Воздушные разведчики

Духовщина, Смоленск…

Наступило жаркое лето 1943 года. В штабах и войсках Калининского и Западного фронтов шла подготовка к Смоленской наступательной операции. К тому времени в командовании Калининского фронта произошли изменения: вместо генерала М. А. Пуркаева командующим назначили генерала А. И. Еременко, а вместо генерала М. В. Захарова на должность начальника штаба – генерала В. В. Курасова, командовавшего 4-й ударной армией. Директивой Ставки на войска левого крыла Калининского фронта возлагалась задача разгромить духовщинскую группировку фашистских войск и во взаимодействии с Западным фронтом наступать на Смоленск.

Наступательная операция еще лишь планировалась в штабах, а для воздушных разведчиков она уже началась. Командующим требовались всеобъемлющие данные о противнике. Боевое напряжение в 11-м ОРАП возросло. Подполковник Н. И. Лаухин разделил экипажи на две смены, и боевые вылеты совершались от темна до темна. Воздушная обстановка, особенно на смоленском направлении, значительно усложнилась. Ни один вылет не обходился без встречи с истребителями врага и обстрела зенитной артиллерией. На этом направлении действовали экипажи старшего лейтенанта Владимира Свирчевского, лейтенантов Михаила Глебова, Николая Георгиевского, Василия Паяльникова и Василия Пушкарева.

В один из июньских дней в первую смену летал экипаж лейтенанта Глебова, которому к тому времени не только присвоили очередное звание, но и наградили орденом Красного Знамени. Первый вылет на разведку в район Смоленска прошел сравнительно спокойно. Экипаж, правда, попадал в зоны зенитного огня, но это уже стало привычным. Во втором вылете экипаж производил фотографирование станции Ярцево. Зенитный огонь оказался сильным, но летчик не имел права даже маневрировать – фотографирование наземных объектов требовало выдержать боевой курс без каких-либо отклонений. Когда штурман закончил фотографирование, летчик развернул Пе-2 на свой аэродром. В районе Духовщины «пешку» атаковали два Ме-109. Штурман и стрелок-радист старались огнем пулеметов держать истребителей на большом расстоянии, но те, атакуя, стремились сбить разведчика во что бы то ни стало. Глебов маневрировал, не давая противнику вести прицельный огонь. Фашисты отстали лишь тогда, когда горючее у них оказалось на исходе. Экипаж благополучно возвратился на свою «точку».

На смену Глебову прибыл летчик из 1-й эскадрильи, его однокашник лейтенант Василий Пушкарев. Глебов знал, что у Пушкарева родители погибли в оккупированном Ржеве и Василий в стремлении отомстить фашистам за гибель близких подчас горячился.

– Сегодня будь повнимательнее, – сказал ему Глебов. – Гитлеровцы чувствуют, что мы летаем неспроста. И зенитчики спуску не дают, и «мессеры» с «фоккерами» как бешеные собаки бросаются.

Рассказав Пушкареву о своих вылетах, он еще раз посоветовал ему быть повнимательнее и вместе с товарищами из своей эскадрильи уехал в Ермаки.

Лейтенант Пушкарев, штурман старший лейтенант Лысенко и стрелок-радист младший лейтенант Ковалев вылетели на фотографирование аэродрома под Смоленском. Погода в тот день стояла солнечная, ясная, в небе – ни облачка, видимость – отличная. Город и аэродром просматривались с высоты 5000 метров хорошо. Экипаж сделал заход. Зенитные батареи врага почему-то молчали. Тогда Пушкарев для верности сделал еще заход на цель и взял курс домой. Над линией фронта севернее Духовщины экипаж встретился с вражеским самолетом-корректировщиком артиллерийского огня «Фокке-Вульфом-189», которого прикрывала пара ФВ-190. Ведущий пары решил разделаться с одиночным экипажем. Однако в первой же атаке штурман старший лейтенант Лысенко огнем крупнокалиберного пулемета подбил «фоккера». Фашист вынужден был приземлиться с убранными шасси в расположении наших войск. Стрелок-радист уже начал передавать сообщение об этом на КП. Осмотрительность экипаж ослабил. Это позволило другому вражескому истребителю подойти сзади на малую дистанцию и сбить самолет-разведчик. Видимо, удар пришелся по кабине летчика. «Петляков» не загорелся, а вошел в отвесное пике и врезался в болото. Ни Лысенко, ни Ковалев не делали попыток покинуть самолет. Вероятно, они решили, что Пушкарев выполнял маневр для ухода от истребителя. А он был убит, навалился грудью на штурвал, и Пе-2 вошел в пикирование.

Летчика подбитого ФВ-190 доставили в штаб полка. Он многое рассказал о смоленском аэродроме и авиационной технике на нем, о системе противовоздушной обороны. На следующий день советские бомбардировщики нанесли по врагу мощный удар. Сильно повредили взлетную полосу, рулежные дорожки, уничтожили более 10 самолетов. О высокой эффективности бомбового удара сообщили смоленские партизаны.

Вечером коммунисты полка обсуждали вопрос о приеме кандидатами в члены ВКП(б) Николая Артемюка, Тимофея Саевича, Сергея Мосиенко и Михаила Глебова. Выступавшие говорили о том, что молодые летчики настойчиво совершенствуют боевое мастерство, делают все возможное для разгрома фашистских оккупантов и освобождения Родины, В то же время кое-кому, к примеру Михаилу Глебову, досталось за то, что подчас забывал о главном предназначении воздушного разведчика. Стремление громить захватчиков – хорошее в своей основе, но осуществлять его следовало с максимальной пользой для дела. Коммунисты Н. И. Лаухин, С. П. Висягин, В. Л. Дробышев, Г. А. Мартьянов подчеркивали: каждый молодой летчик беспредельно предан идеалам коммунизма, Родине и звание кандидата в члены ВКП(б) будет носить с честью. Николай Артемюк, Тимофей Саевич, Сергей Мосиенко и Михаил Глебов заверили партийное собрание, что для оправдания высокой чести быть коммунистом они не пожалеют ни сил, ни самой жизни. Голосовали за каждого в отдельности. Разведчиков приняли кандидатами в члены ВКП (б) единогласно.

20 июля экипаж лейтенанта Глебова перенацелили на витебское направление. Командир поставил перед ним задачу разведать и сфотографировать аэродромы в Орше, Лепеле, Улле и скопление вражеских войск и техники в лесах северо-восточнее Городка, что невдалеке от Витебска. В условиях сильного обстрела зениток экипажу удалось сфотографировать аэродромы и вырваться из зоны огня.

Глебов взял курс в район Городка. Пе-2 шел на высоте 7200 метров. Небо было безоблачным, видимость – превосходная: то, что требовалось для воздушного фотографирования. Но выйти скрытно в заданный район было невозможно. Еще при подходе к Городку на одиночный «петляков» набросилась восьмерка «мессеров». Трудно, невероятно трудно одному экипажу вести бой против восьми истребителей. Атаки гитлеровцев с задней полусферы следовали одна за другой. Экипаж действовал дружно, согласованно. Михаил Глебов энергично маневрировал, срывая атаки, а штурман Анатолий Тимофеев и стрелок-радист Евгений Кривенцов вели стрельбу. Истребителям никак не удавалось выйти на дистанцию прицельного огня. В спаренном крупнокалиберном пулемете штурмана что-то заело. Пока Тимофеев возился с оружием, отыскивая причину отказа, фашисты сблизились, открыли огонь с меньшей дистанции. За правым мотором «пешки» потянулся шлейф дыма. «Масляную магистраль перебили! – подумал Глебов. – Пока горит масло, но вот-вот мотор вспыхнет. Добьют нас фашисты!» Мотор и в самом деле загорелся. Вражеские летчики, увидев это, развернулись и ушли – бой длился около 10 минут. Оценив ситуацию, Глебов ввел самолет в крутое левое скольжение, предварительно закрыв пожарный кран правого мотора, чтобы прекратить туда доступ бензина. Тимофеев же оценил обстановку по-своему: увидев, что Пе-2 горит, он аварийно сбросил входной люк и, не ожидая команды, покинул машину. Глебов даже не успел – да и не имел возможности – остановить штурмана. Летчику тем временем удалось на скольжении косой струей воздуха сбить пламя и ликвидировать пожар.

За время боя и скольжения самолет потерял более 3000 метров. До своей территории оставалось около 60 километров. Работавший мотор «пешки» натужно ревел – Глебов перевел его на максимальный режим, чтобы меньше терять высоту. И все же она падала. До линии фронта оставалось чуть больше 10 километров, когда и левый мотор из-за перегрева начал давать перебои. Высота в это время была немного более 2000 метров.

– Не робей, Женя, дотянем! – подбодрил Глебов стрелка-радиста.

Впереди внизу виднелся лесной массив. Над линией фронта остановился и левый мотор. Стало необычно тихо. Лишь снизу доносилась орудийная стрельба – фронт есть фронт. Самолет начал терять высоту. Хотя это и называлось планированием, но над линией фронта запас высоты был мизерным, менее 1000 метров.

– Женя, не торопись прыгать, ветром к немцам снесет, – предупредил Глебов Кривенцова. – Лучше уж на лес сядем, чем плен.

У фронтовиков давно уже стало законом: «Лучше смерть, чем плен». А Тимофеев, как оказалось впоследствии, выбрал второе. В конце войны американские войска освободили его из лагеря.

Глебов искал хотя бы небольшую полянку или просеку, чтобы избежать катастрофы. Но ничего даже похожего не видел – впереди был сплошной лес. Михаил стал готовиться к посадке на лес. Этому когда-то учили инструкторы: необходимо принять вершины деревьев за землю.

– Держись крепче, Женя, приземляемся!

Летчик сознавал, что шансов остаться живым мало, но действовал спокойно, с таким расчетом, чтобы войти в соприкосновение с верхушками деревьев на возможно меньшей скорости. Перед касанием выключил аккумулятор, а зажигание выключил еще после остановки левого двигателя. Когда Пе-2 коснулся деревьев, услышал треск. Удара и боли почувствовать не успел – потерял сознание. Стрелок-радист Евгений Кривенцов первым выбрался из кабины и поспешил на помощь летчику. Увидел Глебова, уткнувшегося лицом в приборную доску. Кабина осталась целой, даже плексиглас оказался неповрежденным, и вытащить Глебова было непростым делом. Кривенцов взял здоровенный сук и начал колотить по кабине летчика. Это и помогло Глебову прийти в сознание. Боли он по-прежнему не чувствовал. Подвигал руками, ногами – порядок. На полу кабины и на груди увидел кровь. Открыл астролюк и с помощью Кривенцова выбрался на обломок крыла. Здесь Глебов почувствовал, что у него разбито лицо и что-то мешало во рту. Сплюнул на ладонь и увидел обломки зубов. Провел другой ладонью по лицу и не обнаружил носа. Взглянув на Кривенцова, спросил:

– Здорово меня разукрасило?

Тот не выдержал, отвернулся. Глебов огляделся на просеку в лесу, которую проделал самолет. Деревья по траектории падения срезало как бритвой. Пытаясь отвлечь командира от грустных мыслей, Кривенцов сказал:

– Повезло, что лес не очень густой. А не то при лобовом ударе из нашей «пешки» блин получился бы.

– Ничего, выдюжим, – отозвался Глебов. – Главное – задание выполнено. Фотопленку заберем.

Глебов и Кривенцов были уверены, что находятся на своей территории, но на всякий случай отошли от самолета, залегли в кустарнике. Вскоре они увидели бортовую машину. Она двигалась по лесной дороге в направлении к «пешке». В кузове находились военные. Лесная дорога проходила в стороне от места падения самолета, ближе к кустарникам, где укрылись Глебов и Кривенцов. Увидев поломанные деревья, люди, находившиеся в машине, закричали:

– Вон они! Давай влево!

Машина подкатила к разбитому Пе-2 почти вплотную. У Глебова и Кривенцова уже не было сомнений – свои.

– Женя, подойди к ним и попроси, чтобы помогли нам, – сказал Глебов. – Да кассеты с фотопленкой забери.

Среди подъехавших на полуторке оказалась и медсестра. Она тут же подбежала к Глебову. На всю жизнь Михаил запомнил ее лицо с золочеными веснушками на щеках и небесно-голубые глаза. В них – слезы.

– Зеркальца нет, сестричка? Девушка достала из санитарной сумки маленькое круглое зеркальце. Взглянув в него, Глебов сказал:

– Отлетался, голубчик… – и потерял сознание. Очнулся он в землянке полевого лазарета. Лицо было забинтовано, левый глаз закрыла опухоль. Рядом сидел Евгений Кривенцов.

В 11-м ОРАП уже сообщили о летчике и стрелке-радисте. На следующий день приехала санитарная машина и забрала их, прихватив заодно драгоценные кассеты с фотопленкой и парашюты.

В лазарете – он находился в трех километрах от аэродрома Колпачки – хирург капитан медицинской службы Васильева в первый же день сделала сложную для тех условий операцию, сконструировала Глебову новый нос.

Вскоре после операции Глебов услышал глухой взрыв.

– Позвоните в полк, узнайте, что произошло, – попросил он медсестру.

А случилось там вот что. 21 июля экипаж Николая Артемюка выполнял разведку глубоких тылов врага в Белоруссии. С заданием справился успешно, но на обратном пути «петлякова» атаковали два фашистских истребителя. Штурман лейтенант Виктор Тараныхин и стрелок-радист старший сержант Николай Димитров открыли по «фоккерам» пулеметный огонь и одного из них подбили. Но другой продолжал атаки сверху слева, вывел из строя левый мотор «пешки». Артемюк на одном моторе пересек линию фронта и пытался дотянуть до аэродрома Колпачки, чтобы доставить командованию фотопленку с разведданными. Самолет был уже в районе аэродрома. Артемюк начал выполнять четвертый разворот для захода на посадку, и в этот момент машина вошла в крутую спираль, врезалась в лес, взорвалась и сгорела. Николай Артемюк и Виктор Тараныхин погибли. Николая Димитрова взрывом отбросило в сторону. Он получил тяжелые травмы, но остался жив.

На траурном митинге выступили майоры С. П. Висягин и Г. А. Мартьянов. Троекратным салютом из личного оружия однополчане почтили память боевых друзей. Их похоронили на опушке леса неподалеку от аэродрома. После войны останки Н. Артемюка и В. Тараныхина, а также погибших впоследствии Л. Рахайлова, В. Тверитина, Ю. Жукова перезахоронили в братской могиле в центре города Торопца Калининской области. На мраморной плите золотыми буквами высечены их имена, там всегда живые цветы.

Михаил Глебов, как и его товарищи, тяжело переживал гибель друзей. В то же время он понимал, что во время этой войны с фашистскими захватчиками потери неизбежны. И что до конца ее еще не однажды придется стоять в скорбном молчании над могилами боевых друзей.

Глебов мучительно думал: сумеет ли он летать?

Наступил день, когда капитан медицинской службы Васильева разрешила снять повязку. Глебов осмотрел в зеркальце свое новое лицо, особенно нос, ставший похожим на спелый помидор, и сказал:

– Не знаю, узнает ли мать, но лицо есть. Главное другое: буду ли летать?

– Будешь, соколик, будешь, – отозвалась Васильева. – Коль уж из такой передряги выбрался, то и летать будешь долго.

Какое-то время Глебов шамкал по-стариковски. Потом ему вставили золотые зубы, и командир полка сказал:

– Можешь домой съездить. Это будет целебнее всяких лазаретов и госпиталей.

– А летать? – насторожился Глебов.

– Будешь летать, – успокоил его замполит С. П. Висягин. – Медицина не возражает. Так что езжай со спокойной совестью.

Михаила потянуло в свою родную деревеньку, где жили отец, мать, сестры и младшие братья. О своем ранении он писал им из лазарета осторожно, дескать, поцарапало немножко. Приехал на станцию Вязники ночью, а к утру, еще затемно, добрался до деревни Тополевка, что на Владимировщине, постучал в дверь родного дома. Открыл отец, прошли в комнату, в которой горела керосиновая лампа, поздоровались, как незнакомые. Из чулана вышла мать, тоже поздоровалась и тут же ушла назад. Михаил убедился, что родители не узнали его, и очень разволновался. Сильно забилось сердце, даже в горле пересохло. Что же делать? Передать привет от сына Миши и уехать? Или открыться, закричать что есть мочи: «Это же я – ваш сын!»

Отец пригласил сесть. Разговорились – Михаил даже не помнит, о чем. Тут же вернулась мать – услышала родной голос, но боялась поверить, что этот летчик с незнакомым лицом и есть ее сын. Она подошла почти вплотную и стала пристально вглядываться в глаза Михаила. Тот не выдержал, на глаза навернулись слезы, и он дрожащим голосом проговорил:

– Мама, неужто не узнала?

– Мишенька, сынок! – обняла его мать. Поплакали все вместе. Потом успокоились, сели завтракать, разговорились.

– Не горюй, Миша, – сказал отец. – Главное – живой остался. Вот добьете фашиста, свадьбу сгуляем!

Пока Глебов лечился и был в отпуске, в полку боевая жизнь шла своим порядком: экипажи выполняли полеты на разведку войск противника, слушали сообщения Совинформбюро, надеясь услышать долгожданную весть о том, что врага погнали на всех фронтах.

1 августа отмечалась 1-я годовщина образования полка. День выдался солнечным, теплым. С самого утра среди авиаторов царило праздничное настроение. Летчики, штурманы и стрелки-радисты ехали из Ермаков на аэродром и пели песни «Землянка», «В далекий край товарищ улетает», «Мы друзья – перелетные птицы». Запевали Евгений Кривенцов, Владимир Свирчевский и стрелок-радист старшина Инанц. На торжество прибыли представители штабов воздушной армии и фронта. На аэродроме состоялось собрание. Подполковник Лаухин подвел в докладе итоги боевой работы полка за минувший год, отметил лучшие экипажи, поставил задачи на период подготовки к Смоленской наступательной операции. Отличившимся вручили боевые награды.

Затем на грузовых машинах опустили борта и оборудовали импровизированную сцену, на которой выступили артисты фронтового ансамбля песни и пляски, а также участники художественной самодеятельности полка. Были песни и танцы, в исполнении которых участвовали почти все авиаторы. Торжественно и весело прошел полковой праздник. Он словно вдохнул в сердца воинов заряд новой энергии, настроил их на новые боевые дела.

При подготовке Духовщинско-Демидовской операции вспомогательный пункт управления (ВПУ) фронта разместился невдалеке от линии фронта, в овраге. Инженерные войска оборудовали землянки, установили штабные палатки, тщательно укрыв их маскировочными сетями. Палатки командующего, члена Военного совета и начальника штаба фронта расположили на западной окраине оврага. Затем размещались офицеры оперативного и разведывательного отделов. Правда, из последнего на ВПУ выехали лишь начальник и 5 офицеров, остальные остались на основном КП.

На фронте шла артиллерийская перестрелка, а на ВПУ кипела напряженная штабная работа. Она усилилась в связи с тем, что на Калининский фронт ожидалось прибытие Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. И действительно, он прибыл 5 августа 1943 года. Остановился в селе Хорошево и вызвал командующего фронтом генерала А. И. Еременко. Заслушал доклад об обстановке и утвердил план Духовщинско-Демидовской операции. По просьбе командующего И. В. Сталин усилил фронт артиллерийскими частями и кавалерийским корпусом.

Подготовка к операции шла полным ходом. Активно действовали разведгруппы стрелковых дивизий и полков, неусыпно следили за эфиром радиоразведчики. С полным напряжением работали и экипажи 11-го ОРАП. Едва ли не в каждом вылете они проявляли отвагу и мужество, фронтовую смекалку. Характерен в этом отношении вылет лейтенанта Михаила Зевахина. Его экипажу предстояло вскрыть оборону врага на новом рубеже северо-восточнее Витебска. С воздуха, даже с малой высоты, трудно определить: заняты эти рубежи войсками или нет. Тем более что противник при виде одиночного самолета-разведчика прекращал всякое движение. Все было замаскировано. Тогда Зевахин решил применить весьма рискованный способ: произвести воздушную разведку боем, то есть вызвать огонь зенитчиков на себя. Снизив «пешку» до высоты 600 метров, стал сбрасывать па окопы бомбы небольшого веса. Противовоздушная оборона противника ожила. Фашисты, видимо, решили, что это одиночный бомбардировщик, а не разведчик, открыли ураганный огонь. Экипаж Зевахина приступил к выполнению задания. Самолет получил серьезные повреждения. Летчик еле довел машину до аэродрома. Зато командование фронта получило достоверные данные об оборонительном рубеже гитлеровцев.

В это время командование воздушной армии представило старшего лейтенанта Владимира Свирчевского к званию Героя Советского Союза. В документе, подписанном генералом М. М. Громовым, сказано: «Старший лейтенант Свирчевский Владимир Степанович участвует в войне с немецкими захватчиками с 22 июня 1941 года. Он по праву считается лучшим воздушным разведчиком Калининского фронта, за время нахождения на котором произвел 151 боевой вылет… Обучил 8 штурманов и передал их в другие экипажи с отличной штурманской и разведывательной подготовкой. Самый ответственный сектор Смоленск – Орша – Витебск, имеющий важные железнодорожные узлы и аэродромы, закреплен за Свирчевским. Несмотря на сильное прикрытие объектов противника зенитной артиллерией и истребительной авиацией, он разведывал их визуально и производил фотографирование. Богатый боевой опыт и умелый маневр, хладнокровие и мужество, которыми обладает тов. Свирчевский, позволили ему преодолевать сильное противодействие противника. Он 55 раз попадал под мощный огонь зенитных батарей… В 31 вылете он встречался с истребителями противника общей численностью 73 самолета. Его самолет семь раз получал повреждения от снарядов и пуль врага.

Попутно с ведением разведки Свирчевский 70 раз бомбил объекты и коммуникации врага. Из общего числа самолетовылетов 87 произведено на фотографирование. Его экипаж сфотографировал Ржевский плацдарм, передний край обороны противника перед Калининским фронтом. Он визуально вскрыл, а затем сфотографировал вновь строящийся рубеж обороны, на который в последующем были отведены войска 9-й и 4-й армий противника.

За отличное выполнение боевых заданий, настойчивость, мужество и героизм тов. Свирчевский награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 2-й степени…»

24 августа 1943 года пришел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении В. С. Свирчевскому звания Героя Советского Союза. Он был первым в воздушной армии среди тех, кто удостоен этого звания в годы Великой Отечественной войны.

В полку состоялся большой праздник. Аэродром Колпачки украсили алыми флагами. Личный состав с орденами и медалями построился на летном поле. Подполковник Н. И. Лаухин доложил командующему воздушной армией генералу М. М. Громову о цели построения полка. Генерал, высокий, подтянутый, прошелся вдоль строя, внимательно оглядывая авиаторов, которые, затаив дыхание, смотрели на легендарного летчика. Многие видели его впервые, хотя каждый читал о нем многое. Михаил Громов в 30-х годах совершил перелет по маршруту Москва – Пекин – Токио. За три дня облетел Европу. Совершил перелет через Северный полюс в Америку. Установил ряд рекордов дальности полета. Впервые в истории авиации он совершил прыжок с парашютом из самолета, вошедшего в плоский штопор. Испытал десятки новых типов машин.

С именем Михаила Громова связана слава нашей Родины. Под впечатлением его блистательных перелетов в 30-е годы в военную авиацию шли лучшие сыны и дочери Ленинского комсомола. Среди них были летчики и 11-го ОРАП. Они гордились, что 3-й воздушной армией, в которую входил полк, командовал прославленный советский летчик, один из первых Героев Советского Союза.

Да, М. М. Громов – легендарная фигура. Он был всесторонне развитым человеком: с детства занимался живописью, музыкой, конным спортом, в свое время завоевал даже звание чемпиона России в тяжелой атлетике.

Обойдя строй, генерал поднялся на трибуну, окинул взглядом летчиков и штурманов, всех авиаторов, достал из планшетки Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Свирчевскому высокого звания и, зачитав его, подошел к Владимиру Степановичу, пожал руку и сказал:

– От всего сердца поздравляю вас с высокой наградой Родины, желаю вам новых боевых успехов.

– Служу Советскому Союзу!

Пока генерал прикреплял к гимнастерке летчика орден Ленина и Золотую Звезду Героя, авиаторы дружно аплодировали. После команды «Разойдись!» друзья бросились к боевому товарищу с поздравлениями.

Вечером, когда приехали в Ермаки, состоялся торжественный ужин, который больше походил на вечер воспоминаний. Тепло поздравили Володю Свирчевского и хозяева дома, в котором он жил, – Михаил Александрович и Мария Васильевна Александровы.

Биография Владимира Свирчевского была характерной для многих авиаторов его поколения. Родился в 1920 году в городе Краматорске. Отец работал на Старокраматорском машиностроительном заводе. В 1931 году во время наводнения он простудился и умер, когда Володе исполнилось И лет. Среднюю школу юноша окончил в 1937 году. Мать Володи – из крестьян, заботливая домохозяйка – сказала:

– Теперь ты глава семьи. Твой младший брат пойдет в школу, а тебе на работу надо устраиваться.

Володя понимал, что маме трудно содержать семью одной. Устроился чертежником-конструктором в литейный цех завода имени Серго Орджоникидзе. Трудился старательно. Зарплату приносил маме. Вскоре его назначили техником-термистом в обжигательных цехах литейного цеха. Без отрыва от производства стал учиться в Краматорском аэроклубе. Окончив его, поступил в Ворошиловградскую школу пилотов. С первых дней войны начал совершать боевые вылеты.

На другой день после вручения награды Владимир Свирчевский снова поднялся в небо. Экипаж вел разведку обороны врага на духовщинском направлении.

В боевой работе полка значительно вырос удельный вес такого способа разведки, как фотографирование. Данные, полученные этим методом, являлись наиболее достоверными. Фотопленка давала полную картину вражеской обороны. На ней были четко видны траншеи, ходы сообщения, блиндажи, огневые позиции артиллерии, пулеметные гнезда.

Для обработки пленки и снимков в полку создали фотослужбу в составе двух отделений: лабораторной обработки, начальником которого назначили воентехника 3 ранга Ивана Григорьевича Шишкарева, и фотограмметрической обработки, которое возглавил старший лейтенант Петр Калашников. Позже прибыл лейтенант Михаил Розов, организовавший 3-е отделение службы – дешифровки. В нем подобрались замечательные специалисты – рядовые Андрей Белоусов, Александр Проворов, Михаил Альтшулер, Григорий Кулибин, Евдокия Плеханова, Галина Пастух, Николай Сычков и другие.

Н. И. Лаухин, В. Л. Дробышев, Г. А. Мартьянов, С. П. Висягин постоянно контролировали работу службы, оказывали помощь. Фотоспециалисты трудились с большим напряжением сил, особенно во время подготовки к очередной операции фронта, когда экипажи часто вылетали на разведку вражеских войск. Поскольку для обработки фотопленки требовалось много воды, служба располагалась обычно возле водоемов. В зимнее время растапливали снег в бочках. Объем работы значительно увеличился, когда самолеты Пе-2 оснастили фотоаппаратами с качающимися установками. Это помогало экипажам за один заход производить съемку площади в два-три раза шире прежней.

Подготовка к Духовщинско-Демидовской операции закончилась, и 14 августа после сильной артиллерийской и авиационной подготовки войска 39-й и 43-й армий Калининского фронта перешли в наступление. На ближних подступах к городу Духовщина разгорелись кровопролитные бои. Противник вел плотный артиллерийский огонь, часто контратаковал силами пехоты, поддерживаемой танками. Оказывал упорное сопротивление. Наступление развивалось медленно, приходилось драться буквально за каждый клочок земли. К тому же враг разгадал замысел нашего командования, успел перебросить на духовщинское направление свежие силы. Проанализировав обстановку, командование Калининского фронта приняло решение прекратить наступление, перегруппировать войска, подвезти боеприпасы, восполнить потери, подтянуть тылы и доразведать противника. Перед разведкой фронта встала задача уточнить группировку фашистских войск, выявить число вновь прибывших частей, вскрыть систему обороны как на подступах к опорному пункту, так и в самой Духовщине. Эту задачу решали все виды фронтовой разведки, в их числе и экипажи 11-го ОРАП.

Генерал В. В. Курасов вызвал на ВПУ подполковника Н. И. Лаухина, чтобы более детально распределить задачи, исходя из возможностей полка. Лаухин доложил:

– На сегодня в полку двадцать семь боеспособных летчиков, двадцать пять штурманов, столько же стрелков-радистов. Кроме того, подготовлены для выполнения боевых задач еще пятнадцать экипажей из нового пополнения. Они готовы к вылету в любой момент. Сложность, однако, в том, что у нас не хватает самолетов. Из двадцати четырех «пешек» исправных всего семнадцать.

– Причина неисправности? Где находятся самолеты?

– У всех причина одна: повреждены в боевых вылетах. Шесть находятся на ремонте в полевой мастерской воздушной армии, один еще не доставили с места вынужденной посадки.

Генерал Курасов сделал пометки в рабочей тетради, затем пригласил Лаухина к штабному столу, на котором находилась оперативная карта, испещренная цветными карандашами.

– Оперативную обстановку на духовщинском направлении вы знаете, – начал генерал. – Нас интересует система обороны противника, которая, как известно, насыщена огневыми средствами, оборудована оборонительными сооружениями – дзотами, бронеколпаками, противопехотными и противотанковыми заграждениями. Нам предстоит досконально разведать оборону врага, изучить состав его группировки. Важно до мельчайших подробностей узнать все об оборонительных сооружениях – до отдельного окопа, траншеи, огневой позиции. Эту задачу предстоит решить вашему полку. Задача сложная. Оборону противника придется фотографировать неоднократно. Нужно уловить малейшие тенденции в ее развитии. Хотелось, чтобы вы подробнее рассказали о каждом боеспособном экипаже, о его возможностях.

Подполковник Лаухин четко охарактеризовал экипажи капитана Володина (штурман старший лейтенант Негорожин, стрелок-радист Ремизов), младшего лейтенанта Орлова (штурман лейтенант Лежнюк, стрелок-радист старший сержант Инанц), лейтенанта Зевахина (штурман лейтенант Турчанов, стрелок-радист сержант Погорелов), младшего лейтенанта Паяльникова (штурман лейтенант Шелядов, стрелок-радист сержант Насоловец), капитана Стругалова (штурман лейтенант Антонов, стрелок-радист старшина Корсаков), младшего лейтенанта Сафронова (штурман младший лейтенант Титов, стрелок-радист сержант Артемов), младшего лейтенанта Терехова (штурман лейтенант Васильев, стрелок-радист сержант Шмычков), младшего лейтенанта Ракова (штурман младший лейтенант Блищавенко, стрелок-радист сержант Крылов) и других.

Слушая командира полка, начальник штаба фронта делал в рабочей тетради пометки. Когда Лаухин замолчал, Курасов спросил:

– А почему экипаж Мосиенко не называете? Лаухин не удивился вопросу. Генерал хорошо знал летчиков и штурманов полка, в том числе и Сергея Мосиенко, хотя последний летал в составе 11-го ОРАП лишь с марта 1943 года. 26 апреля экипаж Пе-2 в составе младшего лейтенанта Сергея Мосиенко, штурмана лейтенанта Петра Шаповалова и стрелка-радиста сержанта Алексея Зибенкова, выполнив задание, возвращался на аэродром. При подходе к линии фронта Зибенков доложил, что их догоняют два вражеских истребителя. Завязался бой. Фашисты атаковали одиночный Пе-2. Самолет загорелся, отказал правый мотор. Мосиенко глубоким скольжением сбил пламя и продолжал вести машину на свой аэродром. Не дотянул до него километров пять – «пешка» упала в лес. При столкновении с землей Алексей Зибенков погиб, а Сергей Мосиенко и Петр Шаповалов получили тяжелые травмы. Более суток лежали они в обломках самолета. Их обнаружил старик из близлежащего села и на подводе привез на аэродром. Особенно в тяжелом состоянии оказался Мосиенко. У него были переломы обеих ног, пробит череп, раздроблена челюсть. Петра Шаповалова через месяц выписали, а Сергей Мосиенко все еще оставался в госпитале.

Лаухин доложил об этом Курасову, тот покачал головой:

– Шаль человека. Летать-то он будет?

– Врачи обещают поставить Мосиенко на ноги.

– А как лейтенант Солдаткин?

– Уже вернулся из госпиталя, рвется в небо. Но мы пока не планируем его на полеты, пусть восстановит силы.

– Тяжкая доля досталась этому поколению. Вырвется человек из лап смерти, и снова нужно идти в бой. Что поделаешь: война идет не на жизнь, а на смерть. И Родину свою мы должны отстоять. Любой ценой!

Генерал наклонился над картой, красным карандашом начертил на ней прямоугольник, сказал:

– Эту площадь вашему полку необходимо сфотографировать три-четыре раза. Дешифрованные снимки немедленно представлять в разведотдел штаба фронта.

В заключение он уточнил список тех экипажей, которым целесообразно поручать выполнение сложных заданий по разведке духовщинского опорного пункта. Правда, по возвращении в полк Лаухину пришлось внести в этот список кое-какие коррективы.

Командир уже заканчивал совещание руководящего состава полка и эскадрилий по решению полученных от генерала Курасова задач, когда в помещение вошел лейтенант Солдаткин.

– Разрешите обратиться, товарищ подполковник?

– Не вовремя, Солдаткин, у нас совещание.

– Я знаю и все-таки обращаюсь. Когда совещание закончится, будет уже поздно.

– Ладно, слушаю вас.

– Засиделся я на земле, товарищ подполковник. Включите меня в плановую таблицу, разрешите летать.

– Не могу спорить с медицинской службой, Николай, – развел руками Лаухин. – Не допускают тебя к полетам.

– Допускают! Я только что на медосмотре был.

– Уговорил-таки? – прищурил глаза Висягин.

– Что мне еще остается? Они пользуются довоенными допусками. Но как в такое время сидеть на земле?

И лейтенант Николай Солдаткин начал летать на разведку. 4 сентября он со штурманом лейтенантом Виктором Волковым и стрелком-радистом старшиной Дмитрием Кольцовым ушел на фотографирование обороны врага. «Петлякова» прикрывали 4 истребителя Як-7. На втором заходе 8 «фокке-вульфов» атаковали группу. «Яки» связали боем четверку «фоккеров», а оставшиеся навалились на экипаж Солдаткина. Однако штурман и стрелок-радист прицельным огнем отразили атаку. Гитлеровцы всячески пытались сорвать разведку, но Солдаткин продолжал фотографирование, пока не закончил. Задание экипаж выполнил, фотопленку доставил на аэродром.

Через два дня, 6 сентября, экипаж Солдаткина под прикрытием истребителей снова встретился в небе Духовщины с восьмеркой «Фокке-Вульфов-190». И снова Солдаткин, Волков и Кольцов дрались до полного выполнения задания. Затем Солдаткин применил противоистребительный маневр, ушел на свою территорию.

Надолго запомнилось воздушным разведчикам 9 сентября. В тот день ярко светило солнце, в небе – ни облачка, видимость – отличная. Командованию требовались данные о переднем крае обороны врага на духовщинском направлении. Необходимо было сфотографировать с высоты 5000 метров рубеж обороны длиною в 50 километров и на всю тактическую глубину. На разведку вылетело звено в составе ведущего капитана Леонова (штурман капитан Бахвалов, стрелок-радист старший сержант Бокань) и ведомых лейтенанта Солдаткина (штурман старший лейтенант Волков, стрелок-радист старшина Кольцов) и младшего лейтенанта Саевича (штурман младший лейтенант Русанов, стрелок-радист старшина Дьяконов). Звено прикрывали 18 истребителей Як-7.

При подходе к линии фронта пост ВНОС доложил:

– В воздухе «фокке-вульфы».

Звено продолжало полет. Но вражеские истребители не приближались. «Значит, зенитный огонь откроют», – подумал Алексей Леонов и передал ведущему истребителей прикрытия:

– Мы начинаем работу, а вы держитесь поблизости, не лезьте под огонь.

Разведчики вышли на боевой курс и начали фотографировать оборону противника. Работа обычная, будничная. Но есть ли задание труднее? Кроме точного штурманского расчета здесь требовались идеальное соблюдение заданного режима, отвага и мужество. Перед самолетами – огненная стена. Разрывы зенитных снарядов везде: впереди, слева, справа, выше, ниже… Казалось, очередной снаряд вот-вот угодит в самолет. А маневрирование исключено. Отвернет летчик в сторону, изменит высоту или допустит крен – нужного снимка не будет. Самолеты звена шли как по струнке – удобная для зенитчиков цель. В кабинах экипажи слышали разрывы вражеских снарядов и удары их осколков о фюзеляжи и крылья, видели пробоины, чувствовали отвратительный запах пороховой гари. Но разведчики по-прежнему выдерживали боевой курс во имя необходимых командованию данных, которые помогут наземным войскам нести меньшие потери. Минуты казались часами.

И вдруг – тишина. Противник прекратил обстрел. Леонов тут же передал в эфир:

– «Маленькие», держитесь плотнее, сейчас нас истребители атаковать будут!

«Яки» бросились к разведчикам. В небе завертелась огненная карусель: наши «ястребки» вступили в схватку с врагом, преграждая фашистам путь к разведчикам. Небо неистово ревело моторами. Истребители обеих сторон совершали головокружительные фигуры пилотажа. Гремели пулеметно-пушечные очереди. Два «фоккера», объятые пламенем, круто пошли вниз, оставляя за собой черные борозды дыма.

А разведчики продолжали работу. Но вот три истребителя врага все-таки прорвались к ним, нацелились на самолет Саевича. Штурман Иван Русанов и стрелок-радист Константин Дьяконов открыли по ним пулеметный огонь и сбили одного «фоккера». Два оставшиеся продолжали атаковать. Погиб Константин Дьяконов. Оборонительный огонь ослаб, и «фоккеры» подожгли самолет. Скольжением вправо Саевич пытался сбить пламя, но огонь охватил машину, его языки уже лизали комбинезоны штурмана и летчика. Кабина наполнилась дымом.

– Ваня, прыгай! – скомандовал Саевич.

Сначала из горящего самолета вывалился Иван Русанов, за ним прыгнул Тимофей Саевич. А экипажи Леонова и Солдаткина продолжали фотографировать оборону фашистов до конца. Выполнив последний заход, взяли курс на Колпачки. Фотопленку на аэродроме ожидали с нетерпением. Сразу же после обработки ее доставили в штаб. Однако там выяснилось, что не все участки обороны врага видны четко. На следующий день экипажи Алексея Леонова и Николая Солдаткина вылетели на повторное фотографирование рубежа. Их прикрывали те же истребители Як-7. Разведчики приступили к фотографированию. В воздухе стояла непривычная тишина – зенитки врага не стреляли, истребители не появлялись. «Какую же ловушку придумали гитлеровцы?» – подумал Леонов. Солдаткин начал пристраиваться поближе. Тут-то и навалились «фоккеры». Главный удар они нацелили по самолету Солдаткина. На выручку «пешкам» пришли «яки». К тому же дружный огонь штурманов и стрелков-радистов обоих «петляковых» не позволил фашистам вести прицельную стрельбу. Задание было выполнено.

Два дня подряд на поиски экипажа Саевича вылетали лучшие разведчики полка, но безрезультатно. На третий день возвратился Иван Русанов – бледный, изможденный, грязный. Он-то и рассказал о происшедшем в воздухе…

Выпрыгнув из горевшего самолета, Русанов раскрыл парашют где-то в 1000 метров от земли. Его обогнал Саевич. Он падал стремительно. В центре купол его парашюта прогорел. Русанов осмотрелся и увидел, что приземляется на небольшое озеро. Потянул стропы, чтобы изменить направление полета. В этот момент потерял из виду Саевича. Да и чем можно было ему помочь?

Русанов приземлился метрах в 20 от озера. На другом его берегу находились огневые позиции полевой артиллерии. Гитлеровцы заметили Русанова, уселись в грузовик. Пока они объехали озеро, Ивану удалось укрыться в густом кустарнике. Фашисты развернулись в цепь, начали прочесывать местность. Русанов достал из кобуры пистолет, положил палец на спусковой крючок, подумал: «Даром меня не возьмете!» Один из фашистов с автоматом на животе прошел буквально в метре от Русанова, но не заметил штурмана. Другой бежал по его следам. Невдалеке он круто свернул вправо и скрылся в кустарнике.

Переговорив, гитлеровцы сели в машину и укатили. Русанов облегченно вздохнул, вынул из кармана аварийную карту, сориентировался. Издали доносилась орудийная перестрелка. Дождался ночи, двинулся в путь. По боевым позициям фашистов продвигаться было трудно. Услышал вдруг:

– Хальт!

Бросился бежать. Пули просвистели мимо. Часа через полтора снова нарвался на часового. Тоже удалось уйти.

Наконец наткнулся на проволочные заграждения. Это был передний край обороны гитлеровцев. Русанов знал, что мины здесь устанавливались обычно на каждом шагу, но делать было нечего. Передвигаясь по-пластунски, прополз под проволокой. Ему повезло – на мину не нарвался. Вышел к реке Царевич, на противоположном берегу которой оборонялись наши войска. Река неширокая, но глубокая. «Как же перебраться?» – подумал Русанов и начал ползать по берегу в поисках чего-нибудь такого, на чем можно было бы преодолеть водную преграду. Наткнулся на бревно, подкатил к воде. Поплыл. Небо осветилось ракетами. Фашисты открыли пулеметный и автоматный огонь. Пули свистели над головой, впивались в бревно, за которым укрылся Русанов. Причалил к нашему берегу, вылез из воды, услышал:

– Стой! Руки вверх!

Перед Русановым, как из-под земли, встали два наших бойца с автоматами наизготовку.

– Ты кто такой? – спросил один из них.

– Советский летчик. Сбили меня.

– Ну, пошли, разберемся.

Его отвели в землянку командира роты, оттуда – в штаб полка. Там обогрели и накормили. Иван уснул как убитый – больше суток не смыкал глаз, да еще столько событий произошло. Вскоре Ивана разбудил дневальный:

– Начальник штаба вызывает.

В блиндаже подполковник расспросил Русанова, откуда он, в какой части служит, кто командир. Затем позвонил в полк, и штурмана отправили в Колпачки.

После рассказа Русанова ни у кого не осталось сомнений, что командир экипажа Тимофей Саевич и стрелок-радист Константин Дьяконов погибли. Их родителям отправили похоронки.

Воздушные разведчики полка пятикратно сфотографировали оборону врага па духовщинском направлении. После дешифровки снимков вскрыли 32 батареи зенитной артиллерии, 131 дзот, 289 площадок для станковых пулеметов, 333 блиндажа, 33 артиллерийские батареи полевой артиллерии, 19 минометных батарей, 12 наблюдательных пунктов. На аэродромах обнаружили 230 самолетов. На станциях Смоленск, Ярцево, Ельня стояли 8228 товарных вагонов. Кроме того, установлено, что по шоссейным дорогам на духовщинском направлении двигались 738 автомашин и 550 повозок.

Эти сведения вместе с данными других видов разведки были нанесены на крупномасштабную карту. У командования фронта сложилась полная и ясная картина о группировке фашистов, их огневой системе, инженерных сооружениях. На основе этих данных командование Калининского фронта разработало план наступления на духовщинском направлении. 14 сентября войска левого крыла взломали оборону противника, разгромили группировку и 19 сентября овладели опорным пунктом и городом Духовщина. Наши войска продолжали наступление на Смоленск. Город освободили от фашистских захватчиков 25 сентября 1943 года. Это была большая победа войск Западного и Калининского фронтов.

В тот же день в землянке командира полка Н. И. Лаухина зазвонил телефон. В трубке раздался голос командира дивизии, освобождавшей Смоленск. Слышимость была неважной, фамилию Лаухин не разобрал. Услышал поначалу вопрос:

– У вас служил летчик Саевич?

– Да, у нас. Но он погиб девятого сентября.

– Рано похоронили. Жив Саевич! Приезжайте в комендатуру Смоленска и заберите. Слишком уж в полк рвется. Боюсь, как бы пешком не рванул!

Командир эскадрильи майор Г. А. Мартьянов тотчас же отправился в Смоленск. Но нелегко было проехать на «виллисе» по дорогам, забитым колоннами автомашин, танков, артиллерии – войска спешили на запад. Лишь к вечеру он добрался до комендатуры. Там действительно встретил Тимофея Саевича, которого в общем-то трудно было узнать: тот едва стоял на ногах, с распухшим от ожогов лицом, покрытым отросшей за две с лишним недели щетиной, с забинтованной головой, в рваном и грязном обмундировании. Георгий Алексеевич подбежал к Тимофею. Крепко обнялись, расцеловались, даже прослезились. На это у каждого были свои причины: Мартьянов – оттого что увидел живым боевого товарища, на которого уже отправили похоронку; Саевич – оттого что закончились мытарства фашистского плена и он снова сможет летать в дымном небе войны.

Пожав руку коменданту, Мартьянов повел ослабевшего Саевича к машине. По дороге в полк Тимофей расспрашивал об однополчанах. Очень обрадовался, узнав, что Иван Русанов вернулся в полк. А Георгий Алексеевич все еще не мог подобрать нужного тона, чтобы сказать об отправленной похоронке. Потом все-таки решился:

– Так уж вышло, Тимофей: огорчили мы твоих родителей. По всем данным получалось, что ты погиб. Вот и сообщили им об этом в деревню Сухополь.

– Инзерский сельсовет Архангельского района? – уточнил Саевич, будто заново узнавая адрес родных. – В общем-то вы были близки к правде. Случилось со мной такое, даже вспомнить страшно…

Саевич выбросился из горящего самолета на высоте 4000 метров. Дернул вытяжное кольцо. Парашют раскрылся, но Тимофей почувствовал, что падение по-прежнему стремительное. Посмотрел вверх и увидел дыру в куполе – парашют прогорел, видимо, еще в самолете. Обогнал Русанова и увидел, как с огромной скоростью надвигалась земля. «Все, конец!» – мелькнула мысль. А умирать так не хотелось. Уже перед самой землей еще раз посмотрел вниз и увидел, что опускается на крону огромного дерева, одиноко стоявшего у дороги. Услышал, как затрещали ветки. Ударился о землю и потерял сознание. Пришел в себя в кузове грузовика, который подпрыгивал на ухабах. Открыл глаза и увидел над собой двух автоматчиков в серо-зеленых шинелях. Один из них буркнул: – Рус капут!

«Плен?» – обожгла мысль, и рука потянулась к кобуре, но она была пустой. От нестерпимой боли снова и снова терял сознание. Смутно помнил, что грузовик остановился у сарая. Фашисты сбросили Саевича на солому. К вечеру в сарай вошел немец, очевидно санитар или фельдшер. Смазал обожженные места па теле Тимофея, перевязал голову, из которой сочилась кровь.

На следующий день Саевича перевезли в лагерь военнопленных, огражденный колючей проволокой. Вдоль нее расхаживали часовые с винтовками и собаками. Начали вызывать на допросы. Тимофей молчал. Его избивали, пытали самыми изощренными способами. Он терял сознание. Его отливали водой, допрашивали снова и снова. Саевич не проронил ни слова.

Тогда Тимофея поместили в барак, в котором на двухъярусных нарах лежали тяжело раненные в боях пленные. Их кормили два раза в день баландой из гнилой картошки и капусты. Еще выдавали испорченные рыбные консервы. От голода и инфекций люди умирали – ежедневно из барака выносили десятки трупов. Саевич решил: «Бежать! Уж лучше пусть убьют, чем умирать здесь!» Об этом он думал днем и ночью, представлял четко, что совершить побег в одиночку невозможно. Начал искать единомышленников среди пленных. Понимал, что и это рискованное дело – гитлеровцы засылали в лагерь провокаторов. Однако нельзя же остерегаться всех! Ведь в лагере – советские люди!

Подобрались еще трое таких же, как он. Все они решили попытаться бежать. Фамилии свои умолчали, называли один другого по именам. Больше других Тимофею понравился Павел – серьезный, рассудительный парень. Украинец Степан даже там, в лагере, оставался балагуром, весельчаком, любителем рассказать анекдот. И еще – Федор, высокий, болезненный, по характеру решительный, резкий. Несмотря на все различия, их объединяло горячее желание скорее вырваться из фашистского ада, взять в руки оружие и снова продолжать борьбу против гитлеровцев.

Степану удалось познакомиться на кухне с пожилым человеком, вместо ноги у которого был протез. Он оказался настоящим патриотом, рассказал, в какое время сменяются часовые, в каком месте лучше всего сделать проход в проволоке. Принес кусачки для резки ее. Посоветовал заделать проход за собой, чтобы фашистские охранники не заметили так скоро побег.

День 15 сентября выдался сырым и хмурым, с самого утра и до вечера моросил нудный дождь.

– Пора! – сказал Павел. – Самое подходящее время – собаки след не возьмут.

Сначала он ушел вперед, бесшумно проделал проход в «колючке». Выяснилось, Павел был сапером, так что такое занятие для него оказалось привычным. Подал сигнал троим товарищам. Они осторожно подобрались к нему и пролезли под проволокой. Подождали, пока Павел заделал проход, поползли под все усиливавшимся дождем. Разобрались, что ползут по огороду, на котором росла капуста, свекла, морковь. Наткнулись на люк. Открыли его и спустились вниз, в канализационную трубу. Темно, хоть глаз коли. Продвигались на ощупь, надеясь, что труба выведет на поверхность. Однако конец трубы был зацементирован. Пришлось ползти назад. Но и другой конец трубы тоже был закупорен.

– Что будем делать? – растерянно спросил Степан.

– Придется сидеть здесь и ожидать прихода наших войск, – подумав, ответил Тимофей. – Готовится операция по освобождению Смоленска.

– Другого выхода у нас нет, – поддержал его Павел. – Сами видите: город забит фашистами. Они схватят нас, как цыплят, если вылезем отсюда.

– А если немцы обнаружат, что мы бежали? – засомневался Степан.

– Если да если, – передразнил его Павел. – Не заметят. Все сделано там нормально.

Установили очередность, кому и когда выбираться из трубы за капустой, свеклой и морковью.

– Переходим на овощную диету, – не удержался от шутки Степан. – Пища полезная, калорийная, совсем не та, что в лагере.

Через четыре дня беглецы не на шутку всполошились – кто-то открыл люк. Затем послышалась русская речь. Стало понятно, что бежала еще одна группа пленных. Степан предупредил их:

– Товарищи, купе занято, но свободные места найдутся. Давайте сюда. Сколько вас?

– Одиннадцать! – послышалось в ответ.

– Залезайте. В тесноте, да не в обиде.

Оказалось, что и этой группе помог тот же человек с протезом вместо ноги. В трубе не хватало воздуха, но никто не сетовал на это. Каждый предпочитал лучше умереть здесь, чем в лагере. Потеряли счет дням и ночам, ожидая освобождения.

В одну из ночей наступила очередь Тимофея доставать овощи. Он выбрался из люка, осмотрелся. Светало. Слышалась артиллерийская канонада. Снаряды рвались в городе. Тимофей обратил внимание на то, что лагерь военнопленных опустел. Саевич наклонился к люку и выкрикнул во весь голос:

– Товарищи, вылезайте оттуда скорее! Фашисты драпают. Наши наступают!

Беглецы вылезли из трубы. Изможденные, грязные, обросшие и оборванные, они начали обниматься, поздравляя друг друга с освобождением.

Неожиданно нагрянули наши пехотинцы:

– Руки вверх! Кто такие?

Саевич объяснил. Бойцы привели всех в только что организованную комендатуру Смоленска. С бывшими военнопленными беседовал командир дивизии. Узнав от Саевича, что он служил в полку Лаухина, генерал позвонил в часть.

С Иваном Русановым Саевич встретился не сразу. Тимофей побрился, помылся, сменил обмундирование. На третий день его направили во фронтовой дом отдыха, расположенный в живописном уголке Калининской области. Однако в пути Саевич разминулся с Русановым, который как раз в этот день выехал в полк. Лишь по возвращении из дома отдыха Иван и Тимофей по-братски обнялись. А еще через неделю экипаж Тимофея Саевича в составе штурмана Ивана Русанова и стрелка-радиста Дмитрия Лапсина включился в боевую работу. В этом составе они летали до последнего дня войны.

Сразу же после завершения Духовщинско-Демидовской операции в полку произошло еще одно радостное событие: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 сентября 1943 года командиру авиационного звена капитану Николаю Ермолаевичу Самохину присвоено звание Героя Советского Союза.

Родился Самохин в 1913 году в селе Старая Каран Старокаранского района Донецкой области. С малолетства «заболел» авиацией и настойчиво шел к своей мечте. После окончания семилетки пошел в аэроклуб, потом – школа летчиков. До войны служил в частях Белорусского, Ленинградского и Прибалтийского военных «кругов. Сражался против гитлеровских захватчиков на Западном, Брянском, Калининском фронтах. Когда формировался 11-й отдельный разведывательный авиаполк, Н. Е. Самохин оказался в нем в числе первых. К тому времени он прекрасно владел техникой пилотирования боевого самолета и тактикой воздушной разведки. Командование поручало ему выполнение ответственных заданий в глубоком тылу противника. Николай Ермолаевич летал в сложных метеорологических условиях и всегда успешно справлялся с поставленными перед ним задачами. Данные, которые доставлял экипаж Самохина, в полной мере использовались авиацией дальнего действия.

Несмотря на молодость, Николай Ермолаевич рано поседел. По характеру Самохин оказался человеком спокойным, рассудительным и на редкость добрым. Боевые друзья относились к нему с уважением.

Высокую награду Николаю Самохину также вручил командующий 3-й воздушной армией генерал М. М. Громов. Теперь в полку стало два Героя Советского Союза.

В конце сентября 1943 года полк перелетел с аэродрома Колпачки, где в августе 1942 года он формировался, на аэродром Паньково, который располагался километров на 25 севернее Велижа, на берегу реки Западная Двина. Более года полк находился на аэродроме Колпачки. Отсюда он летал, принимая непосредственное участие во Ржевско-Вяземской, Великолукской, Духовщинско-Демидовской и Смоленско-Рославльской наступательных операциях. За это время полк трижды пополнялся, поскольку нес большие потери. Здесь были похоронены многие боевые товарищи. Жители деревни Ермаки помогали авиаторам, чем могли. И не случайно калининская земля для воинов-авиаторов полка стала такой близкой. Полк улетел оттуда, но связь летчиков-фронтовиков с калининцами не прерывается и в настоящее время.

Ведение воздушной разведки с нового аэродрома протекало в сложной наземной и воздушной обстановке. После овладения Смоленском войска Калининского фронта преследовали отходившие дивизии противника, которые цеплялись за удобные, заранее подготовленные промежуточные рубежи и опорные пункты. На разведку этих объектов и направлялись экипажи подполковника Н. И. Лаухина. Они по-прежнему доставали ценные данные, на основе которых командование фронта принимало решение на дальнейшие наступательные действия.

К началу октября гитлеровские войска отошли к заранее созданному оборонительному рубежу Езерище, Городок, Витебск, где оказали упорное сопротивление, и наши армии вынуждены были приостановить наступление. Необходимо было тщательно разведать этот новый рубеж. Подразделения стрелковых дивизий и полков усиленно проводили разведпоиски, вели наблюдение за противником, выявляли его позиции, огневые точки.

Велся перехват радиограмм врага, засекались работавшие радиостанции его полков и дивизий, корпусов и армий, вскрывались пункты управления. Активизировали работу в тылу врага партизаны и подпольщики.

В полк Н. И. Лаухина ежедневно поступали боевые распоряжения по разведке объектов противника. Экипажи один за другим вылетали на задания. Они готовились к каждому вылету тщательно, всесторонне. Инженеры, техники и механики дотошно проверяли оборудование самолетов, стараясь выявить и устранить малейшие отклонения в работе моторов, агрегатов и систем. Специалисты заряжали кассеты новыми пленками, закладывали их в бортовые фотоаппараты. Штурманы и летчики расспрашивали возвращавшихся из-за линии фронта членов экипажей о состоянии погоды, наличии зенитных средств в районах объектов о встречах с истребителями противника. Все это учитывалось при прокладке маршрута, высоты полета.

Активизировалась в полку и партийно-политическая работа. Проводились партийные собрания и заседания бюро эскадрилий, на которых, как правило, обсуждались меры по обеспечению авангардной роли коммунистов в выполнении боевых заданий. Нередко члены партии предлагали принять все меры к тому, чтобы обеспечить полеты без происшествий и предпосылок к ним, более качественно готовить «петляковы» к каждому заданию в небе. Проводились также митинги по подписке на Государственный заем. Обычно никто из авиаторов не подписывался меньше чем на два месячных оклада.

Примерно такие же вопросы обсуждались и на комсомольских собраниях. Следует отметить, что коммунистов в полку стало уже более 40 и почти столько же насчитывалось комсомольцев.

Подполковник С. П. Висягин делал все от него зависящее, чтобы коммунисты были ударной, ведущей силой полка. При этом особое внимание командиры, политработники, партийные и комсомольские активисты уделяли индивидуальной работе с каждым человеком.

Заместитель командира полка по политчасти организовывал политинформации, прослушивание сводок Совинформбюро. Последние, как правило, комментировали парторги, пропагандисты, увязывали их с конкретными задачами экипажей на очередной летный день.

Четко была налажена в полку и система политических занятий, которые проводились со всем личным составом по специальностям и должностному положению.

Вся партийно-политическая работа в эскадрильях проводилась, на первый взгляд, урывками, в периоды между вылетами, на стоянках, под крылом самолета, в землянках, однако была она постоянной, целенаправленной и потому высокоэффективной.

Большой популярностью среди авиаторов пользовались боевые листки, стенные газеты «За Родину!», «Разведчик» и другие. В них освещались успехи советских войск на фронтах, боевая работа летчиков, штурманов, стрелков-радистов, наземных специалистов полка. У каждой стенгазеты была своя редколлегия, но оформляли их под контролем парторга чаще всего те, кто мог рисовать и литературно править заметки. Между эскадрильями постоянно велось соревнование: кто выпустит стенгазету лучше? В выигрыше оставались все, потому что стенгазеты получались содержательными, красиво оформленными. Выпускались в полку и фотогазеты. Они особенно привлекали внимание авиаторов.

В часы досуга воздушные разведчики никогда не скучали. Собираясь вместе, они часто пели полюбившиеся им песни. Наиболее популярными среди них были «Катюша», «Смуглянка», «Вечер на рейде», «Землянка», «По долинам и по взгорьям».

Экипажи, ожидавшие вызова на КП, коротали время за шахматами, шашками. Много удовольствия доставляла авиаторам игра в домино. Слышались удары костяшками о стол, раздавался смех. Проигравшая пара обычно подлезала под стол и говорила:

– Мы – слабаки!

В одну из землянок, из которой слышался смех, зашел как-то командующий армией М. М. Громов – он нередко приезжал по делам в полк. Один из авиаторов, увидев генерала, скомандовал:

– Смирно!

Авиаторы вскочили с мест, притихли. Замерли и те, кто находился как раз под столом. Генерал наклонился, заглянул туда. Потом улыбнулся, сказал:

– Хоть вы и не рассчитались еще за проигрыш, но все-таки вылезайте.

Он похвалил шахматистов, которые примостились в углу землянки, играли тихо:

– Весьма полезная для разведчиков игра, а для воздушных следопытов – в особенности. Домино – это не то. По интеллектуальности эта игра находится на уровне перетягивания каната. Там хоть силу развивают, а тут… Нет, нет, я не против, играйте, коль нравится. Все-таки разрядка для нервов.

Многих в полку генерал Громов знал в лицо, интересовался их судьбами. Вот и на тот раз спросил:

– Что-то Шелядова не вижу.

– Где-то здесь он, – ответил подполковник Лаухин. – Наверное, байки Василия Шейко слушает.

Судьбой Шелядова командующий заинтересовался неспроста. В ноябре 1942 года экипаж в составе капитана Владимира Стругалова, штурмана лейтенанта Петра Шелядова и стрелка-радиста сержанта Федора Бережного вылетел на фотографирование железнодорожной станции Рудня. Сержант Бережной доложил:

– Командир, два «фоккера» в атаку заходят! Стругалов сначала выполнил противоистребительный маневр, потом ушел в облака. И там продолжал менять курс с таким расчетом, чтобы оторваться от фашистских истребителей. Шелядов делал пометки на полетной карте. Когда же Пе-2 вышел под облака, штурман понял: штилевая прокладка не спасла положение, ориентировка безнадежно потеряна. Тем более что ночью выпал снег и даже знакомые ориентиры изменили очертания. А горючее было на исходе. Командир экипажа принял решение произвести вынужденную посадку на ровной площадке. Приземлились благополучно. Но сообщить об этом в полк не смогли – в ближайшем селе телефонной связи не оказалось. Тогда Стругалов отправил подполковнику Лаухину письмо. Однако письма в те военные годы доходили до адресата не скоро. Через неделю в полку экипаж считали погибшим и отправили похоронки родным Владимира Стругалова, Петра Шелядова и Федора Бережного.

Лишь на десятые сутки Н. И. Лаухин получил то запоздалое письмо Стругалова. Отвезли туда горючее, и экипаж на «петлякове» возвратился на аэродром. Родителям Стругалова и Бережного Висягин сообщил, что их сыновья живы. А Шелядову командир полка сказал:

– Командующий разрешил вам самому съездить домой. Письмо туда будет идти дольше.

Родные Петра и вправду жили неподалеку – в селе Головинские Горки Калининской области. Приезд Шелядова взбудоражил жителей. И было отчего радоваться – два дня назад всем селом справили по Петру поминки. Его мать, брат и сестра не скрывали слез радости.

Подобных случаев в годы войны было немало. Поэтому многие, получив похоронку, еще долго надеялись, что выписана она ошибочно.

Генерал М. М. Громов подошел к одной группе авиаторов. Все они весело смеялись. Штурман лейтенант Василий Шейко рассказывал разные забавные были и небылицы. Шелядов, заметив командующего, хотел было подать команду «Смирно!», но тот приложил палец к губам: дескать, не перебивай рассказчика. И сам тихонько пристроился к слушавшим. А Василий рассказывал как раз о своем земляке Иване Петровиче Чуприне, которого по-уличному называли Купцом за его пристрастие покупать разные вещи, а затем перепродавать без всякой для себя выгоды. По словам Шейко, это был пожилой мужчина, обладавший феноменальной силой. Любил поупражняться с двухпудовыми гирями, пожонглировать ими.

– Бувало, визьмэ оту гырю, – вел неторопливый рассказ Василий, – розмахнэцця и пэрэкинэ чэрэз хату.

– Сам это видел? – недоверчиво переспросил, удивляясь, один из скептиков.

– Сам бачыв, – подтвердил Василий. – Мы ж, пацаны, заным товпою бигалы!

И Шейко начал рассказывать, как Купец поехал в город за товаром. А там как раз выступал известный борец Иван Заикин. Иван Петрович пошел в цирк, посмотрел, как Заикин поборол Черную Маску и Стальную Маску – под такими именами выступали еще два борца. Обоих Заикин положил на лопатки, обратился к публике:

– Кто хочет со мной побороться? Тому, кто победит меня, плачу двести рублей.

Купец, недолго думая, выкрикнул:

– Я желаю!

– Выходи на арену!

В ожидании интересного зрелища публика зашумела, заволновалась. Чуприна вышел на арену, снял рубаху. Увидев его мощную мускулатуру, все поняли: схватка будет что надо. А Чуприна, подняв Заикина на вытянутых руках, покрутил его, бросил на пол, затем перевернул на спину и прижал лопатками к ковру. Тот запросил пощады. Борцы встали. Заикин сказал:

– Ты боролся не по правилам.

– А ты расскажи, как надо, – попросил Чуприна.

Заикин объяснил основные правила борьбы. И они снова схватились. Чуприна захватил противника за руки и так сжал их, что даже кости затрещали. А затем бросил Заикина на пол через бедро и снова прижал лопатками к ковру. В цирке раздался гром аплодисментов. Заикин пожал руку своему сопернику и сполна отдал обещанную сумму.

– Василий, ты тоже сам это видел? – хотел было поддеть скептик рассказчика.

– Звидкиля? – удивился Шейко. – Мэнэ ще й на свити нэ було. Цэ мини батько розказував. Все засмеялись. А Василий грустно закончил уже по-русски (он только побасенки рассказывал по-украински):

– На днях письмо от сестры получил. Пишет, что дедушку Чуприну фашист автоматной очередью прошил.

Установилась тишина. Но ненадолго. Не в правилах Василия Шейко было рассказывать грустные истории.

– А щэ був у нашему сэли вэтэрынарный фэльдшэр Хома Стэпановыч, – начал он новую историю о том, как ветеринар лечил не только скотину, но и людей. Да еще приговаривал, что человека лечить легче, потому что может сказать, где и что болит. И вот однажды к Хоме Степановичу пришла бабуля и принесла в узелке десяток яиц, масла. Тот спросил:

– Что болит у вас?

– Ничего не болит, касатик, – ответила старушка. – Ослабела я дюже.

Хома Степанович и без нее знал причину недуга – в селе секретов не бывает: бабуля та по каким-то причинам слишком долго уж постилась, вот и ослабела. Ветфельдшер приготовил ей порошок из соли и соды и сказал:

– Это лекарство я привез из-за границы еще в первую мировую войну. Принимайте его перед едой понемножку – на кончик ножа набирайте. Лекарство только тогда подействует, если после него поесть сметаны, яиц, масла. Вот в течение месяца три раза в день принимайте. А гостинец ваш заберите, я еще не вылечил вас.

Старушка строго выполняла указания Хомы Степановича и через месяц пополнела, порозовела.

– От такый ликарь був у нас! – заключил Шейко под общий смех однополчан.

На войне добрая шутка, юмор всем нужны. И не только Шейко веселил товарищей. Яков Орлов, Николай Тюрин, Анатолий Шкуто, Василий Паяльников, Тимофей Саевич, улучив свободную минуту, рассказывали товарищам смешные житейские истории.

Рассказчика перебил почтальон. Он принес письма. Фронтовикам известно, какую радость доставляли письма от родных и близких, особенно от любимых. Петр Шелядов тоже часто получал треугольники от землячки Ани, с которой вместе учился в школе. Ему как раз и крикнули товарищи:

– Пляши, Петро, письмо от Ани!

Шелядов не заставлял упрашивать себя, тут же пустился в лихую пляску. Получив письмо, он отошел в сторону, чтобы прочитать его наедине. Верная любовь сохранилась не только до конца войны. Забегая вперед, скажем, что после победы Петр Иванович и Анна Михайловна поженились, живут и работают в Ярославле, вырастили дочь и сына, двух внуков. Их судьба типична для многих фронтовиков.

В тот раз плясал не один Шелядов – многие получили долгожданные весточки от родных и близких, от жен и невест. Во все времена такие весточки в разлуке приносили человеку радость и успокоение. Но особенно нужны они были на войне. Вернулся человек из кромешного ада – иначе бой и не назовешь, а тут ему письмо вручают, и он узнает, что все живы и здоровы, чего и ему, фронтовику, желают. Солдат или офицер обретает душевное спокойствие, проникается желанием сделать все от него зависящее, чтобы черное крыло войны не принесло горя родным и близким.

Многие фронтовики годами не получали писем – их родные края оккупировали фашистские захватчики. Потом, после их освобождения, стали приходить письма и оттуда. Чернели лица солдат, сержантов и офицеров, когда они узнавали, что творили гитлеровцы на советской земле: убивали, грабили, насиловали, жгли. Такие письма нередко читались вслух всем однополчанам. Еще большей ненавистью к гитлеровским завоевателям загорались сердца воздушных разведчиков. И в боевых вылетах они нередко совершали невозможное, проявляя отвагу и мужество для достижения победы над врагом.

Маленькие они были, эти треугольники фронтовой почты, а несли в себе огромную силу, могучий политический заряд.