Первые ступени
Мы были узники на шаре скромном,
И сколько раз в бессчетной смене лет
Упорный взор Земли в просторе темном
Следил с тоской движения планет.
Ступень самая первая
«В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику орбитальную скорость около 8000 м/сек. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли, и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов…»
«В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику орбитальную скорость около 8000 м/сек. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли, и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов…»
Эти строки люди Земли прочитали двадцать пять лет назад. Всего двадцать пять. А мечтали об этом многие столетия. Мечтали о создании летательных аппаратов, которые позволили бы преодолеть силу земного притяжения.
Еще в конце XIX — начале XX века Константин Эдуардович Циолковский научно обосновал возможность космических полетов при помощи ракет — ракет многоступенчатых, получивших в наши дни исключительно широкое применение в космонавтике. Крылатым стало изречение К. Э. Циолковского: «Невозможное сегодня становится возможным завтра». Гениальные идеи ученого были воплощены в советских спутниках и космических кораблях.
Первый в мире проект ракетного летательного аппарата для полета человека был создан в 1881 году талантливым изобретателем, революционером-народовольцем Николаем Ивановичем Кибальчичем в тюрьме перед казнью. Кибальчич предложил устройство порохового двигателя, изменяя угол наклона которого можно было управлять полетом, рассмотрел режимы горения пороха, проблему обеспечения устойчивости аппарата.
В 1896 году русский изобретатель Александр Петрович Федоров выпустил в Петербурге книгу «Новый принцип воздухоплавания…», в которой описал устройство ракетного аппарата для передвижения в пространстве, исключающее атмосферу как опорную среду. Эта книга «толкнула меня к серьезным работам, как упавшее яблоко к открытию Ньютоном тяготения», — писал позднее Константин Эдуардович Циолковский.
В 1903 году Циолковский публикует свою работу «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Она стала фундаментальным вкладом в мировую науку. Несколько раньше, в 1895 году, было опубликовано его сочинение «Грезы о Земле и небе и эффекты всемирного тяготения», в котором высказывалась идея создания искусственного спутника Земли.
Некоторые вопросы реактивного движения разработаны отцом русской авиации Николаем Егоровичем Жуковским, а также крупным русским ученым Иваном Всеволодовичем Мещерским.
Консерватизмом царского режима объясняется то, что материалы Н. И. Кибальчича пролежали в архивах охранки до 1917 года, что работы К. Э. Циолковского не находили у правительства никакой поддержки.
Великая Октябрьская социалистическая революция стала переломным этапом и для отечественного ракетостроения. Интересные работы были проведены талантливым самородком-исследователем Юрием Васильевичем Кондратюком. В 1929 году в Новосибирске были опубликованы его теоретические исследования «Завоевание межпланетных пространств». Независимо от Циолковского, совершенно не зная его трудов, Кондратюк весьма оригинальным методом вывел основные уравнения движения ракеты, рассмотрел наивыгоднейшие траектории космических полетов, многоступенчатые ракеты, межпланетные ракетные базы-спутники, методы посадок на планеты с использованием их атмосферы для торможения и ряд других вопросов.
В том же 1929 году, как пишут академик В. П. Мишин и член-корреспондент Академии наук СССР Б. В. Раушенбах, С. П. Королев познакомился с гениальными идеями К. Э. Циолковского, которые сразу же глубоко увлекли его. Впоследствии он напишет о работах основоположника теории реактивного движения: «Самое замечательное, смелое и оригинальное создание творческого ума Циолковского — это идеи и работы в области ракетной техники. Здесь он не имеет предшественников и намного опережает ученых всех стран и современную ему эпоху».
В 1931 году Сергей Павлович Королев познакомился с ученым и изобретателем Фридрихом Артуровичем Цандером, который также изучал труды К. Э. Циолковского и очень интересовался вопросами космических полетов. Еще в 1921 году он представил на конференцию изобретателей доклад о проекте межпланетного корабля-аэроплана. Знакомство Королева с Цандером и последующая совместная работа привели к созданию в 1931 году в Москве общественной Группы изучения реактивного движения (ГИРД). Она объединила молодых ученых, инженеров, конструкторов, рабочих, увлекавшихся идеями ракетных полетов, межпланетных сообщений.
С июля 1932 года ГИРД, ставшую к этому времени научно-исследовательской организацией, официально возглавил Королев. В поразительно короткие сроки в ГИРД были созданы первые в СССР образцы ракет, работавших на жидком топливе. 17 августа 1933 года первая советская экспериментальная ракета ГИРД-09 прошла летные испытания, достигнув высоты около 400 метров.
С. П. Королев, как и многие энтузиасты ракетной техники, понимал, что успехи в ее освоении возрастут, если объединить усилия ученых, инженеров и техников, работающих разрозненно. Хорошо зарекомендовала себя созданная еще в 1921 году в Москве, а в 1927 году перебазировавшаяся в Ленинград опытно-конструкторская организация для разработки ракетных снарядов на бездымном порохе. В 1928 году она получила название газодинамической лаборатории (ГДЛ).
Идею объединения поддержало руководство Народного комиссариата по военным и морским делам СССР. В конце 1933 года при активном участии начальника ГИРД С. П. Королева и руководителей ГДЛ И. Т. Клейменова и Б. С. Петропавловского создается Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ). Чтобы охарактеризовать работу РНИИ, достаточно сказать только об одном: еще в предвоенные годы здесь были созданы «катюши» — легендарные подвижные ракетные установки времен Отечественной войны.
Содружество двигателистов ГДЛ и ракетчиков ГИРД продолжалось много лет. На протяжении трети века на всех разработанных С. П. Королевым крылатых ракетах, самолетных ракетных двигательных установках, внутриконтинентальных ракетах дальнего действия, межконтинентальных ракетах, мощных геофизических, а также на всех космических ракетах устанавливались двигатели, созданные школой талантливых двигателестроителей, выросших под крылом ГДЛ.
Думали о ракетах и за границей. Еще в 1919 году американский ученый Роберт Годдард опубликовал работу «Способ достижения больших высот», в которой излагал теорию ракет. Начал же он заниматься вопросами ракетной техники с 1907 года. С 1914 по 1940 год Годдард получил 83 патента на изобретения в области ракетной техники. В 1926 году он успешно произвел запуск ракеты с жидкостным реактивным двигателем.
Одним из пионеров ракетной техники был и немецкий ученый Герман Оберт. В 1923 году им была опубликована книга «Ракета в межпланетное пространство», вызвавшая в Германии большой интерес. С 1929 года Оберт начинает эксперименты с жидкостными реактивными двигателями и ракетами.
В 1927 году группа энтузиастов межпланетных путешествий образовала в Германии Общество по межпланетным полетам. Его членами были впоследствии известные ученые, занимавшиеся ракетной техникой. После 1930 года общество было распущено. На ракетные исследования в Германии была опущена завеса. Работы проводились в армии, их результаты держались в строгом секрете. Так продолжалось до тех пор, пока во время второй мировой войны Германия не стала применять против Англии ракеты Фау-2.
С 1945 года ракетные исследования начали бурно развиваться в США. Большую роль в этом сыграли перешедшие на службу к американцам немецкие ученые. Попали к американцам и ракеты Фау-2. В течение нескольких лет их запускали главным образом с целью обучить персонал работе с большими ракетами при исследованиях верхних слоев атмосферы. Но не только в научных целях запускали Фау-2. В 1953 году начальник войск управляемых снарядов американской армии X. Н. Тофтой в газете «Старсэнд Стайес» писал: «Немецкие ракеты Фау-2 сэкономили американской военной технике (ведь когда эти ракеты были доставлены из Германии, мы еще были в этом деле просто приготовишками!) 50 миллионов долларов и пять лет, которые ушли бы на исследовательскую работу».
Анализируя творческое наследие С. П. Королева, В. П. Мишин и Б. В. Раушенбах пишут:
«Еще до окончания войны, с появлением первых сведений о создании в гитлеровской Германии боевой автоматически управляемой баллистической ракеты дальнего действия (БРДД) Фау-2, С. П. Королев внимательно изучает все имеющиеся материалы о новом „оружии возмездия“, широко разрекламированном геббельсовской пропагандой. Для него, предвидевшего возможность появления подобного оружия еще накануне войны, это не было неожиданностью. С. П. Королеву, накопившему глубокие знания и богатый опыт в области ракетной техники в предвоенный и военный периоды, были известны проблемы, связанные с созданием и применением немецкого ракетного оружия.
В августе 1946 года С. П. Королев был назначен главным конструктором по созданию комплексов автоматически управляемых БРДД… Перед группой главных конструкторов, возглавлявшейся С. П. Королевым, с самого начала партией и правительством были поставлены задачи не только создания комплекса БРДД, не уступающего по своим характеристикам немецкому комплексу с ракетами Фау-2, но и поиска рациональных направлений для создания комплексов БРДД с гораздо более высокими летно-техническими и эксплуатационными характеристиками»[1].
В 1948 году в СССР был создан и испытан первый отечественный комплекс БРДД с ракетой Р-1. В 1957 году успешно прошла испытания первая советская стратегическая боевая ракета с ядерным боевым зарядом.
Коллектив особого конструкторского бюро С. П. Королева разрабатывал и ракеты для достижения больших высот, для исследования стратосферы. Сергей Павлович справедливо считал, что без знания свойств верхних слоев атмосферы и стратосферы невозможно завоевание космоса. Уже через год после первых полетов Р-1 создается геофизическая ракета В-1А, поднявшая на высоту около 100 километров исследовательскую аппаратуру весом 160 килограммов.
В 1949–1955 годах в нашей стране появилось несколько модификаций геофизических исследовательских ракет, поднимавших полезный груз весом 1160–1819 килограммов на высоты до 100 километров. В 1957 году начались пуски новых геофизических ракет В-2А на высоту до 200 километров с полезным грузом до 2200 килограммов, а в 1958 году ракеты В-5А и В-5В достигли высоты 500 километров.
На ракетах этих типов было проведено много интереснейших экспериментов. Вот несколько любопытных цифр: с 1949 по 1956 год 26 собачек побывало в космическом пространстве на высотах до 100 километров. С 1956 по 1960 год 20 четвероногих пассажиров поднялось на высоты до 200 километров, а шесть отважных путешественниц достигло пятисоткилометровой высоты.
Положив начало развитию исследований верхних слоев атмосферы и стратосферы с помощью геофизических ракет, ОКБ С. П. Королева продолжало разработку все более и более совершенных ракет-носителей, способных, если можно так выразиться, сделать решающий шаг в освоении человеком космического пространства.
В середине 50-х годов, за год-два до сороковой годовщины Октября, в мировой печати все чаще стали встречаться слова и словосочетания, напоминающие строки научно-фантастических романов: «искусственный спутник Земли», «космическая ракета», «космическая скорость». Но это была не фантастика. Авторы заметок в газетах и журналах понимали, что то, о чем они пишут, — реальность, реальность ближайших лет.
Теоретически возможность создания искусственного спутника, обращающегося вокруг Земли, предсказал еще Исаак Ньютон. К. Э. Циолковский теоретически обосновал возможность «устроить постоянную обсерваторию, движущуюся за пределами атмосферы неопределенно долгое время вокруг Земли, подобно Луне». Обсерватория, движущаяся за пределами атмосферы… Так определял назначение искусственных спутников Земли Циолковский.
Год 1955-й. Подготовка Международного геофизического года (МГГ). Программа комплекса исследований должна была реализоваться в течение 1957–1958 годов учеными 40 стран. Перед ними стояла задача организовать одновременные наблюдения за явлениями на Земле, в ее атмосфере, в океане, в космическом пространстве — исследования, необходимые для достижения прогресса в решении проблем, связанных с изучением Земли и ее атмосферы.
Особый интерес вызывало изучение верхних слоев атмосферы с помощью средств, до этого времени не применявшихся. Речь шла о ракетах. К тому времени ракеты в США и Советском Союзе способны были достигать высоты 300–400 километров. Появилась возможность непосредственных исследований тех явлений в верхней атмосфере, которые невозможно было вести с Земли и о которых нельзя было судить лишь по косвенным признакам. Ракеты предоставляли возможность наблюдать изменения геофизических параметров атмосферы с увеличением высоты. Вот только время пребывания ракет на высоте было крайне ограниченным. Если бы они летали не минуты, а часы…
Вероятно, мысли ученых в который раз возвращались к Ньютону и Циолковскому. Искусственный спутник Земли. В отличие от ракеты, он может сообщать сведения с больших высот в течение долгого времени. Многие ученые пришли к выводу: искусственный спутник будет ценным дополнением к программе Международного геофизического года, к ракетным методам исследований. Дополнением…
29 июля 1955 года президент США одобрил план запуска искусственного спутника Земли в США. Он должен был стать вкладом США в программу МГГ. Группа американских ученых и инженеров немедленно приступила к проектированию «Авангарда» — так предполагалось назвать первый американский спутник. Он должен был быть сферическим, диаметром около 50 сантиметров, весом около 10 килограммов. В прессе изредка появлялись сообщения об этой работе. По признанию американских ученых, статьи о запуске «Авангарда» хотя и становились все более модными, но большей частью носили общий, неясный, однако весьма напыщенный характер.
А теперь вернемся на год раньше, в май 1954 года.
«О возможности разработки искусственного спутника Земли.
По вашему указанию представляю докладную записку тов. Тихонравова М. К. „Об искусственном спутнике Земли“, а также переводной материал о работах в этой области, ведущихся в США. Проводящаяся в настоящее время разработка нового изделия позволяет говорить о возможности создания в ближайшие годы искусственного спутника Земли.
Путем некоторого уменьшения веса полезного груза можно будет достичь необходимой для спутника конечной скорости 8000 метров в секунду. Изделие-спутник может быть разработано на базе создающегося сейчас нового изделия, упомянутого выше, однако при серьезной переработке последнего.
Мне кажется, что в настоящее время была бы своевременной и целесообразной организация научно-исследовательского отдела для проведения первых поисковых работ по спутнику и более детальной разработки комплекса вопросов, связанных с этой проблемой.
Прошу вашего решения».
Это первый официальный документ, в котором С. П. Королев, обращаясь в Советское правительство, ставит вопрос о начале практических работ по созданию искусственных спутников Земли.
Июнь 1955 года. Из письма С. П. Королева в Академию наук СССР:
«Необходимо было бы развернуть работы, связанные со всем комплексом вопросов по созданию искусственного спутника Земли (ИСЗ), поначалу в самом простом варианте. Мы полагали бы возможным провести эскизную разработку проекта самого ИСЗ с учетом ведущихся работ (особенно заслуживают внимания работы М. К. Тихонравова), со сроками представления эскизных материалов в конце 1956 года…
Было бы весьма полезным обсудить в стенах Академии наук СССР, с привлечением соответствующих ведомств и организаций, поставленные выше вопросы с тем, чтобы найти практические решения, установить исполнителей, вероятные сроки и т. д.».
Сентябрь 1956 года. Из тезисов доклада С. П. Королева:
«Создание этого эскизного проекта не является случайностью, а подготовлено всей предшествующей работой организаций, занимавшихся разработкой ракет дальнего действия… Несомненно, что работа по созданию первого искусственного спутника Земли является важным шагом на пути проникновения человека во Вселенную, и несомненно, что мы вступаем в новую область работ по ракетной технике, связанную с созданием межпланетных ракет…»
В проектном отделе ОКБ по заданию Королева был подобран весь материал, который публиковали американцы по проекту «Авангард». Проектанты посчитали, прикинули и… улыбнулись. Сегодня на доклад к Главному они пойдут с хорошим настроением. Обычно к нему легче всего было попасть вечером. Оно и понятно — вечером смолкают телефоны, уезжают смежники…
— Заходите, заходите, пожалуйста, я вас жду. Что ж получилось, интересно?
— Подсчитали мы, Сергей Павлович: «Авангард» на «Викинге», еще с двумя ступенями, может вывести на орбиту не более десяти килограммов…
— Да-a, негусто! Впрочем, понятно. У них все ограничено до предела. Понимаю, что им связывает руки. Ракета. Маловат «Викинг», маловат. Вы говорите — десять килограммов? Это что — собственно спутник?
— Нет, Сергей Павлович, это с корпусом последней ступени, после выгорания топлива.
— Ну, ничего, я думаю, нам можно будет не включать веса ступени, а? И без этого будет внушительно. Думаю, мы полностью все возможности использовать не будем. Спутник надо сделать килограммов на восемьдесят — восемьдесят пять. Это для начала. Ведь еще все впереди, дорога у нас дальняя. А что, интересно, черт возьми, если опубликовать вес со ступенью? А? Сколько это будет? Тонн семь с половиной? Так?
— Семь семьсот, Сергей Павлович.
— Вот то-то и оно. Но не зазнавайтесь! Американе (он так и говорил: «американе». — А. И.) народ серьезный! Вот так. Ну, ничего, посмотрим, посмотрим… Я думаю, мы очень скоро внесем окончательные предложения в Центральный Комитет и в Совет Министров.
1957 год, август. Из сообщения ТАСС:
«В соответствии с планом научно-исследовательских работ в Советском Союзе произведены успешные испытания межконтинентальной баллистической ракеты… Полет ракеты происходил на очень большой, до сих пор не достигнутой высоте… Полученные результаты показывают, что имеется возможность пуска ракет в любой район земного шара…»
Это сообщение ТАСС не вызвало переполоха в мире. Но быть может, кто-то и почувствовал необычность происшедшего: «Пуск ракет в любой район земного шара…»
В это время в цехах завода рождался объект ПС (простейший спутник). Так сухо и буднично был окрещен тот, кому надлежало свершить дела далеко не будничные. Однако рабочие, а порой и сами проектанты и конструкторы, назвавшие свое творение столь строгим именем, проявляя чувства нежности и любви к своему первенцу, именовали его так ласково, так тепло — пээсик.
А для меня космос начинался так.
Как-то в конце рабочего дня в середине 1957 года ко мне подошел Михаил Степанович — один из ведущих инженеров нашего конструкторского бюро. Его крупное открытое лицо, спокойный взгляд как будто не таили ничего необыкновенного, тревожащего. Удобно усевшись на диван, стоявший в моей рабочей комнате, он повел, в общем-то, обычный разговор, который часто можно слышать в конструкторско-производственной среде: интересно, конечно, работать в конструкторском отделе, быть ближе к производству тоже неплохо, а участвовать в создании нового, совсем нового — просто великолепно.
Вскоре, однако, я начал подозревать, что у речей Михаила Степановича весьма определенное направление и что он ведет огонь хоть и издалека, но по хорошо видимым целям. И действительно, спустя еще несколько минут он выложил главное:
— Слушай, давай вместе работать!
— Над чем работать? Кем?
В конце концов выяснилось, что Михаила Степановича назначают ведущим конструктором первого спутника, разработка которого уже шла в нашем конструкторском бюро. Мне же он предлагал быть его заместителем, ну, конечно, если я согласен и если Сергей Павлович эту идею поддержит.
Скажу прямо: предложение Михаила Степановича застало меня врасплох. Что значит ведущий конструктор или его заместитель, я примерно представлял. Все знать, все видеть, за все отвечать. Но представлять — одно, работать — чуть-чуть, так сказать, другое. О самом себе в подобной роли я никогда не думал. Впрочем, дело, конечно, интересное. Но ведь каждый, переходивший с одной работы на другую, может вспомнить, как мысленным взором измерял вереницу «за» и «против» и считал, чего больше, а чего меньше!
Поздно вечером нас принял Главный.
— Ну что, договорились? — в упор спросил он, глядя на нас усталыми глазами.
Я понял, что какой-то разговор обо мне уже был.
Михаил Степанович попытался обстоятельно доложить о моих колебаниях, но Сергей Павлович жестом остановил его и, глядя на меня, спросил:
— Согласны?
Смутившись, я довольно бессвязно пролепетал что-то в том духе, что все это для меня очень ново и что у меня нет опыта…
— А вы думаете, все, что мы делаем, для всех нас не ново? На космос думаем замахнуться, спутники Земли делать будем — не ново? Человека в космос пошлем, к Луне полетим — не ново? К другим планетам отправимся — старо, что ли? Или вы думаете, мне все это знакомо и у меня есть опыт полетов к звездам?
Я молчал.
— Эх, молодость, молодость! Ну что ж, скажу: молодость — штука хорошая, и это не главный ваш недостаток! Так что же, беретесь?
— Берусь, Сергей Павлович!
— Ну вот и добро. Желаю всего хорошего. И до свидания. Меня еще дела ждут.
Его рука легла на пухлую стопу вечерней почты. Было около одиннадцати часов вечера.
На следующее утро я сразу же разыскал Михаила Степановича.
— Ну-с, товарищ ведущий конструктор, теперь вы обрели заместителя. А знаете ли вы, что ваш зам до сих пор по роду своей работы не имел никакого отношения к тому, в чем он должен вас замещать?
— Ладно, ладно. Тебе Сергей Павлович вчера что сказал?
— Ну, то Сергей Павлович, а ты-то ведь знаешь, Михаил, что ни проектными, ни конструкторскими, ни производственными делами я не занимался. Ведь я кто? По образованию инженер-радиотехник, по опыту работы, как в анкетах пишут, то же.
— Слушай, не трать времени. Пошли к Бушуеву. Доложим ему — и за работу.
Мы поднялись на третий этаж. Вокруг стола в небольшом кабинете заместителя Главного по проектным делам, несмотря на ранний час, уже стояло несколько инженеров. Мы подошли, поздоровались. Константин Давыдович, улыбнувшись, протянул руку:
— Ну что ж, поздравляю с новой работой!
Представляться не пришлось.
Обсуждали они, как я постепенно начал понимать, терморегулирование спутника. Из технических терминов, густо украшавших разговор, только редкие слова, вроде таких, как «вентилятор» или «блок автоматики», имели для меня более или менее конкретный смысл. Остальные же: коэффициенты А и Е, «электрохимическое полирование», «термическое сопротивление излучения, поглощения, тепловыделения» и т. п. — были бессодержательны.
— Товарищи мои дорогие, — Константин Давыдович как-то очень значительно посмотрел на собеседников. — Нам надо привыкать мыслить иными категориями. Обеспечение теплового режима спутника дело новое. Спутник на орбите будет подвергаться резко переменным тепловым воздействиям — нагреваться Солнцем над освещенной стороной Земли и охлаждаться над теневой. И хотим мы этого или не хотим, а в тепловом отношении он будет самостоятельным небесным телом. Да-да. Он будет обмениваться теплом с окружающим его космическим пространством…
Послушав еще минут десять, я, незаметно толкнув Михаила Степановича в бок, кивнул на дверь. Мы вышли в коридор.
— Ну, знаешь, хорош у тебя зам. Хоть бы что-нибудь да понял!
— Да ну тебя! Бросай скулить! Что ты, в самом деле?
— Да не скулю я! Ведь все это изучать придется…
— Вот это верно. Литература есть, да и проект готов. Ребята тебя знают, ты их тоже. Осилишь…
Несколько дней я не появлялся на третьем этаже — рылся в отчетах, ворошил справочники, разбирался в проекте и, зажав самолюбие, просил то одного, то другого знакомого инженера подробнее рассказать обо всем для меня новом и непонятном.
Лишь с вопросами, которые касались радиотехники, электроники, было полегче — это было свое, родное. Правда, Михаил Степанович как-то утешил меня, сказав, что в спутниках Земли, как он понимает, две трети, а то и три четверти веса и объема будет занимать электроника.
— Так что не тужи, друг: двадцать пять процентов дела освоишь, а остальные семьдесят пять — это твой хлеб!
Но даже «свой хлеб» не выпекался легко. Однако чем труднее было, тем интереснее, не заскучаешь! Начало тем и хорошо, что не бесконечно. Постепенно я стал осваиваться. Помогал мне Михаил Степанович, да и с Константином Давыдовичем, несмотря на его занятость, удавалось порой потолковать.
В проектном отделе работа шла полным ходом. То, что должно было получить название, еще странное и необычное в машиностроении — спутник, — на листах ватмана приобретало вполне конкретный облик. Шар. Шарик с четырьмя усами — антеннами. Тщательно было проработано и внутреннее устройство. У проектантов приняли эстафету конструкторы. Вскоре из конструкторского отдела в производство пошли чертежи. А там не заставил себя ждать и металл, как у нас принято было называть детали изделий.
Много интересного и любопытного время сгладило в памяти, да и память-то не старалась запечатлеть всего. Ведь то была работа. Просто работа. Спорили, дружно соглашались, но и ругались порой. То какой-нибудь цех не подавал на сборку в установленный срок какую-то деталь, то не вовремя привозили что-то из смежной организации. В общем, крутилось обычное колесо нового заказа.
Так было, пожалуй, до одного августовского дня, когда в цех, где предполагалось собирать спутник, зашел Сергей Павлович. Все знали его строгость и к каждому посещению, если об этом заранее удавалось узнать, готовились, но почему-то, как всегда, в этот момент обязательно в проходе цеха торчал какой-нибудь злополучный ящик или еще что-нибудь являло непорядок. Так случилось и на этот раз. Сцена была эмоционально достопримечательная.
Опуская подробности, слова и жесты, скажу, что скоро, очень скоро в цехе появилась специальная комната для сборки, со свежепокрашенными стенами, с шелковыми белыми шторами на окнах и бордовыми плюшевыми на дверях. Подобного на заводе еще не видели. А увидев, поняли — заказ-то идет не простой, а, надо думать, особый. Само дело требовало необычайной чистоты: ведь поверхности оболочки спутника полировались не для красоты. Слесари-сборщики надели белые халаты, белые нитяные перчатки. Детали клали на подставки, обтянутые бархатом. Вот так на завод пришло новое — новая культура, новое отношение к делу, новое качество, новая ответственность.
Рядом в соседнем громадном цехе шла напряженная работа. Готовилась ракета-носитель. Там крутился Михаил Степанович. Мы с ним поделили работу так: он занимался ракетой, я — спутником. Строгий почасовой график предусматривал одновременное окончание работ. График-то был строгим, и утвержден он был самим Главным, но дело-то новое. А в любом новом деле всегда возможны неожиданности…
Помню, под самый конец сборки, когда уже совсем не оставалось по графику резервных часов и нужно было передавать ПС на совместные с ракетой испытания, доставили нам «минуты приятные» кронштейны, которыми на корпусе спутника крепились антенны. Вернее, пружинки в этих кронштейнах. Незначительные детальки, казалось бы. С их изготовлением чуть задержались, а испытания, как нарочно, показали, что надо менять, сейчас не помню точно, то ли материал, то ли толщину этих пружинок.
Времени совсем не было. Мы молили (о наивность, о атеистический дух, в котором мы все были воспитаны!) господа бога, чтобы он послал какую-нибудь задержку ракетчикам, пусть маленькую, самую малюсенькую!
Вечером, по пути в конструкторское бюро, я встретил Михаила Степановича:
— Послушай, Миша! Как у вас дела, а?
— Да как дела… Все в порядке. Сегодня заканчиваем. Ночью вместе испытывать будем, так?
— Значит, у тебя все-все готово? — с некоторой тревогой спросил я.
— Почти все. Сейчас заканчивают проверку системы управления.
— А может… отдохнете эту ночку? Ведь устали… А завтра с утра и начали бы совместные, а?
— Ты давай не хитри! Не готово у вас, что ли?
— Да нет, готово. Просто о вашем здоровье беспокоюсь.
— Уж очень подозрительно мне это беспокойство. Давай-ка выкладывай, что случилось.
Пришлось рассказать ему о кронштейне.
— Да, дела неважные… А СП знает (так звали у нас Сергея Павловича. — А. И.)?
Я отрицательно покачал головой.
— Докладывать, хочется того или не хочется, нужно, никуда не денешься.
— Миша, может, ты один пойдешь?
— Э, нет, дорогой, это твои дела. Валяй сам.
— Ну, Миш, ну, будь человеком, ведь ты же ведущий! Если я пойду один, СП может подумать, что ты и не в курсе…
— Ну, ладно, политик! Пошли.
В приемной Главного никого не было — сам по себе случай странный. Антонина Алексеевна, его постоянный секретарь, просматривала какие-то бумаги. Было что-то около восьми вечера.
— Сергей Павлович у себя?
— У себя.
— А настроение как?
— Да вроде ничего. А у вас что?
— Доложите. Он нам нужен на минуточку.
Антонина Алексеевна зашла в кабинет Главного и тут же вернулась:
— Заходите.
Сергей Павлович сидел за своим рабочим столом. Наклонив вниз голову, он поверх тонкой золотой оправы очков посмотрел на нас:
— Ну, что стряслось? Раз вместе, что-то случилось?
Я скосил глаза на Михаила. Мне говорить или он будет докладывать? Пауза затянулась.
— Вы что ж, пришли со мной в молчанку играть?
— Сергей Павлович, — начал Михаил, — у нас с ПСом неприятность маленькая приключилась. Испытания пружины в антенном кронштейне…
— Хороши ведущие, — перебил Сергей Павлович. — А где же вы целый день были? Кто за вас должен своевременно докладывать? Сво-е-вре-мен-но! Я что, вас назначил ведущими, чтобы мне другие докладывали, что на производстве происходит?
Я почувствовал, что краснею. Неужели Сергей Павлович уже знает об этом злополучном кронштейне?
— Безобразие какое-то творится. Все молчат! Все скрывают! Я что, один должен всем заниматься? — темные глаза Сергея Павловича уже через очки пристально, сурово, не моргая смотрели на нас. — Чтобы такое безобразие было первый и последний раз! А вот теперь нате, полюбуйтесь! — он протянул Михаилу бумажку, лежавшую на столе.
Михаил взял бумагу. Я краем глаза прочитал:
«Приказ по предприятию №…
За несвоевременное уведомление о имевшем место недостатке, выявленном при испытании детали антенного кронштейна объекта ПС, приказываю: объявить выговор заместителю главного конструктора (свободное место), начальнику отдела (свободное место) и начальнику группы (свободное место)».
Подписи не было.
— Ну что? Прочитали? Очень мне хочется пополнить этот приказ еще одной фамилией, — и Сергей Павлович посмотрел в мою сторону.
Я почувствовал, что краснею еще больше. Стыдно и досадно. Мерзко. Так начинать свою работу… С выговора.
— Так и быть, на первый раз наказывать не буду. Но чтоб это было в первый и последний раз! Так и знайте! И вы, Михаил Степанович, приучайте к порядку вашего заместителя… — Сергей Павлович на минуту замолчал.
Телефонный звонок прямого аппарата резко нарушил повисшую в кабинете тишину. Взял трубку:
— Королев. Здравствуй. Что? Что случилось? Час от часу не легче! Михаил Степанович? Да, у меня. Сейчас придет.
Трубка положена.
— Михаил Степанович, давай-ка быстро в цех. Директор завода звонил, какая-то там петрушка на испытательной станции с ракетой. Разберитесь и докладывайте. Если меня здесь не будет, звоните домой. Ну, идите. И помните этот разговор! — Сергей Павлович постучал указательным пальцем по столу.
Мы чуть не бегом помчались в цех.
Человек пятнадцать испытателей обступили пульт, с которого проверялась система управления ракеты, и о чем-то ожесточенно спорили. Оказалось, что от одного из приборов в положенное время не прошла команда к рулевым двигателям. Часть испытателей считала, что это могло случиться по ряду причин, но большинство настаивало на необходимости подробного анализа и повторения испытаний. Короче, нам давалась отсрочка.
Я пулей вылетел из цеха. Надо обязательно за ночь разделаться с этим злополучным кронштейном! «Раскручивать» работу не пришлось, хотя мне очень хотелось после нагоняя проявить свои «ведущие» способности. Начальник цеха сборки, в кабинет которого я влетел словно метеор, успокоил меня:
— Не гомошись, ведущий, не гомошись. Пружину уже сделали и испытали. Сейчас еще раз проверяют. Обещают часа через два кронштейны обязательно дать на сборку.
К утру все было готово. ПС к испытаниям не опоздал. Ракетчики справились со своими делами. Совместные испытания прошли без замечаний.
На следующий день, часов в двенадцать, объявили, что в кабинете Главного будет оперативное совещание. Оперативка. Пришли заместители Главного, начальники отделов конструкторского бюро, руководители завода, начальники основных цехов. Человек сорок. Сергей Павлович заканчивал разговор по телефону. Собравшиеся вполголоса переговаривались между собой. Наконец Главный положил трубку, подошел к столу. Затихли.
— Ну что же, начнем, товарищи. Сегодня мы подведем итоги испытаний ракеты и спутника. Докладывайте, Михаил Степанович.
Михаил докладывал с присущей ему обстоятельностью, поглядывая в блокнот. Но, очевидно, волнуясь, почему-то раза два сказал не «объект ПС», а «объект СП». Главный прислушался, жестом остановил его и тихо, но очень внятно произнес:
— СП — это я, Сергей Павлович, а наш первый, простейший спутник — это ПС! Прошу не путать.
Михаил покраснел. Больше не путался. Весь ход подготовки был разобран очень подробно. Кой-кому досталось за допущенные промахи. Не была забыта и история с антенным кронштейном. Итог был таким: испытания закончены без замечаний, можно готовить и ракету и спутник к отправке на космодром.
Выходя из кабинета Главного, Михаил кивнул мне:
— Зайдем на минутку к себе.
Мы спустились на первый этаж, зашли в свою рабочую комнату.
— А ты знаешь, чем кончилась история с тем приказом по кронштейну? Вот смотри, — и Михаил протянул мне бумагу.
В приказ были вписаны фамилии заместителя Главного, начальника отдела, начальника группы. Но подписан он не был. Скрепкой приколота записка:
«Сергей Павлович! Я бы очень просил Вас не наказывать начальника группы, так как он своевременно выполнил все поручения. В том, что Вам не было доложено своевременно, виноват в первую очередь я». И инициалы заместителя Сергея Павловича.
А на приказе наискось крупным, твердым почерком:
«Мне безумно надоело это противное поведение. Как надо разболтаться, какими стать несерьезными людьми, чтобы так себя вести!
Следующий раз — обязательно накажу!
С. П.».
В начале сентября 1957 года группа проектантов, испытателей, конструкторов и инженеров вылетела на космодром. Сергей Павлович приказал Михаилу Степановичу и мне отправляться туда же (самого его на несколько дней задерживали дела в конструкторском бюро и в Академии наук).
На космодроме до этого мне бывать не приходилось. Как только самолет приземлился на новом степном аэродроме, а мы, пересев на «газики», помчались по степной бетонке, мною овладело чувство необыкновенного, которое не исчезало все последующие дни.
Хорошие строки написал Роберт Рождественский;
Среди земли седой
И выжженных полей
Надежная ладонь
Для звездных кораблей.
Мир спину разогнул
В наплыве дат и вех.
При слове «Байконур»
Планета смотрит вверх!
Космодром… Так же, как и Магнитка, Братск, БАМ, начинался он с первой палатки, первого колышка, вбитого в мерзлый песок, первого кубометра земли, а затем бетона. Сорок жары и сорок мороза. Ветер, казалось, продувает сквозь ребра. Песок. Серые клубки перекати-поля носятся, словно живые.
Сюда, в эти зааральские степи, несколько лет назад прилетел Сергей Павлович вместе с изыскателями, строителями. Ходил, смотрел, думал… И вот теперь… Громада монтажного корпуса, стартовое сооружение — нечто грандиозное, бетонные дороги, поселок на берегу реки… Космодром.
Для подготовки спутника в монтажном корпусе была выделена специальная комната, которая, кстати сказать, потом так и осталась «космической». Вот он — на родных, бархатом обтянутых подставках. Первое, что необходимо проверить, — это, конечно, работу радиопередатчиков. Подсоединены нужные кабели, приборы. Все четко, все в порядке — сигналы мощные, устойчивые. Проверено изменение формы сигналов в зависимости от температуры и давления внутри спутника. Тоже все нормально. Остается поставить внутрь корпуса спутника аккумуляторную батарею. Двое монтажников в белых халатах и перчатках на тележке ввозят ее в комнату. Осторожно поднимают, укладывают рядом на подставку. Вот она — сияет гранями своего полированного серебристого корпуса!
Последние контрольные замеры напряжения. Проводки вольтметра подсоединены к клеммам. Глаза всех присутствующих не моргая смотрят на стрелку. В общем-то, что особенного? Вольтметр, пара проводов, батарея. Но люди серьезно, очень серьезно следят за этой немудреной процедурой. А стрелка…
Стрелка не шелохнувшись стоит на нуле. Еще раз, еще… Нуль! На клеммах нет напряжения. Чувствую, что холодок пробегает по коже, а во рту становится как-то противно кисло. Оглядываюсь — гоголевская немая сцена из «Ревизора». Только смотреть ту сцену в театре — это одно: после нее опускается занавес и все идут домой. А здесь…
Аккумулятор — устройство не бог весть какой сложности. Что же могло с ним произойти? Уж где-где, а тут никак не ожидалось недоразумений. Само собой разумеется, немедленно была создана специальная комиссия с участием самых ответственных работников. Батарею сняли с подставки, и монтажники, у которых гордости поубавилось, словно они были во всем виноваты, вывезли ее из комнаты на аккумуляторную станцию.
С серьезностью хирургов, делающих операцию на сердце, приступили к вскрытию. Батарее, понятно, больно не было, чего никак нельзя было сказать о Валентине Сергеевиче, ответственном представителе предприятия, готовившего батарею. Вот сняты полированные блестящие крышки. В руках монтажницы — штепсельный разъем и… несколько оторвавшихся из-за плохой пайки проводов. Слова, сказанные в тот момент, мало назвать горячими.
Через час в комнате второго этажа испытательного корпуса собралось довольно много народу. Как сейчас вижу побелевшее лицо председателя госкомиссии, его руку, постукивающую по столу обрывком злополучного кабеля, слышу и слова, произносимые сквозь зубы:
— Люди вы или не люди? Ну можно ли найти название этому безобразию?!
Рядом с ним Королев. Молчит, только желваки на скулах ходят. «Подсудимый» — Валентин Сергеевич — с присущей ему невозмутимостью пытается объяснить:
— В целях повышения надежности мы применили эпоксидную смолу, но… но… этого…
— Нет, вы мне ответьте, люди вы или не люди?..
Провода были заменены, все надежно пропаяно, проверено. Батарея установлена на место.
Часа через два все закончено. ПС установлен на легкую тележку. Поблескивая полированной поверхностью, он как бы говорит: «Вот я какой, смотрите!» Двое монтажников берутся за ручку тележки:
— Пошли?
— Пошли!
Как почетный эскорт вокруг человек десять в белых халатах. Проходим по коридору в монтажный зал. Рядом с огромной ракетой ПС кажется таким маленьким и таким близким, словно ребенок, с трудом рожденный и выпестованный.
Крюк крана поднимает серебристый шарик к носовому отсеку ракеты. Длинные усы — антенны — прижались к носовому конусу. Последние пробные включения радиопередатчиков. В зале тихо. Члены государственной комиссии, Сергей Павлович, его заместители, главные конструкторы смежных организаций и предприятий молча стоят рядом с ракетой. Мгновенье — подана команда — и в громадном зале раздаются четкие, чистые сигналы: бип-бип-бип! Это их потом услышит мир. А пока слышим только мы.
Сигналы вырывались из динамиков испытательной установки — такие чистые, такие звонкие, такие необычные. Здесь их никто и никогда еще не слышал. Кто-то не выдержал, зааплодировал. Но тут же, словно поняв неуместность подобного проявления чувств, перестал.
Передатчик выключен. Последние соединения штепсельных разъемов. Поднявшись по стремянке к носу ракеты, я снял предохранительную скобу с контакта, включающего передатчик. Теперь он может включиться только при отделении от ракеты, там, на орбите. Шарик закрыли белым остреньким конусом — обтекателем.
В зал подают мотовоз. Громадная ракета, уложенная на специальную платформу, поблескивая полированными соплами двигателей, подрагивая на стыках рельсов, медленно выползает через бесшумно раскрывшиеся огромные ворота в звездную темень южной ночи. Рядом идут те, чей труд и талант были вложены в ее создание. Идут с непокрытыми головами. Шляпы у многих в руках.
Силуэт ракеты на фоне звездного неба был необычен. Неужели дожили? Неужели? Ракета, медленно двигаясь, уходила в предрассветные сумерки.
Через час она замирает в стартовом устройстве. Почти тут же начинаются предстартовые испытания всех ее систем и приборов. Мы на самом верху, около носа ракеты, и поэтому первые встречаем солнце. Становится ясно, что оно хоть и октябрьское, но жаркое. Температура внутри спутника начинает подниматься. Это недопустимо! Покрываем его куском белой ткани — помогает мало. Просим подать сюда, наверх, шланг для обдува. Выходящая под давлением струя воздуха постепенно снижает температуру до нормальной. Испытатели-ракетчики, работающие на «нижних этажах», заканчивают свои дела.
Незаметно подкрался вечер. Похолодало. Стартовая команда готовится к заправке ракеты. Железнодорожные составы на двух параллельных путях уже ждут. Цистерны топлива переливаются внутрь ракеты. Энергия, заключенная в нем, волей человека должна швырнуть спутник, вопреки силам земного притяжения, в космическую высь!
Нет, не думалось тогда о величии происходящего: каждый делал свое дело, переживая и огорчения и радости.
Окончена заправка. Фермы обслуживания, будто две гигантские руки, раскрывают объятия, готовясь выпустить во Вселенную свое детище.
До старта — полчаса. Площадка около ракеты пустеет. Только Сергей Павлович, его заместитель по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский да еще несколько человек остаются. Стараясь, очевидно, скрыть волнение, Сергей Павлович проходит несколько шагов, останавливается, смотрит на ракету… Какие мысли сейчас в его голове? Какие чувства владеют им?
1957 год. Октябрь. Четвертое. Ночь. На стартовой площадке рядом с ракетой, готовой к гигантскому скачку в пространство, в историю, появился горнист. Резкие звуки горна вторгаются в темень, прорываясь сквозь шум стартовых механизмов.
Торжественность той минуты навсегда останется в памяти. Это были незабываемые, неповторимые мгновения. Жаль, что фамилия горниста осталась неизвестной. Она, наверное, стала бы легендарной. Ведь его сигнал возвестил начало новой эры — эры космической.
Пора уезжать на наблюдательный пункт. Через заднее стекло машины смотрю на бело-серебристую свечу-ракету, искрящуюся под светом прожекторов. Последние минуты она здесь, с людьми, на Земле.
Вот и НП. Он в нескольких километрах от старта. Стрелка часов приближается к тому моменту, когда… Волнение мешает дыханию.
Двадцать два часа двадцать семь минут. Минутная готовность! Оторвалось от ракеты и пропало облачко парящего кислорода. Сейчас, вот-вот, сейчас! Сердце, кажется, вырвется из груди. Почему так долго? Какие же долгие, тягучие секунды! Смотрю, не отрывая глаз, боюсь моргнуть.
Наконец — отблеск пламени и гул, низкий раскатистый гул. Ракету обволакивают клубы дыма. Они поднимаются все выше и выше. Кажется, они скроют ее всю. Но вот величественно, неторопливо, уверенно белое стройное тело ракеты сдвинулось с места, поднялось, пошло…
И всплеск, ярчайший всплеск света! Пламя вырывается из стен стартового устройства и рвет темень ночи. Светло кругом. Только тени — резкие, черные, ползущие тени от людей и машин. Раскатистый грохот двигателей. Ночи уже нет — все окрест залито ярчайшим светом. Ракета идет! Все быстрее и быстрее! Все выше и выше! Вот плавный поворот на траекторию. Пламя, кажется, бьет прямо в глаза, но расстояние смягчает отсвет, да и гул становится глуше. Ночь возвращается. Контуры ракеты уже не видны. Лишь созвездие двигателей-огоньков, с каждым мгновением тускнеющих. Наконец только звездочка. И вот ее уже не распознать среди множества настоящих звезд.
Минута тишины и… крик. Кричат все. Что кричат — не разберешь. Машут руками, обнимаются, целуются, кто-то тычется небритым, колючим подбородком в щеку, кто-то хлопает по плечу. Налетает, чуть не сбивая с ног, Михаил Степанович. Счастливые, безмерно счастливые лица. Пошла!!!
Через несколько минут операторы телеметрических станций сообщают: спутник отделился от ракеты, необходимая скорость набрана! Вот она, впервые первая космическая! Первая космическая, вычисленная Исааком Ньютоном во второй половине XVII столетия и достигнутая лишь во второй половине XX, вот сейчас, в эту ночь 4 октября 1957 года…
Все это настолько необычно, что до тех пор, пока спутник не облетит хоть один раз Землю, не верится в свершенное. Проходит час. Нетерпеливые потянулись к фургону приемной станции. На ней командиром знакомый инженер смежного НИИ. Лет десять до этого звали мы его просто Слава или Славик. Теперь Вячеслав Иванович — разработчик того самого передатчика, сигналов которого мы все ждали с таким нетерпением. Рядом с ним руководитель НИИ, давний соратник нашего Главного.
Магнитофоны наготове стоят рядом с приемниками. Сидим с наушниками в тесном фургоне. Стрелка часов медленно движется по циферблату. Чувствую, как опять начинает колотиться сердце, как кровь стучит в висках. До боли прижимаю наушник, но, кроме шороха и шумов, ничего.
Вячеслав Иванович, наклонившись, почти лег грудью на стол около радиоприемника. Все следят за ним. Его аппаратура — самая чувствительная. Вдруг он пригибается еще ниже, чуть трогает ручку настройки, чуть поднимает голову, опускает опять — нет, показалось… Еще несколько длинных секунд, а может, минут, и вот Вячеслав Иванович поправляет наушники и произносит робко, неуверенно:
— Вроде есть…
Еще несколько мгновений, и…
— Есть!! Есть!!! Включить магнитофоны!
Сброшены наушники. Из них слышно уже и так. Все увереннее и увереннее звучит лучшая из мелодий: бип-бип-бип-бип!
— Летит! Летит!
Промчался вокруг Земли за 95 минут! Вот голос его — звонкий, дерзкий!
Радостный, торжественный доклад по телефону председателю государственной комиссии о приеме сигналов из космоса. Первый искусственный спутник Земли — есть!
Так это было.
Может, кто-нибудь тогда и сознавал значение свершаемого, но мне кажется, большинство не думало, что сделано великое дело, и совсем не предполагало, какой резонанс во всем мире вызовет запуск нашего пээсика. Да и некоторые мои знакомые, безусловно способные философски осмысливать происходящее, не раз признавались потом, что, узнав о спутнике, совсем не отметили в сознании начала новой эры. Когда по дороге домой, в актюбинском аэропорту, мы увидели свежие газеты с сообщением о запуске спутника и первыми откликами на него, то были поражены: да неужели это наш ПС, наш «простейший», так перебудоражил мир!
Меня, и, конечно, не меня одного, охватило странное, прежде не испытанное чувство любопытства и смущения. Ну, читали мы сенсационные сообщения и раньше, но они касались чего-то и кого-то другого. А сейчас вот прямо так, открыто и официально, писали о нашей работе. Газеты объявляли вес спутника — 83,6 килограмма. Вспомнилось: установив на весы подставку и уравновесив ее, рабочие осторожно опустили на нее ПС, и девушка-лаборантка записала в графе «Вес» — 83,6. Тогда это была простая технологическая операция. Как же рассматривать ее теперь?
Вскоре после взлета нашего ПС стало известно, что его орбита, как и рассчитывалось, оказалась эллиптической, с апогеем около 900 километров и перигеем 220 километров. Период обращения вокруг Земли — 1 час 36 минут. Инженеры сопоставляли полученные результаты с расчетными. Все было так, как и должно было быть.
6 октября в парижской газете «Журналь дю диманш» было опубликовано высказывание известного французского физика Фредерика Жолио-Кюри: «Это выдающаяся, великая победа человека, которая является поворотным пунктом в истории цивилизации. Человек больше не прикован к своей планете».
5 октября доктор Джозеф Каплан, председатель Американского национального комитета по проведению Международного геофизического года, сказал о советских людях: «Я поражен тем, что им удалось сделать за такой короткий срок, какой они имели в своем распоряжении. Мне кажется, что это замечательное достижение. Они сделали это, и сделали первыми». Относительно 83,6 кг он заметил: «Это нечто фантастическое, и, если они могли запустить такой спутник, они смогут запустить и более тяжелые спутники».
«Ночь 4 октября 1957 года, — подчеркивало агентство Юнайтед Пресс, — имеет историческое значение для всего западного мира. Любые томительные сомнения, скептицизм или умаление научных достижений России внезапно рассеялись. Советские ученые заявили, что они могут сделать и сделали то, что величайшие гении западного мира все еще не могут сделать — запустить искусственный спутник Земли в межпланетное пространство».
«Мы были бы в самом деле очень глупыми, — подхватывала вашингтонская газета „Ивнинг стар“, — более того, мы проявили бы полную слепоту, если бы не видели в этом русском достижении особенно убедительное подтверждение прошлых сообщений Москвы об успехах Советского Союза в создании межконтинентального снаряда».
Мы читали газеты. Задумывались. Так вот что может сделать техника, созданная нашими руками! Как-то по-другому стала восприниматься собственная работа, появилось чувство какой-то новой ответственности. Раньше мы такого не испытывали. Вот какими оказались итоги политические и итоги психологические. А технические?
Наблюдение за движением спутника, измерение параметров орбиты показали почти полное их совпадение с расчетными. Это была победа ракетчиков, успех создателей двигателей, системы управления ракеты.
Конструкторы спутника радовались, что его радиопередатчики работали и их сигналы принимались во всех странах мира (мощность сигналов и выбранный диапазон радиоволн дали возможность слышать наши «бип-бип» на расстояниях до 10 тысяч километров).
Подтвердились также тепловые расчеты и принцип, выбранный для терморегулирования. Несмотря на то что спутник нагревался, двигаясь по орбите на «солнечной стороне», и остывал, заходя «в тень», температура внутри не выходила за допустимые пределы.
Сохранялась в течение полета и герметичность корпуса. Это означало, что сварные швы были прочны, не «потекли», что выбранная конструкция уплотнения по месту соединения двух полушарий оболочки выдерживает перепады и давления и температуры. Интересные результаты об окружающем Землю космическом пространстве получили и ученые.
9 октября 1957 года «Правда» писала: «Для перехода к осуществлению космических полетов с человеком необходимо изучить влияние условий космического полета на живые организмы. В первую очередь это изучение должно быть проведено на животных. Так же, как это было на высотных ракетах, в Советском Союзе будет запущен спутник, имеющий на борту животных в качестве пассажиров, и будут проведены детальные наблюдения за их поведением и протеканием физиологических процессов».
Такая программа казалась естественной. Но многие ли знали, что это программа не грядущих лет, а ближайших недель?
Лайка
«В соответствии с программой Международного геофизического года по научным исследованиям верхних слоев атмосферы, а также по изучению физических процессов и условий жизни в космическом пространстве 3 ноября в Советском Союзе произведен запуск второго искусственного спутника Земли…
На борту второго искусственного спутника имеется: аппаратура для исследования излучения Солнца… космических лучей… герметичный контейнер с подопытным животным (собакой)…»
«В соответствии с программой Международного геофизического года по научным исследованиям верхних слоев атмосферы, а также по изучению физических процессов и условий жизни в космическом пространстве 3 ноября в Советском Союзе произведен запуск второго искусственного спутника Земли…
На борту второго искусственного спутника имеется: аппаратура для исследования излучения Солнца… космических лучей… герметичный контейнер с подопытным животным (собакой)…»
Газеты всех стран были полны невероятными сообщениями. Межконтинентальная ракета… Атомоход «Ленин»… И вот — первый искусственный спутник Земли… Советский Союз? Не Америка? Странно… Удивительно…
Советские газеты писали: «10 октября спутник будет пролетать над городами: Ванкувер — в 9 часов 52 минуты, Вашингтон — в 14 часов 59 минут, Омск — в 21 час 06 минут, Пенза — …Манчестер… Рио-де-Жанейро… Ханькоу… Канберра… Ленинград… Москва…» И люди во всех странах и на всех континентах поднимали головы к небу, смотрели, удивлялись, восхищались…
Через несколько дней после возвращения с космодрома в конструкторское бюро мне вместе с одним молодым специалистом — нашим электриком Юрием Степановичем — по заданию Константина Давыдовича пришлось выехать в другой город. Там, в одном из институтов Академии наук, создавались приборы для спутника, работа над которым полным ходом шла в проектном отделе. Это был уже не ПС. На ватмане вырисовывалось нечто космическо-фантастическое. Конусообразный корпус необычной формы, набитый до отказа приборами. Какие-то изогнутые антенны, штанги с чувствительными научными датчиками — одним словом, целая лаборатория.
Побывать в этом городе стоило. Мы впервые сталкивались с научным институтом. Как там справятся с созданием прибора для ракеты?
Город встретил нас обычным «Мест нет» в окошечках администраторов гостиниц. Таблички были солидными, не на день-два сделанными. Стекло — где золотом по черному, где серебром по красному… После того как мы побродили часов пять-шесть и познакомились на проспекте в газетной витрине с опубликованным как раз в этот день описанием первого спутника, посмотрели его фотографию, нам ничего не оставалось, как посмеяться над счастливчиками, создавшими сей спутник и, конечно, окруженными вниманием и любовью! Не оставаться же было на улице! И мы отправились к одному из знакомых Юрия. Диван и раскладушка нам были обеспечены.
На следующий день — визит в институт, знакомство с приборами. Дело это несложное, приятное. Мы предполагали пробыть здесь еще день-другой. Однако под вечер неожиданный телефонный звонок заставил нас срочно вернуться обратно.
Сергея Павловича в ОКБ не было. Я зашел к Константину Давыдовичу.
— Вас Сергей Павлович приказал немедленно вызвать, — словно отвечая на мой вопрошающий взгляд, вместо «здравствуйте» произнес он.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось… Не то слово! Вчера Сергей Павлович докладывал государственной комиссии одно новое предложение. Так вот: принято решение в самый короткий срок готовить второй спутник.
— Константин Давыдович, подождите, что-то я не понял. Ведь по второму и чертежей-то нет, еще только проектные работы идут…
— Второй станет третьим. А вторым будет совсем другой!
— ???
— Да-да. Решение, я говорю, уже принято. На втором спутнике должна полететь в космос собака. Пуск — через месяц.
Минут через десять я был в проектном отделе. К счастью, Евгений Федорович Рязанов, начальник проектного сектора, был на месте.
— Ну, как поездка? Как институт? Как поживают друзья-товарищи? — встретил он меня.
— Подожди, ради бога, подожди! Что тут случилось? Я сейчас у КД был (так порой называли Константина Давыдовича), он меня совершенно ошеломил…
— Почему ошеломил? Конечно, в какой-то степени неожиданность для некоторых. Но ты-то знаешь, что спутник с животным проектировался. Первый как сработал? Здорово? Так почему же нельзя планы пересмотреть? Они что — догма?
— Не догма. Но только КД говорит, что пуск через месяц… А чертежи, металл, приборы? Это все когда появится и откуда? Ей-богу, ничего не понимаю…
— Ладно, пойдем, посмотришь.
Мы подошли к одному из столов. На листе ватмана компоновочная схема. В носовой части ракеты легкая, ажурная трехэтажная рама. Верхний этаж, как я смог понять, отводился под прибор для исследования рентгеновского излучения Солнца. Это с ним мы знакомились в командировке. Конструкция весьма хитроумная, а внешне напоминающая известную домохозяйкам металлическую печь-чудо. Под прибором, на втором этаже, знакомый шарообразный контейнер первого спутника. В нем радиопередатчик, батарея — все такое же, как в первом спутнике. Только антенны другие. Не четыре трубки-уса, а длинные металлические дуги на корпусе ракеты.
И наконец, первый этаж. Этот этаж отводился — и вот тут-то, признаюсь, у меня перехватило дыхание — для ГКЖ. ГКЖ — это герметичная кабина животного. Я знал, что такая кабина уже существует и осваивается четвероногими иждивенцами одного из медико-биологических институтов. Иными словами, все, входящее во второй спутник, уже было готово и могло быть использовано немедленно.
Евгению Федоровичу не пришлось заниматься агитационно-пропагандистской деятельностью в защиту предложенного проекта. Собственно, от меня ему защищаться и не очень-то нужно было. Не та величина. Видя, что два нижних этажа больших эмоций не вызвали, он, посмотрев на меня очень внимательно, спросил:
— Надеюсь, что такое ГКЖ, тебе известно?
— В общих чертах, конечно. Подробнее узнать времени не хватило.
— Знаю. Но о кабине потом. Я тебе не сказал — на ракете договорились поставить еще один прибор — для изучения космических лучей. Так что можно будет не только жизнедеятельность животного исследовать, но и то, что в космическом пространстве делается.
— Подожди, сколько же получается? ПС весил восемьдесят шесть, а здесь сколько?
— Здесь, по предварительной прикидке, будет около полутонны.
— Полутонны?
— Да, около того. И знаешь, это не предел. Ракетчики говорят, что в следующий раз — третьему спутнику они еще килограммов шестьсот — семьсот добавят… Ну, а теперь о кабине. А то как-то чудно получается: ведущий, а таких элементарных вещей не знаешь…
— Ты давай не очень. Узнал раньше, так не фасонь.
— Да я что…
— Знаю я вашего брата. Куснуть не откажетесь… Скажи спасибо, что я к тебе пришел, а то бы удовольствие меня просвещать кому-нибудь другому досталось.
— Оценил, оценил. Так вот, слушай. Кабина, сам понимаешь, герметичная…
— Понимаю!
— Ну, не перебивай! Завелся! Герметичная. В ней, естественно, система регенерации воздуха, кормления и, так сказать, наоборот…
— Что наоборот?
— Понимать надо. Система ассенизации, вот что. Кроме того, нужно регистрировать частоту пульса и дыхания, кровяное давление, биотоки сердца животного, ну и, конечно, температуру и давление воздуха в кабине. Но вот как передать всю эту информацию, пока не знаю. Подходящей телеметрической системы не нашли.
Действительно, второй спутник должен был давать во много раз больше информации, чем первый. Для этого требовалась подходящая радиотелеметрическая система. Перекопали все существующие телеметрии — к счастью, оказался неплохой выбор. Систем было несколько, и они уже не раз проверялись на ракетах, в том числе межконтинентальных…
Вот вспомнил я о телеметрической системе и не могу не сказать добрых слов о тех товарищах, которые так много сил и таланта отдали разработке и созданию совершенно необходимых для новой техники средств. Ракета — не самолет и не автомобиль, на ней нет человека, она летит на таких высотах, что с Земли ничего не увидишь. Ее нутро до предела набито самыми различными автоматическими приборами. Кто скажет, как они работали в полете? Конечно, если все хорошо, если ракета пролетела заданное расстояние и попала в заданный район, то и вопросов нет. А если что-нибудь не так? Как узнать, что подвело, какое звено оказалось слабым, что надо переделать?
На все эти вопросы может дать ответ только радиотелеметрия. Лишь она может определять с помощью маленьких чувствительных датчиков температуру и давление, фиксировать вибрации, обороты насосных систем в двигателях, токи и напряжения в источниках питания и многое-многое другое. Сотни датчиков располагаются во всех ракетных приборах и узлах. От каждого датчика идут провода к специальным преобразующим и переключающим приборам. Из того сигнала, который прислан датчиком, они делают свой сигнал. Он и передается радиопередатчиком на наземную приемную станцию. Чтобы не было путаницы, сигнал каждого датчика располагается в общем ряду информации на строго определенном месте.
Сложные телеметрические системы, крайне необходимые на ракетах, еще более важны на космическом аппарате. В конце концов, ракета может выполнить свою задачу и без телеметрии (лишь бы не было аварии). Для спутника же телеметрия — это все! Нет информации — нет результата!
Очень умные радиотелеметрические системы были разработаны в конструкторском бюро, которым руководил Василий Федорович, в те годы еще совсем молодой ученый. Меня с ним связывало давнее знакомство, начавшееся довольно необычно. Сразу после войны учиться мне не удалось: начал работать и только через несколько лет поступил в институт. Василий Федорович возглавлял там одну из кафедр, и познакомиться мне с ним довелось на приемном собеседовании. Я собеседником остался доволен, но вот доволен ли был он? Кроме преподавательской работы Василий Федорович занимался и другой — руководил группой конструкторов, разрабатывавших радиотелеметрические системы для разных целей, в том числе и для наших ракет. И я надеялся, что на этой почве между нами должно установиться неплохое взаимопонимание.
Шли семестры, мелькали сессии. И вот на одном из экзаменов по предмету, который читал Василий Федорович, мне достался вопрос «Разрывная трактовка работы блокинг-генератора». Радиотехники знают, что такое блокинг. Понять, как он работает, можно, но теоретически объяснить — трудновато: по крайней мере, так считали мы, студенты. «Разрывная трактовка», как кто-то нам сказал, была детищем Василия Федоровича, это был его конек, но конек, скажу прямо, норовистый: многие вылетали из его седла. Прочитав в билете вопрос, я почувствовал, что лежу на земле, а над головой моей занесено блокингованное копыто. Дальнейший ход событий подтвердил мои наихудшие предчувствия: в зачетной ведомости четко и жирно была выведена двойка.
О, как я был обижен! На Василия Федоровича! На весь белый свет! На себя! И еще черт знает на кого! Нет, надо же, коллеги, можно сказать, соратники, и вдруг — двойка! Частенько уже потом, при встречах с Василием Федоровичем, вспоминался этот случай, стоивший мне диплома с отличием.
Бывало так: звонит он, например, по телефону и просит не жаловаться Сергею Павловичу на то, что его товарищи вовремя не смогут привезти нам какие-нибудь приборы, или не обращать внимания на какие-то там лишние полкило по сравнению с согласованным весом.
— Нет, уважаемый Василий Федорович, — отвечаю я официальным тоном, — согласиться с вашим предложением мы не можем!
— Ну, послушай, ну, будь же человеком!
— Что, что? Плохо слышу! Алло! Алло!
— Я тебя прекрасно слышу!
— Ах, прекрасно слышишь? Замечательно! — и я переходил на зловещий свистяще-шипящий тон. — А не помните ли вы, уважаемый Василий Федорович, как однажды зарезали на экзаменах человека? А? И он поклялся мстить вам! По законам кровной мести! Вендетта!
— Пошел к черту! Я же с тобой серьезно говорю.
— И я, уважаемый Василий Федорович, серьезно. Очень серьезно. Признайтесь, что в те доисторические времена вы допустили колоссальную ошибку!
— Ну, признаюсь, признаюсь, дьявол с тобой!
— Вот так-то! Ладно, будем считать, что договорились!
Присутствовавшие при подобных диалогах обычно покатывались со смеху…
Но вернемся ко второму спутнику. Итак, нужна была телеметрия. Имеющиеся в нашем распоряжении ракетные приборы не были рассчитаны на длительную работу, да еще в условиях космического вакуума. В герметичном контейнере-шарике свободного места не было. Телеметрию можно было установить только на ракете — так сказать, самостоятельно.
На одном из совещаний у Сергея Павловича главные конструкторы, его коллеги, обсудив состояние дел, подошли к вопросу о телеметрических измерениях. В кабинете стало тихо. Предложений не было. Минуты шли. Люди молчали.
— Так и будем молчать? Что же делать с телеметрическими измерениями? — не поднимая головы, тихо спросил Сергей Павлович.
— Позвольте мне, Сергей Павлович, — поднялся Василий Федорович. — У нас есть приборы, которые подойдут по всем параметрам, но они недостаточно герметичны. Мы беремся, если нам помогут, в самый короткий срок сделать то, что нужно.
Скажу честно, некоторые посмотрели на Василия Федоровича так, как смотрят или на сумасшедшего, или, по крайней мере, на несерьезного человека. Обычно на всю «теорию» и «практику» при установке на ракету какой-нибудь новой системы требовалось времени, ну, по крайней мере, раз в 20–30 больше, чем было сейчас.
Послышались весьма скептические замечания. Сергей Павлович, внимательно слушая, молчал. Василия Федоровича никто не поддержал. Сомнений же было высказано достаточно.
— А знаете, я, пожалуй, с предложением Василия Федоровича соглашусь! — наконец сказал Сергей Павлович. — Мне оно нравится, черт возьми! В нашем деле надо уметь идти на риск! Да, собственно говоря, риск-то не очень и большим может быть. Ну неужели мы не поможем обеспечить нужную герметичность? Слушайте, я предлагаю согласиться. Давайте так и решим. А ты, Василий, после совещания останься. Мы с тобой обсудим кое-что.
Через три дня герметизация приборов была проверена в барокамере. Результаты оказались хорошими, и телеметрическая система для второго спутника появилась в срок.
Оставался еще один нерешенный вопрос. Из-за ограничений в весе нельзя было взять на борт много аккумуляторных батарей, а спутнику полагалось нормально функционировать, по крайней мере, в течение недели. Этого можно было добиться, только включая передатчик телеметрической системы в зонах приема наземных станций и выключая при уходе спутника из этих зон. Иными словами, передатчик должен был автоматически включаться в какие-то определенные моменты времени, работать нужное количество минут, а затем выключаться.
При расчете орбиты спутника можно было определить, в какие часы и минуты после старта и на каких витках передатчик должен быть включен и выключен. Нужен был прибор, который автоматически мог бы замыкать и размыкать электрические контакты в определенные моменты времени. Сейчас все это вызывает улыбку. Существуют десятки приборов, справляющихся на борту космических аппаратов с проблемами неизмеримо более сложными. Но тогда, в 1957 году, такие задачи решались впервые.
Приборы, по программе управляющие разными системами на ракетах, применялись и раньше. Это были так называемые ПТР — программные токораспределители. Но ПТР работали по нескольку минут, а нам необходимо было несколько суток! Как быть? Поставить десяток ПТР? А вес?
Решение нашлось совершенно неожиданно — часовой механизм со специальными контактными группами! Три таких механизма должны были обеспечить безотказность программного устройства. А обеспечат ли? Как будет работать часовой механизм в условиях невесомости? Да разве этот вопрос был единственным? Но спутник создавался.
Сергей Павлович, очевидно, в эти дни не раз вспоминал молодые годы, чертежную доску в своей комнате в Марьиной роще, где разрабатывался планер СК-9. И сейчас он принимал самое энергичное и непосредственное участие в работе с карандашом в руках, простым — не цветным (цветные он использовал не для чертежей, а для резолюций).
Люди забыли об отдыхе. Дни и ночи летели с космической скоростью. Каждое утро в сборочном цехе Сергей Павлович проводил оперативки, досконально и придирчиво проверяя суточные задания, почасовые графики. К концу совещаний в кабинете становилось тесновато, так как по ходу дела вызывали все новых и новых людей. Хвалить здесь не хвалили, поскольку приглашались обычно виновники разных задержек. Разговор всегда был кратким, эмоциональным и предельно ясным. «Обвиняемый» краснел или бледнел. Повторно, как правило, никого не вызывали: хватало одного раза.
В цех зачастили руководители биологических экспериментов Владимир Иванович Яздовский и Олег Георгиевич Газенко. Появились новые, необычные для производства звуки — тявканье собачонок.
В середине октября, посоветовавшись с Константином Давыдовичем, мы поехали в научно-исследовательский институт, занимавшийся проблемами биологических исследований в космическом пространстве.
Нас встретил Владимир Иванович Яздовский:
— Ну, рад, очень рад. Наконец-то к нам выбрались. Посмотрите, как мы живем-работаем!
Попадая в любой незнакомый институт или на завод, многие невольно испытывают какую-то робость: незнакомые люди, незнакомые дела. Но через какое-то время все встает на свое место. Период акклиматизации — самый интересный. Порой первоначальное впечатление о людях и их работе оказывается и окончательным.
Не знаю, радушная ли обстановка или личные качества Владимира Ивановича способствовали тому, что мы с первого момента не чувствовали себя в институте посторонними.
— Присаживайтесь, присаживайтесь. Уж извините, тесновато у нас, да не беда, я думаю! — Кабинет Владимира Ивановича действительно не страдал избытком площади. — Хочу вам такой порядок предложить. Мы расскажем о наших работах, экспериментах, затем посмотрим лаборатории и разные устройства. А потом, так сказать, на закуску, покажем вам некоторые любопытные кинокадры. Согласны?
— Принято единогласно!
— Газеты вот уже две недели только о вас и пишут, и мы от души поздравляем вас с огромным успехом и с тем вниманием прессы, которого вы удостоены. Однако скажу, что удивлен вашим безразличием к нашей работе.
— То есть?
— Сколько времени прошло, а вы вот только сейчас выбрались к нам.
— Ну, так вы же знаете, Владимир Иванович, какая у нас сейчас на заводе обстановка. Работа день и ночь. Мы давно уж собирались…
— Да, понимаю, понимаю… значит, заняты? — Владимир Иванович с хитрецой посмотрел на нас. — А знаете ли вы, что Сергей Павлович вот только за последние десять дней четыре раза у нас был?
Краснеем.
— Ну, ладно, ладно. Возможно, некоторые из вас думают, что раз так здорово пошел ПС, то совсем несложно посадить на второй спутник какую-то собачонку и пусть она там летает. Так ведь?
Молчим. Нет, конечно, мы не считали полет собачонки делом простым, но всерьез об этом не думалось. Не до того было.
— Людям техники, — продолжал Владимир Иванович, — порой трудно представить, какие необычные явления могут произойти с живым организмом даже на больших высотах в атмосфере, не говоря уж о космосе.
И он рассказал, что в 1875 году трое французских исследователей, поднявшись на воздушном шаре, внезапно почувствовали сильную слабость. Шар продолжал подниматься, достиг высоты около 8 километров, а затем опустился на землю. Двое были мертвы. Третий, чудом выживший, рассказал, что все трое пережили в полете.
Причину трагедии в то время установить не удалось. Теперь-то известно, что с высотой уменьшается давление, сокращается количество молекул кислорода в каждом литре воздуха. То же происходит с азотом и другими газами. Живой организм начинает испытывать кислородное голодание, появляются сонливость, апатия, может возникнуть паралич. Ткани организмов состоят из мельчайших клеток с жидким содержимым (процентов на восемьдесят это вода). В крови содержатся и растворенные газы — азот, кислород, углекислый газ. При снижении давления газы начинают выходить из жидкости (вспомните пузырьки в только что открытой бутылке нарзана) и закупоривать кровеносные сосуды. С уменьшением давления уменьшается и температура кипения жидкостей. На высоте всего лишь 19 километров, где давление атмосферы только 47 миллиметров ртутного столба, жидкости в организме начинают кипеть при температуре около 37 градусов Цельсия, а это, как известно, нормальная температура человеческого тела.
Итак, высота 15–20 километров несет смерть — организмы земных существ не приспособлены к таким условиям. Но Владимир Иванович перечислил еще не все высотные опасности. В то время уже было известно, что из Вселенной к Земле беспрерывно летят космические частицы. Это ядра атомов различных элементов, но преимущественно — водорода. Подлетая к Земле со скоростью, близкой к скорости света, они, тормозясь атмосферой, отдают ей свою энергию и у земли оказываются совершенно безопасными. На высоте же их интенсивность во много раз больше, чем у поверхности Земли. Обладая огромной энергией, они при встрече с тканями живого организма легко разрушают их: каждая такая космическая бомбочка способна поразить более 15 тысяч клеток. Эти частицы способны проникать в глубь организма, возможно, вызывать поражение нервной системы, изменять состав крови, возбуждать рост злокачественных опухолей.
— Кстати, действие космических частиц изучено еще очень слабо, — закончил Владимир Иванович свой рассказ. — Вот почему аппаратура Сергея Николаевича Вернова соседствует на спутнике рядом с нашей…
Мы сидели молча, взволнованные картинами разрушения всего живого в космосе. Я слышал о космических лучах, об их истребительной энергии, знал, что на больших высотах человек жить не может, но то, о чем рассказал Владимир Иванович, было уж очень предметно, осязаемо, как будто находилось где-то здесь, рядом, за стенами кабинета. Вдруг как-то особенно почувствовалось, что здесь готовят почву для будущих полетов человека в космическое пространство. Здесь думают прежде всего о человеке, а уж потом — о технике.
— Полеты в космос, — вмешался в разговор Олег Георгиевич Газенко, — сопряжены не только с особенностями, о которых говорил Владимир Иванович. Есть биологические проблемы, связанные с явлениями, более близкими вам, конструкторам. Я имею в виду вибрации, перегрузки, температурные перепады и, конечно, самое, пожалуй, интересное и необычайное — невесомость. Попытайтесь взглянуть на них не только с технической стороны. У вас обиходны слова «перегрузка по продольной оси пять единиц», «вибрации от десяти до тысячи периодов в секунду при такой-то амплитуде колебаний», «диапазон температур от минус сорока градусов до плюс пятидесяти градусов» и т. д. Все это пишется на чертежах, в инструкциях и программах, проверяется на вибростендах и в термокамерах. А вообразите, что вместо прибора на центрифуге крутитесь вы сами. Вас трясут на вибростенде, подогревают градусов до пятидесяти — шестидесяти. Представляете, что это такое? Давайте пройдем по лабораториям и кое-что посмотрим. А то мы можем несколько суток рассказывать…
Мы вышли в коридор, закурили. Воспользовавшись паузой, Владимир Иванович отдал несколько распоряжений по телефону, подписал у секретаря две-три бумаги.
— Ну вот, я и готов. Пошли. Откуда начнем, Олег Георгиевич?
— Думаю, если гостей провести по всему нашему хозяйству, то и дня не хватит.
Я опять ругнул себя в душе за то, что не выбрался сюда пораньше, не в такое суетливое время.
Пока шли по коридору, Олег Георгиевич рассказал об отборе собак для полетов. Оказывается, дело это очень непростое. Вес их не должен превышать 6–7 килограммов. Комнатные декоративные породы, вроде болонок или такс, не подходят, так как они чересчур нежны. Лучшими считаются беспородные собаки — дворняжки. Они выносливы и неприхотливы.
Мы вышли на большой двор. Много деревьев. Ветерок крутил по асфальтовым дорожкам желтые тополиные листья. Слышался разноголосый собачий лай.
— Здесь площадки для прогулок, там, дальше, виварий — помещение, где живут собаки. А вот здесь я вам кое-что покажу, — и Олег Георгиевич повел нас к зданию в глубине двора.
По узкому коридору проходим внутрь. Помещение круглое, нижняя часть стены глухая, под потолком ряд окон. Металлическая прочная сетка огораживает установленную в середине помещения центрифугу — стальную ферму, приводящуюся, как карусель, в быстрое вращение мощным электродвигателем.
— Вы знаете, еще Циолковский применял центрифугу для исследования переносимости ускорений. Он установил, например, что тараканы-прусаки выдерживают перегрузку до 300 единиц, а вот цыплята — только до десяти.
На конце фермы специальная кабина. В нее помещают животное. Было установлено, что если испытание не превышает 5 минут, то собаки выносят восьмидесятикратную перегрузку, вес собачонки при этом достигает почти полутонны.
Центрифуга не работала. Олег Георгиевич объяснил нам, что показать ее в действии не сможет, так как каждый эксперимент готовится долго и тщательно. Готовят приборы, подготавливают и испытуемое животное…
День уже клонился к вечеру, когда мы, переполненные новыми впечатлениями и сведениями, вернулись в кабинет Владимира Ивановича.
— Ну вот, мы очень бегло познакомили вас с нашими работами. Так мы готовили первых космических путешественников, которые носятся у вас по цеху.
— Олег Георгиевич, вы обещали показать опыты по невесомости, — вспомнил один из нас.
— В лаборатории показать это невозможно, сами прекрасно понимаете, а вот кинокадры посмотреть — пожалуйста. Вы знаете, что мы проводили опыты в ракетах. Собаки, крысы, мыши поднимались на высоту 180–200 километров. На несколько минут — после выключения двигателя ракеты и до входа ее в атмосферу — получаются условия невесомости.
Перешли в маленький кинозал. Потух свет, застрекотал небольшой киноаппарат.
— Эти кадры, — пояснил Олег Георгиевич, — сняты бортовой кинокамерой в одном из экспериментов на ракете.
На экране две прозрачные плексигласовые коробки, в них — крысы. Видно, что при взлете, когда начинают действовать перегрузки, движения крыс замедляются. Лапы широко расставлены, головы опускаются все ниже и ниже и, наконец, касаются пола. Перегрузка прижимает крыс к полу коробки, и они перестают двигаться. Проходит несколько секунд, и вдруг они отрываются от пола, на какое-то мгновенье повисают посередине коробки и начинают беспорядочно кувыркаться: то крутятся на месте, то летят куда-то в угол, вращаясь веретеном, то кувыркаются через голову — кто как. Лапы у них растопырены.
По просьбе Олега Георгиевича лаборант выключил кинопроектор.
— Вы видели, как ведут себя крысы в условиях невесомости. Как это явление объясняется? В привычных земных условиях у всех животных при изменении положения тела в пространстве меняется напряжение мышц. Команды к мышцам идут через мозг от самых разных органов — зрения, слуха, равновесия. Происходит все это автоматически, рефлекторно. В рефлексах существует ощущение верха и низа, связанное с земным притяжением — весом. При невесомости же обычные команды перестают действовать. Потеряв вес, животное теряет ощущение верха и низа, нет у него и точек опоры, дающих команды от лап, хвоста. Только зрение продолжает распоряжаться нормально, но и оно первое время не способно бороться с хаосом непонятных ощущений. Поэтому и возникает бурная двигательная активность животного — поиск нужного положения.
— Интересно, а что будет дальше?
— Сейчас посмотрим. Наблюдайте внимательно…
На экране опять заметались крысы. Однако через полминуты скорость их движения перестала увеличиваться, а еще через несколько секунд стала уменьшаться. Казалось, животные утомились. Но ведь состояние невесомости продолжалось…
Лента кончилась. Зажегся свет.
— Пока все. Вы видели, что движения крыс стали более плавными, менее беспорядочными. Такую перемену мы объясняем приспособлением животного к условиям невесомости. Нормальная работа зрительного аппарата начала побеждать хаотические сигналы от других «командиров». Нам удалось выяснить, что у разных особей приспособляемость появляется в разные сроки, у одних — быстрее, у других — позже. Окончательные ответы дадут эксперименты на спутниках Земли. Теперь вы, дорогие товарищи, немного познакомились с нашими работами, — улыбнувшись, заключил Владимир Иванович. — Если бы приехали раньше, мы бы показали, как готовили к полету несколько собачонок, из которых какой-то одной доведется быть в космосе первой.
Изготовление всей необходимой материальной части — деталей трехэтажной рамы, антенн, установка приборов и кабины для животного — все это, в общем, было делом нехитрым. Ну а затем — испытания. Проверка всего по отдельности, автономно, потом вместе — по летной программе. Испытания, испытания и еще раз испытания.
Результаты обсуждены на совещании у Главного. Решение единодушное: и ракету и спутник отправлять на космодром.
На следующий день драгоценный груз был самым тщательным образом упакован и отправлен на аэродром. Можно было вылетать и нам. В день отлета во Внукове собралась довольно живописная группа. Люди как люди, с чемоданами, все как у всех. Но у троих весьма солидных мужчин — на тонких ременных поводках изящные, остромордые, одетые в яркие попонки дворняжки. Они-то, пожалуй, и привлекали внимание многих пассажиров. С нами летели кандидатки в космический полет. Одной из них вскоре предстояло стать первой…
Вот и космодром. Громада монтажного корпуса — ракета уже в нем. Космическое оборудование в космической комнате. Все проверки после переезда на космодром прошли быстро.
Комплексные испытания. Это своего рода экзамен, последний перед стартом. На испытания собрались члены государственной комиссии, главные конструкторы, ученые, инженеры. Всем интересно посмотреть, как пока вот здесь, рядом, оживут сложные механизмы ракеты, подрагивая, будут поворачиваться рулевые двигатели, как с шипением вырвется сжатый воздух из пневматических магистралей двигательных установок…
Началось. И вдруг кто-то, вбежав в зал, крикнул: «Товарищи! Сейчас над нами будет пролетать ПС!» Испытания приостановили. Все поспешили во двор. Солнце заходило, чистое, безоблачное небо отливало синевой. Напряженно всматриваемся в горизонт. Идут минуты. Кто-то скептически произнес: «Нет, не пролетит!» На эту фразу никто не обратил внимания: увидим мы спутник или не увидим — не так уж важно. Существенно другое: он летает, летает там, в космической выси!
Через несколько минут кто-то заметил движущуюся светлую точку. Он! Он! Тот самый, что лишь месяц назад лежал здесь вот, за стеной монтажного корпуса! Светлячок летел и, казалось, двигался гордо, уверенно, неторопливо. Навсегда запомнилось — у многих на глаза навернулись слезы.
Подготовка второго спутника заканчивалась. Готовились и наши пассажирки. Две явно претендовали на первое космическое путешествие — еще не летавшая Лайка и снискавшая к этому времени широкую известность Альбина, дважды поднимавшаяся в ракетах на сотни километров. Еще в феврале 1957 года газеты писали: «Альбина и Козявка летят в мировое пространство. Затяжной прыжок в 50 километров на парашюте». И тем не менее Альбина нисколько не важничала — легкомысленно помахивала хвостом и с удовольствием грызла сахар. Родители Альбины наделили дочь умной, выразительной мордочкой, тонкими ножками и спокойным нравом. Это была грациозная собачка, беленькая, с черными подпалинами у глаз.
Кого пускать — мнения разделились. Были сторонники как у той, так и другой пассажирки, но все-таки большинство склонялось к тому, что лететь надо Лайке. Мы знали, что животное погибнет, что вернуть его на Землю нельзя — этого мы еще не умели делать.
Лайка отличалась крепким организмом и весьма стойким характером. Это определило ее судьбу — ее назначили главной. Альбина оставалась запасной, или «зиповской», а «технологической» — для проверок на Земле — стала третья собачка — Муха.
Для проверки еще и еще раз системы регенерации воздуха было решено «технологическую» Муху посадить в кабину, полностью аналогичную Лайкиной, и подержать ее там несколько суток. Муха была обеспечена по летному — всем необходимым. В «заключении» ей надлежало есть, пить, спать — словом, делать все, что положено собаке, и чувствовать себя настоящей собакой.
Вокруг кабины — приборы. Регистрируется все, что будет регистрироваться в полете. Идут вторые сутки, третьи… Все вроде в порядке, все идет, как задумано. Решили эксперимент прекратить. Подготовились открыть кабину. Естественно, желающих присутствовать при этом торжественном событии оказалось более чем достаточно. Были введены ограничения. Пришли Константин Давыдович, Евгений Федорович Рязанов, еще двое или трое наших товарищей.
Поскольку мы пребывали в святая святых медиков — на всех новые белые накрахмаленные халаты. Владимир Иванович, конечно, тут, Олег Георгиевич тоже. Около кабины суетится Александр Дмитриевич Серяпин — самый непосредственный опекун собачонок, так сказать, «ведущий конструктор» четвероногих систем.
Интересно, как там Муха? Ее мордочку хорошо видно в иллюминатор. Но глаза! Какие печальные, полные слез глаза… Кабина открыта. Муху подхватывают медики и утаскивают в другую комнату — там лаборатория. Нам же предстоит «изучать» кабину. Через пять минут стало совершенно ясно, вернее, абсолютно неясно, чем и как жила Муха эти дни. Почти ничего из того, что она должна была делать, она не делала, разве только дышала. Пища была не тронута. Мы многозначительно переглянулись.
— Владимир Иванович! Как же это понять? А если собака в полете, простите за ненаучный термин, сдохнет от голода, а это будет отнесено за счет ненормальной работы каких-либо приборов или воздействия факторов космического полета? — последовал вопрос Константина Давыдовича.
Весьма почтенный биолог, занимавшийся проблемой космического питания, — не помню его фамилии — тут же заявил, что пища «содержит в себе в необходимом количестве и в нужном процентном соотношении и белки, и жиры, и углеводы».
Но почему же здесь после такой тщательной подготовки в институте Муха выкинула фокус? Может быть, что-то в собачьей психологии еще не понято? Хорошо, если так проявилась Мухина индивидуальность. А вдруг причина глубже?
Кто-то из наших пошутил:
— А знаете, братцы, это от расстройства! Узнала Муха, что не ее утвердили для полета, не ей, с маленькими и не очень стройными ножками, а долговязой Лайке отдали предпочтение, вот и расстроилась…
— Так все-таки, Владимир Иванович, в чем дело?
— Ну, так вот, сразу я ответить не могу, надо разобраться…
«А станет ли уважающая себя собака есть космическую пищу? Есть ли у этой пищи хотя бы элементарный вкус? Отвечает ли она требованиям, ну, хотя бы таким, какие могут быть предъявлены невзыскательной собачьей натурой?»
Примерно такой была суть поставленных вопросов, на которые ответа не последовало. Мы, естественно, были людьми, не искушенными в вопросах космической гастрономии, и поэтому могли позволить себе высказать любые антинаучные предложения, вроде: «А не положить ли в эту пищу, хотя бы для запаха, хорошей колбаски?» Медики удивленно переглянулись. Помолчали. Но через минуту изрекли: «Попробовать стоит!» Помнится, спустя несколько лет, читая как-то один из журналов, я был приятно удивлен тем, что колбаса как компонент космической пищи для животных завоевала себе все права.
Подготовка продолжалась. 31 октября утром Лайку стали готовить к посадке в кабину. Она спокойно лежала на белом сверкающем столике. Лаборанты протерли ее кожу слабым раствором спирта, тщательно расчесали шерсть, а места выхода электродов, вживленных под кожу для регистрации кардиограммы, смазали йодом и припудрили стрептоцидом. На эти процедуры ушло два часа.
Наконец туалет закончен. Пришли Сергей Павлович, Константин Давыдович, с ними еще несколько человек. Предмет всеобщего внимания, конечно, Лайка. И вот в присутствии столь высокого собрания ее поместили в кабину.
Теперь проверка герметичности. Операция знакомая, на ПС проходили. Уверены были, что все будет в порядке.
Затянуты все болты крышки. Кабина опускается в барокамеру. Вакуумщики уже успели ее несколько модернизировать. Как раз против того места, где иллюминатор, в камере сделали окошко, герметично закрыли его толстым плексигласом. Теперь можно будет подсматривать за Лайкой.
Закрыта крышка барокамеры. Включен насос. Все вроде идет как положено. Прошло минут тридцать — сорок. И вдруг кто-то замечает, что Лайка дышит что-то уж очень часто, высунула язык, проявляет все признаки собачьего беспокойства. Неужели ей жарко? С чего бы это? Температура в камере не могла подняться… И вдруг кого-то надоумило:
— Братцы! Вокруг кабины вакуум? Вакуум. А он тепло проводит? Не проводит. Лайка тепло выделяет? Выделяет. Теплу есть куда уходить? Некуда!
К счастью, время проверки на герметичность истекало. Она-то была в порядке. Быстро открыли камеру, вынули кабину и тут же струей свежего воздуха из шланга стали обдувать ее стенки. Вскоре Лайка успокоилась.
Неподалеку, в зале монтажного корпуса, заканчивались последние проверки систем ракеты, радиопередатчиков, программного устройства, радиотелеметрической системы, приборов Сергея Николаевича Вернова.
Около часа ночи 1 ноября кабина с Лайкой на большом крюке крана медленно поплыла вверх. Руки монтажников бережно подхватили ее, закрепили. Надет головной защитный обтекатель. Ракета готова к отправке на старт.
Переезд Лайка перенесла прекрасно. Но медиков волновал вопрос: при работе регенерационной системы давление в кабине могло несколько возрасти. А лучше, чтобы к старту оно было нормальным, как в лаборатории. Как это сделать? Только одним способом — хотя бы ненадолго разгерметизировать кабину. В ней есть отверстие. Правда, оно герметично закрыто специальной винтовой пробкой. Но оно есть… Открывать его ни в коем случае не полагалось. А если все же открыть? Вопрос принципиальный. Им занялось руководство.
Открыть или не открыть? Герметичность проверена? Проверена. Вывернув пробку, мы ее нарушим? Нарушим. А как проверить потом, когда пробка будет на месте? Ракета на старте, кабина там — высоко под небесами. Не знаю, кто больше способствовал решению — или доказывавший его абсолютную необходимость Владимир Иванович, или же «дрогнувший» Сергей Павлович, но оно было таким: поручается лично ведущему конструктору и Юрию Силаеву, слесарю, под персональную особую и т. д. ответственность пробку вывернуть, а потом, когда это будет нужно, поставить на место.
И только тут стало понятно коварство медиков. Они буквально атаковали нас. Особенно старался Александр Дмитриевич.
— Ну, я очень прошу, — наседал он. — Давайте дадим Лайке попить!
— Александр Дмитриевич, побойся бога! Ты же знаешь, сколько хлопот было, чтобы вывернуть пробку, а теперь еще — попить!
Откровенно же говоря, очень хотелось хоть немного скрасить космический быт Лайки. Ведь третьи сутки она была без настоящей воды! Хотя медики и говорили, что вода содержится в пище, но про пищу мы кое-что уже знали. Ну что было делать? Сердца дрогнули. Александр Дмитриевич быстро разыскал большой шприц, — наполнил его водой, надел на него тоненькую резиновую трубочку, и мы поднялись к Лайкиной кабине.
Увидев сквозь иллюминатор знакомое лицо шефа, Лайка проявила все признаки собачьей радости. В пустую чашку кормушки Александр Дмитриевич через трубочку налил немного воды. Лайка попила и благодарно кивнула нам мокрым носом.
Доложили вниз по телефону, что отверстие в кабине открыто, все в порядке, представитель медицины считает, что можно закрывать. О том, что сверх программы проведена «особая операция», решили не докладывать. Это осталось нашим с Александром Дмитриевичем секретом.
Через минут пять получаем указание: «Пробку поставить на место, об исполнении доложить!» Юрий поправляет на себе комбинезон, вытирает руки (впрочем, совсем не грязные). Подчеркнуто серьезно смотрит в мою сторону. Дескать, особое поручение! Но глаза так и искрятся смехом. Мол, что же здесь особенного? И стоило ли руководству заниматься такой мелочью?
— Ладно, ладно! Давай работай!
— Есть работать! — и Юрий в течение минуты тщательно завернул и закрепил пробку.
Тридцатиминутная готовность. На наблюдательном пункте медики, испытатели, инженеры. Почти у всех бинокли. Ярко-белая свеча ракеты на фоне безоблачного голубого ноябрьского неба. Голос из репродукторов громкой связи: «Готовность десять минут… готовность пять минут…» Наконец — минута. И вот — подъем!
Первый раз видел я дневной старт. Прямо скажу: он показался мне менее эффектным, чем ночной. Но днем гораздо лучше видно всю ракету, видно, как она вначале плавно поднимается, как бы раздумывая, лететь или не лететь, затем набирает скорость, ложится на траекторию и уходит, уходит…
При разделении ступеней в небе появлялись красивые расходящиеся концентрические кольца. Говорили потом, что их видели в районе Алма-Аты и еще восточнее. Вероятно, это так, поскольку в Академию наук было прислано много писем с просьбой объяснить необычное небесное явление.
Лайка улетела. А мы бросились к телеметрическим станциям. Ведь там принимается радиотелеметрическая информация. Жива ли Лайка? Как она перенесла взлет, перегрузки, вибрации?
По дороге нам навстречу — «газик». Из него, высунувшись в дверцу и чуть не вываливаясь, машет Александр Дмитриевич. Он поднимает большой палец: все в порядке! Победа! Лайка жива!
Вскоре медики расшифровали первые строчки телеметрической информации. И очень довольный Владимир Иванович тут же доложил государственной комиссии и Сергею Павловичу о поведении Лайки, о ее состоянии на наиболее трудном с биологической точки зрения активном участке полета — при подъеме ракеты. На Лайку действовали перегрузки, далеко не равные привычным земным. А вибрации? А грохот двигателей?
Расшифровка информации показала, что вначале Лайка противостояла увеличивающемуся весу своего тела, двигалась. Но вскоре она уже не смогла бороться с навалившейся на нее силой. Ее прижало к полу кабины. Сразу после старта у Лайки возросла частота сердечных сокращений по сравнению с предстартовой примерно в 3 раза. Кардиограмма не показала болезненных признаков. Увеличилась и частота дыхания. Медики объясняли это тем, что от действия перегрузок движение грудной клетки стало затрудненным, отчего дыхание сделалось более поверхностным и частым. В общем же, подводя первые итоги, можно было сказать, что и взлет, и выход на орбиту Лайка перенесла удовлетворительно.
А после — на орбите? Двигатели ракеты перестали работать, перегрузки и вибрации пропали, наступило состояние невесомости. Движения Лайки стали плавными, частота пульса и дыхания снизились. Начала уменьшаться и частота сердечных сокращений. Вскоре она стала такой же, как перед стартом. Лайка жила!
Позже разобралась в полученной информации и группа Сергея Николаевича Вернова. Регистрация ионизированных излучений производилась на высотах от 225 до 700 километров. Данные хорошо согласовывались с теоретическими представлениями о природе космических излучений за пределами атмосферы. Но вот 7 ноября приборы зарегистрировали увеличение интенсивности излучений — она была на 50 % выше среднего уровня. После раздумий ученые решили, что это следствие не очень сильной вспышки на Солнце… Прошло время, и оказалось, что увеличение интенсивности излучений было вызвано электронами внешнего радиационного пояса Земли. Пояса, открытого существенно позже 1957 года американским ученым Ван Алленом.
В растерянности были А. И. Ефремов, А. А. Лебедев и С. Л. Мандельштам. Их прибор, предназначавшийся для исследований коротковолнового излучения Солнца, тот самый, который так смахивал на печь-чудо, дал очень много информации, но анализ ее показал, что прибор фиксировал не то, что от него ожидали, не рентгеновское излучение Солнца. Природа сигналов не была понята. Только в дальнейшем стало ясно, что эти сигналы тоже были вызваны элементарными частицами радиационных поясов.
В летописи освоения космического пространства 3 ноября 1957 года осталось днем историческим. Это был второй шаг в космос, вторая ступень бесконечной космической лестницы. Второй шаг за месяц.
Каковы же были итоги запусков первых двух искусственных спутников Земли, чем обогатили они науку? За время своего существования — с 4 октября 1957 года по 4 января 1958 года — первый спутник совершил 1400 оборотов вокруг Земли. Второй спутник за свою жизнь на орбите — с 3 ноября 1957 года по 14 апреля 1958 года — сделал 2370 оборотов.
Сергей Павлович Королев писал в то время в «Правде» под псевдонимом «профессор Сергеев»:
«В итоге наблюдений, проводившихся за движением обоих спутников, и регистрации многочисленных данных измерений получены совершенно уникальные материалы, представляющие исключительную ценность. Это десятки тысяч радионаблюдений, тысячи оптических наблюдений и многие сотни записей всевозможных научных данных с бортов спутников, произведенных на наземных телеметрических и наблюдательных станциях. Блестяще подтвердились все основные исходные положения, которые были использованы при создании советских спутников. Оба спутника достигли заданного значения конечной скорости и с величайшей точностью вышли на свою орбиту…
Полученные в итоге тщательной обработки результаты траекторных измерений позволяют установить полностью весь процесс эволюции параметров орбит спутников и получить новые данные о фактическом изменении плотности в верхних областях атмосферы. Интересные данные получены по тепловым режимам на спутниках в процессе их обращения вокруг земного шара в течение первых месяцев полета. Сравнение расчетных и экспериментальных данных подтвердило правильность выбранных значений коэффициентов излучения и поглощения солнечной радиации, что обеспечивалось специальной обработкой поверхностей контейнеров с аппаратурой и герметичной кабины…
Можно вспомнить о тех опасениях, которые высказывались по поводу вероятности встречи спутников с метеоритами или с космическими частицами, способными с большой силой пробить или даже разрушить спутник. За время работы радиостанций советских спутников они неоднократно проходили через метеорные потоки, но никаких повреждений зарегистрировано не было.
Ценные материалы получены в результате… систематических радионаблюдений за спутниками. Полученные данные позволяют практически оценить распространение радиоволн в ионосфере, включая и области, находящиеся выше максимума ионизации основного ионосферного слоя… Оказалось, что сигналы на волне 15 метров принимались на очень больших расстояниях, намного превышающих расстояния прямой видимости, достигая 12–15 тысяч километров…
Большую ценность имеет полученный при полетах второго спутника материал по изучению космических лучей… Огромный интерес представляет впервые осуществленное на втором спутнике изучение биологических явлений при полете живого организма в космическом пространстве».
Нарисовав перспективную картину дальнейшего исследования космического пространства, Сергей Павлович так заключил свою статью:
«Наступит и то время, когда космический корабль с людьми покинет Землю и направится в путешествие на далекие планеты, в далекие миры. Сегодня многое кажется лишь увлекательной фантазией, но на самом деле это не совсем так. Надежный мост с Земли в космос уже перекинут запуском советских искусственных спутников, и дорога к звездам открыта!»
Эти строки были написаны в декабре 1957 года.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги