Враг мой (Авторский сборник)

ВРАГ МОЙ

Трехпалые руки дракошки согнулись в локтях. Желтые глаза твари горели неукротимым желанием стиснуть пальцы либо на моем оружии, либо у меня на глотке. Я, в свою очередь, расставил руки, понимая, что в моих глазах враг читает аналогичное желание.

— Иркмаан! — процедила, словно выплюнула, тварь.

— Ах ты, мразь драконья! — Я принял боксерскую стойку, вызывая тварь на рукопашный бой. — Давай же, дракошка, приди и возьми сам. [Историческая фраза, которую, по преданию, защищая от персов Фермопильский проход, произнес спартанский царь Леонид в ответ на требование противника сдать оружие: «Придите и возьмите сами». — Здесь и далее примеч. пер.]

— Иркмаан ваа, коруум су!

— Ты болтать намерен или все же драться? Ну давай!

В спину мне летели брызги: позади ярилось море, громадные валы с белыми гребнями пены грозили поглотить меня, как уже поглотили мой истребитель. Я-то хоть успел ввести корабль в плотные слои атмосферы. А дракошкин истребитель я подбил еще в верхних, и враг катапультировался, но предварительно искалечил мне силовой узел. Я совершенно изнемог к тому времени, как доплыл до серого, унылого скалистого берега и выкарабкался на сушу. За спиной у дракошки, среди скал на пригорке (в остальном достаточно пустынном), виднелась катапультируемая капсула. Где-то высоко над нами, в космосе, дракошкины соплеменники еще вовсю сражались с моими, убивая друг друга ради того, чтобы завладеть необитаемым захолустьем в мало кому ведомом секторе пространства. Дракошка по-прежнему топтался на месте, вот я и пустил в ход фразу, которой нас обучили на боевой подготовке, — от этой фразы любой дракошка впадает в бешенство: «Кизз да йуомиин Шизумаат!» Она означает: «Шизумаат (наиболее почитаемый у дракошек философ) питается экскрементами киззов». А это все равно что выступить с утверждением, будто мусульманин питается свининой.

От подобного кощунства дракошка в ужасе разинул пасть, потом захлопнул ее, буквально побурев от злости: только что был желтокожий и вдруг стал буровато-коричневый.

— Иркмаан, глупый твой Микки-Маус есть!

Вообще-то я в свое время давал присягу не щадя жизни сражаться за множество предметов и отвлеченных понятий, однако сей достопочтенный грызун в их числе не фигурировал. На меня напал безудержный хохот, я буквально всхлипывал от смеха до тех пор, пока, совершенно обессиленный, не повалился на колени. А тогда заставил себя раскрыть глаза, чтоб следить за врагом, дракошка взбегал на пригорок, подальше от меня и от моря. Я полуобернулся к морю и краешком глаза успел заметить примерно миллион тонн воды, после чего вся эта водная лавина обрушилась на меня и я потерял сознание.

— Кизз да йуомиин, иркмаан, на?

Глаза мне забил песок и разъела морская соль, однако некая частица сознания шептала: эге, да ты жив! Я потянулся было протереть глаза от песка… и обнаружил, что руки у меня связаны. Сквозь рукава комбинезона был пропущен металлический стержень, а к его концам примотаны кисти моих рук. Когда песок из глаз вымыли слезы, я разглядел, что на гладком черном прибрежном валуне восседает дракошка и в упор смотрит на меня. Должно быть, это он вытащил меня из той исполинской лужи.

— Спасибо тебе, жабья рожа. А как насчет оков?

— Эсс?

Я попытался взмахнуть руками, но впечатление, вероятно, получилось такое, будто качает крыльями самолет-истребитель.

— Развяжи меня, мразь драконья! — Я сидел на песке, куда усадил меня дракошка, прислонив спиной к скале.

Дракошка ощерил в улыбке верхнее и нижнее жвала, напоминающие человечьи зубы… с той только разницей, что у человека зубы раздельные, а у дракошек тянется сплошная пластина челюсти.

— Э, на, иркмаан.

Тварь встала, подошла ко мне и проверила надежность импровизированных наручников.

— Развяжи!

Улыбка исчезла.

— На! — Он ткнул в мою сторону пальцем. — Кос сон ва?

— По-драконьи не говорю, жабья рожа. Ты умеешь на эсперанто или по-английски?

Дракошка выдал пожатие плечами, совсем по-человечьи, затем ткнул себя в грудь:

— Кос ва сон Джерриба Шиген. — И опять ткнул в меня: — Кос сон ва?

— Дэвидж. Меня зовут Уиллис Э. Дэвидж.

— Эсс?

Я попробовал на язык незнакомые звуки: Кос ва сон Уиллис Дэвидж.

— Э! — Джерриба Шиген кивнул и пошевелил пальцами. — Дасу, Дэвидж.

— И тебе того же, Джерри.

— Дасу, дасу! — Джерриба уже терял терпение. Я передернул плечами, насколько позволяли путы. Нагнувшись, дракошка схватил меня обеими руками за грудки, отчего мой комбинезон угрожающе затрещал, и поставил на ноги. — Дасу, дасу, кизлодда!

— Ладно! Стало быть, «дасу» значит «вставай». А что такое «кизлодда»?

Джерри рассмеялся:

— «Кизз» гавей?

— Да, это-то я «гавей».

— Лодда. — Джерри стукнул себя пальцем по лбу. Затем указал на мою голову. — «Кизлодда» гавей?

До меня дошло, я завел руки назад, сколько мог, и с размаху треснул Джерри металлическим стержнем по голове. Дракошка пошатнулся с удивленным видом и налетел спиной на скалу. Он поднес к голове руку, а когда отдернул, рука была покрыта тем бледным гноем, который у дракошек считается кровью. Ох и одарил же меня взглядом Джерри — прямо испепелил.

— Гефх! Ну гефх, Дэвидж!

— Приди и возьми сам, Джерри, сукин ты сын, кизлодда!

Джерри замахнулся, я опять хотел было парировать удар стержнем, но дракошка обеими руками перехватил мою правую кисть и, ловко использовав мой же порыв к движению, раскрутил меня и швырнул на другую скалу. Не успел я отдышаться, как Джерри поднял небольшой валун и шагнул ко мне, недвусмысленно намереваясь размозжить мне черепушку. Прижавшись спиной к камню, я занес ногу повыше и, лягнув дракошку в срединную часть туловища, опрокинул на песок. Я подбежал, в свою очередь готовый раскроить ему башку, но он уже тыкал пальцем куда-то назад. Я обернулся и увидел, как, набирая скорость, очередной приливный вал мчится прямо на нас.

— Кизз! — Джерри кое-как поднялся на ноги и затрусил к высотке, я побежал следом.

Позади ревели волны, мы же суетились среди воды, песка и черных валунов, пока наконец не добежали до катапультируемой капсулы Джерри. Дракошка приостановился и налег плечом на яйцевидное устройство, стараясь вкатить его на самый верх пригорка. Мысленно я не мог не признать его правоту. В капсуле были продукты питания и спасательное оборудование, а пользоваться тем и другим умели мы оба.

— Джерри! — прокричал я сквозь грохот стремительно накатывающейся волны. — Вытащи ты эту треклятую палку, и я тебе подсоблю!

Дракошка ответил хмурым взглядом.

— Стержень, кизлодда, вынь ты его! — Я кивком показал на свои растопыренные руки.

Джерри подложил под капсулу валун, чтобы она не скатилась вниз, затем поспешно развязал мне руки и вынул стержень. Мы оба налегли плечами на капсулу и в два счета затолкали ее на вершину. Волна ударила в высотку и быстро вскарабкалась по склону, захлестнув нас по самую грудь. Капсула ходила ходуном, точно пробка, надо было хоть как-то удержать ее на месте, пока вода не схлынет, и мы заклинили капсулу между тремя здоровенными валунами.

Джерри опустился на песок, прислонясь к одному из валунов, и проводил взглядом волну, покатившую обратно в море. Я стоял рядом и отдувался.

— Магазьенна!

— Вот именно, браток.

Я плюхнулся рядом с дракошкой; мы молчаливо согласились на временное перемирие и без промедления заснули.

Когда я открыл глаза, небо бурлило черными и серыми тонами. Безвольно склонив голову набок, я покосился на дракошку. Тот не просыпался. Первая мысль была: сейчас самый подходящий момент, чтобы напасть на Джерри. Но уже в следующий миг я подумал о том, до чего же мелки и ничтожны наши дрязги в сравнении с буйством окружающего нас моря. Почему медлят спасатели? Неужто драконианский флот победил нас и уничтожил? Тогда почему их спасатели не прибыли за Джерри? Неужто оба флота успели истребить друг друга? Я ведь не знаю даже, где нахожусь. На острове. Это-то я успел заметить сверху; но на каком и где именно? На Файрине IV, то есть на четвертой планете системы Файрин; планетенка даже имени отдельного не заслужила, однако достаточно важна и необходима, чтоб ради нее погибать.

С неимоверным трудом я поднялся на ноги. Джерри раскрыл глаза и поспешно занял оборонительную позицию. Я помахал ему рукой и покивал.

— Успокойся, Джерри. Я только полюбуюсь окрестностями.

Я повернулся к нему спиной и затрусил между валунами. Несколько минут шел в гору и наконец добрался доверху, где начиналось что-то вроде плато. Действительно остров, к тому же не слишком большой. По прикидке на глазок возвышается над уровнем моря метров на восемьдесят, не более, длиной километра два, а в ширину и одного не будет. Ветер приклеивал комбинезон к моему телу и тем самым по крайней мере сушил промокшую одежду; однако, оглядевшись по сторонам и заметив на вершине высотки гладко обкатанные камни, я понял, что мы с Джерри можем рассчитывать на валы куда более огромные, чем прежние жалкие волнишки.

Позади звякнула галька, я обернулся и увидел, что в гору карабкается Джерри. Добравшись доверху, он огляделся. Я присел на корточки возле первого попавшегося валуна и провел по нему ладонью, подчеркивая гладкость отшлифованной волнами поверхности, после чего ткнул пальцем в сторону моря. Джерри кивнул.

— Аэ, гавей. — Он указал вниз, на капсулу, затем на то место, где мы стояли. — Эхей масу, назесей.

Я было насупился, затем меня осенило.

— Назесей? Капсула?

— Аэ, капсула, назесей. Эхей масу. — Джерри указал пальцем себе под ноги. Я покачал головой.

— Джерри, если ты гавей, как стали гладкими эти камни, — я коснулся одного из валунов, — то должен гавей и другое: никакие масу на самый верх твою назесей нисколечко не помогут. — Я очертил руками круг. — Волны. — Я указал на море под нами. — Волны и здесь. — Я указал на то место, где мы с ним стояли. — Волны, эхей.

— Аэ, гавей. — Джерри обвел взглядом вершину высотки, потер лицо. Затем присел возле сравнительно небольших камней и принялся громоздить их друг на друга. — Вига, Дэвидж.

Присев рядом, я следил, как его ловкие пальцы сооружали из камней кольцо, которое вскоре превратилось в подобие барьера вокруг арены. Одним пальцем Джерри ткнул в центр игрушечного круга.

— Эхей, назесей.

Дни на Файрине IV тянулись втрое дольше, чем на любой другой из известных мне обитаемых планет. Термин «обитаемая» я употребляю не без оговорок. Почти весь первый день ушел у нас на то, чтобы с великими мучениями затащить Джеррину назесей на самый верх пригорка. Ночью для работы было слишком темно и вдобавок нестерпимо зябко — холод пробирал до костей. Мы вытащили из капсулы койку, кое-как высвободив таким образом место на двоих. Внутри капсулы от нашего дыхания тоже чуть-чуть потеплело; когда не спали, мы убивали время, грызя Джеррин запас питательных палочек (по вкусу они напоминают рыбу, смешанную с сыром чеддер) и пытаясь найти общий язык.

— Глаз.

— Туйо.

— Палец.

— Зураф.

— Голова.

Драконианин засмеялся:

— Лодда.

— Ха-ха, страшно смешно.

— Ха-ха.

На рассвете второго дня мы выкатили капсулу на середину «арены» и заклинили там меж двух здоровенных валунов, один из которых нависал над капсулой этаким козырьком и, как мы надеялись, в случае появления очередного гигантского вала удержал бы ее на месте. Вокруг валунов и капсулы мы соорудили нечто вроде фундамента из больших камней, а щели между ними заполнили камнями помельче. К тому времени, как стена поднялась нам до колен, стало ясно, что без цемента из гладких круглых камней не много выстроишь. После долгих мучений, проб и ошибок мы сообразили, как надо разбивать камни, чтобы получать плоские поверхности, удобные для работы. Берешь камень и со всего размаху ударяешь им о другой. Один из нас ударяет, другой строит — мы чередовались. Камень был почти сплошь вулканическим стеклом, и мы, опять-таки поочередно, извлекали друг из друга каменные занозы. На возведение стен ушло девять нескончаемо долгих дней и ночей, причем за это время волны неоднократно подбирались к нам вплотную и даже залили нас однажды по щиколотку. В течение шести суток из упомянутых девяти лили дожди. Среди всего, что необходимо для жизнеобеспечения, в капсуле нашлось полиэтиленовое одеяло, оно-то и стало для нас кровом. В центре, где одеяло провисало, мы провертели дыру, сквозь которую стекала вода, причем мы оставались почти сухими да еще получали пресную воду. Нахлынь мало-мальски решительная волна — пришлось бы с этой крышей распрощаться; однако оба мы веровали в несокрушимость стен, толщина которых внизу достигала двух метров, а вверху не менее метра.

Завершив свой труд, мы расположились в капсуле, любуясь творением наших рук, пока нас не осенило, что теперь мы остались без работы.

— А дальше что, Джерри?

— Эсс?

— Дальше что будем делать?

— Дальше ждать мы. — Драконианин пожал плечами. — Иначе что, на?

— Гавей, — кивнул я.

Поднявшись на ноги, я пошел к отверстию в загородке. Дерева на дверь у нас не было, поэтому в одном углу мы не состыковали стены, а изогнули и продлили одну метра на три дальше другой, оставив проход с подветренной стороны. Ветер на острове вообще никогда не утихал, однако дождь унялся. Хижинка, конечно, вышла у нас неказистая, но при одном взгляде на сооружение, воздвигнутое посреди необитаемого острова, у меня на душе теплело. Как говорил Шизумаат, «разумная жизнь оказывает стойкое сопротивление Вселенной». По крайней мере так я истолковал тот форшмак, который у Джерри сходит за английскую речь. Пожав плечами, я подобрал заостренный камень и сделал очередную зарубку на большом валуне, служившем мне календарем. Всего получилось десять царапин, причем под седьмой стоял маленький крестик, отмечая тот день, когда огромный водяной вал чуть не накрыл остров.

Я швырнул осколок наземь.

— Черт, до чего я ненавижу весь этот остров!

— Эсс? — Джерри высунул голову из-за стенки. — С кем разговаривать, Дэвидж?

Я злобно покосился на дракошку, но затем помахал ему рукой.

— Ни с кем.

— Эсс во «ни с кем»?

— Никто. Ничто.

— На гавей, Дэвидж.

Я постучал пальцем по собственной груди.

— Я! Со мной! Я разговариваю сам с собой! Это-то ты можешь гавей, жабья рожа?

Джерри покачал головой.

— Дэвидж, теперь я спать. Не надо разговаривать так много ни с кем, на?

Он скрылся за перегородкой.

— … И мать у тебя такая же! — бросил я ему вслед. Но только, строго говоря, жабья рожа, нет у тебя никакой матери, да и отца нет.

«Если бы тебе предоставили право выбора, с кем бы ты хотел очутиться вдвоем на необитаемом острове?» Меня разобрало любопытство: хотелось ли хоть кому-нибудь и когда-нибудь очутиться вдруг в холодном и мокром уголке преисподней вдвоем с гермафродитом?

На полпути к подножию пригорка я свернул на тропинку, отмеченную камешками, и подошел к небольшому водоему; он являл собой нечто среднее между садком и бассейном и был наречен Ранчо Слизнячок. Вокруг громоздилось множество изъеденных водою скал, а под ними, в воде садка, обитали самые жирные оранжевые слизни из всех нами обоими виденных. Это открытие я сделал во время одного из наших строительных перерывов и тогда же показал слизней Джерри. Он пожал плечами.

— И что?

— Что «и что»? Слушай-ка, Джерри, твоих питательных палочек нам не навек хватит. Что мы станем есть, когда они кончатся?

— Есть? — Джерри поглядел на копошившихся в лужице моллюсков и скорчил гримасу. — На, Дэвидж. До тогда нас подбирать. Искать нас найти, тогда подбирать.

— А если нас не отыщут? Что тогда?

Джерри опять скривился и занялся наполовину готовым жильем.

— Вода мы пить тогда до подбирать.

Буркнув что-то еще насчет киззовых экскрементов и вкусовых сосочков моего языка, он скрылся с глаз.

С тех пор я обносил водоем стенками — в надежде, что усиленная защита от агрессивной среды увеличит поголовье. Теперь я заглянул под несколько камней, но прироста что-то не выявил. Интересно, удастся ли мне переломить себя и проглотить эту мерзость. Я положил на место камень, под который заглядывал, встал и посмотрел на море. Вечная пелена туч по-прежнему не пропускала на поверхность планеты иссушающие лучи Файрина, однако дождя не было, да и приевшаяся уже туманная дымка растаяла.

В том направлении, откуда я с таким трудом выбирался на берег, море тянулось до самого горизонта. В промежутках между белыми гребнями пены вода была столь же пасмурна и безотрадна, как душа офицера, ведающего ссудной кассой. Параллельные вереницы бурунов тянулись километров на пять от острова. Их центр (он был, естественно, в той точке, где стоял я) ритмично набегал на остров, а фланги катили себе дальше. Справа, поперек волн, различался на расстоянии примерно десяти километров другой островок. Еще правее, там, где беловато-серое море должно было сомкнуться со светло-серым небом, на горизонте протянулась черная линия.

Чем больше я старался вспомнить учебные карты материков Файрина IV, тем менее четко их представлял. Джерри тоже ничего не помнил — во всяком случае, ничего не мог толком объяснить. Да и с какой стати было нам тогда запоминать? Войну-то полагалось вести в космосе: каждая сторона отрицала за другой право создавать орбитальные станции в системе Файрина. Ни один из противников не собирался даже ногой ступать на планеты Файрина, а тем более завязывать сражение. Однако, как бы ни назывались материки, все же там земля, и ее значительно больше, чем на нашем клочке песка да камней.

Весь вопрос в том, как туда добраться. Не имея ни дерева, ни огня, ни листьев, ни шкур, мы с Джерри находились в отчаянно бедственном положении даже по сравнению со среднестатистическим пещерным человеком, хотя он тоже, как известно, в роскоши не купался. А из всего нашего имущества на плаву способна держаться только пресловутая назесей. Капсула. Почему бы и нет? Единственная сложность — это уговорить Джерри.

В тот же вечер, пока серые краски медленно наливались чернотой, мы с Джерри, сидя на пороге хижины, жевали свои порции — четвертинки питательной палочки. Желтые глаза драконианина изучали черную линию на горизонте, затем Джерри покачал головой.

— На, Дэвидж. Опасно будет.

Я сунул в рот остаток своей порции и продолжал, не разжевав:

— Опаснее, чем оставаться здесь?

— Скоро подбирать, на?

Я испытующе вгляделся в желтые глаза.

— Джерри, ты ведь сам в это не веришь, а я — тем более. — Я подался вперед и протянул к нему руки. — Пойми, на большой земле у нас куда больше шансов выжить. Там не надо бояться высоких волн, там, вероятно, найдется еда…

— Не «вероятно», на? — Джерри мотнул головой в сторону воды. — Как назесей рулить, Дэвидж? Там сидеть, как рулить? Эсс эх мокро, волны, за земля, гавей? Бреша. — Джерри стиснул ладони. — Эсс эх бреша камни поверх. Тогда мы смерть.

Я почесал в затылке.

— Отсюда волны идут в нужном направлении, да и ветер туда дует. При достаточной материковой массе нет необходимости править рулем, гавей?

— А если на достаточно, тогда? — фыркнул Джерри.

— Я ведь и не утверждал, что дело верное.

— Эсс!

— Дело верное, наверняка, гавей? — Джерри кивнул.

— А о рифы мы не разобьемся, — продолжал я, — там скорее всего берег такой же, как тут.

— Дело верное, на? — Я пожал плечами.

— Да нет, не такое уж верное, но и здесь оставаться нельзя. Мы ведь не знаем, какой высоты достигают волны. Что, если нахлынет особенно мощная и смоет нас с острова? Тогда как?

Джерри сощурился.

— Что там, Дэвидж? Иркмаан база, на?

— Сказано тебе, нет у нас никаких баз на Файрине IV, — рассмеялся я.

— Зачем хотеть отсюда?

— Я же тебе объяснил, Джерри. Мне кажется, у нас появится больше шансов выжить.

— Гм. — Драконианин скрестил руки на груди. — Вига, Дэвидж, назесей остаться. Я знать.

— Что ты знаешь?

Джерри ехидно ухмыльнулся, встал и направился в хижину, а немного погодя вернулся и бросил к моим ногам двухметровый металлический стержень. Тот самый, к которому меня привязывал.

— Дэвидж, я знать.

Я приподнял брови.

— О чем ты толкуешь? Разве это не из твоей капсулы?

— На, иркмаан.

Нагнувшись, я поднял стержень. Его поверхность не была тронута ржавчиной, с одного конца выдавлены какие-то арабские цифры — заводской номер детали. На миг меня захлестнула надежда, но тут же отхлынула, едва я понял, что нумерация гражданская. Я швырнул стержень на песок.

— Кто его знает, сколько времени он здесь пролежал, Джерри. Это гражданская нумерация, а гражданских миссий в этом секторе Галактики нет с самого начала войны. Может, он завалялся тут после какой-нибудь давней астроботанической операции или после изыскательского отряда…

Драконианин пнул стержень мыском сапога.

— Новое, гавей?

Я посмотрел на него в упор.

— А что такое нержавеющая сталь, ты гавей?

Фыркнув, Джерри повернулся ко мне спиной, лицом к хижине.

— Я остаться, назесей остаться. Куда ты хотеть, ты ехать, Дэвидж!

Когда надвинулась чернота долгой ночи, принялся за свое ветер, завывая, насвистывая и постанывая сквозь дыры в стенах. Полиэтиленовая крыша отчаянно хлопала, ее то вдувало внутрь, то высасывало наружу, и казалось, она вот-вот либо обрушится на нас, либо, напротив, парусом уплывет в ночь. Джерри сидел на песчаном полу, притулясь к назесей, словно подчеркивая, что ни капсула, ни он сам с места не тронутся, хотя море бушевало так, что возражения Джерри заметно слабели.

— Море неспокойное сейчас, Дэвидж, на?

— Темно чересчур, не разглядеть, но при таком ветре…

Я передернул плечами, скорее ради собственного удовольствия, чем ради дракошиного, поскольку в хижине едва-едва брезжил слабенький свет, пробивающийся сквозь крышу. С минуты на минуту нас могло смыть с нашей песчаной косы.

— Джерри, а насчет металлического стержня это все глупости. Сам знаешь.

— Сурда. — В голосе драконианина звучало уныние, а то и отчаяние.

— Эсс? Эсс эх «сурда»?

— Аэ. — Джерри помолчал. — Дэвидж, гавей «не определенно не верно»?

Я перебрал в уме сумму отрицаний.

— Ты хочешь сказать «возможно», «вероятно», «не исключено»?

— Аэ, возможновероятнонеисключено. Дракона флот иркмаан корабли иметь. Перед война покупать, после война трофей брать. Стержень возможновероятнонеисключено дракон есть.

— Значит, если на большом острове имеется тайная военная база, то она принадлежит драконианам?

— Возможновероятнонеисключено, Дэвидж.

— Джерри, означает ли это, что ты согласен попытать счастья? В назесей?

— На.

— На? Почему же, Джерри? А вдруг база драконья…

— На! На говорить! — Слова, казалось, застревали у драконианина в глотке.

— Нет уж, Джерри, давай поговорим! Если мне суждено кончить век на этом острове, то я имею право знать, за что мне выпала такая доля.

Долгое время драконианин молчал.

— Дэвидж!

— Эсс!

— Назесей ты брать. Половина питательные палочки оставлять. Я остаться.

Я тряхнул головой, чтобы вернуть себе ясность мыслей.

— Ты хочешь отправить меня в капсуле одного?

— Ты это хотеть, на?

— Аэ, но почему? Пойми, здесь никто тебя не подберет.

— Возможновероятнонеисключено.

— Сурда, ничего не будет. Знаешь сам, никакого спасения не предвидится. В чем же дело? Боишься воды? Если так, то ведь у нас больше шансов…

— Дэвидж, твой рот закрывать. Назесей тебе есть. Меня тебе на нужно, гавей?

Я кивнул в темноте. Капсула — моя, только руку протяни; зачем мне нужен в придачу сварливый дракошка, особенно если учесть, что срок нашего перемирия может истечь в любую минуту? Ответ был ясен, и я осознал свою глупость… зато и человечность. Впрочем, это, наверное, одно и то же. Драконианин отделяет меня от полнейшего одиночества. Правда, остается еще одна мелочь: надо выжить.

— Лучше плыть вдвоем, Джерри.

— Почему?

Я почувствовал, что заливаюсь краской. Если людям свойственна потребность в общении, то почему им так стыдно в этом признаться?

— Нужно вдвоем, и все. Шансов будет побольше.

— Один ты шансов побольше, Дэвидж. Твой враг я есть.

Я опять кивнул в темноте и скорчил гримасу.

— Джерри, ты гавей «одиночество»?

— На гавей.

— Одинокий, один, сам с собой.

— Гавей, ты один. Брать назесей, я остаться.

— В том-то и дело… видишь ли, вига, я не хочу уплывать.

— Ты хочу вместе уплывать? — Из противоположного конца хижины донесся тихий противный смешок. — Ты дракон любить? Ты мой смерть, иркмаан. — Тот же смешок. — Иркмаан пурзхабв голова, пурзхаб.

— Ладно, хватит! — Я разровнял песок и улегся калачиком спиной к драконианину. Ветер вроде бы поутих, я закрыл глаза и попытался уснуть. Немного погодя хлопанье полиэтиленовой крыши на ветру смешалось со свистом и завываниями ветра, и я почувствовал, что засыпаю, как вдруг послышались шаги на песке, и глаза у меня сами собой широко раскрылись. Я весь напрягся, готовый вскочить.

— Дэвидж? — Голос у Джерри был тихий-претихий.

— Чего?

Я услышал, как драконианин усаживается на песке со мною рядом.

— Ты одиночество, Дэвидж. Про это ты трудно говорить, на?

— Ну и что?

Драконианин пробормотал что-то, но его слова затерялись в шуме ветра.

— Что? — Я повернулся и увидел, что Джерри смотрит куда-то сквозь дыру в стене.

— Почему я остаться. Теперь я рассказать, на?

— Валяй, почему бы и нет?

Казалось, Джерри борется со словами, с трудом подыскивая нужные, но вот он раскрыл наконец-то рот, намереваясь заговорить. И вдруг захлопал глазами.

— Магазьенна!

— Эсс? — Я привстал.

— Залить! — Джерри указывал пальцем на дыру.

Я оттолкнул его и выглянул в дыру. На остров, кипя от злобы, мчалась обезумевшая орда громадных водяных гор в белых барашках пены. В темноте трудновато было судить, но, похоже, передний вал высотой был побольше того, который несколько дней назад вымочил нам ноги, а остальные — еще внушительнее. Джерри положил руку мне на плечо, я заглянул драконианину в глаза. Отстранясь друг от друга, мы бросились к капсуле. Пока мы ощупью искали в потемках задвижку люка, первая волна с грохотом набежала на склон высотки. Только я нашарил задвижку, как волна разбилась о хижину, снеся при этом крышу. Через полсекунды мы барахтались под водой, а водные течения в хижине крутили нас, как крутит носки в стиральной машине.

Но вот вода схлынула, и я, протерев глаза, обнаружил, что с наветренной стороны стена хижины покосилась и частично обрушилась.

— Джерри!

Сквозь дыру в стене я увидел, что Джерри ковыляет там, снаружи.

— Иркмаан?

За спиной у драконианина набирал скорость второй бурун.

— Кизлодда, что ты там забыл, черт тебя возьми? Сюда давай!

Я повернулся к капсуле, покуда прочно заклиненной между двух валунов, и нашарил рукоять. Едва я открыл люк, как Джерри протиснулся сквозь рухнувшую стену и свалился на меня.

— Дэвидж… навеки волны идти! Навеки!

— Влезай! — Я помог драконианину пролезть в люк и не стал ждать, пока он очистит мне путь. Взгромоздясь прямо на Джерри, я задраил люк в тот самый миг, когда нагрянула вторая волна. Капсула приподнялась и громыхнула о нависающий козырек одного из валунов.

— Дэвидж, мы плавать?

— Нет. Камни нас удерживают. Все будет нормально, вот только пусть улягутся эти валы.

— Туда ты подвинуться.

— Ах да. — Я кое-как слез с груди Джерри и прижался к торцу капсулы. Немного погодя капсула прекратила вздрагивать, и мы стали ждать следующего вала. — Джерри!

— Эсс?

— Что ты хотел мне сказать?

— Почему я остаться?

— Ну да.

— Про это трудно я говорить, гавей?

— Знаю, знаю.

Накатил очередной вал, капсула подпрыгнула и загромыхала о камень.

— Дэвидж, гавей «ни весса»?

— На гавей.

— Ни весса… маленький я, гавей?

Капсула ухнула вниз по валуну и на время успокоилась.

— И что же про маленького тебя?

— Маленький я… маленький дракон. От меня, гавей?

— Ты что же, хочешь сказать, что ты беременный?

— Возможновероятнонеисключено. — Я затряс головой.

— Постой-ка, Джерри. Давай разберемся. Беременный… Ты станешь родителем?

— Аэ, родителем, двести в роду, очень важно, он, на?

— Потрясающе. И при чем же тут твое нежелание отправиться на другой остров?

— Раньше я тоже ни весса, гавей? Теан смерть.

— Оно мертво, твое дитя?

— Аэ! — Рыдание драконианина могло бы вырваться из любой материнской груди. — Я упасть и повредить. Теан смерть Назесей в море нас повредить. Теан повредить, гавей?

— Аэ, я гавей.

Значит, Джерри боится потерять и второго детеныша. Морской вояж в капсуле почти наверняка растрясет нам косточки, однако торчать на клочке песка — перспектива еще менее радужная. Капсула довольно долго оставалась в покое, и я рискнул выглянуть наружу. Крохотные иллюминаторы залепило песком, вот я и отдраил люк. Огляделся: стены все до одной успели рухнуть. Я посмотрел в сторону моря, но ничего не увидел.

— Похоже, опасность миновала, Джерри…

Я глянул вверх, в почерневшее небо: надо мной нависал белый плюмаж исполинского вала.

— Мага… черт возьми! зьенна! — Я задраил люк.

— Эсс, Дэвидж?

— Держись, Джерри!

Грохот воды, рухнувшей на капсулу, был настолько мощен, что человеческое ухо его не воспринимало. Разок-другой мы ударились о скалы, потом нас закружило и понесло куда-то вверх. Я попытался за что-нибудь ухватиться, но промахнулся, потому что капсула, вызвав у меня тошнотворное ощущение, ухнула вниз. Я налетел на Джерри, но тут же меня отбросило и ударило головой о противоположную переборку. Уже теряя сознание, я услышал крик Джерри:

— Теан! Ни mean!

… Лейтенант нажал кнопку, и на экране возникла фигура — долговязое желтокожее человекоподобное существо.

— Мразь драконья! — зашумели слушатели-новобранцы. Лейтенант выступил вперед и очутился лицом к лицу с аудиторией.

— Правильно. Это дракон. Заметьте, для всей расы драконов характерен единообразный цвет кожи: все особи желтые.

Новобранцы вежливо хмыкнули. Приосанясь, офицер с помощью световой указки принялся демонстрировать нам основные особенности будущего врага.

— Бросается в глаза, конечно, трехпалая рука — точно так же, как почти лишенная носа физиономия, которая придает дракону сходство с жабой. В целом зрение у наших врагов несколько более острое, чем у людей, слух примерно такой же, а обоняние… — лейтенант помедлил, — пахнет от них омерзительно!

Новобранцы расхохотались, офицер просиял. Когда слушатели поутихли, офицер ткнул световой указкой в складку на животе у фигуры.

— Вот где дракон хранит фамильные драгоценности, причем все разом.

Опять хмыканье аудитории.

— Совершенно верно, драконы — гермафродиты, один и тот же индивид наделен как мужскими, так и женскими детородными органами. — Лейтенант повернулся лицом к новобранцам. — Представляете, как можно дракона выбранить?

Смех улегся, и лейтенант протянул руку к экрану.

— Что надо делать, когда вы видите такое существо?

— УБИВАТЬ…

… Я отрегулировал экран, а компьютер выловил очередной драконианский истребитель — на дисплее истребитель выглядел как сдвоенный «х». Драконианин заложил крутой вираж влево, затем опять вправо. Я чувствовал, что автопилот тянет мой корабль следом за истребителем, отсортировывает и отбрасывает ложные изображения, старается поймать противника в электронные перекрестия. «Ну давай, жабья рожа… левее чуть-чуть…» Двойной крестик переместился в пристрелочные кольца на дисплее, и я увидел, как от брюха моего истребителя отделился реактивный снаряд. «Есть попадание!» Через фонарь своей кабины я увидел вспышку в момент разрыва снаряда. Судя по моему экрану, дракошкин истребитель потерял управление и теперь, сваливаясь в губительный штопор, мчится к затянутой тучами поверхности Файрина IV. Я вошел в пике, намереваясь закрепить поражение противника… температура обшивки заметно повысилась, когда мой корабль попал в верхние слои атмосферы. «Давай же, черт тебя возьми, вступай в бой!» Когда стало ясно, что придется преследовать дракошку чуть ли не до самой почвы, я перестроил все системы корабля на атмосферный полет. Все еще находившийся над тучами дракошка вышел из штопора и заложил вираж. Я отключил автопилот и потянул на себя рычаг управления. Истребитель так и завибрировал, пытаясь набрать высоту. Всем известно, что драконианские корабли куда лучше чувствуют себя в атмосфере… вот пошел мне наперехват… отчего же эта мразь не открывает огонь… перед самым тараном дракошка катапультируется… Горючее кончилось, придется производить посадку с неработающим двигателем. Я провожаю взглядом капсулу, намереваясь разыскать и прикончить драконью мразь… Может, секунды прошли, а может, годы, пока я барахтался в кромешной тьме. Я чувствовал какие-то прикосновения, однако те части моего тела, к которым кто-то прикасался, казались далекими-предалекими. Сперва озноб, потом жар, потом опять озноб, кто-то охлаждает мне голову, кладя на лоб ласковую руку. Я приоткрыл глаза, до предела сощурясь, и увидел, что надо мною хлопочет Джерри, обтирает мне лоб чем-то холодным. С неимоверным усилием я выговорил: — Джерри… Драконианин посмотрел мне в глаза и улыбнулся:

— Хорошо будет, Дэвидж. Хорошо будет.

По лицу Джерри скользнул отблеск огня, и я унюхал дым.

— Пожар.

Отойдя в сторонку, Джерри указал на середину песчаного пола. Я с большим трудом повернул голову и понял, что лежу на постели из мягких упругих веток. Напротив моей постели была устроена другая такая же, а между ними вовсю трещал уютный костерок.

— Огонь теперь мы иметь, Дэвидж. И дерево.

Джерри показал на крышу, устроенную из деревянных жердей и затянутую широкими листьями.

Я огляделся по сторонам, затем бессильно уронил гудящую голову и закрыл глаза.

— Где мы?

— Большой остров, Дэвидж. Бурун от песчаная коса нас смыть. Ветер и волны сюда отнести. Прав ты был.

— Я… ничего не понимаю, на гавей. Чтобы попасть с песчаной косы на большой остров, понадобились бы не одни сутки.

Джерри кивнул и бросил нечто вроде губки в подобие раковины, наполненное водой.

— Девять сутки. Тебя я привязать к назесей, тогда здесь на берег мы высадиться.

— Девять суток? Я провалялся в беспамятстве девять суток?

— Семнадцать, — поправил меня Джерри. — Здесь мы высадиться восемь суток… — Драконианин помахал руками у себя за спиной.

— Назад… Восемь суток назад.

— Аэ.

Семнадцать суток на Файрине IV — это побольше земного месяца. Я вновь открыл глаза и взглянул на Джерри. Драконианин прямо-таки дрожал от возбуждения.

— А как теан, твой ребенок?

Джерри похлопал себя по округлившемуся животу.

— Хорошо будет, Дэвидж. Ты больше назесей ударить.

Я с трудом подавил желание кивнуть головой.

— Рад за тебя. — Я смежил веки и отвернулся лицом к стене — сочетанию деревянных жердей с листьями. — Джерри!

— Эсс?

— Ты мне жизнь спас.

— Аэ.

— Для чего?

Долгое время Джерри безмолвствовал.

— Дэвидж. На песчаная коса ты говорить. Одиночество теперь гавей. — Драконианин пожал мне руку. — Вот, теперь ты кушать.

Я вновь перевалился спиной к стене и заглянул в раковину, полную дымящейся жидкости.

— Это что же такое, куриный бульон?

— Эсс?

— Эсс ва? — Я щелкнул пальцем по раковине и лишь теперь осознал, до чего же ослаб. Джерри нахмурился.

— Как слизень, только длинный.

— Угорь?

— Аэ, но угорь на земля, гавей?

— Неужто змея?

— Возможновероятнонеисключено.

Кивнув в знак понимания, я приложился губами к краешку раковины. Втянул в себя капельку бульона, глотнул, и по моему телу разлилось целительное тепло.

— Хорошо.

— Ты кеста хотеть?

— Эсс?

— Кеста. — Потянувшись к костерку, Джерри извлек из-под угольев какую-то прямоугольную каменную глыбку. Я пригляделся, поскреб ногтем, лизнул.

— Соль! Поваренная!

— Кеста ты хотеть? — заулыбался Джерри.

— Все путем. — Я рассмеялся. — Давай, давай сюда свою кеста.

Маленьким камешком Джерри отколол уголок глыбки, после чего тем же камешком истолок осколки о другой камень. Затем протянул мне ладонь — на ней виднелась крохотная горка белых крупинок. Я взял себе две щепотки, всыпал в змеиный суп и размешал пальцем. Затем присосался к обалденно вкусному хлебову. Даже губами причмокнул.

— Сказка.

— Хорошо, на?

— Не просто хорошо — сказка. — Отхлебнув еще одну изрядную порцию, я принялся старательно причмокивать и закатывать глаза.

— Сказка, Дэвидж, на?

— Аэ. — Я кивнул драконианину. — Пожалуй, хватит. Спать буду.

— Аэ, Дэвидж, гавей. — Джерри принял у меня из рук плошку-самоделку и примостил рядом с костерком. После этого драконианин направился было к выходу, но у самой двери оглянулся. Мгновение желтые глаза изучали меня, затем он кивнул и вышел на свежий воздух. Я закрыл глаза, и меня убаюкало тепло костерка.

Спустя двое суток я уже ходил по хижине — разминал ноги, а еще через два дня Джерри помог мне выбраться наружу. Хижина стояла на вершине длинного пологого холма, среди низкоствольного леса; деревьев выше пяти-шести метров там не было. У подножия холма — километрах в восьми от хижины, не меньше — плескалось море. Далеко же волок меня драконианин на руках. Наша верная назесей наглоталась воды, и ее утянуло в море вскоре после того, как Джерри вытащил меня на сушу.

Вместе с капсулой канули в воду и остатки наших питательных палочек. Дракониане крайне разборчивы в еде, однако голод в конце концов вынудил Джерри отведать кое-каких представителей местной флоры и фауны… голод да комочек собственной плоти, который мог зачахнуть от неполноценного питания. Драконианин остановился на мягком мучнистом клубне, на зеленой ягоде с какого-то кустарника (из нее, сушеной, получался вполне приличный чай) и змеином мясе. Обследуя окрестности, Джерри наткнулся на частично размытый соляной купол. В последующие дни, по мере того как ко мне возвращались силы, я внес в наше меню известное разнообразие, обогатив его морскими моллюсками нескольких сортов и диковинным плодом, напоминавшим гибрид груши со сливой.

Между тем дни становились все холоднее, и мы с драконианином грустно констатировали, что на Файрине IV бывают зимы. Установив эту несложную истину, мы сделали следующий шаг — признали вероятность того, что зимы тут суровы, а суровой зимой не насобираешь ни еды, ни дерева на растопку. Высушенные над костром, ягоды и клубни хорошо сохранялись, а что касается змеиного мяса, то его мы пробовали и солить впрок, и коптить. Используя вместо ниток волокна от ягодных растений, мы с Джерри сшивали змеиные кожи, мастерили из них зимнюю одежду. Фасон мы выбрали такой: два слоя змеиных шкур, между ними — прокладка пуха из семенных коробочек ягодного кустарника и все это простегано на манер перины или ватника.

Мы единодушно решили, что зимовать в шалаше — немыслимо. Три дня минуло, пока мы разыскали первую пещеру, и еще три, пока подобрали подходящую. От входа (он же выход) открывался вид на вечно бушующее море, однако вход этот был в скале, хоть и невысокой, сама же скала находилась довольно высоко над уровнем моря. У входа мы обнаружили валежник и различные камни, то и другое — в неимоверном количестве. Дерево служило нам топливом, камнями мы заложили входное отверстие, оставив свободным пространство, только-только достаточное для навесной двери. Дверные петли мы сварганили из змеиной кожи, дверь — из жердей, скрепленных между собой растительными волокнами. В первую же ночь после того, как дверь была сделана и навешена, морские ветры разнесли ее в щепки, и мы решили вернуться к первоначальной входной конструкции — к варианту песчаной косы.

Глубоко внутри пещеры мы устроили жилье (пещера там расширялась, а пол был песчаный). Еще глубже располагались естественные озерца пресной воды, очень приятной на вкус, но чрезмерно холодной для купания. Грот с озерцами стал нашей кладовкой. Стены «жилой комнаты» мы обшили деревом, из змеиных шкур и растительного пуха сделали себе новые постели. В середине сложили вполне приличный очаг, вместо сковороды клали на уголья большой плоский камень. Впервые переночевав в новом доме, я сделал открытие: оказывается, здесь не слышен вой ветра.

Долгими вечерами сидим мы, бывало, у очага, мастерим всякие вещицы (рукавицы, шляпы, мешки) из змеиной кожи да болтаем. Для разнообразия мы чередовали языки, разговаривая один день по-дракониански, а другой — по-английски, и к тому времени, как налетела первая метель, каждый из нас уже вполне сносно владел чужой речью. А говорили мы, к примеру, о будущем младенце Джерри.

— Как ты его назовешь, Джерри?

— У него уже есть имя. Понимаешь, в роду Джерриба приняты всего пять имен. Меня зовут Шиген, передо мной идет мой родитель — Гоциг, перед Гоцигом шел Гаэзни, перед Гаэзни был Тай, а перед Таем — Заммис. Ребенок будет зваться: Джерриба Заммис.

— Но почему всего-навсего пять имен? У человека ребенок может носить любое имя по выбору родителей. Больше того, достигнув совершеннолетия, человек вправе изменить имя, выбрать себе любое, какое только придется ему или ей по вкусу.

Драконианин посмотрел на меня, и взгляд его преисполнился жалостью.

— Дэвидж, каким заброшенным ты себя, наверное, чувствуешь. Вы, люди, все вы, должно быть, чувствуете себя заброшенными.

— Заброшенными? — Джерри кивнул.

— От кого ты ведешь свой род, Дэвидж?

— Это ты про родителей?

— Да.

— Родителей помню, — бодро заявил я.

— А их родителей?

— Помню деда по матери. Когда я был маленький, мы к нему часто ездили в гости.

— Дэвидж, что ты знаешь об этом своем деде?

— Что-то смутно вертится… — Я потер подбородок. — Вроде он имел какое-то отношение к сельскому хозяйству… нет, позабыл.

— А его родители? — Я покачал головой.

— Помню только одно: где-то у них в роду смешалась английская кровь с немецкой. Гавей — англичане и немцы?

Джерри кивнул.

— Дэвидж, историю своего рода я могу пересказать вплоть до тех дней, когда мою родную планету открыл Джерриба Тай, один из первых тамошних поселенцев, а было это сто девяносто девять поколений назад. На планете Драко в архивах хранятся документы, по которым наша генеалогия прослеживается до материнской планеты Синдие, а на ней — еще по семидесяти поколениям вплоть до Джеррибы Тая, основателя династии Джерриба.

— Кто же имеет право основать династию?

— Генеалогическую линию продолжает только перворожденный. Плоды вторых, третьих и четвертых разрешений от бремени должны сами основывать новые династии.

Я был потрясен.

— Но почему всего лишь пять имен? Только для того, чтобы легче было запоминать?

— Нет, — сказал Джерри. — Остальные различия прибавляются к именам; имен всего пять, они заурядны и потому не затмевают тех свершений, какими прославились их носители. Вот мое имя — Шиген — носили великие воины, ученые-гуманитарии, философы, несколько священнослужителей. Имя моего ребенка носили физики, математики, путешественники.

— Неужели ты помнишь профессию каждого из твоих предков?

— Да, — подтвердил Джерри, — и помню, что они сделали и где именно сделали. Достигнув совершеннолетия, каждый из нас проходит обряд посвящения. Стоя перед фамильным архивом, посвящаемый декламирует наизусть всю свою родословную; именно это я и проделал двадцать два года назад по нашему летосчислению. То же самое ждет и Заммиса, но только, — Джерри улыбнулся, — мой ребенок начнет декламацию с моего имени — Джерриба Шиген.

— Ты можешь на память отбарабанить почти двести биографий?

— Да.

Я растянулся на своей постели. Глядя в потолок, вернее, на щель в кровле, и наблюдая за тем, как втягивается в эту щель дым, я понял, что имел в виду Джерри, когда говорил об ощущении заброшенности. Заткнув себе за пояс несколько десятков поколений, драконианин знает, кто он такой, для чего живет и на кого должен равняться.

— Джерри!

— Да, Дэвидж!

— А мне ты не можешь продекламировать?

Повернув голову, я взглянул на драконианина — как раз вовремя, чтоб подметить, как на лице у него крайнее изумление вытесняется радостью. Лишь много лет спустя я узнал, что, поинтересовавшись родословной, оказал Джерри великую честь. У дракониан такая просьба — редкостное проявление уважения, причем уважения не только к личности, но и ко всем предкам этой личности вплоть до основателя династии.

Джерри положил свое шитье — шляпу — на песок, встал и затянул:

— Вот я стою пред вами — я, Шиген из рода Джерриба, рожденный от Гоцига — учителя музыки. Незаурядный музыкант, он обучал таких выдающихся мастеров, как Датциг из рода Нем, Перравейн из рода Тускор, а также многих других, менее известных музыкантов. Получивший музыкальное образование в Шимурамской консерватории, Гоциг предстал перед архивами в одиннадцать тысяч пятьдесят первом году и рассказал о родителе своем Гаэзни — корабеле…

Я вслушивался в речитатив Джерри (официальный язык дракониан), внимал биографиям, излагаемым от конца к началу (от смерти к совершеннолетию), и у меня возникало ощущение, будто время, сжавшись в комок, стало осязаемо, будто до прошлого теперь рукой подать и его можно потрогать. Баталии, созданные и разрушенные государства, сделанные открытия, великие деяния — путешествие по двенадцати тысячелетиям истории, но воспринималось все как четкий, живой континуум.

Что можно этому противопоставить? «Я, Уиллис из рода Дэвиджей, стою пред вами, рожденный от домохозяйки Сибил и захудалого инженера-строителя Натана, причем Сибил рождена от деда, а тот, рожденный неведомо от кого, имел, кажется, какое-то отношение к сельскому хозяйству…» Черт, даже этим не могу похвастать! Продолжатель рода не я, а мой старший брат. Я слушал-слушал, и во мне окрепло желание выучить родословную Джеррибы наизусть.

Речь заходила о войне.

— А здорово это у тебя вышло — заманить меня в атмосферу и там протаранить.

— Драконианский флот — самый лучший, — пожал плечами Джерри, — это общеизвестно.

Я приподнял брови.

— То-то я напрочь снес у тебя хвостовое оперение.

Джерри опять пожал плечами и, хмурый, продолжал сшивать лоскутки змеиной кожи.

— Зачем земляне вторглись в эту часть Галактики, Дэвидж? До вашего появления мы тысячелетиями не знали войн.

— Ха! А дракониане зачем вторглись? Мы тоже жили мирно. Чего вам тут надо?

— Мы заселяем эти планеты. Такая у дракониан традиция. Мы — первопроходцы и основатели поселений.

— Ах ты, жабья рожа, а мы, по-твоему, кто такие? Компания домоседов? Человечество освоило космос меньше двух тысяч лет назад, однако мы успели заселить вдвое больше планет, чем дракошки…

— Вот именно! — Джерри поднял вверх палец. — Вы распространяетесь как эпидемия. Хватит! Вы нам здесь не нужны!

— Тем не менее мы уже здесь, и здесь останемся. Ничего вы с нами не поделаете.

— Ты же сам видишь, иркмаан, поделываем: мы сражаемся!

— Ба! Эту нашу потасовочку ты называешь сражением? Черт возьми, Джерри, да мы этот ваш боевой утиль запросто сбиваем…

— Хо, Дэвидж! То-то же ты и питаешься копченой змеятиной!

Я выхватил изо рта упомянутый деликатес и замахнулся на дракошку.

— Твое дыхание тоже отдает змеями, дракошка!

Джерри с фырканьем отвернулся от огня. Я почувствовал себя последним болваном. Во-первых, потому, что нам все равно не разрешить спора, который вот уже более столетия ведет добрая сотня миров. Во-вторых, мне хотелось, чтобы Джерри проверил мою декламацию. Я ведь успел затвердить свыше ста поколений. Драконианин сидел боком к огню, отблеск огня падал на колени, так что можно было разглядеть шитье.

— Джерри, что это будет?

— Нам с тобой не о чем разговаривать, Дэвидж.

— Да брось ты!

Джерри посмотрел на меня, опять устремил взгляд на колени и поднял повыше крохотный костюмчик из змеиной кожи.

— Для Заммиса. — Джерри улыбнулся, я же, покачав головой, рассмеялся.

Речь заходила о философии.

— Ты изучал Шизумаата, Джерри, — рассказал бы о его учении!

— Нет, Дэвидж. — Джерри нахмурился.

— Что, учение Шизумаата — тайна?

— Нет, — покачал головой Джерри. — Но мы слишком высоко ставим Шизумаата, чтобы о нем распространяться.

Я потер подбородок.

— Ты имеешь в виду — просто распространяться или рассказывать человеку?

— Не землянину, Дэвидж, а именно тебе.

— Почему?

Джерри поднял голову, сощурив желтые глаза.

— Ты ведь помнишь, что говорил… на песчаной косе.

Почесав в затылке, я смутно припомнил, как последними словами обругал дракошку и его Шизумаата.

— Но, Джерри, я ведь злой был, прямо бешеный. Нельзя же ставить мне в вину то, что я тогда наплел сгоряча.

— Можно. Я ставлю.

— Если я извинюсь, что-нибудь изменится?

— Нет.

Я обуздал в себе порыв наговорить гадостей и стал вспоминать тот миг, когда мы с Джерри стояли готовые придушить друг друга. Припомнив кое-какие подробности той первой встречи, я опустил уголки губ, изо всех сил стараясь не расплыться в улыбке.

— Расскажешь мне об учении Шизумаата, если я тебе прощу… то, как ты тогда отозвался о Микки-Маусе?

Я склонил голову, изображая благоговение, хотя главной моей целью было подавить смешок.

Джерри виновато потупился.

— Меня это все время тяготило, Дэвидж. Если ты меня простишь, я расскажу о Шизумаате.

— В таком случае я тебя прощаю, Джерри.

— И еще одно…

— Что?

— Ты должен посвятить меня в учение Микки-Мауса.

— По… постараюсь.

Речь заходила о Заммисе.

— Джерри, кем ты хочешь, чтоб Заммис стал?

Драконианин пожал плечами.

— Заммис должен вырасти достойным своих предков. Я хочу, чтобы имя свое он носил с честью. Больше ни о чем не прошу.

— Заммис сам выберет профессию?

— Да.

— Однако у тебя есть насчет него хоть какое-то заветное желание?

— Есть.

— Какое же?

— Пусть в один прекрасный день Заммис любой ценой покинет эту злосчастную планету.

— Аминь, — подытожил я.

— Аминь.

Зима тянулась томительно долго, мы уж было всерьез заопасались с Джерри, что начался новый ледниковый период. За стенами пещеры все покрылось толстым слоем льда, а из-за низких температур в сочетании с неутихающими ветрами всякая вылазка превращалась в самоубийственную пытку, чреватую опасными падениями или обморожениями. Но все равно, по молчаливой договоренности, нужду мы справляли снаружи. В дебрях пещеры было несколько изолированных естественных гротов, однако мы боялись загрязнить источники воды, не говоря уж о воздухе в самой пещере. А снаружи главной опасностью было сидеть без штанов на таком леденящем ветру, что пар дыхания замерзал, не успев пройти через тоненькие шарфы, сделанные из нашей летной формы (ими мы укутывали лица). Мы приучились не волынить на морозе. Как-то утром Джерри пошел до ветру, а я возился у очага — растирал сушеные коренья и разбавлял водой, намереваясь печь оладьи. Вдруг послышался голос Джерри:

— Дэвидж!

— Чего?

— Дэвидж, иди скорее!

Корабль! Не иначе! Я положил раковину-кастрюльку на песок, нахлобучил шапку, натянул рукавицы и опрометью кинулся к выходу. Возле самой двери я укутал нос и рот шарфом во избежание воспаления легких. Джерри, чья голова была обмотана на аналогичный манер, заглядывал в дверь и, поторапливая, отчаянно махал мне руками.

— Что случилось?

Джерри шагнул в сторону, уступая мне дорогу.

— Иди смотри!

Солнце. Голубое небо и солнце. Вдали, над морем, сгущались новые тучи, однако над головой у нас сияла безоблачная голубизна. Оба мы не могли смотреть прямо на солнце, но все равно повернулись к нему лицом и ощутили кожей прикосновение лучей Файрина. Заиндевелые скалы и деревья блестели и искрились.

— Красиво.

— Да. — Рукой в варежке Джерри ухватил меня за рукав. — Дэвидж, ты хоть понимаешь, что это значит?

— Что?

— Сигнальные костры по ночам. В ясную ночь большой костер будет заметен с орбиты, на?

Я поглядел сперва на Джерри, потом на небо.

— Не уверен. Если костер достаточно велик, да ночь безоблачна, да кто-нибудь поглядит вниз именно в нужную минуту… — Я поник головой. — Не говоря уж о том, чтоб вообще было кому поглядеть. — У меня начали зябнуть пальцы. — Пошли обратно.

— Дэвидж, ведь это шанс!

— А чем костер жечь, Джерри? — Я обвел рукой деревья, растущие возле пещеры и над нею. — Все, что может гореть, покрыто ледяной коркой сантиметров пятнадцать в толщину.

— В пещере…

— Наше топливо? — Я помотал головой. — Неизвестно, сколько еще продлится зима. Ты уверен, что дров у нас достаточно и мы можем позволить себе роскошь швырять их на ветер или, что одно и то же, на сигнальные костры?

— Это ведь шанс, Дэвидж. Наш шанс! Выживем мы или погибнем — орел или решка.

Я решил рискнуть:

— Была не была!

За последующие несколько часов мы вытащили наружу четверть любовно собранного запаса дров и свалили у входа в пещеру. Когда мы закончили — задолго до наступления вечера, — небо опять закуталось в толстенное серое одеяло. Каждую ночь мы то и дело проверяли небо, ожидая появления звезд. Днем же нам частенько приходилось часами скалывать наледь с поленницы. И все-таки в нас тлела искорка надежды; но вот в один прекрасный день запасы топлива в пещере иссякли, и мы были вынуждены позаимствовать дрова из сигнальной поленницы.

Той ночью, впервые за все время нашего знакомства, вид у драконианина был вконец пришибленный. Джерри сидел у очага, глядя в огонь. Но вот рука его нырнула за пазуху, под куртку змеиной кожи, и извлекла оттуда подвешенный на цепочке золотой кубик. Сжав кубик в обеих руках, Джерри закрыл глаза и забормотал что-то по-дракониански. Я, лежа на постели, молча следил за происходящим, пока Джерри не умолк. Но вот драконианин со вздохом вернул загадочный предмет на место, под куртку.

— Что это за штука?

Джерри поглядел на меня, нахмурился, потрогал свою куртку.

— Ты об этом? Это мой Талман — то, что у вас зовется Библией.

— Наша Библия — книга. Знаешь, там страницы, их можно перелистывать.

Джерри опять вытащил из-за пазухи диковинную вещицу, пробормотал какую-то фразу по-дракониански и принялся возиться с маленькой застежкой. Из первого золотистого кубика вывалился второй, его-то драконианин и протянул мне.

— Поосторожнее, Дэвидж.

Я уселся на постели и, приняв загадочный предмет, осмотрел при свете огня в очаге.

Три откидные пластинки золотистого металла служили переплетом для книжицы толщиной сантиметра два с половиной. Раскрыв книгу примерно на середине, я окинул взглядом сдвоенные столбцы точек, черточек и закорючек.

— По-дракониански написано.

— Конечно.

— Но ведь я не умею читать.

У Джерри брови взмыли вверх.

— Ты так хорошо владеешь драконианским языком, мне даже в голову не приходило… хочешь, я тебя научу?

— Читать?

— А что тут такого? Ты ведь не опаздываешь на свидание?

— Что верно, то верно. — Я повел плечами. И попытался пальцем перевернуть крохотную страничку. Перелистнул я страниц пятьдесят разом. — Страницы слиплись.

Джерри показал на бугорочек в верхней части корешка.

— Вытащи булавку. Она для того, чтобы перелистывать страницы.

Я извлек коротенькую иглу, тронул ею страницу, и она, отделясь от соседних, легко перевернулась.

— Кто написал твой Талман, Джерри?

— Многие авторы. Все великие учители.

— Шизумаат?

— В том числе Шизумаат, — кивнул Джерри. Захлопнув книжечку, я подержал ее на ладони.

— Джерри, почему ты вынул ее именно сейчас?

— Искал в ней утешения. — Драконианин развел руками. — Этот клочок суши. Возможно, мы тут состаримся и умрем. Возможно, нас никогда не отыщут. Сегодня я это понял, когда мы понесли сигнальные поленья в пещеру. — Джерри сложил руки на животе. — Здесь будет рожден Заммис. Талман помогает мне примириться с тем, чего я не в силах изменить.

— А до Заммиса долго еще осталось?

— Недолго, — улыбнулся Джерри. Я взглянул на крохотную книжицу.

— Хорошо бы, ты научил меня читать, Джерри.

Сняв с шеи цепочку и футляр, Джерри подал мне то и другое.

— Вот так полагается хранить Талман.

С секунду я подержал книжечку, но тут же опомнился.

— Не могу я ее принять, Джерри. Она явно дорога тебе до чрезвычайности. Вдруг потеряю?

— Не потеряешь. Держи у себя, пока учишься. Ученику так положено.

Я надел цепочку на шею.

— Ты мне оказываешь немалую честь.

Джерри слегка удивился.

— Гораздо меньшую, чем оказываешь мне ты, заучивая родословную семейства Джерриба. В твоем изложении она звучит правильно и трогательно.

Взяв в очаге уголек, Джерри подошел к стене. В тот вечер я выучил тридцать одну букву драконианского алфавита и дополнительно девять букв, употребляемых в литературных текстах.

В конце концов дрова подошли к концу. Ближе к тому времени, как Заммису появиться на свет, Джерри здорово отяжелел и очень-очень недомогал, и под силу ему было разве что, опираясь на мою руку, выбираться из пещеры по нужде. Поэтому на мою долю приходился сбор дров (для чего я с помощью единственной уцелевшей палки сбивал наледь с промерзшего сухостоя), а также стряпня.

Однажды вьюжным днем я заметил, что льда на деревьях вроде как поубавилось. По всей видимости, зима шла на убыль и дело повернуло к весне. Лед я сбивал в превосходном расположении духа, предвкушая приход весны и думая о том, что от такой новости Джерри приободрится. Зима страшно угнетала моего дракошу. Я как раз работал в лесу над пещерой (скидывал вниз охапки заготовленных дров), когда раздался вопль. Я так и застыл на месте, потом огляделся. Ничего не видно, кроме моря да льда вокруг. Тут вопль повторился:

— Дэвидж!

Джерри. Я выронил из рук очередную охапку дров и помчался к расселине в скале — по этой расселине пролегал кратчайший путь от пещеры к лесу. Джерри вновь завопил; тут я поскользнулся и дальше уж не бежал, а катился вниз до самого выступа, который располагался вровень со входом в пещеру. Я вихрем пронесся по проходу и наконец добрался до жилого грота. На постели, взрывая пальцами песок, корчился Джерри.

Я упал на колени рядом с драконианином.

— Я здесь, Джерри. Что с тобой? Что случилось?

— Дэвидж! — Драконианин закатил невидящие глаза; некоторое время он беззвучно шевелил губами, потом испустил очередной вопль.

— Джерри, вот я! — Я потряс драконианина за плечи. — Это же я, Джерри, Дэвидж!

Джерри повернул ко мне искаженное лицо и с силой, какую придает нестерпимая боль, вцепился в мою руку.

— Дэвидж! Заммис… что-то неладно!

— Что? Чем тебе помочь?

Джерри опять закричал, но тут же безвольно обмяк в полуобмороке. Неимоверным усилием драконианин заставил себя очнуться и притянул мою голову к своим губам.

— Дэвидж, поклянись мне.

— В чем, Джерри? В чем поклясться?

— Заммиса… на Драко. Пусть предстанет перед фамильными архивами. Сделай это для меня.

— Как тебя понять? Ты так говоришь, словно помирать собрался.

— Собрался, Дэвидж. Заммис — двухсотое поколение… очень важно. Выведи мое дитя в жизнь на прямую дорогу, Дэвидж. Поклянись!

Свободной рукой я утер взмокший лоб.

— Ты не умрешь, Джерри. Крепись!

— Полно! Взгляни правде в лицо, Дэвидж! Я умираю! Ты должен обучить Заммиса родословной Джерриба… и книге Талман, гавей?

— Прекрати! — Осязаемой тяжестью на меня навалился панический страх. — Прекрати такие разговоры! Ты ведь не умрешь, Джерри. Давай же, борись за жизнь, кизлодда ты, сукин сын…

Джерри вскрикнул. Дышал он неглубоко, то погружался в забытье, то вновь приходил в сознание.

— Дэвидж.

— Что? — Я вдруг понял, что всхлипываю как маленький.

— Дэвидж, помоги Заммису появиться на свет.

— Что… как то есть? Ты о чем?

Джерри отвернулся к пещерной стенке.

— Подними мне куртку, Дэвидж. Скорее!

Я задрал вверх куртку змеиной кожи; обнажился вздутый живот. Из ярко-красной складочки посреди живота сочилась прозрачная жидкость.

— Что же… что я должен делать?

Джерри учащенно задышал, потом затаил дыхание.

— Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!

— Нет!

— Сделай это! Прошу тебя; иначе Заммис погибнет!

— Какое мне дело до твоего треклятого ребенка, Джерри? Ты лучше скажи, как спасти тебя?

— Раздвинь пошире… — прошептал драконианин. — Позаботься о моем малыше, иркмаан. Пусть Заммис предстанет перед архивами рода Джерриба. Поклянись мне в этом.

— Ох, Джерри…

— Поклянись же!

— Клянусь… — Жгучие слезы градом хлынули у меня по щекам. Джерри, закрыв глаза, ослабил хватку на моей кисти. Окаменев от горя, я опустился на колени возле драконианина. — Нет. Нет, нет, нет, нет.

— Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!

Я нерешительно дотронулся до складки на животе у Джерри. Под моими пальцами пульсировала жизнь, пытаясь вырваться из безвоздушной темницы драконьего чрева. Эту новую жизнь я возненавидел, люто возненавидел треклятое отродье, как никогда ничего прежде не ненавидел. Меж тем пульсация у меня под пальцами слабела, а там и вовсе замерла.

Пусть Заммис предстанет перед архивами рода Джерриба. Поклянись мне в этом…

Клянусь…

Собравшись с духом, я ввел свои большие пальцы в складку и тихонько потянул на себя. Постепенно я наращивал усилие и наконец исступленно рванул. Складка поддалась, при этом забрызгав мне куртку прозрачной жидкостью. Расширив отверстие, я увидел недвижного Заммиса, скорчившегося как бы в ванночке, наполненной жидкостью.

Меня стошнило. Когда блевать стало нечем, я погрузил руки в жидкость и подвел их под младенца-драконианина. Приподнял его, вытер свои губы о верхнюю часть рукава, прижался губами к ротику Заммиса и раскрыл крохотные губенки. Трижды, четырежды вталкивал я воздух в легкие младенца, но вот он закашлялся, а там и закричал. Растительным волокном я перетянул две пуповины, затем перерезал их, отделив Джеррибу Заммиса от плоти бездыханного родителя.

Занеся камень высоко над головой, я с размаху изо всех сил ударил по льду. Во все стороны брызнула ледяная крошка, обнажив темную зелень. Я опять поднял камень и опять с силой опустил, выбив изо льда другой камень. Я подобрал этот второй камень и отнес к наполовину засыпанному трупу дракошки. Дракошка, подумал я. Хорошо. Так и называй его в мыслях — дракошка. Жабья рожа. Гермафродит паршивый. Враг. Как угодно называй, лишь бы заглушить боль утраты.

Оглядев груду камней, я решил, что этого хватит для завершения похорон, и преклонил колени у могилы. Укладывая на пирамиду последние камни, не обращая внимания на мокрый снег, застывающий на змеиной коже моей одежды, я едва сдерживал слезы. Потер руки, чтоб согрелись. Весна не за горами, но слишком долгое пребывание на воздухе по-прежнему опасно. А ведь возиться с могилой драконианина пришлось порядочно. Подняв очередной камень, я уложил его на место. Он придавил кожаное покрывало, и тут я понял, что труп уже окоченел. Торопливо навалил сверху остаток камней и встал.

Ветер едва не сбил меня с ног, я с трудом балансировал на льду возле могилы. Бросив взгляд на бурлящее море, я поплотнее запахнул на себе змеиные шкуры и глянул вниз, на каменную пирамидку. Хоть бы какие-нибудь слова высечь. Нельзя же просто предать прах земле и тут же как ни в чем не бывало сесть за обед. Нужны хоть какие-нибудь слова. Но какие именно? Я не религиозен, не был религиозным и драконианин. Что касается смерти, то его официальная философия относится к ней так же, как и моя неофициально-личная, отрицающая мусульманские услады, языческие валгаллы, христианское царствие небесное. Смерть есть смерть, конец, финал, прахом был и в прах обратишься… Но все равно нужны хоть какие-нибудь слова.

Я сунул руку за пазуху и сомкнул ее на золотом кубике Талмана. Ощутив сквозь варежку острые углы, я с закрытыми глазами мысленно перебрал изречения выдающихся драконианских философов. Однако ничего подходящего к случаю не припомнил.

Талман — книга о жизни. Слово талма означает «жизнь», ею-то и занимается философия дракониан. До смерти у этой философии не доходят руки. Смерть есть непреложный факт, конец жизни. В Талмане не нашлось нужных слов. Порывами налетал леденящий ветер, я зябко ежился. Мои пальцы уже успели онеметь, закоченевшие ноги пронизывала боль. Но все равно нужны слова. Однако на ум приходили только такие, о г которых откроется некий шлюз и меня всего затопит горе, горе осознанной утраты. Но все равно… все равно нужны слова.

— Джерри, я… — Слов не было. Я отвернулся от могилы, и мои слезы смешались с мокрым снегом.

Окутанный теплом и безмолвием пещеры, я сидел на тюфяке, привалясь к пещерной стенке. Все пытался развлечься игрой теней и бликов света, которые огонь отбрасывал на противоположную стенку. Причудливые фигуры формировались лишь наполовину и тотчас исчезали вприпляску, прежде чем я успевал сосредоточиться и толком их разглядеть. В детстве я любил всматриваться в облака, видел там всякие лица, крепости да замки, зверей, драконов, великанов. Это был мир ухода от действительности, ухода в фантазию, он как бы впрыскивал диво и приключение в скучные и размеренные будни мальчишки, родившегося в обеспеченной семье и ведущего обеспеченное существование. На пещерной же стенке мне удавалось разглядеть всего лишь некую проекцию ада: языки пламени словно лизали искаженное, гротесковое изображение осужденных грешников. При мысли об аде мне стало смешно. Ведь ад рисуется нам этаким пожаром под управлением зубоскала-садиста, облаченного в форму пожарника. На Файрине IV я твердо усвоил другое: ад — это одиночество, голод и нескончаемые холода.

До меня донеслось повизгивание, я бросил взгляд в полумрак — там в уголке пещеры был припасен тюфячок. Джерри собственноручно приготовил для Заммиса мешочек змеиной кожи и набил его шелухой от семян. Маленькое существо снова пискнуло, и я повернулся к нему, недоумевая, чего же ему надо. От страха я даже похолодел. Что едят драконьи дети? Дракониане ведь не млекопитающие. А нас на боевой подготовке всего-то и научили, что распознавать дракошек… да еще убивать их. Потом меня охватила сущая паника: что же я пущу в ход вместо пеленок?

Дитя вновь заскулило. Я с усилием поднялся на ноги, подошел к крохе и опустился возле него на песок. Из свертка, когда-то служившего Джерри летной формой, мне замахали пухленькие трехпалые ручонки. Я поднял сверток, перенес поближе к огню и уселся на камень. Кое-как примостив сверток у себя на коленях, я осторожненько развернул его. Под желтыми, налитыми сном веками я приметил поблескивание желтых глазок Заммиса. Начиная от чуть ли не безносой мордочки и сплошных челюстей и кончая насыщенно-желтым цветом кожи, Заммис по всем статьям был миниатюрной копией Джерри, если не считать подкожного жирка. Младенец, можно сказать, оброс складочками жира. Я внимательно осмотрел его и обрадовался, увидев, что дитя нигде не напачкало.

— Есть-то хочешь? — Я глянул Заммису в личико.

— Гу.

Челюсти у него были готовы к действию, и я решил, что дракониане скорее всего с первого же дня жуют твердую пищу. Я отщипнул кусочек сушеной змеятины и коснулся им губок младенца. Заммис отвернул головенку.

— Ешь давай, ешь. Ничего лучше здесь не сыскать.

Я опять прижал змеятину к его губам, и тогда Заммис оттолкнул ее пухлой ручонкой.

— Ладно, проголодаешься — получишь, — уступил я.

— Гу, ме! — Головенка покачивалась у меня на коленях, крохотная трехпалая ладошка сомкнулась вокруг моего пальца, и дитя вновь захныкало.

— Есть ты не хочешь, пеленки менять не нужно, так чего ж тебе надо? Кос ва ну?

Личико Заммиса сморщилось, одна ручонка потянула меня за палец, другая махнула в направлении моей груди. Я взял Заммиса на руки, чтобы завернуть, как раньше, в летную форму, а крохотные ручонки вцепились в змеиную кожу моей куртки, и дитя подтянулось ко мне вплотную. Я прижал его теснее — оно прильнуло щечкой к моей груди и тут же уснуло.

— Вот оно что… Разрази меня гром!

Пока Джерри-драконианин был жив-здоров, у меня и мысли не возникало о том, как я близок к сумасшествию. Мое теперешнее одиночество было сродни раку и, подобно злокачественной опухоли, питалось ненавистью: ненавистью к планете с ее нескончаемыми морозами, нескончаемыми ветрами и нескончаемой уединенностью; ненавистью к беспомощному желтокожему младенцу, который, цепляясь за меня, требовал заботы, еды и любви, хоть я и не мог дать ему ни того, ни другого, ни третьего; наконец, ненавистью к самому себе. Я ловил себя на том, что совершаю чудовищные и омерзительные поступки. Пытаясь пробить глухую стену одиночества, я, бывало, разговаривал сам с собой, кричал, распевал песни, ругался на чем свет стоит, городил вздор и вообще отводил душу как умел.

Глаза малыша были раскрыты, он махал пухлыми ручками и гулил. Я подобрал с полу увесистый камень, проковылял в угол и занес каменную тяжесть над крохотным тельцем.

— Мне ведь недолго и уронить эту штуковину, малыш. Что с тобой тогда станется? — К горлу подступил истерический смех. Я отшвырнул камень. — Но стоит ли пачкать пещеру? Наружу тебя! Вынесу на минутку, и тебе крышка! Слышишь меня? Крышка!

Дитя покрутило трехпалыми лапками в воздухе, закрыло глазки и расплакалось.

— Почему ты не ешь? Почему под себя не ходишь? Почему ничего не делаешь, что положено, только ревешь?

Дитя заплакало еще пуще.

— Ба! Надо было прикончить тебя тем камнем. Самое милое дело…

Тут меня захлестнула волна отвращения к себе, я осекся, вернулся к своему тюфяку, взял шапку, варежки, шарф и полез вон из пещеры.

Еще не дойдя до каменной загородки у входа, я съежился от колючего ветра. Выбравшись на воздух, остановился, обвел взглядом море и небо, увидел перед собой мутную панораму, выдержанную в восхитительных тонах — черном и белом, сером и темно-сером. Очередной порыв ветра кинулся на меня, едва не загнав обратно в пещеру. Я все-таки удержался на ногах, подошел к кромке обрыва и погрозил морю кулаком.

— Ну давай! Давай же, дуй, бушуй, сучье ты отродье, кизлодда! Меня ты пока не прикончило!

Я покрепче зажмурил опаленные ветром веки, потом открыл глаза и посмотрел вниз. До ближайшего выступа — метров сорок, но, если разбежаться, это расстояние можно преодолеть. А там уж до скал, что в самом низу, останется каких-нибудь сто пятьдесят метров. Прыгай. Я попятился от обрыва. Прыгай! Конечно, прыгай! Я отрицательно мотнул головой, глядя на море: нет уж, я вместо тебя трудиться не стану! Желаешь мне погибели, так потрудись умертвить меня сам, своими силами!

Я глянул назад и вверх — небо темнело на глазах, через час-другой весь пейзаж будет укрыт саваном ночи. Я обернулся к расселине — той, что ведет к приземистому лесу над пещерой.

Присев на корточки у могилы драконианина, я обследовал груду камней: их уже скрепила пленочка льда. Джерри! Как же я теперь без тебя?

Сидит, бывало, драконианин у огня, оба мы что-нибудь шьем. И беседуем.

— А знаешь, Джерри, все это, — я приподнимаю повыше Талман, — все это я слыхал и прежде. Я-то ожидал чего-нибудь нового.

Драконианин кладет рукоделие на колени и секунду испытующе смотрит на меня. Затем, качнув головой, вновь принимается за шитье.

— Не слишком глубоко ты мыслишь, Дэвидж.

— Это как же понимать?

Джерри протягивает трехпалую ладонь.

— Вселенная, Дэвидж, вокруг нас Вселенная — живые существа, неодушевленные предметы, всевозможные события. Не всё, конечно, одинаково, есть и различия, но Вселенная-то одна и та же, и все мы обязаны подчиняться одним и тем же законам природы. Ты об этом задумывался?

— Нет.

— Вот так и надо понимать. Не слишком глубоко мыслишь.

Я фыркаю.

— Говорил же я тебе, что все эти мысли мне и раньше были знакомы. Стало быть, как я себе представляю, люди не менее глубоко мыслят, чем дракониане.

Джерри смеется.

— Из каждого моего слова ты упорно выводишь какие-то обобщения расового характера. Мое замечание относится к тебе лично, а не к человечеству в целом…

Я сплюнул на мерзлую почву. Вы, дракошки, воображаете себя великими умниками. Ветер крепчал, в нем ощущался солоноватый привкус моря. Надвигался очередной штормяга. Небо приобретало своеобразную темную окраску, не раз вводившую меня в заблуждение: вопреки всему я воспринимал этот цвет не как черный, а как темно-синий. За воротник откуда-то скользнула сосулька.

Что же тут дурного, если я просто-напросто я? Не всем же быть философами, жабья ты рожа! Ведь таких, как я, во Вселенной насчитываются миллионы и даже миллиарды. Если не больше. Кому какая разница, задумываюсь я над смыслом жизни или не задумываюсь? Живем — и все тут, больше мне и знать-то ничего не положено.

— Дэвидж, ты и свою-то родословную выучил не дальше родителей, а теперь вдобавок отказываешься узнавать о своей Вселенной то, что доступно познанию. Каким же образом ты определишь свое место в жизни, Дэвидж? Где ты обретаешься? Кто ты есть?

Качая головой, я воззрился на могилу, потом отвернулся к морю. Самое позднее через час стемнеет окончательно, и белые барашки пены станут невидимками во мгле. Я — это я, вот кто я есть. Но тот ли самый «я» занес недавно камень над Заммисом, желая смерти беспомощному младенцу? Мне прямо кишки скрутило — до того явственно почудилось, будто одиночество, отрастив клыки и когти, впилось в меня, вгрызлось и теперь высасывает жалкие остатки моего здравого рассудка. Я вновь повернулся к могиле, закрыл глаза, потом открыл. Я космоистребитель, Джерри. Разве этого мало?

— Это твое занятие, Дэвидж, но отнюдь не ты и не то, что ты собой представляешь.

Став на колени у могилы, я принялся было разгребать обледенелые камни.

— Не надо, дракошка, не разговаривай со мной больше! Ты ведь мертв! — Тут я умолк, сообразив, что слова, всплывшие в моем сознании и будто бы произнесенные Джерри, на самом деле почерпнуты из Талмана, но только видоизменены применительно к моим собственным обстоятельствам. Я рухнул на камни, дрожа от ветра, затем не без труда поднялся на ноги. Знаешь, Джерри, Заммис ведь ничего не ест. Вот уже трое суток подряд. Что делать? Ну почему ты ничегошеньки не рассказал мне о драконятах, перед тем как… Я закрыл лицо руками. Спокойно, парень. Не вешай носа, и тебя поместят в приличный дурдом. Ветер отчаянно давил мне в спину; я уронил руки и отошел от могилы.

Я сидел у очага, глядя в огонь. Сквозь каменные своды пещеры вой ветра не проникал, дрова были сухие, пламя горело жарко и ровно. Я постучал пальцами по коленям, потом замурлыкал какую-то мелодию. Шум — любого происхождения — помогает отгонять гнетущее одиночество.

— Сукин ты сын. — Рассмеявшись, я покивал головой. — Да-да, еще какой, и кизлодда ва ну, дутщаат, — Я хмыкнул, припоминая все драконианские проклятия и ругательства, которым выучился у Джерри. Их набралось порядком. Отбивая ногой такт по песку, я опять замурлыкал. Потом умолк и сосредоточенно нахмурился — стал восстанавливать в памяти слова.

Прислонясь к стенке пещеры, я попытался вспомнить еще какую-нибудь военную песенку.

— О черт! — Я хлопнул себя по коленке, вообразив физиономии пилотов из нашей эскадрильи, какими они запомнились мне по казарменному уголку отдыха. До того явственно они мне представились, что прямо ноздри защекотало от перегара. Ваддик, Вустер, Арнолд, этот… как бишь его, с перебитым носом… Димирест, Кадиц. Схватив воображаемую кружку с воображаемым грогом, положенным нам по нормам довольствия, и помахивая ею в такт песне, я вновь замурлыкал:

Пещеру заполнило эхо разухабистой песни. Я встал, потянулся и гаркнул во всю глотку:

— Йе-э-э-э-э-хо-о-о-о-о!

Тут разревелся Заммис. Я подошел к тюфячку.

— Ну что? Проголодался?

— Анх, анх, веэ. — Дитя мотало головкой: туда-сюда, туда-сюда.

Подойдя к очагу, я отщипнул волоконце змеятины и вернулся к малышу. Опустившись на колени рядом с Заммисом, я поднес волоконце к его губкам. Как и раньше, дитя оттолкнуло предложенную еду.

— Это ты зря. Есть-то надо!

Я предпринял еще одну попытку — с тем же результатом. Тогда я распеленал Заммиса и осмотрел крохотное тельце. Дитя ощутимо убавило в весе, хоть с виду и не ослабло. Что ж, я вновь запеленал младенца, встал и направился было к своему тюфяку.

— Ту-у, веэ.

— Чего? — Я обернулся.

— А, гу, гу.

Я опять подошел к тюфячку, нагнулся и поднял младенца на руки. Глазки его были открыты, он заглянул мне в лицо и расплылся в улыбке.

— Ну что ты надо мной-то смеешься, уродец? Лучше бы на себя на самого в зеркало полюбовался.

Заммис разразился отрывистым смехом, а после загукал от удовольствия. Я уселся на тюфяк и пристроил Заммиса у себя на коленях.

— Гумма, бух, бух. — Ручонка ухватилась за клочок змеиной кожи, служивший клапаном на моей рубашке, и потянула его на себя.

— Сам ты гумма-бух-бух. Так-так, а теперь мы чем займемся? Хочешь, начну преподавать тебе родословную семейства Джерриба? Все равно ты никуда от нее не денешься, рано или поздно придется зубрить, а потому можно спокойно начать хоть сегодня.

Родословная семейства Джерриба… Единственное, за что когда-либо до небес превозносил меня Джерри, — это за добросовестное ее воспроизведение. Я посмотрел в глазенки Заммиса.

— Настанет день, подведу тебя к архивам рода Джерриба, и ты скажешь: «Вот я стою пред вами — я, Заммис из рода Джерриба, рожденный от Шигена, космоистребителя…»

Я улыбнулся при мысли о том, сколько желтых броней поползет кверху, если Заммис продолжит так: «И дьявольски толковым истребителем был этот Шиген, доложу я вам. Чего уж больше, мне рассказывали, как он однажды, получив серьезнейшие повреждения, успел катапультироваться, да еще перед этим сбил одного сукина сына, кизлодда, всем и каждому известного под именем Уиллис Дэвидж…»

Я сокрушенно покачал головой.

— Если будешь излагать свою родословную по-английски, тебя за это по головке не погладят, Заммис.

И начал снова:

— Наата ну энта ва, Заммис зеа доэз Джерриба, эстай ва Шиген, асаам наа денвадар…

Восемь долгих дней и ночей я изнывал от страха, что дитя не выживет. Перепробовал решительно все подручные средства: коренья, сушеные ягоды, сушеные фрукты, вяленую змеятину — все в вареном, пережеванном и перемолотом виде. Заммис упорно воротил мордашку. Я его частенько распеленывал, но всякий раз пеленки оказывались такими же чистенькими, как и когда я впервые завернул в них младенца. Заммис убавлял в весе, зато, по-видимому, день ото дня набирался силенок. На девятый день дитя вовсю ползало по полу пещеры. А пещера, даже при горящем очаге, никогда толком не прогревалась. Я боялся, как бы младенец не простыл, разгуливая голышом, а потому облачил его в крохотные костюмчик и шапочку из змеиной кожи, собственноручно сшитые Джерри. Надев все это на Заммиса, я поставил его на пол и окинул взглядом. У малыша уже выработалась непередаваемо озорная улыбка; в сочетании с плутоватыми искрами в желтых глазенках, с костюмчиком и шапочкой она придавала Заммису сходство с эльфом. Поначалу я руками удерживал Заммиса в стоячем положении. Но малыш, похоже, вполне твердо держался на ногах, и я убрал руки. Заммис улыбнулся, взмахнул исхудалыми ручонками, потом, рассмеявшись, сделал неуверенный шажок ко мне. Я перехватил малыша, не дав ему упасть, и маленький драконианин взвизгнул.

Спустя еще двое суток Заммис бодро ходил и совался повсюду, куда только можно. Возвращаясь в пещеру после недолгого отсутствия, я каждый раз проводил немало тревожных минут, обшаривая в поисках малыша глубинные закоулки пещеры. В один прекрасный день, перехватив Заммиса у самого выхода (малыш на всех парах мчался наружу), я решил, что с меня довольно. Смастерил из змеиной кожи шлейку, снабдил ее длинным поводком из той же змеиной кожи, а свободный конец поводка прикрепил к выступу скалы над своим тюфяком. Заммис по-прежнему совался повсюду, но теперь его по крайней мере можно было без труда разыскать.

Минуло четыре дня с тех пор, как дитя выучилось ходить, и вот теперь оно попросило еды. Пожалуй, во всей Вселенной не найдешь детишек удобнее и практичнее драконианских. В течение трех или четырех земных недель драконята существуют за счет подкожных жировых отложений, и все это время у них отсутствуют естественные потребности. А вот научившись ходить и, стало быть, обретя возможность добраться до какого-либо обусловленного, взаимоприемлемого местечка, они начинают испытывать голод и жажду, а также выводить из организма отходы жизнедеятельности. Один-единственный раз показал я малышу, как надо пользоваться мусорным ящичком, который я специально на такой предмет изготовил, и второго раза уже не понадобилось. После пяти-шести уроков Заммис самостоятельно снимал и надевал штанишки. Следя за тем, как растет и обучается маленький драконианин, я понемногу начал понимать тех ребят из нашей эскадрильи, которые изводили друг друга — да и всех окружающих — бесчисленными фотокарточками омерзительных малюток, причем каждый снимок сопровождался тридцатиминутными россказнями-пояснениями. Еще до того, как начал таять лед, Заммис заговорил. Я приучил его звать меня дядей.

Тот сезон, когда тает лед, я за неимением лучшего термина окрестил весной. Много воды утечет, прежде чем зазеленеет низкорослый лес и змеи рискнут высунуться из ледовых нор. Небо по-прежнему было затянуто вековечной пеленой злых студеных туч, по-прежнему мела снежная крупка, решительно все обволакивая скользкой твердой глазурью. Однако на другой же день глазурь таяла, а теплый воздух пробивался в глубь почвы еще на один миллиметр.

Я понял, что теперь самое время заготовлять дрова. В канун зимы мы с Джерри не сумели заготовить впрок достаточное их количество. Быстротечное лето придется посвятить сбору и заготовке продуктов на следующую зиму. Я надеялся соорудить более прочную дверь у входа в пещеру и поклялся себе, что изобрету какую-никакую домашнюю сантехнику. Как ни говори, а снимать штаны на морозе в разгар зимы — удовольствие ниже среднего, да вдобавок опасное. Вот чем была у меня забита голова, когда я, развалясь на тюфяке, глядел, как сквозь щель в кровле улетает дым очага. Заммис в каком-то из закоулков играл в камешки, которых я ему насобирал специально для забав, а сам я, должно быть, задремал. Проснулся я оттого, что малыш тряс меня за руку.

— Дядя!

— А? Что, Заммис?

Я повернулся на бок — лицом к маленькому драконианину.

Заммис поднял свою ладошку, растопырив пальчики.

— В чем дело, Заммис?

— Смотри. — Дитя показало мне все три пальчика поочередно. — Один, два, три.

— Ну и что?

— Смотри. — Схватив мою ладонь, Заммис оттопырил мне пальцы. — Один, два, три, четыре, пять!

— Значит, ты научился считать, — кивнул я. Драконианин нетерпеливо отмахнулся кулачком.

— Смотри. — Дитя схватило мою вытянутую руку, а свою положило поверх. Другой ручонкой Заммис показал сперва на свой палец, потом на один из моих: — Один, один.

Желтые глазенки воззрились на меня вопрошающе, стремясь убедиться, все ли я понимаю.

— Так.

— Два, два, — вновь показало дитя, подняло на меня глазенки, затем перевело взгляд мне на руку и опять показало: — Три, три. — Потом малыш схватил два моих лишних пальца. — Четыре, пять! — Он выпустил мою руку, затем ткнул себя в ладошку — Четыре, пять — где?

Я тряхнул головой. Заммис, которому и четырех земных месяцев не сравнялось, частично уловил разницу между драконианами и людьми. Человеческий детеныш начинает задавать подобные вопросы лет… ну, не знаю, лет в пять, шесть, семь. Я вздохнул.

— Заммис!

— Да, дядя?

— Заммис, ты драконианин. У всех дракониан на руке только три пальца. — Я поднял правую руку и пошевелил пальцами. — А я человек. У меня их пять.

Я мог бы поклясться, что глаза ребенка наполнились слезами. Заммис вытянул свои ручонки, поглядел на них, качнул головой.

— Вырасти четыре, пять?

Я сел лицом к малышу. Заммис не мог взять в толк, почему у него отсутствуют целых четыре пальца.

— Слушай-ка, Заммис. Мы с тобой разные… разные существа, понимаешь?

Заммис затряс головой.

— Вырасти четыре, пять?

— Нет, не вырастут. Ты ведь драконианин. — Я стукнул себя по груди. — А я человек. — Впрочем, такое объяснение ни к чему не приведет. — Твой родитель, тот, что дал тебе жизнь, был драконианин. Понял?

— Драконианин. Что это — драконианин? — нахмурился Заммис.

Меня так и подмывало прибегнуть к старому доброму спасительному приему «вырастешь — узнаешь». Однако я не пошел по пути наименьшего сопротивления.

— У дракониан на каждой руке по три пальца. У твоего родителя было на руках по три пальца. — Я поскреб бороду. — Мой родитель был человеком и имел на каждой руке по пять пальцев. Вот почему у меня на руках тоже по пять пальцев.

Опустившись коленями на песок, Заммис принялся изучать собственные пальцы. Посмотрел на меня, на свои ладошки, опять на меня.

— Как это — родитель?

Тут уж я принялся изучать малыша. У него не иначе как кризис становления личности. Единственное разумное существо, им когда-либо виденное, — это я, а у меня на каждой руке по пять пальцев.

— Родитель — это… такая штука… — Я опять поскреб бороду. — Вот смотри сам: все мы откуда-то беремся. У меня были мать и отец — два разных человека, они и подарили мне жизнь; так получился я, понял?

Заммис окинул меня взглядом, в котором ясно читалось: что-то ты больно много о себе разболтался.

— Это трудно объяснить, — вздохнул я. Заммис ткнул себя в грудь.

— А моя мать? Мой отец?

Я развел руками, уронил их на колени, поджал губы, почесал бороду — в общем, тянул время как мог. А Заммис ни на миг не отводил от меня немигающих глаз.

— Понимаешь, Заммис, у тебя нет матери и отца. У меня есть, потому что я человек, но ведь ты-то драконианин. У тебя есть родитель — только один, ясно?

Заммис покачал головой. Глядя на меня, коснулся своей груди.

— Драконианин.

— Верно.

— Человек. — Он коснулся моей груди.

— Опять верно.

Заммис убрал ручонку к себе на колени.

— Откуда получился драконианин?

Господи помилуй! Малышу, которому еще и на четвереньках-то ползать не положено, я вынужден объяснять, как размножаются гермафродиты!

— Заммис… — Я приподнял было руку, но тут же бессильно опустил. — Смотри. Ты видишь, насколько я больше, чем ты?

— Да, дядя.

— Хорошо. — Я пригладил волосы, всячески выгадывая время и надеясь, что ко мне придет вдохновение. — Твой родитель был такой же большой, как я. Звали его… Джерриба Шиген. — Странно, какую боль вызывает даже простое произнесение имени. — Джерриба Шиген был похож на тебя: у него на руках было только по три пальца. А ты вырос у него в животике. — Я ткнул Заммиса в живот. — Понял?

Заммис хихикнул и прижал ручонки к животу.

— Дядя, а как там вырос драконианин?

Я переместил ноги на тюфяк и улегся. Откуда берутся маленькие драконята? Посмотрев на Заммиса, я увидел, что ребенок ловит каждое мое слово. С недовольной миной я выложил ему чистейшую правду:

— Черт меня побери, Заммис, если я знаю. Черт меня побери.

Через полминуты малютка Заммис с упоением играл в камешки.

Летом я показал Заммису, как ловить и свежевать длинных серых змей, а после научил коптить их мясо. Сидит ребенок, бывало, на отмели над какой-нибудь илистой лужицей, желтых глазенок не сводит со змеиных нор — ждет, чтоб хоть один из тамошних обитателей высунул голову. Ветер дует вовсю, а Заммис и ухом не ведет. Но вот появляется плоская треугольная голова с малюсенькими синими глазками. Змея внимательно обследует лужицу, поворачивается и обследует сперва отмель, потом небо. Чуть-чуть вылезет из норы — и опять все проверит заново. Частенько змеи в упор смотрят на Заммиса, но маленький драконианин недвижим словно камень. Заммис не шелохнется, пока змея не выползет из норы достаточно далеко и, значит, уже не сумеет мгновенно улизнуть обратно, хвостом вперед. Тогда Заммис нападает — ухватит змею обеими руками чуть пониже головы. Змеи эти беззубы и неядовиты, зато энергичны и порой, случается, уволакивают Заммиса за собой в лужицу.

Кожи мы расправляли и обертывали вокруг поваленных деревьев, закрепляя там для просушки. Бревна были сложены на открытой площадке вблизи входа, но под скальным козырьком, обращенным прочь от океана. При такой обработке около двух третей змеиных шкур дубились, остальные же сгнивали.

За кожевенным цехом располагалась коптильня — обнесенная камнями каморка, где мы развешивали змеиные тушки. В яме, вырытой в полу каморки, мы разжигали костер из зеленых веток, а после заделывали маленькое входное отверстие камнями и глиной.

— Дядя, а почему мясо не портится, если его прокоптить?

Я задумался.

— Точно не могу сказать, но знаю, что не портится.

— Откуда знаешь?

Пожимаю плечами.

— Знаю, и все. Читал, наверное.

— Что значит «читал»?

— Чтение — это вот как я сажусь и читаю Талман.

— А в Талмане объясняют, почему мясо не портится?

— Нет. Я имел в виду — что читал в другой книге.

— У нас есть другие книги?

Я отрицательно покачал головой.

— Читал до того, как попал на эту планету.

— Зачем ты попал на эту планету?

— Я ведь тебе объяснял. Мы с твоим родителем совершили здесь вынужденную посадку после боя.

— Почему люди и дракониане воюют?

— Все крайне сложно.

Я неопределенно махнул рукой. У людей позиция такова: дракониане — это агрессоры, вторгшиеся в наш космос. Позиция дракониан, напротив, сводится к тому, что люди — агрессоры, вторгшиеся в их космос. А где же правда?

— Заммис, все объясняется колонизацией новых планет. Обе расы ведут экспансию, у обеих рас издавна сложилась традиция отыскивать и колонизировать новые планеты. Насколько я понимаю, с какого-то определенного дня наша экспансия пошла за счет друг друга. Понял?

Заммис кивнул и — на мое счастье — умолк, поскольку глубоко задумался. Главное-то я от драконьего детеныша познал: существует уйма вопросов, ответы на которые мне неизвестны. При всем том я был весьма доволен собой, ведь я успешно втолковал Заммису краткие сведения о войне и тем самым увильнул от необходимости обнаруживать собственное невежество в вопросах, связанных с заготовкой мяса впрок.

— Дядя!

— Да, Заммис?

— Что такое планета?

К концу сырого, прохладного лета мы битком набили пещеру дровами и пищевыми припасами. Сбросив эти заботы с плеч долой, я вплотную занялся тем, как бы приспособить естественные озерца (в глубине пещеры их было предостаточно) в качестве своего рода внутренней водопроводной системы. Сама-то ванна не составляла проблемы. Бросая раскаленные камни в одно из маленьких озер, можно довести воду до терпимой и даже приятной температуры. После купания с помощью полых стеблей растения, напоминающего бамбук, можно удалять из пещеры грязную воду. Затем нетрудно вновь наполнить ванну чистой водой из вышележащего озерца. Проблема заключалась в том, куда отводить грязную. В полу нескольких гротов были отверстия. Мы испытали первые три; через них вода просачивалась в нашу центральную жилую «залу», стекая при этом к ее порогу. Прошлой зимой мы с Джерри какое-то время подумывали использовать одно из этих отверстий вместо уборной, беря воду для слива из озерца. Однако мы тогда воздержались, потому что не знали, куда именно она будет сливаться.

Четвертое же отверстие, как оказалось, выводило воду за пределы пещеры, на скалу. Не идеально, но все-таки лучше, чем справлять нужду под градом, метелью или смесью того и другого. Мы расширили отверстие, превратили его в слив для ванны и уборной. Готовясь вместе с Заммисом насладиться первым нашим теплым купанием, я стянул с себя змеиные кожи, попробовал ногой воду и окунулся.

— Здорово! — Я обернулся к Заммису, ребенок успел раздеться только наполовину. — Иди же сюда, Заммис. Чудесная водичка.

Заммис уставился на меня, разинув рот.

— Что с тобой?

Вытаращив глазенки, малыш взмахнул трехпалой ручонкой:

— Дядя… что это такое?

Я глянул вниз.

— Ах это! — Я смущенно посмотрел малышу в лицо. — Заммис, я ведь уже объяснил тебе, ты не забыл? Я же человек.

— Но для чего это?

Я погрузился в теплую воду, тем самым скрыв из виду обсуждаемый предмет.

— Это для выведения из организма ненужной жидкости… ну и еще для кое-чего. А теперь живо мыться.

Сбросив змеиные шкуры, Заммис окинул взглядом свое гладкое тельце — универсальную систему, — после чего скользнул в ванну. Малыш погрузился в воду по самую шейку, но желтых глазенок с меня не сводил.

— Дядя.

— Что?

— Кое еще чего?

Ну что ж, я объяснил. Впервые в жизни маленький драконианин, похоже, усомнился в правдивости моего ответа — раньше-то он принимал на веру каждое мое слово. Откровенно говоря, я убежден: на сей раз Заммис решил, что я вру… может быть, потому, что я действительно наврал ему с три короба.

Зима началась с того, что легкий ветерок осыпал нас хлопьями снежинок. Мы стояли возле груды камней, которые служили Джерри надгробием, я держал малыша за руку. Заммис запахнулся поплотнее в змеиные шкуры — от ветра, склонил головенку, затем обернулся ко мне и поднял глаза.

— Дядя, это могила моего родителя?

— Да, — ответил я.

Вновь повернувшись к могиле, Заммис тряхнул головой.

— Дядя, а что я должен испытывать?

— Не понял, Заммис.

Ребенок кивнул в сторону могилы.

— Я ведь вижу: когда ты здесь, тебе грустно. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я тоже испытывал грусть. Хочешь?

Я нахмурился, потом решительно сказал:

— Нет. Я не хочу, чтоб тебе становилось грустно. Мне просто хотелось, чтоб ты знал, где находится эта могила.

— Теперь мне можно идти?

— Конечно. Ты найдешь обратную дорогу к пещере?

— Да. Боюсь, как бы мыло опять не переварилось.

Я провожал взглядом малыша, пока он мелькал среди безлистых деревьев, а после вновь обернулся к могиле.

— Ну что, Джерри, как тебе показался твой отпрыск? Знаешь, однажды Заммис древесной золой оттирал с раковин жир, а потом одну из раковин снова поставил на огонь и налил туда водички, чтобы откипятить остатки пригоревшей еды. Жир и зола. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже варили мыло. Первая партия у Заммиса вышла такая, что с нас чуть шкуру не свезло, но детеныш неуклонно совершенствуется…

Я глянул вверх, на облака, затем перевел взгляд на море. Вдали, у горизонта, громоздились черные тучи.

— Видишь? Тебе-то ясно, что там такое? Намечается ураган номер один.

Ветер крепчал; я присел возле могилы на корточки, подобрал откатившийся камень.

— Заммис славный детеныш, Джерри. Я-то хотел его возненавидеть… после твоей смерти. Хотел возненавидеть.

Я положил камень на место, в надгробие, и опять оглянулся на море.

— Не представляю, как мы выберемся с этой планеты, Джерри…

Краешком глаза я уловил какое-то движение. Повернулся вправо, глянул поверх деревьев. На фоне серого неба отчетливо виднелась черная точка — она стремительно уносилась прочь. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за тучами.

Я прислушался в надежде уловить рев выхлопов, но сердце у меня колотилось до того гулко, что расслышал я только ветер. Неужто корабль? Я встал, сделал несколько шагов в сторону исчезнувшего пятнышка, но тут же остановился. Оглянувшись, я заметил, что камни в надгробии Джерри уже затянулись тонким слоем снежинок. Я вздохнул и двинулся в пещеру. Скорее всего просто птица.

Заммис сидел на тюфячке, тыкал костяной иголкой в лоскутки змеиной кожи. А я, у себя на тюфяке, следил за дымком, который кольцами тянулся к щели в кровле. Что же это было? Птица или корабль? Черт, не будет мне теперь покоя. Я выбросил из головы всякую мысль о расставании с чуждой планетой, похоронил ее, закопал на все лето. А теперь она опять терзает меня и манит. Ходить под лучами родного солнышка, носить тканую одежду, наслаждаться центральным отоплением, есть блюда, приготовленные искусным поваром, вновь очутиться среди… людей.

Я перекатился на правый бок и уставился в стену, возле которой помещался тюфяк. Люди. Люди-человеки. Я закрыл глаза и сглотнул слюну. Девушки. Женщины. Перед моим мысленным взором проплывали картинки: лица, тела, смеющиеся парочки, танцы после учебных полетов… как же ее звали? Долора? Дора?

Тряхнув головой, я поднялся и сел лицом к огню. Зачем мне такие видения? Ведь я все это благополучно похоронил… забыл… все перекипело.

— Дядя!

Я посмотрел на Заммиса. Желтая кожа, желтые глаза, безносая жабья рожица. Одно расстройство.

— Что?

— Что-нибудь неладно?

Неладно, ха-ха.

— Да нет. Просто мне показалось, будто я сегодня кое-что видел. Впрочем, наверное, ничего и не было.

Потянувшись к очагу, я взял со сковороды кусочек сушеной змеятины. Подул на нее, затем принялся ожесточенно грызть жилистое мясо.

— А как это выглядело?

— Не знаю. Двигалось так, что я было подумал, уж не корабль ли. Но очень быстро исчезло — не поймешь. Возможно, это была птица.

— Птица?

Я пристально глянул на Заммиса. Он никогда не видел птиц; да и я не замечал их на Файрине IV.

— Летающее животное.

Заммис кивнул.

— Дядя, когда мы рубили в лесу дрова, я видел что-то летающее.

— Как-как? Почему же ты ничего не сказал?

— Хотел сказать — и забыл.

— Забыл! — Я насупился. — В каком направлении оно летело?

— Сюда. — Заммис показал пальцем в глубь пещеры. — От моря. — Заммис отложил шитье. — Давай пойдем посмотрим, куда оно улетело.

Я покачал головой.

— Зима только начинается. Ты не представляешь, что такое зима. Мы с тобой и нескольких дней не протянем.

Заммис вновь принялся протыкать дыры в змеиной коже. Поход в зимних условиях — это верная смерть. Другое дело — весна. Если у нас будет палатка, да если одежду сделать из двойного слоя змеиных шкур с прокладкой из растительных волокон, то мы выживем. Надо смастерить палатку. Мы с Заммисом можем посвятить зиму изготовлению палатки… и рюкзаков. Да, еще ботинки. Нужны прочные походные ботинки. Надо помозговать…

Поразительно, какое пламя способна раздуть искорка надежды: огонь разгорается и в конце концов сжигает отчаяние. Был ли это корабль? Неизвестно. А если был, тогда что он делал — стартовал или совершал посадку? Неизвестно. Если стартовал, то мы с Заммисом пойдем в неверном направлении. Однако противоположное направление ведет в открытое море. Была не была. Весной мы отправимся в путь туда, за лес, посмотрим, что там делается.

Зима промчалась быстро; Заммис трудился над палаткой, а я заново изобретал сапожное ремесло. На змеиной коже я обвел углем контуры наших ступней и после кропотливых экспериментов установил, что если прокипятить змеиную кожу с похожими на сливу плодами, то она становится мягкой и чуть клейкой, как резина. Если уложить такую кожу в несколько слоев и хорошенько просушить под гнетом, то получалась прочная, упругая подошва. Наконец ботинки для Заммиса были готовы, и тут выяснилось, что надо начинать все сначала.

— Маловаты, дядя.

— То есть как маловаты?

— Жмут. — Заммис неопределенно ткнул себе под ноги. — У меня уже все пальцы скривились.

Присев на корточки, я ощупал сквозь ботинки ноги малыша.

— Ничего не понимаю. Ведь с тех пор как я снял мерку, прошло дней двадцать, от силы двадцать пять. Ты уверен, что не шевелился, пока я обводил ступню углем?

— Не шевелился, — мотнул головой Заммис.

Я наморщил лоб, затем распрямился и скомандовал:

— Встань-ка, Заммис.

Драконианин встал, я подошел ближе и прикинул: макушка Заммиса доставала мне до середины груди. Еще каких-нибудь шесть — десять сантиметров, и он сравняется ростом с покойным Джерри.

— Снимай башмаки, Заммис. Я тебе сделаю другую пару, побольше размером. А ты уж старайся расти помедленнее.

Заммис раскинул палатку внутри пещеры, в палатке разложил пылающие угли, затем принялся натирать кожу жиром — для водонепроницаемости. Драконианин здорово тянулся вверх, и мне пришлось повременить с его обувкой: сошью, когда буду наконец твердо знать нужный размер. Я пытался экстраполировать, обмеряя каждые десять дней ступню Заммиса и мысленно продолжая кривую роста до самой весны. Получалось что-то немыслимое: по моим прикидкам, когда стает снег, ноги у малыша станут каждая с десантный транспорт. К весне Заммис достигнет полного роста. Старые летные сапоги Джерри развалились еще до рождения Заммиса, но «развалины» их я сохранил. Снял с подметок мерку и решил уповать на лучшее.

Я возился с новыми башмаками, а Заммис присматривал за обработкой палаточной кожи. Но вот драконианин перевел взгляд на меня.

— Дядя!

— Что?

— Бытие первично?

— Так утверждает Шизумаат, — ответил я, — у меня нет оснований сомневаться в его выводах.

— Но, дядя, откуда мы знаем, что бытие реально?

Я отложил заготовки, посмотрел на Заммиса и, сокрушенно хмыкнув, вернулся к шитью.

— Поверь мне на слово.

— Но, дядя, — недовольно возразил драконианин, — это ведь будет не знание, а вера.

Я вздохнул; мне припомнился второй курс в университете: компания сопливых лоботрясов в тесной дешевой квартирке экспериментирует со спиртным, успокоительными таблетками и философией. Заммису чуть побольше земного года, а он уже превращается в зануду интеллектуала.

— Чем же плоха вера?

У Заммиса вырвался сдавленный смешок.

— Да что ты, дядя! Вера?

— Иным она помогает в сей юдоли.

— Где?

Я почесал в затылке.

— В сей юдоли, то есть в жизни. Кажется, Шекспир.

— Этого в Талмане нет, — нахмурился Заммис.

— И неудивительно. Шекспир был человеком.

Заммис встал, подошел к очагу и уселся напротив меня.

— Он был философ, такой, как Мистаан или Шизумаат?

— Отнюдь. Он писал пьесы — все равно что рассказы, только их надо разыгрывать.

Заммис потер подбородок.

— А ты помнишь что-нибудь из Шекспира?

Я поднял палец.

— «Быть иль не быть, вот в чем вопрос».

Драконианин отвалил челюсть, после чего кивнул.

— Да. Да! Быть иль не быть, вот уж действительно вопрос! — Заммис всплеснул руками. — Откуда мы знаем, что за пределами пещеры ярится ветер, если нас там нет и мы этого не видим? Бушует ли море, если нас нет на берегу и мы ничего этого не наблюдаем?

— Конечно, — уверенно сказал я.

— Но, дядя, откуда нам это известно?

Я покосился на драконианина.

— Заммис, ответь-ка мне на один вопросик. Истинно или ложно следующее суждение: «Все, что я сейчас говорю, неправда»?

Заммис похлопал веками.

— Если это неправда, значит, суждение истинно. Но… если оно истинно… суждение ложно, но… — Заммис опять моргнул, потом возобновил прерванное занятие — принялся втирать жир в палатку. — Мне надо подумать, дядя.

— Подумай, Заммис.

Он размышлял минут десять, затем проговорил:

— Суждение ложно.

Я улыбнулся:

— Но ведь суждение именно это и утверждает, а следовательно, оно истинно, однако… — Разгадки я ему не раскрыл. Ох, самодовольство, ты ввергаешь в соблазн даже праведников.

— Да нет же, дядя. Суждение в данном конкретном контексте бессмысленно.

Тут уж я пожал плечами.

— Понимаешь, дядя, это суждение исходит из предпосылки, будто существуют некие мерила истинности и ложности, самоценные и не зависящие от всех иных критериев. По-моему, в Талмане логика Луррвенны высказывается по этому поводу однозначно, и если приравнять бессмысленность к ложности, то…

— Да, тут такое дело… — вздохнул я.

— Понимаешь, дядя, прежде всего надо условиться о том, в каком контексте твое суждение имеет смысл.

Я подался вперед, насупился, почесал в бороде.

— Понятно. А еще утверждают, что яйцеклетка курицу не учит.

Заммис как-то косо на меня посмотрел и уж совсем опешил, когда я повалился к себе на тюфяк, по-дурацки гогоча.

— Дядя, почему в роду Джерриба повторяются только пять имен? Ты ведь говорил, что в человеческих родословных чередуются множество имен.

Я кивнул.

— Пять имен рода Джерриба — это всего лишь символы, носители же должны украсить их деяниями. Важны деяния, а вовсе не имена.

— Гоциг приходится родителем Шигену, точно так же как Шиген приходится родителем мне.

— Конечно. Ты ведь это вызубрил наизусть.

Заммис сдвинул брови.

— Значит, когда я стану родителем, мне придется назвать своего маленького Тай?

— Да. А Тай назовет своего малыша Гаэзни. Чем ты здесь недоволен?

— Я бы хотел назвать своего ребенка Дэвидж, в твою честь.

Я улыбнулся.

— Имя Тай носили великие банкиры, коммерсанты, изобретатели и… впрочем, ты все это знаешь наизусть. А имя Дэвидж мало чем ознаменовано. Подумай, как много потеряет Тай, если ты не назовешь его Таем.

Заммис немного подумал и согласился.

— Дядя, как по-твоему, Гоциг еще жив?

— Насколько мне известно, жив.

— Какой он?

Я стал припоминать рассказы Джерри о его родителе Гоциге.

— Он преподавал музыку, он очень сильный. Джерри… Шиген говорил, что его родитель пальцами гнет железные брусья. Кроме того, Гоциг держится с большим достоинством. Думаю, в эту минуту Гоцигу очень грустно. Ведь он, наверное, считает, что род Джерриба угас.

Заммис помрачнел, его желтые бровки сошлись воедино.

— Дядя, нам во что бы то ни стало надо попасть на Драко. Мы должны сообщить Гоцигу, что род продолжается.

— Попадем и сообщим.

Истончался зимний лед, были готовы и башмаки, и палатка, и рюкзаки. Мы завершали отделку новых утепленных костюмов. Поскольку Джерри давал мне Талман лишь на время, ныне золотой кубик висел на шее у Заммиса. Драконианин то и дело вытряхивал из кубика крохотную золотистую книжицу и читал ее часами.

— Дядя!

— Что?

— Почему дракониане говорят и пишут на одном языке, а люди на другом?

Я рассмеялся.

— Заммис, люди говорят и пишут на множестве языков. Английский — лишь один из них.

— Как же люди разговаривают между собой?

— Не всегда они разговаривают, — уточнил я. — А уж если разговаривают, то прибегают к услугам переводчиков — людей, владеющих обоими языками.

— Мы с тобой владеем и английским, и драконианским; можно ли теперь считать нас переводчиками?

— Пожалуй, можно, только для этого надо сыскать такого человека и такого драконианина, которым захотелось бы побеседовать между собой. Помни, идет война.

— Как же прекратится война, если они не побеседуют?

— Надо полагать, рано или поздно побеседуют.

Заммис улыбнулся.

— Пожалуй, я не прочь бы стать переводчиком и посодействовать прекращению войны. — Драконианин отложил шитье и разлегся на своем новом тюфяке. — Дядя, а как по-твоему, за лесом мы кого-нибудь отыщем?

— Надеюсь.

— Если отыщем, полетишь со мной на Драко?

— Я ведь обещал твоему родителю, что полечу.

— Нет, я имею в виду — потом. После того как я произнесу свою родословную, что ты станешь делать?

— Не знаю. — Я задумчиво воззрился на огонь. — Война может долго еще мешать нам вернуться на планету Драко.

— А что потом?

— Скорее всего опять военная служба.

Заммис приподнялся на локте.

— Опять станешь истребителем?

— Конечно. Это все, что я умею делать.

— И будешь убивать дракониан?

Тут уж я отложил шитье и пристально вгляделся в драконианина. С тех пор как мы с Джерри оттузили друг друга, многое изменилось — больше, чем я воображал. Я качнул головой.

— Нет. Наверное, я вообще не буду пилотом… военным. Может, подыщу работу в гражданской авиации. — Я пожал плечами. — А может, и выбирать-то не придется — начальство само за меня выберет.

Заммис сел и на какое-то время замер; потом встал, подошел к моему тюфяку и опустился рядом со мной на колени.

— Дядя, я не хочу с тобой расставаться.

— Не говори глупости. Ты попадешь к своим. Тебя будет окружать родня — отец твоего родителя Гоциг, братья Шигена, их дети… ты меня напрочь позабудешь.

— И ты меня?

Я заглянул в желтые глаза и погладил Заммиса по щеке.

— Нет. Я тебя не забуду. Но только учти, Заммис: ты драконианин, а я человек, следовательно, мы с тобой в разных лагерях Вселенной.

Заммис снял мою руку со своей щеки, растопырил мои пять пальцев и принялся их разглядывать.

— Что бы ни случилось, дядя, я никогда тебя не забуду.

Лед растаял, и вот на промозглом ветру, в слякоти, согнувшись под тяжестью рюкзаков, мы с драконианином стояли возле могилы. Заммис сравнялся ростом со мною, а значит, вымахал чуть повыше Джерри. У меня с души свалился камень: сапоги пришлись впору. Заммис подтянул рюкзак поудобнее, отвернулся от могилы к морю. Глянув в том же направлении, я увидел, как накатывают и разбиваются о скалы буруны, потом перевел взгляд на драконианина.

— О чем задумался?

Заммис смотрел себе под ноги, затем поднял глаза на меня.

— Дядя, раньше я об этом как-то не думал, но… я буду тосковать по здешним местам.

— Вздор! По здешним? — Я со смехом хлопнул драконианина по плечу. — С какой стати тебе по ним тосковать?

Заммис опять вгляделся в морскую даль.

— Здесь я многое узнал. Здесь ты меня многому научил, дядя. Здесь я прожил всю свою жизнь.

— Только зарю жизни, Заммис. Вся жизнь у тебя впереди. — Я мотнул головой в сторону могилы. — Попрощайся.

Заммис повернулся к могиле, постоял перед нею, затем, опустившись на колени, принялся раскидывать камни надгробия. Через несколько минут обнажилась трехпалая рука скелета. Заммис расплакался.

— Прости меня, дядя, но я не мог иначе. До сих пор эта могила была для меня всего-навсего грудой камней. Теперь она нечто гораздо большее. — Заммис уложил камни на место и встал.

Я жестом показал в сторону леса.

— Ступай вперед. Я тебя догоню.

— Есть, дядя.

Заммис зашагал к безлистым деревьям, я же устремил взгляд на могилу.

— Как тебе показался Заммис, Джерри? Он тебя перерос. Очевидно, змеятина ему на пользу. — Я присел на корточки у могилы, подобрал камешек и прибавил его к куче. — Значит, так. Одно из двух: либо мы попадем на Драко, либо погибнем при попытке к бегству. — Я встал и бросил взгляд на море. — Да, пожалуй, здесь я кое-чему научился. По-своему мне тоже будет недоставать здешних красот. — Я вновь повернулся к могиле и подтянул рюкзак повыше. — Эхдевва саахн, Джерриба Шиген. Пока, Джерри.

И пошел в лес — догонять Заммиса.

Для Заммиса следующие дни были полны чудес. Для меня же небо оставалось прежним, стыло-серым, а немногочисленные изменения во флоре и фауне не стоили доброго слова. Выйдя из леса, мы целый день одолевали пологий подъем и наконец очутились на широком просторе бесконечной равнины. Мы шли по колено в пурпурной траве, которая окрашивала нам башмаки. Ночи по-прежнему стояли чересчур холодные для переходов, и мы забирались на ночлег в палатку. Обработанная жиром палатка и костюмы вполне успешно защищали нас от чуть ли не беспрерывного дождя.

Мы находились в пути примерно две долгие файринские недели, когда увидели то, что ищем. Искомое взревело у нас над головой и скрылось за горизонтом, прежде чем мы успели хоть слово вымолвить. Я не сомневался, что замеченный нами летательный аппарат шел на посадку.

— Дядя! Нас увидели?

Я покачал головой.

— Нет. Вряд ли. Но они шли на посадку. Слышишь? Сядут где-то там, впереди.

— Дядя!

— Давай же ноги в руки! Чего тебе?

— Кто там на корабле — дракониане или же люди?

Я замер как вкопанный. Об этом я как-то не задумывался. Потом махнул рукой.

— Пошли. Это не важно. Так или иначе ты попадешь на Драко. Ты ведь не военнослужащий, значит, у нашей военщины не будет к тебе претензий, а если там дракониане, тогда тебе и вовсе карты в руки.

Мы продолжили свой поход.

— Но, дядя, если там дракониане, то что станется с тобой?

— Кто его знает. Наверно, в плен попаду. По утверждению дракониан, они соблюдают межпланетное соглашение о военнопленных, так что со мной ничего страшного не случится. — Держи карман шире, шепнул один участок моего мозга другому. Весь вопрос в том, что именно я предпочитаю: плен на Драко или же вечное прозябание на Файрине IV. Для себя я этот вопрос решил давным-давно. — Давай-ка прибавим шагу. Неизвестно ведь, долго ли туда добираться и сколько времени они пробудут там, где сели.

Ать-два, левой-правой. Если не считать немногочисленных кратких передышек, мы привалов не делали — даже с наступлением ночи. Согревала нас быстрая ходьба. Горизонт, естественно, не приближался. Чем больше мы к нему рвались, тем безнадежнее тупел мой рассудок. Наверное, миновало несколько суток, разум мой утратил всякую чувствительность, так же как и ступни, но вот сквозь пурпурную траву я провалился в какую-то яму. Мгновенно в глазах у меня потемнело, правую ногу пронзила боль. Я почувствовал, как накатывает забытье, и обрадовался его теплу, покою, миру.

— Дядя! Дядя! Очнись! Пожалуйста, очнись!

Кто-то похлопывал меня по щекам, но чувствовал я это как-то отстраненно. Нестерпимая боль молнией выжгла мозг, и я очнулся. Разрази меня гром, если нога не сломана. Посмотрев вверх, я увидел поросшие травой края ямы. Мягким местом я приютился в какой-то лужице. Заммис сидел рядом на корточках.

— Что стряслось?

Заммис махнул рукой куда-то вверх.

— Эту яму прикрывала лишь тоненькая корочка глины да растительности. Должно быть, почву вымыло водой. Ты не расшибся?

— Ногу повредил. Кажется, сломал. — Я прислонился к глинистой стенке ямы. — Заммис, придется тебе продолжить путь в одиночку.

— Да не брошу я тебя, дядя!

— Слушай, если ты кого-нибудь найдешь, то отправишь ко мне на помощь.

— А вдруг здесь уровень воды поднимется? — Заммис ощупывал мою ногу до тех пор, пока я не скривился от боли. — Надо тебя отсюда вытащить. Чем лечить твою ногу?

Ребенок был прав. Стать утопленником в мои планы не входило.

— Нужен твердый материал. Ногу полагается прибинтовать к чему-нибудь твердому, чтобы кость не смещалась.

Заммис снял с плеч рюкзак, опустился коленями в грязь и воду, порылся сперва в рюкзаке, затем в скатанной палатке. Наложил мне на ногу шину из палаточных колышков и перебинтовал змеиными шкурками, отодранными все от той же палатки. Затем, опять-таки из змеиных шкур, Заммис соорудил две петли, по одной для каждой ноги, и затянул эти петли у меня на ногах, а затем придал мне сидячее положение и закинул петли другим концом себе на плечи. Как только Заммис встал, я тут же потерял сознание.

Наверху, под сенью того немногого, что осталось от палатки, меня тряс за плечи Заммис.

— Дядя! Дядя!

— Да? — прошептал я.

— Дядя, я готов отправиться в путь. — Он ткнул куда-то мне под бок. — Вот еда, а если пойдет дождь, натяни палатку на лицо. Я буду помечать дорогу, чтобы не заблудиться на обратном пути.

Я кивнул.

— Береги себя.

— Дядя, давай я тебя понесу! — в отчаянии воскликнул Заммис. — Не надо разлучаться.

Я бессильно уронил голову.

— Дай мне в себя прийти, малыш. Я не вынесу дороги. Разыщи кого угодно и приведи сюда. — У меня сжалось сердце и на лбу выступил холодный пот. — Ну, ступай.

Заммис схватил брошенный рюкзак и поднялся на ноги. Взвалив рюкзак на плечи, он повернулся кругом и побежал в том направлении, куда скрылся летательный аппарат. Я смотрел Заммису вслед, покуда мог видеть. Потом, запрокинув голову, вгляделся в облака. Ты меня чуть-чуть не доконал, кизлодда поганый, сукин ты сын, но ведь ты же не рассчитывал на драконианина… ты забыл, нас ведь двое… Я то и дело впадал в забытье, затем вдруг ощутил у себя на лице дождевые капли и прикрыл голову. Спустя несколько секунд я вновь потерял сознание.

— Дэвидж? Лейтенант Дэвидж?

Открыв глаза, я увидел перед собой зрелище, которого был лишен в течение четырех лет по земному счету: человеческое лицо.

— Кто вы такой?

На лице — юном, удлиненном, увенчанном ежиком светлых волос — расплылась улыбка.

— Капитан медицинской службы Стирмен. Как вы себя чувствуете?

Обдумав вопрос, я в свою очередь улыбнулся.

— А так, словно загрузился сильнодействующим наркотиком.

— И это чистая правда. Когда вас подобрали картографы, вы были в довольно-таки тяжелом состоянии.

— Картографы?

— Ах да, вы же ничего не знаете. Правительства Земли и Драко создали объединенную комиссию, которая будет руководить колонизацией новых планет. Война кончилась.

— Кончилась?

— Да.

У меня гора с плеч свалилась.

— Где же Заммис?

— Кто-кто?

— Джерриба Заммис, тот драконианин, с которым я вместе шел.

Медик пожал плечами.

— Об этом я ничего не знаю, но, надо полагать, о нем позаботятся его дракошки.

Дракошки. Было время, я и сам употреблял это уничижительное словечко. Теперь же, в устах Стирмена, оно показалось мне чужим и мерзким.

— Заммис никакой не дракошка. Он драконианин.

Медик сдвинул было брови, но спорить не стал.

— Конечно. Как скажете. Главное — отдыхайте хорошенько, я вас еще проведаю через несколько часов.

— Можно мне повидаться с Заммисом?

— Ну что вы! — улыбнулся медик. — Вы находитесь на борту звездолета на пути к Дельфам, где размещена база землян. А ваш… драконианин скорее всего летит на Драко.

С этими словами он кивнул мне, повернулся на каблуках и ушел. До чего же мне стало одиноко! Я огляделся и понял, что лежу в палате судового лазарета. Койки по обе стороны от меня были заняты. Тот, кто лежал справа, покачал головой и вновь погрузился в чтение какого-то журнала. Тот, что слева, со злостью буркнул:

— Ох уж эти мне дракоманы!

И повернулся на левый бок, спиной ко мне.

Вновь среди людей — и более одинок, чем когда-либо. Миснуурам ва сиддеф, как высказался Мистаан в Талмане, из хладнокровной глуби восьми веков. Одиночество — это мысль, его причиняет не кто-то кому-то, а причиняет некто сам себе.

В mom раз Джерри покачал головой и, подыскивая слова, поднял кверху желтый палец. «Дэвидж… для меня одиночество — неудобство, мелочь, которой по возможности надо избегать, но не следует бояться. А вот в твоем представлении, как я понял, лучше принять смерть, чем очутиться наедине с самим собой».

Миснуурам йаа ва нос миснуурам ван дунос. О вы, те, кто одиноки наедине с собой: вовеки пребудете вы одинокими средь себе подобных. Тоже Мистаан. На первый взгляд суждение само себе противоречит, однако испытание в условиях реальной действительности доказывает его истинность. Я был чужаком среди своих, оттого что не разделял их ненависти, а моя любовь казалась им странной, немыслимой, извращенной. «Ладит с чужими мыслями лишь тот разум, что мирно уживается сам с собой». Все тот же Мистаан.

По пути к базе на Дельфах, включая срок пребывания на больничной койке, а затем в волоките увольнения с действительной службы я бессчетное число раз порывался залезть к себе за пазуху и извлечь оттуда Талман, но он давно уж не висел там на цепочке. Что сталось с Заммисом? Экспедиционным войскам не было до этого дела, а драконианские власти на мой запрос не ответили: меня, мол, это не касается.

Бывшие космолетчики обивали пороги на биржах труда, на частных же предприятиях вакансии отсутствовали, особенно для летчика, который не летал четыре года, прихрамывает, да к тому же дракоман. «Дракоман» как уничижительное слово впитало в себя несколько исторических терминов: квислинг, еретик, негролюб — все слилось в трех слогах.

Денежного содержания за все эти годы у меня скопилось сорок восемь тысяч кредитов, так что деньги не были проблемой. Проблема заключалась в том, куда деваться. Послонявшись по дельфийской базе, я первым же кораблем вернулся на Землю и для начала несколько месяцев проработал в мелком издательстве, переводя рукописи на драконианский язык. Судя по всему, дракониан сильно тянуло на вестерны:

«— Руки вверх, наагузаат!

— Ну гепх, крючкотвор.

Бах, бах! Вспышки выстрелов, и кизлодда шаддсаат свалил фессу».

Я уволился.

Наконец-то я позвонил родителям.

— Почему ты так долго не звонил, Уилли? Мы ужасно переволновались…

— Мне тут надо было кое-что уладить, папа… Да нет, вообще-то…

— Ну что ж, мы понимаем, сынок… ты столько пережил…

— Папа, мне бы хотелось побыть дома…

Еще прежде, чем выложить кругленькую сумму наличными за подержанный электромобиль фирмы «Дирмен», я понял, что, отправляясь к родителям, совершаю ошибку. Мне до чертиков нужен был дом, тепло и уют домашнего очага, однако дом родителей, который я покинул восемнадцатилетним юношей, не даст мне ни того, ни другого. И все-таки я туда поехал, поскольку больше деваться было некуда.

Один-одинешенек мчался я в темноте, предпочитая старые шоссе; тишину нарушал только гул дирменовского мотора. Ясная декабрьская полночь, сквозь прозрачный откидной верх машины виднелись звезды. В памяти всплыла планета Файрин IV, ее нескончаемые ветры и бушующий океан. Я съехал на обочину и погасил фары. За несколько минут глаза привыкли к темноте, я вышел из машины и захлопнул дверцу. Небо над Канзасом бездонное, но звезды казались до того близкими, что впору было их рукой коснуться. Под ногами похрустывал снежок, когда я поднял глаза кверху, пытаясь отыскать Файрин среди тысяч видимых нами звезд.

Файрин находится в созвездии Пегаса, однако глаза у меня не наловчились выделять крылатого конька в россыпи звезд. Я зябко поежился и решил вернуться в машину. Уже дотронувшись до дверной ручки, я заметил на севере, у самого горизонта, знакомое созвездие — Дракон. Обвив хвостом Малую Медведицу, повис он в небе головой вниз. Эльтанин, нос дракона, — родная звезда дракониан. Вторая ее планета, Драко, — родина Джерри и обиталище Заммиса.

Меня ослепили фары приближающейся машины; она притормозила, и я обернулся. Водитель опустил окошко и спросил из тьмы:

— Помощь нужна?

— Нет, спасибо. — Я покачал головой и поднял руку к небу. — Просто смотрю на звезды.

— Прекрасная ночь, правда?

— Совершенно верно.

— Вы уверены, что обойдетесь без помощи?

Я качнул головой.

— Спасибо… Хотя постойте. Где здесь ближайший гражданский космопорт?

— В Салине, отсюда примерно час езды.

— Еще раз спасибо.

Водитель помахал мне, и другая машина отъехала. Еще раз поглядев на Эльтанин, я сел за руль.

Через полгода я стоял у старинных каменных ворот и удивлялся, кой черт занес меня в такую даль. По пути к Драко, не видя на последнем перегоне никого, кроме дракониан, я убедился в справедливости слов Намваака: зачастую мир есть просто-напросто необъявленная война. Формально официальные договоренности гарантировали мне право посещения планеты; на деле же все оказалось не так просто: задолго до того, как человечество вступило в космическую эру, драконианские бюрократы и их приспешники довели канитель и волокиту до виртуозности. Пришлось угрожать и выслушивать угрозы, совать взятки, целыми днями заполнять бланки, снова и снова проходить медицинский и таможенный контроль, объяснять причины поездки, опять заполнять бланки, исправлять и переписывать уже заполненные, вновь совать взятки и ждать, ждать, ждать…

На звездолете я старался отсиживаться в каюте, но, поскольку стюарды-дракониане наотрез отказались меня обслуживать, к столу я волей-неволей выходил в кают-компанию. Сидел там в полнейшем одиночестве и выслушивал реплики по своему адресу. Я избрал линию наименьшего сопротивления — счел за благо прикинуться, будто ни слова не понимаю. Ведь среди джерриных соотечественников широко распространен предрассудок, будто людям не дано овладеть драконианским языком.

— Почему нас заставляют питаться в одном помещении с иркмаанской мразью?

— До чего же безобразны пятна на бледной коже… да еще поверх всего — зловонная грива. Фу! Ну и несет же от него!

Я скрипнул зубами, но продолжал сидеть, не поднимая глаз от тарелки.

— Издевательство над Талманом, да и только; кувырком пошли законы Вселенной, если на свет родилось такое чудище.

Тут я в упор посмотрел на трех дракониан, сидевших за столиком по другую сторону прохода, и ответил по-дракониански:

— В деревне у вас нерегулярно скармливают киззам противозачаточные таблетки, иначе ты бы вовсе не появился на свет, — и вновь занялся своей порцией, а тем временем двое дракониан с трудом удерживали нарывавшегося на драку третьего.

Разыскать на планете Драко поместье рода Джерриба не составляло труда. Проблема заключалась в том, как туда проникнуть. Участок был обнесен высоченной каменной стеной, сквозь ворота виднелся внушительный каменный особняк, который столько раз описывал мне Джерри. Привратнику я заявил, что хотел бы повидаться с Джеррибой Заммисом. Он вытаращил глаза, потом юркнул в нишу рядышком с воротами. Немного погодя из особняка вышел другой драконианин и быстро зашагал к воротам напрямик через широкий газон. Драконианин на ходу кивнул привратнику, затем остановился передо мною. Ну прямо вылитый Джерри.

— Это вы тот иркмаан, что желал видеть Джеррибу Заммиса?

Я кивнул.

— Заммис вам обо мне, наверное, все уши прожужжал. Я Уиллис Дэвидж.

Драконианин смотрел на меня испытующе.

— Я Эстон Нев, единоутробный брат Джеррибы Шигена. Вас хочет видеть мой родитель, Джерриба Гоциг.

Драконианин круто повернулся и зашагал назад, к особняку. Я двинулся следом, ног под собой не чуя при мысли о том, что с минуты на минуту опять увижу Заммиса. На окружающую обстановку я почти не обращал внимания, но вот меня провели в просторный зал со сводчатым каменным потолком. Джерри уверял, будто этому дому четыре тысячи лет. Сейчас я ему поверил. При моем появлении встал и устремился мне навстречу еще один драконианин. Этот был стар, но я-то знал, кто он такой.

— Вы Гоциг, родитель Шигена.

В меня пристально вглядывались желтые глаза.

— Кто ты такой, иркмаан? — Он вытянул морщинистую трехпалую руку. — Что тебе известно о Джеррибе Заммисе? И почему ты изъясняешься на языке дракониан в стиле и манере моего дитяти Шигена? Зачем ты явился?

— Я говорю в такой манере оттого, что так учил меня говорить Джерриба Шиген.

Старый драконианин склонил голову набок и прищурил желтые глаза.

— Ты знал мое дитя? Откуда?

— Разве картографы ничего вам не сообщили?

— Меня уведомили, что мой первенец Шиген погиб в бою над Файрином IV. Случилось это более шести лет назад по нашему летосчислению. Что ты лукавишь, иркмаан?

Я перевел взгляд с Гоцига на Нева. Молодой драконианин разглядывал меня все так же подозрительно. Я снова повернулся к Гоцигу.

— Шиген не погиб в бою. Мы с ним оба совершили вынужденную посадку на Файрине IV и прожили там целый год. Шиген умер родами, производя на свет Джеррибу Заммиса. Еще через год нас подобрала совместная картографическая комиссия и…

— Довольно! Хватит с меня, иркмаан! Чего ты домогаешься? Денег? Или чтоб я пустил в ход свое влияние, добился для тебя торговых концессий? Чего именно?

Я нахмурился.

— Где Заммис?

На глазах старого драконианина выступили злые слезы.

— Никаких Заммисов не существует в природе, иркмаан! Со смертью Шигена прервался род Джерриба!

У меня прямо глаза на лоб полезли, я мотнул головой.

— Неправда. Я-то знаю. Я сам пестовал Заммиса… да неужто комиссия ни словечком не обмолвилась?

— Приступай к сути своего дела, иркмаан. Я не намерен терять с тобой целый день.

Я внимательно посмотрел на Гоцига. Старый драконианин ничегошеньки не услышал от комиссии. Заммис попал к драконианским властям… и как в воду канул. Гоцигу ничего не сообщили. Почему?

— Я жил вместе с Шигеном, Гоциг. Тогда-то и выучил ваш язык. Когда Шиген умер, рождая Заммиса, я…

— Иркмаан, если ты не намерен переходить к делу, то я прикажу Неву вышвырнуть тебя вон. Шиген погиб в бою за Файрин IV. Наш астрофлот уведомил меня спустя всего несколько дней после его гибели.

Я кивнул.

— Тогда, Гоциг, объясни-ка: откуда я знаю наизусть родословную Джерриба? Хочешь, я тебе ее перескажу?

— Ты утверждаешь, будто выучил родословную Джерриба? — фыркнул Гоциг.

— Да.

— Так перескажи. — Гоциг сделал приглашающий жест.

Я набрал побольше воздуху и начал. К тому времени как я дошел до сто семьдесят третьего поколения, на каменный пол рядом с коленопреклоненным Невом опустился и его отец Гоциг. Дракониане простояли на коленях все три часа, покуда длился рассказ. Когда я закончил, Гоциг склонил голову и прослезился.

— Да, иркмаан, да. Я верю, ты знал Шигена. Да. — Старый драконианин заглянул мне в лицо, глаза его засветились надеждой. — И ты утверждаешь, что Шиген продолжил род — что Заммис появился на свет?

Я кивнул.

— Непонятно, с какой стати комиссия решила скрыть это от вас.

Гоциг поднялся на ноги и нахмурился.

— Мы выясним, иркмаан… Как тебя зовут?

— Дэвидж. Уиллис Дэвидж.

— Мы все выясним, Дэвидж.

Гоциг поселил меня в своем доме, что пришлось как нельзя более кстати, поскольку деньги у меня были уже на исходе — оставалась тысяча с небольшим кредитов. Наведя огромное количество справок, Гоциг отправил нас с Невом в Центральную Палату, в столицу Драко — Синдиеву. Оказывается, род Джерриба пользовался немалым влиянием, и волокита для нас была сведена к минимуму. В конце концов мы попали к представителю совместной комиссии — драконианину, некоему Джоздну Фрулу. Прочитав письмо, которое передал со мной Гоциг, драконианин помрачнел.

— Откуда у тебя это письмо, иркмаан?

— По-моему, там есть подпись.

Драконианин посмотрел на письмо, потом опять на меня.

— На планете Драко род Джерриба один из наиболее почитаемых. Ты утверждаешь, будто получил это письмо от Джеррибы Гоцига?

Я почти уверен, что произнес все это — по крайней мере губами и языком я шевелил…

Тут вмешался Нев:

— Вы располагаете сведениями и документами картографов, побывавших на Файрине IV. Нам бы хотелось выяснить судьбу Джеррибы Заммиса.

Джоздн Фрул еще раз сердито глянул в письмо.

— Эстон Нев, вы являетесь основателем рода, если мне не изменяет память?

— Совершенно верно.

— Что же вы, хотите опозорить свой род? Почему я вижу вас в обществе иркмаана?

Нев вздернул верхнюю губу и скрестил руки на груди.

— Джоздн Фрул, если вы желаете в обозримом будущем свободно разгуливать по планете, то ради своего же блага прекратите болтать языком и немедленно приступайте к розыску Джеррибы Заммиса.

Джоздн Фрул опустил голову, осмотрел собственные ногти, затем поднял глаза на Нева.

— Хорошо, Эстон Нев. Ты грозишь мне неприятностями, требуя выложить всю правду. Думаю, правда покажется тебе куда большей неприятностью. — Нацарапав что-то на листочке бумаги, драконианин подал его Неву. — По этому адресу ты найдешь Джеррибу Заммиса и проклянешь тот день, когда узнал его адрес.

В колонию для умственно отсталых мы вошли с тяжелым чувством. Повсюду вокруг дракониане; кто таращится перед собой пустыми глазами, кто орет во всю глотку, кто пускает пену изо рта — словом, все ведут себя как низкоорганизованные существа. Уже после нашего приезда сюда к нам присоединился Гоциг. Директор колонии при виде меня сдвинул брови, а Гоцига удостоил покачиванием головы.

— Поверни назад, покуда есть еще возможность, Джерриба Гоциг. За стенами этого зала нет ничего, кроме боли и горя.

Гоциг сгреб директора за лацканы халата.

— Слушай меня, ты, червь: если в этих стенах находится Джерриба Заммис, подать сюда моего внука! Иначе на твою якобы высокоученую голову обрушится все могущество рода Джерриба!

Директор вскинул голову, пошевелил губами, потом все же кивнул.

— Хорошо. Хорошо же, напыщенный ты каззмидф. Мы пытались уберечь репутацию рода Джерриба. Пытались! Теперь пеняй на себя. — Директор поджал губы. — Да, мешок ты денежный, картинка из журнала мод, теперь пеняй на себя. — Нацарапав что-то на клочке бумаги, директор вручил клочок Неву. — Этой запиской я собственноручно подписал себе позорное увольнение, но берите! Да-да, берите! Полюбуйтесь на существо, именуемое Джеррибой Заммисом! Глядите и рыдайте!

В окружении деревьев и травы на каменной скамье, уткнув взгляд в землю, сидел Джерриба Заммис. Глаза его ни разу не моргнули, руки ни разу не шевельнулись. Гоциг хмуро покосился на меня, но сейчас я не мог щадить Шигенова родителя. Я подошел к Заммису.

— Заммис, ты меня узнаешь?

Драконианин вернулся мыслями из каких-то запутанных лабиринтов и устремил на меня желтые глаза. Никаких признаков интереса.

— А кто ты такой?

Я примостился рядом, взял его за плечи и встряхнул.

— Да ну тебя, Заммис, неужто ты меня забыл? Я ведь твой дядя. Помнишь? Дядя Дэвидж.

Покачиваясь на скамье, Драконианин мотнул головой. Поднял руку и махнул санитару.

— Я хочу к себе. Отведи меня, пожалуйста, в палату.

Я встал и ухватил Заммиса за отворот больничного халата.

— Заммис, ведь это же я!

На меня уставились желтые глаза, тупые и безжизненные. Санитар положил руку мне на плечо.

— Отпусти, иркмаан.

— Заммис! — Я повернулся к Неву и Гоцигу. — Да скажите же хоть что-нибудь!

Драконианин-санитар вытащил из кармана какую-то жратву и многообещающе подкинул на ладони.

— Отпусти его, иркмаан.

— Объясните, что это означает, — потребовал Гоциг. Санитар обвел взглядом всех поочередно: Гоцига, Нева, меня и Заммиса.

— Этот… это существо… проповедовало любовь — представляете, любовь — к людям! Это вам не пустячная странность, Джерриба Гоциг, а вопиющее извращение. Правительство всячески ограждает вас от скандала. Неужели вам хочется вовлечь род Джерриба в такую неприглядную историю?

Я посмотрел на Заммиса.

— Что здесь вытворяют с Заммисом, кизлодда, сукин ты сын?! Чем его оглушили? Шокотерапией? Нейролептиками? Пытаетесь сгноить ему рассудок?

С насмешливой улыбкой санитар покачал головой.

— Тебе, иркмаан, не понять. Не видать ему счастья, пока он иркмаан вул — человеколюб. Мы делаем все возможное, чтобы этот наш больной мог нормально функционировать в обществе планеты Драко. По-твоему, это дурно?

Я взглянул на Заммиса и покачал головой. Слишком ярко помнилось мне, как обходились со мной собратья-люди.

— Нет. Я не считаю, что это дурно… Я просто не знаю.

Санитар обратился к Гоцигу:

— Прошу вас, поймите, Джерриба Гоциг. Не могли мы подвергать такому позору род Джерриба. Ваш внук почти здоров и вскоре начнет проходить курс реабилитации. Годика через два вы получите внука, достойного продолжить род Джерриба. Разве это дурно?

Гоциг только головой покачал. Я присел на корточки перед Заммисом и обеими руками сжал его руку.

— Заммис!

Заммис глянул вниз, шевельнул другой рукой, схватил мою ладонь и растопырил на ней пальцы. Перебрав их по одному, Заммис посмотрел мне в глаза и вновь оглядел мою ладонь.

— Да… — Заммис вновь пересчитал пальцы. — Один, два, три, четыре, пять! — Заммис заглянул мне в глаза. — Четыре, пять!

— Да. Да, — кивнул я.

Заммис подтянул к себе мою ладонь и прижался к ней щекой.

— Дядя… Дядя. Я же говорил, что никогда тебя не забуду.

Я не считал, сколько лет с тех пор минуло. У меня вновь отросла борода; одетый в змеиные шкуры, я стоял на коленях у могилы моего друга Джеррибы Шигена. Рядом находилась четырехлетней давности могила Гоцига. Я поправил камень-другой, прибавил к ним несколько новых. Поплотнее запахнув змеиные кожи, чтобы защититься от ветра, я сел возле могилы и стал смотреть в море. Под иссиня-черным покровом туч по-прежнему накатывали буруны. Скоро все затянется льдом. Я покивал головой, оглядел свои испещренные шрамами морщинистые руки, перевел взгляд на могилу.

Не усидел я с ними в поселке, Джерри. Пойми меня правильно: там хорошо. Лучше некуда. Но я все выглядывал в окошко, видел океан и невольно вспоминал нашу пещеру. В каком-то смысле я здесь один. Но это к лучшему. Я знаю, что я такое и кто я такой, Джерри, а ведь это главное, верно?

Послышался шорох. Я нагнулся, уперся руками в одряхлевшие колени и кое-как поднялся на ноги. Со стороны поселка приближался драконианин с младенцем на руках.

Я почесал бороду.

— Ага, Тай, значит, это твой первенец?

Драконианин кивнул.

— Мне будет приятно, дядя, если ты его обучишь всему, что надо знать: родословной, Талману, а главное — жизни на Файрине IV, на нашей планете, которая теперь зовется — Дружба.

Я принял драгоценный сверток из рук в руки. Пухленькие трехпалые лапки, помахав в воздухе, вцепились мне в одежду.

— Да, Тай, этот бесспорно Джерриба. — Я встретился взглядом с Таем. — А как поживает твой родитель Заммис?

— Хорошо, насколько это мыслимо в его возрасте. — Тай пожал плечами. — Мой родитель шлет тебе наилучшие пожелания.

Я кивнул.

— Я ему тоже, Тай. Заммису не мешало бы выбраться из этой капсулы с кондиционированием воздуха и вернуться на жительство в пещеру. Здешний воздух пойдет ему на пользу.

Тай с усмешкой кивнул.

— Я ему передам, дядя.

— Посмотри-ка на меня! — Я ткнул себя пальцем в грудь. — Ты когда-нибудь видел меня больным?

— Нет, дядя.

— Скажи Заммису, пусть гонит врача в тычки и возвращается в пещеру, понял?

— Да, дядя. — Тай улыбнулся. — Не нужно ли тебе чего-нибудь?

Почесав в затылке, я кивнул.

— Туалетной бумаги. Парочку рулонов. Ну, может быть, бутылку-другую виски… нет, обойдусь без виски. Пусть сперва Гаэзни исполнится год от роду. Только туалетную бумагу.

Тай поклонился.

— Слушаюсь, дядя, и пусть многие утра увидят тебя здоровым.

Я нетерпеливо отмахнулся.

— Увидят, увидят. Не забудь, главное, про туалетную бумагу.

Тай опять поклонился.

— Не забуду, дядя.

Круто повернувшись, Тай двинулся лесом обратно в колонию. В свое время Гоциг, вложив в это дело немалые средства, переселил весь свой род, да и близкие роды, на Файрин IV. Примерно годик я прожил с ними со всеми, но после опять уединился в пещере. Собирал дровишки, коптил змеятину и выдержал зиму. На пещерное воспитание Заммис отдал мне маленького Тая, а теперь поручил мне Гаэзни. Я подмигнул младенцу.

— Твое дитя назовут Гоцигом, а там уж… — Запрокинув голову к небу, я почувствовал, как на лице сохнут слезы… — А там уж дитя Гоцига назовут Шигеном.

Кивнув, я направился к расселине, которая ведет к входу в пещеру.