Времена не выбирают

Глава 15 Удары молний

После первой встречи с этими людьми его величеству королю шведов, готов и вендов многое стало ясно. Во всяком случае, он получил ответы на некоторые вопросы, считавшиеся неразрешимыми. Но это не спасло его от новых, не менее каверзных вопросов.

На память Карл не жаловался, потому раз за разом прокручивал тот разговор в голове, стараясь не упустить ни единой детали…

— …Что ж, ваша история очень многое объясняет, — сказал король, выслушав этого странного англичанина. — И ваши доказательства также весьма убедительны. Будем считать, что перемещения во времени суть дело самое обычное. Не значит ли это, что мы станем проходным двором для наших потомков?

— Насколько я знаю, ваше величество, такое случилось лишь один раз, — ответил тот, кто представился именем Стивен Хаммер. Наверняка не настоящим. — Здесь оказались мы, но здесь же очутились и наши враги. Притом, как раз они и провернули ту крайне досадную для вашего величества операцию под Нарвой.

— Я подозревал, что что-то с этими людьми неправильно, однако и предположить не мог… Впрочем, на всё воля Божия. Оставим прошлое и вернёмся в день сегодняшний. Я хочу выслушать ваши предложения.

— Ваше величество желает поквитаться за свой плен? У меня есть одна идея…

С одной стороны, высказанная гостем мысль сулила большую выгоду. Это как минимум выход России из войны если не навсегда, то очень надолго, потеря ею всего завоёванного и многого из того, что было ранее, урон чести и престижа. Но с другой… Карл никогда не считал себя рыцарем, да и не вёл себя подобно героям идиотских романчиков. Но идея захватить в плен семейство русского царя — это, знаете ли, уже вне всяких рамок. Тем более, ему не понравилось предложение гостей не только заняться этим самолично, но и распорядиться пленниками по своему усмотрению. Король примерно догадывался, какая судьба их в таком случае ждёт. И что затем сотворит разъярённый «брат Петер». Он — страшный в гневе человек, его в этом случае не остановит никакой договор.

Да и поступать подобным образом… Не то, чтобы Карл был настолько щепетилен, что считал неприкосновенными дам и младенцев. Всё просто: позволь он обойтись с августейшими особами столь бесчестно, и навсегда станет изгоем среди монархов Европы. Против него ополчатся все. Даже король Франции, давний друг шведского королевского семейства, и тот окажется не в силах его поддерживать без урона для собственной репутации. Получить всеевропейский комплот против Швеции, на острие которого будет находиться обезумевший от горя царь Петер? Ни в коем случае. Вот уж кем, а идиотом Карл точно не был. Потому гость получил категорический отказ.

Другое дело — сам царь. Ничего против его визита в Стокгольм Карл не имел — если, конечно, он пройдёт на условиях шведов. Жаль, что дворец «Тре крунур» сгорел. Они могли бы там оценивать качество вин, играть в шахматы, беседовать на различные темы и обсуждать статьи нового договора — словом, проводить время точно так же, как и в Кремле. Но только под усиленной охраной был бы вовсе не Карл. Шведский король даже заранее дал себе слово, что не станет возражать против встреч столь знатного пленника с его семейством. Царица Дария произвела на короля благоприятное впечатление: хороша собой, неглупа и сведуща в медицине. По слухам, у них вполне счастливый брачный союз. Думая поступить с пленным по всем правилам чести, в ответ Карл надеялся не только на выгодный для себя договор, но и на будущий военный союз Швеции и России… Чёрт их дери, этих русских, но король предпочёл бы заполучить на свою сторону гостей с той стороны, чем этих, которые поневоле внушали ему омерзение. Было в них что-то эдакое, от чего временами тянуло запашком серы.

Рекомендации короля Франции, конечно, хорошая вещь, но здесь Карл предпочитал полагаться на собственное суждение.

— …Знакома ли вам, в таком случае, эта дама?

Гравюры восемнадцатого века — это что-то с чем-то. Узнать на них человека можно только в том случае, если и портрет был хорошо прописан, и гравёр попался не косорукий. В этом случае повезло.

— Дама мне не знакома, — уверенно сказал Хаммер. — Хоть и чертовски похожа на того парня, чью голову мне заказали ещё там. Но обмундирование — да. Видимо, она из тех самых русских.

— Погоди, Док, — Харпер опять влез не в своё дело. Выхватил у него листок с гравюрой, присмотрелся. — Так мы же её видели! Мы с тобой в Варшаве её точно видели, в той самой забегаловке, куда зашли перекусить перед отъездом! Помнишь — я её ещё за гея принял, а ты на меня напустился — сядь, мол, на место!

— Она была в Варшаве? — тут уже влез король, и «дикие гуси» дружно замолчали. — Когда?

— В день нашего отъезда оттуда, — ответил за всех Хаммер.

— Благодарю за ценные сведения, — сказал швед, говоривший по-английски с непередаваемо смешным акцентом. — На сегодня вы свободны. Завтра жду вас ровно в полдень.

— …Слышь, Док, а не много ли на себя этот петушок берёт? — поинтересовался Харпер, махнув рукой куда-то в сторону оставшегося за спиной королевского шатра. — Указывает, приказывает… Фу ты ну ты — король… Не он нам денежки платит.

— Зато тот, кто платит, отдал приказ слушаться этого короля беспрекословно, — напомнил командир. — Вопросы есть?

— Нет…

— Завтра в без четверти двенадцать все у меня. В полдень идём к королю, получаем указания. В случае приказа на активные действия — выдвигаемся. Не будет приказа — сидим на месте. Всё.

— Андерс.

— Да, ваше величество.

— Мне от вас понадобится некая услуга весьма деликатного свойства. Вы видели людей, которые сейчас покинули мою палатку?

— Они давно кажутся мне престранными. Но, насколько я могу судить, это опытные и небесталанные солдаты.

— И справиться с таковыми будет непросто… верно же?

— Крайне непросто. Полагаю, даже вашим неподражаемым драбантам сие дастся нелегко.

— Тем не менее, я желал бы, чтобы эти люди, в случае какого-либо их неповиновения, более не представляли никакой угрозы для меня.

— Как пожелает ваше величество…

У Андерса Лагеркруны, возглавляющего ныне Вестерботтенский полк, нет своего мнения. Он словно зеркало — отражает своего короля, и только. Но остроумен и понятлив, чем и нравится Карлу… Да, гости в данный момент весьма полезны как инструкторы, способные даже драбантам показать немало нового и интересного. Однако слову их король не доверял ни на стёртый медяк. Есть ли у них какие-либо ещё инструкции от короля Франции, помимо озвученных? Зная Луи Четырнадцатого, Карл Двенадцатый нисколько не удивился бы их наличию. Держать всё под строжайшим контролем: француз на этом совершенно помешался… Нет, такие няньки королю Швеции ни к чему.

Рёншельт, в отличие от иных генералов, продолжает удивлять своим упрямством. До сих пор считает, что русские ничего из себя не представляют и как армия, и как люди. Опасное заблуждение, Карл убедился в том самолично. Предположим, что их войска только учатся правильно воевать. Но открыто называть их животными и громогласно призывать резать всякого русского, какой встретится на пути? Гостям сие нравится, как раз в их духе. А значит, они обязательно станут крутиться около Рёншельта, и ещё неизвестно, чем может обернуться такая коллизия. Запретить им общаться? Они попросту станут делать это тайно, что гораздо хуже…

— Мой король! — в палатку, помнившую ещё деда нынешнего короля, вбежал старина Гёрдт. — Полки готовы атаковать, ждут лишь вашего приказа.

Фраза адъютанта вернула короля в действительность. Итак, разведка донесла, что перед ним не основной корпус русских. Петера здесь нет, командует его генерал — Шереметев. Конница под началом Инфланда, Генскина и принца Дармштадтского на левом русском фланге и Меньшикова на правом. Сам генерал Шереметев также справа, левый фланг отдал генералу Репнину. А в центре русских позиций — подмёрзшее болото. Местные жители уверяли, что пройти там нельзя, даже зимой. Но шведы ведь не ищут лёгких путей, верно? Славный Упландский полк под покровом ночи при помощи сколоченных из досок настилов форсирует взявшуюся не слишком толстым льдом речку Вабич, вклинится по краю болота и атакует позиции Репнина с фланга. Это послужит сигналом к атаке иным шведским региментам. Часть далекарлийцев останется против позиций Шереметева, демонстрируя флаг и делая вид, что там присутствует весь полк. Все прочие уже под командованием короля пойдут в атаку. А далее… Может, Рёншельт и упрямый осёл, но в чём-то он прав. Русские вряд ли дерзнут принять встречный бой. Им для этого ещё не хватает решимости.

— Уверен, что слава вашего величества… — начал было Лагеркруна, но король сразу прервал его восхваления.

— Я был у них в плену, Андерс! Какая к чёрту слава! — вспылил Карл. — Славу я заслужу на поле этого сражения. А вы лучше готовьте своих вестерботтенцев к выступлению… Гёрдт! Приказ Упландскому полку — начинаем.

Удивительно, но после того разговора с гостями, когда им показали портрет девицы, король с удивлением отметил в себе разительную перемену. Если ещё совсем недавно он с головой бросался в любую авантюру, казавшуюся хорошим развлечением, то теперь стал говорить и действовать куда осмотрительнее. Девица была в Варшаве, гости её опознали по гравюре. Что она там делала, позвольте спросить? Уж не за ним ли следила? Ведь и сам Карл тогда находился в польской столице, готовился к выступлению в поход. Сразу вспоминалось её предостережение — мол, стоит вам повернуть оружие против России, и в один прекрасный момент я объявлюсь в вашей палатке… Карл покосился на длинный вертикальный шов, с некоторых пор красовавшийся на одной из полотняных стенок. Память о Нарве, о позоре. И о том, что это может повториться, тем более что та ужасная девица бродит где-то поблизости.

Самым безопасным местом для короля шведов этой ночью будет поле сражения. Станешь тут осторожным, когда на тебя идёт охота…

— На твоём месте я бы всё-таки приняла меры, — продолжала гнуть своё Катя. — Так, знаешь ли, спокойнее, особенно когда на тебя идёт охота.

— Да ну тебя к чёрту, — отмахнулся Пётр Алексеич. — Дел по горло, а я прятаться должен?.. Что Алексашка сообщил?

— Они готовы к бою, — криво усмехнулась Катя. — Карл — тоже. Но мы на соединение с Шереметевым не идём… Батурин?

— Если б только он, — государь нацепил на себя длинный, подбитый мехом плащ — явно собрался вновь пробежаться по расположению своих полков. — Останешься здесь. Тряси иезуита как хочешь, но мне нужно знать всё о планах Мазепы.

— Возьми охрану, — напомнила солдат-девица. Она снова была в преображенском мундире, а на шляпе и кафтане уже красовалась новенькая золотая тесьма в два пальца шириной: получила чин поручика за операцию «Зеркало».

— Катька, отвяжись ты со своей охраной. Что со мною сделается здесь, посреди гвардии?

— Карл тоже так думал.

— Катька! — нехорошо ощерился Пётр Алексеич, страшно не любивший подобной опеки. — Займись иезуитом, а меня оставь!

Ответом ему был весьма красноречивый взгляд.

— Стас! — Катя высунулась в коридор. — Будь другом, сопроводи государя… А тебе бы, Пётр Алексеевич, и правда поостеречься. Что я Дарье скажу, если эти тебя утащат?

— А… — тот обречённо махнул рукой. — Всё равно по-своему повернёшь…

И умчался — проверять, указывать, карать и миловать. Но хотя бы в сопровождении Орешкина, и то хорошо.

Злится… А встретились ведь как старые друзья после долгой разлуки. Собственно, почему «как»? Они уже давно общались не только на деловые темы, но и делились какими-то личными переживаниями. Кате нравилось, что они стали понимать друг друга именно как близкие друзья. И доверять так же. А Петра подкупало то, что ей от него ничего не было нужно, по крайней мере, лично для себя или кому-то «по блату». Катя никогда не «лоббировала» чье-либо продвижение по службе, если только речь не шла о реальных заслугах человека. Никогда не гналась за цацками вроде титулов и званий, как Меньшиков. Никогда не пользовалась сложившимся положением для извлечения личной материальной выгоды, как тот же Алексашка. По поводу денежных вопросов у неё с «полудержавным властелином» частенько возникали серьёзные трения, после чего Данилыч на время затихал, а потом опять брался за старое. Если бы он не был полезен как отменный исполнитель государевых приказов, наверное, давно бы в Берёзов уехал, снег убирать.

Катя не пыталась, как здесь принято, решать свои личные проблемы, подсовывая недругов под каток государственной машины. Их у неё было немало, особенно при дворе, и они-то как раз не стеснялись в средствах. Поругалась с пройдохой Шафировым и огребла после этого кучу доносов на себя любимую. Поругалась с Кикиным — то же самое. Другое дело, что эти кляузы Пётр Алексеевич отправлял в печку, едва пробежав глазами по строчкам. Уговор про «не лгать» «немезидовцы» соблюдали неукоснительно, потому достаточно было вызвать любого из них и задать прямой вопрос. И как-то так получилось, что вал доносов не скоро, но сошёл на нет. Просто те, кто их писал, убедились, что не стоит тратиться на бумагу. По факту предъявить царицыной сестрице было нечего — не ворует, лишнего не говорит и не пишет — а наветы не работают.

«Либо ты мне веришь, либо нет. Если нет, тогда не поручай ничего серьёзного. Если да — не удивляйся, доносы на меня тебе будут телегами возить», — сказала она Петру Алексеевичу с самого начала. Он принял правила игры. Пожалел ли о том? У него и надо было спрашивать. Катя судила по делам: раз, несмотря на разногласия, до сих пор не пристрелил, значит, всё в порядке.

А помянутые разногласия возникали регулярно, что никого не удивляло. Взять хотя бы ситуацию с личной охраной. Катя упирала, что таких людей, как «немезидовцы» или те «дикие гуси», надо опасаться круглосуточно и в любом месте. Потому постоянно навязывала государю сопровождение из своих. Это, в свою очередь, вызывало недоумение, затем раздражение и недовольство. Пётр пытался отделаться от вооружённого эскорта, но поскольку солдат-девица была тем самым камнем, на который находит коса, всё равно рядом с ним всегда крутился хотя бы один «немезидовец».

Ну, а иезуит… А что ей от него нужно? Только подтверждение давно известных фактов из жизнеописания гетмана Мазепы. Для этого достаточно было разговора по душам, без всякого членовредительства. Если отец Адам был вскормлен орденом Иисуса, то Катя — продукт циничного информационного века. На неё не действовала его казуистика, а говорить много умных слов она умела ничуть не хуже.

Её сейчас беспокоило другое. Ясно было, почему русская армия не даёт Карлу генеральное сражение. Силы ещё неравны, ни количественно, ни качественно. Ясно было, что Пётр Алексеич, как и в том варианте истории, начнёт изматывать шведов небольшими стычками, фланговыми ударами и отсутствием продовольствия. Но пока что у Карла полный обоз всякой всячины. А государь что-то очень оптимистично настроен сегодня. Вывод? Видимо, Шереметеву даны кое-какие интересные указания, и Катя крепко подозревала, что как раз по части шведского обоза. Ей оставалось только ждать сообщений от егерей, приданных к бомбардирской роте — у них тоже кое-что было в запасе.

Мальчишка. Великовозрастный.

Ну, хорошо. Сейчас он получит урок, которого не ждёт.

Не соврали современники Петра Алексеича, утверждавшие, будто он боялся разновсяких членистоногих. И в то же время горазд был подшутить над ближниками, время от времени подбрасывая им то паука, то многоножку. Катя обнаружила великолепного восьминогого красавца «крестовика» у себя среди бумаг.

— Да уж… — задумчиво сказала она, разглядывая насекомое, неприкаянно бродившее по столу. Побледнела, конечно, но и только. — Это Дашка разболтала, что я их тоже боюсь?

— Не очень-то по тебе сие видно, — не без удивления заметил государь, явно собиравшийся поразвлечься её испуганным видом.

— Поверь на слово. Боюсь. До паники… А теперь смотри внимательно.

И, сняв перчатку, точным плавным движением протянула к пауку руку. Членистоногий подумал своими ганглиями, пошевелил лапками и ловко взобрался по пальцам. Катя подняла руку и смотрела, как паучок осваивается на новом насесте.

— Нас учили командовать своим страхом, а не подчиняться ему, — сказала солдат-девица, краем глаза наблюдая, как Пётр Алексеич сделался вдруг не просто серьёзным — заинтересованным. — Скажу честно: мне тогда было шестнадцать, и паука я смогла посадить себе на ладонь только на четвёртом занятии. Зато опыт приобрела бесценный.

Государь, главнокомандующий и, с некоторых пор, дражайший родственник неожиданно протянул руку, чтобы взять у неё злополучного паука.

— Не торопись, — предостерегла Катя, заметив, какой гримасой исказилось при этом его лицо. — Сначала представь, что ты думаешь о чём-то очень важном, а паук — это просто некий неодушевлённый предмет, который нужно взять… Не делай резких движений. Они должны быть плавными, чтобы не напугать животинку… Так, всё верно. Главное — отстраниться от своего страха, быть над ним. Тогда всё получится.

И у него всё получилось. С первого же захода. Что при его взрывном характере довольно странно.

— Они переправляются.

— Точно ли? Ни зги не видно же.

— Совершенно точно, Александр Данилович.

— Попался Карлус… Передай Ваське — его черёд работать.

…Солдаты Упландского полка, пользуясь непроглядным мраком пасмурной зимней ночи, тихо перебирались по льду и дощатым настилам на другой берег речки. В более тёплое время там можно было утопнуть в непролазной болотине, но сейчас под сапогами шведов негромко похрустывали комья замёрзшей грязи. Они пробирались по тоненькой кромке болота, примыкавшей едва ли не вплотную к русской батарее, расположенной чуть правее и выше по склону, ежеминутно рискуя быть обнаруженными… Приказ был прост и понятен: забраться во фланг полкам Репнина и ударить там, откуда не ждут — со стороны заболоченного центра. А когда возникнет неизбежная суматоха, в атаку пойдут остальные полки и добьют русских.

Практически все упландцы уже переправились и втянулись в низину, даже зимой вонявшую болотной гнилью. Последние солдаты перебегали речку по льду, уже почти не скрываясь. Вот-вот должна была прозвучать команда к атаке… И тут что-то произошло. То, чего не ждали сами шведы.

Со стороны ближайшей русской батареи раздалось шипение, словно порох горел. Затем они увидели приглушённые то ли расстоянием, то ли заграждением долгие вспышки огня. И наконец прямо из-за бастионов временных земляных укреплений в сторону упландцев вылетел с десяток чего-то вроде ракет, кои применяли против конницы, только значительно больше.

Шведы даже успели понять, что их манёвр раскрыт, и попытались ринуться в атаку. Но эти ракеты одна за другой разорвались у них над головами. На прославленных упландских каролинеров с небес низвергся град свистящих железных осколков, убивавший и калечивший солдат, не знавших, как от этого защититься. Надо отдать должное выучке шведов: они не расстроили порядки и даже после такой кровавой бани бросились вперёд. Вот только никакого внезапного удара получиться никак не могло: их ждали. Да и что это за атака — снизу карабкаться на палисады. Впрочем — да — шведы не ищут лёгких путей.

Невероятно, но факт: яростная атака упландцев принесла свои плоды. Ценой больших потерь им удалось прорваться за палисад и начать бой внутри батарей. Русские канониры и солдаты сопротивлялись отчаянно, сражение превратилось в сущий ад… Снова послышались разрывы ракет — то на подмогу упландцам шёл не кто иной, как сам король во главе лейб-драбантов, и именно их обстреливали сейчас с одной из батарей. Но шведы уже воодушевились и удвоили усилия… Не выдержав этого безумного натиска, русские отступили. Канониры, видимо, имея какую-то инструкцию, стали подрывать зарядные ящики у своих орудий, иной раз ценой своей жизни.

На левом фланге у шведов, за болотом, заговорила другая русская батарея. Но стрельба пошла не по живой силе, а по льду Вабича. Ядра стали ломать ненадёжную ещё переправу. А тут ещё выяснилось, что даже отчаянная храбрость Карла и его гвардии не помогла захватить сходу самый проблемный участок — ту батарею, с которой то и дело начинался обстрел ракетами по наступавшим. Ни упландцы, ни подошедшие за ними вестерботтенцы и далекарлийцы вместе с отборными воинами — драбантами — ничего не могли поделать с этой батареей. Помимо бомбардиров её защищали солдаты в тёплых овчинных полушубках, а на их меховых шапках польского фасона в свете горящего палисада поблёскивали зелёные значки. Егеря, новый род войск. Ох ружейный огонь был убийственно точен и невероятно скор. Залп сливался со следующим залпом, пули косили наступавших, словно траву. В шведов десятками летели гранаты и небольшие ракеты, которые, судя по причиняемому ущербу, были теми же гранатами, только на «своём ходу». Около батареи вскоре возник второй вал — из мёртвых тел.

И прославленные каролинеры, лучшие солдаты Европы, не выдержали, начали медленное отступление.

Восточный горизонт к тому времени начал сереть, и в этом неверном свете шведы увидели сразу три неприятные вещи. Во-первых, с южного фаса укреплений дозорные углядели подступающую конницу. Снег в округе лежал неглубокий, лошадям не помеха. Во-вторых, огонь северной батареи Шереметева сделал своё дело: лёд на речке начал ломаться всерьёз. Ещё немного — и путь к собственному лагерю для шведов будет отрезан. И, в-третьих, над расположением на том берегу поднималось зарево. Там что-то очень нехорошо горело, судя по дальности — обоз. То ли русские применили свои ракеты, начинив их зажигательным составом, то ли выслали диверсантов… В принципе, сейчас для шведов разницы не было, результат-то всё равно один. И Карл отдал приказ отступать боевым порядком. Потому что, если артиллерия отрежет их от резервов, а с северного фаса подойдёт ещё и конница Меньшикова, на том русский поход шведской армии и закончится.

Шведам удалось то, чего пока ещё не могла исполнить ни одна армия континента: они, серьёзно потрёпанные, уходили с позиций, сохраняя порядок и дисциплину. Переправлялись по изломанному льду, теряя товарищей, погибавших от русских ядер и проваливавшихся в воду, но не утратили сплочённости. Только благодаря этому остались живы и их король, и те, кому повезло вернуться в свой лагерь…

— Где Аникишка? Где этот сучий сын?!! — рвал и метал Борис Петрович Шереметев, наблюдая в подзорную трубу погром, учинённый в южных батареях. — Сыскать и предъявить! Сказано было — стеречься атаки с центра! А он что? Проспал? Ежели б не стойкость солдат, то взяли бы свеи …что надо и что не надо! Под суд его![73]

— Брось бушевать, Борис Петрович, — сказал ему Меньшиков, наблюдавший не за разнесенными в клочья батареями, а за ретирадой Карла. — Не Аникитой единым, как говорится. Гольц тоже хорош, вон куда кавалерию засунул, едва поспели.

— Всем достанется, — грозно пообещал командующий. — Едва конфузию не получили, едино лишь чудом Господним от позора были избавлены.

— Ну, что, Борис Петрович, полагаю, пора особый пакет вскрывать.

Шереметев при упоминании оного разом перестал кипятиться, сосредоточился. Оба командующих вернулись в палатку. Борис Петрович добыл из кармана ключик, открыл ларец с бумагами и вынул ничем не примечательный бумажный пакет, опечатанный сургучом с орластыми оттисками. С хрустом сломал печати. Внутри обнаружился лист бумаги, исписанный неповторимым государевым почерком, который, не перекрестясь, не разберёшь.

Командующие переглянулись.

— Ну, что ж, Борис Петрович, — хмыкнул Алексашка, — быть по слову государеву. Пускай Карлус за нами по морозу побегает, авось согреется!

Карла трясло от ярости. Все доводы разума были прочно забыты, едва стало ясно, в какую цену обошёлся неудачный штурм русских позиций.

Нет, он не особенно жалел о потерях живой силы. У него много славных солдат, хоть в полках индельты[74], хоть в гвардии; хватит, чтобы поставить на колени всю Россию. Но обоз! Кто и как сумел его поджечь? Почти половина съестных припасов безнадёжно испорчена огнём, порох в части зарядных фур был подорван, довершив начатое пламенем. Расспрошенные часовые уверяли, что с того берега прилетели огненные снаряды, после взрывов коих и начался пожар. Учинили расследование, в котором приняли участие и гости. Эти сразу обнаружили, как они выразились, кое-что знакомое. Притащили в палатку обгорелые части помянутых снарядов, которые больше всего напоминали короткие твёрдые крылышки с рублеными краями, крестообразно прикреплённые к обломанному куску трубки из очень толстого многослойного картона. Обозвали сие словом «стабилизатор».

— Ручаюсь, там и на головных частях ракет были такие же …крылышки, — уверенно заявил Хаммер. — Никаких сомнений: тут поработали наши противники.

— Они работали, — прошипел Карл. — У них для этого было почти шесть лет. А вы чем занимались всё это время? Добывали бобровый мех за океаном и выясняли отношения с краснокожими? Крайне полезное времяпрепровождение! Окажись я на вашем месте, Швеция уже владела бы миром!

— Мы, ваше величество, делали, что могли…

— Это я понял! — разъярился король. — Также, как и то, что ваши возможности весьма ограничены!

— Так дайте нам шанс сделать то, в чём наши возможности практически безграничны, — спокойно ответил Хаммер. — Мы ждём только вашего приказа.

— Вы получите приказ, как только я смогу убедиться, что моя армия вновь готова к сражению, — надменно проговорил Карл. — Ступайте.

Битва у Головчина не была поражением, но и не стала победой. Все остались при своих позициях, хоть и понесли ощутимые потери. Но нужно признать: король едва унёс ноги с того берега. Генералов в том не винил: сам хорош. Крепко подозревал, что сейчас в русском лагере идёт выяснение, кто больше виновен в случившемся. Если так, то ещё не всё потеряно.

Лёд на речке был переломан ночным обстрелом, между льдинами чернели многочисленные полыньи разных калибров. По такому «мосту» на тот берег не переправиться, только наводить подобие понтонных мостов. Но делать это под огнём русских пушек — занятие, прямо скажем, чрезмерно рискованное. Нужно ждать, пока мороз не прихватит открытую воду, а это потерянное время, за которое к русским может подойти подкрепление. Впрочем, тоже не худший вариант. Пусть подойдёт Петер и наконец даст генеральное сражение по всем правилам.

Гости с их методами войны — подождут. В конце концов, их черёд может и не настать, если на то будет Божья воля.

…А на рассвете следующего дня короля разбудили словами:

— Ваше величество, вставайте! Русские ушли!

Как — ушли? Куда ушли?!!

Карл был настолько ошарашен подобным известием, что едва не задал эти вопросы вслух. Спал он полностью одетым, оставалось лишь накинуть тёплый плащ и надеть шляпу, чтобы выйти из палатки и убедиться самолично… Лютый холодный ветер сразу подхватил полы его плаща, едва не сдул треуголку. Алый рассвет, заливавший противоположный берег нездоровым, словно бы гнойным светом, не обманывал: сколько ни смотрел его величество в подзорную трубу, столько видел, что разбудили его не зря.

Русские полки действительно ушли.

— Какого дьявола… — у него поневоле вырвалось богохульство. — Почему они отдали мне победу?

— Возможно, ваше величество, они подсчитали свои силы, — ответил вездесущий Лагеркруна, также обозревавший окрестности. — Потери, понесенные ими, могли оказаться существеннее, чем мы думали.

— Но это же прекрасно! — воскликнул Аксель Спарре. — Нам остаётся только догнать их и добить!

— Это не основные силы русских, — осадил его король. — Но ты прав: бить врага лучше по частям… Готовить переправы!

Стужа обещала, что очень скоро полыньи на реке затянутся льдом. Однако шведы не станут ждать милостей от природы. Впереди ждала победа, а значит, нельзя было медлить.

Из дневника Петра Алексеевича:

Очень много слов было сказано и написано по поводу роли личности в истории. Но наблюдать это своими глазами… А уж когда одна личность как следует изучила другую и строит свои планы исходя из результатов исследования, то зрелище получается ещё то.

Иными словами, Пётр Алексеевич поймал Карла Карловича за его самые большие недостатки — самоуверенность и честолюбие. Государь ни на минуту не сомневался, что, узнав об уходе корпуса Шереметева, швед бросится вдогонку, притом, скорее всего, ради скорости марша ещё и от обозов оторвётся, поручив их сопровождению кого-нибудь из генералов. Другое дело, что у Бориса Петровича и Александра Даниловича тоже обозов, считай, не было, но их-то как раз отправили в путь первыми. По дороге нагонят. А вот у Карла ситуация обратная: обозам придётся догонять «хувудармен» короля, которая стремглав помчалась за русскими.

Шведы рассчитывали пополнить продовольственные запасы по пути — проще говоря, отобрать зерно и мясо у местных крестьян — но здесь, на территориях, юридически принадлежащих Речи Посполитой, местные жители почему-то исполняли приказы русского царя. А именно — загодя попрятали своё зерно, угнали скот в леса, да и сами там схоронились от греха подальше… Словом, когда шведы узрели русский арьергард в пределах досягаемости, зубы у них уже постукивали от мороза, а животы нешуточно так подводило от голода. Только раз за несколько дней им повезло найти плохо спрятанную яму с парой десятков мешков зерна. И надо отдать шведам должное: они не передрались за провиант, а найденное до последнего зёрнышка поделили на всех поровну, не чинясь, кто солдат, кто офицер. Ибо так приказал сам король, который разделил скудную трапезу со своими драбантами. Грелись в брошенных жителями деревеньках, рубили на дрова всё, что было способно гореть. Иначе говоря, не особенно они были рады тому, что выступили в поход зимой.

Арьергард русских шведы попытались атаковать сходу, но там не дремали. Застучали выстрелы, появились убитые и раненые с обеих сторон. Вскоре подтянулась шведская конница, однако на узком пространстве лесной дороги особо развернуться ей было негде, а русские ещё и применили по ней маленькие, но очень громко взрывавшиеся ракеты, пугавшие лошадей. Когда же подошли передовые полки, русские и вовсе сцепили несколько телег в вагенбург и встали насмерть, прикрывая отход основного корпуса… Бой приняли около четырёх сотен солдат. А когда стало ясно, что через этот редут раньше ночи шведам не пробиться, так как расположился он крайне неудачно — прямо на дороге меж двух поросших густым лесом склонов — в живых оставалось не более трёх десятков его защитников. Лишь половине от этого числа удалось уйти с наступлением темноты. Но шведов они задержали качественно, подарив своим несколько часов форы.

Карл рассчитывал на генеральное сражение у Мстиславля, куда и направлялся корпус Шереметева, но русские, объединив войска, не стали ждать гостей. Пётр немедленно отдал приказ уходить на юго-восток. В строну Батурина. А до населения городка довели информацию, что Карл идёт сюда, причём, голодный. Мол, делайте выводы. И большая часть населения, сделав нужные выводы, бросилось из города врассыпную, вывозя продовольствие и всё ценное. Что из припасов не смогли увезти ни перепуганные обыватели, ни русская армия, было предано огню…

…Такая игра в кошки-мышки, с одной стороны, безумно нравилась Карлу. Это был тот типаж, который жить не может без дозы адреналина в крови. Приказав Левенгаупту ещё раз пройтись частым гребнем по «освобождённой» от короля Августа части Польши и собрать новый большой обоз, он всё же вынужден был остановиться у полусгоревшего Мстиславля и дожидаться, пока подвезут уцелевший у Головчина провиант. Шведы едва тянули ноги, а сытые и довольные русские преспокойно уходили куда им вздумается, почему-то не желая давать сражение. Разведка доносила, что к армии Петра присоединяются новые полки, подвозят припасы. Противник усиливался, тогда как сам Карл пока только терял.

В день, когда до Мстиславля дотащились шведские интенданты с обозом, явились представители гетмана Мазепы. Они объявили о присяге, которую Иван Степанович принёс королю Карлу, поведали, что клятые донские казаки не поддержали его в том и, более того, направили два полка на подмогу Петру.[75] Но самое главное — гетман собрал в своей столице, городе Батурине, значительное количество еды и боеприпасов! Если его величество желает разместиться на зимних квартирах и воспользоваться провиантом, собранным его верным подданным — гетманом — то добро пожаловать. А там к весне и полсотни тысяч запорожцев на усиление подъедут, под ручку с калмыками… Обрадованный новостями, Карл отдал приказ — выступать на Батурин.

Про Смоленск он уже успел благополучно забыть. Так же, как Мазепа забыл сообщить, что в крепости Батурина прочно сидит русский гарнизон. Ну, и ещё про пару несущественных деталей. Бывает.

— Речь… За это, честно сказать, наши историки тебя готовы были ногами бить, — призналась Катя, когда они на очередных учениях устроили обеденный перерыв. — Причём, с особым цинизмом. Умудриться так засрать язык, хоть разговорный, хоть письменный — это нужен особый талант. У тебя получилось.

— А что было делать? — немного легкомысленно ответил Пётр Алексеевич, отдавая должное «сиротским бутербродам». — Что делать, когда везёшь вещь либо понятие, а у нас слова такого нет? Только и остаётся, что тащить ещё и слово.

— Ну, ладно — ещё всякие там корабельные термины, все эти шкоты, фалы и кофель-нагели, якорь им в корму, — настроение у солдат-девицы, судья по всему, было хорошее. — Это как раз понятно. А можно спросить, за какой надобностью тебя понесло тащить кучу немецких слов ещё и в быт? То есть туда, где нужные и всем понятные слова как раз были?

— Да пустое…

— Кому как. Просто у нас там шла война с упоротыми ребятами, кто аналогично засрал язык своей земли всякими «накшталт» и «гэликоптэрами» — вместо слов, которые давно есть, да вот беда, слишком похожи на русские. Тебе-то простительно, ты не знал, что творишь. А у нас эту же задачу выполняли явные враги.

— Катя, — Пётр Алексеевич тоже пребывал в недурном настроении: только что провёл тренировку на егерской полосе препятствий. И одет он был в полевой мундир соответствующего рода войск. Да и лето в разгаре, а обед на траве — самое оно для душевной беседы. — Как у вас там говорят — морали решила почитать? Уймись. Что можно, то изменим. Чего изменить уже нельзя, так и останется… Кстати, что такое «гэликоптэр»?

— Такая летающая хреновина с винтовыми лопастями.

— Очень понятно объяснила, — рассмеялся государь.

— Я могу гораздо подробнее, даже с рисунками, но на это уйдёт слишком много времени, — сказала в ответ Катя. — Проще сказать «хреновина» — и всем всё ясно.

— Это оттого, что сию штуку у вас каждый видел. А ты мне попробуй объясни.

— Красиво ты съехал с неудобной темы. Как у нас говорят — слив засчитан, — рассмеялась она. — Ладно, ладно, уже вижу, как ты мысленно мне голову рубишь. Итак, начнём с самого начала — то есть с принципов. Видел проект винтового аппарата Леонардо да Винчи?..

Иногда у них случались такие непринуждённые разговоры, с дружескими подначками и смехом, да. Но уж очень редко, просто по пальцам одной руки пересчитать…

Когда стало ясно, что шведская армия свернула с дороги на Смоленск и движется в направлении гетманщины, Пётр Алексеевич перекрестился и облегчённо вдохнул. Получилось.

Ему оставалось одно: следовать параллельным курсом по своей территории, не позволяя Карлу совершать фланговые манёвры. Вокруг «хувудармен» стали крутиться летучие отряды русских, коих именовали «партизанами». Эти выслеживали и уничтожали шведские корволанты, перехватывали гонцов, а то и, объединившись, совершали дерзкие атаки из засад. Февраль, который в старом русском календаре именовался словом «лютый», сделался для шведов не только холодным, но и весьма «увлекательным» по части разнообразных приключений. А попытку повернуть на Киев пресёк неожиданный удар регулярных русских войск по растянутому флангу шведской армии. Пётр не давал Карлу закрепиться ни в одном мелком городке, а крупные населённые пункты были загодя укреплены, благо, целых пять лет для этого было. Лишь в Гадяче шведам удалось взять крепостицу измором, да и то русский гарнизон в полторы тысячи человек, во-первых, продержал там шведов две недели, а во-вторых, сдался «на пароль», то есть под честное слово. Уважая тех, кто столь малым числом сумел ему так долго противостоять, Карл приказал обустроить для пленных русских отдельный лагерь, выделил охрану и скудный, но паёк из собственных припасов, и двинулся дальше.[76]

В этом году тепло пришло лишь во второй половине марта. Дороги мгновенно развезло в кисель, скорость продвижения обеих армий резко упала. Теперь Карлу, с учётом его манёвров и непредвиденных «сидений», до Батурина было не две недели ходу, а все два месяца — пока дороги не просохнут.

Гонец с известием о выдвижении корпуса Левенгаупта с собранным по половине Польши провиантом прибыл в ставку Петра уже по весенней распутице. Что самое интересное — Карлу о выступлении обоза известно до сих пор не было: курьеров Левенгаупта благополучно перехватывали. Зато в Батурин стали ездить люди в шведских мундирах, принося гетману хорошие новости о скором приближении армии Карла. Мазепа в свою очередь слал с этими гонцами письма — мол, ждём и надеемся, все глаза уже проглядели… Одним словом, у Петра Алексеича в отдельной папочке к концу апреля уже скопился убойный компромат, написанный гетманом собственноручно.

Вы не поверите, но Мазепа слал письма и Петру! В них он уверял в своей абсолютной лояльности, и что присяга Карлу была подставной, и что он заманивает шведов, дабы государь мог ударить по ним, когда ему заблагорассудится. Словом, сказочный …персонаж. Читая его эпистолярию, Катя начинала понимать, почему некоторые из её современников взяли себе этого типа за образец для подражания. Пётр Алексеич даже подумывал, не отправить ли эти письма Карлу, чтобы швед тоже почитал и оценил слог.

А дела у Мазепы и без того шли очень так себе. На свою сторону он сумел склонить около десяти тысяч запорожцев. Как и чем мотивировал, неизвестно, но, когда войско в апреле появилось в районе Батурина, и гетман начал облегчённо вздыхать — хоть не с пустыми руками к королю — среди явившихся казаков нашлись неглупые люди, которые начали здраво оценивать обстановку. В результате процесса осмысления ряды явившихся поредели где-то на треть. В самом деле — шли, как обещал гетман, на всё готовое, а тут надо крепость осаждать. В которой злые солдаты и гора припасов. И ещё неизвестно, в насколько плохом настроении придёт швед. У многих казаков были личные связи в Польше, так оттуда уже понаписали обо всех прелестях шведской оккупации. Наблюдать то же самое у себя дома почему-то мало кому хотелось. А тут ещё слухи о приближении Петра, также пребывавшего далеко не в лучшем расположении духа. О причинах последнего курсировали сплетни, будто какой-то из гетманских отрядов обнаружил поезд царицы, приближавшийся к Киеву. Но поскольку кареты с женщинами и детишками охранял воинский корпус численностью около двенадцати тысяч солдат, от идеи захвата заложников почему-то отказались.

Между тем, слова «тайно и с бережением» Фёдор Головин, возглавлявший этот кортеж, понял достаточно своеобразно. Результат, конечно, положительный: и царицу с детьми привёз в полной сохранности, и пополнение доставил. Два в одном, так сказать. Однако от известной доли негатива с государевой стороны это его не уберегло…

Пётр Алексеич давненько уже не брался за дубинку. Пример «немезидовцев», которых он не трогал ни при каких обстоятельствах, вынудил прочих вначале крепко задуматься о таком феномене, затем присмотреться, сделать кое-какие выводы. Наконец начали раздаваться голоса об офицерской чести. Вначале робкие, словно пробный шар пускали, затем всё смелее. Наконец, исподволь, потихоньку, но общими усилиями до государя довели-таки мысль о недопустимости рукоприкладства, по крайней мере по отношению к служивым. И в один прекрасный момент Пётр Алексеич внезапно обнаружил, что офицерство начало превращаться в некую общность со своим кодексом чести, который не допускал подобных эксцессов. Правда, пока оно строго делилось на два лагеря — «немцев» и «русских». В кавычках — потому что среди «немцев» бывали замечены и природные русаки знатных фамилий, а среди «русских» — самые что ни на есть немцы вроде Дитриха Кауфмана, одного из офицеров егерской роты Преображенского полка, или Алексея Келина, державшего оборону в батуринской крепости. Разница между партиями была в отношении к вопросу чести: имеет ли он касательство только к офицерам, или же распространяется на всё воинское сословие.

Это явление не прошло мимо взора государева.

— Ваша работа? — недовольно вопрошал он у поручика Черкасова.

— Чья же ещё, — лаконично отвечал тот. — Ты, помнится, мечтал о людях чести.

— Уж больно строптивы.

— Почти как мы.

Двое далеко не глупых мужчин поняли друг друга без лишних слов. Люди чести в том понимании, какое оба вкладывали в это слово, будут строптивы всегда. А мечтания… Что ж, они иногда имеют свойство сбываться немного не так, как хотелось бы.

Так что дубинка благополучно пылилась в каком-то забытом углу. Однако ничто не мешало Петру Алексеичу высказывать свой негатив словесно. Головина, к примеру, за «тайность» его манёвра он обложил в пять этажей с перекрытиями, не стесняясь присутствия дам. Матерился государь виртуозно, словно компенсируя богатством лексикона утраченную с некоторых пор возможность отвести душу иным способом.

Отправив солдат-девицу вместе с корпусом Меньшикова к Батурину, Пётр, как сказали бы в наше время, «послал чёткий сигнал» гетману. «Пан Запольский» в русском гвардейском мундире должен был однозначно показать Мазепе, что в двойной игре больше нет смысла, ибо в неё не верят.

Апрель 1706 года выдался холодным и относительно сухим. К Батурину, едва просохли дороги, заторопились сразу две армии. У шведов банально закончились припасы. Корпус Левенгаупта с обозом наконец выдрал колёса из грязи и покатил к королю, но король, повинуясь шилу в сидячем месте, тоже начал бродить туда-сюда, то пытаясь собрать хоть какое-то продовольствие, то ища встречи с русскими. С продовольствием получалось не очень, а вот встреч с русскими с некоторых пор было хоть отбавляй. Правда, проходили они совсем не так, как хотелось его величеству. Если бы сейчас здесь оказались воины армии Кутузова, они могли бы сходу опознать собственную тактику мелких многочисленных атак по флангам и в арьергард противника. Партизанские наскоки ослабляли шведскую армию медленно, но верно. Появились прославленные командиры таких соединений, к ним стремились попасть на службу. Потихоньку стали подтягиваться и казаки, присоединявшиеся к «летучим отрядам».

Всё это здорово осложняло Карлу жизнь, но сие обстоятельство его только забавляло. Король словно сам нарывался на неприятности, начав шарахаться от одного городка к другому. В итоге он носился по Малороссии, Левенгаупт, лишённый связи, носился в поисках короля, а Пётр сидел в Глухове и смотрел на этих двух военачальников как на полоумных. Осмысленной логике поддавались действия Левенгаупта, но никак не короля. Того снова куда-то несло. «Весеннее обострение», — едко прокомментировала это Дарья. Наконец Петру Алексеичу это надоело и он с двадцатитысячным корпусом, наполовину состоявшим из драгун, снова атаковал шведский фланг на марше. Пока Карлу сообщили об атаке, прошло не менее получаса, а за это время Пётр успел произвести некоторое опустошение в рядах шведских канониров, шедших в середине длиннейшей колонны, и поджечь часть зарядных фур. Иными словами, опять словно подтолкнул шведа: иди на Батурин.

А между тем корпус Меньшикова уже был там…

— …Думаешь, он тебя узнал? — поинтересовался Данилыч, разглядывая внешний палисад городка в подзорную трубу.

— Не узнал сразу, так помогу, — Катя молча сняла шляпу и отвесила гетману слегка издевательский поклон. — О, вот теперь точно узнал.

Это стало ясно по тому, с какой скоростью гетман исчез из поля зрения. Видимо, до него дошёл весь трагизм ситуации. А Катя ещё и подлила бензинчику в огонь, представившись казакам на стенах и обратившись к ним с краткой речью о том, как Иван Степаныч у неё на глазах целовал латинский крест и руку латинского же попа-иезуита, при том клялся в верности шведу-лютеранину. Видимо, казаки были в курсе, что за чудо чудное у них в гетманах, и потому сразу поверили. Тем более, что кое-кто эту девицу и правда узнал, ибо видел «пана Владислава». Иначе говоря, у Мазепы началась совсем уж чёрная полоса. В городе снова пошли разброд и шатание, часть казаков категорически отказывалась защищать «иуду». Дело закончилось тем, что они взяли верх над оппонентами и открыли ворота.

Четырёхмесячная батуринская эпопея завершилась, равно как и осада крепости. Полковника Келина и его солдат чествовали как героев. Верных мазепинцев повязали, причём, активнее всех в этом процессе участвовали их же товарищи… Припасы стали грузить на телеги и вывозить. Но во всей этой кутерьме, пожалуй, только одна Катя была недовольна. Как она ни старалась этому воспрепятствовать, но гетман всё же сбежал. Наверняка выскользнул в какую-то нору ещё до того, как открылись ворота города.

А приказ был однозначен: что можно из провианта — вывезти, что можно — позволить забрать обывателям и выгонять их из города, а всё прочее «вконец разорить». Точно так же они поступали во всех опорных пунктах, где мог бы закрепиться Карл — не оставляя ему ни крошки.

Теперь многое зависело от того, насколько хорошо сработают «летучие отряды» и разъезды: нельзя было допустить отъезда Мазепы к Карлу именно сейчас, пока он марширует к Батурину. Иначе сюрприза не получится.