Глава 5

Для всего личного состава экспедиции Отдел зарезервировал места в первом классе, что означало прямой беспересадочный перелет до Луны при нормальной силе тяжести.

Дэвид Райерсон, позабыв о напитке в руке, в задумчивости стоял у экрана.

— Знаете, а ведь я только два раза покидал Землю, — проговорил он. — Сегодня — третий. В прошлые два раза мы пересаживались на Сателлите и почти весь путь проделали в невесомости.

— Похоже, что было весело, — заметил Макларен. — Нужно как-нибудь попробовать.

— Вы… при вашей работе… вы, должно быть, часто бываете на Луне, — робко сказал Райерсон. Макларен кивнул:

— Обсерватория горы Амбарцумяна — на обратной стороне. Тем не менее небольшое количество пыли и газа нам, конечно, мешает, но я позволю чистюлям отправиться к спутнику Плутона и вернуть мне свои снимки.

— Но… Нет. Простите меня. — Райерсон качнул своей белокурой головой.

— Продолжай. — Макларен, усевшись в шезлонг, который очертаниями сиденья похотливо повторял плавные изгибы человеческого тела, предложил тому пачку сигарет. Он считал, что хорошо знаком с подобным типом людей — серьезных, одаренных и амбициозных, но в благоговейном трепете взирающих на мишурный блеск ранга техна, который достается кому-то по наследству. — Смелее, — подбодрил он Райерсона. — Меня не так-то легко смутить.

— Я только хотел узнать… кто оплачивал все ваши рейсы… обсерватория или…

— Великие предки! Обсерватория! — Макларен запрокинул голову и рассмеялся искренним смехом человека, которому никогда не приходилось чего-либо серьезно опасаться. Звонкий смех заглушил тихую музыку, лившуюся с экрана. Звук задребезжал, а исполнительница стриптиза даже прекратила на мгновение раздеваться на своей сцене.

— Мой дорогой коллега, — сказал Макларен, — я не только оплачиваю стоимость перевозки своего бренного тела, но от меня еще ждут, чтобы я великодушно пожертвовал на возмещение расходов этого учреждения. Во всяком случае, — добавил он, — мой отец именно этого и ждет от меня. Да и откуда, спрашивается, браться этим деньгам на теоретические исследования? Их, знаешь ли, невозможно выколотить налогами из простонародья. У них просто нет денег. На верхушку общества тоже надежды мало: их уже так зажали налогами, что дальше некуда. Можно сказать, просто выталкивают их к массам, живущим впроголодь. И поэтому Протекторат опирается на класс технов — обслуживая, но не оплачивая. Впрочем, это лишь в теории; на практике же большинство этих правителей вообще ничего не делает. Но как еще можно было бы поддерживать фундаментальную науку, если не частными финансовыми вливаниями? Слава Богу, за то, что Он вложил в людей эдакий инстинкт снобов; только благодаря этому и живы пока наука и искусство.

Райерсон испуганно оглянулся, словно ожидая, что их сию же минуту арестуют, и зашептал, осторожно присев на краешек кресла:

— Да, сэр, конечно же, я знаю. Просто я не очень хорошо… я был не совсем в курсе всей механики… финансирования.

— Да? Но как же так могло получиться, что у тебя такой пробел в знаниях? Ты ведь учился на ученого, не правда ли?

Райерсон отвернулся к иллюминатору, в котором была видна Земля. Сияние ее ореола, словно туман, наползало даже на самые дальние созвездия и приглушало их блеск.

— Сначала я учился на космонавта, — краснея, произнес он. — Но в последние два года я увлекся гравитикой и мне пришлось с головой уйти в постижение этой науки и… ну… еще я намеревался эмигрировать, так что меня не интересовало… Колонии нуждаются в специалистах. Возможности…

«Первопроходничество означает неограниченные возможности стать скучнейшим из обывателей, эдакой занудно квакающей лягушкой — при условии, что лужа местного масштаба будет достаточно мелка», — подумал Макларен. Но вслух он довольно вежливо спросил:

— Куда?

— На Рам. Третья планета Вашингтона-5584.

— Хм? Ах да. Вновь открытая звезда. Карлик класса G0. Послушай, а сколько до нее отсюда?

— Девяносто семь световых лет. Рам только что прошел пятилетний тест — его обследовали по всем параметрам. — Воодушевившись, Райерсон подался вперед и уже без прежней робости продолжал: — Как ни удивительно, сэр, но из всех обнаруженных ранее планет Рам по своим характеристикам наиболее подходит к Земле. Биохимия настолько соответствует земной, что некоторые местные растения можно даже употреблять в пищу. Там есть климатические зоны, океаны, леса, горы, одна большая луна…

— И тридцать лет полной изоляции, — добавил Макларен. — Ничто не будет связывать вас со Вселенной, кроме голоса.

Райерсон снова покраснел.

— Разве это имеет большое значение? — вызывающе спросил он. — Да и что особенного мы теряем при этом?

— Думаю, ничего, — ответил Макларен. «Возможно, ваши жизни», — подумал он. — Помнишь фантомную чуму на Новом Кашмире? Или ваших детей — на Гондване обнаружился вирус, вызывавший мутации. Пять лет — не так уж много, чтобы как следует изучить планету. Тридцать лет карантина — это минимальный срок, особенно если учесть, что цифра взята произвольно. К тому же, несомненно, существуют и более заметные глазу грозные явления природы. Бури, землетрясения, трясины, вулканы, метеориты. Кумулятивные отравления. Дикие звери. Не вызывающие подозрений полуразумные аборигены. Необычность чужой среды, одиночество, сумасшествие. Поэтому не удивительно, что колонии, которым удалось выжить, развивают собственную культуру. И не удивительно, что они начинают думать о Земле как о паразите, пользующемся плодами их собственного, поднадоевшего им героизма. Несомненно одно: у Земли, с ее десятью миллиардами населения и огромной территорией некогда пахотных, а теперь абсолютно бесплодных из-за радиации земель, практически нет выбора.

«Но мне бы очень хотелось знать, почему вообще продолжается эмиграция? Уроки были жестокими, так почему же тогда здравомыслящие люди — как этот юноша, к примеру, — отказываются воспользоваться ими?»

— Ну хорошо, — сказал он вслух. Он дал знак официанту. — Подзаправьте-ка нас, да побыстрее.

Райерсон невольно позавидовал той непринужденности, с которой его собеседник оформил заказ, и не удержался, чтобы не спросить:

— А вы всегда добираетесь до Луны первым классом? Захватив губами новую сигарету, Макларен чиркнул зажигалкой и улыбнулся; от его улыбки сигарета поднялась торчком.

— Думаю, да, — ответил он. — Я всегда путешествовал по жизни первым классом.

Корабль развернулся кормой к Луне и стал двигаться задним ходом, пока наконец не произвел посадку в порту Тихо; ни напитки, ни пассажиры при этом маневре не пострадали. Макларен сразу перестроился на лунную гравитацию, а Райерсон, сильно побледнев, проглотил таблетку. Но даже в этот момент, когда ему было плохо, Райерсона угнетала мысль, что ему еще предстоит пройти через галерею к монорельсовой станции. Пассажирам третьего класса предписано смиренно выносить извечные бюрократические издевательства: соблюдать правила безопасности, стоять в очередях, определяться с местом проживания. На этот раз прошло всего несколько минут, а он уже снова удобно устроился на мягких диванных подушках и глядел в прозрачный кристалл окна, любуясь гордым величием гор, увенчанных острыми пиками.

Когда поезд тронулся, Райерсон сцепил пальцы рук. Он боялся, и страх этот был выше его. Не сразу, но он все же разобрался в причине подобного чувства: призрак отцовского Бога, величаво и с достоинством проповедующий с надгробия, которое воздвиг сын.

— Давай поедим, — предложил Макларен. — Я нарочно выбрал именно этот поезд. Он идет не так быстро, и мы как раз успеем получить в пути удовольствие от еды. Шеф-повар всю душу вкладывает в приготовление устриц в тесте.

— Я не… не голоден, — запинаясь, произнес Райерсон. На смуглом, украшенном крючковатым носом лице Макларена промелькнула усмешка.

— Для этого, парень, и существуют коктейли и закуски. Так что набивай желудок. Если правда то, что я слышал о рационе в глубоком космосе, то нам придется помучиться месяц-другой.

— Вы хотите сказать, что никогда не летали на звездолетах?

— Конечно, нет. Никогда в жизни не залетал дальше Луны. Да и зачем мне заниматься подобной чепухой?

Макларен столь стремительно направился в вагон-ресторан, что плащ за его спиной взметнулся, словно пламя. Под переливающейся белой туникой вырисовывались ноги, мускулистые и безволосые, а ниже виднелись высокие кожаные ботинки на шнуровке; на голове надменно красовался лихо заломленный берет. Райерсон, в своем сером комбинезоне космонавта, уныло плелся позади. На душе у него было горько. «Какого черта я потащился сюда и бросил Тамару? Да разве этот павлин разбирается в чем-нибудь? Он нанялся в этот рейс, чтобы просто развлечься, вот и все; чтобы ненадолго отдохнуть от вина и женщин… а Тамара сейчас отрезана на какой-то скале от всего мира, а рядом это самодовольное старое животное, которое трясется от злости при одном упоминании ее имени!»

Они сели за столик, и Макларен продолжил:

— Но от возможности поучаствовать в этой экспедиции грех отказываться. В прошлом году я подыскал себе смирного математика и поручил ему как следует разобраться в уравнении Шредингера — я имею в виду вариант релятивистской теории Сигумото. Юэнь теоретически допускает как раз то, что мне по вкусу — и даже слишком по вкусу. Тем не менее он решил уравнение с величинами, предполагаемыми у черной звезды: плотность массы, сила гравитации и так далее. Полученные им результаты заставили нас обоих задать себе вопрос: а не переходит ли подобное небесное тело в совершенно новую стадию дегенерации в самом ядре? Один гигантский нейтрон? Звучит, наверное, слишком фантастично. Но допустим…

И по мере того как монорельсовый поезд увлекал их дальше и дальше к Обратной стороне, Макларен, развивая свою теорию, все больше увлекался, перейдя с интерлингвы на язык математических терминов. Райерсон внимательно следил за математическими выкладками — порой Макларен даже испещрял формулами меню, но функция, которую он исследовал, была Райерсону неизвестна. Графически она выглядела замкнутой пространственной поверхностью и при определенных условиях сводилась к обобщенному тензору. Двумя часами позже, когда Райерсон вышел из поезда на Обратной стороне, голова его гудела.

Он уже слышал о циклопических сооружениях в кратере Юкава; полностью заполонив внутреннее пространство кратера, они расползались по равнине за его пределами. Да и кто не слышал об этом? Но все, что он увидел в этот свой первый приезд на Луну, было лишь огромным вокзальным вестибюлем, заполненным множеством одетых в форму специалистов, и длинным покатым туннелем. Не скрывая разочарования, он робко заикнулся об этом Макларену.

— Совершенно верно, — кивнул новозеландец. — Залив в полуденных лучах солнца намного романтичнее, чем прыжок на пятьдесят световых лет; да и представление о проделанном расстоянии там совсем другое — как-то больше впечатляет. А уж о том, что на заливе более красивый пейзаж, и говорить не приходится. По-моему, космические путешествия чересчур превозносят. Да и сами космонавты, насколько я слышал, предпочитают межпланетные перелеты, а свои безрадостные вахты в межзвездном пространстве воспринимают как неизбежную обязанность и несут их по очереди.

Туннель, по которому они шли, временами разветвлялся, и постоянно то тут, то там встречались указатели переходов на альфу Центавра, тау Кита, эпсилон Эридана, на все давно освоенные и заселенные системы. Переходы предназначались для пассажиров, отправка же грузов шла по другим каналам. Ни в одной из этих галерей особой суматохи не чувствовалось. Немногие земляне имели возможность вылететь за пределы Солнечной системы по делам бизнеса, еще меньше могло позволить себе такое путешествие ради удовольствия. Колонистов здесь практически не было: за исключением тех, кто прибыл сюда с согласия земной администрации, а свое согласие она давала очень и очень неохотно. Регенту и без того хватало забот, и он не собирался наживать себе новые. Ставить метрополию с ее миллиардами неспокойного населения под удар новых идей, рожденных под новыми звездами, или позволять колонистам воочию убедиться, в каком подчинении от Земли они находятся, не входило в его планы, и он препятствовал этому, как мог. Вот что было истинной причиной запрета, о чем знал каждый образованный обитатель Земли. Что же касается неграмотного большинства населения, то оно принимало на веру все официальные, довольно туманные оправдания со ссылками на торговую политику.

Галереи к переходам на Сириус, Процион и другие неколонизированные системы были почти пустынны. С этих систем было нечего взять — разве что какой-нибудь случайный самоцвет или редкий химический продукт. Их использовали в основном для установки ретрансляционных станций — с целью дальнейшей переброски людей на более полезные планеты.

В груди Райерсона вдруг гулко забилось сердце — он проходил мимо недавно установленного указателя: стрелка и выше — светящаяся надпись ПЕРЕХОД НА ВАШИНГТОН-5584. В том туннеле скоро будет тесно, буквально на следующей неделе!

Ему бы следовало быть там. И Тамаре. Ну да ладно, эта эмиграционная волна — не последняя. Его проезд уже оплачен, и поэтому он спокойно прошел мимо к следующей секции.

Чтобы не молчать, он, несколько принужденно, произнес:

— А где же переборки?

— Какие? — рассеянно спросил Макларен.

— Аварийные. Приемное устройство, хоть это и маловероятно, но может отказать. Поэтому здесь так много всяких сооружений и каждая звезда имеет свой нуль-передатчик. Нуль-переброска расходует неимоверное количество энергии — это одна из причин, почему передача материи дороже перелета на звездолете. Даже незначительное приращение неизлученной энергии может расплавить всю нуль-камеру.

— Ах, это! Ну да. — Макларен не стал говорить, что все это ему хорошо известно — пусть поважничает! Парню хочется хоть как-то поддержать себя, не дать себе раскиснуть. Что же его все-таки гложет? Когда Отдел предлагает зеленому юнцу должность в экспедиции первостепенной важности — такой, как эта… Она, конечно, расстроила эмиграционные планы Райерсона. Но не слишком. Даже если он опоздает на несколько недель, ничего страшного не случится. Вряд ли все лучшие участки на Раме окажутся занятыми: если на то пошло, еще мало людей могут позволить себе оплатить проезд.

— Понимаю, о чем ты, — произнес Макларен. — Да, переборки здесь есть, но они углублены в стены и замаскированы. Кому же хочется подталкивать платежеспособных покупателей к мысли о возможной опасности? Какой-нибудь техн может разнервничаться и учинить скандал.

— Настанет время, — сказал Райерсон, — когда люди сократят потребление необходимой энергии и вместо изготовления трубок Франка научатся воспроизводить их. Записать образец и затем по нему воссоздавать, пользуясь банком памяти. Тогда каждый сможет позволить себе оседлать световые лучи. Межпланетные корабли, даже воздушные и наземные транспортные средства, выйдут из употребления.

Макларен промолчал. Иногда он размышлял — так, между делом — по поводу нереализованных возможностей нуль-транспортировки. Трудно сказать, как обернется для человека его личное бессмертие — хорошо или плохо. Но в том, что оно не для всех, сомнений быть не может! Только для немногих избранных — таких, как Теранги Макларен. Иначе говоря, стоит ли волноваться? Даже подарив нам корабли, шахматы, музыку, драму ногаку,[8] красивых женщин и превосходные спектроскопы, жизнь может стать нам в тягость.

Что же касается нуль-передач, то вся трудность — а следовательно, и затраты — исходит из сложности сигнала. Взять хотя бы взрослого человека. В нем содержится порядка 1014 клеток, каждая из которых — сложнейшая структура, включающая в себя огромное количество протеинов. А те, в свою очередь, состоят из миллионов молекул. Приходится сканировать каждую из этих молекул: определить ее структуру, зафиксировать ее энергетические уровни на данный момент и установить истинные пространственно-временные взаимоотношения с каждой другой молекулой. И все это проделать — насколько позволяют законы физики — практически одновременно. Нельзя разбирать человека на части или вновь собирать его дольше чем за несколько микросекунд — он просто не перенесет этого. Если же задержаться, то не стоит даже надеяться на перемещение хотя бы вполне узнаваемого бифштекса.

Поэтому сканирующий луч, словно энергетический клинок, многократно пронзает человека. На своем пути он не пропускает ни одного атома и, преобразуясь при этом, мгновенно переносит это преобразование на матрицу нуль-передатчика. С другой стороны, такой бешеный темп приводит к распаду. Сканируемый объект переходит в газообразное состояние, причем так быстро, что за этим процессом можно наблюдать только с помощью осциллоскопа. Газ всасывается в деструкционную камеру и затем, разложенный там на атомы, скапливается в банке памяти. В надлежащее время он примет вид прибывающего пассажира или прибывающего груза. В известном смысле человек умер.

Если суметь записать сигнал, который входит в матрицу передающего устройства, то такую запись можно было бы хранить целую вечность. Даже по прошествии тысячи лет можно будет воссоздать человека с его памятью, мыслями, привычками, предрассудками, надеждами и чувствами любви, ненависти и страха, которыми он обладал на момент записи. Можно было бы воспроизвести даже миллиард идентичных людей. Или, что еще целесообразнее, воплотить в жизнь искусственный прототип, единственный в своем роде, по которому можно сотворить хоть миллиард копий-близнецов. Так что Небытие окажется выгоднее какой-то пригоршни грязи.[9] Или еще так… наложить отпечатки образцов нейронных клеток, заключающих в себе всю память, весь жизненный опыт человека на запись его двадцатилетнего тела, и это будет означать его второе рождение и бессмертие!

И все-таки сигнал чересчур усложнен. Ученые разрабатывают целые программы в этом направлении, но результаты пока неутешительны. Через несколько столетий в ученом мире, может, и найдут какой-нибудь хитрый способ, с помощью которого можно будет записать человека или хотя бы трубку Франка. Ну а пока нуль-транспортировка и сканирование должны проходить одновременно. К примеру, сигнал уходит. Возможно, его передают несколько раз. Рано или поздно он попадает в принимающее устройство желаемой нуль-камеры. Матрица принимающего устройства, питаемая распадающимися атомными ядрами, за считанные микросекунды сжимает газовое облачко, формирует более сложные элементы, далее — молекулы, клетки и все образы, запечатленные в сигнале. При этом происходит огромное потребление энергии. Ведь энергия слипания частиц, помогающая воссоздавать человека (или бифштекс, или звездолет, или товары с колониальных планет), в гравитационном и магнитном полях гасится. И вот воссозданный человек покидает приемную нуль-камеру и отправляется по своим делам.

«Моноизотопный элемент довольно прост для записи, — напомнил себе Макларен, — даже несмотря на то, что требует уйму транзисторных элементов. Поэтому современная цивилизация может позволить себе быть расточительной по отношению к металлам: например, использовать чистую ртуть для создания тяги в звездолетах. И все же мы пока едим хлеб, производимый человеком в поте лица своего».

В который раз, но без особого возмущения — жизнь ведь так коротка, чтобы тратить ее на что-то, не связанное с высмеиванием рода человеческого — Макларен спросил себя, а так ли уж трудна проблема записи, как утверждают физики. Революций не любит ни одно правительство, а молекулярное дублирование так революционизировало бы общество, что никто и представить бы себе не смог. Подумать только, что и без того приходится охранять станции и ограждать их здесь, на Луне… в противном случае даже и сегодня какой-нибудь фанатик может выкрасть из больницы трубку с радием и продублировать его достаточное количество раз, чтобы хватило на стерилизацию планеты!

— Ну что ж, — негромко произнес он.

Они подошли к специальному смотровому отсеку и проследовали в контору. Здесь им предстояло испытать на себе все прелести бюрократической волокиты. Райерсон предоставил Макларену улаживать их дела и, пока тот был занят, пытался осмыслить, что образец, которым является он сам, вскоре будет материализован в заново сформированных атомах в ста световых годах от Тамары. Постигнуть это было невозможно. Слова оставались только словами.

Наконец их бумаги были должным образом оформлены. Приемопередатчики, установленные на звездолетах, могут обслуживать несколько сот килограммов за один раз, поэтому Макларен и Райерсон вошли вместе. Им пришлось немного обождать, так как аварийные выключатели на «Южном Кресте» оказались заблокированными: кто-то другой, опередив их, только что отбыл или, наоборот, прибывал.

— Смотри сейчас в оба, — сказал Макларен. — Это — чудо.

— Что? — Райерсон, прищурившись, непонимающе взглянул на него.

Цепь замкнулась. Ощущений не было: технологический процесс шел слишком быстро, чтобы они успели появиться.

Сканирующее устройство послало свой сигнал в матрицу. Матрица наложилась на несущую волну. Но подобная терминология — обычный сленг, заимствованный из электроники. Не может быть «волны», если нет скорости, а у силы тяжести ее нет. (Это наиболее точное толкование общепринятого утверждения, что «гравитация распространяется с бесконечно большой скоростью».) Внутри термоядерной топки вспухали невообразимые энергии; ими ничто не управляло — ничто и не могло управлять ими, кроме генерируемых ими самими силовых полей. Материя пульсировала, переходя из состояния существования qua[10] материи как таковой в состояние полного распада и опять в состояние существования — от частицы к кванту гамма-лучей и обратно. Поскольку кванты не имеют остаточной массы, эти пульсации, согласно законам механики Эйнштейна, нарушали геометрию пространства. Правда, незначительно — ведь гравитация действует слабее, нежели магнетизм или электричество. Если бы не эффект резонанса, сигнал затерялся бы в фоновых «шумах», не успев пройти и нескольких километров. Впрочем, сигнал поддерживали многочисленные ретрансляторы, установленные на всех парсеках пути, пока матрица на «Кресте» не восприняла его и не отреагировала соответствующим образом. Однако время, в известном смысле, стояло на месте, и ни один уважающий себя математик не назвал бы «луч» лучом. И все-таки это был сигнал, единственный сигнал, — как признают физики, специализирующиеся в теории относительности, — перемещающийся быстрее света. Впрочем, на самом деле он не перемещается — он просто есть.

Райерсон предусмотрительно проглотил таблетку, но все равно у него было такое ощущение, будто из-под ног уходит земля. Он ухватился за поручень. Остаточное изображение передающей нуль-камеры перетекло в катушки и блоки принимающего устройства на звездолете. Райерсон невесомым облачком газа парил в миллиарде триллионов километров от Земли.

Загрузка...