном небе кружили ослепительно-белые птицы. Чайки или стервятники. Черные девушки в платьях цвета непорочности выворачивали суставы в рваном танце разрушения. Кожа, излучавшая люминисцентное свечение, сползала с них, обнажая черепа и кости. Среди девушек была Дева Урзули, бесконечно печальная от того, что все ее плотские воплощения поджидала Смерть...
Зомби, пошатываясь, прошел мимо. Невыносимая пульсация заставляла его переставлять ноги. Если бы он остановился, то расползся бы, словно переполненный грязью целлофановый мешок... На этом же берегу обитали пока еще живые враги. Гуго уже видел их фигуры, размытые, как будто спрятанные за мутными стеклами...
Хаммерштайн-младший вышел из своей спальни в тускло освещенный коридор. Человек, сидевший в кресле возле торшера, отложил в сторону журнал, который лениво перелистывал в течение последнего часа. Когда он вставал, с левой стороны груди под тканью дорогого пиджака обозначилась выпуклость плечевой кобуры.
Зомби развернулся и сделал несколько шагов по направлению к лестнице. Снизу доносились звуки музыки и ровный гул голосов. Гуго явно собирался обрадовать общество своим присутствием. Охранник имел на этот счет недвусмысленный приказ и не мог позволить графскому сыну появиться в зале.
...Массивная фигура возникла на пути. Ее ноги глубоко увязали в пепле. У фигуры не было лица. Серый дымный шар вращался на месте головы. Это был демон дыма, северного ветра, темная половина проклятой души альбатроса...
– Иди к себе, – хрипло сказал охранник, стоя в метре от зомби и поневоле глядя на перегоревшие лампочки его глаз. А еще был запах, от которого сводило желудок и ужин просился наружу...
Рука, тугая и бесчувственная, как резиновая дубинка, внезапно взметнулась и схватила человека за горло. Он успел издать сдавленный звук, прежде чем его ноги оторвались от пола. В подвешенном состоянии он сумел извлечь из кобуры пистолет и упереть ствол в неподвижную грудь зомби. Перед глазами охранника распускались и тут же таяли черные цветы. Он не сразу решил, стрелять ли в сына хозяина, и секундное промедление погубило его.
На Гуго пушка не произвела никакого впечатления. Он «видел», как внутри головы-шара заметались тени, когда он преградил путь питавшей их энергии. Демон умирал, значит, зомби не был обманут. Смерть действительно имела место, и ее можно было достичь. Если очень сильно постраться.
А он старался.
...Охранник понял, наконец, что расстается с жизнью, и нажал на курок. Зомби не слышал выстрела, хотя какая-то сила швырнула его на стену. Наконечники пуль в обойме охранника были распилены таким образом, что при столкновении с телом они превращались в некие подобия маленьких ножей для мясорубки. При выстреле с приличного расстояния это усиливало поражающий эффект.
При выстреле в упор результат был еще более потрясающим.
Выходное отверстие в спине зомби оказалось размером с тарелку. Огромный кусок его плоти превратился в мелкий фарш и сейчас украшал большой участок стены, как будто над нею поработал не вполне здоровый художник-пуантилист.
Несмотря на это, дважды мертвый Гуго не разжал пальцы и не выпустил жертву. Более того, он очень быстро довел дело до конца. Второго выстрела не последовало. Черная энергия, перетекавшая в его гниющих внутренностях, мгновенно нашла новые каналы, по которым устремилась к мышцам. Пальцы зомби соединились внутри теплого студня и вырвали чужую гортань.
Электрический ток снова появился внутри необратимо поврежденной машины. Только теперь напряжение было настолько высоким, что ток протекал не по выгоревшим проводам, а по скоплениям нагара и копоти... Гуго схватил пистолет за горячий ствол и вырвал его из судорожно сжатой руки охранника, ломая тому пальцы. Положил пушку в карман пиджака и поцеловал вывалившийся язык мертвеца. Он сделал это неосознанно, воспроизводя ненужные элементы какого-то ритуала.
...Когда тени успокоились во мгле шара, словно издохшие рыбки в аквариуме, Гуго отпустил оболочку демона, и та утонула в пепле. Берег был чист, если можно назвать чистотой безликий ад пустоты. Враги были где-то там, впереди, они стали прозрачными, притворялись невидимыми, но зомби ни на секунду не усомнился в том, что увидит их, если только подойдет ближе. Им руководил Огун Феррай, и Огун Феррай сказал ему, как справиться с ними.
Из какой-то двери справа по коридору высунулась служанка-техн, услыхавшая звук выстрела. Ее бледное личико выглядело скорее растерянным, чем испуганным. До тех пор, пока она не увидела дыру, зиявшую в груди Гуго в обрамлении дымящихся клочьев рубашки.
Зомби приближался к ней, и это медленное движение будто загипнотизировало ее. Когда она решилась позвать на помощь, Гуго был уже рядом. Она закричала, но не слишком громко и уверенно, опасаясь того, что станет причиной скандала. Ее крик заглушала музыка. Ее ничего не могло спасти.
– Молчи!.. – глухо просипел зомби. Его рука легко пробила плоский женский живот и встретила непреодолимое препятствие в виде стены.
Служанка представлялась ему чем-то вроде заколдованной статуи, глупым существом, заточенным внутри куска застывшей эпоксидной смолы. Он пытался разрушить статую и освободить трепещущее существо...
– Молчи!.. – просил он, с мучительным усилием прокачивая воздух через свою глотку, пока ее крик, превратившийся в зловещее шипение, не стих. Женщина повисла на его предплечье, из ее рта толчками извергалась кровь. Вскоре Гуго был испачкан так, словно только что разделал коровью тушу.
Он отпустил освобожденное существо. У него не было времени спасать еще кого-либо. Программа, закодированная в сложных барабанных ритмах, заставила его двигаться вперед и ускорить действие.
Тяжело ступая, зомби добрел до лестницы. От него все еще отваливались кусочки мяса и кожи. Кровь служанки застывала на нем очень быстро. Его собственная кровь давно свернулась и теперь осыпалась коричневой пылью. Он был вроде Песочного Человека из старой сказки. Он пришел, чтобы нарушить заведенный порядок. Такова была его миссия.
Гуго Хаммерштайн начал спускаться по ступеням навстречу музыке и свету. Он делал это осторожно, чтобы не упасть.
5
Рудольф начал подумывать о том, чтобы завести себе подружку. Это было несложно – принадлежность к династии давала ему повод рассчитывать на легкие победы. Он исходил из того, что подавляющее большинство женщин продажны, и не ошибся в этом. Свободные и несвободные дамы подходящего возраста посматривали в его сторону весьма благосклонно.
Отделавшись от Каплина, не проявлявшего никаких признаков дружелюбия, Руди закадрил какую-то блондинку с пышным бюстом, приоткрытым до линии сосков, и теперь развлекал ее лекцией о сравнительных достоинствах псилоцибина и ЛСД. Блондинку звали Лина. По случаю знакомства они курили одну толстую папиросу с травкой на двоих. Руди делал это чисто механически. Присутствие посторонних веществ в организме никак не влияло на его функционирование.
Зато влияло кое-что другое. Лина вдруг перестала его интересовать. На несколько секунд он отключился и даже забыл о том, что надо улыбаться. Он ощутил ТУ САМУЮ вибрацию...
Война и смерть.
То, что должно было предшествовать ритуалу. Все началось без его участия, и это казалось самым неприятным. От резких телодвижений Рудольфа удерживало только одно: он все еще слепо верил в неисповедимость намерений настоятеля.
* * *Появление в зале Гуго Хаммерштайна вызвало шок среди тех, кто увидел его в первые мгновения. Психоты начали забывать слово «неожиданно», однако зомби появился именно так.
...Берег свинцового океана вдруг оказался усеян демонами и слугами демонов. Каждый из них искажал вокруг себя пространство, и воевать против всех было абсолютно безнадежным делом. Однако муляж с пистолетом не выбирал; выбор был сделан давно и не в этом месте. Он шел через толпу танцующих, и парочки отпадали в стороны. Вначале от запаха, затем – при виде залитого кровью человека с простреленной насквозь грудной клеткой.
– Что за черт? – сказал Рудольф, чуть было не уронив окурок за глубокий вырез платья своей новой знакомой.
Гуго шел прямо на графа, любезно беседовавшего с Каплиным в присутствии графини. Их разделяло около сорока метров. Зомби опустил руку в карман пиджака. Его кисть была испачкана в крови и содержимом кишечника служанки. По этой причине рукоятка пистолета была скользкой, и Гуго сильно сжимал ее, пока она не стала единым целым с ладонью.
Волна тревоги, распространившаяся почти мгновенно, достигла губернатора, Габера и его «мальчиков». Но непроизвольная хитрость зомби помешала им стрелять сразу же. Тот прикрыл себя со всех сторон десятками высокопоставленых особ, которыми было трудно пожертвовать без колебаний. Вдобавок, музыка продолжала звучать, и это дезориентировало значительную часть публики.
Каплин увидел Гуго и раздвинул губы в улыбке, показав графу желтые зубы. Он не ошибся. Теперь у него был козырь, который можно будет пустить в ход, когда настанет время торговаться насчет жены. Но Хаммерштайну было уже не до мелочных интересов. Ситуация вышла из-под контроля. Через плечо графини он увидел, что Гуго поднимает руку, державшую серый, грязный пистолет. Расстояние между ними сократилось до тридцати метров.
И все же Габер знал свое дело. Один из его людей находился на балконе рядом с оркестром и теперь выстрелил первым. Пуля попала зомби в затылок, но это лишь ненадолго вывело его из равновесия. Сделав три шага, он выпрямился, и стал виден кратер на месте выбитого левого глаза. На паркете появились сухие комки вещества мозга...
Никто из присутствующих не успел ничего понять. Только для одного человека все происходило в замедленном времени, а преобразование материи потребовало от графа таких затрат энергии, что он стремительно терял массу...
Графиня повернулась к сыну с искаженным от ужаса лицом. Она знала, что это мертвец, тем не менее рудиментарное чувство лишило ее рассудка. Она бросилась навстречу Гуго, не в силах оторвать взгляд от внутренностей, подрагивавших в дыре под его рубашкой. На уцелевший глаз зомби она уже не могла смотреть... Графиня находилась на линии, соединявшей Гуго и губернатора, поэтому первая пуля попала в нее.
Она ощутила удар в плечо маленького обжигающего кулачка. Этот удар развернул ее и бросил на людей, стоявших поблизости. Оторванный рукав вечернего платья сполз вниз, пропитываясь густой пурпурной смазкой... Не каждый день получаешь пулю от сына. Кажется, Эльза Хаммерштайн успела выкрикнуть что-то, прежде чем позволила себе провалиться в беспамятство.
А фон Хаммерштайн тем временем убедился в том, что не может оказывать никакого влияния на действия зомби. После того, как графиня упала, между ними не осталось ничего, кроме воздуха... Прогремели второй и третий выстрелы. Граф начал уплотнять среду на расстоянии десяти-двенадцати метров от себя, и ему удалось сжечь обе пули в полете. Но после этого усилия он зашатался. Четвертая пуля достигла его бедра на излете и лишь слегка оцарапала кожу...
Зомби нажимал на курок через равные и очень короткие промежутки времени, расстреливая обойму. Карл Габер уже выбрался на свободное место и расчистил пространство между собой и нападавшим. Он не терял времени на эксперименты с «психо», понимая, что этого клиента может остановить только полное разрушение. Обоймы его девятимиллиметрового «штайра» было явно недостаточно для достижения такой цели, тем не менее Габер стрелял очередями, пытаясь попасть в голову Гуго.
Живого человека его пули отбросили бы назад или, по крайней мере, помешали бы вести прицельную стрельбу. Зомби тоже пришлось исполнить сложный танец в полном соответствии с законом сохранения импульса. Его голова, потерявшая изрядную часть волос и кожи, была сильно запрокинута назад, а сам он содрогался, будто висельник, из-под ног которого вышибли табурет. Но рука с пистолетом оставалась направленной точно на цель, как ствол танковой пушки, снабженной стабилизатором. И эта пушка продолжала стрелять...
Фон Хаммерштайн сконцентрировал свое внимание на пулях. Несколько микросекунд ушло на то, чтобы превратить в газовые сгустки и рассеять летящие кусочки свинца, которые были пятым и шестым по счету. В обойме Гуго оставалось еще шесть.
Седьмая пуля врезалась в лобную кость Хаммерштайна, но не достигла мозга. Граф ударился затылком о каминную полку и начал оседать, представляя собой прекрасную неподвижную мишень.
Илия Каплин все еще улыбался. То, что он увидел во дворце губернатора, потрясало воображение, но посланнику сибирского клана не суждено было этим воспользоваться. Пистолет в руке зомби на долю секунды сместился влево. Каплин очень некстати находился рядом с Хаммерштайном. Две пули из оставшихся пяти попали ему в живот.
Во время страшного, захватывающего дух падения на спину он вдруг с безжалостной ясностью понял, что у него не будет жены. Вообще ничего не будет. Огненный шар взорвался в кишечнике, и черное пламя боли поглотило Каплина целиком.
Хаммерштайн, потерявший за несколько последних мгновений пару десятков килограммов, получил еще одну пулю в голову, и эта пуля уже обладала полноценной убойной силой. Оставляя щедрые следы своего серого вещества на великолепных изразцах антикварного камина, он опустился на колени, а два следующих заряда отбросили его на медную решетку.
Раздалось громкое шипение, с которым испарялась кровь. Граф уже ничего не чувствовал. Пламя оказалось очень близко от его невидящих глаз...
В это самое мгновение на Марту Хаммерштайн обрушилась депрессия неизмеримо более глубокая, чем самый холодный из кошмаров. Ей стало тоскливо, страшно, одиноко. Внутри было пусто, и в этой мертвой пустоте душа выла, как зимний ветер. Она потеряла что-то навсегда, и теперь уже бесполезно было думать о том, как называлось утраченное...
Гомесу все-таки удалось совершить самое изощренное из своих убийств.
* * *...Зомби все еще двигался, несмотря на то, что очередь из «штайра» почти снесла ему голову. К Габеру с некоторым опозданием присоединились его «мальчики», и совместными усилиями они превратили Гуго в ходячее чучело, волочившее за собой лохмотья костюма и собственной кожи. Карл расстрелял три обоймы, прежде чем мясо стало наконец отваливаться от костей зомби, а сами кости и суставы были повреждены настолько, что скелет начал распадаться на фрагменты. Потом эту вздрагивающую кучу гниющего мяса лизнул язык огнемета...
Рудольф стоял в стороне и не участвовал в паническом перемешивании толпы. Только что другой зомби выполнил часть его работы, и Руди до сих пор не понимал, считать ли это подарком судьбы или началом новой аферы психотов. Если верно последнее, то принесенная жертва была поистине королевской, вернее, имперской... Где-то очень далеко отсюда, на другой стороне мира, от Рудольфа ждали ответного хода. Но еще никто не мог предположить, какие последствия будет иметь совершенное только что двойное убийство.
Возможно, ты думаешь, что когда умрешь, то сможешь отсидеться в своей могиле?..
Нет ничего на свете, мама,
Что давало бы мне силы жить.
1
Минула ночь таинственных барабанов, «черной вдовы», и после того, как Рудольф очнулся утром на ковре в луже собственной блевотины, никто из родственничков или слуг не подал виду, что удивлен этим обстоятельством. Руди быстро восстановился и во время завтрака выглядел разве что чуть бледнее обычного, хотя не помнил, чтобы когда-нибудь приучал себя к яду.
А на следующий день наступил его черед скрывать свое удивление. В коридоре он встретил законного графского сына, и тот показался бы ему привидением, если бы Рудольфу хоть что-то могло «показаться» и если бы Гуго Хаммерштайн не был так бесстыдно материален, вяло и тупо-прямолинейно перемещая свою плоть, распространявшую тошнотворный смрад.
Надо признать, выглядел восставший из мертвых и в самом деле не очень. Уже тогда электроэнергию в Клагенфурте экономили, и Гуго сопровождала бегущая волна сияния, испускаемого бледно-розовыми светильниками, стилизованными под свечи. Косметика лишь подчеркивала безжизненность его лица. Кто-то приодел беднягу в строгий костюм; идея была неплохой, но явно упадочной. Одежда туго обтягивала вспухшее туловище и конечности Гуго. Пальцы висели, словно гроздья лиловых сосисок, а по обе стороны рта пролегли засыхающие желтые следы каких-то выделений.
Позади Хаммерштайна мягко и неназойливо двигался один из «мальчиков» Габера, явно приставленный к зомби во избежание неприятностей. Он разрывался между служебным долгом и понятным желанием держаться подальше от ходячей помойки.
Руди остолбенел, прижавшись к стене коридора, и для этого ему даже не понадобилось играть. Он видел себе подобного впервые с тех пор, как оставил монастырь, но этот зомби не мог быть послан технами. Никто в обители не стал бы возиться с таким запущенным экземпляром – он был предельно демаскирован, совершенно бесполезен и явно обошелся своему инициатору слишком дорого...
Итак, кто-то пустил гулять по коридорам дворца эту разваливающуюся куклу, даже не позаботившись о прикрытии. Впрочем, здесь ничего не делалось без ведома графа, и следовательно, старик о чем-то догадывался. Руди отдал должное его проницательности и, отклеившись от стены, двинулся навстречу своему сводному брату.
Они встретились под шедевром Танги «Воображаемые числа» – и без того мрачным, а сейчас, при скудном ночном освещении производившем довольно зловещее впечатление. Несмотря на запах, Руди обменялся с Гуго двойным братским поцелуем в губы. Ему показалось, что он поцеловал протектор автомобильной шины.
Человек Габера внимательно наблюдал за ними, стараясь не упустить ни малейшей подробности. Гуго что-то просипел, и Рудольф с трудом разобрал слова. Жуткий и жалкий голос попросил у него сигарету. Для подобных случаев он держал в кармане пиджака наполовину опустошенную пачку «Kent».
В пространстве между ними возникла золотая зажигалка. Протягивая руку, охранник все же старался держаться подальше. Руди видел, что Гуго не фокусирует взгляд ни на нем, ни на ком-либо другом. Глаза бывшего психота напоминали две разбитые фары. Форма без функции. Запертые двери во внутреннюю пустоту.
Кроме того, Рудольф заметил, что Гуго не затягивается. Тот набирал дым в рот и выпускал его через нос. Спустя десять затяжек молчание стало смешным и тягостным одновременно. Хаммерштайн-младший или не хотел, или не мог разговаривать. Скорее всего, его мозг стал мозгом олигофрена. В любом случае ему оставалось недолго. Руди поставил бы десять ампул ЛСД (величайшая ценность для психотов) на то, что Гуго не протянет и трех дней. Но за эти три дня один зомби мог разоблачить другого. Они оба были тварями, порожденными одной и той же магией...
Когда Рудольф удалялся, сочинив для этого какую-то отговорку, ему показалось, что графский наследник бормочет, уставившись в стену сквозь восходящие струи сигаретного дыма:
– Где моя мама? Кто моя мама? Где моя мама?..
Чай давно остыл, и Руди поставил чашку на ковер. Флейта повздыхала еще немного и растаяла в тишине... В уравнении, прежде таком ясном, появились неизвестные величины. Кто-то пытался сделать его работу – извести графскую семейку. Это было подозрительно. Так же, как и появление очередной ловушки в виде зомби, легально поселившемся в губернаторском гнездышке.
Некоторое время Руди рассматривал старофламандские «ню», развешанные в комнате. На его вкус, дамы, изображенные на картинах, были несколько толстоваты и рыхловаты...
Зазвонил телефон. Психоты, знавшие о том, что его восприимчивость к телепатическим сигналам утрачена, установили в его комнате архаичные средства связи. Сняв трубку, он услышал голос Габера и не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, то стал готовиться к охоте на человека, как будто это было вполне привычным делом.
Что-то подсказывало ему, что такие мероприятия он любил с детства.
2
Фридрих Кирхер знал, что обречен, но именно отсутствие надежды заставляло его действовать хладнокровно и четко.
Он почуял неладное еще тогда, когда узнал о болезни Гуго и внезапном отъезде Марты. Ему стало ясно, что его подставили. Нелепая операция в Санкт-Фейте была всего лишь отвлекающим маневром и не могла закончиться иначе, кроме как провалом и пленом. Таким образом, его чудесное спасение также было запрограммировано...
Кирхер понял, что оказался лишним. Его использовали, как дешевую шлюху, обеспечив алиби этому придурку Рудольфу, вернувшемуся с того света с завидно стерильными мозгами. Поскольку Фридрих знал человека, от которого получил задание, у него в запасе оставался последний козырь. В его положении это было слабым утешением.
Кирхер позаботился о спасении собственной шкуры сразу же после аудиенции у губернатора. Он прослужил империи достаточно, чтобы понимать: бегство практически невозможно. Тем не менее, он рискнул и этим обеспечил себе пару часов форы.
Ему удавалось скрываться в течение полутора суток в сравнительно густонаселенном центре Клагенфурта. Но так продолжалось до тех пор, пока им не занялись всерьез. Теперь он имел неприятности по полной программе: с миражами, слуховыми галлюцинациями, иллюзиями болей и искажениями воспоминаний.
...Жители квартала имени Вольфа Мессинга выползали из своих домов, разбуженные воплями полицейских сирен. Прятаться было бессмысленно и даже опасно для здоровья – во время охоты полицейские нередко применяли газ, и тогда лучше было находиться на свежем воздухе.
Методы поддержания порядка претерпели значительный прогресс. На технов, подозреваемых в анти-имперской деятельности или политической неблагонадежности, охотились полицейские-телепаты – без оружия, потягивая кофе в тишине кабинетов с кондиционируемым воздухом, – и обычно находили жертву прямо в постели – тепленькую и парализованную наведенным кошмаром, после чего оставалось только казнить ее или отправить в Сумеречную Зону. Сегодняшняя шумиха означала, что психоты преследовали кого-то из своих...
По бледному лунному диску пробегали рваные облака. Эхо многократно билось в лабиринте незыблемых стен. Город, погруженный во тьму, скрывал больше опасностей для неискушенного странника, чем дикий лес. Над глубокими ущельями улиц перемалывали воздух винты полицейских «линксов» и «кобр», отмеченных старыми следами армейских опознавательных знаков. Лучи прожекторов метались по ослепшим окнам и фигуркам технов, разжигавших костры прямо на тротуарах. Охота могла затянуться до утра, а лужи уже подернулись льдом. Впрочем, в квартирах было ненамного теплее... Люди собирались у костров, согревались, как могли, покорно ожидая рассвета. Затерянные в собственном городе, они предпочитали не вмешиваться в чужие игры. Все, чего они хотели, – это протянуть как можно дольше...
Облава двигалась от центра к рабочей окраине. Естественно, члены графской семьи имели привилегии. Им были обеспечены безопасность, острые ощущения и прекрасный обзор. Каждый из них выбрал себе средство передвижения по собственному вкусу, а лучшим оружием все же оставались мозги. Только самые примитивные из них, вроде бастарда Рудольфа, нуждались кое в чем еще.
Кирхер прятался в заброшенном доме. После дозы стрихнина его восприятие обострилось до звериного уровня. Он различал цвета в полутьме и чуял запах бензина, доносившийся из запертого подземного гаража. Впрочем, его защита была несовершенна: в голове постоянно звучали каприсы Николо Паганини. Кто-то из бывших коллег транслировал музыку прямо в его мозг.
Кирхеру были хорошо знакомы эти подлые штучки, и он, конечно, поставил экран, но посторонний фон все равно оказался интенсивнее, чем хотелось бы. Это немного мешало ему ориентироваться, не говоря уже о том, что скрипка медленно распиливала его нервы на сантиметровые куски. Кто-то намеренно выбрал ненавидимые им тембр и гармонии, повторяя одни и те же фрагменты каприсов с завидным терпением.
Дистанция между Кирхером и преследователями сократилась до минимума. Пора было выбираться из подполья. Фридрих побежал по облюбованному им подвалу, распугивая крыс. Более крупные, двуногие животные пока играли роли статистов и не представляли серьезной опасности.
Потом перед ним возникла глухая стена, которой не было еще вчера. Это была грубая, топорная работа, поэтому он даже не замедлил бега, и стена растаяла, как только его руки пронзили серую нематериальную пелену.
Развилка. Тут пришлось задержаться. Куда бежать – налево, направо? Центр памяти начал давать сбои. Справа его ждала синяя «ауди», слева – белый «мерседес». Одно из воспоминаний было ложным. Для борьбы с этой двойственностью существовали косвенные методы. У охотников наверняка не было времени, чтобы отследить полные ассоциативные ряды... Фридрих вдруг вспомнил белые больничные потолки своего детства и повернул направо.
И все-таки он засиделся в укрытии и подпустил загонщиков слишком близко. Кирхер не сомневался в том, что губернаторская семейка не откажет себе в удовольствии поохотиться на предателя. И еще Габер... Вспомнив своего бывшего шефа, Фридрих сжал кулаки. Его ярость была бессильной, вредной для него самого, и от этого становилось еще больнее. Назойливые звуки скрипки стали громче и заглушили доносившийся снаружи вой сирен...
Он проник в гараж через узкую заднюю дверь и понял, что опоздал. Два человека, засевшие здесь, открыли по нему огонь из автоматов. Резкая боль опалила плечо. Ему пришлось шарахнуться обратно в проход, и он потерял еще немного времени, анализируя обстановку. Иллюзия обстрела была полной: он ощущал запах пороха, слышал звон выбрасываемых гильз и даже видел сколы на кирпичах там, где в них якобы попадали пули. Отсутствовала только кровь на его предплечье.
Проверив это, он направился к машине, даже не вынимая пушку из кобуры. Двое в длинных плащах опустошили магазины своих «галилов», но момента их исчезновения Фридрих не видел. Он отдавал часть своей энергии электродвигателю привода, открывавшего ворота. Когда выезд освободился, Кирхер был единственным живым существом в гараже.
Пока прогревался мотор, Фридрих пытался прощупать близлежащие улицы узконаправленным лучом «психо», но безрезультатно: жители города создавали слишком много помех. Призраки людей тускло светились в туманном пространстве и сливались в неразличимый хоровод...
Кирхер открыл глаза и увидел, что выдыхает белые облачка пара. Стекла машины начали запотевать. Он опустил их еще и на тот случай, если придется стрелять. Затем извлек из кобуры свой «вальтер» П-88 и положил его под правое бедро. Отпустив сцепление, он резко бросил «ауди» вперед. Преодолев крутой подъем, его тачка выскочила из гаража.
Снаружи была сырая и холодная ночь. Население квартала, в котором он прятался, едва ли достигало одной двадцатой прежнего. Но и эта часть составляла внушительную толпу, напоминавшую стадо овец, испуганно жавшихся друг к другу. Слева приближалась кавалькада машин, вспарывавших тьму слепящими лучами двух десятков фар. Все, что делал господин Габер, он делал основательно.
Кирхер на большой скорости объехал толпу по тротуару, пройдя вплотную к стене. При этом он все же задел крылом какого-то старикашку, который в лежачем положении занимал до смешного мало места. Впереди было темно, и Фридрих радовался этому обстоятельству. Сейчас темнота означала для него жизнь, а свет – пытку и смерть. Он преодолел три пустынных перекрестка, преследуемый катившейся за ним волной кошмара. Волна настигала его, и кошмар просачивался сквозь щели...
Защита Кирхера начинала разваливаться под давлением десятков объединившихся охотников. Сквозь нее проникали отработанные на живом материале и обладающие высокой способностью к адаптации программы саморазрушения. Их действие приводило к тому, что через некоторое время жертва утрачивала самоконтроль и волю к сопротивлению. Для технов это время было смехотворно малым; психот высокого уровня, каким был Кирхер, мог продержаться несколько часов.
Мозг сидевшего за рулем человека начал воспроизводить обстоятельства самых жутких из его снов. Он был готов к этому, но не настолько, чтобы управлять машиной в подземелье древнеегипетского могильника... Вместо руля он сжимал в руках серебрянные части магического артефакта, который мог бы спасти его, если бы беглец знал, как им воспользоваться. Это оказалось самым мучительным – держать в руках ключ к своему спасению и не знать, как ключ отпирает двери...
...Песок сочился тусклым голубым светом; ядовитое и неправдоподобное свечение сновидения выхватывало из темноты целые ряды мумий, протягивавших к Кирхеру обмотанные бинтами конечности. Он обламывал их с тихим хрустом, и они рассыпались в пыль, а пыль забивала и осушала глотку и ноздри. Сквозь нагромождение мумий слабо проступал ночной городской пейзаж – влажно блестевшие тротуары, столбы, принявшие очертания статуй Анубиса, дома мертвых и разбегающиеся в стороны тени живых...
Кирхера бросало из стороны в сторону, и он заметно снизил скорость. Несколько джипов давно обогнали его, двигаясь по параллельным улицам, и заблокировали выезды из города. Число случайных жертв облавы уже достигло десятка человек.
Фридрих приближался к западне, но не догадывался об этом. Его сил едва хватало на то, чтобы удерживать в сознании мерцающее изображение реального города, спроецированное на лабиринт неизвестной гробницы. Сквозь дождь слепящего песка он увидел бегущих впереди людей – пять или шесть идентичных фигур. Спустя несколько секунд он узнал в каждой из них себя.
Один из Кирхеров попал в ловушку и угодил под каменную плиту, которая выдавила из него кишки. В то же самое мгновение Фридрих ощутил режущую боль в области живота. Он бросил взгляд вниз – на нем не было одежды, а между ног извивался клубок лаково-черных червей. Это заставило его убрать ногу с педали газа, впрочем, ненадолго, потому что потом он услышал жутковатый шелест над собой и втянул голову в плечи.
Гигантский птеранодон парил под сводами пещер, отодвинувшимися на невероятную высоту. Ломкие пальцы мумий, окутанных туманом ядовитых спор и бактерий, разбивались о лицо Кирхера, наполняли рот истлевшей крошкой и царапали глазные яблоки...
Фридрих предпринял последнюю попытку привязать себя к ускользающей реальности. Он нащупал пистолет, все еще прижатый к креслу бедром, и прострелил себе мякоть предплечья.
Звука выстрела он почти не услышал, но зато боль на секунду отрезвила его и вытеснила наведенный кошмар. Вместо шелеста кожистых крыльев птеранодона в салон автомобиля ворвался гул вертолетных турбин. Один из «линксов» накрыл его косым конусом света, бившего из прожектора. Далеко впереди проезжую часть улицы перегораживал тягач «рено» с полуприцепом, груженным бетонными блоками.
Кирхер понял, что с его особой просто забавляются. Существовало множество способов покончить с ним быстро и без особого шума. Ублюдки растягивали удовольствие. Еще бы – охота за себе подобным осталась одним из немногих доступных развлечений после того, как плести обычные интриги оказалось проблематичным и даже карточные игры для мощных психотов превратились в абсурд...
Чего же они хотели? Видеть его уничтоженным, раздавленным, кусающим собственные руки, обделавшимся от страха? Он сам не раз принимал участие в облавах и помнил даже кое-что похуже. Только его жертвы были технами...
Времени на то, чтобы поразмыслить об этом, не хватало. Кирхер свернул в ближайший переулок, застонав от боли в раненной руке, но увидел, что в ста метрах впереди хищно расплывается сизое облако. Оно влажно поблескивало и достигло окон первого этажа. Он знал, что это такое. Противогаз не спасал, достаточно было контакта взвеси с кожей... Возможно, облако тоже было иллюзией, но проверять это ему не хотелось. Смерть была избавлением для людей, блюющих кровью и раздирающих себе ногтями горло.
Фридрих резко ударил по тормозам и дал задний ход. Снова заскользил по прямой, пытаясь уйти от настигавшей его стаи машин, среди которых был и губернаторский «роллс», раскрашенный в серебристо-голубые тона. Из люка «роллса» высунулась Марта Хаммерштайн. Ее волосы развевались в набегающем потоке воздуха, а лицо горело от возбуждения. Замечательный бюст покоился на холодном металле.
Кирхер не сразу обратил внимание на то, что звуки скрипки давно исчезли. Им на смену пришли тихие детские голоса, внушавшие ему больший страх, чем что-либо другое... Он узнал в них голоса своих детей, умерших от порчи около восьми лет назад (убийц тогда так и не нашли).
Он громко закричал, чтобы отделаться от наваждения, но это не помогло; мертвецы звали, просили, умоляли. Кирхер ехал очень медленно, со скоростью гуляющего пешехода, но по своим внутренним часам он целые сутки продирался сквозь пластилиновый ад воспоминаний...
Через некоторое время ему все же пришлось остановиться. На асфальте перед капотом стояли его дети – два маленьких полураздетых существа, державшие друг друга за руки. Они дрожали от холода и были насмерть перепуганы...
Рассудок впервые изменил Кирхеру. Во всяком случае, он впервые совершил самоубийственный поступок. Вместо того, чтобы раздавить мираж колесами, он остановился и ткнулся лицом во взмокшие ладони.
Голоса звучали ясно и вполне отчетливо, несмотря на пронизывающий гул вертолетов. Лопасти рассекали песочный дождь, а мумии, выползающие из гробов, издавали нестерпимый для человеческого уха шепот вечности...
– Я люблю тебя, папочка, – произнес совсем рядом с Кирхером детский голосок, и что-то прижалось к его правому боку. Он и не помнил, когда отшвырнул «вальтер» на сидение пассажира. Теперь, когда кошмар продолжался на уровне ощущений, Фридрих начал смеяться.
Повернув голову, он увидел самого себя, уменьшившегося до размеров трехлетнего ребенка и сморщенного, как засохший гриб. Гном из волшебного леса (лиллипут из труппы уродцев, воплощение недостижимой старости) потрогал его морщинистыми лапками, пахнувшими плесенью, и запел жалобную уличную песенку:
"Мне нужен шприц, чтобы стать молодым, мне нужны деньги, чтоб достать морфий.
Купи себе розовые очки, и я буду красивым в морге..."
Кирхера пробрал озноб. Все признаки постороннего влияния исчезли, если не считать сидевшего рядом существа. Зато асфальт перед бампером был пуст, и Кирхер нажал на педаль газа.
«Ауди» набирала скорость. Ее несло прямо на стоявший поперек дороги полуприцеп. Смерть вдруг показалась Фридриху вполне обыденной вещью, чем-то вроде заслуженной остановки после долгого трудного пути. Тем более, что по ту сторону жизни его ожидали любимые призраки. Умирать легче среди тех, кого ты знаешь. И тут же Кирхер понял, что не может сказать этого ни об одном человеке, даже о самом себе...
Сзади его почти настиг «харли-дэвидсон», покрытый психоделическими разводами грязи. На бедрах мотоциклиста, одетого в лоснящийся кожаный прикид, лежало охотничье ружье известной фирмы «Зауэр и сын». Лицо было неразличимо за темным стеклом шлема. Фридрих не знал, каковы заслуги этого человека, но не сомневался, что тому отведена особая роль.
В эти последние для него секунды мир уплотнялся в пространстве и во времени; город казался тяжелым и мокрым, словно опустился на океанское дно; низкое плотное небо накрыло Кирхера, как будто он был пауком в стеклянной банке.
Сидевший рядом гном внезапно вцепился в руль и вывернул его вправо. Фридрих пытался выровнять машину, но было поздно. «Ауди», развернувшуюся почти на девяносто градусов, неудержимо несло в кирпичную стену какого-то склада.
Заскрежетал сминающийся металл. Двигатель взвыл перед тем, как захлебнуться. При ударе Кирхер откусил себе кончик языка и скорчился от боли. Кровь заполнила рот, слишком много крови... Заплесневелые ручки назойливо пытались утешить его и от них некуда было деться.
В этот момент дорогу к его мозгу отыскал новый голос, заглушивший даже боль и страх. Голос был таким ясным и отчетливым, как будто звуковая труба вонзилась прямо в слуховой центр. Та, которая послала его в Санкт-Фейт, не удержалась от последнего разговора.
– Не сопротивляйся, – равнодушно произнесла она. – Перед смертью можно научиться жить...
– Ты подставила меня, сука, – сказал он, чувствуя, как бесконечно тяжела ненависть. Она давила на него, будто многотонная могильная плита.
– Утешайся тем, что ты умираешь во имя святой цели.
– Жаль, не увижу, как ты сдохнешь!
– Приготовься, мой мальчик! Спокойной ночи...
Голос исчез. Вместо него Кирхер услышал шаги, раздававшиеся совсем близко. Правая рука нашла «вальтер», но выстрелить он не успел. Сбоку в череп уперлись ледяные стволы. Фридрих ощутил неприятный привкус во рту, как на похоронах.
– С кем ты беседуешь, Кирхер? – беззлобно спросил еще один знакомый голос.
Рудольф был разочарован. Загнать психота в угол оказалось до смешного легко. Теперь жертва сидела перед ним и оставалось только нажать на курок. Что же его беспокоило? Услышанные только что обрывки фраз? Он ощущал присутствие чьей-то могущественной тени. Очень не хотелось бы ошибиться и закончить так, как бывший помощник Габера.
Сзади взвизгнули тормоза. Несколько пар глаз наблюдали за ним из губернаторского «роллса». Среди них были холодные и настороженные глаза фон Хаммерштайна. На заднем сидении развалилась туша безучастного к погоне Гуго.
– Ну, и чего ты ждешь? – спросил граф небрежно, как будто просил прислугу поторопиться с завтраком.
Фридрих понял, что не будет камеры в полицейском управлении и даже не будет ссылки в Сумеречную Зону. Он начал разворачиваться в сторону Рудольфа, держа «вальтер» в согнутой руке. Он не успел закончить движение.
В этот момент зомби выстрелил, и заряд дроби, выпущенный в упор из двух стволов, разнес Кирхеру голову.
...Кто-то тихо пел в тишине:
«...Купи себе розовые очки, и я буду красивым в морге...»
3
– Ты был великолепен, братец, – сказала Марта, облизнув языком губы. На Руди это подействовало, как слабый удар током.
– Ничего особенного. Не он первый, не он...
– Последний? – закончила за него Марта.
– Надеюсь.
– Ты стал осторожен.
– Что ж, такие времена...
– И схватываешь на лету...
Они болтали, потягивая вино из высоких бокалов. Поднос стоял на каминной полке. Рядом, в ведерке со льдом, торчала бутылка с полустершейся наклейкой «Советское шампанское». Зал губернаторского дворца был залит светом. Сверкали драгоценности, мягко мерцали серебристые меха. Как белые лодки, проплывали мимо женщины с обнаженными плечами.
В этот вечер здесь было больше сотни гостей. Близкие, дальние и очень дальние родственники Хаммерштайнов. Люди, чье родство было тайной, но всех объединяло одно и то же – сила «психо». Граф давал прием в честь высокого гостя – посланника сибирского клана Илии Каплина.
Сам Илия, тощий молодой человек, похожий на туберкулезника, оглядывал зал тусклыми рыбьими глазами. Его подташнивало от напряжения. Поддерживать защиту среди такого количества сильных психотов стоило немалого труда. Спасала дипломатическая неприкосновенность. Прощупывание было дружеским или, по крайней мере, нейтральным, и все же оно оказалось неизбежным.
Каплин не скрывал только самых банальных намерений. Например, он собирался обзавестись женой соответствующего происхождения. Наиболее подходящей кандидатурой в поле зрения Илии была Марта Хаммерштайн. Она знатна, красива, но прежде всего, она – психот. Остальное клан Каплина мало волновало...
Граф считал Илию удачной партией. Конечно, этот хлюпик вряд ли подойдет Марте как мужчина, зато он вполне сгодится на роль хорошо управляемого мужа. Хаммерштайн не сомневался в способности дочери проявить для этого достаточную силу воли. Ее сексуальные забавы вряд ли прекратятся в обозримом будущем. Если Каплину и суждено обзавестись ветвистыми рогами, то это были бы его собственные проблемы.
Однако не все обстояло так просто. Заключение браков между членами разных кланов всегда порождало множество мелких конфликтов. Тем не менее, союз с Сибирью – это звучало неплохо, особенно на фоне слухов об объединении западноевропейских Домов...
По большому счету радоваться было нечему. Вся возня происходила вне имперской столицы Менгена. В воздухе носились зловещие флюиды. Все стремились к власти, но никто не желал хаоса. Империя была совсем юной, однако, благодаря исключительности правящей верхушки, эволюционировала в тысячу раз быстрее обычного. Это было забавно и немного тревожно. Возникало ощущение, что не за горами и закат...
Хаммерштайн безжизненно улыбался, танцуя с графиней, которая была не более, чем послушной куклой в его руках. Или зеркалом, покорно отражавшим его достоинства и пороки. За долгие годы, проведенные во дворце, Эльза Хаммерштайн научилась владеть лицом, но не настолько, чтобы на нем нельзя было заметить следы пережитого потрясения.
Мысленно граф продолжал беседовать с Каплиным. Это был разговор умных и восприимчивых людей. Отчасти к нему были подключены Марта и Габер. При этом дочь графа умудрялась флиртовать с Руди. По причине амнезии тот оставался кем-то вроде князя Мышкина, другими словами, идиота из романа господина Достоевского. Граф иногда почитывал беллетристику, считая, что некоторые психологические наблюдения технов могут оказаться верными.
Танцы были не более чем данью традиции. Марта не видела никакого смысла тереться в паре, повторяя неестественные движения. Она была одета в обтягивающее платье и, как всегда в подобных случаях, «забыла» о нижнем белье. Вялотекущая беседа о судьбах империи сейчас интересовала ее гораздо меньше, чем сводный брат, относившийся к ней далеко не по-братски...
Марта была не прочь заполучить его в свою коллекцию. Она чувствовала, что он может оказаться полезным, хотя еще не представляла себе, в каком именно качестве. Может быть, как исполнитель, не задающий лишних вопросов и доказавший это на недавней охоте?..
– Чему ты улыбаешься? – спросил Руди, любуясь ее ровными белыми зубами и прекрасно очерченным ртом.
Они перешли к столику у стены, возле которой стоял Габер, одетый в смокинг, и курил хорошую американскую сигарету. Он наверняка слышал их разговор.
– Ты спас Кирхера от технов и прикончил его здесь. Разве это не смешно?
– Не более, чем многое другое. Например, я то и дело встречаю во дворце Гуго. Кстати, когда состоится погребение?
Внешне Хаммерштайн не изменилась, но Рудольфу ощутил, что все вокруг затянул невидимый лед. Даже огонь в камине стал каким-то тусклым.
– Если это шутка, то очень неудачная, – сказала Марта с нескрываемой угрозой. – Не вздумай болтать о Гуго при посланнике!
– А в чем дело? – Руди продолжал разыгрывать неведение.
Он не излучал вовне ничего, кроме огромного желания обладать этой самкой. Она перестала дразнить его. Марта боялась зомби и не понимала, чего добивался отец. Возможно, граф тоже не понимал этого и действовал наугад. Пугающая сцена в подвале до сих пор снилась ей по ночам и извращала самые светлые из видений.
Чтобы скрыть замешательство, она сделала несколько глотков из бокала. К ним направлялся Каплин. Марта рассматривала потенциального супруга без всякого любопытства, как будущего делового партнера. Тот не выглядел ни гением, ни сверхмужчиной, но внешность часто бывает обманчивой.
Илии все больше становилось не по себе. Ему внушал подозрение один из членов графской семьи – высокий широкоплечий брюнет с зелеными глазами. Блудный сын... Интересно, где он блуждал столько лет? Илия пытался прозондировать его мозг, но обнаружил первозданную пустоту там, где ее не должно было быть. Опасный и непредсказуемый тип... И еще зомби в спальне наверху, которого пытались скрыть от гостя... Что здесь творилось? Не пора ли сообщить в столицу о странностях центрально-европейского Дома? Некоторое время Каплин взвешивал эту возможность и решил немного подождать.
На всякий случай посланник отдал приказ своим телохранителям в зале держаться поближе. Еще два верных человека все время находились в его покоях. Приказ был отдан узконаправленным пучком «психо», но сам факт передачи не укрылся от внимания Габера. У того был нюх на такого рода штуки. Карл даже подумал, не поторопился ли он с Кирхером? Назревало что-то очень нехорошее. Период относительного затишья продолжался недолго.
4
Гуго оторвал голову от подушки. Тяжелую, как будто эта часть тела была отлита из чугуна. Впрочем, остальные части тела тоже плохо подчинялись ему. Как в кошмарном сне, когда надо защищаться и не можешь поднять руку. Если бы он мог более-менее связно думать, то, возможно, обратил бы внимание на причину своего внезапного выхода из спячки.
Он очень плохо слышал и не различал удаляющийся шелест женского платья и тихий скрип, с которым закрылась дверь. Зато он воспринимал вибрации, исходившие из портативной музыкальной шкатулки, оставленной кем-то в изголовье его кровати.
Руки и ноги начали коченеть, веки склеились так, что он с трудом разлепил их, помогая себе пальцами, похожими на деревянные сучья... Он лежал одетым и даже обутым. В некоторых местах рубашка и костюм уже трещали по швам – разрезать их было бы проще, чем снять. Серые кожаные туфли казались двумя вздувшимися мышами.
Двигаться было мучительно тяжело, примерно так же, как плавать в цементном растворе. Но барабаны, звучавшие на пределе слышимости, заставили зомби встать. Жесткий ритм содержал приказ, которого Гуго не мог ослушаться. На сей раз это был ритм войны и смерти.
Зомби покачнулся и направился к узкой полоске света, пробивавшегося сквозь щель под неплотно прикрытой дверью. Впервые с того момента, как он умер, кто-то прокручивал в его опустошенном сознании черно-белый фильм. Он передвигался среди несуществующего антуража.
Серый песок, похожий на измельченный пепел, усеивал берег свинцового океана. В черном небе кружили ослепительно-белые птицы. Чайки или стервятники. Черные девушки в платьях цвета непорочности выворачивали суставы в рваном танце разрушения. Кожа, излучавшая люминисцентное свечение, сползала с них, обнажая черепа и кости. Среди девушек была Дева Урзули, бесконечно печальная от того, что все ее плотские воплощения поджидала Смерть...
Зомби, пошатываясь, прошел мимо. Невыносимая пульсация заставляла его переставлять ноги. Если бы он остановился, то расползся бы, словно переполненный грязью целлофановый мешок... На этом же берегу обитали пока еще живые враги. Гуго уже видел их фигуры, размытые, как будто спрятанные за мутными стеклами...
Хаммерштайн-младший вышел из своей спальни в тускло освещенный коридор. Человек, сидевший в кресле возле торшера, отложил в сторону журнал, который лениво перелистывал в течение последнего часа. Когда он вставал, с левой стороны груди под тканью дорогого пиджака обозначилась выпуклость плечевой кобуры.
Зомби развернулся и сделал несколько шагов по направлению к лестнице. Снизу доносились звуки музыки и ровный гул голосов. Гуго явно собирался обрадовать общество своим присутствием. Охранник имел на этот счет недвусмысленный приказ и не мог позволить графскому сыну появиться в зале.
...Массивная фигура возникла на пути. Ее ноги глубоко увязали в пепле. У фигуры не было лица. Серый дымный шар вращался на месте головы. Это был демон дыма, северного ветра, темная половина проклятой души альбатроса...
– Иди к себе, – хрипло сказал охранник, стоя в метре от зомби и поневоле глядя на перегоревшие лампочки его глаз. А еще был запах, от которого сводило желудок и ужин просился наружу...
Рука, тугая и бесчувственная, как резиновая дубинка, внезапно взметнулась и схватила человека за горло. Он успел издать сдавленный звук, прежде чем его ноги оторвались от пола. В подвешенном состоянии он сумел извлечь из кобуры пистолет и упереть ствол в неподвижную грудь зомби. Перед глазами охранника распускались и тут же таяли черные цветы. Он не сразу решил, стрелять ли в сына хозяина, и секундное промедление погубило его.
На Гуго пушка не произвела никакого впечатления. Он «видел», как внутри головы-шара заметались тени, когда он преградил путь питавшей их энергии. Демон умирал, значит, зомби не был обманут. Смерть действительно имела место, и ее можно было достичь. Если очень сильно постраться.
А он старался.
...Охранник понял, наконец, что расстается с жизнью, и нажал на курок. Зомби не слышал выстрела, хотя какая-то сила швырнула его на стену. Наконечники пуль в обойме охранника были распилены таким образом, что при столкновении с телом они превращались в некие подобия маленьких ножей для мясорубки. При выстреле с приличного расстояния это усиливало поражающий эффект.
При выстреле в упор результат был еще более потрясающим.
Выходное отверстие в спине зомби оказалось размером с тарелку. Огромный кусок его плоти превратился в мелкий фарш и сейчас украшал большой участок стены, как будто над нею поработал не вполне здоровый художник-пуантилист.
Несмотря на это, дважды мертвый Гуго не разжал пальцы и не выпустил жертву. Более того, он очень быстро довел дело до конца. Второго выстрела не последовало. Черная энергия, перетекавшая в его гниющих внутренностях, мгновенно нашла новые каналы, по которым устремилась к мышцам. Пальцы зомби соединились внутри теплого студня и вырвали чужую гортань.
Электрический ток снова появился внутри необратимо поврежденной машины. Только теперь напряжение было настолько высоким, что ток протекал не по выгоревшим проводам, а по скоплениям нагара и копоти... Гуго схватил пистолет за горячий ствол и вырвал его из судорожно сжатой руки охранника, ломая тому пальцы. Положил пушку в карман пиджака и поцеловал вывалившийся язык мертвеца. Он сделал это неосознанно, воспроизводя ненужные элементы какого-то ритуала.
...Когда тени успокоились во мгле шара, словно издохшие рыбки в аквариуме, Гуго отпустил оболочку демона, и та утонула в пепле. Берег был чист, если можно назвать чистотой безликий ад пустоты. Враги были где-то там, впереди, они стали прозрачными, притворялись невидимыми, но зомби ни на секунду не усомнился в том, что увидит их, если только подойдет ближе. Им руководил Огун Феррай, и Огун Феррай сказал ему, как справиться с ними.
Из какой-то двери справа по коридору высунулась служанка-техн, услыхавшая звук выстрела. Ее бледное личико выглядело скорее растерянным, чем испуганным. До тех пор, пока она не увидела дыру, зиявшую в груди Гуго в обрамлении дымящихся клочьев рубашки.
Зомби приближался к ней, и это медленное движение будто загипнотизировало ее. Когда она решилась позвать на помощь, Гуго был уже рядом. Она закричала, но не слишком громко и уверенно, опасаясь того, что станет причиной скандала. Ее крик заглушала музыка. Ее ничего не могло спасти.
– Молчи!.. – глухо просипел зомби. Его рука легко пробила плоский женский живот и встретила непреодолимое препятствие в виде стены.
Служанка представлялась ему чем-то вроде заколдованной статуи, глупым существом, заточенным внутри куска застывшей эпоксидной смолы. Он пытался разрушить статую и освободить трепещущее существо...
– Молчи!.. – просил он, с мучительным усилием прокачивая воздух через свою глотку, пока ее крик, превратившийся в зловещее шипение, не стих. Женщина повисла на его предплечье, из ее рта толчками извергалась кровь. Вскоре Гуго был испачкан так, словно только что разделал коровью тушу.
Он отпустил освобожденное существо. У него не было времени спасать еще кого-либо. Программа, закодированная в сложных барабанных ритмах, заставила его двигаться вперед и ускорить действие.
Тяжело ступая, зомби добрел до лестницы. От него все еще отваливались кусочки мяса и кожи. Кровь служанки застывала на нем очень быстро. Его собственная кровь давно свернулась и теперь осыпалась коричневой пылью. Он был вроде Песочного Человека из старой сказки. Он пришел, чтобы нарушить заведенный порядок. Такова была его миссия.
Гуго Хаммерштайн начал спускаться по ступеням навстречу музыке и свету. Он делал это осторожно, чтобы не упасть.
5
Рудольф начал подумывать о том, чтобы завести себе подружку. Это было несложно – принадлежность к династии давала ему повод рассчитывать на легкие победы. Он исходил из того, что подавляющее большинство женщин продажны, и не ошибся в этом. Свободные и несвободные дамы подходящего возраста посматривали в его сторону весьма благосклонно.
Отделавшись от Каплина, не проявлявшего никаких признаков дружелюбия, Руди закадрил какую-то блондинку с пышным бюстом, приоткрытым до линии сосков, и теперь развлекал ее лекцией о сравнительных достоинствах псилоцибина и ЛСД. Блондинку звали Лина. По случаю знакомства они курили одну толстую папиросу с травкой на двоих. Руди делал это чисто механически. Присутствие посторонних веществ в организме никак не влияло на его функционирование.
Зато влияло кое-что другое. Лина вдруг перестала его интересовать. На несколько секунд он отключился и даже забыл о том, что надо улыбаться. Он ощутил ТУ САМУЮ вибрацию...
Война и смерть.
То, что должно было предшествовать ритуалу. Все началось без его участия, и это казалось самым неприятным. От резких телодвижений Рудольфа удерживало только одно: он все еще слепо верил в неисповедимость намерений настоятеля.
Появление в зале Гуго Хаммерштайна вызвало шок среди тех, кто увидел его в первые мгновения. Психоты начали забывать слово «неожиданно», однако зомби появился именно так.
...Берег свинцового океана вдруг оказался усеян демонами и слугами демонов. Каждый из них искажал вокруг себя пространство, и воевать против всех было абсолютно безнадежным делом. Однако муляж с пистолетом не выбирал; выбор был сделан давно и не в этом месте. Он шел через толпу танцующих, и парочки отпадали в стороны. Вначале от запаха, затем – при виде залитого кровью человека с простреленной насквозь грудной клеткой.
– Что за черт? – сказал Рудольф, чуть было не уронив окурок за глубокий вырез платья своей новой знакомой.
Гуго шел прямо на графа, любезно беседовавшего с Каплиным в присутствии графини. Их разделяло около сорока метров. Зомби опустил руку в карман пиджака. Его кисть была испачкана в крови и содержимом кишечника служанки. По этой причине рукоятка пистолета была скользкой, и Гуго сильно сжимал ее, пока она не стала единым целым с ладонью.
Волна тревоги, распространившаяся почти мгновенно, достигла губернатора, Габера и его «мальчиков». Но непроизвольная хитрость зомби помешала им стрелять сразу же. Тот прикрыл себя со всех сторон десятками высокопоставленых особ, которыми было трудно пожертвовать без колебаний. Вдобавок, музыка продолжала звучать, и это дезориентировало значительную часть публики.
Каплин увидел Гуго и раздвинул губы в улыбке, показав графу желтые зубы. Он не ошибся. Теперь у него был козырь, который можно будет пустить в ход, когда настанет время торговаться насчет жены. Но Хаммерштайну было уже не до мелочных интересов. Ситуация вышла из-под контроля. Через плечо графини он увидел, что Гуго поднимает руку, державшую серый, грязный пистолет. Расстояние между ними сократилось до тридцати метров.
И все же Габер знал свое дело. Один из его людей находился на балконе рядом с оркестром и теперь выстрелил первым. Пуля попала зомби в затылок, но это лишь ненадолго вывело его из равновесия. Сделав три шага, он выпрямился, и стал виден кратер на месте выбитого левого глаза. На паркете появились сухие комки вещества мозга...
Никто из присутствующих не успел ничего понять. Только для одного человека все происходило в замедленном времени, а преобразование материи потребовало от графа таких затрат энергии, что он стремительно терял массу...
Графиня повернулась к сыну с искаженным от ужаса лицом. Она знала, что это мертвец, тем не менее рудиментарное чувство лишило ее рассудка. Она бросилась навстречу Гуго, не в силах оторвать взгляд от внутренностей, подрагивавших в дыре под его рубашкой. На уцелевший глаз зомби она уже не могла смотреть... Графиня находилась на линии, соединявшей Гуго и губернатора, поэтому первая пуля попала в нее.
Она ощутила удар в плечо маленького обжигающего кулачка. Этот удар развернул ее и бросил на людей, стоявших поблизости. Оторванный рукав вечернего платья сполз вниз, пропитываясь густой пурпурной смазкой... Не каждый день получаешь пулю от сына. Кажется, Эльза Хаммерштайн успела выкрикнуть что-то, прежде чем позволила себе провалиться в беспамятство.
А фон Хаммерштайн тем временем убедился в том, что не может оказывать никакого влияния на действия зомби. После того, как графиня упала, между ними не осталось ничего, кроме воздуха... Прогремели второй и третий выстрелы. Граф начал уплотнять среду на расстоянии десяти-двенадцати метров от себя, и ему удалось сжечь обе пули в полете. Но после этого усилия он зашатался. Четвертая пуля достигла его бедра на излете и лишь слегка оцарапала кожу...
Зомби нажимал на курок через равные и очень короткие промежутки времени, расстреливая обойму. Карл Габер уже выбрался на свободное место и расчистил пространство между собой и нападавшим. Он не терял времени на эксперименты с «психо», понимая, что этого клиента может остановить только полное разрушение. Обоймы его девятимиллиметрового «штайра» было явно недостаточно для достижения такой цели, тем не менее Габер стрелял очередями, пытаясь попасть в голову Гуго.
Живого человека его пули отбросили бы назад или, по крайней мере, помешали бы вести прицельную стрельбу. Зомби тоже пришлось исполнить сложный танец в полном соответствии с законом сохранения импульса. Его голова, потерявшая изрядную часть волос и кожи, была сильно запрокинута назад, а сам он содрогался, будто висельник, из-под ног которого вышибли табурет. Но рука с пистолетом оставалась направленной точно на цель, как ствол танковой пушки, снабженной стабилизатором. И эта пушка продолжала стрелять...
Фон Хаммерштайн сконцентрировал свое внимание на пулях. Несколько микросекунд ушло на то, чтобы превратить в газовые сгустки и рассеять летящие кусочки свинца, которые были пятым и шестым по счету. В обойме Гуго оставалось еще шесть.
Седьмая пуля врезалась в лобную кость Хаммерштайна, но не достигла мозга. Граф ударился затылком о каминную полку и начал оседать, представляя собой прекрасную неподвижную мишень.
Илия Каплин все еще улыбался. То, что он увидел во дворце губернатора, потрясало воображение, но посланнику сибирского клана не суждено было этим воспользоваться. Пистолет в руке зомби на долю секунды сместился влево. Каплин очень некстати находился рядом с Хаммерштайном. Две пули из оставшихся пяти попали ему в живот.
Во время страшного, захватывающего дух падения на спину он вдруг с безжалостной ясностью понял, что у него не будет жены. Вообще ничего не будет. Огненный шар взорвался в кишечнике, и черное пламя боли поглотило Каплина целиком.
Хаммерштайн, потерявший за несколько последних мгновений пару десятков килограммов, получил еще одну пулю в голову, и эта пуля уже обладала полноценной убойной силой. Оставляя щедрые следы своего серого вещества на великолепных изразцах антикварного камина, он опустился на колени, а два следующих заряда отбросили его на медную решетку.
Раздалось громкое шипение, с которым испарялась кровь. Граф уже ничего не чувствовал. Пламя оказалось очень близко от его невидящих глаз...
В это самое мгновение на Марту Хаммерштайн обрушилась депрессия неизмеримо более глубокая, чем самый холодный из кошмаров. Ей стало тоскливо, страшно, одиноко. Внутри было пусто, и в этой мертвой пустоте душа выла, как зимний ветер. Она потеряла что-то навсегда, и теперь уже бесполезно было думать о том, как называлось утраченное...
Гомесу все-таки удалось совершить самое изощренное из своих убийств.
...Зомби все еще двигался, несмотря на то, что очередь из «штайра» почти снесла ему голову. К Габеру с некоторым опозданием присоединились его «мальчики», и совместными усилиями они превратили Гуго в ходячее чучело, волочившее за собой лохмотья костюма и собственной кожи. Карл расстрелял три обоймы, прежде чем мясо стало наконец отваливаться от костей зомби, а сами кости и суставы были повреждены настолько, что скелет начал распадаться на фрагменты. Потом эту вздрагивающую кучу гниющего мяса лизнул язык огнемета...
Рудольф стоял в стороне и не участвовал в паническом перемешивании толпы. Только что другой зомби выполнил часть его работы, и Руди до сих пор не понимал, считать ли это подарком судьбы или началом новой аферы психотов. Если верно последнее, то принесенная жертва была поистине королевской, вернее, имперской... Где-то очень далеко отсюда, на другой стороне мира, от Рудольфа ждали ответного хода. Но еще никто не мог предположить, какие последствия будет иметь совершенное только что двойное убийство.
Глава четвертая. Без пяти минут губернатор
Говорят, что законы я не нарушаю,
Так что оставьте меня в покое!
1
"...А ведьма вдруг стала очень-очень маленькой, не больше мизинца, прыгнула в свой калебас[25] и укатила в нем. Вслед за нею взмыла в воздух страшная свита льюпс-гарупс[26] в плащах из черной кожи... И никто не узнал, почему маленький Крой лишился своей тени, а его Неерда превратилась в жабу..."
Когда Руди закончил рассказывать свою сказку, мальчик уже спал. Он с удовольствием рассказал бы другую историю, менее пугающую, но других он не помнил. Да и эта вывалилась из него без всякого участия сознания. Он воспроизводил ее, как магнитофон.
Не удивительно, что и этой ночью мальчик спал неспокойно. Рудольф смотрел на его лицо, освещенное луной. Оно искажалось и разглаживалось в соответствии с сюжетом неведомого кошмара...
Личный транслятор губернатора, десяти лет отроду, обладал слишком подвижной и неустойчивой психикой, и это было плохо. В первую очередь – для него самого. Рудольф с сожалением осознавал, что ребенок вряд ли протянет долго. Его отравят тайные враги, или же он просто медленно сойдет с ума в изоляции. До сих пор Руди делал все, чтобы этого не случилось... Он задернул штору, скрывшую окно и бледную зимнюю луну, плывшую за бронированным стеклом.
Зомби тщательно запер дверь, ведущую в маленькую камеру, находившуюся по соседству с его спальней. После этого он окунулся в зеленоватый сумрак. Мягкий свет просачивался сквозь абажур из ткани. На кровати лежала Марта Хаммерштайн, демонстрируя свою неприкрытую наготу. Ее ноги были раздвинуты, и Руди видел ненасытное увлажнившееся лоно.
Он сбросил халат и лег на холодные шелковые простыни. Его любовница и сводная сестра была раздражена, и он знал причину.
– Зачем тебе этот мальчишка? – спросила она с неприязнью.
– Я уже объяснял. Он принимает сообщения из столицы.
– Здесь ВСЕ принимают сообщения из столицы, – Марта не скрывала своего презрения к человеку, которому был необходим живой протез.
– Верно, но до меня они доходят в искаженном виде.
– А мне ты доверяешь?
– Частично.
– Что значит – частично?
– Это значит, что мне нужен мальчишка.
– Черт тебя возьми! – она потянулась за сигаретами. Рудольф смотрел на ее портсигар. Грубая, хотя и золотая штучка. Ремесла приходили в упадок, и даже ювелиры уже были не те, что в прошлом столетии. Для психотов мало что значили драгоценные камни и металлы; их женщины тешили свое тщеславие, используя для этого десятки новых способов... Некоторое время Руди вяло думал о том, откуда взялись в его сознании эстетские рудименты.
Марта продолжала ругаться:
– Выродок! Ничтожество! Кретин! Может быть, ты просто гомик?
– Ну, если бы это было так, ты бы уже знала. И пожалуйста – заткнись. У меня завтра тяжелый день.
– Не только у тебя, – неожиданно присмирев, сказала Марта. Она положила сигарету в пепельницу и начала подкрадываться к нему. Руди не понравилось, как она произнесла это.
– Говорят, ты убивала своих любовников?
– Да, милый, – она блеснула улыбкой в полутьме. Белки ее глаз были розоватыми, как облака на закате. Нежные губы прикоснулись к его груди...
– Ты можешь попытаться убить и меня.
– Я не настолько глупа. Подожди немного. Когда представится удобный случай... – ее язык проник в его рот.
В том-то и дело. Утром Рудольфу предстояло лететь в Мюнген на церемонию официального вступления на пост, и он не сомневался в том, что ее люди попытаются убрать его по пути... И все же она была прекрасной любовницей. Он понял, что ночь будет бурной. Его это мало беспокоило – он уставал гораздо меньше обыкновенных мужчин.
* * *После того, как Марта заснула, он вернул дыханию прежний ритм и притворился спящим.
В последнее время у него возникали мысли и сомнения, которые он привык считать привилегией и проклятием живых. Возможно, часть из них была галлюцинацией. Возможно, таким кажется «изнутри» приближающееся безумие. Но он существовал уже слишком долго для зомби. Клетки его тела обновлялись примерно с такой же скоростью, как у окружавших его людей. У любовницы, знавшей каждый квадратный сантиметр его тела, до сих пор не возникло ни малейших подозрений... Единственный человек, который мог бы объяснить ему эти парадоксы, находился вне пределов досягаемости, и даже попытки связаться с ним при помощи малолетнего транслятора ничего не дали.
Конечно, Марта знала о шраме на груди и уплотнении под шрамом – там, где были спрятаны золотые диски. Она считала это опухолью, и Руди не разубеждал ее – это был тот случай, когда лучше сказаться больным, чем оказаться мертвым.
До позднего декабрьского рассвета оставалось два часа. Слишком много, чтобы время прошло незаметно, и слишком мало, чтобы подготовить серьезную защиту против дочери Хаммерштайна...
2
Марта тоже не спала, несмотря на то, что была вполне удовлетворена своим неутомимым любовником. Она вспоминала свой последний разговор с матерью, состоявшийся неделю назад и за три часа до того, как вдовствующая графиня покинула Клагенфурт. Новый губернатор попросту удалил мачеху из дворца, и это ни для кого не было секретом.
Руди не возражал бы против того, чтобы заменить всю команду Хаммерштайна своими людьми, но, по правде говоря, во всем городе у него не было ни одного СВОЕГО человека...
Марта подумала о том, каково сейчас матери в замке. Холодно, одиноко, страшно... Марта была уверена, что техны пребывают в состоянии одиночества и страха подавляющую часть времени. Как ни странно, сейчас она хорошо понимала их. Почему-то в эту ночь воспоминания приобретали зловещий привкус...
В основном, они говорили о НЕМ – об этом таинственном мужчине, лежавшем сейчас рядом с Мартой. Он никогда не принадлежал ей полностью и безраздельно. Если она занималась с ним любовью, то чувствовала, что где-то в глубине он остается холодным и недоступным для ее понимания. Он совершенно механически проделывал то, что другим было доступно лишь в порыве страсти. Ей не удавалось проникнуть в его подсознание, повлиять на мотивы его поступков и, что хуже всего, – она была не в состоянии изменить его желания. Под тонким слоем обычных реакций она находила наглухо замурованную камеру. Что там было – пустота или нечто нечеловеческое? Неразрешимая загадка одновременно бесила, интриговала, пугала ее и не оставляла места для презрения, которое Марта обычно испытывала к технам...
– У меня отняли почти все, – сказала мать перед прощанием. Действительно, в течение двух недель графиня лишилась мужа, сына и даже одной руки. Ее фигура стала ассиметричной и казалась перекошенной. К тому же, уродливая культя служила постоянным болезненным напоминанием о потере и собственной ущербности.
Но Марте было доступно нечто большее. Например, в темноте или сумерках она видела мерцающий силуэт ампутированной руки. Призрачная конечность безвольно висела вдоль туловища Эльзы Хаммерштайн, обозначая собой струю истекающей из нее энергии. Обычно это приводило к болезни и скорой смерти, однако тут ничем нельзя было помочь.
По слухам, существовали люди, которые умели пользоваться своими энергетическими придатками не хуже, чем конечностями из плоти и крови. Если это не было только легендой, Марта могла представить себе, какое применение находили подобные таланты...
Она заметила странную перемену в настроении матери. То, что должно было убить женщину-техна или по крайней мере подавить ее личность, сделало вдову злее и наблюдательнее. Лучшим подтверждением этому являлось то, о чем она говорила. Они встретились в кабинете губернатора, защищенном от зондирования, и потому могли позволить себе быть откровенными.
– Если ты будешь такой пассивной, тебя тоже оставят ни с чем, – Эльза как будто запустила неумелые пальцы в свежую рану. Марта не поверила своим ушам.
– Кого ты имеешь в виду?
– Рудольфа. Кого же еще? Разве не он занял твое место?
– Ничего удивительного – он единственный прямой потомок мужского пола. Ему просто повезло. Оказался в нужное время в нужном месте. Но он продержится недолго.
– Ты говоришь опрометчиво. Этот сын шлюхи с явными признаками деградации появился всего три месяца назад. Если верить результатам экспертизы, он не владеет «психо». В течение многих лет он не имел связи с семьей... И такой человек станет губернатором провинции! Кстати, откуда поступил приказ?
– Из центральной имперской канцелярии.
– Это проверено?
– Неоднократно.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– ...Покровитель?
– Конечно. Если не здесь, то в столице. Скорее всего, кто-то из ближайшего окружения императора. Доверенное лицо. Возможно, один из членов семьи...
Марта была поражена. Эта жалкая женщина говорила вещи, о которых даже думать было как-то неуютно. Впрочем, дочь Хаммерштайна быстро преодолела свое замешательство. Она хотела выжить, а еще сильнее – занять достойное место под солнцем.
– Мне понадобится алиби.
– Не торопись. Ищи покровителя. Наноси удар тогда, когда никто не сможет помешать или отомстить... Было бы неплохо, если бы ты сошлась с ним поближе...
– О, ты думаешь, что в постели он позволит себе?..
Вдова отрицательно покачала головой.
– Нет, не думаю. Но желание мужчины – это крючок, на который он цепляется добровольно. Тебе остается только потянуть в нужный момент...
Марта подумала, что узнала свою мать с неожиданной стороны.
– Ты пользовалась этим?
– Только в пределах допустимого... и всегда в интересах семьи.
Впервые за много лет между ними протянулась тонкая нить взаимопонимания. Марта была законченной интриганкой, не брезговавшей любыми способами для достижения своих целей. Она в совершенстве владела тактикой тайной борьбы и была готова на сколь угодно крупные жертвы. Спустя три дня она стала любовницей Рудольфа. И до сих пор не жалела об этом.
– ...Теперь о самом неприятном, – графиня помрачнела еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Ее взгляд был тяжелым. Он доставлял мучительное неудобство, как взгляд смертельно раненного животного. – Каплин убит. Что вы сделали с его людьми?
– Ими занимался Габер.
Они обе знали, что для людей посланника это, скорее всего, означало цементные костюмы и мокрую могилу на дне ближайшей реки.
– Инсценировки бесполезны, – продолжала Марта. – Один из них успел передать сообщение...
– Значит, война?
– Почти неизбежно. Война и расследование. Имперский следователь уже здесь.
* * *...Сумерки вползали в окна кабинета, как предчувствия вползают в душу – так же незаметно и так же настойчиво. А главное, у них нет источника – просто свет гаснет за горизонтом... Марта снова увидела мерцание призрачной руки на фоне черного траурного одеяния вдовы.
– Я пережила две междоусобицы, – сказала графиня. – Для меня это означало физические страдания, а для тебя война станет настоящим кошмаром. Я знаю это, потому что была рядом с твоим отцом.
– Что ж, ты честно выполнила свой долг, – произнесла Марта холоднее, чем хотелось бы. Ей была абсолютно чужда сентиментальность.
– Это верно. И вот какова награда... – Эльза горько улыбнулась, снова превращаясь в слабую, разбитую горем женщину. – Ты навестишь меня в замке?
– Если будет такая возможность.
– Ты не любишь никого, кроме себя. Поздравляю. Ты почти неуязвима.
Это было сказано без сарказма. Они расстались, сухо попрощавшись, и вдова отправилась к месту изгнания на своем семьсот сороковом «вольво». Разговор получился недолгим, но мысли Марты до сих пор блуждали в треугольнике «Рудольф – покровитель – война с сибирским кланом». Она не видела ни единой возможности изменить обстоятельства. На первый взгляд, ничего не изменилось и этой ночью.
Однако в предрассветной тишине Марта вдруг услышала за окном скребущие звуки.
3
Она чуть приоткрыла глаза, но не повернула голову. Ждала, не выдаст ли себя Руди каким-либо движением или участившимся дыханием. Но тот дышал ровно, как человек, погруженный в глубокий сон.
За окном раздались хлопки крыльев и ржавый скрежет, словно кто-то царапал гвоздем стекло. На самом деле звуки были очень тихими – стекло выдерживало попадание крупнокалиберной пули.
Профиль Рудольфа закрывал Марте обзор, вырисовываясь на фоне окна, как горная цепь. Она подняла голову и увидела нечто в узкой полосе между полузадернутыми шторами. У нее перехватило дыхание. Лучше бы она увидела ЭТО целиком. А так воображение сыграло с ней дурную шутку.
На узком каменном уступе сидела гигантская летучая мышь с почти человеческим туловищем и собачьей головой. Оба верхних резца были намного длиннее остальных зубов и торчали поверх нижней губы. Тело твари было молочно-белым и начисто лишенным шерсти.
Марта попыталась вернуться на твердую землю реальности. Она видела невозможное. Зимой. В самом сердце большого, хотя и вымирающего города. Существо (хотя, скорее всего, это был наведенный и спроецированный вовне кошмар, от которого Марта раньше считала себя защищенной) скребло по стеклу когтистой лапой. С его резцов стекала густая слюна и примерзала к подбородку. Груз огромных крыльев был так велик, что вампир сгибался, словно сморщенный горбун. Из маленьких глазок сочилось желтое сияние – отраженный и искаженный свет луны, мелькавшей между облаками. Возможно, если бы тварь не была голой, она внушала бы меньшее отвращение. Хуже, чем отвращение... Марте явилось порождение грязи и блевотины. Ангел экскрементов. Комок отравленной жути, впитавший в себя липкие выделения страха...
Ночной гость, как и сон, обозначал послание или предупреждение. Марта знала, что уже не спит. Существовало несколько способов проверить это, и она испробовала их все, несмотря на охватившее ее оцепенение. Она всмаривалась в бледный кошмар, висевший между шторами, и начинала различать детали.
Например, она разглядела, что кожа у твари полупрозрачная и под нею вырисовывается темная паутина кровеносных сосудов. Сине-багровый мешочек под левой грудью ритмично вздрагивал, выталкивая из себя порции жидкости. Марте показалось, что она ощутила запах крови, хотя это тоже было невозможно. Запах манил ее, возбуждал, наполнял нестерпимым желанием...
Она выскользнула из-под одеяла и сделала несколько шагов к окну. Когда она обернулась, лицо Руди уже было неразличимым. Тварь за окном терлась мордой о стекло и почти скрылась за желтой текучей пеленой, но зато теперь Марта СЛЫШАЛА шелестящий звук, с которым кровь струилась по жилам вампира.
Она ослепла от вожделения. Ее собственное сердце с каждым своим ударом выталкивало в мозг пурпурные облака... Марта нащупала запоры и медленно отворила окно. Она ожидала погружения в омерзительную холодную волну. Но ничего не изменилось. А потом ее руки нашли в темноте теплое тело...
* * *Жуткая сказка продолжалась во сне, хотя самого рассказчика уже не было. Большой и могущественный человек, забравший его от родителей, исчез. Мальчику стало легче, но ненадолго.
Ведьма возвращалась.
Об этом шептали лиловые цветы, выраставшие из стен, простыней и устилавшие кровать. Их лепестки превращались в мясистые губы, издававшие злобный шепот... Об этом кричали ночные птицы с глазами, похожими на блюдца. Тени птиц скользили по лунному диску... Об этом же напоминал низкий гул, доносившийся из-под пола. За стенами камеры тяжело перекатывались полые шары, в которых путешествовали ужасные существа новой реальности...
А потом он увидел саму ведьму.
Она была голая, очень красивая и пахла почти так же, как его мать. То, что ее сопровождало, оказалось гораздо более страшным.
– Мама? – пролепетал он испуганно.
Вместо ответа ведьма положила одну ласковую руку ему на лоб, а другую на живот. Больше он ни о чем не спрашивал. Вокруг резвились странные маленькие ангелы, мышиные короли и уродливые заколдованные принцессы размерами с крысу. Но они до сих пор не приняли его в свою печальную и непонятную игру. Он лежал в черной колыбели, похожей на маленький гроб, и ее раскачивал ветер, срывавший с деревьев последние мертвые листья...
* * *Зрение возвращалось к ней, но она могла видеть лишь малую часть того, что находилось перед ней. Например, прозрачное, будто стеклянное, и покорное тело ребенка, в которого превратился крылатый монстр. Ей было все равно. Безостановочное течение подкожных ручьев завораживало ее, словно в нем заключалась тайна жизни, все время ускользавшая от нее...
Она опустилась на колени перед детской кроватью и коснулась набухшими губами теплой поверхности живого сосуда. Взгляд ее выкатившихся глаз блуждал вдоль мягко изгибавшегося рельефа в поисках места, где ручьи были обильны и легкодоступны. Она нашла такое место на внутренней поверхности бедра и раздвинула ноги жертвы.
Рядом с ее головой оказалось что-то, отдаленно напоминающее мужские гениталии, но запах крови сейчас волновал ее намного сильнее, чем секс. Спящее существо обозначало собой подсознательное влечение к смерти, превосходящее любую другую привязанность.
Марта медленно сжимала зубы, пока не прокусила кожу. В тишине возник нарастающий стон. Когда ткань начала рваться, мальчик закричал во сне, но она накрыла его рот похолодевшей ладонью. После этого стон становился все глуше и глуше... Она почувствовала во рту первые капли живительной влаги, и в голове у нее взорвался фейерверк творения. Сияющие молодые звезды помчались по своим орбитам, и устланный сверкающими вуалями космос расширился до размеров ее черепа...
Она втянула в себя юную кровь и сделала первый глоток. Ей показалось, что она проглотила вечное рубиновое сердце, которое рассыпалось где-то внутри, и горячие капли долетели до самых дальних, холодеющих и дряхлых окраин ее двадцатитрехлетнего тела.
...Мальчик не проснулся. После кратковременной боли пришло умиротворение. Бархатный сон, доступный лишь в уютной лодке, плывущей под гаснущими звездами... Теперь он навсегда переселился в страшную сказку. Тени окружили его и повлекли за собой в пространство, наполненное перестуком калебасов, пением жаб, тоскливым сиянием луны и неизбывным материнским запахом...
4
Рудольф осознал, что спал, и осознание подобного факта впервые наполнило его тревогой по поводу проявления слабостей и чувств, присущих живым, но никак не зомби. Что же он все-таки представляет собой, если может спать и испытывать тревогу?..
Он почувствовал, что рядом никого нет, раньше, чем увидел голую постель. Тогда он бесшумно встал и осмотрел спальню. Одежда Марты была на месте. Вряд ли она принимала душ в пять часов утра... Он распахнул дверь в камеру, где спал мальчик, и увидел две обнаженные фигуры, посеребренные лунным светом и неподвижные, словно скульптурная композиция.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: его личный транслятор мертв. Руди сделал два быстрых шага и нанес женщине безжалостный удар в область правого легкого.
Ее дыхание прервалось. Она разомкнула зубы и окинула пустеющим взглядом высосанного ею ребенка. Он был белым, как мрамор, и уже не дышал. Рудольф намотал на руку длинные волосы своей любовницы и оттащил ее от трупа. Сейчас она внушала ему непреодолимое отвращение. В уголках ее рта запеклась кровь, отчего Марта стала похожа на разрисованную куклу. Она не могла выпить все, и излишки крови оказались на простыне.
Убить ее сейчас было бы ошибкой, хотя Рудольфу очень хотелось сделать это. Нет, он придумал кое-что получше. Он уложил в постель женщину, которая нанесла ему удар в одно из немногих уязвимых мест, снял телефонную трубку и стал набирать номер Габера.
Он лишился связи со столицей империи. Придется прибегнуть к устаревшему радио, которым пользовались только техны. Это было неудобно и не исключало возможности перехвата. Но у Руди не оставалось другого выхода.
5
Закончилась еще одна ночь под неизменным тусклым солнцем – ночь, отмеренная только биологическими часами. Во внешнем мире все осталось прежним. Седьмой настоятель открыл глаза и увидел темную фигуру монаха, стоявшего у входа в его пещеру. Тот не смел приблизиться без разрешения.
– В чем дело? – спросил Дресслер и поморщился. Все здешние дела давно наскучили ему.
– Появился новый человек, – ровным голосом, почти лишенным интонаций, ответил монах.
– Мужчина?
– Женщина.
– Возраст?
– Около тридцати.
– Может рожать?
– Говорит, что да.
Настоятель несколько секунд раздумывал, не возлечь ли с вновь прибывшей. Но все опротивело, все.
– Тогда ты знаешь, что с нею делать.
– У нее есть кое-какая информация.
– А зачем мне информация, болван? – спросил Дресслер. Его тон означал, что Рейнхард проснулся в отвратительном расположении духа. Вопрос поставил монаха в тупик. – Ладно. Что она может сообщить полезного?
– Что-то о Рудольфе...
– Да-а? – Дресслер не скрывал своего удивления. Монах был одним из старейших членов общины и, как выяснилось, еще помнил Рудольфа. Рейнхард думал, что таких уже и не осталось... Он смягчился и поманил человечка к себе. Но даже беседуя с ним, настоятель издевался над собой и своим заблудшим стадом.
– Присядь. Давай подумаем вместе. Хотим ли мы знать что-нибудь о Рудольфе?.. Поможет ли это нам вернуться?..
Монах давно перестал надеяться на возвращение. Жалкое подобие рая осталось в прошлом. Впереди – только адская жизнь среди каннибалов и грохота барабанов с мембранами из человеческой кожи...
Увидев пустоту в глазах собеседника, который был пассивным «голубым» и не проявлял никакого интереса к противоположному полу, Дресслер вздохнул и велел привести женщину.
Пока монах отсутствовал, настоятель размышлял о странных обстоятельствах появления людей в Сумеречной Зоне. Никто никогда не видел самого момента появления. И не потому, что все одновременно спали, или потому, что жертвы психотов прибывали в изолированное место. Скорее, причина была в некоей неизученной особенности человеческого восприятия. Очень похоже на эксперимент, который проделывал на заре Империи один из адептов «психо» в присутствии Дресслера. Рейнхард испытал на себе эффект «подмены» предметов. Яблоко вместо камня. Ложка вместо вилки. Ключ вместо ножа... Может быть, Зона вместо прежней реальности?! Примитивно – и абсолютно непостижимо для техна...
В который раз, думая об этом, настоятель испытал бешенство от собственного бессилия. Он чувствовал себя смертельно больным человеком, который знал, что лекарство от болезни существует, но не умел им воспользоваться.
...Монах привел женщину – худую, невысокую, светловолосую, ничем не примечательную. Во взгляде – испуг и тоска. Представительница рабского племени, служившего психотам в обмен на кров, пищу и безопасность. Дресслер знал, что таких большинство. Людям всегда есть, что терять. Подавляющее большинство интересуют не отвлеченные идеи, а благополучие и сытость. И слава Богу! Еще недавно на этом держался мир...
Рейнхард выяснил у женщины ее имя и то, чем она занималась «там». У нее оказался слабый голос, и смотрела она косо. Ничтожество. Служанка из губернаторского дворца, сотни раз пропущенная через фильтры охранки и пострадавшая во время последней чистки. Повод – убийство фон Хаммерштайна... Настоятель не ожидал от нее ничего, кроме какого-нибудь малозначительного известия.
Услышав о смерти графа, он мысленно поздравил себя, однако не испытал особой радости. Может быть, потому, что пережил своего врага, но не мог прийти и плюнуть на его могилу. «Изгнание тяжелее смерти» – вспомнил он и сейчас был совершенно согласен с этим.
А вот то, что Руди имел шансы стать новым губернатором, вовсе не обрадовало Дресслера. Он сразу интуитивно почуял ловушку – через бездну пространства и времени. Во что же влезла эта глупая тварь?! Впрочем, никто не мог требовать от зомби умения анализировать ситуацию, и кому, как не Рейнхарду, было знать об этом... Он даже почувствовал какой-то глухой, абстрактный интерес: как поведет себя Рудольф в отсутствие всякого руководства?..
Настоятель развязал шнурки, стягивавшие переднюю и заднюю части его кожаных брюк и поманил к себе безмозглую самочку. Одним лишь взглядом заставил ее стать на колени. Должно быть, она восприняла это, как некий ритуал принятия в стаю изгнанников. Монах все так же равнодушно наблюдал за процедурой...
Пока женщина тщетно пыталась возбудить Рейнхарда, он думал: «И это все, на что я могу рассчитывать. Власть, не приносящая удовлетворения. Заглохший сексуальный инстинкт. Кажется, у меня нет шансов стать маньяком...» Как ни странно, ему было бы легче, если бы на ее лице отразилось хотя бы отвращение. Ему хотелось надавать женщине пощечин. Она сама низвела себя на уровень животного. С небольшой, но своевременной помощью психотов...
Он грубо оттолкнул ее от себя, опасаясь распространения слуха о том, что настоятель – импотент. Он был уверен в обратном, но ему требовалась еще такая эфемерная вещь, как надежда. Мог ли он рассчитывать на Рудольфа? На то, что откуда-то «с того света» зомби сделает шаг навстречу?.. Рейнхард был готов вскрыть сотни черепов, да что там – пожертвовать собственным рассудком, лишь бы сделать шаг со своей стороны!
Тайна мозга... Если тайна перемещения – это тайна мозга, и Сумеречная Зона является аналогом некоей недоступной (для подавляющего большинства) области сознания, то Дресслер мог передвигаться по неизученным территориям, открытым лишь психотам и случайным бродягам-шизофреникам, используя имеющийся в его распоряжении материал. По одному человеку на каждое смещение. Величайшее приключение и величайшая авантюра... Но не следует забывать, что кое-кто уже прошел этим путем. Например, барон Вицлебен...
Дресслер ощутил внутри себя знакомую вибрацию – для него это была вибрация самой жизни. Как дуновение свежего ветра. Как полузабытый запах моря... Рейнхард не был полутрупом, как его зомби или монахи с иссушенными бедствием мозгами. У него появилась надежда. Это отразилось и на его потенции.
Внезапно он набросился на женщину, удовлетворяя многомесячный голод. Он взял ее, не раздевая, грязно и грубо, и все закончилось слишком быстро, но ему было плевать на это – она оставалась всего лишь безликим инструментом любви, живым фетишем в храме наслаждения, где зов пола становился воем двуногого зверя, прятавшегося под кожей Дресслера и в его эротических снах. «Хоть бы раз увидеть этого зверя! – думал Рейнхард. – Осознать его, слиться с ним полностью, научиться смотреть его глазами и скользить в джунглях подсознания так же легко, как это делает он...» Зверь и сам был этими джунглями... Вот с кем седьмой настоятель, не раздумывая, отправился бы в любое путешествие – со своим собственным темным двойником.
6
Имперский следователь Филипп Павлиди был огорчен. Он сидел в пустой приемной губернаторского дворца и от нечего делать тренировался, воссоздавая в памяти картинки прошлого. В пространстве еще оставались слабые, едва уловимые следы искажений, внесенных людьми и предметами. Надо было только уметь прочесть эти следы.
Господин следователь умел.
Например, он узнал, что на стене, над отсутствующим столом отсутствующего за ненадобностью секретаря когда-то висел портрет первого императора, и даже различал туманные контуры человеческой фигуры. А вот с секретарем уже было посложнее. Любое движение вносило неопределенность в воссоздаваемый облик. Вместо человека господин Павлиди мог узреть лишь размытое облако, в котором изредка возникало что-то похожее на руки...
Причин его неудовлетворенности было несколько. Во-первых, ему не нравился новый кандидат в губернаторы. Во-вторых, ему не нравилось это дело, в котором фигурировал зомби, а значит, риск и ответственность были слишком велики. После бесед со свидетелями следователь почувствовал, что ступил на скользкую почву, и это ощущение не проходило до сих пор. Напротив – с каждым часом оно усиливалось. И наконец, в-третьих, его, Павлиди, заставляли слишком долго ждать под дверью.
Поэтому, когда Рудольф появился на пороге своего кабинета, имперский следователь посмотрел на него хмуро и с явным осуждением. И наткнулся на вполне невинный ответный взгляд. Либо преемник фон Хаммерштайна был круглым идиотом, либо непоколебимо уверенным в себе человеком. Впрочем, Павлиди никогда не торопился с выводами, и это была одна из его сильных сторон.
Руди же увидел перед собой маленького лысого человечка, который вынюхивал что-то еще со дня погребения прежнего губернатора, прибыв на скорбное мероприятие со столичной делегацией. Заподозрить его можно было в чем угодно, только не в глупости. Глупцы не задерживались в Менгене...
Беседовать друг с другом им еще не приходилось. Руди понял, что его приберегли на десерт. Он сделал широкий приглашающий жест и запер дверь кабинета. Они расположились в удобных креслах у пылающего камина. На столике красного дерева поблескивала бутылка коньяку, и тут же горкой лежали свежие яблоки из дворцовой оранжереи. Все располагало к беседе, кроме щекотливой темы, которую им предстояло обсудить.
– Кабинет изолирован? – спросил Павлиди с озабоченным видом.
– Ага. – Рудольф опрокинул внутрь рюмку коньяку и налил себе следующую.
– Давайте сразу договоримся, господин Хаммерштайн, – сказал Павлиди, разглядывая коллекцию бронзовых подсвечников, собранную прежним губернатором. – Вы – один из подозреваемых.
– Ну что ж, это неизбежно. Только не будьте слишком навязчивы, а то мне придется вышвырнуть вас отсюда.
– Забываетесь, Хаммерштайн, забываетесь! Церемония вступления в должность еще не состоялась, и многое будет зависеть от доклада, который я представлю в столицу.
– Откровенно говоря, мне плевать. Не очень-то я мечтаю занять кресло губернатора... Так что перейдем к вопросам.
– Если не ошибаюсь, вы появились здесь недавно?
– Не ошибаетесь. – Теперь Рудольф потягивал коньяк маленькими глоточками.
– И что же вы делали до этого?
– Не знаю.
– Никаких просветов?
– Ни малейших. Говорят, был в плену у технов.
– Я тоже так думаю. Вот только было бы интересно выяснить, что же они с вами сделали...
– Среди них тоже попадаются любознательные и способные люди.
– Не сомневаюсь. Владеете «психо»?
– Нет. Теперь уже нет.
– Меня это настораживает. А вас?
– Меня интересует только настоящее.
– Таким образом, вы не можете полноценно управлять провинцией.
– Может быть, другими методами...
– Хорошо. – Павлиди позволил себе коснуться губами краешка своей рюмки. – Перейдем к вопросу о вашем отце. Кстати, примите мои соболезнования...
Рудольф горестно покивал головой. Коньяк был божественный. Павлиди продолжал:
– Ни у кого из опрошенных мною людей не возникло сомнений в том, что вы действительно являетесь внебрачным сыном графа Хаммерштайна.
– Знаете, как ни странно, я тоже в этом не сомневаюсь. Граф сам признал...
– Об этом разговор особый. Ваш отец, его сиятельство фон Хаммерштайн совершил несколько, мягко говоря, необъяснимых поступков. Простите, но я вынужден задать этот вопрос. Был ли он... э-э-э... психически здоров?
Руди выдержал паузу и вдруг расплылся в широкой улыбке.
– А вот об этом я предоставляю судить вам, господин следователь!
– Должен заметить, вы не самый полезный свидетель, господин Хаммерштайн.
– Пока вы сидите в моем кабинете и пьете мой коньяк, вам придется удовлетвориться этим.
Павлиди пожевал губами.
– Вы правы. Когда Гуго умер... в первый раз, вы присутствовали при этом?
– Да. И в первый, и во второй.
При слове «второй» следователь досадливо поморщился.
– И вы могли бы подтвердить, что он действительно скончался?
– Во всяком случае все признаки смерти были налицо.
– Когда был отдан приказ о зомбировании?
– Я не верю в эту чушь.
– Госпожа Марта Хаммерштайн показывает, что граф сам проявил инициативу...
– Мне об этом ничего не известно.
– Таким образом, таинственное возвращение вашего брата к жизни было для вас полной неожиданностью?
– Полнейшей.
– И у вас не возникло вопросов?
Руди тяжело вздохнул.
– Видите ли, любезный господин Павлиди, до недавнего времени я оставался не более, чем незаконнорожденным сыном. Возможно, меня просто терпели во дворце. Понимаете, что я хочу сказать?
– Черт возьми, но если человек в здравом рассудке видит зомби...
Рудольф поднял указательный палец.
– Еще раз повторяю: я не верю в эту чушь.
– Очень недальновидно с вашей стороны, господин будущий губернатор. Если вы собираетесь управлять этой провинцией, вам не мешало бы ознакомиться с последними достижениями технов.
– Вы хотите сказать – с последними сказками технов?
– Один из таких «сказочных» героев уже прикончил вашего отца...
– У вас есть доказательства того, что Гуго был зомби?
– Не будьте ребенком. Вы же все видели своими глазами.
– Я видел всего лишь необычайно живучего парня...
– Который продолжал двигаться с отстреленной головой? Хватит тешить себя иллюзиями, Хаммерштайн! Вы же не можете отрицать некоторые факты...
– И каковы же факты?
– Поставьте себя на место технов. В любой момент действия и сознание каждого отдельного человека могут быть взяты под контроль с помощью «психо». Он будет иметь полный букет: галлюцинации, альтернативную реальность, переподчинение, влечение к смерти. Известны случаи полного разрушения сознания... Что бы вы делали на ИХ месте, если бы, конечно, не отказались от сопротивления новому порядку?
– Даже не представляю. А разве кто-то еще сопротивляется? – ирония в словах Руди была чуть заметна, тем не менее Павлиди это заметно покоробило. – Если не ошибаюсь, последний монастырь был ликвидирован десять лет тому назад.
– Это еще одно заблуждение. Монастырей гораздо больше, чем вы думаете, – мрачно заметил имперский следователь. Он вдруг показался Рудольфу злобным карликом, страдающим от неизлечимой мизантропии. – Тем более, что проблема состоит не в формальной организации сопротивления, а в методах подготовки повстанцев. Разве не вы освободили Кирхера несколько месяцев назад?
– Это совсем другое дело. За пределами города наш контроль неизбежно ослаблен...
– Глупости. Я вам скажу, в чем дело. Техны научились создавать существ, действующих вне контроля и сферы влияния «психо». Это люди с полностью перекодированным сознанием, а принцип нового кодирования нам до сих пор не известен.
– Вы имеете в виду пресловутых зомби?
– Да. Тело с мертвым мозгом – это идеальный объект для перепрограммирования. Существо неуязвимо, и программа может быть уничтожена только физически. И то – с трудом, как показал грустный пример вашего... э-э-э... брата.
– Смело! – одобрил Руди, подлил коньяку в обе рюмки и отправил в рот тонкий благоухающий ломтик яблока. – С вашими идеями знакомы в Менгене?
– Безусловно. И знаете что еще, господин Хаммерштайн, – вы со своей странной амнезией представляетесь мне вполне подходящим кандидатом в зомби.
– Это очень плохая шутка, Павлиди. Я ведь злопамятен и не люблю ищеек вроде вас. А в будущем могу испортить вам карьеру...
– Тем не менее я направлю в столицу соответствующий рапорт.
– Зачем вы мне это говорите?
– Затем, чтобы вы знали: я буду следить за каждым вашим шагом.
– Благодарю за откровенность. У меня больше нет для вас времени. Мой самолет вылетает через час.
– Я присоединяюсь к вам, господин Хаммерштайн.
– Разве это необходимо?
– Таков приказ императора. Хотя лично я предпочел бы что-нибудь более старомодное – карету или в крайнем случае автомобиль...
– И добирались бы до столицы две недели?
– Пора привыкать к размеренной жизни, мой мальчик. С возрастом начинаешь понимать, что мы слишком торопимся... Кроме того, в полете многое зависит от технов, а я им не доверяю. Совершенно.
– Надеюсь, вы найдете себе экипаж по вкусу, и я увижу вас не раньше, чем через пару месяцев!
– Увы – не могу ослушаться высочайшего повеления... Ах, да, совсем забыл – вы же не получаете сообщений по альфа-сети. Кажется ваш личный транслятор недавно умер? И каков же диагноз?
– Малокровие. – Мрачно ответил Рудольф и залпом осушил рюмку.
7
Замок «Две Тройки» был последним шедевром смертельно больного архитектора. Воздвигнутый в начале двадцать первого столетия, он производил издалека впечатление угловатой тяжеловесности, а вблизи ансамбль утрачивал целостность и распадался на части, как мозаика, рассматриваемая со слишком малого расстояния. Бетонные кубы, разбросанные на цементных холмах, полушария экранирующих куполов, изломанные туннели переходов были слиты воедино без видимого плана. На много километров вокруг лес был вырублен, зато на внутреннем дворе замка устроен японский садик.
Сейчас, в преддверии зимы, садик казался поддельным и как будто вылепленным из пластмассы. Вдова Эльза фон Хаммерштайн скучала здесь уже вторую неделю, хотя в другое время и в другом настроении нашла бы чем себя занять. Ближайший городок находился в часе езды на автомобиле и контролировался дальним родственником графа. В городке всего-то и было, что казино для психотов с экранированным барабаном, пара стрип-баров для мужчин и один для женщин, около десятка кабаков, среди которых не было ни одного по-настоящему изысканного, и музей, превратившийся в затхлый крысиный зоопарк.
Родственника графа звали Вальтер Шутцбар. Это был шестидесятилетний вдовец, выглядевший значительно моложе, эстет, игрок и бабник, не утративший с возрастом вкуса к разгульной жизни. Полученный по наследству скромный титул и более чем средние способности не позволили ему в свое время пробиться в столицу, однако он и в захолустье не жаловался на судьбу, потому что это было ЕГО захолустье.
Злые языки утверждали, что на своей небольшой территории Шутцбар умудряется даже контролировать рождаемость – благодаря его стараниям в городе рождались преимущественно девочки и преимущественно красивые. Графиня сомневалась в том, что это соответствует действительности, хотя допускала, что энергия, направленная, как у Вальтера, в строго определенное русло, может творить чудеса...
Шутцбар знал о печальных обстоятельствах, вынудивших Эльзу поселиться в замке, и о том, сколь переменчивы ветры судьбы, поэтому был неизменно любезен с опальной графиней. Он даже посвятил ей все время, свободное от игры, охоты и постельных утех... Ни для кого не было секретом, что Вальтер предпочитает иметь любовниц и любовников из числа технов. По крайней мере, с ними не надо было беспокоиться о психической защите. Не очень-то приятно, когда кто-нибудь знает о твоих желаниях больше, чем ты сам, – Шутцбар считал это недопустимым сексуальным извращением.
При всем том хозяин замка имел исчерпывающие инструкции от Габера относительно условий изоляции и охраны графини. По правде говоря, Вальтеру эти меры казались излишними – куда ей было бежать и, главное, зачем?! Не без задней мысли он принялся ухаживать за вдовой и вскоре уловил первые признаки ее благосклонности. То, что графиня была однорукой, лишь приятно дразнило пресыщенного повесу.
Вальтер не спешил. Осада могла продолжаться сколь угодно долго. За свою многоопытную жизнь он твердо усвоил, что результат сам по себе банален, а вот пути к его достижению могут быть разнообразными и интригующими.
В замке «Две Тройки» была собрана огромная коллекция эротического искусства. Шутцбар особенно гордился подлинниками Фрагонара, копиями барельефов разрушенных тантрических храмов, голограммами работ скончавшегося от СПИДа художника Белецкого и видеофильмами категории "X", снятыми в конце прошлого века. Все это он неназойливо предоставил в распоряжение скучающей вдовы; иногда они обсуждали некоторые экземпляры коллекции за вечерним чаем...
* * *Дней через десять Шутцбар повез Эльзу развлечься. Они выехали под вечер; Вальтер сам вел машину и делал это довольно рискованно. Начиналась вьюга, «Вольво» девяносто девятого года заносило на заснеженной дороге. Вскоре огни замка исчезли в седой пелене, а машина с охраной безнадежно отстала.
Эльзу охватило жуткое чувство изоляции, отчасти внушенной Вальтером. Ей не хотелось двигаться вперед, к возможной катастрофе и смерти, но и оставаться на месте, под опускающимся колпаком ночи, казалось невыносимым... Снежинки возникали из тьмы и разбивались о стекло. По обе стороны дороги проплывали черные стены леса.
Эльза покосилась на Вальтера и увидела вместо водителя огромного червя. Слепая тварь пошатывалась, склоняясь к рулю. Ее глянцевое тело было похоже на мужской детородный орган... Вдова догадалась, что психот начал «играть» с нею. Это была заведомо неравная партия.
...На самом деле Вальтер улыбался, раздумывая, не пришло ли время испортиться мотору. Потом он понял, что она боится и страх не возбуждает ее – в отличие от любопытства. Женщина, сидевшая рядом, в течение двадцати пяти лет не имела возможности спать ни с кем, кроме мужа. Это обещало знатоку целый вулкан страсти. Шутцбар решил, что заднее сидение машины – слишком убогое место для такого случая, и поехал еще быстрее. Приливы ее страха доставляли ему почти физическое наслаждение...
Скупо освещенный городок носил на себе печать упадка, но этого уже никто не замечал. Окраины опустели; каждый год молодые техны убегали к кочевникам в поисках свободы, но большая часть из них рано или поздно возвращалась обратно. Остальные жили по правилам, заведенным психотами, продавая себя и свои скудные таланты.
Шутцбар считался здесь далеко не самым плохим боссом. Некоторые даже находили его очаровательным. Во всяком случае, к нему относились с неподдельным почтением и ценили за то, что он никогда не прибегал к особо изощренной психической вивисекции.
...После ужина в ресторане Вальтер и Эльза оказались в стрип-баре «Креветка». Выбрали себе столик в глубине зала и заказали по коктейлю. Из посетителей бара большинство составляли женщины, а среди мужчин преобладали гомосексуалисты. Судя по всему, культовыми животными являлись пудели, особенно серебристого окраса.
Обстановка была спокойной, доверительной, чтобы не сказать – семейной. Вальтер знал почти всех здешних девочек и мальчиков в лицо... На подиуме извивалась «кошечка Бетти». Шутцбар едва скользнул взглядом по ее формам, знакомым ему не только визуально, и обрушил все свое внимание на Эльзу.
Они поговорили о том, что считалось «большой политикой», об обстановке в Клагенфурте, о шансах бастарда Рудольфа стать новым губернатором. Вальтер заметил, что Хаммерштайн была не совсем обычным техном. Все слабости, присущие этой человеческой породе, уживались в ней с неосознанным презрением к себе подобным. Он решил использовать это. Тем более, что случай представился очень скоро.
Гвоздем программы в «Креветке» был недавно нанятый хозяином негр Маркус. Вальтер уже был наслышан об этом сексуальном монстре, но ни разу не лицезрел того «во плоти».
При появлении Маркуса вялая толпа заметно оживилась. Свет погас. В помещении бара какое-то время были видны только красные точки сигарет и вспышки зажигалок. Потом на подиуме появилась фигура, покрытая фосфоресцирующим составом. Под мрачноватую электронную музыку Клауса Шульца негр исполнял долгий танец тени...
Эльза даже не заметила, когда именно ее рука оказалась в руке Вальтера. Тот ласкал пальцами ее ладонь и запястье... В «Креветке» забрезжил искусственный рассвет. Красноватые лучи вырезали из сумерек силуэт Маркуса, на котором из одежды был только какой-то фиговый листок, но зато огромных размеров.
Вскоре негр начал освобождаться и от этой детали, и Вальтер невольно прервал свои ласки. На теле Маркуса не было ни единого волоса. Чей-то пудель потерянно залаял в наступившей благоговейной тишине и тут же задушенно взвизгнул.
– Он вас интересует? – спросила вдова, у которой пересохло во рту.
Шутцбар подал условный знак своему охраннику, стоявшему поодаль, и с улыбкой повернулся к ней.
– Как большинство психотов, я бисексуален, – сообщил он. – Только что я велел пригласить его в замок.
– Зачем?
– Графиня, вы очаровательны, когда хотите выглядеть наивной. Он будет развлекать нас... долгими зимними вечерами. Мне показалось, что вы скучаете.
– Как трогательно. Значит, вы позаботились только обо мне?
– Нет. Посмотрите на этот сброд. Я забочусь о каждом из находящихся здесь придурков, хотя никто не сможет сказать, в чем конкретно состоит моя забота... Я поддерживаю равновесие. Впрочем, как вам известно, покойный граф занимался тем же. И в гораздо более значительных масштабах.
Вальтер расслабился и продолжал разглагольствовать:
– Умнейшие из людей считали тиранию лучшей формой правления. Все остальные рано или поздно приводят к разброду, войнам, анархии. Мы создали самую совершенную из тираний. Например, вы видели когда-нибудь непокорное овечье стадо?
– Ну почему же... Я могу вообразить себе некую болезнь. Вроде бешенства...
Вальтер понял, что Эльза неслучайно провела столько времени поблизости от губернатора. На мгновение он даже заподозрил некую ловушку, но потом вспомнил, что фон Хаммерштайн уже мертв.
– Это крайне маловероятно. Особенно, если учесть, что теперь уничтожены последние рассадники заразы.
– Но, кажется, никто не спросил у самих овец, довольны ли они таким положением вещей?
– Они довольны. Во всяком случае, ничто не мешает сделать их такими. В этом и состоит поддержание равновесия... Знаете, быть овцой в хлеву – это ведь очень удобно и даже приятно. К тому же, если нет опасности превратиться в баранью отбивную. А такой опасности действительно не существует, – самодовольно добавил Вальтер. – Говорят, я хороший любовник, но не каннибал.
– Однако я слышала кое-что о сопротивлении, кочевниках, монастырях... зомби...
Шутцбар благодушно улыбнулся, не спуская глаз с лоснящегося тела Маркуса, танцевавшего с сонным боа, который в заснеженном городке выглядел более дико, чем, например, инопланетянин...
– Вы дразните меня, графиня? Очаровательно... Отклонения от нормы неизбежны. Закон больших чисел действует и в человеческом стаде. Всегда найдутся безумцы, для которых идеи важнее благополучия и сытого желудка. При этом они почему-то исходят из совершенно ложной посылки, что таковы и все остальные люди. В этом и состоит патология... Но спросите у любого в моем городе – интересует ли его борьба? Болтовня о такой неудобной и обременительной вещи, как свобода? Нужна ли ему какая-либо идеология, кроме культа безопасности и удовольствий? Нет. Он скажет вам, что гораздо важнее, каким сегодня окажется пиво в ближайшем баре. Он пошлет ко всем чертям того, кто захочет изменить его жизнь... Монастыри – это убежища фанатиков и деклассированных элементов. Ну, а зомби – легенда, придуманная одним очень умным человеком. Почти наверняка одним из настоятелей. Может быть, даже психотом, – Вальтер тихо засмеялся. – Представляете, как запутались эти бедняги?!..
Эльза смотрела на него без улыбки. Казалось, его намек потряс ее.
– Вероятно, теперь я тоже всего лишь одна из овец в вашем стаде?
– А вам бы хотелось этого? – его голос стал вкрадчивым. Липким. И снова она увидела червя – слепого, огромного, страшного. Он торчал над столом, как фаллический памятник из черного монолита...
– Я еще не решила, – ответила она тому, кто спрятался под маской ее искаженного восприятия.
– Давайте выпьем за ваше решение, графиня, – предложил Шутцбар, снова пытаясь завладеть ее рукой.
– Прошу прощения. Одну минуту.
Она встала и направилась в дальний угол зала. Официант показал ей, где находится дамская комната. Завсегдатаи провожали однорукую графиню любопытными взглядами, не позволяя себе большего, поскольку все видели, что ее привел босс.
Когда Эльза вернулась, другой официант уже наливал шампанское в высокие бокалы... Маркус исчез. Его сменили три голые местные девочки, танцевавшие под нежную музыку Чайковского. Вальтер глядел на них чуть ли не с умилением.
– Посмотрите, им всего лишь двенадцать, но они уже понимают, что красивы и вызывают желание...
Эльза поднесла бокал к губам.
– Не пейте! – вдруг отчетливо сказал Шутцбар. Он жестом подозвал официанта, доставившего вино. Тот мгновенно оказался рядом и резко изменился в лице. Он что-то долго шептал Вальтеру на ухо, потом выпрямился. Его взгляд стал каким-то стеклянным. Он медленно протянул руку, взял бокал, стоявший перед боссом, и отпил из него.
Через секунду бокал разбился, а человек стал оседать. Вальтер брезгливо оттолкнул его, и тот повалился на пол. Кто-то завизжал, но Шутцбар тут же погасил вспышку паники. Все замерли, парализованные его влиянием. Музыка продолжала играть; чей-то пудель с любопытством обнюхивал мертвеца.
Вальтер с улыбкой повернулся к Хаммерштайн.
– Цианид, как я и предполагал. Оказывается, вы были правы – больные овцы еще встречаются. Странное совпадение... Ступайте в машину, графиня, а я займусь небольшим расследованием.
Эльза встала и пошла к выходу между людьми, застывшими, как манекены. У дверей кто-то из охранников Шутцбара набросил ей на плечи меховую шубу. Она обернулась.
Перед Вальтером выстраивались люди, отобранные по неизвестному ей признаку. На их лицах не было испуга. Напротив, все они выражали искреннее желание помочь.
Говорят, что законы я не нарушаю,
Так что оставьте меня в покое!
1
"...А ведьма вдруг стала очень-очень маленькой, не больше мизинца, прыгнула в свой калебас[25] и укатила в нем. Вслед за нею взмыла в воздух страшная свита льюпс-гарупс[26] в плащах из черной кожи... И никто не узнал, почему маленький Крой лишился своей тени, а его Неерда превратилась в жабу..."
Когда Руди закончил рассказывать свою сказку, мальчик уже спал. Он с удовольствием рассказал бы другую историю, менее пугающую, но других он не помнил. Да и эта вывалилась из него без всякого участия сознания. Он воспроизводил ее, как магнитофон.
Не удивительно, что и этой ночью мальчик спал неспокойно. Рудольф смотрел на его лицо, освещенное луной. Оно искажалось и разглаживалось в соответствии с сюжетом неведомого кошмара...
Личный транслятор губернатора, десяти лет отроду, обладал слишком подвижной и неустойчивой психикой, и это было плохо. В первую очередь – для него самого. Рудольф с сожалением осознавал, что ребенок вряд ли протянет долго. Его отравят тайные враги, или же он просто медленно сойдет с ума в изоляции. До сих пор Руди делал все, чтобы этого не случилось... Он задернул штору, скрывшую окно и бледную зимнюю луну, плывшую за бронированным стеклом.
Зомби тщательно запер дверь, ведущую в маленькую камеру, находившуюся по соседству с его спальней. После этого он окунулся в зеленоватый сумрак. Мягкий свет просачивался сквозь абажур из ткани. На кровати лежала Марта Хаммерштайн, демонстрируя свою неприкрытую наготу. Ее ноги были раздвинуты, и Руди видел ненасытное увлажнившееся лоно.
Он сбросил халат и лег на холодные шелковые простыни. Его любовница и сводная сестра была раздражена, и он знал причину.
– Зачем тебе этот мальчишка? – спросила она с неприязнью.
– Я уже объяснял. Он принимает сообщения из столицы.
– Здесь ВСЕ принимают сообщения из столицы, – Марта не скрывала своего презрения к человеку, которому был необходим живой протез.
– Верно, но до меня они доходят в искаженном виде.
– А мне ты доверяешь?
– Частично.
– Что значит – частично?
– Это значит, что мне нужен мальчишка.
– Черт тебя возьми! – она потянулась за сигаретами. Рудольф смотрел на ее портсигар. Грубая, хотя и золотая штучка. Ремесла приходили в упадок, и даже ювелиры уже были не те, что в прошлом столетии. Для психотов мало что значили драгоценные камни и металлы; их женщины тешили свое тщеславие, используя для этого десятки новых способов... Некоторое время Руди вяло думал о том, откуда взялись в его сознании эстетские рудименты.
Марта продолжала ругаться:
– Выродок! Ничтожество! Кретин! Может быть, ты просто гомик?
– Ну, если бы это было так, ты бы уже знала. И пожалуйста – заткнись. У меня завтра тяжелый день.
– Не только у тебя, – неожиданно присмирев, сказала Марта. Она положила сигарету в пепельницу и начала подкрадываться к нему. Руди не понравилось, как она произнесла это.
– Говорят, ты убивала своих любовников?
– Да, милый, – она блеснула улыбкой в полутьме. Белки ее глаз были розоватыми, как облака на закате. Нежные губы прикоснулись к его груди...
– Ты можешь попытаться убить и меня.
– Я не настолько глупа. Подожди немного. Когда представится удобный случай... – ее язык проник в его рот.
В том-то и дело. Утром Рудольфу предстояло лететь в Мюнген на церемонию официального вступления на пост, и он не сомневался в том, что ее люди попытаются убрать его по пути... И все же она была прекрасной любовницей. Он понял, что ночь будет бурной. Его это мало беспокоило – он уставал гораздо меньше обыкновенных мужчин.
После того, как Марта заснула, он вернул дыханию прежний ритм и притворился спящим.
В последнее время у него возникали мысли и сомнения, которые он привык считать привилегией и проклятием живых. Возможно, часть из них была галлюцинацией. Возможно, таким кажется «изнутри» приближающееся безумие. Но он существовал уже слишком долго для зомби. Клетки его тела обновлялись примерно с такой же скоростью, как у окружавших его людей. У любовницы, знавшей каждый квадратный сантиметр его тела, до сих пор не возникло ни малейших подозрений... Единственный человек, который мог бы объяснить ему эти парадоксы, находился вне пределов досягаемости, и даже попытки связаться с ним при помощи малолетнего транслятора ничего не дали.
Конечно, Марта знала о шраме на груди и уплотнении под шрамом – там, где были спрятаны золотые диски. Она считала это опухолью, и Руди не разубеждал ее – это был тот случай, когда лучше сказаться больным, чем оказаться мертвым.
До позднего декабрьского рассвета оставалось два часа. Слишком много, чтобы время прошло незаметно, и слишком мало, чтобы подготовить серьезную защиту против дочери Хаммерштайна...
2
Марта тоже не спала, несмотря на то, что была вполне удовлетворена своим неутомимым любовником. Она вспоминала свой последний разговор с матерью, состоявшийся неделю назад и за три часа до того, как вдовствующая графиня покинула Клагенфурт. Новый губернатор попросту удалил мачеху из дворца, и это ни для кого не было секретом.
Руди не возражал бы против того, чтобы заменить всю команду Хаммерштайна своими людьми, но, по правде говоря, во всем городе у него не было ни одного СВОЕГО человека...
Марта подумала о том, каково сейчас матери в замке. Холодно, одиноко, страшно... Марта была уверена, что техны пребывают в состоянии одиночества и страха подавляющую часть времени. Как ни странно, сейчас она хорошо понимала их. Почему-то в эту ночь воспоминания приобретали зловещий привкус...
В основном, они говорили о НЕМ – об этом таинственном мужчине, лежавшем сейчас рядом с Мартой. Он никогда не принадлежал ей полностью и безраздельно. Если она занималась с ним любовью, то чувствовала, что где-то в глубине он остается холодным и недоступным для ее понимания. Он совершенно механически проделывал то, что другим было доступно лишь в порыве страсти. Ей не удавалось проникнуть в его подсознание, повлиять на мотивы его поступков и, что хуже всего, – она была не в состоянии изменить его желания. Под тонким слоем обычных реакций она находила наглухо замурованную камеру. Что там было – пустота или нечто нечеловеческое? Неразрешимая загадка одновременно бесила, интриговала, пугала ее и не оставляла места для презрения, которое Марта обычно испытывала к технам...
– У меня отняли почти все, – сказала мать перед прощанием. Действительно, в течение двух недель графиня лишилась мужа, сына и даже одной руки. Ее фигура стала ассиметричной и казалась перекошенной. К тому же, уродливая культя служила постоянным болезненным напоминанием о потере и собственной ущербности.
Но Марте было доступно нечто большее. Например, в темноте или сумерках она видела мерцающий силуэт ампутированной руки. Призрачная конечность безвольно висела вдоль туловища Эльзы Хаммерштайн, обозначая собой струю истекающей из нее энергии. Обычно это приводило к болезни и скорой смерти, однако тут ничем нельзя было помочь.
По слухам, существовали люди, которые умели пользоваться своими энергетическими придатками не хуже, чем конечностями из плоти и крови. Если это не было только легендой, Марта могла представить себе, какое применение находили подобные таланты...
Она заметила странную перемену в настроении матери. То, что должно было убить женщину-техна или по крайней мере подавить ее личность, сделало вдову злее и наблюдательнее. Лучшим подтверждением этому являлось то, о чем она говорила. Они встретились в кабинете губернатора, защищенном от зондирования, и потому могли позволить себе быть откровенными.
– Если ты будешь такой пассивной, тебя тоже оставят ни с чем, – Эльза как будто запустила неумелые пальцы в свежую рану. Марта не поверила своим ушам.
– Кого ты имеешь в виду?
– Рудольфа. Кого же еще? Разве не он занял твое место?
– Ничего удивительного – он единственный прямой потомок мужского пола. Ему просто повезло. Оказался в нужное время в нужном месте. Но он продержится недолго.
– Ты говоришь опрометчиво. Этот сын шлюхи с явными признаками деградации появился всего три месяца назад. Если верить результатам экспертизы, он не владеет «психо». В течение многих лет он не имел связи с семьей... И такой человек станет губернатором провинции! Кстати, откуда поступил приказ?
– Из центральной имперской канцелярии.
– Это проверено?
– Неоднократно.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– ...Покровитель?
– Конечно. Если не здесь, то в столице. Скорее всего, кто-то из ближайшего окружения императора. Доверенное лицо. Возможно, один из членов семьи...
Марта была поражена. Эта жалкая женщина говорила вещи, о которых даже думать было как-то неуютно. Впрочем, дочь Хаммерштайна быстро преодолела свое замешательство. Она хотела выжить, а еще сильнее – занять достойное место под солнцем.
– Мне понадобится алиби.
– Не торопись. Ищи покровителя. Наноси удар тогда, когда никто не сможет помешать или отомстить... Было бы неплохо, если бы ты сошлась с ним поближе...
– О, ты думаешь, что в постели он позволит себе?..
Вдова отрицательно покачала головой.
– Нет, не думаю. Но желание мужчины – это крючок, на который он цепляется добровольно. Тебе остается только потянуть в нужный момент...
Марта подумала, что узнала свою мать с неожиданной стороны.
– Ты пользовалась этим?
– Только в пределах допустимого... и всегда в интересах семьи.
Впервые за много лет между ними протянулась тонкая нить взаимопонимания. Марта была законченной интриганкой, не брезговавшей любыми способами для достижения своих целей. Она в совершенстве владела тактикой тайной борьбы и была готова на сколь угодно крупные жертвы. Спустя три дня она стала любовницей Рудольфа. И до сих пор не жалела об этом.
– ...Теперь о самом неприятном, – графиня помрачнела еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Ее взгляд был тяжелым. Он доставлял мучительное неудобство, как взгляд смертельно раненного животного. – Каплин убит. Что вы сделали с его людьми?
– Ими занимался Габер.
Они обе знали, что для людей посланника это, скорее всего, означало цементные костюмы и мокрую могилу на дне ближайшей реки.
– Инсценировки бесполезны, – продолжала Марта. – Один из них успел передать сообщение...
– Значит, война?
– Почти неизбежно. Война и расследование. Имперский следователь уже здесь.
...Сумерки вползали в окна кабинета, как предчувствия вползают в душу – так же незаметно и так же настойчиво. А главное, у них нет источника – просто свет гаснет за горизонтом... Марта снова увидела мерцание призрачной руки на фоне черного траурного одеяния вдовы.
– Я пережила две междоусобицы, – сказала графиня. – Для меня это означало физические страдания, а для тебя война станет настоящим кошмаром. Я знаю это, потому что была рядом с твоим отцом.
– Что ж, ты честно выполнила свой долг, – произнесла Марта холоднее, чем хотелось бы. Ей была абсолютно чужда сентиментальность.
– Это верно. И вот какова награда... – Эльза горько улыбнулась, снова превращаясь в слабую, разбитую горем женщину. – Ты навестишь меня в замке?
– Если будет такая возможность.
– Ты не любишь никого, кроме себя. Поздравляю. Ты почти неуязвима.
Это было сказано без сарказма. Они расстались, сухо попрощавшись, и вдова отправилась к месту изгнания на своем семьсот сороковом «вольво». Разговор получился недолгим, но мысли Марты до сих пор блуждали в треугольнике «Рудольф – покровитель – война с сибирским кланом». Она не видела ни единой возможности изменить обстоятельства. На первый взгляд, ничего не изменилось и этой ночью.
Однако в предрассветной тишине Марта вдруг услышала за окном скребущие звуки.
3
Она чуть приоткрыла глаза, но не повернула голову. Ждала, не выдаст ли себя Руди каким-либо движением или участившимся дыханием. Но тот дышал ровно, как человек, погруженный в глубокий сон.
За окном раздались хлопки крыльев и ржавый скрежет, словно кто-то царапал гвоздем стекло. На самом деле звуки были очень тихими – стекло выдерживало попадание крупнокалиберной пули.
Профиль Рудольфа закрывал Марте обзор, вырисовываясь на фоне окна, как горная цепь. Она подняла голову и увидела нечто в узкой полосе между полузадернутыми шторами. У нее перехватило дыхание. Лучше бы она увидела ЭТО целиком. А так воображение сыграло с ней дурную шутку.
На узком каменном уступе сидела гигантская летучая мышь с почти человеческим туловищем и собачьей головой. Оба верхних резца были намного длиннее остальных зубов и торчали поверх нижней губы. Тело твари было молочно-белым и начисто лишенным шерсти.
Марта попыталась вернуться на твердую землю реальности. Она видела невозможное. Зимой. В самом сердце большого, хотя и вымирающего города. Существо (хотя, скорее всего, это был наведенный и спроецированный вовне кошмар, от которого Марта раньше считала себя защищенной) скребло по стеклу когтистой лапой. С его резцов стекала густая слюна и примерзала к подбородку. Груз огромных крыльев был так велик, что вампир сгибался, словно сморщенный горбун. Из маленьких глазок сочилось желтое сияние – отраженный и искаженный свет луны, мелькавшей между облаками. Возможно, если бы тварь не была голой, она внушала бы меньшее отвращение. Хуже, чем отвращение... Марте явилось порождение грязи и блевотины. Ангел экскрементов. Комок отравленной жути, впитавший в себя липкие выделения страха...
Ночной гость, как и сон, обозначал послание или предупреждение. Марта знала, что уже не спит. Существовало несколько способов проверить это, и она испробовала их все, несмотря на охватившее ее оцепенение. Она всмаривалась в бледный кошмар, висевший между шторами, и начинала различать детали.
Например, она разглядела, что кожа у твари полупрозрачная и под нею вырисовывается темная паутина кровеносных сосудов. Сине-багровый мешочек под левой грудью ритмично вздрагивал, выталкивая из себя порции жидкости. Марте показалось, что она ощутила запах крови, хотя это тоже было невозможно. Запах манил ее, возбуждал, наполнял нестерпимым желанием...
Она выскользнула из-под одеяла и сделала несколько шагов к окну. Когда она обернулась, лицо Руди уже было неразличимым. Тварь за окном терлась мордой о стекло и почти скрылась за желтой текучей пеленой, но зато теперь Марта СЛЫШАЛА шелестящий звук, с которым кровь струилась по жилам вампира.
Она ослепла от вожделения. Ее собственное сердце с каждым своим ударом выталкивало в мозг пурпурные облака... Марта нащупала запоры и медленно отворила окно. Она ожидала погружения в омерзительную холодную волну. Но ничего не изменилось. А потом ее руки нашли в темноте теплое тело...
Жуткая сказка продолжалась во сне, хотя самого рассказчика уже не было. Большой и могущественный человек, забравший его от родителей, исчез. Мальчику стало легче, но ненадолго.
Ведьма возвращалась.
Об этом шептали лиловые цветы, выраставшие из стен, простыней и устилавшие кровать. Их лепестки превращались в мясистые губы, издававшие злобный шепот... Об этом кричали ночные птицы с глазами, похожими на блюдца. Тени птиц скользили по лунному диску... Об этом же напоминал низкий гул, доносившийся из-под пола. За стенами камеры тяжело перекатывались полые шары, в которых путешествовали ужасные существа новой реальности...
А потом он увидел саму ведьму.
Она была голая, очень красивая и пахла почти так же, как его мать. То, что ее сопровождало, оказалось гораздо более страшным.
– Мама? – пролепетал он испуганно.
Вместо ответа ведьма положила одну ласковую руку ему на лоб, а другую на живот. Больше он ни о чем не спрашивал. Вокруг резвились странные маленькие ангелы, мышиные короли и уродливые заколдованные принцессы размерами с крысу. Но они до сих пор не приняли его в свою печальную и непонятную игру. Он лежал в черной колыбели, похожей на маленький гроб, и ее раскачивал ветер, срывавший с деревьев последние мертвые листья...
Зрение возвращалось к ней, но она могла видеть лишь малую часть того, что находилось перед ней. Например, прозрачное, будто стеклянное, и покорное тело ребенка, в которого превратился крылатый монстр. Ей было все равно. Безостановочное течение подкожных ручьев завораживало ее, словно в нем заключалась тайна жизни, все время ускользавшая от нее...
Она опустилась на колени перед детской кроватью и коснулась набухшими губами теплой поверхности живого сосуда. Взгляд ее выкатившихся глаз блуждал вдоль мягко изгибавшегося рельефа в поисках места, где ручьи были обильны и легкодоступны. Она нашла такое место на внутренней поверхности бедра и раздвинула ноги жертвы.
Рядом с ее головой оказалось что-то, отдаленно напоминающее мужские гениталии, но запах крови сейчас волновал ее намного сильнее, чем секс. Спящее существо обозначало собой подсознательное влечение к смерти, превосходящее любую другую привязанность.
Марта медленно сжимала зубы, пока не прокусила кожу. В тишине возник нарастающий стон. Когда ткань начала рваться, мальчик закричал во сне, но она накрыла его рот похолодевшей ладонью. После этого стон становился все глуше и глуше... Она почувствовала во рту первые капли живительной влаги, и в голове у нее взорвался фейерверк творения. Сияющие молодые звезды помчались по своим орбитам, и устланный сверкающими вуалями космос расширился до размеров ее черепа...
Она втянула в себя юную кровь и сделала первый глоток. Ей показалось, что она проглотила вечное рубиновое сердце, которое рассыпалось где-то внутри, и горячие капли долетели до самых дальних, холодеющих и дряхлых окраин ее двадцатитрехлетнего тела.
...Мальчик не проснулся. После кратковременной боли пришло умиротворение. Бархатный сон, доступный лишь в уютной лодке, плывущей под гаснущими звездами... Теперь он навсегда переселился в страшную сказку. Тени окружили его и повлекли за собой в пространство, наполненное перестуком калебасов, пением жаб, тоскливым сиянием луны и неизбывным материнским запахом...
4
Рудольф осознал, что спал, и осознание подобного факта впервые наполнило его тревогой по поводу проявления слабостей и чувств, присущих живым, но никак не зомби. Что же он все-таки представляет собой, если может спать и испытывать тревогу?..
Он почувствовал, что рядом никого нет, раньше, чем увидел голую постель. Тогда он бесшумно встал и осмотрел спальню. Одежда Марты была на месте. Вряд ли она принимала душ в пять часов утра... Он распахнул дверь в камеру, где спал мальчик, и увидел две обнаженные фигуры, посеребренные лунным светом и неподвижные, словно скульптурная композиция.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: его личный транслятор мертв. Руди сделал два быстрых шага и нанес женщине безжалостный удар в область правого легкого.
Ее дыхание прервалось. Она разомкнула зубы и окинула пустеющим взглядом высосанного ею ребенка. Он был белым, как мрамор, и уже не дышал. Рудольф намотал на руку длинные волосы своей любовницы и оттащил ее от трупа. Сейчас она внушала ему непреодолимое отвращение. В уголках ее рта запеклась кровь, отчего Марта стала похожа на разрисованную куклу. Она не могла выпить все, и излишки крови оказались на простыне.
Убить ее сейчас было бы ошибкой, хотя Рудольфу очень хотелось сделать это. Нет, он придумал кое-что получше. Он уложил в постель женщину, которая нанесла ему удар в одно из немногих уязвимых мест, снял телефонную трубку и стал набирать номер Габера.
Он лишился связи со столицей империи. Придется прибегнуть к устаревшему радио, которым пользовались только техны. Это было неудобно и не исключало возможности перехвата. Но у Руди не оставалось другого выхода.
5
Закончилась еще одна ночь под неизменным тусклым солнцем – ночь, отмеренная только биологическими часами. Во внешнем мире все осталось прежним. Седьмой настоятель открыл глаза и увидел темную фигуру монаха, стоявшего у входа в его пещеру. Тот не смел приблизиться без разрешения.
– В чем дело? – спросил Дресслер и поморщился. Все здешние дела давно наскучили ему.
– Появился новый человек, – ровным голосом, почти лишенным интонаций, ответил монах.
– Мужчина?
– Женщина.
– Возраст?
– Около тридцати.
– Может рожать?
– Говорит, что да.
Настоятель несколько секунд раздумывал, не возлечь ли с вновь прибывшей. Но все опротивело, все.
– Тогда ты знаешь, что с нею делать.
– У нее есть кое-какая информация.
– А зачем мне информация, болван? – спросил Дресслер. Его тон означал, что Рейнхард проснулся в отвратительном расположении духа. Вопрос поставил монаха в тупик. – Ладно. Что она может сообщить полезного?
– Что-то о Рудольфе...
– Да-а? – Дресслер не скрывал своего удивления. Монах был одним из старейших членов общины и, как выяснилось, еще помнил Рудольфа. Рейнхард думал, что таких уже и не осталось... Он смягчился и поманил человечка к себе. Но даже беседуя с ним, настоятель издевался над собой и своим заблудшим стадом.
– Присядь. Давай подумаем вместе. Хотим ли мы знать что-нибудь о Рудольфе?.. Поможет ли это нам вернуться?..
Монах давно перестал надеяться на возвращение. Жалкое подобие рая осталось в прошлом. Впереди – только адская жизнь среди каннибалов и грохота барабанов с мембранами из человеческой кожи...
Увидев пустоту в глазах собеседника, который был пассивным «голубым» и не проявлял никакого интереса к противоположному полу, Дресслер вздохнул и велел привести женщину.
Пока монах отсутствовал, настоятель размышлял о странных обстоятельствах появления людей в Сумеречной Зоне. Никто никогда не видел самого момента появления. И не потому, что все одновременно спали, или потому, что жертвы психотов прибывали в изолированное место. Скорее, причина была в некоей неизученной особенности человеческого восприятия. Очень похоже на эксперимент, который проделывал на заре Империи один из адептов «психо» в присутствии Дресслера. Рейнхард испытал на себе эффект «подмены» предметов. Яблоко вместо камня. Ложка вместо вилки. Ключ вместо ножа... Может быть, Зона вместо прежней реальности?! Примитивно – и абсолютно непостижимо для техна...
В который раз, думая об этом, настоятель испытал бешенство от собственного бессилия. Он чувствовал себя смертельно больным человеком, который знал, что лекарство от болезни существует, но не умел им воспользоваться.
...Монах привел женщину – худую, невысокую, светловолосую, ничем не примечательную. Во взгляде – испуг и тоска. Представительница рабского племени, служившего психотам в обмен на кров, пищу и безопасность. Дресслер знал, что таких большинство. Людям всегда есть, что терять. Подавляющее большинство интересуют не отвлеченные идеи, а благополучие и сытость. И слава Богу! Еще недавно на этом держался мир...
Рейнхард выяснил у женщины ее имя и то, чем она занималась «там». У нее оказался слабый голос, и смотрела она косо. Ничтожество. Служанка из губернаторского дворца, сотни раз пропущенная через фильтры охранки и пострадавшая во время последней чистки. Повод – убийство фон Хаммерштайна... Настоятель не ожидал от нее ничего, кроме какого-нибудь малозначительного известия.
Услышав о смерти графа, он мысленно поздравил себя, однако не испытал особой радости. Может быть, потому, что пережил своего врага, но не мог прийти и плюнуть на его могилу. «Изгнание тяжелее смерти» – вспомнил он и сейчас был совершенно согласен с этим.
А вот то, что Руди имел шансы стать новым губернатором, вовсе не обрадовало Дресслера. Он сразу интуитивно почуял ловушку – через бездну пространства и времени. Во что же влезла эта глупая тварь?! Впрочем, никто не мог требовать от зомби умения анализировать ситуацию, и кому, как не Рейнхарду, было знать об этом... Он даже почувствовал какой-то глухой, абстрактный интерес: как поведет себя Рудольф в отсутствие всякого руководства?..
Настоятель развязал шнурки, стягивавшие переднюю и заднюю части его кожаных брюк и поманил к себе безмозглую самочку. Одним лишь взглядом заставил ее стать на колени. Должно быть, она восприняла это, как некий ритуал принятия в стаю изгнанников. Монах все так же равнодушно наблюдал за процедурой...
Пока женщина тщетно пыталась возбудить Рейнхарда, он думал: «И это все, на что я могу рассчитывать. Власть, не приносящая удовлетворения. Заглохший сексуальный инстинкт. Кажется, у меня нет шансов стать маньяком...» Как ни странно, ему было бы легче, если бы на ее лице отразилось хотя бы отвращение. Ему хотелось надавать женщине пощечин. Она сама низвела себя на уровень животного. С небольшой, но своевременной помощью психотов...
Он грубо оттолкнул ее от себя, опасаясь распространения слуха о том, что настоятель – импотент. Он был уверен в обратном, но ему требовалась еще такая эфемерная вещь, как надежда. Мог ли он рассчитывать на Рудольфа? На то, что откуда-то «с того света» зомби сделает шаг навстречу?.. Рейнхард был готов вскрыть сотни черепов, да что там – пожертвовать собственным рассудком, лишь бы сделать шаг со своей стороны!
Тайна мозга... Если тайна перемещения – это тайна мозга, и Сумеречная Зона является аналогом некоей недоступной (для подавляющего большинства) области сознания, то Дресслер мог передвигаться по неизученным территориям, открытым лишь психотам и случайным бродягам-шизофреникам, используя имеющийся в его распоряжении материал. По одному человеку на каждое смещение. Величайшее приключение и величайшая авантюра... Но не следует забывать, что кое-кто уже прошел этим путем. Например, барон Вицлебен...
Дресслер ощутил внутри себя знакомую вибрацию – для него это была вибрация самой жизни. Как дуновение свежего ветра. Как полузабытый запах моря... Рейнхард не был полутрупом, как его зомби или монахи с иссушенными бедствием мозгами. У него появилась надежда. Это отразилось и на его потенции.
Внезапно он набросился на женщину, удовлетворяя многомесячный голод. Он взял ее, не раздевая, грязно и грубо, и все закончилось слишком быстро, но ему было плевать на это – она оставалась всего лишь безликим инструментом любви, живым фетишем в храме наслаждения, где зов пола становился воем двуногого зверя, прятавшегося под кожей Дресслера и в его эротических снах. «Хоть бы раз увидеть этого зверя! – думал Рейнхард. – Осознать его, слиться с ним полностью, научиться смотреть его глазами и скользить в джунглях подсознания так же легко, как это делает он...» Зверь и сам был этими джунглями... Вот с кем седьмой настоятель, не раздумывая, отправился бы в любое путешествие – со своим собственным темным двойником.
6
Имперский следователь Филипп Павлиди был огорчен. Он сидел в пустой приемной губернаторского дворца и от нечего делать тренировался, воссоздавая в памяти картинки прошлого. В пространстве еще оставались слабые, едва уловимые следы искажений, внесенных людьми и предметами. Надо было только уметь прочесть эти следы.
Господин следователь умел.
Например, он узнал, что на стене, над отсутствующим столом отсутствующего за ненадобностью секретаря когда-то висел портрет первого императора, и даже различал туманные контуры человеческой фигуры. А вот с секретарем уже было посложнее. Любое движение вносило неопределенность в воссоздаваемый облик. Вместо человека господин Павлиди мог узреть лишь размытое облако, в котором изредка возникало что-то похожее на руки...
Причин его неудовлетворенности было несколько. Во-первых, ему не нравился новый кандидат в губернаторы. Во-вторых, ему не нравилось это дело, в котором фигурировал зомби, а значит, риск и ответственность были слишком велики. После бесед со свидетелями следователь почувствовал, что ступил на скользкую почву, и это ощущение не проходило до сих пор. Напротив – с каждым часом оно усиливалось. И наконец, в-третьих, его, Павлиди, заставляли слишком долго ждать под дверью.
Поэтому, когда Рудольф появился на пороге своего кабинета, имперский следователь посмотрел на него хмуро и с явным осуждением. И наткнулся на вполне невинный ответный взгляд. Либо преемник фон Хаммерштайна был круглым идиотом, либо непоколебимо уверенным в себе человеком. Впрочем, Павлиди никогда не торопился с выводами, и это была одна из его сильных сторон.
Руди же увидел перед собой маленького лысого человечка, который вынюхивал что-то еще со дня погребения прежнего губернатора, прибыв на скорбное мероприятие со столичной делегацией. Заподозрить его можно было в чем угодно, только не в глупости. Глупцы не задерживались в Менгене...
Беседовать друг с другом им еще не приходилось. Руди понял, что его приберегли на десерт. Он сделал широкий приглашающий жест и запер дверь кабинета. Они расположились в удобных креслах у пылающего камина. На столике красного дерева поблескивала бутылка коньяку, и тут же горкой лежали свежие яблоки из дворцовой оранжереи. Все располагало к беседе, кроме щекотливой темы, которую им предстояло обсудить.
– Кабинет изолирован? – спросил Павлиди с озабоченным видом.
– Ага. – Рудольф опрокинул внутрь рюмку коньяку и налил себе следующую.
– Давайте сразу договоримся, господин Хаммерштайн, – сказал Павлиди, разглядывая коллекцию бронзовых подсвечников, собранную прежним губернатором. – Вы – один из подозреваемых.
– Ну что ж, это неизбежно. Только не будьте слишком навязчивы, а то мне придется вышвырнуть вас отсюда.
– Забываетесь, Хаммерштайн, забываетесь! Церемония вступления в должность еще не состоялась, и многое будет зависеть от доклада, который я представлю в столицу.
– Откровенно говоря, мне плевать. Не очень-то я мечтаю занять кресло губернатора... Так что перейдем к вопросам.
– Если не ошибаюсь, вы появились здесь недавно?
– Не ошибаетесь. – Теперь Рудольф потягивал коньяк маленькими глоточками.
– И что же вы делали до этого?
– Не знаю.
– Никаких просветов?
– Ни малейших. Говорят, был в плену у технов.
– Я тоже так думаю. Вот только было бы интересно выяснить, что же они с вами сделали...
– Среди них тоже попадаются любознательные и способные люди.
– Не сомневаюсь. Владеете «психо»?
– Нет. Теперь уже нет.
– Меня это настораживает. А вас?
– Меня интересует только настоящее.
– Таким образом, вы не можете полноценно управлять провинцией.
– Может быть, другими методами...
– Хорошо. – Павлиди позволил себе коснуться губами краешка своей рюмки. – Перейдем к вопросу о вашем отце. Кстати, примите мои соболезнования...
Рудольф горестно покивал головой. Коньяк был божественный. Павлиди продолжал:
– Ни у кого из опрошенных мною людей не возникло сомнений в том, что вы действительно являетесь внебрачным сыном графа Хаммерштайна.
– Знаете, как ни странно, я тоже в этом не сомневаюсь. Граф сам признал...
– Об этом разговор особый. Ваш отец, его сиятельство фон Хаммерштайн совершил несколько, мягко говоря, необъяснимых поступков. Простите, но я вынужден задать этот вопрос. Был ли он... э-э-э... психически здоров?
Руди выдержал паузу и вдруг расплылся в широкой улыбке.
– А вот об этом я предоставляю судить вам, господин следователь!
– Должен заметить, вы не самый полезный свидетель, господин Хаммерштайн.
– Пока вы сидите в моем кабинете и пьете мой коньяк, вам придется удовлетвориться этим.
Павлиди пожевал губами.
– Вы правы. Когда Гуго умер... в первый раз, вы присутствовали при этом?
– Да. И в первый, и во второй.
При слове «второй» следователь досадливо поморщился.
– И вы могли бы подтвердить, что он действительно скончался?
– Во всяком случае все признаки смерти были налицо.
– Когда был отдан приказ о зомбировании?
– Я не верю в эту чушь.
– Госпожа Марта Хаммерштайн показывает, что граф сам проявил инициативу...
– Мне об этом ничего не известно.
– Таким образом, таинственное возвращение вашего брата к жизни было для вас полной неожиданностью?
– Полнейшей.
– И у вас не возникло вопросов?
Руди тяжело вздохнул.
– Видите ли, любезный господин Павлиди, до недавнего времени я оставался не более, чем незаконнорожденным сыном. Возможно, меня просто терпели во дворце. Понимаете, что я хочу сказать?
– Черт возьми, но если человек в здравом рассудке видит зомби...
Рудольф поднял указательный палец.
– Еще раз повторяю: я не верю в эту чушь.
– Очень недальновидно с вашей стороны, господин будущий губернатор. Если вы собираетесь управлять этой провинцией, вам не мешало бы ознакомиться с последними достижениями технов.
– Вы хотите сказать – с последними сказками технов?
– Один из таких «сказочных» героев уже прикончил вашего отца...
– У вас есть доказательства того, что Гуго был зомби?
– Не будьте ребенком. Вы же все видели своими глазами.
– Я видел всего лишь необычайно живучего парня...
– Который продолжал двигаться с отстреленной головой? Хватит тешить себя иллюзиями, Хаммерштайн! Вы же не можете отрицать некоторые факты...
– И каковы же факты?
– Поставьте себя на место технов. В любой момент действия и сознание каждого отдельного человека могут быть взяты под контроль с помощью «психо». Он будет иметь полный букет: галлюцинации, альтернативную реальность, переподчинение, влечение к смерти. Известны случаи полного разрушения сознания... Что бы вы делали на ИХ месте, если бы, конечно, не отказались от сопротивления новому порядку?
– Даже не представляю. А разве кто-то еще сопротивляется? – ирония в словах Руди была чуть заметна, тем не менее Павлиди это заметно покоробило. – Если не ошибаюсь, последний монастырь был ликвидирован десять лет тому назад.
– Это еще одно заблуждение. Монастырей гораздо больше, чем вы думаете, – мрачно заметил имперский следователь. Он вдруг показался Рудольфу злобным карликом, страдающим от неизлечимой мизантропии. – Тем более, что проблема состоит не в формальной организации сопротивления, а в методах подготовки повстанцев. Разве не вы освободили Кирхера несколько месяцев назад?
– Это совсем другое дело. За пределами города наш контроль неизбежно ослаблен...
– Глупости. Я вам скажу, в чем дело. Техны научились создавать существ, действующих вне контроля и сферы влияния «психо». Это люди с полностью перекодированным сознанием, а принцип нового кодирования нам до сих пор не известен.
– Вы имеете в виду пресловутых зомби?
– Да. Тело с мертвым мозгом – это идеальный объект для перепрограммирования. Существо неуязвимо, и программа может быть уничтожена только физически. И то – с трудом, как показал грустный пример вашего... э-э-э... брата.
– Смело! – одобрил Руди, подлил коньяку в обе рюмки и отправил в рот тонкий благоухающий ломтик яблока. – С вашими идеями знакомы в Менгене?
– Безусловно. И знаете что еще, господин Хаммерштайн, – вы со своей странной амнезией представляетесь мне вполне подходящим кандидатом в зомби.
– Это очень плохая шутка, Павлиди. Я ведь злопамятен и не люблю ищеек вроде вас. А в будущем могу испортить вам карьеру...
– Тем не менее я направлю в столицу соответствующий рапорт.
– Зачем вы мне это говорите?
– Затем, чтобы вы знали: я буду следить за каждым вашим шагом.
– Благодарю за откровенность. У меня больше нет для вас времени. Мой самолет вылетает через час.
– Я присоединяюсь к вам, господин Хаммерштайн.
– Разве это необходимо?
– Таков приказ императора. Хотя лично я предпочел бы что-нибудь более старомодное – карету или в крайнем случае автомобиль...
– И добирались бы до столицы две недели?
– Пора привыкать к размеренной жизни, мой мальчик. С возрастом начинаешь понимать, что мы слишком торопимся... Кроме того, в полете многое зависит от технов, а я им не доверяю. Совершенно.
– Надеюсь, вы найдете себе экипаж по вкусу, и я увижу вас не раньше, чем через пару месяцев!
– Увы – не могу ослушаться высочайшего повеления... Ах, да, совсем забыл – вы же не получаете сообщений по альфа-сети. Кажется ваш личный транслятор недавно умер? И каков же диагноз?
– Малокровие. – Мрачно ответил Рудольф и залпом осушил рюмку.
7
Замок «Две Тройки» был последним шедевром смертельно больного архитектора. Воздвигнутый в начале двадцать первого столетия, он производил издалека впечатление угловатой тяжеловесности, а вблизи ансамбль утрачивал целостность и распадался на части, как мозаика, рассматриваемая со слишком малого расстояния. Бетонные кубы, разбросанные на цементных холмах, полушария экранирующих куполов, изломанные туннели переходов были слиты воедино без видимого плана. На много километров вокруг лес был вырублен, зато на внутреннем дворе замка устроен японский садик.
Сейчас, в преддверии зимы, садик казался поддельным и как будто вылепленным из пластмассы. Вдова Эльза фон Хаммерштайн скучала здесь уже вторую неделю, хотя в другое время и в другом настроении нашла бы чем себя занять. Ближайший городок находился в часе езды на автомобиле и контролировался дальним родственником графа. В городке всего-то и было, что казино для психотов с экранированным барабаном, пара стрип-баров для мужчин и один для женщин, около десятка кабаков, среди которых не было ни одного по-настоящему изысканного, и музей, превратившийся в затхлый крысиный зоопарк.
Родственника графа звали Вальтер Шутцбар. Это был шестидесятилетний вдовец, выглядевший значительно моложе, эстет, игрок и бабник, не утративший с возрастом вкуса к разгульной жизни. Полученный по наследству скромный титул и более чем средние способности не позволили ему в свое время пробиться в столицу, однако он и в захолустье не жаловался на судьбу, потому что это было ЕГО захолустье.
Злые языки утверждали, что на своей небольшой территории Шутцбар умудряется даже контролировать рождаемость – благодаря его стараниям в городе рождались преимущественно девочки и преимущественно красивые. Графиня сомневалась в том, что это соответствует действительности, хотя допускала, что энергия, направленная, как у Вальтера, в строго определенное русло, может творить чудеса...
Шутцбар знал о печальных обстоятельствах, вынудивших Эльзу поселиться в замке, и о том, сколь переменчивы ветры судьбы, поэтому был неизменно любезен с опальной графиней. Он даже посвятил ей все время, свободное от игры, охоты и постельных утех... Ни для кого не было секретом, что Вальтер предпочитает иметь любовниц и любовников из числа технов. По крайней мере, с ними не надо было беспокоиться о психической защите. Не очень-то приятно, когда кто-нибудь знает о твоих желаниях больше, чем ты сам, – Шутцбар считал это недопустимым сексуальным извращением.
При всем том хозяин замка имел исчерпывающие инструкции от Габера относительно условий изоляции и охраны графини. По правде говоря, Вальтеру эти меры казались излишними – куда ей было бежать и, главное, зачем?! Не без задней мысли он принялся ухаживать за вдовой и вскоре уловил первые признаки ее благосклонности. То, что графиня была однорукой, лишь приятно дразнило пресыщенного повесу.
Вальтер не спешил. Осада могла продолжаться сколь угодно долго. За свою многоопытную жизнь он твердо усвоил, что результат сам по себе банален, а вот пути к его достижению могут быть разнообразными и интригующими.
В замке «Две Тройки» была собрана огромная коллекция эротического искусства. Шутцбар особенно гордился подлинниками Фрагонара, копиями барельефов разрушенных тантрических храмов, голограммами работ скончавшегося от СПИДа художника Белецкого и видеофильмами категории "X", снятыми в конце прошлого века. Все это он неназойливо предоставил в распоряжение скучающей вдовы; иногда они обсуждали некоторые экземпляры коллекции за вечерним чаем...
Дней через десять Шутцбар повез Эльзу развлечься. Они выехали под вечер; Вальтер сам вел машину и делал это довольно рискованно. Начиналась вьюга, «Вольво» девяносто девятого года заносило на заснеженной дороге. Вскоре огни замка исчезли в седой пелене, а машина с охраной безнадежно отстала.
Эльзу охватило жуткое чувство изоляции, отчасти внушенной Вальтером. Ей не хотелось двигаться вперед, к возможной катастрофе и смерти, но и оставаться на месте, под опускающимся колпаком ночи, казалось невыносимым... Снежинки возникали из тьмы и разбивались о стекло. По обе стороны дороги проплывали черные стены леса.
Эльза покосилась на Вальтера и увидела вместо водителя огромного червя. Слепая тварь пошатывалась, склоняясь к рулю. Ее глянцевое тело было похоже на мужской детородный орган... Вдова догадалась, что психот начал «играть» с нею. Это была заведомо неравная партия.
...На самом деле Вальтер улыбался, раздумывая, не пришло ли время испортиться мотору. Потом он понял, что она боится и страх не возбуждает ее – в отличие от любопытства. Женщина, сидевшая рядом, в течение двадцати пяти лет не имела возможности спать ни с кем, кроме мужа. Это обещало знатоку целый вулкан страсти. Шутцбар решил, что заднее сидение машины – слишком убогое место для такого случая, и поехал еще быстрее. Приливы ее страха доставляли ему почти физическое наслаждение...
Скупо освещенный городок носил на себе печать упадка, но этого уже никто не замечал. Окраины опустели; каждый год молодые техны убегали к кочевникам в поисках свободы, но большая часть из них рано или поздно возвращалась обратно. Остальные жили по правилам, заведенным психотами, продавая себя и свои скудные таланты.
Шутцбар считался здесь далеко не самым плохим боссом. Некоторые даже находили его очаровательным. Во всяком случае, к нему относились с неподдельным почтением и ценили за то, что он никогда не прибегал к особо изощренной психической вивисекции.
...После ужина в ресторане Вальтер и Эльза оказались в стрип-баре «Креветка». Выбрали себе столик в глубине зала и заказали по коктейлю. Из посетителей бара большинство составляли женщины, а среди мужчин преобладали гомосексуалисты. Судя по всему, культовыми животными являлись пудели, особенно серебристого окраса.
Обстановка была спокойной, доверительной, чтобы не сказать – семейной. Вальтер знал почти всех здешних девочек и мальчиков в лицо... На подиуме извивалась «кошечка Бетти». Шутцбар едва скользнул взглядом по ее формам, знакомым ему не только визуально, и обрушил все свое внимание на Эльзу.
Они поговорили о том, что считалось «большой политикой», об обстановке в Клагенфурте, о шансах бастарда Рудольфа стать новым губернатором. Вальтер заметил, что Хаммерштайн была не совсем обычным техном. Все слабости, присущие этой человеческой породе, уживались в ней с неосознанным презрением к себе подобным. Он решил использовать это. Тем более, что случай представился очень скоро.
Гвоздем программы в «Креветке» был недавно нанятый хозяином негр Маркус. Вальтер уже был наслышан об этом сексуальном монстре, но ни разу не лицезрел того «во плоти».
При появлении Маркуса вялая толпа заметно оживилась. Свет погас. В помещении бара какое-то время были видны только красные точки сигарет и вспышки зажигалок. Потом на подиуме появилась фигура, покрытая фосфоресцирующим составом. Под мрачноватую электронную музыку Клауса Шульца негр исполнял долгий танец тени...
Эльза даже не заметила, когда именно ее рука оказалась в руке Вальтера. Тот ласкал пальцами ее ладонь и запястье... В «Креветке» забрезжил искусственный рассвет. Красноватые лучи вырезали из сумерек силуэт Маркуса, на котором из одежды был только какой-то фиговый листок, но зато огромных размеров.
Вскоре негр начал освобождаться и от этой детали, и Вальтер невольно прервал свои ласки. На теле Маркуса не было ни единого волоса. Чей-то пудель потерянно залаял в наступившей благоговейной тишине и тут же задушенно взвизгнул.
– Он вас интересует? – спросила вдова, у которой пересохло во рту.
Шутцбар подал условный знак своему охраннику, стоявшему поодаль, и с улыбкой повернулся к ней.
– Как большинство психотов, я бисексуален, – сообщил он. – Только что я велел пригласить его в замок.
– Зачем?
– Графиня, вы очаровательны, когда хотите выглядеть наивной. Он будет развлекать нас... долгими зимними вечерами. Мне показалось, что вы скучаете.
– Как трогательно. Значит, вы позаботились только обо мне?
– Нет. Посмотрите на этот сброд. Я забочусь о каждом из находящихся здесь придурков, хотя никто не сможет сказать, в чем конкретно состоит моя забота... Я поддерживаю равновесие. Впрочем, как вам известно, покойный граф занимался тем же. И в гораздо более значительных масштабах.
Вальтер расслабился и продолжал разглагольствовать:
– Умнейшие из людей считали тиранию лучшей формой правления. Все остальные рано или поздно приводят к разброду, войнам, анархии. Мы создали самую совершенную из тираний. Например, вы видели когда-нибудь непокорное овечье стадо?
– Ну почему же... Я могу вообразить себе некую болезнь. Вроде бешенства...
Вальтер понял, что Эльза неслучайно провела столько времени поблизости от губернатора. На мгновение он даже заподозрил некую ловушку, но потом вспомнил, что фон Хаммерштайн уже мертв.
– Это крайне маловероятно. Особенно, если учесть, что теперь уничтожены последние рассадники заразы.
– Но, кажется, никто не спросил у самих овец, довольны ли они таким положением вещей?
– Они довольны. Во всяком случае, ничто не мешает сделать их такими. В этом и состоит поддержание равновесия... Знаете, быть овцой в хлеву – это ведь очень удобно и даже приятно. К тому же, если нет опасности превратиться в баранью отбивную. А такой опасности действительно не существует, – самодовольно добавил Вальтер. – Говорят, я хороший любовник, но не каннибал.
– Однако я слышала кое-что о сопротивлении, кочевниках, монастырях... зомби...
Шутцбар благодушно улыбнулся, не спуская глаз с лоснящегося тела Маркуса, танцевавшего с сонным боа, который в заснеженном городке выглядел более дико, чем, например, инопланетянин...
– Вы дразните меня, графиня? Очаровательно... Отклонения от нормы неизбежны. Закон больших чисел действует и в человеческом стаде. Всегда найдутся безумцы, для которых идеи важнее благополучия и сытого желудка. При этом они почему-то исходят из совершенно ложной посылки, что таковы и все остальные люди. В этом и состоит патология... Но спросите у любого в моем городе – интересует ли его борьба? Болтовня о такой неудобной и обременительной вещи, как свобода? Нужна ли ему какая-либо идеология, кроме культа безопасности и удовольствий? Нет. Он скажет вам, что гораздо важнее, каким сегодня окажется пиво в ближайшем баре. Он пошлет ко всем чертям того, кто захочет изменить его жизнь... Монастыри – это убежища фанатиков и деклассированных элементов. Ну, а зомби – легенда, придуманная одним очень умным человеком. Почти наверняка одним из настоятелей. Может быть, даже психотом, – Вальтер тихо засмеялся. – Представляете, как запутались эти бедняги?!..
Эльза смотрела на него без улыбки. Казалось, его намек потряс ее.
– Вероятно, теперь я тоже всего лишь одна из овец в вашем стаде?
– А вам бы хотелось этого? – его голос стал вкрадчивым. Липким. И снова она увидела червя – слепого, огромного, страшного. Он торчал над столом, как фаллический памятник из черного монолита...
– Я еще не решила, – ответила она тому, кто спрятался под маской ее искаженного восприятия.
– Давайте выпьем за ваше решение, графиня, – предложил Шутцбар, снова пытаясь завладеть ее рукой.
– Прошу прощения. Одну минуту.
Она встала и направилась в дальний угол зала. Официант показал ей, где находится дамская комната. Завсегдатаи провожали однорукую графиню любопытными взглядами, не позволяя себе большего, поскольку все видели, что ее привел босс.
Когда Эльза вернулась, другой официант уже наливал шампанское в высокие бокалы... Маркус исчез. Его сменили три голые местные девочки, танцевавшие под нежную музыку Чайковского. Вальтер глядел на них чуть ли не с умилением.
– Посмотрите, им всего лишь двенадцать, но они уже понимают, что красивы и вызывают желание...
Эльза поднесла бокал к губам.
– Не пейте! – вдруг отчетливо сказал Шутцбар. Он жестом подозвал официанта, доставившего вино. Тот мгновенно оказался рядом и резко изменился в лице. Он что-то долго шептал Вальтеру на ухо, потом выпрямился. Его взгляд стал каким-то стеклянным. Он медленно протянул руку, взял бокал, стоявший перед боссом, и отпил из него.
Через секунду бокал разбился, а человек стал оседать. Вальтер брезгливо оттолкнул его, и тот повалился на пол. Кто-то завизжал, но Шутцбар тут же погасил вспышку паники. Все замерли, парализованные его влиянием. Музыка продолжала играть; чей-то пудель с любопытством обнюхивал мертвеца.
Вальтер с улыбкой повернулся к Хаммерштайн.
– Цианид, как я и предполагал. Оказывается, вы были правы – больные овцы еще встречаются. Странное совпадение... Ступайте в машину, графиня, а я займусь небольшим расследованием.
Эльза встала и пошла к выходу между людьми, застывшими, как манекены. У дверей кто-то из охранников Шутцбара набросил ей на плечи меховую шубу. Она обернулась.
Перед Вальтером выстраивались люди, отобранные по неизвестному ей признаку. На их лицах не было испуга. Напротив, все они выражали искреннее желание помочь.
Глава пятая. Столица
Если мы сможем увидеть свою собственную тень (темную сторону своей натуры), то сможем защититься от любой моральной и ментальной инфекции.
1
Рудольф Хаммерштайн ужинал в обществе Габера и очаровательного секретаря-транслятора центрально-европейского отдела имперской канцелярии. Они сидели в русском ресторане на окраине Менгена, любовались умиротворяющим пейзажем через огромное панорамное окно и ели пельмени, приготовленные по старому сибирскому рецепту. За окном вздымались к небу горы. Это была трехмерная проекция Гималайского массива – подарок родному городу от одного из адептов «психо».
Был вечер, и заснеженные вершины на закате выглядели просто волшебно. Небо над голубыми хребтами становилось изумрудно-зеленым, затем зелень сменилась бирюзой, переходящей во все более глубокий фиолетовый цвет. Зажглись первые звезды, казавшиеся здесь огромными и сияющими с незамутненным блеском.
Секретаря-транслятора звали Тина. Она была филиппинкой по происхождению, очень недурна собой, и Рудольф грешным делом решил совместить приятное с полезным. Оказалось, что она любит русскую водку. После пятой рюмки ему пришлось следить за собой, чтобы выглядеть захмелевшим.
Руди не мог не заметить присутствие Павлиди, отравлявшее ему вечер. Тот сидел за два столика от него и вяло пережевывал белужье мясо в компании своей худосочной желтолицей жены. Ищейка сдержал свое слово. Имперский следователь и его люди начали неприкрыто следить за Рудольфом с того самого момента, как кандидат в губернаторы сошел с трапа самолета в столичном аэропорту. Смехотворная мера! Однако на человека, не контролирующего «психо», это действовало безотказно. Руди чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Кроме того, давление на него постепенно нарастало.
– ...Неделя? Это слишком мало, – сказал Рудольф, пожирая глазами невероятно гладкую кожу Тины.
Девушка, приставленная к нему специально для того, чтобы помочь ему разобраться в некоторых сторонах столичной жизни, поощрительно улыбнулась.
– Но ваш случай – особенный. Признаться, мы никогда не сталкивались со столь странными обстоятельствами наследования...
– Он имеет все права, но не владеет основным инструментом, не так ли? – вмешался Габер. Шеф охраны мрачно уставился на темнеющий ландшафт за окном. Будущее Карла было неопределенным.
– Ты много себе позволяешь, – заметил Рудольф и опять повернулся к Тине. – Значит, вы думаете, что мне придется задержаться?
– Решение примет специальная комиссия. Вам придется пройти собеседование, экспертизу, может быть, кое-какие тесты...
– Собеседование! Подумать только!.. А император? Когда меня примет император?
Тина широко открыла глаза, пораженная его невежеством.
– Но император никого не принимает, – она понизила голос. – Более того, его давно уже никто не видел.
– Никто не видел?!
– Тише, тише, господин Хаммерштайн! Об этом не принято говорить вслух. Его Императорское Величество вот уже около пятнадцати лет, как уединился в Храме Восьмого Неба. Это бывший монастырь, там, на окраине города, – она взмахнула узкой изящной кистью в неопределенном направлении.
«Похоже, этому парню не очень-то повезло,» – подумал Руди и изобразил живейшую заинтересованность.
– Но тогда каким образом император...
– Управляет, вы хотите сказать? Мне нелегко это объяснить... Вам говорит что-нибудь термин «сверхсознательное»? Император непосредственно связан с информационным поясом планеты. Связь постоянная и поддерживается даже во сне. Сообщения поступают по альфа-сети или... транслируются ближайшим окружением...
Ее очаровательный ротик произносил все это так, словно она растолковывала дикарю азбучные истины.
– Хм, ближайшее окружение... Кого вы имеете в виду?
Тут Руди заметил, что Габер бросил на него взгляд, полный отвращения, чуть ли не гадливости. Как будто он заговорил за столом о чем-то непотребном.
Тина опустила глаза.
– Этот вопрос – вне моей компетенции.
– Другими словами, вы боитесь? – на правах юродивого он позволял себе задавать любые вопросы.
– Ради бога, тише!.. Это может быть кто угодно. Например, любой человек из сидящих здесь...
– Даже он? – Руди показал на Габера и захохотал. У него получилось неплохо, только он не был уверен в том, что кожа на лице приобрела нужный оттенок. Краем глаза он видел, что Павлиди уже разделался с рыбой и теперь скучает, поглядывая в сторону хора, тянувшего что-то заунывное.
– Почему бы вам не поговорить о чем-нибудь другом? – процедил Габер, которому стало ясно, что служить этому безумцу может только еще больший безумец. Парень рыл себе могилу быстрее, чем экскаватор. Все психоты, находившиеся в зале, «прислушивались» к их беседе с неослабевающим интересом. Больше всего Карлу хотелось оказаться сейчас где-нибудь подальше отсюда – в охотничьем домике, в глуши, – и чтобы вокруг не было ни единого человека.
Ему удалось вытащить Рудольфа из-за стола лишь после того, как тот прикончил пузатый графинчик водки с посильной помощью Тины. В результате девушка тоже нетвердо держалась на ногах. «Снимает стресс», – понял Габер. Ему тоже хотелось напиться, но он не мог позволить себе такой роскоши.
Его и так уже выворачивали наизнанку на изощренных и продолжительных допросах в столичной полиции, пытаясь установить все обстоятельства гибели графа и появления зомби. Габеру пришлось согласиться на сканирование памяти, хотя в данном случае испросить его согласия было со стороны следователей лишь данью вежливости.
Чтобы освободиться от всего этого, он должен был подать прошение об отставке, но хорошо понимал, что уволиться может только на тот свет. Осознание этого не добавляло светлых красок в палитру его ощущений. Габер почти не верил в то, что Рудольфа утвердят в должности губернатора, и потому считал свою карьеру оконченной.
...Втроем они выбрались на панель перед рестораном. Резко похолодало. Солнце село, и горы стали неразличимыми. На западном краю небосвода таяли последние изумрудные мазки. Там, где находились жилые кварталы столицы, разлилось море огней.
Руди и Тина были слишком пьяны, и за руль ее «форда» пришлось сесть Габеру. Он медленно покатил вниз, к гостинице. Не доехав до цели двух кварталов, по настоянию Руди они завалились в бар, в котором исполнялись тантрические танцы, и здесь Хаммерштайн попытался довести Тину до нужной кондиции. В конце концов, танцуя, обнимаясь и перешептываясь, они пришли к соглашению и договорились, что едут к ней.
Насколько Руди понял, жизнь в столице была не из легких. Ментальное напряжение было причиной хронической депрессии. Самочка откровенно скучала, и он собирался как следует развлечь ее. В тот момент, когда она согласилась, он понял, что имеет дело с еще одним человеком Павлиди. Впрочем, это совершенно не мешало ему действовать в соответствии с программой, которой он даже не осознавал.
У дверей бара он объявил Габеру, что тот может возвращаться в гостиницу один. К его удивлению, шеф охраны не возражал. Должно быть, просчитал, что от такого хозяина лучше держаться подальше. Особенно тогда, когда Хаммерштайн ходил по лезвию бритвы.
Рудольф поймал такси, чуть было не оказавшись под колесами, и смеющаяся парочка погрузилась в просторный салон, оставив Габера с ключами от «форда» в кармане. Тина назвала адрес вслух, из чего следовало, что, по крайней мере, водитель является техном.
В такси оказалось довольно уютно, темно, и пахло пивом. Через минуту Руди осознал, что различает запахи духов, помады и особый запах женщины... Жар вожделения, мягкие губы, податливое тело... К своему удивлению, он обнаружил, что ему не нужно имитировать страсть. Все чаще он замечал за собой неконтролируемые проявления инстинктов, но не понимал – хорошо ли это или плохо. То, что он считал возвращением в животное состояние, напоминало ему нечто забытое, мучительной занозой засевшее в подсознании...
К тому моменту, когда он стащил с девушки трусики, оказалось, что такси уже подъехало к ее дому. Пришлось помятыми и возбужденными выбираться наружу, где их немного отрезвила нахлынувшая ночная прохлада. Трусики он все же успел сунуть в карман в качестве трофея.
Тина жила в доме, выстроенном в начале века в рациональном северо-европейском стиле. В его облике не было ничего лишнего, если не считать каких-то фигурок по углам крыши. Приглядевшись, Руди узнал в них демонов позднего буддизма. Многорукие, многоногие, оскалившиеся божки зловеще пялились сверху на гостя, но он лишь равнодушно скользнул по ним взглядом. Его Лоа обитали в другом слое – в зловонной луже кошмара, где не осталось места для веры.
Внутри дом был обставлен более чем скромно. Стандартная мебель из металлических каркасов и пластиковых панелей. Пара картин примитивистов на стенах. Уменьшенная скульптурная копия работы Эрнста Неизвестного. Никаких цветов – вообще, ничего живого. Стерильное жилище стерильно чистого человека, не желающего укореняться в преходящем...
Они торопливо сбросили одежду. Заперлись в душевой, и постель пришлось отложить на потом. Игра им понравилась и несколько затянулась. Они ласкали друг друга под тугими струями воды. Скользкие тела, облитые пеной, утратили индивидуальность. У Тины впервые был любовник, с которым она могла забыть обо всем, кроме секса. Естественно, он воспользовался этим.
Руди ненадолго отлучился – якобы, в туалет. На самом деле он пробрался в спальню и нашел там то, что хотел найти: музыкальную шкатулку. Он вскрыл ногтем «шрам» на груди и залез пальцами в образовавшийся карман. Его кожа снова приобретала чувствительность. Прикосновения были еще не болезненными, но достаточно неприятными...
Он вынул золотые диски, тускло мерцавшие в свете уличных фонарей, падавшем сквозь жалюзи, и очистил их от какой-то подозрительной слизи. Выбрал нужный диск, включил воспроизведение и убрал звук. Постоял немного, пока не почувствовал вибрацию, и вернулся в душевую.
Первый тайм был окончен; второй они решили провести в спальне. Девушка была распалена, и Рудольф знал причину. После небольшого технического перерыва он возобновил атаку, ожидая, когда мантра начнет действовать.
Спустя некоторое время ее взгляд стал не просто томным – глаза опустели, а в движениях появилось механическое однообразие. Она повторяла свои ласки настойчиво, как хорошо заученный урок, но между ощущением и удовольствием уже упал темный занавес...
«Вот такими их и нужно брать, – думал Рудольф. – Тепленькими, когда они меньше всего ожидают атаки и обнажают не только тела, но и свое жалкое „эго“...» Он думал об этом, но мысли принадлежали не ему. Он повторял про себя чужие слова, правильно расставляя акценты, и даже помнил интонации, с которыми когда-то они были произнесены, хотя с таким же успехом мог бы выговаривать фразы на незнакомом языке...
– Хватит! – приказал он, и Тина тотчас обмякла, увяла на нем, упала вперед и накрыла его лицо удушливой маской, сплетенной из гладких черных волос. Он оттолкнул ее в сторону и неторопливо оделся.
Было что-то около полуночи. Он находился в самом сердце враждебной империи, но не испытывал по этому поводу ни малейшего трепета. Интенсивность психо-поля, создаваемого скоплением сильнейших психотов планеты, была здесь выше, чем в любом другом месте, но он – счастливая кукла – не ощущал этого. Для него разница между населенными пунктами была чисто географической.
Быстро обыскав квартиру, он обнаружил револьвер в нижнем ящике стола. Это был «кольт-питон» с укороченным стволом. Тут же нашлись несколько ускорителей заряжания, наполненных патронами. Присмотревшись, он понял, что патроны снабжены серебряными пулями. Не задумываясь о том, что бы это значило, он присвоил себе револьвер, а кроме того, миниатюрную музыкальную шкатулку с аккумуляторным питанием, и счел себя готовым к предстоящей миссии.
...Тина лежала в той же позе, в какой он ее оставил. Она напоминала голое коченеющее животное с остекленевшими глазами. Несколько минут он изучал ее зрачки и реакции, воздействуя на тело в определенных точках. Транс был очень глубоким и продолжительным. Руди отключил рокотавшие на пределе слышимости барабаны. Кто взял ее душу: Китта, Зох, Мондонга?.. Выяснять это не было времени, хотя многое зависело от того, как поведет себя живой инструмент, оказавшийся в его руках.
Золотой диск вернулся в карман на груди, и на этот раз Хаммерштайн почувствовал какое-то незначительное сопротивление – вероятно, полость начала зарастать.
– Иди за мной! – прошептал он так тихо, что сам едва себя услышал. Но ОНО услышало. Тина послушно поднялась на ноги и направилась к выходу. Он не стал тратить время на то, чтобы одеть ее... Странная парочка снова оказалась на улице – мужчина без малейших признаков опьянения и голая девушка, не испытывавшая по этому поводу никаких неудобств.
Первый же таксист уставился на нее и пялился до тех пор, пока Рудольф не отключил его ударом в височную область. Потом он оттащил беднягу в ближайший садик и оставил отдыхать среди голых фруктовых деревьев и нарисованных прямо на сером фундаменте дома цветов. И вдруг он почуял их запах...
2
Наваждение оказалось недолгим. Нарисованные цветы ожили. Зашевелились. Начали превращаться в зыбких многоруких тварей. Они были странными – молочно-белыми, как луна, и загадочными, словно существа из туманных сновидений... Руди постоял среди них, не понимая, откуда исходит неопределенная угроза. Тревога сама по себе была дурным признаком – она означала, что он теряет неуязвимость.
...Цветы образовывали завораживающий текучий узор, постепенно приобретавший еще одно измерение, в котором проступили части человеческих тел, как на «трехмерных» картинках со скрытыми образами. В раскрывающейся чашечке одного из цветов Руди увидел рельефное лицо Илии Каплина. Оно было изъедено круглыми порами, а из пор, словно из мясорубки, просачивался окровавленный фарш...
Зомби смотрел на магическую стену, пытаясь разделить иллюзию и реальность. На его счастье, психотические игры были ему абсолютно чужды, поэтому он довольно быстро освободился от влияния наведенных образов. Сложная топография стены использовалась в качестве прикрытия – это был старый фокус с невидимостью, изобретенный первыми психотами еще на заре новой эры.
Прежде чем человеческие фигуры окончательно сформировались из фрагментов, «потерянных» его восприятием, Рудольф уже определил положение источников настоящей угрозы. Охотники оказались вполне реальными, а место покушения было выбрано правильно и со вкусом.
Вначале он плашмя рухнул на землю, не обращая внимания на сохранность шкатулки и собственных зубов. Очередь, выпущенная из пистолета-пулемета, снабженного глушителем, прошла выше. Пули взвизгнули при рикошете, и все встало на свои места. Двое убийц, сливавшихся со стеной, были совсем близко, поэтому зомби мог стрелять только лежа. Он перекатился на бок и выхватил «питон».
Но у тех двоих было преимущество. Они ждали с пушками наготове. Две пули почти одновременно вошли в его тело: одна – в области живота, другая пробила левое предплечье. Он ощутил только тупые удары, как будто кто-то дважды стукнул его молотком через подушку. С полным спокойствием Руди подумал о том, что надо бы поберечь голову и в особенности глаза...
Его рука направила револьвер на ближайшую цель с точностью баллистического вычислителя. К тому же он стрелял наверняка, не опасаясь промахнуться. «Питон» коротко рявкнул, и один из убийц, еще не успевший даже удивиться странной живучести жертвы, откинулся назад с круглой дырочкой во лбу. Выходное отверстие было менее аккуратным, поэтому на стене остался заметный смазанный след.
Однако у другого охотника все еще оставалось преимущество во времени. На этот раз он тоже стрелял в голову. Руди поздновато убрал ее с линии огня. Его лизнул раскаленный язык. Порыв обжигающего ветра был мгновенным. Пуля содрала изрядный клок волос и кожи с его темени. Голова дернулась, но рука зомби осталась неподвижна. Указательный палец работал, как стальной механизм. Три выстрела, почти слившиеся в один, обезобразили лицо убийцы, сделав его неузнаваемым. Пока он падал, его пушка выплевывала оставшиеся заряды в темное небо.
Руди был уже на ногах и прижался к забрызганной кровью стене. Оставался еще один человек с пистолетом-пулеметом, стрелявший с приличного расстояния и страховавший убийц. Он прятался где-то в саду...
Пользуясь передышкой, Руди запустил свободную руку под рубашку и нащупал рану в животе – сухое отверстие, в которое при желании можно было вставить мизинец. Ни крови, ни боли... Он потрогал спину и убедился в том, что по крайней мере одна пуля осталась в теле. Череп был цел, и значит, ему повезло. Впрочем, Рудольф понимал, что теперь он точно не станет губернатором. Какие еще требовались доказательства провидческого дара Дресслера? Но зомби не мог даже радоваться тому, что уцелел.
...Из сада донесся еле слышный шорох. Охотник уходил, осторожно ступая по гнилым листьям. Руди не стал его преследовать. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть убитых. У обоих были настоящие бороды, а у того, который получил пулю в лоб – слегка раскосые глаза. Никаких документов и оружие без номеров. Руди почти не сомневался в том, что покушавшиеся на него принадлежат к сибирскому клану. Впрочем, с таким же успехом они могли оказаться наемниками Марты. Убрать Рудольфа в столице – это был бы хороший ход, достойный дочери Хаммерштайна...
Если семья Каплина начала мстить, то первые трупы наверняка появились и в Клагенфурте. О вероятной гибели Эльзы и Марты Руди думал совершенно безучастно. Без личного транслятора ему приходилось действовать наугад. Времени на то, чтобы провести сеанс с Тиной, уже не оставалось. Он наполнил патронами барабан револьвера. Ему предстояло выполнить последнюю из возложенных на него задач.
Он вернулся к машине и приказал Тине садиться за руль. Старый седан «шевроле» 2002 года медленно покатил по ночной улице. Спустя десять минут машина с выключенными фарами выехала на окраину города и направилась в сторону иллюзорных темных гор по абсолютно голой неосвещенной дороге.
Руди изредка поглядывал назад. Имперский следователь, конечно, давно и мирно спал в семейном гнездышке. Неужели Павлиди был так наивен, что полагался только на Тину? Хаммерштайн не мог поверить в это ни на секунду.
Яркая вспышка на мгновение озарила заднее стекло. Что-то взорвалось на одной из городских улиц, но зомби не придал этому никакого значения.
3
Нападение на Габера произошло практически одновременно с покушением на бастарда Рудольфа. Оставшись в одиночестве, Карл намеревался вернуться в гостиницу, но так и не добрался до своего номера.
Он уверенно вел машину по узким старинным улицам Менгена, руководствуясь исключительно своей тренированной памятью, и ни разу не ошибся. Он следовал кратчайшим путем, хотя почти не знал города. Заблудиться в столице было несложно, а для Габера к тому же и опасно. После прискорбного и до сих пор не расследованного убийства сибирского посланника любые меры предосторожности не казались лишними.
Габер тщательно проверил машину перед тем, как сесть в нее, сделал вид, что не заметил спрятанного в чехлах «жучка», и теперь ехал с поднятыми стеклами и избегал сближения с другими автомобилями. Это требовало искусного маневрирования и поглощало внимание, покуда он не свернул на пустынную боковую улицу. Но даже здесь он не сразу увидел легкий дымок, который начал просачиваться через решетку кондиционера.
Карл насторожился, заподозрив неладное. Машина была в порядке – Карл мог поручиться, что не подхватил на дороге какую-нибудь магнитную гадость. Все его органы чувств и в особенности психолокатор были подчинены обнаружению любых объектов, имеющих враждебный «след»... Спустя несколько мгновений Габер понял, что поразительно устойчивая струя дыма на самом деле представляет собой рой мельчайших насекомых – весьма эффективное оружие, против которого бессилен револьвер.
Он отреагировал раньше, чем насекомые оказались в его легких вместе с очередной порцией вдыхаемого воздуха. Это потребовало небольшого усилия – примерно такого же, какое затрачивается на уничтожение агрессии техна... Ему удалось обезвредить часть роя, при этом изрядное количество мертвых насекомых в виде серого порошка осело на его брюках. К несчастью, до гостиницы было еще далеко. В радиусе нескольких десятков метров от машины Габера не было видно ни одного человека, тем не менее атака на него продолжалась.
Плотность роя, управляемого извне, заметно увеличилась; темная пелена понемногу затягивала лобовое стекло... Габер понимал, что останавливаться не имеет смысла, – шансов уцелеть внутри машины было гораздо больше, чем вне ее. Тень, мелькнувшая впереди, оказалась крупной вороной. Тысячи птиц, подобных этой, кормились отбросами на столичных помойках. Ворона летела метрах в двадцати перед капотом «форда» и, по-видимому, не собиралась сворачивать.
Тем временем Карлу все-таки удалось полностью изолировать салон от окружающей среды. Это означало, что в его распоряжении остался весьма ограниченный запас кислорода, однако в любом случае все должно было решиться в ближайшие несколько минут...
За первым же перекрестком, когда машина снова набрала скорость, ворона резко развернулась... и остановилась в воздухе. Габер мог бы поклясться, что крылья птицы оставались неподвижными, пока он катастрофически быстро сближался с нею. Вдобавок какая-то сила буквально швырнула ее навстречу автомобилю...
* * *В свое время, с одобрения Фон Хаммерштайна, под Клагенфуртом проводились опыты над животными с целью изучения возможности манипулирования ими и подавления инстинкта самосохранения. Насколько было известно Габеру, эти опыты не имели ничего общего с дрессировкой и оказались бесперспективными. Постоянный контроль за поведением «подопытных» требовал безупречной концентрации, а с увеличением расстояния между «ведущим» и «ведомым» затраты психической энергии становились колоссальными. С рыбами и насекомыми не удалось достичь даже такого разочаровывающего результата.
Путь «непрерывного управления» был признан тупиковым, а путь «программирования» не был пройден до сих пор ввиду чрезвычайной сложности задачи. Таким образом, Габер впервые столкнулся с проявлением «животного террора», но у него не осталось времени на анализ ситуации.
* * *...Он практически не сумел помешать живому снаряду, устремившемуся навстречу своей смерти. Ему удалось только увеличить плотность воздуха на траектории движения птицы и поджечь ее оперение. Несмотря на это, в момент столкновения встречная скорость составила около трехсот километров в час.
Мощный клюв легко пробил стекло, а птичье тело, обладавшее достаточной инерцией, проделало в нем дыру размером с человеческую голову. Комок окровавленной и дымящейся плоти едва не задел пригнувшегося Габера и врезался в спинку заднего сидения. Оторванные крылья и слипшиеся перья остались снаружи, закрывая обзор.
Несколько секунд машина была неуправляемой. Когда Габер, наконец, поднял лицо, он увидел в образовавшемся отверстии оскаленную кошачью морду. Должно быть, кошка прыгнула на капот с тротуара или из окна какого-нибудь дома. Она была черной, с аккуратной полоской белой шерсти на груди.
Карл резко бросил автомобиль в сторону, но ведьмина тварь удержалась на нем, распластавшись на покрытом сетью трещин стекле и не обращая внимания на острые края. Через секунду она уже оказалась в салоне, впившись когтями в руки Габера и сдирая с его запястий полоски кожи. Он вытерпел боль, сцепив зубы. После этого он почти полностью отключил болевой центр. Оставшейся чувствительности должно было хватить ровно на то, чтобы не потерять ориентации. «Форд», виляя, мчался по подозрительно пустой улице...
Балансируя на рулевом колесе, кошка подобралась для прыжка. Но Габер не дал ей прыгнуть. Он схватил ее левой рукой, прежде чем она успела вцепиться ему в лицо. Габеру казалось, что он полностью контролирует ситуацию. Правой рукой он все еще крепко держал руль. Одновременно Карл начал тормозить, чтобы разобраться с возникшей проблемой. Но остановиться он так и не успел.
Его сильные пальцы сжимали тощее кошачье туловище. Он сжал их еще сильнее и услышал, как затрещали ребра. Кошка оглушительно взвыла. И в этот момент Габер понял, что имеет дело с необычным четвероногим. Он ощутил ладонью складку свежего шрама, сочившуюся кровью, и увидел грубую нить, которой был зашит кошачий живот. По обе стороны от белого пунктира стежков были кровью выведены какие-то варварские знаки...
На мгновение в голове Габера промелькнула мысль о том, откуда появились одержимые животные. Вряд ли это была официальная охота – в распоряжении императора имелись сотни более простых способов прикончить его. Скорее всего, он стал мишенью для клана Каплина, хотя теперь Габер готов был поверить и в реальность зомбирования животных. Спустя всего несколько секунд он убедился в этом, однако новое знание уже не принесло ему никакой пользы.
То, что кошка представляет собой живую бомбу, он понял слишком поздно. Бомба взорвалась прямо у него в руках.
Заряд взрывчатки, которой была начинена выпотрошенная тварь, оказался слишком мощным для одного автомобиля, не говоря уже о сидевшем в нем человеке.
«Форд» на ходу развалился на части, приземлившиеся в радиусе сотни метров. Начисто вылетели стекла в окнах ближайших домов. На месте взрыва осталась продолговатая воронка в асфальте. Опознать Габера не представлялось возможным. Во всяком случае у имперской полиции было немало проблем с установлением личности погибшего. Прошло немало времени, прежде чем связь между взрывом в Менгене и убийством Каплина в Клагенфурте стала очевидной.
4
Ночь была веселая, а старик действительно неплохо сохранился. Недостаток твердости он компенсировал опытом и изысканным обращением. Заполучив в свою постель графиню Хаммерштайн и ее дочь, Вальтер Шутцбар все еще не мог решить, считать ли это везением или же безрассудством со своей стороны. Они обе возбуждали его пресыщенные чувства, но совершенно по-разному: мать была зрелой, томно-ленивой любовницей и, казалось, снисходительно относилась к его ласкам (на самом деле Эльза стеснялась своего увечья), а дочь терзала Вальтера с молодой жадностью и звериным бесстыдством. Он ассоциировал их с животными: с ангорской кошкой и сиамским котенком. Это действовало на него примерно так же, как контрастный душ.
Спальня Шутцбара в замке «Две тройки» была похожа на дворцовый гарем из старой арабской сказки. Благоухали доставленные с юга цветы и пряности. Тончайшая роспись на стенах ласкала взор. Полупрозрачные ткани рассеивали и без того мягкий свет свечей. Из музыкальной шкатулки доносилась музыка группы «Орегон». В сумраке бесшумно скользили силуэты слуг. Вальтер и тут остался верен в себе: в числе его слуг были евнухи.
* * *Около пяти лет назад Шутцбар «накрыл» обосновавшуюся в одной из деревень секту скопцов. Сектанты были, казалось бы, вполне безопасными, поголовно впали в дремучий и безжизненный мистицизм, но Вальтер решил не рисковать. Его забавляли эти людишки, добровольно лишившие себя едва ли не самой большой земной радости. Он тщетно копался в их выжженных фанатизмом мозгах, пытаясь обнаружить причину такой странной переориентации.
В конце концов секту разогнали, но двух самых молодых ее членов Вальтер принял к себе в услужение. Их преимущественной обязанностью было ублажать хозяина во время оргий. Он находил это пикантным и внимательно следил за изменениями, происходившими в их сознании. Один из его евнухов был уже достаточно близок к паранойе. Другой все еще считал замок Шутцбара чем-то вроде притона, где его искушал зрелищами своих распутств сам лукавый, принявший мужское обличье...
* * *Вальтер долго оттягивал момент, когда придется расстаться с частью жизненной силы. Молодая Хаммерштайн была неугомонна; он понял, что его провинциалкам все-таки чего-то не хватает, – может быть, опыта и той особо изощренной среды, в которой прошла юность Марты?.. Об этом стоило подумать. Возможно, ему удастся договориться с кем-нибудь из столичных ценителей об обмене «воспитанницами», скажем, десятилетнего возраста. Пожалуй, так. Он решил завтра же востребовать и перечесть «Лолиту», чтобы поточнее установить этот самый «нежный возраст». А пока надо было восстановить потерянные силы...
Он мысленно отдал приказ, и вскоре под тускло освещенной аркой входа появился темный силуэт слуги. Того самого, чей болезненный взгляд все чаще останавливался на любовницах Вальтера. Вот и сейчас его зрачки перебегали с одной женщины на другую, но остановились на Марте. Та самодовольно потянулась. Ее кожа блестела от пота.
На плечи евнуха была наброшена нелепая, расшитая золотом хламида, опускавшаяся до пола, которую его заставлял надевать хозяин. Бритая голова и фигура выглядели бесполыми, словно принадлежали кукле. Шутцбар считал своего слугу именно испорченной куклой. Мысли и чувства евнуха были притуплены и блуждали в мертвой петле нереализованного желания.
Слуга поставил в изножье кровати огромный поднос, отполированный до зеркального блеска. Вдова Хаммерштайн смотрела на него пустыми глазами. Марта стала на колени и подобралась поближе к евнуху, разглядывая его и не обращая внимания на содержимое серебряных тарелочек. Скопец представлялся ей существом другой породы, ее любопытство было любопытством потенциального охотника.
– Это и есть твой евнух? – спросила она, не оборачиваясь.
Вальтер лениво промычал что-то, затягиваясь сигаретой.
– Пусть разденется, – потребовала Марта. – Я хочу посмотреть.
– Не дразни его. Он может стать опасным.
– Именно это я и хочу увидеть. Как они становятся опасными...
Психоты разговаривали так, будто скопец был еще и глухим.
– Марта, прекрати. – Попросила графиня, осмелившаяся напомнить о себе. Она лежала неподвижно, как статуя. Ее глаза были закрыты, а лицо заливал румянец стыда.
Дочь посмотрела на нее с презрением. Техны казались Марте сентиментальными до глупости. Именно страх перед любыми отклонениями и культ несуществующей в действительности статистической «нормы» привели их к краху...
Шутцбар затянулся еще раз. Приказ был отдан.
Евнух расстегнул золотую пряжку на шее и сбросил с плеч хламиду. Взглядам лежавших на кровати открылось его тело – бледное, худое, перепоясанное шнурком, на котором висел серебряный гвоздь. Пустота между ног казалась противоестественной.
– Для чего это? – с отвращением спросила Эльза.
Вальтер знал, что она имеет в виду, но предпочел ответить так, будто не понял.
– Чтобы канал не зарастал. – Сказал он, и Марта разразилась хохотом. Она упала на спину; ее груди тряслись, как два упругих резиновых шара, язык глубоко провалился в глотку.
О том, что хотел сделать евнух, мог бы рассказать только Шутцбар и, возможно, Марта. Во всяком случае, им были известны мотивы скопца, но тот не успел даже протянуть к ним руку. Сильнейшая режущая боль в животе скрутила его. Он рухнул на пол возле кровати. Его стоны заглушали изысканный гобой Пола МакКендлесса, и Вальтер велел скопцу убраться. Тот уползал, как побитая лысая собака, пораженная неведомой болезнью, и вслед ему несся издевательский женский смех.
– Ты жестокая девочка, – улыбаясь, сказал Вальтер Марте, передавая ей папиросу с травкой. Она развеяла его последние сомнения. Только что он лишился слуги, зато неплохо развлекся.
– Ага, – подтвердила Марта, плотоядно облизываясь, и чтобы доказать ему это, она принялась привязывать к спинке кровати его руки, используя детали своего туалета. Он догадывался, какая игра предстоит, и не сопротивлялся. Любой узел мог быть развязан при достаточной концентрации. Вальтер почти не рисковал. Без этого «почти» было бы скучно жить.
...Очень скоро ему пришлось пожалеть о своей беспечности. Марта оседлала его, но не успела сделать и нескольких движений. Короткий, но очень сильный удар, нанесенный из полумрака кем-то невидимым, лишил ее сознания. Она качнулась вперед, и ее отяжелевшее тело повалилось на Вальтера. Вдобавок кто-то вцепился в его ноги. Он приподнял голову, насколько позволяли привязанные к спинке кровати руки, и увидел лысый череп своего евнуха.
Шутцбар нанес запоздалый удар, но скопец продолжал держать его, корчась от боли. Чтобы не закричать, евнух впился зубами в хозяйское бедро. Отделаться от него было так же трудно, как остановить бешеного пса. Вальтер почти не мог повлиять на поврежденный мозг. Он попытался для начала сбросить с себя Марту, но ему удалось только вызвать судорожные и беспорядочные сокращения мышц ее тела.
Голова девушки оказалась возле его плеча, и стало видно ее искаженное лицо. На левом виске расплывался громадный фиолетовый кровоподтек – след энергетического удара, равномерно распределенного по большой площади... В этот момент Вальтер почувствовал, как что-то обвило его шею. Это были не пальцы и не веревка, а что-то упругое и сдавливающее одновременно со всех сторон, как резиновое кольцо.
Шутцбар понял, что потерял контроль над своим телом и – хуже того – над своим мозгом. Он попробовал освободить руки, но его захлестнули неизвестно откуда взявшиеся страх, чувство вины, похоть и уже не давали состредоточиться... Обруч на шее неумолимо сжимался.
Вальтер перестал видеть свечи. Перед ним проносились только мертвенно-серые призрачные тени. Он воспринимал вибрации умерших... Он слышал участившееся дыхание Эльзы, и до него наконец дошло, от кого исходит угроза...
Он дернулся, но это была уже агония. Евнух распластался у него в ногах, потеряв сознание от боли. Его тело весило тонны. Скопцу еще было неведомо, что он избавился от козней нечистого... Полупрозрачная субстанция – мерцающее подобие человеческой руки без костей – скользила вокруг шеи Вальтера, пронизывая подушку, простыни и даже плечо Марты Хаммерштайн. В выпученных глазах Шутцбара отражались язычки свечей, потом что-то странное произошло с его зрачками. Из них хлынула чернота, растекшаяся по глазным яблокам, и те стали похожи на два темных биллиардных шара...
Спустя несколько минут Эльза фон Хаммерштайн, урожденная Элайза Мария Гомес, покинула спальню Шутцбара. Впервые за много лет она испытывала чувство глубокого удовлетворения.
5
Дорога была выложена из плит, отполированных временем и плотно пригнанных друг к другу. Стыки не ощущались. Если бы не яркие звезды и засветка, которую создавали городские огни, здесь было бы совершенно темно. Техника последнего века сюда не добралась. Кто-то или что-то властно остановило ее. Дорога осталась такой же, как в древности, и только эрозия была врагом камня.
Рудольфу и Тине пришлось бросить «шевви», когда подъем стал слишком крутым и узким. Дальше они пошли пешком. Девушка двигалась, уставившись прямо перед собой. С таким же безучастным видом она шагнула бы в пропасть. Руди провел ладонью вдоль ее спины, чтобы не пропустить первые симптомы освобождения. Но Лоа до сих пор крепко удерживал ее душу. Несмотря на то, что было очень холодно, Тина даже не дрожала, а ее кожа оставалась гладкой...
Они брели под звездами – две не принадлежавшие себе человеческие тени, затерянные среди фальшивого гималайского величия. Спустя тысячу шагов они приблизились к каменной арке, очертания которой смутно вырисовывались на фоне неба. Арка была покрыта резьбой, почти неразличимой, но осязаемой. Пальцы Рудольфа пробежали по чьей-то каменной руке, выпуклому животу, утрированному фаллосу, окруженному продолговатыми лепестками... За аркой начиналась лестница, ведущая к храму.
Подъем оказался нелегким и долгим. Им пришлось преодолеть не менее пятисот ступенек, прежде чем они оказались у тройных ворот. Влево и вправо тянулись стены; понять, где кончается скальная порода и начинается кладка, было невозможно. Над центральной аркой имелась какая-то надпись. Если Лоа, руководивший Тиной, не подвел, надпись должна была гласить: «Храм Восьмого Неба». Руди равнодушно рассматривал вход в резиденцию последнего и самого могущественного императора планеты.
Пройдя под аркой, они оказались на переднем дворе храма. В темноте здание представлялось частью горной страны, чуть более правильной, чем природные исполины. По углам, словно стражи вечности, высились четыре восьмиярусные башни. Под крышей храма угадывались окна, затянутые паутиной линий, напоминавших витражи. Но бумаги или стекол давно уже не было. Зато был свет – слабый, розоватый свет, пробивавшийся изнутри здания, словно предвестник зари.
Рудольф понял, что все складывается не совсем так, как ему хотелось бы. Но отступать было поздно. Тина уже стояла у многостворчатых дверей. Когда он начал открывать их, дерево жалобно застонало... Они переступили порог и оказались между двумя рядами каменных колонн. Колонны были отделены от стен проходом шириной около полутора метров.
Свет падал из правого прохода. Колонны и алтарь из черного дерева отбрасывали расширяющиеся тени. Стены были увешаны ветхими полотнами, на которых плясали, совокуплялись, занимались садомазохизмом, демонстрировали непонятные символы боги и богини с ужасающими лицами. Композиции страдали избытком обнаженной плоти.
С лица Руди не сходила застывшая улыбка. На полу храма, покрытом толстым слоем пыли, не было никаких следов. Девушка следовала за ним неотвязно, словно тень. Спустя минуту он оказался прямо против ниши, в которой размещалось ритуальное оружие. Несмотря на очевидную древность, каждый из четырех топоров вполне годился для того, чтобы проломить кому-нибудь голову. Однако бритая голова, которую Рудольф увидел справа от ниши, явно принадлежала не тому, за кем он охотился.
6
Человек сидел в позе кэква-фудза[27] лицом к стене на подстилке и толстой подушке, подложенной под ягодицы. За его спиной ровно горели поставленные в ряд розовые свечи. Язычки пламени были абсолютно неподвижны. Незнакомец был одет в странный костюм – слишком просторный, но все же европейский.
Вокруг бритоголового висело невидимое облако покоя; этого облака избегали даже ночные насекомые. Казалось, ничто и никто не может потревожить медитирующего. За исключением Хаммерштайна, который сразу же направился к нише.
Подойдя поближе, он покосился на профиль сидящего человека. Он обратил внимание на холодное застывшее лицо с покатым лбом и необычайно длинную мочку уха. Неправдоподобно огромный череп мог вместить в себя уникальный мозг... но с такой же вероятностью череп мог принадлежать олигофрену.
Полуопущенное веко не дрогнуло, когда Рудольф и Тина появились в поле зрения сидящего. Если бритоголовый и дышал, то делал это совершенно незаметно. В его облике были кое-какие несуразности, которые Руди даже не пытался анализировать. Например, на бедрах медитирующего лежала кривая индийская сабля. Кроме того, он не отбрасывал тени на ближайшую стену. Розовые свечи освещали ровную оштукатуренную поверхность, на которой были различимы мельчайшие трещины.
Руди протянул руку к топору. Что-то прошелестело справа от него, и зомби обдало волной прохладного воздуха. Прежде пустое пространство заполнилось восьмидесятикилограммовым телом. Огромная черная тень взметнулась под потолок храма и слилась со свисающим пологом мрака.
Человек поднялся очень легко и быстро. В воздухе раздался короткий свист. Клинок плашмя ударил Рудольфа по пальцам. Он ощутил не боль, а некую останавливающую силу. Кощунственная аналогия пришла ему на ум. Сила воздействовала так, словно сам Барон Самеди ПРИКАЗАЛ ему быть смирным...
Руди повернул голову, чтобы рассмотреть досадную помеху, и в этот момент узнал бритоголового.
Это не было воспоминанием. Он составил чужое лицо из фрагментов, сложил мозаику в соответствии с внушенным ему алгоритмом. Рудольф видел его на фотографии, с которой Рейнхард Дресслер никогда не расставался и которую носил на груди рядом с сердцем...
В списке психотов, подлежащих уничтожению, этот человек занимал одно из первых мест. Первое всегда оставалось за императором. Но в некотором смысле бритоголовый был опаснее. Встреча с ним означала почти неизбежную изоляцию в Сумеречной Зоне. Это был тот, кто выдавал технам бесплатный билет в один конец. Ликвидатор монастырей. Изобретатель Зоны. Судья, выносивший приговоры, и палач, приводивший их в исполнение. Для этого он не нуждался в помощниках. Его мозг был адски совершенным инструментом пытки и смерти.
Широкое лицо с глазами навыкате приближалось к Рудольфу. Наверняка уже началась атака, однако он ровным счетом ничего не чувствовал. Зомби просто ждал, когда враг потеряет преимущество, которое имел благодаря сабле... Но оказалось, что бритоголовый атаковал не его.
Из-за спины Рудольфа выступила Тина. Ее тело сотрясалось так сильно, что капли пота летели в стороны. Кожу на лице сминали невидимые пальцы. Теперь девушка не казалась красивой и даже симпатичной, – ее лицо исказилось до неузнаваемости и стало почти нечеловеческим...
Барон Шверин фон Вицлебен улыбнулся. Его глаза не выражали ничего, что можно было бы хоть как-то интерпретировать. Он легко и даже ласково похлопал девушку ладонью по щеке. Когда она начала приходить в себя, на ее лице отразилась вначале благодарность, а затем страх.
– Зачем ты привела его сюда? – прошептал барон без всякой злобы.
Она затравленно оглянулась, и тут Вицлебен проткнул саблей ее живот. Руди увидел острие, пробившее кожу на спине. Впервые за много дней он испытал что-то вроде легкого сожаления. Но случай был удобным, и он не мог его упустить.
Зомби толкнул Тину на барона, пока клинок еще оставался в ее теле. Он шагнул вперед и нанес стремительный удар из-за головы умирающей девушки. Его кулак погрузился в пустоту. Там, где только что находился барон, осталось всего лишь его размытое изображение, не отбрасывавшее тени. Лицо и фигура выглядели замутненными; там, где прошла воздушная волна, клубилась потревоженная пыль.
Руди услышал смешок позади себя, прозвучавший в тишине храма гулко и преувеличенно громко. Он обернулся. Вицлебен стоял возле черного алтаря, скрестив на груди руки. Он был в смокинге, как будто только что вышел из клубной курительной, а сабля вообще исчезла.
Тина потеряла равновесие и упала на пол. Ее голова оказалась возле правого ботинка Руди. Призрачный бритоголовый страж храма с окровавленной саблей в руке висел над нею тусклеющей голограммой... Пламя свечей снова выровнялсь. Они излучали розовое сияние, безрадостное, как огонь далекой преисподней.
* * *Барон расслабился и позволил себе немного поболтать.
– Итак, господин Хаммерштайн, какова причина вашего дурацкого любопытства?
Тон Вицлебена был вполне светским, будто они обсуждали результаты последних скачек.
– Причина у моих ног, – ответил Руди, не выказывая особого огорчения. – Люблю развлекаться в романтической обстановке.
– Прошу прощения за то, что нарушил ваши планы.
– Ничего, сущие пустяки. Я счастлив, если подобные упражнения помогают вам сохранять форму.
– Теперь я понимаю озабоченность Павлиди. – Барон обошел вокруг Рудольфа, разглядывая его, словно музейный экспонат. – Вы действительно странный персонаж. Мне придется лично заняться вами. В противном случае я проявил бы непростительную беспечность.
– Не понимаю, о чем это вы толкуете.
– Допускаю, что не понимаете. Вы просто машинка для исполнения желаний. К сожалению, не моих.
– Черт возьми, это звучит оскорбительно!
– Хватит паясничать! – лицо фон Вицлебена стало зловещим. В свете, падавшем снизу, оно напоминало глиняный череп. – Меня не интересует мнение дрессированных убийц. Так же, как господина Павлова не интересовали ощущения его бедных собачек... Но своего он добился...
Рудольф почти не слышал последних слов барона. Его сознание исчезло в черной дыре и проникло в две изнаночные вселенные. В одной из них ему предстоял короткий путь суицида, в другой – чуть более продолжительный путь на новом уровне сопротивления.
Вицлебен не заметил этого – предполагаемая жертва не излучала ничего, кроме необычного диапазона вибраций из витального центра. Вибраций, характерных для коматозного состояния, однако и здесь имело место всего лишь подобие, а не идентичность.
Силуэт барона, утрачивающий плотность, все еще перемещался вокруг этого полутрупа, пока его удаляющийся голос мягко шептал:
– Кого же мне благодарить за такой «подарок»? Крозиг мертв... Элию? Сократеса? Дресслера?..
Руди все еще находился в двух шагах от ниши с топорами. Ему оставалось только протянуть руку, чтобы коснуться одного из них.
– Я хочу увидеть императора.
– Но император не хочет тебя видеть, идиот!
* * *...Оружие оказалось слишком тяжелым для одной руки. Руди провел им вдоль нематериального следа по-настоящему опасного удара. Лезвие топора разрезало ткань смокинга на груди Вицлебена, как нож плуга взрыхляет землю, но, к сожалению, всего лишь оцарапало кожу...
Под ногами зомби разверзлась пропасть. Он балансировал на самом краю расширяющейся трещины и вскоре потерял равновесие. Иллюзия падения была полной. Чтобы избежать этого, ему пришлось отпрыгнуть в сторону, и это оказалось ошибкой. То, что Вицлебен влиял даже на восприятие зомби, говорило о невероятной, почти демонической силе его «психо».
Барон скользнул мимо Рудольфа, будто порыв враждебного ветра, и слился с силуэтом, уставившимся в стену над трупом Тины. Иллюзорная пропасть тотчас же исчезла. Но Руди потерял время. Пора было ставить точку... Держа топор в левой руке, правой он выхватил револьвер.
Человек в просторном костюме, который мог двигаться стремительно, ускользая от опасности, на этот раз почему-то не торопился. Тем не менее он развернулся лицом к Рудольфу, не поколебав пламени свечей.
– Эта игрушка не сработает, мой мальчик, – проговорил фон Вицлебен. – Порох не воспламенится. Здесь (он обвел взглядом храм) изменяются свойства материи. Никакой детонации; лазер твоей шкатулки бесполезен, и тебе пришлось бы немало потрудиться, чтобы получить электрический ток. Во всяком случае, это никому еще не удавалось... Почему-то мне кажется, что тебе это тоже не удастся. Ты-то далеко не гений...
Зомби нажал на курок. Ударник звякнул о капсюль. Выстрела не последовало. Тогда он швырнул в барона топор.
Тяжелое оружие отклонилось от цели, распласталось в воздухе и совершило плавный вираж. Его двойное лезвие со свистом рассекало воздух, будто крыло истребителя. Он и был истребителем. Истребителем зомби...
Топор описывал сужающиеся круги под сводами храма. В центре этих кругов находился Руди.
Последним оставшимся у него оружием было собственное тело. Он пробормотал заклятие и почувствовал проникновение духов. Это явилось неожиданностью – храм был прекрасно защищен, – но помощь пришла из-под земли, из ближайшего узла некросферы...
Ноги зомби оторвались от земли. Он вытянулся в воздухе горизонтально, превратившись в подобие снаряда. Струя какой-то энергии, в которой мгновенно умирали микроорганизмы, поддерживала его в подвешенном состоянии, затем согнула сильным выплеском в области живота и послала вперед, словно огромный бумеранг.
Интерьер храма выглядел размытым при огромной скорости вращения; кровь отлила от глаз, и в течение нескольких секунд Руди видел только тьму, разрываемую багровыми вспышками... Клинок Вицлебена вспорол пространство там, где мгновение назад находилась шея зомби. Он ударил барона обеими ногами в грудь и вбил бы того в стену, если бы стена вдруг не утратила твердость.
Фон Вицлебен проделал в ней метровое углубление, а потом упругая субстанция выбросила его обратно, словно резиновая подушка. Красивое, растянувшееся на секунды сальто, выполненное с нечеловеческим совершенством, было к тому же смертоносным. В верхней точке траектории, оказавшись вниз головой, барон зацепил саблей вращающееся тело Руди. Зомби начал падать, задувая свечи...
Барон прирос к полу и на мгновение поднес к глазам саблю. Лезвие утратило блеск на двадцатисантиметровой длине. Оно было испачкано обо что-то, напоминающее влажный пепел... Тем временем летающий мертвец догнал топор и схватил его за шершавое древко. Тяжелое оружие снова рассекло воздух, и Вицлебену пришлось перемещаться, выбрасывая фейерверки темных фантомов. Его собственная фигура напоминала мираж, дрожащий над горизонтом пустыни. Силуэт барона снова обрел четкие очертания на безопасном расстоянии от Рудольфа.
– Неплохо! – насмешливо произнес фон Вицлебен. – Значит, это все-таки правда...
Руди медленно приближался к зыбкой человекообразной статуе, как будто отлитой из застывшего вулканического стекла. Он начал заносить над нею топор для нового удара. Рана не болела. Он ощущал только некоторое неудобство, словно его ребра были опутаны проволокой.
– Что – правда? – спросил он ласково. Слова казались липкой сетью, способной удержать барона на месте.
– Дресслер, Дресслер, старая лиса, – пробормотал про себя Вицлебен и при этом даже выглядел довольным. Он не любил неопределенности, но теперь все стало на свои места. Он переместился еще раз и оказался за спиной Рудольфа. Его передвижения были незаметны, как дуновения ветра. Он сказал:
– Хватит, конец! Ты мне понравился, но ты мне надоел. Я тебя убираю... Не расстраивайся – ты мне еще понадобишься. Я сохраню тебя, как идеального носителя...
Руди мало что понимал. Весь его путь, усеянный трупами, оказался бессмысленным. Но потом он вспомнил проповеди настоятеля Дресслера.
– Сумеречная Зона, – тихо произнес он, безуспешно пытаясь приблизиться к барону, ускользавшему, словно в дурном сне.
– Нет, это неинтересно. – Сказал тот. – Я спрячу тебя поближе. Как насчет двадцать пятого века? Двадцать шестого? Самое глухое подземелье Европы? Замурованное надежнее, чем гробница фараона?.. Скажем, монастырь... Вымерший монастырь под Менгеном...
* * *С лицом барона произошла разительная метаморфоза. Или зомби только ПОКАЗАЛОСЬ, что произошла. Теперь он ни в чем не был уверен...
Сквозь кожу проступил огромный светящийся череп. Его глазницы были затянуты черной пленкой, мерцавшей, словно звездное небо. Внутри этой неопределенной субстанции парили острова спиральных галактик. Самая большая из них, похожая на свастику, рассекала глазницы пополам. Отдельные звезды были неразличимы. Белый череп стал средоточием Вселенной, Храм Восьмого Неба казался гораздо менее значительным миражом...
Руди был дезориентирован. Единственное, в чем он был уверен, это в том, что Вицлебен находится где-то поблизости, возможно, на расстоянии вытянутой руки, и его положение неизменно. Топор начал оплывать и вскоре превратился в лужу у его ног. Рукоятка вытекла из руки, словно была вылеплена из пластилина. Зомби не видел ничего, кроме белеющего черепа, и поэтому ударил двумя пальцами по глазницам барона.
Он пробил магическую пелену и тотчас же перестал ощущать свои пальцы. Их больше не существовало, или же они превратились во что-то другое – вакуум, скопление газа, свет... Череп засиял нестерпимо ярко. Его влияние поглощало мысли, высасывало разум, освобождало дух... Зомби выдернул пальцы и буквально «увидел», как их плоть заново формируется из мельчайших частиц. Потом они исчезли из поля зрения.
Руди снова смотрел в глазницы демона и постепенно переставал осознавать себя. Теперь он состоял из вибраций другой частоты, что позволяло ему беспрепятственно проникать сквозь материальные преграды, и даже поток времени не увлекал его за собой, просачиваясь «сквозь» тело, как вода протекает через решетку... Он «увидел» завораживающую пустоту мира, почувствовал, насколько велики расстояния между атомами, ощутил «медленно» вибрирующее вещество земли и каменных стен, которое теперь казалось ему не более плотным, чем туман...
Планета распадалась, превращаясь во вселенную мерцающей пыли – пыли, танцующей в лучах потустороннего сияния, и эти лучи, рождающие материю из вакуума, были единственной неоспоримой реальностью. Они не имели ничего общего со светом и скорее были некими векторами вероятности. Для демона они означали неизбежность. Один из таких лучей нес Рудольфа, как ветер несет парусный корабль, к новому воплощению, еще невидимому острову бытия, и где-то в окрестностях другого мира и другого века он вдруг ощутил, что его существо возвращается из астрала. Он снова начал обрастать плотью...
На него обрушилась почти невыносимая тяжесть бытия.
Ему предстояло заново познакомиться с последствиями первородного греха.
7
Рейнхарду Дресслеру нравилось экспериментировать с человеческим мозгом. Ему нравилось наблюдать за тем, как люди сходят с ума. Он пришел к выводу, что это не имеет ничего общего с деградацией и означает лишь то, что подопытный частично пребывает в другой реальности.
Дресслер страстно хотел понять и начал понимать многое из того, что происходит внутри черепа. Мозг представлялся ему бомбой замедленного действия, начиненной биологической тканью, мистическим туманом и подозрительно устойчивым набором электрических импульсов.
Этот интерес возник в нем очень рано. На его глазах съехала крыша у матери. Тогда они жили в трущобах, и деваться было некуда. Постоянное соседство с душевнобольной оказалось страшным и... завораживающим. В тринадцать лет Рейнхард уже смотрел на нее глазами исследователя и учился управлять даже ее безумием.
Она покончила с собой, птичкой выпорхнув из окна, когда ему исполнилось семнадцать, но для Дресслера это был уже отработанный материал. В самый разгар «тихой» психотической революции он превратился в бродягу, несколько лет скитался с кочевниками, угодил в «плавучую общину» – корабль традиционалистов, пытавшихся избежать неизбежного. Потом были Карибы, Ямайка, Гаити, где он стал посвященным, а в последствии – и жрецом вуду. Некоторое время спустя Дресслер впервые услышал проповеди Сократеса, тогда еще просто одного из идеологов сопротивления, и понял, что судьба сама вложила оружие в его руки.
На совершенствование этого оружия ушло около десяти лет, но то были лучшие годы в жизни Рейнхарда. Его деятельность была наполнена смыслом, а монастыри стали силой, с которой считались имперские губернаторы... Потом что-то сломалось; хрупкое равновесие нарушилось; психоты научились влиять на сознание своих «оппонентов», и количество монастырей начало стремительно сокращаться...
Невеселые воспоминания посетили Дресслера, когда он лежал в глубокой расщелине с женщиной, еще вздрагивавшей от его ласк. Ее звали Барбара. Еще недавно она считала его если не маньяком, то по крайней мере, человеком с серьезными психическими отклонениями. Ему было плевать; он использовал ее в своих целях.
Необходимый минимальный сдвиг был достигнут. С некоторых пор настоятель перестал использовать трансовые ритмы барабанов. Вместо этого он скармливал своей подопечной лошадиные дозы ЛСД. «Кислоту» доставляли в Сумеречную Зону самые преданные из его последователей. Так у Дресслера постепенно скопился приличный запас – от уличных суррогатов до первоклассного «Сандоза»[28].
То, чем он думал скрасить свою безрадостную старость, пригодилось ему гораздо раньше. Бывшая служанка оказалась первым человеком в Зоне, отправившемся в принципиально новое путешествие... Только что Рейнхард окончательно пришел к выводу, что поиски выхода в пространстве бессмысленны; теперь перед ним лежали неисследованные и гораздо более обширные территории измененного сознания.
Самым трудным оказалось поддерживать связь с «проводниками», как Дресслер окрестил про себя своих подопытных. Он начинал экспериментировать с зомби, но те уже не годились для такого сложного перехода. Проводник должен был обладать полноценным мозгом, способным самостоятельно воссоздавать предшествующую реальность. Тем не менее Дресслер понял, что не сможет переместить туда свое тело. Для этого ему не хватало некоего органа, образовавшегося у психотов в результате неизвестных мутаций. Вицлебен оказался действительно непревзойденным в своем искусстве, а настоятелю пришлось искать обходной путь.
И он его нашел.
Ключом к заветной двери оказалась «кислота».
* * *...Он ввел Барбаре еще сто микрограмм препарата и осторожно осмотрел ее тело, не реагировавшее на его прикосновения. Дресслеру предстояло поддерживать жиснеспособность оболочки проводника в течении ближайших нескольких часов. Тело обладало достаточным запасом витальной энергии. Ему не грозило удушье, остановка сердца или мозговой коллапс. Органы чувств были полностью заблокированы. Некоторую опасность представляло возможное омертвение тканей, но Дресслер научился предотвращать это с помощью специального массажа. Выделение происходило самопроизвольно и регулярно; в связи с этим Рейнхарду приходилось выполнять не очень приятные, но необходимые процедуры.
...Вокруг места, выбранного Дресслером для очередного опыта, неподвижно стояли зомби – что-то вроде личной гвардии настоятеля. Он видел их темные головы, озаренные лучами красного карлика. Никто не смел потревожить Дресслера или помешать ему во время его непонятных бдений, и все же зомби были рядом на случай непредвиденных искажений. Подобное произошло уже дважды: один из «пациентов» Рейнхарда пытался убить его, а другой – покончить с собой. В последнем случае не помогли даже зомби – проводник почти мгновенно перегрыз себе вены.
Барбара оказалась самым «способным» из проводников. Ее восприимчивость была так велика, что Рейнхард поражался разнообразию пространств, которые она пересекала во время «странствия». Но он не мог позволить себе бесцельные перемещения, пусть даже вызывающие экстаз и предпринятые для достижения чистого кайфа. Он искал реальность, из которой был изгнан Вицлебеном...
Спустя примерно полтора часа тело Барбары впервые зашевелилось. Женщина лежала голая, чтобы одежда не стесняла движений и не мешала Дресслеру массажировать кожу. Теперь настоятель увидел необычную игру мышц, совершенно не затрагивавшую застывшего лица. То, что он вначале принял за судороги, было попыткой свернуться в кольцо, но этому препятствовали кости скелета.
В результате тело перекатилось на живот и продолжало волнообразно извиваться. Мелкие порезы, по-видимому, не причиняли ему боли. Пот обильно сочился из пор, отчего тело стало скользким. Оно проползло несколько метров приблизительно так, как это делает змея, – без помощи рук и не отталкиваясь от земли ногами. Да, больше всего его движения напоминали конвульсии обезглавленной змеи или сжигаемого червя. Казалось, что кости размягчились и изгибались под резиновой кожей, но так только казалось. Выпученные глаза Барбары не мигали и смотрели только прямо перед собой. Из красноватой щели рта высовывался сильно удлинившийся и очень тонкий язык...
Дресслер наблюдал за этими метаморфозами с интересом исследователя. Он почти догадывался о том, что происходило с сознанием Барбары в эту минуту. Тело-змея добралось до вертикального участка стены в тупике расщелины, потыкалось в нее головой, оставило обильные следы слюны на камне и поползло обратно, чтобы снова надолго замереть у ног настоятеля... Кожа Барбары была покрыта множеством мелких порезов и ссадин, особенно сильно пострадала грудь. Это не добавляло привлекательности последней любовнице Дресслера, но она уже и не интересовала его в этом качестве.
Он попытался установить связь с проводником. Для этого ему пришлось настроиться на его специфические вибрации. Вначале он вошел в контакт с телом, ощутил даже легкий болезненный зуд на своей груди и животе, но на соответствующем уровне сознания была каверна, пропасть, черный коридор, из которого еще никто не возвращался таким, каким был прежде. Дреслеру уже приходилось «встречать» преображенных странствием – безумие делало их абсолютно непригодными для жизни.
Он «погрузился» в каверну, постепенно утрачивая ориентиры прежней реальности. Там, где предстояло странствовать Дресслеру, существовали лишь эманации запредельных существ, и оттуда же иногда излучались чувства, для которых в человеческом языке пока не было придумано названий... С некоторого момента Рейнхард осознавал себя как бы в двух слоях жизни: в грубом, отягощенном материей и набором более-менее стабильных форм, и безликом, многомерном слое Лоа, где не было никаких физических преград.
В первом слое осталось его тело. Оно находилось в безвыходной пространственно-временной ловушке, для которой и были предназначены его органы чувств. Здесь было намертво зафиксировано его восприятие, но теперь информация не достигала мозга.
После долгого периода неподвижности Барбара (вернее то, что выглядело как Барбара,) встала на четвереньки и начала облизывать лицо Дресслера пересохшим шершавым языком. Он никак не реагировал на эту сомнительную ласку – его лицо было просто частью оболочки, утратившей прежнее значение. Потом Барбара присела и по-собачьи помочилась. В другое время это показалось бы Дресслеру отвратительным; теперь же для его расслоившегося сознания не существовало уродства или красоты...
Он окончательно оставил свое тело. Оно было весьма уязвимым, однако вряд ли что-нибудь угрожало ему в ближайшие пять-шесть часов. Все равно мясу предстояло разложиться. Прах настоятеля принадлежал Сумеречной Зоне.
Самого Рейнхарда уже было некому вернуть из «странствия», но он нисколько не переживал о брошенной старческой плоти – на этот раз он и не собирался возвращаться.
* * *Многолетние сумерки подходили к концу. Теперь Дресслер знал, какой ценой достигается подлинное освобождение. Ему было открыто почти любое сознание, почти каждый мозг, не исключая животных. Он мог воздействовать на мертвую материю, и в его распоряжении была безвременная вечность. Он искал бастарда Рудольфа в Менгене 2030 года, но тот бесследно исчез.
Настоятель Дресслер обнаружил его почти на том же месте несколько веков спустя.
Если мы сможем увидеть свою собственную тень (темную сторону своей натуры), то сможем защититься от любой моральной и ментальной инфекции.
1
Рудольф Хаммерштайн ужинал в обществе Габера и очаровательного секретаря-транслятора центрально-европейского отдела имперской канцелярии. Они сидели в русском ресторане на окраине Менгена, любовались умиротворяющим пейзажем через огромное панорамное окно и ели пельмени, приготовленные по старому сибирскому рецепту. За окном вздымались к небу горы. Это была трехмерная проекция Гималайского массива – подарок родному городу от одного из адептов «психо».
Был вечер, и заснеженные вершины на закате выглядели просто волшебно. Небо над голубыми хребтами становилось изумрудно-зеленым, затем зелень сменилась бирюзой, переходящей во все более глубокий фиолетовый цвет. Зажглись первые звезды, казавшиеся здесь огромными и сияющими с незамутненным блеском.
Секретаря-транслятора звали Тина. Она была филиппинкой по происхождению, очень недурна собой, и Рудольф грешным делом решил совместить приятное с полезным. Оказалось, что она любит русскую водку. После пятой рюмки ему пришлось следить за собой, чтобы выглядеть захмелевшим.
Руди не мог не заметить присутствие Павлиди, отравлявшее ему вечер. Тот сидел за два столика от него и вяло пережевывал белужье мясо в компании своей худосочной желтолицей жены. Ищейка сдержал свое слово. Имперский следователь и его люди начали неприкрыто следить за Рудольфом с того самого момента, как кандидат в губернаторы сошел с трапа самолета в столичном аэропорту. Смехотворная мера! Однако на человека, не контролирующего «психо», это действовало безотказно. Руди чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Кроме того, давление на него постепенно нарастало.
– ...Неделя? Это слишком мало, – сказал Рудольф, пожирая глазами невероятно гладкую кожу Тины.
Девушка, приставленная к нему специально для того, чтобы помочь ему разобраться в некоторых сторонах столичной жизни, поощрительно улыбнулась.
– Но ваш случай – особенный. Признаться, мы никогда не сталкивались со столь странными обстоятельствами наследования...
– Он имеет все права, но не владеет основным инструментом, не так ли? – вмешался Габер. Шеф охраны мрачно уставился на темнеющий ландшафт за окном. Будущее Карла было неопределенным.
– Ты много себе позволяешь, – заметил Рудольф и опять повернулся к Тине. – Значит, вы думаете, что мне придется задержаться?
– Решение примет специальная комиссия. Вам придется пройти собеседование, экспертизу, может быть, кое-какие тесты...
– Собеседование! Подумать только!.. А император? Когда меня примет император?
Тина широко открыла глаза, пораженная его невежеством.
– Но император никого не принимает, – она понизила голос. – Более того, его давно уже никто не видел.
– Никто не видел?!
– Тише, тише, господин Хаммерштайн! Об этом не принято говорить вслух. Его Императорское Величество вот уже около пятнадцати лет, как уединился в Храме Восьмого Неба. Это бывший монастырь, там, на окраине города, – она взмахнула узкой изящной кистью в неопределенном направлении.
«Похоже, этому парню не очень-то повезло,» – подумал Руди и изобразил живейшую заинтересованность.
– Но тогда каким образом император...
– Управляет, вы хотите сказать? Мне нелегко это объяснить... Вам говорит что-нибудь термин «сверхсознательное»? Император непосредственно связан с информационным поясом планеты. Связь постоянная и поддерживается даже во сне. Сообщения поступают по альфа-сети или... транслируются ближайшим окружением...
Ее очаровательный ротик произносил все это так, словно она растолковывала дикарю азбучные истины.
– Хм, ближайшее окружение... Кого вы имеете в виду?
Тут Руди заметил, что Габер бросил на него взгляд, полный отвращения, чуть ли не гадливости. Как будто он заговорил за столом о чем-то непотребном.
Тина опустила глаза.
– Этот вопрос – вне моей компетенции.
– Другими словами, вы боитесь? – на правах юродивого он позволял себе задавать любые вопросы.
– Ради бога, тише!.. Это может быть кто угодно. Например, любой человек из сидящих здесь...
– Даже он? – Руди показал на Габера и захохотал. У него получилось неплохо, только он не был уверен в том, что кожа на лице приобрела нужный оттенок. Краем глаза он видел, что Павлиди уже разделался с рыбой и теперь скучает, поглядывая в сторону хора, тянувшего что-то заунывное.
– Почему бы вам не поговорить о чем-нибудь другом? – процедил Габер, которому стало ясно, что служить этому безумцу может только еще больший безумец. Парень рыл себе могилу быстрее, чем экскаватор. Все психоты, находившиеся в зале, «прислушивались» к их беседе с неослабевающим интересом. Больше всего Карлу хотелось оказаться сейчас где-нибудь подальше отсюда – в охотничьем домике, в глуши, – и чтобы вокруг не было ни единого человека.
Ему удалось вытащить Рудольфа из-за стола лишь после того, как тот прикончил пузатый графинчик водки с посильной помощью Тины. В результате девушка тоже нетвердо держалась на ногах. «Снимает стресс», – понял Габер. Ему тоже хотелось напиться, но он не мог позволить себе такой роскоши.
Его и так уже выворачивали наизнанку на изощренных и продолжительных допросах в столичной полиции, пытаясь установить все обстоятельства гибели графа и появления зомби. Габеру пришлось согласиться на сканирование памяти, хотя в данном случае испросить его согласия было со стороны следователей лишь данью вежливости.
Чтобы освободиться от всего этого, он должен был подать прошение об отставке, но хорошо понимал, что уволиться может только на тот свет. Осознание этого не добавляло светлых красок в палитру его ощущений. Габер почти не верил в то, что Рудольфа утвердят в должности губернатора, и потому считал свою карьеру оконченной.
...Втроем они выбрались на панель перед рестораном. Резко похолодало. Солнце село, и горы стали неразличимыми. На западном краю небосвода таяли последние изумрудные мазки. Там, где находились жилые кварталы столицы, разлилось море огней.
Руди и Тина были слишком пьяны, и за руль ее «форда» пришлось сесть Габеру. Он медленно покатил вниз, к гостинице. Не доехав до цели двух кварталов, по настоянию Руди они завалились в бар, в котором исполнялись тантрические танцы, и здесь Хаммерштайн попытался довести Тину до нужной кондиции. В конце концов, танцуя, обнимаясь и перешептываясь, они пришли к соглашению и договорились, что едут к ней.
Насколько Руди понял, жизнь в столице была не из легких. Ментальное напряжение было причиной хронической депрессии. Самочка откровенно скучала, и он собирался как следует развлечь ее. В тот момент, когда она согласилась, он понял, что имеет дело с еще одним человеком Павлиди. Впрочем, это совершенно не мешало ему действовать в соответствии с программой, которой он даже не осознавал.
У дверей бара он объявил Габеру, что тот может возвращаться в гостиницу один. К его удивлению, шеф охраны не возражал. Должно быть, просчитал, что от такого хозяина лучше держаться подальше. Особенно тогда, когда Хаммерштайн ходил по лезвию бритвы.
Рудольф поймал такси, чуть было не оказавшись под колесами, и смеющаяся парочка погрузилась в просторный салон, оставив Габера с ключами от «форда» в кармане. Тина назвала адрес вслух, из чего следовало, что, по крайней мере, водитель является техном.
В такси оказалось довольно уютно, темно, и пахло пивом. Через минуту Руди осознал, что различает запахи духов, помады и особый запах женщины... Жар вожделения, мягкие губы, податливое тело... К своему удивлению, он обнаружил, что ему не нужно имитировать страсть. Все чаще он замечал за собой неконтролируемые проявления инстинктов, но не понимал – хорошо ли это или плохо. То, что он считал возвращением в животное состояние, напоминало ему нечто забытое, мучительной занозой засевшее в подсознании...
К тому моменту, когда он стащил с девушки трусики, оказалось, что такси уже подъехало к ее дому. Пришлось помятыми и возбужденными выбираться наружу, где их немного отрезвила нахлынувшая ночная прохлада. Трусики он все же успел сунуть в карман в качестве трофея.
Тина жила в доме, выстроенном в начале века в рациональном северо-европейском стиле. В его облике не было ничего лишнего, если не считать каких-то фигурок по углам крыши. Приглядевшись, Руди узнал в них демонов позднего буддизма. Многорукие, многоногие, оскалившиеся божки зловеще пялились сверху на гостя, но он лишь равнодушно скользнул по ним взглядом. Его Лоа обитали в другом слое – в зловонной луже кошмара, где не осталось места для веры.
Внутри дом был обставлен более чем скромно. Стандартная мебель из металлических каркасов и пластиковых панелей. Пара картин примитивистов на стенах. Уменьшенная скульптурная копия работы Эрнста Неизвестного. Никаких цветов – вообще, ничего живого. Стерильное жилище стерильно чистого человека, не желающего укореняться в преходящем...
Они торопливо сбросили одежду. Заперлись в душевой, и постель пришлось отложить на потом. Игра им понравилась и несколько затянулась. Они ласкали друг друга под тугими струями воды. Скользкие тела, облитые пеной, утратили индивидуальность. У Тины впервые был любовник, с которым она могла забыть обо всем, кроме секса. Естественно, он воспользовался этим.
Руди ненадолго отлучился – якобы, в туалет. На самом деле он пробрался в спальню и нашел там то, что хотел найти: музыкальную шкатулку. Он вскрыл ногтем «шрам» на груди и залез пальцами в образовавшийся карман. Его кожа снова приобретала чувствительность. Прикосновения были еще не болезненными, но достаточно неприятными...
Он вынул золотые диски, тускло мерцавшие в свете уличных фонарей, падавшем сквозь жалюзи, и очистил их от какой-то подозрительной слизи. Выбрал нужный диск, включил воспроизведение и убрал звук. Постоял немного, пока не почувствовал вибрацию, и вернулся в душевую.
Первый тайм был окончен; второй они решили провести в спальне. Девушка была распалена, и Рудольф знал причину. После небольшого технического перерыва он возобновил атаку, ожидая, когда мантра начнет действовать.
Спустя некоторое время ее взгляд стал не просто томным – глаза опустели, а в движениях появилось механическое однообразие. Она повторяла свои ласки настойчиво, как хорошо заученный урок, но между ощущением и удовольствием уже упал темный занавес...
«Вот такими их и нужно брать, – думал Рудольф. – Тепленькими, когда они меньше всего ожидают атаки и обнажают не только тела, но и свое жалкое „эго“...» Он думал об этом, но мысли принадлежали не ему. Он повторял про себя чужие слова, правильно расставляя акценты, и даже помнил интонации, с которыми когда-то они были произнесены, хотя с таким же успехом мог бы выговаривать фразы на незнакомом языке...
– Хватит! – приказал он, и Тина тотчас обмякла, увяла на нем, упала вперед и накрыла его лицо удушливой маской, сплетенной из гладких черных волос. Он оттолкнул ее в сторону и неторопливо оделся.
Было что-то около полуночи. Он находился в самом сердце враждебной империи, но не испытывал по этому поводу ни малейшего трепета. Интенсивность психо-поля, создаваемого скоплением сильнейших психотов планеты, была здесь выше, чем в любом другом месте, но он – счастливая кукла – не ощущал этого. Для него разница между населенными пунктами была чисто географической.
Быстро обыскав квартиру, он обнаружил револьвер в нижнем ящике стола. Это был «кольт-питон» с укороченным стволом. Тут же нашлись несколько ускорителей заряжания, наполненных патронами. Присмотревшись, он понял, что патроны снабжены серебряными пулями. Не задумываясь о том, что бы это значило, он присвоил себе револьвер, а кроме того, миниатюрную музыкальную шкатулку с аккумуляторным питанием, и счел себя готовым к предстоящей миссии.
...Тина лежала в той же позе, в какой он ее оставил. Она напоминала голое коченеющее животное с остекленевшими глазами. Несколько минут он изучал ее зрачки и реакции, воздействуя на тело в определенных точках. Транс был очень глубоким и продолжительным. Руди отключил рокотавшие на пределе слышимости барабаны. Кто взял ее душу: Китта, Зох, Мондонга?.. Выяснять это не было времени, хотя многое зависело от того, как поведет себя живой инструмент, оказавшийся в его руках.
Золотой диск вернулся в карман на груди, и на этот раз Хаммерштайн почувствовал какое-то незначительное сопротивление – вероятно, полость начала зарастать.
– Иди за мной! – прошептал он так тихо, что сам едва себя услышал. Но ОНО услышало. Тина послушно поднялась на ноги и направилась к выходу. Он не стал тратить время на то, чтобы одеть ее... Странная парочка снова оказалась на улице – мужчина без малейших признаков опьянения и голая девушка, не испытывавшая по этому поводу никаких неудобств.
Первый же таксист уставился на нее и пялился до тех пор, пока Рудольф не отключил его ударом в височную область. Потом он оттащил беднягу в ближайший садик и оставил отдыхать среди голых фруктовых деревьев и нарисованных прямо на сером фундаменте дома цветов. И вдруг он почуял их запах...
2
Наваждение оказалось недолгим. Нарисованные цветы ожили. Зашевелились. Начали превращаться в зыбких многоруких тварей. Они были странными – молочно-белыми, как луна, и загадочными, словно существа из туманных сновидений... Руди постоял среди них, не понимая, откуда исходит неопределенная угроза. Тревога сама по себе была дурным признаком – она означала, что он теряет неуязвимость.
...Цветы образовывали завораживающий текучий узор, постепенно приобретавший еще одно измерение, в котором проступили части человеческих тел, как на «трехмерных» картинках со скрытыми образами. В раскрывающейся чашечке одного из цветов Руди увидел рельефное лицо Илии Каплина. Оно было изъедено круглыми порами, а из пор, словно из мясорубки, просачивался окровавленный фарш...
Зомби смотрел на магическую стену, пытаясь разделить иллюзию и реальность. На его счастье, психотические игры были ему абсолютно чужды, поэтому он довольно быстро освободился от влияния наведенных образов. Сложная топография стены использовалась в качестве прикрытия – это был старый фокус с невидимостью, изобретенный первыми психотами еще на заре новой эры.
Прежде чем человеческие фигуры окончательно сформировались из фрагментов, «потерянных» его восприятием, Рудольф уже определил положение источников настоящей угрозы. Охотники оказались вполне реальными, а место покушения было выбрано правильно и со вкусом.
Вначале он плашмя рухнул на землю, не обращая внимания на сохранность шкатулки и собственных зубов. Очередь, выпущенная из пистолета-пулемета, снабженного глушителем, прошла выше. Пули взвизгнули при рикошете, и все встало на свои места. Двое убийц, сливавшихся со стеной, были совсем близко, поэтому зомби мог стрелять только лежа. Он перекатился на бок и выхватил «питон».
Но у тех двоих было преимущество. Они ждали с пушками наготове. Две пули почти одновременно вошли в его тело: одна – в области живота, другая пробила левое предплечье. Он ощутил только тупые удары, как будто кто-то дважды стукнул его молотком через подушку. С полным спокойствием Руди подумал о том, что надо бы поберечь голову и в особенности глаза...
Его рука направила револьвер на ближайшую цель с точностью баллистического вычислителя. К тому же он стрелял наверняка, не опасаясь промахнуться. «Питон» коротко рявкнул, и один из убийц, еще не успевший даже удивиться странной живучести жертвы, откинулся назад с круглой дырочкой во лбу. Выходное отверстие было менее аккуратным, поэтому на стене остался заметный смазанный след.
Однако у другого охотника все еще оставалось преимущество во времени. На этот раз он тоже стрелял в голову. Руди поздновато убрал ее с линии огня. Его лизнул раскаленный язык. Порыв обжигающего ветра был мгновенным. Пуля содрала изрядный клок волос и кожи с его темени. Голова дернулась, но рука зомби осталась неподвижна. Указательный палец работал, как стальной механизм. Три выстрела, почти слившиеся в один, обезобразили лицо убийцы, сделав его неузнаваемым. Пока он падал, его пушка выплевывала оставшиеся заряды в темное небо.
Руди был уже на ногах и прижался к забрызганной кровью стене. Оставался еще один человек с пистолетом-пулеметом, стрелявший с приличного расстояния и страховавший убийц. Он прятался где-то в саду...
Пользуясь передышкой, Руди запустил свободную руку под рубашку и нащупал рану в животе – сухое отверстие, в которое при желании можно было вставить мизинец. Ни крови, ни боли... Он потрогал спину и убедился в том, что по крайней мере одна пуля осталась в теле. Череп был цел, и значит, ему повезло. Впрочем, Рудольф понимал, что теперь он точно не станет губернатором. Какие еще требовались доказательства провидческого дара Дресслера? Но зомби не мог даже радоваться тому, что уцелел.
...Из сада донесся еле слышный шорох. Охотник уходил, осторожно ступая по гнилым листьям. Руди не стал его преследовать. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть убитых. У обоих были настоящие бороды, а у того, который получил пулю в лоб – слегка раскосые глаза. Никаких документов и оружие без номеров. Руди почти не сомневался в том, что покушавшиеся на него принадлежат к сибирскому клану. Впрочем, с таким же успехом они могли оказаться наемниками Марты. Убрать Рудольфа в столице – это был бы хороший ход, достойный дочери Хаммерштайна...
Если семья Каплина начала мстить, то первые трупы наверняка появились и в Клагенфурте. О вероятной гибели Эльзы и Марты Руди думал совершенно безучастно. Без личного транслятора ему приходилось действовать наугад. Времени на то, чтобы провести сеанс с Тиной, уже не оставалось. Он наполнил патронами барабан револьвера. Ему предстояло выполнить последнюю из возложенных на него задач.
Он вернулся к машине и приказал Тине садиться за руль. Старый седан «шевроле» 2002 года медленно покатил по ночной улице. Спустя десять минут машина с выключенными фарами выехала на окраину города и направилась в сторону иллюзорных темных гор по абсолютно голой неосвещенной дороге.
Руди изредка поглядывал назад. Имперский следователь, конечно, давно и мирно спал в семейном гнездышке. Неужели Павлиди был так наивен, что полагался только на Тину? Хаммерштайн не мог поверить в это ни на секунду.
Яркая вспышка на мгновение озарила заднее стекло. Что-то взорвалось на одной из городских улиц, но зомби не придал этому никакого значения.
3
Нападение на Габера произошло практически одновременно с покушением на бастарда Рудольфа. Оставшись в одиночестве, Карл намеревался вернуться в гостиницу, но так и не добрался до своего номера.
Он уверенно вел машину по узким старинным улицам Менгена, руководствуясь исключительно своей тренированной памятью, и ни разу не ошибся. Он следовал кратчайшим путем, хотя почти не знал города. Заблудиться в столице было несложно, а для Габера к тому же и опасно. После прискорбного и до сих пор не расследованного убийства сибирского посланника любые меры предосторожности не казались лишними.
Габер тщательно проверил машину перед тем, как сесть в нее, сделал вид, что не заметил спрятанного в чехлах «жучка», и теперь ехал с поднятыми стеклами и избегал сближения с другими автомобилями. Это требовало искусного маневрирования и поглощало внимание, покуда он не свернул на пустынную боковую улицу. Но даже здесь он не сразу увидел легкий дымок, который начал просачиваться через решетку кондиционера.
Карл насторожился, заподозрив неладное. Машина была в порядке – Карл мог поручиться, что не подхватил на дороге какую-нибудь магнитную гадость. Все его органы чувств и в особенности психолокатор были подчинены обнаружению любых объектов, имеющих враждебный «след»... Спустя несколько мгновений Габер понял, что поразительно устойчивая струя дыма на самом деле представляет собой рой мельчайших насекомых – весьма эффективное оружие, против которого бессилен револьвер.
Он отреагировал раньше, чем насекомые оказались в его легких вместе с очередной порцией вдыхаемого воздуха. Это потребовало небольшого усилия – примерно такого же, какое затрачивается на уничтожение агрессии техна... Ему удалось обезвредить часть роя, при этом изрядное количество мертвых насекомых в виде серого порошка осело на его брюках. К несчастью, до гостиницы было еще далеко. В радиусе нескольких десятков метров от машины Габера не было видно ни одного человека, тем не менее атака на него продолжалась.
Плотность роя, управляемого извне, заметно увеличилась; темная пелена понемногу затягивала лобовое стекло... Габер понимал, что останавливаться не имеет смысла, – шансов уцелеть внутри машины было гораздо больше, чем вне ее. Тень, мелькнувшая впереди, оказалась крупной вороной. Тысячи птиц, подобных этой, кормились отбросами на столичных помойках. Ворона летела метрах в двадцати перед капотом «форда» и, по-видимому, не собиралась сворачивать.
Тем временем Карлу все-таки удалось полностью изолировать салон от окружающей среды. Это означало, что в его распоряжении остался весьма ограниченный запас кислорода, однако в любом случае все должно было решиться в ближайшие несколько минут...
За первым же перекрестком, когда машина снова набрала скорость, ворона резко развернулась... и остановилась в воздухе. Габер мог бы поклясться, что крылья птицы оставались неподвижными, пока он катастрофически быстро сближался с нею. Вдобавок какая-то сила буквально швырнула ее навстречу автомобилю...
В свое время, с одобрения Фон Хаммерштайна, под Клагенфуртом проводились опыты над животными с целью изучения возможности манипулирования ими и подавления инстинкта самосохранения. Насколько было известно Габеру, эти опыты не имели ничего общего с дрессировкой и оказались бесперспективными. Постоянный контроль за поведением «подопытных» требовал безупречной концентрации, а с увеличением расстояния между «ведущим» и «ведомым» затраты психической энергии становились колоссальными. С рыбами и насекомыми не удалось достичь даже такого разочаровывающего результата.
Путь «непрерывного управления» был признан тупиковым, а путь «программирования» не был пройден до сих пор ввиду чрезвычайной сложности задачи. Таким образом, Габер впервые столкнулся с проявлением «животного террора», но у него не осталось времени на анализ ситуации.
...Он практически не сумел помешать живому снаряду, устремившемуся навстречу своей смерти. Ему удалось только увеличить плотность воздуха на траектории движения птицы и поджечь ее оперение. Несмотря на это, в момент столкновения встречная скорость составила около трехсот километров в час.
Мощный клюв легко пробил стекло, а птичье тело, обладавшее достаточной инерцией, проделало в нем дыру размером с человеческую голову. Комок окровавленной и дымящейся плоти едва не задел пригнувшегося Габера и врезался в спинку заднего сидения. Оторванные крылья и слипшиеся перья остались снаружи, закрывая обзор.
Несколько секунд машина была неуправляемой. Когда Габер, наконец, поднял лицо, он увидел в образовавшемся отверстии оскаленную кошачью морду. Должно быть, кошка прыгнула на капот с тротуара или из окна какого-нибудь дома. Она была черной, с аккуратной полоской белой шерсти на груди.
Карл резко бросил автомобиль в сторону, но ведьмина тварь удержалась на нем, распластавшись на покрытом сетью трещин стекле и не обращая внимания на острые края. Через секунду она уже оказалась в салоне, впившись когтями в руки Габера и сдирая с его запястий полоски кожи. Он вытерпел боль, сцепив зубы. После этого он почти полностью отключил болевой центр. Оставшейся чувствительности должно было хватить ровно на то, чтобы не потерять ориентации. «Форд», виляя, мчался по подозрительно пустой улице...
Балансируя на рулевом колесе, кошка подобралась для прыжка. Но Габер не дал ей прыгнуть. Он схватил ее левой рукой, прежде чем она успела вцепиться ему в лицо. Габеру казалось, что он полностью контролирует ситуацию. Правой рукой он все еще крепко держал руль. Одновременно Карл начал тормозить, чтобы разобраться с возникшей проблемой. Но остановиться он так и не успел.
Его сильные пальцы сжимали тощее кошачье туловище. Он сжал их еще сильнее и услышал, как затрещали ребра. Кошка оглушительно взвыла. И в этот момент Габер понял, что имеет дело с необычным четвероногим. Он ощутил ладонью складку свежего шрама, сочившуюся кровью, и увидел грубую нить, которой был зашит кошачий живот. По обе стороны от белого пунктира стежков были кровью выведены какие-то варварские знаки...
На мгновение в голове Габера промелькнула мысль о том, откуда появились одержимые животные. Вряд ли это была официальная охота – в распоряжении императора имелись сотни более простых способов прикончить его. Скорее всего, он стал мишенью для клана Каплина, хотя теперь Габер готов был поверить и в реальность зомбирования животных. Спустя всего несколько секунд он убедился в этом, однако новое знание уже не принесло ему никакой пользы.
То, что кошка представляет собой живую бомбу, он понял слишком поздно. Бомба взорвалась прямо у него в руках.
Заряд взрывчатки, которой была начинена выпотрошенная тварь, оказался слишком мощным для одного автомобиля, не говоря уже о сидевшем в нем человеке.
«Форд» на ходу развалился на части, приземлившиеся в радиусе сотни метров. Начисто вылетели стекла в окнах ближайших домов. На месте взрыва осталась продолговатая воронка в асфальте. Опознать Габера не представлялось возможным. Во всяком случае у имперской полиции было немало проблем с установлением личности погибшего. Прошло немало времени, прежде чем связь между взрывом в Менгене и убийством Каплина в Клагенфурте стала очевидной.
4
Ночь была веселая, а старик действительно неплохо сохранился. Недостаток твердости он компенсировал опытом и изысканным обращением. Заполучив в свою постель графиню Хаммерштайн и ее дочь, Вальтер Шутцбар все еще не мог решить, считать ли это везением или же безрассудством со своей стороны. Они обе возбуждали его пресыщенные чувства, но совершенно по-разному: мать была зрелой, томно-ленивой любовницей и, казалось, снисходительно относилась к его ласкам (на самом деле Эльза стеснялась своего увечья), а дочь терзала Вальтера с молодой жадностью и звериным бесстыдством. Он ассоциировал их с животными: с ангорской кошкой и сиамским котенком. Это действовало на него примерно так же, как контрастный душ.
Спальня Шутцбара в замке «Две тройки» была похожа на дворцовый гарем из старой арабской сказки. Благоухали доставленные с юга цветы и пряности. Тончайшая роспись на стенах ласкала взор. Полупрозрачные ткани рассеивали и без того мягкий свет свечей. Из музыкальной шкатулки доносилась музыка группы «Орегон». В сумраке бесшумно скользили силуэты слуг. Вальтер и тут остался верен в себе: в числе его слуг были евнухи.
Около пяти лет назад Шутцбар «накрыл» обосновавшуюся в одной из деревень секту скопцов. Сектанты были, казалось бы, вполне безопасными, поголовно впали в дремучий и безжизненный мистицизм, но Вальтер решил не рисковать. Его забавляли эти людишки, добровольно лишившие себя едва ли не самой большой земной радости. Он тщетно копался в их выжженных фанатизмом мозгах, пытаясь обнаружить причину такой странной переориентации.
В конце концов секту разогнали, но двух самых молодых ее членов Вальтер принял к себе в услужение. Их преимущественной обязанностью было ублажать хозяина во время оргий. Он находил это пикантным и внимательно следил за изменениями, происходившими в их сознании. Один из его евнухов был уже достаточно близок к паранойе. Другой все еще считал замок Шутцбара чем-то вроде притона, где его искушал зрелищами своих распутств сам лукавый, принявший мужское обличье...
Вальтер долго оттягивал момент, когда придется расстаться с частью жизненной силы. Молодая Хаммерштайн была неугомонна; он понял, что его провинциалкам все-таки чего-то не хватает, – может быть, опыта и той особо изощренной среды, в которой прошла юность Марты?.. Об этом стоило подумать. Возможно, ему удастся договориться с кем-нибудь из столичных ценителей об обмене «воспитанницами», скажем, десятилетнего возраста. Пожалуй, так. Он решил завтра же востребовать и перечесть «Лолиту», чтобы поточнее установить этот самый «нежный возраст». А пока надо было восстановить потерянные силы...
Он мысленно отдал приказ, и вскоре под тускло освещенной аркой входа появился темный силуэт слуги. Того самого, чей болезненный взгляд все чаще останавливался на любовницах Вальтера. Вот и сейчас его зрачки перебегали с одной женщины на другую, но остановились на Марте. Та самодовольно потянулась. Ее кожа блестела от пота.
На плечи евнуха была наброшена нелепая, расшитая золотом хламида, опускавшаяся до пола, которую его заставлял надевать хозяин. Бритая голова и фигура выглядели бесполыми, словно принадлежали кукле. Шутцбар считал своего слугу именно испорченной куклой. Мысли и чувства евнуха были притуплены и блуждали в мертвой петле нереализованного желания.
Слуга поставил в изножье кровати огромный поднос, отполированный до зеркального блеска. Вдова Хаммерштайн смотрела на него пустыми глазами. Марта стала на колени и подобралась поближе к евнуху, разглядывая его и не обращая внимания на содержимое серебряных тарелочек. Скопец представлялся ей существом другой породы, ее любопытство было любопытством потенциального охотника.
– Это и есть твой евнух? – спросила она, не оборачиваясь.
Вальтер лениво промычал что-то, затягиваясь сигаретой.
– Пусть разденется, – потребовала Марта. – Я хочу посмотреть.
– Не дразни его. Он может стать опасным.
– Именно это я и хочу увидеть. Как они становятся опасными...
Психоты разговаривали так, будто скопец был еще и глухим.
– Марта, прекрати. – Попросила графиня, осмелившаяся напомнить о себе. Она лежала неподвижно, как статуя. Ее глаза были закрыты, а лицо заливал румянец стыда.
Дочь посмотрела на нее с презрением. Техны казались Марте сентиментальными до глупости. Именно страх перед любыми отклонениями и культ несуществующей в действительности статистической «нормы» привели их к краху...
Шутцбар затянулся еще раз. Приказ был отдан.
Евнух расстегнул золотую пряжку на шее и сбросил с плеч хламиду. Взглядам лежавших на кровати открылось его тело – бледное, худое, перепоясанное шнурком, на котором висел серебряный гвоздь. Пустота между ног казалась противоестественной.
– Для чего это? – с отвращением спросила Эльза.
Вальтер знал, что она имеет в виду, но предпочел ответить так, будто не понял.
– Чтобы канал не зарастал. – Сказал он, и Марта разразилась хохотом. Она упала на спину; ее груди тряслись, как два упругих резиновых шара, язык глубоко провалился в глотку.
О том, что хотел сделать евнух, мог бы рассказать только Шутцбар и, возможно, Марта. Во всяком случае, им были известны мотивы скопца, но тот не успел даже протянуть к ним руку. Сильнейшая режущая боль в животе скрутила его. Он рухнул на пол возле кровати. Его стоны заглушали изысканный гобой Пола МакКендлесса, и Вальтер велел скопцу убраться. Тот уползал, как побитая лысая собака, пораженная неведомой болезнью, и вслед ему несся издевательский женский смех.
– Ты жестокая девочка, – улыбаясь, сказал Вальтер Марте, передавая ей папиросу с травкой. Она развеяла его последние сомнения. Только что он лишился слуги, зато неплохо развлекся.
– Ага, – подтвердила Марта, плотоядно облизываясь, и чтобы доказать ему это, она принялась привязывать к спинке кровати его руки, используя детали своего туалета. Он догадывался, какая игра предстоит, и не сопротивлялся. Любой узел мог быть развязан при достаточной концентрации. Вальтер почти не рисковал. Без этого «почти» было бы скучно жить.
...Очень скоро ему пришлось пожалеть о своей беспечности. Марта оседлала его, но не успела сделать и нескольких движений. Короткий, но очень сильный удар, нанесенный из полумрака кем-то невидимым, лишил ее сознания. Она качнулась вперед, и ее отяжелевшее тело повалилось на Вальтера. Вдобавок кто-то вцепился в его ноги. Он приподнял голову, насколько позволяли привязанные к спинке кровати руки, и увидел лысый череп своего евнуха.
Шутцбар нанес запоздалый удар, но скопец продолжал держать его, корчась от боли. Чтобы не закричать, евнух впился зубами в хозяйское бедро. Отделаться от него было так же трудно, как остановить бешеного пса. Вальтер почти не мог повлиять на поврежденный мозг. Он попытался для начала сбросить с себя Марту, но ему удалось только вызвать судорожные и беспорядочные сокращения мышц ее тела.
Голова девушки оказалась возле его плеча, и стало видно ее искаженное лицо. На левом виске расплывался громадный фиолетовый кровоподтек – след энергетического удара, равномерно распределенного по большой площади... В этот момент Вальтер почувствовал, как что-то обвило его шею. Это были не пальцы и не веревка, а что-то упругое и сдавливающее одновременно со всех сторон, как резиновое кольцо.
Шутцбар понял, что потерял контроль над своим телом и – хуже того – над своим мозгом. Он попробовал освободить руки, но его захлестнули неизвестно откуда взявшиеся страх, чувство вины, похоть и уже не давали состредоточиться... Обруч на шее неумолимо сжимался.
Вальтер перестал видеть свечи. Перед ним проносились только мертвенно-серые призрачные тени. Он воспринимал вибрации умерших... Он слышал участившееся дыхание Эльзы, и до него наконец дошло, от кого исходит угроза...
Он дернулся, но это была уже агония. Евнух распластался у него в ногах, потеряв сознание от боли. Его тело весило тонны. Скопцу еще было неведомо, что он избавился от козней нечистого... Полупрозрачная субстанция – мерцающее подобие человеческой руки без костей – скользила вокруг шеи Вальтера, пронизывая подушку, простыни и даже плечо Марты Хаммерштайн. В выпученных глазах Шутцбара отражались язычки свечей, потом что-то странное произошло с его зрачками. Из них хлынула чернота, растекшаяся по глазным яблокам, и те стали похожи на два темных биллиардных шара...
Спустя несколько минут Эльза фон Хаммерштайн, урожденная Элайза Мария Гомес, покинула спальню Шутцбара. Впервые за много лет она испытывала чувство глубокого удовлетворения.
5
Дорога была выложена из плит, отполированных временем и плотно пригнанных друг к другу. Стыки не ощущались. Если бы не яркие звезды и засветка, которую создавали городские огни, здесь было бы совершенно темно. Техника последнего века сюда не добралась. Кто-то или что-то властно остановило ее. Дорога осталась такой же, как в древности, и только эрозия была врагом камня.
Рудольфу и Тине пришлось бросить «шевви», когда подъем стал слишком крутым и узким. Дальше они пошли пешком. Девушка двигалась, уставившись прямо перед собой. С таким же безучастным видом она шагнула бы в пропасть. Руди провел ладонью вдоль ее спины, чтобы не пропустить первые симптомы освобождения. Но Лоа до сих пор крепко удерживал ее душу. Несмотря на то, что было очень холодно, Тина даже не дрожала, а ее кожа оставалась гладкой...
Они брели под звездами – две не принадлежавшие себе человеческие тени, затерянные среди фальшивого гималайского величия. Спустя тысячу шагов они приблизились к каменной арке, очертания которой смутно вырисовывались на фоне неба. Арка была покрыта резьбой, почти неразличимой, но осязаемой. Пальцы Рудольфа пробежали по чьей-то каменной руке, выпуклому животу, утрированному фаллосу, окруженному продолговатыми лепестками... За аркой начиналась лестница, ведущая к храму.
Подъем оказался нелегким и долгим. Им пришлось преодолеть не менее пятисот ступенек, прежде чем они оказались у тройных ворот. Влево и вправо тянулись стены; понять, где кончается скальная порода и начинается кладка, было невозможно. Над центральной аркой имелась какая-то надпись. Если Лоа, руководивший Тиной, не подвел, надпись должна была гласить: «Храм Восьмого Неба». Руди равнодушно рассматривал вход в резиденцию последнего и самого могущественного императора планеты.
Пройдя под аркой, они оказались на переднем дворе храма. В темноте здание представлялось частью горной страны, чуть более правильной, чем природные исполины. По углам, словно стражи вечности, высились четыре восьмиярусные башни. Под крышей храма угадывались окна, затянутые паутиной линий, напоминавших витражи. Но бумаги или стекол давно уже не было. Зато был свет – слабый, розоватый свет, пробивавшийся изнутри здания, словно предвестник зари.
Рудольф понял, что все складывается не совсем так, как ему хотелось бы. Но отступать было поздно. Тина уже стояла у многостворчатых дверей. Когда он начал открывать их, дерево жалобно застонало... Они переступили порог и оказались между двумя рядами каменных колонн. Колонны были отделены от стен проходом шириной около полутора метров.
Свет падал из правого прохода. Колонны и алтарь из черного дерева отбрасывали расширяющиеся тени. Стены были увешаны ветхими полотнами, на которых плясали, совокуплялись, занимались садомазохизмом, демонстрировали непонятные символы боги и богини с ужасающими лицами. Композиции страдали избытком обнаженной плоти.
С лица Руди не сходила застывшая улыбка. На полу храма, покрытом толстым слоем пыли, не было никаких следов. Девушка следовала за ним неотвязно, словно тень. Спустя минуту он оказался прямо против ниши, в которой размещалось ритуальное оружие. Несмотря на очевидную древность, каждый из четырех топоров вполне годился для того, чтобы проломить кому-нибудь голову. Однако бритая голова, которую Рудольф увидел справа от ниши, явно принадлежала не тому, за кем он охотился.
6
Человек сидел в позе кэква-фудза[27] лицом к стене на подстилке и толстой подушке, подложенной под ягодицы. За его спиной ровно горели поставленные в ряд розовые свечи. Язычки пламени были абсолютно неподвижны. Незнакомец был одет в странный костюм – слишком просторный, но все же европейский.
Вокруг бритоголового висело невидимое облако покоя; этого облака избегали даже ночные насекомые. Казалось, ничто и никто не может потревожить медитирующего. За исключением Хаммерштайна, который сразу же направился к нише.
Подойдя поближе, он покосился на профиль сидящего человека. Он обратил внимание на холодное застывшее лицо с покатым лбом и необычайно длинную мочку уха. Неправдоподобно огромный череп мог вместить в себя уникальный мозг... но с такой же вероятностью череп мог принадлежать олигофрену.
Полуопущенное веко не дрогнуло, когда Рудольф и Тина появились в поле зрения сидящего. Если бритоголовый и дышал, то делал это совершенно незаметно. В его облике были кое-какие несуразности, которые Руди даже не пытался анализировать. Например, на бедрах медитирующего лежала кривая индийская сабля. Кроме того, он не отбрасывал тени на ближайшую стену. Розовые свечи освещали ровную оштукатуренную поверхность, на которой были различимы мельчайшие трещины.
Руди протянул руку к топору. Что-то прошелестело справа от него, и зомби обдало волной прохладного воздуха. Прежде пустое пространство заполнилось восьмидесятикилограммовым телом. Огромная черная тень взметнулась под потолок храма и слилась со свисающим пологом мрака.
Человек поднялся очень легко и быстро. В воздухе раздался короткий свист. Клинок плашмя ударил Рудольфа по пальцам. Он ощутил не боль, а некую останавливающую силу. Кощунственная аналогия пришла ему на ум. Сила воздействовала так, словно сам Барон Самеди ПРИКАЗАЛ ему быть смирным...
Руди повернул голову, чтобы рассмотреть досадную помеху, и в этот момент узнал бритоголового.
Это не было воспоминанием. Он составил чужое лицо из фрагментов, сложил мозаику в соответствии с внушенным ему алгоритмом. Рудольф видел его на фотографии, с которой Рейнхард Дресслер никогда не расставался и которую носил на груди рядом с сердцем...
В списке психотов, подлежащих уничтожению, этот человек занимал одно из первых мест. Первое всегда оставалось за императором. Но в некотором смысле бритоголовый был опаснее. Встреча с ним означала почти неизбежную изоляцию в Сумеречной Зоне. Это был тот, кто выдавал технам бесплатный билет в один конец. Ликвидатор монастырей. Изобретатель Зоны. Судья, выносивший приговоры, и палач, приводивший их в исполнение. Для этого он не нуждался в помощниках. Его мозг был адски совершенным инструментом пытки и смерти.
Широкое лицо с глазами навыкате приближалось к Рудольфу. Наверняка уже началась атака, однако он ровным счетом ничего не чувствовал. Зомби просто ждал, когда враг потеряет преимущество, которое имел благодаря сабле... Но оказалось, что бритоголовый атаковал не его.
Из-за спины Рудольфа выступила Тина. Ее тело сотрясалось так сильно, что капли пота летели в стороны. Кожу на лице сминали невидимые пальцы. Теперь девушка не казалась красивой и даже симпатичной, – ее лицо исказилось до неузнаваемости и стало почти нечеловеческим...
Барон Шверин фон Вицлебен улыбнулся. Его глаза не выражали ничего, что можно было бы хоть как-то интерпретировать. Он легко и даже ласково похлопал девушку ладонью по щеке. Когда она начала приходить в себя, на ее лице отразилась вначале благодарность, а затем страх.
– Зачем ты привела его сюда? – прошептал барон без всякой злобы.
Она затравленно оглянулась, и тут Вицлебен проткнул саблей ее живот. Руди увидел острие, пробившее кожу на спине. Впервые за много дней он испытал что-то вроде легкого сожаления. Но случай был удобным, и он не мог его упустить.
Зомби толкнул Тину на барона, пока клинок еще оставался в ее теле. Он шагнул вперед и нанес стремительный удар из-за головы умирающей девушки. Его кулак погрузился в пустоту. Там, где только что находился барон, осталось всего лишь его размытое изображение, не отбрасывавшее тени. Лицо и фигура выглядели замутненными; там, где прошла воздушная волна, клубилась потревоженная пыль.
Руди услышал смешок позади себя, прозвучавший в тишине храма гулко и преувеличенно громко. Он обернулся. Вицлебен стоял возле черного алтаря, скрестив на груди руки. Он был в смокинге, как будто только что вышел из клубной курительной, а сабля вообще исчезла.
Тина потеряла равновесие и упала на пол. Ее голова оказалась возле правого ботинка Руди. Призрачный бритоголовый страж храма с окровавленной саблей в руке висел над нею тусклеющей голограммой... Пламя свечей снова выровнялсь. Они излучали розовое сияние, безрадостное, как огонь далекой преисподней.
Барон расслабился и позволил себе немного поболтать.
– Итак, господин Хаммерштайн, какова причина вашего дурацкого любопытства?
Тон Вицлебена был вполне светским, будто они обсуждали результаты последних скачек.
– Причина у моих ног, – ответил Руди, не выказывая особого огорчения. – Люблю развлекаться в романтической обстановке.
– Прошу прощения за то, что нарушил ваши планы.
– Ничего, сущие пустяки. Я счастлив, если подобные упражнения помогают вам сохранять форму.
– Теперь я понимаю озабоченность Павлиди. – Барон обошел вокруг Рудольфа, разглядывая его, словно музейный экспонат. – Вы действительно странный персонаж. Мне придется лично заняться вами. В противном случае я проявил бы непростительную беспечность.
– Не понимаю, о чем это вы толкуете.
– Допускаю, что не понимаете. Вы просто машинка для исполнения желаний. К сожалению, не моих.
– Черт возьми, это звучит оскорбительно!
– Хватит паясничать! – лицо фон Вицлебена стало зловещим. В свете, падавшем снизу, оно напоминало глиняный череп. – Меня не интересует мнение дрессированных убийц. Так же, как господина Павлова не интересовали ощущения его бедных собачек... Но своего он добился...
Рудольф почти не слышал последних слов барона. Его сознание исчезло в черной дыре и проникло в две изнаночные вселенные. В одной из них ему предстоял короткий путь суицида, в другой – чуть более продолжительный путь на новом уровне сопротивления.
Вицлебен не заметил этого – предполагаемая жертва не излучала ничего, кроме необычного диапазона вибраций из витального центра. Вибраций, характерных для коматозного состояния, однако и здесь имело место всего лишь подобие, а не идентичность.
Силуэт барона, утрачивающий плотность, все еще перемещался вокруг этого полутрупа, пока его удаляющийся голос мягко шептал:
– Кого же мне благодарить за такой «подарок»? Крозиг мертв... Элию? Сократеса? Дресслера?..
Руди все еще находился в двух шагах от ниши с топорами. Ему оставалось только протянуть руку, чтобы коснуться одного из них.
– Я хочу увидеть императора.
– Но император не хочет тебя видеть, идиот!
...Оружие оказалось слишком тяжелым для одной руки. Руди провел им вдоль нематериального следа по-настоящему опасного удара. Лезвие топора разрезало ткань смокинга на груди Вицлебена, как нож плуга взрыхляет землю, но, к сожалению, всего лишь оцарапало кожу...
Под ногами зомби разверзлась пропасть. Он балансировал на самом краю расширяющейся трещины и вскоре потерял равновесие. Иллюзия падения была полной. Чтобы избежать этого, ему пришлось отпрыгнуть в сторону, и это оказалось ошибкой. То, что Вицлебен влиял даже на восприятие зомби, говорило о невероятной, почти демонической силе его «психо».
Барон скользнул мимо Рудольфа, будто порыв враждебного ветра, и слился с силуэтом, уставившимся в стену над трупом Тины. Иллюзорная пропасть тотчас же исчезла. Но Руди потерял время. Пора было ставить точку... Держа топор в левой руке, правой он выхватил револьвер.
Человек в просторном костюме, который мог двигаться стремительно, ускользая от опасности, на этот раз почему-то не торопился. Тем не менее он развернулся лицом к Рудольфу, не поколебав пламени свечей.
– Эта игрушка не сработает, мой мальчик, – проговорил фон Вицлебен. – Порох не воспламенится. Здесь (он обвел взглядом храм) изменяются свойства материи. Никакой детонации; лазер твоей шкатулки бесполезен, и тебе пришлось бы немало потрудиться, чтобы получить электрический ток. Во всяком случае, это никому еще не удавалось... Почему-то мне кажется, что тебе это тоже не удастся. Ты-то далеко не гений...
Зомби нажал на курок. Ударник звякнул о капсюль. Выстрела не последовало. Тогда он швырнул в барона топор.
Тяжелое оружие отклонилось от цели, распласталось в воздухе и совершило плавный вираж. Его двойное лезвие со свистом рассекало воздух, будто крыло истребителя. Он и был истребителем. Истребителем зомби...
Топор описывал сужающиеся круги под сводами храма. В центре этих кругов находился Руди.
Последним оставшимся у него оружием было собственное тело. Он пробормотал заклятие и почувствовал проникновение духов. Это явилось неожиданностью – храм был прекрасно защищен, – но помощь пришла из-под земли, из ближайшего узла некросферы...
Ноги зомби оторвались от земли. Он вытянулся в воздухе горизонтально, превратившись в подобие снаряда. Струя какой-то энергии, в которой мгновенно умирали микроорганизмы, поддерживала его в подвешенном состоянии, затем согнула сильным выплеском в области живота и послала вперед, словно огромный бумеранг.
Интерьер храма выглядел размытым при огромной скорости вращения; кровь отлила от глаз, и в течение нескольких секунд Руди видел только тьму, разрываемую багровыми вспышками... Клинок Вицлебена вспорол пространство там, где мгновение назад находилась шея зомби. Он ударил барона обеими ногами в грудь и вбил бы того в стену, если бы стена вдруг не утратила твердость.
Фон Вицлебен проделал в ней метровое углубление, а потом упругая субстанция выбросила его обратно, словно резиновая подушка. Красивое, растянувшееся на секунды сальто, выполненное с нечеловеческим совершенством, было к тому же смертоносным. В верхней точке траектории, оказавшись вниз головой, барон зацепил саблей вращающееся тело Руди. Зомби начал падать, задувая свечи...
Барон прирос к полу и на мгновение поднес к глазам саблю. Лезвие утратило блеск на двадцатисантиметровой длине. Оно было испачкано обо что-то, напоминающее влажный пепел... Тем временем летающий мертвец догнал топор и схватил его за шершавое древко. Тяжелое оружие снова рассекло воздух, и Вицлебену пришлось перемещаться, выбрасывая фейерверки темных фантомов. Его собственная фигура напоминала мираж, дрожащий над горизонтом пустыни. Силуэт барона снова обрел четкие очертания на безопасном расстоянии от Рудольфа.
– Неплохо! – насмешливо произнес фон Вицлебен. – Значит, это все-таки правда...
Руди медленно приближался к зыбкой человекообразной статуе, как будто отлитой из застывшего вулканического стекла. Он начал заносить над нею топор для нового удара. Рана не болела. Он ощущал только некоторое неудобство, словно его ребра были опутаны проволокой.
– Что – правда? – спросил он ласково. Слова казались липкой сетью, способной удержать барона на месте.
– Дресслер, Дресслер, старая лиса, – пробормотал про себя Вицлебен и при этом даже выглядел довольным. Он не любил неопределенности, но теперь все стало на свои места. Он переместился еще раз и оказался за спиной Рудольфа. Его передвижения были незаметны, как дуновения ветра. Он сказал:
– Хватит, конец! Ты мне понравился, но ты мне надоел. Я тебя убираю... Не расстраивайся – ты мне еще понадобишься. Я сохраню тебя, как идеального носителя...
Руди мало что понимал. Весь его путь, усеянный трупами, оказался бессмысленным. Но потом он вспомнил проповеди настоятеля Дресслера.
– Сумеречная Зона, – тихо произнес он, безуспешно пытаясь приблизиться к барону, ускользавшему, словно в дурном сне.
– Нет, это неинтересно. – Сказал тот. – Я спрячу тебя поближе. Как насчет двадцать пятого века? Двадцать шестого? Самое глухое подземелье Европы? Замурованное надежнее, чем гробница фараона?.. Скажем, монастырь... Вымерший монастырь под Менгеном...
С лицом барона произошла разительная метаморфоза. Или зомби только ПОКАЗАЛОСЬ, что произошла. Теперь он ни в чем не был уверен...
Сквозь кожу проступил огромный светящийся череп. Его глазницы были затянуты черной пленкой, мерцавшей, словно звездное небо. Внутри этой неопределенной субстанции парили острова спиральных галактик. Самая большая из них, похожая на свастику, рассекала глазницы пополам. Отдельные звезды были неразличимы. Белый череп стал средоточием Вселенной, Храм Восьмого Неба казался гораздо менее значительным миражом...
Руди был дезориентирован. Единственное, в чем он был уверен, это в том, что Вицлебен находится где-то поблизости, возможно, на расстоянии вытянутой руки, и его положение неизменно. Топор начал оплывать и вскоре превратился в лужу у его ног. Рукоятка вытекла из руки, словно была вылеплена из пластилина. Зомби не видел ничего, кроме белеющего черепа, и поэтому ударил двумя пальцами по глазницам барона.
Он пробил магическую пелену и тотчас же перестал ощущать свои пальцы. Их больше не существовало, или же они превратились во что-то другое – вакуум, скопление газа, свет... Череп засиял нестерпимо ярко. Его влияние поглощало мысли, высасывало разум, освобождало дух... Зомби выдернул пальцы и буквально «увидел», как их плоть заново формируется из мельчайших частиц. Потом они исчезли из поля зрения.
Руди снова смотрел в глазницы демона и постепенно переставал осознавать себя. Теперь он состоял из вибраций другой частоты, что позволяло ему беспрепятственно проникать сквозь материальные преграды, и даже поток времени не увлекал его за собой, просачиваясь «сквозь» тело, как вода протекает через решетку... Он «увидел» завораживающую пустоту мира, почувствовал, насколько велики расстояния между атомами, ощутил «медленно» вибрирующее вещество земли и каменных стен, которое теперь казалось ему не более плотным, чем туман...
Планета распадалась, превращаясь во вселенную мерцающей пыли – пыли, танцующей в лучах потустороннего сияния, и эти лучи, рождающие материю из вакуума, были единственной неоспоримой реальностью. Они не имели ничего общего со светом и скорее были некими векторами вероятности. Для демона они означали неизбежность. Один из таких лучей нес Рудольфа, как ветер несет парусный корабль, к новому воплощению, еще невидимому острову бытия, и где-то в окрестностях другого мира и другого века он вдруг ощутил, что его существо возвращается из астрала. Он снова начал обрастать плотью...
На него обрушилась почти невыносимая тяжесть бытия.
Ему предстояло заново познакомиться с последствиями первородного греха.
7
Рейнхарду Дресслеру нравилось экспериментировать с человеческим мозгом. Ему нравилось наблюдать за тем, как люди сходят с ума. Он пришел к выводу, что это не имеет ничего общего с деградацией и означает лишь то, что подопытный частично пребывает в другой реальности.
Дресслер страстно хотел понять и начал понимать многое из того, что происходит внутри черепа. Мозг представлялся ему бомбой замедленного действия, начиненной биологической тканью, мистическим туманом и подозрительно устойчивым набором электрических импульсов.
Этот интерес возник в нем очень рано. На его глазах съехала крыша у матери. Тогда они жили в трущобах, и деваться было некуда. Постоянное соседство с душевнобольной оказалось страшным и... завораживающим. В тринадцать лет Рейнхард уже смотрел на нее глазами исследователя и учился управлять даже ее безумием.
Она покончила с собой, птичкой выпорхнув из окна, когда ему исполнилось семнадцать, но для Дресслера это был уже отработанный материал. В самый разгар «тихой» психотической революции он превратился в бродягу, несколько лет скитался с кочевниками, угодил в «плавучую общину» – корабль традиционалистов, пытавшихся избежать неизбежного. Потом были Карибы, Ямайка, Гаити, где он стал посвященным, а в последствии – и жрецом вуду. Некоторое время спустя Дресслер впервые услышал проповеди Сократеса, тогда еще просто одного из идеологов сопротивления, и понял, что судьба сама вложила оружие в его руки.
На совершенствование этого оружия ушло около десяти лет, но то были лучшие годы в жизни Рейнхарда. Его деятельность была наполнена смыслом, а монастыри стали силой, с которой считались имперские губернаторы... Потом что-то сломалось; хрупкое равновесие нарушилось; психоты научились влиять на сознание своих «оппонентов», и количество монастырей начало стремительно сокращаться...
Невеселые воспоминания посетили Дресслера, когда он лежал в глубокой расщелине с женщиной, еще вздрагивавшей от его ласк. Ее звали Барбара. Еще недавно она считала его если не маньяком, то по крайней мере, человеком с серьезными психическими отклонениями. Ему было плевать; он использовал ее в своих целях.
Необходимый минимальный сдвиг был достигнут. С некоторых пор настоятель перестал использовать трансовые ритмы барабанов. Вместо этого он скармливал своей подопечной лошадиные дозы ЛСД. «Кислоту» доставляли в Сумеречную Зону самые преданные из его последователей. Так у Дресслера постепенно скопился приличный запас – от уличных суррогатов до первоклассного «Сандоза»[28].
То, чем он думал скрасить свою безрадостную старость, пригодилось ему гораздо раньше. Бывшая служанка оказалась первым человеком в Зоне, отправившемся в принципиально новое путешествие... Только что Рейнхард окончательно пришел к выводу, что поиски выхода в пространстве бессмысленны; теперь перед ним лежали неисследованные и гораздо более обширные территории измененного сознания.
Самым трудным оказалось поддерживать связь с «проводниками», как Дресслер окрестил про себя своих подопытных. Он начинал экспериментировать с зомби, но те уже не годились для такого сложного перехода. Проводник должен был обладать полноценным мозгом, способным самостоятельно воссоздавать предшествующую реальность. Тем не менее Дресслер понял, что не сможет переместить туда свое тело. Для этого ему не хватало некоего органа, образовавшегося у психотов в результате неизвестных мутаций. Вицлебен оказался действительно непревзойденным в своем искусстве, а настоятелю пришлось искать обходной путь.
И он его нашел.
Ключом к заветной двери оказалась «кислота».
...Он ввел Барбаре еще сто микрограмм препарата и осторожно осмотрел ее тело, не реагировавшее на его прикосновения. Дресслеру предстояло поддерживать жиснеспособность оболочки проводника в течении ближайших нескольких часов. Тело обладало достаточным запасом витальной энергии. Ему не грозило удушье, остановка сердца или мозговой коллапс. Органы чувств были полностью заблокированы. Некоторую опасность представляло возможное омертвение тканей, но Дресслер научился предотвращать это с помощью специального массажа. Выделение происходило самопроизвольно и регулярно; в связи с этим Рейнхарду приходилось выполнять не очень приятные, но необходимые процедуры.
...Вокруг места, выбранного Дресслером для очередного опыта, неподвижно стояли зомби – что-то вроде личной гвардии настоятеля. Он видел их темные головы, озаренные лучами красного карлика. Никто не смел потревожить Дресслера или помешать ему во время его непонятных бдений, и все же зомби были рядом на случай непредвиденных искажений. Подобное произошло уже дважды: один из «пациентов» Рейнхарда пытался убить его, а другой – покончить с собой. В последнем случае не помогли даже зомби – проводник почти мгновенно перегрыз себе вены.
Барбара оказалась самым «способным» из проводников. Ее восприимчивость была так велика, что Рейнхард поражался разнообразию пространств, которые она пересекала во время «странствия». Но он не мог позволить себе бесцельные перемещения, пусть даже вызывающие экстаз и предпринятые для достижения чистого кайфа. Он искал реальность, из которой был изгнан Вицлебеном...
Спустя примерно полтора часа тело Барбары впервые зашевелилось. Женщина лежала голая, чтобы одежда не стесняла движений и не мешала Дресслеру массажировать кожу. Теперь настоятель увидел необычную игру мышц, совершенно не затрагивавшую застывшего лица. То, что он вначале принял за судороги, было попыткой свернуться в кольцо, но этому препятствовали кости скелета.
В результате тело перекатилось на живот и продолжало волнообразно извиваться. Мелкие порезы, по-видимому, не причиняли ему боли. Пот обильно сочился из пор, отчего тело стало скользким. Оно проползло несколько метров приблизительно так, как это делает змея, – без помощи рук и не отталкиваясь от земли ногами. Да, больше всего его движения напоминали конвульсии обезглавленной змеи или сжигаемого червя. Казалось, что кости размягчились и изгибались под резиновой кожей, но так только казалось. Выпученные глаза Барбары не мигали и смотрели только прямо перед собой. Из красноватой щели рта высовывался сильно удлинившийся и очень тонкий язык...
Дресслер наблюдал за этими метаморфозами с интересом исследователя. Он почти догадывался о том, что происходило с сознанием Барбары в эту минуту. Тело-змея добралось до вертикального участка стены в тупике расщелины, потыкалось в нее головой, оставило обильные следы слюны на камне и поползло обратно, чтобы снова надолго замереть у ног настоятеля... Кожа Барбары была покрыта множеством мелких порезов и ссадин, особенно сильно пострадала грудь. Это не добавляло привлекательности последней любовнице Дресслера, но она уже и не интересовала его в этом качестве.
Он попытался установить связь с проводником. Для этого ему пришлось настроиться на его специфические вибрации. Вначале он вошел в контакт с телом, ощутил даже легкий болезненный зуд на своей груди и животе, но на соответствующем уровне сознания была каверна, пропасть, черный коридор, из которого еще никто не возвращался таким, каким был прежде. Дреслеру уже приходилось «встречать» преображенных странствием – безумие делало их абсолютно непригодными для жизни.
Он «погрузился» в каверну, постепенно утрачивая ориентиры прежней реальности. Там, где предстояло странствовать Дресслеру, существовали лишь эманации запредельных существ, и оттуда же иногда излучались чувства, для которых в человеческом языке пока не было придумано названий... С некоторого момента Рейнхард осознавал себя как бы в двух слоях жизни: в грубом, отягощенном материей и набором более-менее стабильных форм, и безликом, многомерном слое Лоа, где не было никаких физических преград.
В первом слое осталось его тело. Оно находилось в безвыходной пространственно-временной ловушке, для которой и были предназначены его органы чувств. Здесь было намертво зафиксировано его восприятие, но теперь информация не достигала мозга.
После долгого периода неподвижности Барбара (вернее то, что выглядело как Барбара,) встала на четвереньки и начала облизывать лицо Дресслера пересохшим шершавым языком. Он никак не реагировал на эту сомнительную ласку – его лицо было просто частью оболочки, утратившей прежнее значение. Потом Барбара присела и по-собачьи помочилась. В другое время это показалось бы Дресслеру отвратительным; теперь же для его расслоившегося сознания не существовало уродства или красоты...
Он окончательно оставил свое тело. Оно было весьма уязвимым, однако вряд ли что-нибудь угрожало ему в ближайшие пять-шесть часов. Все равно мясу предстояло разложиться. Прах настоятеля принадлежал Сумеречной Зоне.
Самого Рейнхарда уже было некому вернуть из «странствия», но он нисколько не переживал о брошенной старческой плоти – на этот раз он и не собирался возвращаться.
Многолетние сумерки подходили к концу. Теперь Дресслер знал, какой ценой достигается подлинное освобождение. Ему было открыто почти любое сознание, почти каждый мозг, не исключая животных. Он мог воздействовать на мертвую материю, и в его распоряжении была безвременная вечность. Он искал бастарда Рудольфа в Менгене 2030 года, но тот бесследно исчез.
Настоятель Дресслер обнаружил его почти на том же месте несколько веков спустя.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги