Время истекло

08. Эффектор

Съезд на кольцо стоял вмёртвую, никакой крякалкой не разгонишь, одна головная боль и ответные матюги, прорывающиеся сквозь бронестекло. И главное какого чёрта он сюда потащился, запереться бы сейчас в прохладе и тиши кабинета, вопросы решать. По телефону, чтоб тебя, а тут бросай всё и тащись невесть куда на служебном «гелендвагене», время трать. А время у него ой как дорогое!

– Марат Зинюрович, так может, через область крутануться?

Поморщившись, Марат молча махнул водителю, делай, как знаешь.

И главное сколько можно напоминать, он терпеть не мог своё отчество. Папа был из советской номенклатуры, союзный замминистра, не фигня какая. В семье его все ненавидели. За горький алкоголизм, за постоянные побои. Это пьяный он добрел, по трезвой же лавочке разговаривал и с матерью, и с троими братьями одинаково жёстко, через зубы. В зубы же, коли приспичило, норовил и сунуть.

Связями отца Марат не пользовался из принципа, да они в начале девяностых и копейки не стоили. В те времена были нужны не связи, но хватка и изворотливость. Вот так хватаешь за горло и выворачиваешь до хруста.

Марат невольно повторил указанное движение скрюченными пальцами. До чего нервишки доводят.

За стеклом меж тем уже мелькали редкие подмосковные берёзки. Это через бетонку, что ли, понесло? Оно может и правильно, с ветерком и лишняя сотка кэмэ не крюк. Случись поездка запланированной, он бы, конечно, поостерёгся без охраны вот так мотаться, бывали разные случаи в истории, но внезапность звонка тут играла ему на руку. Хрен кто его тут сможет подловить, среди бела-то дня.

Эмоциональные качели продолжали мотать его туда-обратно. Только успокоишься, так снова гнев подступает. И главное каков пацан! «Лови координаты, времени тебе два часа». И короткие гудки в трубе.

Марат бросил короткий взгляд на часы. Запас ещё есть.

Никому другому он бы не позволил с собой так разговаривать. Но это был особый случай. Хошь не хошь, а буркнешь секретарше, что на совещание, а сам бочком-бочком – и на служебную стоянку, где уже ждёт провонявший дешёвым куревом водитель Коля. Этот справен тем, что помалкивает. Мало ли куда шефу надо, по делам или по девкам, ему без разницы, за то Марат не забывал ему из собственных приплачивать, чтобы был позабывчивее да повнимательнее.

Впрочем, не будем себя обманывать, если что, сдаст его Коля на раз-два. Но что он сможет такого рассказать? Мотается, мол, дважды в год, вряд ли чаще, не пойми куда, постоит там в отдалении, и сразу назад. Никак нет, товарищ полковник, сам-один стоит, руки по швам, как в армии, смир-рно, вольно, разойтись.

Больше это было похоже со стороны, наверное, на какой-то странный ритуал. Так в совке по весне в пионеры принимали, построят у вечного огня и ну принимать рядком. Один другому повязал, салют отдал, следующий. Только не было тут ни вечного огня, ни салютов, ни других пионеров. Точнее, один чёртов пионер всё-таки был. Только вряд ли хватило бы талантов у Коли его разглядеть. Его и Марат-то не с первого раза разъяснил из специальных папочек.

На вид, кстати, ничего особенного. Студент-нищеброд.

«Геледваген» меж тем уже благополучно миновал переезд, разворачиваясь с бетонки снова на север, в направлении первых торчащих по-над лесом новостроек. Так, глядишь, и вовремя доберёмся. Марат крепко запомнил, насколько пацан не любит опоздания. Только не кипятись, он тебе нужен, пожалуй, что и поболе, чем ты ему. Таких как ты деловых – поди, сотни три на всю страну, выбирай любого.

Не бесплатное, конечно, удовольствие, на правильного человека выйти. Это ж поди-найди среди столичной номенклатуры достаточно держащего нос по ветру, чтобы суметь воспользоваться наводками пацана в полной мере, да ещё и не засветившись. Кто другой, сам подумай, и тему спалит кривыми-то ручонками, и неприятных людей из той же конторы к вопросу привлечёт, а это разве кому надо? Никому не надо.

С другой стороны поглядеть, Марат часто размышлял с похмелуги да по мрачности настроения, зачем пацану вообще кто-то сдался? Неужто сам он был не способен провернуть весь этот схематоз так, чтобы не засветиться. Однажды Марату хватило смелости задать этот вопрос напрямую, но ответ показался ему слишком прост, чтобы быть правдой.

– Скажем так, я заинтересован в накоплении по эту сторону границы достаточно высокой ликвидности, которую бы со мною никак нельзя было проассоциировать. При этом мне важно надуть такой пузырь, который без меня и раньше времени никто не сдует.

Марату в подобное не очень верилось. При желании, пацану были доступны все деньги этого мира, но вот так, банально, все деньги мира его не устраивали. Выглядело так, будто бы тот кропотливо собирал заначку в стороне от основной заначки. И Марату, стало быть, за толику малую доставалась роль держателя чужого общака.

Ну как, «за толику малую», по сути, реализуя наводки пацана, он всё забирал себе. Ни единого цента от всего этого мутного схематоза не доставалось никаким левым оффшорам на Каймановых островах, Джерси, Кипре или Панаме, и именно этот факт заставлял Марата беспокоиться прежде всего. Ну не верил он в подобную благотворительность. За всё хорошее рано или поздно придётся платить.

И если бы это был обычный шахер-махер с господрядами или банальная инсайд-торговля, нет, пацан мыслил небанально, раз за разом предлагая действовать поперёк всякой привычной логики, каждый раз выворачивая ситуацию так, что в итоге Марат, точнее, подконтрольные ему банчки и помойки, собирали всё новые и новые сначала миллионы, а потом и миллиарды.

Нефть взлетела в небеса, когда в это не верили даже сами нефтянники.

На пузыре доткомов погорели многие, но не те, кого назвал пацан.

А уж что сталь так мощно пульнёт, специальный человек проверял, под заказ, за безумные деньги, вообще ни одна собака нигде не писала!

Полгода назад команда пришла аккуратно сливать все американские активы кроме во-от этого списка, и только теперь, глядя на вовсю бушующий за океаном ипотечный кризис становилось понятно, зачем был весь шухер.

Пацан знал всё и обо всех. Марат же на этом исполнительно продолжал зарабатывать на дарованных знаниях, причём оставался уверен, что окончательных бенефициантов всех его сделок в итоге не мог знать никто, даже сам пацан.

– Шеф, приехали.

Махнув Коле, чтобы притормозил поодаль, Марат с кряхтением полез из машины. Было жарко и пыльно. Какая-то заброшенная промзона, очередное недопиленное наследие совка. Метрах в трёхстах за бетонным забором чернели гаражи, из их тени недобро косилась стая тощих псов, ни единого деревца поблизости, только старая трансформаторная будка посреди голой пустоши. Будка отчего-то стояла свежекрашенная, пускай ни единый кабель к ней не вёл. Да и по земле ту вряд ли что прокладывали последние лет дцать – здешний асфальт поди видал ещё последние брежневские маёвки.

Не самое удачное место для встречи придумал пацан. Тут просто так не скроешься. С другой стороны, и незаметно не подойдёшь.

Марат нервно повёл плечами, чо ж так жарко-то, но всё-таки решил пиджак не снимать. Мало ли, лишний неприметный карман пригодится. А также пара кевларовых пластин под дорогой фланелью. И смирно потопал к той самой будке.

Разумеется, вокруг никого. Пацан наверняка внутри загодя припрятался, в своеобычной манере. Как бы его там тепловой удар не принял, болезного.

– На месте.

– Ближе подойди.

Голос у пацана был всё такой же. Звонкий, девчачий. Сколько Марат его помнил, уж лет десять, тот с тех пор ни капли не изменился. И это отдельно Марата раздражало, на фоне собственного-то пуза. После сорока хрен похудеешь.

Ещё пару шагов, и он ткнётся носом в слой свежей масляной краски. С соответствующим резким химическим духаном. Сквозь металлическую решётку ставней внутри было ни черта не разобрать.

– Рановато в этот раз, а? Думал, до осени контакты не планируются.

Сделаем вид, что и без пацана у нас делов полон рот.

– Осенью меня уже тут не будет. Это крайняя наша встреча.

Чего-о?..

Марат даже шаг назад сделал от удивления.

– Не понял.

– Наши дела на этом закончены. Уезжаю я.

Во дела.

– За бугор валишь?

Марат заметил, как внутри будки что-то шевельнулось. Ясно, тут он, пацан, а то уж подумалось, что рация разговаривает. Куда ж ты собрался, пацанчик?

– Без комментариев.

Ишь ты, Марат снова машинально принялся разминать пальцы, будто мысленно вцепляясь невидимому собеседнику в глотку.

– А чего так-то? Хорошо ж работали.

– Тебе хорошо, а у меня теперь другие дела.

Ясно. Нашёл себе кого посообразительнее. Неужто к Михалычу ключи подобрал? Ты смотри, пацан, Михалыч на жаре париться не станет. Ни за какое бабло. Да и слушать тебя, малохольного, тоже не сподобится.

– Так чего тогда звал? Можно было и так сказать.

Пусть пацан не думает, что так уж его напугал своим объявлением. Мало ли что он куда собрался. Мы это всё потом обмозгуем, пока же его прощупать надо да поподробнее, как бы и правда не в последний раз такая оказия.

– Я оставлю тебе последние…

Др-р-р!..

Ох, да что ж за день-то сегодня такой, Марат поспешил нашарить в кармане проклятый виброзвонок, но тот уже умер. В прямом смысле.

Раздражённо повертев между пальцев безжизненный «блэкберри», Марат безвольно уронил ставший бесполезным аппарат, для верности придавив его сверху до хруста каблуком. Он уже знал, как это бывает. Пацан очень не любил любую электронику. Наверное, опасался прослушки, но не только. Горела она вблизи от него только в путь.

– Опять?

– Прошу прощения. Спешил, совсем вылетело из головы.

И чего он перед пацаном лебезит? Тот его так и так решил кинуть.

– Не важно, я оставлю тебе последние инструкции, и на этот раз всё должно быть предельно чётко.

А то что?

– Разве я хоть раз нарушал…

– Мы оба знаем, что да, – прервал его пацан, не дослушав.

Ну, положим, было дело, давно, по первяночке. Так пацан в качестве обратки их следующую встречу со значением назначил на кладбоне. Марат как сейчас помнил – Ваганьковское, у могил братьев Гиоргадзе. Тут даже тупой всё сразу поймёт, а уж тот, кто благополучно выжил в девяностые, и подавно. Более жирным намёком было бы только разговор на Пахре забить. Марат усмехнулся про себя, было бы забавно встретиться сейчас с бойцами на стреле. Пацан небось думает, что Марат его и правда ни разу в лицо не видел. Видел, всё он видел, и на знатока подобных тем пацан ни разу не тянул. Впрочем, Марату в тот раз хватило ума понять намёк и больше на разборы не нарываться.

– Ещё раз прошу прощения.

В тенях будки что-то снова шевельнулось.

– Ладно.

В прорезь вентиляционной решётки просунулся плотный картонный конверт.

– Вот, держи.

На фотобумаге? Пацан точно рехнулся.

– Ты в детстве фотографией увлекался? Вот и освежи навык. Не сканировать, не фотографировать, никаких ксерокопий, иначе засветишь с концами.

Да откуда он… а, ну хотя да. Марат аккуратно принял конверт и для верности сунул его во внутренний карман пиджака, как раз по размеру.

– И что мне с этим делать?

– В фотокомнате распечатай, прочитай вслух, на диктофон наговори, кассетный. Плёнку положи в свой сейф с магнитным уничтожителем, я знаю, у тебя есть. Бумагу после записи засвети и сожги.

Вот ведь.

– А смысл какой? Там палево?

Ещё не хватало ему от конторских бегать.

– Ничего такого, что могло бы тебя подставить, если ты всё будешь делать по инструкции, но если эти данные попадут не в те руки, вот тут у тебя и могут возникнуть проблемы.

– Значит, точно палево. Зачем мне этот геморрой?

– Как знаешь. Я тебя не уговариваю, передумаешь, просто вскрой конверт на свету.

Марат тоскливо оглянулся на маячившего в окне «гелендвагена» Колю. Нехорошо ты со мной поступаешь, пацан, ой, не хорошо.

– Что там внутри-то?

– Всё как обычно. Твой путь в светлое будущее. В очень светлое будущее.

– Мой или твой?

– Твой. Мне здесь больше делать нечего.

Точно за бугор валит пацан. Но от чего?

– Может, и мне тоже отвалить?

– Сам смотри. Конверт вскрой, а после решай.

– Допустим, я решу отвалить, между нами будет всё ровно?

– Ровнее некуда, расход по чесноку. А вот если конверт останется нераспечатанным или пропадёт, вот тогда у нас могут быть проблемы. И проблемы эти надо будет как-то решать.

Ладно, допустим.

– Но если я просто отвалю, ты то чего?

– Ты же не думаешь, что я только с тобой общаюсь? Так или иначе, я найду того, кто решится. В конце концов, это неплохо оплачивается.

Марат помолчал. За шиворот неприятно стекало. Как бы конверт этот не промок да не разорвался.

– Выходит, на этом всё?

– На этом всё.

Вяло махнув левой рукой в прощальном жесте, Марат побрёл обратно.

Не так он представлял себе их прощальный разговор, ох, не так. И главное ничегошеньки же не предвещало. Только он начал задумываться о какой-нибудь тихой гавани, где можно было бы удачно провести остаток дней, недвижимость начал потихоньку прикупать с видом на Темзу да Центральный парк, так вот нате.

Сиди теперь, гадай, что пацан себе удумал. А вдруг в конверте этом не просто палево, а такое палево, за которым та же контора тебе потом тихую смерть в шкафу лондонского отеля и пропишет. А что, переборщил с удовольствиями на пьянящем воздухе Туманного Альбиона, с кем не бывает.

Впрочем, прав пацан, не будем спешить с решением. Конверт прожигал Марату рубашку у самого сердца, но неприятность эту мы переживём, как пелось в советском мультфильме. Поспешай медленно, советовал классик, и тоже был как никогда прав. Никто не требует от Марата принимать решение прямо здесь, на солнцепёке, так зачем сгоряча что-то выдумывать.

Постучав в тонированное стекло «гелендвагена», Марат молча сделал хватательное движение ладонью. Водитель Коля на секунду сделал непонимающее лицо. Пришлось движение настойчиво повторить. Чо ты зенки пялишь, я знаю, у тебя есть.

Стекло послушно опустилось, в ладонь удобно легла металлическая фляжка.

Благодарно запрокидывая голову, Марат сделал три хороших глотка и только тогда обернулся.

Нет, не показалось.

Над свежепокрашенной будкой в чистые полуденные небеса уже вовсю летели искры.

Если бы трансформатор был к чему-нибудь подключён, можно было бы подумать, что тот перегрелся на солнцепёке да разом коротнул.

Вот уже в небо полезли первые жирные клубы дыма. Марат повертел шеей, пацана не видать? Но нет, вокруг грелось на солнышке всё то же растрескавшееся асфальтовое поле. Даже собаки куда-то подевались.

Ну нет, пацан, ты нас такими фокусами не проведёшь.

– Поехали, пока пожарные не понаехали.

Коля вопросительно оглянулся на полыхающую будку, но завёлся без вопросов.

Разворачиваться в центр пришлось через какие-то гаражи, но оно так и лучше, меньше шанса пересечься с шумными красными машинами, чьи сирены уже разносились над пыльной промзоной.

Аккуратно пересев левее, чтобы лучше прикрывало водительское кресло, Марат покосился на Колю, но тот увлечённо вертел шеей, высматривая запропастившийся выезд на вылетную. Бумажный конверт послушно лёг в ладонь. Раньше наводки пацана работали словно бы по волшебству, сами собой, просто делай, что велено, и будешь в шоколаде.

Но сейчас перед Маратом словно тикал смертельно опасный механизм, пусть и облечённый в форму пачки фотобумаги в издевательской старомодной упаковке «унибром», ГОСТ такой-то.

Для ценителей винтажа, стало быть. С зерном чтобы.

Марат и правда в детстве увлекался, со скандалом занимая по ночам родительскую ванну. Он с Толиком катаются на мопеде «Карпаты», папин подарок на пятнадцатилетие. Он с Танькой на Водниках (сниматься без лифчика она тогда отказалась). Со временем модный «ФЭД», стало быть, Феликс Эдмундович Дзержинский в пахучей кожаной кобуре сломался однажды да так и пропал куда-то на антресолях. Не до фотографии стало – универ, первая успешно перепроданные партия 286-ыx компов, первый наезд люберецких. Давно дело было.

Ладно, пацан, посмотрим, куда завезёт нас обоих твоя фотобумага. Надо где-то красную лампу добыть. Не Колю же за ней на «гелендвагене» посылать.

Глядя на мелькающие за окном под осточертевшую крякалку красные светофоры, Марат углубился в свои мысли, нужно было скорее что-то решать, и желательно до того, как шустрый пацан успеет убраться из страны.

Со стороны город выглядел живым существом, коллективным разумом из десятков миллионов разумов, слитых воедино общей целью – жить, размножаться, собирать вокруг себя запас ресурсов, которые впоследствии, а может – здесь и сейчас удастся потратить на улучшение условий для жизни, размножения и дальнейшей концентрации ресурсов. Нетрудно догадаться, что это всё было лишь иллюзией. Никакого коллективного разума не существовало, большинство желаний и потребностей даже отдельного индивидуума в этом городе противоречило друг другу. Дети мешали карьере, карьера мешала личной жизни, нельзя одновременно копить и тратить, и уж никакие затраты на пустое и формальное в своей временности и химерности улучшение собственной жизни никогда не окупались.

Людям нравилось бездумно накапливать и тратиться на ерунду. Они никак не могли определиться даже с тем, кто или что могло бы сделать их жизнь хоть толику счастливее. Но центры удовольствия в их мозгах работали независимо от пожеланий хозяина. Напиться вдрабадан в ночном клубе или потратить полугодовую зарплату на коробку ржавого железа? Завести семью с совершенно чужим тебе человеком, единственным объективным достоинством которого была принадлежность к противоположному полу, повинуясь зову инстинкта или общественным институтам? Проработать полжизни, расплачиваясь за абстрактные квадратные метры в бетонном муравейнике? Подсидеть начальника, уволить подчинённого, зарубить перспективный проект, потому что он может представлять угрозу твоему положению в конторе?

Большинство этих людей жили, чтобы жить, и трудились, чтобы тратить. Без особой цели, без малейшей мысли о том, зачем они живут.

То, что со стороны выглядело как солидарный труд множества людей, на практике оказывалось океаном бесконечной и бессмысленной борьбы за то, что уже десяток лет спустя развеется пылью по ветру, оставив лишь воспоминания о безвозвратно утерянном довоенном «потребительском буме». Временный всплеск рождаемости будет забыт ещё быстрее. Этот город на глазах вырабатывал свой единожды полученный в дар ресурс, но его жители пока это не чувствуют, читая в новостях смутные сводки о том, как за океаном пухнет гроза, которая навеки законсервирует их личный мир в вечном противостоянии медленно душащей их нищете. Если не финансовой, то культурной. Живите, люди, ловите момент, который уже не вернётся.

Десять лет назад, когда всё только начиналось, это выглядело иначе. Оптимистичнее, несмотря на все плачевные вводные. Тогда ему ещё казалось, что задача была простой и исполнимой. Он находился во власти иллюзий, что его миссия после возвращения была благой, по крайней мере, что она не противоречила желаниям этих людей.

Объединиться ради будущих поколений, начать движение в космос во славу всего человечества.

Тогда он ещё не задумывался о том, что будущее – это то, ради чего приходится наступать на горло конкретным людям и целым народам. Что будущее – это то, ради чего приходится убивать.

Если бы он мог не задумываться о последствиях, если бы.

Но проклятое дарованное предвидение навсегда осталось с ним, зловещей тенью маяча где-то за правым плечом, железной дланью направляя его вперёд, указующим перстом предупреждая о неизбежном.

Он находил себе соратников, но увы, их было столь мало. Большая часть его людей в этом мире оставались слепыми и глухими марионетками под управлением простейших инстинктов. Таких же, как у остальных жителей медленно погружающегося в кататонический сон города. Некоторые из них были способны на куда большее, но при первом же взгляде на очередного кандидата ему оставалось лишь вздохнуть. Поздно, бесполезно. Этот мир уже безвозвратно испортил то, что невозможно исправить. Мать травила своих детей миллионами, она не умела иначе. Её никто не научил иным путям. Алчность, самолюбие, вселенская обида на обстоятельства и привычка к самооправданию в самых худших своих намерениях. Не мы такие, жизнь такая. Мать – такая.

Можно ли в таком случае в чём-то винить этих людей?

Его предупреждали, что так будет. Он не поверил тогда. Но теперь, десять лет спустя, уже не сомневался, что иначе и быть не могло.

Тот же Марат, мог бы он стать чем-то иным? У него были все таланты к тому, чтобы стать прекрасным управленцем – Марат доподлинно видел дальше собственного носа, здраво оценивал людей, умел вовремя распознать приближающуюся грозу, не был так уж зациклен на стяжательстве, как подобные ему, но именно Марату он не открыл бы и пяди тех долгоиграющих планов, которые строил. Сразу было понятно, этот если и поверит – тотчас начнёт соображать, как использовать открывшееся ему для собственного блага. И дай только ему волю – тотчас попытается перехватить инициативу.

Бороться ещё и со своими собственными големами было слишком накладно. Так что пусть его следит, пусть пытается разузнать, что стоит за таинственным «пацаном», как Марат его про себя называл. Конечная цель была важнее. Тому же Марату хватало ума не лезть туда, где тебе запросто отхватят за излишнее любопытство язык, а то и голову.

Он всё правильно понял, запершись в тот же вечер в собственной громадной квартире в доме на набережной. Красный фонарь в ванной, плотный конверт с фотобумагой в слегка трясущихся руках. Всё нормально, его никто не пытается кинуть, просто настала пора завершать их небольшой проект. Один из десятков и сотен прочих подобных проектов. Настала пора уходить в тень.

И вот он стоит и смотрит на город через высокие окна вечернего «Шереметьево», дожидаясь, когда заправят его джет. Вопросы решены, мосты сожжены, обратные дороги отрезаны. «Пацан» уже два часа как погрузился в сладкий сон на борту видавшего виды «Ту-154». Скоро он навсегда скроется из виду, пересев в Стамбуле на другой рейс. Другое имя, израильский «даркон», не подкопаешься.

Ему же сперва предстоит завершить свои дела в одном семь лет как затопленном якутском кимберлитовом карьере. На то есть и временная личина, и сеть подставных компаний, созданных в том числе и усилиями надёжного в смысле исполнительности Марата. Даже этот джет никому не придёт в голову связать с именем срочно улетевшего турецким рейсом «пацана».

А вот и наш беглец.

Только погляди в нужном направлении. Расстояние – не помеха.

Спокойное сердцебиение, глубокий сон. В бизнесе-классе не принято поминутно третировать спящих навязчивым авиационным кейтерингом. Лишь бокал с дешёвым игристым выдыхается в углублении подлокотника.

Что-то не так. Химических стимуляторов «пацан» всегда избегал. Бокал же был наполовину пуст, как пустовало и соседнее кресло, хотя в подлокотнике грелся такой же бокал.

Перед его взглядом послушно начало разматываться полотно событий, на которое он давно бы отреагировал, если бы не погрузился вместо этого в праздные размышления по поводу светящегося на горизонте ночного города.

Склонившаяся над «пацаном» тень, короткий укол в шею, мгновенно навалившаяся тьма. Пассажир выпил с устатку да и заснул себе, бывает. А вот что его сосед уже десять минут как занимает гальюн эконом-класса, не подавая при этом признаков жизни, вот тут уже пора бы и заподозрить неладное.

Как следовало бы и заметить слежку за эффектором на регистрации. Вот те двое, один из которых сейчас остывает на узком самолётном унитазе, пересекая на высоте девяти километров границу Чёрного моря.

Слишком сложно. Если бы хотели травануть, траванули бы. Хотя бы и прямо в аэропорту. А так – чересчур много следов. Значит, тот, кто это сделал, был уверен, что просто травануть было недостаточно. Да и «пацан» -то, он же покуда жив, только безмятежно спит. Это не яд, а сильнодействующее седативное. Метаквалон пополам с барбитуратами. Так зачем тогда всё это?

Зажигание он пропустил, но когда ракета вышла не боевой курс, его оборонительные инстинкты тут же просигнализировали даже на таком расстоянии. Учения, у украинцев там сегодня учения. Хрустальный мир мерцал под его взглядом, но ответы его не устраивали. Нужны активные меры.

Боеголовка по ошибке ушла с траектории, захватив гражданский борт. Удалённое активирование системы самоуничтожения не дало результата – пиропатрон сдетонировал нештатно. Кто-то был весьма предусмотрителен.

Тогда он потянулся прямо отсюда, за тысячу километров, перехватывая контроль двигательных центров кавээса. Отключить автопилот, резко заложить штурвалом вираж под истерику контрольной автоматики. Опасно, сорвёт в штопор, но времени мало, а ракета всё ближе.

Неповоротливая гражданская «тушка», под завязку забитая паксами, слушалась туго, и вспышка полыхнула в пятидесяти метрах по правому борту, в клочья рассекая поражающими элементами хвост и крыло. Дальше началось уже неконтролируемое падение. Полторы минуты скрежета разрываемого металла под вой воздушных потоков внутри разгерметизированной кабины.

Всё бесполезно, тот, кто это сделал, предусмотрел всё.

Образ надвигающейся черноты ночного моря угас как-то разом, без остатка.

Обернувшись к застывшему поодаль охраннику, он сделал в воздухе понятный всякому жест, оттопырив у уха большой и мизинец. Трубка максимально простая, кнопочная, от этих не так крутит в животе, да такая и не сгорит раньше времени. Пару секунд разговора можно и потерпеть.

Ровно два гудка, пока идёт обмен ключами. И только потом голос на той стороне, как всегда, холодно-враждебный.

– Слушаю.

– Завершаем миссию.

Едва заметная недоверчивая пауза в ответ.

– Полностью?

– Да.

– Принято.

Вот и всё.

Ему нужно было срочно улетать, а значит, у него не оставалось времени на выяснения, кто именно из его големов только что вышел из-под контроля. Возможно, это был Марат, может быть, кто-то другой. Только что они все коллективно подписали себе смертный приговор.

Он обернулся к городу.

В каком-то смысле все эти люди тоже были приговорены.

Ни разу не воспротивившись тому, что с ними сделали.

Послушно став кормовой базой для его расчётливых манипуляций.

Им хорошо жилось, вкусно елось, лучше, чем когда бы то ни было в их жизни. Им досталось всё даром, но они-то думали, что всё это заслужили. Ведь они так трудились, чтобы всё это заполучить. Трудились, сидя верхом на нефтяной трубе поперёк континента, которую не они проложили, плоды которой не они потребляли, деньги за которую даже не им доставалась. Просто однажды, какое совпадение, цены на нефть в мире взлетели до небес на ровном месте, и пока те же шейхи воспользовались моментом для перестройки своей экономики, для построения новых финансовых потоков, возведения новых технологических цепочек, налаживая промышленности и туризма, возводя в пустыне километровые башни из стекла и бетона, они просто сидели и думали, что так будет вечно. Не представляя, откуда на них свалилась эта манна небесная, кто и почему ими управляет, и что будет, когда всё это закончится.

Когда он сумеет досуха выпить из этой страны все свободные ресурсы, а потом отправится дальше.

Увы, отныне эти ресурсы нужны будут здесь ему лишь для одного – чтобы начал возводиться в ледяных глубинах затопленного якутского котлована «Сайриус», и горе тому, кто посмеет стать преградой этому строительству.

Время милосердия закончилось.

15. Хранитель

Бульвар Сен-Жермен в начале мая особенно хорош.

Вязы уже распустились, укрывая в своей прозрачной тени желающих перекусить на приставном столике кафетерия, а первые весенние дожди прибили назойливую весеннюю пыль. Шумные китайские туристы, конечно, никуда не девались, но по утрам для основной их массы ещё слишком прохладно, да и какой смысл в понедельник, после вчерашних коллективных забегов на Шам де Марс, что буквально в километре отсюда, подниматься раньше одиннадцати? Разве что в заботе о свежести круассанов, но вряд ли эта публика будет настолько беспокоиться о выпечке.

Другое дело – если ты докторант Сьянс По, в таком случае для тебя и столь ранняя побудка вполне резонна, и причины сменять в этот раз обычный для города скутёр на неспешную пешую прогулку за три квартала от кампуса до родной лабы вполне имеются.

Так-то тихо тут бывает разве что зимой в нечастые снегопады, когда месить кедами жижу расквашенной хляби желающих нет, сейчас же – совсем другое дело, плюс временное отсутствие гари от сожжённых машин, что по нынешним временам – отдельное удовольствие.

Жильбер обернулся, подозрительно поведя носом.

Нет, показалось.

Как и многие на кампусе, он стоял горой за социальную справедливость, и с удовольствием поддерживал борьбу за права новых французов, гендерное равенство и прочее антитранснациональное оккупэ, но последнее время стало модно громить сперва окраины, а теперь и центр против повышения акцизов на бензин, а подобное приличный гражданин одобрить никак не может. Карбоновый след со вкусом уже буквально жжёных покрышек, витающий в воздухе, настолько плохо укладывался в представления Жильбера о прекрасном, что поневоле начнёшь ворчать – опять эти.

Но выходные в кои-то веки прошли без эксцессов, так что тем более – самое время прогуляться.

Стараясь не измазаться заварным кремом, Жильбер запивал круассан мелкими глотками через крышечку, обжигаясь о свой обычный нуазетт. Сколько раз просил он баристу разбавлять кофе до нормальной температуры, всё бесполезно. Лёгкое пощипывание на ошпаренном языке с годами становилось для Жильбера такой же частью ежеутреннего ритуала, как машинальная заправка майки в трусы. Пробовал менять кафе – не помогло. Парижские баристы были неумолимы, как и их треклятые кофе-машины.

Вот так в борьбе с температурой кофе, понаставленными как попало скутёрами, случайными ароматами от неубранных мусорок и да, всё равно нет-нет да и мелькающего в сыром воздухе запахе палёного и проходило обычное его утро. Ничто не должно отвлекать Жильбера от расслабленной рутины, встать, одеться, задумчиво почесать перед выходом отрастающую с каждым днём недели рыжую щетину и ни о чём не думать до самой двери в лабу.

Размеренность со временем становилась для Жильбера единственным спасением. Пока ты жуёшь или пока ты идёшь, или пока ты принюхиваешься, ты не думаешь о чёрном силуэте в светлом проёме. И не начинаешь падать в этот силуэт, как в бездонный колодец.

Уф, пришли.

Натёртая сотнями и тысячами ладоней латунная ручка с гулким ударом прикрыла тяжёлую винтажную дверь за спиной Жильбера, разом отрезая его от глухих голосов коридора. Впереди мерцал лишь зелёный огонёк гермозоны, отделяющей чистоту лабы от остального мира. Ежедневный ритуал привычно продолжался напяливанием на босу ногу комбинезона. Загладив все швы на груди и рукавах, необходимо было затянуть на затылке резинки респиратора поверх шапочки-паутинки. Балетки, которые внутри носили вместо обуви, он надевает последними. Вот и готово.

С легким шипением створка гермолюка прикрылась за ним, загудела вытяжка, унося с потоком воздухе остатки уличной пыли. Покуда с ушах привычно пощёлкивало от неизбежного перепада давления, Жильбер в который уже раз задался вопросом – зачем их, айтишников, заставляют проходить через весь этот ритуал, с тем же успехом они могли работать напротив серверной, в обычном помещении с окнами наружу, через которые вволю могла лететь уличная пыль, а также долетать аромат свежей выпечки из ближайшего кафе на углу.

Нет, вы не подумайте, Жильбер был только рад этим привычным белым стенам, где взгляд неминуемо упирался, при малейшей попытке отвлечься от работы, в пустое стерильное ничто. Это помогало поддерживать должное сосредоточение. Но вот остальные, они-то чего страдают?

Жильбер машинально кивнул сидящему напротив привычно мрачному Рияду. Нет, пожалуй, Рияд пускай страдает.

Вы не подумайте, в этом его пожелании не было ни малейшего следа расизма, тем более, что Рияд, при всё своём вроде бы марокканском происхождении, смотрелся со своей бледной кожей, пожалуй, самым отъявленным белым супремасистом их лабы. Если в этом предубеждении со стороны Жильбера и было что-то от внешности коллеги, то причиной тому было то каменное лицо, с которым он проводил большую часть дня. А ещё Рияд никогда не здоровался в дверях, чем раздражал ещё больше.

Впрочем, в их инженерной группе он был самым опытным ку-программером, а потому пусть хоть дулю всем показывает, главное чтобы проект двигал. Ради проекта их сюда и запихнули, тарабанить по сенсорной клавиатуре стерильными силиконовыми перчатками. Разработка их хоть и носила сугубо практический смысл – не чета теоретикам из соседних лаб – но оставалась во многом сродни шаманству.

Эмтиджистил – монотредная гетеросталь, открытая десять лет назад научным руководителем их лабы профессором Тугановым – до сих пор таила в себе слишком много не подчиняющегося формальной логике. Гетеросплав железа и углерода, вовсе не проводящий электричество, но при этом почти непроницаемый для тепла и способный к вытеснению магнитных полей подобно холодной плазме и потому меняющий свою структуру при первичном синтезе в зависимости от ориентации и конформации внешних полей, эмтиджистил была способна становиться невероятно прочной и гибкой при ничтожной плотности, опережая на порядки показатели моноуглеродных или цельнометаллических волокон.

Монотредную сталь в буквальном смысле этого слова можно было программировать на нано-уровне, и за открытие этих свойств профессору Туганову с коллегами в итоге и дали два года назад Нобелевскую премию по физике, однако само вручение не обошлось без скандалов – результаты их лабы зачастую не желали воспроизводиться в экспериментах коллег за океаном.

«Сэ мажик», говорил, посмеиваясь, со своим смешным русским акцентом профессор Туганов, но, сжалившись, всё-таки указывал коллегам на очередную ошибку в их расчётах. В неопытный руках гетеросталь не желала расти, а там, где таки выходила на макро-уровень, всё равно не показывала тех прорывных результатов, которых от неё ожидали.

Потому Жильбер, Рияд и остальные ку-программеры и сидели здесь, через стенку от охлаждающей камеры когерентного блока, чтобы цепочка между разрабом, рассчитывающим параметры программатора гетеростали, и инженером, воплощающим в рабочую сборку полученные конформации, оставалась минимальной. Иногда Жильберу казалось, что при одном взгляде на голубое мерцание когерентного блока они были способны заранее угадать, получилось или нет. Вот Рияд точно был способен на нечто подобное.

Сколько раз Жильбер наблюдал одну и ту же картину – услышав за стенкой щелчок схлопнувшейся ку-матрицы, этот парень ещё больше мрачнел лицом (если это вообще было возможно) и тут же, швырнув из пущей досады лабораторным карандашом в стену, выходил из разрабской, принимаясь там орать на сборщиков. Как ему только удавалось через респиратор выдавать подобные децибелы.

Временами Жильберу становилось стыдно за себя. Ты, парень, попросту неспособен на подобные эмоции по поводу своей работы. Пришёл-поработал-ушёл. Вот, погляди, сразу понятно, зачем Рияда пригласили в лабу к самому профессору Туганову, таких спецов как он, поди по пальцам одной руки во всём мире. Звали в индустрию, на хорошую ставку – не пошёл. А ты чего?

Инженеры по пьяной лавочке в пятницу после смены пару раз проговаривались – за Жильбера хлопотал сам профессор Туганов, но в это что-то не очень верилось. Да и, как говорится, пуркуа? По сути, он в их группе до сих пор оставался самым бесполезным. Сидит такой, штаны протирает, одна неудачная сборка за другой, ни страсти, ни воображения. Целыми днями только и знает, что глядеть себе в пуп, лишь бы не сорваться, лишь бы не сорваться, лишь бы не…

Непрошеная мысль, как и всегда, взялась в голове сама собой. Жильбер научился замечать такое заранее. Это было как наитие, как процесс схлопывания волновой функции, случайный, непредсказуемый и неизбежный.

Их группа не просто так трудилась над тайнами возможностей гетеростали, профессор Туганов как-то проговорился. Войдя по случаю в его кабинет в дальнем конце коридора, Жильбер услышал однажды, как они с Риядом обсуждали какие-то вполне конкретные цифры с тысячами атмосфер, сотнями гаусс и сотнями погонных метров. В тот раз он не придал услышанному значения, но теперь однажды посеянная в его зачумлённом сознании мысль вызрела и материализовались.

Если они и планировали вывести монотредные материалы в практическую плоскость, их планы базировались не на рынке банальной разработки сверхлёгких строительных материалов в качестве заменителя дорогостоящих сплавов титана, нет, они глядели куда дальше. Даже для программ Европейского космического агентства не были нужны подобные масштабы величин.

Перед остекленевшими глазами Жильбера мелькнули гигантские колокола фузионных двигателей, которые даже на межпланетных перелётах были бесполезны. Слишком мощные, слишком громоздкие, безумно дорогие. Но космический термояд был единственным возможным применением для их гетеростали, если та будет способна держать цифры, о которых они тогда говорили.

Но к чему тогда подобные секреты? Где публикации в «Нэйче», где международная коллаборация, почему во французских Альпах до сих пор не обустраивается подземная лаборатория – испытательный полигон для прорывной установки корпусного термояда, не завязанного на удержание горячей плазмы в вакууме коаксиальным магнитным тором – или во что там сейчас упирается технология?

Жильбер беспомощно мотнул головой.

Не потому ли, что у Сьянс По вовсе нет докторантуры по физическим дисциплинам. Сама их лаба даже не планировалась. И никакой русский профессор с фамилией Туганов Нобеля не получал. Да и сама эмтиджистил, чьей квантовой сборкой они тут все занимались, не только не была до сих пор открыта, но и не существовала в природе.

Трясущиеся пальцы расплывались перед его полными отчаянных слёз глазами. На них уже не было стерильных перчаток, как растворялся в воздухе уже и лабораторный комбинезон.

Жильбер бросил отчаянный взгляд на Рияда, словно пытаясь ухватиться за того, как за спасительный круг посреди распадающейся на глазах реальности, но нет, его уже тоже не было, на его месте восседал какой-то важный господин в брючном костюме и деловито перекладывал с места на место важного вида бумаги.

Словно кто-то разом выдернул из-под Жильбера привычную ему вселенную, подсунув вместо неё нечто другое, гротескно похожее, но совершенно неузнаваемое. Словно кто-то на его глазах злонамеренно модифицировал само бытие, перекраивая его на собственный лад.

Нет, вспомнил Жильбер.

Он уже не впервые приходил к такой мысли.

Что если это не кто-то, а они сами, в этой и других лабораториях по всему миру тихо меняли реальность, даже не столько будущее, сколько именно настоящее, создавая его другим, не таким, каким оно должно было сложиться естественным путём.

Он даже видел этот путь. Тот обязательно в подобные мгновения возникал перед его глазами.

Чёрный провал в бесконечное небытие, зияющий близящейся пустотой. Чёрный провал, быстро формирующийся в профиль человеческой фигуры. То, чего Жильбер боялся больше всего на свете.

Так, нужно собраться. Это наваждение уйдёт, стоит выбросить из головы породившую его мысль.

На ощупь сгребая со стола карточку-пропуск, Жильбер опрометью бросился вон.

К чёрту приличия, когда у тебя в глазах темнеет, а за шиворот ручьями стекает горячечный пот, тебе не до размышлений, что о тебе подумают коллеги. Да и то сказать, смотрит себе человек в одну точку, о чём-то размышляя, после чего, спохватившись, бежит по своим делам. Самое время обедать, к слову.

Мысли хаотично мечутся в голове, и это хорошо. Чем меньше порядка, тем лучше, пусть себе бегут, главное не возвращаться к истокам логической ловушки, что привела его к новому приступу.

Жильберу едва хватило терпения дождаться, пока переходник окончательно выровняет повышенное давление внутри лабы. Под писк натруженных барабанных перепонок он вывалился в тамбур, машинально срывая с себя паутинку комбинезона.

Тьфу ты, оставшиеся на месте перчатки с балетками превратили порванные скрюченными пальцами длинные лоскуты ткани в хитроумную ловушку, сковавшую Жильбера по рукам и ногам. Смирительная рубашка с каждым рывком всё затягивалась.

Повалившись на бок, он с натужным рычанием сумел всё-таки содрать с себя всё лишнее, окончательно высвобождаясь.

Вот он стоит перед зеркалом раздевалки – босой, краснолицый, футболка кое-как заправлена в свободные шорты, рыжие волосы всклокочены, глаза бегают.

Не стоим, двигаемся.

Кое-как нацепив кеды, Жильбер поспешил к выходу.

На бульварах в середине дня уже становилось жарковато, но от горячих солнечных ладоней на распаренном лице ему всегда становилось легче. Поскорее окунуться в привычные обеденные толпы, пробраться бочком поближе к раздаче, заказать у плотного азиата в тёмно-синем переднике традиционную коробку вока с морепродуктами под соусом «терияки», присесть себе в тенёчке, ему обычно помогало.

Лишь в третий раз непонимающе дёрнув запертую дверь, Жильбер совершил над собой усилие поднять голову.

С«е фермер ожордуит.

Жильбер поморщился от двух опечаток на табличке. Можно было и пограмотнее быть.

Погодите.

Он обернулся по сторонам, соображая. А где весь народ?

Гул голосов был куда громче обычного, но вокруг не было вообще никого.

Из соседней подворотни, стараясь изображать независимость, шмыгнул какой-то делового вида господин с портфелем, шмыгнул и пропал из виду.

И только тут до Жильбера донеслась первая волна амбре.

Вязкая вонь палёной резины шибанула в ноздри так, что слёзы вновь брызнули из глаз.

Да что же за такое, опять?!

Медленно, не торопясь, вальяжно, как в рапиде мимо него по пустынной мостовой прокатилась пылающая покрышка. Чёрная копоть поднималась за ней плотной удушливой волной, так что Жильбер машинально полез в карман за спасительным платком. Пропотевшая тряпочка не то чтобы спасение от последующих приступов астмы, но лучше, чем ничего.

Первая мысль – поскорее вернуться в стерильную рециркулируемую атмосферу лабы – была тут же отброшена. Чёрный провал силуэта только и ждёт своего часа, чтобы вернуться и поглотить его с головой.

Какие шутки, такими темпами он не работу – последние мозги потеряет.

Толпа между тем окружила Жильбера со всех сторон.

Разношёрстные группы в кислотного цвета водительских жилетах поверх цивильного волнами набегали на него из расчерченных наискось солнечными лучами клубов дыма, набегали, крича что-то про справедливые цены, и тут же уносились прочь, не обращая на потерянного Жильбера никакого внимания.

Их звонкие голоса под трещотку разбрасываемых по обочинам петард спутывались у него в голове в какую-то неразделимую звуковую фантасмагорию, из которой невозможно было вычленить отдельный крик или отдельную кричалку. Это звучало подобно колышущемуся неспокойному прибою, который, периодически приближаясь, обрушивался на голову Жильбера, к его облегчению унося с собой последние остатки мыслей.

Хорошо, как же хорошо!

Быть частью чего-то огромного, подобного морю колышущихся душ, что в едином порыве стремится обрушить свой гнев на любого, что посмеет ему противостоять.

И неважно уже, что и по какой причине привело сюда всех этих людей.

У нас есть права! И мы пришли потребовать, чтобы власти их уважали!

Жильбер стоял посреди бульвара и всё пытался сообразить, что же его заставляет так радостно трепетать – ну не чувство же единения с протестующими? Ему не были близки ни их лозунги, ни их методы. Вот и сейчас, вполне согласно логике происходящего, Жильбер отчётливо расслышал сквозь гул голосов покуда ещё далёкие полицейские сирены.

Эти ребята повадились, что ни день, жечь посреди города сначала покрышки, а потом и машины. Всё хорошо в меру. Правительство и так в наше время гораздо потакать любым прихотям толпы, стоило той хоть немного организоваться, чтобы конкретизировать свои требования. Но так скоро и до поджогов государственных зданий дело дойдёт.

Так что же его привлекало в этой толпе?

Догадаться было несложно. Сейчас ему как глоток свежего воздуха (так себе аллегория, Жильбер снова натужно закашлялся) нужно было отвлечься от мучившего его видения. Что-то такое, что помогало бы и дальше не проваливаться в чёрный колодец иномирья, что-то, что объединяло бы его мир и то неведомое, куда он неминуемо погружался, стоило ему хоть на секунду усомниться в реальности сущего.

Эта толпа была всеобща. Она будто служила каким-то единым знаменателем для всякой реальности на этом перекрёстке миров. Во всяком случае, именно она покуда не позволяла Жильберу окончательно сойти с ума.

Хотя бы на время.

Время.

То самое время, которое истекало из этого мира, просыпаясь сквозь пальцы на самое дно чёрного колодца.

Снова-здорова.

Толпа уже почуяла опасность. Сирены приближались со всех сторон, уплотняясь и замыкая ушедшее на запад вдоль бульвара начало колонны в звуковое кольцо. Забормотал матюгальник, затараторили покуда ещё недостаточно ритмичные удары бойцов республиканских рот дубинками о щиты. Но скоро они получит своё резонное развитие – зашипят водомёты, с глухими хлопками повалит слезогонка. Привычные ко всему местные уже полчаса как позакрывали все окна, да на всякий случай и ставни прикрыли – чтобы чего не прилетело.

Сейчас до толпы дойдёт, что самое время поворачивать в поисках обходных путей. Ближайшие к Жильберу группы уже останавливались, колеблясь. Ему тоже пора выбираться, пока не стало совсем жарко, а хоть бы и в сторону корпусов заветной гранд эколь.

Обернувшись на искомый проулок, Жильбер невольно забеспокоился. Людской поток вливался туда уже настолько плотно, что за спинами людей даже в понемногу редеющем дыму было толком не разглядеть, что там со входами в основное здание.

Уже и так приходилось изрядно работать локтями, и по мере приближения к центральному входу толпа становилась всё плотнее. Снова раздавались крики, и на этот раз они были куда более озлобленными. Так, видимо, дальше по проулку тоже всё перекрыто, протестанты это сообразили, но куда же…

Логично, они решили, что разумно спрятаться внутри здания. Дерьмо. Хренушки их оттуда потом просто так выкуришь.

Одна проблема, какому-то дураку хватило ума встать у толпы на пути.

Жильбер в панике чувствовал, как у него подкашиваются ноги.

На пути у «жилетов» стоял тот самый чёрный человеческий силуэт в светлом проёме, что преследовал его в видениях.

Только на этот раз он был вполне материален.

Более того, он был куда материальнее окружающей действительности, буквально прожигая собой реальность насквозь. Пусть между Жильбером и мистической фигурой метались с воздетыми рассерженные горожане, их яркие водительские жилеты продолжали упрямо плясать перед ним свой мистический танец, но чёрный провал человеческой фигуры их будто не замечал, разом делая бесконечно далёкими и бесконечно ненужными.

Жильбер попробовал, как прежде, отступить, спрятаться, мечась из стороны в сторону, но всё бесполезно, всё плотнеющая толпа не давала ему шансов избежать встречи, подталкивая вперёд, зажимая в самом узком месте.

И тогда Жильбер перестал бороться. Пусть себе вселенная трещит по швам, бесконечно удерживать сознание от распада было выше его сил. Чёрный силуэт манил к себе, приковывая взгляд, отбирая последние остатки воли.

Он не так прост, этот бесконечный провал. Так порою выглядит фрактальная структура отражений меж двух зеркал, повторяя и повторяя одно и то же до бесконечности, до потери всякого смысла в этих наслоениях.

Только тут ни единое повторение не было собственно повторением, каждый следующий силуэт, что уводил беспомощного Жильбера в собственные глубины, хоть немного, но отличался от предыдущего. Живая змея из последовательно вложенных друг в друга антропоморфных провалов скользко елозила в собственных глубинах, что-то крича, размахивая руками или же напротив, стоя крепко и недвижимо.

Этот неведомый Жильберу титан пустоты вовсе не был титаном собственно размерами. Обычный, ничем не выделяющийся человек. Но немыслимым образом именно на нём сходились все те незримые оси, вокруг которых обращался окружающий мир.

Ему невозможно было сопротивляться не потому, что он бы так уж силён. Напротив, он был почти бессилен на фоне тех потоков, что вокруг него скользили, но именно он был той точкой приложения, которая балансировала всё происходящее – исчезающем малыми, но не бесполезными усилиями.

Эта фигура, она не выбирала свою роль в самом центре современного мироздания. Так шестерёнка часового механизма может быть сколь угодно не соглашаться со своей ролью и местом в общем порядке вещей. Но можно и должно выбирать между теми бессмысленными паническими метаниями, какие совершал последние дни Жильбер, и чётким осознанием собственной цели.

Взгляни пристальнее.

Этот дрожащий мультиверс перед твоими глазами – он не просто колеблется по воле космических ветров, он, подобно распяленному в пустоте канатоходцу, ежесекундно пытается нащупать баланс, который позволит сделать ему новый шаг вдоль стрелы времени, такой скорой, такой безграничной и такой конечной.

И шаг этот будет сделан.

Почти вслепую, после стольких невероятных усилий, он будет сделан.

Не помешают тому ни обстоятельства в виде беснующейся толпы, ни бессилие шагающего в темноту перед силой железных законов человеческого сообщества.

Чёрный силуэт извивом змеи сбросит с себя сковывающие его цепи и поведёт человечество на новый круг. Желает оно того или нет.

Нечеловеческий, глухой крик хлестнул по толпе, отбрасывая её прочь.

Передние ряды протестующих смяло и поволокло. Падали люди, кричали женщины, в толпе начали мелькать первые окровавленные лица. Жильбер с необъяснимым спокойствием вглядывался в эти выпученные глаза и раззявленные рты.

Завтра они всё это забудут, как страшный сон.

Толпа разбежалась, он же продолжал стоять перед бесконечным колодцем. Новая, незнакомая мысль тревожила Жильбера, вытесняя прежние страхи.

Не так, это делается не так. У слепого канатоходца нет шансов, однажды он обязательно оступится, несмотря на всю свою внутреннюю силу. Нельзя балансировать чёрный колодец мультиверса и одновременно искать путь в будущее, в чём бы не тот ни состоял.

Должен найтись тот, кто стоя в стороне, будет способен видеть незримое, подсказывая титану, попирающему небеса, куда именно те склоняются в данный момент.

Жильбер очнулся посреди опустевшего проулка, с явным неудовольствием разглядев рядом с собой потную физиономию тяжело дышащего Рияда. Видать, тоже угодил в толпу.

– Дерьмовый денёк.

И вам не хворать. Жильбер обернулся к небольшой лестнице, что вела к главному входу. Там уже никого не было. Ни чёрного силуэта, ни кого-нибудь более приземлённого. Но нет. Ему не привиделось.

Такое не могло привидеться даже в недрах самого мрачного бэдтрипа. Жильбер же не употреблял вовсе. Неужели всё это – банальное сумасшествие, бредовые видения саморазрушающегося сознания. Брать срочно академотпуск и идти сдаваться эскулапам? Говорят, на медфаке сильнейшая во всей стране школа психиатрии, все самые видные светила там преподают. Пускай на его, Жильбера, материале какой-нибудь интерн работу напишет.

Но нет, он не хочет для себя такого. Потому что вот так слить в унитаз случившееся с ним откровение – в этом сквозила какая-то отчётливая слабость. Простой путь, который всегда можно проделать, до конца дней оставшись полу-овощем под гнётом антипсихотиков новых поколений. Простой и незамысловатой шестерёнкой вместо точнейшего инструмента на службе вселенского баланса.

Всегда успеется.

Главное поменьше на рабочем месте дёргаться. Впрочем, теперь Жильбер был способен видеть чёрную колею, проходящую через него самого. И не бояться.

Привычно-успокоительная механическая последовательность действий при проходе через шлюз. Знакомый стерильный стол. Гладкий пластик клавиатуры, едва различимый через перчатки.

Никак не дающаяся сборка.

Если так подумать, он тоже мог двигать реальность. Не на глобальных масштабах, но в своём собственном уютном углу. Теперь он видел, пусть едва-едва, на грани различимости, куда должно быть направлено общее движение.

И если посмотреть на формулы конформации под этим углом, становилось куда проще замечать собственные ошибки. Вот же, лишний квадрупольный момент магнитного вихря. Теперь понятно, почему нить обрывается на другом порядке величин.

Жильбер кивнул сам себе, тут же заметив ещё две ошибки.

Как говорил их преподаватель квантмеха профессор Орси, когда ему указывали на то, что тот на лекции в своих формулах ошибся в знаке, – «вы хотите сказать, что я ошибся в нечётном количестве мест?»

Ничего. Большинство ошибок вполне можно исправить. Главное, чтобы слепой канатоходец продолжал двигаться вперёд. А Жильбер ему поможет.

Пока расчёт конформации валидировался на входе в когерентный блок, Жильбер продолжал размышлять о своём.

Сложная, почти неразрешимая дилемма. Как сам человек, без посторонней помощи может отличить плод собственного больного сознания от яви, а психиатрический сбой от истины?

Подумать, так и никак.

Слишком зыбкими были основания для веры в себя.

Реальность есть реальность. В ней существуют материальные объекты. Существует эта лаборатория. Существует гетеросталь. Существует его крохотная квартирка на третьем этаже уютного старого дома в полутора кварталах от кампуса.

Существуют «жилетные» манифестации, глобальное потепление, вечно ворчащая Британия и вечно жадная Америка, лето и зима, лето с друзьями на озере, родители, братья, зачем-то названивающая раз в полгода бывшая.

Всё это существует.

А как доказать самому себе существование того, что существует где-то между ним и чёрным колодцем времени?

Сколько туда не вглядывайся, ничего не изменится, он останется всё такой же беспросветной пустотой, наполненной лишь бесконечными отражениями этой реальности, до которых ни дотянуться, ни докричаться.

Но погодите.

Тут Жильбера осенило.

Изначально он видел там не себя, но сокрытого в тенях титана.

Воображаемого или реального, не важно.

Он видел там не себя. А значит, если есть на свете подобные ему психи…

То рано или поздно он увидит в бесконечной череде собственных отражений нечто иное.

Другого перепуганного пагубной изменчивостью собственной реальности хранителя, его ментального близнеца, существующего в той же части мультиверса, который точно также, как и он, здесь и сейчас с надеждой глядит на слепого канатоходца, пытаясь ему помочь.

Пожалуй, вдвоём они справятся лучше.

Для успешной триангуляции в трёхмерном пространстве требуется минимум четыре базовых станции.

Отчего у него в голове мелькнула эта невесть что означающая цитата?

Четыре так четыре. Он будет искать, и найдёт.

И тогда они будут готовы.

Жильбер рывком убрал со своего лица довольную улыбку. Поверх мониторов за ним внимательно наблюдал из-под насупленных белёсых бровей Рияд. И чего прилепился, раньше от него даже дежурного «бон нуи» на выходе из чистой зоны было не дождаться.

– Проверь сборку. Кажется, у тебя получилось.

Ах, вот оно что. Сейчас проверим.

24. Марафонец

Капсула мне досталась у окна, но что толку – юго-восточная ветка большую часть времени шла по тоннелям, ловить же редкие проблески ночных огней за бортом мне и вовсе было недосуг, так что как только состав повернул за Верденом, я тут же выкрутил прозрачность стенок капсулы до минимума, тронул выжидающе горящий готовностью сенсор помпы и тут же забылся мёртвым медикаментозным сном до самого прибытия.

Разбудивший меня информатор холодно сообщил, что уже пять утра, до прибытия остаётся 12 минут. Сон под седативными – то ещё удовольствие, каждый раз пробуждаешься бодрячком, как после чашки крепкого кофе, но голова всё равно чумная, будто спал ты в донельзя удушливом помещении, да ещё и в мокром гидрокостюме.

Отключив приватность капсулы и оглядевшись по сторонам, я не приметил ничего подозрительного. Пассажиры первого класса с невольным видом возились со своими портпледами, кто-то уже по привычке нацепил лицевую маску респиратора, явно торопясь на выход. Последуем их примеру, это для систем распознавания лиц пластический грим годится при любом освещении, живому человеку при косом взгляде вполне может показаться, что едва заметная кукольная бледность или слегка пластмассовый отблеск на лице соседа по капсуле выглядит нездорово – в наше время и куда меньшее потребует немедленного вызова стюардов. Как говорится, лучше не лезть на рожон.

А так, ну да, законопослушный гражданин соблюдает предписания, не рискуя лишний раз выдыхать свои недостаточно стерильные испарения в общественную систему воздушной рециркуляции, надёжную, но стопроцентной гарантии всё-таки не дающую. Вот, смотрите, и перчатки я в салоне не снимал! Нарочитым разминающим движением мои пальцы сцепились и расцепились, окончательно отвлекая посторонних от моих нарочито сонных глаз за стеклом забрала.

Состав вынырнул из последнего тоннеля у самого Иннсбрука, на пару секунд показалась петляющая по камням речушка, чтобы тут же скрыться за сотами дебаркадера. Прибыли. Сжав в кулаке заветный газовый баллончик, я незаметным движением забросил его под сиденье и только после этого покинул капсулу. Заметать следы нужно тщательно.

Аккуратно продвигаясь вперёд с соблюдением социальной дистанции, я в который раз порадовался, что не пришлось брать с собой кофр. Тут пожалуй ещё час времени потеряешь, прежде чем все формальности соблюдёшь, досмотры-осмотры, биопаспорта, а что у вас тут такое подозрительное в ампулах? А так всего и делов – дождаться своей очереди, поднести плечо к сканеру, дождаться, пока помпа обменяется данными иммунного паспорта, и проходи через ворота биосенсоров да гуляй себе в пределах отведённого периметра.

Прислушавшись к себе, я не без удивления сообразил, что до сих пор ничего не ощущаю. Знать, накачали меня по самое не балуй. Тем не менее, будем поторапливаться, это счастье ненадолго.

Благополучно покинув здание вокзала, я тут же нырнул в ближайшую арку, уверенно пробираясь заранее вызубренным маршрутом к мосту на тот берег. Там до сих пор сохранялась анархия частной застройки, куда не дотянулся с борьбе за здоровье граждан трудолюбивый муниципалитет со своими сканерами. На мосту через Инн, конечно, меня ещё раз проверили наверх пропускные воротца, мигнув зелёным скорее с удивлением, нежели с охотой. Надо же, не местный, а карантинные ограничения на него не действуют. Видать, часто сюда мотается, давно всё оформил, как надо.

Так, а вот и та самая кирха. Помню, десять лет назад мы с братом здесь зимовали. Лыжи, тирольские рефуджио, термы, кабаки. Эх, были времена.

Ключ оказался на месте – первая дверь от винтовой лестницы на втором этаже налево, рядом с ней мини-сейф с простецким кодовым замком.

Внутри было тепло и уютно, самое время лечь да ещё поспать с дороги, и будь на моём месте тот, за кого я себя выдавал, он так бы и поступил. Увы, мой путь здесь только начинался.

Первым делом я сорвал с плеча помпу. Та удивлённо пискнула и погасла. Глядя, как её корпус корчится в углях камина, я достал из бокса аппликатор с антидотом, наклеивая его себе за ухом. Как отработает, сам отпадёт. Лицо тут же начало неприятно колоть. Вот и отлично. Отныне я вновь буду сам собой, а не малознакомым мне носителем набора рекомендуемых иммунных ответов.

Хотя, если так поглядеть, именно это меня сюда и привело.

А вот и моя физиономия в зеркале. И правда, уже почти похоже. Особенно этот некстати проступающий на щеках горячечный румянец. Теперь мне в город путь заказан. Собственно, в любой город севернее Туниса. Не очень-то и хотелось, я вам не грёбаный биотеррорист из-за Урала.

Сумка с вещами была припасена заранее, спасибо слаженной работе экстренной команды сопровождения, осталось переодеться и можно двигать.

Термобельё под обычные джинсы, водолазка, шапочка, лёгкая куртка в салон, разумеется, перчатки и маска респиратора – чтобы лишний раз дорожные камеры не нервировать. Остальное наденем по приезде. На улицу из квартиры выходил уже совершенно другой человек, даже походка изменилась, никакая камера не распознает.

Машина меня ждала тут же за углом. Заряда в оба конца, единственное разложенное кресло загодя укрыто одноразовым чехлом. Заботливый местный каршеринг. Только зря всё это, машина эта назад в парк уже не вернётся – автоводитель досадно крякнул, когда я накрыл его управляющую панель внешним контроллером. Автономность автоводителей особенно необходима в горах с их сложным рельефом и неустойчивой связью, тем проще их взламывать. Часа через два, пожалуй, уже и искать начнут, но мне того довольно.

Машина тут же тронулась с места. Даже не дожидаясь, пока я введу координаты и пристегнусь, и даже не прочитав предварительно лекцию о необходимости использовать маску и перчатки на протяжение всего пути. Зато без спросу включила какое-то местное разговорное радио, которое принялось вещать мне по-немецки с непередаваемым тирольским акцентом про успехи международной миссии «Артемида», которую на деле самолично вывозит кудесник Илон Маск. Да и пусть его разговаривает, спать мне всё равно уже нельзя – надо поглядывать по сторонам, да и ехать тут ровно сто километров, за час пожалуй и обернёмся.

Автоводитель тем временем успешно вышел на непривычно пустую трассу, что тянулась на всём протяжении долины Инна. Когда-то тут в правом ряду ползла непрерывная вереница из фур. Теперь, когда сперва дизельные движки запретили, а потом закрыли сухопутную границу со Свиссом, возить тут стало нечего. Да если так подумать, поди все деревни на запад от Инссбрука уже наполовину опустели. Что людям там делать? Заново учиться коров пасти? Не думаю.

Границы четыре года назад как закрыли, с тех пор тут тихо. И если первый год-два ещё как-то была надежда, то после вспышки «чёрной смерти» в соседнем Лихтенштейне в рекабре двадцать второго даже самые уверенные в том, что всё скоро вернётся на старые рельсы, начали понемногу смазывать лыжи в сторону равнинной Австрии, попутно доделывая иммунные паспорта и оформляя от Евросоюза грант на релокацию.

Повезло, что тут дороги до сих пор чистят. А может, просто снега давно в долине не было, потепление есть потепление. Я тут же принялся вертеть головой, высматривая ближайшую вершину. Нет, ну наверху всё лежит, как положено. Не то, чтобы у меня был какой-то выбор, но хотя бы с этим лучше бы без проблем, а то пешком-то я скоро буду не ходок.

Снова прислушался к себе. Нет, всё равно пока ничего не чувствую. Да оно и к лучшему.

Автоводитель послушно свернул с трассы в тоннель на юг. Помаши Тиролю ручкой, когда ещё свидимся. Теперь до упора серпантинами. Помню, когда-то тут по субботам с утра выстраивалась вереница домов на колёсах с немецкими бундесномерами из желающих покатать на выходных, иногда с ночи стояли до самого съезда на Нойшвайшайн. Сейчас тут было до того пусто, что редкая встречная машина казалась сродни летучему голландцу – дурным призраком в утренней дымке, которому реально хотелось помахать платочком на удачу.

Кажется, начинает понемногу накрывать.

Я достал из кармана заветную капсулу и, хмыкнув, проглотил. Третья. На этом всё.

Молчаливый Ишгль промелькнул за окном почти незаметно глазу – всего пара огней в окнах, где-то на самом верху тянется единственный угольный дымок из печной трубы. Были времена, когда в таких долинах в безветренную погоду смог стелился до самого низа, плотными слоями сползая по берегам Инна. Да что там «были», считай, зимой девятнадцатого года перед самой ковидлой спутниковые фотки все друг другу пересылали, отсюда и с севера Пьемонта. Мол, смотрите, не хуже Китая загрязняем. Куда только всё подевалось.

Серпантин тем временем забирал всё круче, понемногу превращаясь в едва прикрытую асфальтом горную тропу, на которой вдвоём уже и не разъедешься. Автоводитель снизил скорость до черепашьей, по очереди взрёвывая двигателями при пробуксовке. Вот она, как её, деревня Фимбаталь.

Разглядев выходящую ко мне из-под деревьев фигуру, я решительно хлопнул над приборной панелью по сенсору аварийной остановки. Приехали.

Встречающий молча стал в сторонке, дожидаясь, когда я переоденусь в горное, после чего так же молча бросил мне ключи от снегохода и тут же полез в кабину. Машину надо было отогнать обратно на север и там аккуратно уронить в Инн.

– Где техника?

Хмурый кивок в сторону ближайших хвойных зарослей. Он вообще по-немецки говорит?

– Там всё как договаривались?

– Угу.

Боковое стекло без дальнейших комментариев полезло вверх, а шины зашуршали по асфальту, мучительно разворачиваясь в три приёма. Минуту спустя я остался один.

Оно и к лучшему. Кто его знает, насколько я успел наследить. Но не будем беспокоиться о других, будем беспокоиться о себе.

Так, у нас остался час, прежде чем выглянет солнце.

Проверив, что доска на месте, я завёл снегоход, подёргал ручку газа, прислушался, вроде норм, и поспешил вверх по склону. По дороге было бы проще и не так круто в гору, но я неплохо помнил эту местность по старым временам, справимся, и время сейчас дороже безопасности.

Минут пятнадцать спустя я уже выбрался к верхней станции канатки, откуда открывался вид на знаменитую чашу Ишгля. Удивительно было наблюдать эти места без единого следа гребёнки ратрака, без единого зигзага любителей целины. Только широкие языки лавинных сходов полосовали чистоту нетронутого снежного покрова. Такой вот уникальный скитур.

Сколько тут уже подъёмники не работают? Выходило, что скоро пять лет как. Получается, местным сюда хватает ума не соваться, если засыплет, считай тебе хана. Разогретый снеговой поток за минуту, остывая, смерзается в камень, даже если глубина над тобой будет всего метр, всё равно ты труп.

И вот туда зачем-то лезу я, на свою голову.

Остановившись в тенёчке отдышаться, снял с руки перчатку, растопырив пятерню. Пальцы ходили ходуном, в глазах расплывалось.

Да уж, плохо дело.

Термобельё наверняка уже насквозь. А ведь я ещё даже не наверху.

Снегоход с рёвом двинулся в сторону восточной части гребня. Тут в общем-то недолго, метров семьсот перепада высоты, если я правильно помню.

Главное всё делать быстро. Впереди уже вовсю светлело хмурое небо.

Спустя полчаса я уже стоял на заветном гребне рядом с табличкой «дьюти-фри ран». Давным-давно она меня очень насмешила. Как-то я не думал, что за этой горой – уже Свисс. Человеческий топологический кретинизм породил приколюху – скатать из одной страны в другую на лыжах. Летом здесь поди и пешком ходят.

Ходили, поправил я себя машинально.

Уф, как же в пот-то шибает. Я буквально чувствовал, как у меня по шее щекочет струйка пота.

Припав к бутылке с изотоником, я высосал её до дна. Нужно бы ещё калориями закинуться, да, чувствую, меня только стошнит, чего доброго.

Так, не будем тянуть время.

Застегнув крепы и подёргав для верности лямки рюкзака, не болтается ли, я запустил, оглядываясь, механизм обратного отчёта.

Да, в общем, снегоход стоит так, что лучше не придумать, сразу в оба конца пойдёт.

Десять минут.

Ну, что ж, погнали.

Пухляк елозил, но держал, если уметь правильно перекантовываться.

Даже неотратраченная, трасса всё равно была здесь, прямо подо мной. Гибкой змеёй свиваясь вдоль снежной стены, обнимая узкую чашу южного склона, воронкой уходя вниз, к Самнауну. Тут главное всё сделать обстоятельно, чисто, без фокусов.

На втором повороте я всё-таки ошибся, пошёл вбок слишком поздно, запоздало срывая кант – только что нормально чертил дугу, и вот меня уже тащит спиной вперёд вместе с ещё десятком погонных метров снеговой стены.

Ничего не оставалось, как разворачиваться в прыжке носом вниз по склону, разгоняясь в обход устроенной самому себе на голову мини-лавины.

Ну, мини или не мини, это мы выясним сотней метров ниже. Сейчас даже обернуться было некогда.

Там внизу будет узкая горловина, после которой начинается удобный такой клиф налево. Главное эту горловину пройти, пущай всё что выше идёт своей дорогой – по прямой.

В ушах засвистел ветер.

Только не упади.

Проходя дугу поворота, я выгнулся, едва не касаясь локтями снега. В глазах потемнело от усилия. Ну же!

Кант я всё-таки сорвал, напоровшись на полированный участок вылизанного ветрами льда. Южные склоны они такие. Уже скользя на пятой точке и поднимая тучи сдираемой с наста снежной пыли, я окончательно ослеп, теперь уже от всё-таки вышедшего из-за вершин солнца. Меня окружила сверкающая белая пелена гало, в котором невозможно было ориентироваться, только как можно сильнее воткнуть якорь борда в скользящую подо мной поверхность в надежде, что меня что-нибудь остано…

Удар был таким сильным, что меня пружиной подбросило вверх, я едва успел сгруппироваться, прежде чем меня приземлило обратно в пухляк, к счастью – спиной вперёд.

Воздух. Казалось, он навсегда убрался у меня из лёгких.

В глазах темно, но хоть нигде не болит, что хорошо, а вот подступающая к горлу тошнота и солёный вкус на языке – это плохо.

Я попробовал пошевелиться, но усилие не произвело должного эффекта. То ли всё-таки завалило, то ли я окончательно поломался. В обоих случаях я, пожалуй, гарантированный труп.

По сути, меня покуда держала на плаву только принудительная вентиляция маски. Журчание насоса оставалось единственным звуком, который доносился до меня из окружающей ватной действительности.

Хотя нет, где-то вдали послушалось характерное ритмичное шуршание канта о ледяной наст. Шуршание приближалось.

Попытавшись вспомнить, был ли мною активирован антилавинный маячок, я со стоном усилия снова попробовал пошевелиться. Нет, по-прежнему ничего не болит, но и плодов никаких мои старания не приносили. Видимо, спина. Не спасла черепашка, при таком-то падении.

Значит, всё.

Но тут змейка кантов прервалась, и ко мне деловито направилось уже хрумканье шагов. Тут уж одно из двух, или свои, или чужие. Я машинально нашарил клыком капсулу второго премоляра. Если что – секунду спустя моя кровь превратится в донельзя эффективный биорастворитель.

Рывком меня достали из той канавы, где я застрял, и рывком же поставили на ноги.

Надо же, цел. Удачно меня заклинило, как пробку в бутылку.

Спаситель мой был похож на меня, как две капли воды. Та же маска, тот же комбинезон, даже борд идентичный. Удобно.

– На сколько ты таймер поставил?

Английский его изрядно отдавал испанским, хотя нет, скорее каталонским.

– Десять минут.

– Кап де суро, едва успеваем, – точно каталонский. – Рапидо, вставай и вниз по склону. Тут триста метров и направо, там едва заметная тропинка вбок. Не промахнёшься?

– Не промахнусь. А ты чего?

– Ну, лавину ты частично сам спустил, – глухой смешок, – так что небольшой запас есть. Кагабандуррис уже летят на своих геликоптерах, надо уводить их дальше.

– Справишься?

– Да уж получше тебя, кул долла.

Ну спасибо.

– Ехать-то можешь, омбре?

– Справлюсь.

– Ну, адеу тогда, как доберёшься, выбирай любой вход, я тебя найду.

Любой вход?

Но каталонский доппельгангер уже укатил. И тут же у меня за спиной ухнуло.

Обернувшись, я не без удовольствия пронаблюдал поднимающийся за скальным выступом огненный шар. Снегоход мой, видать, был загружен под завязку.

Нужно сваливать, сейчас сюда придёт весь оставшийся склон.

Подёргав крепы – вроде на месте, и борд цел – я на выдохе развернул себя вниз по склону, тут же набирая ход. Моя припавшая на ведущую ногу тень красиво скользила впереди. Хорошо ей. В отличие от меня, у тени не было головы, в которой бы пульсировал набат сердцебиения, и не было жил, по которым уже вовсю гуляло пламя. По сути, мои ощущения к тому моменту уже не особо отличались от того, что я бы почувствовал, всё-таки расколов зубную ампулу.

Красивые зелёные круги пляшут перед глазами, каждое натянутое сухожилие горит так, будто их намотало на колки какого-то садистического музыкального инструмента, ноги не желают слушаться вовсе. Попадись мне в тот момент лишняя кочка, мне бы, пожалуй, не хватило сил её нормально отработать. Я банально тянул спиной вперёд одну большую дугу, куда велено, не пытаясь совершить ничего более героического, и только в голос воя от зажёгшихся икр.

Дерьмовая история, в таком состоянии катать.

Однако поворот я всё-таки сумел разглядеть вовремя. Действительно, едва заметная тропинка. Ну логично, не в деревню же мне ехать, пусть та и пустует который год, кому оно теперь надо, ваше лесное «дьюти-фри».

Проехав по целине буквально несколько десятков метров, я окончательно завяз. Отстёгивая борд, уже чистой сомнамбулой не глядя попёр вперёд, пытаясь сообразить, куда мне дальше.

Над головой пару раз мелькали лопасти не к ночи помянутых вертолётов, но хвоя крон и сияние рассвета в табло меня прикрывали надёжно, да и вертолёты явно интересовались не мной, а доппельгангером, что уводил их сейчас от меня дальше на юг, в долину.

Господи, да где же конец всему этому. В горле у меня клокотало, в ушах звенело, перед глазами снова чернота, а ноги идут вперёд исключительно при опоре о вертикально поставленный борд, с успехом заменявший мне костыли.

Домик в итоге нарисовался у меня буквально перед носом. Плотная, структурированная темнота в самом центре поля зрения.

«Выбирай любой вход». До меня только теперь дошло.

Две деревянных ступеньки упирались в симметричную дверь – направо и налево. Так и не сообразишь, куда мне теперь. Спасибо за подсказку.

Распахнув правую створку, я кулём ввалился внутрь, громыхнув маской о доски настила и рассыпав вокруг комья снега, облепившего комбинезон.

В помещении было тепло, и меня тут же отчаянно стало клонить в сон. Так, нужно что-то делать, а то я тут отключусь. Однако при одной только мысли о том, что нужно подниматься и что-то делать, круги у меня перед глазами принимались плясать с удвоенной силой.

Выпростав руку из перчатки, я кое-как просунул пальцы за воротник водолазки и прислушался. Пульс жуткий, тахикардия за сто восемьдесят. С температурой сложнее, мокрые пальцы елозили по горячечной коже. Кто его знает, может, уже и под сорок.

Новая волшебная таблеточка с таким анамнезом мне уже не показана, но тут должно быть припасено для меня и что помощнее.

Нужно только… нужно только…

Я через силу, ужом извернулся, сперва – чтобы скинуть лямку рюкзака и перевернуться на спину, затем – чтобы выпростаться из рукавов куртки. Даже здесь, на тепле, из-под раскрытого клапана повалил пар.

Судя по температуре, мне скоро хана.

С трясущимися руками и ногами я еле сумел подняться на колени, что ж тут так темно-то. В глаза словно соли с песком насыпали, передо мной всё плывёт и трясётся.

Поняв кое-как лицо вверх по стене я с неприятным удивлением обнаружил там две исправно горящие под потолком светодиодных лампы. Не то, чтобы тут было так уж темно. Значит, и зрение всё.

Аптечку на ощупь удалось отыскать не сразу, кому-то весьма догадливому хватило ума оставить её на столе. Очередное упражнение на силу и ловкость. Спасибо, что не пришлось ещё и с содержимым разбираться. Внутри под липучкой скрывалась единственная ручка-шприц. Рядом лежала бумажка с инструкцией, но из меня был тот ещё чтец. Не вдаваясь в детали, я жахнул себя в предплечье и повалился на деревянный топчан, что был сколочен тут же вдоль стены.

На большее меня сегодня не хватит, подумал я и провалился в неприятное забытье, наполненное смутными голосами и летящими мне в лицо снежными комьями.

Очнулся под чьё-то бормотание. Оглядевшись, не сразу сообразил, где я. Помещение казалось отсюда, сверху, каким-то другим. Во всяком случае, резкое сияние ламп под потолком теперь выглядело привычно, не едва продирающимся сквозь вязкий сумрак тлеющим огоньком с того света. Помимо надоедливого голоса здесь теперь было полно звуков. Шумела вытяжка, гудел в углу термостат, за стеной скрипели сосновые сучья, у меня в ушах если и свистело по-прежнему, то на куда более скромных децибелах.

Голос же обращался ко мне.

– Ола, омбре, ты в порядке?

За гермостеклом с двумя лабораторными перчатками посредине маячил мой доппельгангер. Надо же, вернулся.

– Всё в порядке?

– Там, снаружи?

Нет, блин, я тебя про твоё самочувствие спрашиваю.

– Эста бе, тебя сейчас отчаянно ищут в десятке километров ниже в долине.

Вот и славно.

Поднявшись на ноги, я слегка пошатнулся, но устоял.

– Поторопимся.

А, да. Я послушно закатал рукав водолазки, поделав качающее движение кулаком. Где-то здесь должно быть… точно, рядом с аптечкой валялся бумажный пакет с одноразовым жгутом. Вскрыв его зубами, я бочком подсел к разделяющему нас стеклу и послушно протянул вперёд сгиб локтя. Вены на руке были настолько жутко, что казались чёрными. Да уж.

Доппельгангер в ответ сунул руки в клапана перчаток, ловко доставая из переходного бокса три красных вакумтейнера конского размера – миллилитров на 20, не меньше. А они тут не скромничают. Укол иглы я толком не почувствовал.

Глядя, как вязкая жидкость нехотя наполняет пробирки, я вновь ощутил, как на меня волной накатывает дурнота.

– Как тебе на вид, всё плохо?

Каталонец на мой вопрос не обратил ни малейшего внимания, сосредоточенно манипулируя образцами – взять, набрать, упаковать, сложить в переходной бокс, повторить – да я на ответ не особо и рассчитывал. Нужно ли быть великим специалистом в микробиологии, чтобы сторожить меня тут в лесной избушке на границе между Свиссом и Тиролем.

– Спасибо за службу, – всё-таки буркнул под конец он и начал собираться. – Ты по дороге как, не наследил?

Прижав ранку салфеткой из того же пакета, я распустил жгут и на пробу подвигал рукой, сгибая и разгибая. Вроде пока работает.

– Старался не наследить. Дальше какой план?

На этот раз его ответный взгляд мне совсем не понравился.

– Действие препарата скоро закончится, ложись обратно.

– Это я сам разберусь. План какой?

– У тебя будет три дня чтобы оклематься. Капельницы, прочая ерунда – в холодильнике, там же вода и сухпай, если понадобится. Вон там камера, – доппельгангер кивнул в дальний угол, – за тобой следит. Если перестанешь подавать признаки жизни раньше, деу но вулью – мы тут всё дистанционно сожжём. Через три дня в любом случае уходи вниз, координаты следующей точки у тебя есть.

– А если не уйду?

– Этот дом в любом случае сгорит.

Понятно. Вот тебе и «спасибо за службу». Впрочем, а ты чего ожидал.

Только уже полностью собравшись и застегнувшись, каталонец обернулся в дверях.

– Что там у вас на самом деле творится?

– Ты так спрашиваешь, будто это секрет. Заборы строят, как и везде. Свисс же – не исключение, да?

Доппельгангер задумчиво кивнул, вновь присаживаясь на край топчана.

– С тех пор, как в Лозанне случилась вспышка «чёрной смерти», пожалуй, что везде началось. Разве что по горам скоро и будем ходить. Да и их, пожалуй, что через пару лет окончательно перекроют, как на востоке.

Помолчали. Если даже Свисс с его лабораториями и его относительно небольшим населением начал закрываться так жёстко, что уж остальным остаётся делать.

– Тем важнее собрать по максимуму образцы, пока всё не перекрыли.

И выразительно потряс кулаком рюкзак с моими образцами.

Да уж.

– Адеу, омбре.

И с этими словами вышел. Я некоторое время прислушивался, как он там скрипит снегом, а как звуки шагов стихли, улёгся обратно на топчан.

Сколько мне там осталось, судя по накатывающим вновь волнам жара, не больше часа, и снова отключусь. Надо до того успеть воткнуть себе капельницу с глюкозой, не то чтобы это помогало, но всё-таки.

И главное глупо получилось, когда вчера вечером у меня заорала помпа, я спокойно ужинал у себя дома. Пино блан, простенькое, трёхлетнее, кремозный сент-агюр на закусь. В кои-то веки решил себе устроить небольшую вечеринку на одно лицо. И где теперь тот сент-агюр…

Инструкции в таких случаях выдавались стремительно. Маршрут, поддержка, тайминги.

Да и какие варианты, сдаваться в госпиталь, пока не заразил пол-подъезда? Так всё одно это не лечится, слишком легко внутриклеточный паразит уходит из-под радаров иммунитета. Таким его и задумывали. Шансы ровно пополам на пополам, или выживешь, или нет.

Теперь же я в любом случае принесу пользу.

Не живым, так в виде лабораторных образцов.

А там, глядишь, мы всё-таки сумеем одолеть эту дрянь.

На брифингах нам немало часов рассказывали о прорывных технологиях направленного мутагенеза антигенов, который должен был, в теории, суметь предоставить каждому индивиду способность почти мгновенно видоизменять собственный приобретённый иммунитет под новые штаммы возбудителей. Иммунный ответ, выработка которого у человека обычно занимает дни и недели, должен был чудесным образом возникать сам собой за пару часов. Только так можно одолеть ту заразу, что регулярно поступала в Европу. Каждый раз – как будто случайно, но непрерывно, стоило только закончиться Сорокадневной войне.

Многолетняя мечта человечества – универсальная вакцина, которая остановит череду захлестнувших мир всё новых и новых патогенов, что выкашивали по сотне тысяч человек в месяц, заставляя обезлюдивать целые города. И да, строить повсюду защитные периметры, которые максимум, на что были способны, это локализовать очередную вспышку.

Никого ни от чего толком не спасая.

Эти стены мы же и строили. Наши патенты, проданные десятку транснациональных корпораций. Пока так. Но если наши биоинженеры всё-таки найдут способ формировать контролируемый иммунитет… да, мы снова аккуратно раздадим и эту технологию, в который раз осчастливив человечество.

Мне с того какая радость, если я, персональный я, умру здесь и сейчас, на деревянном топчане посреди опустевшей горной страны?

Обыватели любят порассуждать, что, мол, хорошо умирать в кругу семьи, в окружении детей и внуков.

С тех пор, как человечество наловчилось умирать по больницам, эта идиллическая картина стала ещё более бредовой. Незнакомые пациенты на соседних койках и спрятавшиеся за пластиком спецкостюмов врачи, дай бог, если не устало-безразличные ко всему после суточного дежурства, вот и всё, на что ты можешь в реальности рассчитывать.

Да и то сказать, умирать в любом случае страшно.

И неважно, служишь ты при этом чему-то или нет.

А вот будет тебя кто-то из близких жалеть после смерти – вот это тебе точно знать не дано. И потому – совершенно неважно.

Чувствуя накатывающую волну, я побрёл к стоящему в углу холодильнику за физраствором.

Постарайся потратить оставшееся тебе время с пользой. Постарайся выжить.

33. Экспат

От «Шлюза-2» стояла очередь пустых рудовозов, потому заходили по дальней, не то седьмой, не то восьмой нисходящей. Новак уже и позабыл, как тут красиво. Северный гребень кратера Кабеус величественно поднимался из-за горизонта, пока внизу скользили огни открытых карьеров Шеклотона, а впереди уже поблескивали в солнечных лучах расходящиеся веером лучи гипертруб, соединяющих Шеклтон с Хауортом.

На внешних трассах ничего похожего не встретишь. Там и Сол далёкий, слабый, и вообще активности никакой – посмотреть на вспыхнувший огонёк на дальнем радаре сбегается вся дежурная бригада, и ну в эфире трындеть. Как дела, путёвый? Куды путь держишь?

Вообще, это голодное панибратство после возвращения приходилось из себя выдавливать по капле. Чтобы не тянуло каждого встречного внешника на пересадочной по плечу хлопать да жвачку просить на опохмел после вчерашнего.

С внутренниками сложнее, внутренники все угрюмые и если не сказать что злые. Новак разговорился с одним, пока паром ждали, так тот едва ли не сквозь зубы отвечал. Ничо, мол, нормально поживаем, пролежнев, как вы, не имаем. Не принято тут нормально общаться, да и то сказать, на внешних трассах народ почему такой болтливый? Потому что иначе от скуки рехнуться можно. Даже на непрерывном цикле разгона-торможения три месяца от Матушки до Красной, и потом ещё бывает и два раза по стольку. Это если до Папы не лететь.

Новак тут же почувствовал, как у него на загривке последние волосы встали дыбом.

Вот к Папе совсем не хотелось. Там покуда считай только автоматы шустрили, но долго ли и людей послать. Ледяные миры, радиация страшная, жизнь в крошечной консервной банке с во-от такими толстыми стенками это вам не мёд и не сахар. Но красиво будет, да, не то что по камням с геологоразведкой да кларковыми числами носиться.

Челнок прилично тряхануло, как на качелях, вверх, и сразу снова вниз.

Новак только посмеялся себе в бороду, краем глаза наблюдая за зелёным лицом пакса из соседней капсулы. Тут тебе не здесь, дальние они на то и дальние, что со значительными участками свободного маневрирования. Только смотри, не сблевани, битый час наблюдать за обблёванным внутренником до самой посадки Новаку ничуть не хотелось.

И главное странные люди, ну если не твоё это, так оставайся на Матушке, не мешайся у профи под ногами. С тех пор, как запустили «Шлюз-2», то есть года три как, стало на гало-орбите много залётного народу, каких в былые времена на низкую околоземную-то никогда бы не пустили.

Впрочем, тут Новак должен был согласиться, если бы «Лунар текникс» с момента своего основания придерживался старой программы «Артемида», туды её, до сих пор бы все ютились в трёх куполах, завистливо поглядывая на кратер Фон Карман, как ханьцы достраивают одиннадцатую оболочку стационара «Чанъэ». Чтобы их догнать, нужно было волевое решение и туча рабочих рук. А ежели так, то без зеленолицей шулупони не обойдёшься, пусть хоть всю Муну обблюют.

Между тем челнок уже благополучно развернулся брюхом кверху и начал потихоньку подтормаживать, выходя на баллистическую. Теперь поверхность скользила в загодя затемнённом иллюминаторе исключительно в виде контрастного рельефа мелких кратеров, едва высовывающих свои края из тени северного гребня.

Грустный, но неизбежный факт состоял в том, что большинство обжитых людьми мест Муны до сих пор располагались на поверхности, почти не освещаемой солнечными лучами. Да, холодно, но тут по крайней мере есть вода, а с нею на Муне до сих пор большие проблемы, сколько ни завози. Не то что на Красной, где реголит ниже пары десятков метров почти сплошь пронизан ледяными друзами, не говоря уже про Цереру, которая почитай целиком из воды и состоит, половником черпай, если всякую дрянь из неё предварительно вынуть да растопить. Муна по сравнению совсем сухая – почище пустыни Гоби на Матушке.

Ханьцы, впрочем, проблемы с водой наловчились решать, забурившись глубоко под поверхность, потому и строят свой мега-телескоп не на южном полюсе, а куда ближе к экватору. Ничего, переживём, нам и в Кабеусе неплохо.

Главное дело своё делать, как говорится, споро да быстро.

Челнок будто послушался команды, заваливаясь кормой навстречу ещё неразличимой отсюда, с высоты пяти километров, посадочной площадки.

Сосед ещё больше позеленел лицом, вцепившись скрюченными пальцами в поручни, но покуда держался. Ну и молодцом, в конце концов, чего стесняться, не блюёт тот, кто не летает.

За иллюминатором промелькнули стоящие торчком облупленные сигары отслуживших своё ещё по за тот год белоснежных мунных «Старшипов» – все шесть штук, никак не соберутся их демонтировать – чтобы тут же исчезнуть за краем посадочного тоннеля. Реголитовая пыль от маршевых на торможении последние годы так достала обслуживающий персонал куполов, что посадочные площадки в итоге заглубили в тридцатиметровые колодцы. Отныне после посадки челнокам горделиво в лучах Сола не красоваться, жаль, величественное было зрелище.

Паром напоследок покачнулся на опорах и тут же, под звуки могутной гидравлики, принялся менять положение с вертикального на горизонтальное. Как там сосед? Держится. Новак подмигнул ему ободряюще и принялся отстёгиваться.

Кабинсьют тут же деловито захлопнул визор, изолируя Новака до выяснения его иммунного статуса. Новак уже и забыл, как тут так строго. Интересно, а запачкай его сосед свой костюмчик так сказать снаружи, что они с ним будут делать? Наверное, так вместе с боксом и повезут, родимого.

На выходе к трапу как всегда толкотня и давка, обороты идут, ничего не меняется. Новак хмыкнул себе под нос, от греха поднял гермоконтейнер повыше над головой – ещё помнут, чего доброго – и принялся, ловко орудуя локтями, пробираться вперёд.

Разбирательств тут на входе и правда предстояло немало. Матушка опять чудила в смысле эпидемиологии, почти все прибывающие были прямиком оттуда, так что администраторы «Лунар текникс» снова спешили перестраховаться.

Только когда Новаку удалось разглядеть при помощи аугментации мерцающие под потолком виртуальные указатели «прибывшие с внешних трасс», дело пошло быстрее. Гаркнув пару раз своё фирменное «па-астаранись», он благополучно оказался на относительно свободном пятачке, где маялись такие же, как он, дылды. Вообще завсегдатая внешних трасс легко узнать со стороны по вытянутой организации тушки с тонким и как бы в целом удлинённым телом и конечностями. Не то, чтобы за пару лет мотаний по Сол-системе туда-сюда так уж были заметны изменения в скелете и мышцах, но опытный глаз своих сразу помечал.

– Здарова.

– Дороу.

Даже внешники чего-то сегодня не разговорчивы, уткнулись в свои виртпанели и по сторонам даже не смотрят. Ну и ладно. К Новаку подбежала собака, станцевала свой обычный приветственный танец. Мило. Гермоконтейнер намертво прирос к её спине и тут же унёсся куда-то в недра таможенного комплекса. Пустой не пустой, а проверить необходимо. Чёртовы бюрократы.

Очередь Новака подошла не сразу, он уже начал привычно изнывать. Каждодневная скука на долгих внешних трассах была привычной проблемой, но вот чтобы ещё и по прилёте так бездарно тратить время…

– Следующий, прошу вас.

Разумеется, за стеклом никого не было, только стоковый призрак механически изображал приветливость. Разговаривать с машиной Новак не стал, просто молча позволил просканировать свой напульсник.

– Лео Новак, 3-16-145-6-2, бессрочный контракт с «Групо Карсо» на внешних трассах без права полётов на Марс, всё верно?

– Угу.

– Я вижу, ваша иммунная карта успешно обновлена на «Шлюзе-2», но мы не рекомендуем вам прямых контактов с посторонними ещё 72 часа. Кроме того, администрация ввела режим чрезвычайного положения до особых указаний. Вы должны следовать любым рекомендациям и запретам, которые вам будут транслированы в личный канал. Вам понятны эти ограничения, Лео Новак, сэр?

Какой я тебе ещё «сэр», возмутился Новак, но вслух лишь холодно отчеканил:

– Да, согласен.

– Счастливого пребывания в кратере Кабеус!

Только этой ерунды ему не хватало. Новак нахмурился, находя взглядом собаку со своим гермоконтейнером и делай ей рукой жест следования. Пофигу что собака таможенная, ничего, сама потом и вернётся. Что они тут за ерунду ещё придумали с чрезвычайным положением. На его памяти такое бывало лишь однажды, когда прохудившийся челнок предыдущего поколения разнёс при старте заправочную ферму, но было то когда, в первый год контракта Новака, тогда ещё не с «Групо Карсо», а с брегзитами, чтоб им пусто было. На этот раз что случилось?

Впрочем, на вид жизнь вокруг кипела как обычно, разве что больше обычного народ в кабинсьютах шастает. Впрочем, для тех, кто только с Матушки, оно и удобнее, гравитация плотнее к полу прижимает. Этих, кто с непривычки изображает чёртовых кенгуру, за сто метров видать по вихляющей неудобной постановке. Новаку же, как и всем дылдам, тяжесть в ногах только мешала. На внешних трассах до сих пор почти всё время проводили при микрограве, да и в остальном шли малой тягой, так что хочешь не хочешь а привыкнешь к некоторой лёгкости во всём теле.

Новак присмотрелся к циферблату бортового времени кратера Кабеус, что мерцал в левом верхнем углу зрения. На самом деле даже быстрее плана с примунением управились. До встречи у него оставалось часа четыре, рекомендации рекомендациями, а ежели засунули его в кабинсьют, так пусть в этом будет хоть какая-то польза.

Добравшись в купол с говорящим название «Хоспиталити», Новак в который раз поморщился от того, каким неказистым его построили. Что поделать, второй по порядку возведения, аддитивные технологии, разработанные для более плотного реголита, здесь дали слабину, вся конструкция так покосилась, что в двадцать девятом едва не рухнула, пришлось срочно её укреплять изнутри монотредной арматурой, в общем, выглядело всё с тех пор, ну как сказать, бетонным бараком. Недаром здесь селили вот таких, как Новак, сезонных понаехалов между рейсами. Мунные резиденты давно облюбовали купол «Эндевор», новенький, с иголочки, аж плюнуть жалко, чтобы чистоту стен не пачкать. Тут же… Новак указал собаке пальцем, куда сгрузить поклажу, после чего отпустил, и уже тогда покинул номер, заварив напульсником люк. Забавно, толпа народу на таможне, а одноместные номера свободные есть. Ну как, «номера», закутки два на два с вибродушем и откидною койкой.

Собственно выбор, как провести оставшееся время, был невелик – в бар или в кабак. Можно, конечно, было поискать по сетям какого-нибудь старого приятеля с внешних трасс, и уже с ним, соответственно – в бар или в кабак, но подобное мероприятие за четыре часа точно не исчерпается, да и трезвость ума всё-таки желательно было до встречи сохранить, потому решение было очевидным. Уже спустя четверть часа травалатор доставил Новака на место.

Место называлось «Свинарник». Ну, то есть формально, в реестрах «Лунар текникс» оно никак не называлось, «пищеблок номер 14», но заправлявший здесь с самого открытия чувак так увлечённо пускал всё на самотёк, что пищеблок быстро превратился в свинарник. Отсюда и название. Наливали тут всё, что горело, а пили всё, что пилось. Еда же была – полное дерьмо. Но еды Новаку сейчас и не требовалось.

– Здарова.

А тут сегодня негусто народу. Бармен (ну или как ещё называть татуированного по брови аутло, тыкавшее за посетителя грязным пальцем в экран раздатчика, голосовое меню тут никогда не работало, в общем, пусть будет бармен) молча поставил перед Новаком неоднократно пользованный бирдекель с затёртым логотипом «Лунар текникс» и выжидательно посмотрел, мол, какое вино мсье предпочитает в эту фазу Муны?

Новак предпочитал два два пальца односолодового он рокс.

Бармен сменил изгиб рта на чуть более приветливый, нечасто здесь кто-то пьёт напитки с Матушки, а не традиционной мунное пойло, дымившееся при попадании на органику, и в виде исключения даже налил сам. А хотя да, наверняка же контрабанда, через раздатчик такое не пропустишь.

Новак приподнял стакан на сантиметр в ответном жесте вежливости и только тогда принялся возиться с кабинсьютом, просовывая серебристую трубочку через клапана. В общем, к тому моменту, когда он справился, лёд уже изрядно продтаял, и эффект от долгожданного глотка был не тот.

Чёрт. Вот так мотаешься сотнями гигаметров в один конец, а даже заработанное потом с чувством потратить не удаётся.

Впрочем, нотки груши и что там, чернослива. Не обманул бармен. Натюрэль.

– Что празднуем?

Интонация прозвучала неприятно, потому Новак даже не стал реагировать, хотя обращались явно к нему, напульсник аж завибрировал.

Второй глоток пошёл лучше, мягкое прохладное односолодовое тепло ушло вниз по пищеводу так, как не уходит при проклятом микрограве.

– Я тебя, дылда, спрашиваю. Чо празднуем?

Бармен молча покосился, мол, если что, я его мигом.

Новак только головой покачал. Да мы и сами с чудесами.

– Не заметно? Возвращение.

И только тогда развернулся всем корпусом, отставляя стакан.

Над ним возвышался, покачиваясь, тот самый зеленолицый пакс. Надо же, какое совпадение.

– Тебе бы тоже принять, земеля, коли уж сюда занесло, – хмыкнул Новак, уже скучая по оставленному на стойке. – Я не знаю, что за муха тебя укусила, но во время снижения ты так-то не шумел.

– Тебе смешно, да? Сам-то далеко от Матушки собрался? Думаешь, хорошо устроились и гори всё огнём?

– Э, братюнь, остынь, или я тебя отсюда выставлю, пнятна?

Это всё-таки подал из-за спины голос гнусавый бармен.

– Погоди, у земели есть ко мне претензия. Давай разъясним, не вопрос, у меня на то полно времени.

Бармен пробубнил себе под нос что-то вроде «только начните мне тут мебель бить» и ушёл обратно к себе в угол дальше втыкать в виртпанель. Вот и молодец.

Земеля же всё пыжылся, пытаясь восстановить дыхание за потным забралом. Наконец, считанных полминуты спустя ему это всё-таки удалось:

– Вам тут всё равно, что внизу творится?

– Нам? Хорошо, давай разберёмся. Вот ты скажи, тебя волнует доза, которую парни получат, набивая здесь, на Муне, для вас, для Матушки очередную канистру тригелия?

– К-какую ещё дозу?..

– Радиоактивную. Биологический эквивалент рентгена. В миллибэрах, ежели наразвес. Ты вообще в курсе, что тригелий и сам фонит, и поступает из реголита почему-то исключительно пополам с радоном. И парни на комбайнах почитай всю смену у самом припёке сидят, через стеночку от бака, то есть сантиметрах в десяти, тебя волнуют их проблемы?

– А тебя, дылду, можно подумать, волнуют?

– И меня не волнуют, – легко согласился Новак, отворачиваясь к стойке и хлопая перчаткой по соседнему сиденью. – Да ты не маячь, присаживайся, выпей чего, мой тебе совет, сразу полегчает. Я ж видел, как тебя полоскало.

Надо же, послушался, сел, остывая.

– Не понимаю я вас, внешников. Вы всё время такое лицо делаете, будто вы тут типа элита, и вам насрать на всех остальных.

– Это ты зря, мы можно сказать самый незлобливый и общительный народ во всей Сол-системе. Кого хошь, вон, у бармена спроси, всякий тебе подтвердит. А что лицо такое строим, так извиняй, как ещё на твои выкрутасы на пароме было смотреть? Я и сам таким когда-то был, потому и смешно. Не ржать же мне с тебя в голосину, вот и сделаешь лицо построже, глядишь, и попустит.

– Это не повод так безразлично относиться к чужим бедам.

– Согласен. Но я считаю так. Вон бармен здесь работает, я тоже можно сказать командировочный, ты, поди, на Муну не развлечения ради пожаловал. Все трудятся в меру способностей, у всех контракт, своя задача, свои проблемы. Не хочешь – не берись, а чего нюни ныть? Обрати внимание, ну объявили по Кабеусу чрезвычайку, и чего? Никто не бегает, волосы на себе не рвёт. Когда пятый купол рванули шайтаны, на Муне кто-то плакал, заходился? Собрались, шайтанов отловили, купол восстановили, покойников со стен соскребли, упаковали и отправили к Матушке. Или когда там внизу порешали «СпейсИкс» разукрупнять, корпоративный монополизм, мол, хотя ну был «СпейсИкс», стал «Маршиан текникс» да «Лунар текникс», какая разница, кто-то ныл? Нет, все делали своё дело, каждый на своём месте. Или менял контракт. Почему на Матушке всё не так, что все там постоянно ноют?

Собеседник натужно пыхтел, пытаясь хлебнуть пива через клапан. Во дурак ты, земеля, надо было сидр брать, при мунном тяготении с пивом одна морока, да и дрянь оно тут, как и всё местное. Впрочем, сидр тоже был ужасен. Новак сделал ещё небольшой глоток – односолодовый заканчивался, надо бы ещё поцедить, а, чёрт, гуляй рванина, махнул бармену повторить, однова живём – и тут же знакомая мысль: на Матушке поди в еде и напитках лучше, чем где бы то ни было понимают, вот чего-чего, а этого у них не отнимешь.

– Вам тут, наверху, легко рассуждать. С Матушке большинство никуда деться не может. Живёт, как получилось, работают, где дают. И если дают.

– Что, и вменённый доход не помогает?

– Ты странный. Чему он поможет, не потратить ты его не имеешь права, остаток сгорает каждые две недели, а на что ты его истратишь? На ту же еду-одежду да и всё.

– Нежто мало? Я за глоток односолодового – и то спасибо вон бармену, что добыл да приберёг – трачу столько, что внизу можно месяц от пуза устрицы жрать. Сола иногда по полгода не вижу. Про радиационные пояса даже рассказывать не буду. Микрограв кости ломит, сам же меня «дылдой» обозвал. Ну и чего мне, жаловаться? Или всё-таки прекращать.

– Если бы всё было так просто, – опять завздыхал земеля.

– А на мой вкус всё предельно просто. Вот вы живёте на Матушке, проблем хватает, но не чересчур. Воздух бесплатный, из окна не фонит, воды-еды – залейся. А у нас тут, наверху, знаешь, как бывает, накатит на тебя иногда, хоть волком вой, иные себе башку трёхгранником пробивают в порядке ремонтных работ.

– Это чего это?

– Это того это. Говорю же, бывает, накатывает. Будто не хватает тебе чего-то, будто какого-то газа в воздушной смеси. Без цвета без запаха, а мимо него дышишь будто пустотой.

Новак замолчал, не желая удаляться в эту степь.

– И чего вы делаете?

– В смысле, чего делаем?

– Ну, когда накатывает. Если не трёхгранником, конечно.

– А ничего не делаем, – ещё глоток, чтобы смыть тот самый знакомый металлический осадок на зубах, – большинство просто возвращается по возможности. На передержку у вас, внизу. Матушка лечит, говорят.

– Но большинство всё равно снова летит на внешние.

– Это конечно. Вон посмотри на меня, живу себе, не тужу, работаю исправно, лечусь в основном палёным спиртом, сверхзвуковой перегонки. На вкус – чистый растворитель для эмали, но помогает. А ты чем промышляешь, земеля?

– Да вот, мотаюсь, то туда, то сюда.

– Вроде службы доставки.

– Вроде.

И руку в перчатке кабинсьюта протянул.

– Курт.

А что, судя по сивым бровям за забралом, типичный Курт.

– Лео.

– Что ж ты, Лео, делами тех, кто внизу совсем не интересуешься?

– Ну почему, интересуюсь. Опять же, мне оттуда платят. А так-то родни у меня никакой нет, мама моя ещё в двадцать первом померла от ковидла, папаша-оболтус неизвестно где шарится, вот и вся история. Даже если я сильно по Матушке соскучусь, чо мне там делать, а уж тем более – просто так «интересоваться». Вот ты, Курт, делами внешних трасс когда последний раз интересовался?

– А вот как сюда летел.

Пф. Сразу видать знатока нетевого.

– И много чего вычитал?

Курт только плечами пожал.

– Скучно у вас.

– Скучно, согласен. Про рудовоз H-128-бис слыхал?

Конечно, не слыхал, ещё бы он слыхал, Курт этот.

– Исчезнул полкруга назад назад на пассивной кривой между Красной и Поясом. Раз и пропал с радаров. Никто ничего ни сном ни духом. Куда может деться целый рудовоз. Мегатонна сухой массы. Даже если у него реакторы расплавились, если его камнем посекло, осколки должны гирляндой по всему полю сверкать! А тишина.

Помолчали.

– Ладно, ты не обижайся, Курт, что я тебя «земелей». Ты же знаешь, мы без Матушки никуда. Да и в целом, сам пойми, жизнь она такая. Без шутейки не проживёшь.

И тут же спохватился, одним глотком допив остатки односолодового уже пополам с водой.

– Слушай, время, мне бежать надо, встреча у меня. Совсем тут с тобой засиделся. Пойду.

И махнул бармену, чтобы чарджнул счёт.

Но Курт в ответ отреагировал странно, продолжая как бы изучающе на Новака глядеть, ну или так ему показалось через забрало.

– А ты не торопись. Я за тобой с самой посадки на паром наблюдаю.

Вот это заявление Новаку крепко не понравилось. Так на так, а совпадение это с их встречей в «Свинарнике» с самого начала выглядело подозрительно.

– Это в каком смысле «наблюдаешь»?

– Сорока-воровка кашу варила, деток кормила.

Новак послушно сел обратно на стул. С этого стоило начинать.

– Этому дала, этому дала.

Курт. Или кто там он, теперь хрен поймёшь. Ладно, рядом с Новаком всю дорогу восседал тот самый земеля, с которым они и должны были встретиться спустя пару часов. Новак послушно вырубил трансляцию кабинсьюта и переключился на прямой канал.

– И зачем был весь этот цирк?

– Какой?

– Вот этот, обзываться «дылдой» было зачем?

– Скажем так, я, конечно, курьер, но непростой. Мне не всё равно, что и кому я доставляю. Да и Ромулу тоже.

Новак подозрительно сощурился, но виду не подал.

– Потому я вынужден был вас предварительно слегка расспросить. Да и то сказать, беседа, как мне кажется, получилась довольно любопытная.

– И всё-таки, вы курьер. Не расскажете, что вы, хм, мне тут доставили?

– Не вам, точнее, не совсем вам. Груз, к слову, уже у вас в номере, в том самом гермоконтейнере. Только не вскрывайте его до прибытия, во-первых, внутри всё очень хрупкое, а во-вторых, там довольно сложная защита, чтобы обойти таможенные биосканеры, потому, повторяю, не лезьте туда раньше времени.

А не бонбу ли этот Курт Новаку решил подсунуть по простоте душевной.

– И что же это?

– Хлорелла. Несколько колоний на все случаи жизни.

Новак ничего не понял, но виду постарался не подать.

– Это, кажется, такая водоросль?

– Это не просто «такая водоросль». Биотехнологические лаборатории Корпорации разработали особые, максимально производительные и жизнеспособные моноклональные линии, избавленные от паразитов, неприхотливые по части условий, в особенности что касается радиации, идеально переносящие гибернацию, максимально простые в обслуживании и оптимизированные на преобразование углекислоты в биомассу. Даже на широтах Папы – вы ведь так Юпитер называете? – им достаточно света для активного фотосинтеза.

– Но погодите, это всё означает…

– Да, в среднесрочной перспективе – полноценную колонизацию Пояса. Марс бесполезен, на нём относительно хорошо с водой, но в целом там человеку нечего делать в обозримом будущем. Нам нужно двигаться дальше.

– Вам?

Новак постарался придать своему голосу максимум сомнений.

– Не нам. Вам. Дылдам. Внешние трассы нужны Матушке куда больше, чем вы можете себе представить, но вы сами заинтересованы в этом куда больше. Колонизация означает, что вы будете свободны от контрактов. Вы сами сможете осваивать неограниченные ресурсы Пояса.

– Потому вы и подвели меня к вопросу, способны мы прожить без Матушки.

– Не только, я хотел узнать, хотите ли вы этого.

– Ну хорошо, внизу нужны ресурсы, наверху нужна самостоятельность, но когда это будет, сколько лет пройдёт, а главное – зачем это Корпорации.

Курт пожал плечами. Как показалось Новаку, вполне себе искренне.

– Некоторых вещей я не знаю. Так ли это важно? У вас в руках будущее Пояса. Новый фронтир. Вы против такого развития событий, вам нравится трудиться по контракту… дайте угадаю, «Релайанс», а затем «Групо Карсо»?

Как же. «Угадал» он. Просто кое-кто слишком много про него, Новака, знает.

– Так нравится или нет? Ладно, не буду вас больше мучить. Вы, наверное, устали после перелёта, идите, поспите, подумайте. Ваш обратный рейс через 72 часа. Церера.

– Откуда вы…

Впрочем, Новак уже ничему не удивлялся.

Впрочем, Церера так Церера.

– Вас там разыщут. Передайте культуры и ждите результата, работайте, как работалось. Но помните, рано или поздно мы вам тоже пригодимся. Не внешникам вообще, а персонально вам, Лео Новаку. Если что – мы поможем.

Распомогались, ишь, помогатели.

– И ещё, – Курт пристально, с тяжёлым нажимом посмотрел Новаку в глаза. – Не забывайте всё-таки следить на новостями с Земли. От них зависит в том числе и будущее внешних трасс.

И тут уже Новак не выдержал.

– Как же вы все достали с вашими новостями! Ну колитесь, «чрезвычайку» в Кабеусе потому и врубили, да? Почему ваши проблемы всегда дотягиваются до нас, а о наших вы и не слышали!

– А вы взгляните, сделайте милость, я вас не тороплю.

Сдаваясь, Новак активировал виртпанель. Внешники вообще не любят ими пользоваться, почитая за придуманный внизу искусственный способ отгородиться от себе подобных, на дальних же трассах и скучать некогда, и каждый человеческий взгляд наперечёт. Что же там у вас за дела вни…

Новак листал и листал подборки видеофрагментов с минималистичными комментариями и не верил своим глазам.

Этого не может быть, это же безумие какое-то, вы люди или кто вы?

Подняв глаза на Курта, Новак машинально откашлялся, прочищая горло. Жаль, односолодовый давно кончился.

– Что у вас там творится?

Курт смотрел в ответ твёрдо и безэмоционально.

– В глубинные водоносные слои Северной Африки и Аравийского полуострова из-за подъёма уровня океана начала поступать морская вода. Стремительное засоление территорий, где проживает до четырёхсот миллионов населения. Опреснительных установок слишком мало, не хватает также мощностей электрогенерации. Люди бегут с обжитых мест на север, через море, но там их не ждут с распростёртыми объятиями, сами понимаете, прибрежные карантинные лагеря беженцев переполнены, стены вдоль южных аррондисманов закрыты. Вчера одну из стен попытались подорвать, был открыт ответный огонь.

– Но значит…

Курт кивнул.

– Значит, новая война. Вряд ли на этот раз она будет локальной. И вряд ли победоносной. Это вам не Сорокадневная война. Но хуже другое. Большинство этих людей теперь обречены, если им не поможет ваш тригелий, ваш литий, ваши водородные изотопы. Мунных ресурсов слишком мало. Вот почему вы нужны нам. И вот почему мы хотим быть нужными вам.

Безумие, какое-то безумие.

Люди, крошащие друг друга из-за банальной воды и чёртовых иммунных ограничений.

Что стало с Матушкой за то время, пока его не было дома?

Новак покачал головой.

Надо же, он назвал Землю «домом». Смешно. Смешно и горько.

– Но вы же понимаете, что если этот хаос выплеснется сюда, а он обязательно выплеснется, никакая ваша хлорелла не поможет.

Курт кивнул и засобирался.

– Вот потому я вас так быстро и покидаю, Лео. Отдыхайте, набирайтесь сил, пока есть время, нам всем предстоит немало потрудиться.

40. Соратник

Со стороны побережья снова надвигалcя шторм, но не это беспокоило. Здесь, на твёрдой земле, пропахшие гнилью водорослевых матов порывы ветра уже не представляли собой никакой опасности. Ну промочит тебя снова, обычное физическое неудобство не шло ни в какое сравнение с той угрозой, какую представлял шторм посреди колышущегося под тобой моря.

Когда ненадёжная пузырящаяся сероводородом опора может в любой момент разойтись под твоими мокроступами, то поневоле начинаешь прислушиваться к каждому дуновению.

Фигура долговязого мужчины, замершего у обрыва каменной гряды, невольно покачнулась в такт незримому прибою. Влево-вправо, морская качка преследовала морехода даже на суше.

Ну, полно. Фигура отошла от края.

Что-то сенатор задерживается. Или того хуже – решился сменить полётный маршрут.

Опреснительная станция – в паре тиков западнее, над ней бесполётная зона, но на восток – забирай сколько угодно. Вот это беспокоило куда сильнее.

Фигура повела головой из стороны в сторону, как радаром. Неловко выйдет, если весь этот путь сюда был проделан зря.

Пантеллерия осталась в сорока километрах на северо-восток отсюда, финальный переход народов моря во времена карфагенского расцвета, пограбить и назад, однако в наше время за двое суток преодолеть этот участок без поддержки с воздуха, скрываясь от патрульных дронов – уже само по себе подвиг. Сколько народу здесь утонуло в попытке перебраться на тот берег. Моторные лодки завязали меж смыкающимися водорослевыми просветами, рвались об острые края частых здесь скальных выступов борта «зодиаков», да если кто и добирался, не перевернувшись в грозу – любой нарушитель крупнее чайки отслеживался ещё на подходе, а там уж держись.

Со времён начала Войны за воду стрельба на этом берегу не переставала даже несмотря на её формальное окончание, оставаясь своеобразным эхом затянувшегося конфликта, в котором все были против всех и все – сами за себя. Люди продолжали гибнуть даже не от рук других людей, пусть отупевших от бесконечной и бессмысленной мясорубки, но гибли автоматически, руководствуясь хладнокровными безжалостными алгоритмами защитных систем.

В теории, гашетку в итоге прожимал, принимая решение, живой человек, но это в теории.

И никому, никому из несчастных беглецов за все эти годы не пришло бы в голову двигаться не на север, к чёрным стенам далёкого и такого вожделенного для них Мегаполиса, а в обратном направлении, навстречу солёной пыли мёртвой Сахары.

Но перепачканная в подсыхающей бурой водорослевой слизи поверх гидрокостюма человеческая фигура проделала именно этот самоубийственный фокус, пешком, в одиночку. Об этом ясно говорила тянущаяся к ней от самого побережья цепочка следов, которые всё не спешил окончательно замести ветер. Впрочем, так далеко разведботы опреснительной не залетают, а с эшелона следы не заметишь.

Фигура меж тем и не собиралась прятаться, пройдя чуть вперёд, она выбрала небольшой участок, свободный от крупных валунов, привычным жестом воткнув туда пилон маяка и отходя в сторону. Прибудет сенатор вовремя или нет, а порядок действий у него теперь всё равно един.

Водорослевый налёт на нём окончательно подсох, и теперь порывы ветра выбивали из фигуры клубы бурой пыли, она будто начала дымиться, напоминая себе, что пора избавляться от гидрокостюма. Куртка с капюшоном упряталась под камнями, оставляя на ветру трепаться спутанную чёрную шевелюру мужчины. Вынутая из рюкзака бурая походная хламида свободными складками легла на плечи, если добавить к этом сандалии на босу ногу и серого цвета плотную тканевую юбку – не отличишь от местных, будто то двадцать первый век нашей или шестой век до нашей эры. Впрочем, совсем уже неузнаваемая фигура предпочла подобному ретро обычные тёртые джинсы и такую же джинсовую бейсболку с иероглифом NY на лбу.

В подобном виде мужчина уже сошёл бы за своего хоть на азиатских продуктовых рынках, хоть в южноамериканских комунидадес. Моложавого вида, средних лет, бледное лицо выдавало в нём человека, нечасто покидающего стены Мегаполиса. Универсальная, непритязательная внешность гражданина мира. Вот только здесь, на руинах поверженного Карфагена, он смотрелся странно. Не потому, что был неправильно одет, а потому, что зачем-то забрался так далеко в пустоши, один, без воды и транспорта.

То ли кто из персонала опреснителя заблудился, зачем-то покинув территорию, то ли местный, поджидающий своих перед очередным нападением на посты внешней охраны.

Впрочем, ни тем, ни другим мужчина выглядеть не стремился. Он не метался между скал, пытаясь выискать заветный ориентир на побережье и попутно морщась от вони разлагающихся водорослей, и не нырял в тени, прячась от случайной воздушной разведки, углядевшей подозрительное движение вдали от периметра. Нет, он просто уселся на самом припёке и стал ждать, даже не оглядываясь на оставленный им посредине площадки маяк.

Время ещё оставалось.

Между тем гроза уже окончательно сконцентрировалась на севере, из-за горизонта начало заметно погромыхивать, наконец, плотный клубящийся фронт заслонил собой обычное серое марево полуденной дымки, первые крупные капли ударили в каменную пыль, и уже после впервые полыхнуло.

Совсем неподалёку, в нескольких сотнях метров в вершину скалы с рокотом вонзилась сначала одна плазменная плеть, затем другая. Оглушительный удар рубанул по ушам почти одновременно, так что даже загодя раскрытый рот не помог. Мужчина дёрнулся от боли в ушах, но на беснующуюся вокруг него стихию внимания даже не обратил. Его взгляд высматривал в небе нечто, видимое лишь ему одному. Некую едва заметную точку, что уже на всех парах летела к нему с небес.

Фигура дождалась, пока тилтвинг не обозначится на фоне сверкающих блицами туч, и только потом двинулась в сторону маяка выключать, ещё принесёт кого лишнего недобрая. Ливень между тем уже хлестал вокруг него косыми полосами, свиваясь в волчки и тяжело грохоча по камням. Вот же не повезло с погодой. Главное, чтобы сенатор не передумал теперь снижаться.

Но нет, роторы с каждой секундой становились всё громче, отшвыривая прочь падающие с небес стены воды и превращая воздух под собой в мутный туман из расколошмаченной в воздухе дождевой воды, свитые струи которой жутковатым зонтиком накрывали теперь импровизированную посадочную площадку.

Винтолёт, цокая лопастями, завис над промокшей насквозь фигурой, и тут же, не выпуская полозьев, потащил наверх люк.

Фигура прыгнула внутрь, чувствуя, как палубу под ногами тут же весьма резво потащило обратно в небеса. Люк захлопнулся и рёв ветра пополам с гулом роторов тут же удалился куда-то невозможно далёкую дистанцию, такую далёкую, будто грозы за обшивкой не существовало вовсе. Впрочем, тамбур так и оставался закрыт.

«Вы не отвечаете на вызов».

Голос изниоткуда был женским, слегка нервным. Говорившая произносила английские слова с едва заметным акцентом жителей западных аррондисманов с акцентом на последний слог.

Фигура в ответ пожала плечами. Ещё пару секунд пришлось на поиски тангенты, фигура наклонилась к устройству связи с высоты своего двухметрового роста и из такой неловкой позы ответила:

– Прошу прощения. Но у меня с собой нет напульсника.

Голос у фигуры был расслабленно-спокойным, будто он до сих пор полностью контролировал ситуацию. Или во всяком случае ничуть не был обеспокоен тем, что он заперт в тёмном тамбуре винтолёта, летящего в неизвестность.

«Хм. Тогда представьтесь».

– Меня зовут Ренат. А вас?

На том конце хихикнули.

«Меня – Лили. И всё-таки, вы выставили маяк с просьбой о помощи, но предупреждаю, мы с отцом летим на юг и если вы…»

– Мне ровно туда и нужно. Я резидент Мегаполиса, если вы беспокоитесь об этом, можете прочитать мою иммунную карту. Откройте, я не доставлю вам хлопот.

Последнее он произнёс почти просительно, но всё равно с некоторой усмешкой.

Пауза с ответом на этот раз затянулась. По ту сторону переборки совещались. Фигура назвавшегося Ренатом смиренно ждала.

«Можете войти».

Глаза некоторое время привыкали к свету. Тилтвинг уже забрался обратно на эшелон и теперь двигался выше грозового фронта. Впрочем, он так и так должен был его обогнать.

– Здравствуйте, хм, Ренат.

Две пары глаз разглядывали мокрую фигуру.

– Дать вам полотенце?

– Если вам будет угодно.

Пока гость обтирался, особенно уделив внимание своему рюкзаку, его продолжали поедать глазами. Впрочем, пилот винтолёта – седовласый властный мужчина, в котором легко было узнать того самого сенатора – уже отвернулся обратно к приборной панели. А вот владелица того самого женского голоса в передатчике продолжала наблюдать.

– Прошу прощения, Ренат, мне следовало сразу обратить внимание на сигнал вашей помпы. Как-то непривычно видеть человека без напульсника.

– Ничего страшно, Лили, – благосклонно кивнула фигура, почти вернувшая себе человеческий вид. Впрочем, полотенце теперь всё было в грязных разводах. Покрутив головой, безбилетник не нашёл ничего умнее, чем неловко закинуть его на камбуз. – Вы меня простите, что так к вам ворвался. Наверное, спешите по делам?..

– О да, мой отец очень спешил, но маяк есть маяк, мы же над аутлендом.

– Резонно, и я вам страшно благодарен. Тем более в такую грозу.

Последнее гость сказал чуть громче, как бы обращаясь к спине сенатора. Тот в ответ поёрзал, но промолчал.

– Как вы вообще здесь очутились, Ренат? Вы кстати знаете, что ваше имя с латыни переводится как «вновьрождённый»?

Ответную усмешку можно было интерпретировать как угодно, от скептического «ну да, ну да» до усталого «мне часто это говорят».

– Догадываюсь. А очутился по случаю. Ждал вас.

Тут сенатор заметно напрягся, но вновь не стал оборачиваться.

– Ну, то есть не персонально вас, любую попутку. Мы с парнями занимаемся наладкой третьего фузионного энергоблока на опреснителе, и тут меня вызывают в Ин-Салах, в штаб-квартиру Корпуса миротворцев, мол, прибывает грузовой суборбитальник с тритием, срочно забирайте. А у нас как назло ни одного свободного коптера Пришлось вот так, на удачу.

– Понятно. А что местные?

– Местные нам не станут помогать, даже если мы им к виску пушку приставим, вы же знаете. Да и откуда у них коптеры, а тем более тилтвинги.

Лили понимающе закивала.

– Мы над этим работаем.

О, сенатор голос подал.

– Простите?

Ренат сделал вид, что не расслышал. Его всё происходящее начинало забавлять, несмотря на недовольство сенатора.

– Я говорю, мы над этим работаем, и вам, молодой человек, вольно над этим потешаться, но эту проблему не так-то просто решить.

Говоря это, сенатор всё-таки обернулся от своих приборов сторону безбилетника. На его строгом лице сильнее обычного прорезались морщины. Достойная картина – государственный муж доносит важную мысль до рядового избирателя.

– Мы, со своей стороны, стараемся сделать всё возможное, чтобы преодолеть стену разногласий между участниками переговоров.

– Ну мы тут тоже, как бы, трудимся. Простите, если вас чем-то задел, но нас не представили, так что я не очень…

– Мой отец, – благосклонно перебила лепечущего Рената Лили, – сенатор от двенадцатого аррондисмана Мегаполиса Виктор Мажинэ.

Сенатор благосклонно кивнул.

– А, ясно. Вы же тоже в Ин-Салах, на мирную конференцию? Это мне повезло, нет, правда, спасибо, что отозвались на маяк, я бы там до сих пор мокрый стоял, летают здесь нечасто.

По лицу Рената невозможно было понять, это он сейчас искренне, или издевается. Так что сенатор предпочёл удобную себе версию.

– Это Лили меня заставила. Я, честно говоря, не был склонен снижаться, учитывая грозовой фронт.

– Папа, ты не себя наговариваешь!

Забавно наблюдать за этой парочкой. Видимо, сенатор был куда старше, чем желал казаться. Может, уже и под девяносто.

– Я тоже думаю, что сенатор скромничает. В конце концов, аварийные маяки для того и внесены в лётный кодекс, чтобы гражданская авиация тоже могла участвовать в распределении общего блага.

Ренат не спешил убирать вежливую полуулыбку с лица.

– Да и мало ли, что там могло случиться внизу, правда?

– Да-да, конечно, – сдался сенатор. Ну не хотелось ему изображать радушного хозяина. – Да вы не стойте, располагайтесь, молодой человек.

– Спасибо за гостеприимство.

Безбилетник послушно присел на краешек кресла. Здесь его снова стало слепить солнце из иллюминатора, но продолжать стоять в три погибели действительно уже было неловко.

– Так всё-таки, по поводу конференции, есть шанс, что нападения на опреснители прекратятся? Это очень мешает работать, если честно.

– Папа говорит, что стороны обязательно достигнут взаимопонимания.

– Ничего такого я не говорил, – всплеснул руками сенатор, – но мы постараемся.

Ренат в ответ с сомнением покачал головой.

– Но неужели это так сложно? Столько лет прошло, а мы по-прежнему автоматические турели по периметру ставим на каждом вновь возводимом объекте.

– А вы давно выглядывали наружу?

Вопрос сенатора поставил Рената в тупик.

– Да я как бы только оттуда. Снаружи.

– Я не об этом. Полюбопытствуйте, фронт остался позади.

Пришлось вставать.

И правда, вид отсюда даже сквозь полуденный смог был занятный. Блескучая стеклянная поверхность барханов волнами расходилась до самого горизонта, и только с подветренной стороны песчаные волны начинали чернеть, контрастируя со стерильной белизной всего прочего.

– Красиво. Это всё соль?

– Она самая. Миллионы квадратных километров солончаков. Распреснение Средиземного моря в пике составило пятнадцать промилле, то есть Северная Африка, как губка, фактически единомоментно, за какое-то десятилетие впитала в себя до шестидесяти тысяч кубических километров соли. Большая часть этой соли в итоге была выпарена на поверхности, прежде чем мы сумели заткнуть бреши в Нубийско-Аравийском щите.

– Я понимаю, именно потому для опреснения и нужны мощности наших фузионных генераторов. Петаватты энергии, потраченные на электролиз. Но почему на нас всё время нападают?

Сенатор переглянулся с дочерью.

– Вы были когда-нибудь в районе того щита?

– Нет, а это что-то меняет?

– Там не просто пустыня, и не просто солончак. Затыкать бреши пришлось ядерными фугасами, просаживая и уплотняя приповерхностные слои щита. А с учётом климатического прилива уровень моря к тому моменту и так поднялся на пять метров.

Но Ренат уже догадался, о чём речь.

– Так это вы затопили Каир. Было двадцать три метра…

– Да, стало три. Но учтите, я вам ничего такого не говорил, официальная позиция Конфедерации состоит в том, что тот тектонический сдвиг имел естественные причины, подвижка Синая, к тому же остальные фугасы отработали штатно и ни к чему подобному не привели. Однако теперь никого ни в чём не убедишь. Вцепились, как клещи, в свою теорию заговора, мол, это всё зловредная Корпорация…

– Так это и не она, а мы. Мы, в смысле Мегаполис, как говорится, от Дюнкерка до Граца, да?

На сенатора было жалко смотреть. Он машинально оправдывался, играя желваками, но на лице его никакой уверенности в собственных словах заметно не было.

– Зря вы так. Мне и Лили постоянно твердит, мол, папа, вы были неправы. Да если бы мы не остановили бреши на границе водоносных слоёв, здесь вокруг лежал бы трёхметровый пласт!

Сенатор просительно посмотрел на дочь, но та упорно продолжала молчать.

– Да и то сказать, это была бойня. Армия из десяти миллионов плоховооружённых, но готовых на всё беженцев штурмовала стену под Аданой и вы прекрасно знаете, чем всё кончилось! Стамбул до сих пор под контролем Армии Махди, мы ни черта не знаем, что там творится, они сбивают всё, что ниже стратосферы. Что мы должны были сделать, объявить эвакуацию? Это вам не Сорокадневная война, они бы всё равно остались на месте, зато их моджахеды рванули бы до Софии!

Помолчали.

– Я начинаю понимать, почему нас не любят. Думают, небось, что мы вместо опреснения солончаков втихаря водород сгружаем на нужды Мегаполиса. И вообще, скоро весь север Африки утопить порешаем.

Сенатор вздохнул.

– Затем и нужна эта мирная конференция. Попытаться донести…

– Сгладить углы, я понимаю. Иначе такими темпами мы до конца столетия этот месс не разгребём. Думаете, есть шанс?

– Должен быть.

И вновь вернулся к показаниям автопилота, отзываясь на реплику диспетчера в канале. Тогда Лили выбралась из кресла второго пилота и подсела поближе к гостю.

– Простите мон папа, – вполголоса начала она, – он на эти темы не любит говорить. Он и с вами-то…

– Потому что у меня напульсника нету, да?

Лили кивнула и продолжила ещё тише.

– Да, кому охота повторять судьбу того уханьского профессора. Как его там звали. Запишет кто, потом ещё выложит. Доказывай потом, что ты не дромадёр.

Последнее слово она смешно потянула в нос.

– Но сенатор же ни в чём таком не виноват, правда? Решения, в конце концов, принимал не он единолично. Так в чём же проблема?

– Виноват или не виноват, в наше время же не суд решает, и не комиссия экспертов. В безумное время живём. Но знаете, мне иногда начинает казаться, что миллионы погибших, как он считает, и на его руках.

– Так те злосчастные фугасы и спасли миллионы, даже десятки миллионов. Засоление грунтовых вод – не его вина, как и не его вина, что решение проблемы оказалось не оптимальным.

Лили тихонько вздохнула.

– Всегда есть лучшее решение.

Ренат лишь пожал плечами.

– Не всегда «лучшее решение» оказывается действительно лучшим. И не всегда пресловутое «общее благо» становится таким уж благом.

– А мне кажется, – Лили ещё понизила голос, склонившись ближе, до драматичного едва слышимого шёпота, – что есть люди, которым не всё равно, не эти чинуши из сердца Мегаполиса.

Лили показательно кивнула через плечо в сторону сенатора.

Ренат в ответ хмыкнул.

– Вы имеете в виду Корпорацию?

Лили в ответ сделал большие глаза.

– Вот вы снова. Вы что-то о ней знаете?

Но Ренат не разделял её интереса. Его лицо оставалось прежним, разве что где-то в самых уголках глаз мелькнуло нечто вроде усталой скуки.

– Корпорация делает вид, что остаётся над схваткой, а сама из-под полы раздаёт свои технологии кому попало. Кто знает, зачем она это делает?

Лили не понимающе застыла. Не этого ответа она ждала.

– И вы знаете, что те, кто нас атакует, в чём-то правы. Сенатор, – повысил голос Ренат, обращаясь к пилоту, – вы знаете, что они в чём-то правы?

Сенатор молча зыркнул в экран заднего обзора, но оборачиваться не стал.

– Наши опреснители, в теории, должны всю свою мощность пускать на электролиз с последующим окислением полученного водорода. Но управляющий комитет «Релайанс» не был бы сам собой, если бы не приберегал часть энергии в водородных ячейках, якобы на случай остановки фузионного реактора, или не накапливал полученный при распаде трития тригелий. Я собственными глазами видел эти газовозы. Как вы думаете, сенатор, зачем «Релайансу» левый тригелий? И вообще, в чём смысл, жечь его же, полученного баржами «Лунар текникс» по программе помощи жертвам Войны за воду, чтобы получить ещё немного тригелия? Неужто просто чтобы обойти международный контроль?

Сенатор к концу этой тирады уже не только развернулся вновь навстречу Ренату, но даже будто бы начал к тому принюхиваться, пытаясь вычислить, к чему тот клонит. Сигналы автопилота его больше не интересовали.

– Но если это правда, необходимо немедленно сообщить…

– Кому, Еврокомиссии? Вот вы целый сенатор, я вам сообщаю. И смысл?

– Огласка в подобном деле крайне важна!

– Ну допустим, мы раструбили по всему интернету, снова начались антикорпоративные демонстрации по всему Мегаполису, особенно по периферии, где людей ещё не так прижало. Но вы правда считаете, сенатор, что это остановит глобальные консорциумы по всему миру, они такие лапки кверху и станут совсем хорошими?

Сенатор нахмурился.

– Не всё так просто, в любом случае, если что-то скрывается, значит, они опасаются возможной огласки, иначе бы действовали в открытую, в конце концов, Корпорация…

– Опять Корпорация! – всплеснул руками Ренат. – Вы серьёзно думаете, что вся надежда на Ромула?

Сенатор отчётливо дёрнулся при произнесении этого имени.

– Но вы же…

– А, так вас всё-таки предупредили, сенатор, о моём появлении?

Сенатор молчал.

– Папа, о чём он говорит?

Лили недоумённо переводила взгляд с одного на другого, с какого-то момента она потеряла нить этого диалога, и теперь мучительно пыталась наверстать.

– Сенатор, и правда, о чём это я?

– Папа?

– Лили, не сейчас.

И тут Ренат рассмеялся. Таким заливистым, детским смехом. Утирая слёзы, он подпрыгивал в пассажирском кресле. Но наткнувшись на откровенную злобу в глазах сенатора, всё-таки прекратил.

– Ну и умора. Сенатор, мы же оба понимаем, что вашей дочери здесь нет, тогда зачем весь этот спектакль? Игры в тет-а-тет, вся фигня.

Лили, точнее «Лили» уже послушно застыла, уставившись остекленевшими глазами в одну точку. Сенатор поспешно упрятал трясущиеся руки в карманы лётной куртки.

– Чего вы хотите?

– Чего хочу я? Чтобы меня молча доставили в чёртов Ин-Салах на чёртовом тилтвинге. А не устраивали мне допросов с пристрастием, не пытались запереть в тамбуре, усыпить или что вы там ещё удумали.

Но сенатор и не думал отступать.

– Вы – агент Корпорации. Я сразу понял, когда заметил, что на вас нет напульсника. Эти люди никогда не делают ничего просто так. Так зачем вы завели разговор про опреснители?

Ренат привычным жестом пожал плечами.

– Чтобы вы занялись, наконец, делом. Сенатор, вы отчего-то решили, что свободны от взятых на себя обязательств, но это не так. Каждый ваш шаг контролируется и будет контролироваться, слишком высокую позицию вы занимаете в Мегаполисе.

Сенатор в ответ всплеснул руками.

– Так скажите прямо, что вам от меня надо!

– Ничего специального. Мирная конференция должна завершиться успехом. Сделайте всё, от вас зависящее, чтобы это случилось.

– И всё? Ни сенатских расследований о накоплении «Релайансом» левого тригелия, ни обвинений в отмывании международной помощи на водородном рынке? Ни, в конце концов, покаянных признаний в том, что многомудрый Ромул предупреждал нас об опасности просадки щита после подрыва фугасов?

Ренат смотрел в ответ, не мигая.

– Запретить вам проделать всё это я не могу. Это будет политическое самоубийство, пусть и для общей пользы, вы станете в итоге бесполезны, хотя да, Корпорация от вас тогда отстанет. Если в этом ваша цель, дерзайте!

О голос сенатора в тот момент можно было точить кухонные ножи, так он скрежетал:

– Но? Всегда есть какое-то «но».

Ренат в ответ осклабился.

– Никаких «но». Я вижу, как вы любите свою дочь, и как скучаете по ней, так что вам хватит ума держать себя в руках.

Но сенатор не сдавался:

– Так вот как, вы решили надавить на меня вот этим.

Ренат убрал деланую улыбку и устало вздохнул, оглядываясь. Ему было тесно в этом железно гробу.

– Поймите меня правильно, сенатор, Ромулу необходимы люди, действующие добровольно, работающие во благо будущего, а не марионетки. Мы так не делаем. Никакого блэкмейла. Только убеждение. Корпорация состоит из тех, кому с ней по пути. Вашей дочери хватило наших аргументов. Вам, я вижу, по-прежнему нет. Вы только и ищете повода увильнуть. Лилия Мажинэ не заложник, если вы об этом, она ключевая часть Корпорации.

– Но почему я её годами не вижу?

– А вы попробуйте стать одним из нас, может, и свидитесь. Она занятой человек. Столько всего нужно успеть. И я занятой человек. Так что мой вам совет, сенатор, прекратите искать подвох и просто займитесь своим делом.

– И всё?

– И всё.

– И больше вам мне нечего сказать?

– Сегодня – нет. А что будет позже – кто знает?

– Тогда я вам кое-что скажу.

Ренат с холодным лицом ждал, пока сенатор соберётся с мыслями.

– Я знаю, что вы все люди, скажем, убеждённые. Со своей, часто чёрно-белой, логикой. И пусть ваши цели мне не близки и часто непонятны, но я готов поверить в вашу искренность перед самими собой.

Ренат слегка поклонился, но оставил сенатору возможность продолжать, не встревая в его монолог. Хочет выговориться, пусть его выговорится.

– Однако я знаю, что там, внизу, из-за чужих ошибок уже погибло много людей, и не отрицайте, в том была и вина Ромула, что бы он вам ни говорил. Погодите, не перебивайте, а то я так никогда не закончу.

Ренат послушно сделал приглашающий жест ладонью.

– Так что я хочу вам сказать, и передайте, пожалуйста, это моей дочери, что её время для сомнений ещё придёт, и пускай это случится как можно раньше.

Коротко кивнув, Ренат вернулся обратно в дальний угол кабины, и там так и просидел до конца полёта, уставившись в иллюминатор, где вовсю сияло пронзительное африканское солнце.

Сенатор не стал активировать «Лили», продолжая то и дело озираться через плечо на проклятого безбилетника.

Мерный рокот лопастей наполнял кабину далёким гулом, только этот звук напоминал, что далеко внизу продолжали разматываться сотни километров солончаков.

В каком-то из докладов говорилось, что из-за увеличения альбедо средняя температура Северной Африки ежегодно снижается на одну десятую градуса, на склонах Килиманджаро выше пяти тысяч метров вновь легли полосы многолетних снегов, а на дне кальдеры Кибо вновь образовался небольшой ледник, чего не наблюдалось с середины двадцатых.

Это ещё не возвращение моря Тетис, но первый признак начала конца.

Даже здесь, в стране безжизненных пустынь, шли свои потаённые процессы, какие-то из них уже убили миллионы, какие-то из них ещё убьют миллионы. А какие-то, быть может, как в давние времена, станут заделом для чего-то нового. Новой жизни, новой тайны, новых времён, новых открытий.

Знать бы о том заранее.

Винтолёт, трепеща роторами в серых небесах, уносился всё дальше на юго-запад, где двух людей, молчащих на его борту, ждали дела.

52. Мекк

Восхождение ощущалось волшебством. Будто какая-то сила уносила её под самые небеса, растворяя в их неземном сиянии, растворяя настолько, что она переставала ощущать себя собой, разделять собственные мысли с дыханием окружающей её вселенной. Даже самые эти мысли постепенно гасли, исчезая в далёкой дали, оставляя после себя лишь жалкий отголосок былой сущности, тихое эхо населявшей её некогда личности, которую она для простоты именовала собой.

Но нет, только тут, на самом верху к ней приходило запоздалое понимание, насколько иллюзорно и тщетно человеческое автовосприятие. Сколько ни вглядывайся в зеркало бытия, ты увидишь там не себя, но лишь собственное отражение, тусклое, искажённое, далёкое от правды. Затяжной монолог в голове – тоже не ты, а лишь бессмысленное эхо мигрирующих сквозь зону Брока внешних сигналов, лишь по недосмотру воспринимаемых тобой за собственные мысли, настойчиво звучащие у тебя промеж ушей.

Сны о снах и мыслях в глубине этих снов.

Они были ничуть не реальнее той яркой многоцветной вселенной, что окружала её сейчас, напротив, они были донельзя тусклы и тоскливы, и уж тем более они не были тем, что можно было называть «собственным я». Истинную себя она бы не смогла так легко заглушить, отодвинув на самый край бытия и замерев там в безумном восторге.

Что может быть реальнее, вещественнее, зримее и правдивее тех чувств, что порождал процесс восхождения?

В конце концов, любой зрительный, звуковой, тактильный или иной сигнал из так называемой объективно существующей реальности, прежде чем попасть в высшие нервные центры и быть там интерпретированными сотней триллионов нейронных связей, до того вынужденно миновал десяток ретрансляторов в примитивных участках мозга, которые донельзя искажали и без того небогатую человеческую способность видеть, слышать и ощущать окружающее.

Не стало исключением и обоняние. Миндалина кормила височные доли ерундой, большинство генов обонятельных рецепторов у предков человека были сломаны ещё до последнего разделения генеалогического древа приматов, но добила наше обоняние не промышленная революция и не засилие бытовой химии, а страшные межвоенные пандемии две тысячи двадцатых. Ковид, марбург, зика. Если не считать горстки «нюхачей», большая часть населения Земли не почувствовали бы теперь даже вони гангренозного разложения собственных конечностей, покуда их собственная плоть, пропитанная инъекциями автоматически подаваемых через помпу антивирусных и противовоспалительных, не принялась бы распадаться у них на глазах.

Так впервые за две сотни миллионов лет существования млекопитающих целое поколение хомо сапиенс утеряло всякую способность к восприятию запахов. Человек, чьи гипертрофированные лобные доли когда-то выросли из обонятельных центров амфибий, человек, почитавший собственную личность базирующейся именно в этих центрах принятия решений, разом остался без главного стимулирующего сигнала извне. В темноте папоротниковой подстилки мезозойских хвойных лесов наши предки теряли цветное зрение и ориентацию в трёхмерном пространстве, но при этом развили обоняние настолько, что оно почти заменило им и слух, и зрение. Пока высшие авиалы принимали решения гипертрофированными участками зрительного четверохолмия среднего мозга, прото-млекопитающие амниоты из клады синапсид превратили свои обонятельные луковицы переднего мозга в тот совершенный инструмент познания мира, что у человека стал лобными долями неокортекса.

Высшие центры речи, восприятия, моторики и осознанного мышления, ключевой аналитический механизм у миллиардов людей разом остался без своей базовой функции. Пандемии породили всеобщую аносмию, а дивный новый мир людей без обоняния вызывал у специалистов тихую панику.

Выросшее с аносмией поколение не просто обрушило рынок парфюмерии, но могло в итоге запросто выродиться в интеллектуально сниженных гоминид уровня парантропов – годных много и вкусно жрать белково-углеводную массу, но вряд ли способных самостоятельно её производить. К началу Войны за воду на фоне общепланетарного кризиса, чья рукотворность так и не была в итоге никем доказана, стали поступать первые неутешительные данные о тотальном снижении когнитивных способностей детей с аносмией. Человек, лишённый обоняния фактически с рождения, неминуемо тупел.

Но решение нашлось неожиданно легко и быстро. Те нервные связи, что простаивали из-за отсутствия внешних сигналов, можно было стимулировать транскраниально, стоило активировать у человека в мозгу пару лишних генов. Ещё пара лет форсированных исследований в области магнито- и фотогенетики, и первый пациент с врождённой деградацией лобных долей послушно (а как иначе, с таким-то анамнезом) лёг в аппарат.

Так началось первое в этом мире восхождение.

В темноте и тишине депривационной камеры разом вспыхивали мириады образов, не столько визуальных, сколько именно обонятельных. Она будто разом вспоминала сотни незнакомых ароматов из тысячи разных мест, в которых никогда не бывала, и эти ароматы пробуждали в её мозгу нечто, похожее на сон, только никакой это был не сон, потому что и она не спала, и то, что она видела, никогда не существовало, а значит не могло проявиться ни в каком, даже самом сказочном сне.

Обыкновенно пациент в камере ощущал нечто вроде гигантской горы выше звёзд, по склонам которой приходилось карабкаться, но с каждым шагом, с каждым метром подъёма и гора исчезала под ногами, и шаги превращались во взмахи невидимых крыл, и мир вокруг оборачивался безбрежным морем из мыслеобразов, восторженных чувств и кристально чистых идей, что вспыхивали и исчезали в бесконечном танце трипа. Восхождение было волшебством, доступным каждому. Идеальным стимулятором без вредных последствий. К тому же совершенно легальным.

Восхождение будто раз за разом разбирало человеческий мозг на отдельные нейроны и тут же собирало вновь, выстраивая новые связи и приводя в порядок старые. Быстрее. Выше. Сильнее. Средний айкью после каждого сеанса в среднем по популяции повышался на три пункта. Уровень счастья в контрольных группах зашкаливал.

Одна проблема. Аппарат был дорог, и пусть его пытались разрабатывать буквально все, от «Аннапурны» по «Янгуан» через весь алфавит, большинство прототипов до сих пор оставались так плохи, что через раз вызывали у пациентов судороги и шквальные приступы эпилепсии. В народе особо лихой славой пользовалась модель «Тойоты» под кодовым именем TCIM-16, которая сварила заживо мозги почти десяти тысяч человек, прежде чем её запретили к эксплуатации. По сути, полностью безопасной из массовых аппаратов считалась только машинка консорциума из пяти корпораций, прозванная в народе «Белая вдова» за характерный внешний вид.

Аппарат был чрезвычайно требовательный к настройке. Их производили мало, ничтожно мало. Семьдесят тысяч штук в год на всю планету. Среди детей поначалу разыгрывали каждый новый сеанс в лотерею, и очередь на плановое посещение медцентра, где стоял такой аппарат, растянулась на годы. Процветал рынок нелегальной стиму-техники с жуткими побочками и сомнительной эффективностью. Если бы всё шло дальше, комунидадес Росинья с гарантией погрузились бы во мрак мезолита в течение следующего поколения, поскольку своевременной вакцинацией от нейропатогенов тут и не пахло, а деньгами – тем более.

Неудивительно, что эта территория с тех пор считалась землёй Корпорации.

Та разработала свой аппарат (не менее легендарную «Шаперон руж»), дешёвый, надёжный, компактный, неприхотливый в эксплуатации, хоть и считавшийся среди знатоков восхождения слишком грубым, после него неудержимо хотелось вдрабадан обдолбаться чем попало, лишь бы не ощущать так остро неустроенность этого мира. Аппарат, разумеется, не проходил никакую сертификацию и, кажется, вообще официально не поставлялся. Но только в комунидадес Росинья таких стояло триста штук, и хотя сеанс тут стоил столько, что за эти деньги даже в самом злачном притоне Рио можно было сторчаться досмерти, местные амигос дель амигос предпочитали накопить и смиренно дождаться очереди, даже не думая лезть со своей «крышей».

Оно стоило того.

Но вот чего делать не стоило, так это прерывать сеанс.

Хрустальные выси и волшебные красоты с одного удара обрушились, погребая её под собой.

– Сеньора, леванта!

Драммер в ответ невразумительно промычала. Её разобрали на запчасти, но обратно собрать не удосужились. Ке диабо ты творишь, сказано же было, собираемся в шестьсот по местному. Да и какая она тебе «сеньора», омбре сраный.

Под веки Драммер словно толчёного стекла насыпали, разглядеть что-то внятное в полумраке салон-вагона было затруднительно, да и то сказать, ночь на дворе. Как ещё поперёк очереди сюда попадёшь. Плати втридорога, просачивайся между смен, любителей восхождения в комунидадес и опричь тебя полно.

Так, вот стоит с виноватым видом стиму-техник в чёрной шапочке набекрень поверх биосьюта, даже через изоляционную маску его взгляд выражал вящее неудовольствие. Ну, ми пердои. Потом сочтёмся.

А вот и тот, кто Драммер так неурочно разбудил.

Недовольная рожа «нюхача» с по-обыкновению заткнутыми широкими ноздрями, от которых уходили за спину кислородные проводки. Дело было, разумеется, не в социальной дистанции и вообще не в том, что «нюхач» опасался местной микробиоты. По странному стечению обстоятельств среди агентов Корпорации прошивки вакцин распространялись поперёд свежих штаммов с упреждением в полгода, если не год. Кому расскажи, сочтёт тебя теоретиком заговора.

Заговор, конечно, тут был ни при чём. Помпы Корпорации всегда были заправлены самым топом, рискованным, не до конца проверенным, но они и так каждый день рискуют, пара лишних процентов смертности не в счёт. Была бы Драммер лет на десять старше, тоже ходила бы, как этот «нюхач», повсюду с заткнутыми ноздрями. Потому что реально воняет.

В мире почти что поголовной аносмии не особо стремились мыться, зато повсеместно галлонами лили всякую дрянь, чтобы хоть что-то можно было в итоге унюхать.

Драммер машинально потянула носом воздух.

Нет, опять ничего. В теории, эта машинка могла на время улучшать и собственно ощущение запахов. Но не сегодня, и не вот так, с обломом на полдороги.

Так, подвижность глаз возвращается, и писк в ушах утих, можно было двигать, по дороге поговорим.

Драммер, так и не сказав «нюхачу» ни слова, выбралась из «шаперона», сдирая с себя клеммы индуктора. На вены лучше не смотреть, наверняка в деталях видны сквозь кожу, всё контраст активатора. Теперь будет три дня чёрным ссать.

Куртку на плечи и ходу, под барабанную дробь дождя.

Мунсун в Рио – дело такое. Лучше дома сидеть, а не куда-то тащиться.

А вот и транспорт. Три чёрных вездехода «Джи И».

Драммер обернулась на «нюхача», ке диабо, они договаривались не светиться, но тот только в раздражении рукой махнул, двигай, мол.

В кабине второго вездехода помимо водилы торчал ещё один хмырь, тоже типичный местный «физи» – бритый чёрный затылок лоснится тремя потными складками, наверняка оба бывшие амигос дель амигос, где Корпорации ещё рекрутировать людей, не в «Арселор» же. Хотя, и там не без своих людей, конечно, но свободных агентов в любом случае лучше набирать с рынка.

Кто ещё способен в четыре сотни утра молча сорваться по звонку личного «ай-би», ну или не совсем молча. Драммер отчётливо слышала недовольное ворчание с передних сидений. Ну, ей по этому поводу точно не стоит предъявы кидать, сама такой подставы не ожидала.

«Нюхач» между тем не спешил садиться, всё переругивался о чём-то с ещё двумя «физи» из соседних вездеходов, те размахивали руками, хватали его за рукав куртки и разевали рты, «нюхач» морщился, но стоял на своём.

Драммер повертела себе шеей, похрустела спиной, вроде понемногу устаканивается когнитивочка. Даже прерванное на середине восхождение работало – резвее бежали мысли, улучшалась координация, опять же в смысле релокации долговременной памяти сеанс – вполне себе заменитель хорошего двадцатичасового химического сна. Просыпаешься всегда чумная, зато ближайшие пару суток будешь как огурец.

Побежали в голове и детали дела. Агентка из наших, причём не просто так, а с самого верху, иначе причём бы тут была Драммер, зачем-то попёрлась в Рио на территорию «Арселор», и вот уже вторые сутки как тишина. Фотка прилагается, что-то знакомое, но смутно. Может, пересекались когда-то. В Корпорации как, оперативная группа всегда под задачу собирается, никаких вась-вась, сработали-разбежались, вместо имён одноразовые позывные. Вот «нюхач» у них в этот раз был по погонялу «портной», а в прошлый (в комунидадес Росинья и народу-то поди максимум миллиона два, разумеется, так или иначе будешь со всеми своими помногу пересекаться) – в прошлый он мог быть и «сапожник» и «пирожник». С этими двумя «физи» Драммер тоже уже наверняка знакома, только они её без интереса, детей с ними точно не крестить.

Бледная от злости рожа «нюхача» меж тем всё-таки втиснулась в кабину вездехода, тут же завелись и поехали, Драммер же не стала ни о чём расспрашивать, надо будет, сам скажет. Но «нюхач» покуда тихарился, уставясь в вирт, только «ай-би» помаргивал и глаза слезились под маской, будем надеяться, что не от вони всех троих.

Наконец оторвавшись от переписки, или чего там, «портной» обернулся к Драммер, только когда уже повернули вниз, на объездную. Вообще так себе конспирация, три огромных чёрных вездехода прут на всех парах от комунидадес Росинья прямиком в сторону чужой территории.

– Сигнал поступил, пришлось форсировать, уж извини.

Понятно теперь, чего её так дёрнули. Драммер быстро пробежалась глазами по трассировке. Негусто, но кое-какие метки промежуточных хопов сохранились, и да, с каждым часом след будет всё бледнее. Понятно, чего они все такие нервные. Ни внедрение нормально не организовать, ни отход.

– Сообщение было приложено?

– Никак нет, стандартный сингл-файр, типа все ва рапидаменте.

Без деталей, значит. Ладно, и не с таким работали. И теперь понятно, зачем такая толпа «физи». Будут вместе с «портным» прикрывать задницу Драммер на случай огневого контакта. А он наверняка теперь представится, ой как представится.

К слову о заднице.

– Сколько у меня расчётный запас по времени?

– Окно? Минут семь наверняка, прежде чем засекут.

Драммер присвистнула.

– Негусто.

– Должно хватить.

И посмотрел так насуплено.

Ха, должно хватить. Вольно ему рассуждать.

«Нюхачи» в качестве резонной компенсации собственной нормальности получали практически полную толерантность к стиму-технике. Хоть дырку им в черепушке сверли, хоть вектора им коли, один фиг ничего не выйдет. Все связи, что могли быть простимулированы, у них к двадцати годам уже наработались, все обходные пути спешат сказать баиньки и спокойно отмереть. К сорока годам у среднего индивида связи окончательно стабилизируются, у кого выжило поболе других, тот молодец и наверняка когда-то учился в университете, но сделать с этим материалом что-то внятное покуда никому не удалось, даже лабораториям Корпорации. Не дать отсохнать тому что есть, вот ты уже и не пациент с альцгеймером, но не более. В итоге страдающая аносмией основная популяция, при некотором везении, внезапно оказалась в более выгодном положении чуть ли не суперлюдей в сравнении с бедолагами-нюхачами, то есть это ей, Драммер, теперь лезть в самое логово, и это ей «должно хватить». Вот спасибо.

Впрочем, чего зря бухтеть, работа есть работа.

– Разделяемся по команде.

Уже погружаясь в вирт под тревожное попискивания своего «ай-би», Драммер услышала, как на крыше их вездехода заворочалась фазированная решётка антенны. Понятно, почему в качестве транспорта выбрали неповоротливые «Джи И», с такого расстояния да ещё и на ходу лупить вслепую – тяжкая работа для наводчика. Ладно, ребят, не подведите.

И послушно нырнула.

Логи уходящих пакетов скользили мимо неё подобно вагонам скоростного трансконтинентала, если его наблюдать с пригородного полустанка, держите ваши сомбреро, амигос. Триггеры паттернов ответа уже начинали мелькать где-то на глубине, но мало, слишком мало. И далеко.

– Погнали!

Ке диабо, выворачивая, грузовик подпрыгнул на ухабе и логи тут же прервались чёрной полосой. Что они там творят?

– Ровнее. И ближе.

Поток снова двинулся, придётся начинать сначала.

Подчиняясь команде Драммер, генератор запросов принялся аккуратно нащупывать известные уязвимости. Если сигнал сумел пробиться изнутри, значит, есть хороший шанс, что «Арселор» экономит на админах.

Хоп! Первый пошёл, один из пакетов благополучно проскочил файервол, на ходу модифицируя собственные заголовки. Это чего, брешь полугодовой давности, неужто до сих пор не прикрыли?

Так, теперь закинуть туда микросервис, и опачки, наружу пошёл простенький, но стабильный пинг.

– Есть проникновение, я пошла внутрь.

Молчат, сопят. Ладно, всё равно не до них сейчас.

Сколько там, говорите, у неё времени?

Таймер мигал на первых секундах второй минуты. Семь минут, фильао да пута. Ох, «нюхач», ох ты ж мастер всё спланировать.

Серая мгла вирта накрыла её с головой.

Внутри было тесновато.

Шпалеры мэйнфреймов, колонны шлюзов, транспортные магистрали. То, куда она забралась, даже близко не было публичным сервисом, больше походя на лабораторную ферму для каких-то базовых расчётов, а может, и тупо для майнинга крипты, кто их поймёт. Куда же это агентку занесла нелёгкая… обыкновенно это за тайнами Корпорации носились специалисты по промышленному шпионажу со всего мира, но чтобы наоборот?

Логи пакетов теперь обрели структуру, методично обшаривая окрестности в поисках следов того сообщения. Шлюзы, внутренние адреса, порты доступа, ке диабо, время тикало, а прогресс остановился на первом этапе.

– Мне нужно ещё хотя бы минуты две.

Драммер показалось, что сквозь рёв форсированных движков она расслышала матюги с переднего ряда.

– Времени нет, по нам уже вовсю работают. Будем крутиться, сколько сможем.

Кажется, это пропала связь с первым вездеходом. А быстро они, будто готовились к атаке. Что бы там не случилось, теперь с прикрытием стало совсем е руим.

Если «Арселор» решился погасить вездеход на общей территории…

И тут ей всё-таки повезло. Буквально краем глаза она заметила мелькнувшую в логах знакомую сигнатуру. Точно, пользовательский терминал всяко должен подписывать сообщения, а вот этот почему-то этого не делает, как будто его оператор забыл приложить при логине свой сертификат, а терминал ему почему-то позволил это сделать.

Наша агентка поработала, не иначе.

Драммер быстро сверила метки в том самом «рапидаменте», а что, похоже.

Повторный взлом прошёл как по учебнику, никакого брутфорса вслепую, сформировать запросец, бац, и вот он уже внутри. Только пользовательский терминал – вирт тут выглядел бедненько, без всей этой мозголомной промышленной топологии оптических линий.

Одна проблема. Терминал был пуст. Кто бы тут не покопался, он давно свалил.

И тут у неё словно взорвался «ай-би».

Сквозь истерику тысяч одновременно поступающих сигналов Драммер только и смогла, что проскрежетать:

– Меня ломают.

Вырубить какофонию удалось лишь с третьей попытки – тот, кто валил сейчас весь этот спам ему в уши, был настроен весьма решительно. Атака шла сразу по всем доступным каналам, даже, кажется, с небес что-то сыпалось, как будто там тоже знали, кто это здесь позволил себе так мощно засветиться.

Правило промышленного хакера номер раз, если тебя засветили с неба, не стоит нарываться, гаси всё и уходи ногами.

Увы, на этот раз Драммер этот рецепт успеха совсем не годился.

Но зачем агентка так рисковала, отправляя отсюда пустое сообщение, которое наверняка могло её спалить, но в итоге решила не дожидаться, когда её найдут? В этом не было логики.

Драммер оглянулась, серая мгла вирта была такой же сухой и пустой, как и всегда.

Что-то она упустила. Что-то важное. Здесь должна быть закладка. Такая, чтобы заметили только свои.

Она принялась шарить во всех стандартных местах, где можно было без палева дописывать кастомную дату, но ничего не находила.

И тут до него дошло. Здесь было не просто чисто. Здесь было слишком чисто. Чистенько. По обыкновению в подобных терминалах по всей оси валялись всякие огрызки временных файлов, следы старых кэшей, обрубки нештатно завершившихся сессий и нештатно же применённых диффов. Тут же не было и следа чего-либо такого, будто кто-то нарочно подчистил за собой и ушёл, оставив открытой дверь и подтерев за собой все логи.

Чтобы что?

Второй вездеход пропал с радаров. Семь минут истекли.

И тут до неё дошло. Этот терминал взломали. Значит, диффы всё-таки есть, и они должны остаться – в месте взлома. Вот её собственный кусок кода, а вот и, да, вот чужой код.

Уже отправляя его самой себе на «ай-би» с пометкой немедленной ретрансляции наверх, Драммер успела расслышать, как с жутким воем и скрежетом вездеход повело куда-то в оффроад. Бунта мерда, да куда вас там…

Секунду спустя их накрыло, разом вышибая Драммер и из вирта, и из кресла, с размаху впечатывая её лицом как раз в расправляющуюся подушку безопасности.

Мелькнула мысль: как же она себя разогнала, раз всё так ме…

Мелькнула и пропала, сменившись чернотой.

Восхождение на этот раз ощущалось иначе. Её словно обули в раскалённые испанские сапоги, нет, словно заточили в железную деву, и прямо в этом пропитанном страданьем средневековье отправили творить сизифов труд. Только вместо камня была она сама, её неподъёмное тело, её одеревеневшие мысли, её ставшие бессильными крылья.

Сложнее всего было сделать первый шаг.

Туда, где с самого тёмного дна еле проблескивала меж туч старая луна. Туда, где его ждала осточертевшая свобода. Туда, где всё было возможно и ничто не было запрещено.

Где властвовал Ромул и его Корпорация, откуда спускали директивы, всегда предельно точные и всегда в последний момент.

Как высоко, как невозможно далеко.

Но она всё-таки шагнула вперёд, до стона, до разрыва связок напрягая скручиваемые узлами мышцы. Потом ещё и ещё раз.

На этот раз восхождение не делало его ни умнее, ни быстрее. Как не добавляло ей новых образов к размышлению или светлых мыслей для любования на чёрный день. Напротив, с каждым шагом она словно что-то теряла, отрезая позади себя очередной ломоть прожитой жизни. Раз, и позабыто далёкое детство. Два, и отброшена прочь юность. Три, и промелькнула исполненная приключений и катастроф короткая жизнь вольного агента.

Неважные детали улетали прочь подобно осеннему листу в ураган.

Застарелые психологические травмы растворялись в небытие, подобно вчерашнему сну.

Планы на жизнь становились не нужными.

Яркие эмоции тускнели и гасли вдали.

Оставалось только восхождение.

Трудное. Тяжкое. Невыносимое. Бессмысленное.

Зачем ему это? Зачем?! Ке диабо!

Но она находила в себе силы сделать новый шаг, на ходу теряя саму себя и всё-таки вытаскивая из ямы то, что осталось.

Это тянулось целую вечность, но она не сдавалась, пока снова не показалась луна, пока небо не раскрылось над ней серой линзой, пока она не перестала чувствовать собственные ноги. Тогда она рухнула на землю и боком поволокла себя вперёд, цепляясь за сухую траву липкими пальцами, только не останавливаться, иначе её догонит этот невыносимый смрад…

В ноздри Драммер наотмашь ударила сладкая вонь горелой плоти пополам с копотью и кислятиной ржавого железа. От этого мучительного коктейля глаза заливало едкими слезами, а желудок выворачивался, но Драммер всё равно продолжала бороться. Надо же. Она снова, впервые за почти тридцать лет, чувствовала запахи. Это удивительное обстоятельство бодрило, хотя, конечно, она всё равно то и дело отключалась, снова начиная своё долгое восхождение.

Хотя, в этот раз ей не пришлось переносить всю тщету сизифовых трудов в полном одиночестве. Кто-то схватил Драммер за шиворот и грубо поволок по земле, разворачивая лицом к закопчённым небесам.

Как интересно. Рядом что-то заухало, это один из «физи» от пояса по-македонски лупил с двух рук в белый свет, как в сентаво, отходя к ближайшему укрытию.

Кажется, «физи» при этом что-то кричал, сорвав с себя маску, но Драммер никак не удавалось ничего расслышать, только короткое ух-ух-ух, с которым досылались из стволов маслины.

Как же она себя разогнала, раз всё так медленно.

Драммер скосила залитые щипучим по́том глаза.

Да, вот их полыхающий вездеход, наполовину развороченный прямым попаданием, а после смятый ударом о выступ скалы.

Неудивительно, что она так ослабла, выбраться целой из такой заварухи – это ж целое приключение. Но кто же её там волочёт?

Краем глаза Драммер различила рукава куртки «нюхача».

Ага.

Тот пыхтел от натуги и на её вялые оклики не реагировал.

Да погоди ты, я сама.

Но первая попытка встать на ноги не удалась, завершилась неудачей и вторая.

Драммер как могла сильнее вытянула шею, но ничего интересного не разглядела, тогда пришлось протянуть перетянутую кровяной коростой, но всё-таки хоть немного послушную руку – чтобы тоже ничего толком не нащупать.

Ниже паха начиналось какое-то неинтересное и дурно чавкающее месиво, наскоро перетянутое зачем-то крест-накрест латексным жгутом.

И тут Драммер всё-таки вывернуло прямо себе на грудь. Разбираться, что с другой рукой, и почему она её тоже не чувствует, внезапно расхотелось. То-то помпа так трудится, аж скрежещет.

Фильао да пута. Да остановись ты!

И тут «нюхач» всё-таки приволок Драммер до укрытия и, сипло дыша, над ней склонился:

– Элинор, ты живая там?

Элинор? Откуда он… Впрочем, она тоже вспомнила. Мартин, его звали Мартин. Мартин Ки. Сколько лет, сколько зим, товарищ «портной».

Драммер лишь коротко кивнула, не тратя остатки сиплого дыхания на ответ.

– Транслировать пакет успела?

Снова кивок.

– Лежи здесь, кавалерия уже на марше.

С этими словами «нюхач» растворился в клубах лениво заволакивающей всё вокруг гари. Где-то в отдалении продолжало ухать, но Драммер эти звуки по-прежнему не интересовали.

Почему кому-то есть дело до несчастного файлика, огрызка стоковой библиотеки, который не глядя хакнули и так же не глядя переслали? Что туда поместила оставшаяся по ту сторону агентка или кто-то из её людей? Почему «Арселор» предпочёл устроить целую войну ради всей этой ерунды, этого дурацкого проникновения на пустом месте на задворках задворок мира, посреди промзоны на самой границе Рио и комунидадес Росинья?

Снова ухнуло. На этот раз так, что Драммер даже позволила себе из последних сил обернуться.

Над промзоной бледным сферическим грибом вспухала ударная волна, подсвеченная снизу красным. Вот, что её только что тряхануло. Тактический заряд. Тридцать килотонн. Сейсмическая волна бежит вшестеро шустрее ударной. Значит, у неё ещё есть секунд десять. Этого достаточно.

Итак, дело не в файле. Точнее. Не только в нём. Агентка что-то нашла. Что-то такое, что стоило и её жизни, и всех прочих.

Это хорошо.

Плохо то, что Драммер никак не могла вспомнить её имя. Ну же, ты читала досье, ты наверняка слышала это имя раньше. Не безымянный полевой агент, а бери выше, с самых верхов. Соратник Ромула. Элита Корпорации, её боевой и интеллектуальный кулак. Она пробралась туда в одиночку и сумела добыть то, что нужно, прежде чем успели отреагировать охранные системы. А Драммер даже её имени вспомнить не может.

Ну же, тебе всё равно нечем заняться, покуда из тебя утекает, смешиваясь со сладкой едкой вонью копчёного мяса, твоя собственная жизнь.

Лилия. Её звали Лилия Мажинэ.

Ударная волна завершила её восхождение раньше времени.

62. Кандидат

Как и всякий крошечный сельскохозяйственный городок, Абантон к шести утра уже вовсю бодрствовал. Шмыгали вдоль палисадников робокурьеры, развозя по дворам свежую выпечку или же гремя молочной стеклотарой, хозяйки зычными голосами выгоняли птицу на пляс, дети с визгом бегали от собаки, та им отвечала радостным лаем, где-то мычала, подзывая агрегат, не доенная корова, царил обычный для летнего утра балаган, под который так приятно подниматься из постели.

Бернард перед уходом успел глянуть прогноз, потому сперва открыл боковые ставни парника, и уже тогда поспешил на станцию. Тут идти-то всего минут десять, но спешить приходилось почитай каждый раз. Да оно и понятно, выходить заранее глупо, но если замешкаешься, значит, хватай моноколесо и ходу, пока без тебя не тронулись.

В кои-то веки, на этот раз времени было ещё навалом, потому Бернард прошёлся на своих-двоих. Так и для здоровья приятно, и с кем из соседей по пути раскланяешься. В Абантоне, ну, или что там от него оставалось по северному берегу, почитай все друг друга знали ещё с прошлого века, а кто и с последней войны, да так и не разъехались, даже наоборот, к концу двадцатых почитай половина его, Бернарда, ровесников вернулась в городок на самоизоляцию, которая с тех пор так и тянулась, всё не заканчиваясь.

Помахав через забор очередным знакомцам да удивившись неожиданно жаркому солнцу, Бернард бегом-бегом поднялся по крутой каменной лестнице, что забиралась к виадуку по прямой, пока дорога вилась в окружную. Последний взгляд, брошенный к домику рядом со сверкающим покрытием теплицы, и всё, тот пропал из виду. Пока-пока, бедовая семейка, к вечеру вернусь.

А вот и портал дебаркадера, простенько возведённого из обтянутой полимерным пузырём рамы. И от солнца прикроет, и от дождя со снегом. А главное позволит на входе ненавязчиво проверить пассажира на предмет нарушения санитарных норм. По груди и и спине Бернарда пробежала едва заметная строчка когерентного пучка, его «ай-би» благополучно обменялся с автоматикой станции, мол, все вектора загодя загружены, отказов от мультивекторной вакцинации и должной премедикации через помпу не зафиксировано, что же до допуска, то вот он, двадцать шестой аррондисман, выделенный объект «Лима-167», бессрочный контракт со всеми допусками, маршрутная карта, предоплаченный на полгода вперёд паспорт, разрешите-подвиньтесь. Даже респиратор у пассажира натянут разве что не на самый затылок, не подкопаешься.

Упрятанные где-то в основании торцевых рёбер дебаркадера ловушки-манипуляторы в который раз огорчённо остались без дел. Можно подумать, здесь вам – юг Италии, и через заштатную платформу завтра решат ломиться толпы вакцин-диссидентов и аутстафферов с просроченными лицензиями.

Бернард пусть и катался здесь не больше раза в неделю – а чаше и не требовалось, всё же дистанционно-управляемое – а всё равно каждый раз бесился упорству администратума.

Когда уже была последняя заметная вспышка на границах? Ну, может, в сороковые. Почти двадцать лет, можно бы уже поверить в действенность мультивекторов, но нет, исподтишка продолжают проверять. Вот и сейчас, ограничились бы паутинкой одноразового комбинезона, ворчал про себя Бернард, так нет.

Придерживая одной рукой паутинку, чтобы между ног не путалась, он по указателю «ай-би» проследовал к своему креслу, но респиратор опустил на грудь, только когда закрылось мокрое от дезинфектора стекло ограждения и зашуршала принудительная вентиляция. Платформа за окном между тем плавно скользнула назад и тут же исчезла, открывая с виадука прекрасный вид на Абантон, отделённый от внешней стены Мегаполиса петляющей лентой речушки. Ещё секунда, и он тоже исчез, уступив место традиционному частоколу башен с паутиной галерей и виадуков между ними.

На Бернарда в этот момент по обыкновению накатывала тоска, как будто в пределах формальных границ Мегаполиса и погода всегда была дождливее, и солнце светило иначе, и облака будто разом надвигались на землю, скрежеща по ней своими налитыми пузами. Бернарду было хорошо там, за границей, в родном Абантоне, тут же ему будто разом что-то садилось на грудь, садилось и не отпускало.

Отвлекаться от этого удавалось единственным способом – нырнув в вирт. Но не проторёнными тропами корпоративных парков, визжащих и улюлюкающих своей многоголосой заманухой, нет, Бернард с некоторых пор прознал, где ему самое место.

Ноды интервеба были повсюду, стоило лишь присмотреться. Они выглядели всегда иначе, и всегда очень узнаваемо. Как обломок чего-то привычного. Вот, например, под ногами у Бернарда валялся мусорного вида пластиковый пупс без головы. И с отогнутым средним пальцем на пухлых ручонках. Ага. Бернард оглянулся. Ну, разумеется, а вот и голова со спутанными волосами и хитро прищуренным глазом. Стоит их только воссоединить…

Фонтан радужных искр разом истер перед глазами эклектичный хаос традиционного вирта, уступая место лаконичной простоте интервеба.

Здесь не бродили праздные толпы голодных до контента потребцов, здесь было царство юзверей, тех, кто приходил не хавать, но самовыражаться.

Вот и сейчас, Бернард первым делом бросился не здороваться, а сперва проследил за статистикой. Да, гляди, карма-то в гору! Знать, зашли его комментарии на прошлом ристалище. И главное всего делов-то, аккуратно, без агрессии укажи спорщикам, где они ошиблись в своих построении, юзверь тебя завсегда поддержит, в кипу накладёт. Учитесь, старая школа. Бернард по молодости лет застал аж самый «реддит», там ему, бывалоча, не то что в кипу, в панамку накладывали.

Так, ну и славно, побежали, двести километров капсула проходит за сорок минут, самый раз зачекиниться, а уж подробно он вечерком на арену зайдёт.

Вообще, конечно, для юзверя полседьмого утра по среднеевропейскому – дохлое время. На месте были только самые стойкие, ну то есть те, что с ночи ещё не попустились. Ну, или чуваки из «гилеада», ха. Сколько у них там сейчас, полпервого ночи. Но с этими местные почти и не пересекались. Слишком мало общих тем. В общем, Бернард сперва дежурно кинул всем традиционный «чмоквпупок», после чего пошёл поручкаться к красноглазикам.

Те отчего-то были злые, хотя тёрли вполне о привычном.

– Ну и что Корпорация. Она разве тебя заставляет тут фильтровать базар в её пользу?

Это был Бобух, насупленный такой пухлящ откуда-то с востока, из-за Барьера. В тусовке его уважали, но соглашаться с ним обыкновенно не спешили, пусть он всех своей кармой перешибить может.

– Я считаю так, если бы они честно сказали, что интервеб – их разработка, кому от этого было бы хуже? А вопросов было бы куда меньше.

Ах, вот они о чём.

Бернарду во все эти тёрки лезть не хотелось, поскольку он мнения своего в вопросе не имел. Но на его вкус лучше Корпорация, если она вообще существует, чем корпорации, которые заведомо были реальны. Эти харчили всё без разбору, да ещё и копирастией страдали лютой. Сколько прекрасных проектов сгубила корпоративная жадность, ту же «расширенную вселенную эмсию» вспомнить.

Да и то сказать, завиральная теория о том, что интервеб написан инженерами Корпорации, бытовала с самого его возникновения, и Бернард прекрасно помнил, как про «даркнет» с «тором» тоже некогда ходили слухи, что это разработка заокеанских спецслужб. В каком-то смысле это оказалось верным предположением, но совсем не в том, в каком об этом рассуждали диванные теоретики заговора.

В общем, Бернард удалился обратно в офф, не дожидаясь ни начала драки, ни даже сигнала «ай-би» о прибытии. Оставшиеся минуты он тупо пялился в окно на частокол возводимых повсюду башен. Кто повыше и поновее, что пронизывали своими вершинами облачность насквозь, а кто постарее да попроще – из классических материалов, не выше пятисот этажей. Бернард прекрасно помнил, как мучительно пришлось переучиваться, когда окончательно настала эпоха монотредных материалов. Их прочностные характеристики разом сломали все каноны архитектуры и подходы к конструктивным особенностям строений. Так неожиданно для всех дальние оконечности Мегаполиса стали самыми прогрессивными по части технологий, а у инженеров-строителей вроде Бернарда с каждым годом становилось всё больше работы.

Приехали. С коротким гудком изолирующая стенка ушла в потолок на обработку, немногие же выходящие здесь трудяги поспешили к выходу, на ходу поправляя массивные респираторы, кто бы их побрал.

Объект «Лима-167» снова заметно подрос. Каждый раз Бернард удивлялся, насколько стремительно происходил этот процесс, несмотря на то, что имел к нему самое непосредственное, если не сказать ключевое отношение. Это чужие дети растут быстро, о своих ты обычно такого не скажешь, дожидающийся его дома малыш Майкл оставался всё таким же крохой, а эта громадина с прошлого визита Бернарда на площадку вымахала ещё на полсотни метров. Невероятно.

Капсула ушла дальше, оставив прибывших сдирать с себя одноразовую паутинку. А вот и шаттл, пусть до основания башни было всего пара сотен метров по прямой, пешком тут всё-таки лучше не ходить, всё-таки стройка, да и сквозняк лютый.

Покуда шаттл шмыгал между гусениц тяжёлой техники, Бернард снова подивился, на каком отдалении от основного массива ближайших башен консорциум затеял стройку. «Лима-167» будто нарочно отыскала во всём аррондисмане самый глухой и неосвоенный уголок на северо-запад от Альп – сюда разве что скоростная линия северо-восточной дуги проведена – и принялась возводить свой объект именно здесь, подальше ото всех. Оставалось только гадать, с какой целью и кому бы могла понадобиться подобная громадина без единого наземного путепровода и вообще без всякой связности с зонами контроля ближайших корпораций.

Сам консорциум тоже был мутный – «Янгуан», «Джи И», «Релайанс», «Сейко», «Тойота» и две дюжины ещё всякой мелочи объединились, чтобы… чтобы построить в чистом поле одну-единственную башню, пусть бы и самую распрекрасную? В прошлый раз нечто подобное случалось, когда пилили «Лунар текникс» и «Маршиан текникс», ни у одной из крупных корпораций в итоге не осталось даже пятипроцентного пакета в межпланетных проектах, но то космос, чудовищные ресурсы были брошены, чтобы добыть ресурсы ещё более астрономические. На строительство того же Мегаполиса. Но тут? «Лима-167», торчащая посреди пустыря под свежим летним ветерком не выглядела чем-то хоть сколько-нибудь похожим на привычный девелоперский проект.

Каждый раз, возносясь на инженерном лифте от основания башни к её растущей с каждым днём вершине, Бернард думал только о том, как бы всё это чудо назавтра не накрылось. Перессорились акционеры, наехала полумёртвая, но ещё дёргающая в конвульсиях Еврокомиссия, администратум арондисмана отозвал лицензию до урегулирования судебного спора, да мало ли чего, кто-то на самом верху однажды утром мог проснуться с бодуна, да и сообразить, что проект этот никому на самом деле не нужен. Какая ещё «Лима-167», торчащая сверкающим вьюном в неожиданно чистое сегодня небо?

Мегаполис выглядел иначе. Частокол мрачных, отгороженных от остального мира монолитов старой школы или же ажурная система замкнутых биокуполов новой волны, каждый из этих колоссов был городом в городе, с собственным администратумом, системой поставки ресурсов, подземными производственными комплексами и поднебесными оранжереями для управляющей верхушки. Башни корпораций теснились вместе и порознь, но всё равно все понимали, кто тут рано или поздно будет править бал.

И только стоя здесь, наверху, у самого основания одной из шести точек роста объекта «Лима-167», Бернард чувствовал нечто совсем иное. Небесная башня с одной стороны отсылала к старомодным скайскрейперам прошлого века, с другой же, напротив, смотрелась футуристичнее всего остального технофетиштизма, что царил в стремительно расширяющемся Мегаполисе.

Тот стремился замкнуть всё на себя, тогда как детище консорциума каким-то чудом воплощало в себе стремление вырваться за грань возможного, освободиться и прорасти ввысь подобно ажурной травинке.

Бернард с коллегами строили не нечто тяжко довлеющее, они возводили хрустальную башню, пантеон всеобщности. Они строили новый Вавилон.

Додумав до этой привычной мысли, Бернард с головой погрузился в работу.

На самом деле, конечно, его физического присутствия здесь не требовалось, данные, ежесекундно снимаемые миллиардами датчиков деформации и нагрузки с растущих ввысь стапелей и собственно направляемых ими основных самосборных тяжей монотредной несущей конструкции башни, автоматически логировались и непрерывно кормили ку-мозги программаторов. Те, в свою очередь, находили способы исправить найденные уязвимости в диаграммах нагрузки или же гасили нерасчётные резонансы в сложнейшей трёхмерной микро- и макроархитектуре колоссального фасетчатого монолита трёхкилометровой башни.

Так с каждым днём точки роста тянули строение вверх согласно общему плану конструкции, в то время как уже готовое основание с каждым днём всё больше уточнялось, обрастая выпуклостями и пронизываясь кавернами.

Чтобы управлять всем этим и нужны были такие, как Бернард, инженеры-архитекторы монотредных сетей, но по очевидной причине их поле деятельности лежало далеко в стороне от строительной площадки. Бернард по обыкновению работал дома, в халате и войлочных тапочках, через плечо поглядывая в проём распахнутой двери, как воркует в колыбели Майкл. Но каждый, кто хоть раз в жизни работал со свёрточными нейросетями, обслуживающими программатор, тотчас осваивал одну непростую истину – точно также, как в квантовом мире ку-фотоники всё зависело от действий и вообще позиции наблюдателя, так и в мире монотредных металлполимеров, сплетаемых в монолит башни, результат был порой был настолько не очевиден, что из дома тебе никогда не понять ни критичность очередной проблемы, ни разброс возможных решений.

Так, погрузившись в одну из множества снующих вверх и вниз капсул, подобно паукам какой-то дикой альтернативной биологии, Бернард принимался скользить по паутине стапелей, чтобы вплотную приблизиться к очередному узлу, требующему внимания. И только там вирт начинал скармливать чего мозгу транскраниальные сигналы.

Возбуждённые сенсорами вокруг ферромагнитных кристалликов в толще нервных узлов сигналы последовательно демонстрировали Бернарду всё богатство возможных вариантов. Та же симуляция, но тут, под небесами, в самой толще переплетаемых точками роста волокон, которым ещё только предстояло принять на себя нагрузку верхних уровней, на Бернарда словно нисходило какое-то особое наитие.

Здесь сразу становился ясен масштаб.

Здесь очевидна была цена вопроса.

Здесь оказывалось невозможно не заметить даже мельчайший резонанс высших обертонов.

А ещё, пока Бернард оставался здесь, под самым небом, на пугающей высоте, ему приходили в голову самые невероятные варианты решений, которые никогда бы не случились, оставайся он в тиши и спокойствии Абантона.

Только тут работа становилась искусством, а искусство обретало своё реальное воплощение.

«Бернард Кнехт, вас просят вернуться на пятисотый уровень».

Да что же такое!

Бернард терпеть не мог, когда его прерывают во время работы, да ещё и вот так безапелляционно, с вещами на выход, теперь наверняка полдня насмарку, и какого дня, солнце так и шпарит, никакой этой вашей промозглой хмари, что всё лето напролёт засевало в этом году пределы Мегаполиса.

Ладно уж.

«Спускаюсь».

В ушах привычно захрустело от перепада давления. Прежде чем пускать кого-то наверх, биоинженеры обыкновенно имплантировали высотникам вроде Бернарда в евстахиеву трубу микронасос, чтобы избежать неприятностей с обратным блоком, но даже с ним дискомфорта хватало. Минус километр за полторы минуты, это скорость, с которой обыкновенно снижается в плотных слоях пассажирский суборбитальник. Мало того, что в ушах поёт, так ещё и желудок к горлу подкатывает при виде несущегося тебе навстречу растопыренного леса стапелей.

Вывалившись из капсулы, Бернард некоторое время тупо пялился перед собой, дожидаясь, пока красные и зелёные точки перед глазами угомонятся. Сказывали, есть специальная прошивка для аугментации, при которой дополненная реальность искусно закрашивает подобные артефакты у людей с проблемами сетчатки, но эффект получался неожиданным – обилие «битых пикселей» могло запросто проносить мимо зрительных центров пациента целые макроскопические объекты и события, своеобразная ложная слепота, потому с такими вещами старались не шутить.

Наконец, тряхнув головой, Бернард сумел убедиться, что картинка перед глазами больше не плывёт. Забавно, уже два часа по среднеевропейскому. В работе время летело совершенно незаметно. Ну и хорошо, что дёрнули, хоть пообедать вовремя.

Вызвали его, впрочем, не в сторону общего блока, а наоборот, в «штаб-квартиру», как называли промеж собой инженеры бизнесовый квартал пятисотого, самого высотного из уже законченных уровней башни. Там по обыкновению собирались шишки консорциума и просиживали штаны клерки, которых уж точно можно было давно разогнать по домам, но напротив, ходили слухи, многие из них тут буквально ночевали, для этого было выделено три этажа полусотней уровней ниже, такой клерк-хостел для пиджачных дел мастеров. Что им тут было делать, никто из инженеров не знал, да и знать, если задуматься, не особо жаждал. И вот Бернарда тащат туда, паче чаяния.

Загнав прозвучавший тут же тревожный звоночек куда поглубже, Бернард со вздохом потащился к травалатору. Полукилометровый в этом срезе основной ствол башни был по любым меркам скромным, но пешком туда-сюда всё равно не находишься.

На том конце травалатора его уже ждали.

– Бернард, добрый день, пройдёмте со мной.

Знакомая морда. Топ-янычар архитектурного дивизиона, они уже как-то виделись во время одного из собеседований при приёме на работу, услужливо подсказал «ай-би». Ну, будем вежливы, мало ли, чего ему от нас надо. Может повысить хотят. Ха, смешно. Скорее уволить. За пределами юрисдикции Еврокомиссии на профсоюзы все плевать хотели. Мрачные мысли опять заелозили по разом вспотевшему затылку Бернарда.

Дальнейший диалог, однако, остался как в тумане.

Невнятный блеющий янычар, буквально извиваясь, задавал какие-то мутные вопросы о том, хороша ли атмосфера в коллективе, и как вы относитесь к своей текущей роли в проекте, и не встречали ли вы какого-либо ущемления своей идентичности?

Тут Бернард окончательно поплыл, начиная оглядываться, его что, скрытая камера снимает? Ну какая у него идентичность? Банальнее некуда, такой цисгендерный, что аж смотреть противно. Но янычар даже ухом не повёл на его недоумение, продолжая лебезить перед кем-то, явно в переговорке сейчас отсутствующим.

В общем, странный диалог так ничем и не закончился, янычар в какой-то момент прислушался и быстро всё свернул, мол, продолжайте работать, мсье. Бернард даже сообразить не успел, как уже стоял носом в захлопнувшуюся дверь. Интересно, этот деятель понимает, что для инженеров дверь словно стеклянная? Без деталей, конечно, но вот же он, янычар, стоит прямо перед ним и ждёт, пока Бернард свалит.

Странные люди. Надо отсюда двигать.

С такой мыслью Бернард направился обратно в общий блок, поскольку есть уже хотелось преизрядно, обедать же прямо в этом царстве синих пиджаков, пожалуй, выйдет дороговато, да и неприятно.

Мутный разговор с янычаром оставил у Бернарда досадное чувство незавершённости, будто он что-то упустил, что-то важное, но вот что? Поймал себя Бернард на том, что уже лишнюю минуту тупо пялится в бесконечную ленту разматывающегося у него под ногами травалатора, но мыслей в голове это таращенье не приносило. Зато он ясно почувствовал, словно ему к бритому затылку приложили горячую ладонь. Приложили и слегка надавили.

А вот это уже было стрёмно. Так обыкновенно ощущается удалённое сканирование аугентации на предмет взлома.

Барнард отчаянно заворочал шеей, разгоняя свои транскраниальные стиму-сенсоры, что разом сделало башню вокруг ещё прозрачней. Он привык замечать малейшие искажения в эпюрах нагрузок на монотредный скелет конструкции, и разглядеть посторонних ему было не сложнее чем…

Они даже и не прятались. Трое из ларца, одинаковых с лица, сверлили его одинаковыми холодными взглядами с галереи уровнем выше, что выходила остеклением на променад травалаторов. Вот просто стояли и пялились, даже не следили, а словно всматривались сквозь него куда-то дальше, в пустоту пространства.

Проезжая мимо троицы с черепашьей скоростью травалатора, Бернард даже обернулся, надеясь, что там, позади него, скрывается нечто, достойное столь пристального внимания. Но нет, там тоже было пусто, как и на всём променаде.

Так что им от него надо? И кто они? «Ай-би» упорно молчал на всякие попытки идентификации, сами же трое вовсе не были такими уж похожими. Один высокий рыжий детина, второй скромного вида азиат, третий же выглядел настолько блекло и обыкновенно, что ему хватило бы таланту затеряться даже в этой небольшой группке людей, если бы и в нём не считывалась отчего-то неощутимая общность всех троих. Они, несмотря на всю разницу в габитусе, смотрелись сиамскими близнецами, синхронно мигая в шесть зрачков и синхронно же, подобно живым радарам, разворачивая головы вослед удаляющемуся Бернарду.

Было в этих «близнецах» что-то жуткое. Какое-то не столько пристальное внимание, сколько абсолютное знание. Он выглядел для них как открытая книга, и взлом аугментации тут был совсем ни при чём.

Что-то эти трое о нём знали.

Что-то важное.

Подобное чувство уже однажды настигало Бернарда в самом начале работы над объектом «Лима-167». Был, помнится, самый обычный дождливый январский день, они с группой инженеров обсуждали в одном из больших «аквариумов» план расчётов на ближайшую итерацию, как вдруг все одновременно замолчали, уставясь носом в свои «ай-би», будто всем собравшимся разом стало неловко поднимать глаза, но Бернард тогда себя пересилил и всё-так взглянул на группу спецов-физи в ультимативного вида экзоскелетах и непроницаемо чёрной броне, что сопровождали к выходу одного-единственного человека. Высокого роста, сутулого, не броско одетого, молодо выглядящего мсье. Бернарду тогда ещё показалось, что у того очень злые, буквально сверлящие всё вокруг взглядом глаза на бледном лице. Для этих глаз не было ни секретов, ни неразрешимых препятствий. Они привыкли видеть суть, повелевая реальностью одним лишь этим нарочитым, сугубым, всеобщим знанием.

В переговорках потом шептались, что это был сам Ромул. Никто говорившим так, разумеется, не верил. Ромула поминали одни только теоретики заговора. Те, для кого мистическая Корпорация была такой же реальностью, как эта самая башня. Бернард себя к таковым никак не относил, потому поспешил тогда выбросить весь этот вздор из головы.

До этого самого мгновения. А что, если его сюда вызвали не затем, чтобы спросить, «не встречали ли вы какого-либо ущемления своей идентичности», а затем, чтобы показать тем близнецам? Если это тоже люди Корпорации, выходит…

И тут перед глазами Бернарда промелькнул образ, который был максимально нелогичен при описываемых обстоятельствах.

Заиндевевшая пробирка с эмбрионом внутри.

Майкл.

Да, они с женой долго подгадывали с рождением сына. Эпидемии, карьерные неурядицы, семейные скандалы и просто плохое настроение. Современная жизнь у самой границы подступающего Мегаполиса мало подходит для деторождения. Однако удачный контракт с консорциумом позволил Бернарду вернуться к той давней мечте. О ребёнке, что вырос бы в старом городке Абантоне, в тепле и уюте собственного дома, в окнах которого по утрам сверкали рассветным огнём теплицы.

Не это ли имел в виду янычар?

Да полно те, глупости, Бернард тряхнул головой, отбрасывая дурацкую мысль. Мало ли у кого в консорциуме были дети? Да, стареющий Мегаполис не был склонен к деторождению, но Бернард знал, что считай половина коллег держала в криокамерах если не только сырой биоматериал, но и по случаю зачатых детей. Это уже лет тридцать стало обычной практикой, так в чём же проблема «идентичности», и почему им теперь интересуется та троица близнецов?

Бернард снова обернулся, но никого на галерее уже не было.

Обедал он уже в совсем сумрачном настроении. Что бы этот эпизод не значил, это всё явно случилось неспроста и наверняка будет иметь свои последствия. С другой стороны, если бы к Бернарду у начальства были какие-то претензии, уж они бы их наверняка высказали, а так – гадай, не гадай, один фиг не угадаешь.

На этом Бернард решил тягомотину прекращать, запихнув себя обратно в капсулу и запулив обратно в небо.

Впрочем, досужие мысли из головы лезть всё равно не желали, и работа, требовавшая изрядного сосредоточения, делаться тоже не желала.

Даже привычно выделывая головокружительные петли между построениями вирта и тянущимися ввысь рёбрами стапелей, Бернард никак не мог вновь сосредоточиться.

Это злило.

Ну вот не могли они посреди рабочей смены не лезть? Или уж наблюдали бы за ним через вирт, зачем-то им понадобилось вот так, лично?

Кое-как отмучившись остаток смены, Бернард на этот раз покинул капсулу в точности по расписанию, не оставшись даже напоследок повисеть на самом верху понаблюдать оттуда косые лучи склоняющегося к закату солнца, что красиво скользили вдоль самого края облаков.

Сегодня Бернарду было не до красот.

Его буквально выбросило к ступеням отбывающего шаттла.

Кем на самом деле были эти «близнецы»?

Что это за высокое начальство такое, которое втроём собирается, чтобы тебе ладонь на затылок возложить?

Если это та самая пресловутая Корпорация, то он ей зачем?

Простой инженер-строитель, звёзд с неба не хватающий, каких на планете не счесть. Так оставьте же его в покое.

Бернард провожал взглядом отвалившую «Лиму-167» чуть ли не со злобой.

И лишь поймав себя на этой интонации, неожиданно громко рассмеялся.

От дурак-то, дурак.

Напридумывал себе всякого. Майкл, пробирка.

Когда у тебя транскраниальный индуктор вывернут на полную мощность, вспышки ярких воспоминаний не редкость. В отличие от разных там «нюхачей», всякий прочий на этой планете имел полную возможность ощутить ту силу, с которой на тебя под действием стиму-техники накатывает. Образы, видения, ярчайшие воспоминания из далёкого детства, просто сильные эмоциональные моменты.

«Видения Матери», так это называли досужие трепачи в интервебе.

На высоте многим приходилось глушить в себе не относящуюся к работе ерунду при помощи помпы. Сниженный эмоциональный фон в их работе, конечно, не слишком хорош, поскольку уменьшает чувствительность высших центров принятия решений, но и галлюцинирующий наяву инженер это не то чтобы очень круто.

Вот и ему – почудилось.

Бернарду разом полегчало. И главное чего разволновался-то? Правильно, потому что беспокоится. Говорили ему в консультации молодым отцам – привыкайте к чувству постоянного беспокойства. О настоящем, о будущем. Даже попросту о том, что было бы, если бы ваш ребёнок родился другим.

Ведь деторождение – это же словно безумная лотерея, где ты не просто бросаешь кости, ожидая, что же получится. Ты ставишь на кон целую будущую жизнь, и на самом деле почти ничего при этом не контролируешь.

Разве что генетические болезни и известные негативные мутации можно отсечь ещё на подходе, но даже так, каждый раз, когда Бернард смотрел на любопытную мордашку сына, он не уставал удивляться, как же им повезло с ребёнком.

Не потому, что тот был самым умным или самым спокойным, а потому что он был ровно таким, как надо, чтобы ни о чём не беспокоиться. А остальное приложится.

За окном между тем бесшумно скользили погружающиеся в вечерний полумрак башни. Светлые жилые и тёмные индустриальные, они сливались на такой скорости в единый громоздкий горный массив, завороженно пережёвывающий пространство.

К собственному удивлению, Бернард лишь спустя полчаса сообразил, что по дороге даже не сунулся в вирт. Ничего, интервеб на этот раз подождёт. После треволнений рабочего дня если ему и хотелось как-то расслабиться, так это прикрыть на ночь парники, выпустить дронов сгонять дворовую птицу по домам, а самому разжечь стра-ашно не рекомендуемый во имя снижения карбонового следа камин и позвать домашних посидеть при его неверном свете, и чтобы Майкл ворковал у Бернарда на коленях под треск поленьев.

Сигнал «ай-би» догнал его уже у выхода под дебаркадер. Персональное. Срочное.

На самом краю горизонта догорала вечерняя заря, и Абантон уже погружался в темноту.

Сигнал настойчиво повторился.

Не выдержав, Бернар всё-таки полез смотреть.

Это пришли результаты вчерашнего планового обследования.

Красная пометка.

Нет. Отложить. Бернард откроет сообщение завтра. А сегодня оставим всё, как есть. Сегодня не время для плохих вестей.

78. Интендант

Срыв поставок стал для Роджера Мура главной головной болью с самого начала контракта, и каждый божий день у него начинался с бесконечных сверок-проверок.

В недрах какого-нибудь «Эрикссона» или «Ар-Раджхи» в части подобных вопросов у него бы просиживал целый отдел «желтожетонников», спорых ворочать большими данными, советник же его уровня не стал бы даже интересоваться, что да как они там сводят, просмотрел краем глаза очередной доклад, если накосячили – полетят головы, и весь сказ.

Но эта позиция была непохожа ни на одну другую. Там, где по любому мелкому вопросу в каждой нормальной корпорации трудились бы тысячи клерков, сотни над ними надзирателей и надзирателей над надзирателями, здесь в распоряжении Роджера Мура оставался лишь он сам и петафлопсы расчётных мощностей, исполнительных и бездушных. Они не ошибались, но они и не проявляли инициативы, принимать любые решения всегда приходилось самому.

Вот и сейчас, когда система мониторинга с самого утра выкинула транспарант обнаруженного сбоя в схеме поставок, советнику самолично пришлось подниматься с одра, и как есть, в одних кальсонах нырять в вирт за деталями проводок.

Контейнер запчастей был заказан, но не поступил вовремя на конечный терминал, и поди его знай, то ли это транспортный подрядчик налажал, то ли переполнились свопы входной шины и пропащий контейнер на самом деле уже вторые сутки стоит у дальней разгрузочной платформы, забытый системой.

Ну дела. С разбегу в проблеме разобраться не удалось.

Все грузы поступили вовремя, твердил датафлоу, ошибка, ошибка, твердил другой. Роджер Мур, поморщась, принялся раздавать тупому софту по сусалам. Отправить повторные запросы, провести инвентаризацию пакгаузов на предмет не совпадения контрольных сумм. И ещё пинка, чтобы шустрее исполняли.

Отключившись, Роджер Мур зевнул, помял ладонями небритую физиономию, да и пошёл во двор умываться.

Погода, к счастью, благоволила. На озере Эри поздней весной, бывает, как зарядит, хоть из дома не выходи, но если всё-таки выходило солнце, Роджер Мур сразу вспоминал, зачем в своё время выбрал это место для вящего, хм, уединения. После бесславного поражения в Мексиканской войне даже на Севере многое поменялось. Заградительные кордоны между Кливлендом и Детройтом, бойня при Веллингтоне, когда национальная гвардия сначала окружила злополучный городок и чуть не сравняла его с землёй, а потом сама попала в котёл между двумя соединениями ополченцев, вынужденная в итоге с потерями отступать до самого Перрисберга. В общем, служить дальше Роджеру Муру смысла не было никакого, потому он сел тогда в свой пикап, загрузил под завязку оборудованием и припасами, да и поселился в итоге тут, вернувшись к довоенным менеджерским делам.

Советник из него получился лучше, чем вояка, благо в вирте все аватары выглядят одинаково солидно, даром что все сидят по домам в одних трусах. Это в Мегаполисе и Босваше, говорят, обколотый свежими сборками мультивакцин менеджмент до сих пор успешно заседал по офисам. Здесь же, на обезлюдевших просторах Великих озёр даже до войны никакого укрупнения агломераций и без того полупустого Детройта или более благополучного в этом отношении Кливленда не случилось. Все попривыкли кто трудиться на своей земле, благо роботехника с каждым десятилетием только развивалась и дешевела, а кто – вот так, подобно Роджеру Муру – продавать своё время на транснациональном рынке труда, аутсорсить на корпорации или по-маленькой торговать на криптобирже, тоже дело. Ну, и «желтожетонники», конечно, трудились где попало, кто ж их поймёт и кто удержит.

Роджер Мур в своё время удачно выбрался в ранг корпоративных советников и тоже с тех пор чувствовал себя в смысле найма достаточно вольготно для своих без малого семидесяти лет. А что, резюме неплохое, но и бессрочные контракты на большие корпорации вроде «Джи И» или «Виакома» его не интересовали – это ж переезжать придётся.

В общем, так и просидел два десятка лет на месте, постепенно обрастая на отдалении защитными кордонами и понемногу подстраивая опричные хибары. А что погода тут по большей части дерьмо, так это кому как. Роджеру Муру нравилось.

Впрочем, вот так по утру умыться из рукомойника, глядя, как солнечные блики бегут по металлической поверхности озера, оно завсегда приятно. А можно и… вдох-выдох, Роджер Мур, зажмурясь, потянул за рукоятку на металлической цепочке. Бадья послушно скрипнула, переворачиваясь.

– Биа-а!.. – запретное би-слово уже готово было сорваться, но на бегу тяжело артикулировать, одновременно борясь с мокрым исподним в прихожей. Так, только не поскользнись мне тут.

Переодевшись в сухое, советник врубил бубнилку новостной ленты, сам же под шкворчание грудинки принялся замешивать яйца. Не натуральные, конечно, где их тут возьмёшь, сам в своё время заказал аппарат за страшные деньги. Выглядят как только из-под курицы, если вообще можно припомнить, как они там выглядели до войны-то, и скорлупа растворимая, удобно, можно не парясь, её сразу и замешивать, кальций, бэ-шесть, вся польза.

В общем, если бы не химический привкус джуса, традиционный американский завтрак был бы идеальным. А вот новости как всегда всё испортили.

Новая вспышка в стомиллионном Лагосе. Как они там вообще в этой Нигерии живут, самая населённая страна мира пусть и не была в итоге затронута Войной за воду, но бесконечная подковёрная драка корпораций за контроль ключевой территории северной Африки была по своим последствиям чуть ли не хуже любой горячей войны. Дальше.

На площади более шестисот квадратных километров обрушились и ушли под воду вновь протаявшие берега Великого якутского озера. Исчезли под водой четыре десятка рыболовецких посёлков, количество жертв уточняется. Ага, и будет ещё уточняться до второго пришествия, как и всегда за Барьером. Ну направят туда свободные спутники, ну посчитают сверху, а толку. Дальше.

Рудовоз «Бхарти» с грузом шестисот килотонн лития, шедший от Цереры к Луне, уничтожен попаданием микрометеорита в ходовой реактор, что привело к полному разрушению опрессованного объёма и неконтролируемому разлёту контейнеров, их траектории успешно отслеживаются с целью возможного перехвата при пролёте мимо Марса. Вот это уже беда.

Бросив недоеденную яичницу в переработку, Роджер Мур кинулся в свой рабочий угол, на ходу активируя транскран. Каждый раз, как прерывались подобного рода критичные поставки, рынки потом полборота лихорадило, а когда твой проект напрямую зависит от поставок лития, тут и вовсе жди проблем.

И действительно, фьючерсные поставки трипротона уже летели под небеса, но и металлический литий с поставкой осенью тоже пёр в гору не хуже тилтвинга на форсаже. Макс-кью, держите шляпы.

Следующие два часа советник форсировал все контракты на два года вперёд, пусть поставщики выкручиваются. Дорого, конечно, но то не советника дело, бюджеты потом выправлять. Его на это место посадили, чтобы проект в точности шёл по графику, а межкорпоративный кредитный баланс пусть будет чужим головняком.

Если бы ещё знать, что они такое строят, и в чём, собственно, спешка.

Выдохнув, Роджер Мур откинулся в скрипучем кресле. Вроде он сделал, что мог. Никому теперь не придёт в голову обвинить его в недосмотре. Кипиай больше не под угрозой.

Так, надо возвращаться к тому пропавшему грузу.

Подвижек там, к удивлению советника, ничуть не было.

Ревизия приёмных пакгаузов всё так же висела в статусе ожидания, и если бы речь шла не о полностью автономном объекте, Роджер Мур уже бы орал на своих подчинённых через вирт, чтобы поднимали свои задницы, заводили тилтвинги, и вообще потребовал бы визуального контроля за сверкой.

Увы, это был необычный объект, и подобные фокусы тут не годились.

Уже спустя полчаса все необходимые сообщения были отправлены, повторные проверки запущены, в общем, сделано всё, что можно, оставалось только смиренно дожидаться, как и положено всякому добропорядочному бюрократу, преисполненному чувства исполненного долга.

Роджеру Муру такое подвешенное состояние было как ножом по горлу, но вариантов у него всё равно не оставалось.

Если бы он хотя бы знал, где находится его объект. Вот бросил бы всё и сам лично наведался с проверкой. Классика жанра, в региональный филиал десантируется высокое начальство, все бегают, как ошпаренные, красота.

Одна проблема, и бегать там некому – одни автоматы в стерильной атмосфере – и лететь некуда.

Роджер Мур согласно вящим размышлениям полагал, что объект его находился где-то глубоко наверху Канады, такому предположению способствовали и ограничения поставок зимой, и стабильно низкие температуры на внешних контурах производства, что явно указывало на приполярье, но прочих деталей ему так и не сообщили.

Объект был для советника абстракцией, где под его присмотром находилась лишь своевременность поставок оборудования, запчастей и материалов, но сборочные линии производили объекты с абстрактными номерами артикулов и требовали какого-то внимания не более, чем очередной прибывший по поверхности либо воздухом гружёный автопилот.

Те следовало разгрузить, сборочные агрегаты же напротив, требовали постоянства загрузки, будучи столь же универсальными, как и всё на этом объекте, только болванки подноси.

Непонятно было одно – происходила вся эта навязчивая анонимность из некоей секретности, или же подобные производящие невесть что объекты на деле самостийно оккупировали собой уже добрую часть земной поверхности, покуда замедлившее свой рост на десятимиллиардном уровне человечество всё более концентрировались в рамках полутора десятков городских агломераций, разбросанных по всем континентам. Было бы забавно узнать, что объект этот был вовсе ничей – будучи, например, плодом банального сбоя программы. Это бы многое объяснило.

Впрочем, вряд ли нарочитое отсутствие ответов на наивные запросы Роджера Мура лежало и в плоскости исключительно бюрократической – мол, не положено тебе знать и всё тут. Что-то тут было нечисто, и советник, постепенно набредая на всё новые подозрения по этой части, всё реже пытался что-нибудь эдакое вызнать. Тебе кредиты платят? Платят. Ну и не лезь, куда не просили.

Самое странное во всём этом было то, что объект ровным счётом ничего не производил. То есть, никак нет, мистер, производил он всё подряд и непрерывно. Силовые агрегаты для фузионных реакторов, монотредные рёбра жёсткости, многослойные полимерные оболочки высших уровней противорадиационной защиты, биологические капсулы и обслуживающее оборудование к ним, энерговоды петаваттных мощностей, сложнейшие газово-жидкостные накопительные и фильтрующие системы, не говоря о всякой ку-тронике, которую объект потреблял, как не в себя.

Как не в себя, потому что ни один из конечных агрегатов ни разу так и не покинул объект.

Ну то есть да, брикетированные отходы производства и конечные изотопные сборки фузионных реакторов, а также всякие отслужившее своё оборудование вывозилось в товарном количестве. Но собственно то, ради чего затевалось всё это немыслимо сложное, энергоёмкое и кропотливое производство, среди бесконечных накладных и проводок не просматривалось вовсе.

Пару раз Роджер Мур от нечего делать отследил всю производственную цепочку от приёмного пакгауза до финальной сборки. Каждый раз это был путь в никуда, но не тупик, нет, ни одна из линий кровообращения этого невероятного по своим масштабам производства не заканчивалась ни выбытием на борту очередного тяжёлого контейнеровоза, ни даже банальным складированием в тиши дальнего хранилища.

Каждая запчасть, каждый агрегат, каждый элемент оборудования монтировался и шёл в ход здесь же, на месте, что-то дальше производя, питая, производя для чего-то расчёты или же что-то ремонтируя. Причём иногда один и тот же блок, не успев толком проработать в одном месте, тут же демонтировался, модернизировался, перевозился и переиспользовался в новом месте.

Роджер Мур управлял какой-то безумной, замкнутой на себя, бесконечно растущей машиной без особой видимой цели, что продолжала потреблять невероятные ресурсы извне только лишь затем, чтобы впоследствии ещё увеличить свои потребности во всё новых и новых ресурсах.

При этом советнику было доподлинно известно, что если это всё и следовало какому-то плану, то план этот постоянно пересматривался.

Сколько раз уже одни и те же агрегаты, иногда только что собранные, снова разбирались, обновлялись либо перемещались с места на место, вновь и вновь наводя на мысль о тотальном безумии того неведомого архитектора, что стоял за всем этим проектом.

Но Роджер Мур, привыкши, уже и не жаловался, вот и сейчас, мельком пробежав глазами по дашборду, он с лёгкостью сумел убедиться, что совсем новые – месяца не прошло – силовые агрегаты активных радиаторов – благополучно перешли в стадию разборки, поскольку после пересчёта вводных температурный режим сменился, и теперь теплоносителем был назначен металлический натрий со всеми вытекающими отсюда требованиями к удельной отводимой мощности.

И так каждый день, сколько советник помнил историю безумного проекта.

Поражали также масштабы – гигаватты мощности, сотни тысяч тонн материалов, погонные километры конструкций, это не было похоже ни на что ординарное из того, с чем Роджер Мур вообще имел дело в своей практике. И всё это богатство постоянно требовало его, советника, догляда.

Как в случае с треклятым запропастившимся грузом.

Второй уже повисший транспарант об ожидании завершения поставленной в план инвентаризации заставил Роджера Мура скрипнуть зубами.

Ну, что ж поделать, в контрольный канал ушло очередное срочное сообщение о невозможности штатно отработать кейс с требованием о предоставлении инструкций на подобный случай.

Тут советник поймал себя на том, что уже реально злится. Не порядок, зачем так себя изводить, это же просто работа.

С этой мыслью Роджер Мур вывесил в общем канале транспарант о перерыве и вышел на улицу прогуляться.

Утреннего солнца уже и след простыл, низкие серые облака едва не цепляли верхушки пихт, из их уже понемногу начинало сыпать моросью, ну, не льёт, и на том спасибо.

Подскочивший из кустов робопёс тоже был на ощупь мокрым и холодным, так что Роджер Мур быстро его прогнал, иди, сторожи, после чего уселся под навесом на деревянную скамейку и призадумался.

Не нравилась ему эта история. Бывало за время проекта разное, ломались агрегаты, не подходили запчасти, вообще не то привозили, но вот чтобы благополучно прибывший контейнер запропал посреди пакгауза, такого не бывало. Да и то сказать, пакгауз, должно быть, огромный, но по нему постоянно катаются автопилоты тягачей, они бы давно заметили бесхозный контейнеровоз, не отвечающий на сигналы.

Так в чём же может быть проблема? Возможно, слепая зона.

Роджер Мур прямо отсюда отправил запрос на формирование истории треков всех погрузчиков внутри пакгауза, после чего, подумав, ещё один запрос, на просчёт температурной карты зафиксированных аномалий.

И остался ждать, вдыхая густую хвойную сырость окружающего леса.

Всё-таки хорошо здесь. Тихо, спокойно. Можно на катере по озеру прокатиться. Зимой иногда снег выпадает, красиво. А посторонние в такую глухомань если и заглядывают, так незваных гостей всегда есть, чем встретить.

Роджер Мур хмыкнул, скосив глаза на вход в убежище. Не то, чтобы он его именно для обороны строил, скорее на случай непогоды – ураганы с поваленным лесом нынче не редкость – но если что, спрятаться или уйти запасным ходом всегда можно. Мечта выживальщика, как отцы-основатели завещали. И тут можно сколько угодно либеральничать в рассуждениях, мол, вот они вы какие, ветераны Мексиканской. В людей не верите, ждёте от них только беды, и попрятались ото всех ровно по той же самой причине, а ещё обижаетесь, когда вас «гилеадом» обзывают. Мол, каждый первый тут мнит себя пророком в изгнании.

Роджер Мур ко всем этим инвективам, популярным в интервебе, относился спокойно. Да, он был отшельником, но никак не социопатом, и в святоши никогда не рядился. Заявись сюда какой проповедник, получил бы под зад точно так же, как и федерал. А что местные как один – сплошь нелюдимые бородатые отморозки, так главное что не суют свой нос в чужой вопрос.

Подумав так, советник скосил глаза на поступившее сообщение.

Ваше заявление обработано, ожидайте.

И это всё?

А если бесхозный контейнер сейчас под гусеницу попадёт и тягач опрокинет? Кто за это будет отвечать? То-то же. Нет, дожидаться, пока там в попе почешут, он не будет.

Вернувшись в дом, советник первым делом вывел результаты обоих своих запросов.

Карты получились не слишком детализированными, но и этого хватит. В северо-западном углу пакгауза откровенно просматривалось слепое пятно, и о чудо, на этом же самом месте багровел участок обнаруженных сбоев. Как будто что-то там притягивало неприятности для автоматических погрузчиков.

Взглянуть бы на этот угол собственными глазами… хотя бы и на записи с внешних камер тех же погрузчиков.

Одна проблема – кто ж ему даст права на доступ. И вообще, начальство тебе прямым текстом сказало: сиди ровно, жди инструкций.

И тут Роджер Мур сообразил.

Не-ебольшой такой запросик. Так мол и так, прибытие отправленного вами контейнера мы не подтверждаем согласно пункту 25.2.7 договора-оферты, транзакция оплаты до подтверждения с нашей стороны заморожена, в кратчайшие сроки предоставьте коды допуска к внешним сенсорам контейнера с целью первичного освидетельствования оного. Подпись: советник третьего ранга Роджер И. Мур.

Отправлено.

Надо отметить, думали они там целых полчаса. С одной стороны – да какая разница, ну, осмотрят они контейнер, он всё равно сейчас в оффлайне, под зонтиком радиоэлектронной защиты пакгауза, с другой – странное это дело, что они, сами контейнер осмотреть не могут?

Но в итоге коды пришли.

Так, ну-ка взглянем, что тут у нас.

Уже когда он подключался к локальной сети контейнера, у Роджера Мура что-то ёкнуло, ну куда он лезет, но ёкнуло и прошло, а видеопоток в лоу-резе уже проявился перед его глазами.

Да, тот самый северо-западный угол, по которому гирляндами ходовых огней катались тягучи и погрузчики разноместного тоннажа и предназначения. Вот один из них, что поближе, чего-то буксует, еле ворочая гусеницами.

Хм. Где тут у нас камера поворачивается?

Картинка нехотя поплыла направо, где вроде мельтешило что-то…

Вода, обычная вода.

Советник тут же метнулся проверять, так и есть, мощности насосов на пределе. Как он только не заметил. Это был как раз защитный контур на случай затопления при аномальных осадках. Но погода в Канаде сейчас ничего подобного не обещала.

И тут он заметил.

Мощные ледовые наросты покрывали грубую, неровную стену пакгауза, как будто она была не построена, но выдолблена в промёрзшем насквозь скальном массиве чьим-то гигантским ковшом, что, постепенно изгибаясь, описывал огромную цилиндрическую поверхность, уходящую под потолок пакгауза.

И вот по этой каменной стене, сплошь изукрашенной сверкающим в лучах ходовых прожекторов белым инеем, теперь могучим сталагмитом росли снизу вверх каскады ледяного водопада, лениво намерзающего навстречу потоку льющейся сверху воды.

В углу же пакгауза расползалась каша размолотого пополам с водой льда, её всё дальше растаскивали тягачи, больше и больше в ней застревая, буксуя и просто оскальзываясь. Погрузчики то и дело инстинктивно помогали друг другу выбираться из западни. Вот откуда багровый след обнаруженных сбоев.

Это никакая не Канада, мелькнуло запоздалое откровение.

Во всяком случае, информацию о перепрофилированных кимберлитовых карьерах в Новом свете Роджеру Муру отыскать не удалось.

В конце концов, приполярье бывает разное. Как это говорилось в новостях, «на площади более шестисот квадратных километров обрушились и ушли под воду вновь протаявшие берега Великого якутского озера».

В Якутии как раз и располагался самый большой заброшенный с начала века открытый карьер. Но что может быть удобнее, чем никому не нужная гигантская дыра в вечной мерзлоте, если ты хочешь построить нечто грандиозное вдали от посторонних глаз?

Возведи рядом какой-нибудь заводик, фузионный реактор покрупнее, накрой всё это дело сверху куполом, чтобы выглядело запоздалой попыткой реанимировать былую добычу алмазов, и можешь зарываться в землю дальше, пока полученный рабочий объём не станет достаточным для… для чего?

Что вообще может потребовать подобного масштаба производства, да ещё и многолетней конспирации?

Камера на контейнере, разумеется уже уткнулась в стопор, но поблизости как раз ворочались в ледяной каше два несчастных дрона, отправленных сюда для проведения сверки. Глупые машины до сих пор упорно старались выполнить задачу, всё больше застревая.

Советнику понадобилось десять бесконечных минут, чтобы добиться от тупых созданий внятного сигнала об отказе. Ага, автоматика всё-таки отправила сюда тяжёлую ремонтную технику. О, а вот и долгожданный сигнал о подтоплении. Если бы он поступил вовремя, пожалуй, Роджеру Муру не пришло бы и в голову лезть сюда столь подробно осматриваться. Но теперь поздно, если уж дело зашло так далеко, надо идти до конца. Всё равно никто тебе не поверит, что сунул сюда свой нос просто так, из любопытства.

Советник не должен был знать, где расположен объект, что ж, не должен он был знать, и что на самом деле этот объект собой представляет.

Тягач двумя размашистыми движениями вынул застрявших из ледяной трясины, после чего принялся выковыривать уже изрядно примёрзший к ледяному наплыву контейнер.

Раз, раз, лёд с хрустом подался, позволяя тягачу поднять контейнер за головной торец.

Камера покачнулась и всё-таки зацепила краем поля зрения то, что что творилось над пакгаузом.

Роджер Мур рывком вышел из вирта.

Ка-акого чёрта.

Трясущимися руками советник нащупал в сенях давно позабытый там мундштук, хоть бы кассета не протухла, хоть бы не…

Но белый пар с тихим сипением уже пошёл в лёгкие, отпуская разом все грехи и отгоняя разом все страхи.

Хорошо.

А теперь подумаем, что делать.

Он ожидал здесь увидеть что угодно. Секретное производство ударных беспилотников, дронов-камикадзе и боевых тилт-вингов. Гигантскую фабрику запрещённых веществ для колумбийских семей и бразильских комунидадес. Целую тайную подземную агломерацию гномиков и их белоснежек.

Лучше бы это были гномики.

То, что собиралось здесь, действительно не должно было покидать пределов ангара. Во всяком случае, до поры.

Подняв глаза к хмурому небу, Роджер Мур проморгался, пытаясь отбросить злосчастное видение.

Плавные обводы внешней брони.

Технические колодцы пусковых шахт.

Силовые шпангоуты крепления навесного оборудования.

Ребристые ниши радиаторов.

И главное – радиально-симметрично расположенные колокола сопел фузионного двигла.

И всё это – титанического, чудовищного размера.

На какую-то секунду камера показала Роджеру Муру перегораживающий конус кимберлитовой трубки остов наполовину собранного медузоподобного космического корабля.

Если это и правда тот самый сибирский заброшенный кимберлитовый карьер, то диаметр открытой части его карьера на момент консервации составлял более километра при двукратно меньшей глубине. За почти столетие, что прошло с тех пор, его ещё могли расширить.

Роджер Мур, морщась, прикинул в уме. Если взять среднюю плотность современных монотредных сетей в триста грамм на кубический метр, то получалось что-то вроде мегатонны сухой массы, это только корпус, без оборудования и топлива. Чтобы только оторвать этого монстра от земли, понадобилось бы три сотни легендарных «Сатурнов-5» или вдвое меньше – не менее легендарных «Старшипов-3К» в их финальной модификации.

Не нужно быть шибко умным, чтобы сообразить, что просто так подобную махину здесь собирать не станут. Куда разумнее было собрать для неё орбитальный док – та ещё задачка, учитывая размеры – и таскать туда все материалы мелкими партиями по паре тонн, так выходило бы дешевле. Но всё равно, получалось бы безумно, чудовищно дорого. При текущих ценах на доставку выходила такая астрономическая сумма, что ни одна из существующих корпораций такое бы не потянула.

Но так бы эта штука хотя бы смогла бы однажды тронуться в путь. С лунной гало-орбиты и дальше, потихонечку, на ионной тяге при достаточном удельном импульсе – хоть за трансурановые объекты.

Роджер Мур фыркнул, какая глупость.

Да нет во всей Сол-системе ни единой коммерчески значимой орбиты, которая бы требовала постройки подобного монстра.

Разве что они собирались зачем-то перевозить в своём трюме целиковые, километрового диаметра астероиды. Но зачем? Тральщики прекрасно справлялись с подобными задачами, пусть покуда и для гораздо более скромных тел, но они и конструктивно они выглядели иначе. Эта штука, чем бы она ни была, больше походила не на рудовоз, а на пассажирский, чёрт его дери, корабль.

Зачем было вообще строить подобный колоссальный пилотируемый межпланетник?

Разве что на нём собирались с концами покинуть Сол-систему, да так, чтобы экипаж не изжарило при прохождении гелиопаузы. Тогда понятно, зачем такие размеры – для защиты от радиации и припасов на многосотлетний вояж.

Допустим. Кто-то достаточно амбициозный, если не сказать безумный, решил воплотить давнюю мечту человечества и достичь, скажем, Проксимы Центавра, а лучше – Росса 128, ближайшей звёздной системы с планетой земного типа. Предположим, конструкционные особенности корабля требуют собирать его непосредственно в гравитационном колодце Земли, чтобы затем через не могу вытащить всю конструкцию за гало-орбиту. Но зачем это делать в тайне?

И самое главное, как они собираются в дальнейшем эту самую тайну соблюсти.

Однажды корабль будет необходимо поднимать в небо. И там точно все всё увидят, поскольку подобную махину не спрячешь, её выхлоп будет видно с орбиты Плутона, объектам подобного размера даже в поясе Койпера не затеряться.

Роджер Мур тряхнул головой, развеивая туман наваждения.

Да быть того не может, точно говорю, почудилось, внезапный приступ апофении, чего только в темноте и шуме мыльной картинки не привидится, просто искажённое отражение в стекле обтекателя проезжавшего мимо тягача.

Вернувшись в дом, советник порадовался, как же всё-таки тут хорошо. Тепло, сухо, уютно. И чего его всё время на улицу тянет. Как будто он там ему будет на пару шагов дальше от рабочей рутины и от дурацких загадок, что ставит перед ним скучающий мозг.

Но нет, это только кажется, что если выйти и войти, всё сразу и разрешится.

Не разрешится.

И карьер этот алмазный останется сверкать заиндевелыми стенками в свете ходовых прожекторов. И водопад этот никчёмный всё так же будет сыпаться с неба, провозглашая собой новые метры оттаявшей наверху мерзлоты.

И чёртов корабль останется чёртовым кораблём.

Как ему вообще теперь продолжать этот контракт, если он теперь знает, и они наверняка теперь знают.

«Они».

Роджер Мур хмыкнул. Ни одной корпорации на планете не хватило бы глупости строить ничего подобного. Биокупола в кратере Кабеус и долинах Маринер покуда – их технологический потолок. Ну, плюс частокол башен Мегаполиса, Босваша и восточно-азиатских агломераций. На большее корпорации не претендуют.

Сверкающая красота Хрустального шпиля никогда бы не случилась бы под их началом.

Легенды о безымянной Корпорации начали ходить с тридцатых годов. Ей приписывали изобретение мультивекторных вакцин, стиму-техники, монотредных сплавов, компонентной базы прорывной ку-троники, разработка интервеба, трёхкомпонентных фузионных реакторов современного типа, в её тайных лабораториях якобы открыли трипротон, они же как будто запустили в дальний космос первые ядерные рудовозы, разработали биотехнологии для освоения Пояса. Корпорация стала символом научной и технологической благотворительности во благо всего человечества. Но про неё же шептались, что большинство технологий она приберегает для себя, для каких-то неясных собственных целей.

Мог ли быть одной из подобных целей тот корабль, что вслепую строил Роджер Мур?

Легко.

Хотел бы он помешать этой грандиозной стройке, если бы вдруг захотел?

Признаемся себе честно, и не сумел бы, да и зачем ему это.

А вот хотел бы он делать своё дело уже не вслепую?

Советник открыл коммуникатор в приватном режиме и принялся формулировать. Кому он адресовал это послание? Тому парню по имени Курт, который его на эту позицию схантил? Ищи-свищи.

Впрочем, говорят, интервеб анонимен, но транспарентен для любого желающего. Если это действительно Корпорация, они сами получат его сообщение, когда настанет время.

83. Детектив

Радиус Гуанчжоу-Чжаньцзян, на мой вкус, был самым неприветливым местом на этой планете. Две сотни миллионов населения, сложная чересполосица зон, подконтрольных «Янгуан» и «Три-Трейду», дикое количество промышленной заброшки времён Большого эксперимента, связанная с этим жуткая экология и да, стройные ряды башен первой волны застройки, по пояс увитые коммуникационной сетью.

Слинкеры называли эти двести километров вдоль побережья «поляной», настолько вольготно здесь чувствовал себя любой представитель нашей уважаемой профессии. Корпоративная вольница на руинах прежних автономных районов, зашкаливающий уровень коррупции и банального разгильдяйства на местах, общая плотность застройки плюс обилие «серых», ничейных объектов превращали «поляну» в азиатский филиал Центральной Африки времён послевоенного Чёрного бума.

Для слинкера тут всегда была работа, а уж за деньгами дело и вовсе не стояло – пожалуй, богаче был только волшебный Бохай или Острова, но и там, и на западном полушарии было куда строже с порядком. Слинкерам даже моей весовой категории там приходилось попотеть просто чтобы выйти на точку, любой шаг за пределы корпоративных правил был сопряжён с заметным риском, не говоря о финансовых расходах, а уж организации, подготовки и технического оснащения требовал адовых.

И тем не менее, я предпочитал работать там, а лучше – в бардачном Босваше или развесёлом Сан-Паулу. Только не радиус Гуанчжоу-Чжаньцзян, только не треклятая «поляна». Тебя, конечно, нигде не ждут с распростёртыми объятиями, большинство корпораций Большой Дюжины разыскивает тебя под десятью разными личинами, а где-нибудь на территории комунидадес, пожалуй, пристрелят, не задумываясь, но там всё просто и понятно. Личные интересы, тёмные делишки, крышевание преступлений, киднеппинг, наркотрафик, банальный адюльтер, скукота. В корпоративные дела я вообще никогда не лез.

Но «поляна» была про другое. Тут всегда было и небанальнее, и жёстче.

Если адюльтер – то сразу гарем на две сотни голов, если воровство муниципальных средств – то на местности, бывало, исчезали целые призрачные кварталы, если убийства – то в масштабах, больше похожих на небольшой геноцид, если производство запрещённых веществ и устройств – то в масштабах всего континента.

«Поляна» была совершенно дикой местностью, в немыслимых объёмах поставляя на рынок человеческие пороки. Так что лез сюда я только по крайней необходимости. Вот и теперь, знал бы, чем закончится дело, отказался бы с самого начала. Но теперь-то чего, полгода грязной работы и сто лет как потраченный аванс не вернёшь, так что когда клиент дёрнул с вещичками, я даже не задавал себе вопросов, куда он в итоге намылился. Здесь, без пристальных взглядов камер и вездесущих биосканеров, было удобнее всего отсидеться.

Ему удобнее, мне удобнее, всем удобнее.

Но всё равно было не по себе. По опыту я знал – здесь что угодно могло пойти не так.

Башня, где я устроился, считалась жилой, но по факту тут оставались целые уровни, населённые исключительно крысами. Крысам, впрочем, хватало ума от меня успешно прятаться. Но не их погадкам. Я поплотнее сунул в ноздри канюли ребризера и вернулся к наблюдению.

Клиент пребывал на месте. Во всяком случае его тепловой контур, различимый сквозь прикрытые жалюзи. Сгорбившись над внешним терминалом (ишь, какой хитрец, тихариться вздумал), он продолжал строчить. Надеется отмазаться, как же.

В углу моего поля зрения ползла длинная череда иероглифов на ломаном пунтухуа. Не, цао ни ма, с такими коммуникативными талантами ты вопросы не порешаешь. Впрочем, его проблемы меня волновали в последнюю очередь. Дело слинкера – проследить, и в моих интересах, если честно, было бы сделать так, чтобы его уже поскорее взяли за мягкое. Тогда и контракту конец. Но, цао, так низко я ещё не опустился, задаром клиента подставлять, сколь бы он мне ни был омерзителен.

Так, что это у нас за движение?

Кар клиента был запаркован на внешней площадке, по левую сторону от меня и на два уровня выше, именно оттуда и пошли наводки, будто кто-то лучом лидара шаркнул. Шаркнул и притих. Неужто клиент решился снова дёрнуть? Номер известный, врубаешь автопилот с оверрайдом блокировок, вдоль стеночки проводишь – и в окно. Такой номер со мной, конечно, не пройдёт, я не дурак, в его кар ещё в самом начале жучка подсадил, так что далеко не уйдёт несмотря на всё самопальное экранирование, но сызнова гоняться за клиентом по всему побережью мне было мягко говоря лень. Вот посидел бы он на месте недельку, я бы хоть поел нормально, может, даже в душ сходил, отоспался.

При этой мысли я тяжко и протяжно зевнул. Через маску и канюли в носу получилось не очень.

Цао ни ма я, снова луч. Теперь уж точно – откуда-то снаружи. Кого это нелёгкая принесла? Одна из традиционных проблем слинкеров – двойные заказы. Если уж ты перешёл кому-то дорогу, значит, явно не ему одному.

Впрочем, главное, чтобы конкуренты не мешались под ногами. Хуже всего, если торопыги сейчас ему клиента спугнут. Одно дело гоняться, когда тот ничего не подозревает, совсем другое дело работать на нервяке, издалека да ещё и поминутно толкаясь локтями.

Впрочем, вроде всё затихло, больше я ничего, сколько ни крутил настройки визора, ни по радио, ни в ИК, ни в видимом диапазоне нащупать не смог. То ли угомонились, то ли и вовсе мне почуди… Да цао ни ма гэ тоу же!

Три хорошо прикрытых кара одновременно начали сдвигаться, прикрывая возможные коридоры отхода клиента. Но проблема была даже не в этом, непосредственно внутри башни уже стали различимы едва приметные тени опергруппы. Допрыгался клиент, пришли его брать.

Тут я даже обрадовался. Это вам не тёрки с конкурентами, гильдия не любит, когда конфликты решаются в обход неё, а значит, вся эта мутотень будет тянуться ещё полгода, если не больше. А тут чистоган – всё происходящее пишем, а клиенту последнее пока-пока, мы разошлись, как в море корабли.

Вот только происходившее в апартменте дальше мне не понравилось вовсе.

Я повидал в своей недолгой, но увлекательной карьере слинкера всякое. Расчленёнку в трущобах Босваша, поеденных аллигаторами бойцов комунидадес, и вообще Африке, бывалоча, до сих пор тупо ели людей, причём иногда по частям и заживо. Но это была понятная история. Тут же я оказался в тупике, не понимая, как реагировать.

Судя по тепловым сигнатурам, клиент быстро оказался привязанным к стулу, после чего, как мне показалось, его либо начнут бить, либо он начнёт колоться, либо то и другое в комплекте. На крайний случай его попросту пристрелят. Ну, или наденут мешок на голову да экстрагируют в одном из трёх каров на выбор. Может быть, прямо через окно. Если по дороге не уронят. В общем, скучные, бытовые сценарии, каких я лично повидал немало.

Но ничего похожего не происходило. Клиент сидел на стуле, свесив голову, и не шевелился. Группа к нему даже не оборачивалась, и лишь один из троих оперативников, судя по габаритам, невысокого роста женщина, встала неподалёку и словно чего-то выжидала.

Минута, другая. Ничего не происходило. Ждут что ли кого? Ну, клиента, похоже, седативным укололи, но в остальном мизансцена была мне непонятна. Опять же, если кого-то ждут, зачем было раньше времени начинать по клиенту работать? Он явно никуда не собирался, уж я бы заметил.

Пауза затягивалась, никакого движения по контуру, да и внутри сопровождение словно окончательно расслабилось. Один боец уселся в кресло и откровенно скучал, второй тоже как будто не ожидал от происходящего никаких сюрпризов. И только мелкая тень всё ждала чего-то, чуть склонясь в сторону клиента. С тем явно что-то происходило, какая-то малопонятная мне трансформация. На тепловизорах то поднималась, то падала температура. Чем это они его обкололи, и самое главное для чего, не для допроса же.

Движение началось одновременно по всем направлениям, так что я едва успевал вертеть головой.

Вскочили и тут же попадали «физи».

Отлетела в сторону стоявшая над клиентом агентка, её словно пополам переломили, такой силы был удар.

Двинулись вперёд два из трёх каров, набирая ход так отчаянно, будто собирались пробить навылет стену и финишировать уже внутри апартмента.

Тут же засветилось несколько горячих точек по верхним уровням соседних башен, это работали снайперы прикрытия.

Но все они не успели.

Башня, где скрывался моя клиент, погасла.

Разом, целиком.

Не так, как бывает при отключении внешних фидеров, когда остаются гореть дежурные источники, продолжают на резерве трудиться системы жизнеобеспечения и мелкие электрические приборы с собственными аккумуляторами.

Нет, башня погасла вся, единомоментно превратившись в монолитный кристалл непроницаемо чёрного льда, холодного, неживого.

Только спустя мучительную минуту я сообразил, что перестали работать даже мои драгоценные тепловизоры. Башня не просто погасла, она сделалась абсолютно непроницаемой.

Цао ни ма, как такое вообще возможно?

Не только до меня дошла вся нелепость происходящего.

Помимо каров c их понятными тепловыми и депплеровскими сигнатурами к эпицентру событий стремительно приближались ещё две тени.

И они тоже оставались для меня непроницаемо-чёрными.

Цао ни ма, только этого не хватало.

Никаких тебе роторов Кутта-Магнуса, как у обычных каров, с их неустойчивой динамикой в неуклюжем зависе, эти штуки перемещались между соседних башен стремительными кошачьими прыжками, так что у меня визор шёл рябью.

Эти штуки именовались «мекк» и представляли собой силовой костюм с максимальным объединением экзо- и эндопротезов. По сути, их операторы становились со своим костюмом единым целым, если и выбираясь из него ненадолго, то представляя собой в подобном виде жалкое подобие человека – искалеченного, неспособного вне эндосьюта толком поддерживать собственную жизнедеятельность.

Но в полном комплекте мекк представлял собой грозное штурмовое орудие, идеальное для ведения боя в условиях городской застройки. Почти неуничтожимое. Безумно дорогое. Исчезающе редкое.

Что же такое натворил мой клиент, что за ним выслали подобную кавалерию?

И за ним ли?

Тут до меня дошло, что полноценное полевое использование мекка я в своей практике наблюдал всего однажды – задолго до того, как присоединился к гильдии и заделался слинкером. Это было как прошлой жизни. Прошлой, но никак меня не желающей оставлять.

Мекк моих старых друзей из Корпорации.

Цао ни ма я.

Кто ещё попрётся в таком составе – пара десятков оперативников, три кара прикрытия, два ударных мекка – чтобы взять единственного человека посреди Гуанчжоу-Чжаньцзян? Для «Янгуан» и «Три-Трейда» это была личная деляночка, и они бы попросту перекрыли всё в радиусе пяти километров, так что даже мышь бы не проскочила. Остальные не погнушались бы аккуратно накрыть башню с ударного дрона, благо проскочить сюда со стороны моря проблем не составляло. Но вот организовать точечную спецоперацию посреди «поляны», это был стиль Корпорации.

И всё равно даже их кто-то обошёл.

Первый мекк с ходу врубился в стену башни, пройдя её буквально насквозь, так что только ошмётки вниз полетели, и только тогда сенсорная блокада истаяла. Двое «физи» тихо остывали там же, где и пропали с визора, а вот оперативница потихоньку приходила в себя – во всяком случае её тепловой контур больше походил на человека, стоящего на четвереньках и отчаянно выблёвывающего кишки. Чем это её вырубили, интересно.

А вот моего клиента, как и того злодея, что увёл его из-под нашего носа, на экране визора не было ни малейшего следа, сколько я не тыркался по настройками каналов и фильтрам нейросетей.

Оба мекка тоже вертели бошками в недоумении.

Полтонны силовой брони плюс носимая энергетическая установка отнюдь не прибавляют оператору мозгов.

Я желчно усмехнулся в маску респиратора. Получилось что-то вроде короткого невнятного шипения. Ну и пофиг, всё равно некому будет оценить силу моего сарказма.

И предвидения.

Я шуганул наглую крысиную мордочку, что сунулась на меня из дальнего угла, и полез в рюкзак за пультом. Хардварная инициация в наше время не роскошь, а, если хотите, жизненная необходимость. Любой цифровой интерфейс может быть взломан банальным брутфорсом, если у тебя под рукой есть хотя бы стокубитник. Но «железные» реле просто так не вскроешь, зашитый в аппаратную часть уникальный профиль сигнала до шестого знака после запятой примерно соответствует цифровому ключу длинной в пару гигабит. Только перебор всех вариаций с отправкой его в эфир займёт год, и никакие вычислительные мощности тут не помогут. Конечно, эта штука работает только в прямой видимости сигнала, но мне того и довольно.

Сорвав ногтем силовой перчатки пломбу, я продавил тангенту до щелчка и прислушался. Ага, обратный сигнал пошёл.

Не то, чтобы я так уж рассчитывал на подобные фокусы с изоляцией башни, но сунуть за пазуху клиенту «вонючку» – любимый приём каждого уважающего себя слинкера, за что нашего брата за глаза ещё называли «стинкерами». Обидно, особенно для нас, «нюхачей», но в целом верно.

Химический трейл ароматических молекул просто так не экранируешь, тут разве что ложный след спасает, но это, опять же, надо заранее знать конкретный галогенированный углеводород, их в ходу тысячи. В общем, хихикая и потирая лапки, я наблюдал, как мои скарабеи ручейком потянулись на запах клиента.

Ну, не все, я ж не дурак, конкурентов на цель наводить.

Корпорация или не Корпорация, а мне уже было попросту любопытно, что за ерунда здесь творится.

Тем временем большинство скарабеев лишь активно суетились, лезли под сканеры двух мекков и вообще изображали бурную деятельность. И лишь пара-тройка шла к цели.

Ну и я за ней.

Торопиться смысла не было, судя по скорости реакции, максимум, где могли притаиться таинственные похитители, это в радиусе пары-тройки башен, иначе как успеть отреагировать на начало движения агентов Корпорации, или кто там они, да ещё и опередить их, причём сделать это незаметно, и желательно с самого начала пребывая в точке, удобной для прямого обзора апартмента, где засел клиент. И это всё при местном смоге.

Вот и получалось, что выбор-то был ну из десятка башен, а скорее всего, из полудюжины ближайших, включая мою. Что мне совсем уж повезёт, я, конечно, не верил, так что оставалось всего-ничего вариантов, и к одному из них сейчас и скользил по коллектору мой скарабей.

А мои конкуренты быстры, – собирая вещички и направляясь к ближайшему лифтовому узлу, думал я.

За пару несчастных минут, пока группы прикрытия Корпорации реагировали, успеть не только надёжно заблокировать сигнал (даже инфракрасный!) и обезвредить тех троих, что находились в непосредственном контакте с клиентом, но и успеть аккуратно произвести его экстракцию.

А боров-то здоровый, кило сто двадцать весу.

Как говорится, снимаю шляпу перед чужим мастерством.

У меня же на то, чтобы незаметно от посторонних глаз переместиться за две башни севернее, ушёл целый час. А ведь я шёл налегке, и мне на пятки никто не наступал.

И самое главное – куда я вообще лезу?

Ну сообщи ты заказчику, мол, клиента увела посторонняя группа захвата, как будто меня будет кто винить, что я не отработал до конца. Так на так – хороший повод завершить контракт раньше срока. Так чего мне неймётся?

Уязвлённая профессиональная гордость? Как говорится, чешите в другом месте.

С каких пор мы такие гордые, инда тебе довелось потрудиться для Корпорации курьером – живой чашкой Петри – что-то никакой гордостью у тебя и не пахло. Работал почитай вслепую, не то лабораторной крысой, не то летучей мышью, чуть там на «дьюти-фри ране» не сдох. Разве не потому твои пути с Корпорацией в итоге и разошлись?

При этой мысли я тоскливо хмыкнул.

На самом деле, просто старый стал. Я же видел, с кем и как сейчас работает Корпорация, да выйди они на меня, я бы в минуту со слинкероством завязал, только бы меня в гильдии и видели. Но нет. Много лет оттуда ни единого сигнала.

Может, в том-то и дело, потому и лезу. Выслужиться хочу. Вернуться в строй. Вот сейчас сдам им клиента…

Что ж, ты сперва сдай, болезный.

Я видел, с каким шиком, блеском и красотой была произведена его экстракция. Кто сказал, что меня-то не водят за нос.

Подбадривал в пути разве что отчётливый звук роторов звена среднетоннажников. Как только тилтвинги прибудут, вся эта кавалерия за исключением разве что парочки мекков отсюда живо рассосётся. Корпорация не любила вступать в прямые конфликты на чужой территории, да ещё и с угрозой применения не избирательного оружия по гражданским. А боевые винтолёты это так себе мирный план урегулирования, чьи бы они ни были.

Я же – был почти на месте, химический след обрывался всегда двумя уровнями выше, и метка там стояла такая жирная, как будто клиент дальше не перемещался. Или с него каким-то чудом всё-таки сняли мою «вонючку», самого упаковали в изолирующий бокс и так же скрытно перевезли дальше.

Впрочем, изощрённая логика подобных действий мне оставалась непонятной, поскольку вот же она, тепловая сигнатура. Клиент как будто до сих пор был на месте, или вместо него подложили похожую на него грузную тушу… но зачем?

Чтобы обвести вокруг пальца кого? Меня? Кто я такой, зачем на меня вообще тратить ресурсы? От меня достаточно было попросту избавиться.

Значит, это всё-таки клиент, целёхонек, приходи, бери его тёпленьким.

И никого вокруг, ни одного лишнего сигнала. Даже мельком скользнувший по кару клиента лидар агентов Корпорации я всё-таки засёк. Тут же не было вообще ничего. Даже черноты сигнальной блокады, как там, в апартменте клиента.

Обычная жилая башня, тоже полупустая, и всё равно наполненная привычными бытовыми сигналами. Но никого постороннего я заметить не смог, как ни пытался.

Дальше тянуть резину было нельзя.

Или двигайся вперёд, или уходи. Но стоять вот так, прислушиваясь, можно бесконечно.

И тогда я решился.

Несанкционированное перемещение по чужой территории даже для опытного слинкера – дело непростое. Иные представители нашего рода деятельности всю жизнь этому учатся, осваивая непростую науку проникновения в защищённые коммуникации, взлома систем снаружи и изнутри. Иные же словно рождаются с этим знанием, обладая, если хотите, особым углом зрения, когда вместо того, чтобы ломиться в запертую дверь, влезть в совершенно незапертое окно. Это было тонкое искусство – двигаться по чужой земле так, будто бы ты был свой, не покидая слепых зон и на ходу производя атаки на бреши в системах безопасности на одном вдохновении.

Честно признаюсь, я в этом деле был крепкий середнячок, скорее усидчивый зубрила, чем вдохновенный гений. Чтение документации плюс консультации с коллегами в интервебе. Ну, и хорошее, надёжное, дорогое оборудование. Мне было далеко до чемпионов, но и всякие аматорские косяки давно удалось изжить, так что здесь, посреди дикой «поляны» таким, как я, было раздолье.

Протоколы безопасности тут не обновлялись десятилетиями. Когда на пути у тебя встают защитные контуры, на живую примотанные к роутерами со стадвадцативосьмибитным шифрованием, тут уж как бы не до особых затруднений.

Стило мне приблизиться к запертой двери, как она тут же заблаговременно принималась помигивать зелёным глазком. Даже не интересно. Впрочем, скука в нашем деле – это палка о двух концах. С одной стороны приятно – кому охота застрять посреди тесного коллектора, напоровшись на незнакомую охранную систему, а с другой – к халяве быстро привыкаешь, а где привычка, там и ошибки.

Вот и сейчас, стоя перед очередной беспомощной против моих уловок дверью, я не стал ломиться вперёд, а наоборот, вновь замер в ожидании подвоха.

Тепловая сигнатура клиента оставалась от меня в буквальном смысле на расстоянии вытянутой руки – просто опусти рычаг – но в этом не было никакого смысла. Слишком легко, слишком банально.

И слишком напоминало ловушку.

Но зачем ставить подобную ловушку не простого слинкера вроде меня? Слишком много трудов, слишком невелик возможный профит.

Я снова и снова сканировал окружающее пространство в поисках хоть чего-нибудь подозрительного, но ничего не находил. В конце концов, если бы меня хотели погасить или попросту изолировать, вон, минутой ранее в шахте технического лифта это сделать было куда проще. Да и поздновато как-то бояться, ты же тут как на ладони.

Да, жаль, кавалерия уже попряталась. Накрыли бы меня вместе с клиентом, если что.

Если что? – не став додумывать эту мысль, я шагнул вперёд.

Это и правда был клиент. Мой, роднёхонький, ни разу не подменный. Он так и сидел, примотанный пластиковыми петлями к стулу, в той же позе, что напоследок продемонстрировал мне визор, носом вниз, будто до сих пор над ним стояли трое из группы захвата.

Только вот что они от него хотели?

– Вене ву антересе, вы подойдите, поинтересуйтесь.

Кажется, я отреагировал достойно. Во всяком случае обошёлся без прыжков на месте и прочих экспрессивных способов самовыражения.

Впрочем, я замер, что тоже сойдёт за истерическую реакцию, и лишь спустя долгую секунда начал медленно, неохотно оборачиваться.

Но ничего страшного не увидел.

Щуплая брюнетка в перепачканной рабочей робе, респираторе и тактических очках. Если подумать, она выглядела моей собственной копией, только очень, очень юной. Сущий ребёнок. Как я её мог не заме…

Подвох был в том, что и сейчас собеседницу толком не видел.

Ну то есть видел. Собственными биологическими глазами. А вот вся прочая моя аугментация продолжала молчать. В помещении были только я и клиент.

Ой как мне это всё не нравится. Впрочем, если её не видят приборы, значит, она как минимум не вооружена.

– А вот этого делать не стоит.

Кажется, даже из-под громоздкого респиратора я сумел различить её улыбку. И на этом попытки достать ствол благоразумно оставил. Если это та, что увела клиента из-под носа кавалерии, мне с ней тягаться в скорости реакции точно не стоит. Сразу понятно, кто из нас быстрый, а кто мёртвый.

– Вы… вы кто?

– Какая разница?

Действительно, разницы никакой. Но вот её едва заметный валонский (а может и пикардский) акцент французского я машинально приметил, хотя в целом ничего удивительного, до Чжаньцзяна тут километров семьдесят, не больше, там до сих пор полно нативных франкофонов. Впрочем, она точно не местная.

– Вы, кажется, хотели глянуть на него поближе?

Пожав плечами, я вновь повернулся к клиенту, впрочем, стараясь оставить свою лихую конкурентку с краю поля зрения.

А правда забавно. Мне только показалось, что он был привязан к стулу. На самом деле пластиковые петли попросту удерживали его от падения. При желании, клиент, придя в себя, смог бы высвободиться за считанные секунды.

– Это вы его так?

– Вы же сами знаете, что нет. Он так и сидел, когда я его увидела.

Хм, ну она несколько преувеличивает подробности, в которых я всё это наблюдал со стороны.

– Допустим, что я вам верю.

Моя визави снова усмехнулась.

– Допустим.

– Но зачем им всё это делать? Они его чем-то накачали, да?

– Вы же слинкер?

– Какая разница? Слинкер. Будто бы вы – нет.

Снова ответный смешок.

– Тогда вы должны были успеть собрать на своего клиента изрядный компромат, пока за ним наблюдали.

– И что?

– И то, что вы должны были заметить, насколько он никчёмный типок.

Я молча продолжал ждать.

– Подумайте сами, зачем такой Корпорации?

Так всё-таки это была Корпорация.

– Не знаю, вы скажите.

– Он ничего не знает, ни черта не умеет, даже в бега он подался исключительно по собственной глупости.

– Ага, и потому за ним, кажется, гоняется половина оперативников в радиусе сотни километров. Вы тоже тут не случайно оказались, мадемуазель?

– Не случайно. Но и не специально. Я искала не его. А их.

И показала так многозначительно куда-то в небо.

– Ромул просто так не спускает своих собак.

Понятно. Теперь мне всё стало ясно.

– Вы хотите сказать, что знаете, зачем он им понадобился?

– Кое-что знаю. Хотите, проведём эксперимент?

Меня всё происходящее уже понемногу начинало злить.

– Какого рода?

– Очень простой. Я сейчас уйду, а вы дождитесь, когда он очнётся, и сдайте его людям Корпорации.

– Зачем бы мне это делать?

– Ну вы же хотели бы туда вернуться, я знаю.

На этом месте я не выдержал и рассмеялся.

– Я сказала что-то смешное?

– Ну я попал, слинкер, следящий за слинкером. Какой позор на мои седины!

Но она не поддержала моё веселье. Фу-ты ну-ты, чувство юмора у неё было какое-то своё, и чужого ей не требовалось.

– Уж простите, для того, чтобы это понять, за вами не нужно так уж долго шпионить. Одного взгляда хватит. Вы хотите сказать, что я не права?

Я тут же прекратил.

– И всё-таки, вы собираетесь уйти? Просто оставите его мне?

И кивнул в сторону по-прежнему бесчувственного клиента.

– А он мне не интересен. Я уже узнала всё, что хотела. Если же вы всё-таки хотите извлечь из сегодняшнего инцидента какую-нибудь вескую мораль, просто последуйте моему совету.

– И что будет?

– А будет вот что. Ваш клиент через некоторое время очнётся. Он станет дезориентирован, не будет знать, где он, не помнить, кто он.

– Логично, раз его накачали.

– Не перебивайте, а слушайте меня, мсье, – кажется, теперь уже она разозлилась, – но потом он всё-таки придёт в себя и сразу же позовёт на помощь, после чего сюда примчится вся королевская рать. Та самая, у которой я его только что выкрала. И да, не забудьте рассказать ему, что это вы его спасли из моих рук, вам это зачтётся, поверьте, не упускайте шанс.

Ерунда какая-то. Зачем – и главное каким образом? – ему звать на помощь собственных похитителей?

– А если я не послушаюсь вашего совета и просто продолжу за ним следить?

И тут она снова хмыкнула своей зловещей усмешкой.

– Вы ещё не поняли? Вам больше нет смысла за ним следить. Ваш клиент как ни в чём ни бывало вернётся к своему обычному образу жизни, в прямом смысле забыв о своих приключениях на «поляне». Дело закрыто. Можете передать заказчикам, что он исправился, стал другим человеком. В прямом смысле.

– Это… это они его так?

– Вы мне скажите, вы же видели не хуже меня.

– Но вы всё знали заранее. Значит, это не первый случай?

– Не первый. И не последний, если вы об этом.

– Но зачем?

– Вот вы и узнайте, если захотите. И если сможете.

На этом она решительно двинулась к выходу.

– Вы что, меня сейчас вербуете?

Но я уже остался один и ответить мне было некому. Визор по-прежнему молчал. Она просто растворилась в пространстве.

Ну и что мне теперь со всем этим прикажете делать?

Забыть про всё и свалить – тоже не выход. Что бы там ни говорила эта призрачная мадемуазель, Корпорация есть Корпорация, уж она меня точно найдёт, когда сообразит про «вонючку» и про мою роль во всём этом. Так что в любом случае проще подождать и объясниться.

Про методы работы людей Корпорации ходили самые разные слухи, и сегодняшняя история лишь добавляла в эту картину новые краски, но дураками они точно не были. И лучше покуда побыть не их стороне.

А там посмотрим.

Клиент шевельнулся. Неизвестная явно знала заранее время, когда это случится.

99. Ромул

Стрекоталка зудела где-то на самом краю слышимости, дразня своей недосягаемостью. Словно комар в нощи – трепещет себе крылами, пищит противно, а поди его разгляди, кровососа.

Кто бы ни был тот добрый человек, что скользил по-над кронами, а даже и в наших глухих местах он предпочитал зело беречь своё инкогнито. Полёт свой вёл низинками да на малом ходу, будто бы подозревая окрестные хутора в недобром намерении летуна изловить да придать его гласности.

И не сказать, что напрасно. Позату весну прибыл о полку бронированных мотогусар господин столичный с нарочным предписанием. Ну как, столичный, не с самого града Москова, но поближе, с полкового уезду, что Трубу сторожит. Прибыл и прибыл, только его с тех пор обыскались городовые-поселковые. Нет как нет. Да и мотогусары с тех пор поистрепались на вид – кто спился, кто в самовол пошёл. Назад их без начальству не ждут, исполать тебе, господи, а тут уж и хозяйство, невестушка сыскана, банька стоплена по-чёрному, не угореть бы… Да ну его в пень, ту службу.

Так что не зря летун низенько стрекочет, у нас даром что божья благодать, а бывалоча творится по несознанке всякое лихое. И на болотине, и в лесах.

А вот сама стрекоталка. Стройная, ладная, больше стрекоза, чем птаха. Скользит-елозит, носу не кажет. На вид как будто автожир вроде тех, что деревенские в складчину берут поля от жука опылять да дурную траву изводить, только побогаче, с висюльками разными, навроде прибора какого. Да и шустрая не по месту – наши-то едва ли две русских мили в час держуть, али дюжину пятосоток, их и на ровере бывает догнать не труд, а тут хода поди как у паровоза, и главное ты глянь, какие вензеля промеж крон выписывает, тихарится. А коли тихарится, знать, замедляет.

Автожир штука простая, коли сбросил оборот, так сразу подъёмная силушка уж не та. Сельчанам не проблема, они над кукурузой да вкруг потата путь держат, на брюхо себе шлёп и сиди жди волокушу, на сегодня отлетались. Над лесом же как идти на подобном – непонятно. Впрочем, чего гадать, стрекоталка споро сыщет себе неприметную поляну, дабы поскорее укрыться, али перелесок какой. И причина всего неудобства тоже не секрет – по небу уж раздались хлопки с характерным ду-ду-ду. Это пускались из стартовых колодцев новенькие, купленные у татарвы винтолётья береговой охранки. Со стороны Нарьян-Мара, али Печорской губы, покуда не понять. Далеко – вёрст двести – а слышно. Знать, спешат уже, торопятся.

Занятное дело эта стрекоталка, ой занятное. И чего ей здесь за интерес, коли от Усть-Цильмы до самой Воркуты вдоль берегов поди даже и приличного заводишка не сыскать, одно сплошное земледелие уж полста лет, как мерзлота отошла да нивы по северам заколосились.

Автожир меж тем совсем затих, погрузившись брюхом в удобную поросль молодого леска. Ну да, где целую полосу пожаром слизало прошлым летом, там смело давай посадку, не жди никакой беды. Деревца тут все тоненькие, едва в человеческий рост. Самое оно без опаски приземлиться. Опять же – полоса неширокая; по оба края старая ржа железнодорожной насыпи, получилось навроде пожарной просеки. Заходи да садись, коли умом не богат и досюда без разбору забрать решился.

Стрёкот на сём послушно сгинул, как не было. Теперь винтолётьям тут хоть облетайся – беспонту по земле жалом водить. Автожир сей хоть выглядит простецки, да явно не прост, наноплёнка уж сама по себе рябью пошла, умело таясь на фоне листвы. Поди разгляди птичку с-под небесей.

А вот и хозяин того добра показался. Никаких тебе глупостей, одет как все местные – в джинсы да ветровку неприглядного тона, чтоб сподручнее в дерьме валяться. За спиною сидор, знать, довольно веский, может и на цельный пуд потянет, а внутри поди что круглое, цельный кавун али гиря какая. Токмо зачем человеку в лесу гиря, и кто когда видал кавуна столь веского, чтобы взрослый мужик под его тяжестью так уж склонялся.

Сам летун при этом каким хлипким отнюдь не выглядел. Да, в годах, по коротко стриженному ёжику седой головы видать, но сам-то добёр, поди сажень без чети росту, ни пузени какой, ни морщин особых. Знать, и кормёжка у него справная, и держит в себя в форме, а шаг-то какой, пружинящий, топает себе уверенно вперёд, только на запястье поглядывает, с направлением сверяется.

И главное поди соображает, куда ловчее двигать. На Денисовке любого пришлого встретит патруль, а коли ты милости околоточного не сподобисся, там тебе и быть до утра в железах. Винтолётья у нас за просто так не шмыгають, то кажный окрестный на зуб знать должон. Потому двигался мужичок грамотно, на север, в поля, благо их по правый берег было предостаточно. Какие реестровые, а какие и вольные, за мзду малую, благо той земли кругом – даже пятая часть лесов до сей поры не сведена.

А всё потому что народцу мал-маленько. Тут делов-то, для обоснованья – позвать с Печоры самоходный равнятель, чтобы отвалы понаделал да на случай разлива от поймы отгородил. Стоит то недёшево, но и не сказать чтобы совсем непосильно. А потоместь – только трудись, осваивай землицу, она тут плодородна-ая. Да только кому трудиться-то? Алконавтам с Денисовки, что между приходами в порт сухой баржи неделями не просыхают? А может, городским с Нарьяан-Мара? Так тем местный гнус не по нраву.

Потому и не освоена, выходит, до сих пор стоит территория. Хотя, если так и поглядеть – хутора постепенно обустраиваются, не то чтобы совсем дикость кругом, бывают и совсем добрые хозяйства.

Мужичок между тем ровно к одному такому и направлялся. Хозяйская усадьба, летний навес для техники, широкий заезд под землю в хранилище, дальше коровник, птичник, даже конюшенка небольшая, всё солидно. Куры бродят по двору, два свинтуса нежатся на майдане, ну не любо ли?

Вот и залётчику нашему любо. Шагает себе вперёд, как к себе домой, даже глаз никуда не скосит, будто бывал тут не единожды. И только на сухой кашель ружжа останавливается, терпеливо поднимая руки вверх.

– Кто таков?

Голос хозяина прозвучал в матюгальнике не без смешинки. Уж больно нахален был пришелец.

А ответа-то и не слыхать, тому как далеко.

Рот-то мужичок открывает, а всё ветром его слова сносит.

– Стой там, ща.

Пощёлкал чем-то у себя хозяин, отчего в эфир пошли наводки, а собака во дворе вдругорядь забрехала да унеслась аж за майдан. У всяких кабыздохов слух чуйкий, тут уж как водится.

– Теперь говори.

– К Сяо Вану буду.

На этот раз голос отвечающего зычным эхом разнёсся по всей округе.

– А звать тебя как?

– Родионом кличут.

– По батюшке?

– Романыч я.

– Не знаю такого.

Пришелец продолжал держать руки вверх и нетерпения проявлять не спешил.

– Да ты пусти, хозяин, там ужо обсудимо.

Хуторянин на это хмыкнул, но ствол опустил.

– Ну заходи, коли не шутишь.

Трое дроньев, окружившие тот час неурочного гостя, тут же сорвались с места и унеслись обратно под навес сторожить. Смекнувшая, что шухер рассосался, псина тоже вернулась на исходную позицию между хозяином и пришельцем.

Сам же хозяин уселся на лавку и вернулся к своему основному на тот момент занятию – поедать из широкой миски дикую смородину, заблоговременно протёртую с сахаром, чтоб не так кисло во рту было. Чем ещё на жаре в середине дня заниматься. Вот попустит слегонца солнцу, али тучи снова набегут, можно будет обратно на поля двинуть.

– Доброго здоровьица, хозяине.

Это назвавшийся Родионом уже добрался до места, а ничо так он чешет, что твой спортсмен-разрядник. Нет времени, стало быть, на раскорячку.

– Доброго.

– Это вас, господин хороший, Сяо Ваном кличут?

Хозяин снова хмыкнул, делая приглашающий жест подсаживаться.

– Да как-то Ваней в основном. А ты штоли городской, мил человек?

– Да коли бы и так. Всяко по здешних местах я бывал немало, особливо в детстве.

– Это ж в каком годе? – не поверил, значить.

– Да почитай что в прошлом веке то было. Но последний раз лет двадцать как заглядывал сюда проездом, посмотреть, как оно всё изменилось.

Самозваный Ваня присвистнул, оглядывая Родиона. Неплохо сохранился, шельма. Эхма, городски-ия.

– О как. Ну добро. А меня откуда знаешь? Так-то мы с соседями не особо отсвечиваем, не какие реестровые чай.

– Да и делов-то, что не реестровые. Слухами земля полнится.

– Это какими такими слухами? – нахмурился Ваня, так что и без того азиатские глаза его окончательно сошлись в две щёлочки.

– Что проживает де на Печоре Сяо Ван, знатный сельчанин и хлебосольный такой, ух. Лет пятнадцать как проживает, добра наживает.

Тот в ответ только губами покривил.

– А может и не проживает.

– А может и нет, – легко согласился Родион, снимая с плеч сидор и через силу водружая его на стол. – Да ты не беспокойсь, чужие проблемы мне к спеху, Ваня, мне бы ночь переночевать, а к утру я уж свалю по добру, по здорову. А то сказывают ночью гроза будет, надёжная крыша над головой в такую погоду и ежу ко времени будет.

– Уж как водится, – Ваня отчего-то перестал сверлить пришельца глазами и сменил тон на более деловой. – Эту штуку припрятать от греха не надобно?

Но Родион твёрдо стоял на своём.

– Не сто́ит. Пущай при мне побудет. Ты, хозяин, я погляжу, за горизонтом-то подслеживаешь.

– Не без этого. Мало ли какая проверка.

Родион усмехнулся.

– Работников прячешь?

– То тебе какое дело?

– Да никакого. Просто мне про твоих работников не знамо. Вот и пущай при мне всё своё побудет.

Ваня только плечами пожал, дело барское.

– Куда путь держишь, если не секрет?

– Да какой секрет, в скит иду, по святым местам, душонка-то вишь, городская, пропащая, а к боженьке всё одно тянется, чистоты требует!

И улыбнулся столь блаженной улыбкой, что Ваня даже призадумался. Что издевается – это понятно, но с какой целью?

– Дело то спасительное. Только ежели ты, Родион свет Романович, в ближний скит собрался, то отговорю я тебя от того дела.

– Почто так? Али там неладно, ужели какие раскольники скит захватили?

Ваня аж ругнулся вполголоса, но вслух сказал так, со значением:

– Ближний скит больше странникам не отпирает. А кого впустит – сразу под опись сдаёт охранке границ.

Ага, кивнул в ответ Родион.

– Приму к сведению, хозяин, приму к сведению. А вот ты мне ещё что скажи, баркас-то нынче ходит?

– Ходит, чего ж не ходить, по-на всю Печору почитай один и ходит, поди кожный день, коли не праздник святой али штурман вдругорядь пьяный не лежит. А тебе то пошто? Скиты поди у другой стороне все будут, на юг.

– Да думал я вот по пути погостить, всё равно где. Опять же рекою оно дело такое, идёшь тихонько, по берегам зыришь, роздых глазам, радость душе.

При упоминании глаз Ваня встрепенулся, приглядываясь. И правда, диво дивно, наш-то Романыч, гляди, со своими зенками по свету бегает. Даром что сколько ему годков, за сотку? Интересный коленкор. Неужто в Москове до таких дел додумались, чтобы живые глаза человеку до ста лет сохранять? Чудеса.

Сам-то хозяин мерцал своими дешёвыми матрицами почище чем у котов ночами в свете фонаря отсвечивает. Сразу видать – халтура, коновал в Нарьян-Маре делал.

– Ты бы, Родион, зенками-то своими не шибко светил, на реке лучше вообще визор надень да не снимай. Народишко сейчас всякий по сдельной работе шаромыжится, останешься ещё без глазонек, неровён час.

Но Родиона сей пассаж нимало не впечатлил.

– Ой, спасибо, хозяин, за заботу. Буду стараться не отсвечивать. Только вот ты ещё мне что скажи, чего у вас так охранка суетится? Покуда шёл сюда от пристани, сплошной трах да бабах по небесем, что-то не припомню, чтобы так уж винтолёт бывалоча-то озоровал.

Ишь, винтолёт ему чтобы не озоровал, на то и охранка границ поставлена, бо супостат-вражина не дремлет.

– У нас нонче строго. Кожную седмицу стрельбы, ущения, третьего дня два электропса прибегали, кур спужали, сволочи.

– Али сыскали кого? – сочувственно поинтересовался Родион.

– Да кто их поймёть, ледащих, прискакали да ускакали, штоб им пусто было.

– Ясно. Может, на Трубу кто покусился?

– Это ты когда со скита дальше-то пойдёшь, то сам и погляди, кому сие вообще надобно!

Родион в ответ только голову наклонил, ну-тка, милок, заскажи мне за Трубу. Да и разошёлся Ваня отчего-то не на шутку, видать, задел его вопрос:

– За Уралом, где самая Югыд ва започинается, настоящая грань идёт. Будь там особливо аккуратен, Родион Романович, эт табе не местная охранка, там всё по-настоящему, строгости как в войну. Ни одна мышь не проскочит, штобы ты там себе ни думал, я тебя заранее предупреждаю.

– Ну допустим, а причём тут ваша охранка к тамошним строгостям?

– А притом, што нет никакой особо охранки, всё корпорации к руками прибрали, от самого Москова до японских островов.

Родион в ответ только брови удивлённо поднял.

– Вот прям никакой?

– Да и Трубы, если подумать, тоже нет.

– Поясни.

– Да што тут пояснять, – всплеснул руками Ваня, – сдаётся мне, што Труба та пустая давно, так, фикция. Повод, штобы здесь стоять, всё вокруг сторожить.

– Погоди, что-то я в толк не возьму. А рента? Москов же не просто так купоны стрижёт, а с денежного потока. Если в Трубе ничего нет, откуда баблишко?

– А оттуда, ты погляди вокруг. Што ты видишь?

Родион с интересом оглянулся.

– Ну хутор твой.

– Да ничего ты не видишь! Потомушто ничегошеньки тут и нет. И так до самых Саян. Не было, нет и не будет. За тем и присмотр. А бабло это дутое – есть фуфло и замануха. Дуракам, што в Москове сидят, того довольно, пущай оно течёт по крохам, однова живём, а им платят, чтобы в глаза их не видеть. С самой войны так и повелось.

– Погоди, я запутался, а охраняют-то чего?

– То и охраняют, што ничего. Ни-че-го-шеньки, – повторил хозяин. – Пустоту, где для виду живут такие как я и ты, лишние люди, призванные эту самую пустоту собою заполнять, да и только. Никогда ни корпорации, ни прогнивший Москов не позволят здесь ничему вырасти.

– Типа чего?

– Типа Мегаполиса.

Родион аж руками всплеснул:

– А зачем тебе тута Мегаполис?

– Штобы жить, а не у Трубы греться. Штобы дети мои в университетах обучаться могли, а я себе – нормальные глаза имел возможность выправить. Штобы не в нужник до ветру ходить, а корова штобы – самого премиального геному! Вагю, едрить твою!

И остановился, выдыхая. Эк его разобрало.

– Ва-ань!..

Оба-два обернулись на строгий женский голос.

Хозяйка стояла в сенях, подбоченясь.

– К обеду-то накрывать? Коли вы уж натрынделись.

Сразу видать, кто в доме заправляет. Энто в поле мужик – хозяин, а тут коли сыту быть хочешь, засунь свою мужнину спесь себе в мотню и радуйся, что скалкой давно не прилетало.

Да и то сказать, хозяйка у Вани была добрая, ростовая, разве что не выше Родиона. И в плечах, и в попе богата, мечта, вопчим.

– Доброго здравствия, хозяюшка! Не извольте беспокоиться, я на харчи не претендую.

– А мне то без разницы, разогрето, знать сиди ешь!

И ушла себе в усадьбу, недовольно ворча под нос.

– Придётся есть.

Ваня это произнёс даже с какой-то гордостью.

Спустя минуту на столе ломилось: холодник на буряке и говяде с яйцом да сметаной, потат варёный под маслом, укропом и петром, шкварка золотистая, обжаренная с отрубным хлебом и чесноком, кукурузная лепёшка на опаре, жбан варенья к уже стоявшей тут миске протёртой ягоды плюс крынка молока и охапка зелени пучком али требухою на постном масле с лемонтием на выбор. Завершал обеденное пиршество издевательски крошечный пузырёк горькой, что демонстративным образом был поставлен персонально перед гостем и даже немного подале, чтобы хозяин не дотягивал.

Расселись, значит.

Пятеро детей-погодков, все как один в маму, лунолицые и лупоглазые, с интересом смотрели на пришлого дядю, хватать со стола не рвались, и вообще вели себя чинно. Разве что старшему не сиделось – пострел то и дело оглядывал через плечо на майдан, где чего-то расшумелись молочные подсвинки.

Молитву, как водится, зачитал отец семейства, солидно так, с óканьями и натужным сопением промежду строк.

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Аминь.

И размашисто, от пуза перекрестился, покосившись на Родиона.

Тот послушно повторил жест, посмеиваясь в седые усы. Его всё происходящее забавляло.

И только тут приступили. Пока все разливали по мискам холодник, Родион ещё раз вежливо поблагодарил хозяюшку, а за одно поинтересовался, где же работники.

– А них тама, за амбаром покормлять.

– То дело, кормилица, хлеб-соль!

И послушно, под строгим-то женским взглядом, поспешил отпить разом добрую половину пузырька горькой, послед чего похлебал холодника да разом перешёл к горячему.

Он уж и знать позабыл, какой вкусной может быть простая крестьянская еда, да на свежем воздухе, да под крепкую сивуху. Аж слеза наворачивается. Впрочем, покуда гость упражнялся в злоупотреблениии, все прочие из-за стола успели рассосаться. Хозяин с оханьем сел на трактор да повёз работников в поля, туда же потянулось и гудение стаи сельхозных дроньев. Дети, ничуть не притомившись на послеполуденном зное, разбежались по своим делам, и только строгая хозяйка хмуро продолжала менять пузырьки до тех пор, пока гость не удосужился, блея и мекая, начать извиняться, что, мол, на сегодня хватит.

Фыркнув от возмущения, хозяйка крикнула из сеней девку уносить, а сама снова растворилась в недрах хозяйской усадьбы. Настала благословенная послеполуденная тишина.

Родион откинулся на лавке, облокотясь о едва оструганную столешницу, и благостно уставился вдаль.

А всё-таки хорошо нынче тут. Дрозды в деревах поствистуют, чёрный аист стрекочет в камыше, мелкие хрюнделя повизгивают на майдане. Ни тебе гнуса, ни овода. Лепо.

Буде так, даже надоедливое жужжание дроньев в отдалении ничуть не беспокоит. Такая наполненная, многоголосая тишина будет получше всякого истинного, мертвенного молчания. Тут такое бывает разве что после звена летунов охранки, те на бреющем так рокочут, что природа разом вся замирает в панике. Али после очередного разлива на Трубе, когда целые реки вдругорядь вымирают ниже по течению, задыхаясь в химическом смраде удушающих паров.

Тут, на Печоре, подобного не бывалоча, хвала Тебе, Господи, а вот за хребтом, по Оби, чего только не случалось. Там и экология смотри какая, леса стоят чёрные, да и людей с гулькин нос вовсе. Одни только заставы вдоль Трубы, да и живут там разве посменно, пока дым вонючий глаза не выел.

Туда-то ему дальше и двигаться.

Родион вздохнул, убрав блаженную улыбку с лица и заделавшись разом как будто другим человеком. Словно бы сидел в нём самом какой-то титаниевый стержень, который если и позволял себе на время мягчеть, да тут же, чуть что, возвращался в обратку.

Оно и правда, до Сургута путь неблизкий и небезопасный. Коли рассчитывал он двигаться дальше на стрекоталке, так планам его не суждено было сбыться, слишком крепко стерегла тут небо охранка. И ладно бы только радары да лидары, кто б его углядел, на столь малой высоте и при небольшой скорости. Видать, с неба зырят, треклятые, пущай не персонально про его, Родиона свет Романовича, душу, да то какая разница. Родион не выглядел человеком, так уж расположенным к общению с околоточным, а уж тем более с охранкой.

Да и груз этот тяжеленный, что он держал всегда при себе, смотрелся слишком уж неуместно посреди всей окружающей пасторали.

Что там, поди пойми. А ну как счётчик имени товарища Гейгера к нему приложи, неужто смолчит, не зарычит, не застрекочет?

Что это за штуковина вообще такая, что надобно тащить через весь континент вручную да без вящей охраны? Знать, недобрая штука, дурная, коли таить её приходится подобным вона инкогнитом.

Впрочем, Родион этот самый, должно быть, о своём грузе зело осведомлён, то видно по коротким жестам, которыми он норовил бесперечь коснуться железной гири через брезентуху сидора.

Так нежно оглаживают дитя малое в колыбели, не иначе. Что то за колыбель и что за дитя в той колыбели зреет? Не громоковато ли то «агу», что вскоре пойдёт гулять по миру, по самой Матушке?

Родион про то помалкивал, а только временами припадал к виртпанели, что-то там про себя рисуя по контурным картам, как в старину делали. Полк шуйный, полк десный, засадный полк, новомодный.

Поди пойми, вопчем, да только ни виртом поганым, ни прочими пошлыми штучками Родион про свои тайные дела да затруднения не пользовал. Он вообще как будто бы и слышал сейчас вокруг исключительно то же, что птица небесная да гад земной. Травушку, древесный шум, птичий грай и рокотание тракторов за стеною кормилицы-кукурузы. Никакой тебе аугментированной мути в глаза и бесовской музыки в уши. Одна только Божия благодать.

Сиди себе, наслаждайся.

В таких думках да поглядках и прошёл у гостя остаток дня. Когда же хозяин в сумерках возвернулся, то не сразу сообразил, что такое наблюдает. Родион сидел на столе в обнимку со своим сидором и пускал в небо дымные кольца курительной жижи.