Врачевание и психика

СТЕФАН ЦВЕЙГ

ВРАЧЕВАНИЕ И ПСИХИКА

МЕСМЕР

БЕКЕР-ЭДДИ

ФРЕЙД

СОДЕРЖАНИЕ

ЧУДО ИСЦЕЛЕНИЯ

ВВЕДЕНИЕ

ФРАНЦ АНТОН МЕСМЕР

Предтеча и его время

Зарисовка

Воспламеняющая искра

Первые опыты

Домыслы и постижения

Роман девицы Парадиз

Париж

Месмеромания

Академия вмешивается в дело

Борьба сторон

Месмеризм без Месмера

Возврат в забвение

Преемники

МЕРИ БЕКЕР-ЭДДИ

Жизнь и учение

Сорок погибших лет

Квимби

Психология чуда

Павел среди язычников

Зарисовка

Первая ступень

Учение Мери Бекер-Эдди

Переход в откровение

Последний кризис

Христос и доллар

Отход в облака

Распятие

Последействие

ЗИГМУНД ФРЕЙД

Положение на рубеже веков

Зарисовка

Исход

Мир бессознательного

Толкование снов

Техника психоанализа

Область пола

Предзакатные дали

Значение во времени

ПРИМЕЧАНИЯ

ЧУДО ИСЦЕЛЕНИЯ

В романе Достоевского "Братья Карамазовы" содержится великолепно написанная, небольшая по объему, но глубокая по смыслу поэма о "Великом инквизиторе". Действие происходит в Испании XVI столетия, во время инквизиции, когда во славу божию в стране ежегодно горели костры, на которых сжигали еретиков. Господь возжелал посетить детей своих и в образе человеческом явился перед ними. Его узнают, окружают, следуют за ним, а он простирает руки к людям, благословляет их, наделяет своей исцеляющей силой больных и убогих. На глазах изумленной толпы прозревает слепой с детства старик. Народ плачет от умиления и благодарит его. Он останавливается на паперти Севильского собора в ту минуту, когда в храм вносят гробик с семилетней девочкой. Мать умершего ребенка падает к его ногам и с мольбой восклицает: "Если это ты, то воскреси дитя мое!" Он глядит с состраданием на преклоненную перед ним несчастную, убитую горем женщину и произносит таинственные слова. "Девочка подымается в гробе, садится, удивленно раскрывает глаза и улыбается". Всеобщее смятение, крики, рыдания. Свершилось чудо.

Поэма о "Великом инквизиторе" была введена Достоевским в ткань романа отнюдь не для того, чтобы показать чудо воскрешения. Цель ее раскрыта в последующем - обращенном к господу богу - монологе девяностолетнего старца о чуде, тайне и авторитете - трех силах, оказывающих магическое воздействие на людей. Мы привели лишь начало поэмы, поскольку оно способствует, на наш взгляд, лучшему пониманию сути трилогии Стефана Цвейга "Врачевание и психика".

Чудо исцеления и воскрешения всегда было той завораживающей силой, к которой испокон веков тянулись страдающие различными недугами люди. И если чудо воскрешения мог совершить только, господь, знавший все тайны бытия, то почему бы человеку, обладающему знаниями в сферах физиологии, психологии и медицины, не попробовать свои силы на поприще исцеления немощных телом и духом людей! Может быть, и он способен на чудо исцеления! И, как показывает история развития человечества, во все времена находились дерзновенные врачеватели тела и духа, добивающиеся успеха на этом поприще и становящиеся в глазах окружающих их людей магами и чародеями, творящими настоящие чудеса.

Наше время не составляет исключения в этом отношении. Буквально за последние годы, когда пресс идеологического воздействия на умы стал не столь жестким, как это было в предшествующие десятилетия, мы все стали свидетелями необычайного ажиотажа вокруг отечественных врачевателей тела и души. Видимо, чудо исцеления является по-прежнему, как и сотни лет тому назад, огромной силой, оказывающей воздействие на массовое сознание.

История развития человечества свидетельствует о том, что знание и вера, научные и иные средства познания мира и лечения людей сосуществовали рядом на протяжении столетий, постоянно вступая в борьбу друг с другом. Погруженные в заботы наших беспокойных будней, с тревогой глядя в будущее, многие из нас не имеют ни времени, ни сил для того, чтобы оглянуться назад, обратить свой взор в прошлое и извлечь из истории полезные для себя уроки. И все же не следует забывать простую истину: прошлое, настоящее и будущее тесно переплетены между собой в круговерти человеческого бытия. Поэтому для лучшего понимания современности имеет смысл обратиться к прошлому и посмотреть на то, как и каким образом складывались отношения между знанием и верой, академическими и иными средствами лечения людей в предшествующие столетия.

Для этого вовсе не обязательно вникать во все тонкости и нюансы идейных баталий, некогда разыгрывавшихся на авансцене человеческой жизни. От читателя, не обремененного поисками ускользающей от сознания истины, не требуется нырять в глубинные воды, темные омуты истории, чтобы, почерпнув со дна крупицы знания, всплыть на поверхность современности со спасательным кругом всезнания. Ему достаточно ознакомиться с каким-либо обобщающим трудом, в доступной форме излагающим важные вехи исторического прошлого, чтобы проникнуться ощущением преемственности между минувшим и настоящим. И если этот труд написан не занудно-скучным наукообразным языком, а изящным художественным слогом, красочно воспроизводящим жизнь неординарных людей прошлого, читатель не только не будет сожалеть о потраченном времени, но и испытает истинное удовольствие от его прочтения.

Книга новелл, так называемых "романизированных биографий", австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 - 1942) относится именно к таким произведениям. В ней читатель найдет талантливое, с поэтическим оттенком, цепко схваченное описание жизненного пути трех различных по образованию и темпераменту людей, прославившихся в XVIII, XIX веках и в начале XX столетия в Западной Европе и Северной Америке нетрадиционными методами лечения человеческих недугов. К этому специфическому жанру "романизированной биографии", - непревзойденным мастером которого является С. Цвейг, принадлежат кроме трилогии о Ф. Месмере, М. Бекер-Эдди и З. Фрейде, художественные биографии С. Кастеллио, М. Стюарт, Э. Роттердамского, а также трилогии "Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой", "Три мастера: Бальзак, Диккенс, Достоевский" и "Борьба с безумием: Гёльдерлин, Клейст, Ницше".

Однако не следует думать, что трилогия "Врачевание и психика" - это исключительно художественное изложение биографий Ф. Месмера, М. Бекер-Эдди и З. Фрейда. Замысел венского писателя более значителен: на фоне колоритных фигур своего времени показать историю развития идей, связанных с практическим использованием некоторых психических методов лечения. Заслуга С. Цвейга, на наш взгляд, состоит именно в том, что он удачно совместил элементы биографического эссе с подробным, насколько это возможно в рамках художественного осмысления, описанием концептуальных основ месмеризма, так называемой "христианской науки" и психоанализа.

Нам меньше всего хотелось бы навязывать читателю свои суждения, основанные на личностном восприятии трилогии С. Цвейга, и тем более поучать его относительно того, как и под каким углом зрения он должен оценивать авторскую позицию. Не видим смысла и в каких-либо излишне пространных, идейно-содержательных комментариях, в которых довольно часто звучат не столько просветительские, сколько назидательные интонации. Их тональность, как правило, задается малопривлекательной, более того, оскорбительной установкой, в соответствии с которой как бы подспудно выражается недоверие к рядовому читателю, не способному будто бы самостоятельно разобраться в мировоззренческих тонкостях, находящих свое отражение в ткани авторского повествования. В действительности же читатель не столь наивен, чтобы непременно выверять свои потаенные мысли с расхожими, грубо навязываемыми или тонко преподносимыми идейными сентенциями, предназначенными для ограждения его от искуса соскальзывания в преисподнюю инакомыслия.

Разумеется, с высот самодовольного сознания современника не трудно снисходительно похлопать по плечу австрийского писателя, упрекнув его в лучшем случае непринужденно, а в худшем - развязно в каких-то упущениях и упрощениях, связанных с изложением месмеризма, "христианской науки" и психоанализа. Действительно, в настоящее время существуют более обстоятельные исследования о зигзагах теоретических исканий и практической деятельности "духовных вождей" (С. Цвейг) этих идейных движений. Например, о З. Фрейде в мировой научной и публицистической литературе написано необозримое количество трудов. Имеются и солидные биографические работы, документально выверяющие чуть ли не каждый шаг в становлении и развитии психоанализа. В фактологическом отношении многие из них несомненно содержательнее биографического эссе С. Цвейга. И тем не менее по доступности восприятия, художественному изяществу и образной насыщенности все они уступают, на наш взгляд, трилогии, написанной австрийским автором в 1930 году.

И все же остановимся кратко на исторических фигурах, избранных С. Цвейгом с целью попытаться художественными средствами изобразить историю концептуального развития идеи лечения духом и ее внедрения в практику врачевания. Но не для пересказа содержания трилогии, а лишь для предварительного ознакомления читателя с этими неординарными личностями.

Франц Антон Месмер (1734-1814) - австрийский ученый и врач, обнаруживший скрытые, таинственные силы, использованные им при лечении больных, от которых отступились многие представители академической медицины XVIII века. Изучал теологию и философию, естествознание и медицину. Исходя из медико-астральных представлений о связях человека с космосом, выдвинул предположение о наличии универсальных законов развития мира, подчиняющегося силе всеобщего тяготения. Удачно использовав в своей клинической практике воздействие металлического магнита на больных, приобрел широкую популярность в Западной Европе. В 1775 году опубликовал книгу "Описание лечения при помощи магнита доктором Месмером". Лечение с помощью магнита принесло Месмеру официальное признание, Баварская Академия наук избрала его своим членом. Позднее Месмер отказался от использования магнита в лечении больных и начал практиковать магнетические сеансы рукой, в ходе которых одного прикосновения кончиков пальцев до нервных узлов пациентов оказывалось подчас достаточно для облегчения их страданий.

Врачевание путем воздействия на больных "флюидами", исходящими от самого врача, вызвали паломничество страждущих. Фактически Месмер предложил новую психотерапию, основанную на использовании "жизненной силы", и вплотную подошел к рассмотрению таких психических явлений, как внушение и гипноз. Однако необычность предложенного им метода лечения не только возвела его на Олимп могущества, но и предопределила его падение в бездну забвения.

Шумный успех Месмера вызвал негативную реакцию академической медицины. Сдержанно отнеслась к его опытам Берлинская Академия наук, а Венский медицинский совет объявил обманщиком. Вынужденный покинуть Вену, он переезжает в Париж, где, преодолевая различные трудности, добивается необычайного успеха. В течение пяти лет он работает в клинике, осаждаемой толпами пациентов. Однако в 1784 году по указу короля Людовика XVI Французская Академия наук осуществляет проверку месмеровского метода лечения, в результате которой коллегия ученых пришла к заключению об отсутствии каких-либо экспериментальных данных относительно существования "флюидов" и "животного магнетизма", мало того - объявила магнетические сеансы вредными и опасными. И хотя у Месмера появились многочисленные последователи, привлекшие внимание ученых к явлениям гипноза и внушения, тем не менее сам он лишается славы и богатства, подвергается гонениям и предается забвению.

Дочь американского фермера Мери Бекер-Эдди (1821-1908) не получила университетского образования, но сумела своими идеями привлечь к себе внимание общественности и превзойти по популярности многих ученых, врачей и религиозных деятелей США конца XIX века. Слабая и болезненная от рождения, не отличавшаяся особой привлекательностью и женственностью, но обладавшая завидным упорством и сильной волей, она прожила бурную, полную драматических поражений и блистательных успехов жизнь. До сорока лет на ее долю выпали радости замужества и горести вдовства, удовольствие от чтения книг и отчаяние, вызванное ухудшением состояния здоровья, угрозой превращения в беспомощного калеку. Испробовав разнообразные методы лечения, она обращает свой взор на бывшего часовщика П. Квимби, сперва увлекшегося гипнозом, но затем начавшего практиковать терапию, основанную на внушении. Через неделю после того, как разбитая и обессилевшая М. Бекер предстала перед этим целителем, она неузнаваемо изменилась, выздоровев телом и духом. Отныне она не только становится пропагандистом "лечения духом", но и начинает создавать свое собственное учение, первоначально названное ею "моральной наукой", а затем - "христианской наукой".

Проявив деловую хватку, М. Бекер организует платные курсы по подготовке лекарей, становится духовной наставницей своих учеников. В 1875 году в издательстве "Христианская наука" выходит в свет ее книга "Наука и здоровье", в которой нашли отражение теологические, философские и медицинские представления о человеке, сопряженные с разнообразными идеями астрального и мистического характера. В противоположность академической медицинской науке М. Бекер исходила из того, что болезней, как таковых, не существует, они являются плодом заблуждения человечества и, следовательно, врачеватель обязан внушать своим пациентам неверие в заболевания и веру в христианскую науку, дающую духовную власть над бренной плотью. Соединенное с богослужением, духовное врачевание становится религиозным обрядом, христианская наука превращается в широкомасштабное религиозное движение, а М. Бекер именуется пророчицей, обладающей даром божественного внушения. Открыв метафизический колледж и основав "Журнал христианской науки", М. Бекер добивается материального преуспевания и невиданной славы, при жизни становится в глазах ее многочисленных почитателей легендой и мифом.

Венский врач-невропатолог Зигмунд (Сигизмунд Шломо) Фрейд (1856-1939) закончил медицинский факультет Венского университета, работал в Физиологическом институте Э. Брюкке, проходил стажировку у французского психиатра Ж. Шарко в Париже и у специалиста по гипнозу И. Бернгейма в Нанси, открыл свою частную практику и создал новый метод лечения, названный им психоанализом. Психоанализ возник в результате модификации им метода лечения истерии, предложенного врачом И. Брейером в 1880-1882 годах, с которым Фрейд сотрудничал на протяжении ряда лет. Этот метод основывался на феномене катарсиса (очищение души), представляющего собой освобождение пациента от болезненных симптомов в процессе воспроизведения им в состоянии гипноза переживаний, в прошлом оказавших травмирующее воздействие на его психику. Впоследствии Фрейд отказался от гипноза, заменив его методом "свободных ассоциаций". Суть его состояла в произвольном изложении пациентом своих мыслей, дающих врачу материал для установления связей между прошлыми патогенными ситуациями и связанными с ними переживаниями, вытесненными в сферу бессознательного. Согласно его представлениям, основным видом психотравмирующих аффектов, вытесняемых в бессознательное, являются сексуальные переживания, связанные с периодом детства. Травмирующие психику переживания возникают вследствие внутреннего конфликта в результате несовместимости сексуальных желаний ребенка с этическими нормами и идеалами. Будучи вытесненными и устраненными из сознания, запретные желания не исчезают бесследно, а, оставаясь в бессознательном, ждут благоприятного случая, чтобы в завуалированной форме вновь заявить о себе. Временное разрешение внутренних конфликтов оборачивается постоянными терзаниями личности, не осознающей истинных причин своих страданий, что довольно часто приводит к возникновению психических расстройств. Метод психоаналитического лечения заключается в том, чтобы, преодолев психологическое сопротивление больного, перевести вытесненный патогенный материал в сознание пациента и тем самым помочь ему разрешить внутренние конфликты путем сознательного овладения своими желаниями. Техническими средствами психоанализа служат выявление и анализ патогенного материала, получаемого в процессе толкования сновидений, изучения ошибочных действий (описки, оговорки и иные "мелочи жизни"), расшифровки языка бессознательного и овладения переносом любовных или враждебных чувств пациента на врача, играющего роль "катализатора", с тем чтобы способствовать психотерапевтическим целям.

В 1900 году вышла в свет фундаментальная работа 3. Фрейда "Толкование сновидений", в которой были изложены основополагающие идеи психоанализа. Вокруг Фрейда сформировался небольшой кружок единомышленников, который затем перерос в Венское психоаналитическое общество. По мере дальнейшего распространения психоаналитических идей и выхода их на международную арену подобные общества возникли в разных странах, объединившись со временем в Международную психоаналитическую ассоциацию. Мастерски владея пером (в 1930 году Фрейду была присуждена литературная премия Гёте), он публикует одну за другой работы, способствующие популяризации его психоаналитического метода лечения. В 1901 году выходит "Психопатология обыденной жизни", затем "Остроумие и его отношение к бессознательному" (1905), "Три очерка по теории сексуальности" (1905), "Леонардо да Винчи" (1910), "Тотем и табу" (1913), "По ту сторону принципа удовольствия" (1920), "Психология масс и анализ человеческого "Я" (1921), "Я и Оно" (1923), "Будущее одной иллюзии" (1927), "Неудовлетворенность культурой" (1930), "Моисей и единобожие" (1939) и др. Со временем психоанализ как метод лечения превратился в общее учение о человеке и культуре, а затем и в широкомасштабное идейное движение, получившее название фрейдизма. Выдвинутые Фрейдом идеи о сексуальной этиологии неврозов подверглись остракизму со стороны академических медицинских кругов, но завоевали признание среди части медиков и популярность среди художественной интеллигенции. Пережив тяжелые дни оккупации нацистами Австрии и вырвавшись из нее благодаря протестам мировой общественности и усилиям друзей, выкупивших его из неволи, последние годы своей жизни Фрейд провел в Англии, оставив после своей кончины огромное идейное наследие:

Таковы три исторические фигуры, на фоне жизни и деятельности которых С. Цвейг стремился раскрыть драматические коллизии, связанные с прорастанием на почве медицины ростков новых методов лечения. Тех ростков, молодые побеги которых подверглись ураганному ветру академического неприятия, рожденного в атмосфере зацикленности некогда приобретенного человечеством научного знания о самом себе.

Эти неординарные люди, как нетрудно заметить, не похожи друг на друга. У каждого из них своя собственная судьба. Каждый по-своему боролся за признание своих идей, испытывая горести поражения и радости успеха. Добиваясь общественного признания, Ф. Месмер сопровождал свои сеансы лечения атмосферой таинственности, загадочности и волшебства. М. Бекер прибегала к откровениям, якобы ниспосланным ей богом, вызывая у страждущих фанатическое преклонение перед спасительницей, олицетворяющей в их сознании живое божество. З. Фрейд создал шокирующий обывателя сонник сексуальной символики, который вызывал жгучий интерес к запретному, использовался в процессе психоаналитического лечения, а также толкования художественных произведений. Но всех их объединяло одно: стремление выйти за рамки академической медицины, создать новые методы психотерапии, способствующие лечению тела и духа. И хотя каждого из них при жизни называли то гением и спасителем рода человеческого, то проходимцем и шарлатаном, тем не менее их идеи до сих пор привлекают внимание, вызывая неоднозначную реакцию на их учения и противоречивую оценку эффективности предложенных ими методов лечения.

По мере чтения трилогии С. Цвейга читатель, несомненно, обнаружит поразительные аналогии между идейными баталиями прошлого и бурными дискуссиями, имеющими место сегодня по вопросу о соотношении между академически признанными и альтернативными им методами лечения больных, развитием научного знания и распространением веры в чудо, характерной для массового сознания как XVIII-XIX веков, так и последнего десятилетия XX столетия. Действительно, разве выступления многих современных светил отечественной медицинской науки с резкой критикой различных экстрасенсов и врачевателей, обвиняемых в некомпетентности и шарлатанстве, не напоминают ситуацию научного неприятия идей Ф. Месмера в Австрии и Франции XVIII века? И разве мы не переживаем ныне бум веры в чудо исцеления благодаря использованию методов лечения, не вписывающихся в рамки академической медицинской науки, подобно тому как это происходило в предшествующие десятилетия?

История повторяется, с той лишь разницей, что былые драмы и трагедии нередко оборачиваются сегодня фарсом и комедией. Если некоторые доведенные до экстаза люди готовы не только хранить около своего сердца "заряженную" в газете фотографию А. Чумака, но и съесть ее, испытывая затруднение лишь по поводу того, что не имеют точной инструкции, как и чем запивать столь необычный лекарственный препарат, то это уже не драма, а фарс. Если после сеанса телетерапии А. Кашпировского у кого-то, безгранично верящего в его сверхъестественную силу, вместо ожидаемого заживления послеоперационных рубцов начнут расти волосы в том месте, которое явно не хотелось бы демонстрировать перед окружающими людьми, то для него лично это, возможно, трагедия, но уж очень она смахивает на комедию.

Нам вовсе не хотелось бы, чтобы читатель воспринял последние высказывания как злорадную насмешку над практикуемыми сегодня методами психотерапии. Напротив, следует серьезно задуматься и над результативностью этих методов, и над самим фактом веры в чудо исцеления, столь явственно проявляющейся в массовом сознании.

Да что там вера в чудо исцеления, когда перед миллионами завороженных телезрителей один из московских экстрасенсов совершает таинство оживления трупа в морге! Маг и чародей делает несколько загадочных движений руками, и вот уже на глазах изумленных телезрителей труп медленно поднимается, вызывая неописуемые восторги у одних и священный трепет, переходящий в леденящий душу ужас, - у других. Свершилось чудо воскрешения, то чудо, которое было подвластно только господу. И хотя в действительности за этим чудом стоял розыгрыш (быть может, лучше сказать кощунственный обман), поскольку вместо трупа на столе лежал живой человек, тем не менее многие восприняли всерьез продемонстрированный фокус.

Да, человеку многое подвластно. Другое дело, что его власть над природой оборачивается сегодня такими экологическими последствиями, которые чреваты глобальной катастрофой. И он оказывается не спасителем, творцом природы, а ее разрушителем, могильщиком. Но вера в чудо исцеления настолько проникла в массовое сознание, что оно воспринимается как нечто реальное. Тем более что искусные врачеватели тела и духа, использующие приемы и методы нетрадиционной медицины, в отличие от эстрадных ловкачей, делающих бизнес на страданиях несчастных и легковерных людей, действительно оказывают реальную медицинскую помощь, подчас единственно эффективную в условиях дефицита всего и вся, включая материальные и интеллектуальные ресурсы отечественного здравоохранения.

Почему же столь сильна и неистребима вера людей в чудо исцеления? Где та грань, отделяющая науку от шарлатанства? Возможно ли средствами науки проникнуть в тайну бытия человека в мире, познать закономерности функционирования человеческой психики и использовать научные знания для исцеления страждущих от различного рода органических и психических расстройств? Может ли врачевание тела и души ограничиваться академической медициной, или оно с необходимостью предполагает развитие и использование иных подходов, основанных на гипнозе, внушении, самопрозрении и иных средствах проникновения в глубины человеческой психики?

Сегодня многие люди задумываются над этими вопросами, пытаясь по-своему ответить на них.

Для больного человека в принципе все равно, какими методами его будут лечить. Лишь бы это лечение дало результаты, избавило от мучений, физических и нравственных страданий. Он готов преклониться как перед медицинской наукой, так и перед любым врачеванием, не связанным с ее институтами. И если медицинская наука оказывается бессильной в излечении какого-либо заболевания, то человек готов поверить в любое чудо исцеления независимо от того, исходит ли оно от еще не признанного, но многообещающего специалиста, искусного экстрасенса или доморощенного знахаря. Тут-то и открывается широкий простор для коммерческой деятельности тех, кто не прочь погреть руки на вере людей в чудо исцеления. К сожалению, верующим в чудо исцеления людям не так-то просто отличить обладающих природным даром искусных врачевателей, которых, судя по всему, не много в нашей стране, да и, видимо, во всем мире, от все увеличивающегося потока их подражателей, забывших о нравственной максиме "не навреди!" или сознательно отринувших ее. И тут появляется опасность возникновения новых драм и трагедий, которыми и без того полна человеческая жизнь в современном мире с характерным для него глубоким падением нравственности.

Как это ни парадоксально на первый взгляд, но и в конце XX столетия в человеческом обществе наблюдаются две противоположные тенденции. С одной стороны, происходит лавинообразный рост научного знания, приобретающего первостепенное значение буквально во всех сферах жизни людей. С другой все большее распространение в массовом сознании получают идеи, косвенно или непосредственно связанные с астрологией, парапсихологией, спиритизмом, неофициальным врачеванием, всевозможными верованиями светского и религиозного характера, то есть идеи, которые часто воспринимаются как не совместимые с наукой и находящиеся где-то на грани с магией, колдовством и мистицизмом.

Пациент, не верящий в компетентность лица, священнодействующего перед больным, в его способность избавить от физических или психических страданий, имеет мало шансов на исцеление. Вместе с тем вера в чудо, свершаемое врачевателем, - необходимый атрибут успешного лечения. С человеком, внутренне не настроенным на чудо и не ожидающим его со всей страстью и упованием, на которые только способен, оно не случается. Кстати, именно на это обращает внимание С. Цвейг, пытающийся в своей трилогии раскрыть психологию чуда. Любой врачеватель, хоть сколько-нибудь смыслящий в психологии восприятия больным своего образа, безусловно понимает это и всеми доступными средствами стремится поддержать его веру в самого себя и в чудо исцеления. Ради достижения этого он готов пойти даже на священный обман и заведомую ложь, если она во спасение больного.

Но кто определит ту грань, отделяющую священный обман ради сокрытия подчас ужасающей правды о состоянии здоровья пациента, знание которой способно подточить его веру в чудо исцеления и повергнуть его в отчаяние, от наглого обмана с целью маскировки своей некомпетентности и сохранения престижа в глазах окружающих? Кто очертит пределы допустимого, разделяющие ложь во спасение от лжи во имя придания врачу ореола популярности и всеведения?

Так уж устроен человек, что он не может жить без веры - веры в бога или чудо, в свое собственное будущее или грядущее своих детей, в себя самого или других людей. Без веры во что-то или в кого-то человек еще не человек или уже не человек. Но - и это нам хотелось бы тоже подчеркнуть ему не должно быть чуждо и сомнение, без которого нельзя стать независимой личностью, почувствовать себя свободным от властных структур, стремящихся подмять человека под себя, и от авторитарного воздействия со стороны других людей, пытающихся навязать ему свою волю.

Слепая вера ведет к порабощению, закабалению человека. Фанатическое сомнение - к разъедающему душу самокопанию и всеразрушающему нигилизму. И та и другая крайности лишают человека собственно человеческого измерения. Поэтому необходим поиск целесообразного равновесия, не позволяющего соскользнуть в преисподнюю безумия или превратиться в бездумное существо, автоматически подчиняющееся любым воздействиям извне.

Здоровая вера в чудо исцеления поддерживает человека, является незаменимым помощником в деле врачевания. Здоровое сомнение не только предохраняет человека от последующих разочарований, но и служит гарантией того, что он не окажется слепой игрушкой в руках другого, пусть доброго, стремящегося ниспослать благодать и избавить от различного рода недугов, но при всех своих несомненных достоинствах и уникальных потенциях далеко не всегда способного предусмотреть все последствия, в том числе и негативные, своего воздействия на психику обратившегося к нему за помощью пациента.

Все это общеизвестно, хотя и не всегда доходит до сознания, погруженного в суету повседневности с ее многообразными иллюзиями и мифами. Поэтому единственное, пожалуй, что хотелось бы пожелать читателю трилогии С. Цвейга, побыть наедине с самим собой после того, как он перевернет последнюю ее страницу. Побыть наедине с теми мыслями, которые у него возникнут во время чтения трилогии и после его завершения. Заглянуть в глубины своей души. В конечном счете, дорогой читатель, от тебя самого зависит твое собственное здоровье и будущее. Верь и сомневайся, сомневайся и верь! И будь честным по отношению к своей вере и сомнению!

Валерий Лейбин

Альберту Эйнштейну почтительно

ВВЕДЕНИЕ

Всякое ущемление естества есть напоминание о высшей родине.

Новалис

Здоровье для человека естественно, болезнь - неестественна. Здоровье приемлется его телом как нечто само собой понятное, так же, как воздух легкими и свет глазами; не заявляя о себе, живет оно и растет в нем вместе с общим его жизнеощущением. А болезнь - она проникает внезапно, как что-то чуждое, она нечаянно набрасывается на объятую страхом душу и бередит в ней множество вопросов. Ибо если откуда-то со стороны явился он, злой ворог, то кто же наслал его? Останется он или отойдет? Доступен он заклятию, мольбе, преодолению? Жесткими своими когтями извлекает болезнь из сердца противоречивейшие чувства: страх, веру, надежду, обреченность, проклятие, смирение, отчаяние. Она научает больного спрашивать, думать и молиться, поднимать полный испуга взор в пустоту и обретать там существо, коему можно поведать о своем страхе. Только страдание создало в человечестве религиозное чувство, мысль о боге.

Поскольку здоровье от природы присуще человеку, оно необъяснимо и не требует объяснений. Но всякий страждущий ищет в каждом случае смысл своих страданий. Ибо мысли о том, что болезнь нападает на нас без всякого толку, что без всякой нашей вины, бесцельно и бессмысленно, тело охватывается жаром и раздирается, до последних своих глубин, раскаленными лезвиями боли, - этой чудовищной мысли о полной нелепости страданий, мысли, достаточной, чтобы ниспровергнуть всю этику мироздания, человечество еще никогда не решилось довести до конца. Болезнь всякий раз представляется ему кем-то ниспосланной, и тот непостижимый, кто ее посылает, должен, по мнению человечества, иметь все основания для того, чтобы вселить ее именно в это вот тленное тело. Кто-то должен иметь зло на человека, гневаться на него, его ненавидеть. Кто-то хочет его наказать за какую-то вину, за какой-то проступок, за нарушенную заповедь. И это может быть только тот, кто все может, тот самый, кто мечет молнии с неба, кто шлет на поля жар и стужу, кто возжигает звезды и туманит их, ОН, у кого вся власть, всемогущий: бог. От начала времен поэтому явление болезни связано с религиозным чувством.

Боги посылают болезнь, боги одни могут и взять ее обратно: эта мысль утверждена незыблемо в преддверии всякой врачебной науки. Еще полностью лишенный сознания собственного своего разумения, беспомощный, несчастный, одинокий и слабый, охвачен человек древности пламенем своего недуга и не знает другого выхода, как с воплем обратить свою душу ввысь, к богу-чародею, чтобы он от него отступился. Только вопль, молитву, жертвоприношение и знает первобытный человек в качестве лечебного средства. Нельзя защититься против него, сверхсильного, непреоборимого во мраке; значит, нужно смириться, добиться его прощения, умолять его, упрашивать, чтобы он взял обратно из тела пламенеющую боль. Но как достигнуть его, невидимого? Как взывать к нему, не зная его обиталища? Как подать ему знаки раскаяния, всепокорности, обетования и готовности к жертвам, знаки, которые были бы ему понятны? Всего этого не знает оно, бедное, неискушенное, смутное сердце ранней поры человечества. Ему, неведающему, не откроется бог, не снизойдет к низкой его, будничной доле, не удостоит его ответа, не услышит его. И вот, в нужде своей, должен беспомощный, бессильный человек искать себе другого человека как посредника перед богом, мудрого и искушенного, которому ведомы чары и заклинания, дабы умилостивлять темные силы, ублажать их во гневе. И таким посредником в эпоху первобытных культур является единственно жрец.

Таким образом, в доисторическую пору человечества борьба за здоровье означает не борьбу с отдельною болезнью, а борьбу за бога. Всяческая медицина на земле начинается как теология, как магия, культ, ритуал, как душевная напряженность человека против посланного богом испытания. Телесному страданию противопоставляется не технический, а религиозный акт. Не ищут причин недуга, а ищут бога. Не борются с болевыми явлениями, а пытаются замолить болезнь, искупить ее, откупиться от бога при помощи обетов, жертв и церемоний, ибо только тем путем, каким пришла она, - путем сверхъестественным - может она и отступиться. Так единству явления противопоставляется еще полное единство чувства. Есть только одно здоровье и одна болезнь, а для этой последней опять-таки только одна причина и одно средство: бог. А между богом и страданием есть только один посредник - все тот же жрец, этот страж души и тела в одно и то же время. Мир еще не расщеплен, не раздвоился; вера и знание образуют в святилище храма одну, единую категорию; избавление от боли не может совершиться без выступления на арену душевных сил, без ритуала, заклинаний и молитвы. А потому толкователи снов, заклинатели демонов, жрецы, коим ведом таинственный ход светил, творят свое целебное искусство не как практический акт науки, а как таинство. Не поддающееся изучению, доступное восприятию лишь посвященных, передается оно, это искусство, от поколения к поколению; и хотя жрецы, имея опыт, немало понимают во врачевании, они никогда не дают советов исключительно деловых; они требуют чуда в исцелении, требуют освященной храмины, душевной приподнятости и присутствия богов. Только очистившись и освятившись телом и духом, вправе больной воспринять целебную формулу; паломники, бредущие дальнею и трудной дорогой к храму в Эпидавре, должны провести канун в вечерней молитве, должны омыть тело, заколоть каждый по жертвенному животному, проспать ночь в преддверии на шкуре жертвенного кабана и поведать сны этой ночи жрецу, для их разъяснения; лишь тогда он удостоит их одновременно и пастырского благословения, и врачебной помощи. Но всякий раз в качестве первейшего залога исцеления утверждается приближение души, полной веры, к богу: кто хочет чуда выздоровления, должен подготовить себя к чуду. Врачебная наука в истоках своих неотторжима от науки о боге; медицина и богословие составляют поначалу одно тело и одну душу.

Это начальное единство вскоре рушится. Ибо для того чтобы стать самостоятельной и принять на себя практическое посредничество между болезнью и больным, наука должна отринуть божественное происхождение болезни и исключить, в качестве совершенно излишней, религиозную установку - жертву, молитву, культ. Врач выступает рядом со жрецом, а вскоре и против жреца - трагедия Эмпедокла - и, низводя страдания из области сверхчувственной в плоскость обыденно-природного, пытается устранить внутреннее расстройство средствами земными, стихиями внешней природы, ее травами, соками и солями. Жрец замыкается в рамках богослужения и отступается от врачебного искусства, врач отказывается от всякого воздействия на душу, от культа и магии; отныне два эти течения разветвляются и идут каждое своим путем.

С момента нарушения первоначального единства все элементы врачебного искусства приобретают сразу же совершенно новый и наново окрашивающий смысл. Прежде всего единое душевное явление "болезнь" распадается на бесчисленные, точно обозначенные болезни. И вместе с тем ее сущность теряет в известной степени связь с духовной личностью человека. Болезнь означает уже нечто приключившееся с человеком не в его целом, а лишь с отдельным его органом (Вирхов на конгрессе в Риме: "Нет болезней вообще, а лишь отдельные болезни органов и клеток"). И первоначальная задача врача - противостать болезни как некоей цельности - заменяется теперь, естественным образом, более незначительной, строго говоря, задачею - локализировать всякое страдание по его исходным точкам и причислить его к какой-либо из давно расчлененных и описанных групп болезней. Как только врач поставил правильный диагноз и дал болезни наименование, он в большинстве случаев уж выполнил суть своего дела, и лечение совершается в дальнейшем само собою при посредстве предусмотренных на этот "случай" медицинских приемов. Полностью отрешившись от религии, от волшебства, являясь добытою в школе сумкою знаний, современная медицина оперирует не индивидуальной интуицией, а твердыми практическими установками, и если она до сих пор еще охотно присваивает себе поэтическое наименование "врачебного искусства", то высокий этот термин может означать лишь более слабую степень - "искусство ремесленное". Ибо давно уже наука врачевания не требует от своих учеников, как некогда, жреческой избранности, таинственной мощи провидения, особого дара созвучия с основными силами природы; призванность стала призванием, магия - системой, таинство врачевания - осведомленностью в лекарственных средствах и в отправлениях организма. Исцеление совершается уже не как психическое воздействие, не как событие неизменно чудесное, но как чистейший и почти наперед рассчитанный рассудочный акт со стороны врача; выучка заменяет вдохновение, учебник приходит на смену Логосу, исполненному тайны, творческому заклинанию жреца. Там, где древний, магический порядок врачевания требовал высшего душевного напряжения, новая, клинико-диагностическая система требует от врача противоположного, а именно ясности духа, отрешенного от нервов, при полнейшем душевном спокойствии и деловитости.

Эти неизбежные в процессе врачевания деловитость и специализация должны были в девятнадцатом веке усилиться сверх меры, ибо между пользуемым и пользующим возникло еще третье, полностью бездушное существо: аппарат. Все более ненужным становится для диагноза проницательный и творчески сочетающий симптомы взор прирожденного врача: микроскоп открывает для него зародыш бактерии, измерительный прибор отмечает за него давление и ритм крови, рентгеновский снимок устраняет необходимость в интуитивном прозрении. Все больше и больше лаборатория принимает на себя в диагностике то, что требовало от врача личного проникновения, а для пользования больного химическая фабрика дает ему в готовом виде, дозированным и упакованным, то лекарство, которое средневековый медик должен был собственноручно, от случая к случаю, перемешивать, отвешивать и рассчитывать. Засилье техники, проникшее в медицину хотя и позже, чем повсюду, но столь же победоносно, сообщает процессу врачевания деловитость некоей великолепным образом разработанной по деталям и по рубрикам схемы; понемногу болезнь - некогда вторжение необычного в сферу личности становится противоположностью тому, чем была она на заре человечества: она превращается, большею частью, в "обычный", "типический" случай, с заранее рассчитанной длительностью и механизированным течением, делается задачею, доступной разрешению методами рассудка. К этой рационализации на путях внутренних присоединяется, в качестве мощного пополнения, рационализация извне, организационная; в клиниках, этих гигантских вместилищах горя человеческого, болезни распределяются точно так же, как в деловых универсалах, по специальным отделениям, с собственными подъемниками, и так же распределяются врачи, конвейером проносящиеся от постели к постели, исследующие отдельные "случаи" - всегда только больной орган - и большей частью не имеющие времени заглянуть в лицо человека, прорастающего страданием. Исполинские организации больничных касс и амбулаторий привносят свою долю в этот обездушивающий и обезличивающий процесс; возникает перенапряженное массовое производство, где не зажечься ни одной искре внутреннего контакта между врачом и пациентом, где, при всем желании, становится все более и более невозможным малейшее проявление таинственного магнетического взаимодействия душ. И тут же, в качестве ископаемого, допотопного экземпляра, вымирает домашний врач, тот единственный, кто в больном знал и человека, знал не только его физическое состояние, его конституцию и ее изменения, но и семью его, а с нею и некоторые биологические предпосылки, - он, последний, в ком оставалось еще нечто от прежней двойственности жреца и врачевателя. Время сбрасывает его с колесницы. Он являет собою противоречие закону специализации и систематизации, так же как извозчичья лошадь по отношению к автомобилю. Будучи слишком человечным, он не подходит больше к ушедшей вперед механике медицины.

Против этого обезличения и полнейшего обездушивания врачебной науки искони отстаивала себя широкая, непросвещенная, но в то же время внутренне-понимающая масса народа, в тесном смысле этого слова. В точности так же, как тысячи лет назад, смотрит простой, недостаточно еще "образованный" человек на болезнь с благоговейным чувством, как на нечто сверхъестественное, все еще противопоставляет он ей душевный акт надежды, страха, молитвы и обета, все еще первая его, руководящая мысль - не об инфекции или обызвествлении сосудов, а о боге. Никакая книга и никакой учитель не убедит его в том, что болезнь возникает "естественным" путем, а следовательно, без всякого смысла и без вины; а потому он заранее проникается недоверием ко всякой практике, которая обещает устранить болезни путем трезвым, техническим, холодным, то есть бездушным. Равнодушие народа к ученому, с высшим образованием, врачу слишком глубоко отвечает его потребности - наследственному массовому инстинкту - в связанном с целым миром, сроднившемся с растениями и животными, знающем тайны "враче по природе", ставшем врачом и авторитетом в силу своей натуры, а не путем государственных экзаменов; народ все еще хочет вместо специалиста, обладающего знанием болезней, "человека медицинского", имеющего "власть" над болезнью. Пусть давно уже в свете электричества рассеялась вера в ведьм и дьяволов; вера в этого чудодейственного, знающего чары человека сохранилась в гораздо большей степени, чем в этом признаются открыто. И то же самое почтительное благоговение, которое мы испытываем по отношению к гению и человеку, непостижимо творящему, в лице, скажем, Бетховена, Бальзака, Ван-Гога, питает народ доныне ко всякому, в ком чувствует он якобы целебную мощь, превосходящую норму; доныне требует он себе как "посредника", вместо холодного "средства", полнокровного живого человека, от которого "исходит сила". Знахарка, пастух, заклинатель, магнетизер именно в силу того, что они практикуют свое лекарское ремесло не как науку, а как искусство, и притом запрещенное искусство черной магии, в большей степени вызывают его доверие, чем имеющий все права на пенсию, хорошо образованный общинный деревенский врач. По мере того как медицина становится все более и более технической, рассудочной, локализирующей, все яростней отбивается от нее инстинкт широкой массы; все шире и шире, вопреки всяческому школьному образованию, разрастается в низах народа, в смутных его глубинах, это течение, направленное против академической медицины.

Это сопротивление давно уже чувствуется наукою, и она борется с ним, но тщетно. Не помогло и то, что она связалась с государственною властью и добилась от нее закона против лекарей-шарлатанов и целителей "силами природы": движения, в последней глубине своей религиозные, не подавляются до конца силою параграфов. Под сенью закона ныне, как и во времена средневековья, продолжают орудовать бесчисленные, не имеющие степеней и, значит, с государственной точки зрения неправомочные целители; неустанно длится партизанская война между природными методами лечения, религиозным врачеванием и научною медициною. Но самые опасные противники академической науки явились не из крестьянских хижин и не из цыганских таборов, а возникли в ее собственных рядах; подобно тому как Французская революция, а равно и всякая другая, заимствовала вождей не из народа, но, наоборот, мощь дворянства потрясена была, собственно говоря, дворянами, против нее восставшими, так и в великом восстании против чрезмерной специализации школьной медицины решающее слово неизменно принадлежало отдельным, независимым врачам. Первый, кто повел борьбу против бездушия, против срывания покровов с чудес врачевания, был Парацельс. Вооружась булавою мужицкой своей грубости, ополчился он на "докторов" и предъявил книжной их, бумажной учености обвинение в том, что они хотят разложить человеческий микрокосм, как часовой механизм, на части и потом опять склеить. Он борется с высокомерием, с догматической авторитарностью науки, утратившей всякую связь с высокой магией natura naturans 1, не замечающей и не признающей стихийных сил и не чующей излучений как отдельных душ, так и мировой души в целом. И как ни сомнительны, на взгляд современности, его собственные рецепты, духовное влияние этого человека растет, как бы под покровом времени, и в начале девятнадцатого века проявляется наружу в так называемой "романтической" медицине, которая, являясь ответвлением философски-поэтического течения, стремится, в свою очередь, к высшей форме телесно-душевного единства. С безусловною верою во вселенскую одухотворенность природы она отстаивает мысль, что сама природа - наиболее мудрая целительница и нуждается в человеке в лучшем случае лишь как в пособнике. Подобно тому как кровь, не побывав в выучке у химиков, образует антитоксины против всякого яда, так и организм, сам себя поддерживающий и преобразующий, способен в большинстве случаев без всякой помощи справиться с болезнью. Поэтому путеводною нитью всякого человеческого врачевания должно быть правило - не идти вразрез с естественным ходом жизни, а лишь укреплять в случае болезни всегда присущую человеку волю к выздоровлению. А этот импульс нередко может быть поддержан путем душевного, духовного религиозного воздействия в той же мере, как и при помощи грубой аппаратуры и химических средств; истинное же исцеление всегда совершается изнутри, а не извне. Сама природа - тот "внутренний врач", которого каждый с рождения носит в себе и который поэтому более понимает в болезнях, чем специалист, лишь извне нащупывающий симптомы; впервые болезнь, организм и проблема врачевания рассматриваются романтической медициной вновь как некое единство. Целый ряд систем возникает в девятнадцатом столетии из этой основной идеи о самостоятельной силе сопротивления организма. Месмер основывает свое магнетическое учение на воле человека к здоровью, Christian Science 2 - на плодотворной мощи самосознания; и наряду с этими, использующими внутренние силы природы мастерами другие обращаются к силам внешним: гомеопаты к цельному, неразбавленному веществу, Кнейп и другие последователи врачевания природою - к ее восстановляющим стихиям - воде, солнцу, свету; и все они отказываются, как бы сговорившись, от всяких химических комбинаций в лечении, от всякой аппаратуры и, стало быть, от самых значительных достижений новейшей науки. Общее всем этим природным методам, чудесным исцелениям и "врачеванию духом" положение, противостоящее школьной патологии с ее тенденциями к локализации, может быть выражено в единой короткой формуле. Научная медицина рассматривает больного с его болезнью как объект и отводит ему, почти презрительно, абсолютно пассивную роль; ему не о чем спрашивать и не о чем говорить; все, что он должен делать, - это послушно и даже без единой мысли следовать предписаниям врача и по возможности выключить себя самого из процесса пользования. В этом слове "пользование" - ключ ко всему. Ибо в то время как в научной медицине больного "пользуют" в качестве объекта, метод душевного врачевания требует от больного прежде всего, чтобы он сам пользовался душою, чтобы он, как субъект, как носитель и главный исполнитель врачевания, проявил максимум возможной для него активности в борьбе с болезнью. В этом призыве к больному - воспрянуть душою, собрать воедино свою волю и целостность своего существа противопоставить целостности болезни - и состоит существеннейшее и единственное врачебное средство всех психических методов, и пособничество их представителей ограничивается по большей части не чем-либо иным, как такого рода словесным обращением. Но того, кто знает, какие чудеса может совершать Логос, творческое слово, это чародейное сотрясение уст в пустоте, создавшее бесчисленные миры и бесчисленные миры разрушившее, того не поразит, что в науке врачевания, как и во всех других областях, несчетное число раз совершались при посредстве единого слова истинные чудеса, что только через словесное обращение и взгляд - этих посланцев от личности к личности - во многих случаях могло быть восстановлено, исключительно воздействием на дух, здоровье в организмах совершенно расшатанных. В полной мере чудесные, исцеления эти не являются ни чудом, ни исключительным явлением; они лишь смутно отражают все еще неясный для нас закон взаимодействия высшего порядка между телом и душою, который полнее, может быть, исследуют будущие поколения; для нас же довольно и того, что возможность врачевания путем чисто психическим уже не отрицается и что по отношению к явлениям, необъяснимым с точки зрения чистой науки, установилось известного рода смутное признание.

1 Термин Спинозы "природа рождающая", "творящая", в противоположность "natura naturata" - "природа творимая", "пассивная".

2 Христианская наука.

Такие самовольные отклонения отдельных крупных представителей врачевания от академической медицины принадлежат, по моему разумению, к числу интереснейших эпизодов истории культуры. Ибо ничто в истории, как в материальной, так и в истории духа, не сравнится по драматической силе психического воздействия с тем эпизодом, когда один-единственный, слабый, изолированный человек идет в одиночку против гигантской, весь мир объемлющей организации. Поднимается ли Спартак, осыпаемый побоями раб, против римских легионов и когорт, или Пугачев, бедный казак, против исполинской России, или Лютер, широколобый августинский монах, против всемогущей fides catholica 1, - всякий раз, когда человек противопоставляет объединенным силам вселенной всего лишь внутреннюю мощь своей веры и бросается в борьбу, кажущуюся бессмысленной по полной ее безнадежности, именно тогда душевное его напряжение творчески передается людям и создает из ничего несметные силы. Каждый из великих наших фанатиков "лечения духом" собрал вокруг себя сотни тысяч, каждый делами своими и исцелениями пробудил и поколебал сознание эпохи, от каждого пошли и проникли в науку мощные течения. Фантастическое положение: в эпоху, когда медицина, благодаря сказочному вооружению своей техники, творит истинные чудеса, когда она научилась дробить, наблюдать, фотографировать, измерять, подвергать своему воздействию и изменять малейшие атомы и молекулы живой ткани, когда все другие точные науки поспешествуют ей и сопутствуют и ничто органическое не являет как будто тайны, - как раз в этот самый миг ряд независимых исследователей доказывает ненужность во многих случаях всей этой аппаратуры. Они открыто и неопровержимо свидетельствуют своими делами о том, что и в нашу пору, как некогда, можно с голыми руками, исключительно путями психическими, добиться исцеления, и даже в тех случаях, когда ничего не мог сделать до них величественный и точный механизм университетской медицины. На сторонний взгляд, система их непонятна и почти смешна в силу своей незначительности: врач и пациент мирно сидят рядом и, кажется, просто болтают. Ни рентгеновских снимков, ни измерительных приборов, ни электрической цепи, ни кварцевых ламп, ни даже термометра - ничего нет от всего того технического арсенала, который составляет справедливую гордость нашего времени; и все-таки их древний метод действует часто с большею силою, чем ушедшая вперед терапия. То обстоятельство, что ходят железнодорожные поезда, не внесло никаких изменений в душевную конституцию человечества, ибо разве не подвозят они ежегодно к Лурдскому гроту сотни тысяч паломников, ждущих чудесного исцеления только оттуда? И то, что изобретены токи высокой частоты, столь же мало устранило тяготение души человеческой к тайне, ибо в 1930 году в Гальс-пахе они, эти токи, будучи укрыты в магическом жезле некоего ловца душ, волшебством создали из ничего целый город с отелями, санаториями и увеселительными заведениями - все вокруг одного-единственного человека. Ни один факт столь наглядно, как многообразный успех методов внушения и так называемых чудесных исцелений, не свидетельствует о том, какие огромные залежи веры имеются налицо еще в двадцатом столетии и сколько практических возможностей врачевания сознательно упущено за долгие годы медициной, ориентирующейся на бактериологию и гистологию, той медициной, которая так упорно отрицала малейшую возможность иррационального и по прихоти своей исключала психическую самопомощь из своих точных расчетов.

1 Католическая вера.

Само собой разумеется, ни одна из этих современно-старинных систем ни на миг не поколебала несравненную по своей продуманности и универсальности организацию современной медицины; успех отдельных психических методов и систем отнюдь не доказывает, что научная медицина была сама по себе не права, но обличает лишь тот догматизм, что неизменно замыкался в последней из найденных систем врачевания, в качестве лучшей для всех и единственно возможной, и издевался над всякой другой, как над несовременной, неправильной и невозможной. Вот этому самомнению нанесен жестокий удар. В той плодотворной вдумчивости, которая замечается теперь как раз у духовных вождей медицины, не последняя роль принадлежит непреложному успеху, в отдельных случаях, тех психических методов лечения, о которых речь будет ниже. Смутное, но и нам, непосвященным, внятное сомнение зародилось в их рядах: не завела ли (как открыто допускает человек такого масштаба, как Зауэрбрух) "чисто бактериологическая и серологическая трактовка болезней медицину в тупик", не начинает ли наука врачевания превращаться постепенно из служения человеку в нечто самодовлеющее и чуждое людям - с одной стороны, благодаря специализации и, с другой, в силу предпочтения, отдаваемого количественному расчету перед индивидуальной диагностикой, не стал ли - повторяя превосходную формулировку - "врач чересчур уж медиком". То, что в наше время именуется "кризисом сознания в медицине", не является, однако, ни в какой мере узкопрофессиональным вопросом; этот кризис входит в состав того общеевропейского состояния неустойчивости, того универсального релятивизма, который, после длившегося десятилетиями диктаторского утверждения и отрицания во всех отраслях науки, заставляет специалистов вновь обернуться наконец назад и поставить ряд вопросов. Отрадным образом начинает обнаруживаться известного рода широта взглядов, столь чуждая обычно академическим кругам; так, превосходная книга Ашнера "Кризис медицины" дает изобилие неожиданных примеров того, как методы лечения, еще вчера и позавчера подвергавшиеся, в качестве средневековых, осмеянию и вышучиванию (вроде пускания крови или прижигания), стали сегодня новейшими и наиболее действительными. Более справедливо и с живым, наконец, интересом к закономерности явления взирает медицина на случаи "исцеления духом", те самые, что еще в девятнадцатом веке отрицались и высмеивались людьми, имеющими "степень", в качестве шарлатанства, обмана и фокусничества; серьезные усилия прилагаются к тому, чтобы постепенно сочетать эти сторонние, чисто психические достижения с точными достижениями клинического обихода. Неоспоримо чувствуется в среде умнейших и гуманнейших врачей своего рода тоска по прежнему универсализму, стремление найти пути от замкнутой, локализованной патологии к конституциональной терапии, к осведомленности не только об отдельных болезнях, коим подвержен человек, но и о личности этого человека. Исследовав вплоть почти до молекулы тело и клеточку, как универсальную материю, творческая любознательность вновь обращает наконец свой взор в сторону целостности болезни, различной в каждом случае, и вслед за местными признаками ищет другие, высшие. Новые научные дисциплины - учение о типах, физиономика, учение о наследственности, психоанализ, индивидуальная психология - пытаются вновь выдвинуть на первый план как раз не родовое в человеке, а изначальное единство каждой личности; достижения внеакадемической психологии, явления внушения, самовнушения, открытия Фрейда, Адлера все настойчивее овладевают вниманием всякого вдумчивого врача.

Разделенные в веках, снова начинают сближаться два течения в науке врачевания, органическое и психическое, ибо неизбежно - вспомним образ спирали у Гёте - всякое развитие возвращается, на более высокой ступени, к исходной своей точке. Всякая механика приходит в конце концов к изначальному закону движения, всякое дробление вновь тяготеет к единству, все рациональное поглощается, в свою очередь, иррациональным; и после того как века науки строгой и односторонней исследовали материю и форму человеческого тела вплоть до основных глубин, вновь возникает вопрос о "духе, созидающем для себя тело".

* * *

Книга эта задумана отнюдь не как систематическая история всех психических методов лечения. Мне дано лишь воплощать идеи в образах. Поведать о том, как мысль растет в человеке и потом прорастает через него в мир, - такая картина из области духовно-душевной жизни явственнее, мне кажется, отобразит идею, чем всяческий историко-критический очерк. Поэтому я ограничился тем, что выбрал трех человек, которые, идя самостоятельными и даже противоположными путями, воплотили в жизнь, на сотнях тысяч людей, идею лечения духом: Месмер - внушением укрепляя волю к здоровью, Мери Бекер-Эдди - хлороформируя экстатикой мощной веры, Фрейд - призывая к самопознанию и к устранению собственными силами психических конфликтов, гнетущих сферу подсознательного. Лично я не испытал ни одного из этих методов ни в качестве врача, ни в качестве пациента; ни с одним из них меня не связывают ни фанатизм убеждения, ни чувство личной благодарности. Таким образом, приступая к настоящему труду исключительно из побуждения образотворчества, я надеюсь остаться независимым и, отображая Месмера, не стать месмерианцем, отображая Бекер-Эдди, - последователем Christian Science и, отображая Фрейда, - отъявленным психоаналитиком. Я вполне сознаю, что каждое из этих учений могло стать действенным лишь путем доведения до крайности содержащейся в нем идеи, что каждое дает резко изощренную форму, дополняя ее новым изощрением, но, в согласии с Гансом Саксом, "ошибкою я это не сочту". Мысль имеет с волною, устремляющейся за свои пределы, то общее, что она ищет для себя крайних форм. Решающим для всякой идеи является не то, как она осуществляется, но что, по существу, в ней содержится. Не что она собою представляет, а что она дает. По чудесному выражению Поля Валери, "лишь крайность сообщает миру его цену, лишь средний уровень - устойчивость".

Зальцбург, 1930

ФРАНЦ АНТОН МЕСМЕР

Надобно вам знать, что воздействие воли - немалая статья во врачевании.

Парацельс

ПРЕДТЕЧА И ЕГО ВРЕМЯ

Ни о чем не судят так поверхностно, как о характере человека, а именно здесь нужно быть всего осторожнее. Ни в каких делах не склонны люди менее терпеливо дожидаться целого, а оно, собственно, и создает характер. Я всегда находил, что так называемые плохие люди выигрывают, а хорошие теряют.

Лихтенберг

В продолжение целого столетия Франц Антон Месмер, этот Винкельрид современной психотерапии, занимал место на позорной скамье шарлатанов и мошенников, рядом с Калиостро, графом Сен-Жерменом, Джоном Ло и другими авантюристами той эпохи. Напрасно суровый одиночка среди немецких мыслителей протестует против позорного приговора университетской науки напрасно превозносит Шопенгауэр месмеризм как самое содержательное, с философской точки зрения, из всех открытий, хотя бы даже оно задавало порою загадок больше, чем разрешало их. Но предрассудок труднее опровергнуть, чем какие бы то ни было суждения. Дурная слава распространяется без проверки, и вот один из наиболее добросовестных немецких исследователей, отважный и одинокий путник, шедший на свет и на блуждающие огоньки и указавший дорогу новейшей науке, прослыл двусмысленным фантастом, подозрительным мечтателем; и никто не дал себе труда проверить, сколько существенных, мирового значения перспектив возникло из его ошибок и давно уже преодоленных крайностей. Трагедия Месмера в том, что он пришел слишком рано - и слишком поздно. Эпоха, когда он выступил, именно потому, что она так величаво гордилась разумом, полностью отрешена от всякой интуиции: это (опять по Шопенгауэру) - сверхумная эпоха просвещенности. За сумеречным сознанием средневековья, благоговейным и смутно чающим, последовало поверхностное сознание энциклопедистов, этих всезнаек - так, по точному смыслу, следовало бы перевести это слово, - грубо-материалистическая диктатура Гольбахов, Ламетри, Кондильяков, которой вселенная представлялась интересным, но допускающим улучшения механизмом, а человек - всего лишь курьезным мыслящим автоматом. Полные самодовольства, - ибо они уже не сжигали ведьм, признали добрую старую Библию незамысловатой детской сказкой и вырвали у господа бога молнию при помощи Франклинова громоотвода, - эти просветители (и их убогие немецкие подражатели) объявили нелепыми бреднями все, чего нельзя ухватить пинцетом и вывести из тройного правила, выметая, таким образом, вместе с суеверием и малейшее зернышко мистики из прозрачной как стекло (и как стекло ломкой) вселенной своего dictionnaire philosophique 1. То, чего нельзя было математически проанализировать, они, в бойком своем высокомерии, признали призрачным, а то, чего нельзя постигнуть органами чувств, не только ничтожным, но просто несуществующим.

В такую нескромную, неблагочестивую эпоху, обожествившую единственно свой собственный, исполненный самодовольства разум, явился неожиданно человек, утверждающий, что вселенная наша отнюдь не пустое, бездушное пространство, не безучастное мертвое ничто вокруг человека, но что она непрестанно пронизывается невидимыми, неосязаемыми и лишь внутренне ощутимыми волнами, таинственными токами и напряжениями, которые, в длительной передаче, соприкасаются друг с другом и друг друга оживляют, как одна душа другую, как мысль - мысль. Неосязаемый и не имеющий пока имени, равнозначащий, может быть, той силе, что излучается от звезды к звезде и в лунную ночь поднимает сомнамбул, этот неведомый флюид, мировая материя, способен, будучи передан от человека к человеку, создать поворот в душевных и телесных болезнях и восстановить таким способом ту высшую гармонию, которую мы называем здоровьем. Где источник этой изначальной силы, каково ее истинное имя, ее подлинная сущность, он, Франц Антон Месмер, не может сказать определенно; пока что он, ex analogia 2, именует эту действенную материю магнетизмом. Но пусть испытают, - просит он академии, настаивает он перед профессорами, - какое изумительное действие вызывает этот способ при простом поглаживании кончиками пальцев; пусть без всякой предвзятости познакомятся наконец со всеми этими болезненными кризисами, загадочными состояниями, прямо-таки волшебными излечениями, которые он производит при расстройстве нервов единственно путем магнетического воздействия (теперь мы говорим: внушения). Но академически-профессорская просвещенность упорно противится тому, чтобы бросить хоть один бесстрастный взгляд на все указанные Месмером и стократно удостоверенные явления. Этот флюид, эта сила симпатической передачи, сущность которой не поддается четкому объяснению (уже это одно подозрительно), не значится в компендиуме всех разгадок, в dictionnaire philosophique, a следовательно, подобных вещей не должно быть. Явления, на которые указывает Месмер, необъяснимы при помощи голого разума. Следовательно, они не существуют.

1 Философский словарь.

2 По аналогии.

Он пришел столетием раньше, чем следовало, Франц Антон Месмер, и он опоздал на два-три столетия. Ранняя эпоха медицины проявила бы участливое внимание к его сторонним опытам, ибо широкая душа средневековья способна была вместить все непостижимое. Она умела еще изумляться чисто по-детски и верить собственному внутреннему потрясению больше, чем простой видимости. Будучи легковерной, эта эпоха была слишком глубоко проникнута волею к вере, и ее мыслителям, как истовым богословам, так и светским людям, не показалось бы нелепым учение Месмера о том, что между макрокосмом и микрокосмом, между мировою душою и душою индивидуума, между созвездием и человеком существует материально преображенная, трансцендентная связь; и вполне понятным явилось бы его воззрение, что один человек может волшебным образом влиять на другого магиею своей воли и умелым обращением. Без всякого недоверия, с любознательно раскрытым сердцем взглянула бы фаустовски-универсальная мировая наука того времени на опыты Месмера; и в свою очередь, новейшая наука смотрит на большинство психотехнических операций этого первого магнетизера отнюдь не как на фокусничество или чудо. Именно потому, что мы день за днем, едва ли не час за часом узнаем о новых невероятных открытиях и чудесах в области физики и биологии, мы долго и добросовестно колеблемся, прежде чем признать неверным то, что вчера казалось невероятным; и действительно, многие из месмеровских открытий и опытов без труда согласуются с нашим сегодняшним представлением о мире. Кто станет оспаривать нынче, что наши нервы, наши чувства подвержены таинственным и связующим воздействиям, что мы являемся "игралищем любого давления атмосферы", испытывая магнетическое влияние бесчисленных импульсов, внутренних и внешних? Мы, к кому только что сказанное слово в ту же секунду перелетает через океан, не научаемся разве ежедневно наново тому, что окружающий нас эфир оживлен неосязаемыми колебаниями и жизненными волнами? Нет, нас отнюдь не пугает больше мысль Месмера, когда-то оспаривавшаяся, что от нашего индивидуального существа исходит совершенно своеобразная и определенная личная сила, которая, излучаясь далеко за пределы того или другого нерва, способна воздействовать определенным образом на чужую волю и чужую личность. Но роковым образом Месмер явился слишком рано или слишком поздно: как раз та эпоха, в какую он имел несчастье родиться, не обладала органом для смутно-благоговейных чаяний. Никаких камер обскур в делах психики: прежде всего порядок в незатененный свет! И именно там, где начинается таинственная игра сумеречного света, при переходах от сознательного к бессознательному, холодный дневной взор рационалистической науки оказывается вконец слепым, И так как она не признает за душою индивидуальной созидающей силы, то и ее медицина видит в часовом механизме homo sapiens 1 только повреждение органов, больное тело, но ни в коем случае не потрясение душевное. Неудивительно поэтому, что при душевных расстройствах она не знает ничего другого, как только цирюльничью премудрость: слабительное, кровопускание, холодную воду. Помешанных привязывают к колесу и вертят до тех пор, пока пена не пойдет у них изо рта, или колотят до бесчувствия. Эпилептиков накачивают всякими снадобьями, все нервные состояния объявляют просто несуществующими, потому что не умеют к ним подойти. И когда этот отщепенец Месмер впервые начинает помогать при таких заболеваниях посредством своего магнетического, кажущегося магическим воздействия, возмущенный факультет отворачивает глаза и утверждает, что налицо только фокусничество и обман.

1 Разумный человек (лат.).

В этой отчаянной авангардной схватке за новую психотерапию Месмер совершенно одинок. Его ученики, помощники еще на полстолетия, на целое столетие от него отстали. И одиночество трагически усугубляется: у этого борца нет даже такого панциря, как полная уверенность в себе. Ибо Месмер чувствует только верное направление, дороги он еще не нашел. Он чувствует, что стоит на верном пути, чувствует, что случайно оказался в жгучей близости от тайны, великой и плодотворной тайны, и знает все же, что один не способен разрешить ее и раскрыть до конца. И потрясающе поэтому, как человек, которого легкомысленная молва целое столетие чернила как шарлатана, просит содействия и помощи именно у врачей, своих товарищей; подобно тому как Колумб перед своим отплытием блуждает от одного королевского двора к другому со своим планом морского пути в Индию, так и Месмер обращается то к одной, то к другой академии и просит интереса и содействия своей идее. И у него, как у его великого собрата, в начале его пути ошибка, ибо, всецело в обаянии средневековой мечты о таинственном составе, Месмер полагает, что своей магнетической теорией он открыл всеисцеляющее средство, эту вечную Индию старинного врачебного искусства. В действительности, он давно уже, сам того не сознавая, открыл гораздо больше, чем новую дорогу; он, как Колумб, обрел целый материк науки, с бесчисленными архипелагами и далеко еще не исследованными странами психотерапию. Ибо все эти, только теперь раскрывшиеся страны новой психиатрии - гипноз и внушение, Christian Science и психоанализ, даже спиритизм и телепатия расположены на том новом континенте, который открыл этот трагический одиночка, сам не зная того, что вступал на другую, чуждую медицине часть земного шара. Другие возделали его области и собрали жатву там, где он бросил в борозды семена, другие вкусили славу, в то время как его имя предается наукою позорному забвению вместе с именами всяческих еретиков и пустословов. Его современники возбудили против него судебное дело и вынесли ему обвинительный приговор. Приспело время посчитаться с его судьями.

ЗАРИСОВКА

В 1773 году Леопольд Моцарт-отец сообщает своей жене в Зальцбург: "С последнею почтою я не писал, потому что у нас был большой концерт у друга нашего Месмера, на Загородной улице, в саду. Месмер очень хорошо играет на гармонике мисс Дэвис, он в Вене единственный учился этому, и у него гораздо лучший стеклянный инструмент, чем был у самой мисс Дэвис. Вольфганг тоже играл на нем". Как видно, они добрые друзья, венский врач, зальцбургский музыкант и его знаменитый сын. Уже несколько лет перед тем, когда недоброй памяти директор придворной оперы Афлиджио (кончивший потом галерами), несмотря на императорский приказ, не захотел поставить первую оперу четырнадцатилетнего Вольфганга Амадея "La finta semplice" 1, в дело вмешивается с большею, чем у императора и двора, смелостью музыкальный меценат Франц Антон Месмер и предоставляет свой небольшой загородный театр для исполнения немецкой музыкальной пьесы "Бастьен и Бастьенна", стяжав себе таким образом наряду со славою в другой области непроходящую в истории заслугу - быть крестным отцом первого оперного произведения Вольфганга Амадея Моцарта. Этой дружбы маленький Вольфганг не забывает: во всех письмах говорит он о Месмере, всего охотнее проводит время в гостях у своего "милого Месмера". И когда в 1781 году он переезжает на постоянное жительство в Вену, он в почтовой карете прямо от заставы направляется в близкий ему дом. "Пишу это в месмеровском саду, на Загородной улице" - так начинается его первое письмо к отцу от 17 марта 1781 года. И в "Cosi fan tutte" 2 он впоследствии создал своему ученому другу известный юмористический памятник. Еще звучит, и надо думать, и в столетиях будет сопровождать стихи о Франце Антоне Месмере бойкий речитатив:

1 "Простая уловка".

2 "Так все делают".

Вот и магнит вам,

Он все докажет.

Владел им Месмер, тот,

Который родом был

Из стран немецких

И знаменит стал

Во Франции.

Но этот удивительный доктор Франц Антон Месмер - не только ученый человек и любитель искусства, благожелательный к людям, он и богатый человек. Не многие из венских горожан обладали в то время таким удивительно красивым, приветливым и открытым домом, как его дом на Загородной улице, 261, - поистине небольшой Версаль на берегу Дуная. В большом, просторном, чуть что не княжеском парке гостей приводят в восторг всевозможные затеи в стиле рококо, небольшие боскеты, тенистые аллеи с античными статуями, птичник, голубятня, тот самый изящный (к сожалению, давно исчезнувший) садовый театр, где состоялась премьера "Бастьена и Бастьенны", круглый мраморный бассейн, которому суждено в дальнейшем, при магнетических сеансах, быть свидетелем замечательнейших сцен, и на небольшом пригорке галерея, с которой открывается, далеко за Дунаем, вид на Пратер. Неудивительно, что говорливое и охочее до удовольствий венское общество охотно собирается в этом прекрасном доме, ибо доктор Франц Антон Месмер считается в числе самых уважаемых граждан, с тех пор как он женился на вдове гофкаммеррата ван Буш, с капиталом больше чем тридцать тысяч гульденов. Стол его, как рассказывает Моцарт, ежедневно накрыт для всех его друзей и знакомых, у этого высокообразованного и приветливого человека можно великолепно поесть и выпить, да и в духовных наслаждениях недостатка нет. Здесь услышишь, задолго до напечатания и в большинстве случаев в исполнении самого композитора, новейшие квартеты, арии и сонаты Гайдна, Моцарта и Глюка, близких друзей дома, а также и последние новинки Пиччини и Ригини. А тот, кто предпочитает поговорить на серьезные темы, вместо того чтобы слушать музыку, тот найдет, в лице хозяина, универсально образованного собеседника в любой области. Ибо этот мнимый "шарлатан" Франц Антон Месмер имеет вес даже среди ученых. Уже в то время когда он, сын епископского егеря, родившийся 23 мая 1734 года в Ицнанге на Боденском озере, перебрался для дальнейшего образования в Вену, он - действительный студент теологии города Ингольштадта и доктор философии. Но этого далеко не достаточно беспокойной натуре Месмера. Как блаженной памяти д-р Фауст, он хочет владеть наукою во всех ее областях. И вот он изучает сначала в Вене право, чтобы обратиться наконец окончательно к четвертому факультету, к медицине. 27 мая 1766 года Франц Антон Месмер, уж и без того доктор двух наук, торжественным образом удостаивается степени доктора медицины, "autoritate et consensu illustrissimorum, perillustrium, magnificorum, spectabilium, clarissimorum professorum" 1; его докторский диплом собственноручно подписан светилом терезианской науки, высокославным профессором и придворным медиком Ван-Свитеном. Но Месмер, ставший богатым человеком в результате женитьбы, отнюдь не намерен сразу же чеканить монету из разрешительной грамоты на врачевание. Он не торопится с врачебной практикою и, в качестве ученого дилетанта, охотнее следит за новейшими открытиями геологии, физики, химии и математики, за успехами абстрактной философии и прежде всего музыки. Он сам играет как на клавире, так и на виолончели, первый вводит стеклянную гармонику, для которой потом Моцарт сочиняет специальный квинтет. Вскоре музыкальные вечера у Месмера начинают считаться в числе излюбленнейших в культурном кружке Вены, и наряду с небольшим концертным залом молодого Ван-Свитена у Глубокого Рва, где каждое воскресенье появляются Гайдн, Моцарт и в дальнейшем Бетховен, дом на Загородной улице, 261, считается одним из самых изысканных уголков искусства и науки.

1 "Властью и постановлением славнейших, сверхславных, великолепных, высокопочитаемых и знаменитейших профессоров".

Нет, этот многократно оклеветанный человек, которого впоследствии яростно чернили как отщепенца медицины и невежественного знахаря, этот Франц Антон Месмер не первый встречный, это чувствует каждый при знакомстве с ним. Уже с внешней стороны бросается в любом обществе в глаза этот хорошо сложенный широколобый мужчина благодаря высокому росту и внушительной осанке. Когда он со своим другом Кристофом Виллибальдом Глюком появляется в одном из салонов Парижа, все взоры с любопытством обращаются к этим двум немцам, сынам Энака, возвышающимся на целую голову над остальными. К сожалению, немногие сохранившиеся изображения недостаточно полно воспроизводят характер его лица; видно все же, что оно гармонично и красиво очерчено, что губы полные, подбородок округлый и плотный, и лоб сформирован великолепно поверх ясных, светло-стальных глаз; благотворная уверенность излучается от этого могучего мужчины, которому, при его неистощимом здоровье, суждено дожить до преклонного возраста. Поэтому ошибочнее всего представлять себе этого великого магнетизера чародеем, демоническим явлением, со вспыхивающими взорами, с адскими молниями в глазах, чем-либо вроде Свенгали или доктора Спаланцани; наоборот, отличительною его чертою, по свидетельству всех современников, является предельное, непоколебимое терпение. Не столько пылкий, сколько полнокровный, упорный в большей степени, чем легко воспламеняющийся, вдумчиво наблюдает этот крепкий шваб окружающие явления; и подобно тому как проходит он через комнату, широко расставив ноги, грузно и увесисто, твердым и размеренным шагом, так и в своих исследованиях идет он медленно и уверенно от одного наблюдения к другому, медленно, но непоколебимо. Он мыслит не ослепительными, блистающими вспышками, но осторожными, в дальнейшем неопровержимыми положениями, и никакое противоречие, никакое огорчение не потревожат его покоя. В этом спокойствии, в этой твердости, в этом великом и упорном терпении и заключается собственно гений Месмера. И только его необычайной, исполненной скромности выдержкой, его обходительной, чуждою честолюбия манерою объясняется тот исторический курьез, что человек, пользующийся в Вене одновременно и весом и богатством, имеет только друзей и ни одного врага. Повсеместно превозносят его познания, его непритязательный, симпатичный характер, щедрую руку и щедрый ум: "Son ame est comme sa decouverte simple, bienfaisante et sublime" 1. Даже его коллеги, венские врачи, ценят Франца Антона Месмера как превосходного медика - правда, лишь до того момента, когда он, набравшись смелости, пойдет собственным путем и без одобрения факультета сделает открытие мирового значения. Тогда всеобщим симпатиям наступит внезапно конец и начнется борьба на жизнь и смерть.

1 "Его душа, как и открытие его, проста, благотворна и возвышенна".

ВОСПЛАМЕНЯЮЩАЯ ИСКРА

Летом 1774 года некий знатный иностранец проезжает с женой через Вену; жена, внезапно заболевшая резями в желудке, обращается к известному астроному, иезуитскому патеру Максимилиану Геллю с просьбою изготовить ей для лечения магнит в удобном для пользования виде, который она могла бы положить себе на живот. Ибо то обстоятельство, что магниту присуща особая целебная сила - несколько странное для нас предположение, - считалось в магической и симпатической медицине прежней поры делом бесспорным. Уже древность проявляла постоянный интерес к своеобразной повадке магнита Парацельс именует его впоследствии "монархом всяческих тайн", - ибо этот отщепенец среди неорганической природы проявляет совершенно особое свойство. В то время как свинец и медь, серебро, золото, олово и обыкновенное, как бы неодушевленное железо не имели собственного бытия, подчиняются силе тяготения, этот один и единственный элемент обнаруживает некую одушевленность, какую-то самостоятельную активность. Магнит властно притягивает к себе другое, мертвое железо, он, как единственный субъект среди сплошного окружения объектов, способен выражать нечто вроде личной воли, и его властная повадка невольно вызывает предположение, что он подчиняется иным, не земным - может быть, астральным - законам мироздания. Водитель кораблей и наставник утерявших дорогу, он, будучи насажен на острие, безошибочно обращает свой железный перст к полюсу, и кажется, действительно, что в пределах земного мира он сохранил воспоминание о своем метеорическом происхождении. Такого рода бросающиеся в глаза особенности одного-единственного металла должны были, естественно, оказать свое магическое воздействие прежде всего на классическую натурфилософию. И так как ум человеческий неизменно склонен мыслить аналогиями, то врачи средневековья приписывают магниту симпатическую силу. Целое столетие занимаются они испытаниями: не может ли он притягивать к себе, наподобие железных опилок, также и болезни из человеческого тела. А там, где область темного, туда тотчас же с любопытством проникает со светящимся своим совиным взором пытливый ум Парацельса. Его шаткопарящая фантазия, порой обманчивая, а порой гениальная, без всяких колебаний превращает смутное чаяние предшественников в патетическую уверенность. Его легко воспламеняющемуся уму представляется сразу же бесспорным, что наряду с "амброндальною", действующей в янтаре силою (то есть с не получившим еще никаких прав гражданства электричеством) сила магнетизма свидетельствует о наличии в земле, в "адамовой материи" особой, астральной, связанной со звездами субстанции, и он сразу же зачисляет магнит в список непогрешимых целебных средств. "Я утверждаю ясно и открыто, на основании произведенных мною опытов с магнитом, что в нем сокрыта тайна высокая, без которой против множества болезней ничего сделать невозможно". И в другом месте он пишет: "Магнит долго был у всех на глазах, и никто не подумал о том, нельзя ли сделать из него дальнейшего употребления и не обладает ли он и другой силой, кроме притяжения железа. Вшивые доктора часто тычут мне в нос, что я не следую за древними; а в чем мне им следовать? Все, что они наговорили о магните, - ничто. Положите на весы то, что я о нем сказал, и судите. Если бы я слепо следовал за другими и сам не ставил опытов, то я знал бы только то, что знает каждый мужик, - что он притягивает железо. Но человек мудрый сам должен испытывать, и вот я открыл, что магнит, кроме явной, каждому в глаза бросающейся силы - притягивать железо, - обладает и другой, скрытой силою". И насчет того, как применять магнит для лечения, дает Парацельс, с обычной для него решительностью, точные указания. Он утверждает, что у магнита есть брюхо (полюс притяжения) и спина (полюс отталкивания), так что, будучи правильно налажен, он может пропустить свою силу через все тело; и этот способ обращения с магнитом, который, действительно, является догадкою о характере далеко еще не открытого электрического тока, стоит, по словам этого вечного задиры, "большего, чем все, чему учили галенисты всю свою жизнь. Если бы вместо того, чтобы похваляться, они взяли в руки магнит, они сделали бы больше, чем всей своей ученой болтовней. Он излечивает истечения из глаз, ушей, носа и из наружных покровов. Тем же способом излечиваются раскрытые раны на бедрах, фистулы, рак, истечения крови у женщин. Кроме того, магнит оттягивает грыжу и исцеляет переломы, он вытягивает желтуху, оттягивает водянку, как я неоднократно убедился на практике; но нет нужды разжевывать все это невеждам". Наша современная медицина не слишком серьезно отнесется, конечно, к этим ошеломляющим сообщениям; но что сказал однажды Парацельс, является для его школы и два столетия спустя откровением и законом. И вот ученики его, наряду со множеством других зелий из парацельсовской волшебной кухни, почтительно растят и лелеют его учение о целебной силе магнита. Его ученик Гельмонт, а после него Коклениус, опубликовавший в 1608 году целый учебник "Tractatus de magnetica cura vulnerum" 1, страстно отстаивают, опираясь на авторитет Парацельса, органическую силу целения магнитом; таким образом, наряду с официальной медициной пробивают себе дорогу во времени, в качестве подземного течения, и магнетические методы лечения. Кем-либо из этих безымянных пролагателей особых путей, каким-либо из забытых приверженцев симпатического лечения и был, вероятно, предложен путешественнице-иностранке тот магнит.

1 "Трактат о магнетическом лечении ран".

Иезуит Телль, к которому обратился проезжий пациент, - астроном, а не врач. Ему не важно, оказывает ли магнит целебное действие при резях в желудке или нет, его дело изготовить только магнит соответствующей формы. Этот свой долг он и выполняет. И в то же время он сообщает своему другу, ученому доктору Месмеру, о своеобразном случае. И вот Месмер, semper novarum rerum cupidus 1, всегда готовый познать и испытать новые методы в науке, просит друга держать его в курсе результатов лечения. Едва услышав, что рези в желудке больной совершенно прекратились, делает он пациентке визит и изумляется быстрому облегчению, которое произошло после наложения магнита. Метод его заинтересовывает. Тотчас же он решает испробовать его в свою очередь. Он поручает Теллю изготовить для себя несколько магнитов подобной же формы и делает ряд опытов с другими пациентами, накладывая подковообразный намагниченный кусок железа то на шею, то на сердце, но всякий раз на больную часть тела. И странное дело, в некоторых случаях он, к собственному своему изумлению, достигает успеха в лечении, совершенно неожиданного, никогда не чаянного, в особенности у некоей девицы Эстерлин, вылеченной им таким образом от судорог, и у профессора математики Бауэра.

1 Всегда падкий до нового.

Бесхитростный лекарь тут же широко распялил бы глотку и начал хвалиться, что нашел новый талисман здоровья - магнит. Дело кажется таким ясным, таким простым, следует только при судорогах и эпилептических припадках вовремя наложить больному на тело волшебную подкову, не спрашивая, как и почему, - и чудо исцеления совершилось. Но Франц Антон Месмер - врач, человек науки, сын новой эпохи, мыслящий в причинной связи. Его не удовлетворяет установленное на глаз положение, что магнит в целом ряде случаев помог его пациентам почти волшебным образом; в качестве серьезного, мыслящего врача он именно потому, что не верит в чудеса, желает объяснить себе и другим, почему этот таинственный минерал совершает такие чудеса. После его опыта у него в руках только одна посылка для разгадки: многократный целебный эффект магнита; для логического заключения ему необходимы и другие звенья - причинное обоснование. Лишь в таком случае новая проблема будет не только поставлена перед наукой, но и разрешена.

И удивительное дело: чертовское счастье дает, кажется, в руки ему - и именно ему - другой конец цепи. Ибо именно этот Франц Антон Месмер достиг, почти десять лет тому назад, в 1766 году, докторской степени при помощи весьма замечательной, мистически окрашенной диссертации под названием "De planetarum influxu" 1, в которой он, под влиянием средневековой астрологии, допускает воздействие созвездий на человека и выставляет тезис, что некая таинственная сила, изливаясь через далекие небесные пространства, действует на каждую материю изнутри, что некий изначальный эфир, таинственный флюид, пронизывает всю вселенную, а с нею и человека. Этот изначальный флюид, эту конечную субстанцию осторожный studiosus обозначил тогда в высшей степени неопределенным термином "gravitas universalis", силою общего тяготения. Эту свою юношескую гипотезу достигший зрелости мужчина давно уже, вероятно, позабыл. Но теперь, когда Месмер видит, что при случайном лечении достигнуто столь необъяснимое действие стального магнита, который, в качестве метеорита, также ведет происхождение от звезд, оба эти начала, эмпирическое и гипотетическое, - излечившаяся наложением магнита пациентка и тезис докторской диссертации - смыкаются в одну, целостную теорию; теперь Месмер верит, что его философское допущение непреложно подтверждено явным целебным воздействием, и полагает, что нашел для неопределенной "gravitas universalis" правильное наименование: магнетическая сила, притяжению которой человек так же послушен, как звезды вселенной. Значит, магнетизм так ликует он, в преждевременной радости изобретателя, - это "gravitas universalis", тот самый "невидимый огонь" Гиппократа, тот "spiritus purus, ignis subtilissimus" 2, который как вселенский творческий ток пронизывает и мировой эфир, и клеточку человеческого тела! В его случайном опьянении ему кажется, что предмет длительных поисков, мост, соединяющий звездные миры с человечеством, найден. И он испытывает чувство горделивого возбуждения: кто перейдет этот мост, тот вступит в страну неведомого.

1 "О влиянии планет".

2 "Чистый дух, тончайшее пламя".

Искра дала вспышку. В результате случайного соприкосновения опыта и теории получился у Месмера взрыв мысли. Но первый разряд происходит совершенно не в том направлении. Ибо Месмер, в своем преждевременном воодушевлении, считает, что вместе с магнитом нашел, без всяких околичностей, и универсальное целительное средство, философский камень; ошибка, явно неправильное заключение оказывается в начале его пути и толкает его дальше. Но это ошибка творческая. И так как Месмер не устремляется за ней слепо, но продвигается сообразно со своим характером, шаг за шагом, не спеша, то, несмотря на необходимость обходов, он движется вперед. Ему суждены еще пути крутые и обманные. Но в то время как другие топчутся, тяжело и неповоротливо, по проторенным дорогам старых методов, этот одиночка пробирается все же в потемках вперед и медленно нащупывает путь от ребяческих средневековых представлений к умственному кругозору современности.

ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ

Отныне Франц Антон Месмер, до сих пор простой врач и любитель изящной науки, владеет одной, единой жизненной мыслью, или, скорее, мысль владеет им. Ибо до последнего издыхания суждено ему, в качестве непреклонного исследователя, размышлять об этом perpetuimi mobile, об этой движущей силе вселенной. Всю свою жизнь, свое состояние, свою репутацию, свой досуг отдает он своей основной идее. В этом упорстве, в этом непреклонном и все же пылком самоограничении - величие и трагедия Месмера, ибо то, чего он ищет, магического вселенского флюида, он никогда не в состоянии обрести в ясно доказуемой форме. А то, что он нашел, новую психотехнику, этого он вовсе не искал и за всю свою жизнь не осознал. Таким образом, в удел ему достается судьба, до отчаяния сходная с судьбой его современника алхимика Бетгера, который, в плену своей мысли, хотел изготовить химическое золото и при этом открыл случайно в тысячу раз более важный фарфор; и в том и в другом случае основная мысль дает только существенный психический толчок, а открытие совершается как бы само собою в процессе лихорадочно продолжаемых опытов.

Вначале у Месмера только философская идея о мировом флюиде. И магнит. Но радиус воздействия магнита относительно невелик, это видит Месмер уже при первых своих опытах. Его притягательная сила распространяется лишь на несколько дюймов, и все-таки таинственное предчувствие Месмера не обманывается; он верит, что в нем таится значительно большая, как бы скрытая мощь, которую можно вызвать наружу искусственно и повысить путем правильного применения. Он приступает к серьезнейшим ухищрениям. Вместо того чтобы наложить на больное место одну лишь подкову, как тот англичанин, он пристраивает своим больным по два магнита, один сверху, с левой стороны, другой снизу, с правой, чтобы таинственный флюид прошел, в замкнутой цепи, непрерванным, через все тело и восстановил, приливая и отливая, нарушенную гармонию. Чтобы усилить собственное свое благотворное влияние, он на шее у себя сам носит магнит, зашитый в кожаный мешочек, и, не довольствуясь этим, передает свой источающий силу флюид всевозможным другим предметам. Он магнетизирует воду, заставляет больных купаться в ней и пить ее, он магнетизирует путем натирания фарфоровые чашки и тарелки, одежду и кровати, магнетизирует зеркала, чтобы они потом отражали флюид, магнетизирует музыкальные инструменты, чтобы и в колебаниях воздуха передавалась дальше целительная сила. Все фанатичнее проникается он идеей, что можно (как в дальнейшем с электричеством) передавать магнетическую энергию путем проводки, нагнетать в бутылки, собирать в аккумуляторы. И вот он конструирует в конце концов печальной известности "ушат здоровья", многократно высмеянный "baquet" 1, большой, прикрытый сверху деревянный чан, в котором два ряда бутылок, наполненных магнетизированной водой, сходятся к стальной штанге, от которой можно подвести к больному месту отдельные подвижные провода. Вокруг этой магнетической батареи устраиваются больные, истово касаясь друг друга кончиками пальцев, замкнутою цепью, потому что Месмер на основании опыта утверждает, что, пропуская ток через несколько человеческих организмов, он его опять-таки усиливает. Но и эксперименты с людьми не удовлетворяют его, - вскоре кошки и собаки должны уверовать в его систему; наконец, магнетизируются даже деревья в месмеровском парке и тот водный бассейн, в трепещущее зеркало которого пациенты благоговейно погружают свои обнаженные ноги, с руками, привязанными посредством канатов к деревьям, в то время как сам руководитель играет на стеклянной гармонике, тоже намагниченной, чтобы при помощи ее нежных и упругих ритмов сделать нервы больных более доступными проникновению универсального бальзама.

1 "Кадка".

Чепуха, шарлатанство, ребячество - так реагирует современное чувство, с оттенком разочарования или сожаления, на эти нелепые выходки; тут, действительно, вспомнишь о Калиостро и других целителях-чародеях. Первые опыты Месмера застревают - к чему излишняя деликатность? - беспомощно и жалостно в жестких и сорных зарослях средневековья. Нам, потомкам, кажется, конечно, пустым фарсом - переносить силу магнетизма на деревья, воду, зеркала и музыкальные инструменты путем простого натирания и добиваться при этом целительного действия. Но чтобы быть справедливым, представим себе уровень физических знаний в ту эпоху. Три новые силы возбуждают любопытство тогдашней науки, три силы, из которых каждая еще в поре младенчества и каждая - Геркулес в колыбели. Благодаря котлу Папина, благодаря новым машинам Уатта можно было иметь первое представление о движущей силе пара, об огромном запасе энергии атмосферного воздуха, который прежним поколениям казался какой-то пассивной пустотой, каким-то неосязаемым, бесцветным мировым газом. Еще десятилетие, и первый воздушный корабль поднимет человека над землей; еще четверть века, и паровое судно впервые победит другую, водную стихию. Но в то время огромная энергия сжатого или выкачанного воздуха доступна уразумению только в порядке лабораторных опытов, и столь же скромно и робко заявляет о себе электричество, этот ифрит, тогда еще замкнутый в ничтожной лейденской банке. Ибо что считается в 1775 году электрическим явлением? Вольта еще не произвел своего решающего наблюдения; только от маленьких, игрушечных батарей можно получить несколько ни на что не нужных голубых искр и слабый толчок в сустав пальца. Это все, что знает месмеровская эпоха о творческой силе электричества, - не более и не менее, чем о магнетизме. Но, должно быть, уж в то время смутное предчувствие настойчиво подсказывало человеческой душе, что грядущее, посредством одной из этих сил, может быть, посредством сжатого пара, может быть, при помощи электрической или магнетической батареи, изменит формы мира и обеспечит двуногим млекопитающим на миллионы лет господство над землей, - предчувствие тех, доныне еще не учтенных масс энергии, которые, будучи скованы рукою человека, наводняют наши города светом, бороздят небо и передают звук от экватора к полюсу в бесконечно малую долю секунды. Гигантская сила заключена в зародыше, в крохотных начинаниях того времени; это уже тогда чувствует мир, чувствует Месмер; только он, по несчастью своему, подобно принцу в "Венецианском купце", выбирает из трех шкатулок не ту, которую нужно, и приковывает внимание насторожившейся в ожидании взрыва эпохи к слабейшему элементу, к магниту, - ошибка, бесспорно, но ошибка, понятная по тому времени, человечески понятная.

Итак, поразительны не первые приемы Месмера, не намагничивание зеркала или бассейна, - поразительно для нас в его опытах то невообразимое целебное воздействие, которое производит один человек при помощи ничего не стоящего магнита. Но даже эти, на первый взгляд чудесные исцеления, оказываются, при психологически правильной их оценке, вовсе не столь уж чудесными; с большей долей вероятности и даже с уверенностью можно сказать, что от начала всякого врачевания страждущее человечество исцелялось благодаря внушению гораздо чаще, чем мы предполагаем и чем склонна допускать врачебная наука. Мировая история доказывает, что не было еще столь бессмысленного медицинского метода, который бы на некоторое время не принес больному облегчения, благодаря наличию веры в этот метод. Наши деды и наши предки излечивались средствами, над которыми современная медицина сострадательно посмеивается, та самая медицина, методы которой наука предстоящих пятидесяти лет, в свою очередь, объявит с такою же улыбкою недействительными и, может быть, даже опасными. Ибо там, где свершается неожиданное исцеление, внушению принадлежит огромная, трудно вообразимая роль. От заговоров древности до териака и мышиного помета средневековья и до радиевого жезла какого-нибудь Цейлейса все методы лечения обязаны во всякую эпоху громадной долей своего воздействия воле к здоровью, пробудившейся у больного, и притом в такой степени, что атрибут этой веры магнит, гематит или вспрыскивания - при многих заболеваниях почти безразличен по сравнению с силою, направленною со стороны больного на этот атрибут. Неудивительно поэтому, но, наоборот, совершенно логично и естественно, что именно открытый в последнюю очередь метод дает самый неожиданный успех, так как ему, как еще неизвестному, обеспечен максимум благотворно содействующей ему надежды со стороны человека; так было и с Месмером. Едва лишь получило огласку целебное действие его магнитов в отдельных, особых случаях, как молва о всемогуществе Месмера распространилась через Вену на всю страну. Из ближних и из дальних краев спешат паломники к дунайскому магу, каждый хочет испытать прикосновение чудодейственного магнита. Выдающиеся сановники призывают венского врача в свои замки, в газетах появляются сообщения о новом методе; спорят, оспаривают, возносят до небес и поносят искусство Месмера. Но главное: каждый хочет его испытать или узнать о нем. Ломота, подергиванье, шум в ушах, параличи, рези в желудке, расстройство менструаций, бессонница, боль в печени - сотни болезней, до сих пор не поддававшихся никакому воздействию, излечиваются его магнитом; чудо за чудом происходит в доме, до сих пор предназначавшемся лишь для уюта и увеселений, на Загородной улице, 261. Не прошло и года с той поры, как путешественник-иностранец привлек внимание Месмера к волшебному средству, а слава дотоле безвестного врача настолько вышла за пределы Австрии, что доктора из Гамбурга, из Женевы, из самых противоположных городов просят его пояснить им способ применения его столь действенного, по слухам, магнетического курса, чтобы они могли продолжать его опыты и, со своей стороны, добросовестно проверить. И крупный соблазн для месмеровского самолюбия! - оба доктора, которым венский врач доверился в письмах, д-р Унцер из Альтоны и д-р Харзу из Женевы, полностью подтверждают замечательное целебное действие, которого они достигли по методу Месмера с помощью магнита, и оба по своей инициативе печатают восторженные статьи о месмеровских методах. Благодаря таким убежденным положительным отзывам Месмер находит все больше и больше последователей; в конце концов курфюрст призывает его даже в Баварию. Но что объявилось столь разительно в Вене, подтверждается столь же блистательно в Мюнхене. Так, наложение магнита при параличе и слабости зрения академического советника Остервальда имело такой шумный успех, что академический советник печатает в Аугсбурге в 1776 году сообщение о своем исцелении при посредстве Месмера: "Все, что он совершил здесь при различных болезнях, дает основание предполагать, что он подсмотрел у природы один из ее самых таинственных движущих моментов". Клинически точно описывает выздоровевший то отчаянное положение, в котором нашел его Месмер, и как магнетическое лечение разом избавило его волшебным образом от застарелого страдания, не поддававшегося доселе никакой врачебной помощи. И чтобы заранее отразить всякое возможное возражение со стороны врачей, рассудительный академический советник пишет: "Если кто скажет, что история с моими глазами одно воображение, то я этим удовольствуюсь и ни от одного врача в мире не потребую большего, чем сделать так, чтобы я воображал себя совершенно здоровым". Под впечатлением этого неоспоримого успеха Месмер впервые (и в последний раз) получает признание. 28 ноября 1775 года Баварская Академия торжественно избирает его своим сочленом, "ибо она убеждена, что труды столь выдающегося человека, увековечившего свою славу особыми и неоспоримыми свидетельствами своей неожиданной и плодотворной учености и своими открытиями, много будут содействовать ее блеску". В течение одного года одержана полная победа, Месмер может быть доволен: академия, десятки врачей и сотни излечившихся и восторженно благодарных пациентов свидетельствуют неопровержимо о целебной силе магнита. Но удивительно - в тот самый миг, когда ряд свидетелей, без всякого постороннего влияния, отдает Месмеру должное, сам он себя осуждает. В течение этого года он нашел уж печальную ошибку в расчете, а именно, что не магнит действует в его руках, а действуют сами руки, что, следовательно, его поразительное влияние на людей исходит не от мертвого минерала, которым он манипулирует, но от него, живого человека, что вовсе не магнит был чудодейственным источником здоровья, а сам магнетизер. После такого признания проблема получила неожиданно новое направление: еще один толчок, и могла быть познана действительная, персональная причинность. Однако духовная напряженность Месмера недостаточно велика, чтобы опередить целое столетие. Только шаг за шагом продвигается он по неверным и обходным путям. Но вот, отбросив в сторону, честно и решительно, свой волшебный минерал, магнит, он высвобождается одновременно из магической пентаграммы средневекового хлама, достигнута та точка, где идея его становится для нас понятной и плодотворной.

ДОМЫСЛЫ И ПОСТИЖЕНИЯ

Когда именно Месмер решается на этот исторический поворот в методах своего лечения, нельзя установить с точностью. Но уже в 1776 году его благодарный пациент Остервальд пишет из Баварии, что "д-р Месмер выполняет теперь большую часть своих сеансов без всяких искусственных магнитов, простым прикосновением к больным органам, частью непосредственным, частью через посредство каких-либо предметов". Значит, не прошло даже целого года, и Месмер заметил, что магнит совершенно не нужен при так называемых магнетических сеансах, потому что, когда он проводит просто рукою вдоль нервных путей, от одного полюса к другому, больной чувствует то же самое возбуждение или облегчение; Месмеру стоит только дотронуться до своих пациентов, и нервы их уже напрягаются и готовы вздрагивать, уже происходят, без всякого прибора или медикамента, изменения в характере болезни организма, сперва в форме возбуждения, затем - успокоения. Итак, нет места сомнениям: от его рук исходит нечто неведомое, нечто гораздо более таинственное, чем магнит, что необъяснимо ни по Парацельсу, ни по данным старинной и современной медицины. И изобретатель стоит в изумлении перед своим открытием: вместо магнетического метода он открыл какой-то другой.

Теперь Месмеру следовало бы сказать честным образом: "Я ошибся, магнит не имеет никакого значения, вся та сила, которую я ему приписывал, принадлежит не ему, и то целебное воздействие, которого я, к собственному моему изумлению, достигаю ежедневно, основано на причинах, мне самому непонятных". И конечно, ему следовало тотчас же перестать называть свои сеансы магнетическими и забросить всю затейливую аппаратуру намагниченных бутылок, заряженных "ушатов здоровья" и заколдованных чашек и деревьев, как совершенно ненужное фокусничество. Но как мало таких людей в политике, в науке, в искусстве, в философии, даже из числа самых смелых, которые способны мужественно и определенно признаться, что вчерашнее их воззрение было ошибкой и нелепостью. Так и Месмер. Вместо того чтобы решительно отказаться от несостоятельной теории о целебной силе магнита, он предпринимает сложное отступление; он начинает двусмысленно оперировать с понятием "магнетический", поясняя, что магнит как минерал действительно не помогает, но что сила, действующая при его сеансах, тоже магнетизм, "жизненный" магнетизм, в живом человеческом организме аналогичный таинственной силе мертвого металла. Он делает весьма пространные и смутные попытки представить дело так, что в конце концов в его системе ничего по существу не изменилось. Но в действительности это наново надуманное понятие "жизненный" магнетизм (обычно переводимое, крайне неудачно, "животный" магнетизм) означает нечто до крайности далекое от проповедовавшейся до сих пор металлотерапии, и начиная с этого мгновения нужно быть чрезвычайно внимательным, чтобы не дать ввести себя в заблуждение через посредство сознательно созданной идентичности термина. С 1776 года магнетизировать отнюдь не значит у Месмера касаться магнитом или воздействовать им, но единственно и только - предоставлять таинственной человеческой силе, истекающей из нервов на концах пальцев ("жизненная" сила), действовать на других людей. И если поныне лица, практикующие этот симпатический метод поглаживания, все еще именуют себя магнитопатами, то они пользуются этим словом совершенно неправильно, ибо, вероятно, ни у одного из них в доме вообще нет магнита. Весь их метод основан исключительно на личном воздействии, являясь терапией внушения или флюидальной терапией.

Таким образом, через год после первого своего открытия Месмер благополучным образом преодолевает свою опаснейшую ошибку; но как прекрасна, как кстати была эта ошибка! В то время Месмер полагал еще, что при судорогах или нервных припадках достаточно наложить больному магнит на тело, искусно провести им несколько раз туда-сюда, и больной здоров. Но теперь, когда эта приятная иллюзия о волшебном действии магнита рушилась, он беспомощно стоит перед волшебной картиной, изо дня в день достигаемой им с голыми руками. Ибо откуда, собственно, это чудесное воздействие, получающееся тогда, когда он поглаживает виски своим больным, обвевает их своим дыханием, когда он при помощи кругообразных движений вдоль мускульной системы вызывает этот таинственный, внезапный нервный трепет, эти неожиданные вздрагивания? Это флюид, "force vitale" 1, исходящая из его, Франца Антона Месмера, организма; и опять вопрос: исходит ли эта особая сила лишь из его особого организма или от любого другого человека точно так же? Можно ее повысить посредством воли, можно дробить ее и усиливать другими элементами? И как происходит эта передача силы? Психическим путем (анимистическим) или, может быть, как химическое излучение и испарение мельчайших, невидимых частиц? Земная эта сила или божественная, психическая или физическая, или духовная? Идет ли она от звезд или является тончайшей эссенцией нашей крови, продуктом нашей воли? Тысяча вопросов встает разом перед простым, вовсе не очень уж умным и лишь самозабвенно наблюдательным человеком, тысяча вопросов, для него заведомо неразрешимых, и из которых самый важный вопрос - происходят ли так называемые магнетические исцеления анимистическим или флюидальным путем - до сих пор не получил удовлетворительного разрешения. В какой лабиринт попал он неожиданно, с тех пор как воспроизвел это бессмысленное лечение, проделанное при помощи магнитной подковы над той иностранкой, как далеко завела его эта печальная ошибка! Проходят годы, и он не видит просвета. Лишь одно ясно Месмеру, лишь одно знает он по собственной своей, изумительной практике: лучше, чем всякое химическое средство, может нередко живой человек помочь во многих случаях своим присутствием и своим влиянием на нервную систему. Из всех природных тел действительнее всего действует на человека сам человек. Болезнь, по его представлению, есть нарушение гармонии в человеке, опасный перерыв в ритмической смене прилива и отлива. Но в каждом человеке жива глубоко заложенная целебная сила, воля к здоровью, вечный, изначально жизненный импульс к вытеснению всего болезненного; и задача нового магнетического врачевания - повысить эту волю к здоровью (которой механическая медицина, действительно, слишком долго пренебрегала) путем магнетического воздействия (мы говорим: внушения). По вполне правильной, с психологической точки зрения, мысли Месмера, которая находит затем в Christian Science свое крайнее развитие, душевная установка, воля к здоровью способны, действительно, совершать чудеса выздоровления; задачею врача является поэтому вызвать чудо к жизни. Магнитопат как бы производит только зарядку истощенных нервов для решающего толчка, он наполняет и укрепляет внутреннюю защитную батарею организма. Но, напоминает Месмер, при попытке поднять жизненную силу человека не следует пугаться, если симптомы болезни, вместо того чтобы сразу же стушеваться, делаются поначалу, наоборот, резче, конвульсивнее, ибо задачею всякого правильного магнетического курса и является довести всякую болезнь до крайнего ее обострения, до кризиса и судорог; без труда можно узнать в этой знаменитой "теории кризисов" Месмера давно испытанное экзорцирование дьявола во времена средневековья и изгнание болезней по методу хорошо ему известного патера Гаснера. Сам того не подозревая, Месмер с 1776 года систематически занят сеансами внушения и гипноза, и первоначальная тайна его успеха заключается прежде всего в напряженности его личной мощи, излучающейся особенно сильно и впечатляющей почти магически. Но все же как мало ни знает Месмер о действенном начале своего метода, уже в те первые годы этому удивительному одиночке удалось установить некоторые истины, открывшие пути для дальнейшего развития. Прежде всего Месмер замечает, что некоторые из его пациентов особенно восприимчивы к магнетизму (мы бы сказали - обладают внушаемостью, медиумичны), а другие совершенно невосприимчивы, что, таким образом, одни люди действуют как источники воли, другие как ее приемники; но если увеличить число участников, то восприимчивость усиливается с помощью массового внушения. Такими своими наблюдениями Месмер дал резкий толчок к дальнейшей дифференциации тогдашней науки о характере, благодаря этому новому освещению душевный спектр совершенно неожиданно дает иные, более красочные разложения. Мы видим, что человек, помимо своей воли наткнувшийся на огромную проблему, намечает один, без постороннего содействия, множество новых вопросов. Но никто не в состоянии дать ему объяснение феномена, еще доныне, собственно, не разрешенного: каким способом отдельным, особо одаренным, как бы магическим, с медицинской точки зрения, натурам удается простым наложением рук и атмосферическим воздействием своей личности достигать исцелений, о которых ничего не может сказать даже глубочайшая и просвещеннейшая наука.