Возвращение снега

Приехали мы с Сухановым в Усть-Капшу, рыбоводы сошлись в кружок с опущенными головами — и сказать нечего. Алексей Николаевич Суханов вместе со всеми попереживал, попенял, впрочем, как бы и без укора:

— Надо было холодильник завести, соль иметь в запасе. До Тихвина довезли бы и продали за милую душу. Знаете, что новгородец в старые времена брал с собой в первую голову, когда отправлялся в Ильмень рыбачить? Кадушку со льдом и мешок соли...

Ободрил как в воду опущенных капшозерских мужиков:

— На ошибках учатся».

В 1988 году в Новую Ладогу приезжал адмирал Чероков, в войну командовавший Ладожской флотилией. О Суханове Чероков сказал так:

— Он командовал в нашей флотилии кораблем, небольшим — больших на Ладоге не было, — но не самым маленьким, пригодным для высадки десанта... Суханов был в бою безупречно храбрым. Помню, высаживали десант, в сорок третьем году... У Суханова на корабле отказал двигатель, ветром его понесло под вражеские пулеметы. Суханов стоял в рубке абсолютно спокойный, только спрашивал у моториста: «Как, скоро?» Спокойствие командира передалось команде, двигатель починили, задание выполнили.

Когда Суханова сместили с председательского поста, у него появилось время и он приналег на огородные культуры, особо на помидоры. У него дом, огород — все большое, как сам хозяин. Бывало, приеду к нему, он обязательно поведет на плантацию, в теплицы; на рослых стеблях красуются томаты, и круглые, и яйцевидные, желтые и алые. Особенно хвастался хозяин помидором «бычье сердце», при этом вздымал указующий перст, произносил монолог: «Вот видишь? Все выращено на нашей земле, на супеси и суглинке. Наша земля все может родить, если к ней приложить руки и разумение. Вот эти руки. Уловил?» Мне представлялось, что первый рыбак на Ладоге может обрести второе дыхание как образцово-показательный огородник. Накормит Новую Ладогу томатами.

Осенью 1991 года рано утром у меня дома раздался звонок, женский знакомый голос донесся издалека: «С вами будет говорить председатель колхоза Калинина Алексей Николаевич Суханов». Я не успел изумиться, в трубке загремело: «Я принял колхоз. Народ меня выбрал. Приезжай. Напишешь о рыбаках. Проблем много». В голосе Суханова преобладала надо всем торжествующая нота.

Суханов меня пригласил, однако я не поехал: писать-то некуда, не во что, и если раньше проблемы решались через печатное слово, для того и писали, то нынче хоть волком вой, никто не услышит. Но приглашение оставалось в силе, в сознании то и дело зажигалось: «Суханов». Как-то проснулся, и будто кто мне шепнул: «Пора, а то будет поздно». Вскочил как встрепанный, помчался на автобусный вокзал, взял билет на ближайший — тихвинский — автобус, до Юшкова...

В тот день Суханов уехал в Питер, по вызову в прокуратуру, в связи с замором рыбы... А дело такое (излагаю его по версии Суханова): пошла на нерест ладожская корюшка, шла себе и шла, ловилась в колхозные мережи, торговцы охотно брали крупную, мелкую не очень. 29-30 апреля температура воздуха поднялась до 25-26 градусов, соответственно прогрелся верхний слой воды. Мелкая корюшка как оголтелая всей громадой поперла в места нерестилищ. В бригадах колхоза загодя были поставлены большие мережи, и так они забились, огрузли, хоть кричи караул. Не вытащишь рыбу живую, протухнет в воде, и нерестилища погибнут. Вытащили. А дальше? Рыбокомбинат не взял: подорожала жестянка для банок, консервировать невыгодно. Рыбохранища забиты океанической рыбой. Суханов давал телеграммы: и Собчаку, в Новгород, и в Тихвин: берите корюшку, почти задарма. Только военные откликнулись — спасибо! — а так все отказались: дорого вывозить. «Семьсот тонн корюшки закопали в землю — на удобрение, — сказал мне Суханов, — если так дальше пойдет, такое соотношение цен, будет голод».

На другой день Суханов уехал в Усть-Нарву, где у колхоза база и флот. То и другое прибрали к рукам эстонцы.

На третий день пребывания в Новой Ладоге я пришел домой к Суханову, он сидел на кухне за обеденным столом, такой, как всегда, грохнул ребром ладони по столу: «Ты на какой позиции?» — «Будьте благонадежны, Алексей Николаевич, на правильной». Мы пообсуждали наши позиции (кем-то замечено: где двое русских, там четыре партии), сошлись на том, что оба — на русской позиции. Суханов заверил, что колхоз пойдет социалистическим путем (хотя акционирован), что спекуляции народным добром он не допустит. Разливая щи по тарелкам, хозяйка вставила: «Вы проговорите, а колхоз растащат».

Хозяин по обыкновению посвящал меня в важные для него моменты собственной судьбы, всегда совпадающие с моментами общественной ситуации:

— Излагаю тебе мою биографию с того места, на котором — помнишь? — остановились. Должность заместителя председателя колхоза, которую я занимал, упразднили, выходить на работу не надо. Директор рыбокомбината позвонил: «Есть для тебя место, выходи». Я вышел... Помнишь, я тебе показывал пруды у нас вырыты под карпа? Я звоню в Киев Анатолию Сидоровичу Стеценко, по старой памяти, номер его сохранился, у него в свое время молодь брал, там это дело отлажено. Говорю: «Помнишь, Анатолий Сидорович, это Суханов?» — «Ты еще на месте?» — он меня спрашивает. Я говорю: «На месте. Продай мне молоди карпа». Он говорит: «Пораньше бы позвонил». Я ему: «Такое дело, Анатолий Сидорович, по старой дружбе, позарез надо», — «Ну ладно, — он говорит, — присылай рыбовода». Послали молодого человека в Киев на улицу Подлиповую, дом 13, Стеценко отгрузил карпа — и вагоны нашлись под рыбу; молодой карп в наши пруды запущен; съездим, я тебе покажу.

Так все было, как в рассказе Алексея Николаевича о карпе, или не совсем так, не знаю. Его рассказ более походил на мечтание о невозвратном времени, когда можно было съездить на Украину и обрыбиться.

— В это время, — продолжал хозяин, — председатель колхоза Панфилов подал заявление об уходе... Ну, хорошо. В колхозе общее собрание в доме культуры — выборы нового председателя. И я подал бумажку, чем черт не шутит. Сначала было семь претендентов, потом пятеро отпали, двое осталось: я и один из наших судоводителей — хороший мужик, но хозяйства не знает. Я получил на пять голосов больше. Меня выбрал народ. Уловил? Ну, ладно. Проработал почти два года, мне говорят: отчитайся на общем собрании — и опять выборы председателя. Я отчитался, меня опять народ выбрал.

— Вы выбираете, а колхоз растащат, — заметила хозяйка, подавая второе.

Попили чаю, я пошел на автобус, ясности у меня не было, что станется дальше — с колхозом, Сухановым, ладожской рыбой, со мной и с тобой, неведомый мой читатель. Да и есть ли ты?

В том, что старого Суханова переизбрали председателем в наши окаянные дни, сказалось прежде всего мечтание выбиравших об утраченном времечке, о хозяине делу и жизнеустройству. Сколько тому примеров в разных сферах и, как говориться, регионах! Люди истосковались по хозяину — не рушащему до него сделанного, не запускающему руку в общий котел, а созидающему. Любимая присказка у Суханова: «Хозяйство вести — не портками трясти».

Я свернул в молодую липовую аллею, посаженную вдоль старого канала в том месте, где он описывает излучину, уходит из-под раскидистых ракит и тополей тенистой Новой Ладогой в открытое солнечное пространство. Присел на зеленом бережку, принялся за чтение купленной на площади в киоске «Литературной газеты». В ней можно встретить здравые мысли, знакомые лица, но у газеты есть направление — дряблое, гадкое: унизить русского человека — и государство — в его историческом существовании, все равно по какому поводу, но непременно унизить, поскольку — русский, русское. Читаю интервью, взятое Щекочихиным у некоего Эмиля Паина, советника президента. У Эмиля есть здравые мысли, например, о том, что внутри России, каковой она стала после развала СССР, второго развала не будет. Россия себя сохранит. Однако не в этом соль интервью. Из высказанного прагматического прогноза Эмиль Паин делает вывод: на основе существующих в границах нынешней России народностей (включая русских) образуется новая нация. Вот в чем соль! Щекочихин ловит Эмиля Паина на слове: помилуй, это же было при Брежневе — новое сообщество советских людей. Паин уходит в кусты; слово сказано: исторически населяющая Россию нация вроде как бы не та, что нужна; необходима новая. Русских — абсолютное большинство населения нынешней России — надлежит перекрестить в новую нацию — и наступит мертвая гладь. Вот вам и брежневизм новой модификации, для этого Эмиль Паин и в советниках у президента; в унисон шипит «Литгазета», подобно змеиному гнезду.

Тем временем, весело бодаясь, ко мне присеменили копытцами три козочки, впрочем, кажется, две — козелки, принялись ластиться, жевать мои уши, но, главным образом, вырывать у меня из рук многостраничную газету. Тут мне пришло на память: в 1976 году я некоторое время пребывал на архипелаге Зеленого Мыса, на острове Сантьяго, в главном городе государства Кабо Верде, принявшего тогда социалистическую ориентацию, Прае. И до того было сухо, безводно, бестравно в том городе, на тех островах — в году ни дождинки при африканской жаре, — а коз держали и там. То есть козы паслись на улицах города Прая без газонов, поедали афишки, обертки, местную газету «Но пинча» — «Вперед». Новоладожские козочки, очевидно, по общему козьему интересу к печатной продукции, накинулись на «Литгазету», но я им не дал: от газеты дурного направления вдруг у коз образуется несварение?

В заключение моих «Записей» (или в преддверии новых) поделюсь сведениями, полученными во Всероссийском научно-исследовательском институте космоаэрогеологических съемок, в Питере, на Биржевом проезде, берущем начало против Ростральной колонны, выводящем (с коленом посередине) наМенделеевскую линию к истфаку Петербургского университета, в комнате№ 7, у одного из авторов проекта «Национальный парк «Вепсский лес» Татьяны Александровны Поповой. В течение нескольких лет, то есть все то время, что я проводил мои летние каникулы в вепсском лесу, группа института, а также специалисты Госкомприроды, Ленинградского НИИ лесного хозяйства работали над проектом национального парка «Вепсский лес», проводили аэрофотосъемку, обследовали Вепсовскую возвышенность, размышляли о том, как сохранить природу в местах обитания вепсов в Тихвинском, Лодейнопольском, Подпорожском районах Ленинградской области.

Мне показали кальки будущего парка: в пространном ареале выделены заповедные места, закрытые для какой-либо деятельности и посещений, — уникальные вепсские ельники, болота, тайга, озера в долине Ояти; на всей остальной территории привычная деятельность не возбраняется, кроме рубки леса. Ну, разумеется, деятельность регламентируется статусом национального парка и туризм, туризм, туризм. Общая площадь парка 2600 км2, в него войдут обе мои деревни: Нюрговичи и Чога; на кальке хорошо видно, что от Чоги до Нюрговичей по прямой не так далеко и все ельниками, болотами, два озера переплыть: Долгозеро, Капшозеро — наше Большое, там дачник Лева перевезет... И так захотелось пожить в национальном парке... Но будет ли парк? Когда приступали к проекту, все представлялось осуществимым, нынче стало проблематичным: национальный парк — образование некоммерческое, культурно-экологическое, гуманитарное — по плечу сильному государству, коего нет.

И вепсы глухо сопротивляются: пущен слух, что при парке не пустят в лес по грибы-ягоды, не дадут ловить рыбу... а без парка? Выйдешь за Сарозеро («сар» по-вепсски еловый лес), и тошно станет: пусто, куда ни глянь, все вырублено, испакощено, на месте вепсской тайги завалы лесного хлама. Узенькая кулиса осталась — дорубиться от лесопункта Курба до Большого озера; еще несколько лет так порубят, и не о чем станет печься: на вырубках национального парка не заложишь.

Из чего исходили, приступая к проекту национального парка «Вепсский лес»? А вот посмотрите на карту северо-запада, вот Ленинград, здесь зона экологического неблагополучия; к востоку — в Приладожье, в междуречье Волхова и Сяси, до Тихвина и дальше — леса сведены. В более-менее нетронутом виде природа сохранилась на Вепсовской возвышенности, в верховьях Паши, Капши, Ояти, в Тихвинском, Лодейнопольском, Подпорожском районах Ленинградской области, Вытегорском, Вологодском... Далее — зона воздействия Череповецкого металлургического комбината, от природы остались рожки да ножки, нечем дышать. Здесь единственный зеленый оазис на промышленном северо-западе, наши легкие... Если мы их не спасем...

Татьяна Александровна Попова, милая, интеллигентная, ученая, печальная ленинградская женщина сказала мне на прощанье: «Если бы мы с вами встретились в 91-м году, тогда все было легче, идея национального парка находила понимание, и средства находились, нас поддерживал Яблоков, а теперь...»

Я вышел на стрелку Васильевского острова... Рекламные щиты приглашали меня покурить «Мальборо», «Кэмел», настойчиво предлагали: «Тест Вест», то есть попробуй курнуть «Веста». Мимо на дикой скорости с ревом проносились «мерседесы», «вольво», «БМВ», еще какие-то капсулы и коконы. Хотелось сказать кому-нибудь: «Перекурили, господа, и будет. Давайте о чем-нибудь задумаемся, ну, хотя бы: чем будем дышать?» Но сказать было некому.

На сходе к Неве, под парапетом удильщики забрасывали донки, ждали поклевки. Летел тополиный пух. Как прошлогодний снег.