Как назло, теперь был недоступен Ашхацава. Попытке на пятой я бросил слушать короткие гудки и решил отпроситься. Ибо слово «Нашли» значило только одно, и это была не пара к одинокому носку, третий месяц ожидавшему свою половинку в картонной коробке, стоящей в ящике для белья.
Но доктор Спиваченко, а за ним и старший врач смены Горбунова были непреклонны: если нет какой-то катастрофы, отпускать не будем. И я снова пошел к телефону, выяснять подробности. Просто душа не лежала врать что-то по этому поводу. Может, ситуация терпит пока.
Наконец-то ответил Давид. И я вздохнул с облегчением. Ибо рандеву назначено на десять утра, а сейчас Ампула гульбанит где-то у своих дружбанов и в ближайшее время просто физически не сможет никуда деться, ибо изображает рекламу несуществующей пока компании «Русская недвижимость».
Мысли спросить адресок, чтобы сдать Ампулу органам, даже не возникло. Я хорошо помнил фразу Лакобы: «Ты сказал, ты и сделаешь», и проверять, что будет при другом варианте развития событий, не хотел. А так как я пошел просить помощи у воров, то и играть предстоит по их правилам. Беспокоило ли это меня? А как же! Это вам не в горячке по морде кому-то дать. Придется рискнуть. Но я предпочел мысль эту отогнать. Вот когда случится, тогда и буду думать. А сейчас какой смысл? Да никакого. Тем более что нас на вызов позвали.
Погрузились в машину, выстуженную вследствие проветривания. Небось, Трунов не захотел себе этого Витька брать из-за амбре. Такой всё отделение провоняет выхлопом.
– Куда путь держим? – спросил водитель у Спиваченко.
– Благовещенский переулок, пять. С Горького, где метро «Маяковская».
– Да знаю я… – проворчал шофер.
Хороший дом оказался, серьезный. Угол Тверской, восемь этажей. И всего два подъезда, несмотря на довольно большие размеры. Ну, мы в хрущевки не ездим. Не помню такого ни разу. Поднялись на лифте на седьмой этаж, звоним. Открыла старушка, молча показала в прихожую и отошла в сторону, чуть подволакивая правую ногу.
Ого, да тут полноценный черный ход есть! Не очень частая штука в старых домах. Провожатая медленно провела нас в дальнюю комнату, где и лежал на кровати наш больной. Стоп, вот этот старый еврей – Райкин? Членов Политбюро видел, академиков видел, министров всяких – без счету. А живого Райкина – впервые. А вот эта молчащая пожилая дама – жена его?
– Что там, Ромочка? Приехали врачи? – спросил он и повернул к нам голову. – Здравствуйте, – тихо сказал он. – Сердце прихватило, что-то пилюли перестали помогать, – почти виновато объяснил артист.
Уже седой, весь в морщинах. Но не узнать – невозможно. Ну, с богом. Давление, температура, ЭКГ, послушать, пощупать, обезболивающее и прочие мероприятия согласно списку. В итоге выяснилось, что инфаркта нет, боль утихла, давление нормализовалось. Но Спиваченко был непреклонен: только в больницу. Как сейчас говорят, нестабильная стенокардия. А от нее – один шаг до инфаркта. Или даже меньше, чем шаг.
Райкин подумал и нехотя согласился. Жена его, как он ее называл, Рома, собрала вещи и вручила мне сумочку с самым необходимым. От носилок Аркадий Исаакович отказался категорически, заявив, что чувствует себя хорошо, а спектакли предпочитает в театре, а не среди соседей. И пошел к машине на своих двоих. А ведь и вправду ожил, губы уже почти нормального цвета, на щеках намек на румянец какой-то появился.
Странное дело, я читал неоднократно, что сотрудники считали его эгоистичным тираном, который другим слова без разрешения не дает сказать. Карцева гнобил, со Жванецким ссорился. Власти его тоже не любили – даже выжили из ленинградского Театра миниатюр. После чего Райкин перебрался в Москву. Я присмотрелся к великому актеру. Да нет, вполне адекватный, добродушный… Или он только на работе такой? К жене как заботливо относится, на прощание поцеловал, напомнил, чтобы таблетки пить не забывала.
Капитонова уступила ему кресло, сама перебравшись назад, и мы, пока ехали, получили удовольствие от натурального спектакля, который наш пациент устроил для нас.
– Я, конечно, перед врачами в долгу. Когда у Ромочки инсульт случился, мы все возле нее сидели, выхаживали. И ведь восстановилась почти полностью, только речь…
Так вот почему она молчала всё время! У нее моторная афазия после инсульта.
– Интересное имя у вашей жены, – заметила Капитонова. – Необычное.
– Ах, вы про это. Нет, имя обычное, Руфь Марковна. Просто ее родители ждали мальчика, даже имя придумали. А когда родилась девочка, решили: не пропадать же добру, вот всю жизнь домашние и называют ее Рома. Так о чем я?.. Да, вот стало жене полегче, и решила она пойти на спектакль. Мой, конечно же. Премьера, полный зал, начали. Это еще в Ленинграде было. И вот я чувствую – плохо мне, сил нет, боли в сердце такие, что шевелиться не могу. Вызвали сотрудники «скорую», приехали они, вот как вы – укол сделали, чуть легче. И слышу я – публика волнуется, ждут, значит. А там же в зале – Рома сидит. И я прошу: дайте мне, дорогие, пять минут на сцену выйти, надо закончить начатое, жена, опять-таки. Ну, дали мне кислородом из подушки подышать и отпустили. Под честное слово. А я вышел – и полчаса еще играл. Врач за кулисами стоит, кулаком грозит, а выйти не может, – тихо засмеялся Райкин. – Кто же его пустит?
– Анекдот был на эту тему, только про музыкантов, – влез я.
Как же, весь вечер на сцене Панов. Но Райкин только вежливо поинтересовался:
– Рассказывайте.
– Выступает оркестр. Первая скрипка – всемирная знаменитость, играет просто великолепно! Вот только дирижер замечает, что солиста просто корчит всего… Антракт. Дирижер интересуется: «Что с вами такое, может, не нравится, как я дирижирую, или еще что?» Тот отвечает: «Нет, что вы! Вы прекрасный дирижер!» Вторая часть концерта. Все еще хуже – скрипачу так плохо, будто умирать собрался. После занавеса дирижер опять с вопросами: «Признайтесь, что с вами во время концерта происходит? Может, вы заболели?» Солист помялся, и говорит: «…Ну как бы объяснить вам… Знаете, я музыку с детства ненавижу!!!»
– Смешно, – оценил Райкин под улыбки коллег. – Только не для еврейских детей. Вы даже не представляете, на какие жертвы идут иногда родители, чтобы заставить ребенка играть на скрипке.
Смысл сказанного доходил до нас с Капитоновой секунд пять, потом мы одновременно засмеялись.
Признаюсь, я нарушил инструкцию, которая запрещает личные просьбы и вообще любое общение с пациентами вне служебных обязанностей. Попросил автограф. И я был не одинок. Вся бригада вместе со мной в нарушители записалась. Но мы никому не скажем. Вот в такие минуты начинаешь жалеть об отсутствии камер для селфи.
Странное дело эти ноябрьские снегопады. Все понимают, что растает, но дороги тщательно чистят. Особенно там, где ездит начальство. А так как это столица, то руководителей всяких здесь всегда было до… очень много, короче. И процесс некоторые из них контролируют лично. Не верят на слово исполнителям.
Мы выехали из ворот ЦКБ и по Маршала Тимошенко спокойно подкрадывались к Рублевке. Километров двадцать на спидометре. Никого не трогали, не мешали участникам дорожного движения, потому что кроме нас никого не было. Я расслабленно смотрел вперед через лобовое стекло. Вот к дорожной технике подъехала черная «Волга» и из нее вылез какой-то мужик, который сразу начал потрясать кулаками. Почти одновременно с ним автомобиль покинул водитель. Кто его знает, может, ноги размять, или покурить, к примеру. А вот…
– Мля-а-а-а! – протянул в восхищении наш водитель, до этого за целый день сказавший от силы слов десять.
Да уж, я готов к нему присоединиться. Ибо какой-то хрен на здоровенном тракторе подъехал к начальственной машине и, не замечая ее, продолжил движение. Что там, мелочь пузатая под днищем скрежещет? Да и ладно. Короче, тракторист вынырнул из дум, только когда заехал на капот «Волги». И остановился. Когда мы подъехали, он всё ещё сидел в своей кабине.
Начальник, конечно, обалдел. Он подошел, посмотрел на это чудо, развернулся и начал ритуальную боевую пляску вокруг поверженного средства передвижения. И правда, на чем его сейчас увезут? Как он продолжит переживать за уборку снега? Зато его водитель явил образец стойкости и спокойствия, стоял и курил, будто ничего и не произошло. Тут кто-то полез к трактористу и сразу замахал нам руками.
– Давайте поближе, – скомандовал Спиваченко.
– Сознание потерял! – крикнули нам.
А вот и уличный вызов. Как же я по ним соскучился в прилизанной кремлевской «скорой»!
Вытащили тракториста, спустили вниз. Да уж, на эту махину и здоровым пока залезешь… Посмотрели – живой, бледный только сильно, но шевелится немного.
Достали кардиограф, бросили электроды на конечности. Ёксель-моксель, вот это инфарктище! Да эту кардиограмму ни один двоечник ни с чем не спутает!
– Шестьдесят на двадцать, – сообщила измерявшая давление Капитонова.
Поздравляем, у вашего пациента кардиогенный шок. Спиваченко только глянул мельком на пленку и заступил на капитанский мостик.
– Промедол, лидокаин в мышцу! Разворачиваемся, назад в больницу! Цигель, цигель, товарищи!
Пока сдавали тракториста, заспорили. Спиваченко был уверен, что цигель – это «время» по-немецки. Этот вывод он сделал после просмотра знаменитой «Бриллиантовой руки», где Миронов отбивал Никулина от стамбульской «проститутки» цигелем, постукивая по часам. Какое же было удивление врача, когда я сообщил ему про отсебятину сценаристов, которые особо не заморачивались и придумали тарабарщину.
– Цигель – это вроде бы коза по-немецки, – вспомнила Капитонова.
– Нет, кирпич, – возразил я.
– Товарищи! – на нас укоризненно посмотрела дежурный врач, которая оформляла водителя. – Вам не стыдно? Тут пациент тяжелый, а вы развели!..
Докторша была молодая, явно недавно после института. Прямо как я. Спиваченко снисходительно улыбнулся:
– Смерть и жизнь в больнице ходят рядом. Привыкнете.
Утром я попытался историю со звонком Давида спустить на тормозах. Мол, ничего интересного не произошло, мелочи жизни, сейчас поеду и разберусь.
– Хреново у тебя, Панов, врать получается, – сказала Аня, наглаживая мне рубашку. – Глаза выдают. Так что есть над чем поработать. Мне Симка всё рассказала, про какую-то мафию и ловлю бандита.
Вот он весь цимес жизни с еврейками – все всё про всех знают.
– Если обо всем в курсе, то зачем спрашиваешь?
– Андрей, я боюсь, – вдруг всхлипнула девушка. – Ты мне можешь пообещать, что всё хорошо закончится?
– Могу. Но не буду. Слушай, мать, ты не забеременела часом? Что-то ты в последнее время какая-то эмоционально лабильная.
– Дурак, это я от счастья, – она вытерла щеку ладошкой. – Но я готова предпринять несколько попыток заполучить семенной материал. Возвращайся поскорее, ладно?
Мельник ждал меня у общаги. Вчера я и ему позвонил, предупредил. Возле его ног лежала сумка, которая глухо звякнула железяками, когда он бросил ее на заднее сиденье.
– Арматура? – спросил я, вспомнив Орел.
– Не, три монтировки. Ни один мент не прикопается.
Ну да, булыжник – оружие пролетариата, а монтировка – то же самое, только у советского водилы.
Следующий пункт нашей программы – товарищ Ашхацава, простой советский князь. Кстати, это обстоятельство своей семейной истории он тщательно оберегал от любых посягательств. Хочешь подраться с Давидом – сначала скажи, что в их краях князем считался всякий, кто владел тремя овцами, а потом добавь, что княжеская фамилия покупалась за одного барашка и он у меня даже есть – не поможешь договориться? Готово, спарринг-партнер с красными как у быка глазами ждет вас. Как по мне, дурь несусветная.
Давид с Мельником полезли на заднее сиденье. Ибо четвертый член нашего коллектива, сержант милиции Дима, в гражданском плаще поверх формы, уже приплясывает на перекрестке.
Место встречи у нас было очень, мягко говоря, экзотическим. И знакомым. Я же здесь на вызове был, в этой деревне, когда бомжиха сгорела. Лакоба в компании с двумя «коллегами», приехал после нас, на скромной «шестерке» белого цвета. Как рассказывала мне Шишкина, таких на всю Москву – десятка три, не больше. Ну, ей на эксклюзиве, хоть и принадлежащем папе, ездить было приятнее. Поэтому я осторожно повышу количество белых «жигулей» шестой модели до сотни на город.
Возле нас вор только притормозил, махнул рукой «давай за мной» и двинулся дальше. Остановился неподалеку от какой-то халупы с перекосившимся заборчиком и окнами, в которых стекла местами были заменены полиэтиленовой пленкой и фанеркой. Бомжатня, короче. Я даже представляю, чем там внутри воняет.
Мы выбрались из машины и подошли к абхазам. Один Дима остался внутри. Его время еще не наступило.
– Ну вот, доктор, получай, – картинно взмахнув рукой, показал на домик Лакоба. – Там твой Ампула.
Н-да… Методы конспирации тут неуместны.
– Спасибо, конечно, но стоило ли тратить свое время?
– Моё время, что хочу, то и делаю, – холодно ответил Юрий. – К тому же ты давал обещание, хочу посмотреть, хозяин ли ты своим словам.
– И сколько их внутри? – спросил я.
– Не знаю. Главное, что твой человек – там. Подарок от меня. Забирай, – и улыбнулся. Не то что я пипец какой бесстрашный, но мне от этой улыбки стало немного не по себе. Так, блин, крокодилы ухмыляются, когда тебя сожрать собираются. Но мы же на одной стороне, да?
И что же делать? Если дружков Ампулы много – предстоит махач. Или даже перестрелка – ружье то зэк на месте преступления не оставил. Теперь понимаю Лакобу. Ему подвалило внеплановое развлечение – вот и вписался глянуть, чем все кончится. Если что не так – по газам и только его видели.
Я вернулся к парням, спросил, что будем делать.
– Давай выкурим их оттуда. Все выскочат, – предложил Мельник.
– Чем? – поинтересовался я.
– Да ну, фигня, сейчас, – он повернулся и позвал какого-то пацаненка, взирающего на бесплатное шоу: – Иди сюда, не бойся!
– Никто и не боится, – заявил абориген, останавливаясь шагах в трех от нас.
– Рубль хочешь?
– Ну.
– Принеси мне линейку для дымовухи. И газету.
– Трояк, – нагло вякнул пионер.
– Неси уже, а то других позову.
А я и забыл про такое. Понятно, для меня это триста лет назад было. А для Витька – почти вчера.
Гимназер примчался с рекордной для себя скоростью и протянул оранжевую линейку и расческу, а также пожелтевший от старости номер «Московской правды». Получив железный кругляш с профилем вездесущего Ильича, он занял привычное место в «партере». Я, помявшись, спросил у него:
– Малой, а кто здесь обитает? – и кивнул на халупу.
– А, алкашня, – презрительно сплюнул абориген. – Тут не жил никто, так они вселились. Спалят когда-нибудь дом к хренам по пьяни, – явно процитировал он кого-то. – Двое, если в гостях никого нет.
Мельник тем временем разломал линейку и расческу, завернул в кусок газеты и поджег. Бросив сверток на землю, потушил огонь каблуком. Но ничего не произошло.
– Слишком быстро, – мотнул он головой.
– Неправильно ты, дядя, делаешь. Дай спички, – протянул руку пацаненок.
Судя по всему, местный писчебумажный магаз план по продаже линеек из специальной сильнодымящей пластмассы выполнял на много сотен процентов. Потому что местный виртуоз сделал всё с первой спички. Резко завоняло органической химией и детством. Витек ткнул монтировкой в стекло и бросил интенсивно дымящийся сверток внутрь.
– Сейчас побегут, – пообещал он, выдавая нам с Давидом холодное в прямом смысле этого слова оружие.
Матерящиеся бомжи выскочили через минуту. Кстати, уже готовые к миграции в неизвестном направлении – одеты, хоть и крайне небрежно, обуты, с сумарями. Привычные. Наверное, подумали, что их местные решили выкурить.
Ни один из них на фото Ампулы похож не был.
– А Васька где? – спросил я.
– Там, – махнул рукой в направлении дома один из синяков, покачиваясь. – Сейчас будет.
– Ну так быстро урвали отсюда, что стоим?! – рявкнул Мельник и ускорил стоявшего поближе пинком под зад.
Дважды повторять не пришлось. Наверное, Ампула был не самым классным собутыльником. Товарищи ждать его не стали и быстренько помчались дальше по улице. Ничего, Олимпиада прошла, гайки закручивают чуть меньше, найдут, где зимовать.
Кашляющий Васька выскочил еще через минуту. Ношеное драповое пальтишко, похожее на те, которые выдают учащимся всяких ПТУ, он держал в руке. Через прореху на рукаве мелькнул криво наколотый червовый туз. Даже моих скромных познаний хватило, чтобы понять – сладкой его отсидка не будет. На зоне и так трудно, а опущенным – во много раз хуже. Но мне его не жалко.
– Ну что, давай, чего ждешь? Он твой, – подал голос молчавший до сих пор Лакоба.
Кстати, пионер, усмотрев абхазцев, сдриснул. Умный парень, значит, понял, что лучше ничего не видеть.
И тут я остановился. Вот пока искал этого урода – зла не хватало. Удавил бы. А сейчас смотрю – и не знаю, что с ним сделать. Тщедушный, с пропитым лицом, заросшим клочковатой щетиной с густой примесью седины. Грязный, оборванный, стоял этот Вася на карачках, пытаясь выхаркать легкие. А я чувствовал, как кураж уходит. Начинаются вопросы. Упустил время, долго думал. Обычная беда русской интеллигенции. Которая, как мы знаем благодаря Владимиру Ильичу – не мозг нации, а да, то самое коричневое, что тут по двору разбросано.
– Пан, не стой, – прошипел мне в ухо Витек. – Авторитет теряем!
Я поднял монтировку, выдохнул и со всей дури врезал по руке Ампулы. Тонкий заячий визг ударил в уши. Зэк перевернулся на спину, и я стукнул по ноге. Хороший такой хруст, надежный. Визг усилился. И что это?! Наваждение и ступор ушли. Я снова увидел упавшую на грязный пол Лену, прижимающую руки к животу, перевернутый скоропомощный ящик с дырками от дроби, будто рядом стоял. Наверное, что-то такое появилось во мне, и Мельник придержал меня за руку.
– Пан, только не насмерть!
– Всё, все, – сказал я и отошел в сторону.
Увидел, как Витек поднимает с земли выроненную монтировку, и повернулся к Лакобе. Он коротко кивнул и пошел к своей машине. Оба сопровождающих его помощника нырнули следом за ним в нутро «шестерки», и через минуту мы остались одни.
– Давай, Дима, твой выход, – сказал Мельник. – Орден дадут, наверное.
– Ага, деревянную медаль, – огрызнулся Дима. – Хотя особо опасный рецидивист, вышка светит, может, премию выпишут. Есть в этой жопе мира поссовет какой-нибудь? Позвонить откуда?
– Сейчас подвезем, – сказал я. – Тут недалеко. Этот не убежит?
– На одной ноге-то?
– А показания? Нас он не заложит? – я запоздало сообразил, что лица мы не закрывали.
– Думаешь, его спрашивать будут? Это же надо другое дело возбуждать, о причинении телесных повреждений гражданину. Спишут на дружбанов его, или Вася признается, что упал с печки пять раз. Не переживай, я договорюсь. Забудьте.
Мы высадили Диму у здания местной милиции и поехали дальше, к цивилизации. В зеркале заднего вида я увидел бледного и серьезного Давида, подмигнул ему. И вдруг тошнотный комок подкатил к горлу, и я еле успел затормозить. Выскочил из машины, и меня начало рвать без остановки.
– Всё нормально, – похлопал меня по плечу Мельник, когда мой организм устал искать, что бы еще из себя исторгнуть. – У всех бывает. На вот, – и он подал мне простую армейскую фляжку в зеленом матерчатом чехле.
Я сделал большой глоток, и внезапно водка полетела по пищеводу. Ба-ам! Есть касание. Я прислушался к себе. Пойдет ли обратно? Нет, лебедем влетела.
– Закусить? – Давид протянул мне мандаринку.
– Блин, я же за рулем!
– Так поехали быстрее, пока выхлопа нет еще, – Мельник отобрал у меня фляжку, приложился сам.