Возвышение Сайласа Лэфема

4

Шелковая ткань супружеских уз ежедневно выдерживает груз обид и оскорблений, каким нельзя подвергать ни одни человеческие отношения, не порвав их; скептическому взгляду узы эти, скрепляющие общество, могут порой показаться проклятием для тех, кого они соединяют. Двое людей, отнюдь не пренебрегающие правами и чувствами друг друга, напротив, обычно берегущие их, в этом священном союзе могут терзать друг другу сердце совершенно безнаказанно; а ведь вообще люди после подобного обмена оскорблениями не стали бы ни видеться, ни говорить друг с другом. Зрелище любопытное; и ему следовало бы убедить зрителя, что это установление поистине священно. Когда супруги, подобно Лэфемам, — люди простые и откровенные, они не взвешивают своих слов; более утонченные взвешивают их весьма тщательно и точно знают, в какое самое чувствительное место они вопьются с наибольшим эффектом.

Лэфем гордился своей женой. Брак с нею означал для него ступеньку вверх по общественной лестнице. Сперва он благоговейно трепетал перед такой удачей, но долго это длиться не могло, и он просто был очень доволен. У девушки, обучавшей детишек, была ясная голова и сильные руки, и она не боялась работы; она сразу стала помогать ему и ободрять его и свою долю общего бремени взяла на себя полностью. Она обладала завидным здоровьем и не докучала ему жалобами и капризами; она обладала разумом и твердыми правилами и в их простой жизни поступала мудро и праведно. Их союз был вскоре освящен печалью: они похоронили маленького сына, и прошли годы, пока они смогли спокойно говорить о нем. Никто не принес большей жертвы, чем они, когда Лэфем пошел на войну. Когда он вернулся и принялся за работу, ее усердие и мужество были движущей силой. В деле с компаньоном она попыталась быть его совестью, но, возможно, стала бы, напротив, защищать его, если бы он себя обвинял; это было одно из тех дел земной жизни, которые могут дождаться правосудия или хотя бы суда только на том свете. Лэфем, по его словам, поступил с компаньоном честно в том, что касалось денег: он дал Роджерсу больше из общего капитала, чем тот вложил туда; он просто удалил из дела робкого и неумелого участника прибылей, которых добился он, Лэфем. Но добился не вполне самостоятельно. Одно время он зависел от капитала своего компаньона. То был момент сурового испытания. Блажен тот, кто способен в таком искусе избрать благую часть и забыть о себе. Лэфем не мог до этого подняться. Он поступил так, как считал справедливым. Вина его, если она и была, казалась уже прощенной, если бы жена временами не поминала ему о ней. Тогда мучительный вопрос вставал снова, и опять надо было оправдываться. Вопрос обладал, по-видимому, неистребимой живучестью. Он спал, но все был жив.

Поступок Лэфема не пошатнул веру миссис Лэфем в мужа. Сперва ее удивило, потом опечалило, отчего он не видит, что поступил единственно в собственных интересах. Но она находила ему оправдания, которые иногда обращала в упреки. Она смутно понимала, что его краска была для него чем-то большим, чем коммерцией, — чувством, почти страстью. Делиться с кем-нибудь заботами и прибылями было бы для него большей жертвой, чем делиться чем-либо менее ему близким. То была поэтическая струна этой натуры, в остальном столь прозаической; она понимала это и большей частью оправдывала его. Она знала, что он всю жизнь был добр, порядочен, безупречен, и только когда ее нервы болезненно отзывались на какое-нибудь случайное напоминание о перенесенных муках совести, она, как подобает жене, заставляла и его делить с ней эти муки.

У них никогда не бывало торжественных примирений. Они просто считали, что ссоры как бы не было. Достаточно было миссис Лэфем несколько дней спустя сказать за завтраком: — Наверное, девочкам захочется сегодня съездить с тобой взглянуть на новый дом, — чтобы супруг, уставясь в кофейную чашку, проворчал: — Наверное, нам всем хорошо бы туда съездить.

— Ну, что ж, — сказала она.

Когда Лэфемы приехали на стройку в своем четырехместном экипаже, смотреть было еще, пожалуй, рановато. Однако стены были уже возведены, перекрытия очертили внутренние контуры дома. Полы были настланы, лестницы поставлены, пока еще с временными дощатыми ступенями. Шпалерить и штукатурить еще не начали; но чистый, свежий запах известкового раствора в стенах, смешиваясь с острым ароматом сосновой стружки, заглушал венецианские запахи, доходившие с воды. В доме было приятно и тенисто, впрочем, утренняя жара была смягчена восточным ветром, который дул уже с полудня, и восхитительная прохлада послеполуденного летнего Бостона овевала все тело и каждый его нерв.

Десятник пошел показывать миссис Лэфем, где будут двери; но Лэфему это скоро наскучило, и, найдя сосновый брусок, он с удовольствием принялся строгать его; он сидел в будущей зале, возле будущего эркера, выходившего на улицу. К нему пришли дочери, которые выяснили уже, где будут их спальни — с окном на набережную, над музыкальным салоном, — и столь же мало интересовались подробностями, как и отец.

— Прошу присесть у эркера, барышни, — позвал он, когда они заглянули к нему через проем стены. Он шутливо освободил им место на козлах, возле себя.

Они подошли, ступая осторожно и словно нехотя, как всегда делают барышни, желая показать, что вовсе не намерены делать то, что как раз хотят сделать. Уместившись на козлах, они презрительно рассмеялись, не боясь обидеть отца; Айрин вздернула, по своей привычке, подбородок и сказала сестре:

— До чего нелепо!

— А я вам скажу, — промолвил полковник, любуясь, какими они выросли барышнями, — что ваша мать не стыдилась сидеть со мной на козлах, когда я позвал ее поглядеть, как в первый раз покрасил своей краской стену.

— Да, мы слышали эту историю, — сказала Пенелопа, уверенная, что отцу нравится, что бы она ни сказала; — Нас на ней воспитали.

— Потому что история хорошая, — сказал отец.

В эту минуту на улице показался молодой человек, который шел, разглядывая стройку. Подойдя к эркеру, где сидел Лэфем с дочерьми, он сперва опустил глаза, потом лицо его просияло, он снял шляпу и поклонился Айрин. Она машинально встала с козел, и лицо ее так же осветилось. Это была очень хорошенькая девушка, какими мы их любим, стройная и гибкая, с очень правильными чертами. Но главная ее прелесть — а она была прелестна — заключалась в красках. Ее можно описать словами, какими описывают фрукты или цветы. Волосы у нее были рыжие, как у ее отца в молодости, а краски щек и висков напоминали майские цветы, цвет яблони и персика. Вместо серых глаз, какие часто гасят яркость таких щек, у Айрин глаза были синие, синевы глубокой и вместе нежной, и, казалось, изливали вокруг ясный свет. Ее сестра и мать знали, что эти глаза всегда выражали гораздо больше, чем Айрин думала или чувствовала; это не значит, что она не была девушкой разумной и очень честной.

Молодой человек был явно в замешательстве; Айрин выступила немного вперед, и они обменялись улыбками и приветствиями, сводившимися к тому, что он полагал, что ее нет в городе, а она тоже не знала, что он туда вернулся. Наступила пауза, и она, краснея и сомневаясь, следует ли это делать, сказала:

— Мой отец — мистер Кори — моя сестра.

Молодой человек снова снял шляпу, обнажив красивую голову и здоровый загар, кончавшийся там, где начинались коротко остриженные волосы. На нем был отличный летний костюм в клетку, синий с белым шейный платок и белая шляпа, которая очень шла к нему, когда он снова ее надел. Вся его одежда выглядела особенно свежей и новой; дело в том, что он только накануне сменил свое техасское облачение.

— Как поживаете, сэр? — сказал полковник, подходя к окну и протягивая руку, которую молодой человек взял, подойдя ближе. — Не угодно ли войти? Мы здесь у себя. Это строится мой дом.

— Вот как? — сказал молодой человек; он быстро поднялся по лестнице и прошел через проемы стен.

— Прошу садиться на козлы, — сказал полковник, а девушки обменялись взглядами, где смешивались смех и ужас.

— Благодарю вас, — просто сказал молодой человек и сел.

— Миссис Лэфем наверху со столяром, но сейчас спустится.

— Надеюсь, она здорова, — сказал Кори. — Я думал, она за городом.

— Да, мы на той неделе едем в Нантакет. Это дом нас задержал в городе.

— Строить дом должно быть интересно, — сказал Кори старшей сестре.

— Да, — согласилась она, отказываясь в пользу Айрин от дальнейшего разговора.

Кори обратился к той.

— Вы все, наверное, участвуете в создании дома?

— О нет, все делают архитектор и мама.

— Но остальным разрешается соглашаться, если они хорошо себя ведут, — сказала Пенелопа.

Кори посмотрел на нее: она была смуглая и ростом ниже сестры.

— Да, очень интересно, — сказала Айрин.

— Пройдем и осмотрим дом, — сказал полковник, вставая, — если есть охота.

— С большим удовольствием, — сказал молодой человек.

Он помогал барышням перешагивать через щели и идти по узким доскам, которые они прежде преодолевали самостоятельно. Старшая старалась, как могла, чтобы помощь чаще оказывалась младшей. Она шла между ними и отцом, который шагал впереди, объясняя каждую комнату и все больше приписывая себе заслуги во всем строительстве.

— Вот здесь, — сказал он, — у нас будет эркер, чтобы было больше вида на воду. А это комнаты девочек, — добавил он, с гордостью оглядывая их обеих.

Это прозвучало слишком интимно. Айрин густо покраснела и отвернулась.

Но молодой человек, по-видимому, относился ко всему этому так же просто, как их отец.

— Какой чудесный вид! — сказал он.

Бэк-Бэй простер перед ними свою стеклянную гладь, где виднелось лишь несколько лодочек и большая шхуна со свернутыми снежно-белыми парусами, которую буксир быстро тащил к Кеймбриджу. Дома этого города, утопавшие в зелени, спорили в живописности с дальним Чарлстоном.

— Да, — сказал Лэфем. — Лучшие комнаты, я считаю, надо отводить хозяевам. Если будут гости, с них довольно и второго класса. Впрочем, в этом доме не будет ничего второсортного. Во всем доме, сверху донизу, ни одной неудобной комнаты.

— Хоть бы папа так не хвастал, — шепнула Айрин сестре, стоявшей вместе с нею немного в стороне.

— Да, сэр, — продолжал полковник напыжась. — Я решил все сделать высшим сортом. У меня лучший в Бостоне архитектор, и я строю как мне нравится. И если деньги что-то значат, думаю, что останусь доволен.

— Дом будет очень красив, — сказал Кори. — И очень оригинален.

— Да, сэр. Этот малый не поговорил со мной и пяти минут, а я уже видел, что он свое дело знает.

— Хоть бы мама шла поскорей! — опять зашептала Айрин. — Если папа еще что-нибудь скажет, я провалюсь сквозь пол.

— Сейчас строят очень много красивых домов, — сказал молодой человек. — Совсем не то, что прежние.

— А все потому, — сказал снисходительно полковник, выпячивая свою широкую грудь, — что мы теперь больше тратим на дома. Я наметил сперва дом на сорок тысяч долларов. А этот малый уже вытянул из меня более шестидесяти тысяч, а все обойдется, пожалуй, почти во сто. Задешево хорошего дома не получишь. Все равно как заказывать картину художнику. Заплатите достаточно, и он вам сможет сделать первоклассную вещь; а не заплатите — не сможет. Вот и все. Говорят, что А.-Т.Стюарт заплатил какому-то французу шестьдесят тысяч долларов за маленькую картинку семь на девять дюймов. Да, сэр, заплатите архитектору побольше — и обязательно будет у вас красивый дом.

— Я слышал, что они умеют вытянуть деньги на осуществление своих замыслов, — сказал, улыбаясь, молодой человек.

— Еще как! — воскликнул полковник. — Предложат вам такие улучшения, что отказаться невозможно. И красивее, и практичнее, и все такое; отказаться — значит много потерять. И всегда ведь предлагают, когда жена тут; вот вы и попались.

Полковник сам засмеялся своей шутке, подавая пример, и молодой человек поддержал его, хотя и менее шумно. Девушки обернулись, и он сказал им:

— Клянусь, я не видел еще, чтобы из окон открывалась лучшая панорама. Удивительно, как хорошо видны отсюда Мемориал и шпили Кеймбриджа. И закаты должны быть великолепные.

Лэфем не дал им ответить.

— Да, сэр, ничего красивей я, пожалуй, не видал. Мне всегда нравилась набережная Бикона. Когда я еще не имел здесь участка и не думал, что буду иметь, мы с женой приезжали сюда в коляске и любовались видом на реку. Когда мне хвалят Холм, я понять могу. Там уютно, по-старинному, как-то привычно. Но когда хвалят Авеню Содружества, это мне непонятно. Ее и сравнить невозможно с набережной Бикона. На ней так же ветрено и так же пыльно, а вида всего только на другую сторону улицы. Нет, сэр, если уж селиться на Бэк-Бэй, так подайте мне набережную Бикона.

— Думаю, что вы совершенно правы, — сказал молодой человек. — Виды здесь исключительно красивы.

Айрин взглянула на сестру, как бы говоря: «Что папа еще скажет?» — но сверху послышался голос ее матери, приближавшейся к отверстию в потолке — месту будущей лестницы; показалась и она сама, то есть сперва только ее нога. За ней следовал столяр с линейкой, торчавшей из кармана комбинезона, и она, уже спустившись, продолжала говорить ему о каких-то мерках, которые они сняли; Айрин, чтобы она заметила гостя, пришлось сказать:

— Мама, вот мистер Кори.

Он приблизился со всей поспешностью и изяществом, какие позволял шаткий помост, и миссис Лэфем крепко пожала ему руку своей большой и теплой рукой.

— Вот и вы, мистер Кори! Когда же вы вернулись?

— Вчера. Мне как-то еще не верится. И я не предполагал застать вас в новом доме.

— Да, вы наш первый гость. Надеюсь, мне не надо извиняться за беспорядок. А хорошо ли полковник занимал гостя?

— О да. Я увидел в этом доме столько, сколько мне вряд ли когда доведется увидеть.

— Надеюсь, что это не так, — сказал Лэфем. — Нас еще не раз можно будет застать на старом месте, прежде чем переедем.

Он, видимо, посчитал это за непринужденное приглашение и взглянул на своих дам, ожидая их одобрения.

— Да, конечно! — сказала его жена. — Всегда рады вас видеть, мистер Кори.

— Благодарю вас, я приду с удовольствием.

Он шел с полковником впереди, помогая дамам при трудностях спуска. Айрин шла особенно неуверенно; она держалась за руку молодого человека чуть дольше, чем требовалось, а может быть, это он удерживал ее. Он нашел случай сказать:

— Как приятно снова повидать вас, — и добавил: — Всех вас.

— Спасибо, — сказала девушка. — А вам, должно быть, обрадовались дома.

Кори засмеялся.

— Вероятно, обрадовались бы, если б сами были дома. Но дело в том, что мы сейчас одни с отцом, и я тоже собираюсь уехать в Бар-Харбор.

— Ах вот как? Они там?

— Да, моя мать только там находит желанное сочетание морского и горного воздуха.

— Мы ездим в Нантакет — это удобно папе. А в это лето скорее всего никуда не поедем, до того мама занята постройкой. Мы только о доме и говорим; Пэн сказала, что мы им закусываем и с ним ложимся спать. Она говорит, что хорошо бы для разнообразия пожить в палатках.

— У нее, видимо, много чувства юмора, — решился сказать молодой человек, хотя имел для этого не так уж много данных.

Остальные отошли в глубь дома посмотреть на какое-то предложенное изменение. Айрин и Кори остались в дверях. Свет счастья играл на ее лице, одухотворяя его прелестные черты. Она старалась сдержать улыбку, отчего углубились ямочки на щеках; она немного дрожала, и серьги качались в ее хорошеньких ушках.

Все возвратились и вместе сошли по передней лестнице. Полковник собрался было повторить приглашение, но поймал взгляд жены и воздержался, хоть и не вполне понял ее предостережение; он подобрал грузило, а молодой человек подсадил дам в фаэтон. Он приподнял шляпу, дамы поклонились, Лэфемы тронулись в путь, и голубые ленты вились за шляпой Айрин словно ее мысли, рвавшиеся назад.

— Так вот он, молодой Кори, — сказал полковник, пуская крупную величавую лошадь, которая увозила их домой. — Недурен собой, и глаза этакие честные. Не пойму только, как это малый с таким образованием может жить дома на отцов счет. Будь у меня его здоровье и образование, я бы захотел себя показать.

На заднем сиденье девушки держались за руки и нервно сжимали их друг другу при каждом высказывании отца.

— Я думаю, — сказала миссис Лэфем, — он как раз и ездил в Техас, чтобы что-то себе подыскать.

— Видать, не подыскал.

— Ну, если у отца хватает на него денег и он не жалуется на обузу, нам-то что до этого?

— Конечно, дело не мое, но мне это не нравится из принципа. Я люблю, чтобы мужчина поступал как мужчина. Нечего его нежить как барышню. Этот малый наверняка состоит в двух-трех клубах и весь день там торчит, глядя из окна, — видал я таких, — нет чтобы честно добывать свой хлеб.

— Будь я молодым человеком, — вмешалась Пенелопа, — я бы состояла в двадцати клубах, если столько найдется, и торчала бы во всех, и из окна смотрела бы до упаду.

— Ах, вот как? — спросил отец, восхищенный этим вызовом и оборачивая к ней свою крупную голову. На мои деньги это тебе не удалось бы, будь ты моим сыном.

— Посмотрим, — отпарировала девушка.

Это всех рассмешило. Но вечером, заводя часы, прежде чем положить их под подушку, полковник всерьез вернулся к этой теме.

— Я бы сделал из него человека, если бы он вошел ко мне в дело. Закваска в нем есть. Но я для того так говорил, чтобы Айрин не думала, будто я потерплю этакого бездельника, любого, пусть образованного, пусть воспитанного. Судя по тому, что сказала Пэн, Айрин поняла, к чему я клонил.

Девушка явно была меньше озабочена отцовскими принципами, чем впечатлением, какое он произвел на молодого человека. Она обсудила это подробно с сестрой, прежде чем они легли спать, и спрашивала в отчаянии, пока Пенелопа расчесывала перед зеркалом волосы:

— А он не подумает, что папа всегда так хвастает?

— И будет прав, если подумает, — ответила ее сестра. — Отец ведь вечно так. Просто ты прежде меньше это замечала. И если он не сможет понять этого хвастовства, то будет уж чересчур хорош. Мне, например, нравилось, как распространялся полковник.

— Знаю, — сказала огорченная Айрин. Потом вздохнула. — А правда он выглядел чудо как хорошо?

— Кто? Полковник? — Пенелопа переняла у матери привычку так называть отца, и это звание было в ходу для всех ее шуток.

— Ты отлично знаешь, что я говорю не о нем, — надулась Айрин.

— Ах, о мистере Кори? Так и надо было сказать — о мистере Кори. Если бы я хотела сказать: мистер Кори, так бы и сказала; мистер Кори. А что, нельзя? Разве это какое-нибудь ругательство? Вот и буду: Кори, Кори, Ко…

Сестра зажала ей рот рукою.

— Замолчишь ли ты, несчастная? — сказала она жалобно. — Тебя слышно во всем доме.

— И даже на всей площади. Что ж, по-моему, он выглядел довольно хорошо для некрасивого юноши, который давно не навивал волосы на папильотки.

— Да, он острижен очень коротко, — признала Айрин, и обе рассмеялись, вспомнив, как выглядела стриженная голова мистера Кори. — А его нос тебе нравится? — робко спросила Айрин.

— Вот теперь обсуждается нечто серьезное, — сказала Пенелопа. — Пожалуй, будь у меня столько носа, я хотела бы, чтоб уж он был целиком римский.

— Ну как же нос может быть наполовину такой, а наполовину другой? — заспорила Айрин.

— Очень даже может. Посмотри на мой! — Она повернулась к зеркалу так, чтобы видеть свой нос в три четверти, сложила руки, не выпуская из них щетки, и беспристрастно его рассматривала: — Мой нос начал как греческий, а не дойдя до переносицы, передумал и дальше уже курносый.

— У тебя очень хорошенький нос, Пэн, — сказала Айрин, тоже созерцая отражение.

— Не надейся, что за комплимент выудишь похвалу его носу, миссис, — добавила она, — К.

Айрин также держала в руке щетку и, кинувшись на сестру, стала слегка шлепать ее обратной стороной.

— Бессовестная! — кричала она, краснея.

— Ну ладно, миссис Д., — сказала Пенелопа. — Против Д. ты ничего не имеешь? Хотя мне кажется, что К. — тоже хорошо для инициалов.

— О! — вскричала младшая, выражая этим все, что выразить невозможно.

— Глаза у него и вправду очень хороши, — признала Пенелопа.

— О да! А ты заметила, как сидит на нем сюртук? И прилегает, и свободно, — и у отворотов свободно.

— Да, это, несомненно, разумный молодой человек. Умеет выбрать портного.

Айрин присела на край стула.

— Как хорошо, что ты сказала про клубы.

— О, я просто хотела поспорить, — сказала Пенелопа. — Не могла слышать, как отец пыжится, и не вмешаться.

— Ах, как он пыжился! И как хорошо, что мама, наконец, спустилась, хоть и показалась начиная с чулок.

Девушки безудержно расхохотались, пряча лица на груди друг у друга.

— Я думала — умру, — сказала Айрин.

— Это все равно что заказать картину, — Пенелопа повторяла слова отца, но как бы мечтательно и рассеянно. — Заплатите художнику достаточно, и он сможет сделать вам первоклассную вещь. Заплатите архитектору побольше, и обязательно будет у вас красивый дом.

— Это было ужасно! — простонала ее сестра. — Никто бы не подумал, что он сперва неделями и слышать не хотел об архитекторе и только потом согласился.

Пенелопа продолжала:

— Мне всегда нравилась набережная Бикона — когда я еще не имел здесь участка. Если уж селиться на Бэк-Бэй, так подайте мне набережную Бикона.

— Ой, ой! — взвизгивала Айрин, — перестань!

Внизу открылась дверь родительской комнаты, и голос настоящего полковника крикнул:

— Вы что там делаете, девочки? Почему не ложитесь?

В ответ раздались нервные взвизгивания. Полковник услышал топот быстрых ног, шелест платьев и хлопанье дверей. Потом одна из дверей открылась снова, и Пенелопа сказала:

— Я просто повторяла твои слова из разговора с мистером Кори.

— Ладно, — ответил полковник. — Остальное доскажешь утром за завтраком, да гляди встань вовремя, чтобы и я послушал.