Возвращение на родину

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Молился он здесь, на этой проклятой войне, всегда и везде: казак был уверен, что только молитвы да образок Николая Чудотворца, который, плача, повесила ему на шею жена Аннушка, спасают его. Смерть повыкосила однополчан. А он, как заговоренный, выходил из каждого боя живым и невредимым, но чувство страха и надвигающейся опасности с каждым днем всё возрастало в нём, и Степан страстно молился, чтобы спасти себя от беды. Он фанатично верил в Бога, хотел бы жить мирно и праведно, но правители толкнули его в пучину войны, где одни люди истребляли других людей, и могилы и своих, и чужих покрыли эту прекрасную землю, «ридну Украину», как говорил его дед Андрей. Но казак уже не воспринимал этот край, как свой, и только украинские песни да украинская речь что-то будили в его душе, рождали в нём трепетные воспоминания о Кубани.

Он видел раскинувшуюся среди лиманов и заболоченных мест родную станицу. Небольшие, крытые камышом хатки утопают в зелени садов. Окружённые плетнями огороды, как телята к вымени, присосались к многочисленным ерикам, и куда бегут эти каналы, туда устремляются и казачьи подворья, обсаженные акацией, вишней, сливой.

– Может быть, здесь, на Украине, и краше, – думал Степан, – но там, на

Кубани, мой дом, туда теперь тянет меня.

Он вдруг вспомнил ту весну, когда впервые встретил Аннушку.

В марте река Протока разбухла, налилась талой водой, раздалась вширь; лёд на ней поднялся, стал давить на берега. То здесь, то там на дамбе стали появляться растущие на глазах ручейки, и если бы казаки не забивали их мешками с землёй, то смела бы Протока и этот прижавшийся к ней хутор, и этот небольшой лесок, и эту притаившуюся на небольшой возвышенности станицу.

Степан зорко, как орел, следил за берегом, и как только начинала

дышать и двигаться почва, как только появлялись первые капли воды, он

наперегонки с Федором бросался забивать очередной ручей. Было весело и

одновременно страшно. Эта борьба с рекой разгорячила ребят, их лица

разрумянились, глаза весело заблестели, и хохот, судорожный, нервный,

сотрясал воздух.

Наконец раздался стон, треск; лед стал лопаться, ломаться; льдины взбирались друг на дружку, резали берег, сносили деревья, кружась по реке, сталкивались, разбиваясь и крошась.

– Слава Богу! – крестясь, говорили старые казаки, молодые же весело кричали.

Степан сорвал с головы шапку, стал от радости швырять её в небо и ловко, как мячик, ловить. Он так увлёкся, что чуть не сбил закутанную в шаль девушку, которая вела под уздцы Орлика.

– Казаки? Чей конь? – громко спрашивала она мужчин.

– Мий! – признался Степан. – А шо вин наробыв? – спросил он, хотя по

ехидному ржанию и блудливому конскому взору сразу же понял: Орлик

побывал в чужом базку.

– Мамка ругается… Полскирды, наверно, сожрал… Будете платить…

Девушка обожгла горячим взглядом казака, и Степан вздрогнул, как от

ожога; куда девалось его веселье: он смутился и покраснел.

– Ха, – заступился за своего друга Фёдор. – Да без нас може ни вашего

хутора, ни вашей хаты уже б не було: унесла б все Протока…

– Та привезу я сино, покажить де ваша хата? – спросил

Степан.

– Вон наши хоромы, – кивнула девушка в сторону одиноко стоявшей на

краю хутора хатёнки и весело рассмеялась.

На её левой щеке появилась милая ямочка, чёрные очи на мгновение скрылись под густыми ресницами и тут же вновь обожгли казака радостным блеском.

– Вот там с мамой и живём…