Возвращение троянцев

Глава 1

Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова – они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину – в единое, гигантское, мчащееся все вперед и вперед тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет еще гуще, еще мрачнее.

Казалось, ничто не сдержит эту массу в ее движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нем впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, все такими же несокрушимыми, неподвижными, твердо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.

Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-желтую массу утесов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утесы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибет их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рев шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[13] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоем.

Среди верхних уступов одного из утесов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожженный им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха темное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц – он испек в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Вот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось – буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.

Человек не боялся рева моря – он хорошо знал, что туда, где он укрылся, волны не достанут. Не достанут здесь и люди, и это устраивало его еще больше…

Если бы кто-то мог увидеть этого человека среди желтоватых скал и вцепившихся в их ребра тощих сосен, то счел бы его здешним, родившимся в этих диких местах – так дик был его вид.

То был мужчина лет сорока, высокий и поджарый – его природная гибкость стала еще виднее благодаря сильной худобе и густому загару, покрывавшему тело сплошь, потому что он был почти нагим. Единственной его одеждой было подобие плаща, сделанного из двух козьих шкур и в жаркие дни спасавшего спину от ожогов. Сейчас этот плащ, превратившийся за пару лет в клочковатые лохмотья, висел на левом плече, подхваченный в талии сыромятным ремнем. При таком наряде довольно странно выглядели самые настоящие, когда-то прочные и даже красивые сандалии, от которых теперь оставались только сильно разбитые подошвы да остатки прежде высокой шнуровки – каждый ремешок был связан из обрывков и кусочков. На сыромятном поясе висели нож в самодельных ножнах и мешочек, в котором, судя по небольшим размерам, могло быть огниво.

Лицо человека, такое же черное от загара, было тоже худым, от природы тонким и немного резким, но достаточно правильным. Морщины, перерезавшие лоб, и жесткие складки возле губ делали его старше, а нечесаные и грязные, грубо подрезанные ножом волосы и борода, когда-то светло-каштановые, а теперь выгоревшие на солнце и серые от пыли, создавали бы ощущение безумия и одичания, если бы не спокойный, острый, полный воли и силы взгляд серых умных глаз.

Человек смотрел на море. Он не любовался стихией, хотя обычно любил это делать – ревущий шторм часто был в союзе с бурей, сокрушавшей его душу, хотя он ничем и не выдавал ее. Однако сейчас его напряженный взгляд был устремлен на два темных силуэта, мелькавших между волнами. То были корабли. Буря застала их в открытом море, но сила шторма была такова, что кормчим и гребцам не удавалось управлять движением, и волны неумолимо несли оба судна к скалам, которых из-за штормовой мглы мореплаватели могли издали и не заметить. Впрочем, они не сдавались, стараясь направить корабли вдоль прибоя, чтобы пройти мимо берега и снова оказаться в открытом море. Одному из кораблей это уже почти удалось – он шел, сильно кренясь, то и дело взлетая на гребни водяных гор, но с каждым взлетом отвоевывая небольшое расстояние. Второй тоже готов был отдалиться от опасных утесов, но на его пути была невысокая скалистая гряда, лишь чуть выступавшая из воды, и, возможно, кормчий не видел ее – корабль шел прямо на рифы.