Время, чтобы вспомнить все

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

У автора биографии есть определенные права и обязанности, и среди них право — которое одновременно и обязанность — рассказать, что на таком-то и таком-то этапе герой его повествования перешел из одной фазы жизни в другую. Это не значит, что переход этот произошел мгновенно, поскольку весьма редкие события — если таковые вообще существуют — привносят в жизнь людей быстрые и радикальные перемены. Изменения, будь они быстротекущими или медленнотекущими, почти всегда протекают постепенно, и даже значительные события жизни, вопреки многочисленным утверждениям, не меняют человека мгновенно. Супружество, рождение детей, успешное завершение задуманного дела, жестокое наказание, несчастный случай, приведший к слепоте, спасение от опасности, невероятное эмоциональное потрясение, оглушительный выстрел корабельной пушки, непредвиденное столкновение с чем-то отвратительным, неожиданное распознавание мажорного аккорда или резкая перемена в чьем-то отношении — все это душа впитывает постепенно независимо от того, насколько кратким было само событие или ваше ощущение пережитого. К мгновенному изменению приводит одна только смерть, но ведь после нее уже только вечная тьма.

Если глупо говорить о том, что жизни человека пришел конец, когда в нем еще теплится жизнь, отзывающаяся хотя бы на какое-то новшество — будь это новшество взращенным в земле дурманом или новой привязанностью, — то ничуть не менее глупо отрицать, что в жизни человека приходит время, когда он уже ни на что не отзывается, потому что не хочет отозваться или уже больше на это не способен. Именно такой точки и такого периода достиг в своей жизни Джо Чапин. И что остается добавить автору его биографии, кроме того, что Джо Чапин прожил еще несколько лет? Когда Джо Чапин потерял способность чувствовать — и уже не хотел и не мог откликаться на новую жизнь, — его история превратилась из биографии в историю других людей, в которой Джо уже не играет никакой существенной роли. Их истории, разумеется, ничуть не менее важны, чем история Джо, но это совсем иные истории, и они уже не о Джо.

Итак, какой же была жизнь Джо в его последние, равнодушные годы?

Каждый вечер он вел теплые, дружеские беседы с Артуром Мак-Генри в своем кабинете в доме номер 10 на Северной Фредерик. Оттуда он следил за аншлюсом и последовавшими за ним событиями в Вашингтоне. Но он никогда ни с кем не говорил о Кейт Драммонд. Рядом с Гиббсвиллем построили новое шоссе, и друзья пытались понять, приобретет ли город от этого большую значимость или наоборот. На Южной Фредерик открывали огромную кондитерскую, и Джо послал в муниципалитет свои возражения против внесенных в связи с этим изменений в кадастровые планы, однако его мнению не придали никакого значения. Старшеклассник из Гиббсвилльской школы занял второе место в юниорском чемпионате страны по теннису, а Джо и Артур даже не знали его родителей. Некто в клубе «Лэнтененго» сказал Джо, что какой-то человек по фамилии Чапин, никогда не игравший в гольф, подписался под письмом, гарантирующим оплату расходов комитета клуба (что, правда, было не совсем верно). Молодой парень, пришедший в фирму «Мак-Генри и Чапин» из Пенсильванского юридического журнала, отлично справлялся с работой. Новая крыша дома номер 10 на Северной Фредерик стоила Джо почти треть того, что когда-то его дед заплатил за весь дом. Артур был уверен, что видел последний «пирс-эрроу» — без шин, с разбитым вдребезги ветровым стеклом и помятой крышей — в овраге возле Кольеривилля. Гарри Джексону успешно прооперировали грыжу. Билли Инглишу удалили простату. Джоби Чапин оповестил родных и друзей, что предпочитает, чтобы его называли «Джо» или «Чейп».

На Северной Фредерик двое друзей почти никогда не вели деловых разговоров. В офисе они называли друг друга по имени, но в присутствии посторонних обращались друг к другу «мистер Чапин» и «мистер Мак-Генри» и держались с таким вежливо-деловым видом, что знакомые, которым не довелось наблюдать их близких дружеских отношений, о них даже не подозревали. И супруги Мак-Генри, и супруги Чапин теперь редко выбирались из дому развлечься. Они ходили на «Вторые четверги», на кое-какие большие и маленькие вечеринки с обедами и на две ежегодные ассамблеи, но перестали ходить на танцы в частные клубы и клуб «Гиббсвилль» и появлялись на вечеринках с коктейлями только в тех случаях, когда их давали в честь кого-то из приятелей, или гостей приятеля, или в связи с предстоящей свадьбой.

Встречи двух друзей и партнеров в кабинете на Северной Фредерик вошли в обычай, однако не утратили своей спонтанности. Всякий раз, уходя из дому, Артур говорил Роз: «Пойду повидаю Джо», — и говорил он эти слова тем же тоном, каким когда-то говорил их ее сестре и предшественнице Милдред. А Джо говорил Эдит: «Думаю, сегодня вечером к нам заглянет Артур». Эти встречи вряд ли можно было назвать регулярными, поскольку порой друзья не встречались ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье вечером, хотя Артур иногда заглядывал в воскресенье после полудня.

С годами, особенно вскоре после последней встречи Джо с Кейт Драммонд, периоды молчания становились продолжительней, и все чаще к участникам встреч присоединялось виски. Перед тем как отправиться на вечерний отдых, Мэри ставила на старую тумбочку из красного дерева большой серебряный поднос с бутылкой шотландского виски, стаканчиками, льдом, графином с водой и содовой для Артура. Артур по-прежнему пил виски с содовой, а Джо после последней встречи с Кейт перестал добавлять лед в какие-либо напитки и виски теперь пил, почти не разбавляя водой. Обычно Джо сидел и молчаливо потягивал виски, но сколько бы это молчаливое потягивание виски ни продолжалось, Артур, прощаясь перед уходом, никогда не считал, что его друг пьян. Однако каждый раз, возвращаясь к Джо, он видел на подносе новую непочатую бутылку и мучился вопросом, который не решался задать: сколько еще времени после его ухода Джо продолжал сидеть в кабинете, курить трубку, напевать старые мелодии, потягивать разбавленное водой виски и думать о прожитой им жизни.

Джо свойственна была привычка вести себя вежливо и достойно, и теперь Эдит пожинала плоды привитых ему с детства взглядов и манер и их зрелого применения на практике. Она не слышала от него ни резких слов, ни ответных обвинений, ни горделивых признаний. Он не беспокоил ее ничем, кроме более благонравного повторения привязанности ее собственного отца — пристрастия к виски. В полночь, в половине второго ночи или в два часа пополуночи он приходил в их спальню и при слабом свете ночника, раздеваясь, вешал на вешалку костюм, вставлял в туфли распорки, снимал нижнее белье, а потом бесшумно ложился в постель.

— Спокойной ночи, Джо, — говорила Эдит.

— Спокойной ночи, Эдит, — отвечал он.

Они произносили эти прощальные перед сном слова так, точно старались никого в доме не разбудить или не нарушить сон спящего младенца. Вскоре в комнате начинали раздаваться глубокие вдохи и выдохи Джо, потом его похрапывание, а потом бормотание, и Эдит прислушивалась к нему, стараясь расслышать имена или хотя бы отдельные слова, но из всего услышанного ей удалось различить лишь одну разумную фразу: «Мы знаем, что думает официант».

В прежние годы для личных поездок Джо всегда пользовался услугами Гарри Джексона в отличие от поездок деловых, в которые его возил другой шофер. В свой офис и обратно Джо всегда ходил пешком, а расстояния между офисом и банками были настолько короткими, что машина просто не требовалась. В первые месяцы работы в офисе после травмы Джо, отправляясь в здание суда, пользовался услугами Гарри — дорога туда была для него слишком крутой. Эта дорога была не под силу и многим другим адвокатам, которые, страдая сердечными заболеваниями, далеко не всегда догадывались, насколько вреден для них подъем к зданию суда, поскольку высокий холм, на котором оно находилось, со стороны вовсе не казался высоким. Когда Джо стало легче ходить, он вернул Гарри к его прежним домашним обязанностям, однако Артур взял на себя почти всю работу, связанную с походами в суд, и деятельность Джо теперь ограничивалась в основном делами в офисе и в центре города.

А так как Джо теперь постоянно встречали на Мейнстрит, создавалась иллюзия, будто он ведет дела не менее активно, чем прежде. И поэтому жители Гиббсвилля не сразу заметили, что Джо постепенно сворачивает свою практику. Его пожертвования общине становились все более скудными, но это легко объяснялось тем, что в политической деятельности он теперь участвовал лишь номинально. Всякий раз перед ленчем в клубе «Гиббсвилль» Джо выпивал два мартини, и делал это настолько быстро, что часто этого никто даже не замечал; Джо делал это так же изящно, как носил свои элегантные галстуки, свои превосходные английские туфли и свои искусно пошитые двубортные костюмы. Он стоял у бара и не прикасался к коктейлю до тех пор, пока не был готов его выпить, затем он одним глотком выпивал половину бокала, а вторым — все остальное. Он кивал бармену, и тот сразу принимался за следующий коктейль. После этого Джо шел к заказанному им столику или общему столу и ел ленч. Он не простаивал у стойки с бокалом в руке и не приносил бокал к столу. Кроме того, время от времени — поначалу никогда не делая этого два дня подряд — Джо, перед тем как идти домой на обед, заглядывал в клуб, а в те дни, что в клуб не заглядывал, заходил в бар отеля «Джон Гибб». Его посещения клуба и бара отеля постепенно переместились с шести вечера на пять тридцать, а потом на пять, но эта перемена случилась в течение трех лет и очень постепенно. Переменились не только часы приема мартини, но и его состав: оба бармена теперь без малейшего упоминания об этом отлично знали, что мартини следует приготовить двойной крепости. И через пять лет Джо уже выпивал два двойных мартини перед ленчем, четыре двойных перед возвращением домой к обеду и еще один вместе с Эдит перед обедом.

Все эти перемены Артур, разумеется, заметил, но от каких-либо замечаний воздерживался, поскольку знал о своем друге нечто, о чем Джо Чапин ему сам не рассказывал. Ему стало известно об этом почти сразу после того, как это случилось: он знал о безнадежной любви Джо к Кейт Драммонд.

По прошествии трех-четырех месяцев после последней встречи Кейт Драммонд и Джо Чапина Артур по настоянию Энн увиделся с ней в Нью-Йорке. Встреча их состоялась после беседы Энн и Кейт.

— Откуда у тебя этот перстень с рубином? Что-то новое?

— От тайного поклонника, — ответила Кейт.

— Может, он и тайный, но явно богатый. Боже мой! — воскликнула Энн. — Ты с ним наверняка познакомилась в Калифорнии.

— Наверняка, — сказала Кейт.

— Ты сказала это таким тоном, что я начинаю сомневаться, — сказала Энн. — Знаешь, Кейт, когда ты так неожиданно уехала в Санта-Барбару, я, признаюсь, решила, что в Нью-Йорке ты была несчастлива. Но, судя по твоему перстню, это, похоже, не так, и дело не в том, подарили тебе этот перстень здесь или в Калифорнии.

— Я этот перстень никогда не ношу.

— Возможно, но я его раньше не видела.

— Этим перстнем лучше просто любоваться. Стоит его надеть, как тут же начнутся расспросы.

— Поверь мне, если бы у меня был такой перстень, я бы его носила, и плевать мне на любые расспросы.

— Тогда я, пожалуй, сделаю вот что: я тебе его оставлю. В своем завещании. Я отдам тебе его, но не могу этого сделать, пока этот человек жив.

Энн задумалась.

— Странное заявление. Словно ты ожидаешь, что он скоро умрет.

— Нет, я этого не ожидаю, но я не хотела бы, чтобы он узнал, что я отдала тебе этот перстень. Если он увидит его…

— Этот человек может увидеть его у меня на руке? Из тех, с кем я вижусь, я не знаю никого, кто мог бы подарить тебе такой перстень, верно? Это кто-то постарше. Кого же я знаю, кто постарше?

— Энн, не надо больше гадать. В этом нет никакого смысла. Я завещаю его тебе, так что считай, что он у меня временно. И давай переменим тему разговора.

Несколько дней спустя Энн спросила Кейт:

— Кейт, этот перстень тебе дал мой отец?

Кейт кивнула.

— Я так и думала. И я этому рада.

— Как ты догадалась?

— Особой догадливости тут не требовалось. Я знала, что ты пытаешься выгородить кого-то постарше, кого-то состоятельного, кого-то, с кем я вижусь. И я тогда еще поняла, что в тот вечер, когда я не смогла пойти с ним в ресторан и вы пошли вместе… Кейт, у тебя был роман с моим отцом?

— Да.

— Я тоже его люблю. Но это кончено?

— Это давно кончено. Романа в общем-то и не было. Была одна ночь, и это все.

— Ты просто чудо! Наконец-то мой отец решился! Перстень с рубином — это самое меньшее, что ты заслуживаешь. Любить такую молодую, прелестную, красивую… Ты даже не знаешь, ты даже не представляешь… И ты в него влюбилась?

— Да.

— С тобой он сбросил свои доспехи. Он ведь носит доспехи. — Энн улыбнулась. — Где же он их повесил? Надеюсь, что здесь, в этой квартире?

Кейт кивнула.

— Если бы я могла с ним поговорить. Но это, конечно, невозможно.

— Нет, и невозможно не только это.

— Я могу лишь догадываться о том, что произошло. Вы приняли твердое решение? Конечно, приняли. С моим бедным, милым, чопорным отцом по-другому и не получится.

— Человек, который дал мне этот перстень, вовсе не чопорный.

— Ты, черт возьми, права. Теперь, Кейт, я буду на тебя смотреть совсем другими глазами. Надеюсь, это не будет тебя смущать, потому что я тобой восхищаюсь. И я у тебя в долгу. Мне так хочется тебя расспросить, но…

— Не надо, — прервала ее Кейт.

— Не буду, — сказала Энн.

Она позвонила Артуру Мак-Генри. Они встретились в ресторане, и Энн спросила его:

— Дядя Артур, что для вас самое святое?

— Самое святое? Дай-ка подумать.

— Другими словами, чем бы вы поклялись, если б давали самую нерушимую в вашей жизни клятву?

— Энн, я могу просто дать тебе честное слово.

— Если вы отнесетесь к моему рассказу всерьез, мне вашего честного слова будет достаточно.

И Энн рассказала ему об отце и Кейт Драммонд.

— Я уверена, что он вам никогда этого не расскажет, — сказала она.

— Он мне о многом рассказывает, и у него было множество шансов рассказать мне и об этом, но он не стал. Однако эта история кое-что объясняет.

— Что именно? У него неприятности?

— Это такие неприятности, что ни ты, ни я не можем помочь ему с ними справиться. Он точно пытается остановить время. А разве это невозможно?

— Да, но он не только хочет остановить время, он хочет повернуть его вспять, — сказала Энн. — Вот вам и очередной секрет семьи Чапин. Одному Богу известно, сколько вы их уже знаете.

Прошел год, и в пространном письме отцу Энн написала:

«Моя славная Кейт Драммонд объявила о своей помолвке с молодым человеком из Санта-Барбары, штат Калифорния, и хотя я с ним еще не познакомилась, я с готовностью согласилась быть ее подружкой на свадьбе. Свадьбу сыграют 20 октября в Баффало. Стюарту предложили роль шафера. Жених Кейт тоже окончил Принстон в 1927 году, и хотя они со Стюартом не были близкими друзьями, его выбор кажется вполне естественным, так как Стюарт родом из Баффало, а почти все остальные шаферы Джека Руперта с Восточного побережья».

Поначалу Артур без конца предоставлял Джо возможность поговорить о Кейт Драммонд, но вскоре понял, что Джо станет говорить о Кейт лишь в том случае, если Артур спросит о ней напрямую, а на это он решиться не мог. Артур стал также понимать, что разлучить Джо с бутылкой ему, увы, не удастся. Да он и не был уверен, что это следует делать. Если бы Артур подошел к этому вопросу благочестиво, ему пришлось бы вести с Джо душеспасительные беседы, уговаривать его, читать ему проповеди. Но благочестие Артура было совсем иного рода. Его другу уже было далеко за пятьдесят, он прожил свою жизнь, почти никому не причинив зла, и, по мнению Артура, Джо Чапин не так уж много получил от жизни. Даже если бы Артур набрался дерзости и попросил Джо больше не пить, в таком случае, по его мнению, он должен был предложить своему другу что-то взамен. У Джо была его выпивка, а что Артур мог предложить вместо нее? Артур поразмыслил и понял, что предложить ему нечего. За все эти последние годы — конец 1930-х — начало 1940-х — Джо ни разу не поставил себя в глупое положение, и не было никаких причин предполагать, что серьезная опасность грозит его сердцу или печени. Не было никаких приступов и никаких разительных перемен, лишь изменения, указывавшие на то, что он приближается к шестидесятилетию. Ко времени нападения на Пёрл-Харбор Джо Чапина уже считали любителем выпить, но не пьяницей. Он продолжал быть старшим партнером в фирме «Мак-Генри и Чапин» и не проявил никакого сопротивления, когда в фирму взяли еще одного парня из «Юридического обзора», и с достоинством уступил тактичным маневрам Артура, освободившего его от всей важной работы в фирме. Артур позаботился о том, чтобы Джо брал продолжительные отпуска: все лето, два месяца зимой, неделю-другую весной и пару недель осенью. Если кто-то говорил Артуру, что тот огораживает Джо от работы, Артур отрицал это, однако прекрасно сознавал, что его друг страдает неизлечимой болезнью под названием «утомленность». А если твой друг страдает неизлечимой болезнью, ты должен сделать все, что в твоих силах, чтобы скрасить его последние годы, и Артур делал что мог: он относился с уважением к скрытности своего друга и давал ему пить столько, сколько Джо хотелось. Артур вел себя так, как стал бы вести в том случае, если б Джо тайно страдал диабетом и кололся инсулином.

Когда стране наносится оскорбление, то мужчина пятидесяти девяти лет от роду, как бы сильно он им ни возмущался, скорее всего прекрасно понимает, что почти ничего по этому поводу сделать не может. А вскоре стало ясно, что защитить честь страны на фронте не сможет и его сын, которого призвали на службу, а потом отпустили из-за дефекта среднего уха, о котором прежде никто и не подозревал. Муж Энн, Стюарт Мазгроув, сопровождал своих университетских приятелей к военно-воздушной базе Консет и базам военно-морской авиации в Тихом океане, и Энн теперь проводила гораздо больше времени в доме номер 10 на Северной Фредерик, что доставляло Джо удовольствие, но, к сожалению, не только удовольствие, так как Энн снова начала доверять ему свои тайны и призналась, что, если бы не война, она бы развелась со Стюартом. Но даже отцу она решилась признаться лишь в том, что они со Стюартом оказались неподходящей парой и что из-за их несовместимости у него появились другие женщины, а у нее — другие мужчины.

— Что ж, после войны ты можешь предпринять новую попытку, — сказал ей Джо.

— Но не со Стюартом, — сказала Энн.

— Настолько все плохо?

— Что ж, может быть, я и попытаюсь. Я попытаюсь. Но возможно, он этого не захочет. Я все время надеюсь, что он встретит такую девушку, на которой ему захочется жениться.

Так и случилось: Мазгроув попросил у Энн развод, и она его дала. Но он не женился на другой девушке. Вместо этого он стал умолять Энн вернуться к нему и снова попробовать жить вместе. Энн согласилась и во время его отпуска вернулась к нему. Она ушла от него среди ночи. Сбежав из вашингтонского отеля, она дождалась на железнодорожной станции первого утреннего поезда и вернулась на Северную Фредерик, в дом номер 10.

Это было в 1944 году.

— Что же на самом деле случилось? — спросил Джо. — Я в таких делах неплохо разбираюсь, так что ты можешь мне довериться.

— Нет, не могу. Это связано с сексом, и изменить тут ничего нельзя.

— Понятно, — сказал Джо. — Что ж, по крайней мере ты не вышла за него снова замуж. Ты с нами, в нашем старом доме. Ты знаешь, ведь этому дому уже почти сто лет — нашей старой развалине. Мрачный старый сарай, но я его люблю. А ты?

— Похоже, что я тоже его люблю. Я все время сюда возвращаюсь, — сказала Энн.

— Не волнуйся, у тебя будет свой собственный дом. Ты встретишь человека, которого полюбишь, а сюда будешь приводить своих внуков.

— Ты хотел сказать, твоих внуков.

— Конечно, я имел в виду моих внуков. Твоих детей, моих внуков. Но ты можешь привести сюда и своих внуков тоже. Может, и Джоби, или Джо, как он предпочитает, чтобы его называли, женится и будет жить в этом доме, хотя не думаю, что доживу до этого дня. Насколько я знаю Джо, он отряхнет прах Гиббсвилля с ног своих и заживет в какой-нибудь другой чертовой стране.

— Скорее всего, — согласилась Энн.

— Я доживу свою жизнь здесь, и твоя мать тоже, но после того как ее не станет, могу поспорить, вы с Джоби его продадите. Что ж, почему бы и нет? Содержать его дорого, да и где найдешь таких людей, как Мариан и Гарри? Я все же рад, что у вас были такие вот Мариан и Гарри. Вы сможете рассказать своим внукам, как приятно, когда тебе служат такие приличные, толковые и достойные люди. Насколько я слышал, появился новый вид прислуги под названием «детская няня». Пятьдесят центов в час, слушай радио, ешь все, что хочешь, из холодильника, и никто не считает, сколько именно ты съел. У нас в офисе есть молодой парень, который считает, что нас с Артуром давно пора отправить на гильотину. Так вот, я слышал, как он жаловался на подобных нянь: они воруют его сигареты, а уходя домой, уносят с собой полфунта масла, при том что им платят пятьдесят — семьдесят центов в час. Этот парень, из-за того что у нас есть слуги, смотрит на нас свысока, а сам жалуется на качество своей прислуги. Где же здесь последовательность? Мне так и хотелось сказать ему: «Фрэнк, у тебя такая прислуга, которой ты заслуживаешь. Ты попроси Мариан и Гарри работать на тебя, предложи им любые деньги — посмотрим, что получится». Да они его высмеют, потому что Гарри куда больше джентльмен, чем Фрэнк, при том что Фрэнк — член коллегии адвокатов, а Гарри — дворецкий, если, конечно, такое различие теперь хоть что-то значит, в чем я весьма сомневаюсь. Я полагаю, дело в том, что люди вроде нас относились к своим слугам не хуже, чем к собственным детям. Но Фрэнку этого не понять.

Джо улыбнулся, и Энн улыбнулась ему в ответ.

— Считается, что после шестидесяти ты уже можешь себе позволить подобные высказывания, но я безбоязненно позволял их себе и в пятьдесят, и в сорок, и в тридцать. С тридцати лет мои взгляды почти не переменились.

— Зачем же их менять, если ты и тогда был прав?

— Если я был прав, — сказал Джо. — Что-то в жизни не меняется, но сами люди меняются. И это заявление не такое уж противоречивое, как кажется. Мои взгляды с тридцатилетнего возраста не сильно изменились. Я имею в виду, я верю в то же самое, что верил тогда. Но сам я, конечно, переменился. Стоит посмотреть на меня, и это сразу видно. И ты переменилась. Все мы меняемся. А кстати, как поживает та славная девушка, твоя приятельница Кейт Драммонд?

— Ну она-то как раз и не изменилась.

— Как это так — не изменилась? Ну-ка расскажи мне.

— Она выглядит так же, как выглядела, когда мы жили в одной квартире. Точно так же.

— Красивая, умная, милая, — сказал Джо. — Да?

— И все еще влюблена в того же самого человека.

— Своего мужа, — добавил Джо.

— Нет, Кейт была влюблена в кого-то другого, и, кто бы он ни был, она все еще в него влюблена. Но со своим мужем она счастлива. В этом, наверное, тоже есть некое противоречие.

— Конечно, Энн, в жизни много всего противоречивого. Мне кажется, что твоя подруга Кейт может быть счастлива и одновременно все еще любить другого человека. Мне она необычайно понравилась. И хотя я не был с ней близко знаком, я думаю, что она замечательный человек.

— А я ее просто люблю, — сказала Энн.

— Да, вы были близкими друзьями. Что ж, ты, наверное, устала.

— А ты хочешь почитать. Что ж, пойду, мой милый мужчина, мой замечательный папа.

Энн поцеловала отца и поспешно вышла из комнаты, не догадываясь о том, что это была их последняя задушевная беседа.

Между Джо и Эдит установились отношения, которые нельзя было назвать враждебными, но начиная со дня гневного признания Эдит, они все больше удалялись от своей любви. Собственно, любви уже как таковой и не было, но они продолжали жить в одном доме, вместе завтракали и обедали и совершали все ежедневные дела, которые обычно совершают люди, живущие бок о бок. Эдит могла рассчитывать, что Джо оплатит все их счета и будет вести себя как положено «показному» мужу. «Мистер и миссис Чапин получили большое удовольствие…», «Мистер и миссис Чапин сожалеют…», «Мистер и миссис Чапин обратились с просьбой…», «Мистер и миссис Чапин были среди…» И разумеется, ни у прессы, ни у окружавших их людей не было никаких доказательств того, что их отношения переменились, и никаких на этот счет подозрений. Эдит и Джо, как и все в их возрасте, старели, но в отличие от многих людей их возраста продолжали относиться друг к другу с той подчеркнутой вежливостью, с которой относились всю свою жизнь.

Разумеется, гневное признание Эдит было спровоцировано первым неожиданным подозрением в том, что Джо больше ей не принадлежит, в чем она усомнилась впервые за все годы их совместной супружеской жизни. Поначалу Эдит испугалась, что ее признание было тактической ошибкой, но почти сразу же сама себя поправила: это не было ошибкой, это было удачным стечением обстоятельств, поскольку в одном и том же разговоре они с Джо одновременно положили конец притворству и обману. Сокрушительный удар их браку нанес не один из супругов, а сразу оба. «Я обвиняю тебя, но я сделала то же самое». Они не изнывали от тягучего сомнения, виновный не испытывал страха в ожидании мести, а у оскорбленного не было нужды изображать мучительное смирение и при этом выжидать подходящего случая отомстить. Осознав то, что произошло, Эдит назвала сложившее положение «полным разрывом». Но, поразмыслив над случившимся, она поняла, что это вовсе даже не полный разрыв, а нечто в своем роде более стоящее. Это были новые, абсолютно новые отношения с мужчиной, с которым она прожила всю свою жизнь и которого она тайно — и только тайно — презирала. Она презирала его за то, что он, один из самых привлекательных мужчин города, женился на ней, женщине с заурядной внешностью и ничем не выдающейся. Она в своей душе осуждала Джо за то, что все эти годы он желал лишь ее одну и что для удовлетворения его желаний и возбуждения страсти ему достаточно было ее одной. Эдит по-прежнему была убеждена, что до романа с этой незнакомкой, честь которой Джо пытался защитить, у него была всего одна женщина — она сама. Однако для тайного презрения у нее была и другая причина: Джо был слишком вежлив, слишком тактичен, и его было слишком легко победить, и при этом он не был достаточно удачлив или достаточно невезуч. Но когда она призналась ему в своей измене и даже похвасталась ею, их отношения испортились, но, с другой стороны, в чем-то изменились к лучшему. Эдит увидела в нем то, чего прежде никогда не замечала. Он не вызывал у нее теперь особой симпатии, но она как бы задним числом почувствовала к нему уважение, и это уважение в некоторой мере отразилось на их новых отношениях.

Именно поэтому Эдит нетрудно было изображать удовлетворенность жизнью, несмотря даже на то что у нее вскоре появилась новая причина презирать своего мужа. Она неизбежно оказалась первой свидетельнице его пьянства, а поначалу была и единственной. Количество выпиваемого им спиртного стало очевидным из присылаемых домой счетов — поначалу только из магазинов, а потом и из клуба «Гиббсвилль». Эдит выискивала и постоянно находила все более заметные признаки того, что злоупотребление спиртным не проходит для Джо даром.

— Я готовлю все его любимые блюда, а мистер ничего не ест, — бывало, жаловалась Мариан.

И Эдит старалась выгородить Джо, делая вид, что верит, будто он съел сытный ленч днем в клубе. Эдит сама убрала за ним после его первого кровотечения и рвоты, и потом, когда она ненастойчиво предложила Джо вызвать Билли Инглиша, а он отказался, она послушно согласилась не вызывать его. Но Билли Инглиш пришел к ней сам.

— Эдит, Джо слишком много пьет, — сказал он. — С этим надо что-то делать.

— Я бы хотела, чтобы вы с ним поговорили, — сказала Эдит. — Или вы уже это сделали?

— Нет, не сделал. Я, похоже, его проглядел. Я узнал об этом от другого врача. Я, его друг, и не заметил такое. Знаешь, кто обратил на это внимание?

— Так это уже стало заметно?

— Глазному врачу заметно. Джо пошел к Фергусону за новыми очками, а тот ему очков не дал. Он сказал Джо без обиняков, что, по его мнению, Джо нужны очки из-за того, что он пьет. Центральная дистрофия сетчатки. Плохо видно то, что прямо перед тобой. Я должен был обратить на это внимание: уже несколько человек спросили меня, не обеспокоен ли чем-то Джо и не работает ли он слишком много. Он шагал этим людям навстречу и их даже не заметил. Эдит, я хочу, что ты велела ему прийти ко мне на осмотр.

— Я с удовольствием это сделаю, но как?

— Я не знаю как. Ты его жена. Ты в последнее время присматривалась к своему мужу? И я спрашиваю это без всяких шуток.

— Ну и вопрос!

— Хорошо, ответь тогда на следующие вопросы: он стал в последнее время носить брюки большего размера?

— Да, стал.

— Ты не заметила, что у него поредели волосы на лобке?

— Нет, я этого не заметила.

— А может, ты в этом направлении уже и не смотришь? Ты обращаешь внимание на его ладони?

— Нет.

— Тогда обрати. Они, очевидно, порозовели, — сказал Билли.

— К чему вы ведете?

— Ты ведь слышала о циррозе печени. От него умер твой отец.

— О Боже, — вырвалось у Эдит.

— То, что Фергусон пришел поговорить об этом со мной, дело необычное, но он знает, что Джо не только мой пациент, но и мой друг. И еще он знает, что у меня осталось совсем не много пациентов. И ему нравится Джо. Я вот что скажу тебе, Эдит: если Джо стесняется идти ко мне или у него есть на этот счет какие-то сомнения, ничего страшного. Я не обижусь, если он пойдет к другому врачу. Но уговори его пойти к врачу, и сделай это как можно скорее.

— Я постараюсь, — сказала Эдит.

— Одних стараний недостаточно. И обрати внимание на кровотечения. Если у Джо начнется рвота кровью, звони мне немедленно.

— Спасибо, Билли.

— Не благодари меня, благодари Фергусона.

— Я с доктором Фергусоном едва знакома, — сказала Эдит.

Что толку говорить с Джо, когда доктор по имени Фергусон, с которым Джо был едва знаком, уже сказал ему, что он слишком много пьет? И что толку разговаривать с человеком, который пьет из-за любовного романа с какой-то женщиной в Нью-Йорке? Пьет из никчемной почтительности к невесть кому и желания огородить какую-то ничтожную шлюху.

Эдит давно уже перестала ценить своего мужа. А при их новых отношениях — теперь уже не таких и новых — они оба, словно по обоюдному согласию, избегали разговоров, в которых хотя бы один из них мог выразить озабоченность состоянием другого. Если уж они приговорили себя — а так оно и было — к совместной жизни, не подразумевавшей даже дружеских отношений, что, по мнению Эдит, все же было лучше, чем жизнь порознь, то, согласно продуманному ею плану, не стоило устраивать малоприятных сцен и из-за них лишаться этого преимущества. И еще, сказала себе Эдит, она делает Джо одолжение, позволяя ему жить так, как ему заблагорассудится.

Ее «философское» отношение к этому вопросу всего лишь раз подверглось осуждению. Однажды Джоби, преподававший кодирование в «Офисе стратегических служб» в окрестностях Вашингтона, приехал домой в Гиббсвилль, как он выразился, на «бифштекс», и во время своего визита случайно наткнулся в клубе на доктора Инглиша. После разговора с доктором он явился к матери, в комнату для рукоделия.

— Что происходит с отцом? — спросил он.

— Ничего, он у себя в офисе.

— Я не имею в виду в данную минуту. Нет, я имею в виду именно в эту минуту. И во все остальные. Я считаю, что он выглядит черт знает как.

— Ты так считаешь?

— А ты разве нет? — спросил Джоби.

— Ты так редко приезжаешь домой, естественно, мы за это время меняемся. Я полагаю, когда приедешь в следующий раз, ты увидишь новые перемены.

— Послушай, мать, я, может, в медицине ни черта не смыслю, но любому видно невооруженным глазом, что отец разваливается на части.

— Неужели? А как, думаешь, ты сам будешь выглядеть, когда тебе исполнится шестьдесят два? Тебе нет еще и тридцати, а вид у тебя не слишком-то здоровый.

— Я тут ни при чем. Когда в последний раз отец был у врача? Когда его в последний раз проверяли?

— Я не знаю.

— Год назад?

— Возможно, — ответила Эдит.

— Два года назад?

— Может быть, и два. А может быть, и три.

Джоби поднялся с места.

— Ты заставишь его пойти к врачу?

— Да нет, не думаю.

— Он достаточно взрослый, чтобы о себе позаботиться, — ты ведь так рассуждаешь?

— Да, именно так.

— И ты отказываешься уговорить его пойти к врачу?

— Отказываюсь? Джоби, тут речь идет не о моем отказе. Если я понимаю тебя правильно, ты приказываешь мне уговорить твоего отца пойти к врачу…

— Именно так оно и есть.

— А я на твои приказы не обращаю никакого внимания. Так что речь идет не о моем отказе. Ты на своей работе приказываешь кому-то? Ты лейтенант, или капитан, или что-то в этом роде?

— Не я тебе приказываю, Бог тебе приказывает.

— Боже мой, Боже мой. Раз ты настолько приближен к Господу, у тебя должность наверняка выше капитанской.

— Мать, я думаю, что ноги моей больше не будет в этом доме.

— О, ты уже такое говорил по крайней мере раз десять, начиная лет с двенадцати-тринадцати. Ты, похоже, думаешь, что стоит тебе сказать, что ноги твоей больше не будет в этом доме, и все проблемы сразу решатся. Но эта угроза уже не такая действенная, как прежде, когда ты был маленьким, капризным, беспомощным мальчиком. Мы многое прощаем детям, потому что они дети. А что, если я скажу тебе, что тебя сюда никто не приглашает? Что, если я напомню тебе, что пора обзавестись своим собственным домом и женой, которой ты будешь отдавать приказания, пока она согласится это терпеть? Я не выношу грубость, и никогда ее не выносила, и мне не приходилось ее терпеть ни от кого, кроме тебя. Мы всегда старались понять тебя и многое тебе прощали, потому что ты был… я уверена, что у современных психологов есть для этого название. Но мы считали, что ты нуждаешься в понимании больше, чем другие дети, и мы старались тебя понять. Но мы уже, разумеется, давно поняли, что все наши усилия были тщетны. Что ж, теперь ты угрожаешь оставить нас навсегда, и я, например, не считаю это угрозой.

— Нет, полагаю, что ты так не считаешь. Женщину, способную на убийство, никакой моей угрозой не пронять.

— Собирай свои вещи и уходи, и если когда-нибудь надумаешь вернуться, сначала напиши мне и попроси моего разрешения приехать в этот дом.

— Ладно, мать. Но тебе не нужно было лгать доктору Инглишу.

— Лгать? Я доктору Инглишу твоего имени даже не упоминала.

— Нет, не упоминала, а его имени никогда не упоминала отцу, верно? Сколько времени прошло с тех пор, как он велел тебе отправить отца к врачу? Я знаю, мать, что ты делаешь, и это мерзко.

Не прошло и получаса, как Джоби уехал, и он уже никогда больше не видел своего отца в живых.

Второе кровотечение Джо случилось в офисе «Мак-Генри и Чапин», и Артур вызвал другу своего врача доктора Джорджа Ингрэма, так как с тех пор как Билли Инглиш ушел на пенсию, у Чапинов не было семейного врача. Джо увезли в больницу.

— У мистера Чапина венозное кровотечение из пищевода, — сказал доктор Эдит. — Миссис Чапин, а у него прежде были кровотечения?

— Ну, несколько лет назад его вырвало кровью… Это считается кровотечением, мистер Ингрэм?

— Конечно. Тогда доктор Инглиш, очевидно, предупредил вашего мужа.

— Доктора Инглиша не вызывали.

— Да? А кого же вызвали?

— Никого. Мой муж этого бы не допустил.

— Но ведь это было… Да, что говорить. Суть в том, что еще одно кровотечение вроде этого… Мы знаем, чем оно вызвано, миссис Чапин. У вашего мужа цирроз печени.

— Вы в этом уверены?

Ингрэм печально улыбнулся.

— Если бы вы несколько лет подряд видели в клубе, как человек без конца прикладывается к рюмке, у вас бы на этот счет не оставалось почти никаких сомнений. Доктор Инглиш прописал бы мистеру Чапину полную диету с протеинами, углеводами и так далее.

— Мистер Чапин умрет?

— Миссис Чапин, мы все умрем.

— Но мистер Чапин умрет раньше, чем мы?

— К сожалению, похоже, именно так и будет.

— Сегодня?

Ингрэм задумался.

— Я бы посоветовал вам вызвать сына и дочь. Вы всегда считались женщиной необыкновенно мужественной, и я поэтому говорю с вами откровенно.

— Спасибо, доктор Ингрэм.

За кровопотерей последовала кома, и апрельским вечером 1945 года, около восьми часов, так и не выйдя из комы, Джо Чапин умер. В минуту его смерти в больничной палате рядом с ним были Эдит Чапин, Артур Мак-Генри, доктор Джордж Ингрэм, медсестра Салли Орлоски и жители Кольеривилля мистер и миссис Чарлз Рорбах и их дочь Берта. Семья Рорбах оказалась рядом с Джо потому, что Чарли Рорбах, популярный водитель автобуса в Кольеривилле, в этой самой палате, рядом с Джо, приходил в себя после операции аппендицита, которую ему сделали в то утро. И Джо повезло, что в этой переполненной больнице для него нашлось место.

В коридоре, где вдоль стен тянулись два прерывистых ряда кроватей, Артур сказал Эдит:

— Иди отдохни. Я обо всем позабочусь.

— Нет, Артур, я хочу сделать все, что только смогу. Я хочу чем-нибудь себя занять.

Артур улыбнулся.

— И я тоже. Ничего, нам обоим будет чем заняться.

И им действительно было чем заняться. Пока сердце бьется, всегда есть чем заняться. И никогда, никогда нет времени сделать все на свете. Даже когда все занятия человека сводятся к воспоминаниям, дел у него предостаточно и недостаточно времени, чтобы вспомнить все. И ни один человек не может вспомнить всю жизнь другого человека, даже если речь идет об одной-единственной жизни, и потому мы вспоминаем лишь то, что можем вспомнить, то, о чем нам напоминают, то, что навевает приятные и грустные воспоминания. И в этой биографии Джо Чапина нет ничего такого, чего бы не видели или не слышали те, кто соприкоснулся с его жизнью. Читателю самому судить о всех мыслях и чувствах Джо, о том, насколько правдивыми были его слова и поступки. И уже через десять лет после смерти Джо Чапина тем, кто знал его совсем немного, и тем, кто знал его хорошо, в суждении о нем придется полагаться на то, что он говорил и делал, и на то, как он выглядел, и лишь очень редко на то, о чем он умалчивал, или на то, чего он не делал. Но вот пролетят годы, и жизнь Джо в конечном счете отойдет в прошлое, где только его высказывания и поступки могут противоречить тому, чего он не говорил, или тому, чего не делал. И когда наступит это время и его жизнь отойдет в великое прошлое, Джо Чапин уйдет и из нашей жизни, жизни тех, кто еще ожидает своей очереди.