Возвращение Борна

Глава 11

В забитом различными грузами брюхе рейса 113 Борн крепко спал, однако его подсознание бодрствовало, вновь прокручивая бобину той жизни, которую он давным-давно похоронил. Его сны были переполнены образами, ощущениями, звуками, которые он на протяжении многих лет пытался засунуть на чердак своего сознания, чтобы никогда более к ним не возвращаться.

Что произошло тем жарким летним днем в Пномпене? Этого не знал никто. По крайней мере, никто из живущих сегодня. Уж этот-то факт был неопровержим. Пока Дэвид Уэбб, изнывая от скуки и с тревогой на сердце, сидел в прохладе приемной консульства США, где у него была назначена деловая встреча, его жена Дао, взяв обоих детей, отправилась искупаться в широкой мутной реке, протекавшей прямо напротив их дома. И вдруг, откуда ни возьмись, в небе появился вражеский самолет и стал поливать градом пуль воду, в которой плескались и играли дети и жена Дэвида Уэбба.

Сколько раз впоследствии он рисовал себе эту страшную картину! Была ли Дао первой, кто увидел самолет? Ведь он подлетел почти бесшумно, на бреющем полете. Если так, она, должно быть, привлекла к себе обоих детей и в бесплодной попытке спасти толкнула их под воду, прикрывая собственным телом. Их крики эхом отдавались в ее ушах, их кровь брызгала на ее лицо, не позволяя ей ощутить боль от собственной смерти.

Именно так он представлял себе произошедшее, поверив раз и навсегда, что так все и было. Именно эта картина являлась ему каждую ночь, именно она привела его на грань безумия. Крики, которые Дао, как ему казалось, слышала за секунду до смерти, звучали в его мозгу каждую ночь, после чего он просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Эти кошмары заставили его покинуть свой дом и все, что когда-то было ему дорого, поскольку вид любого предмета напоминал о страшной утрате и душа выворачивалась наружу. Уэбб бежал из Пномпеня в Сайгон, где его и нашел Александр Конклин.

Если бы он только мог оставить в Пномпене вместе со всем остальным и свои кошмары! В плачущих дождем джунглях Вьетнама они возвращались к нему снова и снова, словно кровоточащие раны, которые он наносил сам себе. Потому что превыше всего оставалась одна истина: он не мог простить себе то, что его не было с ними, что он не сумел защитить свою жену и детей.

Вот и сейчас, на высоте в десять тысяч метров над бушующей Атлантикой, он плакал в голос, мучимый все тем же непрекращающимся кошмаром. Он в тысячный раз спрашивал себя: какой прок от мужа и отца, который не способен защитить свою семью?

Директор ЦРУ был разбужен в пять часов утра звонком телефона спецсвязи. Звонили из офиса помощника президента по национальной безопасности. Директору было велено явиться в ее кабинет не позже чем через час. «Господи, да спит ли когда-нибудь вообще эта сука?» — подумал он, кладя телефонную трубку. Директор сел на кровати, отвернувшись от спящей Мадлен, которая уже давно научилась не реагировать на телефонные звонки, не смолкавшие ни утром, ни днем, ни ночью.

— Просыпайся! — потряс он ее за плечо. — Я должен ехать по делам, и мне нужно выпить кофе.

Без единого слова упрека женщина встала с кровати, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы и пошла на кухню.

Потерев лицо ладонями, Директор прошлепал в ванную и запер за собой дверь. Уже сидя на унитазе, он позвонил своему заместителю. С какого хрена Линдрос будет дрыхнуть, когда его начальник уже на ногах! К его удивлению, Мартин Линдрос не спал, и голос его звучал весьма бодро.

— Я провел всю ночь, изучая архивы «четыре — ноль». — Линдрос имел в виду самые засекреченные досье на служащих и агентов ЦРУ. — Теперь, как мне кажется, я знаю все об Алексе Конюшне и Джейсоне Борне.

— Замечательно! В таком случае найди мне Борна.

— Сэр, узнав так много о них двоих, о том, насколько они были близки, как часто рисковали своими жизнями, чтобы спасти друг друга, я считаю крайне маловероятной версию, согласно которой Алекса Конклина убил Борн.

— Меня вызывает Алонсо-Ортис, — раздраженным тоном произнес Директор. — Неужели ты полагаешь, что после позорного фиаско в туннеле под площадью Вашингтона я буду готов воспроизвести ей то, что ты мне сейчас сообщил?

— Конечно, нет, но...

— Ты чертовски прав, сынок! Я должен предоставить ей факты. Факты, из которых складываются хорошие новости!

Линдрос прокашлялся.

— В данный момент у меня таковых не имеется. Борн словно испарился.

— Испарился? Господи всемогущий! Мартин, ты, в конце концов, разведчик или сантехник, черт бы тебя побрал?!

— Этот человек — настоящий волшебник. Он просто взял и испарился.

— Он сделан из плоти и крови, как и все мы! — гремел Директор. — Как ему удалось просочиться у тебя между пальцев? Причем не в первый раз! Я полагал, что вы перекрыли все пути отхода.

— Так мы и сделали. Он просто...

— Испарился! Я это уже слышал! И ничего больше ты мне сообщить не можешь? Алонсо-Ортис отгрызет мне башку, но сначала я отгрызу твою!

Директор отключил связь и в бешенстве запустил трубкой в дверь туалетной комнаты. К тому времени, когда он принял душ, оделся и выпил чашку крепкого кофе из кружки, которую Мадлен поднесла ему, словно преданная наложница своему падишаху, возле дома его уже ждала служебная машина.

Сквозь затемненное пуленепробиваемое стекло автомобиля он смотрел на фасад своего дома — из темно-красного кирпича, с углами, выложенными светлыми камнями, и прочными ставнями на каждом из окон. Когда-то это здание принадлежало русскому тенору, Максиму какому-то там... Директору оно понравилось некоей математически выверенной элегантностью, аристократическим духом, какого уже не встретишь в постройках более позднего периода. Но самым лучшим в этом доме был словно бы привезенный сюда из Старого Света дух уединенности, витавший на внутреннем дворе, вымощенном булыжником, затененном старыми тополями и отгороженном от внешнего мира кованой решеткой ручной работы.

Директор откинулся на плюшевые подушки сиденья «Линкольна» и стал угрюмо смотреть на раскинувшийся вокруг спящий Вашингтон. «Твою мать, в такое время не спят только чертовы уборщики! — вертелось у него в голове. — Неужели, отслужив столько лет и занимая такой пост, я не заслужил право поспать подольше?»

Автомобиль проехал Арлингтонский мост, под которым змеилась лента Потомака — серая и унылая, как взлетная полоса аэродрома. По другую сторону реки, немного напоминая очертаниями постройку в дорическом стиле, неясно вырисовывался Мемориал Линкольна и памятник Вашингтону — темный и пугающий, как копья спартанцев, направленные в сердце врага.

Всякий раз, когда вода смыкалась над его головой, он начинал слышать мистические звуки, напоминающие перезвон колоколов, в которые, предупреждая друг друга об опасности, звонили монахи с вершин поросших лесом гор — те самые монахи, на которых он охотился, когда был с «красными кхмерами». И запах... Что же это был за запах? Ах да, корицы! Злобно бурлящая вода — будто живая. Она несет с собой звуки и ароматы, которые неизвестно где подобрала. Она пытается затянуть его вниз, и вот он снова начинает тонуть. Как бы отчаянно он ни боролся, как бы ни рвался обратно на поверхность, он ощущает, что, переворачиваясь вокруг своей оси, опускается ко дну, будто к ногам его привязан свинцовый груз. Его пальцы скребут по толстой веревке, привязанной к левой лодыжке, но она настолько скользкая, что пальцы срываются, не в состоянии развязать узел. Что же там, на другом конце веревки? Он вглядывается в наполненную тенями глубину, которая неотвратимо затягивает его. Ему кажется жизненно важным выяснить, какая именно сила тянет его на дно, словно это сможет избавить его от ужаса, которому нет названия. Он опускается, опускается, все глубже погружаясь во тьму и не понимая, чем заслужил эту страшную участь. Глубоко внизу, на дальнем конце веревки, он видит неясные очертания какого-то предмета — того самого, который станет причиной его смерти. От ужаса у него перехватывает горло, будто он проглотил пучок крапивы, и, пока он пытается получше разглядеть своего бездушного убийцу, в его ушах снова раздаются те же самые звуки. Теперь они звучат чище и не похожи на колокольный звон. Это что-то иное — более близкое и давно забытое. Внезапно ему удается рассмотреть, что тянет его вглубь. Это — человеческое тело. Он пытается плакать, и...

Хан проснулся и рывком сел в кресле, из горла его вырывался тоненький стон. Он с силой прикусил губу и оглянулся вокруг. В салоне самолета царил приглушенный полумрак. Он снова заснул, хотя и обещал себе не делать этого, заранее зная, что опять окажется во власти навязчивого кошмара. Поднявшись с кресла, Хан прошел в туалетную комнату, где с помощью бумажного полотенца отер пот с лица и рук. Сейчас он чувствовал себя даже более усталым и разбитым, чем тогда, когда крылатая машина совершала взлет. Пока он смотрел на свое отражение в зеркале, пилот объявил, что самолет приземлится в аэропорту Орли через четыре часа и пятьдесят минут. Для Хана это было равнозначно вечности.

Когда Хан вышел из туалета, возле двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, уже томилась целая очередь страждущих. Борн отправился в определенный город и с определенной целью. Хан узнал это от портного Файна. Кроме того. Борн взял пакет, который предназначался для Александра Конклина. Может ли статься, что он попробует выдать себя за Конклина? — размышлял Хан. Сам он на месте Борна поступил бы именно так. Глядя сквозь стекло иллюминатора на черное небо, Хан ощущал, что Борн находится где-то там, в огромном мегаполисе, раскинувшемся впереди. И в то же время он не сомневался в том, что Париж для Борна — всего лишь промежуточный пункт, а вот конечный пункт его назначения еще предстояло выяснить.

Помощник президента по национальной безопасности негромко прочистила горло, и Директор поглядел на свои часы. Роберта Алонсо-Ортис, эта тварь, заставила его дожидаться в приемной почти сорок минут! Мериться важностью в вашингтонских политических кругах было обычным явлением, но, Боже милостивый, она же — женщина! Кроме того, разве они оба не являются полноправными членами Совета по национальной безопасности? Но при этом сука назначена на должность личным указом президента, и он прислушивается к ней, как ни к кому другому!

Выдавив фальшивую улыбку, Директор отвернулся от окна, куда был устремлен его взгляд, пока он находился в раздумьях.

— Госпожа Алонсо-Ортис готова вас принять! — воркующим голосом проговорил секретарь. — Она только что закончила телефонный разговор с президентом.

«Эта стерва не упустит ни единой возможности утереть мне нос и лишний раз продемонстрировать, кто из нас главнее!» — злобно подумал Директор.

Госпожа помощник по национальной безопасности восседала за своим письменным столом — огромным антикварным сооружением, которое она велела установить здесь, купив за собственные деньги. Директору это казалось диким, тем более что на столе не было ничего, кроме бронзового набора для письма, подаренного ей президентом по случаю ее вступления в должность. Директор не доверял людям, на рабочем месте у которых царил идеальный порядок.

Позади нее на искусно сделанных золотых подставках были установлены два флага: американский и штандарт президента Соединенных Штатов, а между ними висела картина с пейзажем парка Лафайетт. Возле стола стояли два кожаных стула с высокими спинками — для посетителей. Директор ЦРУ бросил на один из них многозначительный взгляд, однако сесть ему так и не предложили. Роберта Алонсо-Ортис, одетая в темно-синий вязаный костюм и белую шелковую блузку, выглядела бодрой и энергичной. В ушах у нее были золотые, покрытые эмалью сережки с изображением американского флага.

— У меня только что состоялся телефонный разговор с президентом, — без предисловий начала она. Ни тебе «Доброе утро», ни «Присаживайтесь».

— Ваш секретарь уже сообщил мне об этом.

Алонсо-Ортис смерила Директора раздраженным взглядом, словно желая напомнить о том, что она не выносит, когда ее перебивают.

— Мы говорили, в частности, и о вас.

Несмотря на все усилия Директора держать себя в руках, к его лицу прилила кровь.

— Может, в таком случае при этом разговоре стоило присутствовать и мне?

— Нет, это было бы неуместным. — Прежде чем он успел что-либо сказать в ответ на эту словесную оплеуху, помощник президента продолжила: — Саммит по проблеме терроризма состоится через пять дней. Все уже готово к его проведению, и от этого мне еще более неприятно, что снова приходится повторять вам: мы ходим по лезвию ножа. Ничто не должно помешать проведению встречи на высшем уровне, и тем более — штатный убийца ЦРУ, который спятил и превратился в маньяка. Президент кровно заинтересован в том, чтобы этот саммит прошел более чем успешно. По замыслам президента, это событие должно стать краеугольным камнем его переизбрания на следующий срок. Более того, он должен стать его даром человечеству. — Алонсо-Ортис положила ладони на полированную поверхность стола. — Чтобы вы поняли меня с предельной ясностью, скажу так: саммит является для меня приоритетом номер один. В случае его успеха нынешнее президентство будут прославлять даже грядущие поколения.

В течение этой лекции директор ЦРУ, которому так и не было предложено сесть, был вынужден стоять чуть ли не по стойке «смирно». Учитывая подтекст, словесная оболочка сказанного делала это еще более унизительным. Старика не пугали угрозы, особенно завуалированные, но он чувствовал себя учеником начальной школы, которого отчитывает строгий учитель.

— Мне пришлось сообщить ему об инциденте, случившемся в туннеле под площадью Вашингтона, — сказала она таким тоном, будто по милости директора ЦРУ ей пришлось принести в Овальный кабинет ушат с дерьмом. — Этот постыдный провал непременно повлечет за собой вполне определенные последствия, можете мне поверить. Вы обязаны вбить кол в сердце этой истории, чтобы похоронить ее как можно скорее. Это вам понятно?

— Абсолютно.

— Потому что само по себе все это не рассосется, — добавила госпожа помощник по национальной безопасности.

На виске Директора забилась горячая жилка. Ему страстно хотелось запустить в эту гнусную бабу чем-нибудь тяжелым.

В течение некоторого времени Роберта Алонсо-Ортис не спускала с собеседника взгляда, словно пытаясь решить, дошел ли до него смысл сказанных ею слов. Затем, после долгого молчания, она спросила:

— Где сейчас Джейсон Борн?

— Он покинул страну. — Кулаки Директора были стиснуты так сильно, что костяшки пальцев побелели. Сказать этой суке, что Борн попросту испарился? Это было выше его сил. Ему вообще с огромным трудом удавалось выдавливать из себя хоть какие-то слова. Но, встретившись с ней взглядом, Директор понял, что допустил промах.

— Покинул страну? — Алонсо-Ортис привстала. — Куда он направился?

Директор ЦРУ промолчал.

— Понятно... Если Борн всплывет где-нибудь поблизости от Рейкьявика...

— Зачем ему это?

— Не знаю, но он не в себе, вы, надеюсь, не забыли об этом? Он свихнулся! Но при этом наверняка понимает, что, сорвав саммит, буквально закопает всех нас!

Ярость рвалась из этой женщины с такой неудержимой силой, что Директор впервые по-настоящему испугался ее.

— Я хочу, чтобы Борн умер! — произнесла она стальным голосом.

— И я — не меньше вашего. — Директор тоже кипел от злости. — Он убил уже двоих, причем один из убитых был моим старым другом.

Помощник президента обошла вокруг письменного стола.

— Глава государства тоже хочет, чтобы Борна не стало. Спятивший агент, превратившийся в маньяка, да к тому же не кто иной, как Джейсон Борн, представляет собой настолько страшную угрозу, что ее необходимо ликвидировать немедленно. Я ясно выражаюсь?

Директор кивнул.

— Можете считать, что Борн уже мертв, испарился, как если бы его никогда не существовало.

— Ну-ну... Не забывайте, президент лично следит за вашими действиями.

На этом она закончила разговор — так же резко, как и начала его.

Джейсон Борн прибыл в Париж промозглым, хмурым утром. Париж, этот светлый город, выглядел сейчас не лучшим образом. Крыши с окнами мансард были серыми и тусклыми, обычно оживленные уличные кафе вдоль городских бульваров пустовали. Жизнь словно притаилась, и в эти часы город был не похож на самого себя, каким он бывает в ярких лучах солнца, когда на каждом углу слышны разговоры и радостный смех.

Измученный и физически и морально. Борн спал в течение почти всего полета, лежа на боку и свернувшись клубком. Сон, пусть и прерываемый время от времени тревожными видениями, был необходим ему, чтобы хоть немного унялась боль, которая раздирала все его тело в течение первого часа после взлета. Замерзший, с окостеневшим телом, он проснулся, не переставая думать о маленьком, вырезанном из камня Будде, висевшем на шее у Хана. Это видение словно дразнило его. Еще одна загадка, требующая разрешения. Он понимал, что таких статуэток может быть очень много. В магазине, где они с Дао купили для Джошуа этого Будду, их было не меньше десятка! Он также знал, что очень многие буддисты в Азии носят такие амулеты, полагая, что они дают защиту и приносят удачу.

Перед мысленным взором Борна вновь предстал Хан, его лицо с написанными на нем ненавистью и предвкушением расправы. Он снова услышал его голос: «Ты же знаешь, кому это принадлежит, не так ли?» А потом — с болезненной горячностью: «Это принадлежит мне, Борн! Это мой Будда!» Но Хан — не Джошуа Уэбб, твердил себе Борн. Хан умен и жесток, он — убийца, лишивший жизни многих людей. Он не может быть его сыном!

Несмотря на то что, когда рейс 113 авиакомпании «Раш-Сервис» оставил позади побережье Соединенных Штатов, дул сильный встречный ветер, самолет приземлился в международном аэропорту Шарля де Голля с минимальным опозданием. Борн испытывал сильное желание выбраться из грузового отсека, когда самолет еще бежал по взлетной полосе, но одернул себя. На посадку заходил еще один самолет. Если он выберется наружу прямо сейчас, то окажется на открытом пространстве, где его сразу же заметит персонал аэродрома. Поэтому он терпеливо ждал в течение всего времени, пока машина выруливала к месту стоянки.

Когда ход самолета замедлился до минимума, Борн понял, что пора действовать. Самолет с гудящими двигателями еще двигался по бетону, так что никто из обслуживающего персонала не должен был оказаться поблизости. Борн открыл люк и спрыгнул на рулежную полосу как раз в тот момент, когда мимо проезжал топливозаправщик. Он ухватился за какую-то железяку на задней части цистерны и повис на ней и тут же, вдохнув запах авиационного керосина, испытал чудовищный приступ тошноты — напоминание о недавнем нападении Хана. Через полминуты он уже соскочил с грузовика и вошел в здание авиатерминала.

Оказавшись внутри, Борн якобы случайно налетел на проходившего мимо грузчика и тут же рассыпался в извинениях на французском, приложив ладонь к голове и сославшись на мучительную мигрень, сделавшую его столь рассеянным. После этого столкновения он оказался обладателем принадлежавшей грузчику персональной идентификационной карточки, которую и использовал, чтобы миновать две двери с электронными замками и проникнуть в здание аэропорта. В неприглядном помещении, представлявшем собой слегка переделанный ангар, было совсем мало людей, но, по крайней мере, он избежал общения с таможенниками и представителями иммиграционных властей.

При первой же возможности он бросил украденную карточку в мусорный бак. Ему вовсе не хотелось быть пойманным с нею, когда грузчик заявит о пропаже. Остановившись у больших настенных часов, Борн перевел стрелки на своих, выставив местное время — шесть утра с минутами. Затем он позвонил Робиннэ и объяснил, где находится. Министр слегка удивился.

— Вы прилетели чартерным рейсом, Джейсон?

— Нет, на грузовом самолете.

— Воп, это объясняет, почему вы оказались в старом Третьем терминале. Теперь вас необходимо вывезти из Орли, — сказал Робиннэ. — Оставайтесь там, где находитесь, топ ami. — Министр хихикнул. — Кстати, добро пожаловать в Париж — и всяческих неудач вашим преследователям!

Борн отправился в мужской туалет, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Глядя на свое отражение в зеркале, он не узнавал самого себя. На него глядело осунувшееся лицо с затравленными глазами, шею пересекала полоса засохшей крови. Он стал бросать пригоршни холодной воды себе в лицо и на голову, смывая пот, грязь и то, что осталось от наложенного им ранее грима. Затем, смочив бумажное полотенце, Борн протер успевшую потемнеть рану на шее. Он понимал, что должен как можно скорее обработать ее какой-нибудь мазью с антибиотиком.

Его внутренности были завязаны в узел, и хотя голода он не испытывал, но понимал, что поесть необходимо. Время от времени на него снова накатывало зловоние авиационного керосина, и тогда глаза начинали зудеть и слезиться. Чтобы размять мышцы, избавить их от спазм и судорог, Борн устроил для себя десятиминутную зарядку. Выполняя разнообразные упражнения, он не обращал внимания на боль, сосредоточившись только на том, чтобы глубоко и ровно дышать.

К тому времени, когда он вышел в общий зал, там его уже ждал Жак Робиннэ. Это был высокий, необычайно элегантный мужчина, одетый в темный костюм в полоску, сияющие ботинки и стильное твидовое пальто. Он немного постарел, в волосах появилось больше седины, но все же это был тот самый человек — из отрывочных воспоминаний Борна.

Робиннэ тут же заметил Борна, и его лицо расплылось в радостной улыбке, но тем не менее он не сделал ни одного шага в сторону своего старого друга. Вместо этого он подал Борну незаметный знак рукой, приказав идти по зданию терминала вправо, и тот сразу понял почему. В ангар вошли несколько офицеров национальной полиции и теперь расспрашивали о чем-то служащих. Не вызывало сомнений, что они искали подозрительного типа, похитившего у грузчика его служебный пропуск.

Борн шел не торопясь, чтобы не привлекать к себе внимание. Он был уже почти у дверей, когда заметил еще двух полицейских. С автоматами на груди, они внимательно изучали лицо всякого, кто входил в здание терминала или выходил из него.

Робиннэ увидел их еще раньше. Нахмурившись, он торопливо обогнал Борна и подошел к дверям, намереваясь отвлечь внимание ажанов. После того как он представился, те сообщили ему, что разыскивают подозреваемого — предположительно террориста, который украл у носильщика электронный пропуск. Затем они показали Робиннэ фотографию Борна, полученную по факсу из Вашингтона.

Министр заявил, что не видел этого человека, и выглядел не на шутку испуганным. А может, этот террорист намеревается убить именно его, Жака Робиннэ? Не будут ли они столь любезны, чтобы проводить его до машины?

Как только министр в сопровождении двух полицейских направился к автомобилю, Борн, не теряя времени, выскользнул из дверей в серую хмарь парижского утра. Посмотрев вслед полицейским, которые вели Робиннэ к его «Пежо», он двинулся в противоположную сторону. Усевшись в машину, министр бросил хитрый взгляд на Борна и сердечно поблагодарил полицейских, которые немедленно вернулись и снова заняли пост у дверей терминала.

Робиннэ отъехал от тротуара, развернул автомобиль и направил его в сторону выезда с территории аэропорта. Оказавшись вне поля зрения полицейских, он замедлил ход и опустил боковое стекло.

— Мы чуть не засыпались, топ ami.

Когда Борн сделал попытку забраться в автомобиль, француз поцокал языком и отрицательно помотал головой:

— Вся полиция поднята по тревоге. Нам наверняка встретятся и другие посты. — Протянув руку под приборную доску, он потянул за рычаг, открывающий багажник, и с виноватым видом добавил: — Не самое комфортабельное место, но в данной ситуации — самое безопасное.

Не говоря ни слова, Борн забрался в багажник, захлопнул за собой его крышку, и машина тронулась. Министр все рассчитал правильно. Перед тем как машина выехала с территории аэропорта, их останавливали еще дважды: первый раз — полицейские, а второй — сотрудники Кэ д'Орсей, аналога американского ЦРУ. Министру, разумеется, препятствий не чинили, но неизменно показывали фотографию Борна и спрашивали, не встречался ли ему этот человек. Выехав на шоссе А1 и проехав по нему минут десять, Робиннэ остановился на площадке для отдыха и открыл багажник. Борн выбрался наружу, занял пассажирское сиденье, и машина рванулась вперед.

— Это он! — завопил грузчик, тыча пальцем в зернистое фото Борна. — Это тот самый тип, который спер мое удостоверение!

— Вы уверены, месье? Посмотрите, пожалуйста, еще раз. Только повнимательнее.

Инспектор Ален Савуа пододвинул фотографию к центру стола, за которым сидел потенциальный свидетель. Они находились в комнате с бетонными стенами в здании Третьего терминала аэропорта Шарля де Голля, где Савуа решил разместить свой временный штаб. Это была убогая конура, в которой пахло плесенью и дезинфицирующими средствами, и ему казалось, что он провел в подобных местах чуть ли не всю свою жизнь. Жизнь, в которой все было временным.

— Да-да, — кивал грузчик, — он наткнулся на меня, сказал, что у него болит голова, а через десять минут, когда мне нужно было открыть запертую дверь, я обнаружил, что пропуск пропал. Это он его спер!

— Нам это известно, — проговорил инспектор Савуа. — Электронная система зафиксировала ваше присутствие у двух дверей в то время, когда пропуска у вас уже не было. Вот он, держите, — добавил Савуа, протягивая грузчику его персональную магнитную карточку. Инспектор был маленького росточка и чрезвычайно комплексовал по этому поводу. Лицо его казалось таким же взъерошенным, как и сильно отросшие волосы, а губы были постоянно сложены трубочкой, словно даже на отдыхе он пытался принять решение о чьей-то вине или невиновности.

— Спасибо, инспектор!

— Не надо меня благодарить. На вас будет наложен штраф в размере дневного заработка.

— Но это безобразие! — возмутился грузчик. — Я сообщу в профсоюз, и мы устроим демонстрацию!

Инспектор Савуа вздохнул. Он уже привык к подобным угрозам. Профсоюзы только и умели, что устраивать демонстрации.

— Можете ли вы рассказать что-нибудь еще относительно этого инцидента?

Грузчик с обиженной физиономией мотнул головой, и инспектор отпустил его на все четыре стороны. Он посмотрел на листок, полученный по факсу. Внизу, прямо под фотографией Джейсона Борна, значился телефон в Вашингтоне, по которому нужно было звонить, если появятся какие-нибудь новости. Вытащив мобильник, Савуа набрал этот номер.

— Мартин Линдрос, заместитель директора Центрального разведывательного управления, — проговорил голос из-за океана.

— Месье Линдрос, это инспектор Ален Савуа из Кэ д'Орсей. Похоже, мы отыскали вашего беглеца.

— Что?

На плохо выбритом лице Савуа появилась улыбка. Кэ д'Орсей всегда сосало сиську ЦРУ, и ему было приятно, что сейчас все происходит наоборот.

— Именно так. Джейсон Бори прилетел в аэропорт Шарля де Голля сегодня, примерно в шесть часов утра по парижскому времени. — Савуа слышал, как участилось дыхание того, в Вашингтоне, и его сердце радостно забилось.

— Вы взяли его? — спросил Линдрос. — Вы задержали Борна?

— К сожалению, нет.

— Почему? Где он?

— Это загадка. — Молчание на другом конце провода длилось так долго, что Савуа был вынужден спросить: — Месье Линдрос, вы меня слышите?

— Да, инспектор, я просто сверяюсь со своими записями. — И снова молчание, но теперь не такое долгое. — Алекс Конклин поддерживал тайный контакт с одним из ваших высокопоставленных чиновников. С человеком по имени Жак Робиннэ. Знаете такого?

— Certainement[16]. Месье Робиннэ является министром культуры Франции. Но не станете же вы убеждать меня в том, что человек, занимающий столь высокое положение, находится в сговоре с этим вашим сумасшедшим!

— Разумеется, нет, — ответил Линдрос. — Однако Борн уже убил мистера Конклина. Если он сейчас в Париже, вполне может статься, что такая же участь ожидает и Робиннэ.

— Минутку, не вешайте трубку, пожалуйста. — Инспектор Савуа был уверен, что имя Робиннэ уже попадалось ему сегодня, вот только где? Он сделал знак своему помощнику, и тот передал ему стопку листов. Это были отчеты полицейских и сотрудников спецслужб, которые сегодня утром опрашивали посетителей и сотрудников аэропорта Шарля де Голля. Ну да, конечно же, вот он — Робиннэ! Савуа торопливо приложил трубку к уху. — Месье Линдрос, оказывается, господин Робиннэ был здесь сегодня утром.

— В аэропорту?

— Да, и не просто в аэропорту. Он находился в том же терминале, что и Борн. Из доклада полицейских, говоривших с ним, следует, что, услышав имя вашего беглеца, он не на шутку встревожился и даже попросил наших сотрудников проводить его до автомобиля.

— Это доказывает правоту моих слов. — В голосе Линдроса звучала смесь возбуждения и тревоги. — Инспектор, вы должны разыскать Робиннэ, и как можно скорее!

— За этим дело не станет, — ответил Савуа. — Я могу просто позвонить в приемную министра.

— А вот этого как раз делать не следует! — жестко возразил Линдрос. — Я требую, чтобы эта операция проводилась в строжайшем секрете!

— Но не сможет же Борн...

— Инспектор, хотя я занимаюсь этим расследованием всего несколько дней, я уже успел усвоить, что фраза «Борн не сможет» — бессмысленна, поскольку он непременно сможет! Это чрезвычайно умный и опасный убийца. Любой человек, который оказывается вблизи него, рискует жизнью. Вы понимаете меня?

— Простите, месье?

Линдрос заговорил медленнее:

— Разыскивая Робиннэ, вы должны делать это скрытно, не используя открытых каналов связи — телефона, рации и так далее. Если вам удастся незаметно подкрасться к министру, возможно, вас не заметит и Борн.

— D'accord[17]. — Савуа встал и посмотрел на свой плащ.

— Слушайте внимательно, инспектор, — сказал напоследок Линдрос. — Мистеру Робиннэ угрожает смертельная опасность. Теперь все зависит только от вас.

Бетонные глыбы домов, офисные здания, фабрики — приземистые и квадратные, словно построенные по американскому образцу, — в сумрачном свете пасмурного утра эти чудища выглядели еще более уродливыми. Вскоре Робиннэ свернул с шоссе и поехал по дороге CD47 навстречу стене приближающегося ливня.

— Куда мы направляемся, Жак? Мне срочно нужно в Будапешт!

— D'accord, — кивнул Робиннэ. Время от времени он бросал взгляд в зеркало заднего вида, проверяя, не увязалась ли за ними национальная полиция или любой другой подозрительный автомобиль. Кэ д'Орсей использовала машины без опознавательных знаков, причем каждые несколько месяцев меняла марки, перераспределяя автомобили между различными подразделениями. — Я забронировал вам место на рейс, который вылетел пять минут назад. Но перед вылетом, как мне стало известно, внезапно был заменен весь экипаж, вплоть до бортпроводников. Агентство жаждет вашей крови, Джейсон, и его голодный вой слышен во всех уголках света, включая и мою страну.

— Но должен же быть какой-то выход...

— Конечно, он есть, топ ami, — улыбнулся Робиннэ. — Выход всегда существует. Когда-то меня научил этому некто по имени Джейсон Борн. — Он вновь свернул на север, на дорогу № 17. — Пока вы отдыхали в багажнике моей машины, я не терял времени даром. В четыре часа дня из Орли вылетает военно-транспортный самолет.

— Но ведь это еще так не скоро! — расстроился Борн. — А есть ли возможность добраться до Будапешта на автомобиле?

— Боюсь, это чересчур опасно — дороги кишат национальной полицией. Более того, ваши взбесившиеся от злости американские «друзья» задействовали даже Кэ д'Орсей. — Робиннэ пожал плечами. — Однако все уже улажено. Ваши новые документы — у меня. Прикинувшись военным, вы избежите ненужных расспросов и выяснений. Кроме того, нужно немного выждать, чтобы полицейские поостыли после инцидента в Третьем терминале, не так ли? — Робиннэ обогнал какую-то машину, которая тащилась с черепашьей скоростью. — А до того момента вам нужно где-то отсидеться.

Борн отвернулся и стал смотреть на отчаянно скучный промышленный пейзаж за окном. После последней схватки с Ханом он чувствовал себя так, будто его переехал поезд. Невольно он прислушивался к тупой боли, точившей его изнутри. Точно так же человек, у которого болит зуб, нет-нет да и прикоснется к нему пальцем, пытаясь определить, насколько сильна эта боль. Та часть его сознания, которая отвечала за анализ поступающей информации, подсказывала: Хан на самом деле ничем не доказал, что ему и впрямь известно многое о Джошуа или Дэвиде Уэббе. Да, он изображал из себя всезнайку, делал какие-то туманные намеки, но не более того.

Чувствуя, что Робиннэ внимательно изучает его краем глаза, Борн продолжал смотреть в боковое окно. Неверно истолковав его продолжительное молчание, француз проговорил:

— Не волнуйтесь, топ ami, к шести часам вечера вы уже будете в Будапеште.

— Merci, Жак. — Борн мигом отбросил все свои мрачные мысли. — Спасибо вам за вашу доброту и заботу. Что же дальше?

— Alors, мы направляемся в Гуссанвиль. Не скажу, что это самый живописный город на земле, но там живет один человек, который, как я полагаю, вас заинтересует.

В течение всего остального пути Робиннэ молчал. Слова, сказанные им про Гуссанвиль, оказались сущей правдой: это был один из тех маленьких французских городков, которые благодаря своей близости к аэропортам превратились в современные индустриальные центры. Унылые ряды высоток, стеклянные фасады зданий, предназначенных под офисы, огромные супермаркеты, напоминающие «Уолл-Март», — все это скрашивали лишь плавные изгибы улиц да тротуары, обсаженные красочными цветами.

Под приборной доской Борн заметил рацию, которой, по всей вероятности, пользовался шофер Робиннэ и, когда последний остановил машину на автозаправке, он спросил своего друга, на каких частотах ведут переговоры национальная полиция и Кэ д'Орсей. Пока Робиннэ заправлял автомобиль бензином, Борн прослушал обе названные ему частоты, но не услышал ни слова об инциденте в аэропорту или о собственной персоне.

Борн наблюдал за тем, как к бензоколонке подъезжают и отъезжают машины. Какая-то дамочка пристала к Робиннэ, желая узнать его мнение относительно того, не стоит ли ей подкачать левое переднее колесо. Вот остановился автомобиль с двоими молодыми мужчинами, и оба они вышли наружу. Один из них встал, прислонившись к крылу машины, второй пошел на заправку. Стоявший посмотрел на «Пежо» Робиннэ, но потом его внимание переключилось на дамочку, которая направилась к своему автомобилю, и он проводил ее оценивающим взглядом.

— Ну, что передают? — поинтересовался Робиннэ, снова усаживаясь на водительское место.

— Ничего.

— Ну что ж, и то хорошо, — констатировал француз, выруливая с бензоколонки.

Они ехали по еще более уродливым улицам, а Борн тем временем наблюдал в боковое зеркало, не следует ли за ними машина с двоими молодыми людьми.

— Гуссанвиль — это древний город со славным, поистине королевским прошлым, — рассказывал Робиннэ. — Давным-давно, в начале шестого века, он принадлежал Клотэр, жене короля Франции Кловиса. В те времена, когда нас, франков, еще считали варварами, он принял крещение, чтобы подружиться с римлянами. Император сделал его консулом. Так из варваров мы превратились в истинных ревнителей веры.

— Вот уж никогда не скажешь, что здесь когда-то находился средневековый город!

Министр свернул к веренице серых многоквартирных домов.

— Во Франции, — ответил он, — история зачастую скрывается в самых неожиданных местах.

Борн огляделся.

— Вы же не станете уверять меня в том, что здесь живет ваша нынешняя любовница? — недоверчиво проговорил он. — Помнится, когда вы в свое время знакомили меня со своей тогдашней пассией и в кафе неожиданно вошла ваша жена, мне пришлось притвориться, будто это моя подружка.

— А мне помнится, что вы в тот вечер неплохо развлеклись, — покачал головой Робиннэ. — Да нет, нет, конечно. У Дельфин — другие пристрастия: Диор, Ив Сен-Лоран, так что она скорее покончит с собой, чем поселится в Гуссанвиле.

— В таком случае что нам здесь понадобилось?

Министр некоторое время сидел молча, рассеянно глядя на струи дождя, а потом невпопад произнес:

— Поганая погода...

— Эй, Жак!

Робиннэ посмотрел на Борна и словно очнулся.

— Ах да, простите меня, топ ami. Я задумался о своем. Итак, я привез вас сюда, чтобы познакомить с Милен Дютронк. — Он склонил голову. — Вам знакомо это имя? — Когда Борн отрицательно мотнул головой, Робиннэ продолжал: — Я так и думал. Что ж, поскольку нашего общего друга уже нет в живых, полагаю, я могу сказать об этом: мадемуазель Дютронк была возлюбленной Алекса Конклина.

Борн сказал:

— Погодите, позвольте я сам догадаюсь: светлые глаза, длинные вьющиеся волосы и слегка ироничная улыбка.

— Он все-таки рассказал вам о ней? — изумленно спросил француз.

— Нет, я видел ее фотографию. Это практически единственная личная вещь, которую он хранил в своей комнате. — Борн помолчал. — Она... знает?

— Я позвонил ей сразу же, как только узнал сам.

Борн подивился тому, отчего Робиннэ не сообщил ей эту весть лично. Это было бы более по-человечески.

— Довольно разговоров, — резюмировал Робиннэ и взял атташе-кейс, стоявший на полу у заднего сиденья. — Пора повидаться с Милен.

Выйдя из «Пежо» под дождь, они пошли по узкой дорожке, вдоль которой росли цветы, и поднялись на невысокое крыльцо, к которому вели бетонные ступеньки. Робиннэ нажал на кнопку домофона под номером 4А, а через пару секунд зазвучал зуммер, и замок открылся.

Изнутри дом выглядел таким же безликим и непривлекательным, как и снаружи. Преодолев пять лестничных пролетов и поднявшись на четвертый этаж, мужчины прошли по длинному коридору, по обе стороны которого тянулись ряды неотличимых друг от друга дверей. Словно откликнувшись на звук их шагов, одна из них распахнулась. На пороге стояла Милен Дютронк.

Она была лет, наверное, на десять старше, чем на фотографии, и Борну подумалось, что ей сейчас около шестидесяти, но выглядела женщина по крайней мере на десяток лет моложе своего возраста: те же светлые, искрящиеся глаза, та же загадочная улыбка. На ней были джинсы и мужская рубашка, и этот наряд еще больше подчеркивал ее женственность, поскольку позволял любоваться прекрасно сохранившейся фигурой. Милен была в туфлях на низком каблуке, ее натуральные светло-пепельные волосы были убраны назад.

— Bonjour, Жак. — Слегка запрокинув голову, она поцеловала Робиннэ в обе щеки, но глаза ее тем временем смотрели на Борна.

Сейчас Борн получил возможность рассмотреть те детали, которые были скрыты на фотоснимке: цвет ее глаз, точеные линии ноздрей, белизну ее явно натуральных зубов. Во внешности Милен сквозила сила и одновременно мягкость.

— А вы, должно быть, Джейсон Борн? — спросила она, окидывая его оценивающим взглядом серых глаз.

— Примите мои соболезнования в связи с тем, что произошло с Алексом, — сказал Борн.

— Благодарю вас. Это известие потрясло всех, кто его знал. — Она отступила назад. — Проходите, пожалуйста.

Хозяйка закрыла за ними дверь и провела гостей в комнату. Борн внимательно осмотрелся. Мадемуазель Дютронк жила в самом сердце промышленного района, но, находясь в ее квартире, догадаться об этом было невозможно. В отличие от многих людей ее возраста Милен не пыталась окружить себя старой рухлядью, напоминающей о давно ушедших днях. Наоборот, каждый предмет ее обстановки был стильным, современным и удобным: стулья, два одинаковых маленьких диванчика, стоящих друг напротив друга по обе стороны кирпичного камина, нарядные шторы. После того как побудешь немного в этой квартире, из нее не захочется уходить, решил про себя Борн.

— Вы проделали долгий путь и, должно быть, голодны, как волк, — обратилась хозяйка к Борну, ни словом не обмолвившись о его жалком виде, и за это он был ей искренне благодарен.

Она усадила его за обеденный стол, на котором расставила еду и напитки, принеся их с типично европейской кухни — маленькой и темной. Закончив хлопотать, женщина села напротив него, положив на стол руки со сцепленными пальцами. Только теперь Борн заметил, что она недавно плакала.

— Он умер сразу? — спросила мадемуазель Дютронк. — Не мучился?

— Нет, — честно ответил Борн. — Смерть наступила мгновенно.

— Хоть какое-то утешение. — На лице женщины отразилось облегчение. Она откинулась на спинку стула, и, проследив за этим движением, Борн вдруг понял, что она почему-то держится очень напряженно. — Спасибо, Джейсон. — Милен смотрела прямо ему в лицо, и в серых глазах женщины читались все ее чувства. — Можно я буду называть вас Джейсон?

— Конечно, — ответил он.

— Вы ведь знали Алекса, не так ли?

— Настолько близко, насколько вообще можно было знать Алекса Конклина.

На какую-то долю секунды она перевела взгляд на Робиннэ, но этого оказалось достаточно.

— Мне необходимо сделать несколько звонков, — сказал министр, вынимая из кармана сотовый телефон. — Надеюсь, вы не осудите меня, если я покину вас на несколько минут.

Робиннэ встал и направился в гостиную. Женщина проводила его невидящим взглядом, а затем снова повернулась к Борну.

— Джейсон, то, что вы мне сейчас сказали, было сказано настоящим другом. Я повторила бы это даже в том случае, если бы Алекс ничего не рассказывал мне о вас.

— Алекс рассказывал вам обо мне? — Борн недоверчиво покачал головой. — Алекс никогда не говорил с посторонними о своей работе.

Она снова улыбнулась, но на сей раз в этой улыбке читалась нескрываемая ирония.

— Дело в том, что я не посторонняя, как вы изволили выразиться. — В ее руке оказалась пачка сигарет. — Вы не будете возражать, если я закурю?

— Пожалуйста, курите.

— Многие американцы терпеть не могут, когда рядом с ними курят. У вас это просто мания какая-то, верно?

Она не ожидала ответа, поэтому Борн промолчал. Он наблюдал за тем, как мадемуазель Дютронк закуривает, делает глубокую затяжку и медленно, элегантно выпускает дым из красивых ноздрей.

— Нет, я не посторонняя, это уж точно. — Клубы дыма кружились вокруг ее головы. — Я работаю в Кэ д'Орсей.

Борн сидел совершенно неподвижно. Его правая рука, оказавшаяся под столом, сжимала рукоятку керамического пистолета, который дал ему Дерон.

Словно прочитав его мысли, мадемуазель Дютронк покачала головой.

— Успокойтесь, Джейсон, и не думайте, что Жак заманил вас в ловушку. Здесь вы — среди друзей.

— Не понимаю, — медленно проговорил Борн. — Если вы действительно из Кэ д'Орсей, то Алекс ни за что не посвятил бы вас в свои служебные дела. Хотя бы для того, чтобы не скомпрометировать вашу лояльность.

— Совершенно справедливо, так оно и было, причем на протяжении долгих лет. — Мадемуазель Дютронк снова затянулась и снова выпустила дым сквозь ноздри. При этом она слегка поднимала голову, отчего становилась похожей на Марлен Дитрих. — Но совсем недавно что-то случилось. Я, правда, не знаю, что именно. Несмотря на все мои мольбы, он мне так ничего и не рассказал.

Несколько секунд она смотрела на Борна сквозь облачко табачного дыма. Любой сотрудник спецслужб умеет надевать на себя непроницаемую маску, сквозь которую невозможно прочитать его мысли и чувства, однако, глядя на Милен, Борн ощущал ее эмоции и понимал, что она отказалась от этого средства самозащиты.

— Вы давно дружили с Алексом и, как старый друг, скажите: вам хоть раз приходилось видеть его испуганным?

— Нет, — ответил Борн, — Алекс был абсолютно бесстрашным человеком.

— Так вот, в тот день он был очень напуган! Именно поэтому я умоляла его открыться мне, чтобы я смогла помочь или хотя бы убедить его сойти с опасного пути.

Борн подался вперед, напрягшись точно так же, как недавно была напряжена мадемуазель Дютронк.

— Когда это было?

— Две недели назад.

— Он вам вообще ничего не сказал?

— Только упомянул одно имя: Феликс Шиффер.

Сердце Борна учащенно забилось.

— Доктор Шиффер работал на АПРОП.

Она нахмурилась.

— Еще Алекс говорил, что работает в Управлении по разработке тактических несмертельных вооружений.

— Это управление существует при ЦРУ, — произнес Борн, обращаясь скорее к самому себе. Похоже, разрозненные кусочки головоломки потихоньку начали складываться в единое целое. Мог ли Алекс убедить Шиффера бросить АПРОП ради управления? В таком случае, конечно, для него не составило бы труда заставить Шиффера «исчезнуть». Если он осмелился вторгнуться на территорию министерства обороны и хозяйничать там по своему усмотрению, то его вполне могли и пристрелить за подобное браконьерство. Значит, должна быть иная причина, по которой Алекс хотел заполучить Шиффера.

Борн посмотрел на Милен.

— Именно доктор Шиффер являлся причиной испуга Алекса?

— Он не сказал, Джейсон, но могло ли быть иначе? В тот день Алекс сделал очень много телефонных звонков, и ему часто звонили, причем на протяжении короткого периода времени. Он был страшно напряжен, и я понимала, что он проводит какую-то сложную операцию, которая находится в точке своей кульминации. Имя доктора Шиффера в этих телефонных разговорах упоминалось неоднократно. Полагаю, именно он являлся объектом этой операции.

Инспектор Савуа сидел в своем «Ситроене», слушая шлепанье работающих «дворников». Он ненавидел дождь. Дождь шел в тот день, когда от него ушла жена, дождь шел и тогда, когда его дочь уехала учиться в Америку, чтобы больше никогда не вернуться. Она вышла замуж за банкира, занимавшегося инвестициями, и теперь жила в Бостоне. У нее было трое детей, дом, хозяйство — все, о чем только можно мечтать, а он сидел в этом задрипанном городишке — как его там? Ах да, Гуссанвиль, — обкусывая ногти чуть ли не до корней. И вдобавок ко всему снова лил дождь.

Но сегодня все было иначе. Ему удалось подобраться к человеку, которого ЦРУ хотело заполучить больше всего на свете. Если он сумеет взять Джейсона Борна, его карьера совершит скачок что твоя ракета. Возможно, на него обратит внимание сам президент. Савуа посмотрел на машину, стоящую через дорогу. «Пежо» министра Жака Робиннэ.

В базе данных Кэ д'Орсей он выяснил марку, модель и номерной знак министерской машины, а его коллеги с поста на выезде из аэропорта сообщили ему, что министр поехал на север по шоссе А1. Узнав в штаб-квартире, кто дежурит в северном секторе сети, раскинутой Кэ д'Орсей, Савуа методично связался с каждой из патрульных машин, помня при этом о предупреждении Линдроса и не используя обычный радиоканал, который можно было прослушать. Никто из тех, с кем он разговаривал, не видел машину министра, и Савуа уже было отчаялся, когда наконец ему улыбнулась удача. Офицер Жюстин Берар сообщила ему, что видела машину Робиннэ и даже разговаривала с ним на автозаправочной станции. Она запомнила этот эпизод потому, что министр показался ей очень нервным, встревоженным и даже несколько грубым.

— Значит, его поведение показалось вам странным?

— Вот именно, хотя в тот момент это не заставило меня насторожиться, — ответила Берар. — Теперь, конечно, я думаю иначе.

— Министр был один? — спросил инспектор Савуа.

— Не уверена. Шел сильный дождь, и стекла в машине были подняты. Кроме того, я смотрела только на месье Робиннэ.

— Да, он — весьма породистый представитель мужского сословия, — с легким раздражением откликнулся Савуа. Берар ему очень помогла. Она заметила, в каком направлении поехала машина министра, а к тому времени, когда инспектор добрался до Гуссанвиля, уже обнаружила ее стоящей в квартале от бетонных многоквартирных домов.

Взгляд мадемуазель Дютронк остановился на шее Борна, и она решительно затушила сигарету.

— Ваша рана снова начала кровоточить. Ею нужно заняться. Пойдемте.

Она отвела его в ванную комнату, выложенную плиткой двух цветов — кремового и цвета морской волны. Сквозь крохотное оконце с улицы проникал тусклый свет. Усадив Борна на край ванны, она обмыла рану водой с мылом, а затем обработала покрасневшую кожу антисептической мазью.

— Ну вот, кровотечение почти прекратилось, — констатировала Милен. — Ведь это — не случайная рана? Вам пришлось сражаться?

— Дорога из Соединенных Штатов оказалась непростой, — уклончиво ответил Борн.

— Вы так же неразговорчивы, как и Алекс. — Женщина сделала шаг назад, как если бы хотела получше рассмотреть его. — Грустный. Какой же вы грустный, Джейсон!

— Мадемуазель Дютронк...

— Зовите меня просто Милен. Я настаиваю. — Она умело наложила на рану повязку из стерильной марли и хирургического бинта. — Вы должны менять ее не реже чем раз в три дня, договорились?

— Договорились, — улыбнулся он в ответ. — Merci, Милен.

Женщина ласково приложила ладонь к его щеке.

— Вы такой грустный. Я знаю, как близки вы были с Алексом. Он относился к вам как к сыну.

— Он так вам сказал?

— В этом не было необходимости. Когда он говорил о вас, на его лице появлялось особое выражение. — Мадемуазель Дютронк еще раз придирчиво осмотрела повязку. — Теперь я знаю, что не мне одной тяжело.

Борн почувствовал необъяснимое желание рассказать ей все. Что причиной его душевной боли является не только смерть Алекса и Мо, но и стычка с Ханом. Однако, поразмыслив, он промолчал. Хватит с нее и собственного горя. Вместо этого Борн спросил:

— Какая кошка пробежала между вами и Жаком? Вы ведете себя так, словно ненавидите друг друга.

Милен отвернула голову и посмотрела на непрозрачное стекло оконца, по которому снаружи хлестали плети дождя.

— С его стороны было смелым поступком привезти вас сюда. Должно быть, обратиться ко мне за помощью стоило ему немало нервов. — Она повернула голову обратно и посмотрела на Борна. Ее серые глаза были полны слез. Смерть Алекса высвободила и без того много эмоций, а теперь они в придачу перемешались с эмоциями, бурлившими в ее душе на заре юности.

— В этом мире так много скорби, Джейсон. — По щеке Милен покатилась слезинка и упала на плиточный пол. — До Алекса у меня был Жак.

— Вы были его любовницей?

Она отрицательно качнула головой.

— Тогда Жак еще не был женат. Мы оба были очень молоды, мы занимались любовью, как безумные, и именно поэтому — из-за нашей молодости и глупости — я забеременела.

— У вас есть ребенок?

Милен вытерла глаза.

— Нет, он так и не родился. Я не любила Жака, и мне нужно было забеременеть, чтобы понять это. А Жак любил меня по-настоящему, и к тому же он — ревностный католик.

Она грустно усмехнулась, а Борн вспомнил рассказанную ему Жаком историю Гуссанвиля и то, как церковь одержала верх над варварами франками. Обращение короля Кловиса в католичество являлось дальновидным решением, но оно было продиктовано не верой, а практичностью и желанием выжить.

— Жак так и не смог простить меня. — В голосе Ми-лен не было слышно жалости к самой себе, и от этого ее исповедь звучала еще более щемяще. Борн наклонился и нежно поцеловал ее в обе щеки, а она, всхлипнув, на мгновение привлекла его к себе.

Милен оставила Борна принимать душ, а когда он помылся и отдернул занавеску, то обнаружил на крышке туалета аккуратно сложенную французскую военную форму. Одевшись, он выглянул в окно. Ветер трепал ветви липы, а внизу из машины вышла красивая женщина лет сорока и направилась к «Ситроену», в котором сидел мужчина неопределенного возраста и с ожесточением грыз ногти. Открыв пассажирскую дверь, женщина забралась в автомобиль.

Казалось бы, в этой сцене не было ничего необычного, если не считать того, что Борн уже видел эту женщину — на бензоколонке, где они останавливались, чтобы заправиться. Именно она спрашивала Жака, нужно ли ей подкачать колесо.

Кэ д'Орсей!

Борн поспешил в гостиную, где Жак все еще беседовал с кем-то по телефону. Увидев выражение его лица, министр тут же прервал разговор.

— Что случилось, топ ami?

— Нас выследили, — сказал Борн.

— Что? Каким образом?

— Понятия не имею, но в черном «Ситроене» через дорогу сидят два агента Кэ д'Орсей.

Из кухни вышла Милен.

— И еще двое наблюдают за улицей позади дома, — сообщила она. — Но не стоит беспокоиться, они даже не знают, в каком доме вы находитесь.

В этот момент позвонили в дверь. Борн выхватил свой пистолет, но Милен сверкнула на него глазами, безмолвно велев ничего не предпринимать. Она мотнула головой, и Борн с Робиннэ скрылись в другой комнате. Затем Милен открыла дверь. На пороге стоял взъерошенный инспектор.

— Bonjour, Ален, — приветствовала его хозяйка дома.

— Извините, что беспокою вас в ваш выходной, — проговорил инспектор с робкой улыбкой, — но я сидел в машине напротив и вдруг вспомнил, что вы здесь живете.

— Не хотите ли зайти? Может, выпьете чашечку кофе?

— Спасибо, но я не могу. Мне нельзя терять время.

Милен с облегчением сказала:

— А зачем вам понадобилось сидеть напротив моего дома?

— Мы ищем Жака Робиннэ.

Она широко раскрыла глаза.

— Министра культуры? Но что ему делать здесь, в Гуссанвиле?

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — развел руками инспектор Савуа. — И тем не менее его автомобиль стоит на этой улице.

— Инспектор слишком умен, чтобы мы смогли обвести его вокруг пальца, — Милен, — проговорил Жак Робиннэ, входя в гостиную и на ходу застегивая рубашку. — Он нас раскусил.

Повернувшись спиной к Савуа, Милен бросила на Робиннэ быстрый взгляд, на который тот ответил едва заметной улыбкой. Подойдя к женщине, он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее щеке. Савуа мучительно покраснел.

— Господин министр, я и не думал... У меня не было ни малейшего намерения вторгаться...

Жестом руки Робиннэ заставил его замолчать.

— Извинения приняты, но для чего вы меня искали?

С нескрываемым облегчением Савуа протянул ему скверного качества фотографию Джейсона Борна.

— Мы разыскиваем этого человека, господин министр. Это — убийца, работавший на ЦРУ. Не так давно он спятил и пустился во все тяжкие — стал убивать всех подряд. У нас есть основания полагать, что он замыслил убить и вас.

— Но это ужасно, Ален!

Борн, наблюдавший за этой сиеной из укрытия, отметил про себя, что Милен выглядит по-настоящему потрясенной.

— Я не знаю этого человека, — сказал Робиннэ, — как не знаю и того, с какой стати ему меня убивать. Но, с другой стороны, разве поймешь, что на уме у этих убийц, а? — Он повернулся, и Милен протянула ему пиджак и пальто. — Но, как бы то ни было, я лучше вернусь в Париж, да побыстрее.

— А мы будем вас сопровождать, — тоном, не допускающим возражений, добавил Савуа. — Вы поедете со мной, а моя сотрудница отгонит вашу служебную машину. — Он протянул руку ладонью вверх. — Ключи, если позволите.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Робиннэ и отдал ему ключи от «Пежо». — Я в ваших руках, инспектор.

Затем он повернулся к Милен и нежно обнял ее. Савуа тактично удалился, сказав напоследок, что будет ждать в вестибюле.

— Отведи Джейсона на подземную автостоянку, — прошептал Робиннэ ей на ухо. — Возьми мой атташе-кейс и передай его содержимое Борну, а потом немедленно уходи. — Затем Робиннэ так же шепотом продиктовал ей цифровой код замка своего атташе-кейса, и Милен молча кивнула, давая понять, что все поняла и запомнила.

Милен подняла голову и крепко поцеловала его в губы, прошептав напоследок:

— Храни тебя Господь!

И он ушел.

Милен вернулась в гостиную, негромко окликнула Борна, и он тут же возник, словно из пустоты.

— Благодаря Жаку мы получили фору и должны использовать ее с максимальным эффектом.

— D'accord[18], — кивнул Борн.

Милен схватила чемоданчик Робиннэ.

— Пошли! Нам следует поторопиться!

Затем она открыла дверь, убедилась, что путь свободен, и повела его к подземной автостоянке. Задержавшись на секунду возле железной двери и поглядев в маленькое оконце, забранное металлической сеткой, Милен повернулась к Борну и сказала:

— Похоже, никого нет. Но вам все равно нужно соблюдать осторожность. Кто его знает...

Открыв атташе-кейс, она вынула оттуда пакет и передала его Борну.

— Здесь — деньги, которые вы просили, а также ваши документы и служебные бумаги. Липовые, разумеется. Теперь вас зовут Пьер Монфор. Вы — курьер министерства обороны и должны доставить сверхсекретные документы военному атташе Франции в Будапеште не позднее шести вечера по местному времени. — Милен уронила в ладонь Борна связку ключей. — В заднем парковочном ряду, ближе к правой стороне, вас дожидается военный мотоцикл.

Несколько секунд Борн и Милен стояли, глядя друг на друга. Он открыл было рот, но она опередила его:

— Запомните, Джейсон, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сожаления об ушедшем.

И Борн покинул ее. Выпрямив спину, будто в ней засел шомпол, он ступил в мрачное подземелье автостоянки — с голыми бетонными стенами и полом, заляпанным масляными пятнами. Шагая вдоль запаркованных машин, он намеренно не смотрел по сторонам, а пройдя три ряда, повернул направо и тут же увидел мотоцикл — серебристый «Вошан VB-1», с огромным двигателем объемом почти в тысячу кубических сантиметров. Борн приторочил свой чемоданчик к навесному багажнику, чтобы он постоянно находился на виду у агентов Кэ д'Орсей, надел мотоциклетный шлем, вывел двухколесную машину со стоянки, и уже через секунду, взревев мотором, она вылетела под струи дождя.

В тот момент, когда раздался звонок от инспектора Савуа, Жюстин Берар думала о своем сыне, которого звали Ив. В последнее время единственным способом наладить с ним хоть какой-то контакт оказались видеоигры. Когда она одержала над ним победу в игре «Большой автоугон», Ив впервые посмотрел на нее с интересом — как на живого, дышащего человека, а не просто надоедливое существо, которое стряпает и стирает его одежду. Правда, с тех пор он не отставал от нее, умоляя, чтобы она с ветерком покатала его на своей служебной машине. Пока что Жюстин удавалось тем или иным способом отвертеться от такой прогулки, но она понимала, что рано или поздно Ив додавит ее. И не только потому, что ей до смерти хотелось продемонстрировать сыну свое водительское мастерство, но еще и по другой, более весомой причине: она мечтала о том, чтобы Ив ею гордился.

После того как Савуа сообщил ей по телефону о том, что он нашел министра Робиннэ и сейчас они повезут его в Париж, Жюстин немедля принялась за дело: она отозвала все машины, экипажам которых ранее было приказано вести скрытное наблюдение за районом, и распорядилась, чтобы они выстроились в порядок, принятый при сопровождении VIP-персон. Увидев, что из подъезда вышел Жак Робиннэ с инспектором Савуа, она подала знак стоявшим поодаль офицерам национальной полиции и посмотрела в оба конца улицы, желая убедиться, что нигде поблизости нет безумного убийцы Джейсона Борна.

Берар ликовала. Неважно, что помогло инспектору Савуа найти министра в этом лабиринте домов и квартир — его ум или просто счастливый случай. Берар тоже будет вознаграждена, поскольку именно она привела Савуа в это место, и именно она будет рядом с Робиннэ, когда они привезут его обратно в Париж.

Савуа и Робиннэ пересекли улицу под пристальными взорами целой шеренги стоявших наготове и вооруженных автоматами полицейских. Берар распахнула дверь машины Савуа, а он, проходя мимо, передал ей ключи от «Пежо» министра.

В тот момент, когда Робиннэ, наклонил голову, собираясь устроиться на заднем сиденье автомобиля Савуа, Жюстин услышала рев мощного мотоциклетного двигателя. Звук, похоже, раздавался с подземной автостоянки того самого дома, в котором Савуа отыскал министра Робиннэ. Наклонив голову набок, Берар попыталась идентифицировать звук мотора, и ей это удалось: «Вошан VB-1». Военный мотоцикл.

Через секунду с подземной парковки выехала и сама могучая двухколесная машина. В седле сидел военный курьер. Она схватилась за свой сотовый телефон. Что могло понадобиться военному курьеру в Гуссанвиле? Еще не понимая зачем, Берар направилась к автомобилю министра. Произнеся в трубку свой персональный код доступа Кэ д'Орсей, она потребовала соединить ее с военным ведомством. К тому времени женщина-инспектор успела подойти к «Пежо», отпереть дверь и сесть на место водителя. Поскольку в городе был объявлен «красный» уровень опасности, у нее не заняло много времени, чтобы получить требуемую информацию. Как Берар и предполагала, в районе Гуссанвиля в данный момент не было ни одного военного курьера.

Берар завела мотор, и машина рванулась в погоню за «Вошаном». Недоуменное восклицание инспектора Савуа потонуло в визге автомобильных шин. Берар была уверена, что мотоциклом управляет Борн, и понимала, что, если не схватить его прямо сейчас, ему снова удастся от них улизнуть.

Она успела ознакомиться со срочным циркуляром, полученным от ЦРУ, в котором говорилось, что Борн обладает способностью очень быстро и до неузнаваемости изменять свою внешность. Если курьер — это он — а что еще оставалось думать? — и если ей удастся схватить или уничтожить его, ее дальнейшей карьере позавидуют все сослуживцы. Перед внутренним взором Берар как наяву возникла картина: министр, до глубины души благодарный за спасение его жизни, ходатайствует перед начальством Берар о ее продвижении по службе. Возможно, он даже предложит ей стать начальником его охраны.

Но для того чтобы эти сладкие мечты сбылись, она сейчас обязана поймать этого лжекурьера. К счастью, «Пежо» министра был не совсем обычной машиной. Берар уже успела ощутить незнакомую прежде мощь форсированного двигателя, которой отзывалась машина даже на самое легкое прикосновение к педали акселератора.

Сделав резкий левый поворот и проскочив на красный сигнал светофора, она прямо по встречной полосе обогнала едва плетущийся грузовик. Все ее усилия были сосредоточены на том, чтобы не потерять из виду военный «Вошан».

Поначалу Борну не верилось в то, что его вычислили так быстро, но, поскольку «Пежо» продолжал преследовать его, как гончая собака, пришлось признать: что-то пошло наперекосяк. Он видел, как сотрудники Кэ д'Орсей выводят из подъезда Робиннэ, и знал, что за рулем министерской машины — женщина-оперативник. В данной ситуации маскировка и измененная внешность вряд ли сумеют спасти его. Единственный путь к спасению — отделаться от этого «хвоста».

Пригнувшись к рулю, Борн продолжал лавировать в потоке транспорта, то снижая, то увеличивая скорость. Он делал резкие повороты под опасным утлом, прекрасно отдавая себе отчет в том, что при такой езде мотоцикл в любой момент может опрокинуться набок, и тогда — все пропало. Взгляд, брошенный в боковое зеркало, подтвердил, что избавиться от «Пежо» ему не удается. Хуже того, машина, судя по всему, нагоняла его.

Несмотря на то что «Вошан» умело лавировал в потоке автомобилей, несмотря на то что ее машина была куда менее маневренной, Берар неотступно сокращала разделявшую их дистанцию. Она включила специальные, установленные под решеткой радиатора и на заднем бампере министерского авто проблесковые маячки, обязывающие других водителей уступать ему дорогу. В ее мозгу всплыла захватывающая дух гоночная трасса из «Большого автоугона». Происходящее сейчас, в реальности, — крутые виражи, обгоны по встречной полосе, — все это пугающе напоминало ту самую игру. Один раз, чтобы не потерять из виду «Вошан», ей пришлось, в долю секунды приняв решение, выехать на тротуар. Перепуганные прохожие разлетались с ее пути, словно воробьи.

Берар увидела выезд на шоссе А1 и поняла, что именно туда направляется Борн. Необходимо перехватить его, пока он не успел вырваться на скоростную автотрассу. Прикусив губу и сосредоточенно нахмурившись, она выжала из двигателя всю мощь, на которую тот был способен, и еще больше сократила разрыв. Теперь ее «Пежо» и «Вошан» Борна разделяли всего два автомобиля. Она вывернула руль вправо, обогнала одну машину, а водитель второй сам уступил ей дорогу, напуганный и ее агрессивной ездой, и миганием проблесковых маячков.

Берар была не из тех, кто пренебрегает выпавшей возможностью. Они уже приближались к выезду на шоссе. Сейчас или никогда! Она выскочила на тротуар, намереваясь поравняться с Борном, чтобы тому пришлось выбирать: либо следить за дорогой, либо держать в поле зрения ее машину. Но на той скорости, с какой они мчались, он не мог себе этого позволить. Берар опустила стекло со своей стороны, и в окно ворвались дождевые струи. Машина поравнялась с мотоциклом.

— Приказываю остановиться! — закричала она. — Я — из Кэ д'Орсей! Немедленно остановитесь, или вы пожалеете!

Курьер никак не отреагировал. Вытащив из наплечной кобуры пистолет, женщина прицелилась ему в голову. Ее рука была тверда, локоть лежал на краю окна. Затем она нажала на курок.

Но не успел прозвучать выстрел, как «Вошан» резко вильнул влево, обогнал машину, двигавшуюся в крайнем ряду, и, перескочив через узкий разделительный бордюр, выехал на полосу встречного движения.

— Господи! — с испугом выдохнула Берар. — Он решил съехать с придорожного ската!

Повторив маневр Борна, она также перескочила черед разделитель и оказалась на встречной полосе, среди машин, съезжающих с шоссе А1. Визжали протекторы, воздух разрывали истеричные гудки сигналов, водители встречных машин грозили кулаками и осыпали их проклятиями, но Берар фиксировала происходящее лишь краем сознания. Она была поглощена прокладыванием пути между тормозящими автомобилями. Наконец движение остановилось полностью, и «Пежо» уперся в стену из стоящих авто. Выскочив под дождь, женщина смотрела вслед «Вошану». Он находился уже далеко и ловко лавировал между рядами. Водительское искусство Борна заслуживало восхищения, но как долго еще он сможет продолжать эту поистине цирковую эквилибристику между автомобилями, которые несутся ему навстречу?

«Вошан» скрылся за серебристым цилиндром автоцистерны, и у Берар перехватило дыхание: по соседнему ряду, на несколько метров отставая от цистерны, прямо навстречу Борну двигался огромный восемнадцатиколесный грузовик. До ее слуха донеслось громкое шипение пневматических тормозов, а затем «Вошан» врезался в массивную радиаторную решетку этого монстра, мгновенно превратившись в огненный шар.

Глава 12

Летя по встречной полосе, Борн увидел то, что он обычно называл нежданным шансом на спасение. В правом ряду навстречу ему ехала автоцистерна, а по его ряду на него надвигался восемнадцатиколесный грузовик. Решение было принято инстинктивно, так как на раздумья времени не оставалось. Он изготовился к действиям — и мысленно, и физически.

Борн поднял ноги и оказался сидящим на седле мотоцикла на корточках. Затем, держа руль левой рукой, он протянул правую и, когда мотоцикл поравнялся с автоцистерной, ухватился за железный поручень, тянувшийся вдоль всей ее длины, и прыгнул. Левая ладонь, попытавшаяся также схватить поручень, соскользнула с гладкого металла, и Борн повис на одной руке, едва не упав под колеса надвигающегося грузовика. От боли на глазах выступили слезы. Он висел на той самой руке, которую вывихнул во время последней схватки с Ханом, когда пытался удержаться за край самолетного люка. Когда ему все же удалось вцепиться в поручень обеими руками, он добрался до железной лестницы, ведущей на крышу цистерны, и полез наверх. Неуправляемый мотоцикл по инерции продолжал движение и через секунду врезался в грузовик. От удара чудовищной силы махина содрогнулась, ее капот исчез в клубах огня, и уже в следующую секунду грузовик остался позади. А цистерна продолжала свой путь на юг — к аэропорту Орли и свободе Борна.

Существовало множество причин того, что, совершив стремительный взлет по службе и поднявшись по скользкой карьерной лестнице без единого падения, Мартин Линдрос уже в тридцать восемь лет оказался в кресле заместителя директора ЦРУ. Он был умен, прекрасно образован и обладал даром не терять головы даже в экстремальных обстоятельствах. Кроме того, поистине феноменальная память помогала ему организовывать работу агентства таким образом, чтобы эта махина не давала ни единого сбоя. Для того чтобы оказаться успешным заместителем главы ЦРУ, все эти качества, бесспорно, были не просто ценными, а необходимыми. И все же Директор остановил свой выбор именно на Линдросе по другой, не менее важной причине: тот был сиротой.

Директор очень хорошо знал отца Мартина Линдроса. В течение трех лет они вместе служили в России и Восточной Европе. До тех пор пока Линдрос-старший не погиб в результате взрыва заминированного автомобиля. Мартину тогда было двадцать лет, и смерть отца потрясла его. Именно на похоронах Линдроса-старшего, глядя на бледное, осунувшееся лицо юноши, Директор осознал, что хочет ввести Мартина в тот самый мир, в котором работал сам и который так любил его отец.

Найти подход к парню было несложно. Благодаря своему профессиональному чутью Директор безошибочно распознал уязвимое место молодого человека: он пылал жаждой мести. После того как Линдрос-младший окончил Йель, Директор организовал его поступление в Джорджтаунский университет. Этот шаг преследовал двойную цель. Во-первых, Мартин теперь находился в Вашингтоне, на глазах у Директора, а во-вторых, последний лично выбрал для него дисциплины, изучение которых в наибольшей степени поможет его будущей карьере в разведке. Директор также лично рекомендовал Мартина для работы в ЦРУ и пристально следил за всеми этапами его профессиональной подготовки. Желая привязать его к себе на всю оставшуюся жизнь, Директор наконец позволил Мартину осуществить месть, о которой тот так долго мечтал. Он сообщил ему имя и координаты террориста, соорудившего бомбу, которая убила его отца.

Мартин Линдрос выполнил полученные от ЦРУ инструкции до последней буквы и проявил недюжинное самообладание, когда в конечном итоге влепил террористу пулю прямо между глаз. Был ли этот человек тем самым, который заминировал автомобиль? Полной уверенности на этот счет не было даже у Директора, но — какая разница! Он был террористом, это точно, и в свое время заложил бомбу не в одну машину. Его больше нет. На свете стало меньше одним террористом, зато Мартин Линдрос по ночам мог спать спокойно, с сознанием того, что его отец отомщен.

— Понимаешь, как ловко Борн обставил нас? — говорил он теперь. — Ведь это именно он вызвал окружную полицию, как только увидел ваши мигалки. Борн знал, что твоя юрисдикция не распространяется на эту территорию, если только ты не работаешь в контакте с ЦРУ.

— К сожалению, ты прав. Обставил он нас по высшему классу, — согласился, делая глоток солодового виски, детектив Гаррис из полиции штата Вирджиния. — Но, может быть, французам повезет больше, чем нам?

— Что с них взять, с лягушатников! — мрачно ответил Линдрос.

— Пусть лягушатники, но хотя бы иногда могут же они сделать хоть что-нибудь толковое!

Линдрос и Гаррис сидели в «Лягушачьей заводи» на Пенсильвания-авеню. В этот час бар был полон студентов из Университета Джорджа Вашингтона. Уже больше часа Линдрос разглядывал голые проколотые пупки и аппетитные, обтянутые короткими юбчонками задницы девиц, которые были на два десятка лет моложе его. Ему думалось о том, что в жизни любого мужчины неизбежно наступает время, когда, поглядев в зеркало заднего вида, осознаешь, что молодость осталась позади.

— Почему мир устроен так, что нельзя всегда оставаться молодым? — проговорил он.

Гаррис рассмеялся и, подозвав официанта, заказал еще выпивки.

— Ты находишь это смешным?

Крики, взаимные упреки и обвинения, а затем — ледяное молчание и едкие замечания в адрес друг друга остались позади. Поняв, что исправить уже ничего нельзя, мужчины махнули на все рукой и решили в этот вечер напиться до чертиков.

— Да, мне это кажется дьявольски смешным, — ответил Гаррис, освобождая на столе место для принесенных бокалов с виски. — Ты ностальгируешь по бабам и думаешь, что жизнь окончена. Но причина твоей печали — не тоска по бабам, Мартин, хотя признаюсь тебе как на духу: когда мне предоставлялся шанс завалить какую-нибудь девицу, я его никогда не упускал.

— Так в чем же причина, умник?

— Просто мы проиграли, вот и все. Мы ввязались в игру с Джейсоном Борном, и, начиная с воскресенья, он обвел нас вокруг пальца уже шесть раз. Впрочем, должен признать, у него для этого имелись чертовски веские основания.

Линдрос выпрямился на стуле и поплатился за это опрометчивое движение тем, что у него закружилась голова. Он приложил ладонь к виску.

У Гарриса была дурацкая привычка. Отпив из бокала, детектив, прежде чем проглотить виски, полоскал им рот. А когда он его все же глотал, в горле у него булькало.

— Я думаю, что Конклина и Панова убил не Борн.

— Ради бога, Гарри, не заводи эту песню снова! — с мучительным стоном выдавил из себя Линдрос.

— Я буду твердить это до посинения, и мне непонятно только одно: почему ты не хочешь об этом даже слышать.

Линдрос поднял голову.

— Ладно, ладно. Рассказывай, почему ты считаешь Борна невиновным.

— Хочешь знать?

— Ну я же спросил тебя!

Несколько секунд Гаррис молчал, погрузившись в свои мысли, а затем пожал плечами, вытащил из кармана бумажник и, достав оттуда сложенный вчетверо лист, развернул его и положил на стол.

— Вот из-за этого парковочного талона.

Линдрос взял бумажку и прочитал то, что там было написано.

— Талон выписан на какого-то доктора Феликса Шиффера, — проговорил он, подняв непонимающий взгляд на детектива.

— Феликс Шиффер пропал без вести, — сообщил Гаррис. — Я бы и не услышал о нем, но в этом месяце мы активно занимались розыском пропавших без вести, и один из моих людей, попытавшись найти хотя бы какой-то след этого Шиффера, — Гаррис постучал пальцем по бумажке, — потерпел полное фиаско. Тогда за дело принялся я. Мне пришлось изрядно попотеть, но в конце концов я понял, почему моему человеку не удалось отыскать его. Оказалось, что вся почта, адресованная Шифферу, переправлялась Алексу Конклину.

Линдрос потряс головой.

— Ну и что?

— А то, что, попытавшись пробить этого доктора Шиффера через компьютерные базы данных, я наткнулся на глухую стену.

В голове у Линдроса стало проясняться.

— Какую стену? — спросил он.

— Стену, возведенную правительством Соединенных Штатов. — Гаррис вылил в рот остававшееся в стакане виски и с громким бульканьем проглотил. — Доктора Шиффера словно закопали в вечную мерзлоту. Не знаю, во что, черт побери, ввязался Конклин, но это что-то было запрятано так глубоко, что об этом, готов поспорить, не знали даже его люди. — Полицейский решительно мотнул головой. — Нет, Мартин, его убил не спятивший агент, не его старый друг Борн. Я готов держать пари, что прав, и поставить на кон собственную жизнь.

Степан Спалко поднимался на своем персональном лифте в штаб-квартире «Гуманистов без границ». Он находился в приподнятом настроении. Если не считать неожиданных осложнений с Ханом, все шло по плану. Чеченцы были полностью в его руках — умные, бесстрашные и готовые отдать жизнь за свое дело. Что касается Арсенова, то он, помимо всего прочего, еще являлся преданным и дисциплинированным командиром. Именно поэтому для ликвидации Халида Мурата Спалко выбрал именно его. Мурат не до конца доверял Спалко, у него был острый нюх на любую двуличность. Но теперь Мурата нет, и Спалко не сомневался: чеченцы сделают все в точности так, как велит он. А за океаном откинул копыта мерзавец Александр Конклин, и ЦРУ обвинило в его смерти Джейсона Борна. Одним выстрелом — двух зайцев! Теперь главными проблемами остаются оружие и Феликс Шиффер. Спалко ощущал зуд, желание немедленно приняться за дело, которое необходимо довести до конца. Он чувствовал, что выбивается из графика; сделать оставалось еще очень многое.

Лифт остановился перед дверью, открыть которую можно было лишь с помощью магнитного ключа, который он постоянно носил с собой. Открыв ее и войдя в залитый солнцем холл его частной квартиры, Спалко подошел к окнам, выходившим на Дунай, зеленый массив острова Маргит и город, раскинувшийся внизу. Он стоял и смотрел на здание парламента, думая о том времени, когда немыслимая сила окажется наконец в его руках. Солнечные лучи танцевали на средневековом фасаде, ажурных, летящих по воздуху контрфорсах, старинных куполах и шпилях. В этих стенах ежедневно собирались люди, обладающие властью, и занимались никчемной, пустопорожней болтовней. Грудь мужчины раздулась. Только он, Спалко, знает, где в этом мире находится подлинная власть! Он протянул руку вперед и сжал ладонь в кулак. Скоро они все будут у него вот тут — и американский президент в своем Белом доме, и российский президент в своем Кремле, и шейхи в своих блещущих великолепием арабских дворцах! Скоро они все узнают, что такое настоящий СТРАХ!

Спалко разделся и прошел в огромную, роскошную ванную комнату, выложенную плиткой цвета ляпис-лазури. Встав перед восемью соплами, из которых вырывались тугие струи воды, он принял душ и терся мочалкой до тех пор, пока не покраснела кожа. Затем Спалко вытерся большим, толстым, белоснежным турецким полотенцем и оделся в джинсы и синюю хлопчатобумажную рубашку.

Подойдя к кофеварке, стоящей на сияющем стеклом и хромом баре, Спалко нацедил себе чашку свежесваренного кофе, добавил сахара и взбитых сливок, которые вынул из низкого холодильника. Потягивая кофе, он пару минут стоял неподвижно, позволив себе роскошь хотя бы в течение этого короткого времени не думать вообще ни о чем. Сегодня его ожидало так много различных приятных вещей!

Поставив чашку на полку бара, Спалко надел мясницкий клеенчатый фартук, а свои любимые, начищенные до зеркального блеска легкие кожаные туфли сменил на зеленые резиновые сапоги. Затем он снова взял чашку и подошел к обшитой деревом стене. Рядом с ней стоял маленький стол с единственным выдвижным ящиком, внутри которого находилась коробка с резиновыми медицинскими перчатками. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, Спалко вытащил одну пару и натянул перчатки на руки. Экипировавшись столь необычным образом, он нажал кнопку на стене, и две деревянные панели скользнули в разные стороны, открыв проход в соседнюю комнату. Это помещение разительно контрастировало с апартаментами, в которых обитал сам Спалко. Стены из черного бетона, пол, выложенный белой плиткой, а посередине комнаты — углубление в полу и широкий, диаметром примерно в полметра, водосток, забранный решеткой. На одной из стен — катушка с намотанным на нее пожарным брандспойтом. Потолок выложен звуконепроницаемыми плитами. Вся обстановка состояла из деревянного стола, покрытого темными пятнами от крови и глубокими царапинами, а также кресла дантиста, несколько переделанного, в соответствии с пожеланиями Спалко. Позади кресла располагалась трехъярусная хирургическая тележка, а на ней, выложенные в несколько рядов, — сверкающие стальные инструменты самого что ни на есть зловещего вида: прямые, загнутые наподобие крючьев, зазубренные.

В кресле голый, как в первый день жизни, сидел Ласло Молнар. Его руки и ноги были схвачены широкими кожаными ремнями. Лицо и тело Молнара были покрыты порезами, кровоподтеками, опухолями, глаза провалились и были обведены черными кругами.

Спалко вошел бодро и деловито, как входит в палату к больному врач.

— Мой дорогой Ласло, должен вам сказать, что у вас несколько усталый вид. — Он остановился рядом с креслом и поэтому заметил, как ноздри Молнара расширились, когда тот ощутил аромат кофе. — Впрочем, чему тут удивляться, не правда ли? Ночь у вас выдалась довольно беспокойная. Совсем не такая, на какую вы рассчитывали, отправляясь в оперу, да? Однако не беспокойтесь, потеха еще только начинается. — Спалко поставил чашку на тележку и взял с ее поверхности один из инструментов. — Да, вот этот, я думаю, подойдет.

— Что... Что вы собираетесь делать? — тонким, надтреснутым голосом спросил Молнар.

— Где доктор Шиффер? — ровным, повседневным тоном проговорил Спалко.

Голова Молнара дернулась из стороны в сторону, челюсти, щелкнув зубами, сомкнулись, словно для того, чтобы не позволить словам вырваться наружу.

Спалко опробовал пальцем лезвие инструмента.

— Откровенно говоря, я не понимаю причин, заставляющих вас упорствовать, Ласло. Оружие уже у меня, хотя доктор Шиффер пока где-то пропадает...

— Выхвачен прямо у вас из-под носа, — прошептал Молнар.

Спалко с улыбкой вонзил острие инструмента в тело узника, и из груди Молнара вырвался пронзительный крик боли.

Сделав шаг назад, мучитель поднес к губам чашку с кофе и сделал глоток.

— Как вы уже наверняка успели убедиться к настоящему времени, эта комната абсолютно звуконепроницаема. Никто вас не услышит, никто не придет вам на помощь, и уж тем более Вадас. Он даже не знает о том, что вы исчезли.

Взяв с тележки другой инструмент, напоминающий штопор, Спалко ввинтил его в предплечье Молнара, заставив того издать еще один дикий крик.

— Так что, как видите, надеяться вам не на что, — проговорил Спалко. — Единственный выход для вас — это сообщить мне интересующую меня информацию. Так уж сложилось, Ласло, что теперь я — ваш единственный друг, и только я могу вас спасти. — Взяв Молнара за подбородок, он приподнял его голову и поцеловал в перепачканный кровью лоб. — Только я по-настоящему люблю вас.

Молнар закрыл глаза и снова отрицательно мотнул головой. Спалко смотрел на его лицо.

— Я не хочу причинять вам боль, Ласло. Вы ведь знаете это, не правда ли? — Голос Спалко звучал почти нежно. — Но ваше упрямство заставляет меня нервничать. — Он возобновил пытку, продолжая говорить: — Я вот думаю, до конца ли вы понимаете ситуацию, в которой оказались? Эту боль, которую вы ощущаете, причиняет вам Вадас, а не я. Это благодаря Вадасу вы попали в такую переделку. Конклин, конечно, тоже виноват, но он уже мертв.

Рот Молнара широко открылся в ужасающем вопле, обнажив черные провалы там, где еще вчера были зубы, медленно и мучительно вырванные Спалко.

— Позвольте заверить вас, что, пусть и без большой охоты, я намерен продолжать работать над вами, — с сосредоточенным видом проговорил Спалко. Для него было важно, чтобы, даже несмотря на страшную боль, его слова доходили до сознания Молнара. — Ваши страдания суть результат вашего же собственного упрямства. Неужели вам не понятно, что за все это должен расплачиваться Вадас?

Спалко сделал небольшую передышку. Перчатки на его руках были залиты кровью, а сам он дышал так тяжело, будто только что взбежал без лифта на третий этаж. Допрос с пристрастием был хотя и чрезвычайно приятной, но все же утомительной работой. Молнар еле слышно хныкал.

— О чем вы думаете, Ласло? Вы молитесь Богу, которого не существует и который не может поэтому вас защитить. А между тем русские говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. — Спалко улыбнулся своему пленнику, как близкому и доверенному другу. — А уж кому об этом знать, как не русским, а? Их история написана кровью. Сначала — цари, потом — аппаратчики. Можно подумать, партийные бюрократы хоть чем-то лучше, чем череда тиранов!

Вот что я вам скажу, Ласло. Может, русские и потерпели полный крах в политике, но в том, что касается религии, они полностью правы. Религия — любая религия! — это сплошной обман и профанация. Это иллюзия для слабаков, нытиков, для овец, которые не способны повести за собой и могут только покорно, сбившись в стадо, следовать за другими. И знаете, куда приведут его те, другие? На бойню, можете мне поверить. — Спалко скорбно покачал головой. — Нет, Ласло, единственное, что реально, — это власть. Деньги и власть. Вот что имеет значение в этом мире, все остальное — прах.

За то время, пока продолжалась эта лекция, выдержанная в беспечном, дружеском тоне, Молнар немного пришел в себя. Однако его глаза расширились в паническом страхе, когда мучитель вновь заговорил:

— Только вы сами можете помочь себе, Ласло. Скажите мне то, что я хочу знать. Скажите мне, где Вадас прячет Феликса Шиффера.

— Прекратите! — выдохнул Молнар. — Пожалуйста, прекратите!

— Я не могу прекратить, Ласло, теперь-то вы должны это понимать. Теперь все зависит только от вас. — Словно желая наглядно проиллюстрировать свои слова, Спалко поднес к груди жертвы новый пыточный инструмент. — Только вы можете заставить меня остановиться.

Во взгляде Молнара читалась растерянность. Он оглянулся по сторонам, будто только сейчас осознал, что с ним происходит. Спалко, не сводивший с него глаз, все понял и довольно ухмыльнулся. Ему не раз доводилось наблюдать подобную реакцию во время удачно заканчивающегося допроса. Объект не сдавался до конца, сопротивляясь так долго, как только это возможно, столько, сколько способно выдержать сознание. А потом, в какой-то момент, оно, как растянутый резиновый бинт, достигало своего предела, и в нем происходил перелом, возникала новая реальность — реальность, созданная тем, кто ведет допрос.

— Я не...

— Расскажите мне все, Ласло, — бархатным голосом заговорил Спалко. Его обтянутый резиной палец ласково стер кровь с брови Молнара. — Расскажите, и все это тут же закончится, как страшный сон.

Глаза Молнара закатились под веки.

— Вы обещаете? — по-детски спросил он.

— Верьте мне, Ласло. Я — ваш друг. Я не меньше вас хочу, чтобы вашим мучениям пришел конец.

Молнар плакал, и из его глаз падали крупные слезы. Они текли по щекам и становились розовыми от крови. А потом он стал всхлипывать, чего не делал с тех пор, когда был ребенком.

Спалко молчал. Он знал, что наступил переломный момент. Теперь — либо все, либо ничего. Либо Молнар шагнет в пропасть, к краю которой его заботливо подвел Спалко, либо впадет в ступор и полностью потеряет чувствительность к боли.

Тело Молнара сотрясали конвульсии, голова откинулась назад, лицо было серым и съежившимся, глаза, наполненные слезами, еще глубже запали в глазницах. От розовощекого и слегка выпившего обожателя оперы, которого люди Спалко вытащили из «Подвала», не осталось и следа. Он превратился в другого человека и был полностью сломлен.

— Да простит меня Господь! — хрипло прошептал Молнар. — Доктор Шиффер — на Крите. — После этого, невнятно бормоча, он продиктовал адрес.

— Вот славно! Вот хороший мальчик! — ласковым голосом похвалил его Спалко. Теперь последний кусочек головоломки встал на место. Сегодня же вечером он с необходимым оборудованием отправится в путь, чтобы найти Феликса Шиффера и выудить из него информацию, необходимую для организации атаки на отель «Оскьюлид».

Спалко бросил инструмент на тележку, и от металлического звука Молнар издал звук испуганного животного. Его налитые кровью глаза вращались в глазницах, он был готов снова расплакаться.

Медленно, аккуратно Спалко поднес к его губам чашку с остатками кофе и с безразличием наблюдал за тем, как его жертва, давясь, глотает горячий сладкий напиток.

— Вот оно, избавление! Наконец-то! — негромко проговорил Спалко, и никто не взялся бы сказать, к кому он обращался — к Молнару или к самому себе.

Глава 13

В ночное время будапештский парламент напоминал старинный щит, наподобие тех, которыми мадьяры пользовались в стародавние времена, отражая набеги варварских орд. Обычному туристу, которому размеры и красота этого здания внушали благоговейный трепет, оно казалось необъятным, неподвластным воздействию времени и несокрушимым. Однако Джейсону Борну, только что прибывшему сюда после своего чудовищного путешествия по маршруту Вашингтон — Париж — Будапешт, парламент показался не более чем сказочным дворцом из детской иллюстрированной книжки, эдаким пряничным домиком из белоснежного камня и светлой меди, который может в любой момент рассыпаться под грузом ночной темноты.

Таксист высадил Борна у торгового центра «Маммут», где он намеревался купить себе новую одежду. Настроение у Борна было препаршивое. Он въехал в страну под именем Пьера Монфора, курьера французского военного ведомства, и поэтому пограничный контроль на венгерской границе прошел без малейших затруднений. Однако теперь, прежде чем появиться в гостинице под видом Алекса Конклина, ему было необходимо избавиться от военного мундира.

Борн купил кордовые брюки, синюю хлопчатобумажную рубашку, черную шерстяную водолазку, черные ботинки на тонкой подошве и короткую кожаную куртку на манер тех, которые носят военные летчики. Он походил мимо бесчисленных магазинчиков, из которых состоял торговый центр, лавируя в плотном потоке покупателей, частично поглощая исходящую от них энергию и впервые за много дней ощущая себя частичкой большого мира.

Внезапно настроение Борна улучшилось, и он тут же понял почему: ему наконец удалось разгадать загадку Хана. Конечно же, этот человек не был Джошуа, зато был великолепным актером. Кто-то неизвестный — либо сам Хан, либо тот, кто его нанял, — вознамерился добраться до Борна и устроить ему потрясение столь сильное, чтобы он растерялся, утратил концентрацию и позабыл об убийстве Алекса Конклина и Мо Панова. По-видимому, они рассуждали следующим образом: если им не удается убить его, они могут направить его по ложному следу, заставив пуститься на поиски несуществующего сына-призрака. А вот откуда Хану или его хозяину стало известно о Джошуа, еще предстоит выяснить.

Теперь, когда Борн перевел загадку в плоскость вопроса, требующего рационального решения, логически мыслящей части его мозга оставалось лишь расчленить проблему на составные части и, проанализировав их, разработать план контратаки.

Борн нуждался в информации, получить которую он мог только от Хана. Нужно было переломить ход событий в свою пользу, заманить Хана в ловушку. Первым делом необходимо, чтобы Хану стало известно о его местонахождении. Борн не сомневался, что в настоящее время Хан находится в Париже, ведь он знал, куда держал путь самолет авиакомпании «Раш-Сервис», вылетавший из Вашингтона. Хан, возможно, даже слышал новость о «гибели» Борна на шоссе А1. Однако он, как и сам Борн, был умелым хамелеоном, в совершенстве владеющим искусством перевоплощения и обманных маневров. Окажись Борн на его месте, он первым делом стал бы искать нужную ему информацию в Кэ д'Орсей.

Через двадцать минут Борн вышел из огромного здания торгового центра, сел в такси, которое только что высадило предыдущего пассажира, и вскоре машина уже затормозила под внушительным каменным портиком отеля «Великий Дунай».

Чувствуя себя так, словно он не спал по меньшей мере неделю, Борн пересек вестибюль отеля, сияющий полированным мрамором, подошел к стойке регистрации и представился Александром Конклином.

— Мистер Конклин? — расплылся в гостеприимной улыбке администратор. — А мы вас ждем. Не соблаговолите ли подождать минутку?

С этими словами служащий скрылся в задней двери, и через несколько секунд оттуда появился управляющий отелем.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! Меня зовут господин Хазас, и я — полностью в вашем распоряжении. — Это был толстенький коротышка с расчесанными на пробор темными волосами и тонкими, будто нарисованными карандашом, усиками. Он протянул Борну пухлую теплую руку. — Рад познакомиться с вами, мистер Конклин. Прошу вас, — сделал он приглашающий жест, — пойдемте со мной, у меня для вас кое-что есть.

Управляющий провел Борна в свой кабинет, подошел к сейфу и достал оттуда пакет, размером с коробку для обуви. Перед тем как передать ее Борну, коротышка попросил его расписаться в получении. На коробке печатными буквами значилось: «АЛЕКСАНДРУ КОНКЛИНУ. ПЕРЕДАТЬ В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ».

— Это было доставлено курьером, — пояснил управляющий, когда Борн поинтересовался, почему на посылке нет почтовых марок.

— От кого посылка? — спросил Борн.

Господин Хазас беспомощно развел руками:

— Боюсь, у меня нет ответа на этот вопрос.

Борн почувствовал прилив злости.

— Что значит «нет ответа»? Я полагаю, служащие отеля обязаны вести записи относительно того, от кого они принимают посылки для клиентов!

— Вне всякого сомнения, мистер Конклин, и мы всегда скрупулезно придерживаемся правил. Однако в данном случае — сам не знаю, как такое стало возможным! — никаких записей не осталось. — Вновь разведя руками, управляющий виновато улыбнулся.

После трех дней непрерывной борьбы за свою жизнь, в ходе которой один шок то и дело сменялся другим, Борн почувствовал, что терпение его окончательно иссякло и он уже не в состоянии сдерживать рвущуюся наружу ярость. Пинком ноги он захлопнул дверь, схватил Хазаса за отвороты пиджака и впечатал его спиной в стену с такой силой, что глаза управляющего едва не выскочили из глазниц.

— Мистер Конклин, — заикаясь, пробормотал тот, — я не...

— Мне нужны ответы! — рявкнул Борн. — Немедленно!

Перепуганный насмерть, господин Хазас едва не плакал.

— Но у меня их нет! — Его пальцы дрожали. — Вон... вон книга регистрации входящей почты... Можете убедиться сами...

Борн отпустил управляющего, ноги которого тут же подломились, отчего он сполз на пол. Не обращая на него внимания, Борн подошел к письменному столу и взял лежащую там амбарную книгу. Записи в ней были сделаны двумя разными почерками: один был с затейливыми завитушками, другой — нервный, неразборчивый. Видимо, они принадлежали разным администраторам, один из которых дежурил днем, а второй — в ночную смену. Борн слегка удивился тому, что он, как оказалось, понимает венгерский язык. Повернув книгу так, чтобы свет падал на нее под определенным углом, он внимательно осмотрел страницы на предмет подчисток и вырванных страниц, но не обнаружил ничего подозрительного.

Вернувшись к управляющему, Борн рывком поднял его на ноги.

— Как вы можете объяснить тот факт, что эта посылка оказалась не зарегистрирована? — спросил он.

— Мистер Конклин, я лично находился здесь, когда ее доставили. — Лицо господина Хазаса было бледным, глаза — широко открыты от страха. — То есть это был как раз день моего дежурства. И клянусь вам, коробка, словно ниоткуда, возникла на стойке регистрации. Она просто взяла и появилась. Ни я и ни один из моих подчиненных не видели человека, который ее принес. Это произошло в полдень, когда постояльцы выезжают, — самый напряженный час, и все мы были очень заняты. Тот, кто принес эту посылку, видимо, специально хотел сделать это анонимно, оставшись незамеченным, другого объяснения я не нахожу.

Без сомнения, он прав. Злость Борна моментально улетучилась, уступив место чувству вины за то, что он ни за что ни про что накинулся на этого совершенно безвредного человека.

— Примите мои извинения, господин Хазас. У меня был тяжелый день и много довольно неприятных встреч.

— Конечно, сэр. — Трясущимися руками Хазас пытался привести в порядок свой галстук и пиджак, искоса поглядывая на Борна и словно опасаясь нового нападения с его стороны. — Конечно... Всем нам время от времени приходится нелегко. — Он кашлянул. Судя по всему, толстяку наконец удалось справиться с волнением и обрести внутреннее равновесие. — Могу порекомендовать вам воспользоваться услугами нашего оздоровительного центра. Горячая сауна, массаж — все это поможет вам расслабиться и успокоить нервы.

— Весьма любезно с вашей стороны, — ответил Борн. — Возможно, я воспользуюсь вашим предложением чуть позже.

— Центр работает до девяти часов вечера, — добавил господин Хазас. Получив от этого сумасшедшего вразумительный и вежливый ответ, он окончательно успокоился. — Однако я могу позвонить туда и попросить, чтобы сегодня специально для вас они повременили с закрытием.

— Нет, пожалуй, не стоит, хотя все равно спасибо. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне в номер принесли зубную щетку и пасту. Свои я не захватил.

С этими словами Борн открыл дверь и вышел.

Как только за ненормальным постояльцем закрылась дверь, Хазас трясущимися руками выдвинул ящик стола и вынул оттуда бутылку шнапса. Наполняя рюмку, он случайно выплеснул немного жидкости на журнал регистрации почты, но сейчас его это не волновало. Одним махом коротышка опрокинул рюмку в горло, и спиртное огненной дорожкой потекло по направлению к его желудку. Затем, немного успокоившись, Хазас снял трубку телефона и набрал городской номер.

— Он прибыл менее десяти минут назад, — проговорил управляющий в трубку. Ему не было надобности представлять себя. — Что я о нем думаю? Я думаю, что он — сумасшедший. Пожалуйста, готов пояснить. Этот маньяк едва не задушил меня, когда я отказался ему сообщить, кто принес посылку.

Трубка скользила в его мокрой от пота ладони, и Хазасу пришлось держать ее обеими руками. Он налил в рюмку еще на два пальца шнапса.

— Разумеется, я не сказал ему, а записи о доставке не существует. Я лично проследил за этим. Я дал ему журнал регистрации, и он тщательно изучил его. — В течение нескольких секунд управляющий внимательно слушал собеседника, а потом сказал: — Он отправился в свой номер. Да, сэр, я в этом уверен.

Затем Хазас повесил трубку и тут же набрал еще один номер. Другому своему хозяину — гораздо более страшному, нежели предыдущий, — он сообщил ту же информацию, а закончив разговор, без сил рухнул в кресло и закрыл глаза. «Слава богу, моя роль в этом спектакле окончена», — пронеслось в его голове.

Лифт поднял Борна на самый верхний этаж гостиницы. Открыв ключом дверь из полированного тикового дерева, он вошел в просторный одноместный номер, отделанный великолепными тканями. За окнами, погруженный в темноту, шелестел невидимыми листьями парк, разбитый здесь еще сто лет назад. Остров назвали в честь Маргит, дочери короля Белы IV, которая в XIII веке жила в женском доминиканском монастыре. Оставшиеся от него руины до сих пор белели в лунном свете на восточном берегу острова. Раздеваясь и небрежно бросая веши на пол, Борн направился в ванную комнату. Коробку он, так и не открыв, бросил на кровать.

В течение десяти благословенных минут он наслаждался душем, неподвижно стоя под струями обжигающе горячей воды, а потом намылил тело и стал соскребать с себя грязь и остатки грима. Борн осторожно прикасался к своим ребрам, к груди, пытаясь оценить, насколько серьезны травмы, полученные в схватке с Ханом. Правое плечо воспалилось, поэтому на протяжении еще десяти минут он осторожно массировал и растирал его. Борн едва не вывихнул плечо окончательно, когда цеплялся за железный поручень автоцистерны, и сейчас на каждое прикосновение оно отзывалось мучительной болью. Похоже, он все-таки порвал себе какие-то связки, но в данный момент поделать с этим ничего было нельзя — разве что стараться не напрягать эту руку.

Выключив горячую воду, Борн постоял три минуты под ледяной, а затем вышел из душа и насухо вытерся. Завернувшись в роскошный халат, он сел на кровать и открыл коробку. Внутри оказался пистолет с запасом боеприпасов. И снова, уже не в первый раз, он мысленно задал вопрос: «Алекс, во что же такое ты ввязался?»

Он долго сидел без движения, глядя на оружие. В пистолете ощущалось что-то зловещее, темное дуло словно заворожило его. И тут Борн понял, что клубящаяся темнота исходит из глубины его собственного подсознания. Он понял, что реальность — не такова, какой он представил ее себе, прогуливаясь в торговом центре «Маммут». Она не гладенькая, не аккуратно причесана, не рациональна, как математическое уравнение. Реальный мир состоит из хаоса, а рациональность — это всего лишь средство, с помощью которого человек пытается расставить по местам непроизвольно происходящие события, чтобы они хотя бы внешне имели упорядоченный вид. Покопавшись в себе, Борн с удивлением понял, что взрыв его ярости был направлен вовсе не на управляющего гостиницы, а на Хана. Именно Хан преследовал Борна, превратившись для него в неотвязный кошмар и под конец все же сумев обмануть его. Ему страстно хотелось встретить этого человека, превратить его лицо в кровавое месиво, а затем — навсегда стереть из своей памяти.

Борн вспомнил фигурку Будды, и от этого перед его мысленным взором возник образ четырехлетнего Джошуа. В Сайгоне — время заката, и небо окрашено в шафранный и золотисто-зеленый цвета. Дэвид Уэбб возвращается с работы домой, а маленький Джошуа бежит от дома к реке. Уэбб подхватывает мальчугана на руки, крутит, целует в обе шеки, хотя малыш всячески пытается увернуться от этих ласк. Ему никогда не нравилось, когда отец его целует.

А вот его сын шлепает босыми ножонками, отправляясь в кровать. За окном раздается концерт, устроенный сверчками и древесными лягушками, по стене спальни перемещаются блики от фонарей, горящих на бортах суденышек, что проплывают мимо по реке. Блики попадают и на Джошуа, отчего кажется, что его лицо светится.

Борн моргнул, и перед его глазами снова предстал каменный Будда, висевший на шее Хана. Он вскочил с кровати и с гортанным криком отчаяния смел на ковер все, что находилось на письменном столе, — лампу, письменный прибор, блокнот для записей, хрустальную пепельницу, — а затем, издав протяжный стон, упал на колени и стал колотить себя кулаками на голове. Только звук зазвонившего телефона смог вернуть его к реальности.

Испытывая неотступные боль и ярость, Борн тряхнул головой, пытаясь прояснить мысли. Телефон продолжал надрываться, и у Борна даже возникло мимолетное желание вообще не брать трубку, но, пересилив себя, он все же снял ее и поднес к уху.

— Это Янош Вадас, — послышался шепот хрипловатого, прокуренного голоса. — Церковь Матиаса. В полночь, и ни секундой позже.

Прежде чем Борн успел произнести хотя бы одно слово, в трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

Услышав, что Джейсон Борн погиб, Хан испытал неизведанное ранее чувство: будто его вывернули наизнанку и теперь отравленный воздух разъедает его обнажившиеся нервы. Уверенный в том, что у него жар, он приложил ладонь тыльной стороной ко лбу.

Хан находился в аэропорту Орли и беседовал с сотрудником Кэ д'Орсей. Даже удивительно, с какой легкостью ему удалось выудить у этого простака всю необходимую информацию! Хан представился репортером из «Ле Монд», ведущей французской газеты, а журналистское удостоверение он купил за огромные деньги у одного из своих парижских осведомителей. Но расходы не волновали его. Денег у него было больше, чем он мог бы потратить за всю свою жизнь. Намного сильнее Хан переживал из-за того, что приходится терять время. Минуты ожидания складывались в часы, день сменялся вечером, и Хан физически ощущал, как начинает рваться ткань его терпения. В тот момент, когда он увидел Дэвида Уэбба — или Джейсона Борна? — время внутри его изменило ход своего течения, и прошлое превратилось в настоящее. Сколько раз при встречах с Борном его руки непроизвольно сжимались в кулаки, в висках начинало стучать, и ему казалось, что он сходит с ума! Но хуже всего было в тот раз, в Александрии, когда они сидели на лавочке в парке Старого города, беседуя так, словно их ничто не связывало, словно прошлое спряталось в тень и потеряло всякое значение. Словно он превратился в составную часть чьей-то чужой жизни — жизни какого-то человека, чей образ Хан мог только приблизительно представить себе.

Нереальность этого момента, о котором он столько лет мечтал и молился, желая приблизить его, выпотрошила, выхолостила его, оставив лишь ощущение, будто каждое нервное окончание в его теле натирают наждачной бумагой. Все чувства, которые он годами подавлял и обуздывал, взбунтовались и теперь рвались наружу, причиняя боль, словно кипящая лава. И вот — еще и эта новость, грянувшая, будто гром небесный. Хану казалось, что вакуум внутри его, который, как он надеялся, будет теперь заполнен, стал еще глубже, темнее и грозит поглотить его полностью. Он не мог оставаться здесь ни секундой дольше.

Только что, с блокнотом в руках, Хан разговаривал с пресс-атташе Кэ д'Орсей, и вот он уже отброшен назад во времени и снова находится в джунглях Вьетнама, в построенной из дерева и бамбука хижине Ричарда Вика. Высокий, худой миссионер подобрал Хана в лесной чаще после того, как тот сбежал от вьетнамского контрабандиста, предварительно убив его. Несмотря на внешнюю суровость этого человека, его карие глаза светились добротой, и он любил смеяться. Возможно, пытаясь наставить дикого кхмерского детеныша на путь истинной, по его мнению, веры, Вик часто проявлял жесткость, но в вечерние часы, когда учение оставалось позади, он бывал добр, ласков, и это в конечном итоге помогло ему завоевать доверие мальчика.

Именно поэтому в один из дней Хан решил поведать ему о своем прошлом, открыть душу в надежде на то, что тот сумеет исцелить ее. А об исцелении Хан мечтал страстно. Ему хотелось отторгнуть отвратительную опухоль, которая, разрастаясь с каждым днем, отравляла его изнутри. Ему хотелось рассказать о той ненависти, которая родилась в нем после того, как он оказался брошенным. Ему хотелось избавиться от нее, поскольку он уже понял, что сам превратился в ее заложника.

Мальчик давно собирался исповедаться перед Виком, описать ему клубок эмоций, что сплелись в его душе, но подходящий момент все не подворачивался. Вик был почти постоянно занят, неся Слово Господне обитателям, как он говорил, «этой безбожной заброшенной заводи». С этой целью он организовывал группы по изучению Библии, в одной из которых велел заниматься и Хану. Больше всего Вику нравилось поставить Хана перед другими учениками и заставить его читать по памяти целые главы из Библии подобно какому-то сумасшедшему проповеднику, стоящему на улице во время карнавала и призывающему весь мир к покаянию.

Хан ненавидел такие моменты, ощущал себя униженным. Как ни странно, но чем больше гордился им Вик, тем большее унижение испытывал Хан. Это продолжалось до того момента, пока миссионер не привел в хижину еще одного мальчика, и, поскольку тот был европейцем, осиротевшим после гибели знакомой Вику четы миссионеров, проповедник перенес на него всю любовь, которая была так нужна Хану. Любовь, которой, как он теперь понимал, у него никогда не было и, что еще хуже, не будет уже никогда. Тем временем унизительные «выступления» Хана продолжались, а новый мальчишка тем временем молча сидел в сторонке и наблюдал за происходящим, будучи избавлен от оскорбительных обязанностей, превратившихся для Хана в настоящую муку.

Ему никак не удавалось отделаться от ощущения, что миссионер использует его в своих интересах, но только в день своего побега Хан до конца осознал всю глубину предательства Вика. Он, Хан, был нужен его благодетелю и защитнику не как человек, а всего лишь в качестве некоего трофея, еще одного спасенного для Бога дикаря, «заблудшей души», которую ему удалось привести к свету.

Зазвонил сотовый телефон, вернув Хана в отвратительную реальность. Он взглянул на дисплей, чтобы выяснить, кто звонит, а затем, извинившись перед офицером Кэ д'Орсей, отошел в сторону и растворился в спасительной анонимности толпы.

— Вот это сюрприз! — проговорил он в трубку.

— Где вы находитесь? — Вопрос Степана Спалко прозвучал отрывисто, даже грубо, будто он был слишком занят, чтобы терять драгоценные секунды.

— В аэропорту Орли. Человек из Кэ д'Орсей только что сообщил мне, что Дэвид Уэбб погиб.

— Это соответствует действительности?

— Говорят, он ехал на мотоцикле и врезался прямо во встречный грузовик. — Хан помолчал, дожидаясь возможной реакции собеседника, но, поскольку ее не последовало, продолжил: — Вы, похоже, не радуетесь. Разве вы не этого хотели?

— Вот что я скажу вам, Хан, — сухо проговорил Спалко. — Праздновать смерть Уэбба пока что рано. Как сообщил мне мой агент из отеля «Великий Дунай», здесь, в Будапеште, у них только что зарегистрировался... Кто бы вы думали? Александр Конклин.

Хан оторопел до такой степени, что почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он был вынужден подойти к стене и облокотиться на нее спиной.

— Вы думаете, это Уэбб?

— Нет, призрак Алекса Конклина! — издевательски фыркнул Спалко.

Неожиданно для себя Хан ощутил, как все его тело покрыла холодная испарина.

— Но как я могу быть уверен, что это действительно Уэбб?

— Мой осведомитель передал мне его описание, а до этого я видел фоторобот, на котором изображен Уэбб.

Хан крепко стиснул зубы. Он предчувствовал, что этот разговор хорошим не кончится, но не мог остановиться.

— Вы знали, что Дэвид Уэбб — это на самом деле Джейсон Борн, но ничего не сказали мне. Почему?

— А с какой стати мне было это делать? — равнодушным тоном ответил Спалко. — Вы спрашивали о Уэббе, вот я вам про него и сказал. Я, между прочим, не телепат и не умею читать чужие мысли. Но я восхищен вашей проницательностью и тем, что вы самостоятельно сумели выяснить данный факт.

Хан испытал приступ такой острой ненависти, что его затрясло. Тем не менее он не позволил голосу выдать овладевшие им чувства.

— Теперь, когда Борн уже добрался до Будапешта, сколько, по-вашему, ему понадобится времени, чтобы добраться до вас?

— Я уже предпринял определенные шаги для того, чтобы исключить такую возможность, — сказал Спалко. — Но вы избавите меня от лишних хлопот, если прикончите этого ублюдка при первом же удобном случае.

Хан не верил ни единому слову этого человека, который не только бессовестно лгал ему, но и, что гораздо хуже, использовал его, как пешку, в своей непонятной игре. Поэтому он вновь испытал прилив ярости. Спалко хочет, чтобы Хан убил Борна, но для чего? Хан решил, что непременно выяснит это, причем еще до того, как совершит собственный акт мести.

К тому времени, когда Хан заговорил снова, он успел немного взять себя в руки. Несмотря на резкие нотки, голос его звучал холодно, как лед:

— Безусловно, я убью Борна, но сделаю это так и тогда, когда сочту нужным я сам, а не в соответствии с вашими пожеланиями.

В аэропорту Ферихедь «Гуманистам без границ» принадлежали три ангара. В одном из них стоял небольшой реактивный самолет, на округлом фюзеляже которого красовалась эмблема «Гуманистов» — человеческая ладонь, держащая большой зеленый крест. Рядом с ним находился грузовик, с которого люди в форме перегружали на борт самолета ящики с оружием. Хасан Арсенов сверял количество контейнеров с грузовой декларацией. Когда он отошел, чтобы перекинуться парой слов с одним из грузчиков, Степан Спалко повернулся к Зине и будничным тоном проговорил:

— Буквально через несколько часов я отбываю на Крит и хочу, чтобы вы поехали со мной.

От удивления глаза Зины широко открылись.

— Но, Шейх, я должна вернуться с Хасаном в Чечню, чтобы закончить последние приготовления, необходимые для выполнения нашей миссии.

Спалко не отрываясь смотрел в ее глаза.

— С последними приготовлениями, как вы это называете, Арсенов справится и без вашего участия. Наоборот, я думаю, это у него получится даже лучше, если... он не будет отвлекаться на общение с вами.

Зина была загипнотизирована его взглядом. Ее губы приоткрылись.

— Я хочу, чтобы вы поняли мои слова правильно. — Спалко увидел, что Арсенов возвращается, но продолжал говорить — медленно и размеренно, чтобы каждое слово в полной мере дошло до сознания женщины: — Я не приказываю вам. Решение должны принять вы. Только вы.

Он предлагал ей шанс. Какой именно, Зина еще не знала, но не сомневалась: этот момент является переломным в ее жизни. Какой бы выбор она сейчас ни сделала, обратной дороги уже не будет, и это было совершенно ясно по тому, как говорил с ней Спалко. Может, решение и вправду принимать ей, но Зина понимала: скажи она «нет», ей — конец. Но главное заключалось в том, что у нее не было ни малейшего желания говорить «нет».

— Мне всегда хотелось побывать на Крите, — прошептала она в тот самый момент, когда к ним подошел Арсенов.

Спалко ответил легким кивком, а потом повернулся к главарю чеченских террористов:

— Все погружено? Все на месте?

Арсенов поднял голову от своих бумаг.

— А разве может быть иначе, Шейх? — Он бросил взгляд на циферблат часов. — Мы с Зиной вылетаем меньше чем через час.

— Нет, Зина будет сопровождать оружие, — непринужденно ответил Спалко. — Контейнеры должны быть перегружены на мое рыболовецкое судно у Фарерских островов. Я хочу, чтобы один из вас проследил за погрузкой и затем сопровождал груз оставшуюся часть пути до Исландии. А вы, Хасан, должны находиться со своим отрядом. — Он улыбнулся. — Не сомневаюсь, вы не откажетесь одолжить мне Зину на несколько дней.

Арсенов наморщил лоб, посмотрел на Зину, которой хватило ума ответить ему безучастным взглядом, а затем кивнул:

— Конечно. Пусть будет так, как вы решили, Шейх. Зине показалось любопытным, что Шейх солгал Хасану относительно его планов на нее. Теперь она оказалась соучастницей Спалко в маленьком заговоре, который он только что сплел на ее глазах. В ожидании того, что должно было случиться, она одновременно нервничала и испытывала возбуждение. Увидев выражение, появившееся на лице Хасана, Зина внезапно ощутила угрызения совести, но затем их вытеснили мысли об ожидающем ее таинственном будущем и воспоминание о столь сладостно прозвучавших словах Шейха: «Я отбываю на Крит и хочу, чтобы вы поехали со мной».

Стоя позади Зины, Спалко протянул руку, и Арсенов пожал его запястье на манер того, как это принято у воинов.

— Ля илляха илль Аллах! — провозгласил Спалко.

— Ля илляха илль Аллах! — в тон ему ответил Арсенов, склонив голову.

— Снаружи ожидает лимузин. Он довезет вас до пассажирского терминала. Увидимся в Рейкьявике, мой друг. — Спалко повернулся и пошел к пилоту самолета, предоставив Зине возможность прощаться с ее нынешним — или уже бывшим? — любовником.

Все внутри Хана по-прежнему бурлило от странных, неведомых доселе эмоций. После его телефонного разговора со Спалко прошло уже сорок минут, и сейчас он ожидал посадки на рейс в Будапешт, но шок, который он испытал, узнав о том, что Джейсон Борн все еще жив, до сих пор не прошел. Хан сел на скамейку, оперся локтями о колени и спрятал лицо в ладонях, безуспешно пытаясь разобраться в том, что же на самом деле представляет собой этот проклятый мир. Для такого, как он, у которого каждая секунда настоящего одушевлена его прошлым, было невозможно найти способ разобраться во всем этом. Прошлое — покрыто мраком, а его память — шлюха, которая беспрестанно набивает себе цену, торгуясь с подсознанием, путая факты, преувеличивая значение одних событий и намеренно опуская другие. И все это — в угоду наполненному гноем нарыву, который долгие годы зрел в его душе.

Однако те чувства, которые свирепствовали в его душе сейчас, были даже более разрушительны. О том, что Джейсон жив, сообщил Степан Спалко, и это бесило Хана. Почему его отточенные, обостренные до предела инстинкты не подсказали ему, что необходимо копнуть поглубже? Почему он не задумался о том, что агент такой квалификации, как Борн, ни за что не позволил бы задавить себя шоферюге какого-то вонючего грузовика? И куда, наконец, девалось тело? Если же его обнаружили, было ли должным образом проведено опознание?

Хану сказали, что эксперты до сих пор просеивают останки на месте происшествия, что взрыв и последовавший за ним пожар уничтожили практически все следы, и, чтобы разобраться в обгоревшей мешанине металла и костей, специалистам потребуются еще многие часы, если не дни. И даже после этого они, возможно, не найдут никаких весомых свидетельств, которые позволят установить личности погибших. Хану следовало проявить большую проницательность, ведь похожий трюк, предназначенный для того, чтобы обмануть своих преследователей, три года назад использовал он сам, когда уходил от погони в доках Сингапура.

Однако при этом в мозгу Хана снова и снова возникал вопрос, который он пытался отгонять, и каждый раз — безуспешно. Что он ощутил, узнав, что Джейсон Борн жив? Радость? Страх? Гнев? Разочарование? Или — смесь всех этих эмоций, тошнотворный калейдоскоп разнообразных чувств, пронизавших все его существо?

Объявили посадку на рейс, и Хан, пошатываясь, словно пьяный, встал в конец немедленно выстроившейся очереди пассажиров, вылетающих в Будапешт.

Спалко вышел из дверей главного входа клиники «Евроцентра Био-I» на улице Хаттью. Он находился в глубокой задумчивости. Похоже, Хан начинает представлять собой серьезную проблему. Бесспорно, этот человек обладает рядом неоспоримых преимуществ. Спору нет, в высоком искусстве заказных убийств он — подлинный виртуоз, но теперь, когда Хан стал представлять собой угрозу для Степана Спалко, его не сможет спасти даже столь редкий дар.

Эта мысль не отпускала Спалко с тех самых пор, когда Хану не удалось покончить с Джейсоном Борном во время их первой встречи. В этом было что-то ненормальное, и это «что-то», словно рыбья кость, застряло в глотке у Спалко. Как он ни силился либо выплюнуть, либо проглотить это, у него ничего не получалось. Поэтому Спалко отдавал себе отчет в том, что обязан безотлагательно — раз и навсегда — разобраться с этим человеком, еще недавно выполнявшим для него услуги убийцы по найму. Никто не должен ни на метр приблизиться к запланированной им операции в Рейкьявике! Ни Борн, ни Хан! Сейчас конкретное имя уже не имело значения. С точки зрения Спалко, они оба были одинаково опасны. Спалко вошел в кафе, расположенное за углом уродливого, построенного в модернистском стиле здания клиники. Ожидавший его человек угодливо осклабился и склонил голову в почтительном приветствии. Спалко ответил ему благосклонной улыбкой.

— Простите за опоздание, Петер, — проговорил Спалко, усаживаясь за столик.

Доктор Петер Сидо воздел руку в успокаивающем жесте.

— Не стоит извиняться, Степан. Я знаю, насколько вы заняты.

— Занят, конечно, но не настолько, чтобы отложить поиски доктора Шиффера.

— Слава богу! — Сидо добавил взбитые сливки в свою чашку с кофе и безутешно покачал головой. — Откровенно говоря, Степан, даже не знаю, как я буду обходиться без вас и без вашей помоши! Когда я узнал, что Феликс исчез, я чуть разума не лишился!

— Не переживайте так сильно, Петер. Каждый новый день приближает нас к встрече с ним.

— О, как бы мне хотелось в это верить! — Сидо представлял собой в высшей степени непримечательную личность. Он был среднего роста и веса, с глазами цвета тины, которые казались значительно больше из-за очков в стальной оправе. Его череп беспорядочно зарос короткими каштановыми волосами, незнакомыми, судя по всему, с таким предметом обихода, как расческа. На Сидо был надет коричневый твидовый костюм «в елочку» — с обтрепанными обшлагами, белая рубашка и галстук в черно-коричневую полоску, который вышел из моды, как минимум, лет десять назад. С такой внешностью он мог бы быть коммивояжером или владельцем похоронного бюро, но он не был ни тем ни другим. За этой невзрачной внешностью скрывался редкостный по силе ум.

— А теперь, если позволите, настала моя очередь задавать вопросы, — сказал Спалко. — И вот первый: где интересующий меня продукт?

Сидо, по всей видимости, ожидал этого вопроса, поскольку сразу же с готовностью кивнул и охотно ответил:

— Он уже синтезирован, и вы можете получить его в любой момент, когда пожелаете.

— Вы принесли его?

— Только маленький образец. Остальное надежно спрятано в холодильниках «Биоклиники». Кстати, относительно образца вы можете быть совершенно спокойны: я лично поместил его в специальный контейнер, который изготовил собственными руками. Продукт чрезвычайно чувствителен. Видите ли, до момента использования он должен храниться при температуре минус 32 градуса по Цельсию. Разработанный мною контейнер имеет встроенное охлаждающее устройство с запасом энергии на сорок восемь часов непрерывной работы. — Сидо запустил руку под стол и извлек оттуда черную металлическую коробочку размером с две небольшие книги, положенные друг на друга. — Повторяю: сорок восемь часов. Вас это устраивает?

— Вполне, — ответил Спалко, принимая коробку из рук собеседника. Она была тяжелее, чем можно было предположить, и, очевидно, не в последнюю очередь, благодаря охлаждающему устройству.

— И все же, — вздохнул Сидо, — я по-прежнему не могу понять, для чего вам понадобился столь мощный патоген.

В течение нескольких секунд Спалко не отрываясь смотрел на ученого, успев за это время вытащить из пачки сигарету и закурить ее. Он понимал, что если откроет карты раньше времени, то испортит весь эффект, а в случае с Сидо эффект означал все! Пусть он и является подлинным гением в деле создания бактерий, распространяемых воздушным путем, но помимо этого необходимо было учитывать, что этот человек обладает качествами типичного «доброго доктора» из детских сказочек. Не то чтобы он так уж сильно отличался от всех остальных «пилюлькиных» в белых халатах, которые в течение всей жизни живут, уткнув носы в свои дурацкие мензурки. Просто в данном случае фантастическая наивность доктора Сидо идеально играла на руку Спалко. Доктор страстно хотел заполучить обратно своего друга, доктора Феликса Шиффера. Все остальное не имело для него никакого значения, и именно поэтому он слушал объяснения Спалко лишь краем уха. Единственное, что было ему нужно, — это остаться в согласии со своей совестью.

Наконец Спалко заговорил:

— Как я вам и обещал, я связался с объединенной англо-американской группой по борьбе с терроризмом.

— Они будут принимать участие в саммите по борьбе с терроризмом, который состоится на следующей неделе?

— Конечно, — солгал Спалко. Никакой «объединенной англо-американской группы по борьбе с терроризмом», разумеется, никогда не существовало. Он придумал ее только что. — Короче говоря, они почти раскрыли заговор, целью которого являлось проведение террористического акта с использованием биологического оружия. А это, как вам известно, предполагает применение летучих патогенов наряду со смертоносными химическими субстанциями. Необходимые тесты должна провести уже упомянутая мною англо-американская группа по борьбе с терроризмом. Именно поэтому они обратились ко мне, и мы в итоге заключили соответствующее соглашение. То есть теперь дело обстоит так: я нахожу доктора Шиффера, а вы предоставляете мне продукт, необходимый объединенным антитеррористическим силам для анализа.

— Да, я все это знаю. Вы мне уже объясняли... — Голос Сидо срывался. Он нервно играл со своей ложкой, барабаня ею по скатерти до тех пор, пока Спалко не попросил его успокоиться.

— Извините, — пробормотал ученый, поправив очки на переносице, — но я по-прежнему не понимаю, что они намерены делать с нашим продуктом? Вы ведь, насколько мне помнится, упоминали о каком-то испытании?

Спалко подался вперед. Настал критический момент. Именно сейчас он завладеет Сидо со всеми его потрохами! Он оглянулся: сначала налево, затем — направо, а потом заговорил, заговорщически понизив голос:

— Слушайте меня очень внимательно, Петер. Я и так уж рассказал вам больше, чем должен был, а то, что скажу сейчас, и вовсе относится к совершенно секретной информации. Вы понимаете?

Сидо также ссутулился, подавшись к собеседнику, и кивнул.

— Честно говоря, я боюсь, что, рассказав вам так много, я уже нарушил соглашение о конфиденциальности, которое они заставили меня подписать.

— О, дорогой мой! Выходит, я вас подвел? — Сидо не на шутку переживал.

— Прошу вас, не волнуйтесь по этому поводу, Петер. Со мной все будет в порядке, — сказал Спалко. — Если, конечно, вы никому ни о чем не проговоритесь.

— Да что вы! Ни в коем случае!

Спалко снова улыбнулся.

— Я не сомневался в этом ни секунды, Петер! Вы же видите, я полностью доверяю вам!

— Не только вижу, но и очень высоко ценю ваше доверие, Степан. Это действительно так, поверьте!

Ну что за фарс! Пытаясь не рассмеяться, Спалко прикусил губу, а затем, придав своему лицу еще более загадочное выражение, продолжил.

— Я не знаю, что за испытания они задумали, — проговорил он так тихо, что ученый был вынужден придвинуться к нему еще ближе. Собеседники уже почти соприкасались носами. — Эти люди мне ничего не рассказывают. А я не спрашиваю.

— Понятно...

— Но я верю — и вы тоже должны разделять эту веру! — в то, что все их действия направлены на одно: защитить, уберечь всех нас в нынешнем мире, который становится все более неспокойным.

Произнося всю эту ахинею, Спалко думал совсем о другом. Главным во все времена являлось умение внушить доверие. Но в случае с этим «лопухом» важнее было другое — убедить его в том, что он, Спалко, доверяет ему. Если это удастся, Сидо можно будет остричь, как барана, и он даже не заподозрит, что с ним что-то происходит.

— Короче говоря, мы должны помогать этим людям во всем, что бы они ни делали, и именно это я пообещал им во время нашей первой встречи.

— Я поступил бы точно так же, — шмыгнув носом, признался Сидо, отерев пот с верхней губы. — Поверьте мне, Степан, если вы и можете на кого-то рассчитывать, то только на меня!

Обсерватория ВМС, расположившаяся на пересечении Массачусетс-стрит и Тридцать четвертой улицы, являлась главным «поставщиком» точного времени для всех официальных структур в Соединенных Штатах Америки. Это было единственное заведение в стране, которое держало под неусыпным контролем все передвижения Луны, звезд и планет. Возраст самого большого телескопа этого ведомства уже перевалил за сто лет, но этот прибор все еще использовался. Именно с его помощью в 1877 году доктор Асаф Холл открыл два спутника Марса. Кто знает, с какой стати ему пришло в голову назвать их Деймосом, что значит «беспокойство», и Фобосом, что означает «страх»! Но, так или иначе, когда директором Центрального разведывательного управления овладевала меланхолия, какая-то неведомая сила тянула его именно сюда, в обсерваторию. Наверное, именно поэтому он выбрал для своего кабинета место в глубине здания, поближе к телескопу доктора Холла.

Именно там обнаружил Директора Мартин Линдрос. Старик проводил видеосовещание с Джеми Халлом, посланным в Рейкьявик для обеспечения безопасности саммита по борьбе с терроризмом, который в ближайшие дни должен был открыться в исландской столице.

— Фаид аль-Сауд меня не колышет, — говорил Халл вполне будничным голосом. — Арабы вообще ни хрена не понимают в обеспечении безопасности, поэтому в данном вопросе они полностью полагаются на нас. А вот русские... — Халл помотал головой и раздраженно скривился. — Особенно этот Борис Ильич Карпов... Он меня просто достал: постоянно задает вопросы, спорит со мной по любому поводу. Мне кажется, он извращенец и эти склоки помогают ему достичь оргазма.

— Джеми, либо я тебя неправильно понял, либо ты пытаешься убедить меня в том, что не можешь совладать с каким-то вонючим русским кагэбэшником?

Голубые глаза Халла испуганно расширились, пшеничные усы дернулись вверх, а затем вниз.

— Нет, сэр! Ничего подобного!

— Ты понимаешь, что я могу отозвать тебя в любой момент и заменить другим человеком? — В голосе Директора звучала холодная ярость.

— Не нужно, сэр! В этом нет необходимости...

— А вот я к этому готов! Поверь мне, я, мать твою, нахожусь в таком настроении, что готов...

— Не надо, сэр! Я справлюсь с Карповым!

— Ладно, даю тебе еще один шанс.

В голосе старого воина Линдрос ощутил огромную усталость. Ему очень не хотелось, чтобы электронная связь донесла то же ощущение до Халла, находящегося за тридевять земель.

— Накануне и в течение визита президента мы должны образовать сплоченный, непробиваемый фронт. Это понятно?

— Так точно, сэр!

— Надеюсь, Джейсон Борн у вас там не просматривается?

— Пока — нет, сэр. Уверяю вас, мы проявляем максимум бдительности.

Поняв, что Директор уже закончил разговор, Мартин Линдрос кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Услышав этот сигнал. Директор сказал своему заокеанскому собеседнику:

— Джеми, ко мне пришли, так что я не могу говорить с тобой дольше. Пообщаемся завтра.

Затем он соорудил из ладоней пирамидку, облокотившись на поверхность письменного стола, и уставился на стоявшие тут же цветные фотографии пустынной поверхности Марса и двух его безжизненных спутников.

Повесив плащ на вешалку, Линдрос вошел в кабинет и уселся рядом со своим боссом. Кабинет, который выбрал для себя Директор, представлял собой маленькую комнату, в которой было холодно даже в летнюю жару. На одной стене висел портрет президента, на противоположной — располагалось небольшое окно, за которым покачивали ветвями высокие сосны. Направленный на них свет прожекторов службы безопасности заставлял хвою играть самыми причудливыми цветами в черно-белом диапазоне.

— Из Парижа пришли хорошие новости, сэр. Джейсон Борн — мертв.

Директор поднял голову, и еще недавно застывшая маска на его лице уступила место заинтересованности.

— Они его взяли? Как это произошло? Надеюсь, что этот подонок подох мучительной смертью?

— Надеюсь, что так, сэр. Он погиб в дорожно-транспортном происшествии на шоссе А1, к северо-западу от Парижа. Ехал на мотоцикле и врезался во встречный грузовик. Свидетель — офицер Кэ д'Орсей, женщина, которая лично наблюдала эту сцену.

— Господи, — выдохнул Директор, — значит, от него осталось лишь бензиновое пятно на асфальте! — Брови Старика сошлись в одну линию. — Это точно?

— До тех пор пока не проведена идентификация трупов, полной уверенности быть не может. Мы отправили французам образец ДНК Борна и копию его стоматологической карты, но, по словам официальных лиц Франции, имел место колоссальный взрыв, и они опасаются, что в последовавшем за ним пожаре могли не уцелеть даже кости погибших. В любом случае, чтобы разобраться на месте происшествия, им понадобится не менее двух дней. Французы обещали мне держать нас в курсе дела и передавать всю самую свежую информацию по мере ее поступления.

Директор кивнул.

— И вот еще что, — добавил Линдрос, — Жак Робиннэ не пострадал.

— Кто?

— Французский министр культуры, сэр. Он был другом Конклина и на протяжении некоторого времени являлся его главным контактным лицом в Париже. Мы опасались, что он может стать очередной мишенью Борна.

Мужчины сидели молча и совершенно неподвижно. О чем думал Директор? Может быть, об Алексе Конклине? Или — сопоставлял роли, которые играли в нынешней жизни такие чувства, как страсти и страх, дивясь прозорливости доктора Холла? В свое время он с головой погрузился в работу секретных служб, надеясь на то, что она облегчит груз тех самых страстей и страха, с которыми он явился на этот свет, но деятельность за кулисами обыденной жизни, в сумрачном мире разведки, принесла прямо противоположные результаты. Однако, несмотря на все это, он ни разу даже не задумывался том, чтобы бросить свою работу. Он не мыслил без нее своей жизни, все его существование определялось тем, что ему удалось сделать в том мире, который был невидим для постороннего взгляда.

— Сэр, извините меня за то, что лезу не в свои дела, но сейчас уже поздний час.

Директор вздохнул.

— Мартин, скажи мне хоть что-нибудь, чего я не знаю.

— По-моему, вам пора отправляться домой, к Мадлен, — мягко проговорил Линдрос.

Директор устало провел ладонью по лицу, внезапно ощутив, насколько сильно он вымотался.

— Мэдди — у своей сестры, в Фениксе. Мой дом нынче пуст.

— И все равно, нужно ехать домой.

Линдрос встал, собираясь уйти, но Директор остановил его взглядом.

— Выслушай меня, Мартин. Ты полагаешь, что с Борном покончено, но это не так.

— Я не совсем вас понимаю, сэр, — ответил Линдрос, надевая плащ.

— Возможно, Борн действительно мертв, но за последние часы своей жизни он сделал из нас мартышек.

— Простите, сэр?

— Он сделал из нас мартышек в глазах всех остальных. Это недопустимо. Мы все — под колпаком, и, начнись какая-либо проверка, нам станут задавать очень неприятные вопросы, на которые мы не сможем ответить, и последствия будут самыми удручающими. — В глазах Директора вспыхнул опасный огонек. — Для того чтобы спрятать эту историю в чулан и позабыть о ней, нам не хватает одного.

— И что же это, сэр?

— Нам нужен козел отпущения, Мартин, человек, к которому прилипнет все дерьмо, в результате чего мы с тобой будем пахнуть как розовые бутоны в мае. — Директор посмотрел на своего заместителя испытующим взглядом. — У тебя есть кто-нибудь на примете, Мартин? Можешь ли ты предложить кого-нибудь на эту роль?

Линдрос почувствовал, как в его животе образовался тугой холодный комок.

— Ну же, Мартин, говори! — подстегнул его Директор. — Я жду!

Однако Линдрос по-прежнему молчал. Он был просто не в состоянии разжать губы.

— Что ж, Мартин, в таком случае я скажу за тебя. Конечно же, такая кандидатура имеется, и ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.

— Это доставляет вам удовольствие, сэр?

Вопрос прозвучал косвенным обвинением, но Директор не только не обиделся, а, наоборот, испытал чувство гордости. Уже не в первый раз он убеждался в том, что его мальчики выросли порядочными людьми. Раз они не сдают своих коллег, то тем более не сдадут и его.

— Я говорю о детективе Гаррисе.

— Мы не имеем права поступать с ним подобным образом! — с усилием проговорил Линдрос. Он чувствовал, как в его груди кипит злость, словно пена, вырывающаяся из открытой банки с содовой.

— Мы? А при чем тут «мы», Мартин? Задание было поручено тебе, и я довел это до твоего сведения с самого начала. Так что расхлебывать последствия — тоже тебе.

— Но Гаррис ничем не провинился!

Брови Директора поползли на лоб.

— Лично я в этом сильно сомневаюсь, но, даже если ты прав, кого это волнует?

— Меня, сэр.

— Ну что ж, прекрасно, Мартин. В таком случае ответственность за фиаско в Старом городе и в тоннеле под площадью Вашингтона тебе придется взять на себя. Ты к этому готов?

Линдрос прикусил губу.

— Иного выбора у меня нет?

— Лично я его не вижу. А ты? Эта сука, Алонсо-Ортис, твердо решила вырезать из меня фунт плоти — тем или иным способом. И мне, черт побери, не все равно, кого принести в жертву — какого-то занюханного детектива из полиции штата Вирджиния или моего любимого заместителя! Допустим, ты решил сделать себе харакири, Мартин, но подумал ли ты о том, как это отразится на мне?

— Боже всемилостивый! — воскликнул Линдрос, будучи уже не в состоянии выносить все происходящее. — Каким образом вам удалось в течение стольких лет выживать в этом гадючнике?

— А с чего ты взял, что мне это удалось? — спросил Директор, поднимаясь и надевая пальто.

К монументальному, сложенному из дикого камня готическому зданию церкви Матиаса Борн прибыл без двадцати двенадцать. Следующие двадцать минут он осматривался и привыкал к территории. Небо было чистым, воздух — холодным и бодрящим. Но на горизонте клубились густые тучи, и порывы свежего ветра доносили до Борна запах близкого дождя. Случайные звуки и мимолетные ароматы то и дело будили в его поврежденной памяти обрывки каких-то старых воспоминаний. Борн не сомневался, что когда-то в прошлом уже бывал здесь, но, как ни старался, не мог вспомнить, когда именно и с какой целью. Уже в который раз в его сознании всплыли образы двоих дорогих ему людей, и душу вновь захлестнула боль от утраты — такая сильная, что на секунду ему показалось, будто она способна вернуть к жизни Алекса и Мо.

Непроизвольно застонав, Борн тем не менее вернулся к тому, зачем сюда приехал, продолжив самым внимательным образом осматривать окрестности, желая убедиться, что враг не наблюдает за ним из укрытия.

Когда часы пробили полночь, он подошел к огромному южному фасаду церкви, над которым возвышалась восьмидесятиметровая башня с горгульями — каменными рыльцами водосточных труб в готическом стиле. На нижней ступени крыльца стояла молодая женщина — высокая, стройная и удивительно красивая. На ее длинных рыжих волосах играли отблески уличных огней, а позади, над порталом главного входа, печально взирал высеченный из камня еще в XIV веке лик Девы Марии. Женщина попросила Борна назвать свое имя.

— Алекс Конклин, — представился он.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — потребовала она строгим, словно у чиновника иммиграционной службы, тоном.

Борн протянул ей паспорт и наблюдал, как женщина внимательно изучает его, водя по страницам подушечкой большого пальца. У нее были интересные руки: сильные, хотя и тонкие, с длинными пальцами и коротко остриженными ногтями. Такие руки обычно бывают у музыкантов. Женщине было не больше тридцати пяти.

— Откуда мне знать, что вы — действительно Александр Конклин? — спросила она.

— Ниоткуда. Разве человек может быть вообще уверен в том, что знает что-то наверняка? — ответил Борн. — Поверьте, вот и все.

Женщина фыркнула.

— Как ваше имя?

— Оно указано в паспорте.

Она посмотрела на него тяжелым взглядом.

— Я имею в виду ваше настоящее имя. То, которое вам дали при рождении.

— Алексей, — ответил Борн, вспомнив, что Конклин был эмигрантом, русским по национальности.

Женщина кивнула. У нее были правильные черты лица, на котором доминировали зеленые мадьярские глаза и большие, полные губы, обещающие неземное наслаждение тому, кто сумеет завоевать ее благосклонность. В ней ощущались некая напускная строгость и в то же время чувственность конца XIX — гораздо более невинного — века, когда недосказанное зачастую являлось значительно важнее высказанного вслух.

— Добро пожаловать в Будапешт, мистер Конклин. Меня зовут Аннака Вадас. — Сделав приглашающий жест, она добавила: — Следуйте, пожалуйста, за мной.

В следующую минуту они пересекли площадь перед главными церковными воротами и завернули за угол, оказавшись на боковой, плохо освещенной улице. Низкая деревянная дверь, обитая древними железными полосами, была едва различима в темноте. Женщина вынула маленький карманный фонарик, из которого, как ни странно, ударил мощный луч света. Затем, достав из сумочки старинный ключ, она сунула его в замок и повернула — сначала в одну сторону, затем в другую, дотронулась до двери, и от этого легкого прикосновения та бесшумно отворилась.

— Мой отец ждет вас внутри, — сообщила Аннака, и они вошли в просторное помещение церкви.

В колеблющемся свете фонарика Борн сумел разглядеть, что оштукатуренные стены церкви были покрыты цветными фресками со сценами из жизни венгерских святых.

— В 1541 году Буда пала под натиском тюркских орд, эта церковь была превращена в главную городскую мечеть и оставалась таковой на протяжении следующих полутора веков, — стала рассказывать женщина, переводя луч света с одной фрески на другую. — Захватчики вышвырнули отсюда все убранство и утварь, а стены побелили, замазав все эти великолепные фрески. Однако теперь, как видите, все восстановлено в первозданном виде — так, как было в тринадцатом веке.

Впереди Борн увидел тусклый свет. Аннака вела его в северный придел, где располагались несколько молелен. В одной из них, рядом с алтарем, зловещими тенями возвышались саркофаги с останками венгерского короля Белы III и его супруги Анны Шатильонской, которые правили страной в X веке. В нише, служившей когда-то склепом, рядом с высеченным на стене средневековым орнаментом, стоял, закутавшись в непроницаемую тень, человек.

Янош Вадас протянул руку, но, когда Борн сделал движение, намереваясь пожать ее, из мрака угрожающе выступили еще три фигуры. Борн выхватил пистолет, но это его действие вызвало лишь улыбку на лице Вадаса.

— Взгляните на боек, мистер Борн. Неужели вы полагаете, что я снабдил бы вас боевым, работающим оружием?

Борн увидел, что Аннака целится в него из пистолета.

— Мы много лет дружили с Алексеем Конклиным, мистер Борн. Но даже если бы я никогда не видел его, то за последние дни мне удалось хорошо изучить ваше лицо, поскольку оно то и дело мелькает в выпусках новостей. — У Вадаса был настороженный, выжидающий взгляд охотника, темные кустистые брови, квадратная челюсть. В глазах светился неприятный огонек. Очевидно, в молодые годы он являлся обладателем роскошной шевелюры, но теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, о ней напоминал лишь треугольный клинышек волос на лбу. — Насколько мне известно, вас обвиняют в убийстве Алексея и еще одного человека — доктора Панова. Впрочем, смерти одного Алексея мне достаточно для того, чтобы приказать уничтожить вас прямо здесь и сейчас.

— Он был и моим старым другом. Более того — моим наставником.

Вадас выглядел грустным и уставшим.

— И вы, несмотря на это, — со вздохом проговорил он, — предали его, поскольку, я полагаю, подобно другим, захотели узнать, что хранится в голове Феликса Шиффера?

— Я представления не имею, о чем вы говорите.

— Ну да, конечно! — скептически хмыкнул Вадас.

— Откуда, по-вашему, я знаю настоящее имя Алекса? Алексей и Мо Панов были моими друзьями!

— В таком случае, убив их, вы совершили бы подлинный акт безумия.

— Вот именно!

— Выходит, господин Хазас не зря предположил, что вы — сумасшедший, — спокойным тоном произнес Вадас. — Помните господина Хазаса? Администратора отеля, которого вы едва не придушили? «Маньяк» — кажется, именно так он вас назвал.

— Значит, вот от кого вы узнали о моем приезде, после чего позвонили мне, — ответил Борн. — Может, я действительно немного переусердствовал, вывернув ему руку, но я знал, что он лжет.

— Он лгал по моему приказу, — с легким оттенком гордости парировал Вадас.

Под пристальными взглядами Аннаки и охранников Борн медленно приблизился к Вадасу и подал ему свое бесполезное оружие, но в тот момент, когда Вадас протянул руку, чтобы взять его, Борн обхватил пожилого мужчину локтем за шею и развернул, прижав спиной к своей груди. В тот же момент в его руке, словно из ниоткуда, материализовался керамический пистолет, дуло которого оказалось прижатым к виску Вадаса.

— И вы всерьез полагали, что я понадеюсь на незнакомое мне оружие без того, чтобы не разобрать его предварительно на части и не собрать вновь? — Обращаясь к Аннаке, Борн продолжал говорить спокойным, будничным голосом: — Если вы не хотите, чтобы мозги вашего отца забрызгали шедевры искусства, которым уже перевалило за пять веков, положите пистолет на пол. Не смотрите на него. Делайте то, что велю вам я.

Аннака повиновалась и положила оружие на пол.

— Теперь толкните его в мою сторону.

Женщина выполнила и этот приказ.

Никто из троих охранников за все это время не сделал ни единого движения, и теперь уже не сделают — в этом Борн не сомневался. И тем не менее он на всякий случай не выпускал их из поля зрения. Убрав пистолет от виска Вадаса, он отпустил его.

— Я мог бы пристрелить вас, будь на то моя воля.

— А я бы убила вас, — со злостью откликнулась Аннака.

— Не сомневаюсь, что вы попытались бы это сделать, — парировал Борн и опустил руку с пистолетом, демонстрируя присутствующим, что не намерен пускать его в ход. — Но это были бы враждебные действия, а мы с вами — не враги.

Подняв с пола пистолет Аннаки, он протянул его ей, держа за дуло. Не говоря ни слова, женщина взяла свое оружие и тут же снова направила его на Борна.

— Во что вы превратили свою дочь, господин Вадас! Да, она убьет ради вас любого, но, похоже, готова сделать это чересчур поспешно и без всяких оснований.

Вадас встал между Аннакой и Борном и властным движением руки заставил дочь опустить оружие.

— У меня и так слишком много врагов, Аннака, — мягко проговорил он.

Женщина убрала пистолет, но в ее глазах, устремленных на Борна, по-прежнему горела враждебность. Затем Вадас повернулся к Борну:

— Как я уже сказал, убийство Алексея было бы с вашей стороны актом безумия, однако ваши действия не выдают в вас сумасшедшего.

— Меня подставили и выставили в качестве убийцы, в то время как подлинный преступник остается на свободе.

— Интересно. Кто же он и как все это проделал?

— Для того чтобы выяснить это, я и приехал сюда.

Несколько секунд Вадас смотрел на Борна тяжелым взглядом, а затем огляделся вокруг себя и воздел руки.

— Если бы Алекс был жив, я должен был бы встретиться здесь именно с ним, понимаете? Это место наполнено особым смыслом. Здесь на заре четырнадцатого века стояла первая церковь, построенная в Буде. Видите огромный орган на балконе? Он играл во время двух бракосочетаний короля Матиаса. Здесь были коронованы два последних властителя Венгрии — Франц Иосиф I и Карл IV. Да, здесь вершилась история, и мы с Алексеем тоже хотели изменить историю.

— Не без помощи доктора Феликса Шиффера, насколько я понимаю? — задал вопрос Борн.

Вадас не успел ответить. В эту самую секунду раздался грохот, эхом раскатившийся под сводами церкви, и пожилой мужчина, широко раскинув руки в стороны, был отброшен назад. Из пулевого отверстия в его лбу фонтаном ударила кровь. Схватив Аннаку, Борн нырнул в сторону и, увлекая ее за собой, упал на каменный пол. Трое людей Вадаса бросились врассыпную, ища укрытие и при этом ожесточенно отстреливаясь. Один был убит почти сразу и рухнул, скончавшись еще раньше, чем его тело соприкоснулось с мраморными плитами пола. Другой сумел добежать до церковной скамьи и безуспешно попытался укрыться за ней, но и он не сумел спастись от пули, поразившей его в позвоночник. Подскочив от удара, он выгнулся назад, и пистолет, выпавший из его руки, с глухим стуком ударился о деревянное сиденье скамьи.

С третьего охранника, которому все же удалось укрыться, Борн перевел взгляд на Вадаса. Тот лежал, распростершись на полу, под его головой все шире растекалась темная лужа крови. Он не шевелился и, похоже, не дышал. Участившиеся выстрелы заставили Борна снова обратить внимание на последнего из охранников Вадаса. Стоя на корточках, тот пускал пулю за пулей куда-то вверх, в сторону балкона, где располагался большой соборный орган. Вдруг голова мужчины резко запрокинулась назад, руки бессильно повисли, а на груди стало расплываться кровавое пятно. Он попытался зажать рану ладонью, но глаза его уже закатились, и по телу прокатилась предсмертная судорога.

Борн поднял голову, вгляделся в сумрак, царивший на балконе второго яруса, заметил там тень человеческой фигуры и выстрелил. Пуля угодила в стену, выбив из нее фонтанчик каменных крошек. Затем он выхватил у Аннаки ее фонарик и, направив луч в ту сторону, побежал к винтовой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Освободившись от его хватки, Аннака наконец смогла оглядеться и, увидев отца, лежащего в луже крови, пронзительно завизжала.

— Назад! — крикнул Борн. — Вам грозит опасность!

Не обращая внимания на его предупреждение. Аннака бросилась к отцу.

Стремясь прикрыть ее, Борн выпустил еще несколько пуль в сторону балкона, но не был удивлен тем, что ответного огня не последовало. Снайпер выполнил свою задачу и, по всей вероятности, уже пустился в бега.

Не теряя ни секунды, Борн прыжками поднялся на второй этаж и, найдя пустую обойму, двинулся дальше. Балкон выглядел безлюдным. Его пол был устлан каменной плиткой, а деревянная стена позади органа — украшена причудливой резьбой. Борн заглянул за орган, но там никого не оказалось. Тогда он обследовал пол вокруг органа и стену рядом с ним. Ему показалось, что одна из панелей чем-то отличается от других: ее правая сторона была на несколько сантиметров шире, как если бы...

Кончиками пальцев Борн обследовал панель, которая на самом деле оказалась узкой потайной дверью. Открыв ее, он ступил внутрь и сразу же наткнулся на крутую винтовую лестницу. С оружием наготове, Борн стал подниматься, пока не уперся еще в одну дверь, а после того как ударом ноги открыл ее нараспашку, обнаружил, что находится на крыше собора. Едва Борн высунул голову наружу, прогремел выстрел. Он нырнул обратно, но успел заметить фигуру, пробирающуюся по черепичной крыше. Мало тою, что крыша была очень покатой, начался дождь, сделавший и без того скользкую черепицу еще более предательской. Во всем этом имелась лишь одна положительная сторона: убийца был слишком занят тем, чтобы сохранить равновесие, поэтому ему было не до того, чтобы снова стрелять в Борна.

Взглянув на подошвы своих новых ботинок, Борн сразу же понял, что они будут скользить по черепице, поэтому без сожаления сбросил туфли, и они полетели вниз. Затем по-крабьи он пополз по крыше. Внизу, в тридцати метрах под ним, что казалось отсюда самой глубокой в мире пропастью, на булыжной мостовой площади вокруг церкви играли отсветы уличных фонарей. Цепляясь за черепицу пальцами рук и ног, Борн продолжал преследование снайпера. В глубине его души шевельнулось подозрение, что человек, за которым он гонится, — это Хан, но разве тот сумел бы добраться до Будапешта раньше его, и с какой стати ему убивать Вадаса, а не его, Борна?

Задрав голову, он увидел, что фигура ползет по направлению к башне, расположенной на южной стороне здания. Дав себе слово не упустить убийцу, Борн двинулся следом на ним.

Черепицы были старыми и крошились под ногами. Одна из них, когда Борн ухватился за нее, лопнула по центру, и несколько секунд он ожесточенно размахивал руками, пытаясь удержать равновесие и не свалиться в казавшуюся бездонной пропасть. Когда ему это удалось, Борн отшвырнул обломки черепицы в сторону и через секунду услышал, что они шрапнелью ударились о крышу маленькой часовни в нескольких метрах ниже.

Мозг Борна лихорадочно работал. Момент наивысшей опасности наступил, когда убийца добрался до башни и укрылся в ней. Теперь Борн представлял собой идеальную мишень, и снайпер мог чувствовать себя комфортно, как в тире. Дождь усилился. Видимость стала значительно хуже, а ползти — тяжелее. Размытый силуэт башни виднелся примерно в пятидесяти ярдах впереди.

Борн преодолел уже три четверти пути по направлению к коньку, как вдруг до его слуха донесся странный звук словно металл ударился о камень, и он плашмя упал на поверхность крыши. Из-под тела Борна во все стороны брызнула скопившаяся в углублениях черепицы дождевая вода, а возле самого уха просвистела пуля. Черепица возле его правого колена разлетелась тысячей кусков, и он потерял из виду того, кого преследовал. А затем — его неудержимо повлекло вниз, будто с ледяной горки, и, скатившись по предательски скользкой поверхности крыши, он сорвался вниз.

Инстинктивно Борн расслабил тело и, ударившись плечом о крышу стоявшей внизу часовни, сгруппировал тело в комок и покатился, пытаясь использовать собственную инерцию для того, чтобы смягчить силу удара. Его кувыркание было остановлено рамой замазанного краской оконца. К счастью, с того места, где расположился снайпер, последний не мог его видеть.

Поглядев наверх, Борн увидел, что находится не так уж далеко от башни, в которой укрылся убийца. Прямо перед ним располагалась башня меньшего размера, а в ней — узкое стрельчатое окно, словно зовущее воспользоваться собою. Древнее, как сам собор, окно не было застеклено. Борн проскользнул внутрь его и стал пробираться наверх, очутившись вскоре на узком каменном парапете, который вел прямиком к южной башне.

Борн не знал, в какой момент своего продвижения по парапету он станет удобной мишенью для снайпера, поэтому, сделав глубокий вдох, выскочил из двери и, как мог быстро, побежал по узкому каменному проходу. Уловив впереди себя какое-то движение, он упал и кувыркнулся через голову. Тут же грянул новый выстрел, но Борн уже вскочил на ноги и, прежде чем снайпер успел выстрелить снова, оттолкнувшись ногами от пола, нырнул головой вперед в открытое окно башни.

Снова прогремели выстрелы, и Борна обожгли каменные брызги, но он, не обращая внимания ни на что другое, уже карабкался по винтовой лестнице, вздымавшейся в сердцевине башни. Наверху послышалось металлическое клацанье. Этот звук подсказал Борну, что у его противника закончились боеприпасы и тот перезаряжает оружие, поэтому он ринулся наверх, перескакивая разом через три ступеньки, чтобы успеть по максимуму использовать это временное преимущество. Затем до слуха Борна донесся еще один металлический звук — это ему навстречу, сверху, по каменным ступеням скатывался пустой патронный магазин. Теперь Борн уже крался, припадая к ступеням наподобие тигра и не позволяя себе ни одного лишнего движения. Выстрелов больше не раздавалось, и это давало шанс надеяться на то, что снайпер уже почти у него в руках.

Однако шанс — слишком призрачная категория, Борн же хотел знать наверняка. Он нацелил фонарик Аннаки вверх, вдоль спирали лестницы, включил его и тут же увидел скользнувшую в сторону тень на ступенях прямо над его головой. Противник пытался скрыться, и это придало Борну дополнительные силы. Прежде чем снайпер успел определить его местоположение, Борн выключил фонарик.

Теперь они находились прямо под крышей башни, на высоте примерно в восемьдесят метров от земли. Стрелку больше некуда отступать. Для того чтобы выбраться из ловушки, у него остался единственный выход — убить Борна. Отчаяние сделает его более опасным, но в то же время и более опрометчивым. Теперь — дело за Борном. Он должен использовать это преимущество с максимальным эффектом! Он не имеет права на ошибку!

Высоко над собой Борн видел круглый купол башни, окруженный высокими стрельчатыми арками, через которые внутрь проникали ветер и дождь. Он стал просчитывать свои дальнейшие действия. Если продолжить подъем очертя голову, его наверняка встретит шквал пуль, но не может же он вечно оставаться здесь, прилипнув к ступеням лестницы!

Борн взял фонарик, направил его на следующую ступеньку под тем же углом, под которым находилось его тело, а затем включил его и, пригнув голову, метнулся вверх — настолько высоко, насколько позволили его мускулы.

Грохот винтовочной канонады под высокими сводами башни был оглушающим, и не успело его эхо утихнуть, как Борн уже преодолел остающиеся ступени. Его расчет оправдался: доведенный до отчаяния стрелок одним махом выпустил все остававшиеся у него патроны в сторону вспыхнувшего фонарика — туда, откуда, по его мнению, начал свою последнюю атаку его противник.

Жмурясь от летящей в глаза каменной крошки, Борн, словно бык во время корриды, врезался головой в живот стрелка, сбив его с ног и впечатав спиной в одну из каменных арок. Мужчина, сцепив руки, ударил его по спине, заставив Борна упасть на колени и склонить голову вниз, обнажив шею — слишком заманчивую мишень, чтобы оставить ее без внимания. Однако в тот момент, когда стрелок собрался обрушить ребро ладони на шею противника, чтобы переломить ее мощным рубящим ударом, Борн крутанулся в сторону, перехватив падающую руку стрелка, и использовал ее поражающую энергию против него самого. Они боролись — рука против руки — в клубах пыли, высвеченных лучом валявшегося на лестнице фонарика. Но благодаря этому скудному освещению Борн сумел рассмотреть внешность противника: вытянутое, острое лицо, светлые волосы и глаза. Это застало Борна врасплох: в глубине души он до последнего момента все же продолжал верить в то, что убийца — Хан.

Борн не собирался убивать этого человека; ему было нужно допросить его. Борн отчаянно хотел узнать, кто он, кем послан и за что приговорили к смерти Вадаса. Но стрелок боролся с силой и самоотверженностью обреченного. Он нанес удар в правое плечо Борна, и рука последнего обвисла плетью. Прежде чем он успел обрести равновесие и изготовиться к защите, противник уже очутился поверх него. Еще три мощных удара, и Борн оказался отброшенным к одной из арок, больно ударившись спиной о каменный бордюр, опоясывающий весь купол башни. Противник последовал за ним. В его руках находилась винтовка. Пускай в ней не было патронов, но он, судя по всему, собирался использовать ее в качестве дубины.

Тряхнув головой. Борн попытался прогнать боль, пронизавшую правую сторону его тела. Стрелок уже находился рядом с ним и воздел руку с зажатой в ней винтовкой над его головой. Отблески огней с площади отражались на полированном прикладе оружия. Лицо убийцы было перекошено злобной гримасой, губы разъехались в разные стороны, обнажив зубы в зверином оскале. Слегка изогнувшись, чтобы размах был побольше, он обрушил приклад винтовки вниз, намереваясь раскроить череп Борна. Однако тот не дал ему такой возможности, перекатившись в последний момент в сторону и увернувшись от удара.

Поскольку противник не нашел цели, инерция швырнула его вперед и сокрушительно ударила о тот же каменный бордюр, в который несколько секунд назад врезался Борн. Однако в данном случае дело обстояло гораздо хуже. Нападающий угодил спиной прямо в окно, выходящее на площадь. Борн схватил его за руку, но, намокнув под дождем, кожа убийцы стала скользкой, и его ладонь выскользнула из ладони Борна. Последнее, что Борн услышал, был протяжный крик, а затем — глухой стук тела, упавшего на мостовую далеко внизу.

Глава 14

Хан прилетел в Будапешт, когда на город уже спустилась тьма. Взяв из аэропорта такси и добравшись до отеля «Великий Дунай», он поселился там под именем Анжа Рафаррена — именно это имя значилось в фальшивом удостоверении корреспондента газеты «Монд», которое он использовал в Париже. Именно благодаря ему Хан сумел пройти иммиграционный контроль в аэропорту, но у него также имелись и другие купленные за деньги «липовые» документы, в которых он значился заместителем инспектора Интерпола.

— Я прилетел из Парижа, чтобы задать ряд вопросов мистеру Конклину, — озабоченным тоном сообщил он администратору отеля. — Ох уж эти задержки рейсов! Я чертовски опаздываю! Не могли бы вы сообщить мистеру Конклину о моем приезде? У нас обоих чрезвычайно насыщенное расписание.

Как и предвидел Хан, клерк за стойкой регистрации машинально посмотрел на ячейки, соответствующие гостиничным номерам, золоченые цифры над каждой из которых соответствовали определенному номеру.

— Мистер Конклин... — промычал он. — Сейчас его в гостинице нет. Может, оставите ему записку?

— Боюсь, другого выхода у меня нет. Придется отлавливать его завтра утром. — Хан сделал вид, что пишет записку, затем надписал на конверте «ДЛЯ МИСТЕРА КОНКЛИНА», запечатал его и вручил портье. Взяв ключ от своего номера, он отвернулся от стойки, но успел заметить, что портье, взяв конверт, положил его в ячейку, обозначенную: «Пентхаус № 3». Вполне удовлетворенный, Хан поднялся на лифте к своему номеру, располагавшемуся на один этаж ниже того самого пентхауса.

Приняв душ и вынув из небольшого чемодана некоторые необходимые ему принадлежности, он вышел из номера и поднялся на два лестничных пролета, отделявших его этаж от пентхауса. Хан долго стоял в коридоре, просто прислушиваясь, привыкая к почти незаметным звукам, характерным для любого здания. Он стоял, подобно каменному изваянию, дожидаясь чего-нибудь. Чего угодно: незнакомого звука, неожиданной вибрации, любого ощущения, которое должно подсказать ему, что делать дальше — сматывать удочки или идти вперед.

В конце концов, поскольку ничто не намекало на опасность, Хан осторожно продолжил свой путь, держа в поле зрения весь коридор и пытаясь удостовериться в том, что ему ничего не угрожает. Наконец он достиг двойных дверей из полированного тика. Это был вход в пентхаус № 3. Вытащив из кармана отмычку, он вставил ее в замок. Через мгновение дверь открылась.

Некоторое время он стоял в дверном проеме неподвижно. Дыхание его было частым и хриплым. Инстинкт подсказывал Хану, что в помещении никого нет, и все же он опасался ловушки. От недосыпания его слегка шатало из стороны в сторону, нахлынувшие эмоции тоже сделали свое дело, но, несмотря на это, Хан внимательно вглядывался в открывшееся перед ним пространство. Если не считать остатков некоей упаковки, по виду напоминавшей коробку из-под обуви, ничто в гостиничном номере не указывало на то, кто мог быть его постояльцем. На кровати, судя по ее виду, никто не спал. «Так где же сейчас Борн?» — недоумевал Хан.

Он прошел в ванную комнату и включил свет, но все, что ему удалось там обнаружить, было пластмассовая расческа, зубная щетка, тюбик зубной пасты, а также маленький пузырек ополаскивателя для рта, который отель предоставляет своим постояльцам наряду с мылом, шампунем и кремом для рук.

Хан открутил крышку тюбика с зубной пастой, выдавил некоторое ее количество в раковину и смыл ее струей воды. Затем из этого же тюбика он извлек бумажную затычку, за которой скрывались две быстрорастворимые желатиновые капсулы: одна — белая, другая — черная.

— Первая пилюля заставит твое сердце биться быстрее, вторая замедлит его биение. И только та пилюля, которую дает тебе Папочка, не причинит тебе вреда, — пропел он на мотив «Белого кролика», чистым тенором, вынимая белую капсулу из гнезда, в котором она лежала.

Хан уже был готов вернуть капсулу на место — поместить ее в горлышко тюбика с зубной пастой и утопить с помощью все той же бумажной затычки, как вдруг что-то остановило его. Хан сосчитал до десяти, а потом аккуратно закрутил крышку и положил тюбик точно так, как тот лежал раньше.

Некоторое время он стоял неподвижно — сбитый с толку, непонимающим взглядом таращась на две капсулы, которые приготовил он сам накануне отлета в Париж. Тогда ему было абсолютно ясно, для чего он это делает.

Черная капсула содержала дозу наркотика, достаточную для того, чтобы парализовать Борна, но при этом оставить его в сознании. Борн, без сомнения, знал больше Хана относительно того, что задумал Спалко. Не мог не знать, судя по тому, что он самостоятельно вычислил логово Спалко и прибыл сюда, в Будапешт. Перед тем как убить Борна, Хан должен узнать все, что тому известно. По крайней мере, именно в этом он убеждал сам себя.

Но в то же время было невозможно и дальше отрицать, что в его сознании, которое в течение стольких лет населяли лишь лихорадочные видения жестокой мести, в последнее время поселились и другие мысли. И как ни старался он их отогнать, они не уходили. Более того, чем больше усилий он прилагал для того, чтобы избавиться от них, тем упрямее они цеплялись за каждую клеточку его существа.

Чувствуя себя законченным дураком, Хан стоял посередине комнаты того, кому он поклялся отомстить. Он оказался неспособным продолжать воплощение плана, столь тщательно разработанного им самим. Вместо этого его мозг прокручивал одну и ту же картинку: лицо Борна в тот момент, когда тот увидел вырезанную из камня маленькую фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке на шее Хана. Он снова зажал Будду в ладони, и, как всегда в таких случаях, почти неощутимый вес и гладкие очертания фигурки помогли ему успокоиться и почувствовать себя более защищенным. Да что же такое с ним происходит?

С недовольным ворчанием Хан развернулся и вышел из номера. По пути он достал из кармана сотовый телефон и набрал номер. После двух гудков в трубке послышался голос.

— Слушаю вас, — ответил Этан Хирн.

— Ну, как идет работа? — спросил Хан.

— Откровенно говоря, она начинает мне нравиться все больше и больше.

— Именно это я и предсказывал.

— Где вы находитесь? — поинтересовался новый специалист по развитию «Гуманистов без границ».

— В Будапеште.

— Вот те на! — удивился Хирн. — А я думал, что у вас есть заказ где-то в Восточной Африке.

— Я отказался от него, — ответил Хан. Он уже спустился в вестибюль гостиницы и теперь направлялся к выходу из отеля. — И вообще я решил на некоторое время... гм... взять отпуск.

— Должно быть, прилететь сюда вас заставило что-то крайне важное?

— Откровенно говоря, это «что-то» — ваш нынешний босс. Что вам удалось разнюхать к сегодняшнему дню?

— Ничего конкретного, но он явно что-то замышляет, причем что-то очень крупное.

— Что навело вас на такую мысль?

— Во-первых, он занят тем, что развлекает парочку чеченцев, — стал рассказывать Хирн. — На первый взгляд в этом нет ничего необычного, поскольку у нас в Чечне — особые интересы. И все же это странно, очень странно! Хотя они были одеты на западный манер — мужчина без бороды, женщина без традиционного платка, — я узнал их. По крайней мере, его — точно. Это Хасан Арсенов, лидер чеченских повстанцев.

— Продолжайте, — велел собеседнику Хан, подумав про себя, что этот его агент с лихвой отрабатывает деньги, которые он ему платит.

— Затем, два дня назад он приказал мне отправиться в оперу, — продолжал рассказывать Хирн, — сказав, что хочет подцепить на крючок богатого и перспективного клиента по имени Ласло Молнар.

— Ну и что тут странного? — удивился Хан.

— Две вещи, — пояснил Хирн. — Во-первых, в середине вечера Спалко собственной персоной заявился в бар, где я обрабатывал Молнара, и отправил меня восвояси, приказав не выходить на работу на следующий день. Во-вторых, после этого Молнар исчез.

— Исчез?

— Растворился, словно его и не существовало на свете. Спалко считает меня чересчур наивным и не подозревает, что я все проверил, — с негромким смехом произнес Хирн.

— Не будьте слишком самоуверенным, — предостерег его Хан, — это было бы роковой ошибкой. И помните, что я говорил вам: нельзя недооценивать Спалко, иначе вы — труп.

— Господи, Хан, конечно же, я это понимаю. Я же не полный кретин!

— Если бы вы были кретином, то не получали бы от меня денег, — ответил Хан. — У вас есть домашний адрес этого Ласло Молнара?

Этан Хирн продиктовал ему адрес.

— А теперь, — сказал Хан, заканчивая разговор, — все, что вам следует делать, — это держать ушки на макушке и не высовываться. Я хочу знать обо всем, что происходит в этой норе.

Джейсон Борн видел, как Аннака Вадас вышла из морга, куда, как он полагал, ее доставила полиция с целью опознания тел отца и еще троих застреленных. Что касается убийцы, то, свалившись с восьмидесятиметровой высоты, он упал на лицо, поэтому опознать его можно было только с помощью стоматологической экспертизы. Кроме того, полиция наверняка проверит его отпечатки пальцев по компьютерной базе правоохранительных органов Европейского союза. По обрывкам разговоров, которые Борн сумел подслушать в церкви Матиаса, он понял, что полицию весьма интересовало, зачем профессиональному киллеру понадобилось убивать Яноша Вадаса, однако Аннака не могла объяснить этого, и после долгих расспросов ее наконец отпустили на все четыре стороны. У них, естественно, не возникло и мысли о том, что в этой истории был замешан Борн, поскольку, находясь в международном розыске, он, разумеется, счел за благо не показываться на глаза блюстителям порядка.

Борн испытывал тревогу. Он не знал, насколько может доверять Аннаке, ведь еще совсем недавно она испытывала жгучее желание всадить пулю ему в голову. Однако Борн надеялся, что то, как он повел себя после убийства ее отца, убедит женщину в его добрых намерениях.

Видимо, так и произошло, поскольку во время допросов в полиции она ни словом не обмолвилась о Борне. Более того, после всего случившегося в церкви, которую показывала ему Аннака, он обнаружил свои ботинки. Они стояли между саркофагами короля Белы III и Анны Шатильонской. Щедро заплатив таксисту, Борн незаметно сопровождал Аннаку до отделения полиции, а потом — к моргу. Теперь же он увидел, как полицейские, церемонно взяв под козырек, пожелали ей спокойной ночи. На их предложение отвезти ее домой Аннака ответила вежливым отказом и достала сотовый телефон. Наверное, предположил Борн, для того, чтобы вызвать такси.

Убедившись в том, что стражи порядка отбыли окончательно, Борн вышел из тени, в которой скрывался, и быстрым шагом двинулся по улице по направлению к ней. Увидев Борна, женщина убрала телефон обратно в сумочку. На лице ее была написана озабоченность.

— Вы? Как вы меня нашли? — Она оглянулась по сторонам, и Борну показалось, что в ее глазах он прочитал испуг. — Вы следили за мной все это время?

— Я всего лишь хотел удостовериться, что с вами все в порядке.

— На моих глазах недавно застрелили отца. Как по-вашему, могу я после этого быть «в порядке»?

Они стояли прямо под фонарем уличного освещения, и от этого Борн нервничал. В ночное время главной его заботой было не подставиться потенциальному врагу и не стать легкой мишенью. Это была его вторая натура, и он ничего не мог с этим поделать.

— Здешняя полиция умеет зажать человека в тиски, — сказал он.

— Правда? А вам-то откуда знать?

Его ответ женщину, по-видимому, не интересовал, поскольку она повернулась и пошла прочь. Ее каблуки негромко цокали по булыжной мостовой.

— Аннака! Мы нуждаемся друг в друге!

Спина женщины мгновенно напряглась, голова на гибкой шее откинулась назад.

— Что за бред?

— Это не бред, это чистая правда.

Она повернулась на каблуках и уставилась на Борна.

— Нет, это неправда. — Ее глаза горели. — Именно из-за вас погиб мой отец.

— А вот это — определенно бред, — покачал головой Борн. — Ваш отец погиб из-за того, во что он ввязался на пару с Алексом Конклином. Из-за того же в своем доме был убит сам Алекс, и из-за того же сюда приехал я.

Аннака недоверчиво фыркнула. Борн понимал причину ее неуверенности. Женщину вовлекли — возможно, ее собственный отец — в смертельно опасные мужские игры, и теперь, ощущая себя на войне, она пытается защититься любыми способами.

— Разве вы не хотите узнать, кто убил вашего отца?

— Честно говоря, нет, — ответила Аннака, уперев кулак в бедро. — Я хочу похоронить его и навсегда забыть о том, что я когда-то слышала имена Алексея Конклина и доктора Феликса Шиффера.

— Вы шутите!

— Какие уж тут шутки! Ведь вы меня совсем не знаете, мистер Борн. — Она смотрела на него, слегка склонив голову. — Совсем. Вы блуждаете впотьмах. Именно по этой причине вы заявились сюда, выдавая себя за Алексея. Какая глупая уловка! Глупая и неумелая. А теперь, когда вы испортили все, что могли, когда пролилась кровь, вы считаете своим долгом выяснить, во что, по вашему выражению, «ввязались» мой отец и Алексей.

— А вы меня знаете, Аннака?

На ее губах появилась саркастическая улыбка. Женщина сделала шаг по направлению к Борну.

— О да, мистер Борн. Теперь я знаю вас очень хорошо. Я наблюдала ваш великолепный выход на сцену и столь же впечатляющее исчезновение.

— Так кто же я, по-вашему?

— Полагаете, я не отвечу на ваш вопрос? Вы — кот, играющий с клубком шерсти, и единственная ваша цель — распутать этот клубок, распутать любой ценой. Для вас все это — игра, загадка, которую необходимо разгадать. Вы порождение этой самой загадки, и, не будь ее, не было бы и вас.

— Вы заблуждаетесь.

— О нет, напротив. — Улыбка на лице женщины стала еще более издевательской. — Именно поэтому вам не понять, почему я хочу забыть все это, почему я не желаю работать заодно с вами и помочь вам выяснить, кто убил моего отца. А с какой стати? Разве, узнав имя его убийцы, я сумею оживить отца? Он мертв, мистер Борн, он уже не думает и не дышит. Он теперь — всего лишь груда мертвой плоти, которой ничего не нужно и для которой ничто не важно.

Женщина повернулась и снова пошла прочь.

— Аннака...

— Оставьте меня в покое, мистер Борн. Что бы вы ни хотели сказать, мне это неинтересно.

Борн побежал и нагнал ее.

— Как вы можете так говорить! Уже шесть человек погибли из-за того, что...

Женщина бросила на него злой взгляд, и Борн готов был поклясться, что она находится на грани слез.

— Я умоляла отца не ввязываться во все это, но вы же знаете, как это бывает... Старые друзья, соблазны шпионской жизни — один Бог знает, что ими двигало. Я предупреждала его, что это до добра не доведет, но он только смеялся и говорил, что я напрасно волнуюсь и вообще мало что понимаю. Ну вот, а в итоге я оказалась права.

— Аннака, за мной охотятся из-за двойного убийства, которого я не совершал. Два моих лучших друга застрелены, а меня выставили в качестве главного подозреваемого. Вы понимаете...

— Господи, вы что же, не слышали ни слова из того, что я вам сказала? У вас уши заложило?

— Я не справлюсь в одиночку, Аннака. Мне нужна ваша помощь, и, кроме вас, мне больше не к кому обратиться. Прошу вас, расскажите мне о докторе Феликсе Шиффере. Расскажите все, что знаете, и, клянусь, больше вы меня никогда не увидите.

Она жила в доме 106/108 на улице Фё в Визивароше — тесном районе холмов и домов с высокими и крутыми крылечками, что вклинился меж двух других — Дворцовым и Дунайским. Из окон ее квартиры открывался вид на историческую площадь, где в 1956 году, за несколько часов до восстания, перед тем как двинуться к парламенту, собрались тысячи людей, размахивая венгерскими флагами, с которых они старательно и радостно срезали серп и молот.

Квартира казалась тесной — в первую очередь из-за огромного концертного рояля, который занимал почти половину гостиной. От пола до потолка возвышался шкаф, заставленный книгами, брошюрами и журналами, посвященными истории и теории музыки, биографиям композиторов, дирижеров и музыкантов.

— Вы играете? — спросил Борн, указывая на рояль.

— Да, — просто ответила Аннака.

Он сел за рояль и посмотрел на ноты, стоявшие на пюпитре. Это был ноктюрн Шопена, опус № 9 в си-бемоль миноре. «Она должна быть опытным исполнителем, если играет столь сложные произведения», — подумал Борн.

Из окна гостиной был виден бульвар и дома, стоящие по другую его сторону. Горящие окна в них можно было сосчитать по пальцам. В ночи плыла джазовая мелодия 50-х в исполнении Телоуниса Монка. Где-то залаяла и вновь умолкла собака. Время от времени в комнату проникал звук проехавшего по улице автомобиля.

Включив свет, женщина тут же прошла на кухню и поставила чайник. Из шкафа с узором из лютиков она достала два чайных прибора и, пока чайник закипал, открыла бутылку шнапса и плеснула по порядочной порции в каждую из чашек. Затем Аннака открыла холодильник.

— Хотите перекусить? Сыр или сосиски? — спросила она тоном, каким обычно обращаются к старым друзьям.

— Я не голоден.

— Я тоже, — вздохнула она и закрыла дверцу холодильника. Было похоже, что, решив привести Борна к себе домой, она изменила и свое отношение к нему. Никто из них и словом не обмолвился ни о Яноше Вадасе, ни о безуспешной попытке Борна схватить убийцу. Его это вполне устраивало.

Аннака подала Борну чашку чаю со шнапсом, взяла свою, и они перешли в гостиную, где уселись на софу — такую же старую, как аристократка, блиставшая в свете в конце позапрошлого века.

— Мой отец имел дело с профессиональным посредником, которого звали Ласло Молнар, — начала она без всяких вступлений. — Именно он спрятал вашего доктора Шиффера.

— Спрятал? — недоуменно переспросил Борн.

— Да, но сначала доктора Шиффера похитили. Напряжение внутри Борна нарастало с каждой секундой.

— Кто?

Аннака мотнула головой.

— Об этом знал мой отец, но не я. — Она нахмурила лоб, пытаясь сосредоточиться. — Именно поэтому Алексей в первый раз обратился к отцу. Он нуждался в помощи отца, чтобы найти доктора Шиффера и тайно переместить его в безопасное место.

В голове Борна словно наяву зазвучал голос Милен Дютронк: «В тот день Алекс сделал очень много телефонных звонков, и ему часто звонили, причем на протяжении короткого периода времени. Он был страшно напряжен, и я понимала, что он проводит какую-то сложную операцию, которая находится в точке своей кульминации. Имя доктора Шиффера в этих телефонных разговорах упоминалось неоднократно. Полагаю, именно он являлся объектом этой операции». Да, это действительно была операция, причем — боевая.

— Итак, удалось ли вашему отцу отыскать и вызволить доктора Шиффера?

Женщина кивнула. В свете лампы ее волосы приобрели оттенок темной блестящей меди, глаза и часть лба были скрыты тенью. Она сидела, крепко сжав колени, немного сутулясь и сплетя пальцы вокруг чашки с чаем, словно пыталась согреться.

— Как только отец заполучил доктора Шиффера, он сразу же передал его на попечение Ласло Молнара. Это было продиктовано исключительно соображениями безопасности. И он, и Алексей страшно боялись того человека — кем бы он ни был, — который похитил Шиффера.

И снова в мозгу Борна всплыли слова Милен Дютронк: «В тот день он был очень напуган». Его мозг работал на полных оборотах.

— Аннака, из всего того, что вы рассказываете, следует очевидный вывод: убийство вашего отца было тщательно подготовлено. Когда мы пришли в церковь, убийца уже находился там и знал, что намерен предпринять ваш отец.

— О чем вы толкуете?

— Ваш отец был убит раньше, чем успел сообщить необходимую мне информацию. Кто-то очень не хочет, чтобы я нашел доктора Шиффера, и мне совершенно ясно, что это — тот самый человек, который сначала похитил его и кого так боялись ваш отец и Алекс.

Глаза Аннаки широко раскрылись.

— Вы думаете, это означает, что опасность грозит и Ласло Молнару?

— Этот таинственный незнакомец знал о том, что ваш отец был связан с Ласло Молнаром?

— Вряд ли. Отец был чрезвычайно осмотрителен и соблюдал все меры предосторожности. — Женщина посмотрела на Борна потемневшими от страха глазами. — Но, с другой стороны, в церкви Матиаса он все же не сумел уберечься от смерти.

Борн кивнул в знак согласия и задал последний вопрос:

— Вам известно, где живет Молнар?

Аннака повезла его к дому Молнара в шикарном районе Розадомб — или, в переводе, Розовый Куст, — где располагались посольства многих иностранных держав.

Будапешт в этот час напоминал нагромождение зданий из светлого в лунном сиянии камня, и каждый дом — с узорчатыми перемычками окон и дверей, причудливыми карнизами, коваными балкончиками, уставленными цветочными горшками, — был похож на облитый сахарной глазурью сладкий пирог. Старинные, выложенные булыжником улицы, кофейни, освещенные светом изысканных люстр, от которого их деревянные стены приобрели красноватый оттенок, ослепительные отблески зеркальных витрин — все это словно переносило прохожих в неповторимую атмосферу конца XIX века. Подобно Парижу, этот город сформировался под влиянием извилистой реки, разделившей его на две части, и уже во вторую очередь — мостов, соединивших их. Кроме того, это был город каменной резьбы, готических шпилей, заполненных прохожими лестниц, бывших крепостных валов, освещенных прожекторами, куполов, покрытых медными листами, стен, поросших плющом, величественных памятников и переливающихся всеми оттенками мозаик. А во время дождя над этими улицами, словно паруса на реке, раскрывались тысячи зонтов.

Все это произвело на Борна глубочайшее впечатление. Для него это было все равно что приехать в то место, которое часто являлось ему во сне — чрезвычайно реалистичном, бравшем свое начало глубоко в подсознании. Но при этом он не мог установить прямой связи между тем, что видел сейчас, и своими обрывочными, туманными, почти недосягаемыми воспоминаниями.

— Что с вами? — спросила Аннака, словно уловив его тревогу.

— Я уже бывал здесь раньше, — ответил Борн. — Помните, я сказал вам, что здешняя полиция умеет зажать любого в стальные тиски?

Она кивнула.

— В этом вы абсолютно правы. Но что вы подразумеваете? Что — сами не знаете, откуда вам это известно?

Борн положил руку на спинку водительского сиденья.

— Много лет назад я попал в тяжелейшую катастрофу. Впрочем, на самом деле это вряд ли можно назвать катастрофой. Я плыл на лодке, меня подстрелили и выбросили за борт. От шока, кровопотери и истощения я едва не умер. Врач в Иль-де-Порт-Нуар извлек из моею тела пулю и выходил меня. Я выздоровел физически, но моя память оказалась поврежденной. В течение некоторого времени я страдал амнезией, но потом мое прошлое стало возвращаться ко мне — медленно, мучительно, по кусочкам. Однако в полном объеме память так и не вернулась и теперь, я думаю, уже не вернется никогда.

Аннака продолжала вести машину, но, судя по выражению ее лица, история Борна произвела на нее сильное впечатление.

— Вы не можете себе представить, что такое — жить и не знать, кто ты такой на самом деле, — продолжал говорить Борн. — Если такое с вами не случалось, вы никогда не сможете не только понять, но даже представить, каково это.

— Наверное, от этого можно свихнуться.

— Вот именно, — произнес он, посмотрев на женщину.

— Как будто вокруг вас — море и никаких признаков земли, а на небе нет ни луны, ни звезд, которые подсказали бы вам, в каком направлении плыть, чтобы вернуться домой. Похоже?

— Да, очень. — Борн был удивлен. Он хотел спросить ее откуда ей известно все это, но тут машина затормозила и остановилась у тротуара напротив большого здания, каменные стены которого также были покрыты резным орнаментом.

Выбравшись из машины, они взошли на широкое крыльцо. Аннака нажала какую-то кнопку, и тут же загорелась тусклая лампочка, осветив мозаичный пол и панель домофона с кнопками, каждая из которых соответствовала определенной квартире. Квартира Ласло Мол-нара на вызов не ответила.

— Возможно, не стоит паниковать раньше времени. Не исключено, что Молнар сейчас находится с доктором Шиффером.

Борн подошел к входной двери — широкой и толстой, с выпуклым, непрозрачным, словно покрытым изморозью, стеклом, начинавшимся примерно с половины человеческого роста.

— Мы выясним это через минуту, — сказал он и наклонился к замку. Через мгновение дверь распахнулась. Аннака нажала еще одну кнопку, и вспыхнула другая лампочка — ровно на тридцать секунд, но этого времени им хватило, чтобы подняться по широкой лестнице на второй этаж, где находилась квартира Молнара.

На сей раз Борну пришлось повозиться с замком подольше, но через какое-то время и этот механизм спасовал перед его мастерством. Аннака хотела вбежать в квартиру первой, но Борн удержал ее. Вытащив свой керамический пистолет, он осторожно толкнул дверь, заставив ее медленно открыться. В квартире горел свет, но было очень тихо. Неторопливо продвигаясь от гостиной к спальне, а затем — через ванную комнату на кухню, они не о6наружили в квартире ни одной живой души. Везде царил идеальный порядок, не было ни малейшего признака борьбы — и никаких следов Молнара.

— Меня беспокоит то, что в квартире горит свет, — проговорил Борн, убирая пистолет. — Нет, Молнар не с Шиффером.

— Значит, он с минуты на минуту появится, — сказала Аннака. — Мы подождем его здесь.

Борн кивнул. Вернувшись в гостиную, он взял с письменного стола и с книжных полок несколько фотографий в рамках.

— Это и есть Молнар? — обратился он к Аннаке, указывая на плотно скроенного мужчину с пышной гривой зачесанных назад черных волос.

— Да, это он. — Женщина огляделась. — В этом здании когда-то жили мои бабушка и дедушка, а я, совсем еще девчонкой, тут играла. Мы, дети, знали все здешние потайные места.

Борн пробежал пальцами по старомодному проигрывателю для грампластинок, стоявшему возле суперсовременного и очень дорогого музыкального центра.

— Я вижу, он — не только ценитель оперы, но еще и завзятый меломан.

— То есть тут нет CD-проигрывателя? — с удивлением воззрилась на полку Аннака.

— Любой человек вроде Молнара скажет вам, что перевод музыки в цифровой формат лишает ее тепла и проникновенности. С грамзаписями все иначе.

Борн обратил внимание на письменный стол, на котором стоял ноутбук, заметив, что тот подключен как к электрической сети, так и к модему. Экран был темным, но, прикоснувшись к корпусу, он ощутил тепло. Борн нажал кнопку «Escape», и экран сразу же ожил: компьютер находился в «спящем» режиме — он не был выключен.

Аннака неслышно подошла сзади и смотрела на экран ноутбука через плечо Борна.

— Антракс, аргентинская геморрагическая лихорадка, криптококкоз, легочная чума... — читала она. — Господи всемогущий, зачем Молнару мог понадобиться вебсайт, содержащий описание смертоносных — как это называется? — ах да, патогенов?

— Я знаю только одно: как первым, так и последним звеном этой тайны является доктор Шиффер, — откликнулся Борн. — Алекс Конклин сделал первый подход к доктору Шифферу, когда тот работал в АПРОП — Агентстве перспективных разработок в области оборонных проектов. Они разрабатывали какую-то крутую программу вооружений, которую курировало министерство обороны США. Затем, в течение года, Шиффер перевелся в ЦРУ, в Управление по разработке тактических несмертельных вооружений, а вскоре после этого — бесследно исчез. Я не имею ни малейшего представления о том, над чем трудился доктор Шиффер и что в его работе заинтересовало Конклина до такой степени, что тот решил устроить «козью морду» министерству обороны и агентству, выдернув выдающегося ученого, работавшего на их программы.

— Может, доктор Шиффер — бактериолог или эпидемиолог? — Предположив это, Аннака поежилась. — Информация, содержащаяся на этом веб-сайте, поистине пугает.

Она ушла на кухню, чтобы налить себе стакан воды, а Борн тем временем изучал открытый на компьютере вебсайт, пытаясь найти какие-то дополнительные ниточки к тому, зачем Молнару могла потребоваться информация подобного рода. Не обнаружив ничего заслуживающего внимания, он вошел в браузер, открыв все интернет-адреса, которые Молнар посещал в последнее время. Сделав это, он щелкнул на последнюю строчку. Это оказалось научным форумом, проводившимся в режиме реального времени. Пользуясь кнопками навигации, Борн попытался выяснить, когда Молнар принимал участие в этом форуме, какие темы его интересовали и каков был текст его сообщений. Выяснилось, что примерно сорок восемь часов назад некто под ником[19] Ласло1647М вошел в компьютерный форум. С учащенно бьющимся сердцем Борн читал содержание виртуального диалога, который состоялся у Ласло1647М с еще одним участником форума.

— Аннака, идите сюда! — позвал он. — Похоже, доктор Шиффер — не бактериолог и не эпидемиолог. Он — специалист по бактериальным мутациям!

— Мистер Борн, лучше подойдите сюда, — донесся с кухни голос Аннаки. — Скорее!

Напряженность, прозвучавшая в ее голосе, заставила Борна броситься в сторону кухни со всех ног. Женщина, будто заколдованная, стояла перед кухонной раковиной, рука, державшая стакан с водой, замерла на полпути ко рту, лицо было белым, как полотно. Увидев Борна, она нервно облизнула губы.

— Что случилось?

Женщина молча указала на пространство между разделочным столом и холодильником. Там, аккуратно уложенные друг на друга, возвышались семь или восемь проволочных лотков.

— Это поддоны для холодильника, — сказала Аннака. — Кто-то вытащил их... — Она повернулась к нему. — Зачем?

— Может, Молнар решил купить себе новый?

— Этот холодильник куплен совсем недавно!

Борн заглянул за заднюю стенку холодильника.

— Он подключен к розетке, и компрессор вроде бы работает нормально. Вы не заглядывали внутрь?

— Нет!

Борн ухватился за ручку и потянул дверь на себя. Аннака задохнулась от ужаса.

— Христос всемогущий! — только и смогла вымолвить она.

Из глубины холодильного шкафа на них уставилась пара бессмысленных, невидящих, подернутых инеем глаз. В чреве холодильника, из которого были выброшены все полки, находилось скрюченное, посиневшее тело Ласло Молнара.

Глава 15

Из замешательства их вывело завывание полицейских сирен. Метнувшись к окну гостиной, Борн увидел на бульваре пять или шесть полицейских автомобилей «Опель Астра» и «Фелиция Шкода», с завывающими сиренами и вращающимися сине-белыми мигалками. Они остановились около дома Молнара, и выскочившие из них офицеры бросились прямо в подъезд, в котором располагалась эта квартира. Его снова подставили! Декорации были настолько схожи с тем, что Борн застал в доме Конклина, что он уже не сомневался: за обоими убийствами стоит один и тот же человек. Это имело очень большое значение, поскольку подсказало ему две вещи. Во-первых, за ним с Аннакой следят. Кто — Хан? Нет, вряд ли. На Хана это не похоже. От встречи к встрече Хан становился все более агрессивен. Во-вторых, Хан, возможно, не лгал, говоря, что он непричастен к убийствам Алекса и Мо. По крайней мере, сейчас у Борна не было объяснения возможных мотивов, которые заставили бы Хана соврать по этому поводу. Значит, все-таки существует некий «мистер X», который вызвал полицию в поместье Конклина. И не работает ли этот «мистер X» на кого-то, чья штаб-квартира находится в Будапеште?

Все сходится, причем — очень убедительно. Конклин был убит перед тем, как отправиться в Будапешт, доктор Феликс Шиффер находился в Будапеште вместе с Яношем Вадасом и Ласло Молнаром. Короче, все дороги вели в этот город.

При том, что в голове у Борна вертелись все эти мысли, он не терял контроль над ситуацией. Выкрикнув Аннаке приказ уничтожить отпечатки их пальцев, он и сам принялся торопливо протирать все, к чему они прикасались: стакан с водой, кухонный кран, стереосистему, ручку входной двери. Затем Борн схватил ноутбук Молнара, и они выбежали из квартиры.

По лестнице уже грохотали ботинки полицейских, лифт также исключался, поскольку он уже поднимался и наверняка был набит стражами закона.

— Они не оставили нам выбора, — сказал Борн. — Придется бежать вверх.

— Но почему они приехали? — спросила Аннака. — Откуда им стало известно, что мы — здесь?

— В том-то и дело, что они не могли об этом знать, — ответил Борн, продолжая преодолевать ступеньку за ступенькой. — Значит, за нами все это время следили.

Ситуация, в которой они оказались, была ему очень не по душе. Перед глазами у Борна до сих пор стоял стрелок из церкви Матиаса. Когда бежишь вверх, потом может произойти очень болезненное падение.

Когда они наконец достигли последнего этажа, Аннака потянула его за рукав и шепнула:

— Сюда!

Они свернули в боковой коридор. С лестничной клетки все громче доносился топот полицейских, гнавшихся за гнусным убийцей. Преодолев три четверти пути, Борн и Аннака оказались у двери, которая, судя по ее виду, являлась экстренным выходом на случай пожара. Аннака открыла ее, и они очутились в коротком, не длиннее трех метров, проходе, в конце которого находилась еще одна дверь — на сей раз обшитая железными листами. Сверху и снизу на ней имелись стальные засовы. Борн отодвинул их и распахнул дверь, за которой оказалась... кирпичная стена — холодная, как могила.

— Нет, ну вы только поглядите на это! — воскликнул детектив Сцилла, не обращая внимания на своего молоденького подчиненного, которого рвало на собственные до блеска начищенные ботинки. В полицейской академии их явно не готовили к тому зрелищу, которое предстало взглядам блюстителей порядка, когда они открыли дверцу холодильника. Там находился скрученный, как тряпка, изуродованный труп хозяина квартиры.

— В квартире никого нет, — доложил, входя на кухню, другой офицер полиции.

— Снимите отпечатки пальцев со всех находящихся здесь предметов, — приказал Сцилла — дородный светловолосый мужчина со сломанным носом и умными глазами. — Не думаю, что преступник был настолько глуп, чтобы наследить здесь, но кто знает! — проговорил он, а затем ткнул пальцем, указывая на труп. — Только посмотрите на эти ожоги! А порезы? Похоже, они довольно глубокие.

— Его явно пытали, — ответил молодой и стройный сержант, — причем пытали профессионально.

— Более чем профессионально, — сказал детектив, наклоняясь над трупом и нюхая его, как привередливая хозяйка нюхает на рынке приглянувшийся ей кусок мяса. — Тот, кто это делал, явно наслаждался своей работой.

— Человек, позвонивший нам и сообщивший об убийстве, сказал, что преступник находится в квартире.

Детектив Сцилла посмотрел на молодого коллегу и произнес:

— Если уж не в квартире, то в здании — точно. — Вошла группа экспертов-криминалистов, вооруженная фотокамерами со вспышками и наборами необходимых инструментов, и Сцилла отступил на шаг, чтобы пропустить их на кухню. — Прикажите обшарить весь дом и найти убийцу.

— Уже сделано! — отрапортовал офицер, поедая глазами начальника и словно давая понять, что он не собирается прослужить всю жизнь в звании сержанта.

— Ну ладно, хватит глазеть на покойника. Пойдем отсюда, — сказал детектив. Они покинули кухню и вышли из квартиры. По дороге сержант доложил шефу, что лифт заблокирован, а нижние этажи охраняются.

— Значит, убийца мог направиться только наверх.

Сцилла понимающе кивнул.

— Сколько этажей над нами? Три?

— Так точно!

Сцилла стал подниматься по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки. Вскоре они обнаружили дверь в короткий коридор.

— Куда он ведет? — требовательным тоном спросил Сцилла.

— Не знаю, — удрученным тоном ответил сержант.

Дойдя ко конца коридора, полицейские уткнулись в железную дверь с двумя стальными засовами.

— Так-так, — промычал детектив, изучая засовы. — Поглядите-ка, их недавно отодвигали.

Он вытащил пистолет, открыл дверь и уставился на кирпичную кладку.

— Видимо, убийца испытал такое же удивление, как и мы с вами сейчас.

Сцилла рассматривал стену перед собой, а затем протянул руку и стал поочередно нажимать на кирпичи.

Шестой слегка поддался его нажатию, и, протолкнув его внутрь, Сцилла просунул руку в образовавшееся отверстие. Сержант уже был готов издать удивленный возглас, но детектив Сцилла остановил его сердитым взглядом.

— Возьмите трех человек и обыщите здание, примыкающее к этому, — прошептал он на ухо молодому подчиненному.

Поначалу Борн решил, что виновницами негромкого звука, донесшегося до его слуха, являются крысы, с которыми они делили тесное и неудобное пространство, располагавшееся между стенами дома Молнара и соседнего здания. Однако затем он понял, что звук раздается от трения кирпичей друг о друга.

— Они нашли наше убежище, — прошептал он, взяв Аннаку за руку. — Нам нужно убираться отсюда.

Закуток, в котором они находились, был крохотным — не более двух футов в ширину, но из-за царившей здесь кромешной темноты казалось, что пространство над их головами — безгранично. Пол под их ногами представлял собой уложенные вплотную друг к другу металлические трубы, и Борн предпочитал не думать о пустоте под ними, в которую они могут рухнуть, если одна-две трубы не выдержат их веса.

— Вы знаете, как отсюда выбраться? — прошептал Борн.

— По-моему, да, — ответила женщина. Повернувшись вправо, она стала ощупывать рукой стену соседнего здания. Споткнулась, но тут же обрела равновесие и пробормотала: — Кажется, это где-то здесь.

Они двинулись вперед — осторожно, след в след. Внезапно одна из труб все же не выдержала, и левая нога Борна провалилась в пустоту. Он метнулся в сторону, больно ударившись плечом в кирпичную стену, но при этом ноутбук Молнара выпал из его рук. Борн сделал еще один рывок, пытаясь поймать компьютер, но ему это не удалось, и, провалившись в дыру, оставшуюся на месте сломавшейся проржавевшей трубы, ноутбук полетел вниз и пропал из виду.

— Вы в порядке? — спросила Аннака, когда он снова очутился на ногах.

— Я-то в порядке, а вот ноутбук Молнара — пропал, — мрачно ответил Борн. В следующее мгновение он замер как вкопанный, услышав позади чье-то движение — осторожное, вкрадчивое. Он прижал губы к уху Аннаки и прошептал: — Больше — ни звука! Он — здесь.

Позади раздался более громкий звук — полицейский ботинок задел шов, где были приварены друг к другу трубы. Беглецы замерли. Сердце Борна колотилось, как паровой молот. Затем ладонь Аннаки нашла его руку и потянула за собой. Они снова двинулись вперед, стараясь не производить шума, и наконец дошли до того места, где в стене не хватало нескольких рядов кирпичей. Оставалось лишь толкнуть стену и расширить пролом, но тут возникла новая проблема: если они это сделают, то полицейский позади них увидит свет, который проникнет в отверстие, и, таким образом, обнаружит и их, и путь, которым они намерены уйти. Борн снова прижал губы к уху Аннаки и прошептал:

— За секунду до того, как толкнуть стену, предупредите меня.

В знак согласия она сжала его ладонь. А потом — еще раз, давая понять, что готова. В ту же секунду Борн направил фонарь назад и включил его. Яркий луч ослепил их преследователя, а в следующее мгновение Борн и Аннака одновременно навалились на стену, и, частично обрушившись, она предоставила им путь для бегства в виде пролома шириной около метра.

Аннака нырнула внутрь, а Борн все еще держал фонарик, направляя его в сторону их преследователя. Трубы под ногами полицейского гулко завибрировали — погоня приближалась, а затем Борн получил ужасающий удар.

Детектив Сцилла, ослепленный ярким лучом света, все еще пытался прийти в себя, не переставая изрыгать проклятия. А он-то гордился собой, полагая, что готов к любым неожиданностям! Сцилла потряс головой, но и это не помогло: сноп света лишил его возможности видеть. Если он будет и дальше стоять столбом, дожидаясь, когда вернется способность видеть, убийца наверняка успеет улизнуть. Поэтому детектив решил использовать эффект неожиданности и предпринял атаку, несмотря на то что в данный момент был слеп, как крот. Наклонив голову, он, словно бык во время корриды, с рычанием ринулся вперед и врезался головой в живот того, кого он считал убийцей.

Впрочем, в такой темноте от зрения было мало проку, поэтому детектив работал кулаками, ребрами ладоней и подошвами своих крепких ботинок, вспоминая искусство рукопашного боя, которому его когда-то обучали в академии. Он свято верил в дисциплину, в преимущество, которое дает эффект неожиданности, умение застать противника врасплох. И за секунду до того, как броситься в атаку, Сцилла точно знал, что убийца не ожидает ее от человека, которого он только что ослепил. Поэтому сейчас детектив пытался нанести противнику как можно больше ударов, чтобы ошеломить его, подавить его волю к сопротивлению.

Но и тот оказался не робкого десятка. Он был хорошо скроен и чрезвычайно силен. Хуже того, этот человек оказался мастером рукопашного боя и не замедлил продемонстрировать это. Детектив Сцилла понял: если драка продлится еще с десяток секунд, он будет побежден. Значит, схватку нужно завершить как можно быстрее. Пытаясь достичь этой цели, он поторопился и допустил тем самым роковую ошибку, оставив незащищенной свою шею. В следующий момент он ощутил мощный удар, и, хотя боли не почувствовал, его ноги подломились, и он без чувств рухнул на настил из ржавых труб.

Борн пролез в пролом и помог Аннаке водрузить кусок кирпичной стены назад.

— Что там у вас произошло? — спросила она, пытаясь отдышаться.

— Полицейский оказался умнее, чем можно было ожидать, — ответил Борн.

Они очутились в новом коридоре. За открытой дверью в его конце виднелся вестибюль дома, примыкавшего к зданию, где жил Молнар. Мягкий свет, льющийся из настенных ламп с остроконечными плафонами, освещал оклеенные обоями стены.

Аннака уже успела вызвать лифт, но, когда он подъехал на их этаж, Борн увидел в решетчатой кабине двух полицейских с пистолетами наготове.

— Ах, черт! — воскликнул Борн, ухватив женщину за руку и увлекая ее вниз по лестнице. Однако топот полицейских ботинок несколько мгновений спустя подсказал, что стражи порядка все же успели заметить их. Выскочив из кабины лифта, они бросились в погоню за беглецами.

Спустившись этажом ниже, Борн и Аннака нырнули в коридор, и, остановившись возле первой попавшейся на их пути двери, Борн умело открыл замок. Втащив женщину внутрь, он захлопнул дверь раньше, чем полицейские увидели, куда они исчезли.

Внутри квартиры царили мрак и безмолвие. Находился ли здесь кто-либо из хозяев, определить было невозможно. Борн подошел к окну, открыл его и посмотрел на каменный карниз. Внизу тянулась неширокая аллея. Прямо под окном стояли два огромных железных мусорных бака, выкрашенных в ядовито-зеленый цвет. Через три окна от этого на стене дома была установлена пожарная лестница, спускавшаяся прямо к аллее, на которой в этот момент не было ни души.

— Пойдемте! — приказал Борн, вылезая из окна прямо на карниз.

— Вы что, спятили? — Глаза Аннаки расширились от страха.

— Предпочитаете попасться в лапы полицейских?

Аннака испуганно сглотнула.

— Я боюсь высоты!

— Здесь не так уж и высоко. — Он протянул ей руку и призывно пошевелил пальцами. — Давайте же, нельзя терять время!

Сделав глубокий вдох, женщина взобралась на подоконник, и Борн закрыл окно позади них. Аннака посмотрела вниз и непременно упала бы, если бы Борн не подхватил ее и не прижал спиной к стене здания.

— Боже мой, а вы еще говорите, что здесь — не очень высоко!

— Для меня — невысоко.

Аннака прикусила губу.

— Когда мы выберемся из всего этого, я вас убью.

— Вы уже пытались это сделать. — Он сжал ее ладонь. — Просто делайте, что я говорю, и все будет в порядке, обещаю.

Борн не хотел подгонять испуганную женщину, но понимал, что им следует поторапливаться. Округа кишела полицейскими, вот-вот они наверняка появятся и на аллее.

— Теперь вы должны отпустить мою руку, — проговорил Борн и, видя страх в ее глазах, не позволил ей произнести ни слова, добавив жестким, не терпящим возражений тоном: — Не смотрите вниз! Если почувствуете, что у вас кружится голова, смотрите на стену, сконцентрируйте внимание на чем-то маленьком — хотя бы на трещинах в стене. Ваши мысли должны быть заняты чем угодно, кроме страха, и тогда он исчезнет сам по себе.

Аннака кивнула в знак согласия, отпустила его руку, и он сделал первый шаг. Дойдя до конца карниза, Борн осторожно перешагнул на другой, который тянулся под следующим окном, медленно переставив на него левую ногу и перенеся на нее свой вес. Затем он повернулся к Аннаке и, улыбнувшись, протянул ей руку.

— А теперь — вы!

Она отчаянно замотала головой:

— Нет! — С ее лица сошли все краски. — Нет, я не могу!

— Можете! — проговорил Борн, взяв ее за ладонь. — Давайте же, Аннака, сделайте первый шаг, а дальше будет легче. Просто перенесите свой вес с левой ноги на правую.

Не произнеся ни звука, она снова мотнула головой. Продолжая улыбаться, Борн ничем не выдавал нараставшей в нем тревоги. Здесь, на стене здания, они были совершенно беззащитны, и появись тут полицейские — им конец. Необходимо как можно скорее добраться до пожарной лестницы.

— Один шаг, Аннака, только один шаг!

— Господи! — беспомощно проговорила она. — А если я упаду?

— Не упадете!

— Но что, если...

— Я вас поймаю. — Его улыбка стала еще шире. — Мы не можем здесь оставаться.

Женщина сделала так, как он велел, переступив левой ногой на карниз соседнего окна так же, как за несколько секунд до этого сделал Борн.

— А теперь — еще одно усилие. Перенесите свой вес с правой ноги на левую.

— Я не могу шевельнуться.

Она была готова посмотреть вниз, и Борн это понял.

— Закройте глаза, — велел он. — Вы чувствуете мою руку?

Она молча кивнула, будто опасаясь, что звук голоса станет причиной ее падения в пропасть, казавшуюся бездонной.

— Перенесите свой вес, Аннака. Справа — налево. Хорошо, теперь поднимайте правую ногу и становитесь на карниз.

— Нет!

Он обнял ее за талию.

— Ну, хорошо, в таком случае просто поднимите правую ногу. — Женщина повиновалась, и Борн резко дернул ее к себе, отчего она оказалась на том же карнизе, что и он. Аннака прижалась к его телу, дрожа от страха и отпустившего ее наконец напряжения.

Осталось преодолеть всего два карниза. По-прежнему удерживая женщину за талию, Борн переместился к концу того, на котором они стояли, и весь процесс повторился. Затем — второй и третий раз. С каждым разом переход с карниза на карниз давался ей все легче. Видимо, Аннаке все же удалось обуздать свой страх. Так или иначе, все команды Борна она выполняла безукоризненно.

Наконец они добрались до пожарной лестницы и начали спускаться вниз. Свет фонаря на улице Эндроди отбрасывал на аллею длинные лучи света, вокруг которых темнота казалась еще более густой. У Борна была возможность выстрелить в фонарь, но он не стал этого делать, ему было не до того. Сейчас главным было поскорее оказаться внизу.

Они уже почти спустились, и до булыжной мостовой оставалось не более пары метров, когда угловым зрением Борн заметил, что освещение изменилось. Сначала на аллее возникли две длинные угловатые тени, а потом появились и те, кому они принадлежали, — двое полицейских.

Молодой сержант, подчиненный детектива Сциллы, взяв с собой одного из полицейских, вышел из здания как раз в тот момент, когда преступник был обнаружен. Сержант уже понял: убийца умен и наверняка нашел способ перебраться в соседнее здание. И уж коли ему удалось беспрепятственно выбраться из квартиры Ласло Молнара, преступник не пожелает оказаться в ловушке и непременно сумеет улизнуть и из прилегающего дома. Значит, необходимо перекрыть все возможные пути бегства. Он уже направил одного человека на крышу, двое других контролировали центральный подъезд и запасной выход из дома. Вне зоны их контроля оставалась лишь боковая аллея. Сержант не представлял, каким образом преступник мог бы там очутиться, но со счетов нельзя было сбрасывать ни одну возможность.

И сержант не ошибся. Завернув за угол здания и оказавшись на аллее, он сразу же увидел ярко высвеченную светом фонаря фигуру человека на пожарной лестнице. Одновременно на противоположном конце аллеи появился еще один полицейский. Сержант подал ему знак, указав на спускавшегося по пожарной лестнице преступника. Затем он вытащил пистолет и направил дуло вверх, намереваясь изрешетить убийцу, если тот не пожелает сдаться. Однако в следующий момент сержант оторопело захлопал глазами: по пожарной лестнице спускался не один, а двое людей!

Полицейский выстрелил. Пуля попала в металл, выбив из него искры, и один из беглецов, потеряв равновесие, пошатнулся и рухнул вниз, упав в один из двух огромных мусорных баков, стоявших рядом с пожарной лестницей. Полицейский бросился к баку, но сержант остался на месте. Он видел, как, добежав до мусорных баков, его коллега остановился между ними и заглянул в тот, в который свалился один из подозреваемых. После этого сержант поднял голову, чтобы посмотреть на второго беглеца. Освещение было скверным, но даже в этом тусклом свете было видно, что вторая фигура исчезла. На лестнице больше никого не было. Куда же он мог подеваться?

Сержант перевел взгляд на мусорные баки и оторопел: его коллега, только что стоявший рядом с одним из них, тоже исчез! Сделав несколько шагов вперед, сержант окликнул его по имени, но ответа на получил. Тогда он вытащил рацию, собираясь вызвать подкрепление, но в этот момент на него что-то обрушилось. Полицейский споткнулся, упал, но затем все же сумел подняться, встав на одно колено, и потряс головой. Затем между мусорными баками возникла какая-то фигура. Прежде чем сержант осознал, что это — не полицейский, он успел получить сокрушительный удар в челюсть, отправивший его в нокаут.

— Свалиться в мусорный бак было довольно глупо с вашей стороны, — сказал Борн, помогая Аннаке встать с булыжной мостовой.

— Вы крайне обходительны, — язвительным тоном ответила она.

— А я-то решил, что вы и вправду боитесь высоты.

— Еще больше я боюсь умереть.

— Ладно, давайте временно прервем нашу дискуссию и смоемся, пока сюда не нагрянула целая армия полицейских.

Хан смотрел, как Борн и Аннака выбегают с аллеи, и в его зрачках отражался свет уличных фонарей. Хотя тут было слишком темно, чтобы различить черты лица, он безошибочно узнал Борна по очертаниям его фигуры и походке. Женщину, которая была с Борном, Хан даже и рассматривать не пытался — она его не интересовала. Его, как и самого Борна, гораздо больше интересовало другое: кто вызвал полицию в квартиру Ласло Молнара как раз в тот момент, когда там находился Борн. И так же как и Борна, Хана поразило удивительное сходство сценариев, по которым развивались события в усадьбе Александра Конклина в Манассасе и здесь. В обоих случаях чувствовался почерк Спалко. Разница заключалась лишь в том, что, в отличие от Манассаса, где Хан сразу же увидел человека Спалко, здесь он не встретил никого, хотя тщательно обследовал пространство в районе четырех прилегающих к дому Молнара кварталов. Так кто же вызвал полицию? Значит, на месте преступления — или где-то поблизости — должен был находиться человек, сделавший анонимный звонок в полицию после того, как Борн и женщина вошли в здание.

Хан сел во взятую напрокат машину, завел двигатель и последовал за поймавшим такси Борном. Он уехал один, а женщина продолжала идти по улице. Успев изучить повадки Борна, Хан был готов к тому, что тот станет отрываться от возможного «хвоста», менять направление движения, машины, короче, делать все, чтобы избавиться от возможной слежки.

Такси, в котором ехал Борн, остановилось на улице Фё, в четырех кварталах от великолепных будапештских бань «Кирали». Выйдя из автомобиля, Борн вошел в подъезд дома № 106/108.

Притормозив, Хан остановился на противоположной стороне улицы, одним кварталом дальше, и выключил двигатель. Он не собирался следовать за ним. В его мозгу, словно цифры на счетчике такси, мелькали имена: Алекс Конклин. Джейсон Борн, Ласло Молнар. Хасан Арсенов... И, главное, Спалко! Что связывало всех этих людей? Любая цепочка имен и событий, как бы хаотично они ни переплетались, должна иметь свою внутреннюю логику. Нужно только понять ее.

Размышляя таким образом, Хан сидел около пяти минут, и вот у подъезда дома № 106/108 затормозило еще одно такси, из которого вышла молодая женщина. Хан вытянул голову, пытаясь разглядеть ее внешность, но единственным, что ему удалось увидеть, стали пышные волосы рыжего цвета. Он продолжал ждать, наблюдая за домом. После того как в подъезд вошел Борн, в нем не загорелось ни одно окно. Это могло означать только одно: он ожидает эту женщину, а она — хозяйка квартиры. И впрямь, через минуту после того, как вошла она, на четвертом этаже зажглись сразу несколько окон.

Теперь, зная, где они находятся, Хан решил расслабиться и помедитировать, но после полутора часов бесплодных усилий очистить свой рассудок сдался и оставил эти попытки. В темноте его ладонь сомкнулась вокруг маленькой фигурки Будды, и буквально через несколько секунд он уже погрузился в глубокий сон, а оказавшись там, немедленно, камнем, провалился в нижний мир, где обитал его ночной кошмар.

Глубокая, синяя толща воды находится в постоянном движении, кружась, словно живое, сильное и очень злобное существо. Он изо всех сил пытается пробиться к поверхности, гребя руками с такой силой, что кости трещат в суставах. Но, несмотря на все усилия, он продолжает тонуть, опускается все ниже и ниже, затягиваемый в черную глубину веревкой, привязанной к лодыжке. От нехватки кислорода легкие уже горят. Ему хочется сделать вдох, но он знает, что стоит ему открыть рот, как вода ворвется в грудь и настанет конец.

Он опускает руку вниз, пытаясь развязать веревку, но пальцы срываются с ее скользкой поверхности. Тело словно пронизывает электрический ток — это страх перед тем, что ожидает его там, в глубине. Страх пронизывает все его существо, и он с трудом сдерживает желание закричать. В это мгновение его слух улавливает смутный звук, доносящийся из глубины. Он напоминает звон колокольчиков, в которые звонили молящиеся монахи перед тем, как всех их перебили «красные кхмеры». Вскоре звук колокольчиков переходит в песню, которую поет чистый тенор, — повторяющийся заунывный мотив, совсем непохожий на молитву.

И тогда он смотрит вниз и видит неясные очертания предмета, привязанного к другому концу веревки, предмета, который неотвратимо тянет его вглубь, на встречу с судьбой, и создается впечатление, что пение исходит именно от этой фигуры. Предмет, медленно кружащийся в сильном подводном течении, кажется ему знакомым — как собственное лицо, как собственное тело. Но теперь, с ужасом, жалящим подобно змее, он понимает, что звук исходит не от знакомого предмета внизу, поскольку тот — мертв, и именно поэтому своим весом увлекает его в бездну.

Звук становится ближе, и он узнает это заунывное подвывание — оно исходит из него самого.

«Ли-ли-ли! Ли-и, ли-и!» — тихонько поет он перед тем, как окончательно пойти на дно.

Глава 16

Спалко и Зина прилетели на Крит, опередив солнце. Их самолет приземлился в аэропорту Казанцакис, расположенном недалеко от Ираклиона. Их сопровождали хирург и еще трое мужчин, которых Зина успела внимательно рассмотреть за время полета. Они не отличались чрезмерно крупными габаритами и, находясь в толпе, вряд ли выделялись бы из остальной массы людей. Инстинкт Степана Спалко подсказывал ему, что в тех случаях, когда он выступал не под личиной президента «Гуманистов без границ», а в образе Шейха, как сейчас, ни ему, ни его людям не следует лишний раз привлекать к себе внимание. Однако именно в молчаливой неподвижности этих мужчин и ощущалась их несокрушимая сила. Они идеально контролировали свои тела, каждое их движение было исполнено быстроты и уверенности, присущих обычно либо профессиональным танцовщикам, либо мастерам йоги. В их взглядах читалась внимательная решимость, которая вырабатывается лишь благодаря годам упорных тренировок. Даже когда, глядя на нее, они почтительно улыбались, женщина ощущала исходящее от них чувство опасности — затаившейся, выжидающей своего часа.

Крит — самый большой остров Средиземноморья — издревле являлся воротами между Европой и Азией. Веками он, подобно гигантскому киту, грел спину под горячим средиземноморским солнцем, уставившись одним глазом на Александрию в Египте и Бенгази в Ливии. Поэтому неудивительно, что столь благословенное местоположение всегда привлекало к этому киту всевозможных хищников. История этого острова, находящегося на перекрестке культур, была написана кровью, и иначе быть не могло. Как волны на морской берег, на прибрежные бухты Крита то и дело обрушивались захватчики со всех сторон света, принося с собой свой язык, культуру, религию, архитектуру.

Ираклион был основан сарацинами в 824 году нашей эры. Тогда он назывался Шандакс — от исковерканного арабского слова «кандак», означавшего широкий ров, которым был окружен город. Сарацины правили здесь сто сорок лет — до того момента, пока их не изгнали византийцы. Пиратам сопутствовала фантастическая удача — им едва хватило трехсот судов, чтобы вывезти все награбленное в Византию.

Во время венецианской оккупации город получил название Кандия. Находясь под властью венецианцев, он превратился в важный культурный центр Восточного Средиземноморья. С тюркским вторжением всему этому пришел конец.

Приметы этой многоязычной истории встречались повсюду: в массивной, выстроенной венецианцами крепости, защищавшей изумительно красивый залив от вторжения, в городской ратуше, в фонтане, расположенном рядом с бывшей базиликой Спасителя, которую турки превратили в мечеть Валида.

Но в современном суматошном городе уже никто не смог бы найти следы минойской культуры — первой и, по мнению археологов, наиболее значимой цивилизации, зародившейся на Крите. Точнее говоря, остатки дворца Кноссоса еще были видны за городской чертой, но интерес они представляли только для историков, которые, изучая руины, сделали вывод, что сарацины заложили Шандакс именно здесь, поскольку тут еще тысячи лет назад располагалась главная гавань минойцев.

И все же до сих пор Крит оставался укутанным в тунику мифов, и, ступив на эту землю, невозможно было не вспомнить о легенде, связанной с его рождением. Она гласила, что Крит получил известность еще за многие века до появления сарацин, венецианцев и турок. Минос, первый царь, правивший островом, был полубогом. Его отец, Зевс, приняв облик быка, овладел его матерью по имени Европа, и после этого символом острова стал бык.

Между Миносом и двумя его братьями развернулась война за право на царский престол Крита. Минос обратился за помощью к Посейдону, пообещав ему вечную покорность в случае победы над братьями. Посейдон услышал эту просьбу. Море вспенилось, и из морских вод поднялся белоснежный бык. Минос должен был принести его в жертву Посейдону, чтобы доказать свою готовность повиноваться повелителю пучин, однако жадный царь спрятал великолепное животное, решив оставить его себе. Тогда разгневанный Посейдон сделал так, что жена Миноса влюбилась в этого быка. Посейдон тайно повелел Дедалу, любимому зодчему Миноса, соорудить из дерева пустотелую статую коровы, чтобы, забравшись внутрь, царица смогла отдаться своему новому «возлюбленному». Так все и произошло, а через некоторое время у нее родился Минотавр — чудовище с человеческим телом, но с головой и хвостом быка. Этот монстр подверг остров столь чудовищным опустошениям, что Минос приказал Дедалу построить огромный лабиринт — запутанный до такой степени, чтобы заключенный в него Минотавр никогда не сумел найти дорогу к выходу.

Именно эту легенду вспоминал Степан Спалко, когда вместе со своей командой ехал на автомобиле по крутым и узким городским улочкам. Древнегреческие мифы всегда привлекали его, поскольку в них на каждом шагу встречались насилие и инцест, кровопролитие и высокомерие. Во многих их героях он видел самого себя, поэтому ему было нетрудно ощутить себя полубогом.

Подобно многим островным городкам Средиземноморья, Ираклион был построен на склоне горы. Каменные дома карабкались по крутым улицам, забитым машинами такси и автобусами. Вдоль всего острова гигантским позвоночником протянулась горная гряда, известная под названием Белые Горы.

Дом, адрес которого Спалко под пытками вытянул у Ласло Молнара, находился почти посередине города и принадлежал архитектору по имени Истое Дедалика, который, как вскоре выяснилось, являлся почти столь же мифической фигурой, как и сам Дедал, его древний тезка и коллега. Они подъехали к дому в час, когда предрассветное небо Ираклиона уже было готово распахнуться, подобно расколотой скорлупе ореха, и выпустить на волю кроваво-красное солнце Средиземноморья.

После недолгой рекогносцировки все они нацепили на голову миниатюрные переговорные устройства и проверили свои мощные арбалеты, сделанные из композитных материалов — самое подходящее оружие, учитывая необходимость соблюдать тишину. Сверив часы с двумя из своих бойцов, Спалко отправил их к заднему входу, а сам с Зиной подошел к главному. Последний член команды получил приказ оставаться на улице и предупредить их, если заметит что-нибудь подозрительное, или тем более — в случае появления полиции.

Улица была тиха и пустынна. Похоже, никто не собирался им мешать. Окна в доме не горели, но Спалко ничего другого и не ожидал. Глядя на часы, он стал отсчитывать в микрофон секунды, ожидая, пока секундная стрелка совершит полный круг.

Наемники, находившиеся в доме, были уже на ногах и пребывали в возбуждении. Близился рассвет, и оставались считанные часы до того момента, когда они покинут это место, как раньше ушли другие. Каждые три дня доктора Шиффера перемещали в новое убежище — быстро и незаметно, причем конечный пункт назначения им сообщали буквально в последнюю минуту. Согласно правилам безопасности, после того как охраняемый объект увозили на новое место, в предыдущем убежище оставалась специальная группа. Она должна была проследить за тем, чтобы там не осталось ни малейшего следа, указывавшего на их присутствие.

В этот момент наемники разбрелись по дому. Один из них находился на кухне и варил крепкий турецкий кофе, другой умывался в ванной комнате, третий включил спутниковое телевидение. Посмотрев без всякого интереса на телеэкран, он отошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу. Все казалось спокойным. Он по-кошачьи потянулся, нагнулся вправо, затем влево, а потом, надев наплечную кобуру, отправился совершать традиционный утренний обход.

Мужчина отпер входную дверь, распахнул ее и тут же получил в сердце стрелу из арбалета Спалко. Раскинув руки в стороны, он изогнулся назад, закатив глаза под лоб и умер раньше, чем его тело упало на пол.

Спалко и Зина оказались в холле дома одновременно тем, как двое других его людей выбили дверь заднего входа. Наемник, находившийся на кухне, бросил кофейную чашку, выхватил оружие и успел ранить одного из нападавших, но тут же был убит.

Кивнув Зине, Спалко, перепрыгивая сразу через три ступеньки, побежал на второй этаж.

Услышав выстрелы из ванной комнаты, Зина знаком велела одному из людей Спалко, вошедших с черного входа, выйти на улицу и отправиться к окну ванной, а второму приказала выбить дверь в ванную, что тот и проделал — быстро и эффективно. Ванная была пуста, а окно, через которое бежал наемник, распахнуто настежь. Она предвидела такую вероятность, потому и послала бойца на улицу. В следующий момент до ее слуха донесся звон тетивы, шлепок стрелы, вонзившейся в человеческую плоть, и мучительный стон. Все было кончено.

Спалко тем временем обшаривал верхний этаж — комнату за комнатой. Первая спальня оказалась пустой, и он направился во вторую. Проходя мимо кровати, Спалко заметил краем глаза какое-то движение, отразившееся в зеркале стенного шкафа. Под кроватью кто-то шевельнулся! Спалко упал на колени и выпустил туда стрелу, которая, пробив пыльное покрывало, исчезла в темноте. Кровать подпрыгнула, и из-под нее послышался стон боли. Не поднимаясь с колен, Спалко снова зарядил арбалет и попытался прицелиться, чтобы добить раненого, но в этот момент на него напали сзади. Что-то твердое ударило его по голове, пуля просвистела возле виска, и на него кто-то навалился. Разжав ладонь, в которой он держал арбалет, Спалко выхватил большой охотничий нож, извернулся и сделал выпад. Когда лезвие погрузилось в тело противника по самую рукоятку, Спалко, сжав зубы от усилия, провернул тесак и был вознагражден обильным фонтаном крови, хлынувшей из распоротого живота врага. С рычанием он столкнул с себя труп наемника, вытащил окровавленное лезвие ножа и вытер его о покрывало.

После этого Спалко снова разрядил арбалет — прямо в кровать, под прямым углом к полу. В воздух взлетела набивка матраца, и стоны под кроватью прекратились.

Проверив остальные комнаты второго этажа, Спалко спустился вниз, в гостиную, где стояла нестерпимая пороховая вонь. Один из его людей втаскивал в дверь черного хода последнего из наемников, который был серьезно ранен. Все сражение продолжалось не более трех минут, и Спалко это вполне устраивало. Чем меньше они наделают шума, тем больше у них будет шансов на успех. Доктора Шиффера в доме не было и следа, и все же Спалко знал, что Ласло Молнар не солгал ему. Все эти люди являлись частью бригады наемников, которых Молнар и Конклин завербовали, когда организовывали побег Шиффера.

— Докладывайте! — приказал он своим подчиненным.

— Марко ранен, — сказал один из них. — Ничего серьезного — сквозное ранение в левую руку. Два противника уничтожены, один — серьезно ранен.

Спалко кивнул.

— Наверху еще два трупа, — сообщил он.

Передернув затвор своего автоматического пистолета и направив его на раненого наемника, мужчина добавил:

— Этот тоже не протянет долго, если не оказать ему квалифицированную медицинскую помощь.

Спалко посмотрел на Зину и кивнул. Она приблизилась к раненому и перевернула его на спину. Он застонал, и из его раны вновь потекла кровь.

— Как ваше имя? — спросила женщина по-венгерски.

Он посмотрел на нее взглядом, потемневшим от боли и осознания близкой смерти.

Зина вытащила коробок спичек.

— Как ваше имя? — повторила она свой вопрос, теперь уже по-гречески.

Когда ответа не последовало и на сей раз, она велела людям Спалко:

— Держите его крепче.

Двое из них наклонились, чтобы выполнить приказ. Наемник предпринял короткую попытку сопротивляться, но тут же затих и хладнокровно смотрел на Зину. В конце концов, он был профессиональным солдатом.

Женщина зажгла спичку, и вместе с огнем появилось сизое облачко остро пахнущего серного дыма. Указательным и большим пальцами руки она растянула веко несчастного и поднесла горящую спичку к обнажившемуся глазному яблоку. Отражаясь в радужной оболочке, пламя неумолимо приближалось. Зина чувствовала, что пленник испытывает страх, но в глубине души все же не верит в то, что эта страшная угроза будет и впрямь приведена в исполнение. Увы, ей на все это было наплевать.

Горящая спичка прижалась к глазному яблоку и с шипением погасла. Наемник дико закричал, и, несмотря на усилия двоих державших его мужчин, его тело выгнулось дугой. Точно так же он завывал и корчился от боли, когда вторая горящая спичка упала на его грудь, с которой сорвали рубашку. Волосы на груди трещали и дымились. Единственный уцелевший глаз мужчины дико метался в глазнице, словно в поисках спасительного выхода.

Зина хладнокровно зажгла новую спичку, и в этот момент пленника вырвало. Женщина не испытала ни капельки отвращения. Сейчас главным было одно: он должен сообразить, что может прекратить свои мучения только одним способом — ответить на их вопросы. Он не дурак и прекрасно понимает, что тут происходит. Понимает также и то, что, сколько бы ему ни заплатили прежние хозяева, такие мучения не могут окупиться никакими деньгами.

Из здорового глаза мужчины текли слезы, но и они не помешали Зине увидеть в нем знак того, что он сдается. Однако она не была намерена прекращать свое жестокое занятие — по крайней мере, до тех пор, пока наемник не сообщит ей, куда они переправили Шиффера.

Стоя чуть поодаль, за всей этой сценой — от начала и до конца — наблюдал Степан Спалко. Он был впечатлен до глубины души, поскольку, отдавая Зине приказ провести допрос с пристрастием, еще не знал, как женщина на это отреагирует. В какой-то степени это было своеобразным экзаменом, но еще важнее для Спалко было понять эту женщину, открыть самые потаенные уголки ее натуры.

Поскольку он сам на протяжении всей жизни ежедневно использовал слова, чтобы манипулировать людьми и управлять событиями, Спалко никому и ничему не верил. Люди лгали на каждом шагу, и в этом заключалась простая истина бытия. Одни лгали, стремясь насладиться произведенным эффектом, другие сами не знали, что лгут, третьи лгали, чтобы защитить себя, а все остальные лгали сами себе. Истинная природа любого человека проявлялась только в его поступках, особенно в экстремальных ситуациях. Тут не соврешь, поскольку за тебя говорят твои действия!

Теперь Спалко открыл для себя правду относительно Зины. Правду, которой не знал раньше и которую вряд ли знает Хасан Арсенов, а если ему сказать — все равно не поверит. Наблюдая, как Зина вытягивает из беззащитного наемника нужную информацию, Спалко понял: она сможет обойтись без Арсенова, а вот он без нее — никак.

Борн проснулся от звуков музыкальных гамм и аромата свежесваренного кофе. Некоторое время он находился между сном и бодрствованием. Он знал, что лежит на диване в квартире Аннаки Вадас, укрытый стеганым одеялом из гагачьего пуха, а голова его покоится на пуховой подушке. В следующий момент он окончательно стряхнул с себя остатки сна и вскочил с дивана. Комната была залита солнечным светом. Обернувшись, он увидел хозяйку квартиры. Она сидела за большим, сияющим лаком роялем, а рядом с ней стояла большая чашка кофе.

— Который час?

— Около полудня, — ответила женщина, не прекращая играть переливчатые гаммы.

— Боже святый!

— Да, как раз в это время я начинаю репетировать, так что вы проснулись вовремя. — Аннака заиграла мелодию, которая казалась Борну знакомой, но он никак не мог вспомнить, что это за произведение. — Откровенно говоря, проснувшись, я решила, что вы отправились к себе в гостиницу, но вот заглянула сюда и застала вас здесь, спящим сладко, как младенец. Поэтому я пошла на кухню и сварила себе кофе. А вы хотите?

— Еще как!

— Тогда вы знаете, куда идти и что делать.

Ее голова была повернута в сторону Борна, и женщина не отвернулась, когда, вылезая из-под гагачьего одеяла, он натягивал штаны, а затем рубашку. Сначала он отправился в ванную комнату, а закончив умываться — на кухню. Когда Борн наливал себе кофе, из гостиной раздался ее голос:

— У вас красивое тело, хотя на нем, пожалуй, многовато шрамов.

Борн безуспешно искал сливки, но хозяйка квартиры, по-видимому, предпочитала черный кофе.

— Они придают мне героический вид, — ответил он.

— Даже тот, который у вас на шее?

Роясь в холодильнике, Борн не ответил, однако рефлекторным движением положил руку на рану и словно снова ощутил заботливые прикосновения рук Милен Дютронк.

— Эта рана совсем свежая, — снова заговорила Аннака. — Откуда она?

— Мне пришлось вступить в схватку с одним очень сильным и очень злым существом, которое находилось в очень плохом настроении.

Аннака поерзала, поудобнее устраиваясь на скамеечке.

— Кто-то пытался вас задушить.

Борну наконец-то удалось найти сливки. Долив их в чашку с кофе, он добавил туда же две чайные ложки сахара, размешал и сделал первый глоток. И только после этого, вернувшись в гостиную, ответил:

— Злость способна толкнуть человека на любой шаг, разве вы не знаете?

— Откуда мне знать! Я не являюсь частью вашего жестокого мира.

Стоя рядом с роялем, Борн поглядел на сидящую Аннаку сверху вниз.

— Однако вчера вы намеревались меня застрелить, или запамятовали?

— Я никогда ничего не забываю, — отрезала женщина.

Было видно, что его слова саднят ей душу, но какие именно? Может быть, напоминание о вчерашнем дне, когда на ее глазах был безжалостно убит отец? Так или иначе, Борн счел за благо переменить тему разговора.

— Ваш холодильник напоминает пустыню, — заметил он.

— Я редко ем дома, — ответила Аннака. — В пяти кварталах отсюда есть прекрасное кафе.

— Может, наведаемся туда? — предложил Борн. — Я умираю от голода.

Женщина уселась поудобнее, и, отвечая на это движение, скамеечка у рояля негромко скрипнула. А затем гостиную наполнили аккорды ноктюрна Шопена в си-бемоль миноре. Звуки поплыли по квартире, кружась, как листья, опадающие золотым осенним днем. Борн удивился тому, какое огромное наслаждение доставляет ему эта музыка.

Постояв с минуту, он подошел к небольшому секретеру и открыл стоявший на нем компьютер Аннаки.

— Не надо, — сказала она, не отрывая глаз от нот, — вы меня отвлекаете.

Борн сел у секретера, купаясь в волнах изумительной музыки.

Когда ноктюрн был закончен и последние ноты все еще отдавались эхом в разных уголках квартиры. Аннака встала из-за рояля и вышла на кухню. Борн слышал, как в дно мойки ударилась тугая струя. Вода текла долго — видимо, женщина ждала, пока она станет холоднее. Затем хозяйка квартиры вернулась со стаканом воды и осушила его, не отрываясь. А пока она пила, Борн со своего места у секретера рассматривал изысканный изгиб ее шеи и несколько небрежно выбившихся из прически локонов цвета начищенной меди.

— Вы вчера показали себя просто молодцом! — похвалил ее Борн.

— Кстати, спасибо за то, что помогли мне спуститься с тех кошмарных карнизов, — потупилась Аннака, словно желая показать, что не заслуживает его похвалы. — Я за всю свою жизнь так не боялась.

Они сидели в кафе с хрустальными люстрами, бархатными кушетками и матовыми конусами бра на стенах из вишневого дерева. Столик, за которым они устроились, располагался у окна в дальнем конце почти пустого в этот час кафе, так что все помещение просматривалось, как на ладони.

— Сейчас меня больше всего тревожит то, что за квартирой Молнара наблюдали, — озабоченно проговорил Борн. — Ничем иным столь... гм... своевременный приезд полиции объяснить невозможно.

— Но зачем кому-то понадобилось наблюдать за квартирой?

— Чтобы знать, когда мы там окажемся. С тех пор как я приехал в Будапешт, за мной постоянно кто-то следит.

Аннака бросила нервный взгляд в окно.

— А сейчас? От мысли о том, что кто-то следит за моей квартирой, за нами, у меня мурашки по коже бегут.

— От вашей квартиры и до этого места за нами никто не следил, я в этом убедился. — Принесли их заказ, и Борн умолк, а после того как официант удалился, продолжил: — Вспомните, какие предосторожности мы предприняли вчера, после того как улизнули от полиции. Поехали в разных такси, дважды меняли направления.

Аннака кивнула.

— Я тогда слишком устала, чтобы противиться вашим странным инструкциям.

— Никто не знает, куда мы поехали и что теперь мы — вместе.

— И на том спасибо, — проговорила она с глубоким вздохом облегчения.

«Несмотря на самонадеянную уверенность Спалко в том, что Борну до него нипочем не добраться, тот с каждым днем подбирается к его логову все ближе и ближе», — злорадно подумал Хан, увидев Борна и женщину, выходящих из дома, где располагалась ее квартира. Каким-то образом Борну стало известно и про Ласло Молнара — того самого человека, который привлек внимание Спалко. Более того, он выяснил, где живет Молнар, и, когда приехала полиция, судя по всему, находился в его квартире. Чем важен Молнар для Борна? Хану предстоит это выяснить.

Он провожал взглядом Борна и женщину, удалявшихся по улице, а затем выбрался из машины и вошел в подъезд, откуда они только что вышли. Открыв дверь вестибюля отмычкой, он двинулся по коридору, а затем, поднявшись на лифте на верхний этаж, нашел дверь, ведущую на крышу. Она, естественно, была подключена к сигнализации, но для Хана обмануть эту примитивную систему было плевым делом. Выйдя на плоскую крышу, он подошел к ее краю, глянул вниз и увидел широкий карниз. Вскоре, спустившись на него, Хан подошел к тем самым окнам, которые вчера ночью загорелись после возвращения домой неизвестной спутницы Борна. Первое оказалось запертым, но второе поддалось его усилиям, и через секунду Хан спрыгнул на пол квартиры.

Ему нестерпимо хотелось тщательно обыскать все помещение, но Хан не знал, когда они вернутся, и поэтому не мог рисковать. Нужно было заниматься делом, а не потворствовать своим желаниям. Оглянувшись в поисках подходящего места, он остановил свой выбор на люстре с матовыми плафонами, висевшей посередине гостиной под потолком. Как раз то, что нужно, решил он. Не хуже, чем любое другое место, но — лучше всех остальных.

Передвинув стоявшую у рояля скамейку на середину комнаты, он встал на нее ногами, вынул из кармана миниатюрный электронный микрофон, поместил устойство в плафон и укрепил к его краю. Затем спрыгнул на пол, сунул в ухо крохотный радиоприемник и активировал «жучок».

Хан слышал недоступные для простого уха звуки, ставя на место скамейку, слышал топот собственных ног по полированному паркету, когда шел к дивану с валявшимися на нем одеялом и подушкой. Поднеся подушку к лицу, Хан сделал глубокий вдох. Он ощутил запах Борна, но тот вдруг всколыхнул в его мозгу дремавшие раньше воспоминания. Хан бросил подушку с такой поспешностью, как если бы она вспыхнула в его руках. Быстро двигаясь, он покинул квартиру тем же путем, что и пришел, и вскоре уже оказался в вестибюле. Однако из здания Хан вышел не через парадный, а через черный ход. Лишняя осторожность никогда не помешает.

Аннака энергично принялась за завтрак. Солнечные лучи, лившиеся через окно, освещали ее удивительные пальцы. Она ела так же, как играла, управляясь с ножом и вилкой легко и грациозно, словно это были музыкальные инструменты.

— Где вы научились так мастерски играть на рояле? — спросил Борн.

— Вам понравилось?

— Да, очень!

— А почему?

Борн непонимающе наклонил голову.

— Что значит «почему»?

— Почему вам понравилась моя игра? Что вы в ней услышали?

— Мне показалось, печаль.

Аннака положила нож с вилкой и стала напевать мелодию ноктюрна, «играя» на скатерти, как на рояле.

— Видите ли, все дело в неразрешенной доминанте одной седьмой. С помощью этого приема Шопен расширил допустимые границы диссонанса и тональности. — Она продолжала напевать, постукивая пальцами по столу. — Вот отсюда — и печаль. А все дело — в неразрешенной доминанте одной седьмой.

Женщина замолчала и положила свои прекрасные бледные руки ладонями на скатерть. Ее длинные пальцы все еще были слегка изогнуты, словно хотели удержать только что звучавшую музыку. Затем она взяла столовый прибор и вновь принялась за еду.

— Играть меня учила мама. Это была ее профессия — учительница игры на фортепиано, и, как только она почувствовала, что из меня выйдет толк, мы сразу начали разучивать ее любимого композитора — Шопена. Но его музыка чрезвычайно сложна для исполнения, причем не только с точки зрения техники, но и эмоционально.

— Ваша мама до сих пор играет?

Аннака отрицательно покачала головой.

— У нее, как и у Шопена, оказалось очень хрупкое здоровье. Туберкулез. Она умерла, когда мне было восемнадцать.

— Неподходящий возраст, чтобы терять мать.

— После этого моя жизнь изменилась навсегда. Я, конечно, была раздавлена горем, но, кроме того, к собственному стыду и удивлению, поняла, что злюсь на нее.

— Злитесь?

Она кивнула.

— Я чувствовала себя брошенной, оставленной на произвол судьбы, заблудившейся в лесу, без малейшего понятия, как найти дорогу к дому.

Борн внезапно понял, почему его рассказ о потере памяти вызвал у этой женщины столь сильное сопереживание.

— Но больше всего мне не дает покоя другое, — наморщила лоб Аннака. — То, как скверно я к ней относилась. Когда она впервые предложила мне заниматься музыкой, я устроила настоящий бунт.

— Ничего удивительного, — мягко проговорил Борн, — ведь эта идея исходила от нее. Более того, это было ее профессией. — В глубине груди он ощутил легкое покалывание, будто в этот самый момент Аннака играла знаменитые диссонансы Шопена. — Когда я заговорил со своим сыном о том, что неплохо бы ему научиться игре в бейсбол, он тут же стал воротить нос и доказывать, что хочет играть в футбол. — При воспоминании о Джошуа глаза Борна словно бы обратились внутрь. — Все его друзья действительно играли в футбол, но тут было что-то другое. Его мать была тайкой, и согласно ее воле сын с самых ранних пор воспитывался в традициях буддизма. Поэтому казалось, что сына не интересует американская часть его собственной природы.

Аннака закончила есть и отодвинула тарелку.

— Однако, — продолжал рассказывать Борн, — мне кажется, что его частичная принадлежность к американскому миру на самом деле не давала ему покоя. А разве могло быть иначе? Ведь одноклассники, без сомнения, напоминали ему об этом каждый день.

В сознании Борна незвана-непрошена возникла картинка: Джошуа с перевязанной головой и затекшим глазом. Когда он пытался выяснить у Дао, что произошло, она, смутившись, начала лепетать, что мальчик поскользнулся и упал, но на следующий день сама повела Джошуа в школу и провела там не менее пяти часов. Уэбб никогда не допрашивал жену. Слишком много было работы и слишком мало времени. Он и сам вскоре забыл об этом инциденте.

— Мне такое и в голову не приходило. — Аннака передернула плечами и слегка иронично добавила: — Впрочем, вам виднее. Вы же американец, хозяин мира!

«В чем причина ее враждебности? — подумал Борн. — Может, это передается на генетическом уровне? Или просто страх перед отвратительным американцем, который только что воскрес из мертвых?»

Женщина попросила официанта принести еще кофе.

— По крайней мере, вы имеете возможность поговорить со своим сыном и расставить все по своим местам. Я же со своей мамой... — Аннака не закончила фразы и лишь пожала плечами.

— Мой сын погиб, — сказал Борн, — вместе со своей матерью и сестрой. Их убили в Пномпене много лет назад.

— О-о-о!.. Простите мне мою бестактность!

Борну показалось, что безупречный, непробиваемый панцирь, в котором пряталась эта женщина, впервые дал трещину. Он отвернулся. Любое упоминание о Джошуа производило на него такой же эффект, как жгучий перец, высыпанный на открытую рану.

— Я уверен, что отношения между вами и вашей мамой уладились раньше, чем ее не стало.

— Мне бы хотелось в это верить. — Аннака сосредоточенно смотрела в свою чашку. — До той поры, пока она не открыла для меня Шопена, я была не в состоянии оценить, насколько драгоценен дар, которым она наделила меня. Какое великое наслаждение я получала, играя этот ноктюрн, даже при том, что мое исполнительское мастерство было далеко от совершенства!

— И вы не сказали ей это?

— Я была подростком, мы с ней почти не разговаривали. — Глаза Аннаки потемнели от грусти. — А теперь, когда ее нет, я об этом жалею.

— Но у вас был отец.

— Да, — склонила голову Аннака, — да, был.

Глава 17

Управление по разработке тактических несмертельных вооружений располагалось в комплексе невзрачных зданий из красного кирпича, с увитыми плющом стенами, где раньше находился закрытый пансион для девочек. Агентство решило, что это место в достаточной степени отвечает требованиям безопасности и гораздо целесообразнее разместить управление здесь, нежели с нуля строить что-то новое. И вот в бывшем пансионе появился целый лабиринт лабораторий, конференц-залов, испытательных стендов, без которых управление не могло обходиться, а по коридорам, которые казались бесконечными, забегали многочисленные сотрудники — квалифицированные, высокопрофессиональные специалисты. Привлекать к работе управления людей со стороны категорически запрещалось.

Даже несмотря на то, что на входе Линдрос предъявил охранникам свое служебное удостоверение, его — заместителя директора ЦРУ, структурным подразделением которого являлось управление! — провели в специальную комнату без окон и с белыми стенами, сфотографировали, сняли опечатки пальцев, отсканировали сетчатку глаз и наконец оставили в одиночестве, приказав ждать. Примерно через пятнадцать минут в комнату вошел «пиджак», как называли в других ведомствах сотрудников ЦРУ, и произнес:

— Господин заместитель директора Линдрос, начальник управления Драйвер готов вас принять.

Не ответив ни слова, Линдрос пошел следом за мужчиной. Они шли по бесконечным, скудно освещенным коридорам не меньше пяти минут. Линдросу уже стало казаться, что его водят по кругу. Наконец «пиджак» остановился перед одной из дверей. Внешне она ничем не отличалась от десятков других, мимо которых они успели пройти во время скитаний по этому лабиринту. Ни на самой двери, ни на стенах рядом с ней не было ни таблички, ни номера, ни каких-либо иных обозначений, указывающих на то, кто здесь работает. Однако над дверью располагались две лампочки. Одна из них горела красным цветом. «Пиджак» трижды постучал в дверь костяшками пальцев, и через пару секунд красная лампочка погасла, зато соседняя загорелась зеленым. «Пиджак» распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская Линдроса. Войдя внутрь, он обнаружил там начальника управления Рэнди Драйвера — мужчину с волосами песочного цвета и короткой стоячей прической морского пехотинца. У Драйвера был острый нос и узкие голубые глаза, придававшие его лицу выражение постоянной подозрительности. Драйвер был широкоплеч и обладал мускулистым торсом, демонстрировать который ему доставляло удовольствие. В данный момент он сидел во вращающемся кресле причудливой конструкции за письменным столом из хромированной стали и со столешницей из матового стекла. В центре каждой из белых металлических стен висели репродукции картин Марка Роско, напоминавшие разноцветные повязки, наложенные на свежие раны.

— Какое неожиданное удовольствие — видеть вас, заместитель директора! — произнес Драйвер с натянутой улыбкой, говорившей о том, что на самом деле это «удовольствие» представляется ему весьма сомнительным. — Однако, признаюсь вам, я не привык к внезапным инспекциям. Я предпочел бы такое проявление элементарной вежливости, как телефонный звонок и предварительная договоренность о встрече.

— Приношу извинения, — сказал Линдрос, — но это не «внезапная инспекция», как вы изволили выразиться. Я расследую убийство.

— Убийство Алекса Конклина, я полагаю?

— Совершенно верно. И я приехал сюда, чтобы задать ряд вопросов одному из ваших сотрудников, а именно доктору Феликсу Шифферу.

Драйвера словно парализовало. Он сидел за своим столом совершенно неподвижно, а улыбка словно примерзла к его лицу. Наконец начальнику управления все же удалось выйти из состояния шока и обрести дар речи.

— Зачем, черт побери? — с усилием выдавил он.

— Я ведь только что сказал вам: это необходимо для расследования, которое я веду.

Драйвер развел руками:

— Не вижу связи.

— А вам это и необязательно, — отрезал Линдрос. Драйвер подверг его унизительной процедуре проверки, затем заставил ждать в пустой комнате, как провинившегося мальчишку, поставленного в угол, а теперь еще и нахамил. От всего этого Линдрос кипел, как чайник, который забыли снять с плиты. — Все, что от вас требуется, — это сообщить мне, где я могу найти доктора Шиффера.

На лице Драйвера появилось упрямое, замкнутое выражение. Он встал.

— Переступив порог этого здания, вы оказались на моей территории. Пока вы проходили процедуру идентификации личности, я позволил себе вольность позвонить Директору. Так вот, в его офисе никто не знает, что вам здесь понадобилось.

— Естественно, — фыркнул Линдрос, понимая, что он уже проиграл это сражение. — Директор дает инструкции лично мне, не ставя об этом в известность никого больше.

— Меня нисколько не интересуют ваши операции, господин заместитель директора. Хочу сообщить вам только одно: никто не имеет права задавать вопросы моим сотрудникам без личного разрешения директора ЦРУ, представленного, прошу обратить внимание, в письменной форме.

— Директор уполномочил меня предпринимать любые действия, которые я сочту необходимыми для успеха расследования.

— Все это только слова, — передернул плечами Драйвер. — Моя точка зрения заключается...

— Она меня не интересует, — перебил его Линдрос. Он понимал, что продолжение разговора в таком тоне ни к чему не приведет, но Рэнди Драйвер унизил его, и Линдрос, помимо своей воли, пошел вразнос. — Зато могу сообщить вам свою точку зрения: вы проявляете необоснованное упрямство и препятствуете расследованию первостепенной важности.

Драйвер набычился и уперся кулаками о письменный стол.

— Ваши разглагольствования неуместны! Если у вас нет письменного распоряжения вышестоящего начальства, то мне нечего вам больше сказать. Разговор окончен!

Давешний «пиджак», должно быть, слышал весь разговор, поскольку после заключительных слов Драйвера дверь открылась и на пороге возник он, демонстрируя готовность препроводить Линдроса к выходу.

Это произошло в тот момент, когда детектив Гаррис ехал в своей служебной машине. Мартин Линдрос, не утруждая себя объяснениями, неожиданно отстранил его от дела Конклина — Панова, поэтому сейчас Гаррис был занят заурядным расследованием ограбления, в ходе которого один человек был убит. Полицейская рация ожила, и диспетчер передал сообщение, адресованное всем патрульным машинам: около церкви Фоллз белый мужчина, управляющий «Понтиаком GTO» с регистрационными номерами штата Вирджиния, на высокой скорости проехал на красный сигнал светофора и направился на север по дороге 649.

Гарри ехал как раз по этой дороге. Резко развернув машину на 180 градусов, Гаррис включил мигалку, сирену и рванулся в обратном направлении. Он несся по разделительной полосе, а вслед ему летели возмущенные сигналы водителей и визг шин от резкого торможения. Почти немедленно он увидел впереди себя черный GTO, который преследовали три полицейские машины. Гаррис присоединился к погоне, виляя между тормозящими автомобилями, выезжая то на полосу встречного движения, то на обочину дороги. Наконец он обогнал беглеца и бросил машину вправо, заставив GTO свернуть с дороги, вильнуть в сторону и заехать на боковую дорожку, ведущую к бензоколонке. Затем GTO с визгом тормозов остановился, и, выскочив из служебного автомобиля, с пистолетом на изготовку, Гаррис бросился к машине нарушителя.

— Выходи из машину! Руки за голову! — прокричал он.

— Офицер...

— Заткнись и делай, что велят! — велел Гаррис, медленно приближаясь к GTO и пытаясь определить, вооружен ли водитель.

— Хорошо, хорошо!

Подъехали остальные полицейские машины, принимавшие участие в преследовании. Водитель вышел из автомобиля. Он был не старше двадцати двух лет и тощ, как палка. Обыскав GTO, стражи порядка нашли бутылку виски, а под водительским сиденьем — пистолет.

— У меня есть на него разрешение! — заявил парень. — Посмотрите сами, в бардачке.

Разрешение на оружие действительно было в полном порядке. Молодой человек занимался перевозкой бриллиантов, и оружие было необходимо ему по долгу службы. То, что он выпивал, находясь за рулем, являлось действительно серьезным нарушением, но оно Гарриса не интересовало.

Вернувшись в полицейский участок, он проверил номер лицензии на пистолет и был крайне удивлен тем, что его не оказалось в базе данных. Тогда Гаррис позвонил в оружейный магазин, который, как следовало из лицензии, продал парню пистолет. Голос с иностранным акцентом подтвердил факт продажи оружия, но что-то в нем насторожило Гарриса, и он поехал в магазин — лишь для того, чтобы выяснить: никакого магазина по указанному в разрешении адресу нет. Вместо магазина он обнаружил комнату с компьютером, перед которым сидел русский.

Гаррис вернулся в полицейский участок и затребовал из электронной базы данных все разрешения на оружие, выданные за последние полгода. Затем он ввел в базу адрес несуществующего оружейного магазина и, к своему изумлению, обнаружил, что на этот «магазин» оформлено более трехсот фиктивных продаж пистолетов. Но дальше, когда он стал открывать файлы, содержавшиеся на жестком диске конфискованного им компьютера, его поджидал еще больший сюрприз. Прочитав содержимое одного из них, Гаррис схватился сначала за голову, а затем за сотовый телефон. Набрав номер Линдроса и дождавшись ответа, он сказал:

— Привет, это Гарри.

— А, здравствуй, — рассеянным тоном откликнулся Линдрос.

— Что с тобой? У тебя какой-то странный голос.

— Обычная запарка. Кроме того, только что мне, фигурально выражаясь, вышибли зубы, и теперь я усиленно думаю, как в таком виде показаться на глаза Старику.

— Послушай, Мартин, я знаю, формально я отстранен отдела...

— Господи. Гарри, я как раз собирался поговорить с тобой по этому поводу.

— Мартин, сейчас не до этого! — перебил собеседника детектив Гаррис и лаконично пересказал Линдросу историю о водителе GTO, его пистолете и обо всем остальном, связанном с регистрацией фальшивых сделок по продаже личного оружия. — Ты понимаешь, что происходит? Они имеют возможность регистрировать нелегальное оружие для любых целей!

— Ну и что с того? — без всякого энтузиазма спросил Линдрос.

— А то, что они могут зарегистрировать тот или иной пистолет на любое имя. Например... на Дэвида Уэбба.

— Теория, конечно, интересная, но...

— Мартин, это не теория! — Гаррис уже кричал, и, бросая свои дела, на него начали оборачиваться другие сотрудники. — Это не теория! Это — факт!

— Что?

— То самое! Этот же самый «магазин» продал пистолет Дэвиду Уэббу, да только сам Уэбб его никогда не покупал! Потому что этого магазина просто не существует в природе!

— Хорошо, допустим. Но откуда нам знать, что Уэбб не подозревал о существовании этой несуществующей подпольной лавки? Как мы можем доказать, что пистолет был зарегистрирован на его имя именно этими ребятами?

— Хороший вопрос, — ответил Гаррис, — и у меня есть хороший ответ. В моем распоряжении — электронная база данных, в которой эти хорьки скрупулезно регистрировали все свои действия. Деньги за пистолет, который якобы приобрел Уэбб, были перечислены из Будапешта.

Монастырь угнездился на вершине горного кряжа. На крутых террасах ниже по склону зеленели апельсиновые и оливковые деревья, но выше, где здание вылезало из горы, словно зуб из десны, росли только чертополох да опийные маки. Из живности на этой высоте могли существовать только вездесущие горные козлы Крита.

Древнее здание из дикого камня уже давным-давно стояло заброшенным. Что за бродячий народ из легендарной истории острова построил его? Этого уже не помнил никто. Как и сам Крит, монастырь много раз переходил из рук в руки, являясь бессловесным свидетелем молитв и жертвоприношений, во время которых проливалась кровь. С первого взгляда на это сооружение было видно, что оно — столь же древнее, сколь и сама история.

Испокон времен соображения безопасности играли решающую роль для воинов и монашеских орденов при выборе ими месторасположения своих цитаделей. Именно поэтому монастырь и был построен на вершине почти неприступной горной гряды. На одном из ее склонов террасами располагались цветущие рощи, с другой стороны находилась теснина — узкая и глубокая, словно рана, нанесенная мечом сарацина. Она уходила в глубь горы, обнажая ее внутренности.

Наткнувшись на серьезное сопротивление в городском доме в Ираклионе, Спалко разрабатывал штурм монастыря с великой тщательностью. О том, чтобы предпринять атаку посреди бела дня, не могло быть и речи. С какой бы стороны они ни попытались приблизиться к монастырю, их сметут с горного склона задолго до того, как им удастся достичь его толстых зубчатых внешних стен. Поэтому, пока люди Спалко были заняты тем, чтобы отвезти своего раненого товарища к самолету и вверить его попечению хирурга, а затем пополнить припасы, Спалко и Зина взяли в аренду два мотоцикла, решив провести тщательную рекогносцировку в окрестностях монастыря.

Добравшись до вершины гряды, они оставили свои двухколесные машины и продолжили путь пешком. Небо было безупречно синим и таким ярким, что его цвет, казалось, подавлял все остальные оттенки. Над горячими источниками кружили птицы, а когда поднимался легкий ветерок, воздух наполнялся восхитительным запахом цветущих апельсиновых деревьев.

С того самого момента, когда Зина взошла на борт персонального самолета Спалко, ей не терпелось узнать почему он захотел взять ее с собой в это путешествие — одну, без Арсенова.

— Где-то здесь расположен подземный ход, ведущий в монастырь, — сказал Спалко, когда они спускались по каменистому склону ближайшей к монастырю теснины Каштаны, росшие на краю ущелья, уступили место могучим кипарисам, перекрученные стволы которых торчали из редких земляных прогалин среди моря камней. Продолжая спуск, Спалко и Зина хватались за их гибкие ветви, чтобы удержать равновесие.

Зине оставалось только гадать, откуда у Шейха эти данные, но она уже догадалась, что он располагает разветвленной сетью агентов по всему миру, готовых предоставить ему любую необходимую информацию.

Опершись спинами об огромные валуны, они немного передохнули. Наступило обеденное время и, проголодавшись, они перекусили оливками, лепешками и осьминогом, замаринованным в уксусе, оливковом масле и чесноке.

— Скажите, Зина, — спросил Спалко, — часто ли вы думаете о Халиде Мурате? Вы тоскуете о нем?

— Очень сильно. — Зина вытерла губы тыльной стороной руки и откусила кусок лепешки. — Но теперь нашим вождем является Хасан, и все будет хорошо. То, что произошло с Халидом, трагично, но этого следовало ожидать. Мы все являемся потенциальными мишенями для варварского российского режима и осознаем это.

— А если я скажу вам, что русские не имеют никакого отношения к гибели Халида Мурата?

Зина перестала жевать.

— Не понимаю! Я ведь знаю, как он погиб. Об этом все знают!

— Нет, — мягко ответил Спалко, — вы знаете только то, что сообщил вам Хасан Арсенов.

Зина молча уставилась на собеседника, и, когда смысл его слов начал доходить до ее сознания, она почувствовала, что ее ноги стали ватными.

— Откуда... — От избытка эмоций ее голос сорвался, и ей пришлось прочистить горло и начать фразу сначала. При этом какая-то ее часть не хотела слышать ответ на тот вопрос, который она собиралась задать. — Откуда вам это известно?

— Мне это известно наверняка, поскольку для убийства Халида Мурата Арсенов нанял меня.

— Но зачем?!

Спалко впился в нее глазами.

— Вам должен быть известен ответ на этот вопрос, Зина, ведь вы — его любовница и знаете его лучше, чем кто бы то ни было.

С тяжестью на душе Зина была вынуждена признать правоту этих слов. Сколько раз Хасан повторял ей, что Халид Мурат является частью старого порядка, что его мышление ограничено пределами Чечни и видеть дальше он не способен. По мнению Хасана, Халид Мурат боялся выходить за эти пределы и не мог победить орды неверных, захвативших Чечню.

— Разве вы ничего не подозревали?

С растущей в душе злостью Зина подумала: действительно, не подозревала! Ни на секунду! Она поверила басне, которую рассказал ей Хасан, от первого и до последнего слова. Ей захотелось солгать Шейху, чтобы не выглядеть в его глазах законченной дурой, но, встретившись с его тяжелым взглядом, она поняла: этого делать нельзя. Он видит ее насквозь и сразу же почувствует ложь. А после этого Шейх решит, что ей нельзя доверять, и тогда ей — конец.

Скривившись от невыносимого унижения, она покачала головой:

— Нет, он одурачил меня.

— И вас, и всех остальных, — будничным тоном проговорил Спалко. — Однако не переживайте так сильно, — добавил он, неожиданно улыбнувшись. — Теперь-то вы знаете правду и, я надеюсь, успели понять, какую силу дает обладание информацией, которой не владеют другие.

Ягодицы Зины, которыми она прижималась к валуну, затекли, и женщина стала массировать бедра ладонями.

— Я не понимаю только одного, — заговорила она. — Почему вы решили рассказать мне об этом?

Спалко явственно различил в ее голосе нотки страха одновременно — нетерпеливого трепета. Все шло как по нотам. Зина осознает, что находится на краю пропасти. Если он разбирается в людях, то Зина поняла это в тот самый момент, когда он предложил ей лететь вместе с ним на Крит, и это понимание окрепло еще больше, когда Спалко солгал Арсенову и между ним и Зиной возникло что-то вроде сговора против ее любовника и командира.

— Потому что ты — избранная.

— Избранная для чего?

Спалко подошел и встал совсем близко. Он заслонил от нее солнце, но вместо солнечного тепла она теперь ощущала тепло, исходившее от его тела. Зина почувствовала его запах, как раньше, в ангаре, и этот запах самца заставил ее испытать прилив возбуждения.

— Ты избрана для великих свершений. — Он приблизился еще на шаг и говорил тише, но при этом голос его стал еще более властным. — Зина, — прошептал Спалко, — Хасан Арсенов слаб. Я понял это в тот же момент, когда он обратился ко мне и предложил план убийства Халида Мурата. Иначе зачем бы ему понадобился я? Сильный воин, который решил, что его лидер уже не способен возглавлять совместную борьбу, убил бы его собственными руками, но ни за что не стал бы обращаться к наемникам, чтобы те выполнили за него эту работу, рискуя тем, что если они не дураки, то смогут когда-нибудь обратить его слабость против него самого.

Зину трясло — и от его слов, и от его близости. Она ощущала покалывание на коже, ей казалось, что ее волосы готовы встать дыбом. Во рту было сухо, в горле першило.

— А если Хасан Арсенов — слабак, то зачем он мне нужен? — Спалко положил руку на грудь Зины, и ее ноздри непроизвольно раздулись. Она закрыла глаза. — Вот что я тебе скажу. Миссия, которую нам предстоит выполнить в ближайшее время, чрезвычайно сложна, опасности будут подстерегать нас на каждом шагу. — Он слегка сжал грудь Зины, а затем его рука завораживающе медленно поползла вниз. — На тот случай, если что-то пойдет не так, благоразумно иметь под рукой формального лидера, который, как магнит, отвлечет внимание врагов на себя, чтобы они пошли по ложному следу, в то время как мы будем продолжать без помех делать свое дело. — Спалко крепко прижался к Зине всем телом, испытав спазм возбуждения, сопротивляться которому был не в силах. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да! — выдохнула она.

— Ты — сильная, Зина. Если бы устранить Халида Мурата решила ты, то никогда не обратилась бы ко мне. Ты убила бы его сама и считала бы это благодеянием для себя и своего народа. — Вторая рука Спалко проникла между ее ног. — Я прав, Зина?

— Да! — все так же бессильно шепнула Зина. — Но мой народ никогда не признает лидера в женщине. Это неприемлемо.

— Для них, но не для нас. — Он заставил ее раздвинуть ноги. — Подумай, Зина. Как ты сможешь этого добиться?

Возбуждение, охватившее все ее существо, мешало думать, но, несмотря на это, женщина понимала, что настал момент истины. И дело было вовсе не в том, что Спалко хочет овладеть ею — прямо здесь, в горах, среди камней, под обнаженным небом. Раньше, в доме архитектора, он подверг ее первому испытанию. Теперь наступило время второго. Если она полностью утратит контроль над собой, если желанию удастся затуманить ее рассудок, если она утратит способность трезво мыслить и не сумеет ответить на заданный им вопрос, Спалко разделается с ней и найдет другого кандидата для осуществления своих планов.

Спалко расстегнул рубашку Зины и прикоснулся к ее горящей коже, но она заставила себя вспомнить о том, как было с Халидом Муратом: как после совещаний, которые он проводил со своими подчиненными дважды в неделю, она оставалась с ним и высказывала свою точку зрения на тот или иной вопрос, а он внимательно слушал и зачастую следовал ее советам. Она не осмеливалась рассказать Арсенову о том, какую роль играла при Халиде Мурате, опасаясь, что, движимый необузданной ревностью, он бросит ее.

Но сейчас, распростертая на валуне под тяжестью тела Спалко, она взяла ладонями его голову, привлекла к своей шее и прошептала ему на ухо:

— Я найду кого-нибудь... страшного, чья внешность внушает уважение и трепет. Человека, которого любовь ко мне сделает покорным, и стану отдавать приказы через него. Чеченцы будут видеть его лицо, слышать его голос, но он станет делать только то, что велю я.

Спалко немного отодвинулся, чтобы посмотреть ей в лицо, а в его глазах Зина увидела смесь восхищения и похоти и с восторженным трепетом поняла, что выдержала и этот экзамен. А затем, вновь закрыв глаза, она окончательно отдалась во власть желания, и их тела слились в едином порыве страсти.

Глава 18

Запах кофе еще не выветрился из квартиры. Борн и Аннака вернулись с завтрака, решив не тратить время на традиционный десерт. В голове у Борна теснилось слишком много мыслей, но передышка, пусть и короткая, помогла ему обрести второе дыхание, прочистить мозги, чтобы лучше осмыслить события, произошедшие за последние несколько часов.

Входя в квартиру, они оказались очень близко друг от друга, и Борн ощутил аромат лимона, исходящий от Аннаки. Она пахла так, будто только что искупалась в реке, и Борн, не удержавшись, набрал полные легкие этого запаха. Однако, одернув себя, он снова вернулся мыслями к неотложным делам.

— Вы обратили внимание на ожоги и порезы, которыми было покрыто тело Ласло Молнара?

Женщина поежилась.

— Лучше не напоминайте!

— Его пытали на протяжении многих часов, а может быть, даже не один день.

Аннака посмотрела на него серьезным и чистым взглядом.

— А это значит, — продолжал Борн, — что он мог выдать им местонахождение доктора Шиффера.

— Мог выдать, а мог и не выдать, — сказала Аннака, — и это тоже могло стать причиной, по которой его убили.

— Я думаю, нам следует исходить из наиболее пессимистичного варианта.

— Что значит «нам»?

— Ну конечно, как же я мог забыть! С этого момента я — сам по себе!

— Вы хотите заставить меня почувствовать себя виноватой? Но не забывайте: мне совершенно не для чего искать доктора Шиффера.

— Даже при том, что, если он окажется в руках преступников, всему миру будет грозить опасность?

— Что вы имеете в виду?

Сидя в стоявшей перед подъездом машине, Хан поправил наушник. Он отчетливо слышал каждое слово Борна и его собеседницы.

— Алекс Конклин был мастером своего дела — это была его работа. Насколько мне известно, ему не было равных в планировании и осуществлении самых сложных операций. Я уже говорил вам: Шиффер был нужен Конклину до такой степени, что он забрал его из суперсекретного подразделения министерства обороны, перевел в ЦРУ, а затем организовал его исчезновение. Значит, исследования, которыми занимался доктор Шиффер, имели такое огромное значение, что Конклин был готов идти на все, чтобы только ученый не попал в руки к каким-нибудь мерзавцам. И, как выяснилось, Алекс не ошибался, поскольку в конечном итоге доктора Шиффера все же похитили. Цель операции, которую проводил по просьбе Конклина ваш отец, состояла в том, чтобы найти Шиффера и укрыть в каком-нибудь безопасном месте. И нет сомнений, что это место было известно Ласло Молнару. Теперь и ваш отец, и Молнар мертвы. Разница заключается лишь в том, что Молнара пытали перед тем, как его убить.

Хан выпрямился на сиденье. Его сердце билось в учащенном ритме. «Ваш отец» — сказал Борн? Неужели женщина, которая находится рядом с Борном и на которую Хан поначалу не обратил внимания, — это Аннака?

Аннака стояла в лучах солнца, падавших на пол гостиной из окна.

— Над чем, по-вашему, мог работать доктор Шиффер? Что это за исследования такие, за которыми гоняется столько народу?

— Мне казалось, что доктор Шиффер вас не интересует, — колко ответил Борн.

— Не ехидничайте. Просто ответьте на вопрос.

— Шиффер является всемирно признанным авторитетом в области бактериологии. Я выяснил это, посетив интернет-форум, на который захаживал Ласло Молнар. Я тогда сказал вам об этом, но вы были слишком заняты поисками трупа бедняги Молнара.

— Для меня это все — китайская грамота.

— Помните веб-сайт, который был открыт на экране его компьютера?

— Сибирская язва, аргентинская геморрагическая лихорадка...

— Пневмоническая чума, — подхватил Борн, — криптококковая инфекция. Я полагаю вполне возможным, что наш добрый доктор работал с возбудителями этих смертельных заболеваний, а может, и с чем-то похуже.

Аннака посмотрела на него расширившимися от страха глазами и покачала головой.

— Мне кажется, Алекс был так возбужден и так напуган из-за того, что доктор Шиффер разработал некое устройство, которое можно использовать в качестве биологического оружия. Если это так, то в руках Шиффера оказалось то, что для любого террориста является воистину чашей святого Грааля.

— Боже правый! Но ведь пока это всего лишь ваше предположение? Откуда вам знать, что дело обстоит именно так?

— Я должен продолжать раскапывать эту историю, — ответил Борн. — Ну что, вам по-прежнему безразлично, где находится доктор Шиффер?

— Но как мы сумеем его найти?

Аннака повернулась и направилась к роялю, как будто инструмент был ее талисманом и, прикоснувшись к нему, она сможет уберечься от любой беды.

— "Мы"? Вы сказали «мы»?

— Я оговорилась.

— Оговорка прямо по Фрейду.

— Прекратите! — раздраженно произнесла она. — Прекратите сейчас же!

Борн успел изучить эту женщину достаточно хорошо, чтобы понять: она всегда говорит то, что думает. Поэтому он подошел к секретеру, на котором стоял компьютер, убедился в том, что последний подключен к Интернету, и сел на стул.

— У меня родилась идея, — сообщил Борн и в этот момент увидел царапины на полированной поверхности скамейки, стоявшей у рояля. Они были едва видны, и, если бы солнце падало под другим углом, а сам он находился в другом месте, Борн бы ни за что не заметил их. Значит, пока они отсутствовали, кто-то побывал в квартире. Но зачем?

— Что за идея? — заинтересованно спросила Аннака. — Что вы там еще придумали?

— Да так, ничего особенного, — рассеянно ответил Борн, отметив про себя, что подушка на диване лежит не совсем так, как прежде. Она оказалась сдвинута чуть правее.

Аннака уперлась рукой в бедро.

— Ну давайте же, выкладывайте!

— Сначала мне нужно кое-что забрать из отеля, — начал импровизировать Борн. Ему не хотелось беспокоить ее прежде, чем он скрытно проведет рекогносцировку. Не исключено — даже наоборот, вполне вероятно, — что непрошеный гость все еще находится где-то поблизости. Ведь наблюдали же за ними, когда они пришли в квартиру Ласло Молнара! Но как, черт побери, этот таинственный наблюдатель выследил их здесь, спрашивал Борн самого себя. Ведь он предпринял все мыслимые меры предосторожности! На этот вопрос мог быть только один ответ: его выследил Хан.

Борн сгреб в охапку свою кожаную куртку и мотнул головой в сторону входной двери.

— Я скоро вернусь, обещаю. А вы тем временем, если хотите мне помочь, зайдите на тот веб-сайт и посмотрите, есть ли там еще что-нибудь интересное.

Пересекая вестибюль огромного отеля «Оскьюлид», Джеми Халл, руководитель американской группы по обеспечению безопасности на саммите в Рейкьявике, неприязненно покосился на группу арабов. Он терпеть не мог арабов и не доверял им. Они даже в Бога не верили, а если и верили, то не в того, в которого нужно. Еще одна причина не любить их: они владеют тремя четвертями мировых запасов нефти. Если бы не это, никто в мире на них вообще не взглянул бы, и очень скоро они уничтожили бы сами себя в своих бесконечных муждоусобных войнах. Здесь, в Рейкьявике, работали одновременно четыре арабские группы по обеспечению безопасности из четырех различных стран, но их деятельность координировал один человек — Фаид аль-Сауд.

Даром что араб, Фаид аль-Сауд был по-своему не так уж плох. Он был саудовцем. Или — суннитом? Халл потряс головой: он совершенно не разбирался в подобных тонкостях, и в этом крылась еще одна причина его нелюбви ко всему, что связано с арабами. Имея дело с арабом, никогда не знаешь, кто этот человек и кому он перережет глотку, если появится такая возможность.

Фаид аль-Сауд получил западное образование. Он учился в Лондоне: то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже. Где именно? Впрочем, какая, на хрен, разница! Кого это волнует? Главное в другом: с этим человеком можно говорить на нормальном английском языке, и при этом он не станет таращиться на тебя так, будто у тебя только что выросла вторая голова.

Кроме того, этот араб произвел на Халла впечатление вменяемого человека, то есть такого, который знает свое место. Когда речь заходила о том, как удовлетворить любые пожелания глав государств, Фаид аль-Сауд полностью доверял решение этих вопросов Джеми Халлу. Совсем иначе обстояло дело с этим социалистическим, мать его, сукиным сыном Борисом Ильичом Карповым! Сейчас Халл жалел о том, что нажаловался на него Старику, за что и был облаян, но ведь в самом деле — Карпов был самой занудной сволочью, с какой Джеми когда-либо выпадало несчастье работать.

Халл вошел в помещение огромного конференц-зала, в котором, собственно, и должна будет проходить встреча на высшем уровне. Зал был овальной формы, с волнообразным потолком, выполненным из специальных панелей, улучшающих акустику. За этими панелями скрывались большие воздуховоды, оснащенные самыми современными механизмами, позволяющими фильтровать поступающий сюда воздух. Они были полностью автономны и никак не связаны с общей вентиляционной системой отеля. Стены в конференц-зале были обшиты панелями из полированного тика, все горизонтальные поверхности — выполнены либо из бронзы, либо из дымчатого стекла, а мягкие синие кресла так и манили, приглашая устроиться в них поудобнее.

Именно здесь каждое утро, начиная с того самого дня, когда он приехал в Рейкьявик, Халл встречался с двумя своими коллегами — русским и арабом, — и они дотошно, снова и снова обсуждали каждую деталь тщательно продуманной системы обеспечения безопасности глав государств в ходе предстоящего саммита. После обеда каждый из них проводил совещание со своими сотрудниками, давая указания и инструктируя их в соответствии с последними изменениями, договоренность о которых была достигнута в ходе утренних трехсторонних переговоров.

С тех пор как здесь появились они, отель был закрыт для посторонней публики, чтобы охранники могли без помех проверить все помещения с помощью своих электронных устройств и провести другие мероприятия, необходимые для обеспечения стопроцентной безопасности высоких гостей.

Войдя в конференц-зал, Халл сразу же увидел своих иностранных коллег: горбоносого Фаида аль-Сауда с гордой, почти величественной осанкой и Бориса Ильича Карпова, начальника спецподразделения ФСБ «Альфа» — мускулистого, похожего на быка мужчину с широкими плечами, узкими бедрами, плоским татарским лицом, на котором читалась безжалостность, густыми бровями и черными волосами. Халл ни разу не видел, чтобы Карпов улыбался, а Файл аль-Сауд, похоже, вообще не знал, как это делается.

— Доброе утро, многоуважаемые коллеги, — проговорил Карпов в своей обычной — тягучей и бесстрастной — манере, которая каждый раз заставляла Халла вспоминать телевизионных дикторов 50-х годов. — До начала саммита осталось всего три дня, а у нас еще невпроворот работы. Может быть, начнем?

— Несомненно, — откликнулся Фаид аль-Сауд, занимая свое обычное место за столом, стоящим на помосте зала, за которым всего лишь через 72 часа рассядутся четыре лидера ведущих арабских государств, а также Соединенных Штатов и России, чтобы обсудить широкий комплекс мер, направленных на обуздание международного терроризма.

— Я получил ряд инструкций от своих коллег, представляющих другие арабские страны, участвующие в переговорах, — заговорил Фаид аль-Сауд, — и, если не возражаете, сейчас хотел бы представить их вашему вниманию.

— Вы, вероятно, хотели сказать не «инструкции», а «требования», — воинственным тоном проговорил Карпов. В самом начале совместной работы они вели долгие дебаты относительно того, на каком языке будут говорить в ходе своих совещаний. Карпов категорически возражал против английского, но проиграл, оказавшись в меньшинстве — один против двоих.

— Борис, почему вы вечно брюзжите? — спросил Халл.

Карпов сразу же ощетинился. Халл знал, что русскому не нравится обычный для американцев неформальный стиль общения.

— Требования обладают специфическим запахом, мистер Халл, и я, — Карпов постучал пальцем по кончику своего красного носа, — чувствую его за версту.

— Меня удивляет, Борис, что после стольких лет беспробудного пьянства ваш нос вообще способен что-либо чувствовать.

— Водка делает нас сильными, превращает в настоящих мужчин! — Толстые красные губы Карпова изогнулись надменной дугой. — Вам, американцам, этого не понять!

— И это говорите мне вы, Борис? Вы, русский? Да ведь ваша страна — это наглядный пример жалкого неудачника! Коммунизм оказался настолько продажной системой, что Россия развалилась под ее тяжестью, а ваш народ духовно обанкротился.

Карпов вскочил на ноги. От возмущения его щеки стали такими же красными, как нос и губы.

— С меня довольно ваших оскорблений!

— А жаль! — Халл тоже встал и оттолкнул свой стул. — Я только начал входить во вкус. — Он уже начисто забыл взбучку, полученную от Директора, и его указания.

— Господа, господа! — Фаид аль-Сауд встал между спорщиками. — Если вы и дальше будете вести себя как капризные дети, мы не сумеем выполнить ту важную миссию, ради которой нас прислали сюда. — Он говорил спокойным, умиротворяющим тоном, переводя взгляд с одного на другого. — Каждый из нас верно служит главе своего государства, разве не так? И поэтому мы обязаны выполнять свою работу безупречно, не поддаваясь минутным эмоциям.

Араб увещевал спорщиков до тех пор, пока конфликт не был исчерпан. Карпов уселся на свое место, но сидел, скрестив руки на груди, Халл с кислым выражением лица придвинул свой стул к столу, поправил его и также сел.

Глядя на них, Фаид аль-Сауд проговорил:

— Мы можем недолюбливать друг друга, господа, но мы должны научиться работать в качестве единой команды.

В голове Халла ворочалась какая-то неясная пока мысль. С Карповым было явно что-то не так: помимо агрессивной непримиримости, из которой состояло все его существо, в этом человеке есть что-то еще. Но что? Наконец Халл сообразил. Тупое самодовольство Карпова заставило его вспомнить про Дэвида Уэбба, или Джейсона Борна, как всем сотрудникам ЦРУ было велено называть этого человека. В свое время Борн стал любимчиком Алекса Конклина, и все блага сыпались на него сами по себе, в то время как Халл, чтобы пробиться наверх, был вынужден интриговать и заниматься многоходовыми подковерными интригами. И все равно Борн обошел его, а Халлу пришлось, бросив все, перейти в Управление по борьбе с терроризмом. Спору нет, он добился успеха на новом поприще, но ему никогда не забыть все то, чего — вольно или невольно — лишил его Борн.

С тех пор как двадцать лет назад Халл пришел в ЦРУ, главной его мечтой было работать с Алексом Конклином, которого в агентстве считали легендой. У каждого когда-то были детские мечты, и расставание с ними обычно проходит безболезненно, но мечты взрослого человека — это совсем другое дело. Горечь от сознания того, что они не осуществились, может остаться в душе на всю жизнь. По крайней мере, у Халла было именно так.

Когда Директор сообщил ему, что Борн, возможно, направляется в Рейкьявик, Халл возликовал. Узнав о том, что Борн превратился в маньяка и убил своего учителя, Халл ощутил, как в его жилах забурлила кровь. Если бы Конклин выбрал своим учеником его, Халла, сегодня он был бы жив. Мысль о том, что именно он, Халл, может стать тем человеком, который ликвидирует Борна, согласно санкции ЦРУ, напоминала мечту, ставшую явью. Но затем пришло известие о том, что Борн погиб, и бурная радость в душе Халла сменилась глубоким разочарованием. Он стал как никогда раздражителен и срывал свою злость на всех подряд, включая агентов секретной службы, с которыми, по идее, должен был поддерживать тесные и конструктивные контакты. И вот теперь, поскольку ему не удалось смешать Карпова с дерьмом, он послал в его сторону убийственный взгляд и получил такой же взамен.

Выйдя из квартиры Аннаки, Борн не воспользовался лифтом. Вместо того чтобы пойти вниз, он преодолел короткий пролет служебной лестницы, ведущей на крышу. Дверь была на сигнализации, но Борн справился с ней за считанные секунды.

Послеполуденное солнце скрылось за мрачными, грифельного цвета облаками. Поднялся сильный ветер.

На юге виднелись причудливые башни знаменитых турецких бань «Кирали». Борн подошел к краю крыши — примерно к тому месту, где еще недавно стоял Хан, — и посмотрел вниз. С этой высоты он внимательно оглядел улицу, высматривая в первую очередь кого-нибудь, кто либо притаился в тени одного из подъездов, либо слишком медленно идет, либо просто стоит на тротуаре. Он увидел двух молодых женщин, идущих держась за руки, мамашу, толкающую перед собой коляску с младенцем, и старика. Последнего он изучил особенно тщательно, вспомнив о способностях Хана изменять свою внешность.

Не обнаружив ничего подозрительного, Борн переключил внимание на припаркованные внизу машины, выискивая все, что могло показаться подозрительным. В Венгрии существовало правило, что на машинах, взятых в аренду, обязательно должна быть специальная наклейка, по которой их сразу можно было отличить от всех остальных. Если здесь, в спальном районе, обнаружится такая, ее необходимо осмотреть.

Именно такая — арендованная — машина, черная «Шкода», была припаркована примерно в квартале от дома, на противоположной стороне улицы. Борн обратил внимание на то, как машина стоит. Кто бы ни находился за рулем «Шкоды», он имел прекрасную возможность наблюдать за подъездом дома 106/108 по улице Фё. Однако в данный момент ни за рулем машины, ни в салоне никого не было.

Борн повернулся и размашистым шагом направился к выходу с крыши.

Притаившись на служебной лестнице и следя за Борном, который шел по крыше в его сторону, Хан приготовился к схватке. Он понимал, что это — его шанс. Борн, несомненно, вышел на крышу, чтобы провести рекогносцировку, и не подозревает о его присутствии. Словно во сне, Хан видел, как воплощается в жизнь мечта, которую он вынашивал в душе столько лет: Борн с задумчивым видом шел прямо к нему. Сердце Хана вновь наполнила ярость. Этот человек находился рядом с ним и не узнал его. Хуже того, он отверг его даже после того, когда Хан сказал, кем является на самом деле. Это только укрепило уверенность Хана в том, что Борн никогда не любил его что он сознательно бросил его и сбежал в неизвестность. Поэтому, когда Хан выпрямился в полный рост, все внутри его клокотало от бешенства. Как только Борн перешагнул порог служебной двери и вступил в царивший на лестнице сумрак, Хан боднул его головой в переносицу. Из носа Борна хлынула кровь, и он отлетел назад. Стремясь использовать преимущество внезапной атаки, Хан двинулся к нему, но Борн нанес ответный удар. При этом он выкрикнул:

— Чи-са!

Хан попытался смягчить силу удара, отразив его, и ему это частично удалось: он поймал ногу Борна на уровне колена и прижал ее к своему телу, но Борн снова преподнес ему сюрприз. Вместо того чтобы потерять равновесие, он поднялся, опираясь спиной и ягодицами о железную дверь, и ударил Хана правой ногой в плечо, отчего тот был вынужден отпустить левое колено противника. Этот удар Борн сопроводил очередным выкриком:

— Мии-са!

Хан сделал вид, что находится в шоке от боли, и, когда Борн приблизился, ударил его в солнечное сплетение. Следующим движением он схватил Борна за волосы и что было сил ударил затылком о железную дверь. В глазах у Борна помутилось.

— Что замышляет Спалко? — резким тоном спросил Хан, не выпуская волос противника. — Ты ведь знаешь, правда?

— Кто... такой... Спалко? — с трудом проговорил Борн. Голос его звучал слабо и прерывисто, словно он только что очнулся после долгой комы. В ушах у него шумело, голова раскалывалась от боли. Он пытался сфокусировать взгляд и обрести ясность мысли.

— Хватит придуриваться, ты прекрасно знаешь, кто это!

Борн отрицательно мотнул головой, и от этого движения в его мозг будто вонзилась сотня кинжалов. Приступ боли заставил его зажмуриться.

— Я думал... я думал, ты хочешь убить меня.

— Слушай меня!

— Кто ты? — хрипло прошептал Борн. — Откуда ты узнал о моем сыне? Кто рассказал тебе про Джошуа?

— Слушай меня! — Хан приблизил губы к уху Борна: — Степан Спалко — это тот, кто приказал убить Алекса Конклина, тот, кто подставил тебя, подставил нас обоих. Зачем он это сделал, Борн? Тебе это известно, и ты должен рассказать мне!

У Борна было такое ощущение, что его несет ледяной поток. Все происходило словно в замедленной съемке. Он плохо видел и почти ничего не соображал. Вдруг он заметил нечто такое, от чего моментально пришел в себя. В правом ухе Хана что-то было, но что? Морщась от непереносимой боли, он слегка повернул голову и разглядел: миниатюрный наушник.

— Кто же ты? — произнес он. — Кто ты, черт побери?

Казалось, что идут два разговора одновременно, как если бы двое мужчин находились в разных измерениях и говорили на разных языках, причем чем громче становились их голоса, чем сильнее разгорались страсти, чем ожесточеннее они кричали, тем дальше друг от друга они становились.

— Я уже говорил тебе! — Руки Хана были покрыты кровью Борна, которая уже стала сворачиваться. — Я — твой сын!

Эти слова переломили ситуацию, и мужчины снова оказались в одном измерении. Внутри Борна поднялась такая же злость, как тогда, когда его пытался обмануть управляющий отеля. Он рванулся и с криком ярости вытолкнул Хана на крышу. Не обращая внимания на боль, он сделал подсечку и дернул противника вбок, но, падая, тот вцепился в Борна, увлек его за собой и провел прием: упершись ногами в живот Борна, он перекатился на спину и мощным толчком швырнул его за свою голову.

Борн пригнул голову, упал на плечо и перекатился, смягчив таким образом силу столкновения с твердой поверхностью. Оба противника поднялись одновременно. Руки их были разведены в стороны, пальцы — хищно скрючены. Они кружили вокруг друг друга, выжидая удобный момент для атаки. Борн резко опустил руки и, схватив запястья Хана, дернул его на себя и в сторону, а когда тот потерял равновесие и повернулся к Борну левым боком, ударил его головой в нервный центр, расположенный чуть ниже уха. Вся левая сторона тела Хана онемела, и тогда Борн, пользуясь внезапным преимуществом, ударил его кулаком в лицо.

Хан пошатнулся, его колени слегка подогнулись, но, подобно опытному тяжеловесу, оказавшемуся в состоянии грогги, он все же удержался на ногах. Борн, как разъяренный бык, бил его снова и снова. Отступая назад с каждым новым ударом, Хан оказывался все ближе к краю крыши. И все же Борн допустил ошибку, неосторожно открывшись перед противником. К его удивлению, после одного из ударов Хан вместо того, чтобы сделать очередной шаг назад, метнулся вперед, оттолкнувшись одной ногой и тут же перенеся свой вес на вторую. От столкновения у Борна лязгнули зубы, и, не удержавшись на ногах, он упал на колени. Воспользовавшись этим, Хан нанес ему сокрушителльный удар ногой по ребрам. Борн стал заваливаться на бок, но Хан не позволил ему упасть и, схватив за горло, принялся душить.

— Лучше расскажи мне! — прорычал он. — Лучше расскажи все, что знаешь!

— Пошел к дьяволу! — прохрипел Борн, задыхаясь и корчась от боли.

Ребром ладони Хан ударил его в челюсть.

— Чего ты упрямишься?

— А ты сдави мне горло посильнее, глядишь, поможет!

— Ты — полный псих!

— Лучше ты расскажи о том, что задумал. — Борн по-собачьи потряс головой, пытаясь освободиться. — Зачем ты придумал эту хитрую историю, что ты мой сын?

— Но я действительно твой сын!

— Послушай сам себя! Ты даже не можешь произнести его имени! Заканчивай этот фарс, он тебе ничего не даст. Ты — международный преступник, наемный убийца по имени Хан. Я не приведу тебя к этому Спалко, кем бы он ни был, и ни к кому другому, до кого ты хочешь добраться. Я больше не собираюсь становиться пешкой в чужих руках.

— Ты не понимаешь, что делаешь. Не понимаешь... — Хан осекся, отчаянно тряхнул головой и, отпустив горло Борна, вынул из-за пазухи фигурку Будды. — Посмотри на это, Борн! — Слова вылетали из его губ, как злые плевки. — Посмотри!

— Обычный талисман, который любой человек в Юго-Восточной Азии может купить за...

— Только не этот! Его подарил мне ты! — В глазах Хана горел безумный огонь, голос срывался, его тело била дрожь, которую, к своему стыду, он был не в состоянии унять. — А потом ты бросил меня, оставив умирать в джунглях...

Пуля выбила фонтанчик каменных брызг, угодив в крышу возле правой коленки Хана, и, окончательно отпустив Борна, он вскочил на ноги. Второй выстрел едва не поразил его плечо, и Хан был вынужден укрыться за кирпичной будкой, в которой располагался подъемный механизм лифта.

Повернув голову, Борн увидел Аннаку. Держа пистолет обеими руками, вытянутыми вперед, она стояла на пороге выходящей на крышу двери. Осторожно выйдя на крышу, она подошла к Борну и спросила:

— Вы в порядке?

Он кивнул, но тут, улучив момент, из-за своего укрытия выскочил Хан и, бросившись к краю крыши, прыгнул и перемахнул на крышу соседнего здания. Вместо того чтобы открыть беспорядочную пальбу вслед беглецу, отметил про себя Борн, Аннака опустила пистолет и рукояткой вперед протянула оружие ему.

— Как же вы можете быть в порядке, если у вас вся одежда в крови! — воскликнула женщина.

— Это из носа. — Борн сел, и у него тут же закружилась голова. Видя, что Аннака не на шутку испугана, он посчитал нужным успокоить ее: — Честное слово, крови вроде бы много, но на самом деле это пустяки.

В этот момент, как назло, кровь потекла опять, и, достав из кармана носовой платок, Аннака приложила его к носу Борна, пытаясь унять кровотечение.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Вы сказали мне, что хотите забрать какие-то вещи из отеля. Как же вы оказались здесь?

Опираясь на руку женщины, Борн медленно поднялся на ноги.

— Подождите минутку. — Аннака посмотрела в ту сторону, куда убежал Хан, а потом вновь повернулась к Борну. Казалось, она разгадала какую-то тайну. — Этот человек — один из тех, кто следил за нами? Это он вызвал полицию, когда мы приехали в квартиру Ласло Молнара?

— Не знаю.

Аннака покачала головой.

— Я вам не верю. Это может быть единственным объяснением того, почему вы солгали мне. Вы просто не хотели меня пугать, поскольку незадолго до этого сказали мне, что здесь мы вне опасности. Что изменилось теперь?

Поколебавшись, Борн все же решил, что у него нет иного выхода, кроме как рассказать ей правду.

— После того как мы вернулись из кафе, я обнаружил на вашей скамеечке у рояля свежие царапины.

— Что? — Ее глаза широко раскрылись, и она снова мотнула головой. — Я не понимаю!

Борн вспомнил про микронаушник, который он заметил в ухе у Хана.

— Давайте вернемся в квартиру, и я вам покажу.

Он направился к двери, но Аннака колебалась.

— Я даже не знаю...

Повернувшись к ней, Борн устало спросил:

— Чего вы не знаете?

На ее лице появилось испуганное и даже какое-то жалкое выражение.

— Вы обманули меня!

— Я сделал это для того, чтобы защитить вас, Аннака. Ее глаза были широко открыты и блестели.

— Как теперь я могу вам верить?

— Аннака...

— Пожалуйста, расскажите мне все. Я хочу, я должна знать, что происходит! — Женщина стояла, упрямо расставив ноги, и Борн понял, что она не сдвинется с места, пока не получит ответ. Словно угадав его мысли, она добавила: — Мне нужны ответы, которым я могла бы поверить.

— Что вы хотите от меня услышать?

Аннака в отчаянии всплеснула руками, после чего они безвольно повисли вдоль тела.

— Ну вот видите, что вы делаете? Вы обращаете каждую мою фразу против меня самой! Где вы научились так ловко заставлять людей чувствовать себя дерьмом?

— Я хотел уберечь вас от опасности, — сказал Борн. Ее слова больно ранили его, и, хотя он ни единым движением не выдал своей обиды, ему казалось, что Аннака ее почувствовала. — Я считал, что поступаю правильно. Я до сих пор в этом уверен, пусть даже для этого понадобилось скрыть от вас правду — хотя бы на некоторое время.

Аннака долго смотрела на него, не произнося ни слова. Резкие порывы ветра трепачи ее золотые волосы, отчего они напоминали крыло летящей птицы. Снизу доносился шум людских голосов, ворчание проезжающих машин, собачий лай.

— Вы решили, что справитесь с ситуацией, — заговорила наконец Аннака, — вы решили, что справитесь с ним.

Хромая, Борн подошел к парапету и посмотрел на улицу. Вопреки его ожиданиям, черная «Шкода», взятая напрокат, все еще стояла на прежнем месте и была пуста. Может быть, Хан не имел к ней никакого отношения? Или — все еще находился где-то поблизости? Борн с усилием выпрямился. Боль накатывалась волнами, разбиваясь о край его сознания. Точно так чувствуют себя люди, получившие ранение: сначала боль не ощущается, но когда шок проходит — набрасывается, подобно зверю. Ему казалось, что в теле болит каждая кость, но больше всего досталось челюсти и ребрам.

Подумав несколько секунд, Борн честно ответил:

— Да, я полагал, что справлюсь.

Аннака подняла руку и убрала со щеки волосы, а затем спросила:

— Кто он, Джейсон?

Она впервые назвала его по имени, но Борн этого даже не заметил. Он был занят тем, что искал ответ на ее вопрос. Ответ, который удовлетворил бы и его самого.

Хан распластался на лестнице внутри того здания, на крышу которого он перепрыгнул, и невидящим взглядом смотрел на грязный потолок. Мысли неуклюже ворочались и путались в его голове, словно у человека, находящегося в шоке. Он ждал Борна, который должен прийти за ним. А может, Аннаку Вадас, которая направит на него пистолет и нажмет на курок? В этот момент ему следовало бы находиться в машине и ехать прочь, а вместо этого он лежит здесь — безвольный, словно муха, попавшая в паутину.

Сейчас его мозг был способен мыслить лишь в режиме «я должен был...». Он должен был убить Борна, когда увидел его в первый раз. Но тогда у него был некий план — план, который он так тщательно разработал и который — Хан свято в это верил! — должен был сделать его месть слаще сладкого. Он должен был убить Борна в грузовом самолете, летевшем в Париж. Собственно, он и собирался это сделать, точно так же, как и сейчас, во время их последней стычки. Было бы проще убедить себя в том, что претворить этот план в жизнь ему помешала не вовремя появившаяся Аннака Вадас, но слепящая, необъяснимая правда заключалась в том, что Хан сделал выбор еще до ее появления и принял решение отказаться от мести. Почему? Это оставалось загадкой для него самого.

Его рассудок, обычно спокойный и холодный, как горное озеро, сейчас бушевал, перескакивая от воспоминания к воспоминанию, словно находиться в настоящем времени было для него невыносимо. Он вспоминал ту нору, в которой его годами держал под замком контрабандист-вьетнамец, недолгие дни свободы, доставшиеся ему перед тем, как его подобрал миссионер Ричард Вик. Он вспоминал дом Вика, ощущение простора и свободы, а затем ощущение ужаса, не покидавшее его в течение всего времени, пока он находился с «красными кхмерами».

Но самое отвратительное — та часть его жизни, которую он пытался забыть, — заключалось в том, что поначалу философия «красных кхмеров» показалась ему привлекательной. По иронии судьбы ее авторами являлись несколько молодых кампучийских радикалов, получивших образование в Париже, и базировалась она на установках французского нигилизма. «Прошлое — мертво! Разрушайте все подряд, чтобы создать новое будущее!» — таков был главный девиз «красных кхмеров», повторявшийся снова и снова до тех пор, пока не были задушены любые другие воззрения и взгляды вместе с их носителями.

Впрочем, стоит ли удивляться тому, что подобные призывы на первых порах показались привлекательными Хану — неграмотному, брошенному, отчаявшемуся беженцу, ставшему парией не столько благодаря судьбе, сколько — обстоятельствам. Прошлое для него действительно олицетворяло смерть, и свидетельством тому был один и тот же неотступно преследующий его ночной кошмар. И если со временем он научился у полпотовцев искусству уничтожения, то только потому, что сначала они сумели уничтожить его самого.

Не удовольствовавшись полной драматизма историей о том, как он оказался всеми брошен, они медленно высасывали из него жизнь, энергию, ежедневно, по капле, выпуская его кровь. Они, как сообщил приставленный к нему наставник, хотели очистить его сознание от всего, по их мнению, лишнего, превратить его в чистую страницу, на которой собирались написать собственную версию нового будущего, которое ожидает все человечество. Они обескровливают его, с улыбкой объяснял наставник, для его же собственного блага, чтобы освободить его от токсинов прошлого. Наставник ежедневно зачитывал ему выдержки из их манифеста, а потом перечислял имена тех их врагов, которые уже убиты. Большинство этих имен Хану, разумеется, были неизвестны, но некоторые — в основном монахи и несколько мальчишек его возраста — оказались ему знакомы, пусть даже и мимолетно. Кое-кто из этих мальчишек в свое время издевался над ним, называя его бродягой и брошенным псом. Через некоторое время «обучение» вступило в новую фазу: наставник зачитывал очередной отрывок манифеста, а Хан должен был повторить его наизусть. Ему это удавалось, и с каждым разом — все более убедительно.

Однажды, после традиционной декламации и ответов на вопросы наставника, тот зачитал новую порцию имен казненных врагов революции. Последним в этом списке значился Ричард Вик, миссионер, который подобрал Хана в джунглях, в надежде вернуть его цивилизации и Богу. Бурю эмоций, поднявшуюся в душе мальчика, было невозможно объяснить никакими доводами рассудка. Если и существовал на земле человек, которого он ненавидел всем сердцем, то это был именно Ричард Вик — тот, кто использовал его, а потом предал. И вот теперь, запершись в зловонном кхмерском сортире, Хан горько оплакивал его смерть. Смерть человека, который являлся единственной ниточкой, соединявшей мальчика со всем остальным миром. С этого дня Хан остался один во всем свете.

Вечером того же дня наставник вывел Хана из бетонного бункера, в котором его держали со дня пленения. Несмотря на то что небо было обложено тучами и не переставая лил дождь, он жмурился, поскольку даже столь скудный свет казался ему слишком ярким. Прошло уже много времени, и наступил сезон дождей...

Лежа на лестнице, Хан вдруг удивился внезапно пришедшей ему в голову мысли: в течение всего времени, пока он рос, он никогда не был хозяином собственной жизни. Но еще более любопытным и тревожным стало другое открытие: он не стал им даже сейчас. Хан считал себя «свободным художником» и полагал — наивно, как выяснилось, — что, пройдя множество тяжелых испытаний, не только утвердился, но и достиг совершенства на избранном поприще. Теперь же Хан со всей отчетливостью увидел, что с тех пор, как он принял первый заказ от Степана Спалко, этот человек постоянно манипулировал им, причем сегодня — в большей степени, чем когда-либо.

Если он хочет избавиться от этих цепей, то обязан что-то предпринять в отношении Спалко. Хан понимал, что во время их последнего телефонного разговора вел себя несдержанно, и сейчас жалел об этом. Поддавшись приступу безрассудного гнева, он добился лишь одного — заставил Спалко насторожиться. Но, с другой стороны, продолжал копаться в себе Хан, начиная с того момента, когда Борн подсел к нему на лавку в Старом городе Александрии, его обычный ледяной панцирь стал хрешать по швам, и теперь на поверхности его сознания огромными пузырями поднимались и лопались какие-то новые, незнакомые прежде переживания, которые он не мог ни понять, ни объяснить. Они взбаламутили его рассудок, заставляя менять планы. С изумлением для самого себя Хан осознал, что с недавнего времени он уже не знает, чего хочет, когда дело касается Джейсона Борна.

Хан сел на ступеньках и оглянулся. До его слуха донесся какой-то звук. Поднявшись на ноги, он положил руку на поручень перил. Тело его напряглось, он был готов к мгновенным действиям при первой же опасности. Что это за звук? Где он слышал его раньше?

По мере того как звук становился все громче, эхом разносясь по этажам, сердце Хана билось все чаще, отдаваясь в висках неумолкающим: «Ли-Ли, Ли-Ли!»

Но Ли-Ли не могла ответить. Ли-Ли была мертва.

Глава 19

Подземный вход в монастырь, укрытый покрывалом, сотканным из теней и времени, находился на дне самой глубокой расселины на северной стене горной гряды. В свете клонящегося к горизонту солнца эта теснина больше напоминала ущелье. Неудивительно, что много веков назад монахи выбрали именно это место для своей цитадели, которую они хотели сделать неприступной. Это были монахи-воины. Архитектура монастыря, в которой преобладали фортификационные соображения, была явно рассчитана на кровопролитные битвы и стремление здешних хозяев не допустить осквернения своего убежища.

Команда Спалко бесшумно спустилась на дно расселины, следуя за лучами догорающего солнца. Ничто в поведении Спалко и Зины не намекало на то, что произошло между ними накануне. Похоже, Спалко в очередной раз выступил в роли исследователя, который бросает в пруд камень, а затем наблюдает, как по поверхности воды расходятся круги и как реагируют на это обитатели пруда.

Освещенные солнечным светом валуны остались позади, и группа вошла в зону, где царила ничем не нарушаемая тень. Включились фонарики. Рядом со Спалко и Зиной шли двое, раненого еще раньше отвезли к самолету, стоявшему в аэропорту Казанцакис, и передали на попечение хирургу. За плечами у каждого было по легкому нейлоновому рюкзаку, набитому самым разным снаряжением — от баллонов со слезоточивым газом до мотков бечевки. Спалко не знал, с чем им придется столкнуться, и не хотел рисковать. Первыми шли мужчины. На плече у каждого на широком ремне висел пистолет-пулемет. Оружие они держали на изготовку. Расщелина постепенно сужалась, и наконец им пришлось перестроиться в цепочку. Скоро небо над их головой уступило место каменному своду, и они оказались в пещере. Здесь было сыро и стоял затхлый запах плесени.

— Воняет, как из раскопанной могилы, — поморщился один из мужчин.

— Глядите! — воскликнул другой. — Кости!

Они направили лучи фонариков в то место, где действительно были разбросаны кости какого-то мелкого млекопитающего, однако уже через сто метров наткнулись еще на одну горку костей — на сей раз гораздо более крупных. Зина присела на корточки и подняла одну из них.

— Не надо, — предупредил стоявший рядом мужчина. — Брать в руки человеческие кости — плохая примета.

— Что за чепуха! — засмеялась Зина. — Археологи только этим и занимаются. Кроме того, может, они вовсе не человеческие.

Тем не менее она бросила кость на пыльный пол пещеры.

Через пять минут на их пути оказался предмет, который ни с чем нельзя было перепутать. Это был человеческий череп. Освещенный светом фонариков, он печально скалился и смотрел на пришельцев черными проемами пустых глазниц.

— От чего, по-вашему, он умер? — спросила Зина.

— От голода и жажды, наверное, — предположил Спалко.

— Бедняга!

Они продолжали двигаться в глубь скалы, на которой стоял монастырь, и чем дальше они шли, тем больше костей встречалось на их пути. Теперь кости были преимушественно человеческие и по большей части — сломанные.

— Нет, что-то мне не кажется, что все они умерли от голода и жажды, — сказала Зина.

— От чего же тогда? — спросил один из мужчин, но ему никто не ответил.

Спалко отрывисто приказал им поторапливаться, и группа ускорила шаг. По его расчетам, они уже достигли того рубежа, где наверху высились зубчатые внешние стены монастыря. На потолке пещеры свет фонарей выхватывал из темноты какие-то причудливые формации.

— Пещера раздваивается, — сообщил один из бойцов и посветил сначала на левое, а затем на правое ответвление.

— Пещеры не могут раздваиваться, — заявил Спалко, а затем просунул голову в левый проход и посветил туда фонариком. — Это тупик, — констатировал он и, пробежав пальцами по краю прохода, добавил: — Причем отверстие прорублено людьми. — Затем Спалко вошел в правое отверстие, и вскоре оттуда гулко раздался его голос: — А вот этот ход ведет дальше, но здесь — множество изгибов и поворотов.

Когда Спалко вышел обратно, на его лице было странное выражение.

— Мне кажется, что это вовсе не проход, — заявил он. — Неудивительно, что Молнар решил спрятать доктора Шиффера именно здесь. Боюсь, мы очутились в лабиринте.

Двое мужчин переглянулись.

— В таком случае, — вступила в разговор Зина, — как мы отсюда выберемся?

— Мы не можем знать, что нас там ждет, — сказал Спалко и вынул из кармана небольшой прямоугольный предмет размером не больше карточной колоды. Ухмыльнувшись, он продемонстрировал своим спутникам, как работает этот прибор. — ГСП. Глобальная система позиционирования. Я только что отметил наше нынешнее местоположение. А теперь — пошли, — мотнул он головой.

Однако очень скоро они осознали бесплодность своих попыток разобраться в хитросплетениях лабиринта, и через пять минут группа вновь оказалась на исходной позиции, рядом со входом в него. Спалко с озабоченным видом вертел в руках прибор.

— В чем дело? — спросила Зина.

— ГСП здесь почему-то не работает.

Зина непонимающе тряхнула головой.

— А почему?

— Видимо, сигнал спутника блокируется каким-то минералом, содержащимся в горной породе, — ответил Спалко. Он не мог признаться перед своими подчиненными в том, что на самом деле понятия не имеет, почему электроника отказывается работать в лабиринте. Вместо этого он вытащил из рюкзака моток бечевки. — Последуем примеру Тезея и будем разматывать бечевку по мере продвижения.

Зина недоверчиво посмотрела на моток.

— А если веревки не хватит? — спросила она.

— Но ведь Тезею хватило, — ответил Спалко. — А мы находимся уже почти внутри монастырских стен, так что будем надеяться на лучшее.

Доктору Феликсу Шифферу было скучно. С утра до вечера ему оставалось лишь маяться от безделья и выполнять приказы незнакомых людей, которым было поручено обеспечивать его безопасность. Именно они под покровом ночи перевезли его на Крит, а затем постоянно переправляли в новые убежища. Они никогда не оставались на одном месте дольше трех дней. Больше всего ему понравился дом в Ираклионе, но и там Шифферу быстро надоело. Он изнывал от скуки. Его хранители не приносили ему газет и не разрешали слушать радио. Телевизора там не было, но, если бы он и был, Шифферу наверняка не разрешили бы его смотреть. И все же, мрачно думал ученый, там было несравненно лучше, чем в этом нагромождении древних камней, где он вынужден спать на походной койке и греться у камина. Из предметов обстановки тут имелись только тяжелые сундуки да буфеты, хотя охранники и привезли сюда походные кровати, раскладные стулья и пледы. Здесь не было ни водопровода, ни канализации, поэтому охранники соорудили отхожее место во дворе, отчего весь монастырь уже через пару дней провонял дерьмом. Даже днем это место было унылым и промозглым, а после захода солнца хотелось просто повеситься. Не было даже света, чтобы почитать. Впрочем, и читать-то было нечего...

Шиффер мечтал вновь обрести свободу. Если бы он был набожным, то молился бы об избавлении от этого повседневного кошмара, который стал казаться ему бесконечным. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз виделся с Ласло Молнаром и говорил с Алексом Конклином! Где они теперь, что делают? Когда Шиффер спрашивал об этом своих охранников, те отказывались отвечать, ссылаясь на свое единственное божество — СООБРАЖЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ. Любой способ связи они считали недостаточно безопасным и лишь твердили, что очень скоро он вновь увидит своего друга и благодетеля. Но когда Шиффер требовал назвать более точные сроки, они лишь пожимали плечами и возвращались к своей бесконечной карточной игре. Им было скучно не меньше, чем ему, по крайней мере — тем, которые в данный момент были свободны от дежурства.

Рядом с доктором постоянно находилось семеро охранников. Сначала их было больше, но несколько из них остались в Ираклионе. Судя по тому, что удалось выяснить Шифферу из обрывков подслушанных разговоров, к этому времени они уже должны были появиться здесь, но не приехали. Видимо, именно поэтому сегодня в карты не играли — все охранники заняли свои боевые посты, воздух был буквально пропитан напряжением, и это ощущалось настолько сильно, что у доктора Шиффера даже заломило зубы.

Шиффер был довольно высоким мужчиной с пронзительным взглядом голубых глаз, орлиным носом и наполовину поседевшей шевелюрой. Еще до того, как завербоваться в предельно засекреченное Агентство перспективных разработок в области оборонных проектов, он был в большей степени на виду и работал на Берта Бакара. Не обладая умением найти подход к людям, Шиффер не очень ладил с окружающими и в конфликтных ситуациях, промычав нечто нечленораздельное, просто поворачивался и уходил, однако столь очевидное замешательство лишь усиливало неприязненное отношение к нему со стороны других.

Он встал и лениво направился к окну, но на полпути был перехвачен охранником.

— Это опасно, — сказал наемник. В его взгляде читалась напряженность.

— Опасно, безопасно — только и знаете, что долдонить одно и то же! — раздраженно воскликнул Шиффер. — Меня от этих слов уже тошнит!

Тем не менее он покорно вернулся к стулу, на котором ему полагалось сидеть. Стул был поставлен с особым расчетом — подальше от дверей и окон. В помещении было сыро, и ученый зябко поежился.

— Я скучаю по своей лаборатории, я скучаю по работе, — стал жаловаться Шиффер, глядя в черные глаза наемника. — Я чувствую себя как в тюрьме, вы можете это понять?

Заметив волнение своего подопечного, командир наемников по имени Шон Киган шагнул вперед.

— Сядьте, пожалуйста, доктор, — мягко попросил он.

— Ноя...

— Это для вашего же блага, — настойчивым тоном произнес Киган. Он был ирландцем, но при этом — темноволос и с черными глазами. На его грубо вырубленном лице читалась мрачная решимость, тело, сложенное словно у уличного бойца, бугрилось мускулами. — Нас наняли специально для того, чтобы обеспечивать вашу безопасность, и мы относимся к своей работе серьезно.

Шифер послушно сел.

— Может, кто-нибудь соизволит мне объяснить, что все это значит?

Киган несколько секунд в задумчивости смотрел на ученого, а затем, приняв решение, опустился на соседний стул и негромко заговорил:

— Я не хотел рассказывать вам об этом, но, возможно, будет лучше, если вы узнаете.

— О чем? — испуганно спросил Шиффер. Лицо его вытянулось и побледнело. — Что случилось?

— Алекс Конклин мертв.

— О боже, нет!

На лице Шиффера внезапно выступил пот, и он утер его тыльной стороной руки.

— Что касается Ласло Молнара, то мы не получали от него никаких известий вот уже двое суток.

— Боже всемогущий!

— Не волнуйтесь, доктор, вполне возможно, что Молнар не выходит на связь из соображений безопасности. — Киган встретился взглядом с ученым. — Но, с другой стороны, исчезли также наши люди, которых мы оставили в Ираклионе.

— Понимаю... — протянул доктор Шиффер. — Вы думаете, с ними могло случиться что-то... нехорошее?

— Я не могу исключать такую возможность.

От страха у Шиффера тряслись губы, и он не переставая потел.

— Значит, может случиться так, что Спалко узнал, где я нахожусь? Может, он уже на Крите?

Лицо Кигана оставалось словно высеченным из камня.

— Именно поэтому, — сказал он, — мы и принимаем дополнительные меры безопасности.

Страх сделал Шиффера агрессивным.

— Ну и что же это за меры? — капризным, злым тоном осведомился он.

— Мои люди с автоматическим оружием патрулируют все стены, но вряд ли Спалко окажется таким дураком, что предпримет атаку на открытом пространстве. — Киган покачал головой. — Нет, если он здесь, если он пришел за вами, доктор, то не станет столь безрассудно рисковать. — Наемник встал и поправил автомат, висящий на плече. — Его путь сюда лежит через лабиринт.

С каждым новым поворотом, который делали Спалко и его небольшая команда, они все лучше ориентировались в лабиринте. Но, с другой стороны, это был единственный логичный путь для любого, кто решит напасть на монастырь, а значит, нельзя исключить, что они направляются прямиком в западню.

Спалко посмотрел на моток веревки, от которого осталась всего одна треть. Они, наверное, находятся уже примерно под центром монастыря. Благодаря веревке он был уверен, что они продвигаются вперед, а не кружат по лабиринту, сбившись с пути. Перед каждым поворотом Спалко надеялся, что делает правильный выбор.

Повернувшись к Зине, он прошептал:

— Я чувствую засаду и хочу, чтобы ты осталась здесь, в резерве. — Похлопав по ее рюкзаку, Спалко добавил: — Если с нами что-нибудь случится, ты знаешь, что делать.

Зина кивнула, и трое мужчин, пригнувшись, продолжили путь. Едва они скрылись из виду, до слуха Зины донесся треск автоматных очередей. Поспешно открыв рюкзак, она вынула оттуда баллон со слезоточивым газом и бросилась в ту сторону, куда ушли ее спутники. Женщина почувствовала запах пороха еще до того, как свернула в нужный коридор. Завернув за угол, она увидела одного из членов их команды валяющимся на полу в луже крови. Спалко и второго мужчину плотный автоматный огонь заставил залечь. С того места, где находилась Зина, было видно, что стреляют с двух различных позиций.

Сорвав с баллона защитный колпачок, Зина через голову Спалко швырнула его вперед. Он ударился о землю и с негромким шипением откатился влево. Спалко хлопнул своего бойца по спине, и они отступили, чтобы не оказаться в зоне действия газа.

До их слуха доносились звуки натужного кашля и рвоты, сами же они успели натянуть защитные маски и были готовы предпринять вторую атаку. Спалко швырнул второй баллон с газом — на сей раз правее. Автоматные очереди, летевшие из того конца коридора, прекратились, но второй боец Спалко успел получить три пули — в грудь и шею. Мужчина рухнул на землю, между его полуоткрытых губ вздувались и лопались кровавые пузыри.

Спалко и Зина разделились: он метнулся вправо, она — влево, ведя ураганный огонь из своих пистолетов-пулеметов. Каждый из них убил по два наемника, путь был свободен. Каменную лестницу, ведущую наверх, они увидели одновременно и так же одновременно кинулись к ней.

Шон Киган схватил доктора Шиффера в охапку, успев выкрикнуть своим людям, дежурящим на стенах, приказ покинуть позиции и собраться в центре монастыря, куда он как раз и тащил своего дрожащего от ужаса подопечного.

Киган начал действовать в тот самый момент, когда учуял запах слезоточивого газа, поднимавшийся из лабиринта под ними. Через мгновение он услышал далекие отголоски автоматной стрельбы, а затем их сменила страшная, давящая тишина. Увидев двоих своих людей, запыхавшихся от бега, он приказал им занять позицию у каменной лестницы, ведущей в подземелье, где другие его бойцы устроили Спалко засаду.

До того как стать свободным наемником, Киган много лет являлся членом ИРА — Ирландской республиканской армии, поэтому он не раз оказывался в ситуациях, когда перевес в живой силе и оружии находился на стороне врага. Более того, подобные ситуации были ему по вкусу, поскольку представляли собой вызов, который ему нравилось преодолевать.

Однако на сей раз все обстояло иначе. Из подземелья в здание монастыря валили густые клубы белого дыма, а из них летели автоматные очереди. Оставшиеся люди Кигана погибли, даже не успев увидеть своих противников. Киган не стал ждать, когда у него появится такая возможность. Волоча за собой доктора Шиффера, он кинулся через вереницу тесных, темных и душных комнат в поисках спасения.

В соответствии со своим планом, Спалко и Зина разделились в тот же миг, как вырвались из плотных клубов дыма, образовавшихся от дымовой бомбы, брошенной ими в дверь, в которую упиралась ведущая из подземелья лестница. Спалко стал методично проверять комнаты, а Зина тем временем отправилась на поиски выхода.

Именно Спалко первым увидел Кигана и Шиффера и окликнул их, ответом на что стал шквал пуль из автомата. Чтобы уберечься от огня, Спалко был вынужден укрыться за огромным деревянным сундуком.

— У вас нет ни единого шанса выбраться отсюда живыми! — крикнул он, обращаясь к наемнику. — Ты мне не нужен, мне нужен Шиффер!

— Это одно и то же! — крикнул в ответ Киган. — Мне заплатили за работу, и я выполню ее до конца!

— А какой в этом смысл? Ласло Молнар, который нанял тебя, мертв, и Янош Вадас — тоже.

— Я тебе не верю! — ответил Киган. Шиффер рядом с ним жалобно захныкал, и наемник шикнул на него.

— А как, по-твоему, я вас нашел? — продолжал Спалко. — О том, где вы находитесь, мне сообщил Молнар. Он единственный это знал.

Ответом ему было молчание.

— Сейчас они уже все мертвы, — продолжал говорить Спалко, дюйм за дюймом продвигаясь вперед. — Кто заплатит тебе остаток причитающегося гонорара? Отдай мне Шиффера, и я отдам тебе эту сумму, да еще и премию в придачу. Ну что, согласен?

Киган уже собирался ответить, но тут позади него появилась Зина и влепила ему пулю в затылок.

Фонтан крови и мозгов выплеснулся прямо в лицо доктора Шиффера, и он взвыл, как собака, которую вытянули хлыстом. А подняв взгляд от своего последнего защитника, лежавшего бездыханным у его ног, он увидел приближающегося к нему Степана Спалко. Шиффер повернулся и бросился бежать, но тут же оказался в руках Зины.

— Спасения нет, доктор Шиффер, — проговорил Спалко. — Вы же сами видите, правда?

Расширившимися от страха глазами Шиффер смотрел на Зину. Он бормотал что-то нечленораздельное, а она, протянув руку, убрала волосы, упавшие на его вспотевший лоб, как если бы он был маленьким больным мальчиком, подхватившим простуду.

— Когда-то вы принадлежали мне, — произнес Спалко, перешагивая через труп Кигана, — и вот вы снова мой.

Сняв с плеч рюкзак, он достал оттуда два предмета. Они были сделаны из стали, стекла и титана.

— О боже! — отчаянным криком вырвалось из груди Шиффера.

Зина улыбнулась и поцеловала его в обе щеки, как если бы они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Шиффер заплакал.

Спалко наслаждался эффектом, который произвел вид NX-20 на его собственного создателя.

— Вот так соединяются две половинки одного целого, правда, Феликс? — ухмыляясь, сказал Спалко. В собранном виде NX-20 был не больше, чем пистолет-пулемет, висевший у него на плече. — А теперь, когда прибор у меня, ты расскажешь мне, как им пользоваться.

— Нет, — дрожащим голосом ответил Шиффер. — Нет, нет, нет!!!

— Вам не стоит ни о чем волноваться, — прошептала Зина на ухо Шифферу, а Спалко схватил его за шею, отчего тело ученого скрючилось от новой судороги страха. — Вы теперь находитесь в хороших руках.

Лестничный пролет был коротким, но преодолеть его Борну стоило огромных усилий. Поврежденные ребра причиняли невообразимую боль, каждый шаг отдавался в теле тысячей обжигающих укусов. Единственное, в чем нуждался теперь Борн, — это горячая ванна и сон — как раз те самые вещи, которые он сейчас не мог себе позволить.

После их возвращения в квартиру Аннаки Борн показал ей свежие царапины на поверхности скамеечки возле рояля, и она беззвучно выругалась. Взяв скамейку в руки, Борн поднес ее к свету.

— Видите?

Аннака покачала головой:

— Нет, я решительно не понимаю, что все это значит.

Подойдя к секретеру, Борн взял ручку и нацарапал на листе бумаги: «У вас есть стремянка?»

Женщина посмотрела на него как на сумасшедшего, но все же кивнула.

«Принесите ее», — написал Борн.

После того как Аннака вернулась в гостиную, неся стремянку, Борн поставил лестницу под люстрой, забрался наверх и обследовал все плафоны. Ну так и есть! Осторожно протянув руку, он сунул ее внутрь одного из плафонов, а когда вытащил обратно, в его пальцах было зажато миниатюрное устройство. Спустившись с лестницы, Борн продемонстрировал его Аннаке, держа на раскрытой ладони.

— Что...

Борн отчаянно замотал головой, и она осеклась.

— У вас есть плоскогубцы? — спросил он.

Аннака вновь наградила его удивленным взглядом, а затем подошла к стенному шкафу и достала ящик с инструментами. Взяв плоскогубцы, Борн зажал в них прибор, и тот с хрустом превратился в пыль.

— Это — миниатюрное электронное передающее устройство, — уже без опасений пояснил он Аннаке.

— Что? — Удивление Аннаки уступило место замешательству.

— Так называемый «жучок». Тот человек, который был на крыше, проник сюда именно для того, чтобы установить его. Он слышал все наши разговоры.

Аннака оглядела свою уютную комнату и поежилась.

— Господи, с этого дня я уже не смогу чувствовать себя здесь в безопасности! — Она повернулась к Борну. — Что ему было нужно? Зачем понадобилось подслушивать каждое наше слово? — Затем Аннака выдохнула и с изменившимся лицом произнесла: — Это, наверное, как-то связано с доктором Шиффером, да?

— Не исключено, — ответил Борн, — но наверняка я не знаю. — В этот момент у него так сильно закружилась голова, что он был вынужден сесть на диван.

Аннака бросилась в ванную, чтобы принести обеззараживающее средство и бинты. Борн откинул голову на подушку и постарался отогнать от себя все эмоции, вызванные последними событиями. Ему было необходимо сосредоточиться и разработать четкий план дальнейших действий.

Вернулась Аннака, неся поднос, на котором стояла неглубокая миска с горячей водой, губка, полотенца, полиэтиленовый пакет со льдом, флакон с дезинфицирующим средством и стакан с водой.

— Джейсон! — окликнула она.

Борн открыл глаза. Она протянула ему стакан воды, который он осушил несколькими глотками, а затем — пакет со льдом.

— У вас опухает щека.

Он приложил лед к лицу, и боль понемногу начала отступать. Вскоре щека онемела. Борн поставил пустой стакан на тумбочку, и это движение острой болью отозвалось в его несчастных ребрах. Медленно, осторожно, он принял прежнее положение. Он думал о Джошуа, вернувшемся к жизни — если и не на самом деле, то хотя бы в его сознании. Возможно, слепая ярость, которую он испытывал к Хану, объяснялась именно тем, что тот выпустил на волю призрак ужасного прошлого, вытащив на свет дух существа столь дорогого для Дэвида Уэбба, что он не давал ему покоя в любой его ипостаси.

Пока Аннака с помощью губки смывала с его лица запекшуюся кровь, Борн вспоминал разговор, состоявшийся у них в кафе. Он заговорил о ее отце, но она сменила тему. Однако Борн понимал, что обязан довести этот разговор до конца. Он являлся отцом, страдающим из-за утраты семьи, она — дочерью, страдающей из-за утраты отца.

— Аннака, — мягким тоном произнес он, — я понимаю, что вам больно об этом говорить, но для меня крайне важно узнать как можно больше о вашем отце. — Он сразу же почувствовал, как напряглось ее тело. — Не могли бы вы рассказать мне о нем?

— Что вы хотите знать? Наверное, о том, как он познакомился с Алексеем?

Женщина продолжала вытирать лицо Борна, а он думал, нарочно ли она прячет от него глаза.

— Я размышлял о том, какие отношения связывали вас с ним.

По ее лицу пробежала тень.

— Странный и не совсем тактичный вопрос.

— Видите ли, мое прошлое... — Голос Борна сорвался. Он не мог солгать ей и в то же время не мог сказать всю правду.

— Вас преследует кто-то из вашего прошлого, — понимающе кивнула Аннака. Она выжала губку, и вода в миске окрасилась в розовый цвет. — Ну что ж, Янош Вадас был прекрасным отцом. Он менял мне пеленки, когда я была совсем маленькой, читал мне на ночь книжки, пел мне, когда я болела. Он всегда находился рядом в день моего рождения и в любой другой праздник. Честно говоря, я не понимаю, как ему удавалось выкраивать на это время. — Она снова выжала губку. Раны Борна опять принялись кровоточить. — Я для него всегда была на первом месте, и он не уставал повторять о том, как сильно любит меня.

— Вы были счастливым ребенком!

— Гораздо более счастливым, чем все мои друзья, чем все, кого я когда-либо знала.

Аннака была сосредоточенна и делала все, чтобы остановить кровь. Что касается Борна, то он находился почти в прострации. Он по-прежнему думал о Джошуа и остальных членах своей первой семьи, о каких-то мелких деталях, связанных со взрослением детей, обо всем том, что могло бы произойти, но не произошло в их неслучившейся жизни.

Наконец Аннаке удалось остановить кровь, и она бросила быстрый взгляд на пакет со льдом. По выражению ее лица Борн понял, что дела обстоят не самым лучшим образом. Она откинулась назад и сказала:

— Мне кажется, вам следует снять куртку и рубашку.

Борн удивленно воззрился на нее.

— Нужно осмотреть ваши ребра. Я заметила, как вы поморщились от боли, когда ставили стакан на тумбочку.

Аннака протянула руку, и Борн передал ей пакет с подтаявшим льдом. Встряхнув его на ладони, она сказала:

— Его нужно положить в морозилку.

К тому времени, когда она вернулась, Борн уже успел раздеться до пояса. На его левом боку образовался огромный кровоподтек, и, ощупав его, Борн почувствовал, как сильно вздулась кожа на этом месте.

— Боже мой! — воскликнула она, вернувшись. — Да вас нужно положить в ванну со льдом!

— По крайней мере, ничего не сломано.

Она протянула ему новый пакет со льдом. Борн приложил его к опухшему боку и на мгновение задохнулся от холода. Аннака снова присела на диван, ее взгляд блуждал по лицу Борна, а тот пытался угадать ее мысли.

— Вы, видимо, не можете избавиться от воспоминаний о сыне, который погиб, будучи еще мальчиком?

Борн сжал зубы.

— Этот... Этот человек, с которым я схватился на крыше, который следил за нами... Он преследует меня с самого начала, с тех самых пор, как я бежал из Соединенных Штатов. Он утверждает, что хочет убить меня, но я уверен, что это — ложь. И еще он говорит, что я должен привести его к какому-то человеку, который якобы подставил и его, и меня.

Лицо Аннаки потемнело.

— Как зовут этого человека?

— По-моему, Спалко.

— Степан Спалко? — удивленно переспросила Аннака.

— Да. А вы его знаете?

— Разумеется, знаю. Его знают все в Венгрии. Он возглавляет международный благотворительный фонд «Гуманисты без границ». — Женщина озабоченно наморщила лоб. — Джейсон, вот теперь мне действительно не по себе. Судя по всему, этот человек, Хан, как вы его называете, на самом деле очень опасен. Если его мишенью является мистер Спалко, мы обязаны сообщить об этом соответствующим органам.

Борн помотал головой.

— И что вы им сообщите? Что человек, известный нам под кличкой Хан, желает пообщаться со Степаном Спалко? Мы даже не знаем, зачем ему это нужно! И что, по-вашему, они нам ответят? Они спросят: а почему этот ваш Хан попросту не возьмет телефонную книгу и не выяснит адрес и телефон столь дорогого его душе мистера Спалко?

— Ну тогда давайте позвоним в фонд «Гуманистов» и предупредим их!

— Послушайте, Аннака, пока я не выясню, что тут происходит, я не намерен вступать в контакты ни с кем! Иначе мутная вода, в которой я безуспешно ищу ответы на чересчур многочисленные вопросы, взбаламутится еще сильнее.

С трудом поднявшись, Борн подошел к секретеру и сел на стул.

— Помните, я сказал вам, что у меня появилась идея? Не возражаете, если я воспользуюсь вашим компьютером?

— Делайте, что считаете нужным, — ответила Аннака, также поднимаясь с дивана.

Пока Борн включал ноутбук, она собрала и унесла на кухню мочалку, миску с водой и все остальные принадлежности, с помощью которых приводила его в чувство. Вскоре с кухни послышался звук льющейся воды.

Борн вошел на сервер правительства Соединенных Штатов и стал переходить от сайта к сайту, а к тому времени, когда с кухни вернулась Аннака, он уже нашел то, что искал. У агентства была целая гроздь публичных сайтов, доступных для любого, у кого есть вход в Интернет. Но существовало и с десяток других сайтов — закрытых для посторонних, защищенных сложными паролями и составляющих интранет — знаменитую внутреннюю сеть ЦРУ.

Аннака обратила внимание на то, с какой сосредоточенностью работал Борн.

— Что это? — спросила она, подойдя и встав за его спиной. Через пару секунд ее глаза расширились от удивления. — Что вы, черт возьми, делаете?

— Именно то, что вы подумали, — ответил Борн, — пытаюсь взломать сайт ЦРУ.

— Но как вам...

— Лучше не спрашивайте, — перебил ее Борн. Его пальцы так и летали по клавиатуре. — Мой ответ вам не понравится. Просто доверьтесь мне.

Алекс Конклин входил на эти сайты, что называется, через парадную дверь, поскольку каждый понедельник, ровно в шесть часов, ему доставляли новые коды доступа. Однако Дерон — художник и чародей любого рода подделок — обучил Борна искусству взлома правительственных сайтов США. В его бизнесе этот навык был жизненно необходим.

Главная проблема состояла в том, что брандмауэр ЦРУ — специальная программа, предназначенная для защиты компьютерных баз агентства, — представлял собой на редкость пакостную штуку. Мало того, что пароли менялись каждую неделю, программа имела плавающий алгоритм, привязанный к тому или иному паролю. Однако Дерон объяснил Борну, как можно обмануть систему, заставить ее поверить в то, что у тебя есть нужный пароль, после чего она сама сообщит вам его.

Единственный путь атаковать брандмауэр лежал через образование корневого алгоритма, посредством которого шифровались основные файлы ЦРУ. Борн знал формулу его образования, поскольку Дерон заставил его вызубрить ее наизусть.

На экране компьютера возникло окошко, в котором ему было предложено ввести пароль, и Борн ввел в него алгоритм, содержащий гораздо больше символов — цифр и букв, — чем могло поместиться в окошке. С другой стороны, после того как были введены первые три комбинации символов, программа могла понять, что ее пытаются обмануть, и закрыться, отказав вам в доступе, поэтому главной задачей было ввести весь алгоритм раньше, чем это произойдет. А поскольку алгоритм был очень длинным, Борн печатал с лихорадочной быстротой, даже вспотев от мысли о том, что программа успеет сориентироваться и вышвырнет его, отказав в дальнейшем доступе. В итоге он все же успел. Окошко исчезло.

— Я вошел, — сказал он.

— Да вы просто волшебник! — восхищенно выдохнула Аннака.

Первым делом Борн отправился на сайт Управления по разработке тактических несмертельных вооружений. Он ввел в строку поиска имя доктора Шиффера, но был разочарован скудностью информации, которую выдала система. Ни слова о том, над чем работал ученый, либо о его прошлом. Если бы Борн не знал подоплеку последних событий, он мог бы подумать, что Феликс Шиффер является каким-нибудь младшим научным сотрудником, не представляющим для управления никакой ценности.

Оставалась еще одна возможность получить нужную информацию. Борн использовал другой хакерский прием, перенятый от Дерона. Его, кстати, регулярно использовал и Конклин, чтобы незаметно проникать на служебные сайты министерства обороны и быть в курсе того, что происходит за закрытыми для посторонних дверями военного ведомства.

Оказавшись на сайте АПРОП, Борн навел курсор на строчку «ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ» и щелкнул кнопкой «мыши». На его счастье, сетевые администраторы правительственных учреждений отличались ленью, отчего старые файлы подолгу не удалялись с сайтов, поэтому Борну удалось найти кое-какую информацию, связанную с доктором Шиффером. Он окончил Массачусетский технологический институт, а затем устроился на работу в крупную фармацевтическую фирму и получил собственную лабораторию. Шиффер проработал там менее года, а затем уволился, но, уходя, прихватил с собой еще одного ученого, доктора Петера Сидо. Они вместе работали еще пять лет, после чего Шиффера взяли в АПРОП. Трудно сказать, почему он предпочел государственную службу работе в частном секторе, но с учеными такое иногда случается. Они оказываются не способны жить в обществе, как это бывает с некоторыми преступниками, которые, отсидев свой срок, совершают новое преступление в первый же день после выхода на волю только для того, чтобы их отправили обратно — в привычный и знакомый для них тюремный мир.

Продолжая читать, Борн выяснил, что Шиффер был направлен в распоряжение так называемого научно-оборонного отдела, который, в частности, проводил изыскания в сфере биологических вооружений. Работая в АПРОП, доктор Шиффер занимался разработкой способов «очистки» помещений, зараженных сибирской язвой.

Никаких других деталей Борну обнаружить не удалось. Его тревожил тот факт, что в найденной им информации не содержалось ничего, что могло бы вызвать столь сильный интерес к фигуре Феликса Шиффера со стороны Конклина.

Аннака заглянула ему за плечо.

— Нашли что-нибудь, что помогло бы нам узнать, где скрывается доктор Шиффер? — спросила она.

— Нет, ничего такого я не нашел.

— Ну что ж, — пожала она плечами, — холодильник пуст, а мы должны поесть.

— Если вы не возражаете, я бы предпочел остаться здесь и немного отдохнуть.

— Да, пожалуй. Вы и впрямь не в том виде, чтобы выходить на улицу. — Женщина улыбнулась и стала надевать пальто. — Я только дойду до угла и куплю какой-нибудь еды. У вас есть особые пожелания?

Он отрицательно покачал головой.

— Аннака, — окликнул Борн, когда женщина уже была у двери, — будьте осторожны!

Она повернулась, открыла сумочку и, наполовину вытащив пистолет, показала ему.

— Не волнуйтесь, со мной все будет хорошо. — Она распахнула дверь. — Увидимся через несколько минут.

Борн слышал, как хлопнула входная дверь, но его внимание уже было снова приковано к экрану компьютера. Сердце его билось все сильнее, он пытался успокоиться, но — безуспешно. Несмотря на свою решимость выполнить задуманное, он колебался. Он понимал, что обязан довести дело до конца, и все равно боялся.

Собственные руки казались ему чужими, но, продолжая, несмотря на это, работать, Борн потратил следующие пять минут на то, чтобы взломать защиту компьютерной базы данных армии США. В одном из мест произошла заминка: военные компьютерщики удлинили пароль, добавив в него еще один набор символов, о котором Дерон либо забыл сообщить Борну, либо, что наиболее вероятно, сам еще не знал. Пальцы Борна зависли над клавиатурой, и в этот момент он был чем-то похож на Аннаку, сидящую за роялем. Он колебался, твердя себе, что еще не поздно отказаться от этой затеи и что в этом не будет ничего постыдного. На протяжении многих лет Борн чувствовал: все, что имеет хоть какое-то отношение к гибели его первой семьи, даже информация, хранящаяся в военных архивах, для него — табу. Он и без того уже натерпелся достаточно мук, преследуемый чувством вины за то, что не сумел уберечь их, за то, что сам он находился в безопасном месте и уцелел в то время, как в их тела впивались пули.

Борн чувствовал, что не в силах вновь пройти через эту пытку, заново представляя себе последние, наполненные ужасом секунды их жизни. Дао, дитя войны, наверняка слышала звук моторов приближающегося боевого самолета, лениво гудящих в жарком летнем небе. Поначалу слепящее солнце мешало ей разглядеть самолет, но, когда звук стал ближе, перерастая в рокот, и блестящее брюхо самолета заслонило солнце, она, конечно же, все поняла. Даже несмотря на то, что ее сердце затопил страх, Дао не могла не попытаться спасти детей, не предпринять, пусть тщетную, попытку защитить их собственным телом от шквала пуль, которые уже взрывали мутную поверхность реки. «Джошуа! Алисса! Скорее ко мне!» — должно быть, кричала она. Как будто она могла предотвратить то, что должно было сейчас случиться!

Сидя за компьютером Аннаки, Борн вдруг осознал, что плачет. Несколько секунд он не утирал слезы, и они — впервые за много лет — свободно катились по его лицу. Затем он одернул себя, вытер щеки рукавом и, пока не передумал, продолжил свое дело.

С последней частью пароля Борну пришлось повозиться, но наконец он справился с этой задачей и через пять минут уже вошел на военный сайт. Опасаясь, что эмоции снова выйдут из-под контроля, он сразу же перешел в раздел «Архив погибших в результате военных действий» и ввел в поле запроса имена: Дао Уэбб, Алисса Уэбб, Джошуа Уэбб. Глядя на напечатанное, Борн думал: «Они были моей семьей! Живыми существами из плоти и крови, которые смеялись и плакали, которые обращались ко мне „дорогой“ или „папочка“. А что они теперь? Всего лишь буквы на экране компьютера, строчки в списках погибших!»

Сердце Борна — или Уэбба? — разрывалось от боли, и он почувствовал прикосновение того самого безумия, которое охватило его сразу же после их гибели. "Я не могу пройти через это еще раз!— думал он. — Это окончательно доконает меня!" И тем не менее он заставил себя нажать на клавишу «Ввод». У него не было иного выбора, он не мог повернуть назад. «Только вперед!» — таков был его лозунг с тех самых пор, когда Алекс Конклин завербовал его и превратил сначала в другого Дэвида Уэбба, а потом и вовсе в Джейсона Борна. Но почему же тогда в его ушах до сих пор звучали их голоса: «Дорогой, я так скучала без тебя!», «Папочка, наконец-то ты вернулся!».

Дотягиваясь до него через десятилетия, эти воспоминания опутывали Борна подобно паутине, и именно поэтому он не сразу отреагировал на то, что появилось на экране ноутбука. Несколько минут он смотрел на экран, не замечая одной вопиющей несообразности.

Во всех жутких подробностях Борн видел то, что надеялся не увидеть уже никогда, — фотографии его любимой жены Дао, грудь и плечи которой были разворочены пулями, а лицо перекошено предсмертной мукой. На второй странице он обнаружил фотографии мертвой Алиссы. Ее маленькое тельце и лицо были изувечены еще сильнее. Парализованный болью и страхом, Борн сидел неподвижно. Но он должен был двигаться дальше. Осталась последняя страница, последняя подборка фотографий, которая должна была сделать картину трагедии полной.

Борн перешел на третью страницу, приготовившись увидеть столь же страшные фотографии Джошуа. Но их там не оказалось.

Ошарашенный, ничего не понимая, Борн смотрел на экран. Поначалу ему почудилось, что во всем виноват какой-то компьютерный «глюк» и что он по ошибке попал на другую страницу сайта. Однако нет — на ней черным по белому значилось имя: Джошуа Уэбб. А снизу располагались слова, которые буквально обожгли рассудок Борна, вонзившись в мозг раскаленной иглой: «В десяти метрах от тел Дао и Алиссы Уэбб обнаружено три предмета одежды, а также порванный башмак (каблук и подошва отсутствуют). После безрезультатных поисков, продолжавшихся в течение часа, Джошуа Уэбб признан погибшим. ТНН».

ТНН... Стандартная армейская аббревиатура, обозначающая «тело не найдено». Ледяной холод возник в груди Борна и начал медленно подниматься к горлу. Они искали Джошуа в течение часа? Всего одного часа? Почему же ему сразу не сообщили об этом? Мучимый горем, угрызениями совести и чувством вины, он предал земле три гроба. И все это время эти ублюдки знали, что тело мальчика не обнаружено! Знали и молчали!

Борн откинулся на спинку стула. Его лицо побледнело, руки тряслись, а в сердце поднималась волна такой ярости, какой он еще никогда не испытывал. Он думал о Джошуа. Он думал о Хане.

Его рассудок был охвачен огнем, в нем ворочалось ужасное предположение, которое он старательно отгонял от себя с тех пор, как увидел на шее Хана вырезанную из зеленого камня фигурку Будды. А что, если Хан — и впрямь Джошуа? Если это так, то его сын превратился в машину для убийства, в чудовище! Борн слишком хорошо знал, как легко, находясь в джунглях Юго-Восточной Азии, свихнуться и превратиться в безумного убийцу.

Но была и другая вероятность. Мысль о ней пришла ему в голову внезапно и не желала уходить. Возможно, решение «похоронить» Джошуа являлось частью гораздо более обширного и тщательно разработанного плана, о существовании которого ему было неизвестно. В таком случае архивная запись о предполагаемой смерти его сына является фальшивкой, а истина скрыта под непроницаемым покровом секретности — от начала и до конца.

Перед внутренним взором Борна снова возник Хан, держащий на открытой ладони фигурку Будды, в ушах прозвучали его слова: "Его подарил мне ты! А потом — бросил меня, оставив умирать в джунглях..."

Внезапно Борн почувствовал непреодолимый приступ тошноты. Вскочив со стула, он, не обращая внимания на боль, кинулся в ванную, и там его вывернуло наизнанку.

Глубоко в недрах штаб-квартиры ЦРУ дежурный офицер, не спуская взгляда с экрана компьютера, поднял телефонную трубку и набрал номер. Через секунду автоматический ответчик произнес: «Говорите». Офицер попросил соединить его с Директором. Его голос был проанализирован специальным устройством, идентифицирован, и затем другой, уже человеческий голос сказал.

«Ждите». Еще через несколько секунд в трубке зазвучал баритон хозяина ЦРУ.

— Сэр, я хотел бы сообщить вам о том, что мы получили сигнал внутренней тревоги. Кто-то взломал защиту сервера министерства обороны и, проникнув в архив погибших в ходе военных действий, затребовал информацию по следующим лицам: Дао Уэбб, Алисса Уэбб, Джошуа Уэбб.

Некоторое время в трубке царило пугающее молчание. Затем Директор спросил:

— Точно Уэбб, сынок? Ты не ошибся с фамилией?

От того, насколько сильно изменился голос Директора, на лбу у молодого офицера выступила испарина.

— Никак нет, сэр. Именно Уэбб.

— Где находится хакер?

— В Будапеште, сэр.

— Вам удалось определить его точное местонахождение?

— Так точно, сэр. Улица Фё, дом 106/108.

Сидя за письменным столом в своем кабинете, Директор мрачно улыбнулся. По стечению обстоятельств он как раз сейчас читал последний рапорт, подготовленный Мартином Линдросом. Из документа следовало, что лягушатники к этому времени уже успели разгрести обгоревшее железо на месте автокатастрофы, в которой предположительно погиб Джейсон Борн, но человеческих останков — ни единой косточки — не обнаружили. Поэтому, несмотря на свидетельство сотрудницы Кэ д'Орсей, которая утверждала, что собственными глазами наблюдала аварию, неопровержимых доказательств гибели Борна у них не было.

Сжав руку в кулак. Директор в гневе ударил по столу. Борн снова обвел их вокруг пальца! Но, несмотря на обуявшие его злость и растерянность, Старик почему-то не был так уж сильно удивлен. В конце концов, Борна в свое время натаскивал самый лучший шпион, который когда-0 работал в стенах Центрального разведывательного Управления. Алексу Конклину в ходе различных операций и самому неоднократно приходилось имитировать собственную гибель, хотя, может быть, это выглядело не столь зрелищно, как в последнем случае с Борном в Париже.

В то же время Директор не исключал возможности того, что в компьютерную сеть министерства обороны проник не Борн, а кто-то еще. Но кого другого могла заинтересовать информация об этих погибших — женщине и двух ее детях, которые даже не являлись военнослужащими и о существовании которых знала лишь крохотная горстка людей?

«Нет, — думал Директор со все возрастающим возбуждением, — Борн не погиб в том взрыве на окраине Парижа. Он пребывает в полном здравии, находится в Будапеште (кстати, почему именно там?) и допустил первую серьезную ошибку, которую они теперь могут использовать против него». Директор понятия не имел, для чего Борну понадобилось просматривать информацию, связанную с гибелью его первой семьи, да его это и не интересовало. Главное заключалось в другом: любознательность Борна гостеприимно раскрыла перед ними дверь, в которую они могут войти, чтобы наконец-то привести приговор в исполнение.

Директор протянул руку к телефону. Он мог бы отдать соответствующие распоряжения через своего секретаря, но хотел получить удовольствие, отдав приказ о заключительной фазе операции лично. Набирая международный номер, Старик злорадно думал: «Вот теперь-то я тебя прищучил, сволочь ты этакая!»

Глава 20

Найроби — город, возникший в конце XIX века в качестве промежуточной станции на железнодорожном маршруте между Момбасой и Угандой, — благодаря стандартной многоэтажной застройке производил ныне гнетущее впечатление. На протяжении веков, до того как сюда пожаловала западная цивилизация, здесь простирались бескрайние зеленые равнины, на которых обитало племя масаи. Теперь Найроби являлся самым быстрорастущим городом Восточной Африки, и ему были в полной мере присущи все «болезни роста»: беспорядочное, хаотичное смешение старого и нового, чудовищный разрыв между зажравшимся богатством и отчаянной бедностью, которые существовали по соседству и терлись друг о друга боками с такой озлобленной силой, что от этого трения возникали искры и периодически вспыхивали социальные пожары. Гасить их приходилось с помощью самых решительных, а подчас даже жестоких мер. Поэтому здесь регулярно вспыхивали мятежи, а уж уличные ограбления и вовсе являлись обычным делом, особенно в парке Ухуру, располагавшемся к западу от центра города.

Однако все эти проблемы ни в коей степени не интересовали группу людей, ехавших на двух бронированных лимузинах из международного аэропорта Уилсон. Им было плевать на плакаты, предупреждающие о возможных проявлениях насилия, и на вооруженные патрули, разгуливающие по центру столицы, в ее восточном районе, где были расположены правительственные здания и посольства иностранных государств, а также по окраинам районов Латема и Ривер-роудс. Они проехали мимо базара, на котором любой желающий мог купить все, что душе угодно, — от огнемета и переносной зенитной установки до дешевых хлопчатобумажных платьев в незатейливую полоску и племенных африканских одежд с причудливым тканым орнаментом.

В передней машине сидели Спалко и Арсен Хасанов, во второй — Зина и двое самых приближенных к Арсенову людей — Магомет и Ахмед. Эти двое никогда не брились, отчего их лица заросли густыми черными бородами. Согласно чеченской традиции, они были одеты во все черное и с изумлением взирали на западный наряд Зины. Она в свою очередь смотрела на них с сестринской улыбкой, внимательно наблюдая при этом за выражением их лиц.

— Все готово, Шейх, — сказал Арсенов. — Мои люди прошли необходимую подготовку и находятся в полной готовности. Они прекрасно владеют исландским языком, они изучили план отеля и сформулированную вами последовательность действий. Они ждут только одного — приказа действовать.

Спалко смотрел в окно лимузина, созерцая идущих по тротуару местных жителей и туристов. Солнце, клонящееся к горизонту, окрашивало все вокруг в розовый цвет. Улыбаясь каким-то своим мыслям, он спросил:

— В вашем голосе звучат нотки скепсиса или мне это только показалось?

— Если и показалось, то лишь потому, что я сгораю от нетерпения приступить к действиям, — поспешно ответил Арсенов. — Я так долго ждал момента, когда наконец удастся сбросить российское ярмо, а мой народ так долго являлся отверженным, столетиями ожидая того дня, когда он будет принят в семью исламских наций!

Спалко равнодушно кивнул. Мнение Арсенова его больше не заботило. Вступив в логово волков, тот подписал себе приговор, и его уже можно было не принимать в расчет.

Вечером все пятеро встретились в зарезервированном Степаном Спалко отдельном обеденном зале на верхнем этаже отеля с необычным названием «360» на Кеньятта-авеню. Окна зала выходили на национальный парк Найроби, где обитали жирафы, газели Томсона, носороги, львы, леопарды, буйволы и прочая дикая живность.

За ужином о делах не было сказано ни слова, и можно было подумать, что все эти люди приехали сюда лишь для того, чтобы насладиться местной экзотикой. Однако после того как со стола убрали тарелки, все изменилось. Команда специалистов «Гуманистов без границ», прибывшая в Найроби раньше остальных, успела смонтировать компьютерную станцию, которую сейчас и вкатили в зал на передвижном столике. После того как включили аппаратуру, Спалко представил собравшимся компьютерную презентацию, подготовленную в программе Powerpoint, сопровождая каждый слайд комментариями. Сменяя друг друга, на экране возникали изображения береговой линии Исландии, Рейкьявика и его окрестностей, аэрофотографии отеля «Оскьюлид», снимки его внутренних помещений.

— Это — автономная система кондиционирования воздуха, снабженная, как вы видите вот здесь и здесь, самыми современными детекторами движения и инфракрасными датчиками. А вот тут — контрольная панель управления, оснащенная, как и любая другая система в отеле, собственной защитой. В случае сбоя энергоподачи она переходит на электроснабжение от специальных аккумуляторов.

Спалко продолжал рассказывать, не упуская ни одной, даже самой незначительной на первый взгляд детали, излагая план действий поминутно — с того момента, когда они приедут, и заканчивая предстоящим побегом. Предусмотрено было абсолютно все, и все находилось в полной готовности.

— Завтра на рассвете, — сказал Спалко, поднимаясь на ноги. Остальные встали вслед за ним. — Ля илляха илль Аллах!

— Ля илляха илль Аллах! — торжественным хором вторили ему остальные.

За окнами стояла глубокая ночь. Спалко курил, лежа в постели. Одна из ламп в номере все еще горела, но он все равно видел мерцающие городские огни и темный массив заповедного парка. Со стороны могло показаться, что Спалко овладела глубокая задумчивость, однако на самом деле его мозг сейчас был свободен от каких-либо мыслей. Он ждал.

Рычание диких зверей, доносившееся из парка, мешало Ахмеду спать. Он сел в постели и потер глаза ладонями, а затем снова лег и некоторое время лежал, глядя в потолок. Понимая, что заснуть уже не сможет, он стал думать о грядущем дне и о том, что тот принесет. «Да будет воля Аллаха на то, чтобы этот рассвет стал рассветом новой эры для нас», — безмолвно молился он.

Вздохнув, Ахмед снова сел, спустил ноги с кровати и поднялся, а затем натянул странные западные штаны и рубашку, гадая, удастся ли ему когда-нибудь привыкнуть к этой одежде. Он хотел верить в то, что этого не понадобится.

Едва он приоткрыл дверь номера, как заметил идущую по коридору Зину. Ее походка была грациозна и бесшумна, бедра соблазнительно раскачивались. Мужчина облизал губы и, когда она прошла мимо двери, втянул носом воздух, желая насладиться исходящим от нее запахом.

Ахмед выглянул в коридор и с удивлением обнаружил, что Зина идет в противоположном от своего номера направлении. Все прояснилось через пару мгновений, когда женщина тихонько поцарапалась в дверь Шейха. Дверь сразу же открылась, и его взгляду предстал сам Шейх. Ахмед поскреб в затылке. Может, Шейх вызвал ее для того, чтобы устроить выволочку за какой-нибудь проступок? А потом голосом, какой он от нее еще не слышал, Зина сказала: «Хасан уснул», — и Ахмеду все стало ясно.

Когда в дверь его номера негромко постучали, Спалко повернулся, затушил в пепельнице сигарету, встал и, подойдя к двери, открыл ее.

На пороге стояла Зина.

— Хасан уснул, — сказала она, будто ее приход нуждался в каких-то объяснениях.

Не говоря ни слова, Спалко отступил назад и пропустил ее внутрь, а когда она вошла, схватил и бросил на кровать. Через несколько мгновений он уже рычал от наслаждения, их тела были мокрыми от пота. Они занимались любовью наподобие диких животных — так, словно миру осталось существовать считанные минуты. А затем она лежала рядом с ним, гладя и лаская его кожу и при этом нашептывая о своих самых сокровенных плотских желаниях, — до тех пор пока, воспламенившись, он не овладел ею еще раз.

Она снова лежала, прижавшись к нему, от сигареты, зажатой между ее пальцев, вился дымок. Лампа была выключена, и поэтому казалось, что в ночном небе Найроби зажглись сотни новых звезд. Зина не сводила взгляд со своего нового любовника. Она мечтала получше узнать его с тех пор, как он впервые прикоснулся к ней. Она — да и никто другой, как ей казалось, — ничего не знала о его прошлом. Если он поговорит с ней, откроет хотя бы какие-то небольшие свои секреты, это будет знаком того, что он привязан к ней — так же, как привязана к нему она.

Зина погладила мочку его уха и того места на лице, где кожа была неестественно гладкой.

— Откуда это у тебя? — спросила она. — Расскажи мне, как это случилось.

Спалко вышел из задумчивости.

— Это было очень давно.

— Тогда ты тем более можешь об этом рассказать.

Он повернулся и посмотрел на нее пристальным взглядом.

— Ты уверена, что хочешь об этом знать?

— Очень хочу!

Спалко сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух из легких.

— В то время мы с моим младшим братом жили в Москве. С ним постоянно случались неприятности, и с этим ничего нельзя было поделать. Это было что-то вроде болезни.

— Наркотики?

— Нет, благословение Аллаху! Он был игрок и не мог остановиться даже тогда, когда у него не оставалось денег. Брат просил денег у меня, и я всегда давал их ему, потому что каждый раз он придумывал какую-то историю и заставлял меня в нее поверить.

Спалко перевернулся в ее объятиях, вытряхнул из пачки сигарету и закурил.

— Так или иначе, настал день, когда даже я перестал ему верить и сказал: «Все, хватит!» Наивно, как выяснилось, я полагал, что это заставит его остановиться. — Спалко глубоко затянулся и выпустил сигаретный дым упругой струей. — Но он не остановился. И знаешь, что он сделал? Он обратился к тем, с кем связываться нельзя ни при каких обстоятельствах, к подонкам. Кроме них, теперь ему никто не дал бы в долг.

— К бандитам?

Спалко кивнул.

— Точно. Брат взял у них деньги, понимая, что если проиграет, то никогда не сумеет расплатиться. Он знал, что они сделают с ним в таком случае, но, как я уже сказал, поделать с собой ничего не мог. Он сделал крупную ставку и, как это чаще всего с ним случалось, проиграл.

— И что дальше? — Зина сгорала от нетерпения услышать продолжение истории.

— Они немного подождали, пока брат расплатится с ними, а потом пришли к нему сами.

Спалко задумчиво смотрел на тлеющий кончик своей сигареты. Окна были открыты. На улице слышалось хлопанье пальмовых ветвей на ветру, время от времени проезжала машина, из парка доносились крики зверей.

— Сначала они его избили. — Спалко говорил почти шепотом. — Не очень сильно, поскольку тогда они еще думали, что он сумеет вернуть долг. Но потом, когда поняли, что у него за душой нет ни гроша и своих денег им уже не увидеть, они взялись за брата всерьез и пристрелили его, как собаку, прямо на улице.

Сигарета догорела почти до самого фильтра, но Спалко все еще сжимал ее между пальцев. Он словно забыл про нее. Находясь под впечатлением услышанного, Зина не произнесла ни слова. Спалко щелчком отправил окурок в окно и продолжил:

— Прошло полгода, и я сделал то, что должен был сделать: я вернул тем людям их деньги. И тогда у меня появился шанс еще и поквитаться. Я узнал, что их босс, приказавший убить моего брата, каждую неделю ходит в парикмахерскую московской гостиницы «Метрополь».

— Позволь, я угадаю, — проговорила Зина. — Ты прикинулся парикмахером и, когда он уселся в кресло, перерезал ему бритвой горло?

Спалко посмотрел на нее, а затем расхохотался.

— Великолепно! — воскликнул он, смеясь. — Прекрасный сюжет для кино! Но в реальной жизни так не бывает. Этот босс в течение пятнадцати лет пользовался услугами одного и того же парикмахера и не подпускал к себе никого другого. — Спалко перегнулся и поцеловал Зину в губы. — Не расстраивайся, воспринимай мой рассказ в качестве лекции и извлеки из него хотя бы что-то полезное для себя.

Он обнял ее рукой и привлек к себе. Где-то в парке раздалось утробное рычание леопарда.

— Нет, я дождался, пока его постригут, побреют, пока он расслабится от этих приятных процедур. Я подкараулил его на улице, прямо у выхода из «Метрополя» — в настолько людном месте, что лишь сумасшедший мог бы выбрать такое для подобной цели. Подкараулил и пристрелил — и босса, и его телохранителя.

— А потом — бежал?

— В каком-то смысле, — ответил Спалко. — В тот день мне действительно удалось скрыться, но еще через полгода, совсем в другом городе, из проезжающей машины мне под ноги бросили бутылку с зажигательной смесью.

Зина ласково провела пальцами по его изувеченной щеке.

— Таким ты нравишься мне еще больше. Боль, которую тебе пришлось перенести, сделала тебя... героем.

Спалко ничего не ответил. Вскоре дыхание Зины стало ровным, и она погрузилась в сон. Разумеется, в его рассказе не было ни слова правды, но Спалко понравилась спонтанно выдуманная им история. Она действительно могла бы послужить великолепным сюжетом для киносценария. А правда... В чем же заключалась правда? Он и сам вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Спалко так долго сооружал вокруг себя защитные конструкции из лжи, что порой сам терялся в них, оказываясь не в состоянии отличить правду от вранья. Но, как бы то ни было, он никогда не открывал правду другим людям, полагая, что в противном случае они могут получить преимущество перед ним. Если люди знают тебя, они полагают, что ты являешься их собственностью, и считают, что правда, которой ты поделился с ними в минуту слабости, связывает тебя с ними. Тут Зина ничем не отличалась от остальных, и при мысли об этом Спалко ощутил во рту горький привкус разочарования. Впрочем, люди его всегда разочаровывали. Мир, в котором жил он, был для них недоступен, они не умели видеть все нюансы жизни с такой отчетливостью, с какой это удавалось ему. Иногда люди могли быть забавными, но — только иногда. Это было последнее, о чем подумал Спалко, прежде чем погрузиться в глубокий, ничем не нарушаемый сон, а когда он проснулся, Зины в его постели уже не было — она вернулась к себе в номер и легла рядом с ничего не подозревающим Хасаном Арсеновым.

На рассвете все пятеро погрузились в два «Рейнджровера», взятые в аренду членами передовой группы «Гуманистов», и поехали на юг, где располагались грязные трущобы, протянувшиеся вдоль окраин Найроби подобно огромной гноящейся язве.

Проснувшись, они почти ничего не ели и теперь ехали молча, столь велико было напряжение, испытываемое всеми, включая самого Спалко.

Хотя утро было ясным, над землей здесь постоянно стелилась зловонная дымка — свидетельство вопиющей антисанитарии и постоянной угрозы возникновения холеры, которая вспыхивала здесь с пугающей периодичностью.

Жилища, если этим словом вообще можно назвать лачуги, в которых ютились здешние обитатели, представляли собой убогие сооружения из алюминиевых банок, полиэтилена и картонных коробок. Иногда попадались деревянные дома и даже бетонные постройки, которые вполне можно было принять за бункеры, если бы не веревки, на которых сушилось выстиранное белье. Путешественники увидели холм сырой земли, по-видимому, насыпанный бульдозером, а за ним — обугленные останки того, что еще недавно было домом. Рядом валялись башмаки, подошвы которых сгорели, и превратившееся в лохмотья синее платье. Все это придавало ужасаюшей нищете, царившей в этом «крысином городе», еще более зловещий и отталкивающий оттенок. Если здесь и существовала жизнь, она была тяжелой, мрачной и бессмысленной до такой степени, что невозможно выразить словами. Тут витал дух обреченности и казалось, что даже днем здесь стоит кромешная, бесконечная ночь.

Никаких светофоров тут, разумеется, не существовало, но и без них машинам с путешественниками часто приходилось останавливаться из-за того, что их то и дело окружали толпы нищих, от которых исходил невыносимый смрад, и торговцев, назойливо предлагающих всякую дрянь.

Через некоторое время они добрались до центра бугенвиля. Машины остановились возле двухэтажного здания, в котором сильно пахло дымом. Внутри все было покрыто пеплом, вызывавшим неприятные ассоциации с крематорием. Водители принесли из машин два больших прямоугольных кофра. Внутри оказались костюмы химической защиты, и Спалко приказал всем облачиться в них. Затем Спалко вынул из кофра футляр, в котором находился NX-20, извлек оттуда две составные части прибора и соединил их. Четверо чеченцев, встав вокруг Спалко, внимательно наблюдали за его манипуляциями. Собрав прибор, Спалко передал его Арсенову, а сам вынул из кофра небольшую, но достаточно тяжелую коробочку, полученную им от доктора Петера Сидо. С огромной осторожностью он открыл ее, и взгляды всех стоявших оказались прикованы к стеклянной капсуле, находящейся внутри. Она была такой маленькой и при этом скрывала в себе тысячи смертей! Все затаили дыхание, словно боялись неосторожным выдохом сдуть смертоносный сосуд с мягкого поролонового ложа, на котором он покоился.

Спалко приказал Арсенову держать NX-20 в вытянутой руке, сдвинул титановую пластинку и поместил капсулу в зарядную камеру. Использовать NX-20 пока нельзя, объяснил он чеченцам. Создавая это оружие, доктор Шиффер предусмотрел несколько уровней защиты, чтобы не допустить случайного выброса заряда. Спалко показал на герметичный затвор, который после загрузки заряда будет активизирован лишь после того, как титановая панель зарядной камеры окажется закрытой. Именно это Спалко и сделал, а затем — забрал NX-20 у Арсенова и повел свою свиту на второй этаж по лестничному пролету, уцелевшему в пожаре лишь потому, что был сделан из железобетонных конструкций.

Оказавшись на втором этаже, они сгрудились у окна. Как и во всех остальных в здании, стекла здесь были выбиты, и остались только деревянные рамы. Глядя в окно, они видели бредущих по растрескавшимся тротуарам хромых и увечных, изнемогающих от голода, больных людей. Воздух звенел от полчищ помойных мух. На противоположной стороне улицы располагалась толкучка, где продавалось всевозможное старое барахло. Трехногая бродячая собака, приковылявшая невесть откуда, опорожнилась у одного из лотков и продолжила свой путь. Вот по улице, плача, пробежал совершенно голый ребенок, вот сгорбленная старуха сплюнула и выругалась.

Происходящее вокруг совершенно не интересовало чеченцев. Их внимание было приковано к каждому движению Спалко, они ловили каждое его слово, как если бы он был посланцем небес. Математическая точность, с которой было разработано это оружие, вступала в противоречие с невозможностью даже приблизительно определить количество жертв в случае его применения.

Спалко показал чеченцам два спусковых крючка — маленький и большой и объяснил им, что при нажатии на маленький курок содержимое капсулы перемещается из загрузочной камеры в боевую и после герметизации последней с помощью специальной кнопки на левой стороне оружия NX-20 готов к стрельбе. Затем Спалко последовательно проделал все эти операции: нажал на маленький курок, затем надавил на кнопку, и через рукоятку оружия его руке передалась легкая вибрация — предвестник смерти, готовой вырваться наружу.

Оружие обладало тупым, уродливым дулом, но подобная форма имела свое практическое предназначение. В отличие от обычного стрелкового оружия, продолжал объяснять Спалко, при использовании NX-20 нет необходимости прицеливаться, нужно лишь навести его в том направлении, где находится противник. Спалко выставил дуло в окно, его указательный палец лег на большой курок, и все стоящие рядом затаили дыхание.

Тем временем безобразная, неопрятная жизнь за окном шла своим чередом. Молодой человек держал у подбородка миску с маисовой кашей и запихивал ее себе в рот, используя вместо ложки указательный и средний пальцы правой руки, а рядом стояли несколько высохших от голода людей и молча смотрели на него неестественно огромными глазами. Вот проехала на велосипеде невероятно худая девочка. Двое беззубых стариков уставились на спекшуюся от жары землю, будто читая по ее трещинам скорбную историю своей жизни.

NX-20 издал шипение — слабое и безобидное. По крайней мере таким оно показалось чеченцам, облаченным в надежные и непроницаемые для любой заразы костюмы химзащиты. Никаких других видимых признаков того, что распыление осуществилось, не наблюдалось. Все происходило именно так, как предсказывал доктор Шиффер.

Секунды шли ужасающе медленно. Каждый из присутствующих замер в напряженном ожидании, прислушиваясь к ударам крови в своих висках, все их чувства обострились до предела, сердца бились в учащенном темпе. Казалось, все перестали дышать.

Доктор Шиффер говорил, что первые признаки того, что распыление возымело эффект, появятся через три минуты после дисперсии. Это, кажется, было последним, что он сказал перед тем, как Спалко и Зина бросили его агонизирующее тело на пол подземного лабиринта.

После того как Спалко нажал на курок NX-20, он не отрывал взгляд от циферблата часов, дожидаясь, пока секундная стрелка сделает три оборота. Теперь он поднял глаза и посмотрел за окно. Увиденное наполнило его сердце радостью: не успел раздаться первый крик, а на землю уже повалилось с десяток человек. Многие все же кричали, но крики эти почти сразу же захлебывались в хрипе, и люди, корчась, падали наземь. По мере того как смерть раскручивалась по улице все более широкой спиралью и пожирала все большее число жертв, хаос сменялся леденящим молчанием. От нее нельзя было спрятаться, некуда бежать, и вскоре на улице не осталось ни одного живого существа.

Спалко подал знак чеченцам, и они последовали за ним по бетонным ступенькам к выходу из здания. Водители уже были наготове и ждали только, пока Спалко разберет NX-20. После того как он убрал прибор, они закрыли кофры и погрузили их в джипы.

Группа прошлась по улице, на которой находилась, затем — по соседним. Преодолев четыре квартала сначала в одном, а затем в противоположном направлении, они везде наблюдали одну и ту же картину: мертвые и умирающие, и снова — мертвые и умирающие. Ощущая себя триумфаторами, они вернулись к машинам. Двигатели «Рейнджроверов» завелись в ту же секунду, как только захлопнулись дверцы, и в течение следующих десяти минут колесили по округе площадью примерно в одну квадратную милю. Именно такова, по словам доктора Шиффера, должна быть зона поражающего действия NX-20. Наблюдая царящую повсюду картину повального мора, Спалко с удовлетворением думал о том, что доктор не только не солгал относительно эффективности своего изобретения, но даже не преувеличил ее.

Сколько людей будет мертво через час, когда эффект дисперсии окажется максимальным? Этого Спалко не знал. Он перестал считать трупы, когда их число перевалило за тысячу, но полагал, что мертвых будет в три, а то и в пять раз больше.

Перед тем как покинуть этот город мертвых, водители джипов по его приказу подожгли его со всех сторон, используя специальное горючее вещество. К небу взметнулись столбы пламени, перекидываясь с постройки на постройку.

Спалко с удовольствием смотрел на огонь. Пламя скроет следы того, что здесь произошло этим утром, поскольку об этом не должен знать никто. По крайней мере, вплоть до того момента, когда будет выполнена их миссия в Рейкьявике. «А это произойдет уже через сорок восемь часов, — с ликованием в душе подумал Спалко. — Меня уже ничто не остановит, и мир теперь принадлежит мне!»