ГЛАВА 22

Хромая Сова смотрела вдаль, ее тусклые глаза прятались в паутине морщинок, руки лежали на коленях.

Майлс сидел рядом с ней на траве, пот струился у него по спине и собирался под мышками, а он пытался побороть ощущение безнадежности, охватывающее его. Он должен найти способ пробиться сквозь стену ее молчания. Они сидели так уже более часа, и до сих пор Хромая Сова не отреагировала ни на одно его слово.

Как это ни было для него трудно, он вывернул всю свою душу перед этой старухой, рассказал ей о войне на Юге, о том, как он вернулся домой и обнаружил, что весь прошлый уклад жизни рухнул навсегда, все, кого он любил, умерли или, подобно его матери, оказались душевно разбитыми. Он поведал ей о Бет и о ребенке, и хотя эти слова больно резали его, описал, как они умерли, несмотря на все его старания спасти их.

Он рассказал ей о любви, которую обрел с Пейдж, о его мечте иметь ребенка, которого зачала Пейдж, о проблемах, связанных с рождением этого ребенка.

С таким же успехом он мог бы исповедоваться скале. Хромая Сова сидела молча, не двигаясь, во все время его монолога.

Даже не моргнув глазом старуха давала понять, что он назойлив, и он знал это – он пришел к ней, хотя она не хотела иметь с ним ничего общего.

Он должен был прийти к ней, имея что-то для торговли, сказал он себе, что-то, что он может предложить Хромой Сове в обмен на ее помощь. Индейцы очень любят торговаться. Надо найти что-то, представляющее для нее ценность, что он может предложить ей на обмен.

Ответ пришел сам собой. Это было опасно, но, похоже, ничто другое не даст результата.

– Хромая Сова, твои внуки сидят в тюрьме в Баттлфорде по обвинению в убийстве.

Наконец-то старуха повернула голову и посмотрела на него. Она долго смотрела на него, прежде чем заговорила, тихо, взвешенно, брызгая слюной из беззубого рта:

– Моих внуков наказывают, а английские солдаты, убившие мужа Тананкоа, на свободе. Душа моей внучки болит, потому что люди одного с ее мужем народа отрицают правду и обвиняют индейцев в том, что сделали белые люди.

Майлс кивнул, признавая, что она говорит правду.

– Наша раса исчезает. Многих племен уже нет. – В голосе старухи было страдание. – Белые люди принесли нам болезни, которых мы раньше не знали, они убили наших бизонов не для еды, а ради потехи, они сделали нас пленниками на нашей собственной земле. Мой народ болеет, голодает, живет в холоде. У нас отняли наши охотничьи места. Никто нас не слушает, когда мы что-то говорим. Твои люди из Конной не стали слушать Тананкоа, так же как никто не выслушал моих внуков, когда они говорили, что они не убийцы, что они защищали свою деревню, когда английский генерал подкрался ночью и начал стрелять из пушки по нашим вигвамам.

– Все, что ты говоришь, это правда, и мне стыдно за мой народ, – признал он. – Что касается Тананкоа, я верю тому, что она говорит. Деннис Куинлан был моим другом, Хромая Сова, и, если бы я мог найти и наказать людей, которые убили его, я бы это сделал. – Голос его звучал сурово. – Но эти трусливые люди теперь далеко, они ушли вместе с армией, которая привела их сюда. – Он помолчал и потом решительно продолжил: – Я не могу отомстить за убийство Денниса, но я могу помочь твоим внукам.

– Их приговорили к виселице.

Майлс очень осторожно выбирал слова:

– Может быть, у них есть шанс спастись, прежде чем это случится.

Она вопросительно глянула на него, и он встретил прямо взгляд старческих глаз.

– Я ничего не могу обещать, Хромая Сова. Я могу только попытаться. Мне очень нужна будет твоя помощь.

Она кивнула и снова стала смотреть на долину. Через некоторое время она сказала:

– Так и со мной. Я ничего не могу обещать, но, если ты сможешь освободить моих внуков, я в ответ постараюсь открыть ворота и послать твою женщину путешествовать между мирами.

Он глубоко вздохнул и сделал еще одну попытку.

– Ты можешь послать меня вместе с ней?

Она фыркнула и помотала головой, а все его надежды разлетелись в прах.

– Нет. Отправиться может только один человек, и к тому же ты мужчина. Это женский обряд, и только женщина может путешествовать между мирами.

– А вернуть ее обратно сюда, ко мне, ты сможешь?

Она пожала плечами.

– Я могу попробовать. Кто знает, может быть, Великий Дух позволит.

Это было меньше того, на что он надеялся, но большего он получить не мог. Оставался только один вопрос.

– Когда, Хромая Сова?

Времени оставалось немного. Уже наступил август, ребенок должен родиться через шесть недель. Если не случатся преждевременные роды.

Она опять пожала плечами.

– Когда придет время. – Она метнула на него испытующий взгляд. – Когда мои внуки будут на свободе. Хотя это должно случиться до морозов. Я дам тебе знать.

– А когда… когда ты сможешь вернуть ее сюда?

Она снова пожала плечами.

– Весной, может быть. Когда солнце снова прогреет землю и трава зазеленеет.

Нужно будет прожить целую зиму, прежде чем он хотя бы узнает, увидит ли он когда-нибудь ее или своего ребенка. Целая вечность ожидания!

Майлс поблагодарил ее и пошел вниз по холму в деревню. У него оставалось еще одно дело, и он надеялся, ради Пейдж, что оно будет удачным.

Он разыскивал Тананкоа и в конце концов нашел ее у ручья – она стояла на коленях и стирала белье. В колыбельке лежал толстощекий черноволосый мальчик с поразительно синими глазами, уставившимися на соседнюю иву.

Майлс знал, что Тананкоа слышит, как он подходит к ней, однако она не подняла головы или как-то дала понять, что знает о его присутствии. Она продолжала полоскать детское белье в чистой воде ручья.

Он поцокал ребенку, который откликнулся прелестной улыбкой.

– Деннис гордился бы таким замечательным сыном, Танни, – спокойно произнес Майлс. – Я вижу, он унаследовал синие глаза отца и твои черные волосы. Он часть вас обоих, не правда ли? Все наполовину?

Она перестала полоскать белье, и, хотя и не взглянула на него, Майлс заметил, как дрогнули ее губы и слезы потекли по щекам, когда он упомянул имя Денниса. Ему очень не хотелось причинять ей боль, но он не видел другого способа пробиться сквозь барьер, который она выстроила.

– Танни, этот прелестный мальчик наполовину индеец, наполовину белый. – Майлс старался вложить в свои слова всю остроту переживаний. – Ты не в силах изменить это. Он должен как-то научиться жить в обоих этих мирах, и ему туго придется, если ты заставишь его ненавидеть каждое белое лицо, потому что через некоторое время он узнает, что он наполовину белый. Ты хочешь, Танни, чтобы он думал, что часть его существа тебе не нравится?

Он ждал. Когда же она ему не ответила, он вздохнул и добавил:

– Пейдж и я – твои друзья. Позволь нам помочь тебе, помочь твоему сыну понять, что среди народа его отца есть люди хорошие – так же, как и плохие.

Ребенок издал тихий чмокающий звук, повернув голову чтобы проследить глазами за полетом бабочки.

– Как его зовут, Тананкоа?

– Деннис, – шепотом отозвалась она. – Свое индейское имя он получит, когда вырастет. А сейчас его зовут по имени отца. – Она вдруг вся согнулась, закрыв лицо руками. Плечи ее затряслись от рыданий. – Майлс Болдуин, иногда я думаю, что не смогу жить без него.

Майлс обнял ее за плечи, достал из кармана носовой платок и дал ей.

Когда Тананкоа немного успокоилась, он стал рассказывать ей о беременности Пейдж, о том, как Пейдж тоскует по ней и хочет увидеть ее ребенка.

– Привези ее сюда, – сказала наконец Тананкоа. – Скажи ей… – Голос у нее прервался. – Скажи ей, что я счастлива, что у нее будет ребенок. Скажи ей, что она моя подруга и мне ее тоже не хватает.


Майлс передал Пейдж слова Тананкоа, но не упомянул о сделке, которую он заключил с Хромой Совой, сказал только, что Хромая Сова согласилась попробовать устроить обряд.

Сам же он немедленно приступил к выполнению своей части соглашения.

Майлс слишком хорошо знал, что наказание за помощь в побеге арестованных индейцев, если его поймают, будет суровым. Его будет ждать военный трибунал, и скорее всего его приговорят к расстрелу. Но больше всего Майлса волновало, что если его замысел провалится, то это поставит под угрозу жизнь Пейдж и их ребенка.

Он выбросил из головы всякие мысли о возможных последствиях и стал изучать график охраны и выстраивать свои планы. Как гарнизонный врач, он отвечал за здоровье арестованных, и ему не доставило большого труда унести запасной ключ от двери камеры, где сидели индейцы. Сделать оттиск ключа в воске и тщательно изготовить копию потребовало гораздо больше времени.

Казнь была назначена на пятницу. В среду Хромая Сова посетила своих внуков и подсунула им ключ, который вручил ей Майлс. Она также передала им его инструкции насчет того, когда они должны им воспользоваться.

Определенная доза ипекакуаны в еду, которую приносили с кухни для стражников и арестантов на ужин, в четверг вызвала понос и рвоту, и, как он и планировал, Майлса вызвали к больным.

Он знал, что индейцы не прикоснутся к отравленной еде, но они прекрасно изобразили отравление, хватаясь за животы и оглашая тюрьму громкими стонами.

Он раздал стражникам лечебный напиток, позаботившись о том, чтобы в стаканах, предназначенных для них, было сильное снотворное. Хромой Сове он сказал, чтобы лошади ожидали их в полночь за частоколом на задворках форта. Перелезть через стену для молодых сильных воинов будет детской забавой, а Майлс проинструктировал их о времени, когда стража совершает обход, и о том месте, где им будет наиболее безопасно карабкаться на стену.

Домой в этот вечер Майлс приехал несколько позже обычного.

Он занимался любовью с Пейдж нежно, прижимая ее к себе, пока она не заснула. Тогда он встал и вышел из дома, каждый нерв у него был натянут, мускулы болели от напряжения в ожидании звуков тревоги, которые могли донестись из форта.

Будет ли у индейцев достаточно времени, чтобы сбежать незамеченными? Огромная летняя луна плыла по небу, а Майлс отсчитывал минуты, а потом и часы. Царила тишина, и он постепенно начал успокаиваться.

Тревога началась перед самым рассветом, и Майлс мрачно усмехнулся, понимая, что побег удался. Внуки Хромой Совы уже давно находятся далеко отсюда.

Он вернулся в постель.

На следующее утро форт гудел от новостей.

Стража проснулась только в четыре часа утра, обнаружила исчезновение арестованных и подняла тревогу, но было уже слишком поздно ловить их, хотя разослали патрули и наняли лучших разведчиков искать следы беглецов.

Майлс немедленно отправился к инспектору и объяснил, что накануне вечером стража и арестанты были больны и что, возможно, из-за лекарственного напитка, который он им дал, молодой стражник спал более крепко, чем полагалось.

Майлс извинился и настаивал на том, что, если кого-то обвинят в побеге, он готов разделить вину. Он объяснил, что применил более крепкое снотворное, чем предполагал.

– Спали они или нет, но остается тайной, как эти дикари выбрались из камеры, – проворчал инспектор. – Цепь на месте, висячий замок в порядке, а камера пуста. Тут невольно задумаешься о колдовстве.

Стражника отпустили с легким выговором, а побег так и остался тайной.


Последовавшие за этим дни были горько-сладкими. Майлс знал, что вскоре придет сигнал от Хромой Совы, и каждую свободную минуту проводил с Пейдж.

Держась за руки, они гуляли по своим излюбленным тропинкам вдоль реки, наблюдая, как лето переходит в осень. Ребенок, которого носила под сердцем Пейдж, с каждым днем становился все крупнее, и они смеялись над тем, какой он растет большой и активный. Майлс настаивал на том, что это девочка, но Пейдж сказала, что она знает: это мальчик.

Они без конца обсуждали проблему, какое имя дать ребенку. Договорились, что, если это будет мальчик, они назовут его Александром, а если девочка – ей дадут имя Эмили.

По ночам, лежа без сна рядом со спящей женой, Майлс прижимал ладонь к ее возвышающемуся животу и слышал, как ребенок толкается и ворочается в ней, и слезы, которые он безжалостно подавлял при свете дня, текли по его щекам и увлажняли подушку.

В один из дней он запряг двуколку, и они поехали навестить Клару и Тео, захватив с собой много всякого домашнего добра, в котором, как они предполагали, Флетчеры могут нуждаться.

Майлс знал, что их друзья живут в амбаре, единственном строении, не сожженном индейскими грабителями во время восстания. Большая часть имущества Флетчеров была сожжена или разграблена, а учитывая, что у них, кроме Элли, появились еще двое детей, Майлс и Пейдж задумывались, как они там управляются.

Они въехали во двор ранним утром. Данни стремительно выбежал им навстречу из-под навеса, где он помогал Тео доить корову.

– Это док! – Его карие глаза горели от возбуждения, когда он бежал к двуколке с криком: – Тео, скорее, это док приехал! – Он задыхался от волнения. – Представляете, док, наша кошка вчера ночью родила котят, четырех. Тео говорит, что каждый из нас, детей, может взять себе котенка и ухаживать за ним. Я покажу вам моего. Тео говорит, что это единственный среди них кот, он говорит, что мне нужен кот, потому что женщин в этой семье больше, чем мужчин.

Майлс засмеялся, помог Пейдж осторожно слезть с двуколки, потом потрепал мальчика по его соломенным волосам. Он познакомил Данни с Пейдж, мальчик застенчиво улыбнулся ей, его веснушчатое лицо выглядело открытым и счастливым.

Майлс смотрел на мальчика, припоминая трупы на дворе другой фермы, маленькую девочку, рыдавшую у тела убитой матери, и мальчика, изо всех сил старавшегося храбриться. Это было замечательно – видеть, каким стал теперь Данни.

Навстречу им шагал Тео, его бородатое доброе лицо расплылось в улыбке, и Майлс обратил внимание на то, как Данни подражает повадкам Тео, стоит, расставив ноги и засунув руки в задние карманы своих хлопчатобумажных брюк.

Клара с Элли на руках и с Мисси рядом уже бежала приветствовать их. Обе маленькие девочки были в одинаковых клетчатых платьицах с белыми воротничками. Клара, как всегда, занималась шитьем.

– Заходите. – Глаза у нее за круглыми стеклами очков засияли радостью, когда она увидела разбухший живот Пейдж. – Как я рада вас видеть! Кофе на столе, и я только что испекла целую кастрюлю имбирных коврижек.

Стол представлял собой доску, лежавшую на двух козлах для пилки дров, а стульями служили ящики, но было совершенно очевидно, что Клара, Тео и трое детей не были бы более счастливы в каком-нибудь особняке.

Элли и Мисси сидели на полу, болтая, как могут болтать только маленькие девочки, играя в матерчатые куклы, которые им сшила Клара. Данни прилип к Тео, выступая как старший брат, когда он делил между маленькими девочками тянучки, леденцы и конфеты из черной патоки, которые привезли Майлс и Пейдж.

Пейдж смотрела, как Майлс брал одну девочку за другой себе на колени, играл с ними, заставлял их хихикать. Она видела его нежную улыбку, когда он держал их. Она заметила, как следили его глаза за Данни, и обратила внимание на их мечтательное выражение.

Было даже больно осознавать, что он мужчина, который так любит детей.

Боль в ее сердце становилась просто невыносимой.

Она отдала бы все на свете, чтобы вручить ему их собственного ребенка. Чем ближе подходило время ее родов, тем меньше она хотела даже пытаться уйти отсюда.

Но чем больше становился ее еще неродившийся ребенок, тем яснее понимала она, что если не получит современного ей медицинского обслуживания, то и она и ребенок могут умереть.

Порой ирония всей ситуации заставляла ее рот кривиться в горькой улыбке. Она вспоминала выражение, к которому ее партнер Сэм Харрис прибегал в таких случаях.

– Бедняга, – сказал бы Сэм, – он попался между скалой и твердой плоскостью.

Вот в таком положении она сейчас оказалась.

Попалась между скалой и твердой плоскостью.


Прошло еще две недели, и до родов оставался всего месяц.

Поиски бежавших арестантов прекратили.

Спустя два дня Хромая Сова прислала Майлсу сообщение. Пришла пора устраивать церемонию. Майлс должен привезти Пейдж к индейской деревне и оставить ее.

В ночь перед этой поездкой Пейдж говорила часами, пока они наконец не легли спать, пытаясь не заснуть в темноте комнаты, стараясь нарисовать Майлсу словесную картину того мира, в котором она окажется, если магия Хромой Совы сработает.

Майлс понимал, что все эти слова должны быть щитом против боли, страха, что они вот-вот расстанутся.

– И я никогда не рассказывала тебе про одноразовые пеленки?

– А что про них?

Майлс лежал, сжимая ее в своих руках, обнимая ее талию, тела их прижимались друг к другу так тесно, насколько позволял ее вздувшийся живот. Неродившийся ребенок ворочался между ними, толкаясь в своем теплом коконе.

Последние несколько недель они уже не занимались сексом, но в том, как они лежали вот так рядом, была глубокая чувственность.

Майлс прошелся пальцами по ее спине, взял в руку ее располневшую грудь, ставшую благодаря беременности такой налитой, что она уже не помещалась в его горсти, тронул пальцем ее висок, нащупал ее высокие скулы, прямой нос, упрямый подбородок, мягкое горло.

Он хотел запомнить ее на все те одинокие ночи, которые его ожидали.

– Их теперь перестали стирать, пеленки мягкие и хорошо облегают спинку ребенка, и они не разлагаются под воздействием микроорганизмов. Они близки к Велкро, я тебе рассказывала когда-нибудь про Велкро?

Он понятия не имел, о чем она говорит. Он уже какое-то время вообще не прислушивался к ее словам. Вместо этого он впитывал звучание ее голоса, его тембр, ее манеру выделять какие-то слога. Она засыпала, он мог судить об этом по тому, как ее мускулы медленно расслаблялись, а голос становился тише и менее различим.

– Это такой клеющийся материал… – Она еще теснее прижалась к нему. – Ты просто прикладываешь их друг к другу.

Она вздохнула и утонула в сне.

А ребенок внутри ее все время копошился.

Его ребенок. Он положил ладонь на низ ее живота.

Знай, что я люблю тебя, дорогой мой ребенок. Знай, что у тебя есть отец, который любит тебя и любит твою мать.

Он держал ее в своих руках, вкушая ее дремоту, двигаясь, когда двигалась она, чтобы ей было удобно лежать, обнимая ее, когда ее дыхание успокаивалось. Он держал ее, пока луна не пошла на ущерб и не забрезжил рассвет. Он оперся на локоть и внимательно рассматривал ее сонное лицо при сероватом свете утра.

Черные кудри, непослушные, как ветер в прерии, разметались по подушке. Золотистая кожа с пунктиром веснушек поперек прямого носа. Глубоко посаженные глаза, зеленые, как первая весенняя трава. Длинные, загнутые кверху ресницы с золотыми от солнечного света кончиками, темные у основания.

Упрямый подбородок. Широкий розовый рот, спокойный во сне, рот, чьи очертания он знает так же хорошо, как свой собственный, поскольку исследовал каждый его дюйм своими губами и языком.

Его женщина. Его жена. Вся его жизнь.

Ему была ненавистна сама мысль, что надо ее будить, но солнце уже встало.

Он наклонился и поцеловал Пейдж в губы, и, прежде чем ее глаза открылись, ее руки обняли его и прижали.

– Я люблю тебя, Майлс.

Этот сонный шепот чуть не разорвал ему сердце.


Позднее этим утром на подступах к индейской деревне они попрощались. Тананкоа вышла встретить Пейдж и стояла на деликатном расстоянии в ожидании; сын ее был надежно привязан к спине.

Они поцеловались раз, другой, третий, они ни о чем не говорили, но, когда наступил момент расставания, Пейдж утратила контроль над собой. Она повисла на нем, слишком опустошенная, чтобы плакать, ее руки дрожали, обхватив его шею.

– Я не могу, Майлс, – неистово прошептала она. – Я не могу оставить тебя!

– Можешь. Должна. Будь мужественной, любимая! – Он положил руку ей на живот. – Поцелуй нашего сына от моего имени, ладно? Я увижу вас обоих, когда вы вернетесь весной.

Он достал из кармана кожаный мешочек с завязкой и повесил ей на шею поверх медальона, который она всегда носила. Тяжесть мешочка удивила ее.

– Ты однажды говорила мне, что деньги, которыми мы пользуемся, отличаются от денег твоего времени, но золото всегда в цене. Здесь золотые монеты – для тебя и нашего ребенка.

Его предусмотрительность, его спокойная уверенность проникли ей в душу, и она успокоилась.

Он помог ей слезть с двуколки и трогательным жестом взял ее руку и вложил в руку Тананкоа.

Он отдал им честь и улыбнулся так, словно оставлял ее в гостях у Танни на день и вечером приедет и заберет ее.

Он сел в двуколку, взял в руки вожжи и поехал по плохо различимой дороге по траве прерии. Пейдж смотрела, как очертания его головы и плеч становились все меньше, силуэтом на ярко-синем фоне утреннего неба.


Обряд должен был состояться на закате солнца. Весь день Пейдж готовилась к нему и спала.

Ее провели в палатку, где Тананкоа помогла ей выкупаться, после чего ее тело натерли ароматным маслом. Ее одели в свободную белую блузу из оленьей кожи, достигающую колен, удобную, мягкую одежду, которая совершенно не вязалась с потертыми кроссовками на ее ногах. Майлс утром надел ей их.

– Они принесут тебе удачу, – сказал он. – Они привели тебя ко мне и вернут благополучно обратно.

Перед Пейдж поставили большую миску мяса. После этого ей показали кучу бизоньих шкур и сказали, чтобы она отдыхала. Она настолько разнервничалась, что не в силах была даже прилечь, пока Танни не дала ей выпить горьковатого на вкус чая. Должно быть, в нем содержался наркотик, потому что Пейдж после него проспала до конца дня.

Она чувствовала себя какой-то заторможенной и плохо ориентировалась, когда Танни вывела ее и десять других женщин из деревни на дорогу. Эта длинная извилистая дорога по жаре, как показалось Пейдж, вела через безжизненную прерию. Женщины тихо переговаривались между собой.

Солнце уже садилось, когда они дошли до большого круглого котлована. Хромая Сова сидела, скрестив ноги на одеяле, в самой глубокой части котлована и жестом показала Пейдж, чтобы та присоединилась к ней. Одеяло лежало в центре круга, четко выделяющегося в высокой траве прерии, диаметром в восемь футов. Внутри круга виднелся треугольник, и дрожь узнавания пробежала по спине Пейдж.

Это была точная копия того круга в пшенице, который послал ее сюда два долгих года назад.

Неуклюжая из-за беременности, Пейдж села рядом с Хромой Совой, стараясь найти положение поудобнее, мешочек с золотыми монетами оттягивал шею.

Хромая Сова стала учить ее.

– Загляни в свою душу и увидь мир, в который ты хочешь уйти. Убедись, что там дверь, и, когда придет время, пройди в нее.

– Но как я буду знать? – Пейдж почувствовала всю смехотворность этой ситуации и одновременно страх. Она, уже будучи на сносях, распласталась, как лягушка, внутри этого треугольника и круга.

Хромая Сова посмотрела на нее с отвращением.

– Доверяй своим чувствам.

Пейдж дотянулась и дотронулась до рукава старухи.

– Я должна точно знать, что мне нужно будет сделать, чтобы вернуться обратно сюда. Хромая Сова, ты должна вернуть меня сюда. Обещай мне, пожалуйста!

Лицо у старухи оставалось ласковым и бесстрастным, она пожала плечами характерным для нее жестом.

– Это боги решают, кому приходить и уходить.

– Но скажи мне по крайней мере, что мне делать.

Хромая Сова начала раздражаться.

– Весной, когда солнце снова пригреет, найди такие ворота и сядь там, как сидишь сейчас, – выпалила она. – Определи время и место, будь уверена, что там есть дверь.

Пейдж чувствовала, что не может доверять ей.

– Но на этом конце ты поможешь мне вернуться сюда? Пожалуйста!

Хромая Сова сердито глянула на нее.

– Я дала слово. Я сделаю то, что сказала. А теперь успокойся, загляни в себя.

Хромая Сова встала и вышла из круга.

Женщины взялись за руки, и Хромая Сова запела гортанный, монотонный напев, они ей вторили.

Солнце садилось за горизонт, оно висело там огненным шаром, медленно уходя за горизонт.

Пейдж старалась делать то, что говорила ей Хромая Сова, но чувствовала себя неуютно. Она закрыла глаза и мысленно представила себе календарь, который всегда был на столе в ее кабинете, и она красным фломастером отмечала день, год.

Ничего не происходило. Она слышала пение женщин, ощущала дневной жар. Легкий ветерок иногда обдувал ее потный лоб.

Время шло, и страх понемногу уступал место скуке. Ее тело начало побаливать от сидения на жесткой земле. Какое это было безумие с ее и Майлса стороны думать, что суеверные туземцы способны осуществить что-то вроде путешествия во времени.

Она зевнула. Надо будет сообщить Майлсу, чтобы он приехал и забрал ее отсюда.

Пение женщин завораживало. Ее голова дернулась, когда она почувствовала, что засыпает. Ребенок слабо ворочался в ее чреве, она положила руки на живот и улыбнулась про себя.

Свет за ее прикрытыми веками стал пурпурным, потом золотым и оранжевым. Она снова представила себе календарь и кивнула, уже почти сонная.

Над ней пронесся порыв горячего ветра, и она поежилась от его дуновения, ожидая, когда спадет эта горячая волна. Однако эта теплая волна становилась все сильнее, ударяя ей в уши крутящимся шумом, таким громким, что в нем утонули голоса женщин.

Пораженная, она открыла глаза и вскрикнула. Ветер вихрился вокруг нее, укладывая высокую траву прерии странным круговым узором. Она могла разглядеть женщин, но их фигуры расплывались, она пыталась докричаться до них, но ветер все крепчал, уносил ее голос прочь, увлекая ее в черную пустоту.

Где-то поблизости стучал мотор. Пейдж открыла глаза. Она лежала на спине посреди поля. Знакомый полог неба над прерией раскинулся над ней. Она повернула голову и обнаружила высокие стебли пшеницы, окаймляющие круг, в центре которого она лежала.

Женщин нигде не было видно.

Ее сердце усиленно застучало. Она постаралась сесть. Одеяло исчезло, но кожаный мешочек по-прежнему висел у нее на шее. Пшеница вокруг лежала ровным кругом. Пейдж с трудом встала на ноги.

На ближнем поле большой черный трактор с закрытой кабиной заводил мотор, заставляя высокую пшеницу ложиться мягкими волнами.

Вдали видна была автомобильная магистраль. Пейдж с удивлением смотрела, как большой грузовик обогнал синюю машину.

Видела она и мачты линий электропередачи, уходящие вдаль.

– Майлс, – едва слышный шепот замер в ее горле.

Майлс был где-то давно и далеко, и, если она позволит себе думать о нем, она умрет от боли.

Она медленно пошла по направлению к трактору. Ей нужен был телефон.

Загрузка...