Впереди — Днепр!

Глава тринадцатая

Идея создания ловушки для советских войск и разгрома их у Днепра так овладела фельдмаршалом Манштейном, что он в течение февраля и первой половины марта несколько раз обращался со своим предложением к Гитлеру, а затем представил ему всесторонне разработанный «план ответного удара».

Не доверяя и своему начальнику штаба, и своим ближайшим помощникам, Манштейн лично разработал этот план, вложив в него все свои знания и весь многолетний военный опыт. На его рабочем столе, скрытый от посторонних взглядов обычной картой обстановки, лежал этот план — любимое детище фельдмаршала. Оставаясь наедине, он снимал старую и, как завороженный, смотрел на совсем новенькую карту. На ней его собственной рукой красными стрелами от Белгорода и Харькова, от извилин Северного Донца к многоводному разливу Днепра вычерчено предполагаемое наступление советских войск. А на их правом фланге, вокруг города Сумы и прилегающих к нему мелких городов, грозно затаились коричневые овалы и кружки немецких танковых дивизий. Как наяву, видел Манштейн движение советских дивизий, корпусов, армий, слышал грохот артиллерии и гул самолетов, осязаемо чувствовал запах порохового дыма и горелого металла. Вот советские войска перевалили через Северный Донец, подошли к Харькову, Барвенкову, Макеевке, а грозные полнокровные немецкие танковые дивизии невозмутимо стоят у Сум, готовые в любую минуту ринуться вперед. Советские войска уже более двух сотен километров продвинулись вперед, перед ними, перескакивая от одного промежуточного рубежа к другому, отходят немногочисленные немецкие части прикрытия, своим огнем и упорством создавая видимость и решительного сопротивления и почти полного разгрома. Это, конечно, введет советское командование в заблуждение, и оно все настойчивее будет проталкивать свои ударные группировки вперед, к Днепру. А немецкие танковые дивизии у Сум все продолжают и продолжают стоять, надежно укрытые от советской разведки. И вот наконец блистательный финал. Советские войска, все так же ведя бои с немецкими частями прикрытия, подходят к Днепру, к городам Днепропетровск, Запорожье, Мелитополь. На многие сотни километров от Северного Донца до самого Днепра растянулись их тылы, далеко позади остались аэродромы, выгрузочные станции, склады и базы. Советские ударные группировки на огненном пути от Северного Донца и до Днепра растаяли, ослабли, понеся потери и от немецкого огня и от естественной убыли, неизбежной в большом наступлении на такое огромное расстояние. Манштейну видятся реденькие цепи советской пехоты и одиночные танки, рвущиеся к Днепру, обозы, колонны, отдельные повозки и машины, далеко отставшие от них. Он ощутимо представляет нервозность советского командования, лихорадочные действия Рокоссовского, Ватутина, Малиновского, Толбухина, когда их войска почти достигли заветной цели — берегов Днепра, — и, ослабленные, истощенные, не могут продвинуться дальше. Этот момент был самым важным, самым торжественным во всем плане Манштейна. Все так же не отрываясь от карты, он неторопливо возьмет телефонную трубку, соединится с командующим танковой группировкой у Сум и скажет единственное слово — «Вперед!» Это и будет началом окончательной победы над русскими. Грозные, несокрушимые и стремительные «Великая Германия», «Мертвая голова», «Адольф Гитлер», «Викинг» и «Райх», а с ними еще более десятка танковых дивизий ринутся на юг и юго-восток во фланг и в глубокий тыл советских ударных группировок, продвинувшихся к Днепру. Как гигантский нож, пронзят они все это пространство от Сум и до Азовского моря, отрежут и окружат, а затем так же стремительно уничтожат все советские войска между Северным Донцом и Днепром. Три, а то и четыре советских фронта, имеющие в своем составе многие десятки дивизий и корпусов, навсегда перестанут существовать. А победоносные войска его, фельдмаршала Манштейна, группы армий «Юг» вновь устремятся в советский Донбасс, в донские и приволжские хлебные просторы, к богатейшим запасам кавказской нефти, к границам Ирана и Турции.

Воображение Манштейна так разыгралось, что он не выдержал, с силой ударил ладонью по карте и не по возрасту стремительно, почти бегом прошелся по кабинету. Восторженные мысли его прервал мелодичный бой часов. Безразлично взглянув на стрелки, Манштейн встрепенулся. До приезда Гитлера оставалось всего сорок минут. Не пройдет и часа, как Манштейн здесь, в Запорожье, доложит самому фюреру свой «план ответного удара».

Решение генерала Ватутина о нанесении в направлении Белгорода и Харькова упреждающего удара с целью срыва сосредоточения ударной группировки вражеских войск Верховным Главнокомандованием еще не было утверждено и держалось в строжайшей тайне. Но в штабе фронта незримо, словно само по себе, уже нарастало и ширилось то деловое и нервное напряжение, которое охватывает крупные штабы перед началом нового и большого дела.

Ватутин с утра обычно уезжал в армии, корпуса и дивизии, в сумерках возвращался и, одного за другим вызывая своих ближайших помощников, до поздней ночи выслушивал доклады, отдавал распоряжения.

Начальник штаба, командующие родами войск, начальники служб, возвращаясь от генерала Ватутина, уединялись в своих кабинетах, вызывали подчиненных, обдумывали и обсуждали, что нужно было сделать, отдавали приказания и распоряжения, которые шли дальше, втягивая в работу начальников отделов и отделений, их заместителей и помощников, рядовых офицеров, чертежников, писарей, машинисток.

И скоро весь огромный аппарат полевого управления фронта с его многочисленными органами и ответвлениями, ничего еще толком не зная о предстоящей операции, но уже догадываясь, что операция предстоит крупная и серьезная, трудился целыми днями и ночами. Он собирал и уточнял сведения, разрабатывал и дополнял расчеты, добывал новые и уточнял старые данные обстановки, без которых не может принимать решение и действовать ни один командующий.

Генерал Решетников, даже не заняв отведенной ему квартиры, уехал в войска, и Андрей Бочаров остался один.

Несмотря на то, что в штабе фронта кипела неугомонная работа, у Бочарова дел почти не было. Все необходимые сведения и доклады, которые требовал Генеральный штаб, были подготовлены и отправлены. Вмешиваться же в работу офицеров штаба фронта, когда каждый из них, не зная общего замысла предстоящей операции, выполнял лишь отдельные, узко специальные и ограниченные задания, Бочаров считал неудобным и ненужным. Ежедневно утром и вечером он заходил в управление штаба фронта, узнавал последние данные обстановки, дополнял свою карту и, не желая мешать работе, уходил к себе. Используя свободное время, он решил еще раз перечитать случайно раздобытые тома любимых им Льва Толстого и Тургенева, но прочитать почти ничего не мог. Едва он брался за книгу и пытался углубиться в чтение, как перед его глазами отчетливо и ярко возникали очертания линии фронта, причудливо создавшей две огромные дуги с центрами одна в Орле, а вторая в Курске. Угрожающими окружьями синели районы сосредоточения вражеских танковых дивизий в районе Белгорода и Харькова, один за другим превращались в осязаемые войска, почти непрерывно подходившие к Орлу, к Белгороду и Харькову воинские эшелоны противника. Бочаров откладывал книгу в сторону и вновь склонялся над картой оперативной обстановки. Он часами смотрел на изученное до мелочей, исчерченное карандашами цветное поле карты от Орла и Брянска, переходя к Сумам и Курску, к Белгороду и Харькову, к Полтаве и Днепру. Карта наглядно и убедительно показывала расположение своих и вражеских войск, вырисовывала рельеф местности, леса, реки, железные, шоссейные и грунтовые дороги, города, поселки, села и даже крохотные деревеньки. Карта, казалось, безмолвно, но вполне понятно говорила обо всем, но она не давала и не раскрывала, хотя бы мельком, самого главного — что же намеревается делать противник, какие у него замыслы и планы, к чему сведутся его действия: к гигантскому наступлению, как бывало в сорок первом и сорок втором годах, или к обороне, как результату коренного перелома в ходе войны. Эти вопросы и мучили Бочарова.

«Если противник вновь решит развернуть наступление, — раздумывал он, — то нужно готовить сильную оборону не где-нибудь, а именно здесь, севернее и южнее Курска, у основания так называемой теперь Курской дуги. Здесь, а не где-нибудь в другом месте, противнику выгоднее всего по самым кратчайшим направлениям нанести удары и поставить под угрозу окружения или даже окружить силы двух наших самых сильных фронтов — Центрального и Воронежского. Но перейдет ли противник в наступление? Не замышляет ли он коварный ход: выждать наше наступление, измотать нас в обороне, а затем таранным ударом всех этих сосредоточенных в районе Харькова танковых дивизий навалиться на наши ослабленные в ходе наступления войска, окружить их и уничтожить. Это — вполне вероятно. Этого нужно ждать. А если это так, то следует ли, как предложил генерал Ватутин, наносить упреждающий удар? Не заведет ли этот удар наши войска в хитроумную ловушку врага? Да, но и сидеть, сложа руки, тоже нельзя. Если противник не думает проводить крупного наступления, то его главной целью, основным стремлением будет выиграть время для затягивания войны. А каждый лишний день войны это тысячи лишних жертв, ненужное и бесцельное напряжение людей в тылу, которые и так изнемогают под тяжестью военного бремени. К тому же, если гитлеровцы откажутся от решительного наступления и перейдут к обороне, то они признают свое бессилие разгромить Советский Союз и всеми силами будут стремиться к сговору с нашими западными союзниками — с англичанами и американцами. А если этот сговор произойдет, то положение Советского Союза несомненно ухудшится. Значит, нужно бить противника, громить его, не давать ни одной минуты передышки. Значит, прав генерал Ватутин, настаивая на немедленном и решительном ударе по белгородско-харьковской группировке противника всеми наличными силами не только Воронежского фронта, но и стоящего в резерве Степного фронта.

«Да, но если противник ждет этот удар и готовит нам хитрую ловушку», — вновь сомневался Бочаров и вновь всматривался в исчерченное поле карты, обдумывая и передумывая все возможные варианты действий противника.

Размышления Бочарова прервал вернувшийся из поездки в войска, расположенные в первом эшелоне, генерал Решетников.

Все такой же свежий, чисто выбритый, в ладном кожаном реглане, он торопливо пожал руку Бочарова, снял папаху и присел к столу.

— Что нового? — с едва заметной хрипотцой в голосе спросил он.

— Штаб фронта продолжает подготовку материалов для упреждающего удара по белгородско-харьковской группировке противника, — ответил Бочаров. Но решения Ставки еще нет.

— И чудесно, что нет! — отрывисто бросил Решетников и, сняв реглан, вновь присел к столу.

— Конечно, — хмуря широкий лоб, продолжал он, — весьма выгодно именно сейчас, когда противник еще не закончил сосредоточения и укомплектования своих войск, нанести ему сокрушительный удар. Это может дать потрясающие результаты и привести к крушению всего южного фланга немцев. Но, во-первых, как говорил Лев Николаевич Толстой, нельзя забывать про овраги. А оврагов у нас тут больше, чем достаточно, и все залиты водой, берега раскисли. Да что берега, все дороги, все поля — сплошное болото. Пока не кончится распутье, ни о каком серьезном наступлении и думать нельзя. Это первое. А вот и второе. Я побывал почти во всех дивизиях нашего фронта, и впечатление весьма безотрадное. Войска, особенно стрелковые и танковые, не укомплектованы, пополнение, правда, уже прибывает, но в мизерных количествах. Пулеметов, противотанковых пушек и танков очень мало. Да и запас снарядов, мин, патронов весьма и весьма скудный. Один день хорошего боя — и стрелять нечем! С такой укомплектованностью и обеспеченностью войск наступать нельзя. Нужно время, чтобы пополнить части людьми, оружием, боеприпасами. И медлить нельзя. Каждый день отсрочки дает возможность противнику все больше и больше укрепляться. В конце концов, когда мы будем готовы к решительным действиям, к этому же будет готов и противник. И вот представьте: ринемся мы на Белгород, на Харьков и сразу же столкнемся с огромной массой вражеских танков. В лучшем случае начнутся затяжные, кровопролитные бои, в ходе которых и мы и противник будем измотаны, обескровлены и вновь окажемся в точно таком же положении, в каком пребываем сейчас. Так из-за чего же огород городить? Чтобы потерять тысячи жизней и сесть в разбитое корыто? Но это еще не все. Весьма сложнее и опаснее другое. Весь опыт прошлого, да и здравая логика говорят, что никогда нельзя пренебрегать личными качествами командования противника, наивно и весьма пагубно считать противника глупцом. Лучше переоценить врага, чем недооценить. А кто перед нами? Группа немецких армий «Юг», и командует этой группой фельдмаршал Манштейн. Едва ли можно сомневаться, что Манштейн упустит возможность использовать свое преимущество в количестве бронетанковых войск. Он наверняка придумает такой ход, который при малейшей нашей оплошности поставит нас в весьма затруднительное положение. Давайте, Андрей Николаевич, — глядя на Бочарова предложил Решетников, — давайте поставим себя на место Манштейна и пофантазируем, как бы поступили мы, будучи в его положении. Что нам известно?

— Прежде всего то, что у Манштейна много танковых дивизий, — ответил Бочаров.

— Совершенно справедливо, — согласился Решетников.

— А это маневренная ударная сила, — продолжал Бочаров, — которую, безусловно, выгоднее использовать не для прорыва обороны, а для развития наступления…

— Или для нанесения ответного удара, — не выдержав, добавил Решетников. — То есть применить танки в таких условиях, когда противник находится на открытой местности и имеется возможность полностью использовать маневренность машин и не попасть под расстрел из подготовленной обороны.

— Да, но мы знаем немало случаев, когда немцы бросали свои танковые дивизии для непосредственного прорыва обороны, — возразил Бочаров.

— Бывало, но это в тех случаях, когда или оборона слабая, или необходимо наступать при любых обстоятельствах. Есть ли сейчас такая необходимость у Манштейна?

— С какой точки зрения смотреть.

— Вот именно. Непосредственно Манштейну, его группе армий сейчас нет крайней необходимости наступать. Вернее, и сил недостаточно, и нет выгодного объекта для наступления. Он может преспокойно выждать, когда мы начнем наступление, подготовленной обороной измотать наши ударные группировки, сосредоточить свои танковые дивизии в мощный кулак и, когда наши войска ослабнут, нанести им сокрушительный удар. Согласны? — пытливо посмотрел Решетников на Бочарова.

— Я так и думал. Только и не наступать гитлеровцам нельзя.

— Совершенно верно, — вскричал Решетников. — Переход к чистой обороне для них гибель! Перейти к стратегической обороне и отказаться от наступления значит признать свое поражение и всему миру, а в первую очередь самим немцам, показать, что война против Советского Союза проиграна. Поэтому будут, будут, — стучал Решетников кулаком по столу, — обязательно будут гитлеровцы наступать. А если так, то на кой черт нам первыми переходить в наступление, подставлять свой лоб, нести излишние жертвы. Не лучше ли подготовить мощную оборону, дождаться наступления противника, измотать его в обороне, а затем всеми силами перейти в контрнаступление и погнать гитлеровцев на запад.

— Это самое целесообразное, — восхищенно глядя на Решетникова, воскликнул Бочаров. — И потерь меньше, и успехи будут колоссальные.

— Значит, мнение у нас единое, — вытирая платком вспотевшее лицо, мягко сказал Решетников. — Так и доложим Военному Совету фронта и в Москву.

Второй час Манштейн, не отходя от занявшей полстены карты, ровным и неторопливым голосом докладывал заветный «план ответного удара». Заложив ногу за ногу и придерживая левую руку правой, Гитлер сидел безмолвно, не шевелясь и ничем не выдавая своего отношения к словам Манштейна. Начальник генерального штаба генерал-полковник Курт Цейтцлер, наоборот, с удивительным вниманием и нервной напряженностью следил за каждым движением Манштейна, то и дело крохотной авторучкой отмечал что-то в записной книжке, в раздумье морщил покатый лоб и вновь устремлял острый взгляд на карту.

Необычная бесстрастность Гитлера и нервозность Цейтцлера насторожили Манштейна. Он хорошо знал и того и другого. Если Гитлер молчит и столь долго и терпеливо слушает другого, то в нем несомненно борются какие-то ему самому еще не ясные и противоречивые мысли. А это может привести к совершенно неожиданным результатам. Цейтцлер же, всегда отличаясь прямотой в высказывании своих взглядов, так же, видимо, имел какие-то свои планы и теперь, слушая Манштейна, или вновь обдумывал их, или, возможно, склонялся на сторону командующего группой армий «Юг».

Пытаясь разгадать мысли Гитлера и Цейтцлера, Манштейн говорил все медленнее и медленнее, чеканя каждое слово, но много раз обдуманные и передуманные варианты действий вскоре вновь властно завладели им, и он продолжал докладывать, все более увлекаясь и горячась.

— Умный план, несомненно умный, — хрипло и равнодушно проговорил Гитлер, когда Манштейн, резко перечеркнув окруженную группировку советских войск на Азовском побережье, красивым и эффективным, давно подготовленным жестом, закончил свой доклад.

— Но как вы остановите войска, которые по вашим приказам будут отступать от Северного Донца и до самого Днепра? — нервно выкрикнул Гитлер, в упор глядя на Манштейна. — Не будете же вы доказывать каждому солдату, что вы отступаете умышленно, чтобы заманить противника!

Манштейн хотел было ответить, но Гитлер властным взмахом руки остановил его, заметно побледнел, отчего на его впалых щеках еще отчетливее выступили красные пятна, и совсем тихо продолжал:

— Вся история войн наглядно показывает, что всякое отступление, даже если оно преднамеренное, умышленное и преследует великие цели, разлагает войска и деморализует народ. Стоит только начать отступление, как дух армии падает, а народ страны начинает роптать. Вспомните хотя бы древность.

Манштейн хорошо знал любимую привычку Гитлера в своих выступлениях приводить огромное количество исторических примеров, в душе часто посмеивался над этим чудачеством фюрера и теперь, не ожидая ничего нового, слушал рассеянно, для виду задумчиво склонив крупную, с большими залысинами голову.

Но Гитлер, поговорив немного о римлянах и древних греках, на мгновение смолк, хрипло прокашлялся и резко, в упор глядя на Манштейна тусклыми выпуклыми глазами, выкрикнул:

— А вы забыли, как бежали от Волги и каких усилий стоило мне, чтобы остановить ваши перетрусившие войска хотя бы вот тут, у Днепра, за Харьковом и Белгородом? Я пошел на риск, бросил вам на помощь все, и после этого вы предлагаете добровольно начать отступление на целые сотни километров!

Такой взрыв не предвещал ничего хорошего, и Манштейн, внутренне сжавшись, не мог поднять головы и прямо взглянуть на Гитлера.

Неожиданно Гитлер смолк, отпил глоток лимонада и спокойно, ровным и неторопливым голосом продолжал:

— Добровольный отход хотя бы на несколько километров абсурд. Я не могу поступиться ни одним клочком земли. Когда в девятнадцатом году я решил стать политическим деятелем, я отчетливо понимал, что самое главное для Германии это расширение и удержание территории. Просторы, земля и богатства на земле и в земле — вот что главное для меня! Оставить, как вы предлагаете территорию, это значит полностью отдать русским Донбасс, отдать никопольский марганец. Это же практически будет означать конец войны. Без донбасского угля, без никопольского марганца немецкая военная промышленность задохнется. А Донбасс и Никополь без запорожской электростанции — ничто! Ни одного клочка земли не отдавать! Я никогда не пойду на уступки и никогда не капитулирую. С военной точки зрения, ваш план умный, а с политической и экономической, — абсурд! Нужно искать другой выход. Нужна смелость, решительность, нужна крупная, блестящая победа! Оборона для нас гибельна! Вы хотите сказать что-то? — повернулся Гитлер к Цейтцлеру.

— Да, — важно и с достоинством ответил молодой начальник генерального штаба. — Нужна именно победа, именно решительная и блестящая. Господин фельдмаршал весьма обстоятельно и всесторонне проанализировал положение на фронте и рассмотрел возможные варианты действий русских. Но в своих суждениях, мне кажется, фельдмаршал несколько преуменьшил наши возможности и преувеличил способности русских.

— Это несомненно, — подтвердил Гитлер и, вновь в упор глядя на Манштейна, с горячностью продолжал:

— У нас многие не понимают одного: Германия идет не вниз, а вверх, за эти годы войны мы не ослабли, а окрепли. Вступая в войну с Россией, мы могли бросить на фронт немногим более семи миллионов человек, теперь я довел действующие войска до десяти с половиной миллионов. И вся эта огромная армия не безоружна, а получает все больше и больше вооружения. Немецкая военная промышленность работает блестяще и непрерывно набирает темпы. Вы скоро получите такие танки, каких не было, нет и никогда не будет у русских. «Тигр» и «пантера» — это сухопутные линкоры, дредноуты! Это гроза, таран, карающий меч! Имейте в виду, что наша военная промышленность уже выпустила почти две тысячи «тигров», все они идут сюда, к вам, на восточный фронт. Все до единого!

— И с такой армией, с такой техникой — отступать! — воскликнул Цейтцлер. — Только наступать, и только с решительными целями!

— Только вперед! — подхватил Гитлер. — Мне нужны не хитрые и искусные маневрирования, а победа! П-о-б-е-д-а! И вы должны добыть эту победу. Поймите, чем скорее русским будет нанесен новый тяжелый удар, тем скорее развалится коалиция между Востоком и Западом.

Уже с первых слов Гитлера Манштейн понял, что его так любовно взлелеянный план с треском провалился, но он еще не понимал, что же взамен предложит Гитлер и кто будет создателем нового плана. Теперь не только слова, но и весь важный, пышущий достоинством вид Цейтцлера неоспоримо показывали, что именно он со своим каким-то планом завладел умом Гитлера. Манштейн не однажды слышал ходившие в высших военных кругах слова Гитлера, сказанные при назначении Цейтцлера начальником генерального штаба: «Я дал ему этот высокий пост для того, чтобы провести в жизнь идеи моей стратегии и для того, чтобы он являлся рупором моей германской воли».

Теперь было неясно: кто же рупор — Цейтцлер Гитлера или Гитлер Цейтцлера. Во всяком случае, именно сейчас Манштейн не видел в Цейтцлере никаких признаков рупора. Он в свои сорок восемь лет вел себя так уверенно, что ему невольно завидовал пятидесятишестилетний Манштейн. И в самом деле, карьера Цейтцлера была головокружительная. В четырнадцатом году, когда Манштейн был уже умудренным опытом полковником, Цейтцлер получил звание лейтенанта, а в начале второй мировой войны в Польше пехотный полк, которым командовал подполковник Цейтцлер, входил в южную группу армий, где начальником штаба был Манштейн. И вдруг в декабре сорок второго года малоизвестный молодой генерал-майор Цейтцлер, перескочив через чин генерал-лейтенанта, стал сразу генерал-полковником и начальником германского генерального штаба.

Манштейн по работе не однажды сталкивался с Цейтцлером и всякий раз отмечал непреклонную волю и умение вести себя так, что даже наиболее самолюбивые старые генералы, внутренне возмущаясь и негодуя, подчинялись ему. Теперь эту убедительную властность Цейтцлера чувствовал на себе и Манштейн. Гордый, независимый, чеканя отточенные фразы, он стоял перед картой Манштейна и, бесцеремонно перечеркивая так старательно выведенные рукой самого фельдмаршала линии, кружки и овалы, развивал свой план, названный им операция «Цитадель».

— Простота замысла — основа военного искусства, — говорил Цейтцлер. — Бить там, где выгодно, действовать так, как проще, легче, быстрее, без сложных маневров и перегруппировок. Где самое уязвимое место у русских? Курский выступ, Курская дуга! Там сосредоточены силы двух советских фронтов. Если мы нанесем сокрушительные удары под основание Курского выступа, то войска этих двух советских фронтов будут немедленно окружены, а затем разгромлены. Москва, конечно, бросит на спасение окруженных все свои резервы. Мы встретим эти резервы таранным ударом танковых дивизий и разгромим на чистом поле. Окружение и ликвидация советских Центрального и Воронежского фронтов, а затем разгром основных резервов настолько ослабят советскую армию, что она не только не сможет провести ни одного серьезного наступления, но и едва ли будет способна к длительному сопротивлению даже в обороне. Для проведения операции «Цитадель» я предлагаю привлечь группу армий «Юг», под вашим, господин фельдмаршал, командованием и группу армий «Центр», под командованием фельдмаршала фон Клюге. Группа армий «Юг» наносит удар из района Белгорода на Курск, навстречу ей из района Орла бьет группа армий «Центр». Это первый этап кампании. А затем мы разгромим резервы русских и нанесем новые удары или на юг в Донбассе или в обход Москвы. Для проведения операции «Цитадель» я предлагаю привлечь пятнадцать-двадцать танковых и моторизованных и двадцать-двадцать пять пехотных дивизий.

— Ваше мнение, фельдмаршал? — резко спросил Гитлер.

— У меня нет слов, чтобы возразить против столь блестящего плана, — вопреки своим намерениям возражать, поспешно проговорил Манштейн. — Только одно предложение, — секунду помолчав, добавил он. — Наступление на Курск нужно начать как можно раньше. Не дать русским оправиться от зимней кампании, не дать им пополнить и обучить войска, подвезти оружие и боеприпасы, застать их врасплох.

— Это весьма важно, — согласился Гитлер, — застать врасплох и разгромить молниеносным ударом! Наступление назначить на первые числа мая!

После доклада о необходимости отказаться от упреждающего удара на белгородско-харьковском направлении и всеми силами Центрального и Воронежского фронтов создать мощную оборону на Курском выступе генерала Решетникова срочно вызвали в Москву. В четверг утром Бочаров проводил его на аэродром и вернулся к себе. В штабе фронта по-прежнему шла невидимая для постороннего глаза упорная работа. Особенно тревожно и напряженно было в разведывательном управлении штаба. В последнее время никакими средствами новых сведений о противнике добыть не удавалось. Бдительность противника на фронте резко повысилась. Каждую ночь десятки разведывательных групп и партий на всем огромном пространстве Курского выступа, пытаясь проникнуть в расположение противника, неизменно натыкались на плотный огонь и засады. Густые туманы и низкая облачность сковали действия авиации, и летчики, даже решаясь на пагубные бреющие полеты, не могли рассмотреть, что творилось в стане врага. Никаких результатов не давало и радиоподслушивание. Все фронтовые радиостанции гитлеровцев, как по единой команде, прекратили работу. К этому же времени порвалась связь почти со всеми партизанскими соединениями и отрядами. Гитлеровцы бросили против советских партизан, кроме полевой жандармерии, полиции и карательных отрядов, регулярные войска с танками, артиллерией и авиацией. В лесах, окружающих Курский выступ, и на захваченной врагом Орловщине разгорелась настоящая битва. Только из глубинных партизанских районов Белоруссии и Прикарпатья, где действовали отдельные партизанские соединения и отряды, через Москву поступали отрывочные сведения о непрерывном движении немецких воинских эшелонов к линии фронта. Но этих сведений было слишком мало. Нужно было выяснить и определить, куда двигались эти эшелоны и где разгружались, что в них перевозилось, какие конкретные планы замышляет и вынашивает гитлеровское командование. Но ответы на эти вопросы можно было получить только непосредственным наблюдением за вражеским расположением и через опросы военнопленных. В пятницу утром начальник разведки фронта отдал всем своим подчиненным категорический приказ: любой ценой добыть пленных! Но прошла пятница, суббота, наступило воскресенье, а ни одного гитлеровца в плен захватить не удалось. Как и раньше, разведчики натолкнулись на вражеский огонь и вернулись ни с чем.

Не было никаких известий и от генерала Решетникова. Ожидая его, Бочаров никуда не отлучался и все время находился то в управлениях штаба фронта, то у себя на квартире. Беспокойные мысли, что будет дальше, что замышляет и готовит противник, так властно овладели его сознанием, что даже во сне он видел то потоки вражеских воинских эшелонов, то рощи и села под Белгородом и Харьковом, сплошь забитые фашистской техникой, то самого фельдмаршала Манштейна в виде огромного усатого пруссака с жестоким взглядом и худым надменным лицом.

В последнее время к беспокойству Бочарова о военных событиях добавилась еще и тревога о семье. От Аллы он каждую неделю получал по нескольку писем, но вот прошло уже полмесяца, а писем все не было. По времени родить Алле было еще рано, и, видимо, перерыв и переписке вызван был не этой причиной. Теряясь в догадках, Бочаров вспоминал жену, сына, родителей, младшего брата и, сам не понимая почему, больше всего боялся, что с Аллой произошло какое-то несчастье. Чем больше проходило времени после его отъезда из деревни, тем все чаще и все теплее думал он о жене. Вспоминал он ее такой, какой видел в дни последней встречи, временами его охватывала такая жалость к ней, что он не раз всерьез думал добиться квартиры в Москве и перевезти туда Аллу с Костиком. Одно лишь представление, что она, как ни говори, выросшая в городе и довольно слабая физически женщина, выполняет сейчас тяжелую крестьянскую работу, да к тому же и беременная, вызывало у Бочарова осуждение самого себя. Ему казалось, что не будь увлечения Ириной, не сложись такие отношения с ней, Алла и Костик жили бы теперь совсем в других условиях.

В воскресенье под вечер, решив написать семье большое письмо, он присел к столу и задумался. За окном, чихнув, взревел мотор, послышались чьи-то голоса, и в комнату вбежал генерал Решетников.

— Товарищ генерал, — встал навстречу ему Бочаров, — прямо из Москвы?

— Только что из самолета, — торопливо раздеваясь, ответил явно возбужденный и радостный Решетников. — Переоденусь и бегу в штаб фронта. Генерал Ватутин вернется завтра. Что, не терпится новости узнать? — лукаво взглянув на Бочарова, усмехнулся Решетников. — Новости замечательные! Скажу кратко. Прошлой ночью состоялось заседание Ставки Верховного Главнокомандования. Ставка считает, что Гитлер не может перейти к обороне и в целях сохранения своего престижа, удержания Донбасса и Украины, поднятия духа войск и немецкого народа обязательно будет наступать. И наступать не где-либо, а именно на Курский выступ двумя комбинированными ударами на Курск; одним со стороны Белгорода, вторым со стороны Орла. Главная ударная сила, основная надежда Гитлера — танки. Вот поэтому, чтобы избежать лишних потерь и сохранить наши силы, Ставка решила преднамеренно отказаться от наступления и перейти к обороне, разгромить на мощных, заранее подготовленных позициях основные танковые массы Гитлера, а затем перейти в решительное контрнаступление, добить главные вражеские ударные группировки и начать освобождение Украины и Белоруссии. Весь Курский выступ приказано превратить в сплошную, непреодолимую оборону, в первую очередь противотанковую. Решение этой задачи возложено на Центральный фронт под командованием Рокоссовского и на Воронежский под командованием Ватутина. Членом Военного совета к Ватутину назначен Никита Сергеевич Хрущев. На днях он приедет сюда. Одновременно с созданием обороны Курского выступа Западному, Брянскому и Центральному фронтам приказано подготовить наступление с целью ликвидации орловского плацдарма гитлеровцев, а Воронежскому, Степному и Юго-Западному фронтам — контрнаступление на белгородско-курском направлении.

— Это же грандиозно! — воскликнул Бочаров.

Новости, сообщенные Решетниковым, так взволновали и потрясли Бочарова, что он несколько минут поспешно шагал по комнате, потом на целый час приник к топографической карте. Рассматривая эту, до мелочей изученную линию фронта, огибавшую с востока Орел и Белгород, а Курск с запада, он, как наяву, представлял какие великие события развернутся здесь в самом ближайшем будущем. У него теперь не оставалось никаких сомнений, что именно здесь, у основания Курского выступа, со стороны Орла и Белгорода на Курск нанесут гитлеровцы свой главный удар. И если гитлеровцы ударят именно здесь, то натолкнутся на мощную, заранее подготовленную оборону советских войск и завязнут в ожесточенных, изнурительных боях. А затем, когда наша оборона сломит основные силы вражеских ударных группировок, перейдут в наступление на Орел Западный и Брянский фронты, к ним присоединится Центральный, потом начнут контрнаступление на Белгород и Харьков Воронежский, Степной, Юго-Западный фронты, и начнется победное шествие на запад по Украине и Белоруссии, к государственным границам, к самой Германии, к концу войны. Никогда Бочаров так ощутимо и реально не представлял себе близость окончания войны, как сейчас. Он уже видел, как целыми эшелонами возвращаются демобилизованные воины в свои деревни, села, города, как сам он едет к семье, а потом куда-нибудь к новому месту службы, и едет не один, а с Аллой, с Костиком и с еще новым членом бочаровской семьи: сыном или дочкой.

— Андрей Николаевич, — прервал его думы глухой и тревожный голос генерала Решетникова. — У вас несчастье в семье, берите машину и поезжайте домой…