Время испытаний

Королевские соколы — 2

Белый Сокол Глава первая

Заспанные и хмурые Соколята выстроились у входа, чтобы встретить командира. Их было всего четверо, не семеро, как раньше. И у всех был тот ещё видок. Джеримэйн с Орсоном напоминали то ли записных гуляк, возвращающихся утром из таверны, то ли бродяг, которым уже давно не улыбалась удача. Розмари не успела прибрать волосы, и теперь на ветру её причёска напоминала одуванчиковый пух. Вдобавок на её шали прямо на плече красовалась дыра размером с ладонь. Что же до Элмерика, хватало и того, что его нога была в лубках, и ему приходилось опираться о палку, чтобы стоять прямо.

— М-да… вряд ли мастер Каллахан будет рад такому пополнению отряда, — усмехнулся Джеримэйн, обводя товарищей взглядом. Вопреки обыкновению, веселья в его голосе не было. — Разгонит нас всех — и поделом.

— Позор-р-р! — согласился Бран.

Элмерику очень хотелось попросить Джеримэйна заткнуться, но язык не поворачивался. Он понимал, что тот волнуется. Возможно, даже больше остальных. А ну как их и правда выгонят? Никто из Соколят не смог бы уже вернуться домой и жить обычной жизнью. Не зря говорят: стоит лишь прикоснуться к тайному знанию, узнать, каково это — быть чародеем, и прежним ты уже не станешь.

Конечно, по уговору им должны были выплачивать жалованье аж до самого лета, но теперь это казалось слабым утешением — не более чем жалкой подачкой. А подачки Элмерик принимать не любил.

— Эй, рыжий, смотри в оба — сейчас мечта твоя сбудется, настоящего эльфа увидишь! — не умолкал Джеримэйн.

— Спасибо, насмотрелся уже! Было бы чем любоваться!

Воспоминания о Брендалин нахлынули весьма некстати, и Элмерик совсем скис. Конечно, он соврал: в эльфийском облике его невеста… бывшая невеста была ещё прекраснее. Но вот душа её оказалась с гнильцой. Каким же глупцом он был! А что поделать: любовь ослепляет. Сейчас он готов был полжизни отдать, чтобы событий минувшей ночи никогда не случалось: Брендалин не предавала, Мартин не умирал, Келликейт его не убивала…

Если бы командир приехал хотя бы пару дней назад, Элмерик бы орал от счастья. Но сейчас ему вообще не хотелось видеть эльфов, будь они все хоть трижды распрекрасные. Он и людей предпочёл бы не видеть. Но в ближайшие дни одиночество ему не светило.

— Едут! Едут! — звонко вскричала над ухом Розмари, и в тот же миг из тумана показались три всадника. Кони шли рысью и быстро приближались.

«Даже смотреть не буду» — решил Элмерик. Но любопытство всё же взяло верх, и он поднял взгляд.

В середине процессии на белоснежном жеребце (такие по легендам встречаются только у жителей холмов и не позволяют смертному даже прикоснуться к себе — не то что вскочить на спину) ехал высоченный эльф в алом плаще, отороченном серебристо-серым мехом. Его седые — а может, от рождения белые — волосы были заплетены в длинные косы, открывающие виски и высокий лоб. Конь Каллахана О'Ши никогда не знал седла и поводьев, но всаднику это ничуть не мешало. При нём не было ни хлыста, ни шпор на высоких кожаных сапогах. Одной рукой он держался за гриву скакуна, вторая же покоилась на поясе, украшенном чеканными бляшками белого металла.

Справа от эльфа ехал уже знакомый Элмерику рыцарь Сентября. Нижнюю часть его лица по-прежнему закрывала маска. Туго заплетённая коса то и дело била по плечам, когда он привставал на стременах. Во всей его позе чувствовалось немалое напряжение, копившееся не день и не два. Похоже, он едва сдерживался, чтобы не пустить коня в галоп.

Третий всадник по левую руку от Каллахана заставил Элмерика вздрогнуть — очень уж он напоминал Мартина. Но, присмотревшись, бард понял свою ошибку. Прежде он никогда не видел мастера Патрика без аптекарской шапочки и трости. Теперь же сходство не заметил бы разве что слепой: то же сложение, тот же цвет волос только с проседью, те же черты…

— Уф, обознался. Думал, крыша у меня едет, — Джеримэйн явно думал о том же.

— Смир-р-рно! — рявкнул Бран, пресекая болтовню.

Элмерик выпрямил спину и покрепче ухватился за свой костыль. Остальные тоже подтянулись.

Всадники спешились у ворот, и мастер Флориан принял поводья из рук спутников Каллахана О'Ши. К белоснежному коню он даже не думал прикасаться. Впрочем, в этом не было необходимости: тот сам пошёл в стойло, хотя его хозяин не проронил ни слова.

— С пр-р-риездом!

Эльф слегка поморщился от оглушительного карканья и кивнул, после чего глянул на четверых Соколят, забывших, как дышать, под его оценивающим взором. Лицо казалось обманчиво молодым, но светлые, почти прозрачные глаза смотрели холодно и цепко.

Элмерик почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а ладони вмиг вспотели от страха. Такое бывало, когда строгий отец отчитывал его. Но мастер Каллахан отчитывать никого не стал, лишь покачал головой. Вблизи стал заметен старый шрам, который пересекал его лоб, подобно венцу.

— Не буду лукавить: я иначе представлял себе нашу встречу. И всё же рад знакомству, — голос эльфа оказался на удивление мелодичным. — Я знаю всех вас, вы знаете, кто я такой, так что опустим формальности и перейдём к делу. Только давайте сделаем это в тепле.

Мастер Патрик распахнул перед ним дверь, и Каллахан проследовал внутрь. Следом вошёл рыцарь Сентября, а Соколята остались ждать, пока мастер Флориан вернётся с конюшни. Заходить в дом прежде учителя сейчас казалось им вопиющим нарушением этикета.

— Какой он высокий! — восхищённо выдохнул Орсон.

— Что, нечасто встречаешь кого-то, кто может взглянуть на тебя сверху вниз? — хохотнул Джеримэйн. — Да будь он ростом с кота, у него всё равно бы получилось! Смотрит — ну чисто как король на вошь! Того и гляди придавит.

— А по моему, он очень красивый, — тихо и мечтательно сказала Розмари, приглаживая складки на платье.

— Вам бы, девчонкам, только на эльфов глядеть! Смотри, утащит тебя в холмы, и поминай как звали! — оскалился Джеримэйн.

— А может, я бы и не отказалась-та! В холмах оно, небось, получше, чем с вами, дуралеями! Вино там, говорят, слаще сладкого, яства отменные. И я слыхала, что на балах у фей играют самые лучшие музыканты. Вот где бы я сплясала-та!

Эти слова Элмерика неожиданно задели. Ага, значит, эльфы красивее и музыка у них лучше… ну-ну! Очень хотелось возразить, но он сдержался. Лишь процедил сквозь крепко сжатые зубы:

— Хватит уже болтать! Мастер Флориан возвращается. Услышит, какую чушь ты несёшь, и всем влетит.

— Да влетит-то в любом случае, — Джеримэйн смахнул с перил мокрый снег. — Мало никому не покажется.

И хотя он не имел пророческого дара, дурное предсказание оправдалось сполна.

— Я не имею обыкновения пугать людей, но хочу, чтобы вы понимали: если ничего не изменится, ни один из вас не увидит, как следующая луна пойдёт на убыль. Потому что все будут мертвы, — голос Каллахана звучал спокойно и даже как-то буднично, но смысл сказанного от этого становился только страшнее — будто эльф не только заранее похоронил и оплакал незадачливых новобранцев, но уже смирился с этой утратой и готов был идти дальше. Глиняная чаша с подогретым вином в его руке казалась наполненной тёмной густой кровью. — Знаю, что и Патрик, и Дэррек, и даже Флориан за короткий срок научили вас всему, чему могли. Но этого мало. Пришло время применять знания, чтобы выжить. Самайн приближается. Поэтому я даю вам последнюю возможность покинуть мельницу и не участвовать в грядущем сражении. Так вы сохраните жизнь. Останетесь — и примете бой, который, возможно, станет для вас последним. Выбор за вами.

Никто из Соколят не пошевелился и даже не посмотрел в сторону двери. Все взоры были обращены к сидящему у камина командиру. Тот выждал немного, после чего одобрительно кивнул:

— Да будет так! Среди вас нет трусов — уже неплохо. Однако смелость от бед не оградит. Четверо недоучек, один из которых вдобавок почти калека. Пока никто из вас не способен закрыть Врата…

— То есть как это не способен?! — Джеримэйн вскочил с места и, поняв свою оплошность, тут же опустил взгляд. — Простите великодушно, мастер Каллахан! Я не должен был перебивать…

Эльф не выглядел ни удивлённым, ни рассерженным, но, когда он встал, Элмерику захотелось втянуть голову в плечи.

— Вижу, в словах мало пользы. Тогда к делу. Я открою Врата прямо сейчас. Попробуйте закрыть их любым из известных способов.

Он отбросил плед на кресло, выставил руки перед собой ладонями вперёд, а потом что-то тихо заговорил. Элмерик узнал певучий эльфийский язык, но не смог разобрать даже отдельных слов. Наверное, какое-то древнее наречие. Неужели мастер Каллахан собирается испытывать их прямо здесь? Даже без обычных предосторожностей, которыми не пренебрегали другие учителя?

А потом все мысли ушли, потому что Врата открылись.

Сперва воздух всколыхнулся и затуманился, мгновением позже послышался звук, похожий на треск рвущейся ткани, и прямо перед носом обомлевшего Элмерика распахнулась тьма. Сердце пропустило удар и ухнуло в пятки, колени предательски задрожали, палка, на которую он опирался, чуть не выскользнула из ослабевших пальцев.

Темнота то и дело вспыхивала голубоватыми искрами, ширилась и пульсировала, норовя заполнить собой всю комнату без остатка. Элмерик невольно отступил, заслоняясь свободной рукой от ледяного ветра — точно такой же дул на мельнице в ночь, когда погиб Мартин. Скрипнув зубами, бард прогнал непрошеные воспоминания. Нужно было сбросить оцепенение. Иначе — смерть.

Краем глаза он заметил, как резво откатился в сторону Джерри. Услышал сдавленный вскрик Розмари и едва различимый за шумом разбушевавшейся стихии голос Орсона:

— Б-болотные бесы! Что за…

В следующий миг Элмерика сбило с ног, протащило по дощатому полу и ударило о противоположную стену так, что хрустнули рёбра. Он с трудом поднял голову и едва поборол желание бежать. Куда угодно — только бы подальше отсюда! Страх заставлял стискивать зубы до боли в челюстях. Недавняя смелость казалась теперь глупой и опрометчивой. Знак Соколов жёг щёку, как будто на кожу попал раскалённый уголь, из глаз катились слёзы. Рядом рыдала Розмари. Орсон ревел раненым медведем, закрывая её собой. Джеримэйна прижало к стене так, что он напоминал мотылька на булавке. Но он сопротивлялся. Что-то выкрикивал, чертил огненные фэды, которые тут же гасли. Нужно было немедленно ему помочь.

Собрав последние силы, Элмерик встал, опираясь на костыль. Мысли метались в беспорядке. Он пробормотал одно заклинание. Потом другое. Ничего не помогало. Врата, казалось, вымораживали весь пригодный для дыхания воздух.

Запоздало Элмерик дотянулся до флейты и поднёс её к губам. Звуки, что вырвались из неё, и музыкой-то было стыдно назвать. Так, писк слепого котёнка. Но тьма неожиданно отступила. Ветер стих, а в комнате посветлело, будто из-за туч вышло солнце. Только тогда бард заметил, что за его правым плечом стоит Сентябрь. Истинным зрением Элмерик успел разглядеть светящиеся нити, которые тянулись прямо из пальцев рыцаря и сплетались в переливающуюся серебром сеть. Резким движением Сентябрь заставил узлы стянуться. Тьма съёжилась в густой комок, и, зашипев, истаяла. В тот же миг исчезла и сама сеть, вспыхнув, как паутинка в пламени осеннего костра.

Элмерик привалился к обындевевшей стене. Счастье, что весь этот ужас остался позади, быстро сменилось горечью поражения. Соколята непременно погибли бы, если бы рыцарь Сентября не пришёл на помощь. Его дикая магия действительно была завораживающей и филигранной — пожалуй, даже Мартин так легко не справился бы.

Только сейчас Элмерик в полной мере осознал, насколько глупыми они были, решив, что сами справятся с эльфийским подменышем. Их самонадеянность обернулась трагедией. Каллахан О'Ши пока не поднимал эту болезненную тему, но Элмерик понимал: однажды этот разговор непременно состоится. И вряд ли он окажется приятным.

— Итак, пока никто из вас не способен закрыть Врата, — продолжил как ни в чём не бывало мастер Каллахан. — Поэтому вынужден огласить новые правила. Отныне мы будем заниматься чарами ежедневно. С каждым разом задания будут всё сложнее — в этом нам поможет Шон.

Он вопросительно глянул на рыцаря Сентября. Тот кивнул и, присев на подлокотник освободившегося кресла, добавил:

— Имейте в виду: нынешние Врата даже в сравнение не идут с теми, что откроются в ноябрьское полнолуние.

Тут Элмерик совсем приуныл. Он и раньше подозревал, что легко не будет, но только теперь понял, насколько разнились его представления и истинное положение дел.

— Страх — вот ваш главный враг! — Каллахан опустился в кресло, возвращаясь к чаше с недопитым вином, наверняка уже безнадёжно остывшим. — Это не значит, что вы должны перестать бояться — я не требую невозможного. Но не следует забывать, кто вы такие и что умеете. Сегодня лишь один из вас попытался встать на верный путь, но ему самую малость не хватило решимости.

— Кто? — с надеждой в голосе спросил Элмерик и тут же пожалел о своём неуёмном любопытстве.

Выдержать тяжёлый взгляд не вышло, и он опустил глаза, чтобы в следующий момент снова вскинуть голову, вспыхивая от гнева.

— Уж точно не ты, менестрель!

— Я не менестрель, а бард! — Элмерик не понимал как древний и без сомнения образованный эльф мог так ошибиться.

Вопреки ожиданиям, Каллахан лишь подлил масла в огонь:

— Всякий, кто принадлежит к людям слова, при первых признаках опасности взялся бы за инструмент, чтобы сражаться музыкой, а не дикой магией. Ты же вспомнил о своей флейте, когда было уже слишком поздно. Настоящий бард не допустил бы подобного промаха.

Уже давно Элмерика так не оскорбляли. Но самое худшее — что эльф был прав. И это злило намного больше, чем безжалостные слова.

— В следующий раз я не оплошаю! Вот увидите!

Каллахан недоверчиво усмехнулся, словно уже не раз слышал подобное:

— Ну-ка, скажи, какова главная задача барда в бою?

Элмерик задумался. Но мысли опять разбегались, колени дрожали, а боль в ноге мешала сосредоточиться.

— Зависит от боя, — наконец вымолвил он. — И от противника, конечно же. Скажем, если бы я применил чары, рассеивающие тьму…

— Это было бы совершенно бесполезно, — безжалостно закончил за него эльф. — Запомни: лучшее, что умеет бард — это подбадривать своих товарищей песней, придавать им сил и вдохновлять на подвиги. Сыграй ты воодушевляющую мелодию — и твой друг сегодня закрыл бы Врата. Завтра вы будете творить чары вместе под моим надзором.

Джеримэйн и Элмерик обменялись негодующими взглядами.

— Вряд ли из этого получится что-то путное, — Джерри, наконец, отклеился от стены. — Мы не то чтобы друзья… Скорее наоборот.

— Дух соперничества — не помеха. Напротив, на первых порах нет лучшего подспорья в чародейском деле. Правда, Шон? — Каллахан повернулся к рыцарю Сентября, но тот лишь сделал неопределённый жест рукой, словно не желая дальше развивать мысль.

— А что будем делать мы с Орсоном? — Розмари вытерла слёзы передником. — Я тоже хочу сражаться-та.

— Ты пока лучше умеешь защищаться, чем нападать. Приготовь обереги. В бою держи сферу или хотя бы круг защиты. Маг, закрывающий Врата, очень уязвим. А бард подвергается ещё большей опасности: враг всегда будет пытаться убить его первым.

— Ох… — Розмари всплеснула руками. — Не умею я сферу-та! Вроде втолковывал мастер Патрик-то, а не выходит.

— Научишься, — пообещал рыцарь Сентября. — Я покажу.

Каллахан отставил опустевшую чашу в сторону и внимательно глянул на Орсона. Элмерику показалось, что в бесстрастных прозрачных глазах древнего эльфа мелькнула тень любопытства:

— С тобой мы поговорим отдельно. Не бойся, в стороне не останешься.

— А м-можно спросить, что теперь будет с Келликейт? Она ещё на мельнице? М-могу ли я поговорить с ней?

— Всему своё время. — Каллахан нахмурился, отчего шрам на лбу стал намного заметнее. — Сейчас у тебя другие заботы. Я разрешу тебе увидеть её, когда ты закроешь свои первые Врата.

— Значит, уже скоро, — Орсон улыбнулся, светясь неожиданной решимостью.

Элмерику подумалось, что теперь тот горы голыми руками свернёт, лишь бы добиться своего. Впрочем, то же самое можно было сказать о любом из Соколят: после сокрушительной неудачи все как один вдруг выпрямили спины и готовы были снова бросить вызов судьбе. Это вселяло надежду. Наверное, Каллахан не стал бы возиться с совсем уж бездарными новобранцами?

— Тогда идите и учитесь. — Командир напутственно махнул рукой. — Ах да, и последнее: я запрещаю вам выходить за пределы защитного круга мельницы после захода солнца. До поры, пока не буду уверен, что вы способны постоять за себя.

— Ой, да и пожалуйста, — недовольно пробормотал Джерри. — Охота была ночами шастать…

Элмерик, опасаясь навлечь на себя гнев строгого эльфа, решил не упоминать о слове, данном лианнан ши. Лучше будет сперва подлечить ногу, выучить ещё парочку заклятий, а там, глядишь, Каллахан убедится, что новобранцы чего-то да стоят, и отменит своё обидное распоряжение. Ну, или всё само как нибудь образуется — время пока позволяло ждать…

Глава вторая

— Я считаю, нас просто запугивают, чтобы не вздумали бездельничать, когда дело близится к Испытанию! — Джеримэйн расхаживал по комнате взад вперёд, то и дело дёргая себя за чёлку. — А может, мстят за упущенного подменыша. Думаете, Каллахан забудет об этом? Ха! Держите карман шире! С кошки драной, небось, уже три шкуры спустил, и до нас доберётся.

— Ты просто не можешь смириться, что оказался недостаточно хорош, — Розмари улыбалась, но её голос сочился ядом. — Как же так: самый умный Джеримэйн, которому никто не нужен, и вдруг без барда не справится-та! Ещё и мой оберег надеть придётся.

— А ты и рада! Смотри не лопни от радости, ведьма!

— Ой, не боись, не лопну! Я не задавака, и своё место знаю-та. В отличие от некоторых.

— На кухне сегодня твоё место! Иди уже ужин готовить эльфу своему распрекрасному. Хотя он наверняка побрезгует деревенскую стряпню жрать. У них в холмах, небось, побогаче разносолы. И повара волшебные.

Похоже, слова Розмари попали в самую точку, и теперь Джерри пытался ударить в ответ побольнее. Однако девушка продолжала улыбаться:

— Ошибаешься. Вона, в сказках-та говорится, что эльфы для того похищают смертных дев, чтобы отведать наши кушанья. Потому что волшебные из сухих листьев готовятся. Не обед, а пустышка! Сколько ни ешь, а всё равно не наешься-та. Правда, Рик?

— Угу, — буркнул Элмерик, изо всех сил стараясь не вслушиваться в перепалку.

Он читал важную книгу по певческим чарам, выданную лично мастером Каллаханом, а болтовня отвлекала.

— Во-о-от! Смотри у меня: будешь дальше обзываться, я и тебе что нибудь из листьев и прошлогодней травы состряпаю-та! И оберег не сделаю — ходи потом, как дурак, без оберега!

— Пф, напугала! — Джеримэйн всё же сбавил тон.

Наверное, он и сам уже жалел, что завёлся, но отступать не любил ещё больше.

— Не напугала, а предупредила! Не зли меня. А то как прокляну!

— Да не сможешь ты… — он с опаской отступил на шаг.

— Ещё как смогу! Такую порчу наведу, что век не отмоешься! Или ещё лучше: сделаю наговор на любовные-та чары. Слова мне поперёк не скажешь, будешь сохнуть день ото дня. Тока я буду непреклонной и разобью тебе сердце. Так что ты со мной не шути!

— Лучше вон рыжему отворот сделай, чтоб забыл свою эльфийку! — буркнул Джеримэйн, на всякий случай складывая пальцы в охранном жесте. — А то смотри, вон какой он кислый сидит. Будто слив неспелых слопал.

— Эй, нельзя ли потише? — зашипел Элмерик. — Хотите орать, идите на кухню оба. Со своими делами я сам разберусь — не маленький.

— Он первый начал! — Розмари показала Джеримэйну язык. — Рик, а что ты читаешь?

— Древнюю бардовскую поэзию.

— Это стихи? — девушка села на кровать и придвинулась ближе, пытаясь заглянуть в пожелтевшие от времени страницы. — Роман…чические?

— Ты что! Это не любовная поэзия, тут ранг повыше. Такие стихи не читают вслух при луне и не поют на праздниках. Они как заклинания. И до завтра мне нужно выучить не менее пяти десятков строф. Или мастер Каллахан устроит мне взбучку.

— Значит, это заклятия, которые нужно петь? — Розмари поправила сбившийся платок. — Но как ты будешь это делать? У тебя ведь флейта…

Элмерик снова вздохнул. Тот же вопрос он задал Каллахану, когда получил книгу. Ответ вогнал его тоску: о флейте придётся забыть до лучших времён. Музыкальные чары сильно уступали певческим.

— У меня есть арфа. Её, конечно, не так удобно носить с собой, как маленькую флейту. Но одних мелодий будет недостаточно, чтобы затворить Врата… Нужны древние песни. Зато потом я смогу сам сочинять заклятия, представляешь?

Розмари, нахмурившись, вглядывалась в пожелтевшие страницы.

— Очень странные стихи, — наконец вымолвила она. — Они эльфийские?

— Да. Мастер Каллахан сам перевёл и записал их. Говорит, пока сойдёт и так. Но древнеэльфийский мне потом тоже придётся выучить.

— Вот это да! Совсем совсем учёным станешь! Будешь прославленным бардом-та, как Вилберри скрипач, если не лучше.

При упоминании своего известного предка Элмерик улыбнулся:

— Бери выше! Я хочу стать не бардом, а филидом. Если доживу, конечно. Ну, и если таланта хватит…

— Смотрите-ка, кто тут у нас в филиды собрался! — Джеримэйн, раскинув руки, плюхнулся на свою кровать. — Мечтать не вредно, дурачок.

— А чем они отличаются от бардов-та? — задумалась Розмари. — По мне, так и те и другие поют песни зачарованные и развлекают гостей на праздниках. Вот только филидов нынче-та не сыщешь, а барды остались. Разве нет? — Розмари смотрела только на Элмерика, но ответил ей Джеримэйн.

— Разница как между деревенской ведьмой, что портит соседский скот, и мастером Шоном. Оба используют дикую магию, но сравнивать их силу просто смешно. Только чтобы стать филидом, жизни может не хватить. Ими даже в древности эльфы да полуэльфы чаще всего бывали, потому что живут дольше нашего. А простому смертному неудобно: вот стал ты такой филидом, да тут же помер от старости.

— Вообще-то всё не так плохо. У филидов есть несколько ступеней посвящения…

— То есть, тебя устроит и низшая?

— Нет, конечно! — Элмерик скрипнул зубами. — Вот чего ты хочешь добиться, а? Чтобы я сдался или что?

— Да прост… — Джеримэйн пожал плечами.

— Вот и заткнись!

— Ладно, не буду мешать великим свершениям. Как получишь ранг, зови отпраздновать. Эля поставлю лучшего, холмогорского.

— Ловлю на слове.

Бард ожидал новых колкостей в ответ, но вместо этого Джеримэйн отвернулся к стене и засопел. Розмари прислушалась к его размеренному дыханию:

— Хорошо, что он уснул. Надоели эти вечные придирки! Не обращай внимания, всё-та у тебя получится.

— Угу…

Признаться, Элмерик был бы рад, если бы его оставили одного. Но попросить об этом прямо он не решался: ещё обидится.

— Послушай… — девушка немного покраснела, — если ты того… и правда хочешь… я-та могла бы. Ну, отворот сделать. Чтобы не мучили чувства-та. Правда, я от любовных чар зарекалась, но тут-та дело доброе. Нужен только волос её. Али вещь какая-то: браслет там, пояс, платок.

Элмерик вздрогнул. Искушение было велико. Вдруг и правда полегчало бы? Но если даже в таких мелочах он будет отступать перед испытаниями, чего уж говорить о вещах более сложных? Подумаешь, несчастная любовь! Как там говорил Мартин: всё можно обернуть в свою пользу и наслаждаться жизнью. Последнее у барда пока получалось не очень, но ведь и времени прошло всего ничего.

— Не беспокойся, — он отмахнулся как можно беспечнее. — Я справлюсь.

— Как знаешь. — Розмари не стала настаивать, хотя ответу не обрадовалась. Она встала, потом снова села, смяла в руках ткань фартука и вдруг выпалила. — Это я её прокляла! Скисающее молоко и всё такое… Ты тогда просил-та, чтобы я на порчу посмотрела… ну, я посмотрела. И не сняла. Не захотела потому что.

— Погоди… Хочешь сказать, что порча до сих пор на Брендалин? — Элмерик аж подскочил.

— Угу, — Розмари выглядела виновато, но Элмерик сомневался в искренности её раскаяния. — Надо снять? Но нужен предмет. Неужто она ничегошеньки на память не оставила?

— Нет, ничего, — солгал бард, делая вид, что не может оторваться от книги.

Он почти решился отдать платок, но не смог. Жаль было расстаться с единственной памятью о несбывшемся. Ещё Элмерик боялся, что Розмари не устоит и всё-таки наколдует отворот, нарушив данное самой себе слово.

— Так ей и надо, фее проклятущей! — девушка вдруг ударила кулаком в подушку. — Пускай теперь всю жизнь гадкое молоко пьёт! Знала бы, что она такая, ещё похуже заколдовала бы.

— Не надо. Не желай ей зла, — Элмерик хотел коснуться её плеча, но Розмари, отбросила его руку:

— А вот хочу и буду! Потому что гадина эта твоя Брендалин! Хуже змеюки-та! Она ж тебя в сугробе на верную погибель бросила-та. Раненого. А ты её всё ещё любишь. Дурак!

Джеримэйн заворочался, и Элмерик зашептал:

— Тише, а то щас разбудим… лихо. Дело не в том, что я её люблю. Просто мы должны быть выше этого.

— И простить?

Розмари бросила на него презрительный взгляд и, подхватив юбки, выбежала из комнаты. Деревянные башмаки застучали по лестнице.

Отложив книгу, Элмерик вытянул из кармана шитый золотом платок, который всегда носил с собой, но ни разу им не пользовался. Ткань была чистой и новенькой, как в тот день, когда Брендалин вручила барду подарок. А что, если бы она позвала его с собой в холмы? Пошёл бы он, бросив всё, или нашёл бы в себе силы отказаться?

Элмерику вспомнились слова Мартина: «есть в мире вещи, которые не продаются и не покупаются ни за какие дары: верность, любовь и свобода». Ради возможности получить одно из этих благ неразумно было бы жертвовать остальными. Особенно когда ты уже отыскал своё место и нашёл истинное предназначение. Элмерик верил, что сейчас идёт верным, хоть и долгим путём. Да, жизнь смертных коротка, а повороты судьбы непредсказуемы. Порой старые связи настолько крепки, что рвутся только с кровью. Но даже если шансов на успех мало, это не повод не попробовать. Можно потерпеть неудачу сотни раз, а на сто первый преуспеть — в конце концов, чудеса случаются. И кому, как не чаропевцу, об этом знать!

К ужину на кухне объявился довольный и раскрасневшийся Орсон. На нём красовалась новенькая кожаная перевязь с искусным тиснением из дубовых листьев и сплетённых ветвей. Клинок, висевший на его поясе, Элмерик узнал сразу и, не удержавшись, восхищённо цокнул языком. Это был тот самый меч, который они с Джеримэйном видели, когда пробрались в сокровищницу: не белоснежный, жаждущий крови, а лёгкий и звонкий, с чеканкой на тонком лезвии. В огромной лапище Орсона обмотанная кожей рукоять казалась почти игрушечной.

— Смотрите-ка! — в тёмных глазах Джерри загорелась зависть. — Кому-то подарили зубочистку.

— Мастер Каллахан сказал, что мне нужен м-меч, — принялся оправдываться Орсон, теребя пряжку ремня. — И мне его не подарили, а дали на время. У волшебного клинка есть другой хозяин, но он вроде как не п-против, чтобы я сохранил оружие до его возвращения. Так что подарок тут — только перевязь…

— Значит, перевязь, ага. А у Элмерика книга. Роз, а тебе эльф дарил что-нибудь?

— Зеркало, — кивнула девушка не отрывалась от лепки пирожков. — Ух и красивое-та! Серебряное, с камушками.

— Ясно… значит, всем что-то досталось. Кроме меня.

Элмерик никогда не видел Джеримэйна таким расстроенным. На того словно ушат холодной воды вылили.

— У тебя же есть нож от наставника. Добрый нож ничем не хуже книги, перевязи или зеркала.

— Эй, рыжий, ты что это меня утешать вздумал? Смотри, подумаю, что ты мне в друзья набиваешься.

— Оно мне надо? — Элмерик отодвинулся на другой конец лавки поближе к Орсону и с трудом поборол искушение тайком коснуться чудесного клинка. — А мастер Каллахан не сказал, чей это меч?

Орсон поскрёб подбородок, на котором уже начинала пробиваться светлая щетина.

— Нет, только упомянул, что настоящий хозяин был бы рад узнать, что его оружие пока побудет у меня. И мы немного п-потренировались…

— С эльфом? — Джеримэйн присвистнул. — Ну повезло же тебе, дуралею!

— Не с ним, а с мастером Шоном. Он побудет моим наставником, пока не объявится тот, другой — владелец меча.

— С ума они посходили, что ли? — Джеримэйн вытянул ноги поближе к пышущей жаром печке. — До полнолуния около месяца, до Самайна и того меньше, а они где-то шастают. Когда Врата откроются, мы что, так и скажем: извиняйте великодушно, уважаемые твари, мы не будем с вами драться — у нас ещё не все приехали. Приходите в следующий раз.

— Если не п-приехал — значит, так было надо, — нахмурился Орсон.

Элмерик ожидал, что Джерри прицепится и к этим словам, но в этот момент на кухню вошёл улыбающийся мастер Дэррек.

— Роз, дорогая, готов ли ужин? — Он снял шапку, стряхнув с неё снежную морось.

— Не сумневайтесь-то, мастер Дэррек, всё путём! — Розмари расплылась в ответной улыбке. — С приездом! Давненько вас видно не было. Устали, небось? Проголодались-та?

— Есть немного, — наставник протёр платком запотевшие очки. — А что это вы на кухне сидите? Накрывай сегодня в гостиной на девятерых. Будем твои пироги пробовать. Мастер Каллахан сказал, что отныне мы ужинаем за одним столом.

Скрестив на животе пухлые руки, он с нескрываемым удовольствием наблюдал за замешательством Соколят. Элмерик сперва подумал, что ослышался, ибо прежде не слыхал о таких порядках, чтобы ученики и наставники ели вместе. Во всех известных ему гильдиях считалось, что молодёжь должна знать своё место и не равняться с учителями даже в мыслях. У музыкантов за рангами и титулами следили особенно строго: можно было даже нанести несмываемую обиду соседу, просто присев рядом.

Элмерик решил, что мастер Дэррек, должно быть, пошутил, и даже попытался усмехнуться, но никто больше не засмеялся. Тогда бард окончательно растерялся.

— Ой, это ж, наверное, надо было-то приготовить что-нибудь необычное! — Розмари всплеснула перепачканными в муке руками. — У нас… праздник? А что ж не предупредили-то?

— Не беспокойся, это будет самый обычный ужин. Первый из многих. Я предлагаю всем отправиться в гостиную и прихватить с собой вот это. Чтобы мест хватило.

Мастер Дэррек водрузил на плечо одну из дубовых лавок и пошёл вперёд. Орсон после небольшой заминки подхватил вторую лавку, а стоял и Элмерик диву давался: наставнику вообще не стоило труда поднять ношу, как будто тяжёлое дерево ничего не весило. Интересно, заметил ли Джерри? Бард украдкой глянул на него и сразу понял: да, заметил. Глаза округлил, как сыч. А потом тихонько хмыкнул себе под нос, как будто что-то понял.

— Я тогда свечей-та побольше зажгу, — Розмари носилась по гостиной, поправляя то скатерть, то занавески. — Всё ж таки не каждый день такое случается, чтоб за один стол с наставниками.

— И с эльфами, — подсказал Джеримэйн. Шёпотом, но так, чтобы точно все услышали.

— Ой, да что ты привязался-та со своими эльфами? С самого Лугнасада все с эльфийкой столовались, а всё равно проморгали.

— Заткнитесь оба! — неожиданно для самого себя рявкнул Элмерик, до боли в пальцах вцепляясь в свою трость.

Воцарилась тишина, все взгляды обратились к барду. Джеримэйн смотрел насмешливо, но складка между бровей намекала, что на самом деле ему вовсе не смешно. Розмари — с обидой и жалостью, Орсон — с неожиданным пониманием.

Спохватившись, Элмерик уже чуть более миролюбиво добавил:

— Прошу вас…

Мастер Дэррек опустил лавку и поправил очки:

— Держи себя в руках, Рик.

И конечно, именно в этот момент в гостиную вошёл мастер Каллахан. Элмерик вздрогнул, когда за спиной, как гром среди ясного неба, раздался звучный голос эльфа:

— Что тут происходит?

Командир даже не начал ругаться, а барду всё равно захотелось втянуть голову в плечи и слиться с бревенчатой стеной. Но за свои слова нужно было отвечать.

— Прошу прощения, это я виноват. Вспылил из-за пустяка. Больше не повторится…

— Непременно повторится, даже не думай зарекаться, — отмахнулся эльф, — или я ничего не знаю о бардах.

Элмерик поднял голову и сперва не поверил своим глазам: мастер Каллахан улыбался. Едва заметно, одними уголками губ, но это и в самом деле была улыбка.

— Присаживайтесь, — командир сделал приглашающий жест рукой и первым устроился во главе стола на кресле с резной спинкой.

К вечеру он сменил дорожные одежды на простую белую рубаху без рукавов, украшенную нитью тёмно-красного цвета. Вязь узора оплетала ворот, переходя на грудь и плечи. В косах блестело несколько хрустальных бусин, похожих на капли чистой воды.

— Это был не самый лёгкий день… — вздохнул мастер Дэррек, присаживаясь на лавку по правую руку от эльфа и одёргивая задравшийся на животе короткий колет.

— И завтрашний будет не лучше. Но этому знанию не должно омрачать нынешний вечер.

Элмерик немного помялся возле одной из лавок и всё-таки осмелился сесть на противоположном краю стола, прислонив трость к бревенчатой стене. Орсон, придержав меч, опустился рядом. Следующим плюхнулся Джерри. Его попытки вести себя как ни в чём не бывало выглядели смешно, если не сказать жалко. Никто не поверил бы в его спокойствие с такой напряженной спиной и сжатыми до боли челюстями.

Розмари случайно стукнула по столешнице блюдом с рыбным пирогом, и Соколята вздрогнули, как по команде.

— Совсем ты их застращал, Каллахан, — Дэррек укоризненно покачал головой.

Эльф пожал плечами:

— Не меня бояться надо.

— А кого? — подошедшая к нему Розмари едва не выронила из рук кувшин с вином, но Каллахан легко подхватил его и водрузил на стол. Элмерик готов был поклясться, что девушка сделала это нарочно.

— В первую очередь себя, — эльф повернулся к двери. — А вот, кстати, и остальные…

Элмерик успел было удивиться и даже обменяться непонимающими взглядами с Джеримэйном, когда в коридоре послышались шаги. Либо эльфийский слух был острее человеческого, либо Каллахан ведал иные способы почуять чужое присутствие.

— Шон, Патрик, Флориан, — не вставая, он приветствовал каждого входившего кивком. — Прошу к столу. Теперь, когда почти все в сборе, я предлагаю испить круговую.

— Не рановато ли? — поджал губы мастер Патрик.

Он выглядел осунувшимся и уставшим, из длинной седой косы выбились несколько прядей, глаза покраснели, а плечи сгорбились, будто от непосильной ноши. На ладонях красовалось несколько свежих ожогов, какие случаются, когда варишь зелья в большой спешке.

Мастер Флориан кивнул, соглашаясь. На этот раз молчаливый наставник явился один, не взяв с собой шумного ворона. На кухне было довольно тепло, но он не снял плащ. Более того — закутался в него целиком.

— А по мне так в самый раз, — рыцарь Сентября неожиданно встал на защиту Соколят.

Следуя примеру Каллахана, он тоже переоделся к ужину, оставшись в простых рубахе и тунике — полностью чёрных, как обычно. Элмерику было ужасно интересно, является ли это знаком траура, как у мастера Флориана, или же Сентябрь просто не признаёт иных цветов? И как он собирается ужинать в маске? Может, всё-таки снимет? Но рыцарь Сентября, к великому разочарованию барда, похоже, решил вовсе не есть.

— Ты всегда согласен с Каллаханом, кто бы сомневался. Но они ещё не прошли Посвящение, — проворчал мастер Патрик.

— Не важно. Они уже здесь. И готовы сражаться на нашей стороне. Этого вполне достаточно.

Каллахан кивнул рыцарю Сентября. Тот распустил завязки на кожаном мешке, достал серебряную чашу и подал её командиру. Некоторое время Каллахан молча изучал чеканный узор и старые вмятины. В его зрачках, как и в боках чаши, отражалось пламя свечей, блики на лице ещё больше заостряли тонкие черты. Сейчас он казался намного старше, чем днём.

Воцарилась тишина, которую нарушало только потрескивание дров в камине да свист зимнего ветра за окном. Где-то наверху хлопнула незакрытая ставня, и в тот же миг мастер Каллахан, словно очнувшись от оцепенения, заговорил нараспев:

— Небеса не принадлежат никому, кроме птиц, а соколы поднимаются выше всех над облаками. Их острый взгляд и точный удар хранят покой жителей королевства. Их храброе сердце и верность принадлежат королю, честь же — лишь им самим. Смерть может прервать полёт, но небо помнит каждого.

— Небо помнит каждого… — хором откликнулись старшие Соколы.

Пламя свечей дрогнуло и вновь выпрямилось. Элмерику показалось, что в гостиной стало даже светлее, чем прежде. Он не знал, уместно ли повторить слова наставников или лучше промолчать? Всё-таки прав мастер Патрик: они ещё не получили Посвящение, а значит, не могут считаться полноправными членами отряда. Но, похоже, никаких речей от Соколят и не требовали.

Командир, вновь помолодевший в ярком свете, собственноручно наполнил чашу вином почти до краёв, первым отпил глоток и передал круговую рыцарю Сентября. Тому пришлось слегка приподнять маску, но Элмерик, как ни силился, ничего не увидел. Зато заметил, что кисти у наставника довольно узкие, с длинными пальцами, как у чародея или музыканта. Не воина. Интересно, почему командир назначил его обучать Орсона мечу? Вряд ли рыцарь Сентября часто брался за оружие.

Мастера Дэррек, Патрик и Флориан тоже пригубили вино. Последний, скривив губы, помедлил, но всё же перегнулся через стол и протянул чашу Элмерику. Серебро хранило тепло чужих рук, но вино оставалось холодным, будто его только что принесли из ледника — даже от одного маленького глотка заныли зубы. Стараясь не расплескать ни капли, бард передал чашу Орсону. Неожиданно по всему телу растекся хмель, и боль в ноге прошла, как не бывало. Орсон ещё только передавал чашу Джеримэйну, а Элмерик уже улыбался, впервые за эти дни не чувствуя сжимающей горло горечи. Круг завершился на Розмари. В чаше, которую она вернула мастеру Каллахану, остался последний глоток вина. Командир подошёл к камину и вылил остатки в огонь:

— Для тех, кто сейчас не с нами.

Вернувшись на место, он бросил взгляд в пустой угол, потом пожелал всем приятного аппетита и первым потянулся к пирогу.

Соколята всё ещё чувствовали себя неловко, но всех выручила Розмари. Нарезать, положить на тарелку, передать салфетку, предложить молока или мёда — всё это у неё получалось легко, а ловкими движениями впору было залюбоваться.

Спустя четверть часа, когда все утолили первый голод, мастер Дэррек отложил нож и обратился к Каллахану:

— Но ты ведь собрал нас не просто, чтобы поесть и выпить?

— Ты прав, — командир кивнул, и бусины, вплетённые в его косы, едва слышно звякнули друг о друга. — Я хочу рассказать одну историю. Кое-кто из вас уже слышал её, кто-то был свидетелем этих событий, но теперь среди нас есть и те, кто ничего не знает. А стоило бы.

Элмерик навострил уши. Краем глаза он заметил, как подался вперёд Джеримэйн, как восхищённо распахнула глаза Розмари. Даже вечно голодный Орсон перестал жевать и затаил дыхание.

— Давным давно, когда я только собрал Соколов под знамёнами Его Величества, в отряде был ещё один эльф, — сильный голос мастера Каллахана завораживал с первых слов. — Мой друг и соратник, моя правая рука. Сильнейший маг, искусный воин, душа компании… он обладал многими талантами. Звали его Лисандр.

Даже под маской было видно, как скривился мастер Шон, услышав это имя. Мастер Дэррек ткнул его локтем в бок, словно опасался, что тот может перебить командира, но рыцарь Сентября сделал вид, будто содержимое собственной чаши интересует его намного больше, чем рассказ. Командир же продолжил:

— В ту пору считалось, что лучшие маги получаются из близнецов, поэтому многие из нас имели братьев или сестёр. Была сестра и у Лисандра. В один день они стали частью отряда и в тот же самый день, спустя годы, предали нас.

— Лисандр и Алисандра, — мастер Дэррек, вздохнув, опустил голову. — А казалось, такие хорошие ребята… Патрик и Флориан их уже не застали. А вот мы с Шоном помним.

— Забудешь тут, когда напоминают то и дело, — буркнул рыцарь Сентября, не отрывая взгляда от глиняной чашки.

— Так Лисандр стал нашим злейшим врагом. Разумеется, мы наказали негодяя, и многие годы о нём ничего не было слышно. Но сейчас Лисандр объявился вновь, и даже вы уже успели столкнуться с его чарами. И с его племянницей. Она открыла ему путь на мельницу, воспользовавшись вашим доверием… — мастер Каллахан пристально посмотрел на Элмерика, и тот замер, поражённый.

— Брендалин? Она племянница этого Лисандра? Не просто какая-то там эльфийка, желающая выведать тайны Соколов?

— Юная дочь Алисандры… — мастер Дэррек сложил руки на животе, сплетая пальцы в замок. — Кто бы мог подумать!

— А что ж он такого натворил? В чём его предательство? — Джеримэйн мрачно глянул исподлобья, словно решая, чему из услышанного стоит верить.

Каллахан тоже нахмурился — видать, воспоминания были не из приятных.

— Они с сестрой задумали убить короля, которому поклялись в верности. И почти преуспели.

— Но зачем? Пришёл бы новый король — делов-то. У нас в деревне всегда так говорили: короли меняются, а жизнь простых людей от этого не становится ни лучше, ни хуже.

Элмерик схватился за голову. Иногда Джеримэйн казался ему сущим глупцом. Короля чуть не убили, а ему «делов-то»! Хотя… он же низкорождённый. Крестьянам не рассказывают историю Объединённых Королевств вместо сказки на ночь. Вот только… о котором из королей шла речь? Элмерик не знал. А что до причин, они наверняка были. Не станет же умный и сильный маг — к тому же эльф — рисковать жизнью и честью из-за пустяка.

Следующие слова мастера Каллахана подтвердили его догадку:

— Наследник в те годы был подростком, неспособным управлять страной. Зато этот пылкий юноша безумно любил своего отца. Такие легко ступают на путь мести — достаточно немного подтолкнуть. Без колебаний он ввязался бы в войну с эльфами, тем самым свершив пророчество, исполнения которого Соколы всеми силами стараются не допустить. Благой и Неблагой дворы противостоят друг другу с давних времён, чаши весов колеблются, склоняясь то в одну, то в другую сторону, но никому из противников не дано взять верх, пока в битву не вступят смертные. Под чьими знамёнами люди пойдут в последнюю битву, тот и победит. Вот только Объединённые Королевства после этого перестанут существовать. Лисандр не первый, кто пытался втянуть людей в войну, и не последний. Ради этого он пожертвовал всем, даже родной сестрой.

— Так она умерла, что ли? — ахнула Розмари.

— Бывает участь и похуже смерти, — рыцарь Сентября с грохотом поставил чашу на стол.

Мастер Флориан метнул на него гневный взгляд, но спорить не стал, лишь шумно втянул носом воздух. Возможно, отсутствие Брана сейчас сослужило всем неплохую службу, и ссоры не случилось.

— Она потеряла свою магию и состарилась, как обычный человек, — мастер Дэррек скорбно поджал губы. — Печальная участь для такой нежной эльфийки.

Теперь Элмерику стало ясно, отчего мастер Флориан так вскинулся. Конечно, он предпочёл бы видеть свою сестру живой и здоровой, пускай и без магии. Ослеплённый горем наставник вряд ли задумывался, что для леди Эллифлор — человека по рождению — потеря способностей к колдовству была бы прискорбной, но всё же не смертельной.

— А король же выжил? П-почему тогда госпожу Алисандру настигла такая жестокая кара? — Орсон потёр лоб широкой ладонью.

— В том-то и дело, что не выжил… — начал Мастер Дэррек, но осёкся под ледяным взглядом командира.

После короткого размышления эльф всё же кивнул:

— Да, это так. Король умер, но его вернули к жизни. Это было самое серьёзное поражение Соколов за всё время нашего существования.

— Хотите сказать, вы воскресили короля?! — Розмари посмотрела на командира с таким неприкрытым обожанием, что Элмерику стало неловко. Он подумал: при случае стоит напомнить девушке, что вот так откровенно пялиться на эльфа неприлично. Тот, конечно, способен впечатлить кого угодно, но всему же есть пределы!

— Увы, мне такое не под силу, — покачал головой мастер Каллахан. — Это сделала королева Благого двора.

— Хорошо, а ей-то какая выгода? Разве она сама не хочет выиграть эту вашу войну? — Джерримэйн сплёл руки под подбородком. — Или новый король выбрал бы другую сторону?

— К тому всё шло. Впрочем, плату за услугу она всё равно потребовала.

— Давайте не будем об этом, — рыцарь Сентября вскинул руку в упреждающем жесте. — Это были не самые лучшие сто лет моей жизни.

— Да, думаю, на сегодня достаточно воспоминаний, — согласился эльф.

— Простите, но мне пора, — мастер Патрик промокнул губы салфеткой и встал из-за стола, на ходу надевая помятую шапку. Уже на пороге он обернулся и добавил хриплым голосом:

— Дурной глаз. Расскажите им о дурном глазе, — и вышел.

Мастер Каллахан дождался, пока стихло шарканье ног, и обвёл суровым взглядом затаивших дыхание Соколят:

— Да, я запретил вам покидать пределы защитного круга, но это не наказание. Барьер истончился, и мы не знаем, в какой миг Лисандр выберется из заточения. Может, уже выбрался. Никто из вас не в состоянии справиться с ним: он силён и к тому же умеет менять облик. Но одна черта всегда остаётся неизменной. Если кто-нибудь заметит человека или зверя с повязкой на глазу — пусть немедленно даст мне об этом знать! И имейте в виду: Лисандр не калека. Тот, на кого он посмотрит левым глазом, умрёт мучительной смертью.

— Это что же, заклинание такое? Дикая магия? — Джеримэйн снова подпрыгнул на лавке. — А если отвернуться и не смотреть в его сторону? Или если мы, к примеру, возьмём зеркало и…

— Не поможет! — резко оборвал его мастер Каллахан. — Умелый маг всегда найдёт способ заглянуть противнику в лицо. Дурной глаз — не чары, а врождённая особенность. Он просто смотрит на человека, может, даже не желая тому зла, однако несчастья всё равно случаются. Многие считают это проклятием, но только не Лисандр. Он приложил немало усилий, чтобы развить свой дар, — и теперь это не просто дурной глаз, а чары. Сокрушительные и злые, способные сковать любую, даже самую сильную волю, заморозить кровь в жилах, превратить огонь в лёд. Так что даже не надейтесь совладать с ним. Оставьте Лисандра мне или Шону. Вам ясно?

— Да уж яснее некуда, — ответил Джеримэйн за всех разом, недовольно кривя рот.

— Вот и славно! Рассчитываю на ваше благоразумие.

— Есть ещё кое-что… — Голос Элмерика дрогнул, ладони мгновенно вспотели.

Бард сам не понимал, с чего так робеет перед командиром, и чувствовал, что выбрал не лучшее время, чтобы обратиться с просьбой, но раз уже начал говорить, не останавливаться же на полуслове?

— В тот вечер… ну вы понимаете когда… В общем, там была лианнан ши.

И почему дар красноречия всегда оставлял его в самый неподходящий момент? Язык пересох и прилип к нёбу, а голос звучал так, что самому приходилось прислушиваться.

— Зимой яблоневые девы спят, — напомнил мастер Дэррек, но бард мотнул головой и, набрав побольше воздуха, выпалил:

— Её разбудили! И заставили отвлекать нас, пока Брендалин открывала путь Лисандру. Надо разобраться с этим: лианнан ши хочет покоя.

— Хорошо, она получит свой покой. Шон займётся на досуге.

Командир поднялся из-за стола, выпрямляясь во весь свой немалый рост (все тоже встали), и снова глянул куда-то в сторону. Элмерик проследил за его взглядом, но не увидел ничего, кроме паутины.

— До утреннего колокола все ученики могут быть свободны.

Едва наставники покинули гостиную, Розмари упала обратно на лавку и принялась обмахиваться передником.

— Ну и дела творятся-та! Хорошо, что теперь мастер Каллахан и другие Соколы здесь и смогут защитить нас!

— Я тоже смогу, — Орсон положил ладонь на рукоять меча. — У меня есть добрый клинок. И я делаю успехи в воинском искусстве — мастер Шон сегодня хвалил меня.

В ответ девушка рассмеялась нервно и невесело.

— Прости, Сонни, но мы сами уже заварили такую кашу… Теперь хлебать — не перехлебать. Когда мастер Каллахан плеснул вино в камин-та для тех, кто не с нами, я чуть в голос не разрыдалась-та.

— Скучаешь по Мартину? — вздохнул Орсон. — Я тоже… Если бы не он, меня бы из Соколов уже давно выгнали. Ну, когда выяснилось, что я читать не умею. А я ведь даже не лгал — всего лишь не прочитал условия. Поставил подпись и укатил из дома навстречу подвигам. Никому и в голову не пришло, что сын лорда может быть грамоте не обучен. Меня вообще мало чему учили.

— А почему так вышло?

Прежде Элмерику было неинтересно, а сейчас вдруг захотелось поговорить о чём-нибудь отвлечённом.

— Учителя говорили, что я слишком глуп. А отец и не настаивал. Мол, успеется ещё. А не выйдет, так и не надо. Главное, найти толкового управляющего. Он ведь и сам замковые дела забросил после смерти матери.

— А с ней что случилось?

— В родах умерла, — голос Орсона стал тише. — Я не знал её, но, говорят, именно в тот день замок Трёх Долин покинула радость.

— Какая печальная история… — м-да, от таких бесед легче не становилось. И вдруг Элмерика осенило. — Слушай, а ты ведь почти не заикаешься! Раньше и двух слов связать не мог — и вдруг такое красноречие! Откуда?

— П-правда? Я очень стараюсь… Нужно только побороть страх.

— Чего ты боишься-та? — удивилась Розмари. — Говорить?

Орсон мотнул головой и понизил голос до шёпота:

— Хозяина Лесов.

— Кого?

— Ну, м-медведя…

Элмерик не знал, что и сказать. Неужели надуманные детские страхи могут так сильно отравлять кому то жизнь?

— Да ты же сам сильный, как медведь! — Джеримэйн хлопнул Орсона по плечу. — Сделаешь его одной левой!

Утешения сделали только хуже. Орсон вдруг вжал голову в плечи, заозирался по сторонам, а потом сбивчиво зачастил:

— Т-ты что т-такое говоришь! Н-нельзя! Иначе б-беды не м-миновать. Хозяин Лесов н-накажет…

— Перестань! — прикрикнул Элмерик. — Сам же говорил: страху нельзя поддаваться.

Орсон осёкся на полуслове и сполз на пол.

Молчал он долго, но в тот момент, когда бард уже собирался извиниться за грубость, снова заговорил:

— Не думайте, что я такой уж т-трус. Наверное, мне стоит рассказать, как всё было на самом деле, чтобы вы не осуждали меня. Но это долгая история. Можно сказать, из-за неё я и попал сюда. Не знаю, п-поверите ли вы мне…

— С чего бы нам не верить-та? — надулась Розмари.

— С того, что п-правда слишком похожа на небылицу. Другие слушали и на смех п-поднимали. Мол, горазд здоровяк сочинять сказки, чтобы скудоумие своё оправдать.

Элмерик нахмурился. Возможно, он решил бы так же, если бы Орсон разоткровенничался на заре их знакомства. Но с тех пор они пережили много. Бард на собственном опыте узнал: не всё то правда, что ею кажется. С ложью наверняка то же самое.

— Я не стану смеяться, — он приложил руку к груди. — Даю слово.

Розмари с Джеримэйном тоже кивнули, и Орсон, не вставая с пола, начал свой рассказ.

История, рассказанная Орсоном

Жил в Объединённых Королевствах один знатный лорд. Всего у него было вдоволь: и плодородных земель, и несметных богатств. Была и красавица жена, в которой лорд души не чаял, вот только детей у них не народилось.

Обращались и к лекарям, и к колдунам, но никто не мог ответить, отчего же боги до сих пор не послали лорду и леди наследника. Лишь одна старая ведьма как-то обмолвилась, что знает верное средство от этой напасти: нужно только раздобыть свежую печень медведя.

Отправился тогда лорд на охоту, хоть и сезон был уже неподходящим. Многие мили пришлось ему пройти, прежде чем набрёл он на медвежий след. Обрадовавшись нежданной удаче, он устремился в чащу леса, оставив слуг далеко позади.

И вот долго ли, коротко ли, оказался лорд на поляне, сплошь поросшей вербеной и крестовником. Среди цветов и трав с медвяным запахом резвился медвежонок, которого охраняла большая чёрная медведица. И хоть жаль было лорду медведицу и медвежонка, но речь шла о наследнике. Поэтому он наложил стрелу на тетиву, натянул верный лук — и не промахнулся.

В тот вечер замок ликовал, приветствуя славного охотника. Повара приготовили печень по особому ведьминскому рецепту, и хозяин с хозяйкой отведали кушанье, прежде чем пойти в опочивальню.

Вскоре леди понесла дитя, и радости домочадцев не было предела. Ведьма же предсказала, что родится мальчик, за что лорд пожаловал ей сундук, полный драгоценных тканей, и ещё пятьдесят золотых сверху.

Но радость оказалась недолгой: в ночь, когда любимая жена должна была разрешиться от бремени, поднялся неистовый ветер и пошёл град размером с голубиное яйцо. Ровно в полночь появился на свет наследник. В первый и последний раз взглянула на него мать и испустила дух. Убитый горем лорд велел дать плетей негодной ведьме, а на сына даже не взглянул. С тех пор в замке никогда не устраивали пиров, а флаги на башнях и даже сам герб лорда украсили чёрной каймой — в знак вечного траура.

Шли годы. Наследник подрастал, не зная ни отеческого совета, ни материнской любви. И вот однажды приснился ему удивительный сон: будто бы на лесной поляне, поросшей вербеной и крестовником, сидит чёрный медведь, размером с гору. Испугался мальчик — ведь глаза у того медведя были совсем человечьи. Он хотел убежать, но высокие деревья преградили ему путь, а зверь вдруг прорычал:

— Не за себя живёшь, человеческое дитя, а за моего сына. Не должен был ты появиться на свет. Поэтому не видать удачи тебе и всему твоему роду во веки веков. Таково слово Хозяина Лесов!

А потом поведал без утайки, как всё было. Заплакал мальчик — очень уж страшным и огромным был зверь — и проснулся.

С того времени стоило ему лишь закрыть глаза, как чёрный медведь неизменно являлся в его сны. Рычал, скалил окровавленные клыки и всё твердил о неоплатном долге. В полночь у постели непременно обнаруживался кусок протухшего мяса, над которым даже в зимнюю пору роились жирные мухи. С рассветом это напоминание о ночном кошмаре исчезало бесследно, поэтому жалобам юного лорда никто не верил. Когда же он приказал слугам остаться с ним на ночь, выяснилось, что это мясо никто кроме него не видит. Стали поговаривать, что умом он уродился слаб, а духом боязлив — не в отца пошёл. Лекари да колдуны лишь руками разводили, и тогда повелел лорд призвать ту самую ведьму, что когда-то велела добыть медвежью печень. Та ни в какую не соглашалась, памятуя о плетях, но слуги всё равно схватили её и притащили в замок.

— Что же ты наделала, окаянная! — лорд в ярости топнул ногой. — Всё это твоя вина, так держи теперь ответ!

— Негоже пенять старой женщине, коли своими руками всё испортил, — прошамкала беззубая ведьма. — Я и помыслить не могла, что убьёшь ты беззащитную мать с дитём в угоду своему семейному счастью. Подождал бы немного — вышел бы к тебе сам косолапый, чтобы сразиться один на один, как принято у честных людей. И не случилось бы беды. А теперь даже я не знаю, как помочь твоему горю.

Глянул тогда лорд на маленького сына и помрачнел ещё больше.

— Не за себя ведь прошу, — пробормотал он. — Моя-то жизнь всё равно, считай, кончена.

Смягчилось тогда сердце старой ведьмы, и молвила она так:

— Большое злодейство сотворил ты, глупый лорд! Прогневал Хозяина Лесов, обрёк жену на верную смерть, а кровное дитя — на долгие муки. Но так и быть, знаю я самое распоследнее средство. Не ради тебя открою тайну, а чтобы не страдала невинная душа сына за дело отца. Говорят мудрые люди, будто бы живёт в самом сердце леса белый друид, что водится с феями и лесными зверями. Если кому и под силу заклясть гибельные сны, то только ему. Вот только согласится ли он помочь — то мне неведомо. А пока твои люди ищут мудреца, прошу: отдай ребёнка мне. Я сделаю так, чтобы в моей хижине он рос без страха.

— Ишь чего удумала, старая карга! — лорд ударил кулаком по столу. — Где же это видано, чтобы единственный наследник вдали от замка рос, да ещё в такой жалкой лачуге? Или хочешь забрать последнее, что у меня осталось? Нет, не бывать тому!

Ничего не ответила ведьма, лишь качнула косматой головой и растаяла в воздухе. С тех пор её в тех краях не видали. А белого друида искали долго, да так и не нашли. Кто знает, может его и вовсе не существует.

Мальчик же по-прежнему мучился от дурных сновидений, в которые никто не верил. Вскоре даже родной отец стал укорять его за досужие выдумки, словно позабыв о том, что сам натворил. И вот уже по всем землям разнеслась весть, что наследник лорда настолько умом скорбен, что боится даже собственной тени в солнечный полдень. Те же, кто ведал, в чём дело, знай себе помалкивали, ибо негоже перечить господину.

Так всё и было, пока наследнику не стукнуло восемнадцать. В ту самую пору забрёл в замок странный хромой человек: по всем признакам вроде как колдун, но по виду — из благородных. Выслушал он юношу, да не рассмеялся, а молвил так:

— Причинить зло легко, а исправить совсем непросто. Не должен был ты появляться на свет, Медвежонок. Но если уж обманул судьбу и родился, негоже тебе и дальше одолженную жизнь в отцовском замке зря просиживать. Сам посуди: останешься здесь — не видать тебе счастья. За порогом дома, может статься, тоже, но этого никто не знает наверняка. А мир велик. Может, ещё встретишь своего белого друида…

И хоть глуп был сын лорда, но даже его скудного ума хватило понять, что в словах незнакомца есть правда. В тот же день собрал он пожитки и без сожалений покинул отчий дом. А уходя, лишь единожды обернулся, чтобы поклясться горам и камням, небу и земле, рекам и луговым травам, что проживёт жизнь не напрасно. Свою ли, чужую ли — без разницы. Ту, что есть.

Орсон замолчал, а Элмерик ещё долго не мог вымолвить ни слова. Услышанное потрясло его. Кто бы мог подумать, что всё это время недалёкий здоровяк, над которым потешались все кому не лень, нёс на своих плечах такую тяжёлую ношу!

— Чего молчите? — нахмурился Орсон. — Не верите, да?

— Я верю, — еле слышно сказал бард. — Просто… мне стыдно. Прости.

— За что? Ты не обижал меня, не смеялся, как некоторые.

— Я не делал этого вслух, но было время, когда я считал тебя дурачком и не раз удивлялся, как такого увальня вообще взяли в Соколы, — эти слова давались с трудом, зато после каждой фразы на душе становилось всё легче и легче. — Глядя на тебя, я часто думал, что ты — хуже. И чувствовал своё превосходство. Но теперь всё иначе…

— Я не хуже тебя. А ты не хуже меня. Все мы просто люди.

— Мудрые слова, — вдруг сказал Джеримэйн.

— Смеёшься?

— Отнюдь. Я всегда говорю то, что думаю. Человек может вести себя, как дурак. Но это не значит, что он всегда такой тупой. В другие моменты он может быть умным. Я не про только тебя, если что. Про всех нас в разные моменты жизни.

Похоже, это был такой способ сказать «прости, я был не прав» по-Джеримэйновски.

— А кто был тот человек-та? — поинтересовалась Розмари. — Мастер Патрик?

— Он самый. Я ушёл с ним, не спросив дозволения. Отец до сих пор страшно зол.

Ох уж эти отцы! Элмерик вздохнул, припомнив своего.

— Понимаю. Я тоже сбежал из дома когда-то… Слушай, а ты всё ещё видишь эти сны?

— Да, но уже не каждую ночь. То ли здесь место такое, то ли проклятие со временем ослабло.

— Хочешь, я могу взглянуть на эти куски мяса истинным зрением?

Орсон покачал головой:

— В этом нет необходимости. Я уже уверился, что оно не настоящее. Это только моё проклятие. Никто другой его не увидит.

— А знаки на твоих руках? Это ведь огам? Можно посмотреть?

Орсон засучил рукава. Татуировки и шрамы покрывали не только тыльную сторону его ладоней, они протянулись до самых локтей. А может и выше. Теперь Элмерик понимал, что это сильные защитные чары.

— Тот, кто сделал это, пытался избавить тебя от страхов?

— Это была та ведьма. Мы виделись с ней тайком. Не знаю, в чём был её интерес, но я всегда знал: она не желает мне зла. Позже она и меня научила. Поэтому у меня с огамом проблем и не было. Кстати, и мастера Патрика сперва привлекли мои руки, а потом уже я сам.

— Больно было-та? — Розмари потянулась, чтобы коснуться загадочных символов, но в последний миг отдёрнула руку.

— Нет, терпимо…

— А белый друид-та? Кто он?

— Понятия не имею, — вздохнул Орсон. — Его я пока не встретил.

Глава третья

— А ты заметил, что мастер Каллахан всё время косился куда-то в угол?

Джеримэйн был мастером начать беседу вот так внезапно. Элмерик уже готовился лечь, но от неожиданности застыл с подушкой в руке.

— Да. Ты знаешь, почему?

— Есть у меня одна идейка. Тебе понравится. Или нет. А следы вокруг дома видел?

— Какие ещё следы?

Мельница, конечно, была хорошо защищена, но… а вдруг маг Лисандр бродит где-то неподалёку?

— Собачьи или волчьи. Появились после приезда Каллахана. Сперва я подумал, что он сам умеет превращаться в зверя, но, похоже, за ним по пятам ходит какая-то невидимая тварь. Он даже гладил её, когда думал, что на него никто не смотрит.

Элмерик хмыкнул, ощутив укол зависти. Умеет же Джеримэйн подмечать всякое!

— Ты считаешь, что мог бы подкрасться к эльфу и тот тебя не заметил бы?

— Может, и нет. Но тварь у него точно есть! А мастер Патрик едва на ногах держится, ты заметил?

— Угу. Он будто вообще не спал. Думаешь, это как то связано с тварью?

— Вряд ли. Они с Сентябрём что-то мутят. Всё время проводят вместе в кабинете. Я пытался подслушать, но там мощные чары тишины висят — не пробиться.

Им тоже не помешали бы чары тишины: Орсон молодецки храпел на всю комнату. Ляжешь — всё равно не заснёшь. Тем более, что сна не было ни в одном глазу. И, пожалуй, Элмерик был не прочь поболтать.

— Кстати, а что ты думаешь об этом рыцаре Сентября? Не успел разглядеть, что у него под маской?

— Увы, нет. Но ясно одно: мужик на взводе.

— А мне он, наоборот, показался на редкость бесстрастным. Если не считать упоминания о королеве Благого двора.

— Это тебя маска сбивает. Вот скажи мне, когда ты видел его с Мартином на конюшне, Сентябрь тоже был такой отмороженный?

Элмерик напряг память.

— Нет, вроде. Они подшучивали друг над другом, смеялись.

— Вот то-то. Я внимательно наблюдал за ним весь вечер. От него ощущение, какое бывает зимой в горах. Скажешь неосторожное слово или стронешь мелкий камушек — и загремит-покатится смертоносная лавина… Готов биться об заклад — Сентябрь в ярости. Просто ярость у него не огненная, как у мастера Флориана, а холодная, как лёд. И взгляд ты видел? Мёртвый, тяжёлый. Такой только от сильного горя бывает. Думаю, это из-за Мартина. Они же близкими друзьями были. А, может, и не только друзьями… Кстати, а ты когда понял, что Мартин был одним из Соколов, и его с самого начала приставили за нами следить?

Элмерик сперва не поверил своим ушам. Но в следующий миг понял: а ведь Джеримэйн прав. У него просто не было времени сложить два и два. Глубокие познания Мартина. Его забота о Соколятах. То, как к нему прислушивались наставники. Дружба с мастером Шоном, в конце концов…

— Только, наверное, не следить, а защищать от Лисандра, если тот объявится. И искать подменыша, — он надеялся, что Джерри не заметил его изумления.

— Одно другому не мешает, — фыркнул Джеримэйн.

Он говорил ещё что-то, но Элмерик уже не слушал, потому что чуть не задохнулся от неожиданной мысли — лианнан ши! После его невнятных объяснений командир сказал, что яблоневая дева получит свой покой. А вдруг он всё не так понял? Вдруг счёл её пособницей Лисандра и теперь её собираются убить?

— Рыжий, ты меня слушаешь? — Джеримэйн пощёлкал пальцами у него перед его носом.

— О чём ты говорил?

— Спросил, не сходишь ли ты со мной к леди Эллифлор? Хочу задать ей пару вопросов, но меня одного она слушать не станет.

Элмерик усмехнулся. Задаваке Джерри нужна его помощь, ага!

— Ладно. Но взамен ты тоже со мной кое-куда сходишь. Надо найти Ллиун. Иначе мастер Шон её убьёт. А одному мне туда не добраться, даже с тростью.

— Ты сдурел? — Джеримэйн постучал себя пальцем по лбу. — Нас за ту историю с сокровищницей едва не выперли. На твоём месте я бы сидел тихо, как мышь, и не шуршал!

— Струсил, да?

В ответ Джеримэйн аж зарычал.

— Ух, врезал бы тебе. Да на твоё счастье не дерусь с хромоножками. Рыжий, очнись! Со сломанной ногой тащиться в ночь, по снегу, прямо в лапы упырицы, когда неподалёку шастает могущественный злой колдун — это по-твоему хороший план?

— Нет, он дурацкий. Но я ей жизнью обязан, и всё равно пойду.

— Может, лучше расскажем всё Сентябрю? Он, может, и на взводе, но не тупой.

— А кто мне раньше все уши прожужжал, что наставникам ничего говорить нельзя?

— Так раньше не помирал никто.

Джеримэйн сказал это с такой горечью, что Элмерика будто холодной водой окатило. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями, а потом кивнул.

— Ладно, пошли к нему.

В этот миг хлопнула входная дверь. Неужели они опоздали?

— Я мигом, — Джеримэйн выскочил из комнаты.

Некоторое время Элмерик слушал только храп Орсона. Казалось, прошла вечность, прежде, чем скрипнула дверь.

— Это был Шон, — Джерри тяжело дышал. — И я его не догнал.

— Тогда возвращаемся к моему плану. Ты со мной или нет?

Джеримэйн закатил глаза:

— Ещё не хватало тебя, идиота такого, одного отпускать! Но предупреждаю: никаких сюрпризов. И если я говорю «уходим» — это значит, уходим, ясно?

— Ясно. — Элмерик, скрипнув зубами, опёрся на предложенную руку.

Снаружи их ждала зловещая темнота. Казалось, во всём мире остались лишь тусклый фонарь в руке Джерри, да горящее окно в кабинете мастера Патрика.

Идти приходилось медленно, то и дело останавливаясь, но Элмерик каждый раз находил в себе решимость идти дальше. Дойдя до одного из защитных камней, они замерли в нерешительности.

— И что теперь? — Джерри на всякий случай нащупал рукоять ножа.

— Не знаю. Подождём немного. Может, она почует меня и придёт, — Элмерик обессиленно прислонился к камню и уставился в небо.

— А позвать не судьба? Мы же к бесам замёрзнем.

Бард пожал плечами и достал флейту. Пальцы не слушались, мелодия выходила нервной. К тому же её заглушал свист ветра. Но Элмерик упрямо продолжал играть.

— Не придёт твоя упырица, — наконец сказал Джеримэйн, пританцовывая на месте.

— Ну ещё немного.

— Сколько? До рассвета? Пока нас не хватятся? Да я замёрзну раньше! Не знаю, оставь ей записку, что ли…

А Элмерика вдруг осенило:

— Ой, я дурак! Наверное, она не может услышать нас, пока мы внутри. Надо выйти из защитного круга.

— Тебя точно по ноге, а не по макушке стукнуло? — Джеримэйн тряхнул его за плечи так, что затрещала ткань куртки, а верхняя пуговица отлетела и упала в снег. — Чокнутый самоубийца.

— Эй, нельзя ли полегче? — Элмерик задохнулся от нового приступа боли.

— Каллахан тебя сильнее приложит. И из Соколов выгонит. Кто обещал меня слушаться, ну?

Бард бросил взгляд в темноту и не без сожаления вздохнул. Признавать неудачу не хотелось, но Джерри явно не шутил. И что самое худшее — он был прав.

— Если с ней случится беда, я себе этого не прощу! — он едва шевелил потрескавшимися от холода губами.

Джерри, не слушая возражений, закинул его руку себе на плечо и потащил прочь.

— Она что, такая красотка?

— Не в этом дело. Я не хочу, чтобы кто-нибудь снова погиб из-за меня. Как Мартин…

Джеримэйн закашлялся, будто вдохнул слишком много морозного воздуха.

— Ты не виноват. Никто из нас не виноват, — севшим голосом произнёс он, когда приступ прошёл.

— Ты ведь сам так не думаешь.

— Мало ли, что я думаю? Ничего уже не изменишь. А вот наломать ещё больших дров очень даже можно.

— Этого-то я и боюсь…

Нога вдруг поскользнулась на льду. Элмерик вцепился в Джеримэйна, и оба шлёпнулись в грязный снег. От боли потемнело в глазах.

— Вставай, чтоб тебя!

— Не могу.

— Проклятье. И как тебя теперь поднимать? — Джерри встал, отряхнулся, подобрал шапку. — Сиди здесь. Я сейчас Орсона позову.

Когда он скрылся из виду, Элмерик беззвучно зарыдал — не от боли, а от того, что все усилия оказались напрасными. И вдруг что-то невидимое и тёплое коснулось его руки. Щёку обожгло чужое дыхание, и бард заорал от ужаса. В следующий миг из темноты соткался силуэт громадной собаки — белой, лохматой, с красными ушами и острыми, как ножи, клыками во влажной пасти.

Элмерик попытался отползти, нашаривая в грязи бесполезный костыль, но чудовище настигло его одним прыжком и… лизнуло в лицо. Кажется, жрать живьём его не собирались.

Пёс улёгся рядом, прижимаясь и согревая. Элмерик с трудом поднял руку и погладил его между ушей:

— Ты мне снишься?

— Он не умеет, — чей-то низкий голос раздался прямо над головой. — В отличие от меня. Но сейчас и я тоже не снюсь.

Шерстяной плащ укрыл Элмерика с головой. А когда он высунул нос наружу, то увидел рыцаря Сентября.

— Не бойся. Это Бран, пёс Каллахана. Он тебя не укусит.

— Почему его зовут так же, как птицу мастера Флориана?

Ну конечно, спросить об этом сейчас было важнее всего! Бард чувствовал себя глупо, но слова уже сорвались с языка…

— Долгая история, — Сентябрь бесцеремонно ощупал его ногу, и Элмерик ойкнул. — Каллахан даёт одинаковые имена всем, кого приручает. Так уж повелось. Ворон Флориана — его подарок.

И тут Элмерик вспомнил, ради чего полез в снежные дали и завопил:

— Мастер Шон, не убивайте, пожалуйста, лианнан ши, она ни в чём не виновата! Лисандр заставил её. Я сам видел серебряную струну на запястье. Ллиун просила, чтобы её освободили и дали поспать до весны, пока яблони не зацветут. Вы же не причините ей вреда? Я обещал!

— Постарайся впредь не давать опрометчивых обещаний, иначе тебе перестанут верить. А тем, кому мы не верим, не место среди Соколов, — отрезал рыцарь Сентября.

Элмерик шмыгнул носом.

— Знаю, я вёл себя как болван. И готов понести наказание, только не выгоняйте. Это было не ради себя, а ради…

— Да плевать тебе на всех, — слова мастера Шона били больнее плети. — Ты лелеешь свою боль. Поэтому пытаешься геройствовать почём зря. Перестань себя жалеть, иначе дело кончится плохо.

Элмерик отвернулся, не в силах больше выдерживать внимательный взгляд чёрных глаз и пробормотал:

— Я просто хотел, чтобы не было больно. И чтобы больше никто из-за меня не погиб. Как этого избежать?

— Почаще думать головой. Представь, каково было бы твоим друзьям, если бы с тобой случилась беда? Себе подобной участи ты не желаешь, а им, значит, можно?

— Нет!

От его крика заворчал Бран, но рыцарь Сентября успокоил пса.

— Много слов и горячности, но мало толку. Я думаю, таким как ты не место среди Соколов. Считаешь, что я не прав — переубеди меня.

Элмерик вскинулся, как от пощёчины, из последних сил вцепившись в рукав наставника.

— Как мне доказать, что я говорю правду?

— Не знаю. Это тебе решать.

— Я никогда больше не нарушу ни единого приказа Каллахана! Клянусь пеплом и вереском!

Рыцарь Сентября с величайшей осторожностью высвободил рукав и уже совсем не так сурово произнёс:

— Говорил же: не нужно опрометчивых обещаний. Впрочем, сказанного не воротишь. Клятва дана и услышана. Теперь это твой обет. Каллахан удивился бы…

— А вы ему не скажете? — Элмерик натянул плащ до подбородка, не понимая, радоваться ему или печалиться — ведь у него появился первый гейс.

— Зачем бы мне? — хмыкнул мастер Шон. — У него и так довольно власти над всеми нами.

Бард невольно улыбнулся. В сердце затеплилась надежда, что ещё не всё потеряно. Придётся постараться, чтобы не нарушить клятву, но обет мастера Флориана посложнее будет — и ничего, справляется. Элмерик чувствовал, что находится на верном пути. Пусть это был всего лишь первый робкий шаг, но он действительно собирался доказать, что достоин быть одним из Соколов.

— Сюда идут, — рыцарь Сентября обернулся и белый пёс настороженно приподнял косматую голову.

— Это, наверное, Джерри и Орсон. Не ругайте их, пожалуйста.

Наставник положил руку ему на лоб и едва слышно произнёс:

— Спи.

Сопротивляться чарам не было ни сил, ни желания. В полудрёме Элмерик успел почувствовать, как вторая ладонь мастера Шона легла на его колено. Что-то хрустнуло, будто сломанные кости наконец встали на место. И боль исчезла.

— О, наш больной уже ходит! Может, спляшешь, а? — Джеримэйн помахал опоздавшему Элмерику рукой, приглашая присоединиться к завтраку.

Наставников в гостиной не было. Наверное, уже ушли. А может, и вовсе не появлялись, так что можно было говорить свободно.

— Мастер Шон не сильно ругался? — Элмерик плюхнулся на лавку и накинулся на еду.

— Нет, но лучше бы ругался. Наверное, эльфов с детства учат, как унизить парой вскользь брошенных фраз. А этот хоть и полуэльф, но яду на трёх эльфов хватит!

— И что теперь?

— А ничё. Командиру не сдаст, если ты об этом. А вымыть все лестницы на мельнице давно было пора — сплошная мука да пылища. Но мы вдвоём быстро управились.

— И даже поспать немного успели. — Орсон зевнул так, что хрустнула челюсть.

— Спасибо вам…

Элмерик так растрогался, что полез к обниматься, но Джеримэйн слегка охладил его пыл:

— В общем, будешь должен.

— И чего же ты хочешь? — лёгкая досада всё равно не могла омрачить радости барда.

— Позже обсудим.

— А вот мне платы не надо… — начал Орсон, но Джеримэйн шикнул:

— Не лезь. Ишь благородный какой выискался! Это в воспитательных целях.

Он хотел добавить что-то ещё, но тут прозвонил колокол, и Элмерику пришлось поспешно запихивать в рот хлеб с джемом, чтобы не опоздать ещё и на уроки.

Сегодня Соколятам предстояло разлучиться. Розмари с ворохом оберегов отправилась к мастеру Патрику. Орсон, взяв меч, потопал на улицу, чтобы продолжить уроки фехтования с мрачным рыцарем Сентября. Джеримэйн привычно последовал за мастером Флорианом, но обернувшись в дверях, бросил Элмерику через плечо:

— После обеда не вздумай дрыхнуть — потолковать надо.

И тотчас же получил гневный окрик от Брана:

— Р-р-разговоры пр-р-рочь! — строгий ворон попытался ущипнуть Джеримэйна за ухо, но тот ловко увернулся и погрозил птице кулаком.

Элмерик же остался с мастером Каллаханом. Некоторое время эльф молчал, погружённый в собственные мысли. Потом произнёс:

— Ну? Что выучил?

Элмерик вздрогнул, но к своему удивлению оттарабанил всё, что было задано, пусть и не без запинок. Спасибо хорошей памяти.

— Неплохо, — в голосе эльфа мелькнула тень удивления, будто бы тот вообще не ждал от ученика успехов. — Но ты можешь лучше, если захочешь.

Он перевернул ещё десятка два страниц и переложил закладку из кожи, отметив новое место в книге:

— Это на завтра.

— Но я не успею! Я и прошлые то еле выучил, а теперь ещё больше надо?

— Успеешь, — оборвал его мастер Каллахан. — Если перестанешь сомневаться в себе. Чаропевец не должен дрожать, когда вдохновляет соратников на битву. Таковы сила и суть бардовского искусства.

— Ну я попытаюсь…

— Не пытайся. Делай! Или вовсе не берись.

Элмерик промолчал, хотя решимости у него не прибавилось ни на грош. А при одной мысли о прошлых неудачах руки сами опускались.

Мастер Каллахан это почувствовал.

— Рядом с тобой много достойных воинов и умелых чародеев. Смирись, что ты всегда будешь слабее их. И черпай силу в этой слабости. Только так можно защитить тех, кто тебе дорог. Понимаешь? Барду не нужно хорошо владеть мечом, его оружие — вовремя сказанное слово.

— Да, но…

— Значит, не понимаешь. Ладно, попробую объяснить иначе, — он прикрыл глаза и вдруг запел.

Это было заклятие с первых страниц книги, но в исполнении Каллахана каждое слово оживало. Перед глазами вставали картины великих сражений древности, слышались призывные звуки рогов, трубящих наступление. Сердце полнилось восторгом, сулящим победу в битве. Сталь звенела о сталь, враги в страхе бежали, а их лошади вставали на дыбы и сбрасывали седоков в объятия вереска. Стоны боли сливались с громкими победными кличами. Пролитая кровь ушла в землю и сама стала землёй. Сквозь тела павших, между ржавых остатков мечей и брони прорастала молодая трава. Вскоре она скрыла пожелтевшие от времени кости. А на холмах расцвели, покачиваясь от лёгкого ветерка, алые маки.

Элмерик затаил дыхание. Сердце стучало в такт мелодии. Он видел, как огромное мельничное колесо с грохотом проворачивалось, отмеряя время. С лопастей стекала вода, сочные листья увядали и опадали, чтобы по весне опять распуститься, сухие пни давали зелёные побеги, и сама смерть отступала, освобождая место для новой жизни. Ничто не исчезало бесследно и не останавливалось ни на миг.

Он даже не сразу понял, что песня закончилась.

— Теперь понимаешь? — в глазах Каллахана вспыхивали и гасли языки пламени, обычно бледное лицо окрасил лёгкий румянец, а дыхание участилось. Казалось, он сам находился во власти собственных чар.

— Да…

Заразительное вдохновение толкало в спину, словно ветер, заставляло кровь быстрее бежать по жилам. И так хотелось верить, что всё сбудется — нужно лишь встать и идти судьбе навстречу, отбросив глупый страх, как скидывают ставший ненужным плащ под жаркими лучами летнего солнца. Теперь Элмерик знал: есть такие песни, что не только камень с души помогут снять, но и горы свернут, если потребуется!

После обеда Джеримэйн потащил Элмерика в библиотеку, чтобы повидаться с леди Эллифлор. Но им не повезло. Они и звали, и уговаривали, и даже стучали по обложке: призрак молчала. Лишь шелест страниц (окно было закрыто — на сквозняк не спишешь) намекал, что она где-то здесь.

— Видно, опять не в настроении, — бард опустился на табурет.

— Можно подумать, она хоть когда-нибудь бывает в настроении… Интересно, все призраки такие чокнутые, или нам особенно повезло?

— Тише ты! А то услышит и вообще больше не выйдет.

— Вот и на кой мы ей слово дали? — Джеримэйн шлёпнул книгой об стол. — Теперь даже мастера Каллахана не попросишь помочь. Начнёт спрашивать, чё за призрак, на кой он нам сдался…

Над тиснёной обложкой взметнулась пыль.

— Вы сказали «Каллахан»? Он что, здесь?

— Ха! Вот она, эльфийская магия! — Джеримэйн ухмыльнулся, потирая руки. — Одного имени хватило.

— Да, он на мельнице, — Элмерик, вскочив, поклонился книге.

— О боги! — простонала Эллифлор. — Он совсем рядом, а я в таком виде! С самого Бельтайна в одном и том же платье! Нет, это совершенно исключено! Меня нет дома.

— Так вы хотите его увидеть или нет?

— Нет! То есть да. Но не сейчас. Позже. Когда я буду готова, — из книги послышался глубокий вздох. — Как он?

— Да нормально, вроде, — пожал плечами Джеримэйн. — Ну, насколько это возможно. После смерти Мартина все ходят как в воду опущенные…

— Что ты несёшь? — леди Эллифлор появилась перед самым его носом. Она держалась за сердце, будто то всё ещё могло биться. — Марти не может умереть! Ведь только волшебное оружие…

Она замолчала, не договорив, а потом закрыла лицо ладонями. Её плечи дрожали, но рыдания были беззвучными: никаких всхлипов, криков, заламываний рук. Элмерик даже удивился.

— Мне жаль… — на всякий случай он показал Джерри кулак, чтобы тот не вздумал глумиться над чужим горем.

— Но как же это произошло? — Эллифлор подняла заплаканное лицо, совсем прозрачное от слёз. — Ох, бедный Патрик! Бедный Шон! Боюсь представить, каково им сейчас! Они больше всех любили Марти…

— Держатся, — уверил её Джеримэйн. — Это случилось, когда на мельницу проник Лисандр.

— Надеюсь, Каллахан хорошенько проучил его?

— Командира не было на мельнице той ночью. А мы ничего не успели сделать. К тому же у Лисандра были сообщницы — одна из них и убила Мартина.

С последним утверждением Элмерик хотел бы поспорить. Он не считал Келликейт сообщницей. Но оправдать её тоже не мог, поэтому промолчал.

— Вот негодяи! — Эллифлор, забыв о приличиях, стукнула кулачком по столу, но призрачная плоть легко прошла сквозь дерево, не встретив сопротивления.

— Поэтому мы и здесь. Хотели уточнить кое-что, но не решились идти к наставникам — им сейчас нелегко.

— А мне, можно подумать, легко! — призрак всхлипнула, закусив губу. — Думаете, я любила Марти меньше остальных?

— Нет-нет, — Элмерик толкнул невежу Джеримэйна локтем в бок. — Мы уважаем ваше горе. Мартин был и нашим другом тоже. Может, нам зайти потом?

К его удивлению, леди Эллифлор покачала головой.

— Ладно, спрашивайте. Не обещаю, что расскажу всё: кое-что я обещала хранить в тайне. Но… побудьте со мной ещё немного.

Элмерик подумал: как же ей, должно быть, грустно и одиноко там, в книге. Тут у кого хочешь характер испортится! Интересно, какой она была при жизни?

А Джеримэйн уже приступил к расспросам:

— Это правда, что у близнецов магия сильнее?

— Раньше считалось так. Потом стали говорить, что это не влияет на способности к чарам, но Каллахан остался приверженцем старых взглядов.

— Сейчас он думает по-другому, — Элмерик счёл должным вступиться за наставника. — Среди новобранцев только у Келликейт была сестра.

— Вот как? — Эллифлор вскинула брови. — Не слишком на него похоже. Надеюсь, это не означает, что Каллахан впал в отчаяние…

Джеримэйн нахмурился:

— Вы чё, намекаете, что он понабрал всякий сброд? Мы так сильно вам не нравимся?

— Мне определённо не нравятся ваши манеры, мальчики. А в деле я вас не видела. Неумелые чары с иллюзиями и истинным зрением не в счёт — я имею в виду настоящее колдовство. Впрочем, если это успокоит вашу детскую гордость, у Дэррека тоже нет ни братьев, ни сестёр. А у Шона только сводные. Но вам до их способностей далеко.

— Ну это пока! — хмыкнул Джеримэйн, задирая нос. — Кстати, о мастере Шоне. Почему он носит маску, вы случайно не знаете?

— Увы, я не знаю. Мы с Флорианом пришли в отряд позже остальных. На вопросы он не отвечает, а слухи ходят самые противоречивые. Одни говорят, что маска скрывает жуткое уродство, другие, наоборот: будто его красота столь ослепительна, что её нельзя показывать людям. Каллахан точно в курсе — они ведь с Шоном кузены по линии отца и выросли в холмах вместе. Дэррек тоже: ему ведомо всё и про всех, но он умеет хранить чужие тайны. Ну и Мартин наверняка знает. То есть, знал… — Леди-призрак промокнула платком покрасневшие уголки глаз.

— А я слышал, как мастера Каллахана называли Белым Соколом, а ещё — королём. Он и правда король? — Джеримэйн торопился задать как можно больше вопросов.

— Нет, но мог бы стать им, если бы захотел. Неблагим двором сейчас правит его младший брат Браннан.

— Что? — Элмерик подумал, что ослышался. — Но разве Соколы не враждуют с эльфами?

— Каллахан и Браннан поссорились несколько столетий назад. Я не знаю всех подробностей, да и знать не хочу. И вы не забивайте себе голову тем, что вас не касается. А врагами Соколов считаются все, кто хочет навредить Объединённым Королевствам и Артуру Девятому, будь то эльф или смертный.

Снаружи вновь разгулялась вьюга. Нижнюю часть оконной рамы облепили крупные хлопья снега — и это в октябре… Даже в холодном Холмогорье такое бывало редко. Элмерик поёжился и осмелился задать ещё один вопрос, давно его беспокоивший:

Леди, помнится, вы говорили, что считаете бардовское искусство легкомысленным и неподобающим занятием?

— Нам обязательно возвращаться к этой досадной теме? — Эллифлор тоже глянула за окно.

— Но ведь мастер Каллахан тоже бард. Хоть и высокоранговый, но бард же!

— И что с того? Он мне тоже не нравится.

— А как же вы тогда служили под его началом?

— Моя верность и моя приязнь — это разные вещи, мальчик. Не надо их путать. Или вы думаете, что все должны сходить с ума по этому надменному эльфу? Смею вас уверить: я не из таких.

— Простите, я не то имел в виду…

— И тем не менее вы меня оскорбили! Ах, я знала, что этим всё кончится! Вот, значит, чем вы платите за мою доброту? — Эллифлор взмыла над креслом.

— Ну, начало-о-ось… — Джеримэйн закатил глаза.

Леди призрак тоскливо взвыла. Её вопль поднял пыль и выдул из углов паутину. И вдруг дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. На пороге стоял Каллахан. Его брови сошлись у переносицы, глаза горели недобрым огнём, на ладони мерцал алый потрескивающий шар. В библиотеке вмиг потемнело, как будто сумерки настали раньше времени. Воздух стал вязким и липким. Элмерик не смог даже отползти в сторону: его словно придавило к полу. Джеримэйн тоже прилип к стене, ловя ртом воздух.

Увидев Эллифлор, эльф растерялся и спрятал руку за спину, сжимая кулак. Свет вернулся, а вместе с ним и возможность дышать. Каллахан подул на обожжённую ладонь и указал ученикам на выход:

— Вон отсюда! Оба!

Элмерик и Джеримэйн не заставили просить себя дважды. Скатившись вниз по лестнице, они привалились к бревенчатой стене, пытаясь отдышаться.

— Я думал, он нас прямо там размажет! — простонал Джерри, сползая на пол. — Ну и силища!

Элмерик упал рядом, виском привалившись к его плечу.

— Это что было вообще? Дикая магия?

— Ага! — Джеримэйн не скрывал восхищения. — Видал, какой бешеный примчался? Наверное, призрака почуял. Или решил, что это Лисандр лезет.

— Ой! — бард широко раскрыл глаза. — А ведь леди Эллифлор не хотела его видеть. Неудобно вышло…

— Ну чё могу сказать: значит, сегодня ей не повезло!

Дожидаться, пока эльф выйдет из библиотеки, они благоразумно не стали. А когда вернулись на следующий день, книга бесследно исчезла.

Глава четвёртая

— Ай! — Элмерик схватился за лоб.

Он как раз собирался войти на кухню, когда Розмари выходила, и влепила ему дверью.

— Ой, прости-прости, — зачастила она. — Давай холодненького приложу-та.

— Ничего страшного, — бард через силу улыбнулся. Ему совсем не хотелось, чтобы Розмари переживала. Подумаешь, шишка! Сколько их ещё предстоит набить за жизнь?

— Не спорь! — девушка силой вытащила его на кухню, усадила на скамью и схватила со стола кусок сливочного масла в тряпице.

Элмерик подался вперёд, Роз с маслом в тот же момент наклонилась, и они чуть было опять не столкнулись лбами.

— Да что ж такое-та, — девушка в смущении отпрянула. Из её кармана выпало и стукнулось об пол веретено с шерстяной нитью алого цвета.

Элмерик поднял, присмотрелся. Нить была намотана каким-то хитрым образом, образуя узор.

— Что это? Тоже какой-то оберег?

Розмари залилась краской.

— Дурак ты, что ли? Будто сам не знаешь, для чего оно надобно-та.

— Э-э-э… Чтобы прясть?

Девушка уставилась на него, как на какую-то диковинку, а потом расхохоталась. Элмерик даже на всякий случай оглядел себя: вдруг что-то не так?

— Погоди, ты и правда не знаешь? У вас в Холмогорье девки чё, не гадают?

— Гадают, конечно: по воску от свечи, по зеркалу, на дощечках и по следам на дороге… А вот чтобы по веретену — такого не припомню. Наверное, это ваш, южный обычай.

— Ну и зря! — Розмари вздёрнула нос, вид у неё стал важный. — Сейчас для гаданий самое лучшее время-та. Вот у нас-та в деревне и мужики погадать не гнушались. Бабы потом жаловались: хвать — а веретён-то и нет. Зато знамо кто и пошто спёр. Его нужно на ночь под подушку положить-та, и ветку рябины привязать. Тогда увидишь сон про того, с кем судьба крепко-накрепко связана. Али предупреждение какое-та. Не думай: это не любовные чары, с ними-то я ни-ни! Это чтобы важный человек приснился. Тот, кто неизгладимый след в твоей судьбе оставит. А когда ты его встретишь, то сразу узнаешь-та.

— А ты уже посмотрела свой сон? — Элмерик всё-таки вспомнил про масло и приложил его ко лбу.

— Конечно!

— И кого увидела?

Розмари, подбоченившись, фыркнула:

— Ха! Так я тебе и сказала. Не твоё это дело-та. Может, эльфа!

— Мастера Каллахана? Вот уж кто точно оставляет неизгладимый след в душе каждого.

— Я не говорила, что это был он.

— А кто? — у Элмерика возникло подозрение, что Розмари его дурачит, но, кажется, та говорила серьёзно.

— А кто ж его знает-та… Встречу — узнаю. Или нет. Я лицо плохо запомнила-та.

— Слушай, а может, одолжишь мне своё веретено? Всего на одну ночь. Я тоже хочу попробовать.

— Ох, ну ты и придумаешь-та!.. — Девушка глянула на него с недоверием, но потом всё же кивнула. — Ладно. Не потеряй только. И смотри, чтобы ветка рябины была свежая, иначе не сработает. А когда срежешь её и пойдёшь к дому-та, ни в коем случае назад-та не оглядывайся. Особенно коли шаги за спиной услышишь-та.

— Рябина сразу за забором растёт. Надо только успеть до темноты, — Элмерик глянул за окно: солнце уже коснулось верхушек леса, и сумерки были не за горами. — А что за шаги?

Розмари понизила голос до шёпота:

— Когда собираешься-то гадать незадолго до Самайна, по твоему следу может пойти мертвец. Так он выбирается в мир живых-та. Обернёшься — и пиши пропало. Либо сразу там же от страха преставишься-то, либо до конца года не доживёшь, потому что мертвец за собой утянет-та. Ясно тебе?

— Куда уж яснее. Спасибо, что предупредила. Я ни за что не стану оборачиваться!

Сжимая веретено в руке, Элмерик помчался к выходу.

Когда он, впопыхах натянув куртку и шапку, выскочил на улицу, небо уже окрасилось закатным багрянцем. У него было не более получаса в запасе.

Рябину бард отыскал быстро. На её ветвях пламенели алые ягоды, и с десяток крупных ворон слетелись на угощение. Завидев его, птицы захлопали крыльями и взмыли в воздух, оглашая окрестности громким карканьем.

— Я только на минутку, — заверил их Элмерик, карабкаясь по нижним сучьям: до ягод ещё надо было дотянуться.

Нога соскользнула по мокрой коре; он чуть было не сорвался, но всё же удержался. Вот только вляпался ладонью прямо в птичий помёт.

Вторая попытка оказалась более успешной. Уцепившись покрепче за шершавый ствол, бард срезал тонкую веточку, ещё не тронутую птицами, и мысленно попросил прощения у дерева, как учил мастер Патрик. Любое растение требует вежливого обращения, а обиженная рябина не годится для оберегов и чар.

Спрятав добычу за пазуху, Элмерик ловко спрыгнул на землю, даже не поморщившись: мастер Шон оказался хорошим лекарем, и нога больше не болела. Интересно: почему он не смог вылечить мастера Патрика? Хотя, тому, наверное, досталось сильнее…

Вороны опять закаркали. Элмерик хотел оглянуться, но вовремя вспомнил предупреждение Розмари. Нельзя! Он поплотнее натянул шапку на уши и зашагал к колодцу, чтобы отмыть испачканную руку.

Смеркалось быстро, и нужно было успеть вернуться в срок. Элмерик глубоко вдохнул и выдохнул. Времени полно, он всё успеет. А вороны — просто дурные птицы, шумят по поводу и без. Успокоиться не вышло. Бард готов был поклясться, что чувствует чужой взгляд, направленный ему в спину. Уже во второй раз он чуть не обернулся.

Прикрыв глаз, Элмерик перешёл на истинное зрение. Холм и колодец выглядели обычными, а о том, что позади, он старался не думать. Может, ему вообще почудилось?

Пройдя ещё десятка два шагов, он убедился — нет, не почудилось. Кто-то крался по пятам и дышал ему в спину. И ладно, если и впрямь мертвец. А что, если Лисандр?

Сердце заколотилось, как бешеное. Больше всего Элмерику хотелось броситься бежать со всех ног, спрятаться за оградой. Но тогда преследователь поймёт, что его обнаружили и может напасть. Пусть уж лучше следит исподтишка.

Дойдя до колодца, бард сбросил ведро и повернул скрипучий ворот. Одной рукой это было делать не так-то просто, но перемазаться в птичьем помёте ещё больше ему не хотелось. Тем более что вторая рука могла понадобиться для защиты: пальцы сами собой сложились в щепоть для отбрасывающего заклятия. Сохранять невозмутимый вид становилось всё сложнее. Цепь слишком медленно ползла вверх, наматываясь виток за витком. Мышцы ныли, всё тело охватила нервная дрожь. Элмерик упёрся коленом в колодезный сруб, и дело пошло быстрее. Закрепив цепь, он ухватил ведро за ручку и потянул на себя, но второпях оступился. Сапоги вмиг разъехались на льду.

Хватая ртом морозный воздух, бард начал неловко заваливаться назад. Ох, только бы опять не сломать чего-нибудь! Он зажмурился, смирившись с неизбежным падением и ожидая удара, но вдруг чьи-то сильные руки подхватили его под мышки и рывком поставили на ноги.

— Эй-эй, осторожнее!

Услыхав знакомый голос, Элмерик напрочь забыл о предупреждениях. Резко — аж шея хрустнула — обернулся и остолбенел: ох, и правда мертвец!

Сердце ухнуло в пятки, крик застрял в горле, ведро выпало из рук и вода разлилась на землю, окатив штаны до колен, но всё это было уже не важно. Потому что рядом стоял Мартин.

Несколько мгновений бард ловил ртом воздух, а потом вдохнул и завопил так, что у самого в ушах зазвенело.

Ох, права была Розмари. Она часто оказывалась права. Только поздно: он уже обернулся. Теперь беды не избежать.

Мартин закрыл ему рот ладонью, а потом, хорошенько встряхнув за плечи, развернул к себе:

— Да не ори ты. Это всего лишь я.

В истинном зрении старый приятель (или всё таки упырь, занявший его тело?) выглядел не лучшим образом: бледное лицо отливало синевой, на левой щеке алели царапины, воспалённые глаза налились кровью, а на шее виднелся багровый, как у висельника, след. Плечи укрывал тот самый плед, который Мартин оставил лианнан ши (ну, или какой-то очень похожий). Проклятие, лишающее радости даже смотрящего, всё ещё было на месте, только теперь пульсирующий чёрный туман пронизывали иглы льда, похожие на заоконную изморозь. А в воздухе витал сладкий яблочный аромат — такой неуместный для этого времени года.

— М-м-мартин… — Элмерик не узнал собственного голоса: он заикался, прямо как Орсон в худшие дни.

Стуча зубами от страха, бард поднял руку в охранном жесте. Так, спокойно. Он многому научился у Соколов и к тому же знает истинное имя упыря:

— Оставь меня в покое, Мартин! Уходи, откуда пришёл!

Несмотря на все злоключения, помирать прямо сейчас Элмерику не хотелось. Глупо было бы не дожить до конца года лишь потому, что любопытство оказалось сильнее здравого смысла. Тем более что колдовской год обычно считался как раз от Самайна до Самайна, и до праздника оставались считанные дни…

Улучив момент, бард вывернулся и со всех ног рванул в сторону дома, то и дело оскальзываясь на талом снегу и чертя в воздухе защитные фэды (от спешки те получались криво). Позади ему чудились хлопанье крыльев и карканье ворон. Тьма бежала за ним по пятам, а до спасительной изгороди под защитой каменного круга было ещё далековато. Как только последний луч солнца погаснет в небесах, обещание, данное Каллахану, будет нарушено. Тогда ни обереги, ни заклятия — ничто не поможет. У нарушенного гейса цена одна — жизнь.

Он успел перемахнуть через изгородь за миг до наступления темноты, развернулся и размашисто начертал в воздухе печать против нежити. На этот раз получилось: огненные линии вспыхнули, перегораживая Мартину путь. Может, мельница и была под защитой Каллахана, но так было спокойнее. Такую печать ни один мертвяк не смог бы пройти.

Искрящиеся линии слепили глаза, и Элмерик не сразу заметил, что Мартин стоит совсем рядом — по ту сторону ограды. Можно руку протянуть — и коснёшься. Языки пламени плясали в его зрачках, а в ночной тиши слышалось тяжёлое дыхание. Их разделяли только печать и хлипкий забор, потемневший до дождей и времени…

— Уходи! — прошипел Элмерик. — Ты не сможешь пройти. Это место заклято от немёртвых.

Мартин усмехнулся, но вышло как-то невесело:

— Эй! Не глупи. Я живой, вообще-то.

Бард замер. Ему хотелось верить, но слишком страшно было обмануться.

— Чем докажешь? Я сам видел тебя мёртвым! И не только я.

Время уже даже не замедлилось, как это бывает в такие моменты, а будто перестало существовать вовсе.

Мартин пожал плечами и перемахнул через изгородь — прямо сквозь заклятие. Его волосы подсветил магический огонь, создав вокруг головы сияющий ореол, а черты лица совсем потерялись в темноте.

— Мёртвый бы не прошёл, а я прошёл.

Пламенная преграда, ничуть не потревоженная, горела у Мартина за спиной так же ярко, как прежде. Из его рта вырывался пар (а тёплое дыхание, как известно, нежити не свойственно). Элмерик похлопал глазами, всхлипнул и уткнулся лбом в его плечо, обнимая обеими руками. От клетчатого пледа пахло сырой овечьей шерстью, костром и яблоками.

— Ну ты и напугал меня… — бард осёкся, проглотив словечко «дурень».

Перед ним был не просто старый друг, а один из Соколов — ровесник мастера Патрика, чародей на королевской службе, не раз побывавший в бою; старик с внешностью юнца — всё это не укладывалось в голове.

— Прости, я не хотел, — Мартин попытался высвободиться из цепких объятий, но не преуспел; лёгким движением он взъерошил волосы Элмерика, словно успокаивая испугавшегося ребёнка. — Кто ж знал, что ты слова мне не дашь сказать, сразу орать начнёшь! Понимаешь, так было нужно: чтобы все считали, что я умер.

— Так уж и все? — Элмерик старался не подавать виду, но в дрогнувшем голосе прозвучала обида. — Можно подумать, мастер Патрик и мастер Шон не знали. Или мастер Каллахан…

— Знали, — Мартин не стал отрицать очевидное. — Но молчали. И вовсе не потому, что мы не доверяем вам, как ты сейчас наверняка думаешь. И не потому, что решили посмеяться над вами. Это долгая история. Думаю, Каллахан скоро всё объяснит.

— Объяснит он, как же!

— Сегодня за ужином. Он обещал. И прошу: не говори пока никому, что я жив. Командир велел мне не показываться вам на глаза, пока он — по его выражению — не «подготовит почву». А я шёл от лианнан ши. Надо же было поблагодарить её. Увидел, что ты крадёшься так, будто за тобой следят все болотные бесы в округе, ну и решил проверить, не случилось ли чего.

Элмерик наконец разжал руки и улыбнулся. Теперь он верил, что всё наладится. Джерри и Розмари с ума сойдут, когда узнают! А Орсон-то как обрадуется! Ведь выходит, что Келликейт никого не убивала. Правда, её роль в этой истории всё ещё оставалась неясной…

Элмерика распирало от вопросов, но Мартин приложил палец к губам.

— Ш-ш-ш, ни слова больше. Сюда кто-то идёт.

Бард отвёл взгляд лишь на мгновение, а когда повернулся, то Мартина уже и след простыл. Впору было бы счесть эту встречу наваждением, если бы не оставшийся в воздухе стойкий запах яблок.

— Эй, ты чё там застрял? — на тропинке показался Джеримэйн. — А ну дуй сюда, новости есть!

Тут он заметил пламенеющую печать у изгороди и присвистнул:

— Ого! Ты, что ль, накладывал?

— Ну я. А что?

— Эту штуку просто так не ставят — значит, повод был. Дома расскажешь, — Джеримэйн вытащил из-за пояса свой колдовской нож и подправил пару линий. Заклятие вспыхнуло ещё ярче.

— Вот. Так-то лучше!

«Видел бы ты этот повод — ещё не то бы поставил!» — подумал бард, едва сдерживаясь, чтобы не пнуть Джерри под колено. Обязательно нужно было выпендриться, да?

И тут его осенило: а что, если Мартин перепрыгнул преграду лишь потому, что та была плохо нарисована?

— Она не работала?

— Почему? Очень даже работала. Но я улучшил заклятие.

— То есть, мертвяк не смог бы через неё пройти? — Элмерик схватил Джеримэйна за плечи и развернул к себе.

— Да чё ты? — тот сбросил с себя руки барда. — Твоя печать схлопнулась бы через четверть часа, а так до утра простоит. Да и не единственная она тут. Если ты своим истинным зрением посмотришь, сам увидишь. Наставники который день на ушах стоят. Такое ощущение, что мы под осадой.

— Кто знает: может, так и есть…

Элмерик выдохнул. Уф, значит, Мартин всё-таки живой! Теперь его ещё больше распирало от желания рассказать Джерри о недавней встрече, но нужно было молчать. А ещё — придумать хорошее объяснение, почему вдруг понадобилось ставить печать от нежити. Идей у него не было, поэтому, пока Джерри тащил его к дому, Элмерик готовился импровизировать. К счастью, ему не пришлось.

— Остановите этого дуралея-та. Я одна не справляюсь, — Розмари стояла в дверях, раскинув руки. Орсон пытался её обойти, но безуспешно.

— И куда это наш здоровяк собрался? — Джеримэйн поднырнул под её руку, оказавшись с Орсоном нос к носу. Тот молчал, но Розмари ответила за него.

— Увидел в окне свет очей своих-та. Я имею в виду Келликейт. Грит, жизнь положу, а вытащу её.

— Я спасу её. И узнаю правду. Чего бы мне это не стоило, — тихо, но веско подтвердил Осон.

— Ты совсем сбрендил? — Джеримэйн ничуть не испугался его гневного взгляда. — Опилки у тебя в башке, Орсон Глендауэр! Или нет, даже навоз. Со всех Трёх Долин собирали.

— Кто тебе правду-та скажет? — поддержала Розмари. — Ежели она виновата, ни в жисть не признается! А ежели не виновата… как ты отличишь, не брешет ли?

— Я пойму по глазам.

— Ой ли? А Рик много, что ль, понял-та по гляделкам той эльфийки? Прости, Рик, но это правда. Обманула тебя эта ведьма-та. Стало быть, ты лопух. А Сонни лопух ещё больший, чем ты… Вот и скажи ему!

— А что тут сказать? — Элмерик просочился в комнату и бросил промокшую насквозь куртку на табурет. — Меня вы смогли бы отговорить? Нет. Вот и его мы не отговорим. Так ведь?

Орсон бросил на него благодарный взгляд и коротко кивнул. Кажется, он уже не ждал поддержки и был приятно удивлён.

— Расскажи, что ты видел?

— Силуэт в окне. В комнате мастера Патрика. Она тоже увидела меня. Сразу отпрянула, конечно. Но я узнал. Это точно Келликейт. Я звал её, но она не откликалась, а потом свет и вовсе погас.

Он словно взвешивал каждое слово. Элмерик не сразу понял, что эти короткие, рубленые фразы являются признаком отнюдь не раздражения, а волнения. Орсон очень старался не заикаться — и у него получалось.

— И что ты намерен делать?

— Пойти туда.

— Вот просто взять и пойти! — губы Джеримэйна искривились в ухмылке. — Да там защитных чар стоит столько, что ты считать собьёшься! К тому же, если это и впрямь Келликейт, то она ясно дала понять, что не хочет тебя видеть.

— Отступают только трусы, Джеримэйн!

— О! Неужели благородный сэр наконец-то выучил моё имя? Посмотрите-ка, и трёх месяцев не прошло.

— А ну прекратите оба! — крикнул Элмерик, привставая. — Мы должны помочь Орсону. Он наш друг, разве нет? Пускай затея кажется спорной, но если он пойдёт один, то непременно натворит дел.

— Ой, натворит-та… — эхом отозвалась Розмари за его спиной.

— Ладно, бесы вас подери, я в деле! — Джеримэйн по привычке хотел сплюнуть на пол, но сдержался. — Может, на стрёме постою.

А Элмерик, сияя, продолжил:

— Идти после ужина, когда все будут спать. В прошлый раз нам не повезло, но в этот мы не будем надеяться на маковый пирог, я спою песню.

— А мы сами не заснём? — засомневался Орсон.

— Вы вставите затычки в уши, — Элмерику нравилось, как складно он всё придумал. Если Мартин прав и мастер Каллахан собирается объяснить всё за ужином, то идти выручать Келликейт вообще не придётся.

— Рыжий, а ты уверен, что твоя песенка усыпит наставников? Они всё-таки могучие колдуны.

Бард ждал этого вопроса, и у него был заготовлен ответ.

— Конечно, я не справился бы, если бы они ждали подвоха и пытались мне противостоять. Но они же не ждут.

— Я просто скажу, что мне не нравится эта идея, — Джеримэйн сверлил его взглядом, будто что-то подозревая.

— Тогда почему ты сказал, что пойдёшь? — нахмурился Орсон.

— Потому что, как и ты, хочу выяснить правду. И если Келликейт виновна, я не позволю тебе её отпустить. Любовь — любовью, а справедливость — справедливостью.

— Договорились.

Они с Орсоном пожали друг другу руки, а Элмерик с облегчением выдохнул. Ему хотелось думать, что мастер Каллахан был бы доволен — ведь так поступают барды, да? Объединяют тех, кто готов поссориться? Эх, жаль, ему не расскажешь.

Ужин шёл своим чередом, отличаясь от вчерашнего или позавчерашнего только начинкой в пирогах, и Элмерик начал беспокоиться. А вдруг Мартин ошибся и мастер Каллахан сегодня ничего не собирается рассказывать? Может выйти, что они здорово влипли, и ему вскоре придётся разубеждать всех с тем же жаром, с которым прежде уговаривал. И ладно бы Джерри и Роз, но Орсона отговорить точно не получится. И что тогда делать? Подстеречь и исподтишка огреть по голове дубинкой? Рассказать всё наставникам? Ни один из приходящих на ум вариантов не был достаточно хорош.

Не имея возможности открыто высказать беспокойство, бард вертелся на лавке, чуть не опрокинул солонку, уронил на пол салфетку, а потом долго вертел в руках ломоть хлеба, щедро осыпая стол крошками. Розмари, заметив его метания, вопросительно вскинула брови, но он лишь махнул рукой — дескать, потом.

Когда тарелки опустели, Элмерик почти потерял надежду. И тут звучный голос Каллахана грянул, как гром среди зимнего неба:

— Не спешите расходиться. Есть кое-что, о чём вам следует знать.

Розмари вздрогнула. Орсон выпрямился, словно оглоблю проглотил. Джеримэйн весь подобрался, как перед прыжком. Похоже, никто из Соколят уже давно не верил, что новости могут быть хорошими.

— Через несколько дней на мельницу приедет гость, чтобы остаться здесь до первого полнолуния после Самайна. Он не будет вас ничему учить, но вам следует отнестись к нему почтительно, как к наставнику.

Соколята вразнобой закивали, на их лицах было написано равнодушие, а вот Элмерик почувствовал досаду: он ждал совсем другой новости. Джеримэйн и Розмари о чём-то зашушукались между собой, но Каллахан, отставил кубок, стукнув по столу витой ножкой. Этого хватило, чтобы восстановить тишину.

— Я ещё не закончил. Но если есть вопросы, задайте их мне, — едва заметно хмурясь, он перевёл цепкий взгляд на Розмари, и даже Элмерик, сидевший рядом с девушкой, почувствовал себя неуютно. — Что ты хотела?

— Ничего особенного, мастер Каллахан, — ответил вместо неё Джеримэйн. — Мы просто обсуждали, сможет ли этот гость повлиять на исход сражения, которое ждёт нас в полнолуние. А то Соколов осталось маловато, вы сами говорили… Он ведь нам помочь приезжает?

— Не совсем так. У нашего гостя — можете называть его Риэган — будет своя задача в день Зимней битвы. Но не беспокойтесь, Соколов больше, чем вы думаете. Я буду рад представить вам ещё трёх соратников.

— Трёх? — склоняясь к самому уху эльфа, тихо уточнил мастер Шон. — Кто третий?

Каллахан приложил палец к губам.

Судя по недоумению мастера Флориана, который впервые поднял взгляд от своего кубка, для него это тоже стало неожиданностью.

Командир улыбнулся — кажется, впервые на его точёном лице Элмерик увидел именно улыбку, а не её едва заметную тень на бледных губах.

— Все вы хоть и чародеи, а отвыкли от чудес. Но чудеса не в обиде, что их никто не ждёт. Они просто случаются.

Мастер Флориан закатил глаза, всем видом показывая, что только нравоучений им сейчас не хватало, а Элмерик почему-то обрадовался. Выходило, что даже наставники знали не всё. Вон даже мастер Шон удивился, а он как никак правая рука командира.

— Сперва хочу представить вам кое-кого. — Каллахан сделал приглашающий жест в сторону двери. — Леди Келликейт Флойд, добро пожаловать к столу!

Розмари тихонько ахнула, когда Келликейт проскользнула в гостиную, а Элмерик мельком успел глянуть на лица наставников, чтобы убедиться: явление Келликейт для них не новость. Её-то как раз ждали.

Мастер Каллахан назвал родовое имя и титул — это означало, что девушка больше не была преступницей. Но она всё равно не стала менять простое платье из тёмносинего льна на что-то более подобающее леди, лишь прибрала отросшие чёрные пряди под костяные гребни и шпильки — на косы длины волос ещё не хватало. В её взгляде читалась усталость, а тени под глазами, казалось, добавили ей пару лишних лет. Кожа на том месте, где раньше была защитная птица мастера Патрика, выглядела слегка порозовевшей, но самого отпечатка больше не было. Но главное — руки Келликейт больше не сковывала тяжёлая цепь, и лишь не до конца зажившие запястья, ставшие будто ещё тоньше, напоминали о былом наказании.

— За смелость в сражении и впечатляющую силу духа леди Келликейт Флойд заслужила прощение за все былые проступки и получила Посвящение раньше прочих учеников. Если у вас были какие-то сомнения на её счёт, избавьтесь от них.

— Вот же… — с плохо скрываемой завистью, но беззлобно выдохнул Джеримэйн. — Пролезла вперёд всех, будто кошка!

— Я рада снова быть здесь, — Келликейт присела в реверансе. Замечание про кошку она благоразумно пропустила мимо ушей. — Моё Посвящение случилось быстро и неожиданно, но я ещё надеюсь принять участие в торжественной церемонии вместе с вами.

Орсон размашисто и громко захлопал в ладоши, и все прочие присоединились к нему, чествуя вконец смутившуюся девушку: такой встречи она не ожидала.

Келликейт присела на край лавки, заняв место рядом с мастером Флорианом. Элмерик успел заметить, как она, проходя мимо Орсона, всего лишь на миг ободряюще накрыла его плечо своей маленькой ладошкой и коротко кивнула.

— Я знаю, у вас много вопросов, — продолжил Каллахан. — Обещаю вскорости удовлетворить ваше любопытство. Но сперва позвольте представить ещё одного из Соколов. Его вы тоже знаете. Мастер Мартин Мэй — ваш будущий наставник по обращению с волшебным оружием…

— И надеюсь, что по прежнему ваш хороший друг, — даже Элмерик не заметил, как Мартин появился в дверях. Он словно всегда там стоял.

В гостиной воцарилась тишина. У Джеримэйна отвисла челюсть, Розмари схватилась за сердце и шумно сглотнула, а Орсон выронил кусок хлеба, не донеся до рта. Келликейт спрятала лицо в ладонях, и сперва барду показалось, что девушка плачет, но потом он понял свою ошибку: это было облегчение. И радость. Будто всё самое худшее осталось позади.

Даже под маской было видно, как улыбается мастер Шон, пропуская друга на его законное место и хлопая того по плечу.

В этот момент Розмари, не выдержав, пронзительно взвизгнула и повисла у Мартина на шее, болтая ногами в воздухе.

— Вот же, на тебе! — она захлёбывалась словами. — Живой! А мы уж схоронили тебя совсем. Все горевали. Слёз-та пролили сколько! Уйму!

— Ага, живой, — подтвердил Мартин, закружив её в объятиях. — Чудом.

От Элмерика не ускользнул его благодарный взгляд в сторону Келликейт.

— Не пугай-та нас больше! — до Розмари наконец дошло, что она ведёт себя неподобающе. Девушка расцепила руки и поспешно оправила сбившийся передник. — Так как нынче тебя величать-та? Ты ж, выходит, важный человек. Мастер Мартин, что ль?

— Зовите по имени, как и прежде. Всё равно скоро все пройдут Посвящение. Надеюсь, что все, — Мартин сел на место и кивнул Каллахану. — Думаю, пора рассказать, как было дело.

Эльф прикрыл глаза. Хрустальные бусины в его волосах преломляли свечной свет, отчего на поверхности стола плясали причудливые блики. Соколята притихли, и Элмерик невольно затаил дыхание.

— Как вы уже знаете, Врата открываются дважды в году, — заговорил Каллахан, не поднимая век. Его лицо выглядело сосредоточенным, между бровей залегла суровая складка. — Это случается зимой и летом в кануны Самайна и Бельтайна. Сквозь Врата можно попасть в иные миры: в волшебную страну и зелёные холмы, куда путь известен лишь эльфам; в земли, где по руслам рек бежит жидкий огонь и даже камни плавятся от невыносимого жара; в земли вечной метели, где люди никогда не видели весны и даже птицы замерзают на лету; в земли, где всегда идёт дождь, а также в другие края, коих есть бесчисленное множество. Врата — не единственные пути меж мирами, но самые простые. Когда они открыты, пройти сквозь них может кто угодно — даже тот, кто начисто лишён магии. Некоторые можно запечатать, но не все и не навсегда… Давным давно, когда эльфы, бывшие ещё единым народом, впервые пришли на эти острова, весь мир принадлежал великанам фоморам. Это были уродливые и жестокие создания, не желавшие ни с кем жить в мире. Началась кровопролитная война, длившаяся не одно столетие: о ней было сложено множество баллад. В решающей битве, которая случилась как раз в канун зимы, наши славные предки с трудом, но одержали победу. Фоморы были вынуждены бежать, бросив не только оружие, но даже павших. Они нашли укрытие за Вратами и заселили один из миров, называемый Туманными Землями. Мир этот был недружелюбен и дик, как и сами фоморы. Новый дом не пришёлся им по нраву. С тех пор они жаждут мести, следят за нами, мечтая сокрушить преграду, чтобы, вернувшись, поработить и людей, и эльфов. Но Врата, ведущие в их мир, отворяются не всякий раз. И никто не знает, когда и где откроется путь в Туманные Земли. Многие годы мы пытались научиться угадывать место и время, нанося на карты прежние точки открытия, а больше всех старался Лисандр. Уже после его предательства стало ясно, что негодяй добрался до фоморов и о чём-то сговорился с ними за нашими спинами. Но мы расстроили эти планы до того, как они претворились в жизнь. Единственный способ заточить могущественного чародея — это отправить его в один из далёких миров и запечатать Врата. В первый раз я почувствовал жалость, не довершил ритуал — и Лисандру удалось сбежать. Он долго прятался, но сорок лет назад я всё же его настиг и запечатал, — Каллахан открыл глаза и сделал глубокий вдох, словно вынырнув из глубины на поверхность вод.

Элмерик слушал внимательно, но пока ни на шаг не приблизился к разгадке. Как потомственный чаропевец, он слышал легенды о великанах, очень боялся их в детстве. Почему Лисандр с ними спутался, было понятно: рыбак рыбака видит издалека. А что получил по заслугам и сам оказался в заточении — так ему и надо, негодяю! Вот только при чём тут были Мартин и Келликейт?

Он сам не заметил, что задал этот вопрос вслух — и тут же получил полный негодования взгляд мастера Флориана, весьма болезненный пинок от Джерри чуть пониже колена и тихий смешок Мартина на сдачу.

Мастер Каллахан, вопреки ожиданиям, не разгневался. То, что наставника нельзя перебивать, Элмерик уяснил ещё в детстве, когда получил от деда смычком по пальцам, поэтому готов был понести заслуженное наказание. Но его не последовало.

— Терпение, — эльф отпил глоток остывшего вина из кубка. — Патрик предупреждал, что вам его не хватает. Но этот недостаток проходит вместе с молодостью. Даже у людей.

Будто не замечая раскаяния, алыми пятнами проступившего на лице барда, он продолжил рассказ:

— Несколько десятилетий мы ничего не слышали о Лисандре. Но он всё это время упорно искал обратный путь. И, кажется, нашёл. А если же Лисандру это удалось — значит, и фоморы справятся. Особенно если им поможет тот, кто уже побывал за Вратами, сломал печать и сумел вернуться. Поэтому Лисандра нельзя выпускать. Если понадобится — даже ценой собственной жизни. Несколько дней назад Мартин почти это и сделал.

— К счастью, только «почти», — Мартин коснулся багровых кровоподтёков на шее.

— Мы узнали, что враг нашёл способ следить за нами из своего мира, — Каллахан сплёл пальцы в замок и опёрся о них подбородком. — И подозревали, что способ говорить он тоже рано или поздно отыщет. А дальше ему понадобится помощник, чтобы открыть двери с этой стороны. Родная кровь могла притянуть его, как путеводная нить, поэтому мы думали, что кто-то из вас окажется эльфом под личиной. Поэтому и Мартин притворился новобранцем. Чтобы наблюдать. Вы уже знаете, что этим эльфом оказалась Брендалин. На наше счастье, она была неопытна и боялась не справиться в одиночку, поэтому любящий дядюшка заставил лианнан ши помочь ей. Но та оказалась плохой союзницей и пожаловалась Мартину на свою горькую долю. Он успел закрыть Врата, через которые Лисандр почти прошёл, но попал под его дурной глаз. Для любого другого это означало бы верную смерть, но проклятие королевы Медб не давало Мартину умереть от заклятия, каким бы сильным оно ни было. По сути, это означало, что он будет умирать вечно, но не умрёт никогда. И единственным способом спасения было убить его, что и сделала Келликейт. Её зачарованная цепь обладала свойствами волшебного оружия, а лишь оно способно было причинить Мартину вред.

Розмари ахнула, всплеснув руками:

— Помнится, вы говорили, что не сдюжили воскресить Артура Пятого своими силами. И понадобилось-та, чтобы королева Медб подсобила. Неужто и сейчас?…

— Бр-р, нет! Спасибо, справились без неё, — поёжился Мартин.

А мастер Шон добавил:

— Вот уж кого не было и не надо!

— С момента кончины Его Величества прошло… — Каллахан на пару вздохов замешкался, считая в уме. — …полтора века. Срок, конечно, небольшой, но кое-чему мы научились. По правде говоря, Мартин был мёртв всего несколько мгновений, и наших сил вполне хватило, чтобы раздуть жизнь из последней искры и поддерживать её до тех пор, пока пламя не разгорится вновь. С королём было всё иначе.

— Так чё, в грядущей Зимней битве могут полезть и Лисандр, и фоморы. А могут и не полезть. Но если полезут, то нам крышка, так? — Джеримэйн обычно выбирал выражения при мастере Каллахане, но, только не сегодня. Похоже, рассказ его слишком впечатлил.

— Вроде того, — кивнул Мартин. Он грел ладони о свой кубок, но вина не пил. — А ещё непременно полезут всякие неприятные, но менее сильные существа. С ними вы и будете разбираться, пока мы сосредоточимся на главном.

— Так бы сразу и сказали-та! — Розмари принялась обмахиваться передником. — Наконец-та всё понятно.

— А то раньше было не понятно? — фыркнул Джеримэйн. — Уже сколько нам про эти Врата талдычат? А закрыть силёнок не хватает.

— Ну почему же не хватает? — улыбнулся Орсон. — Я сегодня, например, закрыл. Небольшие, конечно, но всё же…

— Ты?… — Джеримэйн округлил глаза. — Один? И никто не помогал?

— Я бы не решился идти спасать Келликейт, если бы не это. Мастер Каллахан ясно дал понять: я встречусь с ней не раньше, чем смогу закрыть свои первые Врата. В итоге так и вышло.

— Кстати, Орсон! — Мартин, подойдя, хлопнул его по плечу. — Меч-то верни!

— Так это твой? То-то с ним легче всё получается! А покажешь ещё раз, как ты тогда из кувырка сразу в атаку…

— Покажу. Завтра с утра — идёт?

Несмотря на ещё не зажившие раны, Мартину явно не терпелось вернуться в строй.

— Отдохнул бы ты ещё пару дней, Март… — вздохнул мастер Шон. — Разве я плохой инструктор?

— Нет, но… — Мартин задумался, подбирая слово.

— Что значит «но»?! Я тут работаю за него, и за себя… А он!

— Ну я же не рвусь вместо тебя учить детей дикой магии!

— Ещё бы ты рвался! То есть ты, конечно, неплох, но…

— Вот именно: «но», — Мартин рассмеялся. — Пускай каждый делает, что умеет. А отдыхать будем после Самайна. С тебя ещё сливочный эль, кстати, помнишь?

— Ну когда ещё Патрик разрешит тебе пить…

— С чего это я стану слушать младшего?

— С того, что твой младший — отличный лекарь. А ты — нет. «Пусть каждый делает, что умеет», — передразнил Шон. — И прежде, чем фехтовать, тоже, кстати, у него разрешения спросишь.

Мастер Каллахан наблюдал за их перепалкой, не вмешиваясь, и Элмерику показалось, что эльфа забавляют эти беседы.

А вот Джеримэйн, напротив, сидел мрачнее тучи.

— Ты слышал? — прошипел он в самое ухо барду. — «Учить детей»! Это мы дети, что ли?

— А ты вспомни, сколько им лет. Мы по сравнению с ними, считай, котята, — шепнул в ответ Элмерик.

— Кстати, Каллахан, открой уже секрет, — рыцарь Сентября, наконец-то закончив препираться с Мартином, повернулся к командиру. — Кто третий? Мартин и Келликейт — это понятно. Но ты говорил о трёх Соколах.

— Ах да, совсем забыл, — эльф поднялся во весь свой огромный рост и достал из сумки уже знакомую Элмерику книгу.

— Смотри! — Джерри снова пнул его под колено. — Это же…

— Вижу, я не слепой! Прекрати пинаться!

Каллахан положил книгу на стол и раскрыл страницы, как распахивают створки дверей:

— Хочу представить вам леди Эллифлор Санфорд, обладательницу истинного зрения, в недавнем прошлом боевую чародейку, а ныне — наставницу по иллюзиям и личинам.

В воздухе заклубился туман, из которого соткалась призрачная фигура. Леди-призрак сменила одежду и причёску: теперь её светлые волосы украшали ленты, бусины и золотые нити, сплетённые в мелкую кружевную сеть по старой эльфийской моде, а пышное платье цвета пыльной розы, расшитое мелким речным жемчугом, выгодно оттеняло молочную белизну кожи.

— Добрый вечер, друзья мои… — начала она заранее заготовленную речь, но закончить не успела.

На дальнем конце стола послышался сдавленный всхлип, а затем глухой стук — это мастер Флориан упал в обморок.

Глава пятая

Добрые новости особенно нужны в те дни, когда вера в лучшее почти иссякла, а советы держаться вызывают лишь раздражение. Для впавших в уныние Соколят нынешний вечер стал просто подарком судьбы и вернул им надежду. И хотя Зимняя битва и Посвящение были ещё впереди, они больше не чувствовали обречённости, а горячий сидр добавлял уверенности в завтрашнем дне.

Соколята никак не могли наговориться и разбрелись по комнатам, когда до рассвета оставалось часа три. И теперь Элмерик тщетно пытался заснуть, сжимая в пальцах деревянное веретено, спрятанное под подушкой. Любой житель Холмогорья непременно посоветовал бы ему считать воображаемых овец, прыгающих через забор, но сегодня даже этот проверенный рецепт не помогал. Элмерик вспомнил семейную легенду. Его знаменитый прапрадед, скрипач Вилберри, частенько страдавший от бессонницы, говорил так: «Настоящий чаропевец перед сном вспоминает не глупый скот, а ноты самой сложной мелодии, какую только может себе вообразить. Если даже это не помогает — значит, нынешняя ночь не предназначена для сна, и до рассвета можно делать что угодно: сочинять музыку, творить чары, искать случайных любовных утех, пить эль и пускаться на поиски приключений, но только не спать».

В другие дни Элмерик с лёгкостью бы согласился с мудрым предком, но именно сегодня ему нужно было увидеть колдовской сон. Значит, пришло время повторить песни, которые мастер Каллахан задал вызубрить на завтра…

Запах спелой рябины был настолько сильным, что даже на языке чувствовалась горечь — похоже, он успел раздавить большую часть ягод, пока таскал их за пазухой. Перед мысленным взором вереницей проносились события последних дней. Он вертелся и комкал простыни, то укрываясь одеялом, то сбрасывая его, зарывался лицом в подушку, а то и вовсе прятал под неё голову, когда Орсон вдруг начинал храпеть. А может, дело было в колокольчиках, звеневших где то неподалёку — почти на грани слышимости…

— «Взываю к шести дочерям океана, что выткали нитью узор долгой жизни…», — шептал бард, шевеля губами.

Он запнулся, натужно вспоминая следующую строфу баллады, отводящей случайную смерть в бою, когда вдруг над ухом прозвучал знакомый до слёз мелодичный голос:

— «Пусть слава моя не падёт ради смерти, пусть смерть не придёт ко мне так же, как старость».

Элмерик вздрогнул, поднял голову и невольно зажмурился от яркого, слепящего солнца. Комната исчезла. Над головой раскинулось чистое синее небо, какое бывает только поздней весной, и сам он лежал в мягкой траве на крутом склоне холма. На нём была летняя одежда: простая рубашка и лёгкая туника из изумрудно зелёного льна. Штаны, подвёрнутые до колен, открывали босые ноги. В левой руке он не без удивления обнаружил веретено Розмари — всё в желтоватых потёках от рябинового сока.

Место было знакомым, хотя Элмерик точно знал, что ни разу не бывал здесь наяву. Уже трижды он видел эти бескрайние зелёные просторы и белые изгороди из мелового камня, которые поначалу спутал с видами родного Холмогорья. Только теперь он понял, что эти края никогда не принадлежали миру людей. Сиреневые цветы, которые Элмерик когда-то принял за обычные колокольчики, покачивались на ветру и издавали мелодичный звон. На стеблях и листьях блестели хрустальные капли росы (и это было странно: ведь солнце стояло почти в зените). Ветер перебирал травинки, и капли, соприкасаясь друг с другом, тоже тихонько позвякивали.

Элмерик коснулся одной из росинок. Та сорвалась в подставленную ладонь, ранив его неожиданно острым краем. Он отдёрнул руку, уронив кусочек хрусталя на землю. На кончике пальца выступила кровь.

Девичий силуэт появился прямо перед ним, и Элмерик рывком сел. Солнце светило девушке в спину, но если она хотела остаться неузнанной, ей не стоило петь — этот голос бард узнал бы из тысячи. У него вообще была отличная память на голоса…

Сердце сперва привычно забилось от радости, а потом больно сжалось: он не должен был радоваться встрече с Брендалин. С момента их нелёгкого расставания прошла неделя. Это много или мало? Мысли метались, как стая встревоженных птиц над полем. Но одно Элмерик понимал ясно: если они встретились — значит, всё это сон.

— К чему тебе наши песни? — усмехнулась Брендалин. — Они будут бесполезны и на пирах, и в бою. «Смерть не придёт ко мне так же, как старость» — неподходящее заклятие для того, чей век краток. Тебе всё равно не понять их смысла, человек.

— У меня есть имя. И тебе оно прекрасно известно, — процедил Элмерик.

— Что проку в именах? Они ничего не значат, — Брендалин подставила лицо ветру; царапины от когтей лианнан ши на её щеке выглядели совсем свежими.

Теперь бард разглядел, что наряд Брендалин изменился. Её широкое платье струилось до самой земли, цвета перетекали один в другой — от нежно сиреневого и лавандового к тёмно-фиолетовому. Похоже, оно было сделано не из ткани, а из цветочных лепестков. Догадку подтвердил и лёгкий сладковатый аромат, исходивший от девушки. Прежде бард сказал бы, что Брендалин пахнет фиалками, но теперь сложно было выделить какой-то один аромат из десятка других. Элмерик с грустью подумал, что видел лишь одну из многих граней её натуры, не желая замечать все прочие. Но что поделаешь, если сердце не умеет очаровываться и разочаровываться по желанию?

— Давай к делу, человек, — Брендалин говорила отрывисто, будто выплёвывая слова. — Говори, зачем пришёл, и уходи. Нечего тебе тут делать!

— А «тут» — это где?

Ответом ему стал заливистый смех. Волшебные колокольчики зазвенели громче прежнего — казалось, что цветы и роса тоже потешаются над ним.

— Хочешь сказать, что ты даже этого не знаешь? В Волшебной стране, конечно. Это владения моей семьи, и я тебя сюда не приглашала. Кстати, у нас считается неприличным вторгаться в чужие сны.

— Ну, я не думал, что это будет общий сон, — смутился Элмерик.

— Вы, люди, никогда не думаете. Если тебе нечего больше сказать, уходи. Скажи своей деревенской простушке, пусть наколдует тебе отворот. Она ведь уже предлагала, да?

— Откуда ты знаешь?

— Так. Догадалась. Слишком уж хорошо знаю вашу противную натуру.

— Может, перестанешь оскорблять меня? — Элмерик вскочил на ноги, — Эльфы не настолько лучше людей, чтобы упоминать об этом постоянно!

— А что это у тебя? — Брендалин заметила веретено. — Как интересно… Дашь посмотреть?

— С какой это стати? Оно моё.

— Ты, наверное, решил оставить певческие чары и засесть за пряжу? Этому тебя учит Белый Сокол? Впрочем, он прав: на что ты ещё годишься.

Элмерик вдруг понял, что колкие речи совсем не задевают его. Ни одна из пущенных стрел не достигла цели, хотя эльфийка, видят боги, очень старалась.

— Откуда ты знаешь, чему мастер Каллахан учит меня? Подсматриваешь за нами? Завидуешь?

Брендалин вспыхнула и отвела взгляд так поспешно, что бард понял: он попал в самую точку.

— Для дядюшки своего шпионишь или по собственной воле?

— Замолчи! Ты ничего не знаешь. А то, что рассказали тебе Соколы, — неправда. Эльфы, конечно, не лгут, но ведь не все из них эльфы. А ты и рад уши развесить.

— Ну конечно! А то, что рассказал тебе Лисандр — непреложная истина! — он скрипнул зубами от ярости.

— Вообще-то я лишь недавно начала слышать его голос. Но всё, что было нужно, я узнала от матери. Так что, отдашь веретено? В знак нашей прежней дружбы и любви…

— Нет, — Элмерик мотнул головой. — Не знаю, зачем оно тебе, да и ты вряд ли скажешь. Но я тебе больше ничего не отдам.

Где-то высоко над головой послышался крик хищной птицы, и Брендалин глянула в небо.

— Опять! — она топнула ногой. — Не сны, а перекрёсток всех дорог…

Элмерик задрал голову, но увидел лишь чёрную точку, в очертаниях которой смутно угадывался птичий силуэт.

— Кто это?

— Сноходец, кто же ещё! Это тебе нужны ритуалы, чтобы прийти сюда, а некоторые рождаются с даром и ходят в чужие сны, как к себе домой. Небось, за тобой надзирателя послали.

— Ничего не понимаю. Какого ещё надзирателя? Кто послал?

— Ты что, не узнал эту птичку? Это же Шон О'Шэннон, правое крыло Белого Сокола, принц Неблагого двора, рыцарь Сентября и прочая, и прочая. Он может присниться кому угодно, в любом облике. Может наслать кошмар или избавить от кошмара. Представляешь, какую власть это ему даёт? Он мог бы владеть королевством людей, если бы захотел. Или отвоевать себе земли в Волшебной стране — даже то, что он лишь наполовину эльф, не помешало бы ему править. Но вместо этого он влачит жалкое существование и выполняет любые прихоти командира — какая нелепая судьба! А знаешь, почему он никогда не снимает маску? Потому что уродлив, как жаба!

— Не тебе судить о том, чего ты не видела, дочь Алисандры, — ледяным голосом сказал рыцарь Сентября, тенью вырастая за её спиной. — Оставь в покое этого парня, и всех нас заодно. Иначе ты вскоре узнаешь, какие кошмары я могу насылать.

— Этот дурачок сам ко мне прибежал! — Брендалин, не оборачиваясь, вздёрнула подбородок. — Пускай остаётся. Мне пригодятся слуги.

Элмерик вдруг понял: ей страшно. Но эльфийка скорее умрёт, чем признается в этом. В воздухе пахло, как перед грозой. Все колокольчики зазвенели так фальшиво, что захотелось зажать уши. А ещё через миг наступила оглушительная тишина.

— Ты сильнее, — Брендалин побледнела, её дыхание сбилось. — Что ж, тем хуже для меня, Скажи: а моя мать громко кричала во сне, когда ты её мучил?

— Я её и пальцем не тронул, — ответил Шон, и бард каким то внутренним чутьём понял, что тот не врёт.

— Ещё скажи, она сама себя извела… Лжец! — Брендалин резко развернулась, и яростный порыв ветра взметнул её волосы. — Ты не один из нас. Сказанная ложь не выжжет тебя изнутри, не оставит неизгладимого следа на коже. Я не верю ни единому твоему слову, получеловек!

Тёмные глаза рыцаря Сентября стали почти чёрными.

— Алисандра умела ходить дорогами снов. После того, как её лишили магии, только этот путь остался ей открыт, и то не в полной мере. Мы часто виделись и разговаривали, пока сны не начали сводить её с ума… Но я тут ни при чём.

Брендалин закрыла уши ладонями:

— Я ничего не хочу слышать! Это неправда! Ненавижу Соколиный отряд! И Белого Сокола ненавижу! И рыжего мальчишку! А тебя, сноходец, больше всех!

Шон пожал плечами и глянул на Элмерика так, будто только что заметил его:

— Идём. Тебе здесь не место.

— Что вы все заладили «не место, не место»! — буркнул бард больше из чистого упрямства. — Я сам не знаю, где моё место! И не хочу, чтобы кто-то указывал мне, как жить!

— Желаешь остаться с ней? — рыцарь Сентября кивнул на эльфийку (та, склонившись к земле, пыталась расшевелить грустно поникшие колокольчики). — Это можно устроить. Отдай ей веретено, и ты не сможешь найти обратную дорогу, даже если пойдёшь по моим следам. Проснёшься уже в её владениях. Люди, которые прислуживают эльфам, получают от своих господ в подарок долгую жизнь. Заманчиво, правда? Может, у тебя даже будут несложные обязанности — ты ведь можешь играть музыку на пирах. Лет через триста ты ей надоешь, и тебя вышвырнут вон, как сломанную вещь. Ты очнёшься дряхлым стариком, все твои друзья будут давно мертвы, и ты сам тоже вскорости обратишься в прах. Многие считают, что это невысокая плата за сотни лет жизни в волшебной стране. Не мне их судить, не мне указывать. Это твоя судьба. Решай, бард.

— Но я не хочу быть её слугой или её вещью! — ещё недавно эльфы и волшебная страна манили Элмерика, теперь же сама мысль о заточении в чужом краю, пускай даже полном чудес, была ему противна: разочарование оказалось слишком болезненным. — Я хотел просто погадать. Не думал, что это может быть опасно.

— Сны бывают разными. Некоторые ничего не значат, а от иных можно не проснуться вовсе. Гадание открыло пути, сердце потянуло тебя сюда, а Брендалин решила воспользоваться моментом. Кстати, что она тебе дала? Она не смогла бы следить, если бы не оставила часть своей силы в каком нибудь предмете.

Элмерик замер, поражённый.

— У меня есть её платок.

Выходит, даже подарок был дан с умыслом? Хитрая эльфийская бестия ничего не делала просто так!

— Сожги, — посоветовал рыцарь Сентября. — Сразу же, как проснёшься. Ты идёшь?

Бард кивнул. Мастер Шон выставил вперёд ладони, и окружающий мир вдруг начал расплываться. Миг — и не стало ни зелёных бескрайних полей, ни цветов, ни изгородей. Вокруг вырос мрачный лес, но и кривые стволы вскоре растаяли в тумане, явив взгляду высокие горы, на верхушках которых лежал снег. Элмерик моргнул, и они уже оказались по колено в студёной воде. Быстрый ручей уносил вдаль мерцающие огоньки, в небесах над головой догорала алая полоса заката. Он моргнул ещё — и под ногами зашуршали яркие листья, а с серого неба закапал мелкий осенний дождь.

Элмерику казалось, что они вообще стоят на месте, меняется лишь мир вокруг. Веретено в руке было единственным, что связывало эти зыбкие сны с реальностью, и бард сжимал его в руке так крепко, как только мог.

Неудачное гадание очень беспокоило его, и он осмелился спросить:

— Мастер Шон, скажите: ведь эта встреча не означает, что мы с Брендалин предназначены друг другу и этого никак не изменить? Я должен был увидеть во сне того, с кем наши судьбы связаны неразрывно. И теперь я опасаюсь… — он замялся, не зная, как продолжить.

Рыцарь Сентября насмешливо фыркнул из под маски:

— Меня ты тоже видел — и что? Не глупи, Элмерик, ты ещё не нашёл свой настоящий сон. Если хочешь, я могу помочь тебе отыскать его.

— Был бы весьма признателен, — поклонился бард. — И всё же… я вот чего не понимаю: Брендалин сперва не хотела со мной говорить, прогоняла даже. Потом вдруг пожелала оставить у себя. Чего она хочет на самом деле?

— Сейчас одного. Через миг — другого. Эльфы так устроены: они живут и думают иначе, чем люди, и их желания редко остаются неизменными. Сегодня тебя могут любить, завтра ненавидеть. Когда живёшь среди них, то быстро привыкаешь к переменчивости и перестаёшь принимать это близко к сердцу. Ветер тоже часто меняется, но мы же не обижаемся на него, правда?

— А мастер Каллахан? Он тоже эльф, но я не замечал за ним подобного легкомыслия.

— Потому что он особенный, — даже под маской было видно, что рыцарь Сентября улыбнулся. — Но даже это не делает его человеком.

Перед ними появилось поле, заросшее травами высотой в человеческий рост, и мастер Шон махнул рукой туда, где начиналась едва заметная тропка.

— Думаю, тебе туда.

— А вы? — Элмерик едва удержался, чтобы не вцепиться в его рукав. Ему было слишком страшно оставаться одному в этой жуткой, постоянно меняющейся мгле.

— У меня свои сны. Не знаю, увидишь ли ты сегодня что-то важное или нет, но, определённо, проснёшься там же, где засыпал. А это, согласись, уже неплохо.

— Даже если потеряю веретено?

— А ты не теряй, — рыцарь Сентября усмехнулся и, обернувшись чёрной птицей, взмыл ввысь. Вскоре его силуэт пропал в плотных облаках.

А спустя мгновение Элмерик очнулся в собственной постели. О ночных приключениях напоминали веретено, которое он всё ещё сжимал в руке, и саднящая ранка от хрустальной росы на пальце.

Солнце заливало комнату светом, непривычно ярким для коротких предзимних дней, в его лучах танцевали пылинки. Рассвет остался далеко позади, время шло к полудню, а это значило, что Элмерик опять проспал.

Бард вскочил, поспешно отбрасывая одеяло, запутался в рукавах рубашки, не сразу попал ногой в сапог, пятернёй пригладил встрёпанные кудри и скатился вниз по скрипучей лестнице, заранее предвкушая заслуженный нагоняй от наставника.

Внизу, к его удивлению, не оказалось ни души. Мельница казалась пустой. Ни голосов, ни шагов, ни звона посуды — ничего.

На кухне окна запотели от густого пара. В печи весело потрескивал огонь, в горшках бурлили жаркое и суп, а под столом подходило тесто для пирогов, заботливо укутанное полотенцем. На самом краю стола лежала раскрытая книга. Бард пробежался взглядом по строкам:

«Тем, кто будет с тобой, подари Слёзы Бригиты, сам же возьми в правую руку Дыхание Дракона для ясности рассудка, а в левую — длинный стебель плюща, что свяжет вас воедино», — прочёл он и призадумался.

Быть может, Розмари изучала защитные ритуалы, не отрываясь от готовки? Но кто разрешил ей принести книгу на кухню?

Элмерик ещё немного подождал, в надежде, что Розмари спустилась в погреб за соленьями и вскоре вернётся, но терпение закончилось прежде, чем хоть кто-нибудь появился.

Он продолжил поиски в библиотеке, но там, увы, тоже никого не оказалось. Лишь на стуле висела потёртая и порванная в нескольких местах куртка Джеримэйна: как будто он только что был здесь и всего мгновение назад вышел. Элмерик распахнул окно и выглянул во двор — тоже пустынный. Бард повертел головой, вдохнул почти весенний запах мокрой земли и захлопнул створки, морщась от досады. Куда же все подевались?

Стучаться в личные комнаты наставников он не решился. Оставалось лишь спуститься вниз и обойти мельницу по кругу.

Элмерик уговаривал себя, что, если и во дворе никого не окажется, это всё равно не повод бить тревогу. В конце концов, есть ещё подвал, а в подвале — хранилище. А ещё — Чёрный лес, в который можно отправиться… за дровами. Или нет, ввосьмером за дровами глупо. Ладно, значит, не за дровами. Мало ли зачем можно отправиться в лес? Вон когда искали Келликейт, все разбрелись кто куда.

Он побродил по двору, проверил конюшню — все лошади были на месте; на всякий случай заглянул в сарай и курятник, сам не понял зачем пересчитал кур. Потом вернулся в дом, спустился, наконец, в подвал, побродил там среди бочек и бутылей, провёл пальцем по полкам, оставляя в пыли витиеватые вензеля. Постоял возле незримой для обычного человека печати, запиравшей ход в хранилище (та выглядела нетронутой, но мало ли). Снова зашёл во все комнаты, кроме безнадёжно запертых, на этот раз даже постучавшись к наставникам. Ответа не было. Элмерик ещё пытался храбриться, но поджилки уже тряслись. Мысль, что пока он спал, тут случилось что-то ужасное, не давала ему покоя.

— Наверное, все в деревне. Встречают этого гостя… как его… Риган? Реаган? — произнёс он вслух, уже сам не веря в это.

Надев куртку и тёплый плащ, закрепил на плече застёжку, сунул за пояс флейту, взял арфу в чехле, подумав, положил за пазуху веретено и вышел из дома.

Дорогу, ведущую к Чернолесью, развезло. Сапоги утопали в жидкой грязи, остатках почерневшего талого снега и лошадином навозе. На тракте виднелось множество следов ног, копыт или тележных колёс, но следопыт из Элмерика был никудышный, да и откуда бы? Он родился и вырос в городе, а странствовать предпочитал по большим дорогам и людным селениям — там больше платили.

— Далеко ли собрался маленький чаропевец? — окликнул его знакомый голос.

Ещё не обернувшись, Элмерик знал, кого увидит.

— Ллиун? Почему ты здесь? Я думал, ты спишь. Зима на носу всё-таки.

— Чаропевец потерялся, — лианнан ши, поравнявшись, зашагала рядом.

Прочие запахи тут же стали не слышны за ароматом спелых яблок. Наверное, именно так пахло лето.

— Вовсе я не терялся. Это остальные куда-то подевались.

— Может, надо лучше искать? — Ллиун с улыбкой склонила голову набок, отчего вид её стал озорным.

— Кстати, а ты никого не встречала? — Элмерик подозрительно прищурился: говорили, что младшие ши любят дурить людям голову, но на вопросы отвечают, если спросить прямо.

— Кого именно? — яблоневая дева выбежала перед ним и пошла спиной вперёд. Её ничуть не заботило, что она совсем не видит дороги.

— Ну, чародеев с мельницы.

— Ллиун спрашивает не просто так, — дева вдруг резко остановилась и коснулась его груди ладонью. — Кого ищет маленький чаропевец? Кого хочет увидеть? Не всех же разом? Каждый из них занимает какое-то место в душе маленького чаропевца, но это не равные части.

— Не стану спорить. Но какое отношение это имеет к тому, что все исчезли?

— Чаропевец грустит. Он жалеет себя, да? Никого больше не хочет пускать в своё сердце?

— Что за глупости ты несёшь?! — вспылил Элмерик.

— Если он не хочет слушать лианнан ши, может, он послушает себя? Откуда взялась эта ярость? Помнится, раньше её не было. Это из за горя?

— Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы ты могла судить, — буркнул бард. — Может, я всегда таким был.

Ллиун покачала головой. Порыв ветра отбросил назад её светлые волосы, явив взгляду острые, как у всех эльфов, уши, украшенные серьгами в форме серебристых яблоневых листьев. Руку она не отняла, и от её прикосновения Элмерик чувствовал, как в груди зарождается приятное тепло.

— Спрашивать нужно себя. Лучшего ответа никто не даст.

Они стояли друг напротив друга, и бард не мог отвести взгляд от её зелёных глаз — слишком проницательных. Ллиун словно поймала его в крепкие сети и удерживала, не давая ни отойти, ни приблизиться. Элмерик откуда-то знал, что она не причинит ему вреда и отпустит, если он попросит, но не спешил освободиться, прислушиваясь к странным ощущениям. Тепло, зародившееся в груди, разливалось по всему телу, заставляло дышать чаще, окрашивало румянцем щёки, порождая огонь страсти и стыдливое смущение, а вдобавок — желание жить. Элмерик понял, как именно лианнан ши заманивают своих жертв и почему люди идут следом не ропща, с улыбкой на устах, а даже когда умирают, то не чувствуют страха и боли. Только радость.

— Ллиун не смогла полностью исцелить тело. И душу тоже не сможет, — вздохнула лианнан ши. — Но подарить временное облегчение Ллиун способна. Дальше маленький чаропевец должен будет помочь себе сам.

— Но как? Я не понимаю…

— Нет снадобья, способного мгновенно склеить разбитое сердце, вернуть утраченное доверие или сделать так, чтобы беды не случалось вовсе. Но время течёт, и вода точит камень: песчинка за песчинкой. Прошлое уже случилось — этого не изменишь. Однажды оно превратится просто в память, потому что ничто не вечно под луной. Ни горе, ни счастье, ни лето…

— Ни горе, ни счастье, ни лето, — повторил бард, словно пробуя каждое слово на вкус. — Зачем ты всё это мне рассказываешь?

— Мы умеем быть благодарными, — лианнан ши показала зажившее запястье. Новая кожа казалась светлой, почти прозрачной. Интересно, а что бежит в жилах у яблоневых дев: кровь или древесный сок? — Ллиун избавилась от своих оков и хочет, чтобы маленький чаропевец избавился от своих.

— Вряд ли это будет так просто, — не без зависти вздохнул бард. — Они весьма прочны.

— Признать, что они есть — уже немало. Многие живут, не понимая, что их сердце находится в плену заблуждений.

— Будь моя воля, я бы его вырвал и выбросил, — Элмерик горько рассмеялся. — Одни беды от этих чувств! Но я выдержу. А если нет, то…

— Я хочу услышать музыку маленького чаропевца, — перебила Ллиун. — Сейчас.

— Э-э-э… но я не взял с собой инструмент.

— Правда? — лианнан ши опустила глаза, и Элмерик увидел у себя под ногами чехол с арфой.

Он сбросил свой плащ, сел на него и жестом предложил Ллиун присоединиться. Теперь они сидели, соприкасаясь спинами, и лианнан ши склонила белокурую голову на плечо барда.

Элмерик коснулся пальцами струн. Сперва арфа пела тихо, будто нехотя пробуждаясь ото сна, но постепенно мелодия набирала силу. Вскоре бард так увлёкся, что совсем позабыл о Ллиун. Он играл для себя, пытаясь выплеснуть с музыкой все чувства последних дней: безумную радость и горькое отчаяние, затаённую боль и глупую надежду, страх одиночества и боязнь снова обжечься, подлетев к пламени слишком близко.

Мир засыпал, рассыпался и умирал, встречая неизбежную зиму. Небо затянуло тучами, снова пошёл снег. Он таял у Элмерика на руках и стекал по щекам прозрачными слезами, заметал дорогу, покрывая белой изморозью сухие травинки и опавшие листья. Природа застывала, на глазах погружаясь в поразительно красивый ледяной сон. Но никакой холод не может длиться вечно. Колесо обязательно повернётся вновь. После самой тёмной йольской ночи дни начнут расти, а ночи пойдут на убыль… всё это будет позже. А пока, замерев перед входом на тёмную половину года, барду нужно было прислушаться к себе, чтобы понять самое важное: в эти тяжёлые зимние времена тепло души особенно необходимо.

Неожиданно Элмерик услышал вдалеке голоса и перестал играть. По тракту шли люди. Сперва он не мог разглядеть их, но постепенно мгла рассеялась, и Элмерик узнал друзей.

Хохотавшая до слёз Розмари кидалась в Джеримэйна то ли снежками, то ли комьями грязи, а тот ловко уворачивался. Орсон, улыбаясь и размахивая руками, что то втолковывал Келликейт, которая с серьёзным видом кивала в ответ. Мартин и мастер Шон ехали на лошадях бок о бок и о чём то увлечённо спорили, то и дело рисуя в воздухе пламенные фэды, будто в доказательство своих слов. А над их головами реял громадный белый сокол с красными перьями на щеках.

Других членов отряда Элмерик пока не видел, но отчего то знал, что следом непременно появятся и добродушный полноватый мастер Дэррек, и угрюмый мастер Патрик, и призрачная леди со своим раздражительным братом. А он будет очень рад видеть их всех.

Отрезом шерстяной ткани бард обтёр арфу от снега и спрятал её в чехол, намереваясь хорошенько просушить инструмент, когда они вернутся на мельницу. На мгновение он оглянулся, но не увидел за спиной Ллиун. Впрочем, это его ничуть не удивило.

Элмерик переступил через грязный плащ, лежавший на дороге, шагнул навстречу друзьям, раскрыв объятия, и… проснулся. Теперь уже по настоящему.

Тени Самайна Глава шестая

Дни летели незаметно. Элмерик вставал ещё до рассвета, а засыпал, валясь с ног, глубокой ночью. Он учил наизусть строфы эльфийских поэм, мало-помалу вникая в принципы составления бардовских заклятий. Играл на арфе, до крови стирая пальцы о струны и пел, пока в горле не начинало першить, но мастер Каллахан всё равно находил, к чему придраться. Когда Элмерик не играл и не пел, то шёл искать леди Эллифлор. Книга теперь хранилась у мастера Флориана. Тот каждое утро спрашивал у сестры, куда бы ей хотелось направиться, и таскал фолиант по всей мельнице. Это несколько затрудняло поиски наставницы. Вести же занятия по расписанию леди Эллифлор отказывалась, уверяя, что это вгоняет её в смертную тоску. Командир пытался настоять, но после того, как ему пришлось три часа кряду утешать стенающего призрака, со вздохом заявил: «Её проще упокоить, чем договориться» — и махнул рукой. В остальном характер Эллифлор, скорее, улучшился — благодаря всё тому же Каллахану. Эльф подробно растолковал ей, что нынешнее существование вовсе не привязывает её к прежнему облику. Тут-то Эллифлор и развернулась во всей красе, ежедневно меняя причёски и наряды. Порой Элмерику доводилось краснеть, отводя взгляд от слишком откровенных вырезов на платье, а мастер Флориан не раз отчитывал сестру, думая, что его никто не слышит, но его возмущённое «позор-р-р-безобр-р-разие!» вскоре выучили все и повторяли по поводу и без.

Платок — подарок Брендалин — Элмерик, как и обещал, сжёг, спрятавшись в тени за домом. Там, в одиночестве, пока прогорала тонкая ткань, он наконец-то смог дать волю слезам. И там же поклялся, что это были последние слёзы, пролитые им по бессердечной эльфийке. Он не применял никаких особых ритуалов и уж точно не думал об отворотных чарах, но после того, как последние клочки нежного шёлка стали пеплом, ему вдруг полегчало. Как будто воздух прояснился, а с плеч свалилась ноша, тащить которую давно уже было невмоготу.

Зима была всё ближе. Дождь и снег сменяли друг друга по нескольку раз на дню. По утрам на ветви деревьев и опавшие листья ложилась изморозь, в низинах стоял густой туман, который порой не рассеивался даже к обеду.

Сегодня на мельнице ожидали гостя — того самого, о котором предупреждал мастер Каллахан. Розмари хлопотала на кухне, остальные Соколята помогали ей по мере сил: Орсон нарубил дров и притащил их даже больше, чем требовалось, Келликейт, ловко обращавшаяся с ножом, резала овощи и мясо, а Джеримэйн обнаружил неожиданные таланты в замешивании теста. Он делал это с таким мрачным усердием, что Элмерик, не удержавшись, ляпнул: мол, пироги теперь сами должны прыгать в печь и поджариваться лишь от одного взгляда. Джеримэйн тут же пообещал догнать, замесить и поджарить одного надоедливого барда, но Розмари шикнула на обоих и велела Элмерику принести воды, а по дороге забрать из курятника свежие яйца.

Он понял намёк и отправился погулять, пока Джерри не уймётся. По правде говоря, бард даже не собирался зубоскалить — само вышло, по привычке. Но не извиняться же теперь?

Прогулка оказалась очень кстати. Элмерик первым заметил, как на дороге показались два всадника и со всех ног рванул обратно в дом.

— Едут! — и из его рта вырвалось облачко пара.

— Ой, а у нас ничего не готово-та! — донёсся с кухни взволнованный голос Розмари, и сразу же дом наполнился топотом ног, восклицаниями и звоном посуды.

— Мастер Каллахан! Мастер Каллахан! Скорее! Едут!

Эльф спустился из верхних комнат так стремительно, что Элмерику пришлось отпрянуть, пропуская его. Командир вышел на крыльцо как раз, когда всадники въезжали в ворота.

— Не торопись, — успокоил он свесившуюся с лестницы Розмари. — Они приехали раньше, но обед состоится, когда ему положено. Кстати, похоже, у нас на одного гостя больше. Кхм…

Судя по этому глубокомысленному «кхм», лишнего гостя мастер Каллахан не знал. И не звал. Зато с ним был знаком Элмерик — к своему глубочайшему сожалению. Бард уже и думать забыл, что написал письмо главе гильдии бродячих актёров и музыкантов. И вот теперь на мельницу прибыл Оллисдэйр Фелис, также известный как Олли Счастливчик. Собственной персоной.

Элмерик попятился, понимая, что на мельнице ему всё равно не спрятаться. Мастер Олли увидит его — не сейчас так позже — и потребует подтвердить участие Джеримэйна в банде Длинной Бороды. А потом наверняка захочет забрать преступника. Мастер Каллахан, возможно, вступится. Или нет — кто его знает? Но Джерри в любом случае попал. И Элмерик тоже, потому что все непременно узнают, чьих это рук дело.

Раньше он думал, что поступает правильно, но теперь с ужасом понимал, что совершил ошибку. Пока его бросало то в жар, то в холод, Каллахан радушно приветствовал второго гостя и пригласил всех располагаться в каминном зале, где холодный ветер и мокрый снег не станут помехой доброй беседе. Соколят не пригласили, но те и не стремились присоединиться, всё ещё занятые обеденными хлопотами. От Элмерика теперь даже на кухне проку не было никакого. Он не мог думать ни о чём, кроме того злополучного письма.

Улучив момент, бард выскользнул в коридор и уселся прямо на пол — так, чтобы слышать разговоры и в гостиной, и на кухне. Разноголосица получалась изрядная, и выхватывать отдельные фразы из общего гула было нелегко. Но в противном случае Элмерик опасался, что не сможет объяснить своё присутствие под дверью. В том, что чуткий эльфийский слух обнаружит слежку, он почти не сомневался.

— Куда это Рыжий подевался? — ворчал Джеримэйн. — Стоило только отвернуться! Раз и смылся — лишь бы не работать!

— У него было странное лицо… — задумчиво протянула Келликейт. — Думаю, он хотел побыть один.

— Мало ли кто чего хотел? Он чё тут, особенный?

— Перестань. Меня здесь вообще быть не должно. Я уже полноценный член Соколиного отряда — могу пойти к остальным в гостиную. Считай, что я подменяю Элмерика.

Бард, улыбнувшись, подумал про себя, что надо будет поблагодарить Келликейт за поддержку.

— Ты, Риэган, как всегда… — А это уже сказал мастер Каллахан. Не поймёшь: то ли с осуждением, то ли с улыбкой.

— «Как всегда» это, значит, вовремя? — У гостя оказался приятный низкий голос.

Его самого Элмерик толком рассмотреть не успел, потому что пялился на Счастливчика, но кое-как припомнил, что у Риэгана были светло-русые волосы до плеч, крепкое сложение и выдающийся нос с горбинкой. Одет же гость был скромно, по-дорожному. Так и не скажешь, из знатных он или из низкорождённых.

— Как всегда, раньше, чем тебя ждут. Да ещё и с сюрпризом.

Теперь барду казалось, что наставник был недоволен гораздо больше, чем хотел показать.

— Люблю сюрпризы, — хохотнул Риэган. — А ты — нет.

— Розмари, а ты гостей разглядела? — Пересуды с кухни опять стали слышнее бесед у камина, потому что приехавшими заинтересовался громогласный Орсон.

— Двое их было-та. Один белобрысый, крепкий и молодой совсем, хоть и с бородой. Да и борода то несерьёзная — одно название. Другой чернявый, плюгавый и старый. Чернявый вроде того, музыкант. С лютней. Менестрель али бард — не ведаю. Я б получше поглядела, но жаркое подгорать начало.

— На кой нам столько музыкантов? Своих, что ли, не хватает? Будем нечисть из Врат песнями отпугивать?

Это, конечно, Джерри сострил — больше некому. Эх, знал бы он, что мастер Олли прибыл по его душу, сразу по-другому бы заговорил.

— А который из них Риэган?

Элмерик поразился, насколько же чисто стал говорить Орсон. Без прежних запинок. Неужели всё дело было только во внутреннем страхе, живущем в каждом из людей?

— Вот чего не знаю, того не знаю. Их мне-та не представили. — Легко было вообразить, как Роз привычно развела руками.

— Хотелось бы присмотреться получше… — Вкрадчивая манера речи Олли Счастливчика ничуть не изменилась за пару лет, когда Элмерик видел главу гильдии в первый и последний раз. — Я не привык решать вопросы на лету. Особенно такие.

В зале, похоже, накалялись страсти.

— У вас, я полагаю, много свободного времени? — Мастер Каллахан был сама любезность.

— Не больше, чем у вас. Ах, будь у меня ваша продолжительность жизни…

— Кабы у бабушки была бородушка, была бы она дедушкой! — хохотнул мастер Дэррек. — Нам с вами, почтенный Оллисдэйр, остаётся только мечтать да завидовать. А всего на свете не успеть, как ни старайся.

— Вы правы, года уже не те, — проскрипел Счастливчик, добавив в голос приторных ноток. — Совсем мы стариками стали. Пора давать дорогу молодым, а?

Элмерик припомнил, как ещё совсем недавно этот «старик» ходил колесом на площади, крутил кульбиты, прыгал через голову и показывал чудеса джигитовки на огромном вороном жеребце. Вряд ли что-то изменилось с тех пор. Многие молодые люди могли лишь позавидовать ловкости и сноровке мастера Оллисдэйра.

— Ой, горит, горит-та! Бегом вынимай! Где полотенце-та? Намочи, живо! — С кухни запахло подгорелой хлебной коркой. — Джеримэйн, ну ты и растяпа!

— А чё сразу я? Я смотрел…

— Куда смотрел-та? В книжку свою?

— В печку.

— А как же тогда пироги сгорели-та?

— Ну, я смотрю — и вижу: горят.

— Божечки мои! Чего не сказал-та, олух?

— Ты не сказала говорить. Ты сказала смотреть.

— Тьфу на тебя!

К Элмерику вдруг пришло понимание, что, если Джерри заберут, всё изменится. Никто не станет придираться к словам, насмехаться и умничать. Не будет больше драк по пустякам. Вроде впору было порадоваться, но барду стало тоскливо, хоть вой.

Но что он мог с этим сделать теперь? Отказаться от своих слов и навлечь на себя гнев самого Оллисдэйра Фелиса? Тогда путь в гильдию бродячих актёров и музыкантов навеки будет закрыт. А и пусть! Зато совесть останется чистой… Элмерик был уже почти готов ввалиться в залу и нарушить покой наставников, когда снова заговорил Риэган:

— Друзья мои, давайте отложим дела на потом. Скажи, Каллахан, когда уже в этом доме нас пригласят отобедать? Я так спешил к тебе, что у меня с утра и маковой росинки во рту не было!

— А тебе лишь бы поесть, — поддел его мастер Дэррек. — Смотри, к старости располнеешь, как я.

— Ты слишком спешил, — не сдавался Каллахан. — Теперь терпи.

— Признайся: ты это нарочно!

— Разумеется.

Элмерик понял, что ошибался всё это время. В голосе командира не было ни осуждения, ни недовольства. Это была забота, которая совсем не вязалась с привычной холодностью и отстранённостью.

— Тебе не надоело меня воспитывать, Каллахан?

— Нет. Здесь действуют мои правила.

— И никто не будет подстраиваться под меня, знаю-знаю…

Наверное, так могли бы разговаривать друг с другом отец и повзрослевший сын. Но Риэган не был ни эльфом, ни даже полуэльфом. Интересно, кто же он такой? Воспитанник Каллахана? Его бывший ученик?

В этот миг прогудел зачарованный колокол, возвещая наступление долгожданного обеда.

— Вот, — наставительно сказал эльф. — Сейчас и ни мгновением раньше. Добро пожаловать к столу.

Оставалось надеяться, что Розмари успела выбросить сгоревшие пироги и уже поставила в печь новую порцию. И что при этом ни один Джеримэйн не пострадал.

За обедом Олли Счастливчик изучал Элмерика так внимательно, словно собирался прожечь взглядом дыру во лбу несчастного барда, и отводил глаза лишь для того, чтобы переключиться на вторую жертву — Джеримэйна. Тот же, не чуя беды, с аппетитом уплетал жаркое, улыбался своим мыслям и в чём то настойчиво убеждал мастера Флориана, размахивая руками. В общем, вёл себя как обычно, Разве что не зубоскалил в присутствии гостей.

А вот Элмерику кусок в горло не шёл. В его воображении одна за другой разыгрывались ужасные сцены: то мастер Оллисдэйр изгонял его из гильдии с позором и лишением всех привилегий, дважды ударяя по щекам, то, наоборот, благодарил за помощь, поздравлял с поимкой важного преступника и вручал тяжеленный кошель, полный звонких монет. И Элмерик не знал, что из этого хуже…

Не дожидаясь окончания обеда, он ускользнул и скрылся в библиотеке, надеясь хоть немного побыть в одиночестве. Но ему и тут не повезло: книга Эллифлор лежала раскрытой посреди стола, сама же леди-призрак рассматривала полки и даже что-то напевала. Но, завидев Элмерика, нахмурилась:

— Что вы себе позволяете, юноша? Вламываетесь, как будто за вами кто-то гонится! У нас пожар? Нет? Тогда извольте выйти и войти как подобает.

— Прошу прощения.

Элмерик знал, что оправдываться бессмысленно, проще сделать, как говорят, поэтому вышел, плотно притворив за собой дверь, немного подождал и уже занёс руку, чтобы постучаться, как вдруг заметил в коридоре Олли Счастливчика. Его колет из светло коричневой кожи и бежевая рубаха почти сливались с деревянными стенами. Старый менестрель ничего не говорил, просто смотрел на барда оценивающе, и взгляд этот не сулил ничего хорошего. Элмерик сглотнул, нашёл в себе силы поклониться и нырнул обратно в библиотеку.

— Вот так-то лучше, — улыбнулась ему Эллифлор. — Так что за спешка?

— А вы разве не слышали? К нам приехали гости.

— Риэган? — она поджала губы. — Мы с ним никогда особенно не ладили. Но, пожалуй, мне стоит спуститься и поприветствовать его. Особенно весело будет, если ему не сообщили, что я вернулась. Интересно, сумеет ли он удержать лицо, когда мы встретимся?

— Он не один приехал, — Элмерик вздохнул. — С ним прибыл мастер Оллисдэйр Фелис — слышали о таком?

— Кто же не знает Счастливчика. А этому старому лису что от нас нужно? Его Риэган пригласил?

— Нет, боюсь, это был я.

Не в силах больше скрывать правду, бард поведал ей всё с самого начала. Леди Эллифлор выслушала его, ни разу не перебив (что случалось довольно редко). Когда же бард замолчал, чтобы перевести дух, она жестом предложила ему присесть.

— Выпей воды, ты слишком взволнован. Если нужен мой совет — расскажи всё Каллахану.

— Но… я не могу, — Элмерик плеснул себе из графина, выпил стакан почти залпом и только теперь ощутил, насколько сильно — до трещин — пересохли губы.

— Боишься расстроить его?

— Вроде того…

Он сам не знал, с каких пор мнение наставника стало для него столь важным, но разочарование Каллахана было намного страшнее, чем изгнание из гильдии и обвинения в предательстве.

— Не бойся. Он уже настолько разочарован и в людях, и в эльфах, что ты вряд ли сможешь сделать хуже. Наставники должны знать, что происходит.

— Вот вы знаете. Этого недостаточно?

— Ну… — было видно, что Эллифлор польщена. — Думаю, да. Просто…

Она осеклась на полуслове, но бард прекрасно понял, в чём дело. До того, как в отряд приняли Келликейт, Эллифлор была самой юной из Соколов. Обычно это она приходила с проблемами, а не к ней.

— Значит, вы поможете мне?

— Чем смогу.

Элмерик решил, что надо ковать железо, пока горячо.

— Наставница Эллифлор, а что случилось во время прошлой Летней битвы? Понимаю: вам, может быть, неприятно вспоминать… но мы должны знать, что случилось, чтобы не допустить повторения беды.

По лицу призрака скользнула рябь, силуэт стал полупрозрачным. Элмерик ожидал, что сейчас она спрячется в книгу или, по обыкновению, начнёт рыдать и швыряться предметами, как это бывало прежде. Но леди Эллифлор сумела взять себя в руки, лишь наряд её потемнел, из бело-голубого став серо-фиолетовым — траурным, как у мастера Флориана.

— Что же, кому-то придётся однажды рассказать об этом. В нынешнем виде я так мало могу сделать для остальных — значит, хотя бы избавлю их от необходимости снова вспоминать тот ужасный день… — Вздохнув, она прикрыла глаза.

Минула четверть часа, а леди-призрак всё молчала. Можно было подумать, что она спит, если бы не глубокая бороздка между бровями — то пропадающая, то возникающая вновь.

Наконец Эллифлор выдохнула:

— Это непросто. Я, право, не знаю, с чего начать.

— Попробуйте рассказать так, будто это случилось не с вами, а с кем-то другим, — осмелился предложить Элмерик.

— Да. Пожалуй, так будет проще. — Леди Эллифлор промокнула глаза платком и начала свой неспешный рассказ.

История, рассказанная леди Эллифлор

На юге Объединённых Королевств, где поля сплошь красны от маков, а серые скалы обрываются прямо в пенное море, в Замке на Утёсе у лорда и леди Санфорд росли сын и дочь. Дети появились на свет в один день, и с младых ногтей были неразлучны, как игла и нить, — куда брат, туда и сестра. Они были схожи статью и лицом, вот только глаза у мальчика были тёмные, а у девочки — один карий, а второй ярко-голубой, как небо над Южными Утёсами. Оттого её и прозвали Разноглазкой.

Как стали они постарше, брат стал днями просиживать в библиотеке, а Разноглазке хоть и было скучновато за книгами, но вместо того, чтобы петь и танцевать, как все девочки, она тоже читала учёные труды. Вместо того, чтобы вышивать и шить жемчугом, писала грифелем на доске. Вместо того, чтобы сплетничать с подругами, изучала древний язык — и потому прослыла умной девушкой.

Сыновья лордов из соседних земель сватались к ней, но она отвергала всех, чтобы только не разлучаться с братом. Тогда-то и перестали её звать милой Разноглазкой, дав более подходящее прозвище — Ледяная Роза — за надменность и гордыню.

Отец и мать уговаривали её одуматься, но Ледяная Роза говорила так:

— Ах, папенька, ах, маменька, может, эти юноши богаты и хороши собой, но глупы, как карпы в замковом пруду. Никто из них и в подмётки не годится моему брату. Да что там — даже я, хоть и не занималась науками с должным усердием, намного умнее их всех.

Говорят, один из отвергнутых женихов проклял гордячку и посулил, что когда-нибудь дрогнет и её холодное сердце. Однажды она полюбит горячо и страстно, но будет отвергнута, потому что покажется своему избраннику слишком глупой.

Услыхав эти слова, Ледяная Роза рассмеялась:

— О, тогда мне нечего бояться! Ведь на белом свете так мало умных людей…

Прошло ещё несколько лет. К Ледяной Розе почти перестали свататься, но вот однажды в Замок на Утёсе прибыл кортеж с королевскими гербами. Сперва все подумали, что сам король, прослышав о неприступной красавице с юга, решил попытать счастья. Девушка была польщена, но вместо того, чтобы прыгать от радости, принялась ещё пуще задирать нос:

— А пусть бы и сам король пожаловал — ему придётся доказать, что он умнее меня!

Но оказалось, что посланец Его Величества прибыл вовсе не к Ледяной Розе, а к её учёному брату. При дворе как раз освободилось место чародея, а слухи об успехах наследника Южных Утёсов в создании чар опережали даже славу его гордячки-сестры.

Брат с радостью начал собираться в дорогу, а Ледяная Роза горько зарыдала, узнав о предстоящей разлуке — ведь её на королевскую службу никто не звал.

Проплакав всю ночь, наутро она вытерла слёзы, прихорошилась, надела своё самое красивое платье и направилась прямиком к посланцу Его Величества.

— Я поеду с братом! — заявила она с порога. — Куда игла, туда и нить. Куда брат, туда и сестра.

— Я звал его, не тебя, — ответил посланец, даже не поднявшись из кресла, чтобы поприветствовать леди.

Его лицо скрывал капюшон, что показалось Ледяной Розе крайне невежливым, но она не стала попрекать его, а с жаром продолжила убеждать:

— Так пригласи обоих! Я читала много книг и тоже умею колдовать.

— Можешь ли ты варить целебные зелья?

— Нет. Жар огня плохо влияет на цвет моего лица.

— Может быть, ты умеешь ставить защитные чары и удерживать их часами, пока идёт сражение?

— Нет. При чём тут сражения? Не женское это дело.

— Значит, обратить противника в бегство при помощи заклятий тебе тоже не по силам? — посланец нахмурился. — В таком случае зачем ты нам нужна?

Ледяная Роза не смогла сдержать обиду — слёзы градом хлынули из глаз.

— Но я читала много книг… — повторила она.

— Какой в них прок, если все твои знания остаются лишь знаками на бумаге? Ты чертишь огам грифелем на ученической доске, брезгуешь оберегами, не плавишь колдовские камни в тигле, не поёшь чары, не видишь вещих снов, не творишь дикую эльфийскую магию…

— Но дикая магия запрещена! — в отчаянии выкрикнула Ледяная Роза. — Все это знают!

Тогда её собеседник снял капюшон:

— Не для нас.

Перед ней стоял эльф. А надобно сказать, что эльфы тогда, как и ныне, были настолько редки, что Ледяная Роза прежде не встречала никого из волшебного народа. От неожиданности она потеряла дар речи.

— Ты слишком глупа для королевской службы, — презрительно произнёс посланник Его Величества. — Оставайся дома.

Наутро наследник Южных Утёсов простился с родными и отправился в путь. Всех удивило, что Ледяная Роза не вышла, чтобы попрощаться с братом, но тот пояснил, что сестре просто нездоровится, и её не стали беспокоить.

Беглянки недосчитались лишь утром следующего дня. Тогда же оказалось, что в королевском кортеже стало на одного всадника больше. Ледяную Розу узнали, заставили спешиться и привели к эльфу.

— Я же сказал: ты нам не нужна, — нахмурился он. — Садись на коня и поезжай обратно.

— Она поедет с нами, или я тоже возвращаюсь домой, — вдруг подал голос доселе молчавший юный чародей. — Куда сестра, туда и брат, куда игла, туда и нить.

Эльф глянул на него, с сомнением покачал головой и вновь обратился к Ледяной Розе:

— Как тебе удалось провести охрану? Твоя одежда не такая, как у них, хоть ты и переоделась в мужское. И конь другой масти.

— Чему-то я всё же научилась, читая книги!

Она ни за что бы не призналась, что впервые — от отчаяния — сотворила иллюзию, сумевшую обмануть чужие взгляды.

Эльф достал из кармана большой сверкающий камень:

— Скажи, что это?

— Алмаз, — неуверенно сказала Ледяная Роза.

— Приглядись получше.

Чувствуя, что её судьба решается прямо сейчас, девушка смотрела и смотрела, пока глаза не начали болеть и слезиться. И вдруг сквозь пелену она разглядела подвох и закричала:

— Вижу! Никакой это не алмаз, а самый обычный булыжник.

— Твоя правда, — эльф выбросил камень на дорогу, а потом открыл дверь в крытую повозку и скомандовал: — Залезай. Может, на что и сгодишься.

Так неразлучные сестра и брат из Замка на Утёсе стали волшебниками на королевской службе.

Сперва Ледяной Розе пришлось очень нелегко. Ей казалось, будто все прочие только и делают, что судачат за спиной: увязалась, мол, следом за братом. А сама-то неумеха! Тринадцатая чародейка. Лишняя. Ненужная.

Науки давались всё так же нелегко, а эльф, взявшийся её обучать, казалось, нарочно издевался, раз за разом усложняя уроки. То велел: мол, свари зелий на всех, а коли кожа раскраснеется — не беда: прикроешься иллюзией. Или ещё говорил: иди на болота собирай пиявок, и пока бутыль до краёв не наполнится, не возвращайся. А ведь он знал, что именно пиявок Ледяная Роза ненавидит всей душой…

Брата же почти сразу стали брать на важные дела. В такие дни было хуже всего: особняк пустел, и Ледяная Роза оставалась совсем одна. Она могла лишь гадать, куда отправились королевские чародеи — ведь ей ничего не рассказывали. А дела у них были опасные — порой кто-то возвращался весь израненный. Однажды и любимый брат явился с рассечённым плечом.

Тогда-то Ледяная Роза и заявила, что больше не отпустит его одного. Даже если ради этого придётся собрать и съесть всех пиявок в Объединённых Королевствах.

Вредный эльф рассмеялся:

— Ладно, будь по твоему.

С этих пор её больше не держали в стороне. Немногим позже Ледяная Роза поняла, что никто не судачил у неё за спиной, не строил козни, не желал ей зла и не отнимал у неё брата. Просто тот успел сдружиться с чародеями Его Величества, а глупая Ледяная Роза, уже год живя с ними в одном доме, даже не всех знала по именам.

Как только она перестала дичиться, у неё сразу же завелись добрые приятели. Особенно ей пришлись по душе сёстры погодки Энелис и Энника — смелые, решительные и сильные. Они были лишь немногим старше их с братом, и Ледяная Роза ожидала, что девушки маги окажутся лекарками или мастерицами по оберегам, но Энелис и Энника знали боевые чары и играючи обращались с волшебным оружием. Сражались они отчаянно — и всегда вместе.

Врачевателем был пожилой Киллиан. Казалось раны и порезы сами затягиваются под его пальцами, не оставляя следов. Ему помогал суровый алхимик Патрик из Холмогорья — рыжеватый, как многие его соотечественники, и никогда не расстающийся с книгой. Брат Патрика Мартин знал толк в тихой поступи и защитных чарах. Говорят, именно он научил Энелис и Эннику сражаться. Защитные амулеты из веток, камней и нитей сплетал Рэйнард — весёлый парень, похожий на деревенского кузнеца. Он же сделал для Ледяной Розы серебряную подвеску с прозрачным камушком в форме слезы. Сказал, мол, это Слеза Бригиты, носи всегда, и однажды она отведёт от тебя смерть.

Были и другие чародеи: милая полуэльфийка Лораэнни — гибкая, как тростник, и вспыльчивая, как саламандра, — она показывала огненные фокусы и фейерверки по праздникам; добродушный старина Дэррек — толстяк неопределённого возраста, знавший и умевший намного больше, чем пытался показать; бабушка Линаджил, сведущая в проклятиях, грозная, как сама Морриг — мстительная ипостась четырёхликой богини; молчаливый и вечно прячущий лицо под маской сноходец Шон, лучше которого в дикой магии был, пожалуй, только Каллахан — тот самый эльф, что забрал их с братом из Замка на Утёсе.

Постепенно Ледяная Роза узнала их всех. А узнав, полюбила каждого. Но сильнее всего её сердце начинало биться, когда в комнату входил Каллахан, — так исполнилось проклятие обиженного жениха. Девушка ни словом не обмолвилась эльфу о своих чувствах, потому что заранее знала ответ и не хотела его слышать.

А колесо года вращалось без устали.

Однажды Лораэнни сбежала с бродячим акробатом. Говорят, её видели выступаюшей на площадях и выдыхаюшей огонь. Но аккурат под Самайн она, раскаявшись, вернулась, и Каллахан принял её обратно.

В другой год — незадолго до Имболка — Энника родила дочь, и как у неё ни выспрашивали, никому не призналась, кто отец ребёнка, даже родной сестре. Летнюю битву она пропустила, но лишь потому, что командир запретил ей идти, а поняв, что новоиспечённая мать готова ослушаться приказа, наложил сдерживающие чары. Они помирились только к середине лета. А уже к Мабону выяснилось, что Энника-младшая способна к дикой магии, и растить её придётся с величайшей осторожностью.

Ещё через пару или тройку лет в канун Бельтайна Рэйнард предложил Ледяной Розе выйти за него, и девушка впервые не обсмеяла жениха, а обещала подумать, но к Лугнасаду всё-таки отказала. Рэйнард был милым и добрым, но этого было недостаточно, чтобы полюбить его больше, чем друга. Он обещал, что не отступится. Долго ждал. Но через пять оборотов колеса всё-таки женился на Энелис.

Потом в одну из зим, аккурат после Поля, умерла от старости бабушка Линаджил, и вместо неё на королевскую службу так никого и не взяли, потому что мастера проклятий нынче стали редки, как радуга зимой. В ночь её кончины разразилась страшная гроза, и Энелис, будучи на сносях, так испугалась, что родила раньше срока. Девочку назвали Линаджил.

Колесо вращалось, всё быстрее разгоняя время и высекая искры. Ледяная Роза растеряла всю свою броню, стала мудрее, обзавелась обетами, тайнами и силой, о которой раньше и помыслить не смела.

И вот подошло время очередной Летней битвы. В ту пору холода долго не отступали, почки боялись выпустить листья, и даже колодец по ночам схватывало коркой льда. В первое полнолуние после Бельтайна на небе взошла кроваво-красная луна, и это был дурной знак.

Вышло так, что случилась не просто битва, а битва из битв! Древний враг, чьё имя называют лишь шёпотом, чтобы не накликать беду, попытался пробраться в мир людей, неся с собой дыхание Туманных земель. И чтобы сдержать этот натиск, даже двенадцати лучших магов Объединённых Королевств оказалось мало.

Ледяная Роза видела своими глазами, как, вскрикнув, пали наземь Энелис и Энника. Серебристая паутина заклятия опутала их и впилась в кожу, вспарывая плоть до костей. Видела, как бросился к жене обезумевший от горя Рэйнард, а огромное чудище с кроваво-красным глазом посередине лба насадило его на своё копьё и, хохоча, подняло высоко над головой.

Ледяная Роза помнила, как долину заволокло ядовитым туманом, от которого каждый вдох отдавался резью в груди. Как легконогий Патрик смело вышел наперерез чудищу из врат — как всегда с сумкой, полной книг и снадобий — и плеснул в единственный глаз шипящий отвар. Оглушительный рёв сотряс камни, несколько валунов сорвались и скатились в пропасть. Древний враг — ослеплённый, но не сдавшийся — взмахнул когтистой лапой, и Патрик, не успев уклониться, отлетел в сторону, а подняться уже не смог: нога оказалась сломана в нескольких местах. К нему поспешил Киллиан, на ходу сплетая заклятие.

Из Врат вышли ещё три одноглазых великана, потрясая копьями толщиной в руку взрослого человека. Ледяная Роза смотрела на них истинным зрением, поэтому видела всё — и ту часть тела тварей, которая была сокрыта от человеческих глаз, и ту, что была более уязвима. Единственное их слабое место таилось под мелкими чешуйками розоватого цвета.

Одного противника взял на себя Шон, против оставшейся пары вышел сам Каллахан. Своего пса — белоснежного с красными ушами, из породы волшебных гончих — он натравил на ослеплённого врага, чтобы сдержать того до поры.

— Кто закрывает другие Врата? — крикнул эльф.

— Мартин, Дэррек и Лораэнни, — отозвался Киллиан. — К ним на помощь отправился Флориан.

— Пускай возвращаются! — приказал командир.

Киллиан умчался, где-то вдалеке затрубил его охотничий рог, а Ледяная Роза всё не могла прийти в себя от ужаса: зачем её брат пошёл туда один? Неужели не мог подождать её? А как же «куда игла, туда и нить»?…

Но сестра не могла уйти за братом — она была нужна здесь. Сжав зубы, она подсказывала друзьям, куда бить тварей, и подбадривала словом, как умела.

Вдруг над головой послышался рык, и к её ногам упало истерзанное тело Рэйнарда. Он не дышал. В следующий миг она, больше не сдерживая слёзы, вырвала из земли вековую ель и направила её в сердце ослепшего фомора. Кривые корни украсили его грудь, словно причудливый знак отличия.

Неподалёку стонал сквозь зубы раненый Патрик. Потом и он потерял сознание. Это было даже к лучшему: всё равно леди Ледяная Роза ничем не могла помочь — за годы королевской службы она так и не научилась врачеванию.

К счастью, Мартин, Дэррек, Лораэнни и милый брат вернулись так быстро, как только смогли. Но сердце похолодело, пропустив удар: с ними не было старика Киллиана. На немой вопрос в глазах Ледяной Розы Лораэнни отрывисто бросила:

— Унёс фомора с собой в могилу. Все Врата закрыты. Кроме этих.

Да. Кроме самых страшных.

Сгустившийся туман стал багровым. Казалось, с той стороны рвётся нечто огромное, пульсирующее, не мёртвое и не живое, но древнее, как само мироздание. То, что существует с начала времён; то, что не должно было рождаться на свет…

Из Врат вышли ещё твари, и битва продолжилась. Ледяная Роза не успевала следить за всеми и подсказывать, когда откроется уязвимое место.

— Давайте запирать, ну же! — выкрикнула Лораэнни и закашлялась от гари.

И тут Флориан увидел мёртвую Эннику. Губы беззвучно прошептали её имя, взгляд остановился. Ледяная Роза звала брата, кричала, плакала, умоляла. Но он не слышал — просто встал, как каменное изваяние, — а потом бросился прямо к Вратам, не разбирая дороги.

— Что ты делаешь? — вскричала Лораэнни. — Сдохнуть хочешь? Глупец!

Ледяная Роза сама не поняла, как сумела опередить её, как увернулась от огромного копья, просвистевшего у самого виска. Она оттолкнула Дэррека, пытавшегося схватить её за рукав.

Время замедлилось, и мир застыл, как мошка в янтарной капле. То, что дышало по ту сторону Врат, выпустило длинную многосуставчатую руку о восьми пальцах, с которых сочился яд, выжигавший всё, даже землю. Ледяная Роза попыталась сотворить щит, но тот со звоном лопнул, словно тонкое стекло в руках неумелого стеклодува.

Её глупый брат чертил огненные фэды спокойно и уверенно, будто находился в своём кабинете. Ледяная Роза знала, что он всё делает верно. И понимала, что он не успеет…

Много лет назад Рэйнард говорил: «Слеза Бригиты единожды отведёт от тебя смерть. Всего единожды». Он забыл предупредить, что случится, если это будет не её смерть. Что, если эта смерть была предназначена другому?

Ледяная Роза не думала об этом, когда закрыла собой брата. Какая разница? Ведь главное она знала с детства: куда игла, туда и нить…

Её отнесло порывом ветра, но тело осталось лежать там, у Врат. Кожу разъело ядом до самых рёбер, но Ледяной Розе не было больно. Она успела увидеть, как Лораэнни воздела ладони к небу, довершая заклятие, загоняя тварь обратно в Земли Тумана, запечатывая Врата и рассыпаясь искрами вместе с ними.

Ледяную Розу отбросило взрывом прямо к лежавшему навзничь Патрику и его любимым книгам. Сумка разорвалась, древние фолианты высыпались на землю. Один из них случайно раскрылся. Строки плясали, вовлекая в свой безумный хоровод, шептали слова утешения — сладкие, как родниковая вода поутру. Они приглашали закрыть глаза и забыть весь этот ужас. Обещали исцеление от душевных ран. Буквы сложились в слова:

«Ты умерла, но не должна была умереть. Слеза Бригиты защитила тебя, но не тебя. Там лежишь ты, и тут тоже ты. Выбирай, где ты настоящая. Напиши свою новую судьбу».

И Ледяная Роза не устояла. Кто бы мог отказаться стать строкой в древней книге? Особенно если ты вскоре растворишься в воздухе и перестанешь существовать — по крайней мере, как маленькая гордая девочка родом с Южных Утёсов. Слишком умная для простых людей. Слишком глупая для древнего эльфа. Двенадцатая Чародейка, мастерица истинного зрения и иллюзий. Верная сестра своего брата.

Эллифлор замолчала, воцарилась тишина. Элмерик не знал, что и сказать. Любые слова казались лишними, неуместными.

— Мне жаль… — наконец выдавил он.

— Мне тоже. — Леди-призрак коснулась цепочки на шее, и только сейчас бард понял, что подвеска до сих пор на ней, только прозрачный камень потускнел и треснул.

— Это она? Слеза Бригиты?

— Да. Древний амулет. Говорят, очень сложный в изготовлении.

— Я где-то слышал о нём. Может быть, читал? Совсем недавно…

— У Патрика много книг, — пожала плечами Эллифлор. — Теперь я одна из них. Живая и неживая. Глупая и умная. Вся моя жизнь состояла из противоречий, и смерть оказалась ничуть не лучше.

— Но всё же это лучше, чем исчезнуть навсегда?

В свои годы Элмерик редко думал о смерти, но теперь решил, что предпочёл бы не умереть с концами, а стать призраком, как леди Эллифлор.

— Кто знает? — на её побелевшее лицо вернулся лёгкий румянец. — Говорят, те, кто уходит в Аннуин к Хозяину Яблок, однажды рождаются вновь. Почему бы бабушке Линаджил не воплотиться в своей маленькой тёзке? Может, где-то в волшебной стране уже родилась крошечная саламандра Лораэнни с очень вспыльчивым характером? Может, я сама стала бы дождём над моими любимыми маковыми полями? Или мхом на серых камнях юга?

— Скажите, а правильно ли я понял, что Энника-младшая… — Бард запнулся, не зная, как продолжить, чтобы Эллифлор не оскорбилась.

— Моя племянница и дочь Флориана? Так и есть. Я не знаю, что у них там произошло. Почему всё держали в тайне, и почему он не признался даже мне.

— Сколько ей уже? И где она сейчас?

Эллифлор подняла взгляд к потолку, словно считая в уме.

— Четырнадцать. Она чудное дитя. Каллахан отвёз девочку в наш замок, чтобы её воспитывали родные бабка и дед, и пообещал Флориану, что приведёт её сюда, на мельницу, когда той стукнет пятнадцать.

— И мастер Флориан на это согласился?

— Да, хотя затея пришлась ему совсем не по душе. И чем ближе Имболк, тем больше он сожалеет о своём решении.

— Его можно понять. А что с Линаджил?

— Ей всего шесть. Вряд ли мы увидим её скоро. Детям на мельнице не место.

Бард чувствовал, что ответы его собеседницы становятся всё короче, и осмелился задать последний вопрос:

— Но почему вы так и не признались Каллахану? Разве можно быть уверенным, что тебе ответят, когда даже не пытаешься спросить?

Призрак взмыла над столом, её щёки полыхнули от возмущения.

— Мне кажется, вы забываетесь, юноша. Спешу напомнить, что я всё же леди! И мне не пристало говорить о своих чувствах с кем бы то ни было. Прошу, не заставляйте меня жалеть о моей откровенности. Я рассказала всё это не для того, чтобы вы сплетничали у меня за спиной.

— Нет, что вы… Я и не думал…

— Вы вообще мало думаете. Вам стоит делать это почаще. Иначе вы плохо кончите. Знаете чем?

— Чем?

— Тем, что я вас придушу, если Каллахан хоть что-нибудь узнает. Ясно?

— Яснее некуда, — Элмерик был уверен, что леди призрак не шутит.

— Тогда на сегодня урок окончен. Не могли бы вы, пожалуйста, отнести мою книгу в залу? Хочу полюбоваться на огонь в камине и обрадовать малыша Риэгана, если он всё ещё там.

— Кстати, а кто он вообще такой? Почему мастер Каллахан говорит с ним, как отец с сыном, хотя по крови они явно не родичи? Почему все болтают, как старые друзья, но в воздухе чувствуется напряжение? А Олли Счастливчик, кажется, немного побаивается этого Риэгана. Это явно неспроста.

Увы, поток красноречия Эллифлор на сегодня иссяк.

— Всему своё время, — леди призрак приложила палец к губам. — Вскоре вы всё узнаете. А пока помните, что терпение — добродетель достойнейших.

Глава седьмая

— Найдётся минутка, артист?

Элмерик вздрогнул и едва не выронил книгу, услышав это обращение. «Артистами» называли друг друга члены гильдии.

— Конечно, мастер Оллисдэйр. Я всегда к вашим услугам.

— Премного благодарен за бдительность, — рукопожатие пожилого менестреля было крепким — аж кости хрустнули. — Думаю, тебя можно будет повысить в ранге на следующий год. И, разумеется, достойно наградить. Ах, какой славный день! Судьбоносный, можно сказать…

— Не уверен, что заслуживаю награды…

— Конечно заслуживаешь! — Счастливчик продолжал с энтузиазмом трясти его ладонь, улыбаясь до ушей. — На следующем собрании гильдии я скажу так: каждый должен брать пример с этого достойного юноши, что разоблачил негодяя, спрятавшегося в доме у добрых людей. Завтра я увезу преступника в столицу, а то ваш мастер Каллахан не слишком гостеприимен. С другой стороны, он совершенно прав: время — золото. И уж коли мы управились так скоро, пора бы и честь знать.

— Но, возможно, я ошибся! — Элмерик зажмурился. — То есть, я уверен, что ошибся. Джеримэйн не виноват.

Он ступил на шаткую дорожку, с которой при всём желании не удастся сойти чистым, не запятнав себя ложью. Что ж… да будет так.

— О нет, ошибки быть не может. Ты что, не слышал? Недавно взяли самого Рори. Этот негодяй сбрил бороду, представляешь? Но его всё равно узнали, скрутили и отдали заплечных дел мастеру. Вскоре он сам сдал всю банду. Даже тех, кто ему пиво подливал и выносил по утрам ночную вазу, припомнил: и в лицо, и по именам. Твой Джеримэйн тоже был в списке. Мы знать не знали, как искать младших подручных, — разлетелась мелочь по миру, как осиный рой. И тут так кстати пришло твоё письмо…

— Какое ещё письмо?!

Элмерик повернул голову и обмер: на лестнице стоял Джеримэйн. Давно ли он был там и что именно успел услышать, бард понятия не имел. Но, судя по побелевшим губам и напряжённым пальцам, вцепившимся в перила — достаточно…

Бросив на барда презрительный взгляд, он тихим голосом уточнил у мастера Олли:

— Верно ли я понял, что Длинная Борода получил по заслугам?

— Именно так. У тебя хороший слух, мальчик мой. Ты не пробовал стать артистом? Ах, я совсем запамятовал: пробовал же… — хохотнул старик, весьма довольный своей шуткой.

— Так ему и надо! — Джеримэйн шагнул вперёд, будто бы случайно толкнув Элмерика плечом, и хотел уже пройти мимо, но мастер Олли преградил ему путь.

— Если собираешься сбежать, не советую. Мы тебя всё равно найдём. Соглядатаи гильдии разбросаны по всем Объединённым Королевствам. Да и Соколы не откажут нам в помощи. Вот, например, этот милый юноша…

— Вот на кой ты это сделал, гад? — глаза Джеримэйна стали злыми и чёрными, как угли. — Я тебе душу изливал, а ты… Сволочь!

Он сплюнул на пол.

— Да не знал я! Это письмо… Оно было раньше. До того, как ты рассказал о детстве. И об отце.

— Заткнись! — Джеримэйн отстранился, словно ему было противно даже стоять рядом.

Но Элмерик молчать не собирался:

— Я тогда думал, что ты просто презренный воришка, похваляющийся своими подвигами! Вот и решил тебя проучить, но…

— Захлопни брехливую пасть, я сказал!

Старый менестрель поднял руки:

— Прошу вас быть благоразумными, молодые люди! Всё ещё можно решить миром, на словах.

Джеримэйн рассмеялся ему в лицо:

— А когда со мной будет заплечных дел мастер разговаривать, это тоже будет, по-вашему, «миром на словах», да?

Элмерик поднял на старика отчаянный взгляд и мотнул головой, умоляя не вмешиваться.

— Джерри, ну… прости, я не этого хотел, честно… То есть хотел, но это было раньше. А теперь, когда я стал тебя уважать, мне очень…

— Я тебе не «Джерри»! — от души размахнувшись, он врезал Элмерику в челюсть.

В глазах потемнело от резкой боли. Второй удар пришёлся по касательной: кулак мазнул по скуле, железное кольцо вспороло кожу, и бард, охнув, схватился за щёку.

— Молодые люди, прекратите драку! — заорал мастер Олли, но его никто не слушал.

Джеримэйн сгрёб Элмерика за грудки. Затрещала ткань, звякнула об пол пуговица. От такого решительного натиска бард пошатнулся, пытаясь вцепиться в перила, но пальцы ухватили лишь воздух. Они оба рухнули и клубком покатились вниз по крутой лестнице, пересчитывая спинами каждую ступеньку.

— Ненавижу тебя!

Более ловкий Джеримэйн извернулся ужом и насел сверху. Выкрикивая проклятия, он мутузил противника, не разбирая, куда метит. Элмерик в ответ не бил, а лишь защищался, закрывая лицо, шею, живот.

Книга Эллифлор, выпав из его рук, раскрылась. Леди-призрак зависла над ними, огляделась и, обнаружив себя посреди драки, испустила оглушительный вопль.

Спустя пару мгновений к ней присоединился второй голос, в котором бард с удивлением узнал звонкий тенор Счастливчика:

— О боги, тут призрак! На помощь! На помощь!!!

— Прекратите немедленно! — командирский рык грянул прямо над головой.

Эллифлор прекратила кричать так же внезапно, как и начала. Старик тоже закрыл рот, звучно клацнув челюстью. Джеримэйн замер, остановив кулак у самого носа барда. Зажмурившийся Элмерик медленно открыл глаза и с опаской взглянул на Каллахана. Похоже, тот был в ярости. Тонкие губы эльфа сошлись почти в линию, а зрачки сузились, делая взгляд ещё более прозрачным, не похожим на человеческий.

— Встаньте.

Джеримэйн поднялся. Его чёлка торчала дыбом, лицо покраснело, как редис, а недавно зашитый рукав старой рубахи опять разорвался в двух местах. Бард подозревал, что и сам выглядит ничуть не лучше.

Мастер Оллисдэйр мелкими шажочками переместился за спину эльфа.

Элмерик тоже встал, потирая ушибленную челюсть. Поясница ныла в нескольких местах — проклятые ступеньки! Рассечённую щёку саднило, под глазом наливался синяк. Руки, которыми он закрывался от ударов, зудели. Джеримэйн на вид вроде и мелкий был, но дрался каждый раз, как в последний.

Не сговариваясь, оба опустили глаза.

— Объяснитесь.

Элмерик с Джерри сперва молчали, бросая друг на друга гневные взгляды, потом, не сговариваясь, шагнули вперёд, столкнулись плечами и в запале заговорили одновременно.

— По очереди, — Каллахан поднял руку, и они оба прикусили языки.

— Позвольте, я всё объясню, — из-за его спины раздался вкрадчивый голос мастера Оллисдэйра. — Боюсь, мне не посчастливилось стать косвенной причиной этой безобразной драки. Вот только… может, нам стоит продолжить беседу с мальчиками в более подходящем месте?

— Это мои ученики, — Каллахан сделал упор на слово «мои». — Я буду поговорить с ними сам.

Он попытался обойти старого менестреля, но не тут-то было: Счастливчик вновь забежал вперёд, преграждая дорогу:

— На вашем месте я непременно поступил бы так же, уважаемый Каллахан. Если бы мои ученики провинились, я взял бы на себя почётный труд разобраться во всём и наказать виновных. Но дело зашло несколько дальше, чем вы думаете. Одного из мальчиков я у вас вынужден буду забрать. Со всем прискорбием.

— Это по какому праву? — ледяным тоном осведомился эльф.

Его правая рука — тяжёлая, как гиря — легла на плечо Элмерика, пальцы больно впились в ключицу. Вторую руку командир положил на плечо Джеримэйна, и тот аж присел, скрипнув зубами.

— Юноша преступил закон, а моя гильдия понесла ущерб. Кто-то должен ответить за это. Если желаете посмотреть бумаги, подтверждающие мои слова, то уверяю вас: они при мне и в полном порядке.

— Не сомневаюсь.

Если прежде голосом Каллахана можно было заморозить воду в ручье или колодце, то теперь даже вечно волнующиеся волны Южного моря заледенели бы и стали твёрже скал.

— Вы, наверное, захотите вступиться за своего ученика, — Счастливчик состроил скорбную мину. — Не могу вас винить. Сам поступил бы так же: стариковское сердце с годами мягчает. Да и мальчик так молод. Ни к чему губить юную жизнь. Ну связался с дурной компанией, пошёл плохой дорожкой — с кем не бывает? Верю: он раскаялся. А я добр и милостив. Мы могли бы обсудить возмещение ущерба на уровне глав гильдий. Знаю, что Соколы не гильдия, а королевский боевой отряд, но разве это так уж важно? Наши с вами статусы могут быть приравнены. При необходимости сэр Риэган подтвердит вам, что…

— Я непонятно выразился? — в голосе Каллахана сквозило неподдельное удивление. Эльф словно всякий раз искренне поражался тому, насколько твердолобыми бывают люди. — Я поговорю с учениками без посторонних, а после сообщу вам своё решение.

От него исходило нечто такое, чему Элмерик не смог подобрать названия. Наверное, так ощущается хищный зверь, затаившийся в ветвях и подгадывающий удобный момент для смертельного прыжка. Ты его не видишь, но чувствуешь.

Мастер Оллисдэйр открыл рот и тут же закрыл его. Его неуверенное «как вам будет угодно» прозвучало с опозданием — уже в спину уходящему эльфу.

Каллахан поднялся по лестнице и остановился на пороге своей комнаты. Он ни разу не обернулся, словно и без того знал: ученики следуют за ним.

— У тебя кровь. Умойся, потом приходи, — бросил он Элмерику, не оборачиваясь. Прозвучало так, будто главная вина барда заключалась в грязном лице.

Дверь, пропустив Джеримэйна, с треском захлопнулась перед его носом.

Элмерик спустился на кухню, наспех зажёг первый попавшийся огарок, нащупал под столом ковш и, зачерпнув воды из ведра, ополоснул лицо, шею и руки. Ссадины будто того и ждали — заныли с удвоенной силой. Поморщившись, он зашарил по столу в поисках подходящей тряпицы, чтобы стереть запёкшуюся кровь и вдруг услышал тяжёлый вздох.

В дальнем углу, завесив лицо неровно остриженными прядями, сидела Келликейт. Встретившись взглядом с бардом, она подняла голову и приложила палец к губам.

— Тс-с-с, меня тут нет.

— От кого прячешься? — шёпотом спросил бард, сгорая от любопытства.

— Ото всех — девушка подтянула ноги к груди. — Иди, куда шёл.

В другое время Элмерик не отступился бы, но сейчас его ждал командир, поэтому задерживаться не стоило. Он поднёс свечу к лицу, чтобы задуть огонь, и Келликейт ахнула:

— Кто это тебя так разукрасил?

— Угадай…

— Значит, Джеримэйн.

— В яблочко.

— Ну, это не загадка века. Вы с ним вечно, как кошка с собакой.

Элмерик вздохнул. После того, как они с Джеримэйном провели несколько дней в холодном подвале, ему казалось, что теперь они смогут подружиться. Но всё пошло прахом. Зря мастер Каллахан надеялся, что они смогут быть напарниками в бою. Этому не бывать. Если даже Джерри и не заберут, он не захочет знаться с предателем.

Келликейт тоже вздохнула и вдруг неожиданно призналась:

— Знаешь… в общем, я прячусь от Риэгана. Не говори ему, что видел меня здесь. Если остальные будут искать — им можно.

— Ладно. Не то чтобы мы с ним много разговаривали. То есть, мы вообще не разговаривали. Да и виделись только мельком. А вы были знакомы раньше? Он из Ордена Искупления? Или откуда?

— О, ты очень удивишься!

— Считай, уже удивился. Ну?

Келликейт покачала головой.

— Я обещала молчать. Но не волнуйся, он не плохой человек. То, что я не хочу его видеть — это личное.

Элмерику было грустно видеть её затравленный взгляд. Увы, Келликейт редко делилась сокровенным и старалась не показывать, что ей плохо или одиноко. Почти три месяца они прожили вместе под одной крышей, а выходит, были едва знакомы…

Но задача барда — подбадривать друзей. Он уже почти подобрал верные слова, когда из коридора раздалось оглушительное карканье:

— Джер-римэйн! Позор-р-р-безобр-р-разие! Пр-риведите Элмер-рика!

— Ох… Всё, мне пора бежать. Кажется, пришла моя очередь получать нагоняй.

— Держись! — Келликейт слабо улыбнулась. — Сегодня просто дурной день. У всех нас.

— Невероятно дурной, — Элмерик шмыгнул носом, подозревая, что грядущие вечер и ночь будут ничем не лучше.

— Я могу всё объяснить, — сказал он, едва занеся ногу над порогом.

В покоях у Каллахана Элмерик оказался впервые. Погружённая в полумрак комната показалась ему маленькой, неуютной и почти что нежилой. Никаких личных вещей на виду. Только простая кровать — такая же, как в комнатах Соколят, тяжёлый деревянный стол в застарелых пятнах от чернил, писчий прибор, пожелтевшие свитки, бронзовый подсвечник на три свечи, овечья шкура, явно служившая собачьей подстилкой, и миска.

Впрочем, один предмет роскоши у командира всё-таки имелся: ростовое зеркало в потемневшей серебряной оправе, украшенное чеканным узором из ягод и листьев падуба.

Каллахан восседал в кресле. Черты лица эльфа казались высеченными из камня. Это впечатление подчёркивали голубовато-сиреневые блики на его щеках: драгоценные бусины, вплетённые в косы, по-особому преломляли свет. В остальном же наставник выглядел обычно: в домашней рубахе без рукавов, простых широких штанах и, как всегда, босиком — внутри дома эльф не признавал обуви.

За его спиной, сложив руки на груди, чёрной тенью маячил мастер Флориан. Его ворон важно прохаживался по спинке кресла. Джеримэйн сидел на кровати, обхватив голову руками. Одно его ухо было больше и краснее другого, и Элмерик подозревал, что без крепкого клюва Брана тут не обошлось.

— Не надо. Я уже во всём разобрался. Это Флориан хотел задать тебе пару вопросов. — спокойствие Каллахана встревожило барда намного сильнее, чем ожидаемый гнев. Наставник выглядел… разочарованным. Уж лучше бы он кричал и ругался.

Бран оторвался от чистки оперения:

— Пр-ричина?

Элмерик опустил голову, собираясь с мыслями. Хорошо, что они собрались без въедливого Счастливчика. Тому вряд ли был нужен Джерри. Скорее всего, он давно хотел получить что-то от Соколов. А Элмерик поднёс ему возможность на золотом блюдечке.

— Я был разгневан. И не разобрался. Тогда казалось, что так будет справедливо.

— Спр-р-раведливость! Дур-рни! Недор-р-росли!

Каллахан поморщился и шуганул птицу подальше от своего уха.

— Я был неправ…

— Да? И в чём же? — впервые за вечер наставник проявил хоть какой то интерес к его словам.

Элмерик понял: сейчас всё зависит от того, что услышит мастер Каллахан.

— Мне не стоило принимать решение сгоряча и слушать советы Брендалин. Нужно было рассказать всё наставникам. Я действовал так, будто это лишь наше с Джерри дело, и невольно втянул Соколов в интриги гильдий…

Джеримэйн воззрился на Элмерика с некоторым удивлением, а Каллахан коротко кивнул.

— Итак, ваша скрытность в очередной раз оказала Соколам медвежью услугу. Один промолчал о своём прошлом, второй не подумал головой. И, заметим, это уже не в первый раз.

— Я думаю, мастер Оллисдэйр… — начал Элмерик, но командир отмахнулся.

— К фоморам Счастливчика, речь не о нём! Если вы оба и дальше собираетесь так себя вести — вам здесь не место. Дверь там.

Каллахан поднялся во весь рост, указывая на выход.

— Поддер-р-рживаю, командир-р-р!

Джерри встал, почесал носком сапога под коленом.

— Ну, тогда пойду, пожалуй. От меня тут никакого толку, лишь один вред. А так хоть старикашка музыкант порадуется — типа, бандита поймал страшного.

Элмерик сперва захлопал глазами, а потом решительно встал поперёк прохода.

— Ерунды не говори! Не пущу!

Джеримэйн хрипло рассмеялся:

— Отвали, Рыжий! Подумай, сам же вздохнёшь свободнее.

— Как ты можешь бросать нас в такой час?! Скоро откроются Врата, и каждый чародей будет на счету!

— Я тебе что, мозги отбил нынче? — Джеримэйн постучал себя пальцем по лбу. — Забыл? Это ты меня сдал, вообще-то!

Элмерик вспыхнул, но не отступился.

— Всё равно не пущу. Мы же можем… я не знаю… попросить у мастера Оллисдэйра отсрочку.

— Вер-роятно, — ворон перелетел на плечо барда. — Вопр-рос в др-ругом. Элмер-р рик и Джер-римэйн не довер-ряют др-руг др-ругу. Не довер-ряют сор-ратникам. Вр-рата скор-ро откр-роются. Вр-ремени — в обр-рез. Ср-ражение завер-ршится смер-ртью.

— Флориан, хоть ты не нагнетай! — поморщился Каллахан. — Договориться со Счастливчиком можно. Вопрос — зачем? Вижу, Джерри вполне готов пожертвовать своим будущим.

— Но так нельзя! — завопил Элмерик, впиваясь ногтями в ладони.

— Почему же?

— Это несправедливо! — повторил он, чувствуя, как к горлу подступают слёзы. Ох, ещё не хватало разрыдаться в присутствии наставников! И Джерри.

— В мире много несправедливости. Ты молод, и пока не понял этого. Но ты привыкнешь, смиришься.

— Ни за что!

Джеримэйн взирал на Элмерика с некоторым недоумением, но, к счастью, молчал.

— Тогда что ты предлагаешь? — Каллахан опустился обратно в кресло. — Твой друг готов уйти, расстаться с мечтой. А ты?

— Этот предатель никакой мне не друг, — пробормотал Джерри.

Элмерик оставил это без ответа. Он мысленно перебирал всё, что может предложить Счастливчику в качестве выкупа, но ничего толкового на ум не приходило. Серебряной флейтой прабабки Марджери он вряд ли заинтересуется. Арфа вообще не имела никакой истории. Предлагать услуги чаропевца было глупо. Хотя все знали, что сам Олли к чарам не способен, в верхушке гильдии было несколько старых бардов, которым Элмерик при всех своих талантах и в подмётки не годился.

— Не знаю, — обречённо выдохнул он. — Я готов отдать всё, что потребуется. Но боюсь, что мастеру Оллисдэйру от меня ничего не надо.

— Прямо всё, что потребуется? — Каллахан задумчиво вертел в пальцах одну из бусин. — Не станешь отказываться от своих слов?

— Не стану.

— Будь по твоему. Ты поступил дурно и задолжал Джеримэйну. За это он имеет право наложить на тебя один гейс, но должен сделать это сейчас, не раздумывая.

— Да пошёл он!.. — буркнул Джерри. — Больно мне надо!

— Сейчас или никогда, — повторил Каллахан. — Второй возможности не будет.

— Ладно. Налагаю на тебя гейс: не отправляться в дальнюю дорогу, не спросив совета.

— Боишься, что сбегу, что ли? — фыркнул бард.

Шутка получилась вымученной. На самом деле ему было крайне неловко. Гейсы всегда казались чем-то очень важным, почти недоступным для простых смертных. Вот дать обет мог каждый, как и назначить себе возмездие за нарушение обета. Именно так — пеплом и вереском — Элмерик поклялся никогда больше не оспаривать приказов командира, о чём эльф, к счастью, не знал. А вот гейс всегда должен был накладывать кто-то сторонний. Барду представлялось, что это случится в торжественной обстановке, станет одним из важнейших событий в его жизни, а свой первый гейс он получит от наставника в момент Посвящения — как награду за усердное учение и труд. Даже в самых страшных мыслях Элмерик не мог себе представить, что его первый гейс будет сочинён наспех, и кем — извечным недругом! Спасибо, хоть не самый дурацкий придумал.

— Добр-ро! — прокаркал Бран.

— И молчать до рассвета, — мстительно добавил Джеримэйн, поспешив пояснить недоумевающим наставникам. — Это не гейс. Он мне проспорил когда-то. А раз уж сам сказал, что на всё согласен, то пускай отдувается за всё сразу.

Эльф жестом приказал ученикам посторониться.

— Флориан, будь добр, пригласи сюда Счастливчика. И Риэгана.

Чародей так спешно удалился выполнять поручение, что пламя свечей дрогнуло от дуновения ветра, когда тот пронесся мимо.

Вернулись они быстро. Похоже, мастер Олли уже давно отирался под дверью.

— Я буду краток, — он устроился на стуле, который принесли из библиотеки. Его ноги на ладонь не доставали земли, но старика это не слишком беспокоило.

«Краток», как же! Элмерик знал, что мастер Олли отличался редкой словоохотливостью. На гильдейских праздниках его речи порой длились часами, пока кто-нибудь не осмеливался прервать их. Оставалось надеяться, что мастер Каллахан не будет церемониться. В противном случае разбирательство грозило затянуться до утра.

— Мой уважаемый эльфийский друг, после столь продолжительной беседы с учениками, я полагаю, что подробности дела вам ясны. Но всё же повторю для господина Риэгана, что мы собрались здесь потому, что этот юноша, — Счастливчик ткнул пальцем в грудь Джеримэйну, — промышлял грабежом в банде Рори Длинной Бороды, чем опорочил честь моей гильдии. Вы знаете, что я всегда вставал на защиту бедных актёров и музыкантов — тех, кто, не имея крова и постоянного заработка, вынужден скитаться по всем уголкам Объединённых Королевств. Я слежу, чтобы их не обижали прохвосты трактирщики, чтобы каждый имел возможность показать своё искусство людям и не бояться, что его прогонят или не выплатят жалованье. Но когда сами артисты оказываются бандитами, это бросает тень на мою репутацию, на репутацию всей гильдии, на труд честных людей, зарабатывающих на жизнь музыкой, танцами, трюками и фокусами, уличными представлениями…

— Что ты хочешь, Олли? — резко оборвал его Каллахан.

Старик потёр ладони. Его изящные кисти с тонкими пальцами — красивые, как у большинства музыкантов — казались почти девичьими.

— Забрать мальчика, — начал он, внимательно следя за реакцией собеседника. — Или выкуп за мальчика.

— Скажем, пять золотых?

Это была цена доброго породистого жеребца без примеси фейских кровей. Или не самой дорогой книги.

Старик рассмеялся, словно услышал хорошую шутку:

— Разве эта малость покроет наш ущерб?

— Сомневаюсь, что за всю свою жизнь он наворовал больше.

— Репутация, уважаемый Каллахан. Пострадала моя репутация. А она, смею заметить, стоит дороже пяти золотых.

— Тогда заберите меня, и дело с концом! — выкрикнул Джерри, сверкнув глазами.

Он хотел добавить что-то ещё, но эльф, даже не обернувшись, щёлкнул пальцами в воздухе, и из открытого рта Джерри не вылетело больше ни звука.

— Ты тоже помолчи до рассвета.

— О, очень удобно! — Счастливчик захлопал в ладоши. — Просто превосходно! Хотел бы я так уметь. Но вернёмся к делу. Итак, моя репутация…

— Сколько стоит?

— Ась?

— Какова цена вашей репутации? — ничуть не смущаясь, спросил Каллахан.

За его спиной Бран шумно захлопал крыльями. Риэган настойчиво кашлянул, но эльф и бровью не повёл.

— Раз ты решил вести беседу в таком ключе, эльф… — Счастливчик вмиг растерял напускную вежливость. — Я хочу арфу короля Финварры. Она хранится в дворцовой сокровищнице Артура Девятого, но я-то знаю, что она твоя.

Воцарилось гнетущее молчание, которое показалось Элмерику вечностью. Каллахан хмурился всё больше и больше, а после сказал, как отрезал:

— Нет. Ты её не получишь.

— Значит, тебе не слишком-то нужен этот мальчик? — с деланным сожалением произнёс Олли. — Прискорбно, прискорбно…

— А тебе, видимо, не слишком-то нужна твоя жизнь?

— Угрожаешь? — взвился менестрель, вскакивая совсем не по-стариковски.

— Нет, просто предупреждаю. Этой арфой неспроста не пользуются даже Соколы. Она убьёт тебя быстро и мучительно, если решишься сыиграть на ней.

Счастливчик поскрёб подбородок, пошевелил бровями и сел обратно. Он ёрзал на стуле и нервно стучал пальцами по сиденью, размышляя. Но жадность взяла верх: вожделенный древний инструмент был почти в руках, и отказаться от него Олли уже не мог.

— Я думаю, ты врёшь! — с вызовом заявил он. Этот тон так напомнил Элмерику Джеримэйна, что барду пришлось мотнуть головой, чтобы прогнать наваждение. Наверное, в юности Счастливчик был той ещё занозой.

— Оллисдэйр, остынь! — полушёпотом посоветовал Риэган. — Забыл, что эльфы не лгут?

— Ну, это они так говорят. — Старик понимал, что перегнул палку, но не желал соглашаться уже из чистого упрямства.

— Тебе мало моего поручительства? — голос Риэгана стал твёрже. — Каллахан — мой друг. Он не станет вводить тебя в заблуждение.

Командир поблагодарил его кивком и добавил:

— Эта цена слишком велика за одного мелкого воришку. Знаешь, я всегда могу попросить короля помиловать моего ученика, и дело с концом. Ты знаешь, что он мне не откажет.

На Олли было жалко смотреть. Он понял, что проиграл в этой схватке. Но Каллахан вовсе не наслаждался триумфом. Его не смогли вывести из себя даже обвинения во лжи. Интересно, он вообще что-нибудь чувствует?

— Скажи, для чего тебе арфа Финварры, менестрель? — всё тем же спокойным тоном поинтересовался он. — Хочешь получить древний артефакт в свою коллекцию инструментов? Или ты хочешь сыграть на ней?

Счастливчик пожевал губу и неохотно ответил:

— Я попал в затруднительную ситуацию и нуждаюсь в вашей помощи. И одно свойство этой арфы могло бы мне очень пригодиться. Скажи, Каллахан: правду ли говорят, что того, кто коснулся струн этой арфы и начал петь, нельзя прервать, и все будут его слушать?

— Да, это так.

— А правда ли, что она усиливает способности музыканта и может пробудить магию в том, в ком она ранее крепко спала?

— И это верно.

— В таком случае я готов рискнуть. — Олли смахнул с манжет рубашки несуществующую пыль. — Дай мне арфу. Не навсегда, а, скажем, на пять концертов. Потом я верну её в сокровищницу, обещаю.

— От пяти концертов ты умрёшь, и никакая магия тебе не поможет. Знаешь, какое имя дал своей арфе Финварра? «Последнее средство». В день, когда случится большая беда, в руках бесстрашного чаропевца зазвучат её струны, но не раньше. Из неумелого певца она сделает сносного, из сносного — достойного, из достойного — великого, из великого — величайшего. Но и плату за свой дар возьмёт немалую: кровью, болью, жизненной силой. Эльфы, которые, как известно, выносливее людей, страшатся прикасаться к арфе Финварры. Даже я могу умереть, начав играть на ней.

— Даже ты? — вытаращился Олли. — А ты что, какой-то особенный эльф? Сэр Риэган ни о чём таком не предупреждал…

— Вообще-то, предупреждал, просто кое-кто запамятовал, — шепнул Риэган.

— Я сын Финварры, — улыбнулся Каллахан. — И филид высшего ранга. Поэтому ещё раз спрошу: что я могу для тебя сделать, менестрель? Ведь вряд ли ты пришёл ко мне, чтобы отыскать изощрённый способ самоубийства…

Счастливчик бросил взволнованный взгляд на Риэгана. Тот кивнул, подтверждая сказанное. Может, ему и забыли сообщить о происхождении Каллахана, но сопоставить в уме, что сын короля эльфов является как минимум принцем, он сумел без труда и в тот же миг привстал, почтительно склоняя голову:

— Прошу простить мою невольную дерзость, Ваше Высочество! Разрешите старику сидеть в вашем присутствии или прикажете подняться? Я и не знал, что в Объединённых Королевствах остались филиды. К тому же прямые потомки самого Финварры.

— Мне всё равно. Сиди, если угодно.

Менестрель уселся обратно и откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу.

— Раз уж такое дело, расскажу всё без утайки. В моей гильдии случилось… недоразумение. Есть человек невысоких музыкальных талантов, но весьма одарённый в красноречии. Или в чарах — я не знаю точно. Он завёл себе слишком много сторонников. Со мной остались лишь самые верные старые друзья. Как ни прискорбно об этом говорить, но я подозреваю заговор. Уверен: на следующем закрытом празднике, который состоится уже вот-вот, нам придётся решать, кто возглавит гильдию — он или я. Арфа могла бы помочь мне восстановить положение и вернуть расположение людей.

— Праздник случится окрест Самайна? — уточнил Каллахан.

— Спустя неделю. Семь дней до и семь дней после мы стараемся не странствовать по дорогам. Говорят, примета плохая.

— Тогда пригласите меня. Давно не доводилось бывать на людских праздниках и говорить воодушевляющие речи.

Олли, не веря своим ушам, расплылся в улыбке:

— О! Какая честь! Конечно. Будьте моим гостем, друг мой! Могу ведь я так вас называть?

Он ещё долго рассыпался в любезностях, но Элмерик уже не слушал. Казалось, можно было наконец-то выдохнуть и порадоваться, что всё разрешилось наилучшим образом. Джерри останется на мельнице, командир поможет Счастливчику восстановить утраченное влияние, и гильдия не будет трогать Соколов. Но, несмотря на всё это, облегчения он не почувствовал. Что они с Джерри скажут друг другу, когда смогут произнести хоть слово? Смогут ли сражаться бок о бок в Зимней Битве?

Элмерик знал, что загадывать бессмысленно: всё это выяснится не раньше, чем наступит рассвет.

Глава восьмая

— Молодец. А теперь иди, погуляй.

— Что? — Элмерик подумал, что ослышался. Обычно наставник не хвалил его, а нагружал новыми и новыми текстами, не давая времени на отдых.

— Сходи к Мартину. Он сейчас как раз на заднем дворе. Пофехтуете.

— Но вы же сами говорили, что заниматься фехтованием мне не обязательно. Я же не буду сражаться мечом во время Зимней битвы. Моё оружие — музыка и песни.

— Всё так. Но сегодня для тебя больше нет заданий ни у меня, ни у Эллифлор. А свежий воздух и дружеский поединок любому пойдут на пользу. Только без перчаток не лезь — побереги руки.

И Элмерик побрёл искать Мартина.

Он подозревал, что это всё из-за Джерри. Они не поговорили ни через день, ни через два. Джеримэйн упорно делал вид, что не замечает барда. Он не отзывался на просьбы передать соль за столом, а если им доводилось столкнуться нос к носу в одной комнате, Джерри тут же выходил. В спальне же сразу залезал под одеяло и отворачивался. Ни друзья, ни наставники не вмешивались в их ссору. И Элмерик, отчаявшись, упал с головой в учёбу. Он выпрашивал дополнительные задания, натирал струнами ещё больше мозолей, и даже довёл леди Эллифлор до криков, что она не нанималась работать от рассвета и до заката, особенно после смерти.

Что ж, возможно, мастер Каллахан был прав: ему и в самом деле требовался отдых.

На заднем дворе Элмерик обнаружил не только Мартина, но и Риэгана. Их поединок едва закончился. Судя по перемазанной рубахе гостя, победа в этот раз досталась не ему — не помогло даже то, что он был почти на голову выше противника и шире в плечах. Впрочем, поражение его не расстроило. Напротив: он выглядел счастливым, как мальчишка.

Они стояли с наветренной стороны, и до ушей Элмерика долетали обрывки разговора.

— … никакого почтения! — Риэган от души рассмеялся, доставая флягу.

— А оно тебе надо? — Мартин снял перчатки и повесил их на изгородь, где уже висел его любимый плед. — Отдыхай. Ты же ради этого приехал пораньше?

— Не только ради этого. Меня Каллахан попросил, — гость сделал несколько глотков и вытер рукавом аккуратную бороду — рыжеватую, как у большинства светловолосых людей. — За три недели, говорит, без меня в столице не заскучают. А ему надо, чтобы новички успели привыкнуть.

Лишь сейчас Элмерик заметил, что Риэган и Орсон были схожи внешностью. Но не манерами. По гостю было видно, что он привык к чужому вниманию, громко смеётся, громко говорит, держится уверенно. Наверное, Орсон мог бы стать таким же, если бы не страх, мучивший его с детства. За братьев этих двоих принять было бы сложно, но за каких-нибудь троюродных кузенов — вполне. В этом сходстве не было ничего удивительного: Элмерик уже понял, что их гость — из благородных. А знатные семьи Равнин на протяжении многих поколений заключали браки и военные союзы. Так вот и расплодились улыбчивые ясноглазые великаны с пшеничными волосами…

— Вы так и не поговорили? — Мартин постучал носком сапога по изгороди, стряхивая комья подсохшей глины.

— Да какое там… — взгляд гостя стал печальным, как у побитой собаки, плечи поникли. Эта подкупающая искренность ещё больше роднила его с Орсоном — у того тоже можно было прочитать по лицу, словно в раскрытой книге. — Избегает меня, прячется. Будто мы и не знакомы вовсе.

— Дай ей время.

— Вот и Каллахан то же самое сказал. Эх, легко говорить тем, у кого времени в достатке! Не то что нам, простым смертным…

— Эй, что я слышу? Простой смертный Риэган жалуется на свою никчёмную жизнь? Это что-то новенькое!

— А что же я, по-твоему, не человек, что ли? — гость снова лучезарно улыбнулся, да так заразительно, что сложно было не заулыбаться в ответ. — Только смотри не говори никому!

— Что именно? — со смешком уточнил Мартин. — То, что ты жаловался, или что ты — тоже человек?

— И то и другое, — усмехнулся Риэган и мотнул головой, откидывая назад длинные волосы. В его ухе блеснула золотая серьга.

Элмерика терзало любопытство, но вместе с тем проснулась и совесть: дружеский разговор явно не был предназначен для чужих ушей. Он кашлянул, чтобы привлечь внимание, и громко поприветствовал обоих:

— Добрый день! Хорошая погода сегодня.

— Просто отличная, — отозвался Риэган, снимая перчатку и протягивая широкую ладонь для рукопожатия. На его указательном пальце Элмерик приметил золотое кольцо с крупным красным рубином.

— О, Рик! Давненько тебя не было видно! — кивнул ему Мартин. — Выглядишь не очень. Почти как я.

Он, конечно, преувеличивал. Кровоподтёки от цепи давно пожелтели, а кое-где и вовсе сошли на нет. Ссадины затянулись. Мертвенная синева лица, недавно так напугавшая Элмерика, исчезла, уступив место природной бледности. О недавних ранах напоминало только похожее на полумесяц красное пятно возле зрачка, а левый глаз уже обрёл нормальный цвет.

— Просто устал немного. Пустяки, пройдёт.

— А ты, стало быть, новый ученик командира? — Риэган рассматривал его с неподдельным интересом. — Смотри-ка, и глаза, как у бедняжки Эллифлор… Я тут, к слову, встретил её — пыталась напугать меня, представляете? Признаться, ей удалось — я чуть из окна не выпал. Но виду не подал, конечно. Так что ей не говорите — нечего лишний раз её радовать. А Каллахан, конечно, удивил, удивил… Я уж думал, он больше не занимается наставничеством. Сколько раз уже зарекался.

— Ну а кому из нас прикажешь обучать барда? Мне, что ли? Или пусть Флориан ему мотивчик накаркает?

— Хм… а вот на это представление я бы посмотрел! — хохотнул Риэган, хлопнув себя повыше колена.

Элмерик, как ни старался сдержаться, тоже заулыбался. Уж очень живо ему представилось, как чернокрылый Бран важно расхаживает по столу, потом раскланивается и разражается скрипучим карканьем.

— А почему мастер Каллахан не хочет брать учеников? — полюбопытствовал он, заранее предвкушая интересную историю.

— Да просто не любит. Говорит, плохой из него учитель, — Мартин пожал плечами.

— Неправда: он хороший учитель, только строгий!

— Ему об этом скажи, спорщик! — фыркнул Риэган, пытаясь отчистить с рукава начинающую подсыхать глину. — Нас-то с Марти переубеждать незачем. Хотя эльф ваш, если честно, тот ещё зануда! Эх, хотел бы я остаться тут, на мельнице, подольше и поучиться вместе с вами…

— А вы к нам надолго? — поинтересовался бард в надежде узнать побольше о госте. Он припомнил слова Каллахана, что Риэган останется до самой Зимней битвы и должен будет что-то делать в день сражения, но при этом не сражаться.

— До ближайшего полнолуния. Потом вернусь в столицу, — гость вздохнул, лицо его резко приняло озабоченный вид, синие глаза потемнели и стали серыми, как грозовая туча. — И не надо мне «выкать». Давай на «ты». Я могу звать тебя Рик?

Элмерик кивнул. Раньше он не слишком-то любил, когда его имя сокращали, но на мельнице все подцепили это «Рик», и сложно было уже вспомнить, кто первым начал. Может быть, мастер Дэррек? Сопротивляться не было уже никакого смысла. Джерри вон сколько раз орал и поправлял, а всё равно не помогло…

Бард с интересом всматривался в черты гостя, но, кроме семейного сходства с Орсоном, благородной осанки, выдающегося носа с небольшой горбинкой и заразительной улыбки, ничего интересного не разглядел. Жаль, что с Джерри теперь не поговоришь — вот кто наверняка заметил бы больше.

— Не знал, что возвращение домой тебя так расстраивает, — Мартин толкнул Риэгана локтем в бок.

— Сам знаешь, что именно меня расстраивает, — буркнул гость, возвращая тычок. — А что, как Шон занят, тебе становится скучно? Подначивать больше некого?

— Нет, просто ты сегодня проиграл. Терпи теперь.

— Так я и отыграться могу. Давай, доставай меч, — загорелся Риэган. Он натянул перчатку и выхватил клинок. Элмерик только сейчас заметил, что перевязь у гостя висит с правого боку, а меч он держит в левой. Неудобный, должно быть, противник.

— Ну попробуй! Видно, мало я тебя по ристалищу валял сегодня, раз ещё хочешь. Он нарочито медленно потянулся за перчатками, как вдруг настороженно замер, глядя куда-то за спину Риэгана. Элмерик проследил за его взглядом и успел заметить, как за угол дома метнулась тень. Её легко можно было принять за небольшое животное размером с крупную крысу или кота-подростка. Похоже, кто-то наблюдал за ними уже некоторое время. Внутри всё похолодело: неужели Лисандр?… Помнится, перед минувшим полнолунием, когда они с Джерри влезли в сокровищницу, то тоже видели следы крысиных лапок, а потом пропало какое-то кольцо…

— Эй, кто там прячется? А ну выходи! — выкрикнул Мартин, шагнув вперёд так, чтобы Элмерик и Риэган оказались за его спиной. Меч, только что бывший в ножнах, каким-то непостижимым образом уже оказался у него в руке, и бард понял, что не видел и даже не слышал, когда Мартин успел достать оружие.

— Это всего лишь я. Просто мимо шла… — Из-за угла дома выглянула Келликейт. Вид у неё был мрачный и немного растерянный.

Мартин опустил меч. Элмерик помахал рукой, приветствуя Келликейт. В голове мелькнула шальная мысль: а всё таки девушка умела превращаться в кошку, хоть и не признавалась! Не то чтобы у него появились доказательства, но теперь он был в этом почти уверен.

Келликейт вышла из тени на свет. Она куталась в шаль, будто хотела защититься не только от ветра, но и от всего прочего мира. Во всей позе чувствовалось звенящее напряжение. Взгляд был устремлён на Риэгана.

Тот тоже весь подобрался и, казалось, забыл, как дышать, но быстро взял себя в руки и, спрятав меч в ножны, поклонился.

— Леди Флойд.

Девушка ответила реверансом.

— Прошу прощения за беспокойство.

Она развернулась, собираясь уйти, но Риэган бросился за ней:

— Постой… Надо поговорить!

— Не о чем разговаривать. Всё давно сказано.

— Но ты же пришла!

— Не к тебе.

Она поскользнулась на комке глины. Риэган подхватил её под локоть, но Келликейт дёрнула плечом, высвобождая руку. Гость словно стал ниже ростом, он склонил голову и смотрел на Келликейт будто бы снизу вверх, вмиг растеряв внушительность и властность. Они скрылись за углом дома, голоса постепенно затихли.

Мартин вздохнул, вкладывая меч в ножны:

— Ну, может, хоть теперь она его выслушает. Вроде умная леди, но упряма порой, как ослица. Эй, а ты-то куда собрался? — он положил руку на плечо барда. — А ну стой!

А Элмерик едва не пошёл за Келликейт и Риэганом. Его мучили десятки вопросов, и все они теперь обрушились на голову Мартина.

— Что происходит? Откуда они вообще знакомы? Они в ссоре? Из-за чего? Риэган обидел её? Ничего, что Келликейт с ним одна? Кто он такой вообще? Зачем приехал? И почему не может остаться и учиться с нами — ведь хочет же? Он чародей? Воин? А что он будет делать во время битвы?

— Как много ты хочешь знать, — усмехнулся Мартин, но взгляд его был совсем не весёлым. — Слышал? Любопытство кошку сгубило…

— Вечно вы ничего не рассказываете, а потом удивляетесь, что мы везде лезем! — Элмерик не ожидал, что его слова будут полны такой горечи. — Конечно, мы ведь ещё не Соколы… Куда нам!

От неожиданных упрёков Мартин аж поперхнулся.

— Не в этом дело. Просто некоторые тайны нам не принадлежат. Я немногое могу рассказать, не нарушив слова.

— Тогда расскажи то, что можно!

— Не зря говорят, что все рыжие настырные и прилипчивые, как репей… — Вопреки ожиданиям, Мартин не рассердился. Может, потому, что сам был отчасти рыжий, а значит, сравнение про репей относилось и к нему. — То, что они знакомы, ты, думаю, и сам понял. И это не ссора, просто… сильная неловкость. Когда-то давно, можно сказать, в прошлой жизни Келликейт была дочерью знатного лорда и жила в замке. К ней приезжали женихи. Риэган тоже сватался, но получил отказ, с которым до сих пор не может смириться. Вот, собственно, и всё.

— А она любит не его, а того, кто спас её от костра… — Элмерик вспомнил историю, которую Келликейт рассказывала Орсону на Мабон.

Ему стало даже жаль Риэгана, как до этого было жаль Орсона. И что они все нашли в чернявой пигалице? Ты ей слово — она тебе десять, ещё и обсмеёт. Леди, называется! Сложно с такой жить! Такие женщины смелы и решительны, но попробуй их хоть в чём-нибудь убедить…

— Вот только ты не начинай, — устало и неожиданно резко произнёс Мартин. — Плохая тема.

— Ой… то есть… в смысле, хочешь сказать?… — Элмерик поймал на себе тяжёлый взгляд, не суливший ничего хорошего, и вовремя прикусил язык. Но куски истории наконец-то сложились воедино. Помнится, Келликейт сказала, что знает о безнадёжности своих чувств. Значит, проклятие королевы Медб и ей вышло боком. Как же причудливо складываются людские судьбы! Кажется, потянешь за маленькую нить, а размотаешь целый клубок.

Бард вдруг в полной мере ощутил всю тяжесть роковой предопределённости, о которой часто упоминалось в древнеэльфийских текстах. Будто бы чары, лежащие на Мартине, стали вдруг живыми и зримыми, похожими на шипастые ветви терновника. Им ничего не стоило оплести не только человека, но и весь мир: уничтожить радость, сковать и придавить к земле, пронзить плоть, уничтожить радость… От осознания хрупкости всего сущего он едва не задохнулся, и вынырнул из видения, лишь во второй раз услышав вопрос Мартина:

— Чего молчишь?

— Извини, задумался. Я вообще-то тебя искал. Мне мастер Каллахан велел.

— Ясно. Я сегодня у него, видать, вместо подорожника. Лечу от душевных ран и мрачных мыслей.

— А чем?

— Хорошими тумаками, — Мартин снова улыбался. — Риэган за этим же приходил, хоть и не признается никогда. Ну давай, становись в стойку.

— Погоди, я… — запротестовал Элмерик, но Мартин не дал ему договорить, кинув в руки тренировочный меч, который принёс с собой.

— Лови.

Вздохнув, Элмерик повесил куртку на ветку дерева, подвязал волосы, чтобы не мешались, подтянул потуже шнуровку на кожаных наручах и взял перчатки. Мастер Каллахан был прав: он и впрямь засиделся, задеревенел, извёл себя бессонницей и дурными мыслями. Хорошо, что можно вот так сходить к Мартину. Поговорить, подраться, потом ещё раз поговорить… Интересно, а к кому ходит Мартин, когда ему тоже приспичит выпустить пар? Не сам же к себе?

Мартин салютовал клинком и стремительно атаковал. Мечи встретились, сталь зазвенела о сталь. Сперва Элмерик бился вяло, мыслями возвращаясь то к Келликейт и Риэгану, то к ссоре с Джеримэйном, но, получив несколько не слишком болезненных, зато весьма обидных шлепков лезвием плашмя, собрался с силами и перешёл в решительное наступление. Конечно, он знал, что Мартина ему не победить. Но это было и не нужно. Главное — перестать думать о плохом и сосредоточиться на поединке. Почувствовать, как тёплая кровь быстрее бежит по жилам. Слушать, как поёт сталь клинков. Ощутить подзабытый азарт и вкус жизни. И, может, хоть на время перестать винить себя за всё подряд.

— То есть как, Самайн уже послезавтра? — не веря своим ушам, Элмерик вытаращился на Розмари.

Девушка держала в руках небольшой, но весьма увесистый гладко отполированный деревянный сундучок. Бард не успел предложить помощь — она с грохотом поставила свою ношу на пол и лихо вытерла руки о передник.

— Гляньте на него — всё проспал, а! В облаках весь витаешь. Смотри, не подведи нас! Будешь на Испытании ворон считать-та!

Бард проглотил заслуженные упрёки и обезоруживающе улыбнулся. Если бы он был внимательнее, то сразу заметил бы, что Розмари пошила себе к празднику новый передник, украшенный с шестью полосками красной, оранжевой и жёлтой тесьмы и надела узорный пояс с пышными кистями.

— Не беспокойся, не подведу. О боги, это же надо ещё подарки… — Элмерик хлопнул себя по лбу.

— У нас в деревнях и не дарили-та их никогда: принёс к столу пирог с грибами али ногу баранью с капустой квашеной — и хватит. Мастер Каллахан сказал, что отмечать скромно будем. Помоги-ка мне лучше развесить-то эти штуки.

Она раскрыла сундук. Там были цветные ленты, яркие шнуры, заплетённые в витиеватые узлы, венки из покрытых лаком сплетённых веток, сушёный мох, перья лесных птиц, золочёные орехи, красные как кровь стеклянные ягоды, кленовые листья, вырезанные из кусочков окрашенной кожи и мелкие серебристые колокольцы.

— Откуда это?

Элмерику было странно слышать, что подарки — это глупости. А праздничные украшения, выходит, не глупости? Может, и сам Самайн — тоже глупости? Но да, они с Роз росли в семьях с разным достатком. Да и не было ничего плохого в пирогах или мясе. В Холмогорье детям тоже частенько дарили сушёные яблоки, лакрицу или медовые орешки.

— Мастер Патрик с чердака принёс-та. Ух ты, какие листики, смотри! А ленты-та, ленты! — Розмари вытянула откуда то со дна шёлковую ленточку — голубую с тонкой золотистой каймой — и, красуясь, приложила к своей косе. — Ух, а гирлянда почти такая же, как у нас с мамкой была. Она сама плела-та, помнится. И корзины тоже, и венки. Звала меня подсобить, а я, глупая, к речке убежала на сома смотреть. В тот год такого сома мужики выловили — прям королевского. Усищи — во! Кто ж знал-та, что это был последний раз…

— Ты как развешивать хочешь? — Элмерик выудил из сундука несколько шишек, покрытых по краю чешуек крупинками соли.

— Так, ща разберёмся. Залазь наверх.

Вместе они принялись за дело. Бард забрался на стул, чтобы крепить украшения под самым потолком, а Розмари снизу подавала то одно, то другое. Сперва он помогал не слишком охотно, но потом втянулся.

В детстве Элмерик всегда с нетерпением ждал праздников. Мечтал о кушаньях из самой эльфийской страны, о волшебных подарках и о чудесах, которые непременно случатся, если он будет хорошим мальчиком…

Самайн был одним из его любимейших праздников — как-никак начало года, самый важный поворот Колеса. Первая ночь года не пугала его, даже наоборот. Было что-то волнующее в том, чтобы окрест полуночи погасить все огни, зная, что другие люди во всех уголках Объединённых Королевств сделали то же самое. Весь мир погружался в первозданную тьму, словно возвращаясь в те времена, когда ещё не существовало ничего — ни солнца, ни луны, ни островов в бушующем море, ни людей, ни даже эльфов. Потом отец пел заклятие и высекал искры, зажигая новые праздничные свечи, и вся семья шла к столу. Трапезу разделяли со слугами и с гостями, если таковые случались. Ведь известно, что нет худшей приметы, чем в ночь Самайна оказаться в дороге, И если запоздалый путник постучится в ворота, тот, кто откажет ему в гостеприимстве, обречёт несчастного на верную смерть и накличет беду на свой дом.

Вместе с теплом и светом возвращалась сама жизнь, в отчем доме долго — иногда по нескольку недель — не стихали музыка и смех. Ближе к рассвету звучали леденящие душу истории о призраках, нежити и злых проделках Неблагого двора. Некоторые из них Элмерик знал наизусть, но всё равно слушал, затаив дыхание. Считалось, что чем страшнее будут эти рассказы, тем счастливее окажется наступающий год, а беды обойдут стороной и тех, кто говорил, и тех, кто слушал.

Жаль, после смерти матери всё изменилось, и хотя отец по прежнему открывал двери путникам, прежнее безудержное веселье больше не повторялось. Бродячие барды знали о горе, постигшем семью Лавернов, и относились к нему с почтением. Ощущения чуда, какое было в детстве, Элмерик больше не испытывал никогда.

— О ком замечтался? — усмехнулась Розмари, протягивая ему гирлянду из ягод.

— Просто вспомнил о доме. Интересно, как они там…

— Соскучился? Я тебе завидую-та самую малость.

— Почему?

— Ну, тебе есть куда возвращаться-та. Коли сам не желаешь знаться с роднёй — это твой выбор. Захочешь — сызнова будешь их привечать. Не захочешь — пойдёшь своей дорогой. А мой дом — он тута. И вся семья-то теперича вы: худая, но какая уж есть…

Розмари улыбалась, но бард видел, что на самом деле ей не весело. Если присмотреться, девушка выглядела уставшей ничуть не меньше, чем он сам, а круги под глазами, небось, выбеливала молоком, утренними росами… или чем их там ещё выбеливают? Но она не плакала и не жаловалась на жизнь, а находила в себе силы шутить и смеяться, несмотря ни на что.

— Это почему же мы семья худая?

— Вишь, нынче все без меня обходятся. Дела на кухне отняли. — Розмари принялась расставлять свечи по подсвечникам. — Я мастеру Парику говорю: мол, кто ж теперича готовить будет-та? С голоду, небось, помрёте! А он мне: брауни пусть готовят-та. Ты слыхал! Брауни!

Элмерик не стал говорить, что, скорее всего, всё было наоборот. Это Роз, приехав на мельницу, начала отбирать у невидимых помощников из низших эльфов их законный хлеб и свежее молоко. Ведь существовали же Соколы как то раньше, и грязью не заросли, паутиной не покрылись. Помнится, у них ещё какой-то дом в столице есть. Вряд ли там сам Каллахан пыль метёлкой сметает.

Соколят лишь на первых порах заставляли драить полы и лестницы, а потом уборка стала разве что наказанием за провинности. Значит, брауни отсюда и не уходили. Элмерик не раз замечал мисочки с молоком и хлебные крошки на подоконнике за окном. Но Розмари ждала от него совсем не этих объяснений.

— Зато ты готовишь намного вкуснее. А мастер Патрик прав. Тебе, как и всем нам, надо больше сил отдавать занятиям. В том, что пироги ты печь умеешь, никто и не сомневается. А что насчёт защитных сфер?

Розмари помолчала, закусив губу, а потом еле слышным шёпотом призналась:

— Никак не даются-та мне эти сферы. Вот ваще! Уж не знаю, что и делать-та. Видать, права была твоя эльфийка: никчёмная я. Только пироги у меня хорошие.

Элмерик пропустил мимо ушей «твою эльфийку», хотя прежде бы непременно возмутился. Он спрыгнул со стула, усадил девушку на лавку и присел рядом.

— Эй, ну чего ты? Не получилось сегодня — значит, завтра получится.

— Ничё не получится. Я глупая, Рик! А наставнику тоже невдомёк — он даже не по оберегам-то. Говорит, к тому особый талант надобен. И был бы жив мастер Рэйнард, то вмиг бы всё объяснил. А я думаю, что будь он жив-то, этот Рэйнард, так меня бы здесь и не было вовсе. Какой прок королевским чародеям от деревенской ведьмы? — Розмари разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. За напускным праздничным настроением скрывалась затаённая боль, которая вдруг прорвалась наружу.

— Ну… ты это… не плачь… — Элмерик осторожно коснулся её волос. Он совершенно не умел утешать плачущих девушек и терялся при виде чужих слёз.

Конечно, Розмари заплакала ещё горче и надрывней.

— Думаешь, у меня вышло с первого раза? Или у Джерри? — вспомнив бардовскую науку, Элмерик добавил в голос уверенности. — Мы все сейчас в одной лодке. Ничего не знаем, ничего не умеем, но Соколы на нас надеются. А значит, мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы оправдать их доверие. И оправдаем! Что именно у тебя не получается?

— Сфе-е-еры и амуле-е-еты. Они должны подпитывать друг друга-а-а. А у меня лишь меша-а-а-ают! Делаю всё, как в кни-и-иге, а ничё не работает-та-а-а.

Элмерик взял её за руку, но девушка отдёрнула ладонь.

— Ладно, не буду трогать.

— Да я… извини. Просто они некрасивые.

— Не наговаривай на себя, Роз. Руки старательной ведьмы и должны такими быть. У мастера Патрика тоже есть ожоги и порезы, — он протянул ей свой платок. — Держи вот, вытри слёзы. А то устроишь наводнение, затопишь мельницу. Утонем все.

— Теперь твоими-то стараниями я буду и смеяться, и плакать одновременно.

Розмари взяла платок. Она больше не пыталась рыдать, только шмыгала носом и тёрла припухшие глаза.

Похоже, Элмерику удалось найти нужные слова, и он продолжил:

— Если бы из каждой твоей слезинки можно было сделать Слезу Бригиты, мы бы горя не знали. Взяли бы себе по штучке, а остатки возили бы на ярмарку. И уезжали бы оттуда сытые-пьяные с полным кошелём золота.

— Ой, придумаешь тоже! А откуда ты знаешь про Слёзы Бригиты? Мастер Патрик рассказал?

— Нет, леди Эллифлор. Ей Рэйнард такую дарил.

— Вот эти Слёзы проклятущие у меня и не получаются-та! — вздохнула Розмари. — Помнишь, я тебе дарила? То была Слеза Грэнни — она проще. Видать, это предел моих умений.

— Твои умения дважды спасли мне жизнь, и я этого никогда не забуду, — напомнил Элмерик. — Расскажи, а в чём разница между этими двумя Слезами?

Розмари покраснела от смущения.

— Слеза Грэнни спасает от случайной опасности-та. И забирает на себя лишь часть вреда. А когда заклятие прямо в тебя метит, она ничем не поможет. Не для боя-то нужна. Бригита сильнее Грэнни.

Это как раз было понятно. Бригита — одна из ипостасей четырёхликой богини — обладала огромной силой. Это она давала вдохновение бардам, ей поклонялись и актёры, и ремесленники, и чародеи, и лекари. Грэнни же прославилась лишь красотой и любящим сердцем, но это не принесло ей счастья. По легенде девушка сбежала из-под венца с возлюбленным, который был рыцарем её старого мужа, тана Холмогорья. Долгие дни они скрывались от преследования, днём рыцарь скакал на коне, пытаясь поскорее достичь моря, а Грэнни не спала ночами, охраняя его сон. Кончилось всё плохо: тан настиг беглецов, рыцарь погиб от руки своего сюзерена, так и не осмелившись поднять на него меч, а красавица Грэнни до конца жизни оплакивала возлюбленного. Сидя в башне, разумеется. На равнинах, правда, считали, что с вершины этой самой башни она и бросилась, чтобы лежать в могиле рядом с любимым, но в Холмогорье знали: всё было не так. Все легенды сходились на том, что слёзы несчастной девушки, застыв, превратились в лунный камень.

— Может, я смогу чем-то помочь? Добыть то, чего не хватает?

Розмари вздохнула.

— Спасибо, Рик. Но в том-та и дело: у меня всё есть. Только руки не из нужного места растут-та… Знаешь, пойду-ка я, пожалуй. А то только голову тебе морочу.

Она встала, выпрямила спину, вытерла нос рукавом и зашагала к двери.

И вдруг у Элмерика перед глазами всплыли строчки, которые он видел во сне. Неожиданно для самого себя он произнёс:

— «Тем, кто будет с тобой, подари Слёзы Бригиты, сам же возьми в правую руку Дыхание Дракона для ясности рассудка, а в левую — длинный стебель плюща, что свяжет вас воедино».

Розмари медленно обернулась, не веря своим ушам.

— Откуда ты это взял? Из какой книги-та?

Элмерик даже моргнуть не успел, а девушка схватила его за грудки, несколько раз встряхнула, а потом и вовсе закатала оплеуху.

— Это шутка такая или что?

— Ай! Отпусти, я всё расскажу, — Элмерик схватился за ухо. — Из книги, да. Только я её, не поверишь, во сне увидел. Кстати, у меня до сих пор твоё веретено…

Розмари, опомнившись, отпустила его и прижала ладони к груди.

— Ох, прости! Сама не понимаю, что на меня нашло. Выходит, сон-та в руку оказался?

В её заплаканных глазах появилась надежда. И это стоило любой оплеухи.

— Его определённо стоило увидеть. Ещё и для тебя подсказку нашёл. Надеюсь, она и впрямь полезная.

— Ты не представляешь, насколько!

Розмари на радостях чмокнула Элмерика прямо в губы, а поняв, что натворила, зарделась, как маков цвет, и выбежала из комнаты.

Элмерик не стал её догонять. В одночасье получив и оплеуху, и поцелуй — причём за одно и то же — он не хотел испытывать судьбу и дальше. Лучше он продолжит украшать дом к празднику. Кажется, в сундучке ещё что-то осталось.

Распутывая ленты, он размышлял о подарках. А что, если преподнести друзьям и наставникам песни? Он же бард, в конце концов. Можно вспомнить баллады, которые отец всегда играл в ночь Самайна — о подвигах былых времён, о битвах героев с драконами и о верных жёнах, ждущих своих возлюбленных, о Дикой Охоте, что скачет по небу и о таинственных девах источников, хранящих древние тайны, о поединках чести, о смерти и о судьбе. Отец пел ещё и о похищениях людей эльфами, но Элмерик не был уверен, что эти песни понравятся мастеру Каллахану.

Когда бард прилаживал гирлянду с ключами на камин (ключи тоже были одним из символов Самайна, напоминая о многочисленных мирах, которые откроются в эти дни), в гостиную влетел Бран и уселся на ветки, которыми был украшен камин. Элмерик ожидал, что следом войдёт мастер Флориан, но ошибся. В дверях появился Джеримэйн. Его отросшие волосы были собраны в короткий смешно торчащий хвостик, отчего шея казалась ещё более тощей. В его кулаке Элмерик увидел связку дощечек, с вырезанными на них благопожеланиями. Джеримэйн окинул презрительным взглядом убранство гостиной, не говоря ни слова, принялся развешивать обереги на ветки, обрамлявшие камин. Бран зорко следил за его работой.

— Привет, — Элмерик чувствовал себя глупо, понимая: это было не лучшее начало беседы, которую он до этого столько раз проигрывал у себя в голове на разные лады. Но лучше было начать хоть как-то, чем не начинать вовсе.

Джеримэйн не ответил — лишь толкнул его плечом, предлагая посторониться.

— Так и будешь молчать? — Элмерик сжал кулаки — Нам нужно поговорить, хочешь ты того или нет. Или, по твоему, лучше через пару недель сдохнуть, чем лишний раз рот открыть?

Бран, гортанно каркнув, перелетел на плечо Джеримэйна. Тот попытался пересадить назойливую птицу обратно на ветку, но ворон заупрямился и от души ущипнул обидчика за большой палец.

— Сволочь ты… — хрипло сказал Джеримэйн, засовывая пострадавший палец в рот и глядя куда то в сторону.

Элмерик не был уверен, к кому относятся эти слова — к нему, или к ворону. Но Джерри хотя бы заговорил.

— Я знаю, что поступил плохо. И ты имеешь полное право злиться. И не принимать моих извинений тоже. Но дело не только в нас. Несмотря на вражду, нам придётся сражаться на одной стороне…

— Без тебя знаю, — Джеримэйн щёлкнул ворона по клюву. — Я не такой тупой, как ты. Надо сражаться — значит, пойдём и будем. А говорить нам не о чем. Всё сказано уже, чё мусолить?

Несмотря на не слишком-то обнадёживающие слова, сердце барда наполнилось радостью.

— Прости, я думал, что ты…

— Откажусь от битвы? Кину всех и сбегу? Потребую, чтобы командир заменил мне напарника? Я, может, вор, но всё таки не подлец. Не то что некоторые… — Джеримэйн повесил на ветку последнюю дощечку, качнул её пальцем и впервые повернул голову к Элмерику. — Тренироваться приду, когда и куда скажут. Всё, что нужно сделать — сделаю. Но в остальное время держись от меня подальше, ясно?

— Куда уж яснее… — Элмерик опустил взгляд, изучая пряжку собственного пояса. — И всё равно спасибо тебе…

— За что? — как Джеримэйн ни старался говорить бесстрастно, ему не удалось скрыть удивление в голосе.

— За эти слова. Я сомневался, что мы сможем сражаться бок о бок после всего, что было. Но не знал, как спросить. А неведение довольно мучительно, знаешь ли.

— Я бы не сказал, меня мастер Флориан заставил, его благодари.

Элмерик слегка поклонился ворону, но тот развернулся на плече Джеримэйна хвостом к барду.

— Тогда… Думаю, мы всё выяснили. Кстати, с праздником и наступающей зимой!

Если бы Элмерика спросили, зачем поздравил, он бы пожал плечами: это была обычная вежливость, не более того. Он ждал ответа, однако Джеримэйн вдруг задумался.

— Кстати, о зиме… Надеюсь, ты выбрал себе хороший обет? Смотри не проморгай силу этой ночи! Не хочу сражаться в паре со слабаком.

— Ещё нет.

— Проклятье! — Джеримэйн закатил глаза. — Тебе бы только жрать, пить, девкам глазки строить да на арфочке играть… Обет определяет твою будущую силу: чем больше ограничений наложишь, тем круче станешь. Даже посредственный дар такого тупицы, как ты, можно улучшить. А прогадаешь — все сдохнем, и даже могилки не останется.

Конечно, Элмерик знал всё это. Он размышлял не одну ночь, читал книги, чтобы найти там ответ — но герои легенд вечно погибали, когда их обеты вступали в противоречие. Чтобы что-то получить, чем-то придётся пожертвовать — на этом строилось волшебство всех известных миров. У всего была цена. Однако чем именно следует жертвовать, не мог объяснить никто. Отдашь слишком много — потеряешь свою суть и жизнь. А отдашь то, что самому негоже — непременно обидишь судьбу.

— А ты уже придумал, какой обет дашь? — Элмерик не знал, что расстроит его больше: что Джеримэйн уже придумал гениальный обет, или что он тоже понятия не имеет, какую часть души принести в жертву, обменяв её на силу.

— Об этом так запросто не говорят вообще-то. Даже друзьям. А мы — не друзья.

— Но, может, сможем ими стать однажды?

Не стоило этого говорить. Джеримэйн, пристально глянув на барда, фыркнул.

— Вряд ли. Потому что я тебя ненавижу, — быстрым шагом он вышел из комнаты.

Слышать это было горько. В остальном же он, пожалуй, был прав. Элмерик должен был решить сам. Хватит с него и одного гейса, полученного от недруга: нити, которую и так уже ничем не обрезать и не оборвать.

Глава девятая

В вечер Испытания у Элмерика всё валилось из рук. Любимая арфа казалась тяжелее обычного, ремень натирал плечо, сапоги скользили по свеженатёртым полам и жали в носках, новая праздничная рубаха задиралась, и её приходилось всё время одёргивать, отросшие кудри мешались и лезли в лицо. Обет он так и не придумал, но, уже входя в залу решил, что попросит помощи у наставника — тот, конечно, суров и может наложить такой гейс, что мало не покажется. Но строгость часто идёт рука об руку с мудростью: мастер Каллахан — величайший филид, Элмерику крупно повезло повстречаться с ним, а значит, на судьбу сетовать не пристало. Немного успокоившись, бард занял своё место рядом с Розмари у стены, где выстроились в ряд все ученики. В этот миг колокол пробил без четверти полночь.

В зале было довольно темно. Две догорающие свечи с полпальца величиной давали больше теней, чем света, и черты Каллахана терялись в полумраке. По очертаниям угадывалось, что командир надел драгоценный венец и плащ с меховой опушкой. У его ног сидел огромный белоснежный пёс с красными ушами — на этот раз вполне видимый. Рука командира лежала на его пушистой холке. Элмерик припомнил, как орал от ужаса, впервые столкнувшись с Браном. Теперь пёс не вызывал у него страха. Особого желания подходить близко, впрочем, тоже. Поэтому Элмерик не понимал, отчего лицо Розмари светится таким неподдельным умилением: одно дело — щенок там, или котёнок, но здоровенный волкодав фейских кровей…

Других наставников, кроме командира, в зале не было. Ожидаемого праздничного стола — тоже.

— Послушайте, — звучно объявил Каллахан. — Сейчас, когда мир погасит огни, вы отправитесь в Чёрный лес.

Розмари, не сдержавшись, ахнула. Орсон закашлялся. Джерри переступил с ноги на ногу, отчего половицы противно скрипнули, а сам Элмерик разинул рот. Не дрогнула только Келликейт.

Эльф, подождав, пока вздохи и шорохи прекратятся, продолжил:

— Всем известно, что в канун Самайна нельзя покидать жильё, ибо тех, кого ночь застанет в пути, ждёт верная смерть. Чаще всего так и случается. Но приметы придуманы для простых людей, не для Королевских Соколов. Так что не говорите мне, что боитесь темноты.

— Что мы должны будем сделать? — Элмерик заметил, что Келликейт сжимает в кулаке подвеску, висевшую на груди — наверное, какой-нибудь оберег.

— Дойти до чистого источника в сердце Чёрного леса, испить воды и вернуться обратно. У каждого будет свой путь. Если вы решите идти вместе, лес найдёт способ разделить вас — так что даже не пытайтесь. И поторопитесь — времени мало.

— Мало — это сколько? — с мрачной решимостью уточнил Джеримэйн, положив руку на рукоять своего ножа.

— Кто-то управится за час. Кто-то заплутает в лесу на долгие дни. Может, на годы. Но как бы то ни было, все вернутся за миг до того, как зажгутся огни Самайна. Кроме тех, кто не вернётся вовсе.

От слов Каллахана барду стало не по себе. С самого раннего детства заботливые родители учили маленьких детей, что в новогоднюю ночь ни в коем случае нельзя покидать дом. Недобрые новогодние сказки рассказывали о непослушных мальчиках и девочках, решившихся преступить порог в канун Самайна и жестоко за это поплатившихся. Таких детей забирали всадники Дикой Охоты, увозя навсегда в Волшебную страну, или они умирали под копытами волшебных коней, или, забредая в гиблые места, встречали плотоядных чудовищ с горящими глазами и сами становились призраками, не знающими покоя… Теперь таким мальчиком предстояло стать Элмерику — оказаться в самую страшную ночь года в Чёрном лесу, который и без того обладал дурной славой… внутренний голос кричал, что это безумие! Но здравый смысл подсказывал, что наставники не отправили бы учеников на верную смерть. К тому же у Элмерика была арфа. Он перехватил верный инструмент покрепче, и на сердце сразу полегчало.

— Не верьте всему, что увидите: глаза могут обмануть. Как и слух, и прочие чувства. Иные пути открываются только по зову сердца, — закончил свою речь мастер Каллахан.

В этот миг свечи зашипели и погасли, а мельничный колокол начал мерно и неумолимо отбивать полночь.

Гостиная погрузилась в кромешную тьму, и Элмерик, как ни силился, не мог разглядеть даже собственных ладоней. Стало невозможно тихо: не было слышно ни чужого дыхания, ни шороха одежд, ни поскрипывания половиц в старом доме. Он позвал наставника, но с губ не сорвалось ни единого слова.

Потом кто-то крепко сжал его руку и повёл за собой сквозь темноту. Под ногами то и дело попадались бугры и кочки. Элмерик спотыкался и беззвучно ругался, изо всех сил вцепляясь в широкую и сильную ладонь невидимого проводника. Казалось, стоит разжать пальцы, и он навеки останется блуждать в этой тьме, одинокий и всеми покинутый.

Спустя какое-то время тот, кто вёл Элмерика, вдруг резко остановился. Бард влетел носом прямо в его спину и упал бы, если бы не вцепился в провожатого, запутавшись в широких складках чужого плаща. В глазах постепенно начало проясняться: Элмерик обнаружил, что стоит прямо на опушке у Чёрного леса. Перед ним маячила долговязая фигура рыцаря Сентября, как обычно одетого во всё чёрное, но на этот раз с тонкой серебряной отделкой. Видимо, в честь праздника. Элмерик поспешно разжал пальцы и с почтением отступил на шаг. Звуки вернулись так же внезапно, как и зрение, на мгновение оглушив его скрипом ветвей, шумом ветра и криками ночных птиц.

— Дальше пойдёшь сам, — сказал рыцарь Сентября, не оборачиваясь.

— А где все остальные?

— Каждый в начале своего пути. Каллахан попросил проводить вас до места, где начинается Испытание, но всё прочее, что случится в лесу, касается лишь тебя и твоей Судьбы.

— Так это будет… сон? Или я встречу судьбу во плоти?

Рыцарь Сентября развернулся к нему:

— Всё возможно. И нет, это не сон.

Слова не сразу достигли ушей барда, потому, что Элмерик впервые в жизни увидел усмешку рыцаря Сентября. И его лицо. Без маски.

Слухи о том, что тот скрывает какое-то уродство, оказались клеветой. Правильные черты, прямой нос, высокие скулы, острый подбородок, грива смоляных волос и бледная кожа — рыцарь Сентября больше напоминал эльфа, чем человека. Видимо, кровь отца оказалась намного сильнее крови его матери. В лице угадывалось семейное сходство с командиром, но при этом Сентябрь выглядел более юным. Такими нездешними и тонкими эльфов рисовали на гравюрах в старинных книгах. О таких мечтали ночами все холмогорские девчонки. И Элмерик невольно подумал, что лучше бы мастер Шон носил свою маску и дальше, а то дурочка Роз непременно в него влюбится, и даже про Каллахана позабудет.

— А… почему… ну… это… — Бард не смог сказать ничего более осмысленного, лишь сделал неопределённый жест рукой, но рыцарь Сентября понял его вопрос:

— Сегодня можно. Самайн. Время безвременья.

— А потом будет опять нельзя?

Мастер Шон кивнул, и у Элмерика отлегло от сердца: хорошо — значит, падкой на эльфов бедняжке Розмари ничто не угрожало.

— Это что, гейс такой?

— Вроде того.

— Мастер Шон… я ещё не придумал свой обет. Хотел попросить об этом наставника, но не успел. Может, вы поможете мне?

— Нет, я не стану, — не раздумывая, отозвался рыцарь Сентября. — И Каллахан не стал бы. Это только твой выбор, Элмерик.

— Тогда расскажите, что за обет у вас? Может, я смогу понять… Что заставляет вас скрывать лицо? Какую силу это даёт?

— А, этот… — Рыцарь Сентября надвинул капюшон на глаза. — Он вовсе не про силу. Как и многие эльфы, служащие королям Неблагого двора, я не должен появляться при всех в неподобающем виде. Придворные нравы, не более того.

Элмерик захлопал глазами. Сложно было представить, что именно во внешности рыцаря Сентября эльфы могли бы счесть неподобающим. Несвойственную людям красоту — наследие смешанной крови? Вряд ли. Жители Волшебной страны, по поверью, с ума сходили от всего красивого. Бледность? Но та же Брендалин использовала разные снадобья, чтобы сделать кожу ещё белее… То, что Шон полуэльф? Но повязка не скрывала ушей, более коротких, чем у обычных эльфов. Ни одна из догадок Элмерика не приближала его к правде.

— А почему… — закончить фразу он уже не успел.

— Хватит об этом! — рыцарь Сентября оттолкнул его от себя.

Колени подкосились, и Элмерик кубарем покатился с пригорка. Земля и небо несколько раз поменялись местами, прежде чем он понял, что сидит на поросшей пожухлой травой кочке, вцепившись пальцами в сухие колючие стебли. Ни верной арфы, ни флейты у пояса при нём больше не было, и эта потеря ощущалась особенно остро — аж до слёз. Тяжело дыша, Элмерик огляделся. Слева и справа росли высокие сосны. Своими ветвями они заслоняли небо. Вокруг, сколько хватало взгляда, струилась чёрная вода, и деревья стояли прямо в ней, зловеще поскрипывая и будто бы немного перемещаясь. Что-то то и дело хлюпало, будто на поверхности лопались пузыри с болотным газом. Пахло затхлостью и серой. Вода мало помалу прибывала, затапливая кочку, ставшую его временным убежищем.

К счастью, прямо у ног барда начиналась дорога из круглых камешков, на которых едва могла поместиться стопа человека. Это было похоже на путь к спасению. Если, конечно, не было ловушкой. В глубине чёрной чащи угадывался тусклый, едва заметный мерцающий огонёк, намекающий, что путь будет неблизким. А сзади — бард обернулся, чтобы убедиться — вообще ничего не было. Только колышущаяся первозданная тьма.

Стоило лишь сделать первый неловкий шаг, как островок за спиной Элмерика погрузился в воду. Пути назад не было. Пришлось сосредоточиться на осторожном продвижении вперёд, тщательно пробуя носком каждый камень. Тропа немного колебалась под ногами — будто бы дышала. Элмерику приходилось балансировать руками, чтобы удержаться на скользких от влаги камешках. Истинным и обычным зрением он видел одинаковую картину: лес был странным, мрачным, опасным, но точно не иллюзорным. От чёрной воды поднимался туман. Деревья росли всё гуще, но когда Элмерик попытался коснуться мокрой коры, то рука ухватила лишь пустоту — сосны оказались призрачными. Успокоившись, бард перестал обращать внимание на их зловещий скрип и медленное, будто крадущееся, передвижение по воде — до момента, пока одна коварная ветка вскользь не хлестнула его по спине, едва не столкнув с камня. Ко второму удару Элмерик был уже готов и пригнулся в нужный момент: дубина с руку толщиной просвистела прямо над головой. Третья сосна попыталась сделать подсечку, и ему пришлось высоко подпрыгнуть. Теперь злые деревья окутывало слабое синеватое свечение, заметное лишь в истинном зрении; они подбирались всё ближе, а конца дороги так и не было видно.

Элмерик вдруг понял, что слышит не только поскрипывание ветвей, но и тихий шепоток, похожий на шорох сухих листьев. Призрачные сосны мерно, в такт стуку сердца, твердили на разные лады одно и то же:

— Путь без возврата. Путь без возврата. Путь без возврата.

Толстая ветка устремилась ему прямо в лицо, но Элмерик, припомнив уроки мастера Флориана, выхватил висевший у пояса нож и спешно начертил в воздухе перед собой фэды. Щит зазвенел, принимая на себя мощный удар, и к ногам барда посыпались сосновые иголки.

Воодушевлённый успехом, Элмерик укрепил щит, окружив себя со всех сторон. Сияющие фэды замкнулись в кольцо, кружась на уровне его груди. Вот только идти стало сложнее: в густой темноте леса свечение заклинания слепило глаза.

— Что, съели? — победно заявил бард беснующимся деревьям. — А ну заткнулись все!

Сосны неожиданно послушались и притихли, продолжив угрюмо биться в щит. Каждый удар оглашал лес стеклянным звоном.

По спине струился пот, рубашка намокла и липла к коже, на лбу и на висках тоже выступили крупные капли: для поддержания щита требовалось немалое сосредоточение. Силы грозили закончиться раньше, чем путь сквозь враждебный лес. Если бы флейта не исчезла, Элмерик мог бы ещё некоторое время сдерживать ветки музыкой, но это странное место лишило его такой возможности. Он вспомнил, как они с Джерри пробирались к озеру на помощь Розмари, и поёжился. Казалось, это было так давно… Сейчас он стал намного сильнее, но кто знает: может, лес тоже не терял времени зря и теперь ведёт его к верной гибели?

Огонёк между стволами становился всё тусклее. Элмерик чувствовал, что время на исходе, и попытался ускориться. Но стоило ему перепрыгнуть на следующий камень, как послышался мощный всплеск. Вода взволновалась, и тропа под ногами зашевелилась, меняясь на глазах. От неожиданности бард вскрикнул и взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. К счастью, ему удалось не упасть, но истончившийся щит растворился в воздухе.

Бард глянул вниз и замиранием сердца понял, что стоит на спине какого то гигантского существа, возможно, древнего, как сам мир. То, что он считал камешками, было краем костяного гребня. На мощном змеином теле блестели чешуйки, похожие на наконечники копий. Пока Элмерик в ужасе взирал на змея, две особенно проворные ветки захватили его ногу, зажав в тиски и не давая сдвинуться с места.

— Ух, паскуда! — выругался он, чертя в воздухе фэды огня. — Дайте дорогу! А то всех тут спалю к болотным бесам!

На ладони вспыхнуло холодное пламя, но поджечь ветку бард не успел: та на глазах засохла и отвалилась. По чёрной глади пошли круги, наружу с чавканьем вырвался ещё один пузырь болотного газа, и всё стихло.

Тело гигантского змея больше не пыталось извиваться. Направление роста чешуи подсказывало, что бард приближался к хвосту. Пожалуй, это была хорошая новость: он не горел желанием встретиться с головой этой твари — почти наверняка зубастой и плотоядной.

Он шёл, пока нога не перестала помещаться на костяных наростах. Это всё больше напоминало хождение по канату над пропастью. Элмерика пока спасала природная ловкость, но рубашку можно было уже выжимать.

— Да когда же ты кончишься, наконец? — процедил он сквозь зубы. — Должна же тут где-то быть твёрдая земля.

Змей резко вскинулся. Элмерик заорал и попытался ухватиться за гребень, но острая чешуя чиркнула по руке, вспарывая ладонь, и бард взлетел в воздух. За краткий миг полёта он успел вспомнить всю свою жизнь, отчаянно пожалеть, что умрёт в расцвете лет и взмолиться богам о чуде.

Вопреки ожиданиям, он упал не в болото, а на ковёр из шишек и сосновых иголок, перекатился на спину и некоторое время лежал, глядя остановившимся взглядом в чёрное небо, полное неожиданно ярких звёзд.

Отдышавшись, Элмерик встал и огляделся. Сердце пропустило удар — он был в Холмогорье возле дома, где родился и вырос.

Всё выглядело по-прежнему. Разве что плющ на северной стене двухэтажного особняка разросся ещё гуще. Ворота были приглашающе открыты, в окнах горел свет.

Элмерик не знал, что и думать. Неужели Испытание закончилось вот так? Может быть, лес счёл его недостойным и отправил домой? Или всё только начинается? Должен ли он войти или нет? Настоящий ли вообще этот дом?

До ушей Элмерика вдруг донеслась музыка, и он с замиранием сердца узнал знакомую с детства балладу. В ней говорилось о девушке, что спасла своего возлюбленного, похищенного феями, но тот после возвращения в мир людей сильно изменился и никогда больше не улыбался, потому что оставил всю свою радость в Волшебной стране. Элмерик очень любил эту песню: едва услышав знакомый перебор струн, он бросал всё, прибегал, садился у ног отца и слушал, раскрыв рот, старинные легенды Холмогорья.

Мать всегда подпевала в рефрене в котором девушка трижды вопрошала любимого, где он оставил свои смех и радость. У неё был сильный голос, звенящий, как лесной ручей. Даже в праздники она не оставляла рукоделие, и Элмерик помнил её то с иглой в руках, то со спицами для вязания. Помнится, после её смерти Элмерика пытались заставить спеть за деву, но он не смог: ему казалось, что так он предаёт память матери. Отец тогда глянул на сына осуждающе, но вслух ничего не сказал.

Баллада тем временем близилась к концу, и вот наконец зазвучал рефрен: «Ответь, ответь мне, милый друг: где ты оставил смех?». Элмерик забыл, как дышать: это был голос матери. Он стоял, не веря собственным ушам. И боясь поверить. Но разве боги не всемогущи? Особенно в ночь Самайна…

«Зима ступила на порог, и ночи всё длинней. Ответь, ответь мне, милый друг: где радость прежних дней?»

Элмерику пришлось схватиться за каменную изгородь, чтобы не упасть. Может, он каким то непостижимым образом попал в прошлое? Теперь никакие силы этого мира не заставили бы его пройти мимо. Он чувствовал себя мотыльком, летящим на огонь, но шагнул в открытые ворота.

Сад вокруг дома выглядел ухоженным, как при матери. Это после его запустили: плетистые розы выродились в шиповник, ежевичные изгороди буйно разрослись, а любимые мамины незабудки совсем потерялись в высокой траве.

Элмерик прошёл по усыпанной камешками дорожке и заглянул в окно. Его взору предстала празднично украшенная зала, полная гостей. Стол ломился от яств: Лаверны никогда не бедствовали, так что мяса, молока и зерна у них во все времена было вдоволь. К тому же отец сам делал умопомрачительные соленья, пряный сидр и домашнее вино из ягод.

Отец в нарядной алой тунике сидел на своём обычном месте во главе стола. Он совсем не постарел, разве что каштановая курчавая борода стала длиннее. Прямо перед ним на невысокой деревянной треноге стояла арфа из тёмного дерева, украшенная холмогорской вязью и резными листьями. Этим инструментом по традиции всегда владел старший мужчина в семье. Элмерик в точности не знал, сколько на самом деле лет этой арфе, но был уверен, что не одно столетие.

А рядом с отцом сидела матушка. Живая! В алом платье с рукавами в пол она была похожа на королеву. Может, он попал в мир, где она не умирала вовсе? Или оказался на Стеклянном Острове, в гостях у Хозяина Яблок, где мать и отец, наконец воссоединившись, пируют вместе? Значит ли это, что он сам тоже умер? Может, соскользнул со змея и утонул в болоте? И если так, то почему продолжает чувствовать холод?

Налетел порыв ветра, громко хлопнула ставня. Отец повернулся к окну, их взгляды встретились, и Элмерик отшатнулся. Его разрывало между двумя желаниями: бежать прочь сломя голову или войти в дом, обнять родных. Пока он мешкал, отец уже сам выскочил на порог и сощурился, глядя в темноту:

— Элмерик? Сынок, это ты?

И бард вышел на свет.

— Папа, прости, я…

Зря он, конечно, начал с оправданий. Но отец, не дав договорить, сперва влепил блудному сыну оплеуху, а потом крепко прижал к себе. Элмерик ощутил мягкий бархат отцовской туники под щекой, почувствовал знакомый запах табака и, едва сдерживая слёзы, обнял его в ответ.

— Боги милосердные! Мы уже не чаяли тебя живым увидеть. Дорогая, скорее сюда! Смотри, кто вернулся!

Мать выскочила, даже не накинув шаль. Тонкие губы задрожали.

— Я думала, мы никогда больше не увидимся.

— Я тоже, — ничуть не лукавя, сказал Элмерик.

Некоторое время они так и стояли втроём, обнявшись. Казалось, все невзгоды остались позади. Элмерик чувствовал себя в безопасности под защитой родных стен. И холод начал отступать.

— Как ты вырос, совсем взрослым стал! — отец взял его за плечи и принялся разглядывать. — А похудел-то — кожа да кости! Ничего, мама тебя быстро откормит. Пойдём в дом, дорогой.

Элмерик уже занёс ногу, чтобы переступить порог, но сердце вдруг ёкнуло, почуяв неладное.

— Скажи, почему мама здесь? Она же умерла. И где твоя новая жена?

Отец поджал губы: он всегда так делал, когда был недоволен сыном.

— К чему эти вопросы? Разве ты не хотел вернуться домой?

— Да, но… я не уверен, что он настоящий.

Мама ахнула и расплакалась.

— Мог бы придержать язык, — отец больно сжал его плечо. — Ты её расстраиваешь. И вообще, что считать настоящим? Мы чувствуем, мыслим, можем коснуться друг друга, поговорить, разделить горе и радость. Живём обычной жизнью: играем музыку, читаем, творим чары, возделываем сад, привечаем гостей, по пятницам ездим на ярмарку. Твоя сестра Эллерина тоже вернулась к нам. Семья почти в сборе.

— Но как такое возможно? — прошептал Элмерик, бледнея. — Мёртвые не возвращаются. Хозяин Яблок никого не отпустит.

— Слово филида обладает большой силой, — с улыбкой пояснила мать. — Ты можешь и не такое, сынок. Мы с папой гордимся тобой.

— Но я ещё не филид!

— Значит, станешь им рано или поздно. В этом месте нет разницы между прошлым и будущим. Есть только сила, которой можно пользоваться без ограничений. Твоя сила.

— Вы хотите сказать, всё это сделал я? — Элмерик кивнул на дом и сад.

— И да, и нет. Это… задаток. В счёт твоих будущих способностей. — отец протянул ему руку, такую родную и знакомую, с мозолями от струн на длинных пальцах. — Отринь сомнения, переступи порог — и ты сможешь воплотить здесь любые свои желания.

— Будет неправильно, если я потрачу всю силу на себя, — Элмерик сжался в дверной косяк.

— Не только на себя. Мир жесток, но ты можешь всё исправить. Не будет больше смерти и войн, дурных людей и невзаимной любви. Воцарится справедливость. Все будут счастливы, — уговаривал отец.

— Если ты откажешься, я опять умру, — напомнила мать.

Больше всего на свете Элмерику хотелось согласиться. Он во второй раз занёс ногу над порогом, как вдруг припомнил слова мастера Каллахана, который строго наказывал не верить своим глазам и ушам, Да и зловещие сосны сулили «путь без возврата»…

Возможно, его даже не обманывали, и он действительно будет счастлив в придуманном мире. Но бард пришёл искать силы не за этим.

А зачем? Пока он сам не знал ответа. Но Элмерик хотел вернуться на мельницу, к друзьям и наставникам, чтобы дышать с ними одним воздухом, быть рядом в веселье и в грусти, вместе сражаться и пировать, любить и ненавидеть, поступать по совести, служить королю, хранить покой Объединённых Королевств и живущих в нём людей.

Поэтому он и сказал:

— Нет, я отказываюсь!

В тот же миг отчий дом растаял в туманной дымке, и Элмерик снова очутился в Чёрном лесу. К счастью, даже не посреди болот. По лицу катились слёзы, но бард даже не думал их утирать.

Лес немного посветлел. Может, близился рассвет? Если, конечно, это не зарево пожара… Прислушавшись, Элмерик услышал звон клинков. Сгорая от любопытства, он поспешил на звук.

Поляну освещал огромный костёр, сложенный будто бы для погребального обряда. В воздух то и дело взлетал сноп ярких искр, огонь громко гудел, пожирая дрова, но мертвеца в пламени не было.

Рядом сражались двое. Одним был мастер Каллахан в плаще из белых перьев, рядами нашитых на ткань. Второго эльфа Элмерик никогда раньше не видел, но всё равно узнал, ведь тот выглядел в точности как командир. Только волосы блестели как вороново крыло, а шрам на лбу отсутствовал. Элмерик много слышал о Браннане — брате близнеце Каллахана, короле эльфов Неблагого двора — и вот, наконец, увидел того воочию.

Поединок отнюдь не выглядел дружеским. Братья сражались не на жизнь, а на смерть, используя не только волшебное оружие, но и чары. Каллахан бился тем самым мечом из сокровищницы — красивым, хищным, жаждущим крови, у Браннана был в точности такой же клинок, только воронёный. Их одежды, венцы на головах — всё было схожим, различались только цвета.

Воздух звенел от заклятий, ветер доносил незнакомые напевы на древнеэльфийском, слова звучали горько и зло. Однако не похоже было, что эльфы ссорятся. Скорее, они творили ритуал, о смысле которого Элмерик пока не догадывался. Он не знал, стоит ли ему вмешаться. Вряд ли наставнику нужна помощь барда-недоучки, а король Неблагого двора просто размажет его, не заметив. Да и чем он собрался сражаться? Ножом для заклинаний? С эльфом, которому несколько сотен лет? Смешно, право.

Бард вышел на свет, втайне надеясь, что наставник увидит его и призовёт, если будет нужно. Но поединщики словно не замечали незваного наблюдателя, всецело занятые друг другом.

Удача никак не могла определиться, на чьей она сегодня стороне. Братья теснили один другого, попеременно отступая и наступая. Оба уже не раз были ранены, и пятна крови на белых одеждах наставника смотрелись жутко и красиво, словно распускающиеся на снегу светы.

От волнения Элмерик искусал все губы. Почему дорога привела именно сюда? Что нужно сделать? Или, напротив, не сделать? Для кого разожжён погребальный костёр? А вдруг наставник проиграет — что тогда?

Стоило ему только подумать об этом, как самые худшие страхи сбылись: Каллахан вдруг споткнулся, и его тёмный брат близнец выбил из его рук меч, а потом, смеясь, приставил клинок к горлу. На вытоптанную землю, медленно кружась, упало несколько белых перьев.

К ужасу Элмерика, наставник даже не пытался сопротивляться. Напротив, на его лице играла блаженная полуулыбка, хмурая складка на лбу разгладилась, а черты приобрели безмятежность — он словно радовался проигрышу. Остриём клинка Браннан сбросил золотой венец с головы брата, а Каллахан вскинул подбородок, будто бы приглашая поскорее нанести удар. Этого Элмерик стерпеть уже не смог.

— Постойте! — он бросился вперёд, готовый закрыть наставника собой, но больно ударился о невидимую преграду и с размаху сел на землю.

Браннан, не опуская меча, медленно повернул голову. Его взгляд был тяжёлым, а лицо в обрамлении серебристых листьев выражало нечто среднее между удивлением и брезгливостью.

— Что тебе нужно, смертный?

Голоса братьев были похожими, но наставник говорил напевно, а речь Браннана звучала сухо и отрывисто, словно тот ещё не отдышался после битвы.

— Не убивайте учителя! — взмолился Элмерик.

Он подумал, что стоит встать на колено согласно этикету. Но для этого сперва стоило подняться с земли.

Король Неблагого двора рассмеялся в голос. Каллахан хотел что-то сказать, но брат упреждающе коснулся мечом незащищённой шеи. Алая струйка крови сбежала вниз по ключице и впиталась в ворот рубашки.

— Чем заплатишь за его жизнь? — спросил Браннан, мгновенно переходя от веселья к убийственной серьёзности.

Элмерику вдруг показалось, что поляна стала меньше, будто бы деревья подкрались ближе, прислушиваясь к их беседе.

Всю жизнь его предостерегали от сделок с эльфами. Ни в одной из известных сказок это не заканчивались добром — жители Волшебной страны всегда умудрялись предусмотреть лазейку, оставляя смертных с носом. Только про одного из старых танов Холмогорья — Дайрэ Хитрого Лиса — ходили слухи, что тот в своё время сумел одурачить даже эльфа. И хоть Элмерик не был и вполовину так хитроумен, как Дайрэ, он всё же решил попытаться.

— Назовите свою цену.

— Значит ли это, что ты согласен на любые условия? — в тёмных глазах Браннана загорелась искра интереса.

— Это значит, что я хочу узнать их, не более того.

— Смел, но глуп, — припечатал Браннан. Каллахану всегда нравились такие… убогие. Смертные. Или недоэльфы с примесью человеческой крови. Наверное, это позволяет ему чувствовать себя более значимым. Отдашь ли свою жизнь вместо его?

— Без колебаний, — с мрачной готовностью подтвердил бард, поднимаясь с земли.

Браннан снова рассмеялся, запрокинув голову. Ветер взъерошил вороньи перья на его плаще, растрепал чёрные как смоль волосы. Похожесть и непохожесть братьев сводила с ума — они были как ночь и день, как луна и солнце, как две стороны одной монеты.

— Надо же! — восхитился Браннан. — Даже жаль, что мне она не нужна…

Элмерик понял, что над ним просто издеваются, но решимости это не убавило.

— Назовите другое условие!

— Будь по-твоему. Откажись от него прямо сейчас, присягни мне на верность. Поклянись вечно служить Браннану, королю Неблагого двора. Пусть твоя жизнь — каждый вздох, каждая мысль, каждый поступок — принадлежит мне отныне и до скончания времён, без возможности обернуть уговор вспять. Тогда я, так и быть, подумаю…

Элмерик молчал. Сегодня он уже отказался от вечного счастья, теперь ему предлагали вечное рабство. Но без Каллахана мир, возможно, обречён на гибель. Им ни за что не остановить фоморов, когда те вернутся. И если ради спасения множества людей нужно принести в жертву свободу, о чём тут думать? Не к этому ли его готовили Соколы?

Он уже готов был сказать «да», когда встретился взглядом с наставником. В прозрачных глазах Каллахана плескался, переливаясь, холодный гнев, не суливший ничего хорошего.

— Не смей! — одними губами произнёс он. — Я приказываю.

Элмерик поперхнулся, вспомнив, как дал опрометчивый обет не нарушать приказов командира. И как теперь быть? Нарушив слово, он тотчас же умрёт. Но будет ли сделка считаться состоявшейся? Если да, то и жизни будет не жаль. А если нет? Что, если жертва окажется напрасной?

— Хватит. Время вышло, — раздражённо молвил Браннан и едва заметным человеческому глазу движением, вонзил меч в горло брата.

Чёрные перья, закружившись, упали поверх белых. На лицо Элмерика брызнула горячая кровь. Бард попытался пошевелиться, но какое-то могучее колдовство придавило его к земле, едва позволяя дышать. Он кричал, не слыша собственного голоса. Каллахан медленно, словно во сне, завалился набок; в воздух взметнулись сухие листья.

Браннан убрал меч в ножны, присел рядом и закрыл брату глаза. А после поднял тело, будто пушинку, и возложил на погребальный костёр. Пламя вцепилось в добычу, как изголодавшийся зверь. Мрачный, как туча, эльф опустился на одно колено. Бард видел, как языки пламени беснуются в его безумных глазах, а по щекам текут слёзы.

— Да он сумасшедший! — в ужасе успел подумать Элмерик, а потом потерял сознание от недостатка воздуха.

Он пришел в себя в полной темноте. То ли со смертью Каллахана весь мир погрузился во мрак, то ли Элмерик ослеп от горя… Он зашарил руками вокруг себя, пытаясь понять, где очутился. Влажная земля и древесная кора, сухие травинки, сосновые иглы и жухлые осенние листья под пальцами указывали, что он всё ещё в лесу. Где-то совсем рядом журчала вода. В горле вмиг пересохло от невыносимой жажды, и бард, пошатываясь, побрел на звук.

Он натыкался на деревья, несколько раз падал, споткнувшись о камень, но снова вставал и шёл. Берег оборвался неожиданно, и Элмерик скатился по скользкой грязи в обжигающе холодный поток. Ручей, по счастью, не был глубоким — всего лишь по пояс. Одежда быстро намокла и мешала выбраться, сковывая движения. Но стоило лишь подумать, что неплохо было бы от нее избавиться, как бард обнаружил, что стоит в источнике полностью обнаженный. Он зачерпнул ладонями воду и пил, пока не свело зубы. С каждым глотком тьма рассеивалась.

Когда зрение вернулось, Элмерик снова увидел знакомого змея с зеркальной чешуёй, только на этот раз не хвост, голову — огромную, почти в человеческий рост. Чудовище, не мигая, смотрело на него алыми, с вертикальными зрачками глазами. А родник бил прямо из его пасти.

Бежать не осталось сил. По правде говоря, Элмерику было всё равно, сожрёт его змей или пощадит. Он словно смотрел на происходящее со стороны, будто рассматривал старинную гравюру или гобелен.

Змей зевнул, показав три ряда острых, как иглы, зубов и захлопнул пасть. Источник иссяк.

— Пу-уть без возвра-ата, — змей спотыкался на гласных, будто бы человеческая речь давалась ему с трудом. — Дорога-а судьбы-ы. Тепе-ерь ты по-онял?

— Я не вернусь? — буднично спросил Элмерик.

Он не чувствовал больше ни страха, ни холода. Если судьбе угодно, чтобы он остался тут — да будет так.

Вода в ручье засияла, ил стал золотым песком.

— Про-ошлое никогда-а не возвраща-ается. И мы не возвраща-аемся в про-ошлое. Зато-о ты отыска-ал родни-ик в се-ердце ле-еса.

— И что теперь? — бард взглянул на свои ладони, от которых исходило слабое сияние.

— Сам мне ска-ажи, — змей облизнулся. — Ны-ынче вре-емя безвре-еменья, кану-ун Сама-айна. Де-ень, что не при-инадлежит го-оду. Не принаджежи-ит никому-у. Отпусти-и про-ошлое. Живи-и настоя-ящим. Иди-и к бу-удущему. И, мо-ожет, мы встре-етимся сно-ова.

— Кто ты такой?… Такая? Такое? — вода стала заметно теплее.

Змей не ответил. Его взгляд замер, став выжидающим. В каждой зеркальной чешуйке Элмерик видел тысячи отражений самого себя.

Стоять в ручье становилось всё тяжелее: вода стремительно нагревалась, грозя вскипеть и сварить барда в светлой струящейся силе. Он понял, что пришло время принести обет.

Времени на размышления не осталось. Чтобы идти вперёд, нужно было отсечь то, что прежде было важным, но ныне стало ненужным. Элмерик понял: придётся ранить себя обетом — больно, но не смертельно. Рана зарастёт, но след останется навсегда: ведь только так сила сможет проникнуть в его тело.

— Отныне и вовек клянусь не петь песен для увеселения толпы, а только лишь для волшебных чар.

Помнится, лет с девяти он уже наотрез отказывался зваться менестрелем, хотя умел творить лишь самые простенькие чары. А в гильдии сразу представился бардом. Но потом отправился петь по придорожным кабакам, как все. И пока он будет считать, что в случае неудачи всегда сумеет прокормить себя, распевая на площадях, не бывать ему филидом. Отрезать себе возможности к отступлению — вот что такое «путь без возврата».

Вода в ручье пошла рябью, забурлила, и ослепительный свет залил всю поляну. Элмерик невольно зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то обнаружил, что оказался на мельнице, будто никуда и не уходил. Одежда снова была на нём — рубашка даже не помялась. Ремень от арфы привычно оттягивал плечо.

Все друзья вернулись, никто не заплутал на дорогах судьбы. На их серьёзных повзрослевших лицах больше не было охранного знака. Но главное, мастер Каллахан тоже был здесь — живой и невредимый.

Элмерик не сумел сдержать нахлынувшие чувства: зная, что выглядит очень глупо, он сел на пол и рассмеялся от облегчения.

Глава десятая

Застолье вышло странным. Никто не шутил, не смеялся. Каждый уткнулся в свою тарелку и молчал, думая о чём-то своём. В тишине было слышно, как потрескивают дрова в камине и негромко звякают деревянные ложки о край глиняной посуды.

Угощение, наверное, было превосходным, но Элмерик почти не чувствовал вкуса пищи. Сегодня он пережил то, о чём не говорят вслух, но помнят до самой смерти — и это произошло с каждым из Соколят. Бард тайком вглядывался в лица друзей, выискивая признаки тяжёлых испытаний, выпавших на их долю.

Надо признать: все Соколята выглядели не лучшим образом. У Розмари были расцарапаны все щёки, руки и грудь, словно бы ей пришлось продираться сквозь заросли ежевики или колючего шиповника.

Волосы Келликейт стали на два дюйма длиннее. Похоже, для неё прошло больше времени, чем на самом деле.

Новые знаки огама на руках Орсона кровоточили. Бедняга даже ложку не мог удержать, поэтому пил похлёбку прямо из миски. Сидевший напротив него Джеримэйн вообще ничего не ел, но впервые на памяти Элмерика отхлебнул эль из большой деревянной кружки. Его лицо было бледным как полотно, а у левого виска появилась седая прядь.

Сердобольный мастер Деррек смотрел на всех с сочувствием. Мастер Флориан и леди Эллифлор тоже. Последнее было неожиданно. Впрочем, они проходили своё Испытание позже всех старших Соколов, и, видимо, не успели забыть, каково это.

Элмерику было до жути интересно, проходил ли через что-либо подобное мастер Каллахан. Наверняка должен был. У каждого из чародеев, собравшихся на мельнице за одним столом, однажды случилась своя «дорога без возврата».

Мало помалу, горечь ушла из сердца и на её место пришло облегчение. Он смог! Преодолел. Выжил. Его душа не стала неприкаянным болотным огоньком, вечно блуждающим во тьме между мирами. Друзья были рядом, никто не погиб. Теперь они в полной мере могли считаться Соколами — ловчими Его Величества, лучшими чародеями королевства.

Былые беды, казалось, не вызывали прежней боли. Впервые за годы скитаний Элмерик решил, что стоит отправить весточку домой. Отец, наверное, будет рад…

Мастер Каллахан вновь запустил круговую, бард едва не разрыдался от переполнявших его чувств, повторяя уже знакомые слова:

— Небеса не принадлежат никому, кроме птиц, а соколы поднимаются выше всех над облаками. Их острый взгляд и точный удар хранят покой жителей королевства. Их храброе сердце и верность принадлежат королю, честь же — лишь им самим. Смерть может прервать полёт, но небо помнит каждого.

Торжественность момента немного нарушил мастер Патрик — когда до него дошла чаша, оказалось, что старик задремал и даже начал всхрапывать. Над ним беззлобно посмеялись, а Мартин поведал всем, что его братец с детских лет обладал способностью засыпать сидя, стоя, в самых немыслимых позах, но Элмерик успел заметить тревогу, мелькнувшую в его взгляде. Наверное, нелегко видеть, как стареет твой младший брат, когда ты сам остаёшься вечно юным…

А праздник шёл своим чередом. На столе каким-то непостижимым образом начали возникать жёлтые, оранжевые и красные листья с написанными на них благопожеланиями. Большинство были адресованы Каллахану — видимо, от его эльфийской родни. Несколько листьев, впрочем, пришло Шону и Дэрреку, и даже один Мартину. От одних пожеланий на лицах наставников возникали улыбки, от других они, напротив, мрачнели, но всё равно каждый творил чары, рассылая ответы. На паре посланий Элмерик не без удивления рассмотрел знак Благого двора и имя Медб.

Когда поток поздравлений иссяк, мастер Дэррек показал магический фейерверк прямо в комнате, вызвав восторг даже у старших Соколов.

Мастер Шон, так и не надевший свою маску, курил трубку. Он пускал клубы сладковатого дыма, заставляя его принимать разные очертания. К забаве подключился сидевший рядом с ним Мартин, и некоторое время они с упоением создавали чудищ с рогами, хвостами и множеством глаз, соревнуясь, чьё страшнее. Победителем состязания признали мастера Патрика, который заставил дым принять весьма узнаваемый облик командира. Все единодушно решили, что перед ним никакое чудище не устоит.

Потом леди Эллифлор попросила Каллахана спеть что-нибудь из древних баллад. Эльф сперва отнекивался, а потом, вздохнув, попросил у Элмерика арфу. Осторожно он погладил рукой инструмент, будто знакомился с диким зверьком и пробежался пальцами по струнам, пробуя звук. И вдруг запел на родном языке.

Этой песни Элмерик раньше никогда не слышал, но суть уловил. Эльф пел о двух братьях — непримиримых врагах, которые встретились, чтобы сразиться не на жизнь, а на смерть. У одного на голове был венец из золотых листьев, а у другого — из серебряных. Старшего брата звали Дуб, а младшего — Падуб. И когда Падуб убил Дуба, наступила зима, потому что матушка Осень горько оплакивала судьбу своих детей. Но жёлудь с короны Дуба упал в землю, пустил корни, и старший брат вновь ожил по весне. Воскреснув, он отправился искать младшего, чтобы отомстить, но сердобольная мать спрятала Падуба в куче палой листвы, и Дуб не смог найти брата.

Перед глазами встала недавняя картина, как сошлись в схватке сам Каллахан и его брат Браннан. И у них на головах тоже были венки из золотых и серебряных листьев. И Браннан победил. Значило ли это, что Браннан и есть Падуб? Элмерик уже хотел задать вопрос, но чья-то рука закрыла ему рот.

— Молчи. Он не любит об этом говорить, — шепнул Мартин ему на ухо.

А Каллахан пел уже другую балладу — про рыжеволосую королеву осени Оону и золотоволосую деву весны Олнуэн, которые поспорили, кто из них красивее, и попросили маленького принца грозовых дней рассудить их. Тот же никак не мог выбрать, ведь осень приходилась ему матерью, а весна — названой сестрой, и он любил их обеих. Боясь показаться пристрастным, он сказал: хороши и осень, и весна, но всё же нет никого краше, чем Медб — королева лета. Сестрица Олнуэн лишь рассмеялась, а королева Оона затаила горькую обиду на сына и возненавидела соперницу Медб, которая стала кичиться званием прекраснейшей из прекрасных. Так из-за их вражды и козней случилась война, дворы разделились на Благой и Неблагой, и эльфам больше никогда не суждено стать единым народом. А всему виной — гордыня и неосторожные слова.

Слушая песню за песней, Элмерик задремал, уронив голову на руки, а очнулся уже в своей комнате на кровати — в одежде, но без сапог. За окном уже начинало светать, но друзья и не думали расходиться. Помимо Соколят, бард с удивлением обнаружил в их компании Риэгана, леди Эллифлор с братом и таинственно улыбающегося мастера Дэррека.

— Р-р-раскажи, пр-росим! — от хриплого голоса ворона Элмерик окончательно проснулся и приподнялся на подушках.

Голова уже гудела, но ещё не прояснилась. Розмари заботливо протянула ему воды, и бард жадно осушил стакан до дна.

— Ладно, — неожиданно согласился мастер Дэррек, — расскажу. Но с одним условием: Каллахан ничего не должен знать.

— Р-разумеется.

Кажется, им предстояло услышать что то действительно интересное, и Элмерик тоже навострил уши.

— Имейте в виду, я сам с трудом разобрался в этой истории. Что-то услышал от командира, что-то — от Шона, недостающее нашёл в старых книгах, — мастер Дэррек понизил голос до шёпота. — У эльфов ничего не бывает просто, и даже их песни рассказывают далеко не всё. Но, сдаётся мне, дело было примерно так…

История, рассказанная мастером Дэрреком

Как-то король Неблагого двора Финварра решил жениться, и выбор его пал на прекрасную Оону — рыжеволосую королеву осени с янтарными глазами. А надобно сказать, что отец Финварры завоевал свой престол силой, убив прежнего мужа Ооны и оставив госпожу Осень вдовой. Поэтому Финварра справедливо опасался отказа, но, как оказалось, зря — его избранница была рада вернуть себе трон и положение, а красота и мудрость её с годами лишь умножились.

Оона прибыла ко двору вместе со своими златокудрыми детьми — Эйвеоном, сыном от покойного мужа, и милой воспитанницей Олнуэн. Все эльфы гуляли на королевской свадьбе три дня, а может статься, и три года — ведь время в волшебной стране течёт так, как ему заблагорассудится.

Вскоре после свадьбы король Финварра узнал, что его супруга понесла дитя, и радости его не было предела. Он отправился в священную рощу, чтобы погадать на судьбу первенца, и пророческий сон привел короля в немалое смятение. Выходило, что родится мальчик, и что его рождение принесёт в волшебную страну то ли раздор, то ли согласие. Он унаследует трон отца и править будет то ли мудро и по закону, то ли нет. То ли радость сулило его появление, то ли скорбь. И какие бы вопросы о будущем своего наследника ни задавал обеспокоенный Финварра, всякий раз ответы выходили противоречивыми.

А в урочный час королева Оона разрешилась от бремени двумя младенцами, схожими как две капли воды. У старшего, Каллахана, волосы были белы как снег, а у младшего, Браннана, черны как вороново крыло — вот и вся разница Одного прозвали Белым Соколом, а другого — Вороном. Оба наследника подружились со своим сводным братом Эйвеоном, принцем грозовых дней. А самый младший их товарищ по детским играм — Шон — появился на свет несколькими годами позже. Он был сыном Фиахны, брата Финварры, а мать его была из смертных дев.

Так и росли вместе четыре принца Неблагого двора. Каллахан понимал язык животных и птиц, с рождения мог приручить любого зверя, даже самого дикого. Однажды он подарил брату огромного говорящего ворона — чёрного, как сама ночь.

Браннан повелевал деревьями и травами. По его воле поля колосились и зимой, а сады плодоносили круглый год. Больше всех яств на свете он любил сладкие красные яблоки и всегда угощал ими приятелей. Говорят, даже у самого Хозяина Яблок таких не водилось.

Эйвеон призывал грозы, питавшие землю и наполнявшие реки. Там, куда попадали стрелы, пущенные из его охотничьего лука, били ветвистые молнии. Говорят, он сплёл тетиву из собственных золотых волос и побегов волшебного плюща, выращенного Брэннаном, отчего лук его порос молодой листвой.

Шон учился ходить по чужим снам — поначалу магия давалась ему хуже, чем братьям, всё-таки в нём была половина человеческой крови. Но вскоре он смог сплетать сны всех четверых воедино, чтобы путешествовать по миру грёз вместе. И множество чудесных приключений выпало на их долю.

Вскоре стало ясно, что близнецы, схожие ликами и статью, не сходятся больше ни в чём. Если Каллахан говорил «да», Браннан отвечал «нет». Если же Браннан соглашался, Каллахан начинал спорить. Два других принца пытались их примирить, но всякий раз лишь пуще ссорились: ведь Эйвеон всегда был за Браннана, а Шон — за Каллахана, и не стало меж ними мира.

Сердце короля Финварры не знало покоя: он знал, что сыновья любят друг друга, но видел и грядущую вражду, что уже пустила корни. Противоречивое пророчество обрело смысл, но король до сих пор не понимал, который из его наследников станет лучшим правителем. Каллахан казался ему чересчур мягким, Браннан — излишне жестоким. Он то думал, что на наследников дурно влияет Эйвеон, известный своей несдержанностью, то начинал мысленно упрекать Шона, чья смешанная кровь делала того слишком человечным.

Но настал день, когда Финварра получил приглашение на остров Аннуин от самой Прародительницы Эльфов. А известно, что всякий, кто отправляется туда, может вернуться в тот же миг, или через сотни лет, или даже не вернуться вовсе. Брат Финварры — Фиахна — ушёл вместе с ним. Перед отъездом король должен был огласить имя преемника, но так и не смог выбрать, назначив — неслыханное дело — обоих сразу. Он предложил, чтобы Каллахан правил от Бельтайна до Самайна, на светлой половине года, а Браннан — от Самайна до Бельтайна, на тёмной. И все согласились, что так будет справедливо.

Стоило лишь Финварре отправиться в путь, как приключилась новая напасть: королева Благого двора Медб прислала сватов. «Любой из юных королей сгодится, чтобы стать моим мужем», — так она сказала. Говорят, в тот год от гнева королевы Ооны все деревья волшебной страны пожелтели в одночасье. Оона ненавидела Медб, а та отвечала ей взаимностью. Из их вражды в своё время вспыхнул огонь, разделивший волшебную страну на два двора. Обе были королевами, только Медб правила с давних пор, а Оона потеряла трон, потом вновь обрела его и не желала терять. Но ещё больше она не хотела отдавать сопернице своих сыновей. Никого из них.

Браннан и Каллахан тоже не горели желанием жениться. Поговаривали, что жажда власти в душе Медб столь же сильна, как её страсть, алчность, ревность и сумасбродство. Что в её свите всегда состоит двенадцать рыцарей из похищенных ею юношей — по числу месяцев в году, — и ни один из них не может покинуть владения Медб, пока не надоест госпоже. Что ей нравится издеваться над девами, которые приходят спасать возлюбленных из плена. Поэтому её посланники могли сколь угодно говорить о грядущем единении Благого и Неблагого дворов — здесь не верили ни единому их слову. Было ясно, что хитрая Медб решила захватить оба двора в надежде, что сможет вертеть юными королями точно так же, как и всеми прочими мужчинами — смертными и бессмертными. И что она не потерпит отказа.

Говорят, узнав о возможной свадьбе, юная воспитанница королевы Олнуэн проплакала три дня подряд, но никому не призналась, по которому из принцев она льёт свои горькие слёзы. А на четвёртый день стало известно, что Каллахан сказал «нет». И Браннан тоже сказал «нет». Так братья впервые сошлись во мнениях — по этому поводу даже устроили пир горой.

Медб не могла снести такого оскорбления и сама явилась к мосту, разделявшему волшебную страну на Благое и Неблагое королевства. Там её встретил Браннан. Трижды вопросила она, будет ли принято её предложение: первый раз ласково, второй — страстно, и последний раз — с едва сдерживаемой яростью. И трижды Браннан ответил, что ни он, ни его брат не намерены заключать брачный союз с Благим двором.

Тогда Медб сказала так:

— Хотела бы я, чтобы наши королевства жили в мире. По глупости мы когда-то разделились, потому что в волшебной стране стало мало места для Ооны и Медб. Думалось мне, что пора исправить былую оплошность, но вы, глупцы, отвергли меня. Пусть же тогда и для вас, детей Ооны, станет мало места в Неблагом дворе. Я вижу будущее: совсем скоро один из вас убьёт другого. Такова судьба, и её никак не избежать.

С этими словами Медб удалилась, а Браннан поспешил домой, чтобы рассказать о проклятии матери и братьям.

Выслушав сына, Оона ничуть не опечалилась, а, рассмеявшись, сказала:

— Видно, совсем стареет Медб, раз разучилась толковать грядущее. Давно я знала, что один из моих сыновей должен будет убить другого, и нашла способ поспорить с судьбой. Как сама природа умирает и просыпается каждый год, так будет угасать и возрождаться ваша сила от Бельтайна к Самайну и от Самайна к Бельтайну. Но это будет не смерть, а лишь зачарованный сон. Ваш венценосный отец Финварра приготовил для сыновей два клинка с птичьими головами. Это опасное оружие: стоит лишь достать меч из ножен — и нельзя будет вложить его обратно, пока лезвие не обагрится кровью противника. Но вы должны сражаться друг с другом только этими мечами, и тогда оба останетесь живы.

С этими словами она вручила сыновьям волшебные клинки — чёрный и белый.

На ближайший Самайн братья сразились, и Браннан погрузил Каллахана в колдовской сон. А на Бельтайн всё вышло наоборот. Так и повелось. Братья встречались лишь дважды в год — вместе праздновали, пируя три дня, а потом устраивали ритуальный поединок, надевая венки из золотых и серебряных листьев дуба и остролиста. Между ними воцарился честный мир — ведь во время полугодовой разлуки они успевали достаточно соскучиться, чтобы не ссориться несколько дней подряд.

Подданные вскоре привыкли. Лишь двое во всём королевстве были недовольны таким порядком: принцы Эйвеон и Шон. И ещё, конечно, милая Олнуэн, которая веселела жарким летом и становилась грустной с каждым приходом зимы, терпеливо ожидая возвращения Каллахана.

Правление Браннана было неистовым и буйным. Он не склонен был миловать, часто устраивал многодневные пиры и охоты, загоняя не только животных, но и людей, оказавшихся в лесу в неурочный час. Шон пытался помешать его жестоким забавам, но безуспешно. После одной из ссор король тёмной половины года велел даже не являться к нему без лишней надобности, дабы не оскорблять его взор нечистотой крови.

Каллахана же, казалось, королевство не интересовало вовсе: он с радостью изучал древние свитки, играл на арфе и сочинял баллады, а государственные дела предпочитал оставлять на потом, а лучше перекладывать на чужие плечи. Эйвеон много раз пенял ему за безделье, но король светлой половины года всё равно сбегал в леса, где гулял в обнимку с милой Олнуэн, которую вскоре стал называть своей невестой. Он пел песни, разговаривал с ветром и привечал младших фейри, живущих под камнями, в ручьях и полевых травах, а то и вовсе летал белым соколом в поднебесье, позабыв про всё на свете.

Но вот однажды в канун Самайна, когда братья снова сошлись в поединке, что-то пошло не так. Браннан ударил Каллахана мечом, сбив с чела золотой венок, но вместо того чтобы заснуть колдовским сном, тот упал, обливаясь кровью. Никто не ведал, почему так произошло: был ли в том злой умысел Браннана, решившего заполучить всю власть, или всему виной стала нелепая случайность? А может, проклятие королевы Медб решило вдруг сбыться таким причудливым образом?

До самого Бельтайна друзья Каллахана выхаживали своего короля. Когда пришло лето, он очнулся, но ничего не мог вспомнить — не узнавал ни братьев, ни невесту и даже собственное имя позабыл. Так Браннан остался на троне и в светлую половину года.

Он собрал мудрецов, чтобы те нашли способ вернуть память его брату. Пока те судили да гадали, что делать, Каллахан под покровом ночи ушёл. Сотню лет он странствовал, пытаясь обрести себя. Его не раз находили, но он скрывался от преследователей, не желая возвращаться в волшебную страну. В те годы его прозвали Белым Друидом — он являлся смертным, закутанный в белоснежный плащ из соколиных перьев, всегда в сопровождении ручного пса, или ворона, или ещё какого волшебного зверя; учил колдовству и помогал всем, кто нуждался в помощи. Но увы, никто не мог помочь ему самому.

Так мало помалу Неблагой двор потерял надежду на возвращение светлого короля, и госпожа Оона, украдкой утирая слёзы, короновала младшего сына второй короной — той самой, что из золотых листьев. Только милая Олнуэн и верный Шон не теряли надежды, продолжая искать Каллахана. Говорят, Браннан тоже пытался найти его, но оставалось лишь гадать, хотел он спасти брата или коварно убить, довершив начатое. Правду наверняка знал Эйвеон — принц грозовых дней, правая рука короля и ближайший его советник, — но, конечно, молчал о том.

Олнуэн, дева весны, ждала своего жениха, даже когда все прочие махнули рукой. Король Браннан предложил ей выйти за него — ведь брат наследует брату не только трон, но и невесту. Дважды она ответила отказом, а на третий раз согласилась, но, говорят, не по доброй воле.

А позже, в один прекрасный летний день, Каллахан вернулся сам. Он сильно изменился. Не прежний безрассудный король, но могущественный филид вошёл во дворец с арфой, в плаще из белых перьев и в венке из полевых цветов. Грозно нахмурив лоб с едва заметным следом от меча, он бросил в лицо Браннану:

— Идём со мной, брат, к терновнику правды. И если ты откажешься, спою я тебе хулительную песнь, и падёт твоё королевство в прах!

— Идём, — согласился Браннан, — ибо мне нечего скрывать. Только и ты тогда встанешь рядом, спина к спине, чтобы ответить на мои вопросы.

К испытанию терновником правды в волшебной стране прибегали в самых крайних случаях. Ведь эльфы, как известно, не лгут, потому что неправда обжигает огнём их губы. Но всё же некоторые способны снести эту боль и обмануть, а терновник не потерпит лжи.

Каллахан и Браннан пришли на заветную поляну вдвоём, без свиты, король против короля, брат против брата; лишь белый пёс и чёрный ручной ворон сопровождали их. Колючие плети хищного растения ожили, предвкушая добычу, стебли обвили руки и ноги, потянулись к горлу. Теперь, чтобы освободиться, нужно было отвечать только правду.

— Хотел ли ты убить меня? — спросил Каллахан.

И Браннан ответил:

— О, да! Множество раз, — один из стеблей, удерживавший его запястье, ослабев, упал на землю.

— А пытался ли ты убить меня в тот раз, когда нанёс эту рану? — Каллахан указал на свой шрам.

Его брат покачал головой.

— Клянусь, что нет. Я исполнял ритуал как должно, и не ведаю, что пошло не так. Может, такова была судьба? — терновник правды нехотя выпустил его вторую руку. — Теперь и ты ответь: желал ли мне зла?

— Не раз. Но лишь в сердцах, от обиды, и никогда по-настоящему. — Ещё один хищный стебель с сожалением отпал, освободив ногу Каллахана.

А тот спросил в свой черёд:

— Правду ли говорят, что ты женился на моей невесте?

— Да, это так, — не отводя взгляда, ответил Браннан. — Тебя не было слишком долго.

— Вопреки её воле?

— Да. Но по желанию нашей матери и во благо всего королевства я сделал бы это снова, — ещё одна ветвь разомкнулась. — Теперь признайся: зачем ты пришёл? Хочешь вернуть себе трон Неблагого двора?

Каллахан молчал слишком долго. Его брат вдруг всё понял и вскричал:

— Ты давным-давно всё вспомнил, да? И мог вернуться, но предпочёл бросить меня одного. Ведь так?

— Не совсем… Я никак не могу вспомнить Олнуэн. Всех помню, а её — нет.

Услышав это, Браннан задохнулся от ярости.

— Выходит, сотню лет ты морочил нам голову! У тебя был долг, но ты им пренебрёг. За это я тебя ненавижу! — бросил он, кривя губы, но последний побег терновника вдруг впился острыми шипами в кожу короля. На бледной коже выступили алые капли.

— Неправда, не ненавидишь, — Каллахан, улыбаясь, достал меч. — Жаль, теперь нам придётся изрубить этот несчастный куст в щепки.

Терновник бросился на них. Белый пёс и чёрный ворон сражались вместе со своими хозяевами, острыми зубами и клювом терзая извивающиеся побеги. Каллахан и Браннан бились спина к спине. И каждый из них готов был пожертвовать собой ради брата, но ни один не бросил другого. Когда же оба почти выбились из сил, король-филид тихо запел песнь сна, а король-воин добавил в неё слова заклятия, сдерживающего рост растений. Порознь им не удалось бы победить, но вместе получилось — терновник заснул, свернув крепкие стебли в кольца.

— Это знак, что мы должны быть рядом! — с жаром заявил Браннан. — Я предлагаю тебе снова разделить со мной бремя власти и корону. Ты согласен, брат?

— Да, но при одном условии. Больше не будет королей тёмной и светлой половины года, хватит сражений Дуба и Падуба. Король-воин и король-филид ничем не хуже.

На том они и порешили.

Эльфы обрадовались возвращению Каллахана и с радостью приветствовали его — все, кроме златокудрой Олнуэн. Её сердце страдало, что не за того брата она вышла замуж. Чувство вины не давало поднять глаз. А когда Каллахан признался, что по-прежнему не помнит её, бедняжка так долго плакала, что ослепла от горя, и никто из мудрейших не смог её исцелить.

Увы, мир между братьями вышел недолгим. Как не сходятся вместе день и ночь, как не встречаются в небесах луна и солнце, так не могли ужиться рядом Каллахан и Браннан. Права оказалась Медб: в целой стране было мало места им двоим, и крепло меж ними недовольство.

В канун одного из Самайнов Браннан объявил, что желает вновь собрать Дикую Охоту. Он созвал всех прежних соратников: самых яростных и жестоких воителей — тех, чьи сердца не могли спокойно биться в мире без сражений и кровопролитий. Король-воин считал, что лучше позволить им вдоволь натешиться один день, чем весь год потом ждать подвоха. Король-филид наотрез отказался участвовать в забаве и своим подданным запретил. В тот день каждому эльфу пришлось решать, которому из правителей ответить отказом.

А ночью с охотниками случилась беда, ибо королева Медб тоже собрала свою Дикую Охоту, и две королевских процессии повстречались в лесу. Никто не пожелал сойти с тропы, чтобы пропустить соперника, но многие припомнили былые обиды. Бешеная скачка подогрела кровь, вдохновение битвы обуяло всадников — так произошло сражение Благого и Неблагого двора, первое после долгого перемирия. Древняя война продолжилась. Уже и не вспомнить, скольких эльфов обе стороны недосчитались в ту роковую ночь. Но больше всего Браннан горевал по дорогому другу и советнику Эйвеону, принцу грозовых дней, который был тяжело ранен в бою и несколько долгих месяцев находился между жизнью и смертью. Рыдала по старшему сыну и королева-мать Оона, призывая на голову Медб все мыслимые и немыслимые кары. В своих покоях неслышно плакала Олнуэн, ибо хоть и была она слепа, но видела лучше прочих, как братья короли всё больше отдаляются друг от друга. Она страшилась, что их разлад вскоре потрясёт всю волшебную страну.

Лишь к лету стало ясно, что Эйвеон выживет, но лицо его останется навеки обезображено огненным заклятием, а значит, он всё равно что умер. Ведь эльфы, как известно, ставят красоту превыше прочих достоинств. Увечный не может занимать высокую должность при дворе, урод становится изгоем. Все ждали, что Браннан изгонит Эйвеона прочь — даже госпожа Оона почти смирилась с грядущей утратой и заранее надела траур, — но тот отчего-то медлил.

Когда же настала годовщина роковой Охоты, король-воин со свитой вновь выехал в леса. Той ночью многие смертные стали его жертвами, и даже пара эльфов Благого двора пали под копытами королевских коней. Но Браннан рыскал по лесам в поисках иной добычи: он искал лисий огонь — редкий цветок, усиливающий чары. На заре король вернулся домой, неся в перчатке ветвь обжигающих рыжих колокольчиков с ярко-жёлтой сердцевиной и алыми прожилками. Ни с кем не посоветовавшись, он заперся в покоях Эйвеона, где совершил колдовской ритуал.

Наутро Каллахан узнал, что принц стал снова пригож собой и изгнание ему больше не грозит. Но радость оказалась преждевременной: Браннан не смог вернуть Эйвеону прежнее лицо, поэтому забрал и даровал ему чужое. Король-воин всегда недолюбливал Шона и счёл, что уж лучше тому стать изгнанником вместо Эйвеона. Об изгнании он объявил в тот же день — и, конечно, Каллахан с этим не согласился.

— Ты поступаешь не по чести. Оба они наши братья, и один не может быть важнее другого.

— Странно мне слышать такие речи! — Браннан не изменился в лице. — Как можешь ты равнять меж собой эльфа и недоэльфа? Конечно, Эйвеон важнее.

— Шон и твой подданный тоже, — напирал Каллахан. — Я спою тебе хулу за то, что без спроса берёшь чужое.

— Так я спросил, — усмехнулся король-воин. — И он сказал, что сделает всё, что в его силах, лишь бы Эйвеона не изгнали. Так что можешь грозить мне хулой сколько угодно, но у тебя нет ни единого повода петь её. Можешь осуждать меня, но я в первую очередь думаю о королевстве. В отличие от тебя.

— Если ты прогонишь Шона, я уйду вместе с ним, — яростно пообещал король-филид.

— И снова бросишь меня? Из-за какого-то полукровки? — в голосе Браннана послышалась давняя обида, а брови угрожающе сдвинулись. — Я так и знал, что тебе нельзя верить, брат…

— Это твой меч чуть не лишил меня жизни! Это ты женился на моей невесте! И ты сделал изгоем моего лучшего друга! — сыпал обвинениями Каллахан. — Выходит, уже трижды ты предал меня. Так кому из нас нельзя верить?

— Если в чём я действительно виноват, то лишь в последнем, — горько вздохнул король-воин. — Не думал, что это так расстроит тебя. Но способа вернуть всё, как было, я не знаю. Останься, брат, и мы вместе что-нибудь придумаем. А Шон не пропадёт — ему будет полезно пожить и среди людей. Они ведь тоже его родичи, как и мы.

— Когда найдёшь верный способ всё исправить, сообщи мне о том, — не уступал Каллахан.

— Если ты уйдёшь сейчас, — начал Браннан, — мы с тобой навеки станем врагами.

Король-филид горько усмехнулся:

— Не хочу тебя огорчать, брат мой, но мы с тобой уже давно враги.

Так они и ушли из волшебной страны: сновидец Шон, ставший изгоем не по своей вине, и Каллахан — король, отказавшийся от своего королевства. Ни Браннан, ни Эйвеон ничего не сказали им вслед. Ещё несколько эльфов присоединились к изгнанникам, не пожелав больше терпеть своенравность короля-воина. И даже подаренный ворон улетел вслед за тем, кто его когда-то приручил…

Говорят, слепая королева Олнуэн хотела сбежать вместе с Каллаханом, но тот остановил её, потому что так и не вспомнил, что когда-то они любили друг друга.

Говорят, король-воин продолжил править Неблагим двором по своему разумению, и его жёсткий нрав с годами лишь ужесточился. Но Правда Короля не была нарушена. С тех пор близнецы виделись не раз, но так и не примирились, потому что Браннан не нашёл способа обратить чары вспять. Да и искал ли?

Говорят, что лишь восемь раз в году — на Самайн, Имболк, Бельтайн и Лугнасад, а также в дни солнцестояний и равноденствий, — принц Шон обретает прежнюю внешность, а принц Эйвеон вынужден прятать под маской уродливые шрамы. Но однажды справедливость будет восстановлена, четыре брата вновь встретятся, и кто знает, чем всё закончится: может, миром, а может, новой войной? А земля помнит обоих своих королей…

Зато для смертных та давняя ссора обернулась благом, ибо Каллахан, простившись с прошлым, поступил на службу к королю людей и стал обучать лучших чародеев. Так и появился отряд Соколов — тех, кто издавна хранит покой Объединённых Королевств, защищая его жителей от козней обоих эльфийских дворов — Благого и Неблагого.

Мастер Дэррек ещё не успел дух перевести, а впечатлённые слушатели загалдели, перебивая друг друга.

— Надо же! Белый друид! — воскликнул Орсон, прижимая к груди руки. — Выходит, я нашёл его?! О, б-боги…

Келликейт на радостях обняла его, принялась гладить по плечу, успокаивая и что-то шепча на ухо. Неожиданная удача друга заботила её больше, чем старые интриги волшебной страны.

— А какой этот Браннан-та паскудный, оказывается! — цокнула языком Розмари. — Ух, нашла бы я его — все космы бы ему повыдергала-та! И не посмотрела бы, что древний эльф!

— Не спеши, — не согласился Риэган. — Мы слышали историю с одной стороны. Кто знает, как всё выглядело бы, спроси мы мнение короля-воина. Порой благо страны и благо наших близких — не одно и то же. Но только истинному правителю под силу сделать правильный выбор.

Розмари вздёрнула нос, не желая даже мысли допускать, что дорогой её сердцу Каллахан мог быть хоть в чём-то не прав. А вот мастер Дэррек важно кивнул, соглашаясь с гостем.

— В первую очередь он именно что король. Одни могут любить Браннана, другие считать негодяем, но Неблагой двор по сию пору процветает под его рукой, свободный и дикий. Ни Медб, ни другие могущественные эльфийские владыки не подмяли его под себя — и в том есть немалая заслуга короля. К слову, наш командир не испытывает ненависти к брату, а это о чём-то да говорит.

— Только о благородстве мастера Каллахана! — Розмари упрямо поджала губы.

— Чего не отнять, того не отнять… — мастер Дэррек по-стариковски кряхтя, поднялся. — Засиделся я тут с вами, а ведь уже совсем светло. Пора и честь знать. Давайте-ка отдохнём, пока есть возможность. Надеюсь, я не пожалею, что поведал вам эту историю, и вы усвоите добрый урок.

Все закивали и, усталыми голосами пожелали друг другу спокойной ночи (вернее, уже утра).

За окном уже вовсю пели птицы, приветствуя первый день года и зимы. Время безвременья закончилось, замершее колесо со скрипом стронулось с места.

Сам Элмерик так и не смог снова заснуть, как ни старался. Вместо добрых снов его одолевали тревожные мысли. Стоило лишь прикрыть веки — как перед внутренним взором возникал поединок Браннана и Каллахана. Может, ему довелось узреть то самое сражение короля Дуба и короля Падуба из прошлого? А может, видение было предупреждением? Но о чём? Что они сразятся вновь?

Ещё он думал о мастере Шоне. Столько лет жить с чужим лицом, снимая маску по особым праздникам. Никому не пожелаешь такой судьбы…

Но больше всего Элмерика заботили слова мастера Дэррека. Зачем он вообще рассказал эту историю? Какой урок Соколята должны были из неё извлечь. Что командир тоже человек, хоть и эльф? Что он может ошибаться? Или что у каждого есть горькое прошлое, о котором следует помнить, но не тащить за собой следом?

Каждый мог вынести из этой истории что-то своё. Но мастер Дэррек и не утверждал, что урок будет одинаков для всех.

Элмерик вдруг живо представил себе забавную круглую фигуру наставника, поднявшего вверх указательный палец. Он ещё наверняка привстал бы на цыпочки, чтобы казаться выше, и сказал бы что-то вроде: «Ты юноша взрослый, должен уже и сам понимать, что творить глупости способен каждый. Но чтобы раз за разом вставать и идти вперёд, нужно не только совершать ошибки, но и научиться прощать себя за них».

Надо ли говорить, что Элмерик был всецело согласен с воображаемым наставником?

Долг короля Глава одиннадцатая

На заре следующего дня Элмерика отправили в Чернолесье с поручением к кузнецу. Мастер Патрик велел забрать готовый заказ и строго наказал после кузни в трактир не заходить, в лавки не заглядывать, с деревенскими девками не болтать, а, расплатившись, сразу же, без малейшего промедления, идти домой. Когда бард шутя уточнил, что, может, ещё по пути молчать и не оглядываться, мельник на мгновение задумался, а потом совершенно серьёзно ответил, что эта мера, пожалуй, будет излишней. Утешил, называется!

За Элмериком в деревню увязалась Келликейт — якобы купить свечей. Но на самом деле ей, конечно, хотелось немного развеяться. В последнее время она жила словно между двух огней. Орсон и Риэган смотрели друг на друга волком, хотя на словах вроде как даже ладили. Но даже слепому было ясно, что дружбой там и не пахнет. Соперничество день за днём набирало обороты: Элмерик только сейчас узнал, что ещё перед праздником эти двое увлеклись и изрядно потрепали друг друга в тренировочном бою. А вчера, пока раны ещё не затянулись, решили выяснить отношения за доской, устроив турнир по фидхеллу. И тут Риэган оказался на высоте, не дав сопернику выиграть ни разу. Интересно, чем Орсон вообще думал? Он же правила едва знал. Но Келликейт, увидев вопиющее неравенство сил, вступилась за друга и в два счёта обыграла зазнавшегося гостя, но тот почему-то не расстроился, а совсем наоборот, обрадовался и предложил сыграть ещё.

Всю дорогу до деревни она молчала, и Элмерик не лез с расспросами, но то и дело посматривал на спутницу, силясь угадать, о чём она думает. Но что там разглядишь под вечно надвинутым капюшоном?

Внимание барда привлекла её обновка: изящная фибула в форме сокола прямо под подбородком девушки. Он спал и видел, как после Посвящения им выдадут атрибуты принадлежности к отряду. У всех они были разные. Леди Эллифлор носила заколку с изображением сокола, у мастера Дэррека были пуговицы и перстень. Но, перстни, кажется, выдавали всем. Даже у Лисандра такой был. И все, помнится, жутко переполошились, когда он пропал из сокровищницы. Теперь бард был почти уверен, что перстень дяди забрала Брендалин. Интересно, зачем?

Он мотнул головой, прогоняя непрошеные мысли. Меньше всего на свете он хотел сейчас вспоминать о леди с фиалковыми глазами и каменным сердцем, но всё ещё непозволительно часто думал о ней. Обычно разговоры на прочие темы неплохо помогали отвлечься, поэтому он нарушил молчание.

— Знаешь, когда ты ничего не говоришь, я начинаю думать, что на меня ты тоже злишься.

— Да я вообще не злюсь! — Келликейт мотнула головой, но спустя несколько шагов вдруг топнула так, что из-под каблука брызнула жидкая грязь. — Да кому я вру? Злюсь я! Не на тебя, на этих двух придурков. Ну почему они не могут вести себя нормально? Обязательно надо устраивать дурацкие представления? Неужели не понятно, что так они ничего не добьются и сделают только хуже?

Элмерик пожал плечами.

— Думаю, они всё знают. И даже стараются вести себя достойно. Просто не получается. Знаешь, я их даже понимаю… И тебя тоже, — добавил он поспешно, видя, как потемнел взгляд девушки. — Смирить чувства не так то просто.

— Ой, можно подумать, я не знаю! Все мы порой нарушаем приличия, но такого даже я себе не позволяю — а уж я позволяю себе многое…

— Значит, ты мудрее их.

Элмерик думал, что девушка обрадуется его словам, но та лишь разозлилась ещё больше:

— Вот только льстить мне не надо!

— Вовсе это и не лесть. Ты и правда умная. И, может, именно тебе стоит прекратить их глупую вражду, раз они сами не могут?

— Я пыталась говорить с обоими, но всё без толку, — вздохнула Келликейт.

— Соперничество могло бы прекратиться, если бы ты начала отдавать кому-то предпочтение… — уже на этом месте Элмерик понял по выражению её лица, что сболтнул глупость.

Келликейт вдруг резко остановилась.

— Ты несёшь чушь, Рик. Начнём с того, что ты ничего не знаешь обо мне!

Налетевший порыв ветра взметнул их волосы, бросив в разгорячённые лица ещё несколько дождевых капель. Бард, невольно поёжившись, втянул шею и приподнял ворот куртки.

— Кое-что знаю. Мне надо было раньше признаться. Я слышал, что ты рассказывала Орсону тогда, на Мабон. Прости, я не хотел подслушивать. Это вышло случайно.

Неожиданно сильный тычок под дых заставил его охнуть и согнуться пополам. В глазах потемнело от боли.

— Это за «случайно», — с ледяным спокойствием сказала Келликейт спокойно и медленно, почти по складам, словно отвечая урок. — Никогда не смей подслушивать!

— Не буду, — выдохнул Элмерик, когда снова смог снова говорить. — Я правда не хотел.

— Верю, — Келликейт по-разбойничьи облизала костяшки пальцев, сбитые о фигурную бляху на поясе барда. — Не верила бы, ты бы сейчас в грязи валялся и прощения просил. Думаешь, если я ростом не вышла, то и постоять за себя не могу?

Элмерик мотнул головой. Нет, он вовсе так не думал.

— Но раз уж ты обо всём знаешь, — уже более миролюбиво продолжила Келликейт, — давай говорить начистоту. Почему бы тебе не закрутить с Розмари? Ты ей нравишься. Девушка она хорошая, видная. И ведьма сильная. А что простовата, так это не беда, научи её манерам. Ты ведь у нас из хорошей семьи.

— Да она ж в мастера Каллахана втюрилась! — огрызнулся Элмерик, сам не понимая, отчего так завёлся.

— Пустяки. На него половина мельницы влюблёнными глазами смотрит — и ничего. Да и из деревни тоже прибегают посмотреть, причём, не только девицы. Эльф, певец, король и маг, такой гордый, одинокий, с таинственным прошлым — мало кто устоит, согласись. Для Роз он как воплощение детской мечты. Все девочки мечтают об эльфах. Но ты — ты намного ближе, чем холодная луна в небе. Споёшь ей песен, принесёшь гостинцев, сладостей, наговоришь нежных слов, и она снова за тобой побежит, вот увидишь. Так вот я и спрашиваю: почему нет?

— Потому что так будет нечестно.

— Ах, значит, нечестно? Выходит, Роз тебе не нравится? Не потому ли, что ты до сих пор любишь Брендалин?

— Замолчи! — Элмерик заорал, дёрнувшись, как от пощёчины, но в следующий миг понял, что был груб и смутился. — Дело не в том, что я её люблю. Слишком мало времени прошло. Ещё не отболело.

— Вот именно. Поэтому больше не предлагай мне выбирать между Орсоном и Риэганом. Они мои добрые друзья, я люблю их обоих, но увы, совсем не так, как бы им того хотелось. Может, когда-нибудь я изменю мнение, но пока оно такое. Сердцу не прикажешь.

— Прости, я правда сказал, не подумав, — потупился Элмерик.

Келликейт примирительным жестом взяла его под локоть, и они снова зашагали к деревне.

— Я боялась, до тебя по-другому не достучаться. Мужчины порой такие толстокожие, и думают, что чувства есть только у них.

— Я так не думаю!

— Да я и не о тебе…

— Об Орсоне и Риэгане?

— Угу. И ещё о дорогом папеньке. Представляешь, он на днях вспомнил о моём существовании.

— Лорд Флойд узнал, что ты жива?

Келликейт сжала локоть Элмерика так сильно, что её ногти — острее обычных человеческих, почувствовались даже сквозь рукав куртки.

— Всегда знал. Когда Мартин забрал меня из Ключа Рассвета, то пообещал, что будет писать о моих делах — и, полагаю, сдержал слово. А теперь папенька вроде как совсем плох: лекари говорят, что может не дотянуть до весны. Всякие дальние родичи уже потянули жадные руки к лакомому куску, а он вдруг возьми да и объяви, что назначает меня наследницей земель и замка. Преступницу и ублюдка эльфийского. Представляешь, какой крик поднялся? Как ты понимаешь, предложения руки и сердца от всяких остолопов самого дальнего родства и происхождения не замедлили себя ждать. Семь писем за последние три дня! Я надеялась, что хоть здесь буду избавлена от этого… Но, видимо, не судьба.

— Это противно. Но нельзя, чтобы замок пришёл в запустение, а земли были разграблены недобросовестными родичами.

— Без тебя знаю. Мой долг мне хорошо известен. Но он мог хотя бы на миг перестать быть лордом и стать отцом? Поговорить, спросить, что я думаю, чего хочу…

— И ты отказалась бы от наследства?

— Конечно нет, — девушка поджала губы. — И отец это знает. Но не о том речь.

— А твоя мать? Что она об этом думает?

— А ничего, — Келликейт дёрнула плечом. — Она просто безымянная фейри из-под куста. Я её даже не видела никогда, кошку драную.

Она выпустила руку барда и бодро зашагала вперёд. Нити деревянных бусин, которыми были подвязаны её рукава, размеренно постукивали в такт шагам.

Некоторое время они шли молча, потом Элмерик спросил:

— Но если ты унаследуешь замок, ты же останешься в Соколах, или… ох, Келликейт, только не уходи. Полнолуние так близко.

— Глупости не говори. Конечно, останусь. И вот мой тебе совет: не придавай так много значения Зимней Битве. Я давно для себя решила: будь что будет. Завтра может не наступить в любой миг — с войной ли, без войны… И тогда какая разница, волновался ты, мечтал, строил планы или нет? Живи так, будто каждый твой день последний. Рассчитывай только на собственные силы. Если не будешь ничего ожидать, никто и ничто не сможет обмануть твои ожидания. Всё просто.

— Наверное, я так не смогу… — Элмерик опустил глаза, изучая рукава собственной куртки: те отчаянно нуждались в заплатах на истёршихся локтях. Или в новых рукавах, которые можно было бы пришнуровать вместо старых. Спустя пару недель после Битвы можно будет купить обновку: тогда ведь уже начнутся йольские ярмарки…

Не ждать ничего доброго, никому не верить, жить от рассвета до заката одним днём — да он бы с ума сошёл! И пусть в тревогах мало хорошего, но перестать надеяться и мечтать о будущем — вот что было бы действительно страшно…

— Сможешь, если захочешь. Я же смогла, — Келликейт принялась яростно сбивать с сапога налипшие комья грязи. — Конечно, тут нужна определённая сила духа. Но не надо бояться лишений. Они нужны, чтобы закалить нас. Знаешь, я даже рада, что на мою долю выпало всё это. А то я бы никогда не узнала, на что способна. Пыталась бы во всём угодить отцу со слабым здоровьем. Рано или поздно, устав сопротивляться, согласилась бы выйти замуж за какого-нибудь глупца соседа, нарожала бы красивых детишек с круглыми ушами. Скинула бы их на кормилиц и нянек, подобно моей матери кошке. А сама читала бы книги и гуляла по лесам в одиночестве. Пережила бы мужа, детей, внуков, правнуков, праправнуков… И уж точно никогда не попала бы к Соколам.

От её слов Элмерику стало невыносимо грустно. Келликейт здорово досталось в жизни. Тут немудрено было ожесточиться, записав во враги весь мир, но она не стала злой. Может, благодаря Мартину, спасшему девушку с эшафота; может быть, Орсону, предложившему дружбу преступнице… Она выстояла, когда большинство сдалось бы. Не дрогнув, убила того, кого любила всем сердцем, положившись лишь на его слова. Значит, не разучилась верить людям. Но теперь кто-то должен был заново научить её мечтать, напомнить, что жизнь не состоит лишь из лишений и горя. Не всякий возьмётся, не всякий сумеет…

— Я бы и рад стать сильнее, но вопрос в том, какой ценой. Твоя мне совсем не нравится. Ты говоришь, надо рассчитывать только на себя, а сама давно уже не одна. Ты часть Соколов. Если не можешь понадеяться даже на своих, для чего тебе быть здесь? Чего ты вообще хочешь?

Келликейт вскинулась, будто слова барда ожгли её огнём.

— Какая разница, чего я хочу? Я обязана жизнью Соколам — значит, если могу помочь им, я помогу. Это такой же неоплаченный долг, как и перед отцом и Ключом Рассвета. А долг жизни Мартину я уже вернула. Хоть это больше не тяготит.

Казалось, она говорила будто по писаному, словно ждала вопроса и заранее заготовила ответ. Но Элмерику казалось, что девушка лукавит. Конечно, с долгами-то оно понятней, чем с чувствами.

— Предательство нелегко пережить, — вздохнул он. — Но вина лежит на тех, кто тебя предал. А прочие ничем не заслужили недоверия. Впрочем, страх довериться вновь мне понятен.

— Ты говоришь прямо как Мартин или Патрик! Они-то братья. А ты что? Или правду говорят, что все холмогорцы одинаковые, на одном холме сделанные под одним кустом?

Ладно, хочет обратить всё в шутку — пускай.

— Просто подумай на досуге о том, что я сказал. Со временем ты поймёшь, что я был прав.

— Никак в провидцы решил заделаться? — девушка задрала нос ну чисто как Джеримэйн. — Потому что я — да!

— О, и что же великая провидица Келликейт видит в будущем?

— Я ещё учусь. Читаю, изучаю, пробую. Шон что-то подсказывает. Знаешь, когда я только попала к Соколам, Мартин и Патрик оба в меня вцепились: то палочки разные заставляли тянуть из мешка, то кидать дощечки с огамом, раскладывать птичьи перья, жечь разные разные травы и вдыхать едкий дым…

— Ого, так ты серьёзно? И как, получается?

Элмерик догадался, что Келликейт хочет сменить тему. И заодно похвастаться. Вторая догадка оказалась неверной.

— Не очень. Говорят, по всем признакам у меня дар и не абы какой, а хороший, мощный дар. Только вот почему-то он до сих пор не проснулся. Не могу предсказывать, хоть тресни.

— Не видишь, потому что не туда смотришь. Сама же сказала, что одним днём живёшь. Как же тогда предвидеть будущее, когда ты от него отворачиваешься? Не кривись. Я уверен, это связано.

— По-другому я не умею. Значит, пока и не буду. У меня полно других полезных способностей. Поэтому я нужна Соколам, ясно?

— А в этом разве кто то сомневается? — удивился бард.

— Нет… — Келликейт растерялась. Словно ожидала, что придётся защищаться с пеной у рта, и ощутила разочарование, когда этого не произошло. — Ладно, твоя взяла. Я обещаю подумать об этом.

Они как раз дошли до деревни. Элмерик нащупал за пазухой мешочек с монетами для кузнеца — не выронил ли по дороге? Монеты были на месте.

— Давай каждый пойдёт по своим делам, закончим их побыстрее и снова встретимся у таверны? — предложил он.

— А ты помнишь, что говорил мастер Патрик? Никакой таверны.

— Не беспокойся, мы не будем там задерживаться. Просто место для встречи удобное. И над головой не капает.

На том они и порешили. У кузнеца Элмерик управился быстро — и глазом моргнуть не успел. Здоровенный усатый дядька рассыпался в заверениях нижайшего почтения мастеру Патрику и вручил плотно завязанный мешочек из мягкой замши.

— Не извольте сумневаться: всё, как условились, — пророкотал он басом. — Из самой столицы привезли, от тамошнего ювелира.

Элмерик вложил кошель кузнецу в руку. По сравнению с этой лапищей его собственные ладони казались слишком узкими, почти девичьими. Кузнец, даже не подумав пересчитать монеты, положил кошель за пазуху. Похоже, мастеру Патрику в деревне доверяли безоговорочно. А вот барда терзало любопытство: что же там в мешочке? Не желая обижать кузнеца, он решил, что непременно заглянет внутрь на обратном пути — небось, завязки не заговорённые.

Элмерик надеялся, что успеет дойти до таверны первым, и тогда можно будет попросить хозяина вынести кружечку сидра под навес и промочить горло, пока он ждёт Келликейт. Он же не войдёт внутрь — значит, и условие мастера Патрика будет соблюдено. Увы, девушка оказалась проворнее. Сначала бард заметил её хмурое лицо и свёрток со свечами в руках, и только потом понял, что Келликейт делает ему какие-то странные знаки: то ли велит не подходить, то ли, наоборот, подзывает. Но почему не вслух?

Когда он наконец понял, в чём дело, отступать было уже слишком поздно. Сердце пропустило удар (сколько ещё оно так будет делать, глупое?), а губы расплылись в улыбке, хотя радоваться было решительно нечему.

Рядом с Келликейт — на расстоянии вытянутой руки — стояла Брендалин в своём человеческом обличье.

— Ну здравствуй. Давно не виделись, — Элмерик удивился насколько звонко и беззаботно прозвучал его голос. — Какими судьбами? Надолго ли на этот раз? Чем обязаны такой честью?

Бард был одновременно рад и не рад её видеть, и не очень понимал, как в нём могут уживаться два таких противоположных чувства. Он старался не смотреть на Брендалин, но цветочный аромат проникал в ноздри: такой же, как во сне, где они встречались в последний раз. То, что происходило сейчас, тоже напоминало дурной сон.

— Я не хотела видеться с тобой, но что поделать: глупая дочь младшей ши не стала со мной разговаривать. Придётся нам с тобой ещё немного потерпеть друг друга. Поверь, мне это тоже нелегко даётся. Поэтому начну с главного: я хочу попросить Соколов о помощи.

От такой наглости Элмерик потерял дар речи и, видимо, сильно изменился в лице — Брендалин поморщилась, будто бы съела целый пучок кислицы за раз.

— Выслушай меня. В этот раз всё вправду иначе, и у меня есть важные новости для Белого Сокола. О Лисандре. Ему понравятся условия моей сделки.

— Не слушай эту негодяйку!

Келликейт схватила Элмерика за руку и потащила прочь, но Брендалин преградила им путь. В её глазах стояли слёзы. Похоже, эльфийка была в отчаянии. Ну, или хорошо притворялась.

— Рик, постой!

— Ах, значит снова «Рик»? А ещё совсем недавно был «эй ты, смертный». Не о чем нам больше говорить. Я не заключаю сделок с предателями.

— Просто глянь, что у меня есть! — Словно утопающий, хватающийся за соломинку, Брендалин вытянула вперёд руку: на её ладони лежал перстень из белого металла с соколиной головой. Без сомнения, тот самый!

— Я так и знал, что это ты украла! — Элмерик вмиг забыл о своём обещании больше не разговаривать с предательницей. — А ну отдай!

Он попытался схватить кольцо, но проворная эльфийка крепко сжала кулак и спрятала руку за спину — спасибо, хоть язык не показала.

— Вообще-то, перстень принадлежит моему дяде. Он попросил меня его принести. Где тут воровство?

— Значит, отдавать его ты не собираешься? А показала для чего? — Элмерик чувствовал, как внутри закипает ярость.

И Келликейт ещё подлила масла в огонь:

— Дразнится она. Идём уже…

— Я всё отдам. Но не вам, а Белому Соколу. Мне очень нужно с ним встретиться, — Брендалин молитвенно сложила руки. — Мне очень страшно. Но если он пообещает мне безопасность, я расскажу о дядиных планах.

— Значит, ты собираешься предать его, как предала нас?

Эльфийка скрипнула зубами.

— Он угрожал, что убьёт меня, если я этого не сделаю. А теперь всё равно собирается убить.

— Выходит, ты предала меня зря? — Элмерик криво усмехнулся: точь в точь, как Джерри в минуты гнева. — Бедненькая Брендалин. Тяжело тебе было. Иди сюда, пожалею… Или нет, извини. Мне тебя ни капли не жалко.

— Мастер Патрик велел возвращаться без промедления, — Келликейт, настойчиво дёрнула барда за рукав.

А у Элмерика вдруг родилась идея.

— Сперва отдай перстень, — он протянул руку. — Без него я слушать ничего не буду. Отдашь — тогда поговорим.

Брендалин в ответ фыркнула.

— А ты знаешь, что дал тебе кузнец? Там такие же перстни, как этот. Для тебя и других Соколят. Может быть, даже мой успели сделать. Поверь: я могла бы увести их в любой момент прямо у вас из-под носа, но не стала. Какие доказательства моей доброй воли ещё нужны?

— Перстень, — Элмерик требовательно пошевелил пальцами.

— А ты поклянёшься, что передашь Белому Соколу мою просьбу?

— Тебе я больше не поклянусь ни в чём. Но ты меня знаешь. Я поступлю по справедливости.

Брендалин колебалась. Её глаза бегали из стороны в сторону, обычно бледные щёки порозовели от волнения.

В следующий миг она, зажмурившись, вложила перстень в ладонь барда и накрыла её своей, будто бы скрепляя сделку.

— Надеюсь, я об этом не пожалею… — еле слышно прошептала она.

— Надеюсь, я тоже.

— Давайте ещё поцелуйтесь тут! — Келликейт закатила глаза.

Её слова вернули барда к реальности.

— Что именно передать мастеру Каллахану? — сухо поинтересовался он.

— Сегодня на закате я буду ждать его в самом сердце Чёрного Леса. Если захочет, пускай приходит не один. Да хоть всем отрядом — мне всё равно. Там, лицом к лицу, я поведаю всё, что мне известно, и озвучу свою просьбу — не командиру Соколов, не филиду, но королю Неблагого двора, коим он не переставал быть.

В тот же миг Элмерик почувствовал, будто в глаз попала песчинка — сухая и острая. Взгляд заволокло влагой. Он сморгнул, а когда вновь открыл глаза, на том месте, где только что стояла Брендалин, уже никого не было. Только маленький пылевой вихрь кружил сухую листву и соломинки.

— Не надо туда ходить. Уверен, это ловушка, — мрачно заявил Шон из угла комнаты, когда Соколы дослушали рассказ Элмерика.

Сперва он, конечно, рассказал всё командиру, заодно отдав ему все перстни. После этого Каллахан созвал у себя в комнате небольшой совет из Шона, Дэррека и Мартина, а Элмерику велел занять стул у камина и ещё раз со всеми подробностями повторить свой рассказ.

Элмерику было до жути любопытно, за какие заслуги именно эти трое удостоились чести быть ближайшими советниками командира? Шон ещё ладно — давний друг и родич. Про Мартина было известно хоть что-то. Но Элмерик вдруг с удивлением понял, что почти ничего не знает о мастере Дэрреке…

— А вот я бы, наоборот, пошёл, — возразил Мартин, устроившийся на сундуке с командирскими вещами. Похоже, его разбудили после ночного дозора, и он примчался на совет так быстро, что даже сапоги надеть не успел. Теперь под его босыми стопами мирно спал пёс Каллахана — кажется, ничуть не обеспокоенный тем, что его используют в качестве тёплой подставки для ног.

— Кто бы сомневался, — со вздохом ответил Шон. — Тебе просто нравится перечить мне. И попадать в переделки.

— Я называю это приключениями, — Мартин подвернул слишком длинный рукав рубахи и принялся затягивать обмотку на наруче, помогая себе зубами.

— А то мало тебе было приключений. На рожу твою до сих пор без содрогания не взглянешь.

Лицо Мартина уже выглядело нормально, но, возможно, у Шона были свои соображения, в каком виде прилично показываться на людях… Как-никак он вырос с эльфами.

— Можно подумать, тебе самому неинтересно узнать, что ей надо? Разве Брендалин стала бы взывать к Летнему Королю из-за пустяка? — шнур в зубах делал голос Мартина немного неразборчивым.

— В другое время я бы, может, и рискнул. Но до полнолуния считаные дни.

— Вот именно! Вдруг она скажет что-то такое, что можно будет обратить в нашу пользу? — победив упрямый шнур, Мартин занялся вторым наручем.

— Скорее в пользу Лисандра. Не забывай, чья она племянница.

— Она ещё и дочь Алисандры, между прочим.

На этих словах Шон закатил глаза к потолку, а Мартин продолжил напирать.

— Эй, Сентябрь, только не говори мне, что испугался юной эльфийки! Ей едва ли за сотню перевалило — ребёнок ещё…

— Я не за себя боюсь, Март. Эта девочка уже натворила дел. А если какой-нибудь умник опять вляпается — угадай, кто будет его вытаскивать?

Мастер Дэррек, сидевший на кровати поверх покрывала, подмигнул Каллахану.

— Ты нарочно позвал этих двоих, чтобы полюбоваться, как они опять собачатся из-за ерунды? Хоть предупредил бы — я бы орехов принёс или пирогов каких. Дабы вкушать во время представления.

Командир промолчал, но Элмерику почудилась тень улыбки на его бледных губах. Вмешиваться в перепалку своих ближайших соратников он не спешил.

Мастер Дэррек подтянул плед и накрыл колени.

— Пожалуй, я соглашусь с Шоном. Если девица жаждет королевской милости — пусть приходит на мельницу и сдаётся. Мы выслушаем, а потом подержим в комнате с очень крепким замком до самого полнолуния. А тащиться в сердце Чёрного Леса по такой погоде — увольте!

Даже сквозь повязку, скрывавшую половину лица, было видно, что рыцарь Сентября улыбается.

— Она не может. Я тут сплёл кое-что.

Он щёлкнул пальцами — и в воздухе на мгновение вспыхнула едва видимая глазу сеть, похожая на хрустальную паутину, только с ячейками крупнее, чем у настоящей. Элмерик украдкой протянул руку, чтобы потрогать её, но прозрачные нити исчезли ещё до того, как он успел к ним прикоснуться.

— Тонко сработано. Никак мухоловка? — подслеповато прищурился Дэррек.

— Ну так и мошка невелика.

Мартин, оставшись в меньшинстве, продолжал гнуть своё:

— Если она сюда явится, Лисандр об этом наверняка узнает. Зато в сердце Чёрного Леса всё скрыть будет легче лёгкого.

— А почему? — Элмерик знал, что лучше бы ему помалкивать, пока старшие беседуют, но любопытство взяло верх.

— В сердце леса не действует магия, — Каллахан привстал из своего любимого кресла и, протянув руку ладонью вверх, потребовал: — Дэррек, дай монету.

Тот выбрал из кошеля на поясе новенький серебряный полуфунт и кинул эльфу.

Мартин и Шон продолжали перепалку, и, похоже, оба испытывали от этого немалое удовольствие.

— Ты бы нос не задирал, дружище. Сноходцем здорово быть, не спорю. Но можно подумать, кроме тебя нас спасать некому.

— Ну, а кому? — искренне недоумевал Шон. — Магия там бесполезна, волшебное оружие становится обычным, зато сны можно смотреть где угодно.

— И Брендалин об этом знает. Зачем ей назначать встречу там, где у нас явное преимущество? Для ловушки можно было выбрать место попроще.

— Условия никогда не бывают равными, — Шон подошёл к камину и протянул руки к огню. Пляшущие блики ещё больше заострили его скулы, обтянутые тёмной тканью. Вдруг часы, стоящие на каминной полке, пробили четверть третьего, и Элмерик невольно вздрогнул. До заката оставалось всего ничего — зимой темнело рано. Ему очень хотелось попросить старших Соколов поторопиться, но это было бы невежливо. Поэтому он лишь ещё больше ёрзал на стуле, теребя пряжку на поясе.

— Эй, Сентябрь, а хочешь пари? — предложил Мартин.

Шон сразу же оживился и даже изволил обернуться.

— На что спорим?

— Если это не ловушка, ты вернёшь мой лук и стрелы, которые выиграл в позапрошлый раз.

— Ладно, будь по твоему. А если моя возьмёт, то ты сыграешь мне на волынке в канун Йоля, Мартин Мэй.

— Ты точно не хочешь этого слышать. И Каллахан не хочет. Не все, кто родился в Холмогорье, отменные музыканты. Не веришь — спроси у Патрика.

— Уже спросил, вообще-то. Говорит, очень любил слушать твою волынку в юности.

— Так это Патрик меня сдал? — Мартин в возмущении вскочил с сундука. — А ещё брат, называется! Но всё равно ничего не выйдет, я же полвека не играл. Выбери что-нибудь другое.

Но рыцарь Сентября был непреклонен:

— Условие сказано, менять его я не буду. Отказываешься от пари?

— Болотные бесы, да нет же! Я хочу обратно свой лук.

Они скрепили спор крепким рукопожатием, и в тот же момент Каллахан подбросил серебряную монету. Та несколько раз перевернулась в воздухе и со звоном упала на пол у ног барда горделивым королевским профилем вверх. Казалось, чеканный Артур Девятый не одобряет такого вольного с обращения со своей персоной. Элмерик вгляделся в крючковатый нос Его Величества. Наверное, портрет был не самым удачным: не может у живого человека быть такого клюва…

— Любишь ты испытывать удачу, — цокнул языком мастер Дэррек.

— Порой нет иного способа принять решение, — Каллахан в задумчивости заложил украшенную бусинами косу за ухо. — Сомневаешься? Кинь монету, а потом прислушайся к себе. Если не жалеешь о выпавшем жребии, значит, всё правильно сделал. Если жалеешь — поступи наоборот.

— Стало быть, наши советы тебе тоже ни к чему? Всё решает… кто? Судьба? Предчувствие? — Дэррек вроде не обиделся, но, как показалось барду, немного расстроился.

— Не только. В этой мозаике много частей. Твоя монета. Их спор, — эльф кивнул на Шона и Мартина. — Огонь в камине. Наше прошлое и будущее. Мой жребий и долг. Всё это важно. И решение принято. Я пойду к сердцу Чёрного Леса на закате.

— Ты пойдёшь только с одним условием: если возьмёшь меня с собой, — заявил Шон. — Тем более, надо одно новое заклятие опробовать. Если сработает, в полнолуние может очень пригодиться.

Элмерик восхитился этой неслыханной дерзостью. Нельзя же вот так приказывать командиру, пусть даже и родичу! Или можно? Каллахан, вопреки ожиданиям, не разгневался. Будто бы даже ждал, что рыцарь Сентября так скажет.

— А я не отпущу вас обоих, — Мартин шагнул к Шону и приобнял того за плечи. — К тому же как я пойму, что выиграл спор, если не пойду? Так что идём втроём. Или, может, вчетвером?

Все обратили взгляды на Дэррека, но тот замахал пухлыми руками:

— Без меня, без меня. Хотите ночью по лесам носиться — ваше дело. Но оставьте старика в покое. Ненавижу места, где нет магии!

— В таком случае даю всем час на сборы, — возвестил эльф, поднимаясь во весь свой могучий рост.

А Элмерик вдруг пискнул срывающимся голосом:

— Можно мне с вами?

Каллахан смерил ученика взглядом.

— Зачем?

— Я могу быть полезным, вот увидите! Арфу возьму. И в засаде могу сидеть, если надо. Я тихо, как мышь. Высовываться не буду, — затараторил Элмерик, воодушевлённый тем, что ему не отказали сразу.

— Я знаю, на что ты способен. И арфа там тебе не пригодится. Но вопрос был о другом: не зачем ты нам, а зачем тебе туда? Мне известно, чего хочет Шон и почему идёт Мартин. А что ведёт тебя?

Бард понял, что вот он — шанс! Под взглядом наставника он всегда чувствовал себя неловко. Вот и сейчас в горле саднило, будто чертополох проглотил, ладони вспотели, а между лопаток некстати засвербело, но почесаться было нельзя.

— Из-за Брендалин, — выдавил он, чувствуя, как колени слегка подрагивают от напряжения. — Прежде она не раз обманывала меня. Хочется верить, что теперь я научился отличать ложь от правды в её устах. Но мне надо убедиться, что я не зря поверил ей сегодня.

— Достойный повод, — кивнул Каллахан. — Хорошо, ты пойдёшь с нами. Будь моей тенью. Держись позади, делай, что я велю, и не трать слова попусту. Ясно?

— Да, командир, — Элмерик старался говорить спокойно, но сердце прыгало, как сумасшедшее. Впервые его согласились взять на настоящее дело! — Так я побегу собираться?

— Постой, — мелодичный голос эльфа настиг его уже в дверях. — Сперва возьми это.

Элмерик повернулся и онемел от счастья: наставник протягивал ему перстень из белого металла с головой сокола — знак принадлежности к отряду. Бард уже занёс руку, но вдруг остановился в нерешительности. А не нужен ли тут какой-нибудь ритуал? Всё таки колдовская вещица. Не может же быть, чтобы вот просто взял, нацепил и пошёл?

Заметив его заминку, эльф, впервые за вечер проявил нетерпение: крепко взял ученика за запястье и сам надел перстень ему на указательный палец. Тот сел как влитой. Серебристый металл ощущался чуть тёплым, и казалось, что в нём пульсирует скрытая сила. Может, и впрямь живой?

— Теперь иди.

Тяжесть перстня непривычно ощущалась на пальце. Сегодня бард был пьян без вина. А лицо наверняка сияло так, что впору было комнату освещать. Жаль, что Джеримэйн этого не видел: обзавидовался бы!

Ещё и получаса не прошло с момента вручения, а у барда начала появляться новая привычка: медленно проворачивать кольцо на указательном пальце. Элмерику казалось, что это добавляет ему солидности.

Он никогда не собирался в путь так быстро. Да и что там собирать, если арфа не нужна? Стряхнуть с куртки невысохшие дождевые капли да ломоть хлеба сунуть в сумку на всякий случай. А нож из холодного железа всегда с собой — в Чернолесье без этого никак.

Глава двенадцатая

Доехав до края леса, всадники спешились.

— Ты откроешь путь, — велел Каллахан Элмерику.

— Какой ещё путь?

— В Тайные земли, конечно, — командир приподнял бровь, словно удивляясь, что приходится объяснять такие простые вещи. — Или, как вы, люди, любите говорить, в волшебную страну. Дальше придётся идти пешком — путь к сердцу Чёрного Леса не подходит для конных.

— И мы просто оставим лошадей здесь, без присмотра? А вдруг волки?

— Бран постережёт их, — Каллахан потрепал своего коня по холке, обнял за шею и что то шепнул ему на эльфийском.

Элмерик огляделся в поисках собаки, но никого не обнаружил.

— А где он? Невидим? Как же тогда лошади за ним пойдут?

— Я имел в виду не пса. Коня тоже зовут Бран. А ты не увиливай. Открывай путь.

— Но я не умею. Я никогда не был в волшебной стране…

— Неправда твоя. В канун Самайна ты уже побывал на другой стороне леса. Когда мы войдём, ты узнаешь эти места.

— Я вошёл не сам, — нехотя признался бард. — Мастер Шон столкнул меня с холма.

Прозвучало немного забавно: будто бы Элмерик жаловался на рыцаря Сентября. Мартин не удержался от короткого смешка, и даже Каллахан снизошёл до улыбки.

— Как мило с его стороны. Но сейчас Шона рядом нет. А для открытия пути тебе понадобятся кольцо, слово и намерение. Вместо слов можно использовать пепел осиновой коры, но слово более подобает ученику филида.

— Что за слово? — Элмерик совсем растерялся. Никто не предупредил его, что наставник решит проверить знания.

— Вспоминай. Или всё, что я тебе давал, ты учил бездумно?

Бард напряг память так старательно, что светло рыжие брови почти сошлись на переносице. Песен про разные пути, дороги, врата и даже перекрёстки он знал предостаточно. Но как определить, которая из них подходящая?

Наставник ждал, медлить было нельзя, и Элмерик решился. Он выставил руку с кольцом перед собой, сосредоточился (с намерением проблем не было: он всю жизнь мечтал попасть в волшебную страну) и звонко пропел:

«Солнце по небу следует за луной — верной дорогой, с которой нельзя свернуть. Тем, чья душа взыскует иных миров, ветер попутный укажет желанный путь».

Налетевший вихрь едва не сбил его с ног. В лицо полетели песчинки, щепки, пыль и листья. Волосы разметало, полы расстёгнутой куртки колыхались где-то за спиной, штаны облепили колени. Бард не мог сделать ни шага, он даже не понимал, где сейчас находится, вышло у него открыть путь или нет? Лишь почувствовал, как кто-то, встав позади, положил руки ему на плечи. И в тот же миг мелодичный голос Каллахана зазвучал прямо над ухом:

«Двери открыты. Иду за нездешним ветром в Тайные земли, невидимые для смертных».

С последним отзвуком заклятия ветер внезапно стих. Они стояли на уже знакомом Элмерику островке. Здесь позапрошлой ночью началось его самайнское путешествие. Деревья зловеще поскрипывали, но нападать не осмеливались. Где-то ухала сова и лопались пузыри с болотным газом. В небе горел оранжевый закат, отчего весь лес казался объятым пламенем. Между облаков вспыхивали и гасли золотистые искры, похожие на вкрапления песчинок в авантюрине. Таких закатов не бывает в мире смертных…

— Для первого раза сносно, — похвалил наставник, убирая руки с плеч Элмерика. — Когда вновь соберёшься отправиться по древним дорогам — ветер тебе в помощь. А я больше помогать не буду.

— А что, если бы я призвал воду? Или огонь?

— У каждого своя дорога. Но способ, которым ты впервые открыл пути, всегда будет с тобой. Говорят, мы всегда выбираем то, что нужно, и не можем выбрать ничего иного. Так что знай: твоя душа — ветер.

Бард, перестав глазеть на затопленный лес, обернулся к наставнику и невольно поразился: как это сильные, почти ураганные порывы ветра совсем не тронули его волос, не растрепали тугих кос, не привели одежду в беспорядок? Элмерику стало завидно.

— Не делай такое скорбное лицо, — подал из-за спины голос невесть откуда взявшийся мастер Шон. — Ходить дорогой ветра — не худший вариант.

От неожиданности бард негромко ойкнул и рыцарь Сентября просиял: он явно рассчитывал произвести впечатление. Впрочем, впечатлён был не только Элмерик. Мартин, присвистнул, оглядывая друга, от фигуры которого исходило слабое свечение, похожее на лунный свет. Он попробовал хлопнуть Шона по плечу, но рука прошла насквозь, не встретив сопротивления. Тот в ответ ткнул Мартина локтем в бок.

— Эй! Так нечестно! Ты же только что был бесплотным!

— Слухи о моей бесплотности сильно преувеличены, — Шон попытался ткнуть ещё раз, но Мартин увернулся.

— Но вы же… не призрак? — настороженно поинтересовался Элмерик.

— Нет, конечно. Я воплощённый сон. Сплю у себя в комнате, снюсь сам себе, а часть меня стоит рядом с вами и может говорить, колдовать, менять облик по желанию. Ещё могу проснуться в своей постели, вытащив кого-то с собой. Правда, лишь одного человека. А ещё я практически неуязвим: мгновенно могу развоплотиться. Изгнать меня, полагаю, можно. Но с этим я ещё толком не разобрался.

— Весьма неплохо, — Каллахан сегодня не скупился на похвалы.

А Мартин фыркнул:

— Чего только не придумают люди, чтобы только в дурную погоду из дома не выходить.

— Заклятие требует доработки: пока на него тратится многовато силы, — посетовал Шон. — Но уже в это полнолуние я думаю его использовать.

Командир вдруг нахмурился и перешёл на эльфийский. Чтобы не подслушивать спор, который явно не предназначался для чужих ушей, Элмерик обратился к Мартину:

— А какую стихию выбрал ты, когда впервые отправился в волшебную страну?

— Молнию. Теперь всякий раз приходится призывать маленькую грозу, когда решаю сходить к эльфам в гости.

— А у мастера Каллахана что?

— Ему не нужны стихийные пути. Он один из королей волшебной страны — это его дом. Врата же в прочие миры он открывает и закрывает силой инея.

— Как Лисандр?

Это сравнение заставило Мартине поморщиться.

— У того лёд. Разные вещи, хотя и похожи на первый взгляд,

— А у мастера Шона какая стихия?

— Дождь. Но хватит разговоров — пора идти. Кажется, они уже закончили спорить.

Каллахан, запахнувшись в плащ, ступил на зыбкую тропу из круглых камушков. Элмерик устремился следом. Идти за эльфом оказалось неожиданно просто. Деревья сами подстилали корни под ноги. Плавучая тропа немного покачивалась, но не ходила ходуном, как в прошлый раз. Никто и не думал нападать на них. Каллахан шагал по лесу как хозяин, и земля принимала его, вода пела ему свою песню, а сосны салютовали королю колючими ветвями.

Смеркалось медленнее, чем обычно — в мире людей уже давно бы наступила ночь. А здесь небо переливалось медью, кровью и тёмным золотом. Когда тропа закончилась и Каллахан спрыгнул на твёрдую землю, в траве тотчас же вспыхнули зеленовато-жёлтые огоньки, похожие на россыпь волшебных самоцветов. Они подсвечивали заросший путь, травы расступались в стороны, пропуская короля, сплетённые ветви образовали арку над его головой, а впереди — Элмерик только сейчас заметил — летел пёстрый крапивник, указывая дорогу.

Вскоре они вышли на поляну с источником, который бил из пасти змея. На этот раз тот выглядел каменным и признаков жизни не подавал. В сердце Чёрного леса царило лето — ещё одно заметное отличие от мира смертных. Светлячков в траве стало ещё больше — те будто бы слетелись со всего леса, чтобы посмотреть на короля. Элмерику казалось, что он даже слышит под ногами тихие перешёптывания, вот только слов было не разобрать, как ни старайся.

Брендалин ждала их на замшелом камне возле родника. Заметив Каллахана, она встала и грациозно поклонилась королю под знакомый перезвон колокольчиков. Она была в том же платье из цветочных лепестков, которое Элмерик видел во сне, только теперь к нему добавилась накидка с высоким воротом из птичьих перьев и длинных листьев ириса. Те прикрывали царапины, оставленные когтями лианнан ши. Ну конечно, не могла же эльфийка позволить себе предстать перед королём в неподобающем виде! Девушка молчала, кусая губы от нетерпения, и Элмерик догадался, что эльфийский этикет не позволяет ей заговорить первой.

Каллахан поприветствовал её довольно холодно:

— И вот я здесь. Чего ты хочешь, Брендалин, дочь Алисандры? Или лучше будет назвать тебя Маэной, феей медоносного луга?

— Я почту за честь зваться именем, что испокон веков передаётся по наследству в нашей семье — от матери к старшей дочери. — Брендалин поклонилась ещё раз, изящно подобрав подол платья, под которым оказалась нижняя юбка, составленная из тех самых колокольчиков, что звенели при каждом её движении. — В канун Самайна моя бабка отправилась в Аннуин, теперь я единственная женщина в роду. Стало быть, имя принадлежит мне по праву. А слово короля — лучшее тому подтверждение.

— Ты возлагаешь на меня слишком много надежд, — Каллахан заложил большие пальцы за пояс, украшенный чеканными бляшками из серебра. — Я давно покинул двор. Земля не отринула меня до сих пор лишь потому, что мой брат правит, не нарушая правды короля.

— Знаю. Но это не делает тебя королём менее, чем прежде. Поэтому я и пришла к тебе просить защиты и помощи.

— Чем же я могу помочь фее Маэне? Твои предки никогда не искали королевских милостей. Думал, так будет и впредь.

Брендалин сложила руки на груди. Её кроткий взгляд был способен разжалобить даже камень.

— Гордые феи медовых лугов, несмотря на высокий статус, никогда не жили при дворе, а лишь гостили. Я хочу стать первой. Замолви за меня словечко перед Брэннаном — пусть позволит мне жить в королевском бруге и возьмёт к себе в свиту. Тогда мои враги не найдут меня. А если и найдут, то побоятся тронуть.

— Кто твой враг? — Каллахан по-птичьи склонил голову.

— Мой дядя Лисандр и все, кто на его стороне.

— Что ты готова отдать взамен?

Брендалин вздохнула, поняв, что растопить холодное сердце короля будет не так то просто.

— Перстень Соколов я уже вернула, и не могу отдать его ещё раз. Могу рассказать тебе о своём дяде и его планах. Ты ведь этого хочешь?

— Значит, предашь семью? — недобро усмехнулся Каллахан.

Этого укора Брендалин уже не вынесла и вскричала высоким срывающимся голосом:

— Он первым предал нас! Заключил сделку с фоморами, заточёнными в Туманных Землях. Скоро он вырвется на свободу и выпустит этих мерзких чудовищ. Он позволил моей матери заплатить за его ошибки. А ещё… ещё он обещал отдать меня королю фоморов! — Её губы побелели, во взгляде мелькнул неподдельный страх — в кои-то веки без капли притворства.

— Хм… — кажется, на этот раз Каллахан действительно удивился. — Последнее и правда странно. Зачем?

— Думаю, он сошёл с ума, — немного успокоившись, Брендалин сбавила тон. — Ведь любому известно, что феи медовых лугов никогда не выходят замуж, а если и связывают себя с кем-нибудь, то только майским браком.

— Но ты согласилась на нашу помолвку! — не удержался Элмерик. — Сколько же лжи было между нами?

Он помнил, что наставник велел не тратить слов попусту, но тут вырвалось. Кто бы мог подумать, что за красивой внешностью скрывается такое гнилое нутро? Жаль только, что эта красота и по сию пору заставляла его сердце замирать от восторга.

— Я солгала тебе напрямую всего пару раз и, поверь, жестоко за это поплатилась. Всё остальное время я недоговаривала точно так же, как они все, — Брендалин обвела руками присутствующих, её широкие рукава взметнулись вверх. — Разве я не права? Кто-то готов возразить? Никто? Но лучше я расскажу историю с самого начала. Тебе будет очень интересно, Рик. Да и вам тоже.

— Какую историю? — не понял бард.

— О том, как всё началось. О Лисандре и Алисандре, Короле-без-королевства и феях медоносных лугов. Мою собственную историю. Знаешь, одни и те же события можно толковать очень по-разному. Кто знает: может, в глазах тех, кто будет жить после нас, злодеи станут героями, и наоборот? — Брендалин в упор посмотрела на Каллахана и, не дрогнув, выдержала его ледяной взгляд. — Выслушаешь меня, король? А потом решишь, что со мной делать.

— За этим я и пришёл, — Каллахан расстелил плащ на траве и уселся поверх него.

Широким жестом он пригласил своих спутников присесть рядом. Мартин без лишних церемоний развалился на плаще, подперев рукой щёку. Элмерик, хоть и с некоторой опаской, но тоже устроился у ног наставника, а Шон остался стоять поодаль, прислонившись спиной к стволу молодого тиса.

Брендалин протянула ладонь к драконьей пасти, зачерпнула пригоршню воды, чтобы промочить горло, а после села на камни, не спеша расправила складки платья и лишь после этого начала рассказ.

История о феях медоносных лугов и Короле-без-королевства, рассказанная Брендалин

Доводилось ли вам слышать о Короле-без-королевства, что был рождён в медоносных лугах? Он не должен был появляться на свет, но судьба распорядилась иначе…

Гордые феи медоносных лугов всегда жили особняком и не слишком-то стремились общаться с сородичами. Они вели свой род от самой Прародительницы эльфов. Вернее, от её младшей сестры Маэны, которая была столь прекрасна, что на заре времён, ещё задолго до разделения дворов на Благой и Неблагой, верховный король эльфов Альберин избрал её своей майской королевой на праздновании Бельтайна.

Белокурая Маэна танцевала и пела лучше всех, на её руки садились бабочки, а под ногами расцветали цветы, и, говорят, не было во всех Тайных землях мёда слаще, чем тот, что собирали пчёлы с этих цветов. Многие чаяли видеть Маэну своей королевой и доброй супругой Альберина, и тем сильней было их разочарование, когда та ответила королю отказом, сказав, что никогда не свяжет себя узами крепче, чем майский брак.

Безутешен был Альберин, но что бы он ни делал, на какие бы ухищрения ни шёл, Маэна осталась с ним всего на год — от Бельтайна до Бельтайна. А когда настало время расставаться, король сказал так:

— Отныне все медоносные луга подвластных мне миров дарую я тебе и твоим дочерям в знак признательности за краткое счастье. Но знай: никогда ни один мужчина не сможет владеть этими лугами, ибо я ревнив и ни за что не потерплю соперников.

Маэна с благодарностью приняла дар и с тех пор стала зваться феей медоносных лугов. Той, кто владеет всеми полевыми угодьями и заставляет луговые цветы и травы распускаться каждый год.

Майский брак принёс свои плоды — и вскоре Маэна родила девочку. Она не изменила своему слову и так и не вышла замуж, хотя её благосклонности добивались многие. А когда Прародительница переселилась на Аннуин и позвала сестру с собой, та с радостью пошла следом, оставив вместо себя в лугах юную дочь. Вскоре забылось, как на самом деле звали дочь Маэны и Альберина, — её тоже стали называть Маэной. Так и повелось. Никто не знает, сколько с тех пор сменилось фей, сколько раз передавали они свои владения от матери к дочери.

Принимая имя, феи брали на себя и строгий гейс: они не выходили замуж, пока владели лугами, и всегда рожали дочерей, часто не зная даже имён их отцов. Так продолжалось, пока одна из них не разрешилась от бремени двойней: старшей дочерью, что должна была унаследовать медоносные луга, и младшим сыном, который не получал ничего. Так появился на свет потомок великих кровей, нежеланное дитя, маленький синеглазый Король-без-королевства.

Маэна сперва думала убить сына, но новорождённая дочь обхватила брата своими крохотными ручками и разжалобила материнское сердце. Тогда фея решила положиться на судьбу, раз уж та допустила подобное.

Дети получили схожие имена: Алисандра и Лисандр. И хотя Маэна не нашла в себе сил убить сына, но полюбить тоже не смогла. Очень уж пугал её дурной глаз, с которым родился ребёнок. Малышу Лисандру ничего не стоило сглазить дерево так, чтобы оно перестало плодоносить, устроить ураган или наводнение, а то и заставить засохнуть уже готовые распуститься бутоны. Поэтому от младших фейри — слуг Маэны, живущих под старыми камнями и дорожными столбами, отмеряющими мили, в речных заводях и в стволах старых деревьев, — мальчик видел больше тепла, чем от родной матери. Вся любовь доставалась его сестре. Юный же Лисандр тоже любил Алисандру, но одновременно и ненавидел, ибо не мог не завидовать её удаче.

С ранних лет мальчик должен был прислуживать Маэне и её наследнице, выполняя все их прихоти. Он лез вон из кожи, пытаясь заслужить одобрение матери, — хотя бы одно слово, — но тщетно. Те младшие фейри, что подревнее да посмелее, могли бы поведать о временах, когда Маэна, отрицая волю судьбы, рядила сына в девичьи платья и воспитывала его как дочь. Но она не смогла добиться главного — магия, от которой расцветали медоносные луга, была неподвластна мальчику. И как бы Лисандр ни старался, управлять королевством у него не вышло бы — вот как спустя столько лет аукнулась ревность Альберина.

Поняв, что из сына никак не сделать дочь, Маэна решила отослать Лисандра с глаз долой — ко двору короля Финварры, где подрастали четыре юных принца. Но Алисандра плакала, не желая расставаться с братом, и от её слёз цветы в тот год завяли, не успев даже распуститься. Лисандр, вняв её мольбам, остался дома ещё на десяток лет.

Шли годы, и положение Короля-без-королевства становилось всё более невыносимым. Мать попрекала его ежечасно, называя бесполезным и вслух желая, чтобы лишний ребёнок никогда не появлялся на свет. Даже младшие фейри стали посмеиваться над нерешительностью Лисандра и женственностью его манер, выученной с детства. Однажды Король-без-королевства не выдержал, и даже горькие слёзы сестры не смогли его остановить. В один миг юноша собрался в путь. Он направился в королевский бруг Неблагого двора. В те годы Финварра уже ушёл странствовать, оставив править вместо себя двух сыновей-близнецов: летнего и зимнего королей. Ещё их звали «король-воин» и «король-филид», и слава их в Тайных землях была велика.

Лисандра приветливо приняли при дворе: вскоре он оказался в королевской свите. Никто не смеялся над ним и его манерами, не называл никчёмным, а прозвище Король-без-королевства более не несло в себе ни насмешку, ни упрёк. Впервые в жизни он был счастлив среди равных. Лисандр научился скакать верхом, загонять дикого зверя и трубить в звонкий рог. Воинские искусства давались ему плохо, но он с превеликой радостью танцевал на пирах, пил хмельное вино и был даже удостоен чести наполнять кубки обоих королей, коими, признаться, был до глубины души очарован. Если бы в те времена кто нибудь спросил его, кого Лисандр больше любит — Браннана или Каллахана, — он ни за что не смог бы выбрать, хоть братья и были разными, как ночь и день.

Браннан научил его ставить силки на зверя и подарил короткое тисовое копьё, всегда бьющее в цель и не знающее промаха. Каллахан брал его с собой к озёрам, учил определять птиц по голосу и по полёту. От короля-филида Лисандру досталась в дар повязка, которой он смог прикрыть свой дурной глаз, чтобы не призвать случайных бед на головы своих близких.

Но счастье Короля-без-королевства было бы неполным без любимой сестры. Его чуткое сердце страдало по оставшейся дома Алисандре, и, когда боль разлуки стала невыносимой, он испросил для сестры позволения погостить. Короли с радостью согласились.

Алисандра приехала незадолго до Бельтайна, пожелав принять участие в праздновании. При встрече брат и сестра обнялись так, словно в целом мире у них не было никого ближе и дороже. Тогда подумал Лисандр, что не осталось в его душе былой зависти — только любовь. Теперь ему нечего было больше желать, но счастье, увы, оказалось недолгим.

День за днём брат радовался, что сестра подружилась со всеми эльфами, милыми его сердцу. Но мало помалу Лисандр начал подмечать: вот она отправилась на верховую прогулку с младшим принцем Шоном — одна. Вот осталась на партию фидхелла в саду вечно цветущих деревьев у леди Олнуэн, и тоже без брата. Вот уже с искромётными шутками поднесла чашу на пиру самому королю Каллахану, хотя прежде эта честь принадлежала не ей. Вот выиграла состязание лучников, обставив лучшего стрелка Неблагого двора принца Эйвеона, и даже вечно хмурая королева Осени, улыбаясь, сказала, что эта девочка далеко пойдёт. А в канун Бельтайна Браннан предложил Алисандре стать своей майской королевой — на день или на год. Та приняла венок из его рук и молвила со смехом:

— Слыхала я, что когда-то твой дед тоже подарил венок моей прародительнице. Говорят, будто это не принесло им счастья, но я, уж так и быть, согласна стать твоей королевой до следующего восхода солнца. Но не дольше.

Как она сказала, так и вышло. Вдвоём с Браннаном они надели венки из листьев и зажгли первый огонь этого Бельтайна, а когда пламя взметнулось к небесам, взошли на высокий трон, сев во главе праздничного стола. В ту ночь Алисандра вкушала лучшие яства и вина, пела и танцевала в круге до упаду; подобрав пышные юбки, прыгала через костры, усыпавшие травы искрами, и под её стопами расцветали чудесные цветы, а на тонкие одеяния из тончайшего паутинного шёлка, молодой листвы и капель весеннего дождя слетались ночные мотыльки.

Все взгляды были обращены только на неё, звучали здравицы в её честь, барды посвящали ей свои баллады. Небеса полыхали закатным огнём, и такой же огонь горел в глазах Браннана, когда он смотрел на свою спутницу.

И только Лисандр не принимал участия в общем веселье. В ту ночь до самого рассвета он пил вино в одиночестве, так и не разделив ни с кем жар Бельтайна. Охваченный яростью и обидой, Король-без-королевства сломал о колено тисовое копьё — подарок Браннана, — а после сорвал с глаза повязку — дар Каллахана. Здесь, в королевском бруге, почти ставшем его новым домом, Лисандр снова ощутил себя чужаком, и всё из-за сестры. Он сотню раз корил себя, что пригласил ко двору Алисандру, но пожалел об этом ещё больше, когда та решила остаться на всю светлую половину года, до самого Самайна.

Браннан обрадовался этому известию, но оказалось, что Алисандре больше по сердцу пришёлся младший принц Шон, с ним она часто проводила время. И немудрено — ведь оба они были сновидцами, и им было о чём поговорить.

Когда Лисандр почти смирился, что до самой зимы ему придётся жить в тени её славы, случилась новая напасть: Каллахан и Браннан крепко поссорились, и король-филид решил покинуть Тайные земли. Лисандр рыдал. Пожалуй, во всех мирах не было другого эльфа, настолько искренне желающего, чтобы царственные братья примирились. Напрасно он тогда снял повязку. И хоть нашёл её потом, и надел — но, видимо, успел сглазить всё вокруг. Другого объяснения происходящему у него не было.

Каллахан звал соратников уйти за собой, Браннан предлагал остаться, а сердце Лисандра разрывалось на части. Он не знал, что делать со своей вассальной клятвой, принесённой обоим королям. Всё снова решилось благодаря Алисандре. Король-воин давно досаждал ей вниманием, зато милый её сердцу принц Шон уходил вслед за королём-филидом.

— Идём с нами, брат, — молвила она, взяв Лисандра за руку и сплетая его пальцы со своими. — Я не хочу расставаться с тобой впредь. Вместе мы придумаем, как вернуть Каллахана домой и как примирить наших королей, ибо лишь это отныне занимает все мои мысли.

Сомневался Лисандр, но всё же сказал так:

— Ладно, будь по твоему. Но вот что меня ещё тревожит: разве не пора было тебе вернуться домой, в медоносные луга? Мать, наверное, уж заждалась…

— И подождёт ещё, — упрямо отвечала сестра. — Я ещё слишком молода и не готова взвалить на плечи заботы о королевстве. А наша матушка в юности успела попутешествовать — стало быть, не ей меня укорять.

Позже, уже выйдя в путь вслед за Каллаханом, они узнали, что началась война. Нет, не обычные стычки между эльфами, которые случаются каждый год, а самая настоящая война Благого и Неблагого дворов. В тот вечер Лисандр и Алисандра впервые попросили короля-филида одуматься.

— Не бывать тому! — хмуро заявил Каллахан. — Ибо обида моя крепка. Жил я и прежде среди людей. Знать, сейчас судьба хочет от меня того же. Но знайте: я буду рад вам обоим, коли решитесь разделить мою участь.

— Почтём за честь, — ответила Алисандра за себя и за брата, и тот промолчал, хотя в душе был не согласен.

Лисандр терпеть не мог смертных, считал их низкими и алчными созданиями, недостойными уважения. Он надеялся, что увлечение Каллахана людьми быстро пройдёт, но ошибся. Король-филид всё больше увязал, как муха в меду, решая мелочные проблемы смертных. Но что было гораздо хуже — он противился пророчеству, гласившему, что война между эльфийскими дворами закончится, когда в неё вступят люди. На чьей стороне выйдут они в бой, та и победит. Лисандр не мог понять, отчего Каллахан медлит, и однажды не выдержал:

— Что стоит тебе убедить короля людей выступить на нашей стороне? Война закончится победой, и мы вернёмся домой.

Каллахан же вдруг разгневался и воскликнул:

— Мы на своей собственной стороне, друг мой. Не война изгнала нас из дома. Стало быть, не нам блюсти интересы дворов.

— Я давно уже не понимаю, что ты задумал, мой король, — вздохнул тогда удручённый Лисандр.

На следующий день он узнал, что Каллахан собирается создать свой отряд, и немедленно изъявил желание присоединиться. Вера в короля была ещё сильна в его сердце, но не сильней, чем желание быть полезным. Когда возникли Соколы, он первый встал плечом к плечу с командиром, а вовсе даже не принц Шон, в тот раз оказавшийся лишь вторым.

Велика была слава чародеев Соколов среди смертных: ими восхищались, об их подвигах слагали легенды, их боялись и уважали. Но Король-без-королевства недолго почивал на лаврах, радуясь своей новой участи. Вскоре дошли до него слухи, что эльфы, их сородичи, Соколов вовсе не жалуют. Ведь не будь их — люди давно вступили бы в войну. Каллахан же множество раз тому препятствовал, пресекая интриги обоих дворов.

Будучи в отчаянии, малодушно тогда поступил Лисандр. Не говоря никому ни слова, он отправился на поклон к Брэннану и, пав в ноги, слёзно молил о прощении. Но король-воин не принял его раскаяния, сказав так:

— Каждый из нас сделал выбор, Лисандр. Если сейчас ты готов с лёгкостью предать моего брата, как я могу быть уверен, что позже ты точно так же не предашь и меня?

И, не слушая более никаких уверений, выгнал его прочь.

Прознав о том, Алисандра велела брату молчать о своём позоре и ещё добавила:

— Мы отыщем способ вернуть Каллахана и Шона домой. Я всё придумаю, только подожди ещё немного.

И Лисандр ждал. Раз за разом он вспоминал горькие, как полынь, слова Браннана и корил себя за ту слабость. Что ему теперь оставалось? Свершать подвиги во славу Соколов, следовать за Каллаханом, единственным своим сюзереном, и принести вслед за ним клятву королю людей. Тогда Лисандр думал, что ниже падать уже не придётся — некуда. Также он считал, что должен понести наказание за своё малодушие и смирить гордость.

Но вот в один прекрасный день ему удалось завоевать доверие наследного принца Артура. Тот кичился своей дружбой с эльфом и готов был делать всё, что ему скажут. Жаль конечно, что принц был ещё ребёнком, но Лисандру не терпелось воспользоваться неожиданным подарком судьбы.

— Ни к чему ждать, пока малыш вырастет, — сказал он сестре. — С годами он может стать осмотрительнее. Ах, вот если бы сейчас погиб его отец, да ещё в том оказались бы виноваты эльфы Благого двора… Мальчик захотел бы отомстить — я в том уверен.

— Если наши короли о том узнают, ты никогда больше не будешь им другом, не войдёшь в их дом, не разделишь с ними вино и хлеб. Более того, твоя клятва будет нарушена, ведь оба мы, как и Каллахан, присягали на верную службу Артуру старшему до тех пор, пока существуют Соколы.

— Будь что будет! — отмахнулся Лисандр. — Я слишком устал ждать удобного случая. Может, такова моя судьба? Для чего-то же я появился на свет, хоть и не должен был? Мне не привыкать быть изгоем, но я хотя бы буду знать, что сделал это во имя великой цели.

— Я запрещаю тебе рисковать собой! — вскричала сестра. — Должен же быть другой способ.

— Тогда назови его. И я с радостью откажусь от своего плана.

Ничего не ответила Алисандра и больше не стала его отговаривать, вот только опять всё сделала по-своему…

Ещё до рождения новой луны король людей пал от её руки — не от руки Лисандра. Всё указывало, что это сделал Благой двор. Лишь в одном Алисандра допустила промашку: о её преступлении проведал принц Шон. Презрев и мольбы, и угрозы, он незамедлительно рассказал всё брату.

Представ перед королём, Алисандра призналась в содеянном. И хоть утверждала она, что Лисандр ничего не знал, ложь так сильно жгла её губы, что легко была обнаружена.

Брат и сестра предстали перед судом: тот, кто измыслил злодейство, и та, кто воплотила задуманное. Король-филид спел песню поношения клятвопреступнице. Несмываемые пятна позора украсили когда-то прекрасное лицо Алисандры. Она навеки потеряла возможность творить чары, а срок её жизни уменьшился и стал короток, как у смертных. Суровой была расплата.

Но тяжелее всего ей было узнать, что жертва оказалась напрасной. Подлая Медб, королева Благого двора, успела вдохнуть искру жизни в мёртвого короля, пока душа ещё не покинула тело. Взамен за услугу она мстительно потребовала, чтобы принц Шон отслужил ей сотню лет — и ни днём меньше. Наверняка негодяйке доставляло удовольствие думать, что принцу придётся биться на её стороне против своих же старых друзей, — война ведь и не думала заканчиваться.

Алисандра стойко сносила удары судьбы и лишь единожды смахнула слезу, поняв, что больше никогда не увидит милого её сердцу Шона: ведь через сто лет, когда закончится его служба, сама она будет давно в могиле.

Зато Лисандр легко отделался. Его магия осталась при нём — ведь своей клятвы он не нарушал. Но теперь Каллахан, как и Браннан, больше не желал видеть его и напутствовал так:

— Тот, кто измыслил коварный план, возможно, даже хуже той, кто его воплотил. Я больше не верю тебе, и не стану дожидаться другого раза, когда ты снова воткнёшь мне нож в спину. Не бывает предательств больших и малых. Предательство есть предательство.

«Всё это было ради тебя и Браннана!» — хотел было выкрикнуть Лисандр, но слова застряли у него в горле, а язык присох к нёбу.

Поэтому, не сказав ничего, он взял за руку беспомощную Алисандру и перенёс их обоих в царство медоносных лугов, где калеке-сестре не суждено было царить отныне. Она и добраться туда не смогла бы без посторонней помощи.

Матушка Маэна была в ярости. Она избила обоих детей тугой виноградной лозой и выделила им для проживания один маленький холм из всех своих угодий. В такой глуши должна была доживать свой век бедная Алисандра. А Лисандр искупал свою вину тем, что снова прислуживал ей и матери.

Он проклинал тот день, когда поделился с сестрой планами. Но надеялся, что всё можно исправить, если вернуть Алисандре магию и долгую жизнь, хотя все в один голос утверждали, что такого способа не существует.

Все, кроме фоморов.

Побеждённые, изгнанные и на долгие столетия запертые в Туманных землях, они унесли с собой много древних тайн. Именно этих знаний и возжаждал Лисандр. Не ради себя — ради спасения Алисандры. Годами он искал путь к Вратам, ведущим в Туманные земли. За это время Алисандра успела родить дочь, подобно всем феям медоносных лугов, утаив имя отца, и постепенно начала стариться. Это сводило несчастную эльфийку с ума. Всё больше времени она стала проводить во сне — ведь только сны у неё и оставались. Там она могла выглядеть по-прежнему молодой и прекрасной. Там они виделись с принцем Шоном.

Но вот Лисандру удалось поймать путеводную нить, и сам Бэлеар, предводитель фоморов, могучий статью и ужасный ликом, ответил на его призыв. Бэлеар заверил, что может вернуть утраченную магию, но взамен за услугу желает свободы для себя и своего народа. Немалая, но справедливая цена.

— Не верь всему, что говорят о нас. Прошли тысячи лет, зачинщики былых войн ушли в небытие, а я не держу зла на ныне живущих, — гулкий голос Бэлеара звучал внутри головы Лисандра. — Мы искупили преступления наших предков и хотим вернуться домой, чтобы жить в мире. Эльфы больше не пострадают от нашего оружия. Если ты поможешь нам, это будет к обоюдной выгоде.

Пускай не сразу, но Лисандр всё же согласился — тогда предводитель фоморов научил его, что и как нужно делать.

Тогда-то Лисандр снова оказался в гостях у своего старого знакомого принца Артура, в ту пору уже ставшего королём.

— Помнишь, как учил я тебя правде короля? — напомнил он не безусому юнцу, но взрослому мужчине, смотревшему на него с прежним обожанием и доверием. — Теперь же говорю тебе: несправедливость творится в мире. Те, кто жил здесь прежде людей и эльфов, были изгнаны и заточены. Но ты можешь закончить распрю длиной в тысячи лет. Достаточно слова и воли короля.

Артур согласился, и тогда Лисандр выдал ему свиток с заклятием Бэлеара и наказал прочитать его на третью ночь, в канун Самайна.

В тот день в небе сияла полная луна. Ветер стих, а на поля лёг чистый белый снег, до блеска высветлив праздничную ночь. Развернув свиток, Артур начал читать заклинание, и засыпающая земля внимала его словам.

Лисандр первым понял, что всё пошло не так, когда Артур вдруг ни с того ни с сего перешёл на древнеэльфийский — язык самых сильных чародеев, — которого никак не мог знать.

— Прекрати! — потребовал он, но король людей лишь мотнул головой: не в его силах было остановиться.

Бесчисленные Врата с тёмными провалами появлялись то тут, то там. Одни открывались в никуда, другие — в нижние миры, полные ужасных тварей, но самые большие вели прямиком в Туманные земли. Они готовились выпустить вооружённых до зубов фоморов, жаждавших крови.

Понял тогда Лисандр, что был обманут, ибо не знал, что фоморы — совсем не то, что эльфы, и легко могут лгать. Не с миром, но с войной возвращались они в родные края.

Собрав остатки сил, Лисандр попытался затворить Врата, но голос Бэлеара в голове мешал ему, хохоча и неистовствуя.

И тут подоспели Соколы.

Каллахан был начеку, зная, что в дни великих праздников границы между мирами истончаются. Его отряду частенько приходилось закрывать случайные щели, дабы обитатели иных земель не тревожили смертных. Но никогда раньше столько Врат не открывалось одновременно. Лишь объединив усилия, им удалось справиться с напастью.

Когда всё закончилось, Каллахан пожал Лисандру руку, как в прежние времена, и тот вмиг растаял. Но тут, словно гром среди ясного неба, раздался обиженный глас Артура:

— Это он дал мне заклинание!

Пробежав свиток взглядом, король-филид нахмурился, а затем с размаху ударил Лисандра по щеке, да так сильно, что сбил с ног.

— Что ты натворил, негодяй?!

— Я лишь хотел помочь! — размазывая слёзы по лицу, вскричал Лисандр; боль и обида захватили его без остатка.

— И потому чуть не привёл в наш мир фоморов? Хороша помощь! Да ты вообще знаешь, что было в этом заклятии? — Каллахан в ярости потряс свитком. — Хитрец Бэлеар наложил гейс на Артура и всех его потомков. Отныне они должны будут дважды в год — на Самайн и Бельтайн — читать колдовские слова, чтобы открывать Врата для злейших своих врагов. Если же когда нибудь фоморы или иные твари прорвутся в мир, король людей падёт. Ибо, своей рукой впустив врага на свои земли, он нарушит правду короля.

— Клянусь, я хотел не этого! — Лисандр, пошатываясь, поднялся на ноги: удар у Каллахана был тяжёл. — Бэлеар обещал вернуть магию и молодость моей сестре!

— Как ты вообще решился спутаться с этим лживым созданием? — ужаснулся король-филид.

— Не более лживым, чем твои любимые смертные! Он хотя бы подарил мне надежду…

— Раз я живу среди людей… — Каллахан недобро прищурился, выставив вперёд руку с перстнем. — Тебя, пожалуй, стоит отправить к твоим приятелям.

Крупная дрожь пробрала Лисандра. Он медленно опустился на колени в грязный подтаявший снег.

— Прошу, не надо! — его голос был едва слышен. — Без меня Алисандре не прожить и дня. Сжалься, отпусти! Я больше носа не высуну из медоносных лугов, пока жива моя сестра!

— Поклянись в том, — потребовал Каллахан. И Лисандр поклялся.

Это обещание не было нарушено, хотя хранить его пришлось совсем недолго. Уже в канун Поля ослабевшая Алисандра легла в постель и больше не встала, испив целую бутыль отвара сон-травы. Когда же после длинной ночи взошло солнце, на холм явилась Маэна. Она забрала спящую мёртвым сном дочь и маленькую внучку по имени Брендалин — свою новую наследницу, — а сына напутствовала так:

— У меня нет нужды в тебе, а у тебя во мне. Уходи и прощай.

Свершилось то, чего так боялся Король-без-королевства. Он потерял всех, кого любил, лишился дома и ушёл, куда глаза глядят.

Говорят, Алисандра, состарившись, умерла во сне, подобно обычной смертной. До самой кончины она снилась своей дочери, рассказывая дивные истории об эльфийских королях и далёких землях.

Говорят, Лисандр ещё раз встретил Каллахана на узкой дорожке и поплатился за всё: король-филид заточил его в отдалённом мире за Вратами холода.

Говорят, малютка Брендалин однажды стала видеть дядю во снах, говорить с ним тайком, не признаваясь строгой бабке Маэне, и жалеть его. Ведь, по словам Лисандра, выходило, что не заслуживал он своей участи, а если и наделал глупостей по молодости, то давным давно во всём раскаялся и нынче мыслит лишь об одном — свободе. А Брендалин тоже мечтала о дне, когда станет сама себе хозяйкой, поэтому согласилась помогать.

Она не знала, что дядя не оборвал связи с Бэлеаром в надежде получить от фоморов знания и силу. Не ведала, что стала камешком в чужой руке. И уж тем более не подозревала, что за это время Лисандр от своих приятелей за Вратами научился безболезненно лгать.

И всё же в чём-то они были похожи: дядя и племянница, мать и дочь — будто ростки от одной яблони. Каждый поначалу хотел лишь быть полезным всем тем, кого любит. Но доброе намерение обернулось злом. Вот и всё.

Солнце давно зашло, но на поляне, куда слетелись тысячи светлячков, было светло, как днём. Некоторые огоньки переползли с травы и уселись на одежды Каллахана, украсив его волосы, будто дивные самоцветы; самые смелые устроились прямо на венце.

— Выходит, Лисандр просился назад, а Браннан его не принял? — командир усмехнулся, но смешок получился с налётом горечи, а улыбка вышла кривой. — Этого я не знал.

— Меня вот что заботит, — подал голос рыцарь Сентября. — А ты, выходит, тоже сновидица, как и твоя мать?

Брендалин вскинула подбородок, не забыв, впрочем, повернуться к слушателям здоровой щекой.

— Это не твоё дело, недоэльф!

— Ишь какая вредная! То улыбается, то кусается, — восхитился Мартин. — Сентябрь, она не твоя дочь случаем?

— Нет, не моя, — отрезал Шон, не считая нужным пускаться в дальнейшие пояснения.

— Если вам интересно, её дар довольно слаб, — задумчиво произнёс Каллахан, не обращая внимания на то, как вытянулось от досады лицо Брендалин. — Его хватило, чтобы поддерживать связь с матерью. И чтобы Лисандр смог ей присниться. Родная кровь усиливает связь.

— Бедный король, ужасный гейс! — вслух посочувствовал Элмерик. — Как он, небось, потом себя проклинал за то, что связался с Лисандром… И как только с ума не сошёл?

— А кто сказал, что не сошёл? — вздохнул Шон. — Это он остался в истории под прозвищем Артур Обличитель.

— Артур Шестой! — ахнул бард, — создатель Ордена Искупления! Это он запретил дикую магию.

— Сложно обвинить его в том, что он её боялся, правда? Как и в том, что Его Величество никому не доверял и повсюду видел заговоры.

— Некоторые из них, кстати, были вполне реальными, — добавил Каллахан. — Ты тогда многое пропустил, Шон.

— Ну спасибо, что напомнил!

— Простите, что прерываю, — Брендалин закусила губу. — Я хотела бы узнать, стоила ли моя история королевской помощи?

В её голосе было больше страха, чем вызова. Но эльфийка держала лицо до последнего.

— Пожалуй, я услышал кое-что новое для себя, — кивнул Каллахан. — Я устрою вам встречу с Брэннаном. Но решать ему. И я бы на твоём месте на тёплый приём не рассчитывал.

— Это ещё почему? — Брендалин игриво улыбнулась; на её плече распустился синий цветок. — Он был без ума от моей матери. А я, говорят, на неё похожа…

Элмерик поперхнулся и закашлялся. Эльфийка же, глянув на него, звонко рассмеялась:

— Я снова сделала тебе больно, глупый мальчик? Прости, но мы плохая пара. Признаться, смертные вообще не в моём вкусе. Не знаю, что тогда на меня нашло…

— Не льсти себе, — хрипло отозвался бард. — Мне всё равно, с кем ты сейчас путаешься. Хочешь предложить себя королю — валяй…

На его плечо легла тяжёлая ладонь наставника. Он то ли призывал Элмерика не забываться, то ли пытался приободрить, а может, и то и другое разом.

— У Браннана крепкая память. Он долго помнит добро, но ещё лучше запоминает обиды. Быть дочерью Алисандры — дурная рекомендация. Впрочем, не будем загадывать… — Каллахан протянул Брендалин руку. — Идём.

— Нет, прошу: пусть он придёт сюда!

— Не много ли чести?

— Только в сердце леса дядюшка не сможет проследить за нами, — вздохнула Брендалин. — И есть ещё кое-что, о чём вам следует знать. Лисандр научился от фоморов не только лжи. Он может заставить меня сделать то, чего я не хочу. Прежде эльфы могли творить подобные вещи лишь со смертными — когда зачаровывали и уводили в холмы или просто дурачили их, — но никогда со своими сородичами.

— Тревожное известие, — нахмурился Каллахан. — Пожалуй, я позову брата.

— Что, сюда? Прямо сейчас? — вскинулся Шон. — Знаешь, мне не хотелось бы…

— Тогда проснись. Мне ничто не угрожает, как видишь. И Мартина с собой забери. Ему, небось, наскучили наши эльфийские церемонии.

— Нет, мне очень интересно, — сказав это, Мартин широко зевнул, вызвав тихий смешок командира. — Кстати, я выиграл, Сентябрь! Верни мои лук и стрелы.

— Дома верну, — Шон взял его за руку, и оба пропали с глаз долой. Лишь на траве одиноко осталась лежать перчатка, которую рыцарь Сентября обронил впопыхах.

Всё это время Элмерик старался сидеть тихо, как мышь, в надежде, что наставник забудет о его присутствии и не станет отсылать прочь.

Каллахан встал, расправил плечи, достал из светлой поясной сумки с серебряными пряжками длинное перо ворона и, пропев несколько строк на эльфийском, подбросил его в воздух. В сердце Чёрного Леса вмиг поднялся ветер. Ветви зашумели, по листьям закрапал мелкий дождь, вдалеке послышалось карканье воронов. Пара капель, просочившихся сквозь густую листву, упали Элмерику на лицо.

Затаив дыхание, бард ждал явления короля-воина. Он не сразу заметил, что Брендалин хитро улыбается.

— Есть ещё кое-что, о чём тебе должно знать, король. Это могло бы стать моим последним козырем, если бы прочих не хватило. Но так и быть, забирай свежую весть без платы: на днях королева Олнуэн ушла из бруга, бросив мужа и весь Неблагой двор.

Элмерик, наверное, впервые увидел Каллахана растерянным.

— Куда ушла? Почему? — он схватил Брендалин за плечи, развернув к себе.

— К Медб, разумеется. А вот почему… Думаю, вы сможете обсудить это между собой.

Она смотрела прямо за спину командира. Элмерик невольно проследил за её взглядом и обомлел: позади Каллахана появился эльф, похожий на него как две капли воды, только с чёрными волосами — такой же, как в недавнем видении. Сомнений не было: на поляне стоял Браннан, зимний король Неблагого двора. В руке он держал обнажённый меч.

Увидев Каллахана, Браннан отрывисто и жёстко что-то произнёс по-эльфийски. Кажется, что-то вроде «зачем я здесь?», звучащее довольно грубо, почти враждебно. Его голос с заметной хрипотцой был ниже, чем у брата, а в тоне сквозили плохо скрываемое нетерпение и… усталость. Впрочем, его можно было понять: призвали непонятно куда и зачем посреди ночи — любой бы был недоволен.

Хотя… Браннан не выглядел так, будто бы его только что выдернули из постели и прибыл к месту встречи при полном параде. В отличие от Каллахана, он предпочитал в одежде чёрные и серые цвета, общим же у них был только багряный.

Браннан, как и положено правителю, совершенно не чурался роскоши: его кожаные наручи с накладками из серебра были инкрустированы тёмными топазами. Плащ из чёрного сукна с алым подкладом был прихвачен на плечах фибулами с вороньей головой, а вместо меховой отделки на плечах красовались чёрные с синим отливом перья. Грудь украшал крупный медальон — такой же, как у Каллахана, только не золотой, а серебряный. Королевский венец напоминал сплетение ветвей с рубиновой каплей на лбу.

Теперь Элмерик понимал, что имел в виду мастер Дэррек, когда упоминал, что близнецы, схожие лицом, во всём остальном разнились, как день и ночь.

Каллахана Элмерик тоже с самого начала побаивался, но его сила была спокойной, уверенной, незыблемой, как гора, поросшая колючим дроком. При взгляде же на Браннана больше хотелось не восхищаться, а убежать, куда глаза глядят, чтобы спрятаться как можно дальше. Сила короля воина была сокрушающей и безжалостной, как горный поток, бушующий меж камней. И всё же страх не помешал Элмерику залюбоваться уверенной поступью короля Неблагого двора. Казалось, деревья сами тянут к нему изгибы ветвей, и даже стебли засохшей травы, оживая, наполняются жизнью под его ногами. А вот светлячки, наоборот, разлетелись врассыпную, и вокруг Браннана на поляне возникло тёмное пятно с неровными очертаниями.

Брендалин, не дожидаясь разрешения, вышла вперёд, присела в глубоком поклоне и, к огромному разочарованию Элмерика, заговорила с королём тоже на эльфийском. Бард с грехом пополам разобрал, что она назвала себя, упомянула имя матери и поручителя — короля филида, — а потом, по всей видимости, пустилась в восхваления его Величества, уверяя в своей нижайшей преданности.

Браннан выслушал, потом отодвинул пальцами высокий воротник эльфийки, придирчиво осмотрел царапины на её нежной щеке и выдал вслух нечто такое, отчего Брендалин залилась краской до самых кончиков ушей. Она задыхалась от ярости, но возразить не смела. А Элмерик хоть и старался не поддаваться низменным чувствам, но толику злорадства всё-таки ощутил. Так ей и надо, льстивой лисице!

Каллахан же, глядя на происходящее, коротко усмехнулся и на языке людей вдруг сказал:

— Ладно, хватит с тебя! — он положил руку на плечо брата, и тот растаял в воздухе, а в пальцах у эльфа оказалось уже знакомое Элмерику чёрное пёрышко.

— Какого?… — прорычала Брендалин, сжимая кулаки, но под внимательным взором командира одумалась и добавила уже более спокойно: — Мой король, но мы же в сердце леса, тут нельзя колдовать!

— Вот именно. Однако тебя не смутило, что мой брат так легко появился на зов.

— Ну… Конечно, я знала, что кое-какие волшебные вещицы не теряют свойств даже здесь, если их создала королевская рука. Потому что только древняя магия королей действует на этой земле.

— И у тебя таковые есть, — он утверждал, не спрашивал.

Брендалин, сверкнув фиалковыми глазами, сняла с шеи кулон с горным хрусталём и со вздохом положила его в протянутую ладонь Каллахана.

— Я носила это для защиты. В моём положении нужно всегда быть начеку, или быстро умрёшь.

Командир взвесил украшение в ладони, посмотрел сквозь камень на летающих светлячков и вернул амулет владелице.

— Твоё счастье, что ты не замышляла зла против Браннана. Иначе я бы тебя убил.

— Я не посмела бы… — немного привядшие цветы в волосах Брендалин распустились и заблагоухали с удвоенной силой.

— Я бы на твоём месте не питал ложных надежд. Оригинал вряд ли будет вежливее, чем двойник.

— О, не сомневаюсь. Но я же прошла проверку?

Каллахан не удостоил её ответом. Вместо этого он приложил перо к губам, прикрыл глаза и что то зашептал, второй рукой размашисто чертя в воздухе знаки. Сперва Элмерик подумал, что это огам, но быстро понял, что ошибается: это была музыка. Так только настоящий король-филид мог заставить запеть молчаливый лес. Каллахану не нужен был музыкальный инструмент для чаропения. Музыка была в его крови, в душе, в окружающем мире. Звон капели по листьям, свисте ветра, трели ночных птиц, треск ветвей — всё это складывалось в завораживающую мелодию. Даже Брендалин, позабыв о своих обидах, стояла и внимала, раскрыв рот.

И Браннан пришёл на зов — возник в вихре сухих листьев, такой похожий на своего двойника. Тот же облик, те же одежды, та же сокрушительная сила, от которой замирает дыхание и леденеет кровь. В воздухе повеяло холодом и лето, царившее в сердце леса, уступило место осени. Король-воин с нажимом повторил ту же фразу, которую Элмерик прежде перевёл как «зачем я здесь?». Стоило признать: командир действительно хорошо знал своего брата…

Каллахан ответил ему на эльфийском. Брендалин, наученная горьким опытом, уже не лезла вперёд, а скромно стояла поодаль, сложив руки поверх складок юбки, склонив голову, увенчанную цветами, и опустив глаза к земле.

Браннан даже не глянул в её сторону. Он перешагнул через круг опавших листьев, взял Каллахана за плечи и развернул к себе, пару мгновений просто глядел глаза в глаза, а потом порывисто обнял. Эта встреча меньше всего походила на старую вражду.

Разомкнув объятия, они одновременно заговорили и хором рассмеялись. Потом Каллахан начал свой неторопливый рассказ. Король-воин то мрачнел, то становился задумчивым, во взгляде поселилась обеспокоенность.

Элмерик, вконец искусавший все губы, дал себе зарок, что теперь с удвоенным усердием будет учить эльфийский, — зато стало ясно, почему его так легко оставили, а не отправили домой. Вряд ли Каллахан забыл про непутёвого ученика, просто был уверен, что при Элмерике можно говорить без опаски, — всё равно тот ничего не разберёт.

Вот мелькнуло имя Лисандра, и Браннан что-то резко спросил у Брендалин, словно выплюнул обвинение. Эльфийка втянула голову в плечи и, прикрыв рукой раненую щёку, залепетала оправдания. Браннан бросил ещё пару отрывистых фраз.

Девушка на мгновение замешкалась, а потом, покорно кивнув, опустилась на колени. Её дальнейшие речи напоминали какой-то стих. Вряд ли это были чары. Скорее, клятва. Закончив говорить, она вложила свои руки в широкие ладони короля. Браннан помог ей подняться с колен и скрепил присягу поцелуем. Элмерик понял: Брендалин добилась своего, король взял её под свою защиту.

А Каллахан опять заговорил. Теперь в его устах прозвучало имя королевы Олнуэн, и тут уже Браннан зло глянул на брата. Травы, до сих пор льнувшие к сапогам короля-воина, отпрянули в стороны. Более не сдерживая гнев, он прокричал свой ответ и толкнул Каллахана в грудь. Но вместо того, чтобы дать отпор, командир повесил голову, будто признавая вину. Его следующие слова прозвучали совсем тихо, но Браннан от этого разозлился ещё больше. Он отвернулся, а когда Каллахан попытался дотронуться до его плеча, сбросил руку брата. Тут уже и наставник не сумел сдержаться: в его речи появились не только обвиняющие нотки, но и близкие к оскорбительным слова.

Элмерик попятился, не желая подворачиваться под горячую руку ссорящимся эльфам, но споткнулся о корень дерева и тихо ойкнул.

— Человек? — процедил Браннан сквозь зубы, брезгливо кривя рот. Слово, которое отродясь не было оскорблением, в его устах стало таковым.

— Мой ученик, — пояснил Каллахан, переходя на язык Объединённых Королевств.

— Да ты спятил! — Браннан закатил глаза. На языке людей он говорил с заметным акцентом, почти проглатывая гласные.

— Не тебе судить, что мне делать.

Браннан пристально глянул на Элмерика.

— На твоём месте я бы не связывался с эльфами, юноша. Мы приносим смертным одни несчастья.

— Я думаю… — начал бард, но король-воин отмахнулся.

— Мне безразлично, что ты думаешь.

И вдруг поляну огласил громкий смех. Браннан заозирался, положив ладонь на рукоять меча.

— Годы идут, ничего не меняется: самонадеянный Браннан по прежнему не слушает никого, кроме себя. Не слишком мудро для короля Неблагого двора. Финварра вряд ли был бы тобой доволен, — голос, шедший из ниоткуда, определённо принадлежал мастеру Шону.

— Где ты прячешься? — крикнул король-воин. — А ну выходи!

— Вот ещё, стану я от тебя прятаться! — тёмный силуэт рыцаря Сентября, окружённый слабым магическим сиянием, вновь возник на поляне. — Думал, это ты меня избегаешь последнюю пару сотен лет.

— Зачем ты вернулся? — нахмурился Каллахан. — Я думал, что попасть сюда второй раз за ночь невозможно.

— Для меня и не такое возможно, — Шон вздёрнул подбородок. — А ещё… может, я соскучился по дорогому кузену. Ведь мы кое-что так и не выяснили. Правда, Браннан?

Он пошёл прямо на короля-воина, и трава не приминалась под его стопами. Браннан невольно отступил на шаг, немало поражённый таким напором. Впрочем, он быстро взял себя в руки и приготовился к схватке.

— Шон, перестань, — тихо, но веско произнёс Каллахан. — Ты ничего не добьёшься.

Рыцарь Сентября, оказавшийся в этот миг лицом к лицу со своим недругом, вдруг наклонился и поднял у того из-под ног перчатку.

— Вот, обронил. Подумал: надо бы вернуться, подобрать. Да не буду я тебя бить, Браннан. Уже пробовал, помнишь? Поначалу казалось, что отвёл душу, а потом понял: нет, не помогает.

Даже под маской была видна его кривая усмешка.

— Тогда чего ты от меня хочешь, недоэльф? — процедил Браннан. — Может, слов утешения?

— Неужто ты такие знаешь? — восхитился Шон, шагнув ещё ближе. Казалось, между ним и королём воином воздух сейчас заискрит и воспламенится. — Ну, говори. Я бы, пожалуй, послушал…

Лицо короля-воина окаменело.

— Слова жалости унижают. И я всё сказал ещё тогда.

— А кстати, как там братец Эйвеон? — не унимался Шон. — Хорошо себя чувствует? Передай ему, что я волнуюсь: лицо-то у него моё. Он ведь не забывает, что ему нельзя долго бывать на открытом солнце?

— Я ему напомню, если желаешь. Чего ещё ты от меня хочешь?

— Ты знаешь, чего я хочу, — Шон толкнул его плечом, проходя мимо, и остановился рядом с Каллаханом. — Не пора ли нам? Тут становится слишком тесно.

— Ты знаешь, что я не могу исправить содеянное, даже если пожелаю, — глаза Браннана почернели. Ветер встопорщил перья на его плаще, и король-воин стал ещё больше похож на взъерошенного ворона.

— Но ты ведь не желаешь? Понимаю, вам с Эйвеоном и так неплохо.

Каллахан схватил Шона за рукав и сделал едва заметный знак бровями. Браннан поморщился, будто съел что-то очень горькое.

— Я явился сюда не для того, чтобы с тобой ссориться. Но вижу, будет разумнее нам продолжить в другой раз, — он старался чётко выговаривать каждое слово, его акцент становился ещё заметнее. — Мы уходим.

Браннан протянул руку побледневшей Брендалин, и та, дрожа как осиновый лист, вцепилась в ладонь короля-воина.

— Я так и знал! Всегда сбегаешь, как только мы начинаем говорить, — рассмеялся Шон. — Трус!

Браннан аж задохнулся от гнева, но ладонь своей спутницы всё же не выпустил, а, напротив, сжал её ещё сильнее. Брендалин, присев, охнула от боли.

— Мы ещё вернёмся к этому, — хрипло пообещал Браннан. Сложно сказать, чего в его голосе было больше: мольбы или угрозы. Он перевёл взгляд на Каллахана. — Мы ведь условились?

Командир кивнул. Сухие листья взметнулись в воздух. Миг — и Браннан с Брендалин пропали из виду, Каллахан поймал кружащееся в воздухе чёрное перо и воткнул себе в волосы.

— Полагаю, перчатку ты оставил намеренно?

— Разумеется, — ничуть не смутившись, признал рыцарь Сентября. — Это была лазейка на всякий случай. И она пригодилась.

— Мне что, нельзя уже спокойно поговорить с братом?

— Спокойно? — усмехнулся Шон.

Элмерик впервые разглядел в его лице — той части, которую не скрывала маска, — сходство с Каллаханом и Браннаном. Схожий изгиб бровей, такой же скрытый огонь и бешеное упрямство во взгляде.

— Мы повздорили, — нехотя признался Каллахан, сняв венец.

— О, я даже не сомневался. Разве когда-нибудь бывало иначе?

— Бывало… Давно, но бывало. Зато мы обсудили кое-что важное. Браннан предложил нам помощь в грядущей битве. Полнолуние близко. Нам не помешает сильный союзник.

— Какое неслыханное бескорыстие! Может, ещё и Медб позовём?

Каллахан бросил взгляд на прячущегося за сосной Элмерика и рявкнул:

— Хватит! Дома договорим.

Рыцарь Сентября кивнул и, щёлкнув пальцами, растворился в воздухе.

Каллахан в сердцах стукнул кулаком по стволу. На содранных костяшках выступила кровь. Вмиг опомнившись, он осторожно накрыл ладонью рисунок коры, будто бы извиняясь перед лесом за невольную вспышку гнева, и некоторое время стоял, невидящим взором глядя куда-то во тьму.

С неба посыпался мелкий колючий снежок. Словно Шон, уходя, забрал с собой осень, и на поляну вернулась зима.

— Пойдём отсюда, — кутаясь в плащ, хрипло сказал Каллахан. Теперь их с Браннаном голоса казались очень похожими. — Пора домой.

Глава тринадцатая

Элмерик думал, что, вернувшись за полночь, они застанут всех мирно спящими, но ещё на подъезде оказалось, что в гостиной горит свет. И на кухне тоже. И даже в спальне. Сердце забилось от дурного предчувствия.

Никто не встретил их, и Элмерику пришлось самому вести Чёрного и Пегую в стойло. Белоснежный Бран, как обычно, справился сам.

Пока он рассёдлывал коней, дверь вдруг скрипнула и на пороге возникла запыхавшаяся Розмари.

— Рик, ты здеся?

— Угу. Что за переполох в доме?

— Ой, ты не поверишь-та!

Девушка скользнула внутрь, походя похлопала белого жеребца по холке, и взяла в руки скребок.

— Дай помогу-та! Значится, так: всё было мирно-то до самого ужина. Но Орсон — тоже мне забияка выискался — опять прицепился к Риэгану. То ему не так, это не эдак. Риэган-та сперва терпел-терпел, а потом как рявкнет. Говорит, мол, придержи язык, Орсон Глендауэр, или после пожалеешь о своей дерзости!.. Представляешь? Так прям и сказал-та — Розмари весьма похоже изобразила интонации таинственного гостя, и Элмерик, не удержавшись, прыснул в кулак.

— И что? Эти двое не первый раз ругаются. Все уже привыкли и махнули рукой. Ну, кроме Келликейт, конечно.

Розмари тем временем отвлеклась на белого жеребца:

— Ох, не жалеет тебя хозяин-та. Таскает где ни попадя по буеракам и грязюке. Я бы его пожурила, да, боюсь, на смех поднимет-та…

Жеребец мотнул головой, будто бы не соглашаясь. Девушка вздохнула, утёрла пот со лба и вновь повернулась к Элмерику:

— То-то и оно — Келликейт. Она завсегда на стороне Орсона была, а Риэгана шпыняла почём зря. А тут вдруг переменилась-та и как давай орать: мол, думай, что говоришь, дубина! Мол, всё зашло слишком далеко. Орсону бы тут одуматься, но нет. Разозлился пуще прежнего, кулачищи свои сжал и ляпнул, что ждал честного боя, да противник трусоватый попался — всё бежит да бежит. Тут-то Риэган рожей-та покраснел, будто его по мордам тряпкой хлестнули али чем похуже-та…

— Да уж… Любой на его месте вспылил бы, — нахмурился Элмерик.

Если судить по рассказу Розмари, Орсона и впрямь занесло. Уж в чём, а в трусости Риэгана сложно было упрекнуть. Но кто не терял голову от любви?

— Ты дальше слушай. Покраснел он, значится, что твоя свёкла, да как заорёт: мол, возьми свои слова обратно, Орсон Глендауэр! А Сонни наш такой вылез вперёд глаза сверкают, и грит: ха, и не подумаю! А Риэган ему: «Ты глупец, нам не друг с другом воевать надо. Но если уж ты так напрашиваешься, то вот тебе», — и за грудки схватил, аж рубаха треснула. А потом по морде ему н-на!

— А Орсон что? — Элмерик даже про своего коня забыл — так и замер со скребком в руке.

— Тоже зарядил ему со всей душеньки. Во-о-от такенный фингалище поставил-та! — Розмари показала размер, явно преувеличивая. — И рожу разбил. Глаз теперь-то заплыл и не открывается вообще. Риэган замешкался, пока утирался, а тут Келликейт как повиснет на Орсоне да как заорёт: «Идиоты, прекратите оба!»

Девушка отложила скребок и, достав из кошеля частый гребень, принялась расчёсывать белоснежную гриву жеребца.

— В общем, они не сразу, но всё-таки прекратили. Риэган в ярости ушёл. Сказал только напоследок, мол, не ожидал от вас обоих. И ладно Орсон — что с дурака взять? Но Келликейт могла бы сказать зачинщику прекратить, а не кричать на всех. А раз так, то совет им тогда да любовь обоим. Сказал так и хлопнул то дверью — аж стены дрогнули. Орсон-та после тех слов приосанился, глянул горделиво, но тут Келликейт как дала ему леща и сбила всю спесь. Тот охнул, за щёку схватился, стоит красный и злющий, как сотня болотных бесов. А она подошла ещё поближе-то, встала на цыпочки и что-то этакое на ухо шепнула, отчего Орсон вмиг побледнел и как стоял — так и рухнул как подкошенный в кресло. И с тех пор не встаёт, бормочет какую-то ерунду и опять заикается со страху.

— Сильно заикается? — встревожился Элмерик.

— Очень. Испужался, видать, сильно. А что ему Келликейт сказала-та — не знаю. Сама-то она после всего за Риэганом побежала. И до сих пор в его комнате сидит. Такие дела.

— А наставники почему не вмешались?

— А что наставники? Грят, сами набедокурили — сами и разбирайтесь… Ой, а что это у тебя рубаха-та драная? Хочешь, зашью?

Очень хотелось согласиться, но Элмерик знал, что Розмари и без того забот хватает.

— Я сам. А что касается Келликейт, Орсона и Риэгана…

— Да дурачки они, — фыркнула девушка, — все трое! Эх, ну почему за меня никто в жизни ни разу не дрался-та, а?

— А как же мы с Джерри? С бесами. Когда из кокона тебя вытаскивали.

— Ой, это другое! — Розмари, смешно наморщив нос, чихнула. — О, вишь, правду говорю. Нам нынче вместе надобно держаться. Чтобы фоморам этим и Лисандру проклятому хвосты пообрывать!

— У фоморов нет хвостов.

— Ха, а ты их, можно-то подумать, видел!

— Не видел, и видеть не хочу. Просто не говори так. Это некрасиво. Скажи, что мы не должны ссориться, чтобы вместе победить. Ты же теперь в Соколином отряде, на службе у короля, а не в курятнике!

От его наставлений девушка немного смутилась:

— Ну да, я это и имела в виду. А ты-та сам хорош гусь! Кто с Джерри поругался, а?

— Мы уже всё выяснили, — поспешил оправдаться бард.

— Врёшь! Я знаю-то, что вы не помирились, — Розмари вытерла руки о передник, любуясь работой: хвост и грива белого коня были заботливо расчёсаны и прибраны волосок к волоску, а в гриве красовалась вплетённая алая лента с серебристым бубенчиком на конце.

— Не вру! — обиделся Элмерик. — Вообще-то я и не говорил, что мы помирились. Просто решили, что ссора не помешает нам сражаться бок о бок. Может, Орсон и Риэган тоже так сумеют?

— Не-а. Мастер Патрик говорит, мол, командир-то ни за что не пустит-то Риэгана в бой, как бы тот ни просился.

— И очень зря. Думаю, такой сильный мечник будет нам очень полезен.

— Он не только воин-та, — шепнула Розмари, оглядываясь. — Мастер Патрик сказал, что гостю-та нашему важное дело предстоит. Он будет ворота открывать, представляешь? Значится, тоже колдун, как и мастер Шон. А мастер Шон-та нынче…

— Погоди! — Элмерик не поверил своим ушам. — Повтори, что ты сейчас сказала?

— Да вот говорю-та, что мастер Шон…

— Нет, — бард почувствовал, как губы вмиг пересохли, а сердце неровно заколотилось от неожиданной догадки. — Раньше. Что ты сказала про Риэгана.

— А! Колдун он, кажись. Будет открывать ворота. А как оттуда тварь-та выпрыгнет…

Дальше Элмерик не слушал. Только хлопнул себя по лбу от досады: и как же он раньше не догадался?! Всё же одно к одному сходится…

— Мне надо в дом!

Он сунул оторопевшей девушке в руки скребок и выбежал из конюшни. Та, помедлив лишь мгновение, рванула следом, подбирая юбки:

— Постой-ка! Что за пожар? Ну погоди меня-то, а!

Орсона в зале не оказалось. Вместо него в кресле, положив ногу на ногу, сидел сонный Джеримэйн и читал книгу. Смерив запыхавшегося Элмерика уничтожающим взглядом и даже не посмотрев на Роз, он процедил:

— Нигде покоя нет от вас! Шли бы уже спать. Время, вообще, видели?

— Где Орсон-то? — Розмари обмахивалась ладонью. Её вязаная шаль сбилась с плеча и теперь волочилась по полу, собирая пыль.

— Наверху, — Джеримэйн указал на потолок. — Сидел тут, двух слов связать не мог. Всё бубнил, что его теперь убьют. Повесят. Четвертуют. Бросят бешеным собакам. Сожгут заживо. А когда все известные кары закончились, встал и пошёл к Риэгану на ватных ногах.

— А ты что же с ним не пошёл-та? — Розмари топнула башмаком. — Я кого просила-то присмотреть, а?

— Он велел за ним не ходить.

— Мало ли кто что велел! Разве так друзья поступают? Ох, прокляну я тебя щас…

— Да он не драться пошёл, а мириться! И тут ему никто не помощник. Взрослый мужик, пусть сам разбирается. А я ему не нянька.

— Какой же ты бессердечный-та! — девушка в сердцах замахнулась, хотя стояла слишком далеко, чтобы ударить.

Элмерик успел перехватить её запястье.

Вообще, с ведьмами так нельзя: может проклясть ненароком. Но хватит им на сегодня глупостей и драк.

Розмари открыла рот, явно собираясь разразиться очередной гневной тирадой, но вместо этого вдруг осеклась и ахнула. Джеримэйн побледнел и резко подскочил, с грохотом сдвинув тяжёлое кресло. Элмерик проследил за его взглядом и сам поспешил поклониться, потому что в дверном проёме, касаясь головой притолоки, стоял Риэган с королевской гербовой цепью на груди. Суровое лицо гостя казалось выточенным из камня. Если не считать ярко фиолетового кровоподтёка и заплывшего до едва заметной щёлочки глаза, то теперь он весьма напоминал свой чеканный профиль на монетах.

— Прошу прощения, — сказал Риэган (или, вернее, Артур Девятый). — Мне стоило открыться раньше. Но я, увы, не думал, что дойдёт до такого…

Скривившись, он потрогал опухшее, посиневшее веко. За его спиной с обречённым лицом идущего на казнь маячил Орсон в разорванной рубахе. Нос у великана был разбит, кровь размазалась по лицу и засохла бурыми разводами. Келликейт опасливо держала своего друга за рукав, чтобы тот не натворил новых бед.

— Вы король, и вольны поступать, как вздумается, — сказал Элмерик, не решаясь выпрямиться без дозволения. — Мы же всегда рады приветствовать Ваше Величество. Позвольте же выразить наше…

— Вот именно этого я и хотел избежать, — вздохнул Артур Девятый, по привычке оглаживая аккуратную бороду. — А ну встаньте все! Нет, лучше сядьте. И давайте проясним: здесь моё имя Риэган. Я не хочу, чтобы мне кланялись, называли Величеством или вдруг прибегали ни свет ни заря с намерением немедленно присягнуть на вечную верность.

Он бросил взгляд через плечо на Орсона — тот покаянно вздохнул, опуская взгляд, а король продолжил:

— Лечить проказу и чахотку прикосновением я тоже не умею, если что. Это чтобы вы знали на будущее. А если замечу, что кто-нибудь станет мне поддаваться в тренировочных поединках — разгневаюсь. Ясно?

Элмерик наконец то выпрямился и, не найдя подходящих слов, просто кивнул.

— Король… — протянул Джеримэйн свистящим шёпотом, падая обратно в кресло. — Ну обалдеть! То есть я хотел сказать, какая неожиданность.

Риэган улыбнулся, явно наслаждаясь его замешательством.

Элмерик, подумав, придвинул себе стул и тоже сел. Он чувствовал дрожь в коленях — наверное, от облегчения, что все живы. И мысленно проклинал последними словами свою недогадливость. Схожесть черт Риэгана и Орсона должна была ещё раньше натолкнуть на мысль: известно ведь, что Глендауэры в давние времена породнились с королевской семьёй: помнится, дочку Артура Первого — леди Дженибеллу — отдали когда-то за Родерика Глендауэра, лорда Трёх Долин. И манеры гостя намекали на непростое происхождение. И то, как его боялся сам Олли Счастливчик, который вообще никого не боится. А уж о прежнем знакомстве Келликейт с Его Величеством как можно было не вспомнить? Ведь знал же, что ещё совсем юный Артур Девятый приехал свататься в Ключ Рассвета и выбрал не ту девушку…

Розмари, едва оправившись от потрясения, пригладила руками волосы, вытерла ладони о фартук, поправила лежавший на плечах платок, прокашлялась и тихим голосом спросила:

— Господин Риэган, а что теперь будет-то с Орсоном?

— Просто Риэган, — поморщившись, поправил король, — без «господина». А что с ним должно быть?

— Ну… его не казнят? — непривычно тонкий голос Розмари дал петуха, губы задрожали, и Риэган, не выдержав, сгрёб её руки в свои огромные ладони.

— Не бойся. Мы поговорили и всё выяснили. Я не гневаюсь.

Девушка шмыгнула носом, изо всех сил стараясь сдержать рвущиеся наружу слёзы облегчения.

— Но… Он же такое ляпнул-та!

— Он сказал лишнее, это правда. А после пришёл, чтобы присягнуть мне на верность. И я принял присягу. Орсон Глендауэр теперь не только мой родич и брат, но и рыцарь. Его жизнь принадлежит мне, — Риэган обвёл суровым взглядом всех присутствующих и добавил: — Но вы так не делайте. Хватит и того, что вы королевские Соколы. — И рассмеялся.

Казалось, кто-то нарочно заставил время лететь с удвоенной силой. Вот на чёрном небе только появился тонкий серпик растущей луны. А вот к нему уже прирос маленький краешек. А потом ещё кусок, напоминающий ломтик сыра. Глянув в окно сегодняшним вечером, Элмерик удивился: оказалось, до полнолуния не хватало всего ничего.

В канун Самайна ему было очень страшно. Сейчас же он будто устал бояться. Да и просто устал. Сколько книг было прочитано в эти дни, сколько мелодических чар выучено — не сосчитать! Измученные струнами пальцы ныли так, что бард порой просыпался ночами от боли. Он старался изо всех сил, но этого всё равно было недостаточно. Потому что есть вещи, к которым не будешь готов никогда.

И всё же, когда мастер Каллахан сказал, что желает за ужином обсудить планы на завтра, сердце предательски ёкнуло. Это была его первая ночь перед боем. А это не совсем то же самое, что канун поэтического состязания.

В зале накрыли стол и пожарче растопили камин. Заоконные кормушки для брауни перенесли в дом — теперь еда и выпивка ждали маленьких помощников прямо на подоконнике. Увидеть их от этого не стало проще, но однажды Элмерик разглядел следы маленьких пяток на полу, когда кто-то просыпал на кухне муку. Украшения в честь Самайна ещё не сняли — видимо, уборка намечалась уже после полнолуния. Если, конечно, останется кому убирать…

Уже привычным жестом он покрутил на пальце перстень с соколиной головой. Небольшой гранат, вправленный в глазницу серебряной птицы, поймал блик свечи и будто бы подмигнул, словно говоря: не бойся, прорвёмся!

Бард заставил себя улыбнуться. Всё получится. Гроза минует. А потом начнутся йольские ярмарки, и он купит себе яблок в леденцовой глазури. И новую рубаху взамен порванной и наспех зашитой (эх, надо было соглашаться на помощь Роз). И ещё каких-нибудь гостинцев для всех. Кроме Джерри, конечно. Тот вряд ли примет подарок.

Сегодня за ужином все вели себя тихо и чинно, словно на поминках. Казалось, бодрость духа не потерял только Риэган. Элмерику показалось, что король смотрит на соколиные перстни с некоторой завистью. Лавры славного предка Артура Первого, про приключения которого было сложено множество легенд, не давали покоя его беспокойному потомку. Его душа жаждала подвигов, но здравый смысл (в роли которого порой приходилось выступать Каллахану) оказывался сильнее. Да и не мог тот, кому служили Соколы, стать одним из них. Король явился к ужину без мантии и золотой цепи, но завтра ему предстояло надеть и то и другое — все его предшественники так делали.

Они могли бы так сидеть и молчать ещё очень долго, но Риэган громко пожелал приятного аппетита, и все словно очнулись ото сна.

Мастер Дэррек потянулся к рёбрышкам, одновременно что-то втолковывая мастеру Патрику. Элмерику удалось услышать пару фраз. Мол, зельям не место в седельной сумке. А то побьются, как в прошлый раз.

Мартин с Шоном тоже о чём-то зашушукались. Бард заметил, что Мартин примчался на ужин сразу после тренировки. Он прислонил к стене короткий лук и повесил на спинку стула кожаный тиснёный колчан с двумя десятками стрел — видимо, рыцарь Сентября уже успел расплатиться за проигранный спор.

Мастер Каллахан, сидевший во главе стола, почти не притронулся к еде, а только пил вино из своего любимого кубка и, казалось, явился сюда лишь затем, чтобы наблюдать за остальными. Взгляд его сегодня казался Элмерику особенно цепким.

— Послушайте! — следовало отдать Каллахану должное: он дождался, пока каждый съест хоть кусочек жаркого. — Сегодня я хочу рассказать вам о том, что вас ждёт.

— Наверняка ничего хорошего, — пробурчал Джеримэйн.

Как бы тихо он ни говорил, Элмерик всё равно услышал и, не удержавшись, шикнул на него. Тот закатил глаза и наверняка ответил бы какой нибудь колкостью, но Роз добавила ему пинка под столом. Получить острым носком деревянного башмака по голени, должно быть, было пребольно, но Джерри, к его чести, даже не охнул — только поморщился.

— Ты хочешь что-то спросить? — поинтересовался Каллахан, складывая руки в замок под подбородком. Его домашняя рубаха не имела рукавов, и Элмерик в очередной раз позавидовал: хотел бы он тоже такие мускулы. Но меча ему почти не давали, а от игры на арфе пока получались лишь кровавые мозоли на пальцах.

— Вообще то, да, — Джеримэйн прочистил горло. — Я хочу узнать, для чего нужны эти перстни. Уверен, что не только для красоты.

— Ты прав, — кивнул эльф, выставив вперёд руку с точно таким же кольцом, словно давая ученику получше рассмотреть его. Серебро выглядело потемневшим, но в остальном перстень был таким же, как у всех.

Каллахан замолчал довольно надолго и, когда Элмерик уже отчаялся дождаться пояснений, вдруг продолжил:

— Это мой подарок вам — знак нашего братства. В них заключена часть моей силы, и её, поверьте, немало. Я создал отряд Соколов, и потому в ответе за всех вас. С помощью этих колец каждый из вас может легко открывать пути в Тайные земли и в иные миры. Кое-кто из вас уже опробовал эту возможность.

Элмерик приосанился. Его несказанно удивило, что Джерри тоже заложил большие пальцы за край ремня и глянул на окружающих с явным чувством превосходства. Их торжествующие взгляды встретились, и оба поспешили отвести глаза. Элмерик скрипнул зубами от досады. Неужели его извечный недруг тоже успел побывать в волшебной стране у эльфов? Интересно, когда и с кем?

— С их помощью вы будете запирать Врата, что откроются завтра, — Каллахан сделал особый упор на слово «завтра» — наверное, чтобы все лучше прочувствовали, насколько близок решающий час. — Это ключи к дорогам Междумирья.

Только он это сказал, как вдруг окно с треском распахнулось, и свечи в серебряных подсвечниках погасли. Бард похолодел от ужаса, вцепившись пальцами в столешницу. Роз взвизгнула. Джерри громко выругался — впервые столь откровенно в присутствии наставников. Орсон и Риэган повскакивали с мест и столкнулись плечами: оба пытались заслонить собой Келликейт. Рыцарь Сентября вскинул голову, но Мартин в успокаивающем жесте положил ему руку на плечо. Флориан выронил книгу. В его руке Элмерик заметил причудливой формы кинжал для огама. Бран лишь усугубил суматоху, разразившись громким карканьем.

— Успокойтесь, — Каллахан поднял руки в успокаивающем жесте. — Это просто ветер…

Он встал и закрыл окно. Все вернулись на места, стараясь не смотреть друг на друга, будто в чрезмерной бдительности было что-то постыдное. Элмерик только сейчас понял, насколько все на взводе. Любая малость, которой прежде не придали бы значения, могла вызвать переполох. Барда беспокоило, что сам он оцепенел от ужаса и даже не попытался вскочить с места и сделать что-нибудь. А если такое повторится во время боя? Беды не избежать.

— А если наступит беда, — наставник словно вторил его потаённым мыслям, — то как бы ни были тяжелы раны, у вас будет несколько мгновений, чтобы позвать на помощь, и вас услышат.

Элмерику почудилось, будто бы командир хотел добавить что-то ещё. Например: «и успеют спасти». Но после событий минувшего Бельтайна даже могущественному Каллахану сложно было что-то обещать.

— Надеюсь, нам не придётся, — В тишине неожиданно звонко прозвучал голос Келликейт. — Но всё равно спасибо тебе.

Она первой из новобранцев стала частью отряда. И первой начала называть старших на «ты», не добавляя перед именем «мастер». Элмерик пока не мог позволить себе такую вольность — просто язык не поворачивался.

— У нас есть три цели: Лисандр, фоморы, твари. Последними займутся новобранцы. Сложностей будет всего две. Первая: тварей много. Вторая: нужно будет закрывать Врата, иначе их полчища никогда не кончатся. Но чародеи вроде вас способны с этим справиться. Особенно если будут работать сообща, — Каллахан строго посмотрел на Элмерика и Джеримэйна.

— Да чё сразу я-то? — Джерри вскинулся как ошпаренный от одного этого взгляда. — Я всё понял. Готов хоть с бесами болотными, хоть с этим рыжим предателем в бой прямо щас!

— Твоя сила в магии огама, поэтому ты будешь закрывать Врата. Делать это придётся быстро. Намного быстрее, чем ты сейчас способен. Поэтому тебе поможет Элмерик игрой на арфе. Вместе вы справитесь. А искать Врата вам поможет Келликейт.

Девушка, услышав своё имя, шумно выдохнула.

— Я не уверена, что…

— Когда тебе будет не хватать веры в собственные силы, воспользуйся моей, — эльф впервые за вечер улыбнулся.

— Да. Конечно, — губы Келликейт сошлись в линию, она с силой сжала подвеску на шее, словно там хранился ключ к уверенности.

— Врата откроются в Чёрном лесу. Поэтому эта мельница не просто так находится здесь: она сама по себе Врата. Многие из вас уже бывали на той стороне Леса, приходя туда разными дорогами. Но в ночь Самайна все прошли одним путём, им же мы воспользуемся и завтра — после того, как Риэган проведёт положенный ритуал. Врата открываются отсюда, но видно их будет только с той стороны, — Каллахан говорил медленно, будто опасался, что Соколята могут что-нибудь не понять. Многое из этого они уже знали, но Элмерик всё равно слушал внимательно, чтобы не пропустить ничего важного.

— Чёрный лес такой б-большой… — с сомнением протянул Орсон.

— Одна седьмая королевства, — Риэган ответил, не задумываясь. — Почти весь юго-запад. Многие мои предшественники хотели вырубить его, чтобы заселить эти земли и превратить непроходимую чащу в плодородные поля.

— И как успехи? Много полей засеяли? — усмехнулся Шон.

— Ни одного. При моём отце уже никто не пытался даже. А прежде, говорят, срубленные деревья за ночь снова вырастали. А особо упорных лесорубов вытаскивали из топей, появившихся там, где раньше было сухо. А иногда и вовсе не вытаскивали. В общем, не сдался лес людям.

— Я тебе больше скажу: он самой Медб не сдался. Она хотела стать владычицей Чёрного леса и даже переехала туда со всем своим двором. Место уж больно лакомое. Но даже её оттуда выжили.

— А кто её в-выжил? Она же вон какая могущественная…

Орсон потянулся за хлебом, и Элмерик заметил на его руках вырезанные линии огама — совсем свежие, с запёкшейся кровяной коркой. Интересно, кто это сделал и для чего? Может, сам себя изукрасил, чтобы избавиться от остатков страха?

— Лес, конечно, — Шон откинулся на спинку стула и заложил руки за голову. — Он не принадлежит никому. Говорят, что он и есть Междумирье. Но точно никто не знает, даже эльфы. Впрочем, это никогда не мешало нам охотиться в его чаще. И завтра, я уверен, нас ждёт добрая охота…

Тёмные глаза рыцаря Сентября в царящем полумраке казались почти чёрными. Во взгляде таилось предвкушение. От его слов Элмерику стало не по себе. У них явно были разные понятия о том, что такое «добрая охота».

— Итак, Келликейт приведёт вас к Вратам, — Каллахан кивнул кому то невидимому у дверей (может, своему псу, а может, кому-то из брауни). — Самое главное — успеть до того, как они откроются. Тогда много тварей выскочить не успеет, да и вы будете наготове. Но чтобы Келликейт могла почувствовать, где это произойдёт, нам придётся завязать ей глаза. Она будет слепа и почти беспомощна. Орсон, твоя задача охранять её.

— Даже ценой собственной жизни, если понадобится! — здоровяк бросил на тарелку недоглоданные рёбрышки и приложил руку к груди.

— А откуда она узнает-та где Врата? Умная больно, что ль? — в голосе Розмари промелькнули ревнивые нотки.

Келликейт криво усмехнулась:

— Потому что я провидица. Не самая лучшая, но уж какая есть.

— Не наговаривай на себя! — возмутился Орсон, беря её за руку.

Узкая ладонь Келликейт была почти вполовину меньше его лапищи, покрытой мозолями от постоянных тренировок с оружием, но и у одной, и у другого виднелись шрамы под рукавами: от цепей, сковывавших запястья преступницы, чудом избежавшей костра; от ножа чародейки, резавшей письмена наживую, когда Орсон был ещё ребёнком. Страшно было представить, что они тогда чувствовали! Элмерик невольно поёжился и отвёл взгляд. Прежде он не знал, что не всякую боль возможно излечить. И душевных ран это тоже касалось.

Риэган сделал знак Орсону, чтобы тот придвинулся ближе, и что-то яростно зашептал своему рыцарю на ухо. Орсон выпустил руку Келликейт, но та фыркнула, сама поймала его ладонь и вернула на место, а королю разве что язык не показала.

Бард не удержался от смешка, чем тут же привлёк к себе внимание Каллахана.

— Соберись. Помимо игры на арфе, тебе придётся смотреть истинным зрением. Твари хитры. Они будут притворяться камнями, сухими листьями, превращаться в воду и пытаться утечь в землю. Только ты сможешь их увидеть и указать остальным. Джеримэйн будет тебя охранять.

— Я? Этого? — Джерри сперва оскорбился, а потом вдруг фыркнул: — Ну ладно. Раз уж он сам себя защитить не может…

Элмерик вспыхнул и вскочил, но вдруг почувствовал чью-то тяжёлую ладонь на плече. Его одним рывком усадили на место. Обернувшись, бард увидел, что это был Риэган и порадовался, что не успел сбросить руку короля с плеча или сделать ещё что-нибудь неподобающее.

— Он именно этого и добивается. Не поддавайся, — негромко сказал Риэган так, чтобы слышал только бард.

А Каллахан в упор глянул на Джеримэйна:

— Без чаропевца вам не справиться. Так что будь добр, охраняй его старательно.

Элмерик сглотнул и вцепился в кольцо на пальце. Играть на арфе, петь и одновременно смотреть… Так вот зачем наставник заставлял его музицировать с завязанными глазами! Наверное, этот опыт должен был прибавить ему уверенности, но вместо этого бард, растеряв все её жалкие остатки, жалобно спросил:

— А леди Эллифлор? Она ведь тоже может видеть, хоть и призрак. Мы могли бы вместе…

— Она пойдёт с нами. Мы разделимся, — терпеливо пояснил Каллахан. — У каждого будет свой напарник: Элмерик с Джеримэйном, Орсон с Келликейт, и в вашей группе будут ещё Розмари с Мартином.

Мартин, кажется, удивился, но не стал протестовать, лишь вопросительно глянул на Шона. Рыцарь Сентября легонько коснулся его плеча ладонью и кивнул — дескать, всё нормально, потом объясню. По крайней мере, бард истолковал этот жест именно так и теперь сгорал от любопытства. Ведь ясно было, что мастер Шон и Мартин привыкли сражаться бок о бок. Почему же в этот раз Каллахан решил разделить двух чародеев, понимающих друг друга даже не с полуслова — с полувзгляда? Наверняка это было как-то связано с новыми способностями рыцаря Сентября…

— Ой, вот это мне повезло-то! — Розмари захлопала в ладоши, но в следующий же миг спохватилась: — Ой, а как же мастер Шон?

— Я вам приснюсь, — пообещал рыцарь Сентября. — Когда буду нужен. И там, где нужен.

Под наручем на его левой руке Элмерик разглядел свежие бинты, которые мастер Шон явно пытался скрыть. Он что, был ранен? Или новое заклинание требовало его крови? Вопросов, как обычно, было больше, чем ответов.

Мартин, чтобы не тянуться через полстола за кувшином, с наглой ухмылкой отлил в свою кружку сидр из бокала Шона:

— Смотрите-ка, он тут спать будет, пока мы воюем! Хорошо устроился!

Вопреки ожиданиям Элмерика Шон ничуть не обиделся и даже сидр не стал отбирать, а со смехом ответил:

— Это всё для того, чтобы ты завидовал. Я же брат командира — должны у меня быть, в конце концов, какие-то привилегии.

Мартин шутя ткнул его кулаком в бок, а потом, вдруг посерьёзнев, достал из колчана, висевшего на спинке стула, одну из боевых стрел с белым оперением и протянул ему.

— Ну тогда держи, раз остаёшься.

— Это ещё зачем? — не понял рыцарь Сентября. — Что я с ней буду делать? Лук-то ты себе забрал.

— Отдашь, когда вернусь, — улыбнулся Мартин.

А Элмерик вдруг вспомнил, что слышал о такой традиции среди лучников. Тот, кто уходит в дозор, должен дать остающемуся стрелу с наказом вернуть, когда они снова встретятся. Поговаривали, так можно обмануть саму смерть, — ведь чтобы стрела вернулась к хозяину, и он, и тот, кто его ждёт, должны остаться в живых.

Рыцарь Сентября не знал этого обычая, но удивление в его глазах быстро сменилось пониманием. Стрелу он, разумеется, взял, завернул остриём в тряпицу и засунул в сапог оперением вверх.

— Только все не раздаривай! — в его голосе послышалась угроза.

— А то что? — фыркнул Мартин, привставая.

— А то в тварей стрелять нечем будет!

Бард выдохнул от облегчения: уф, шутят… Он заметил, что Каллахан с интересом наблюдает за очередной перепалкой соратников и едва заметно улыбается. Похоже, его это действительно забавляло.

— Если понадобится, я их загрызу! — пообещал Мартин, свирепо оскалившись.

— Загрызёт он… Вот и зачем я учил тебя магии? — рыцарь Сентября нарочито вздохнул, и они оба рассмеялись в голос.

— Ну, теперь, чтобы соблюсти все традиции, вам нужно заключить какое-нибудь пари, — мастер Патрик поправил свою аптекарскую шапочку. — Ну там, кто убьёт больше тварей…

— Да ну, это уже было, — Мартин мотнул головой так, что коса хлестнула его по плечу. — Скучно. Да и считать лень.

— А Лисандр? Как думаете: он появится? — предложил тему для спора мастер Дэррек.

— Бр-р… Надеюсь, что нет, — Мартин невольно коснулся рукой горла. Никаких следов там уже не осталось, но память была ещё свежа.

— Как пить дать появится, — кивнул рыцарь Сентября. — Но на это, пожалуй, я спорить не хочу.

— Пр-ридёт ли Бр-раннан? — каркнул со своего насеста ворон, озвучивая идею мастера Флориана, но Каллахан не стал дожидаться обсуждений.

— Разумеется, придёт! Я же его попросил.

Возникло неловкое молчание, которое неожиданно разрядила глупышка Розмари.

— А я не поняла, чего мне делать-та? Как мне тварь споймать?

— А зачем ты их ловить собралась? — усмехнулся Джерри. — Шубу из них не сошьёшь.

— Знаю я! — девушка толкнула его в плечо. — Просто хочу понять, чего от меня все ждут-та. Ну, кроме оберегов, которые уже готовы.

— Проклятий, — коротко пояснил Каллахан. От его ледяного тона у Элмерика по спине пробежали мурашки. — Твоя сила в разрушении.

— А, это я могу, — Розмари немного погрустнела. Удивительно, но эльф понял причину её печали и добавил:

— Это не значит, что ты плохой человек. Наоборот. Мудрые считают, что хорошим проклинающим чародеем может стать только тот, у кого добрая душа.

Джеримэйн присвистнул и глянул на Розмари с небывалым уважением. А та немедленно задрала нос.

— Как только закончите со своим делом, сможете присоединиться к нам, — продолжил эльф, — Но лезть вперёд запрещаю. Сейчас не время геройствовать.

Элмерик заметил, как старшие Соколы помрачнели, опустив головы. Наверняка каждый припомнил павших в последнем бою товарищей. Бард ничуть не удивился, когда командир достал из мешка уже знакомую поминальную чашу. Но в этот раз обряд оказался немного иным.

Увидев, что собирается делать командир, мастер Флориан раскрыл книгу, и в воздухе соткался призрак леди Эллифлор в новом платье с золотой вышивкой и белой меховой оторочкой. Заколки в её волосах были в форме ирисов, а запястья украшали тяжёлые браслеты с аметистами.

— Простите за опоздание! — она грациозно присела в реверансе. — Мне всё ещё неприятно видеть, как другие люди едят и пьют. Начинаю по старой памяти испытывать голод и жажду, а сама не могу попробовать ни кусочка. А почему у вас так темно? Кто-нибудь, зажгите ещё свечей!

Шон переглянулся с Каллаханом и нехотя провёл рукой над ближайшим подсвечником. Две из трёх свечей загорелись.

— Этого хватит? — проворчал он, отодвигая подсвечник подальше от себя. — Что тут разглядывать? Чашу мимо рта никто не пронесёт.

— Теперь, когда все в сборе, я хочу сказать то, что говорю вам всегда: небо помнит каждого, — Каллахан наполнил чашу вином и, взяв обеими руками, поднял её над столом, вглядываясь в своё отражение. — Увы, многие наши друзья не дожили до этих дней. Кого-то вы даже не встречали — тех, кто стоял у истоков. Некоторых не застал даже Шон, и только мы с Дэрреком знаем всех Соколов до единого. Но сегодня — в ночь мирной луны, — я не буду повторять их имена. Лучше пусть каждый из вас назовёт одно имя павшего соратника. Того, по кому больше всего скучает. А если вам некого вспомнить или вы не хотите говорить о том вслух, просто пейте доброе вино. И помните.

— Только не вздумайте называть моё имя, — прошипела со своего места леди призрак. — Пусть я и не совсем жива, но я здесь, среди вас. И уверяю: могу сделать всё для того, чтобы вы перестали скучать…

Каллахан молча отпил глоток, прикрыв глаза, словно погружаясь в глубину собственных воспоминаний. Элмерику показалось, что одними губами наставник всё таки шепнул чьё-то имя, но, возможно, это была игра теней и света в тёмной зале. Утерев каплю вина в углу рта, Каллахан передал чашу Шону, сидевшему справа от себя. Тот пригубил вино, слегка приподняв ткань маски. Элмерик заметил, что многие из Соколов в этот момент отвернулись, чтобы не смущать рыцаря Сентября.

— Алисандра, — произнёс он, чуть подумав. — Мне не хватает многих, но её — больше всех. Мы о многом говорили, гуляя вместе по дорогам снов. Иногда она до сих пор мне снится.

Следующим чашу принял мастер Дэррек — его место было слева от Каллахана.

— Энэлис, — голос одного из старейших соратников вдруг прозвучал совсем по-мальчишески. — Она была бесстрашной, как орлица. Всегда бросалась в самую гущу сражений. Порой казалось, её просто не научили, что страх бывает. Поэтому она не боялась летать. И говорить правду в лицо — даже самую неприятную. Прямота — верная спутница смелости.

Он отпил глоток и с поклоном передал чашу Мартину. Тот провёл пальцем по краю с чеканным орнаментом.

— Сложное сказать. Мне много кого не хватает. Но пусть будет Лораэнни.

— Вы же друг друга на дух не переносили! — удивился мастер Патрик. — Как только глотки друг другу не перегрызли, не знаю.

— Именно поэтому, — кивнул Мартин. — Помните, я дольше всех не мог простить её за побег, когда она оставила Соколов и удрала с этим проходимцем из Трёх Долин, или откуда он там?… Ей же мало было прощения остальных. У неё был удивительный талант выводить меня из себя. Может, конечно, это особенность всех полуэльфов…

Шон ответил на это самодовольным смешком и отсалютовал другу кубком. Келликейт лишь вздохнула и виновато улыбнулась. Судя по выражению лица, сильного раскаяния она не испытывала. Мартин подмигнул ей, отпил положенный глоток из чаши и продолжил:

— Лораэнни хотела, чтобы я забыл о её предательстве и стал относиться к ней по-прежнему. Жаль, я так и не успел сказать ей, что простил. Это научило меня ничего не откладывать на потом.

Он перегнулся через стол, передавая чашу Патрику.

— Мне не хватает Киллиана, — не задумываясь, сказал тот. — Он был моим наставником с самого нашего появления в отряде, и я не мог бы желать лучшего. Киллиан стал мне не просто учителем, но и другом, которому можно довериться, который всегда выслушает и даст добрый совет. Он был уже стар, но рука его оставалась твёрдой, а глаз — верным. Он погиб с честью, спасая всех нас. Я сожалею, что его больше нет рядом. Но вместе с этим возношу хвалу богам, что сейчас, отпивая глоток из поминальной чаши, я называю Киллиана, а не своего брата.

Мартин встал, обошёл стол и без лишних слов обнял Патрика. Элмерик заметил, что на глазах старого алхимика выступили слёзы. Было странно видеть их рядом — похожих, как отец и сын, — и осознавать, что именно Мартин ведёт себя как старший. Патрик первым разомкнул объятия и от души отхлебнул из чаши, а после, промокнув подбородок салфеткой, подвинул чашу к Эллифлор.

— Я не смогу выпить вина, — с горечью в голосе сказала леди призрак, накручивая на палец светлый локон у виска. — Но скажу, что была бы рада, если бы за этим столом сейчас сидел Рэйнард. Мне нравились его шутки, у него были золотые руки — и не только по части амулетов. Мне казалось, он может смастерить всё что угодно. Он так любил жизнь. И меня. Ну, то есть только поначалу меня, а потом свою семью, конечно… У него было большое сердце.

Мастер Флориан сам пригубил вино вместо сестры. Передавать чашу дальше он не спешил. Тёмный взгляд наполнился глубокой тоской, но суровый чародей молчал. И только чернокрылый Бран переминался на своём насесте с ноги на ногу, будто не зная, как ему выразить то, что хочет сказать хозяин.

— Энника, — подсказала леди-призрак. — Я знаю, ты хотел бы рассказать о ней.

Мастер Флориан благодарно кивнул.

— Кр-расивая. Р-решительная. Безр-рассудная. Скр-рытная. Несвоевр-ременный р-роман. Р-разбитое сер-рдце и р-разочар-рование. Пар-ра дур-раков…

— Зря ты молчал об этом тогда, — Эллифлор надула губы. — Зачем было держать всё в себе, Флориан? Я могла бы помочь…

Её брат криво усмехнувшись, отпил из чаши.

— Тепер-рь всё р-равно. А р-раньше пр-росили не тр-репать.

Эллифлор потянулась к нему, желая утешить.

— Не пер-реживай. Пр-ройдёт, — Бран тоже перелетел с насеста на плечо хозяина.

Соколята по очереди отпили из чаши — без слов, без имён. Им некого было называть. Элмерик всей душой надеялся, что так и останется. Каждый, с кем ему довелось повстречаться на мельнице, стал ему дорог. Прошло всего-то чуть больше трёх месяцев, а казалось, будто пролетели годы. Отпивая из чаши, бард мысленно взмолился всем богам, какие только были на этом свете: не лишиться в этом году больше никого — ни мёртвым, ни живым. Хватит с него обретений и потерь.

Последним из чаши отпил Риэган.

— Старуха Линаджил. Признайтесь, почти все опасались её, а я нет. Знаете почему? Однажды, посмотрев на меня, она сказала: «Не бойся старую ведьму, сынок, — на тебе уже лежит такое мощное проклятие, что ни одно из моих не навредит тебе ещё больше». Утешила, называется!

Он рассмеялся, но тут же поморщился, приложив ладонь к скуле. Орсон с виноватым видом подлил королю в отставленный до поры бокал немного вина, будто бы извиняясь. И Риэган продолжил:

— Сложно поверить, но это и вправду меня утешило. А ещё она сказала, что даже от проклятия может быть польза. И если ни я, ни мои предки не нашли в нём доброй стороны, это не значит, что её нет. Вот, до сих пор ищу… И кстати, именно она рассказала, что означает моё прозвище на эльфийском!

— И что же? — полюбопытствовал Орсон.

Элмерику тоже стало интересно. Он видел, как снисходительно улыбнулся наставник. Как развеселился мастер Шон, который прежде сидел мрачнее тучи. Как фыркнул и спрятал лицо в ладонях Мартин. Как прищурился мастер Дэррек, готовый расхохотаться, но сдерживавшийся из последних сил…

— Посмотрите, им смешно! Риэган означает «маленький король». Представляете? Маленький! Да во мне шесть с половиной футов росту!

— «Большим» королём в тот момент был твой отец. А ты, стало быть, маленький. Чего тут непонятного? А что вымахал такой — так это произошло не сразу, поверь мне. Я тебя ещё вот таким помню, — мастер Дэррек показал ладонью уровень чуть пониже столешницы.

— Может, пора придумать новое прозвище? — предложил Риэган. — А ну-ка, скажите, как будет по-эльфийски «достославный храбрый и непобедимый самый лучший король и к тому же красавчик»?

Ответом ему стал дружный смех.

В этот момент Розмари наклонилась к Элмерику, обдав запахом сушёных трав и настоев, и встревоженно зашептала:

— Послушай, а сколько же мастеру Дэрреку лет? Вона и мастер Каллахан сказал-та, что вместе они Соколов начинали. Но он же человек, не эльф! И уши не острые. Как та к-та?

— Не знаю. Может, он как Мартин? Тоже встретил королеву Медб?

— Не, вряд ли. Мартин вона какой красавчик-та. Рыжий, опять же. Слыхал, небось, что эльфы-та на рыжих ой как западают! Неудивительно, что Медб его себе пожелала-та! А мастер Дэррек — старик. Небось, королева и не взглянула бы в его сторону. Им же подавай, чтобы красиво!

— Говоришь, эльфы на рыжих западают… — Элмерик, усмехнувшись, мотнул кудрями.

Его слова отдавали горечью, но уже не такой невыносимой, как прежде. Будто та часть души, которая прежде болела, вдруг отмерла, словно сухая ветка дерева. Может, стоило назвать над чашей имя Брендалин? Та девушка, которой он верил, которую полюбил всем сердцем, теперь была всё равно что мертва. А новая Брендалин вызывала лишь отвращение, смешанное с презрением.

— Не загордись-ка! — осадила его Розмари и отвернулась.

Бард наполнил опустевший кубок и задумался. Теперь ему и впрямь было интересно, кто такой этот Дэррек. Помнится, при первой встрече он его вообще принял за писаря. А Мартина с Шоном — за врагов. А Брендалин… ох, не надо о ней. Насколько же бывает обманчивым первое впечатление.

К реальности его вернул всеобщий задорный смех. Кажется, Риэган опять удачно пошутил. Воодушевлённый успехом, король продолжил развлекать присутствующих. Он рассказывал истории, увлечённо жестикулируя, и Элмерик подумал, что если бы не бремя короны, из их правителя мог бы получиться неплохой актёр.

Мрачный вечер перед боем превратился в самый обычный. К Соколятам вернулся аппетит, и вскоре пришлось посылать за новой порцией еды и эля.

Раскрасневшаяся Розмари хохотала, обмахиваясь полотняной салфеткой, то и дело сдувая с лица непослушную белокурую прядку. Джеримэйн довольно ухмылялся и даже попытался хлопнуть Риэгана по плечу, но в последний миг удержался и сделал вид, что чешет в затылке… Кажется, он изменил своё мнение о сильных мира сего в лучшую сторону, решив, что уж по крайней мере этот король — свой парень. Орсон так вообще смотрел на Его Величество с нескрываемым обожанием. Даже в глазах Келликейт появился интерес, хотя прежде она всегда напускала на себя особенно равнодушный вид. А Элмерик вдруг содрогнулся от мысли, что если вдруг завтра они потерпят неудачу, то этот удивительный король, шутками и байками подбадривающий отряд верных ему чародеев, уже не увидит следующего рассвета. Ведь открыв Врата и впустив врагов в собственные владения, он нарушит Правду Короля — и сама земля покарает его за вынужденное предательство. Риэган мог только всецело положиться на Соколов и довериться им. Поэтому он и приехал познакомиться инкогнито. Ему хотелось получше узнать людей, которым дважды в год придётся вручать свою жизнь и судьбу всех Объединённых Королевств. И нельзя было не признать: интересный он человек, этот Артур Девятый… Теперь Элмерик хотел бы во что бы то ни стало оправдать его ожидания. И ожидания наставника, разумеется. Вот отец удивился бы, узнав, что непутёвый сын стал настолько важной птицей, что сидит за одним столом сразу с двумя королями: человеческим и эльфийским! И не просто так сидит: оба короля возлагают на него надежды. Голос Каллахана, раздавшийся прямо над ухом Элмерика, вмиг разрушил всю важность момента:

— Нечего клевать носом за столом. А ну иди в свою комнату.

Бард хотел возразить, что вовсе не спит, но язык почему-то не слушался. Он ещё помнил, что собирался бодрствовать всю ночь, но решимость таяла на глазах.

Наутро Элмерик даже не вспомнил, как попал в кровать. Он подозревал, что кто-то дотащил его, но спрашивать у друзей не стал. На тумбочке обнаружились стакан с каким-то отваром и записка, что это поможет от похмелья. Почерк бард не узнал.

Над Чёрным лесом розовело зарево. Настал день, ради которого все они оказались здесь. Элмерик не хотел загадывать, каким он будет, но в глубине души всё равно надеялся на чудо.

Глава четырнадцатая

Когда собираешься на важное дело, хочется взять с собой всё и сразу — а вдруг пригодится? Подумав, Элмерик выложил из сумки книги и свитки, перо и чернила. В пылу сражения вряд ли найдётся время заглянуть в заметки. Бард исписал около сотни листов мелким почерком, но твари из Междумирья едва ли оценят его старания. А с собой нужно взять удобную одежду да верную арфу. Может, ещё флейту на всякий случай. Хоть наставник и не уважал музыкальные чары, считая их намного слабее певческих.

После некоторого колебания Элмерик выложил даже нож для чар: не его это теперь дело фэды чертить, для этого есть Джерри. Каждый должен заниматься тем, к чему лежит его душа. Особенно в битве. А дело барда — петь.

Он надел все обереги, которые Розмари вручила ему ещё накануне. Одна из подвесок с сушёными ягодами рябины усиливала чары. Вторая — лакированный спил орешника с вырезанным по краю витым узором — отводила глаза врагу. А третья… О, если даже Элмерик и хотел бы сдержать восхищение, то не смог бы. Это была Слеза Бригиты. Настоящая. Та, про которую он видел сон и о которой рассказывала леди Эллифлор. Кристалл, способный один раз отвести неминуемую гибель.

Розмари отмахнулась от его благодарностей, лишь велела завязать шнурок покрепче и не показывать Слезу Бригиты другим — мол, на всех-то не напасёшься, а кому не досталось — вдруг обидятся? Элмерик, конечно, поинтересовался, сколько всего Слёз ей удалось сделать. Девушка смущённо призналась, что всего две, но так и не сказала, кому досталась вторая, как бард ни допытывался.

Этим утром брауни переусердствовали и натопили печь так сильно, что в доме стало невозможно находиться. Поэтому Элмерик, собравшись, решил выйти на улицу, чтобы не путаться под ногами у остальных, а заодно и освежиться. Суровая зима, которую сулили приметы ещё в конце лета, наконец-то настала. Начавшийся после полуночи снег шёл до самого рассвета. Когда же встало солнце, небо сразу очистилось, но стало ещё холоднее. Смотреть на снег было аж больно. Внутренний двор напоминал ещё не тронутую пером страницу будущей книги — чистую, без единого пятнышка. Даже вездесущие птицы ещё не успели оставить следов, похожих на тайнопись; лишь несколько случайно упавших ягод алели под сплетёнными стволами рябин, словно капли крови. От невозможно прекрасного сочетания красного и белого в сети чёрных ветвей у Элмерика захватило дух. Наверное, он мог бы сложить про это балладу, будь у него время. Но времени не было.

На крыльцо вышел Риэган. Или, вернее сказать, Артур Девятый. Лицо его было исполнено мрачной решимости, грудь украшала королевская цепь — та самая, что в ночь, когда Артур раскрыл своё инкогнито. Клинок в узорчатых ножнах висел с правой стороны, а кинжал с левой. Налетевший порыв ветра сдул с деревьев снег, и светловолосого короля обсыпало снежной крупой. Его мантия взметнулась, будто алые крылья за спиной. На вышитом гербе — три золотые короны на червлёном поле — мелькнули солнечные блики. Король снял перчатку и отряхнул волосы, даже не улыбнувшись.

— Уже пора? — обратился он к Каллахану, который вышел следом.

Тот прикрыл глаза ладонью, глядя на розоватое небо и солнце, едва поднимающееся над лесом.

— Рано ещё. Подождём…

Элмерик, опомнившись, поклонился им обоим, и наставник удостоил его кивка.

Рука эльфа легла на холку огромного белого пса с красными ушами — сегодня, для разнообразия, видимого. Тот вдруг забеспокоился, поджал хвост и тихонько заскулил, заглядывая в лицо хозяину. Бард удивился: что же могло так напугать всегда бесстрашного Брана? Не арфа же, которая висела за спиной у наставника? Не та, на которой обычно играл Каллахан, а новая, в белом чехле с серебряными узорами, похожими на изморозь на окнах. Наставник успокоил пса, сказав ему что-то на эльфийском. Его лицо выглядело безмятежным, но бард был уверен, что на самом деле командир волнуется, как и все. А может, даже больше остальных. Эх, вот бы тоже научиться скрывать свои чувства столь же искусно…

Мастер Шон, выйдя из дома и поприветствовав остальных, побрёл к одному из стоявших за воротами защитных камней, утопая в снегу по щиколотку. Он коснулся припорошенной снегом поверхности, почти обнимая древний валун, и начал читать заклинание. Элмерик видел, как шевелились его губы, но не мог разобрать слов из-за ветра.

Вдруг послышался едва различимый ухом низкий нарастающий гул. Камень засветился изнутри тёплым янтарным светом — словно бы в одном сосуде смешали мёд и молоко. Снежная шапка, растаяв, стекла вниз, и камень снова потух. Гул тоже пропал, но беспокойство, поселившееся в груди, никуда не делось. Шон надвинул на голову капюшон и, закутавшись в плащ, не спеша побрёл обратно к дому. Он напоминал чёрного ворона на серебряном поле и Элмерик задумался: мог бы быть у рыцаря Сентября такой герб? Есть ли вообще у эльфийских родов гербы, как у людей, или же в волшебной стране своя геральдика? Он лишь знал, что королева Медб пишет свои послания на листах дуба или винограда, а вместо подписи рисует солнце в круге. Каллахан же рядом со своим именем на свитках с песенными чарами частенько ставил печать — след птичьей лапы. Интересно, а как подписывается король Браннан?

— Понимаешь, что он сделал? — голос наставника раздался над самым ухом так неожиданно, что Элмерик аж подпрыгнул.

И когда успел подкрасться? Ведь только что стоял на крыльце вместе с королём… То, что светлые одежды Каллахана легко терялись из виду на белом снегу, не оправдывало беспечность барда. Особенно сегодня, в день Зимней Битвы.

— Разрушает защиту? — с губ Элмерика сорвалось облачко пара.

— Так и есть. А понимаешь, для чего?

— Чтобы защита не помешала Вратам открыться?

Солнце поднялось над верхушками елей, ветер стих. В наступившей тишине было слышно, как под ногой короля, одиноко стоявшего на крыльце, скрипнула ступенька. Барду на мгновение показалось, что Артур колеблется. Но спустя мгновение тот резко вздёрнул острый подбородок, поправил перевязь меча и широко зашагал навстречу Шону. Встретившись, они обменялись парой слов и рукопожатиями (перед глазами Элмерика снова встала эта картина: чёрное, красное и белое — у этой зимы словно не было других красок). Рыцарь Сентября, продолжая путь, направился к дому, а король, ускоряя шаг, устремился к камню.

— Подумай ещё, — посоветовал Каллахан. — Ты почти прав, но всё же не совсем.

Его пёс принялся носиться вокруг колодца за синицами. Жизнерадостный лай немного отвлекал Элмерика, не давая проникнуться всей торжественностью момента, но бард всеми силами старался не обращать внимания на глупые собачьи игры.

— Как можно быть почти правым? Ты уж либо прав, либо нет…

Эльф глянул на него и загадочно усмехнулся. Элмерик подтянул ремень арфы.

— А ещё долго? Когда король откроет Врата, Зимняя Битва начнётся сразу? Или когда мы пойдём в лес?

Каллахан приложил палец к губам, продолжая внимательно следить за каждым шагом и каждым жестом Артура.

Король тем временем дошёл до камня, опустился перед ним на одно колено, коснулся шершавой поверхности обеими ладонями, да ещё и прислонился лбом. Губы его шевелились — было похоже, что он молится.

Валун начал разгораться под его руками, и фигуру короля окутало золотое сияние. В янтарно-медовых переливах заалела, пульсируя, сердцевина, похожая на язычок пламени. В этот миг король резко поднялся, одним движением выхватил меч и вонзил его прямо в камень.

Элмерик невольно зажмурился, ожидая скрежета, или искр, или — ещё хуже — звона ломающейся стали, но клинок вошёл в породу, как в тёплое масло. Свет вмиг погас, валун снова стал серым, безжизненным и твёрдым. Король дёрнул рукоять на себя, убеждаясь, что меч застрял крепко, и, повернувшись, махнул рукой Каллахану. Элмерик понял, что ритуал окончен: все пути мира открыты в первое полнолуние после Самайна, называемое также Луной Охоты.

— Наши дольмены… они и есть Врата? — Элмерик почувствовал, как у него немеют губы: то ли от холода, то ли от волнения. Сейчас он полжизни готов был отдать, чтобы просто остановить время.

— Ты всё правильно понял. И пока меч будет в камне, они не закроются. А если случится так, что Артур погибнет, не оставив наследников, все пути мира останутся открытыми навеки. Но мы этого не допустим. Идём — нам пора.

Не до конца осознавая слова наставника, бард моргнул раз, другой, а когда открыл глаза в третий раз, над его головой раскинулось бескрайнее серебряное небо, полное синих искр и сполохов. Лес был не вдалеке, а вокруг. Везде. Деревья стали выше, их ветви сплелись над головой, образуя купол над всем холмом. Мельница, колодец, ручей — всё осталось на своих местах, вот только вокруг был холодный чужой мир, а может, и вовсе Междумирье. Мельничное колесо обындевело, вода в Рябиновом ручье замёрзла, но подо льдом кипела жизнь, мелькали тёмные тени, будто там проплывали громадные рыбы или иные существа. Элмерик невольно поёжился и отвёл взгляд, надеясь, что им не придётся ступать на этот лёд. Казалось, под ним скрывается настоящая бездна.

Все Соколы — и старшие, и новобранцы — стояли бок о бок на заснеженном холме в самом центре протаявшего круга. Под их ногами была чёрная земля, от которой вверх поднимался дымок, но жара совсем не чувствовалось. Соколята с опаской озирались по сторонам, лишь Келликейт — уже с завязанными глазами — держала за руку Орсона и ничего не спрашивала, только порой втягивала ноздрями морозный воздух, словно принюхиваясь.

Элмерик глянул на королевский меч в камне и обмер: защитные валуны на его глазах превратились в зеркально-чёрного змея: каждая чешуйка на его спине была с кулак величиной. На спине виднелись небольшие кожистые крылья, что позволяло заподозрить его в дальнем родстве с драконами. Правда, летать он, скорее всего, не мог: крылышки были слишком малы, чтобы поднять в воздух такое длинное тело. Змей был настолько огромен, что обвивал плотным кольцом весь холм с мельницей. Зубастая пасть была раскрыта до предела, а вместо раздвоенного языка наружу торчала рукоять королевского клинка. Из глотки сочилась кровь, окрашивая пятнами снег вокруг. «Опять чёрное и красное на белом», — подумал Элмерик, а потом вскричал, поражённый внезапной догадкой.

— Я видел его раньше! Во время Испытания у родника в сердце Чёрного Леса. Он обещал, что мы ещё встретимся.

— Сейчас он занят и вряд ли сможет поболтать с тобой, — усмехающийся Шон опять возник из ниоткуда. Наверное, уже заснул там, в обычном мире, чтобы стать воплощённым сном. — Да и нам есть, чем заняться. Вы слышите? Битва вот-вот начнётся.

Элмерик прислушался, но не услышал ничего, кроме протяжного свиста ветра, скрипа снега под ногами, криков незнакомых птиц и потрескивания сучьев над головой. Правда, ему и этого хватило, чтобы почувствовать, как кровь стынет в жилах. Что-то надвигалось.

Другие Соколята испытывали схожие чувства. Орсон озирался по сторонам так усердно, словно и в самом деле пытался смотреть за двоих. Джерри хмурился и сжимал зубы. Розмари вглядывалась куда-то в туманную даль. Элмерик и не помнил, когда прежде видел девушку настолько сосредоточенной.

— Я слышу, — вздрогнув, она вцепилась в рукав стоявшего рядом с ней Мартина.

— Конечно, — кивнул тот. — Тебе ли не знать, как звучат отголоски проклятий.

— Ох, страшно-та, но так и манит… — девушка выпрямила спину и с вызовом глянула в ледяное серебряное небо. В этот миг она показалась Элмерику даже красивой.

— И я тоже, — прошелестела Келликейт. — Не слышу. Но чувствую… Как зверь чует приближение опасности.

Её глаза были плотно завязаны чёрным платком, надвинутый капюшон отбрасывал густые тени на лицо. В строгом платье со шнурованными рукавами и летящей широкой юбкой, которую полоскал свежий ветер, она была похожа на изображения самой мрачной ипостаси четырёхликой богини — Морриг, повелительницы воронов и битв.

В этот миг в лесу раздался странный звук. Словно где-то в чаще лопнула струна на невидимой арфе. Мельничное колесо со скрипом повернулось. Ручей так и остался заледеневшим, оно вращалось само по себе.

— Началось! — Келликейт присела, принюхалась и, совсем по-кошачьи чихнув, выпустила руку Орсона. — За мной, скорее!

Она протянула ладони вверх, словно обращаясь к небу и сделала резкий жест, будто что-то разрывая. Элмерик не без содрогания заметил, что её ногти удлинились и больше не выглядели человеческими.

Послышался треск рвущейся ткани, и перед ними возник вход, похожий на раскрытую рану. В нём виднелись всё те же лес и холм, только небо было багрово-огненным.

Келликейт первая шагнула в разрыв и тотчас же пропала из виду. Орсон бросился за ней всего мгновением позже. Мартин махнул рукой Шону, оставшемуся со старшими Соколами, и, перекинув назад длинную косу, шутливо поклонился Розмари, пропуская даму вперёд. Девушка подобрала юбки и бесстрашно прыгнула в начавшую сужаться щель. Мартин ушёл следом. Оглядевшись, Элмерик понял, что из Соколят остались лишь они с Джерри.

— Что, страшно? Ты весь побелел, Рыжий.

— На себя посмотри! — фыркнул бард.

Покрепче перехватив арфу, он позволил порыву ветра подтолкнуть себя в спину — в самую середину затягивающейся прорехи. Дыхание перехватило. Зажмурившись, Элмерик полетел кувырком. Несколько раз больно ударился плечом о мёрзлую землю, а когда снова открыл глаза… оказалось, что он стоит всё на том же холме. Только теперь вокруг стемнело, и даже звёзд на небе не было. Через мгновение рядом возник Джеримэйн и едва не сбил барда с ног.

— Чего встал? А ну подвинься!

— Где мы теперь? Не понимаю… только что ведь было утро.

— Мы всё ещё на другой стороне леса, просто прошли чуть глубже, — пояснила Келликейт. — А ночь… таковы мои дороги. Тут всегда ветер и тьма, но я не жалуюсь. Будьте готовы, друзья. Врата открываются.

Глухую ночь вдруг озарила яркая слепящая вспышка, и почти у самых ног девушки закружился, вырастая, светящийся вихрь. Она вскрикнула и отпрянула, налетев на Орсона. Тот задвинул девушку себе за спину, одновременно доставая свой меч из ножен.

Джеримэйн вытянул вперёд сжатый кулак с кольцом на пальце, скрипя зубами от напряжения.

— Эта штука не хочет работать! Да как ею вообще чертить фэды?

Он попытался сорвать с пояса чародейский нож, но выронил его на землю и теперь, не глядя, пытался нащупать в снегу, продолжая размахивать второй рукой.

— Нельзя закрыть то, что ещё не открылось, — Мартин тоже достал клинок и произнёс несколько слов на эльфийском, отчего лезвие, побледнев, окуталось туманной дымкой и запотело. В руке у Розмари тем временем расцветала алая роза. Бутон появился прямо из ладони, раскрыл лепестки, налился цветом. Девушка смотрела на него, улыбаясь каким-то своим мыслям. Такое выражение лица Элмерик видел у неё впервые: снисходительность, жестокость, холодный расчёт. От неё впервые исходила настоящая опасность.

В этот миг Врата распахнулись, и будто невидимая плита обрушилась на Элмерика, вышибая дух, придавив его к земле — как тогда, в зале, в день, когда Каллахан решил проучить самонадеянных учеников. Ремень впился в плечо почти до крови: арфа по-прежнему висела за спиной, но сейчас Элмерику не хватило бы сил даже достать её. Однако он ещё помнил, для чего в битве нужны барды, и тихонько запел, пробуя голос.

«Ещё не поздно зажечь свечу, рассеять тьму и прогнать печаль».

Из пульсирующей тьмы и колышущегося багрового марева одна за другой выходили твари, при взгляде на которых у Элмерика словно переворачивались внутренности. Многоногие, многоглазые, криволапые, с зубастыми пастями по всему туловищу. Они гоготали, скрипели, визжали, хлюпали, плавили собой снег и тянули к барду бледные пальцы с острыми когтями. Так они выглядели в истинном зрении. Остальные же видели более безобидные личины. Одни чудовища притворялись деревьями и кустами, другие расползались юркими змеями, третьи липли к камням, как мох, переползали на пни и поваленные стволы, подбирались всё ближе.

Элмерик поймал выжидающий взгляд Мартина и спохватился. Воодушевлять всех песней, конечно, важно, но у него была и другая задача. Кивком бард указал Джеримэйну на фальшивое дерево, подкравшееся слишком близко. Отрубленная ветка (а на самом деле рука), упала ему под ноги и превратилась в змею. Вовсе не безобидного ужа, как могло показаться, а волосатую многоножку в руку толщиной со многими рядами зубов в хищной пасти. Её зарубил Мартин.

Следить за многочисленными тварями поначалу было непросто, но вскоре Элмерик приноровился. Соколята и сами принялись рубить направо и налево всё, что казалось им подозрительным. Под горячую руку попала и пара ни в чём не повинных кустов.

Одна особенно хитрая тварь успела спрятаться за огромной улиткой с раковиной в виде человеческого черепа и подкралась к Элмерику сзади. Он затылком почувствовал горячее зловонное дыхание, но обернуться не успел. Только услышал, как за спиной треск. Потом запахло палёным. По самодовольному смешку бард понял, что молнию призвал Джерри. И кажется, только что спас ему жизнь.

«Мы встанем рядом плечом к плечу. Мы будем, словно огонь и сталь».

Песня крепла, и вместе с ней к Элмерику возвращалась решимость. Он так и не мог полностью избавиться от страха, но теперь понимал: это и не нужно. Страх может оказаться неплохим подспорьем в битве, заставить соблюдать осторожность и не геройствовать почём зря. Бард наконец-то сумел отойти на безопасное расстояние и расчехлить арфу. Он пробежал пальцами по струнам и с радостью заметил, как перекосило тварей из Междумирья. Одно чудовище попыталось притвориться песком, но Джерри начертил в воздухе нужные фэды, и те заморозили тварь в обличье птицы с бычьей головой, а подоспевший Мартин разрубил её пополам.

Розмари сдула с ладони очередную сияющую розу, и двухголовая змея с паучьими лапами съёжилась до размеров лесного ореха, а после лопнула с оглушительным хлопком. Тем временем Орсон отбивался от гигантских мотыльков с человеческими лицами. Ещё одна такая же тварь с отрубленными крыльями корчилась под его ногами.

«Её горячий и яркий свет вернёт надежду, излечит боль».

Слова легко ложились на музыку, и петь получалось всё громче. Пальцы больше не сводило от холода, губы не немели. Элмерик играл, забывая утереть выступивший на лбу пот. Теперь, когда твари не нападали, а прятались, убивать их стало сложнее. Смотреть приходилось ещё тщательнее.

— Прикройте меня! — выкрикнул Джеримэйн. — Пора уже заканчивать эти танцы!

Кольцо на его руке выглядело раскалённым, но, кажется, не обжигало. Ему больше не нужен был нож, чтобы чертить фэды и запирать пути.

Врата сузились до едва заметной щели, но для закрытия не хватало ещё капли силы. И Элмерик поделился с Джерри своей:

«За ночью следом придёт рассвет, едва закончится этот бой».

Тьма лопнула, как мыльный пузырь. Чёрные хлопья закружились в воздухе, оседая на вытоптанном снегу, и вскоре истаяли вместе с останками тварей.

Но едва бард успел перевести дух и утереть пот со лба, как Келликейт насторожилась и поправив на глазах повязку, хрипло сказала:

— Рано радуетесь — сейчас другие откроются. Идёмте! — и разрезала когтями воздух, открывая новый проход.

Во второй раз Элмерик даже не колебался перед тем, как войти. И ничуть не удивился, когда они снова очутились на том же холме посреди леса, где царили только тьма и ветер. Снег вокруг выглядел чистым и нетронутым, пока на нём не закружился новый светящийся вихрь — предвестник открытия Врат.

Казалось, в мире не осталось больше ничего, кроме Зимней Битвы. Они сражались мечом и чарами, разрубали тварей на куски, рвали их в клочья, сжигали, давили заклятиями. Розы Розмари становились всё причудливее: они опутывали жертв, не давая им пошевелиться, впивались острыми шипами в их тела и впрыскивали яд, нанося незаживающие раны, прорастали цветками сквозь раскрытые рты и глазницы. Бард подумал, что ошибался, решив, что Келликейт похожа на мрачный лик богини. Если кто тут и напоминал мстительную Морриг, то лишь Розмари — повелительница роз.

Сам Элмерик пел не переставая. После восьмых или девятых Врат он бросил считать. После ещё примерно десятка начал чувствовать усталость. Пальцы потеряли ловкость, веки отяжелели, спина ныла от напряжения, в голос закралась предательская хрипотца. Бард начал опасаться, что споёт что-нибудь не то. Или вообще не сможет петь. Бывает же, люди срывают голос от напряжения. Он глотнул из фляги, чтобы промочить горло, и продолжил:

«Когда осталось совсем чуть-чуть, досадно было бы не успеть…»

Рука дрогнула, пальцы свело судорогой, он замешкался — и понял, что забыл слова. Как же там было-то? Певческие чары никогда не бывают сложными — ведь им нужно достучаться до сердца и добиться желанного ответа.

— Ты там заснул, что ли? — рявкнул Джеримэйн, отступая. Огненные фэды накрыли щитом их обоих. — А ну пой давай! Бард, называется!

Элмерик от души ударил по струнам. В голове немного прояснилось, но проклятую строчку он всё равно не мог вспомнить, как ни старался. Поэтому просто играл музыку, сочиняя мелодию прямо на ходу.

Джеримэйн творил закрытие пути прямо из-под щита. Ему оставалось дописать последнюю фэду, когда защита вдруг рассыпалась. Тварь, похожая на чёрную слизь, не дала закончить заклинание. Выругавшись, он принялся чертить по новой. Элмерик видел, что у напарника уже трясутся руки, но ничем не мог помочь.

Вдруг Джерри споткнулся о камень и, вскрикнув, упал на одно колено. Врата выбросили ещё несколько чёрных протуберанцев. Тьма наползала, окружая их со всех сторон. Одно из щупалец, дотянувшись, с размаху ударило Джеримэйна по щеке. На коже в мгновение ока вздулся свежий волдырь, будто от ожога.

— Вот же падла! — заорал он, сглатывая слёзы. — Ну чё пристала? Допросишься щас!

По его глазам Элмерик понял: в этот раз допишет. Ценой собственной жизни. Страх вернулся — но не за себя А проклятая строчка по-прежнему не приходила на ум. В раскалившемся от магии воздухе пламенели фэды огама. Джерри старательно дописывал своё заклятие, высунув кончик языка, будто прилежный ученик на уроке. Он никуда не торопился.

Не до конца осознавая, что делает, Элмерик шагнул вперёд и встретил грудью летящий чёрный сполох, похожий на стрелу. В лицо будто бы плеснули чернилами. Дыхание вышибло, горло обожгло как огнём, а потом всё померкло. Бард упал, перекатился на спину и сжал в кулаке Слезу Бригиты, чувствуя, как кристалл крошится прямо в руке. Над головой с рёвом пронеслось пламя — похоже, Джеримэйну всё-таки удалось довершить заклинание и запечатать Врата. Последние из тех, что достались на долю Соколят сегодня. Они могли бы стать последними в жизни Элмерика. Но ему повезло.

— Совсем дебил, что ли? — голос Джерри дрожал. — Да какой ты, к болотным бесам, бард? Псих и самоубийца!

«Но я же жив», — хотел ответить Элмерик, но из горла вырвалось лишь сипение.

— Рик? О боги! — он узнал Келликейт. Интересно, она уже сняла повязку?

— Что с ним? Ж-живой? — Орсон тоже был где-то рядом.

— Да живой, не беспокойтесь-та! — было слышно, что Розмари прямо-таки распирает от гордости: девушка уже догадалась, что её амулет сработал как надо.

В этот миг Элмерик вдруг вспомнил ту самую ускользавшую строчку из песни.

«Мы были рядом — плечом к плечу. Мы будем вместе, как жизнь и смерть…» — прошептал он.

Тьма отступила, глаза открылись. И в этот миг над их головами пролетел дракон. Настоящий! Бард приподнялся на локте, провожая его ошалевшим взглядом. Может, одной из тварей всё-таки удалось сбежать? В тёмном небе сверкнула зарница, и чудище пропало с глаз.

— Вы это видели? — выдохнул Элмерик.

— Как ты чуть не помер? О да, все видели! Вот это, я понимаю, всем представлениям представление… да все менестрели Королевств теперь должны обзавидоваться, выбросить лютни и посыпать головы пеплом! — Джерри начал говорить тихо, но к концу своей пламенной речи перешёл почти на крик. — Какого беса ты вообще полез?

— Там, — бард ткнул пальцем в небо, — дракон пролетел.

— Я тебе щас промеж глаз врежу, сразу два дракона станет! — рявкнул Джеримэйн, но голову всё таки задрал.

Небеса были чисты.

— Тебе бы полежать… — Орсон сочувственно покачал головой.

— Я и так лежу. И я правда его видел! Кстати, со мной уже всё хорошо, смотрите.

Он без особых усилий поднялся на ноги. Голова немного кружилась, но никаких других неудобств Элмерик не испытывал, что было весьма странно для того, кто только что умер.

— Больше так не делай! — прошипел Джерри, отворачиваясь.

— А больше я и не сумею. Такой амулет у меня всего один был.

— А ты, дурак, его потратил…

В голосе его извечного соперника смешалось столько разных чувств: зависть, негодование, волнение и… Элмерику даже почудилась благодарность. Он невольно улыбнулся:

— Уж лучше остаться без амулета, чем тебя похоронить.

— И то правда. Зима же, земля мёрзлая, копать несподручно. — пробурчал Джеримэйн.

— А где ты достал Слезу Бригиты? — поинтересовался Мартин. Значит, второй амулет достался не ему.

Элмерик кивнул на Розмари, и девушка покраснела.

— Ну… я, вообще-та, даже и не знала, сработает или нет.

Бард только сейчас заметил, что кожа на её руках потрескалась и покрылась цыпками, костяшки были ссажены в кровь, а на пальцах вздулись мелкие волдыри.

— Что это? — Элмерик потянулся к ней, но Розмари, отступив на шаг, спрятала руки за спину.

— Проклятия-то даром не проходят-та. За всё надо платить.

— Погоди-ка! — Джерри резко развернулся. — Выходит, ты не знал, сработает амулет или нет, так?

— Я верил. И, как видишь, не зря.

— Ты всё-таки ненормальный…

Похоже, это была высшая степень благодарности, на которую был способен Джеримэйн.

— Немногие ведьмы способны создать Слезу, — Мартин поклонился Розмари, заставив девушку покраснеть ещё больше. — А таких, кто может одновременно защищать и проклинать — вообще единицы. Не растеряй этот дар.

— Я слышала, что тот, кто хочет сделать Слезу Бригиты, должен быть чист душой, что бы это ни значило, — заметила Келликейт.

— Ой, наверное, это-то и впрямь плоховато сочетается с проклятиями-та?

— Не бери в голову, Роз, — Мартин хлопнул её по плечу. — Просто делай, как уже делала. А потом, если захочешь, спросишь у Патрика — он тебе всё объяснит.

— Слушайте, я одного не понял, — Орсон пригладил пшеничные пряди, растрепавшиеся в пылу боя, и огляделся. — А где же дракон?

Джеримэйн и Розмари рассмеялись. Хихикнула и Келликейт, пряча лицо за рукавом. Элмерик насупился и уже собирался сказать какую-нибудь колкость, но его опередил Мартин:

— Улетел.

— Погоди… хочешь сказать, что дракон в самом деле был? — опешил Джерри.

— Ну да.

— И ты его видел?

— А ты разве нет?

Воцарилась тишина. Элмерик обвёл всех торжествующим взглядом. Он чувствовал: сейчас хороший момент, чтобы что-нибудь сказать, но в голову, как назло, не шло ничего, кроме «а я же говорил».

— Келликейт, открывай пути! — скомандовал Мартин. — Каллахан уже нас заждался.

В этот раз барду удалось поближе рассмотреть, как вытягиваются её когти — наследство от матери из младших фейри. Да, тому, кто попадёт ей под горячую руку — не позавидуешь.

— Я надеюсь, это наш последний переход на сегодня, — вздохнула девушка. Элмерик только теперь понял, сколько сил отнимали у неё поиск и открытие нужных путей.

А вот Орсон знал всё с самого начала. Стоило Келликейт пошатнуться, как её тут же подхватили сильные руки. Девушка привалилась головой к его плечу, и оба они исчезли в открывшемся проёме.

Бард шагнул следом и едва не столкнулся лбом с Джерри. К его удивлению, тот не ругаться или зубоскалить, а, не говоря ни слова, пропустил Элмерика вперёд.

Этот переход не стал чем-то необычным — разве что тёмное небо над мельницей посветлело и окрасилось в закатные цвета. Странно, конечно, что не в рассветные. Но, может быть, здесь время шло вспять?

Пожухлые осенние травы и вечнозелёный плющ покрылись пушистым инеем. Даже тёмные чешуйки змея украсила нарядная белая кайма. Из пронзённой мечом пасти вырывался густой пар, смешиваясь с морозным воздухом. Элмерик подумал, что путь, на который они ступили сейчас, мог бы принадлежать Каллахану — и не ошибся. Наставник стоял на том самом месте, где прежде возникали вихри, а теперь возвышались два громадных стоячих валуна, поросшие мхом. Третий камень покоился на них сверху. В образовавшемся проёме колыхалось туманно-красное марево, и это уже намного больше было похоже на Врата между мирами. Четвёртый камень лежал на боку прямо перед входом, как будто прежде закрывал его, но чья-то злая сила отбросила его в сторону.

— Что-то вы долго, — не слишком дружелюбно бросил Каллахан, не отводя взгляда от Врат. Вслед за Соколятами попыталась проскочить какая-то шестилапая тварь с крючковатым клювом вместо морды, но, получив с двух сторон по огненному заклятию от мастера Флориана и рыцаря Сентября, с печальным клёкотом упала назад, и Врата поглотили тело. Сочетание классической магии огама и дикой эльфийской магии смотрелось очень впечатляюще — жаль, такое редко увидишь.

Элмерик подбежал к наставнику и встал рядом: здесь было его настоящее место.

Арфа в белом чехле всё так же висела у Каллахана за спиной. Будто бы тут и не происходило никакого сражения. Видимо, в эту Зимнюю Битву твари оказались настолько слабы и немощны, что эльф справлялся с ними только силой слова.

— Но мы же не опоздали? — обеспокоенно уточнил Мартин.

Элмерик не сразу понял, что эти слова были адресованы не командиру, а Шону, чей полупрозрачный силуэт бард разглядел далеко не сразу. Рыцарь Сентября сидел на верхушке упавшего валуна и тоже напряжённо ждал, вглядываясь во Врата. Он сделал рукой приглашающий жест. Мартин не заставил себя долго упрашивать: вмиг вскарабкался по камню и устроился рядом с другом.

Ни мастера Дэррека, ни мастера Патрика видно не было. Зато леди Эллифлор парила над полем сражения. Её распущенные волосы развевались красивыми волнами. Платье напоминало чешую дракона, а дымчато-серые рукава казались сотканными из тумана. Сегодня Эллифлор, вопреки обыкновению, украсила себя не золотом, а серебром, а все браслеты, серьги в форме соколов и металлический пояс покрыла морозными узорами — словно в знак уважения Каллахану и его инеистым дорогам. Её глаза сияли, как два самоцвета, придавая ей поистине жутковатый вид, а губы кривились в беспощадной усмешке. Для всей полноты картины не хватало только трупов поверженных врагов, но, к сожалению, твари из Междумирья не оставались гнить там, где их настигла смерть, а вскоре рассыпались в пыль. Мастер Флориан, взиравший на сестру с благоговением, стоял с книгой немного в стороне, прислонившись спиной к стволу могучего дуба, а его верный ворон облюбовал одну из ветвей и помогал хозяину в меру своих сил. Прямо сейчас он терзал клювом многоглазую змею с шерстью по всему хребту и с петушиным гребнем на макушке.

— Врата открываются! — замогильным голосом возвестила леди-призрак.

Элмерик принялся поспешно устанавливать арфу на треногу. Келликейт сорвала с глаз опостылевшую повязку и бросила её на землю. Орсон, сурово хмурясь, достал клинок, и почти одновременно с ним Джерри поднял руку с кольцом. Соколята знали, что делают: их действия стали чёткими и слаженными, недавний бой заставил поверить в собственные силы, а вкус первой победы будоражил кровь. Теперь стоило опасаться того, чтобы успех не вскружил им головы.

— Успокойтесь, это не враг, — Каллахан упреждающе поднял ладонь. — Идёт тот, кого я пригласил.

В тот же миг алое марево между камнями потемнело. Из Врат появились побеги молодого плюща. Они стелились по земле, тут же покрывались инеем, но упорно продолжали путь и остановились прямо у ног командира. Один самый нахальный побег обвил его сапог от щиколотки до колена.

— Перестань, — грозно сказал эльф, и плющ, словно устыдившись, немедленно выпустил его сапог.

А из Врат, раскрывая объятия навстречу Каллахану, шагнул не кто иной, как Браннан, король Неблагого двора. Иней покрыл его тёмные волосы и ресницы, будто хотел сделать братьев ещё более похожими друг на друга.

Элмерик заметил, как вытянулся в струну мастер Шон, и встревоженный Мартин в тот же миг положил руку на плечо рыцарю Сентября, и тот накрыл его ладонь своей. А дальше настал уже черёд самого Элмерика измениться в лице, потому что Браннан вывел из Врат дрожавшую от холода Брендалин. Та изящно поклонилась Каллахану, и Браннан едва заметно улыбнулся. Видимо, в улучшении манер спесивой эльфийки была и его заслуга.

С последней встречи девушка сильно изменилась. От былого высокомерия не осталось и следа, исчезла холодная надменность во взгляде, а на красивом лице появилось несколько затравленное выражение. Брендалин больше не чувствовала себя хозяйкой положения, и это не замедлило отразиться на её облике. Едва заметный запах фиалок больше не кружил голову, скромное платье самого простого покроя притягивало взор лишь цветом удивительной чистоты — небесно-голубым. Почти зажившие царапины на щеке прикрывал завитой локон. На Элмерика девушка даже не взглянула. Что ж, может, и к лучшему.

— Всё, как ты и просил, — молвил Браннан на языке людей, на котором говорил с заметным акцентом. — Только я не уверен, что это хорошая идея, брат.

— У тебя есть получше?

Король-воин покачал головой:

— Предпочту думать, что тебе виднее, — он повернулся к Брендалин и сурово произнёс: — Иди и сделай, что должно.

Брендалин недовольно дёрнула плечом. Она прошла мимо Каллахана прямо к лежавшему на боку валуну и, задрав голову вверх, сказала Шону и Мартину:

— Господа, не могли бы вы найти себе другое место? Этот камень понадобится мне для ритуала.

Рыцарь Сентября глянул на Каллахана и, лишь дождавшись его кивка, медленно слетел вниз. Мартин спрыгнул следом, замешкавшись лишь на мгновение — высота даже лежачего камня была немалой. За это время Шон уже успел сказать Браннану какую-то очередную колкость. Слов Элмерик не разобрал, но, судя по вмиг побелевшим губам короля-воина, они достигли цели.

— Хватит! — Каллахан оборвал готовую начаться ссору.

— Прошу прощения, — снова заговорила Брендалин, — но для ритуала мне понадобится тишина. Сожалею, что доставила вам неудобства…

Элмерик всё больше поражался её изменившимся манерам: похоже, король Браннан обладал выдающимися учительскими талантами.

Девушка подошла к камню. На её красивом лице читался неприкрытый страх. Она обернулась на Браннана и король-воин лишь удостоил её ободряющим кивком. Тогда Брендалин положила нож на ладонь и крепко обхватила лезвие, но смогла сделать глубокий надрез лишь с третьего раза. Алые капли брызнули на рукав. Её губы дрогнули, из глаз покатились слёзы. Может, от боли. А может, ей было жаль испорченного платья. Девушка коснулась обындевевшего камня, оставляя кровавую метку, и что-то пропела по-эльфийски. Так она оставила ещё три метки, а потом подошла к Браннану и протянула ему покалеченную ладонь. Король-воин взял её за руку, что-то шепнул и приложил к раскрытой ране лист плюща. Тот вмиг потемнел, будто напитался кровью. А когда эльф, выждав положенное время, сдул лист с ладони Брендалин, то взгляду изумлённого Элмерика предстала чистая, как у младенца, кожа. От глубокого пореза не осталось и следа. Девушка с улыбкой поклонилась.

— Благодарю, мой король. Прошу вас: не оставьте меня и дальше в своей милости.

— У тебя есть моё слово, — ответил Браннан, выпуская её руку.

Брендалин вернулась к камню и легла на него спиной.

— Думаешь, этого достаточно? — уточнил Каллахан, и Элмерик лишь сейчас понял, что командир изрядно встревожен.

— Посмотрим, — вздохнул тот и, наклонившись почти к самому его уху, добавил: — Будь наготове.

— Никогда не любил ритуалы, завязанные на кровь! — фыркнул Шон. — От них сплошные неприятности.

Будто бы в ответ на его слова поверхность лежачего камня пошла рябью и расступилась там, где были нанесены метки. Брендалин коротко вскрикнула, когда каменные оковы замкнулись на её запястьях. Со стороны выглядело так, будто она по глупости просунула руки в слишком маленькие отверстия и теперь не может их вытащить.

— Советую вам отойти, — сказала она со своего каменного ложа. — Он не должен вас увидеть.

— Кто «он»? — тихо спросил Элмерик у наставника, но ответил ему Браннан:

— Король фоморов. Лисандр обещал свою племянницу ему в жёны.

— И что, мы вот так просто её отдадим? — возмутился Элмерик, шагая к камню.

Пожалуй, он сказал это громче, чем следовало бы. Брендалин услышала и бросила на него взгляд полный презрения. Они бы, наверное, могли смотреть друг на друга целую вечность, если бы Каллахан не скомандовал грозно:

— Назад, Элмерик!

Бард, не посмев спорить, отступил. А наставник тихо запел, обращаясь к воде и земле, прося их о помощи. Растаявший иней собрался каплями на травинках и листьях плюща, пришедшего с Браннаном. Капли потянулись вверх и застыли в воздухе, превращаясь в причудливые ледяные кристаллы, каждая травинка, застыв в своей ледяной оболочке, стала острой иглой. Круг замкнулся, и Элмерик понял: это защита. Пока они стоят внутри под защитой этих игл, их не смогут увидеть ни твари, ни Лисандр, ни даже сам Бэлеар, король фоморов.

Плющ Браннана, обвивший камни Врат, вдруг пожелтел и высох в одно мгновение. Листья осыпались, оставив лишь мёртвые безжизненные стебли. Король-воин процедил сквозь зубы незнакомое Элмерику эльфийское слово (то, что оно бранное, было ясно и без перевода). Воздух внутри Врат пошёл рябью, будто гладь пруда, потревоженная ветром и вдруг разлетелся в стороны стеклянными осколками, а из проёма вышел незнакомец. Он был примерно на голову выше Орсона или Риэгана и намного шире их обоих в плечах. Таких громадных людей бард не встречал никогда в жизни, поэтому решил, что это существо никак не может быть человеком (по крайней мере, человеком из этого мира). Кожа иноземного гостя была смуглой с бронзовым отливом, череп гладко выбрит, во лбу сиял драгоценный камень. Элмерик поначалу подумал, что это венец, но когда великан подошёл ближе, понял, что ошибся: вокруг головы был вытатуирован причудливый узор, а камень в его центре вплавился прямо в кожу. Под опущенным веком у незнакомца недоставало одного глаза, зато второй — угольно чёрный — смотрел цепко и властно. За спиной висел огромный — под стать его величественному росту — меч. Рубаха без рукавов открывала синеватые завитки татуировок и старые шрамы на плечах. Могучий торс защищали добротные доспехи из чёрной кожи.

Заметив прикованную к камню Брендалин, великан хищно улыбнулся, и Элмерик разглядел в его пасти ряд заострённых зубов — таких же, как у лианнан ши, только ещё длиннее. Эльфийка тоже увидела это, дёрнулась и закричала в ужасе. По отчаянию в её голосе бард понял, что девушка ожидала чего-то другого — похоже, ритуал провалился… Тем временем великан подошёл ближе, склонился, оценивающе осмотрел Брендалин и плотоядно облизнулся, будто бы собирался сожрать её прямо сейчас. Та испустила ещё один пронзительный визг и заметалась, обдирая в кровь тонкие запястья. Элмерик вмиг забыл про горечь и былые обиды. Будь на месте Брендалин любая другая девушка, он поступил бы точно так же. Бард шагнул вперёд, уже набирая в грудь воздух для будущей песни, и высунулся за пределы защитного круга, но бдительный Каллахан положил ему на плечо тяжёлую ладонь и втащил обратно.

— Мы должны помочь! — от боли к горлу подступил ком: хватка у наставника была железная.

— Ты глупец! — Каллахан, ранее никогда не поднимавший на него руку, отвесил ученику довольно подзатыльник. — Для чего тебе дано истинное зрение? Смотри лучше.

Элмерик сглотнул, для верности прикрыл рукой один глаз, чтобы по-новому взглянуть на чудовище, и… никого не увидел.

— Это морок, невидимый даже для эльфов. Но как вы догадались?

— Стекло и лёд, — коротко бросил Каллахан.

— Никто из фоморов не ходит этими путями, — дрогнувшим голосом Мартин. — А вот кое-кто из эльфов ходит…

Его лицо вмиг стало белее снега, рука крепко сжала рукоять меча. Элмерик мог только догадываться, насколько Мартину сейчас страшно. Даже командир взглянул на него обеспокоенно, но в следующий миг весь подобрался и медленно повернулся к Вратам.

Чудовищный морок растаял в воздухе, заставив Брендалин захлебнуться криком. А осколки собрались воедино и выстроились в мост, будто бы сделанный из прозрачного хрусталя. Из Врат лёгкой походкой вышел светловолосый эльф. Теперь никакой иллюзии не было и в помине: что в обычном, что в истинном зрении он выглядел одинаково. Элмерик сразу понял, что это и есть Лисандр: они с племянницей были весьма схожи — особенно по части мягкой обезоруживающей улыбки. Злодеи, по мнению барда, не имели права так улыбаться — слишком уж это усыпляло бдительность окружающих.

— Ну здравствуй, королева, — Лисандр издевательски поклонился племяннице. — Пускай вовеки не отцветают твои Медовые Луга!

Он говорил на эльфийском, однако обычную формулу приветствия Элмерик понял. Голос у Лисандра оказался довольно высоким — по такому не всегда легко бывает определить пол говорящего.

Брендалин что-то недовольно прошипела в ответ. Элмерик заметил, что она отворачивается, стараясь не смотреть дядюшке в глаза. Лисандр подошёл ещё ближе. Ледяная тропа отзывалась на каждый его шаг мелодичным звоном. Теперь, когда дядя и племянница стояли совсем рядом, стало видно, что даже волосы у них одинакового льняного оттенка. Эльф говорил мягко и вкрадчиво, будто бы в чём-то убеждая собеседницу. Из его речи бард разобрал слова «испытать», «верность» и «родная».

Было похоже, что он нарочно навёл морок: хотел проверить, как поведёт себя дорогая племянница, не предала ли его ещё. И, зная Брендалин, Элмерик не стал бы упрекать его в недоверчивости — ведь и в самом деле предала. Впрочем, яблочко от яблоньки…

Эльфийка от возмущения закашлялась и выплюнула в ответ ещё пару колких фраз.

Дядюшка же, ничуть не смущаясь, сплёл руки на груди. Его синий — под цвет глаз — плащ распахнулся от порыва ветра, и Элмерик убедился, что ледяной чародей предпочитает ледяные же цвета: белый, серебряный и светло-голубой. Лисандр выглядел нарядно, будто бы собрался не на битву, а на королевский пир.

Из Врат вылетела очередная тварь, похожая на зубастую рыбину с крыльями и раскрыла пасть в предвкушении. Видимо, стоявший к ней спиной эльф показался ей лёгкой добычей, но шелест крыльев привлёк внимание Лисандра. Он обернулся и просто посмотрел — ничего больше. В тот же миг четыре ледяных дротика пронзили рыбину с четырёх сторон. Крылья заледенели на взмахе. Тварь застыла в полёте и непременно упала бы, если бы не подпорки изо льда. Лисандр залюбовался творением своих рук — с таким видом скульпторы любуются только что законченными статуями — а потом повернулся к Брендалин и опять заворковал, улыбаясь ещё шире.

На этот раз, судя по обрывкам слов, речь зашла о «зимнем короле». Бард припомнил, что это было одно из многочисленных прозвищ Браннана, и похолодел: неужели Лисандр догадался? Брендалин в ответ яростно замотала головой, изо всех сил отрицая дядюшкины домыслы. Тот вздохнул и, будто бы делая огромное одолжение, щёлкнул пальцами. Оковы осыпались в снег мелкой каменной крошкой. Лисандр без особой жалости взирал, как его племянница прижала к груди израненные руки, согревая ладони дыханием. Из её глаз катились слёзы. Он великодушно подал девушке платок, но та, вдруг отвернувшись от родича, что-то резко выкрикнула. Улыбка вмиг пропала с его довольного лица, Лисандр так и застыл с протянутой рукой. После небольшой заминки он заговорил, но девушка его снова перебила, настаивая на своём, — даже топнула ногой, кроша каблуком ломкий лёд.

— Будь по твоему, — Лисандр достал из кармана колета украшенную драгоценными бусинами повязку и надел на глаз. По лицу пробежали голубые искры и застыли на коже заметными синеватыми прожилками. Похоже, это были чары, не дающие повязке сбиться во время охоты или турнира.

И в тот же миг из защитного круга разъярённым коршуном ринулся Браннан. Элмерик едва успел уследить за его движениями: двумя колючими лозами дикой ежевики он оплёл противника с головы до ног. Брендалин едва успела отпрянуть назад, чтобы её не задело. Тяжело дыша, она поспешила забежать за спину короля-воина, а тот уже доставал из ножен меч.

Элмерик вдруг понял, что Каллахан уже какое-то время тихонько поёт на эльфийском. Его голос так искусно вплетался в свист ветра, треск сучьев, далёкие крики птиц и шорох сухой травы, что не сразу расслышишь. Бард восхитился: он сам пока не умел петь, оставаясь незамеченным. Лисандр звонко рассмеялся, обозвал Брендалин по-эльфийски, отчего у Элмерика вмиг покраснели уши (это слово он, увы, узнал прежде всех прочих эльфийских слов), и легко пошевелил пальцами связанных рук — ежевика начала стремительно желтеть.

Браннан призвал ещё несколько колючих лоз и заставил их нести свой меч к противнику, сам при этом даже не подумав двинуться с места. Лоза, прокрутив меч в воздухе, замахнулась, но лезвие налетело на ледяную преграду. Раздался пронзительный звон, и щит осыпался наземь. Перед Вратами стало ещё больше острых осколков. А хитрый Лисандр уже почти освободился от пут, но в этот миг напротив него, натягивая верный лук, встал Мартин, а позади возник полупрозрачный силуэт Шона. Заклинание они договорили неслышно — одними губами, — но было ясно, что оба произнесли одинаковые слова.

Лисандр, изменившись в лице, сорвал с шеи какую-то подвеску и, от души размахнувшись, кинул её прямо во Врата. Те поглотили добычу, явив наружу большой пузырь, который лопнул с оглушительным треском: словно трясина выпустила болотный газ. Элмерик ожидал, что начнётся нашествие тварей или придут фоморы, чтобы защитить Лисандра, но всколыхнувшееся во Вратах марево просто успокоилось, и больше ничего не произошло.

Что-то сверкнуло. Послышался щелчок тетивы: Мартин выстрелил. Это была не простая стрела — своим заклинанием Мартин и Шон превратили её в слепящую молнию. С треском расчертив воздух, она вдребезги разнесла хрустальный мост, на котором стоял Лисандр, и в довершение припечатала к земле самого чародея. Тот замер и на несколько мгновений, казалось, перестал дышать. Элмерик даже успел подумать, что их враг мёртв, пока не увидел едва заметный пар из приоткрытого рта.

Хищная ежевика вновь зазеленела и пустила новые ростки, когда Каллахан, допев, нежно прикоснулся к побегам, возвращая им жизнь. Король-воин, кивком поблагодарив брата, покрепче затянул узлы на колючих побегах и лишь потом заставил другую лозу принести меч и вложить его в ножны.

К пленнику подошёл мастер Флориан. Неодобрительно покачав головой, он начертил несколько фэд. Такого сочетания Элмерик не знал и ахнул, когда толстые стебли ежевики посерели и обратились в сталь.

— Это ненадолго, — сегодня Флориан говорил сам без помощи ворона.

— Я думал, ты немой, а ты разговариваешь, — удивился Браннан.

— По особым праздникам. Сегодня как раз один из них.

Лисандр открыл пронзительно синий глаз и жадно вдохнул. А увидев прямо над собой Мартина вытаращился так, словно увидел призрака.

— Как ты выжил? Я же тебя убил. Моё проклятие нельзя одолеть…

— Стареешь, — не без злорадства ответил Мартин, любуясь стальными шипами ежевики. — Проклятия уже не те…

Лисандр прищурился, всматриваясь:

— О, да ты, я смотрю, знаешь толк в проклятиях, смертный! Хотя… какой ты теперь смертный — видимость одна! Если бы я знал, что тут постаралась Медб, то разбирался бы с тобой иначе…

— Многие эльфы склонны недооценивать противника, когда видят перед собой человека. Ты попался на этом тогда, попался сейчас и ещё не раз попадёшься.

Мартин улыбался поверженному врагу, но Элмерику от этой улыбочки стало жутковато.

Лисандр отвернулся, негодуя, но тут же встретился взглядом с Каллаханом и… просиял.

— О! Летний Король, надо же! Так вы тут вместе? Неужели примирились? Из-за меня?

— Это временное перемирие, — ответили Каллахан и Браннан хором и, переглянувшись, так одинаково усмехнулись.

— Уже неплохо, — мечтательно произнёс Лисандр, переворачиваясь со спины на бок, чтобы лучше видеть обоих. — Такие новости, пожалуй, стоят некоторых лишений. Простите за неподобающий вид. Впрочем, вы сами решили, что мой костюм украсят эти пятна крови. Выходит, извиняться незачем. Наверное, я что-то пропустил в последних веяниях моды… А этот защитный круг из ледяных игл! Летний король, это ведь твоя работа? Браво! Очень тонко. И вдвойне приятно, что этому тебя научил я…

— Я был прилежным учеником, — кивнул Каллахан.

Лисандр выглядел не просто польщённым — растроганным.

Ничего не понимающие Соколята начали перешёптываться. Элмерик тихонько объяснил друзьям, что этот черноволосый эльф и есть брат командира. А светловолосый, когда-то был их другом и подданным, а теперь враг обоим, но и сами братья не очень-то ладят друг с другом. А мастер Шон вообще Браннана на дух не переносит — и есть за что. А он этим двоим, кстати, тоже брат, только кузен. И да, все они в какой-то мере эльфийские короли. Ну, те, конечно, которые не принцы.

— Я так счастлив видеть вас обоих, мои короли. Но, боюсь, долго вы меня не удержите. Прошли те времена, — Лисандр улыбнулся ещё шире.

— А долго и не понадобится, — поморщился Браннан.

Восторгов бывшего друга он не разделял. Напротив. С каждым новым восклицанием Лисандра его становилось всё более мрачным.

— Твоя правда. У вас скоро будут более важные проблемы, чем я. У всех, кроме тебя, родная! — он подмигнул Брендалин, и эльфийка невольно попятилась, бросив отчаянный взгляд на Браннана. — Даже Зимний Король не поможет тебе. Скоро он будет очень занят. Все будут заняты. И тогда-то уж я доберусь до тебя! Предательство должно быть наказано. Слышишь меня, родная?

— На что это ты намекаешь? — Каллахан сдвинул брови. — Что ты сделал, признавайся!

— Ой, а раньше ты не был таким грозным! — умилился враг. — Ну давай, угрожай мне! Заставь меня говорить, король! Прикажи! Я даже не смогу сопротивляться — я ведь связан!

— Он что-то кинул во Врата, — доложил Рыцарь Сентября. — Какой то амулет.

— Ты скучный, — надулся Лисандр. — Никогда мне не нравился.

— Взаимно, — Шон поклонился врагу, словно благодаря за тёплые слова, а вот Каллахан, заслышав про амулет, побледнел.

— Это же не… — он осёкся на полуслове, видя, как выражение лица Лисандра из просто хитрого становится торжествующим.

— Ага… Догадливый Летний Король. Если бы мы спорили, ты бы выиграл — ведь я бы ставил на то, что ты не угадаешь.

— Что там? — Браннан подался вперёд с обречённым видом: он готовился к худшему и, кажется, не зря.

— Вы же слышали о бусах королевы Медб, которые однажды порвались? А помните, что делали эти бусы? Расскажи им, Летний Король. Прежде ты плохо разгадывал загадки, а вот рассказывал всегда лучше всех. Я так любил тебя слушать… — синий глаз Лисандра пылал лихорадочным огнём. Не в силах больше сдерживаться, эльф захохотал, откинувшись спиной на снег.

— Ну вы же знаете Медб… — устало произнёс Каллахан.

Мартина от этих слов аж передёрнуло. Они с Шоном обменялись понимающими взглядами. А вот Соколята, напротив, загалдели.

— Не имели чести быть представленными, — подал голос Джерри. — Кто она такая вообще, эта Медб? Ну, помимо того, что это та мерзкая баба, которая досаждала Мартину?

— Да-да, ничего-та мы не знаем! — поддержала Розмари. — Всегда куча секретов у вас, куды деваться! Как сражаться-та — так мы уже взрослые, а как чего рассказать-та — так идите-ка спать, дети!

Келликейт шикнула на неё, а Орсон вдруг неожиданно впервые на памяти Элмерика не согласился с подругой:

— Я хотел бы понять, что происходит. На меня тоже будешь шипеть?

Лисандр, только что отсмеявшийся, вновь прыснул:

— Боги, ну и сброд!.. В каком приюте для убогих тебе подсунули этих мальчиков и девочек, о, мой король? Боюсь, ты стал жертвой ужасного обмана: разве это чародеи?

— Не слушайте его, и тогда яд не достигнет цели, — шепнула Брендалин, и Элмерик удивился, что она вдруг вообще решила вмешаться. — Таков уж талант у моего дяди — находить самые тёмные закоулки вашей души и обращаться к ним. Рано или поздно он нащупает вашу слабину. Поэтому просто не слушайте — другого способа не поддаться нет.

— Почему ты помогаешь нам, а не ему? — этот вопрос давно терзал барда.

Эльфийка посмотрела на него в упор — впервые за этот вечер. Во взгляде появилась тень былой снисходительности, но тут же пропала.

— Я дала нерушимую клятву. Ты же сам видел. Король Браннан отныне мой повелитель до поры, пока сам не решит освободить меня. А этого не будет никогда. Поэтому, если он прикажет отдать за него жизнь, я сделаю это с радостью.

— Но вряд ли Браннан приказывал тебе утешать нас.

Он ощутил укол ревности, хоть и понимал, что это глупое и бессмысленное чувство. Сердце эльфийки никогда ему не принадлежало, Брендалин лишь использовала его для достижения своих целей. На месте Элмерика мог бы оказаться любой: Орсон или Джерри — без разницы… Он также понимал, что нынешние отношения Брендалин с королём-воином весьма далеки от романтических. Его милостью девушка теперь сама могла сполна ощутить, каково это, когда тобой помыкают. Элмерик, наверное, должен был бы порадоваться, почувствовать себя отомщённым, только вот ему было совсем не радостно. Брендалин теперь была его врагом. Но есть вещи, которых и врагу не пожелаешь…

— Не приказывал. Но я живу не только по его приказам. Король забрал не всю мою свободу. Свобода воли всё ещё со мной. Так что можешь считать это предупреждение благодарностью.

— Благодарностью за что?

Брендалин улыбнулась.

— Я всё видела. Ты собирался идти спасать меня от чудища. Никто не пошевелился. А ты пошёл.

Элмерик покраснел и отвернулся. Продолжать этот разговор он не хотел — этак не знаешь, до чего ещё договоришься.

— Во владениях Медб есть одно правило, — без предваряющих речей вдруг повёл речь Каллахан, и все повернулись к нему. — Двери должны быть открыты для королевы. Она не терпит путей, по которым не может пройти, и поэтому создала бусы, которые позволяли ей пройти в любой уголок её владений и даже сунуть нос в чужие дома. Пару раз из этого чуть не вышло крупной ссоры — не все соседи готовы были мириться её с любопытством.

Браннан вздохнул. Похоже, именно он был тем, кто пострадал от внимания назойливой соседки.

— Однажды Медб в очередной раз была поймана и не успела уйти. Произошла… — Каллахан немного запнулся, подбирая слово. — … стычка. Бусы порвались и рассыпались. Часть бусин удалось собрать, но какие-то пропали бесследно. Однако чары Медб были настолько сильными, что каждая из них сохранила свою силу — правда, не безграничную. Бусиной единожды можно открыть любую дверь. И больше та не закроется…

— А этот гад белобрысый кинул её во Врата? — Джерри сжал кулаки. — Те, которые мы с таким трудом закрыли. Вот же скотина эльфийская!

— Выражения следует выбирать. Но по сути ты прав: дело обстоит именно так.

Вдруг Розмари ахнула, а Келликейт закричала:

— Смотрите!

Во Вратах колыхался густой туман и слышалось сухое потрескивание: они опять открывались.

Глава пятнадцатая

В воздухе запахло молодым вином, пряностями, лесным дождём и жасмином, когда из Врат появились две женские фигуры. Погибший плющ Браннана ожил и покрылся незнакомыми белыми цветами. Перед Вратами растаял иней, а сухая осенняя трава вдруг зазеленела пошла в рост. Щурясь от закатного солнца, Элмерик, наконец, разглядел двух эльфиек. Та, что повыше — рыжеволосая, статная и зеленоглазая, с шальной безуминкой во взгляде, была одета в платье из изумрудного и винного бархата. Голову украшал венок из дубовых листьев, а распущенные волосы спускались почти до колен, отчего её фигура казалась охваченной огнём. За руку рыжеволосой красавицы держалась вторая — невысокая, нежная и хрупкая, как крылья бабочки на ветру. Светловолосая и светлоглазая, с каплями дождя в косах толщиной с руку, она носила летящие розовые и сиреневые шелка и сама была похожа на рассветное небо.

— Всё было не так, Сокол, — сказала рыжая, недовольно поджав полные алые губы. — Ты не помнишь? Я сама порвала эти проклятые бусы…

— Кто позвал сюда эту стерву? — не сдержался Браннан. Его грозный взгляд остановился на Шоне.

— Чего уставился? — огрызнулся Рыцарь Сентября. — Это не я!

— Не он, — подтвердила Медб, улыбаясь. — Это был ты, дорогой Браннан. Мне стало интересно, куда ты тащишь эту глупышку — новую фею Медовых Лугов. И мы с милой Олнуэн решили проследить за вами.

Услышав знакомое имя, Элмерик получше присмотрелся к девушке, что пришла вместе с Медб. Он представлял себе жену Браннана, королеву Неблагого двора, совсем иначе… Интересно, что привело её сюда? Как она вообще относится ко всему происходящему? Увы, лицо весенней девы было непроницаемым и безучастным.

Элмерик подумал: если Олнуэн — весна, Медб — лето, а Оона — осень, значит, где-то должна быть ещё и королева зимы? Но в следующий миг эта мысль покинула его, потому что Медб повернулась к Джерри:

— Это тебе за «мерзкую бабу», дорогой! Чародею следует выбирать слова и отвечать за них.

Джерри вдруг согнулся, зажав себе рот обеими руками. Элмерик видел, что ему очень больно, и приготовился услышать вопль, потому что чувствовал: такую боль человек не может вытерпеть молча. Однако тишину не нарушил ни крик, ни даже стон. В этом было что-то настолько неестественное, что бард испугался. Лишь когда Джерри снова смог выпрямится, стало видно, что на его лице больше нет рта.

— До завтрашней ночи, — королева определила срок наказания. — И это я ещё великодушна.

Каллахан кашлянул и покачал головой.

— Так не пойдёт.

— Ладно, уговорил. До наступления темноты.

Но тут уже сам Джерри указал рукой на полыхающее закатными огнями небо. Бард задумался: сколько же времени они тут провели? По ощущениям выходило, что довольно долго, но небеса совсем не изменились.

— Ты всё правильно понял, мальчик, — Королева наградила Джеримэйна снисходительной усмешкой. — В этом месте, куда вас занесло по воле Сокола, царит вечный закат. Темнота не наступит, пока вы не выберетесь отсюда. Но если вы не выберетесь, то тебе, поверь, будет уже всё равно, можешь ты говорить или нет.

— Но как-та это нечестно-та! — возмутилась Розмари.

Элмерик испугался, как бы девушка не решилась вступиться за приятеля не только словом, но и делом.

— Тише, — шикнула на неё Келликейт. — До темноты всё же лучше, чем до завтрашней ночи.

— Чем это лучше-та?

— Тем, что завтра никогда не наступает. До завтрашней ночи значило бы «навсегда». Я ведь права?

Медб, коротко кивнув, обратилась к Лисандру:

— Вот видишь? Она догадалась, а ты — нет. Не такие уж они и никчёмные. По крайней мере, некоторые из них, — и добавила, повернувшись уже к Каллахану: — Не смотри так, будто хочешь убить меня взглядом, Сокол. Во-первых, всё равно не сможешь. А во-вторых, не по чести мне враждовать с твоими малышами. Но дерзость нельзя спускать с рук.

— Да будет так, — сказал наставник после небольшого раздумья.

Джеримэйн злобно сверкнул глазами в его сторону — видимо, ждал от командира совсем других слов. На его левом локте вмиг повисла Розмари, а Орсон придержал за правый. Но в этом не было необходимости — Джерри был не настолько туп, чтобы набрасываться с кулаками на эльфийскую королеву.

А Медб тем временем приметила новую жертву.

— Кого я вижу! Здравствуй, Мартин Мэй! Сколько лет, сколько зим. Не надумал ещё пойти ко мне в рыцари? Место ждёт. Можешь даже взять с собой своего мрачного дружка — в моих владениях места на всех хватит.

— Ты знаешь мой ответ. Зачем же снова спрашиваешь? — пожал плечами Мартин.

— И буду спрашивать, сколько потребуется, — Медб улыбалась, но взгляд её был холоден; в его глубине крылся затаённый гнев. — Пожалуй, сегодня ещё раз спрошу, когда обстоятельства изменятся.

— С чего бы им измениться? — нахмурился Мартин.

— Потому что вскоре изменится всё.

От этих слов у Элмерика по спине пробежали мурашки: что бы ни имела в виду Медб, это была не пустая угроза.

Вдруг во Вратах снова закружилось туманное облако, и в белом дыму возник силуэт человека… нет, у людей не бывает рогов. Элмерик судорожно сглотнул. Он помнил, что рогатыми чудищами легенды часто описывали фоморов. Неужели началось? Лисандр, всё ещё лежавший связанным на земле, усмехнулся:

— Ты не представляешь, насколько ты права, королева…

— Нет, дурноглазый, это ты не представляешь, — Медб не удостоила пленника даже взглядом, всё её внимание было приковано к Вратам.

Ещё миг — и в рогатого полетели бы смертоносные заклятия и стрелы. Но тут неожиданно вмешался Браннан.

— Стойте! Это не враг.

— Ну это уж кому как, — возразил рыцарь Сентября, опуская, впрочем, ладонь с почти готовым огненным заклинанием. — Здесь сегодня что, вечеринка? А почему меня не предупредили? Я бы тоже приготовил какой-нибудь приятный сюрприз.

Новоприбывший тем временем вышел из тумана на свет. Это был, без сомнений, эльф — с острыми ушами и светлыми, с медовым оттенком, волосами. Никаких рогов у него не было, но за них легко было принять необычный лук, висящий за его спиной. Тот был сплошь оплетён зелёными листьями, а наверху раздваивался, выпустив новую ветку с молодой корой. Лицо эльфа показалось Элмерику смутно знакомым, он присмотрелся получше — и догадался, почему мастер Шон так разгневался. Он явно не нуждался в напоминании, что другой эльф носит его лицо, как своё собственное. Значит, это был Эйвеон — четвёртый принц Неблагого двора, лучший друг Браннана и одна из причин его раздора с Каллаханом и Шоном.

— Простите за вторжение, — Эйвеон, казалось, не ожидал столь пристального внимания. — Я не хотел ни во что вмешиваться. Просто следовал за Медб по приказу своего короля.

Он поднял руки и показал всем пустые ладони в знак того, что не замышляет ничего дурного. Соколы опустили оружие.

— Так и есть, — подтвердил Браннан. — Не мог же я оставить двор без присмотра. Уверен, что Медб, прознав о моей отлучке, не преминула бы этим воспользоваться. Я ожидал, что её свита отправится охотиться в мои владения, поэтому велел Эйвеону не позволять им разорять мой лес.

— Ну да, ведь это только королю Брэннану позволено охотиться в чужих угодьях! — фыркнула Медб. — Но ты просчитался, дорогой. Этим вечером меня интересуют совсем другие забавы… А у вас, выходит, вся семья теперь в сборе? Мило.

Эйвеон, поняв, что опасность миновала, поклонился королям, пожелал собравшимся доброй охоты и, избегая встречаться взглядом с Шоном, встал за правым плечом своего сюзерена.

Олнуэн, всё это время стоявшая с безучастным лицом, заслышав голос названого брата, просияла и даже шагнула вперёд, словно намереваясь броситься к нему в объятия, но опомнилась, наградив Эйвеона коротким кивком. Другие не удостоились и этого. Но эльф всё равно расстроился из-за такого холодного приёма. Элмерик заметил, как вытянулось его лицо. Вернее, не его. Чужое. Это было очевидно настолько же, насколько неуместно. Принц Эйвеон предпочитал краски осени: в его одеждах встречались все её цвета — от буровато зелёного до алого и винного. Волосы украшали пряди, окрашенные под лисий мех. Верхняя половина лица — его собственная — имела тёплый оттенок кожи. Светлые брови, ореховые глаза, широкая переносица — всё это плохо сочеталось с чертами нижней половины: острыми скулами и подбородком, бледной кожей… Элмерик поёжился: неужели с точки зрения старшего народа в этом вопиющем подлоге было больше красоты, чем в честных шрамах, полученных в бою? До чего же странные существа эти эльфы.

Но в следующий миг все мысли покинули его голову, потому что раздался ужасающий треск. Стоячие камни раскололись надвое. Врата распахнулись, чтобы больше не закрыться.

Бард был бы рад появлению обычных тварей — с ними было понятно, что делать. Но из прохода один за другим выходили совсем другие существа — фоморы. Злобные и опасные, похожие на морок, прежде созданный Лисандром. Здоровенные — выше, чем может быть человек или эльф, — с широкими и мощными руками, бронзово красноватой кожей и угольно чёрным глазом. У одних он располагался посередине лба, у других — там, где ему и положено быть. Вторую же глазницу прикрывало уродливо опущенное веко. Они были похожи, как дети одного отца — с некрасивыми, часто даже отталкивающими лицами и высокими черепами. У многих действительно имелись на лбу загнутые назад рога. Их тела покрывали татуировки и шрамы. Видно было, что эти существа рождены для битв и не знают иной жизни, кроме постоянных сражений, Воздух, казалось, раскалился от их боевых кличей на незнакомом языке.

— Кто там говорил про вечеринку? — радостно выкрикнул Лисандр. — Вот и мои гости! Добро пожаловать, друзья. Смотрите, тут всё, как я вам и обещал…

«Друзья», впрочем, не спешили радоваться долгожданной встрече. Через связанного Лисандра они просто перешагнули (спасибо, что не затоптали), и волной рассредоточились по холму, пытаясь окружить Соколов и всех, кто был с ними.

Мастер Флориан распахнул книгу, и воздухе возникла недовольная леди Эллифлор.

— Что тут у вас происхо… — она осеклась и взмыла в воздух, уворачиваясь от копья.

Первый ряд фоморов взревел и бросился в атаку.

Элмерик сиганул в сторону, поскользнулся на влажной земле и упал, успев извернуться так, чтобы не придавить собой арфу. Он не видел, кто из мечников прикрыл его, — возможно Орсон, стоявший ближе всех.

Сталь звенела о сталь, скрежетала о щитки доспехов. Торжествующие крики сменялись болезненными стонами и бранью. То тут, то там вспыхивали огненные фэды. Воздух искрил от дикой магии, то наполняясь ароматами влажной земли, леса и дождя, то благоухая ядовитыми цветами, то врываясь в ноздри запахом свежей крови и смрадом потных тел… Среди какофонии звуков Элмерик вдруг различил голос своего наставника. Он не разбирал слов, но понял сердцем сокрытый в них смысл. Битва только на первый взгляд казалась хаосом, в котором невозможно разобраться. На самом же деле каждый должен сыграть свою роль. Так вкладывают в общий котёл волшебные травы, чтобы сварить чудесное зелье, проясняющее разум и дающее мудрость. Это значило одно: он должен петь — для чего ещё нужны барды? Он пробежал пальцами по струнам, пробуя голос.

«Ещё не поздно найти тропу — ту, что начало всему дала».

Битва только началась. Врагов было много, но и Соколов тоже немало. Да и подмога подоспела вовремя: Эйвеон закладывал на тетиву стрелу за стрелой, и ни разу не промахнулся. Мартин от него не отставал. Не сговариваясь, они устроили негласное состязание, кто сумеет поразить больше фоморов.

«Ты можешь встретить свою судьбу, когда рассеется эта мгла».

Леди Эллифлор со своим истинным зрением оказалась бесполезной — наступающие фоморы не пытались притвориться кем то другим. А избегать сражения было не в их обычаях. Она пыталась командовать битвой, но её никто не слушал. Теперь призрак реяла над полем с очень недовольным видом, лишь иногда подсказывая брату, куда бить. К чести мастера Флориана, непрошеные советы он выносил стоически.

«Весна наступит, растает лёд, все реки выйдут из берегов».

Связанный Лисандр всё ещё лежал под дубом. Его путы мастер Флориан подновлял с особым тщанием. Фоморы не обращали никакого внимания на крики бывшего союзника и не стремились освободить его. Поняв всю тщетность попыток воззвать к их совести, Лисандр вскоре замолчал.

Королева Медб наблюдала за битвой и утруждала себя заклятиями лишь когда враги подбирались слишком близко к ней или к Олнуэн.

«Когда всё это произойдёт, ты сам оплачешь своих врагов».

Из Соколят больше всех старался Джерри. Заклинание королевы не давало ему говорить, но не чертить фэды. В них он и вложил всю свою невысказанную ярость. Земля под его ногами стала влажной от чёрной фоморской крови. Орсон прикрывал его спину.

Бард поискал взглядом Келликейт, но девушки нигде не было. Вдруг справа мелькнула чёрная тень и в глаз подкрадывавшемуся фомору впились острые когти. Тот взвыл и упал. Чёрная кошка с горящими зелёными глазами поставила лапы на живот врага, прижимая его к земле, и облизнула усы. Она была крупнее домашних крысоловов — скорее размером с небольшую рысь — и чёрной, как сама ночь. Лишь на груди виднелось белое пятно, по форме напоминающее череп.

Король Браннан ловко орудовал мечом и колючей лозой. Командир сражался, встав спиной к спине с братом. Он сражался и пел — по-прежнему без арфы. И даже не ведающие страха фоморы дрогнули под натиском королей близнецов.

«А рядом встанет твой верный друг — вы с ним едины, как тьма и свет».

Розмари стояла за спинами лучников. Её заклинания становились всё тише — было видно, что девушка почти выдохлась. Она начала терять сознание, когда её подхватил Шон. На мгновение ему пришлось обрести плоть, чем сразу же воспользовался враг, метнувший в него копьё. Элмерик понял, что рыцарь Сентября не успеет развоплотиться и ахнул. Можно ли ранить сон? А убить?

«Конец с началом сплетутся в круг, и ты узнаешь, что смерти нет».

И тут вмешалась Медб.

— Эй, Сентябрь! Будешь должен! — она швырнула золотистую змейку и отклонила копьё заклинанием.

— Ничего я тебе не должен, — огрызнулся Шон. — Это было твоё решение. Я больше не твой рыцарь и не просил тебя вмешиваться.

— Ах так! В следующий раз не помогу, — обиделась Медб, призывая змейку обратно.

Та взобралась вверх по юбке и стала частью её золочёного пояса. Розмари глянула на королеву с нескрываемой завистью.

— Хочешь уметь так же, смертная? Можем обсудить условия сделки…

— Не вздумай, — предупредил девушку Каллахан, ради этого на мгновение прекративший петь.

— С тобой нам тоже есть что обсудить, дорогой мой Сокол, — усмехнулась Медб, осыпая ближайшего фомора дубовыми листьями (ядовитыми, конечно же). — Хочешь, я закрою Врата? Я это могу.

Она сняла с руки изящный браслет, от которого веяло сильными чарами.

Так вот зачем на самом деле явилась Медб! Вот что означали её снисходительные усмешки! Теперь она даже не пыталась скрыть торжество во взгляде.

— Чего ты хочешь? — холодно спросил Каллахан.

Браннан положил ему руку на плечо, они обменялись взглядами. Оба знали, что нужно блюсти осторожности и ничего не обещать, не обдумав.

— Не бойся, Ворон, у тебя я много не попрошу. Подари мне сто лет мира.

— Ты в своём уме! Какая сотня? Не больше семи!

— Идёт! — неожиданно согласилась Медб. — Ровно на семь лет мы прекратим войну между Благим и Неблагим дворами, Семь лет никто не нарушит перемирия. Семь лет ни ты, ни я, ни эльфы из нашей свиты не будут выезжать на Дикую Охоту. А нарушивший уговор заплатит жизнью. Ты согласен?

— Согласен, — кивнул Браннан, — при условии, если ты выполнишь свою часть сделки и закроешь Врата прямо сейчас.

Эйвеон опустил лук, в изумлении взирая на своего короля. Из-за этой заминки Мартин успел вырваться вперёд в их негласном состязании и теперь опережал соперника ровно на четырёх мёртвых фоморов.

Но больше всех удивился Шон:

— Что я слышу! Король Браннан проживёт семь лет без Охоты? А от скуки не помрёт?

— Не дождёшься! — король-воин утёр вышитым рукавом выступивший на висках пот и обернулся к Медб. — Ну? Я жду!

— Погоди, это лишь половина сделки, — носком туфли Медб поддела лозу Браннана, посмевшую подобраться к ней слишком близко. — Ну же, Сокол, настал твой черёд. У тебя есть кое-что, нужное мне.

— Что? — устало повторил Каллахан.

Медб торжествуя, указала на Мартина:

— Он!

— Это невозможно. Я не могу дать тебе то, что мне не принадлежит.

Из Врат вышла новая волна фоморов. Казалось, им нет числа. Элмерик подышал на озябшие пальцы, подушечки которых уже начинали трескаться, и снова заиграл на арфе.

— Это твой человек, — нахмурилась королева. — Соколы присягают тебе, значит, их жизни принадлежат тебе по праву. Разве он не пойдёт, если ты прикажешь?

— Жизни — может быть. Но не свобода.

— Что же, тогда я сама его спрошу…

Мартин, почувствовав пристальный взгляд, опустил лук, и Эйвеон немедленно сравнял счёт по фоморам.

— Я говорила это прежде, скажу и сейчас: стань моим рыцарем, и я щедро вознагражу тебя, Мартин Мэй. Не навсегда войди в мою свиту, как я хотела прежде. Всего на сотню лет. Потом ты сможешь вернуться к своим товарищам, как когда-то вернулся Сентябрь. Тебе суждено было занять его место ещё тогда, но ты слишком долго бегал от меня. Теперь судьба твоих друзей и всего этого мира в твоих руках. Скажи «да» — и я тотчас же закрою Врата.

— Что ж… — казалось, каждое слово давалось Мартину с трудом. — Не думаю, что у меня остался выбор. Мой ответ…

Сказать «да» он не успел, потому что Шон, подкравшись из-за спины, крепко зажал ему рот ладонью. И в тот же миг над полем битвы раздался пронзительный визг, полный отчаяния. Элмерик слышал этот голос не раз и узнал бы из тысячи: кричала леди Эллифлор.

— На помощь! Флориан… О, боги, он не дышит!

Её брат лежал на земле. Стальная лоза, прежде связывавшая Лисандра, оплела всё его тело, шипы вошли под кожу. Из груди торчал обломок ледяного копья. А Лисандр исчез. Под корнями старого дуба валялась лишь его повязка на глаз, украшенная синими бусинами.

Джеримэйн бросился к наставнику первым. Второй подоспела Розмари и, приложив ухо ко рту мастера Флориана, выкрикнула:

— Он дышит! Живой-та!

— Ах, как же это всё не вовремя!.. — пробормотала королева Медб себе под нос; Олнуэн глянула на неё и неодобрительно покачала головой.

В этот миг Врата снова распахнулись, но вместо полчищ воинственных фоморов на поляну ворвался дракон. Огромный и серокрылый, с чёрной каймой на чешуйках и умными жёлтыми глазами со змеиным зрачком.

— Я же говорил: там был дракон! — завопил Элмерик.

Он даже не успел испугаться. Чешуйчатый змей широко расставил когтистые лапы, будто примериваясь, дохнул огнём — и два десятка фоморов, не успев даже вскрикнуть, исчезли в пламени. Ещё нескольких врагов нежданный союзник попросту затоптал, кружась на месте. Только теперь бард заметил, что на спине у дракона в большом кожаном седле устроился всадник.

— Простите, что задержались!

Он спустился по стропе, свисавшей с седла, и, прихрамывая, заковылял к лежащему на снегу Флориану. Только теперь, когда дым от драконьего огня немного рассеялся, Элмерик узнал мастера Патрика. От сердца тут же отлегло: если старый алхимик захватил с собой все свои снадобья, значит, мастер Флориан в надёжных руках.

Королева Медб выглядела потрясённой.

— Выходит, слухи не врут. У тебя действительно есть дракон, Каллахан? Ты знаешь, что он, возможно, единственный из оставшихся?

Чёрно-серый змей завернулся в крылья. Его окутал туман, и Элмерику захотелось отвести глаза. Этому желанию нельзя было противостоять, как ни старайся. А в следующий миг, когда он снова смог взглянуть в эту сторону, никакого дракона уже не было. Вместо него на холме стоял, потирая руки, мастер Дэррек.

— Да. — он сверкнул холодными змеиными глазами, которые так и остались ярко-жёлтыми. — У Каллахана есть дракон. Он последний. И это я.

Некоторое время Медб восхищённо разглядывала его (мастер Дэррек выглядел весьма польщённым её вниманием), а потом выдохнула:

— Забудь мою прежнюю просьбу, Сокол. Можешь оставить себе этого наглеца из Холмогорья, если отдашь мне своего дракона. Решайся: дракон в обмен на закрытие Врат!

— Ты слышала мой ответ, королева. Он не изменится. Я не волен отдать тебе ни Мартина, ни Дэррека, ни кого либо из Соколов. Мы — свободные птицы.

В глазах Медб мелькнула ярость; королева не привыкла, чтобы ей раз за разом отказывали. — Он сам сказал, что он — твой. Мне кажется, ты пытаешься обхитрить меня, Сокол. На твоём месте я бы поостереглась. Король-воин проявил надлежащее благоразумие; не думала я, что король-филид окажется глупее своего брата, — Она подняла руку с браслетом высоко над головой. — Решайся! Потому что я ухожу. Думаешь, цена высока, но нет: это ведь мой последний амулет — другого такого не будет.

Браннан, сразив ещё трёх врагов, обожжённых дыханием дракона, бросил встревоженный взгляд на брата.

— Если эти твари прорвутся, мир изменится навсегда.

— Знаю. Только это не мне решать.

Каллахан не готов был поступиться своими принципами даже ради спасения мира.

Олнуэн тронула Медб за рукав и что-то зашептала ей на ухо, но королева покачала головой:

— Нет, это моя сделка и мои правила, дорогая. Хочешь — заключай свою.

— А позволите пару слов наедине? — мастер Дэррек чинно поклонился королеве. — У нас, драконов, не принято принимать скоропалительные решения, а мудрые беседы помогают избегать суеты.

Медб скривила губы:

— Будь по-твоему, дракон. Но помни: времени мало. Так что будь краток.

Они отошли в сторонку и зашептались. Элмерику до жути было любопытно, о чём разговаривают эти двое, — и, похоже, не только ему. Происходящим не интересовались лишь леди Эллифлор, которая не видела никого и ничего, кроме любимого брата, и мастер Патрик, который прямо сейчас боролся за его жизнь.

Как ни странно, но мастер Дэррек быстро перехватил инициативу. Он говорил, а Медб слушала и кивала, соглашаясь. Выражение её лица менялось так быстро, что Элмерик не успевал уследить за всеми переменами настроения. Она то гневно сверкала глазами, то смотрела надменно, то вдруг начинала улыбаться так, будто бы дракон сказал что-то забавное. Когда же королева вдруг приняла мечтательный вид, Элмерик вообще перестал хоть что-то понимать.

— Значит, договорились, — голос мастера Дэррека прозвучал очень громко — так, что услышали все.

— И о чём же вы договорились, позвольте узнать? — процедил Каллахан сквозь зубы.

Элмерик тоже исполнился нехороших предчувствий: а что если господин дракон решил, подобно Мартину, пожертвовать собой? И не нашлось того, кто остановил бы его…

— Закрывай Врата! — бросил мастер Дэррек королеве. — У тебя есть моё слово.

Та торжествующе улыбнулась и бросила браслет прямо в красновато-туманное марево. И вовремя — Врата как раз начали открываться вновь.

— Это действительно наша последняя возможность. Вещиц такой силы даже в моей сокровищнице больше нет. Надеюсь, у этого мелкого воришки Лисандра не осталось других бусин — сама я давно потеряла им счёт.

— Врата горят… — вдруг ахнула Олнуэн.

Стоячие камни и впрямь объял огонь. Воздух дрожал от жара, пламя с гулом рвалось ввысь.

— Ты видишь? — хором выдохнули Каллахан и Браннан.

— Да. Всё благодаря Медб. Она была очень добра ко мне. Только не спрашивайте, какую цену я за это заплатила.

— Нам пора, — королева взяла её за руку. — Наши дела здесь закончены.

— Постой! — Каллахан оказался подле Олнуэн, но та подняла на него равнодушный взгляд:

— Нам нечего обсуждать. Больше нечего. Прошли те времена, когда всё можно было исправить.

— Не говори так… Я рад, что зрение к тебе вернулось. Кто знает, что ещё может вернуться?

— Только не говори, что твоя память! — усмехнулась Олнуэн. — Это было бы совсем некстати.

— Увы, нет, — Каллахан развёл руками, а весенняя дева толкнула его в грудь, заставляя отступить.

— Тем лучше для тебя. Потому что мне больше не нужны ни ты, ни твой брат. Я ненавижу вас обоих, ясно? Надеюсь, семь лет перемирия пролетят быстро и я ещё увижу, как вы расплатитесь за всё то зло, которое причинили мне!

— Олнуэн! — это выкрикнул Эйвеон; из его глаз катились слёзы.

Губы эльфийки дрогнули, но взгляд остался твёрдым.

— Не плачь обо мне, братец. Я буду счастлива в землях Благого Двора. Хочешь, пойдём со мной? Королева Медб великодушна и будет рада гостям.

Эйвеон бросил короткий взгляд на Браннана и покачал головой.

— Тогда прощай. В день, когда мы снова выйдем на Охоту, постарайся не вставать у меня на пути, ибо хоть я и не хочу убивать тебя, но отныне мы враги.

— Идём, — рука Медб легла ей на плечо. — Ни один из этих мужчин не стоит твоих слёз, дорогая.

Каллахан хотел сказать что-то ещё, но не успел, потому что его едва не сбило с ног порывом ветра. На месте, где только что стояли Медб и Олнуэн, уже никого не было — они ушли, оставив после себя лишь запах мёда да горсть осыпающихся лепестков жасмина, белых как снег. Король-филид со вздохом стряхнул их с рукава.

— Зато она закрыла Врата, — заметил Браннан. — И нас ждут семь лет мира. А это всё-таки лучше, чем сто.

Утешения, признаться, давались ему не очень.

— Мы ещё не знаем всей цены, — Каллахан повернулся к мастеру Дэррэку. — Расскажешь?

Тот моргнул жёлтыми глазами с вертикальным зрачком. Элмерика пугал этот змеиный взгляд. Теперь Дэррек выглядел опасным — в нём не было ничего от того добродушного седоватого толстячка, с которым бард повстречался в начале пути.

— Я остаюсь с Соколами. Я же не Мартин — от меня ей нужно совсем другое.

— Только не говори, что…

— Ты угадал. Драконья кровь. В течение семи лет. Не самая тяжкая повинность, если подумать. А в качестве платы за то, чтобы старый добрый мир оставался добрым и впредь, — вообще сущие пустяки, — мастер Дэррек уговаривал то ли самого себя, то ли Каллахана. Если последнего, то он явно не преуспел. Командир сделался мрачнее тучи.

— Мне это не нравится.

— А я думаю, что дракон прав, — возразил Браннан. — Дёшево отделались.

— Или она хочет, чтобы мы так думали, — фыркнул Шон.

— Ты что-то знаешь или просто хочешь мне досадить?

— Досадить тебе я всегда рад. Но боюсь, не в этот раз. Мне вспомнилось одно старое пророчество… Пусть Дэррек поправит меня, если я не прав.

Тот кивнул, скорбно поджав губы.

— Медб носит под сердцем дитя. Мы, драконы, чувствуем это по запаху. Я сразу подумал про сына двух эльфийских дворов, вскормленного драконьей кровью, что станет править всеми эльфами, когда настанет срок. И, признаться, почти поверил, что Медб собралась вырастить объединителя, но для этого ей пришлось бы провести ночь с одним из наших королей, что весьма сомнительно.

У Браннана вытянулось лицо.

— Ты часом не перепутал, дракон? Может, не Медб, а Олнуэн?

— Из них двоих только летняя королева ждёт прибавления, я уверен.

— Вот же бесовка! — вспыхнул король-воин. Лоза едва успела увернуться из-под его тяжёлого сапога.

— Хочешь сказать, что… — у Каллахана округлились глаза.

— Боюсь, что так. Помнишь, Олнуэн сказала, что заплатила Медб за возвращение зрения? Думаю, наше с ней нерождённое дитя было платой, — Браннан сжал кулаки. — Закончится перемирие — убью!

— Кого? Олнуэн? — впервые в голосе командира Элмерик услышал угрозу.

— Да нет же. Медб. И вообще, не тебе меня винить. Ты ничуть не лучше… — договорить король-воин не успел, потому что вдруг раздался пронзительный женский крик, полный боли.

Брендалин сжимала в дрожащей руке чёрную рукоять колдовского кинжала. Лезвие вошло ей в живот до основания, на платье медленно расплывалось алое пятно. Эльфийка побелела, хватая ртом воздух.

— Это не я… — прошептала она срывающимся голосом. — Он заставил меня! Это дядин кинжал. Помогите…

Её ноги подкосились. Рука скользнула по камню в тщетной попытке удержаться. Элмерик оцепенел, в ужасе взирая на кровавый след, оставленный ладонью его бывшей возлюбленной. Были моменты, когда он желал Брендалин зла. Но видят боги, он не хотел, чтобы всё закончилось так.

Браннан бросился к ней первым и подхватил на руки.

— Дашь своего лекаря? — он обернулся к брату.

— Патрик занят. Я не стану жертвовать жизнью Флориана ради этой эльфийки. Твои вассалы — твоя порука.

— Пф! Люди всегда нравились тебе больше нашего народа…

Браннан усадил девушку под ближайшее дерево и резко выдернул нож. Брендалин вскрикнула от боли, и Элмерик почувствовал, как у него перехватило дыхание. Король-воин пальцами соединил края раны и нараспев заговорил на эльфийском, запирая кровь.

Элмерик, наконец сумев сбросить оцепенение, подошёл ближе. Даже находясь на грани жизни и смерти, девушка была такой красивой, что замирало сердце. Браннан бросил на него короткий взгляд и посторонился, словно пропуская попрощаться. И тут Брендалин открыла глаза и прошептала.

— У меня не было выбора, Рик. Ты простишь меня?

— За что? — бард не узнал собственного голоса.

— За всё… — Брендалин легонько коснулась его руки.

Элмерик отпрянул. Место её прикосновения жгло будто огнём.

— Это уже в прошлом… — сказал он, невольно потирая ладонь. — И да, я прощаю тебя, если тебе нужно моё прощение.

Слова прозвучали на редкость фальшиво. Едва ли Элмерик их сказал бы, если бы Брендалин не была при смерти, но отказать умирающей в прощении было выше его сил.

— Врёшь, — еле слышно сказала девушка и закрыла глаза.

Браннан косо посмотрел на барда, но ничего не сказал, лишь заставил посторониться. Второе его заклинание погрузило Брендалин в глубокий сон, а подошедший Эйвеон накрыл её своим тёмным плащом, похожим на грозовое небо.

И в этот миг змей с мечом в пасти медленно пополз к вершине холма.

— Зимняя битва закончилась, — Келликейт сняла капюшон. Длинные когти на её руках втянулись, превратившись в маленькие, коротко остриженные ноготки.

— Откуда ты это знаешь, дочь младших фейри? — спросил Эйвеон, не без любопытства взирая на её превращение.

— Она пророчица, — ответил вместо девушки Каллахан. — Дитя кат ши.

— О! Я думал, их почти не осталось…

Браннан тоже взглянул на Келликейт с неподдельным интересом — именно так смотрят на удивительные диковины в чужой сокровищнице.

— Да, братец, умеешь ты находить… — он на миг запнулся под строгим взглядом Каллахана, подбирая слово. — …необычных соратников.

И уже тише шепнул Эйвеону на ухо (Элмерик расслышал лишь потому, что стоял совсем рядом, и его жалких знаний эльфийского хватило, чтобы понять):

— Липнут к нему, что ли, все эти одарённые недоэльфы? Мне кажется, это не совсем нормально…

— Ты завидуешь, — так же тихо ответил Эйвеон.

Келликейт оскалилась и зашипела на Браннана, чем вызвала его усмешку. Орсон положил ей руку на плечо и качнул головой: дескать, не связывайся. Но Келликейт и сама не собиралась продолжать.

— Погодите… — вдруг ахнула она. — Я только что поняла… Выходит, королева Медб спасла жизнь Риэгану?

— Как это? — Орсон не успел уследить за ходом её мысли, но в его глазах мелькнул ужас. — При чём тут Его Величество?

— А при том, что если бы Врата не закрылись, нарушилась бы правда короля, понимаешь?

— Я убью этого негодяя Лисандра! Клянусь!

— Сперва поймай! — фыркнул мастер Дэррек. — А то мы вон уже сколько лет бьёмся… видать, одного тебя не хватало.

— Поймаю! — Орсон то ли не понял насмешки, то ли решил не обращать на неё внимания.

Выглядел он грозно и довольно решительно: плечи были расправлены, глаза горели. Келликейт взяла его под руку, они встретились взглядами и кивнули друг другу. Дэррек хотел добавить ещё что-то, но, завидев такое единодушие, махнул рукой, пробурчав себе под нос: «Ох уж эти дети…».

К командиру доковылял мастер Патрик. Его руки были в чужой крови, а когда он утёр пот со лба, на лице тоже появились красные полосы.

— Надо бы Флориана на мельницу.

— Он жив?

— Да.

— А будет жить?

— Пока не знаю.

Каллахан глянул на Шона, и тот всё понял без слов: закинул руку Флориана себе на плечо и вместе с ним растаял в воздухе. Над местом, где они только что были, каркая, заметался обеспокоенный ворон.

Командир обвёл всех усталым взглядом и сказал:

— Всё. Пора домой.

Глава шестнадцатая

Ещё недели три после Зимней Битвы Элмерику снились кошмары, и Джерри не раз ворчал, что бард кричит ночами.

То Врата не удавалось закрыть и все погибали от рук многочисленных фоморов. То Лисандр смотрел прямо на него дурным глазом, земля холодела под ногами и плоть обращалась в лёд. В худшем из снов появлялся сам Бэлеар. Король-воин сражался с ним мечом, а король-филид играл на арфе, забирающей годы жизни даже у эльфов, пока оба не падали замертво, а ужасный фомор смеялся, запрокинув голову.

После этого Элмерик несколько дней был сам не свой. Тренировки на свежем воздухе сослужили хорошую службу: несколько дней он спал как убитый. Но стоило немного расслабиться, и кошмары вернулись вновь. Теперь Лисандр сбегал, неизменно убивая кого нибудь из Соколят.

В первом сне умерла Розмари. Она лежала на холодной земле — бледная и безмятежная, с цветком ромашки у виска — на том же самом месте, где наяву упала раненая Брендалин. Зимний ветер трепал подол её платья, а из живота, вогнанный по самую рукоять, торчал кинжал. Под телом медленно расплывалось тёмное пятно, окрашивая снег алым. Остановившийся взгляд был устремлён в небеса, а пальцы сжимали бесполезный оберег с красными и белыми нитями. Бард проснулся в холодном поту и долго не мог понять, на каком свете вообще находится, и даже побежал посреди ночи проверять, жива ли Розмари. К счастью, девушки не проснулись, а то могло бы выйти неловко.

Во втором сне Лисандр убил Джеримэйна. Тот успел вырвать кинжал, но тут же выронил его в покрасневший от крови рыхлый снег и осел на руки подбежавшему Элмерику. Даже в смерти напряжённая складка между его бровей не разгладилась и лицо сохранило недовольное выражение.

Утром оказалось, что Джерри жив-здоров и по-прежнему сторонится Элмерика. Впрочем, на вопросы он теперь пусть односложно, но отвечал, и отворачивался не так яростно, как прежде.

А на третью ночь бард не смог проснуться. Он знал, что спит. Но также знал, что другой яви больше не будет. Он был обречён оставаться здесь, в сумеречном мире, став узником собственного кошмара. На этот раз в его сне ранило Келликейт. Элмерик тщетно пытался её спасти. Срывая голос, он без умолку звал Патрика, Шона, Дэррека, Каллахана — хоть кого-нибудь. Но никто не пришёл. А снег всё падал и падал…

Келликейт коснулась его щеки, стирая сбежавшую слезу:

— Всё будет хорошо. Верь мне, я же знаю будущее… — и умерла.

С последним вздохом её тело съёжилось. Элмерик достал из складок плаща мёртвое кошачье тельце и прижал к груди. Метель закружилась вокруг, стирая очертания деревьев, весь мир стал белым и вскоре исчез совсем. Когда же мгла рассеялась, Келликейт уже не было, и Элмерик сидел рядом с другим телом. Он так и не смог понять, Риэган это или Орсон. Время не пощадило черты, птицы выклевали глаза, кровь запеклась и почернела, светло-пшеничные волосы припорошил снег.

Элмерик тщетно щипал себя, чтобы проснуться. В том, что этот сон колдовской, наведённый, сомневаться не приходилось: на руке — там, где его касалась Брендалин, — проявились отпечатки пальцев.

Бард поносил себя последними словами за то, что не дошёл до мастера Шона сразу, рассудив, что после первой битвы вряд ли кто-то видит во сне горные эдельвейсы. А ведь сновидец наверняка знал, как избавиться от кошмаров.

Элмерик побрёл вперёд сквозь метель. Иногда ему казалось, будто он видит мелькающий впереди чёрный плащ рыцаря Сентября, но, как правило, это оказывались стволы деревьев или просто морок. Споткнувшись о корень, бард упал лицом в снег и успел удивиться, что тот оказался обжигающе горячим. Он знал, что если закроет сейчас глаза, то не проснётся уже никогда — сон во сне будет вечным. Но веки отяжелели, будто налились свинцом. Только что было холодно и страшно, а теперь вдруг стало хорошо. Ветер пел убаюкивающую песню. Все невзгоды остались позади. Потери казались горькими, но уже такими далёкими, что перестали иметь значение. Элмерик даже не знал, кто из его друзей действительно погиб, а кто остался жив, — он и про себя-то не мог сказать этого с уверенностью. В миг, когда он был уже готов перестать дышать, какая-то сила вдруг вытряхнула его из снега за грудки. Два хлёстких и очень болезненных удара по щекам заставили открыть глаза. Он ожидал увидеть рыцаря Сентября или кого-то из Соколов, но перед ним сидела Ллиун — зеленоглазая лианнан ши.

— Разве маленький чаропевец не знает, что тут нельзя спать? Или он решил умереть? Тогда сказал бы об этом Ллиун. Есть более приятные способы лишиться жизни.

Элмерик помотал головой, с его волос полетели в стороны хлопья снега.

— Я просто застрял здесь и не могу выбраться. А как ты здесь оказалась?

— Услышала и пришла. Маленький чаропевец звал на помощь.

— Но почему никто другой не услышал?

Ллиун глянула на его руку с проступившими чёрными пятнами.

— Это сильное проклятие, — молвила она, слегка побледнев. — Оно мешает слышать тем, кого маленький чаропевец видел во снах. И показывает смерть самых близких. Как хорошо, что маленький чаропевец не считал Ллиун своим другом…

Элмерику показалось, что голос лианнан ши прозвучал немного расстроенно, и запротестовал.

— Это не так. Просто я не подумал о тебе.

— Маленькому чаропевцу не нужно оправдываться и говорить слова, задевающие самолюбие Ллиун, — усмехнулась лианнан ши. — Ллиун выручит. Но попросит платы. Ведь она уже вернула все долги чародеям с мельницы.

— И что я буду должен сделать? — уточнил Элмерик с опаской.

— Встретимся после Остары и маленький чаропевец выполнит просьбу Ллиун.

Она облизнулась, показав ряд острых зубов, и бард невольно отшатнулся.

— Я приду. И что дальше? Ты меня съешь?

Взгляд яблоневой девы из смеющегося стал задумчивым.

— Может, и съем. А может, и нет. Там будет видно. Но если маленький чаропевец обманет, тогда точно съем.

— Я же сказал, что приду.

— Вот и хорошо! — её острый коготь царапнул подбородок Элмерика. — Мы не любим лжецов. Их кровь имеет горький вкус. А кровь бардов самая сладкая. Идём!

Она протянула руку, бард вцепился в её ладонь и лианнан ши рывком подняла его из снега. Чтобы удержаться на ногах, Элмерику пришлось обхватить её за талию. Его тут же обдало жаром — они стояли намного ближе, чем дозволяли приличия. И Ллиун это ничуть не смущало.

— Негоже бардам стесняться. Тот, кто творит чары песнями, должен быть уверен.

— Я уверен, когда пою. Но сейчас не время для песен, — Ллиун казалась ему настолько желанной, что впору было задуматься о любовных чарах. — Я ценю твою помощь, но перестань, пожалуйста, делать это.

— Делать что? — лианнан ши широко распахнула глаза.

— Чары, которые заставляют желать тебя, — терпеливо пояснил Элмерик, вдыхая сладкий цветочный запах её волос. — Я понимаю, что это свойство твоего племени, но был бы признателен, если бы ты перестала. В нынешней ситуации это не очень удобно.

— Ллиун не может сказать, что прежде не использовала подобных чар в присутствии маленького чаропевца, но сегодня и в мыслях не было.

— Хочешь сказать, что я… сам? — лишившись извиняющих его обстоятельств, Элмерик нашёл в себе силы отступить на шаг.

— Мы заманиваем в свои сети лишь тех, кто хочет этого. Но нам пора. Ллиун доведёт маленького чаропевца туда, где его смогут услышать друзья. Вывести из сна Ллиун не под силу. Но тот высокий чародей, который приходил за пледом своего друга — он может. И пусть чаропевец попросит короля снять проклятие, иначе снова провалится сюда, а Ллиун больше не сможет прийти — она ведь уже снилась.

— Короля? Которого из них?

— Белого Сокола, конечно, — лианнан ши почтительно склонила голову.

Снег пошёл сильнее, будто пытался помешать им. Яблоневая дева дрожала от холода. Ветер безжалостно трепал её золотистые косы, срывая с них бусины, оборачивал вокруг ног платье, но она, упрямо закусив губу, шла вперёд. Под её босыми ногами появлялись весенние проталины, и Элмерик шёл за ней след в след. Но стоило ему убрать ногу, как следы тут же заметало. Казалось, единственное тепло, которое ещё осталось в мире, сосредоточилось в ладонях Ллиун. Наконец они добрались до камня, припорошенного снегом. Он устремлялся ввысь, словно направленная в небо стрела.

— Вот, — стуча зубами от холода, сказала лианнан ши. — Отсюда чародей услышит. А Ллиун пора. Зимние холода мучительны для нас даже во сне.

— Спасибо тебе, — Элмерик поклонился своей спасительнице, а распрямившись увидел её зеленющие глаза совсем рядом со своими.

— Знаешь, за что младшие фейри не любят смертных? За дурные манеры. Вы продолжаете болтать там, где слова не нужны.

Элмерик хотел было возмутиться, но Ллиун закрыла ему рот ладонью:

— Вот опять! Люди ужасно глупые создания, особенно барды.

Он задохнулся от гнева, перехватил её запястье, притянул к себе и жарко поцеловал, не понимая, почему не сделал этого раньше. Всё вдруг стало так легко и просто. Собственные желания его больше не смущали. В конце концов, какая разница, вызвана ли эта страсть любовным заклятием или сама зародилась в глубине сердца? Чары не делали это чувство менее настоящим. Ллиун с готовностью ответила на поцелуй, зарываясь пальцами в его волосы. Её губы были на вкус сладкими, как яблоневый мёд. Зимний холод отступил, в воздухе запахло весной. Время словно остановилось, чтобы затем побежать ещё быстрее, когда лианнан ши выскользнула из его объятий.

— Пусть маленький чаропевец не забудет о своём обещании и найдет меня после Остары. Но пусть не слишком медлит — а то вдруг кто-нибудь опередит его.

— Это кто же, например? — ревниво уточнил Элмерик.

Яблоневая дева рассмеялась:

— Мало ли… может, тот чародей в клетчатом пледе решит заглянуть в гости. Или его мрачный друг, скрывающий лицо под маской. А, может, оба сразу — они ведь неразлучны.

— Я успею первым, вот увидишь!

После жаркого поцелуя ожидание длиной почти в полгода грозило стать мучительным. Это было совсем не похоже на чувства, которые Элмерик испытывал к Брендалин. Ему не хотелось воспевать Ллиун в балладах, гулять с ней под луной или смотреть на звёзды. Ночи, которые он мечтал провести с лианнан ши, вообще не были созданы для бесед.

— Отвернись, — улыбнулась она. — Ллиун не может перестать сниться, когда маленький чаропевец так смотрит.

Элмерик послушался не сразу. Прежде он снова привлёк яблоневую деву к себе, коснулся губами её губ, словно скрепляя уговор, и лишь потом с сожалением разомкнул объятия. Отворачиваться не потребовалось — достаточно было лишь отвести взгляд, и Ллиун пропала. О том, что лианнан ши вообще была здесь, напоминала лишь тёмная проталина посреди снегов. На ней зеленел и тянулся к свету маленький подснежник, которому даже зимняя вьюга была нипочём.

Набрав в грудь побольше обжигающе холодного воздуха, Элмерик закричал:

— Мастер Шо-о-н! — и был услышан.

Рыцарь Сентября появился вместе с дождём, растопившим остатки снега. Осмотревшись, он выдал пару крепких ругательств на эльфийском, а потом отрывисто бросил уже на языке людей:

— Идём скорее. Дурное это место. Только не вздумай выпустить мою руку. Пропадёшь.

Элмерик не знал, сколько они шли. Может, четверть часа, а может, целую вечность. Дождь не прекращался, но небо становилось немного светлее. Сумерки отступали. Бард уже едва передвигал ноги, когда они вышли на широкую дорогу с двумя широкими раскатанными колеями от тележных колёс. Он хотел спросить, долго ли ещё идти, но в этот миг рыцарь Сентября сам развернулся и приложив ладонь к его лбу, скомандовал:

— А теперь проснись!

В следующее мгновение Элмерик оказался в покоях мастера Шона и увидел перед собой обеспокоенного Мартина. Тот был в штанах, но без рубашки и протягивал барду глиняную чашку с подогретым вином. Початый кувшин стоял тут же на полу, а рядом с ним на отрезе ткани — вторая чашка, початый хлеб и несколько обглоданных рёбрышек.

— Давай, выпей быстро.

Элмерик сделал большой глоток, но даже не почувствовал вкуса. Мартин бросил ему клетчатый плед, и бард натянул его по самый подбородок.

— А где мастер Шон?

— Пошёл будить Каллахана, — Мартин стащил со спинки второго кресла свой жилет и надел его, а потом подбросил в камин ещё несколько поленьев.

В тот же миг бард услышал, как хлопнула дверь в комнату, но не смог даже пошевелиться, чтобы поприветствовать наставника.

— Шон сказал, что нашёл тебя на дорогах снов — там, откуда не возвращаются. Расскажи, как это вышло, — Каллахан уселся в кресло напротив.

И Элмерик поведал всё от начала и до конца, не стал лишь упоминать о своём уговоре с лианнан ши и о поцелуе. Каллахан мрачнел с каждой минутой и вдруг без предупреждения сгрёб правую руку ученика, разворачивая тыльной стороной ладони к свету.

— Видишь? — он обернулся к Шону, всё это время безмолвно стоявшему за его плечом.

Рыцарь Сентября кивнул.

— Эльфийка.

— Что там такое, Сентябрь? Проклятие? — отблески пламени мешали Мартину рассмотреть метки.

— Ага, привет от Лисандра. Осчастливил непокорную племянницу, а та почему-то решила передарить подарочек.

— Это можно снять? — жалобно спросил Элмерик.

— Можно, но будет больно, — предупредил Каллахан. — Сожми зубы крепче.

Не дав толком подготовиться, он вдруг дёрнул его руку на себя, и Элмерик заорал. Из глаз брызнули слёзы. Боль прострелила от кончиков пальцев до самого плеча. Нечто подобное он чувствовал однажды в детстве, когда, упав с дерева, вывихнул локоть, и старый Хедлей вправил сустав.

— В будущем держись подальше от Брендалин, — наставник протянул ему чашку с вином, и Элмерик жадно осушил её до дна.

— Это приказ?

— Нет, всего лишь совет.

Хмель ударил ему в голову. Комната закружилась. Если бы Элмерик сейчас попытался встать, то непременно бы упал.

— Хорошо, — он икнул. — Простите. Я должен сказать вам ещё кое о чём, пока могу говорить. Прошу, наставн… ик! Не приказывайте мне играть на арфе для развлечения. Вашего или чьего-либо ещё.

— Почему же? — Каллахан, казалось, силился понять, не бредит ли ученик.

— Однажды я поклялся, что больше не нарушу ик… ни единого вашего приказа, — признался Элмерик, до боли сжимая в пальцах опустевшую чашку. — А ещё позже ик… дал обет, что никогда больше не стану играть на арфе на потеху толпе. И если вы мне это прикажете, то получится… ик.

— Вот уж действительно «ик», — подытожил Мартин.

Рыцарь Сентября закатил глаза, а Каллахан только вздохнул.

— Не прикажу. Хорошо, что ты рассказал об этом. Постарайся впредь не скрывать от меня столь важных вещей. Мне совсем не хотелось бы стать невольной причиной нарушения твоих обетов и смерти. Может, есть что нибудь ещё, о чём мне следует знать?

Элмерик помотал головой. Комната снова качнулась, предметы расплылись. Кто-то подхватил чашку из его ослабевших рук. Он хотел извиниться, но не смог произнести ни слова. Слишком устал и натерпелся за последние дни. Теперь напряжение схлынуло, и бард провалился в спасительный сон — на этот раз безо всяких сновидений.

Завтрак и обед Элмерик пропустил, даже удара колокола не услышал. Когда он проснулся, за окном было уже темно. Казалось, он проспал целую вечность, зато впервые за последние дни чувствовал себя действительно отдохнувшим.

В комнате никого не было. Впрочем, в предыдущие дни он тоже частенько просыпался один — Джерри ещё до завтрака уходил к мастеру Флориану. Наставник, едва оправившись от ран и сумев встать с постели, велел ученику немедленно возвращаться к занятиям. Потому что до Летней Битвы всего полгода осталось. Джеримэйну приходилось следить, чтобы мастер Флориан делал перерывы и вовремя принимал лекарства. Благодаря лекарствам мастера Патрика его здоровье восстанавливалось.

Мельник после битвы стал выглядеть не в пример бодрее и даже будто бы помолодел. Казалось, исцеляя других, он исцелял и самого себя. Хромать он стал меньше и даже начал думать о переезде обратно в свою комнату на третьем этаже, но Каллахан пока не позволял.

Риэган уехал почти сразу после Зимней Битвы. Он отказался от долгих прощаний и пышных проводов, сказав, что уже совсем скоро надеется увидеть своих друзей в Каэрлеоне. Вместе с ним Каллахан отправил Орсона, чтобы тот, как и положено рыцарю, сопроводил своего короля в пути, а заодно подготовил зимний особняк Соколов. С их отъездом на мельнице стало намного тише, а Келликейт заметно погрустнела.

Общих занятий больше не было, но каждый из Соколят всё равно продолжал учиться. Они вместе сидели над книгами, спорили и задавали вопросы, слушали рассказы старших, тренировались. Вроде бы всё было по-прежнему, но что-то неуловимо изменилось. Битва миновала, и жизнь продолжалась.

Конечно, к ним всё ещё относились как к младшим. Странно было думать, что когда-нибудь станет иначе. Даже Флориана и Эллифлор, вступивших в отряд не один десяток лет назад, нет-нет, да называли «молодёжью». Чаще всего Элмерик слышал это слово из уст мастера Дэррека, для которого, впрочем, даже Каллахан был «молодой ещё эльф». И всё же теперь Соколята стали своими. Никто не загонял их спать по удару колокола и не выдворял из комнаты под предлогом «старшим надо поговорить». Запрет на выход за пределы защитного круга тоже был снят. Теперь каждый был волен ходить куда пожелает в любое время дня и ночи — хоть в Чёрный лес, хоть в деревню. Чем и пользовался Джерри. Розмари подозревала, что у него появилась девушка в Чернолесье.

Элмерик встал, накинул куртку, взял фонарь и на негнущихся ногах отправился во двор. На улице было свежо и морозно. Близился Йоль — самая тёмная ночь года, — но отмечать праздник Соколы собирались уже в столице. Впрочем, на днях Мартин притащил из леса несколько веток остролиста и украсил входную дверь, зачаровав так, чтобы на ягоды не покушались птицы. Начинались йольские ярмарки, Чернолесье тоже не отставало, но до сих пор у Элмерика не было ни времени, ни сил, чтобы задуматься о подарках. Значит, делать покупки придётся уже в Каэрлеоне.

Скрипнули ворота — и Элмерик, вздрогнув, вгляделся в ночную темноту. Вдалеке замерцал слабый огонёк. Кто-то шёл прямо к мельнице. Бард не на шутку встревожился: в ночное время если и приходили гости, то обычно с дурными вестями. Но в следующий миг он выдохнул с облегчением — это Джеримэйн возвращался с одной из своих ночных прогулок.

— Ну чего уставился? — буркнул он, подойдя к самому крыльцу. — Напугал меня, идиот! Я уж думал, случилось чего.

— Сам ты идиот — так поздно возвращаться! Я уж думал, какой-то лиходей на мельницу пробирается, хотел тревогу поднимать.

— Могу ходить где вздумается, и возвращаться, когда захочу! А ты мне не указ.

А Розмари, кажется, права, — подумал Элмерик. Иначе зачем Джеримэйн причесал вечно торчащие в стороны волосы и даже поставил парочку новых заплат на прорехи в тунике.

— Ну, и как её зовут? Давай уже, признавайся!

Джерри настороженно глянул исподлобья, а потом махнул рукой.

— Эх, умные вы больно! К Мэриэнн я ходил. Мы уже завтра уезжаем — надо же было попрощаться.

— Завтра? — Элмерик едва не выронил фонарь. — Сколько же я проспал?

— Три дня. Тебя как притащили — мастер Патрик сразу какими-то вонючими травами в комнате накурил, а потом велел не будить, пока сам не проснёшься. Я даже завидовал — здорово же: спишь себе и спишь!

Впервые за долгое время они обменялись больше, чем парой коротких фраз. Элмерик сам не ожидал, что будет настолько рад беседе, которая снова клеилась и не выглядела натужной.

— Спать — это не всегда так уж хорошо.

— Да, я слышал про проклятие, — кивнул Джерри. — Пакостная штука. Хорошо, что Каллахан с этим разобрался.

Они замолчали, глядя друг на друга, потом попытались заговорить одновременно.

— Давай ты первый, — решил Элмерик.

— Нет, ты!

— Ладно. Я хотел спросить: Мэриэнн твоя — это которая? Дочь кузнеца?

— Боги упаси! — рассмеялся Джерри. — Я себе не враг, знаешь ли. Ты того кузнеца видел? Он меня в порошок сотрёт и скажет, что так и было. Да и не такая уж красивая у него дочь, чтобы так рисковать! А моя — это рыжая Мэриэнн, помнишь такую?

— Но она же дочка старосты Чернолесья. Её папаша открутит тебе голову ещё вернее, чем кузнец! А потом ещё и мастеру Парику нажалуется — и тот открутит то, до чего староста не дотянулся!

Рыжую Мэриэнн он, конечно же, помнил: невысокая бойкая девица с тяжёлыми косами. Действительно, очень миловидная, хотя красавицей её Элмерик бы не назвал — слишком уж много было ярких веснушек на бледной коже. Именно её брата недавно чуть не заела невовремя пробудившаяся лианнан ши.

— И пусть жалуется! — Джеримэйн пожал плечами. — Патрик что говорил? В деревню можно. Скажу, что наставник благословил.

Он громко рассмеялся и тут же поспешно прикрыл рот ладонью, вспомнив, что на дворе ночь. А Элмерик не удержался от подначки:

— А ведь совсем недавно кто-то говорил, что не станет влюбляться! Мол, все влюблённые дурачками становятся.

— Ну говорил, — Джерри поковырял носком сапога снег. — И что с того? Хочешь сказать, что я влюбился в Мэриэнн, что ли?

— А разве нет?

Джеримэйн помолчал немного, а потом усмехнулся.

— Ну-у-у… всё же не настолько, чтобы стать дурачком. Сейчас мы уедем, и она себе кого нибудь ещё найдёт.

— И что с того? Приедешь, и она снова будет твоей. Ты уж столичный чародей будешь — она не устоит.

Джерри фыркнул, но, кажется, слова Элмерика его заметно воодушевили. Стоять на крыльце было довольно холодно. Но бард боялся: стоит им войти в дом — и разговор закончится, они опять станут врагами. Может быть, Джеримэйн думал о том же? Свеча в фонаре уже догорела и потухла, а они всё стояли, болтая о всяких пустяках.

— Слушай, я так и не сказал тебе… — Джерри поёжился, плотнее закутываясь в плащ. — В общем, спасибо.

— За что?

— Сам знаешь. Если бы не ты, эта тварь у Врат меня бы размазала.

— Любой поступил бы так же. К тому же у меня была Слеза Бригиты.

— Ты даже не знал, сработает она или нет.

— Я не знал, как ещё искупить вину и доказать, что я говорю правду, — Элмерик разглядывал носки своих сапог. — Не в смысле, что я нарочно подставился. Я не думал, что делаю, в тот момент. Прости, что написал про тебя Счастливчику Олли. Я был очень зол и не понимал, чем всё может обернуться. Но теперь мы квиты, правда?

Джерри кивнул.

— Пожалуй. Но ты же понимаешь: это не значит, что мы теперь друзья и всё такое. Но сражаться вместе, пожалуй, сможем, — он со всей силы хлопнул барда по плечу.

На плече в будущем грозил расцвести синяк — Джерри приложил от души. Но Элмерика это совсем не беспокоило.

— Значит, будем вместе тренироваться до самой Летней Битвы?

— Ага. Слушай, может, всё-таки пойдём в дом? Я понимаю: ты-то уже выспался, но я бы не отказался подремать пару часов перед дорогой. К тому же на улице холод собачий…

Элмерик отворил дверь, пропуская Джеримэйна вперёд. Фонарь у них оставался один на двоих, и сподручнее было освещать путь тому, кто идёт позади. В коридоре опять слышались шепотки раздосадованных брауни. Барду даже показалось, что он разбирает что-то вроде: «вот ходят тут и ходят»…

— А тебе доводилось бывать в столице? — Элмерик порой разговаривал с Джеримэйном в своей голове. Чаще всего спорил. А наяву раз за разом натыкался на стену ледяного молчания. Но стена в любой момент могла появиться снова, и теперь он словно пытался наговориться на будущее.

— Не-а. Вот и посмотрю. А то, может, ерунда этот ваш Каэрлеон, и улицы там мёдом не намазаны. Не понравится — напрошусь обратно к мастеру Патрику. Ему, небось, скучно тут одному всю зиму сидеть!

По мнению Элмерика, Патрик только и ждал, когда шумные Соколята уберутся с его любимой мельницы, чтобы наконец вздохнуть свободно. Но вслух он этого, говорить, конечно, не стал. Тем более он был уверен: Джерри непременно понравится в столице — ещё не захочет потом обратно ехать!

Они прокрались вверх по лестнице, стараясь идти как можно тише, чтобы ни одна ступенька не скрипнула под ногами. Фонарь Элмерика потух, едва они оказались на пороге комнаты. В темноте каждый забрался под своё одеяло.

— Знаешь, в Каэрлеоне очень красиво, — барду вдруг захотелось поделиться воспоминаниями. — Королевский замок виден почти отовсюду, а крыши его башен покрыты лазурной черепицей — в цвет неба. И на ветру реют алые флаги. Особенно красивый вид открывается с подъёмного моста через реку Аск. А ещё там повсюду цветы. Не зимой, конечно, — я в столице летом был. Прямо за замком — ристалище, там всегда турниры проводят. Сидр в тавернах ничуть не хуже местного деревенского, а если зайти в заведение подороже, то там даже вкуснее будет. Я знаю отличный трактир с холмогорским элем — могу показать. Меня там даже ждёт кое-кто. Ну, если, конечно, не забыла… Сейчас, наверное, уже все улицы украсили к Йолю. А ярмарка простирается от главной площади вниз по Восточной улице до самой набережной — со всех Объединённых Королевств торговцы приезжают! Я там ел самые вкусные в мире имбирные пряники. И будут ещё леденцы в форме солнца. У нас всегда такие делали, потому что в самую тёмную ночь солнце спит, но скоро проснётся, и день снова начнёт прибавляться…

Он не сразу понял, что Джерри уже некоторое время спит и не слушает, но не обиделся. Сказочная столица манила яркими огнями, суля приятные приключения, новые знакомства, вкусные яства и ощущение праздника. Ему хотелось поскорее отправиться в путь вместе с друзьями. Каждый из Соколов за месяцы, проведённые вместе, стал ему дорог. Так бывает: с кем-то полжизни проведёшь, а родным не станешь, а с кем-то достаточно пробыть рядом от Лугнасада до Самайна — и ты уже не понимаешь, как ты жил без них раньше. Элмерик больше не чувствовал себя одиноким. Он привык к постоянному звону ручья и шуму мельничного колеса, к крикам полевых птиц. Скорый отъезд совсем не пугал его — он знал, что весной вернётся в Чернолесье. И его тут будут ждать.

Теперь бард наконец-то понимал, что дом находится не там, где ты родился. Он там, где живёт твоё сердце.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.