Цветь восьмая

Начальник НКВД Придорогин, с кем бы он ни говорил в своем кабинете, всегда выкладывал перед собой на стол пистолет. В милиции над этой привычкой Александра Николаевича посмеивались. Да и как не подшутить? Заходит к Придорогину, например, прокурор города. А начальник милиции револьвер из кобуры достает… Угрожающе получается. Появляется в дверях жена, а он оружие вынимает. И часто первопришельцам с гордостью говорит:

– Промежду прочим, писатель Бабель меня изобразил с точностью в сочинении своем – «Конармия». Есть у него там рассказик под названием «Соль», про солдата революции Никиту Балмашева. Я и есть тот герой, замаскированный на фамилию Балмашев. Это я застрелил бабу-мешочницу со свертком соли. Срезал я ее из винта с первого выстрела. Под ребеночка маскировала спекулянтка сверток с товаром. Но вот в газету редактору такого глупого письма я не сочинял. Немножко отступил Бабель от правды. Ну и народец – эти писаки. Что-нибудь, но приврут!

Порошин и Гейнеман хихикали над Придорогиным. Как он не понимает, что Бабель изобразил Балмашева дураком? Ведь баба везла сверток соли, чтобы выменять его, скорее всего, на хлеб. Может быть, у нее детишки с голоду пухли… Гейнеман считал Бабеля пророком:

– Он предвидел, что Балмашевы после Гражданской войны станут начальниками милиции, начнут по своему уровню творить беззаконие. Бабель предупреждал общество об опасности.

Когда начальник третьего отдела лейтенант Груздев, Пушков и Порошин вошли к Придорогину, он вытащил револьвер из кобуры, осмотрел его, огладил и положил перед собой на газету «Правда» с портретом Иосифа Виссарионовича Сталина. Из-под газеты выполз рыжий таракан. Насекомое ползало по лику вождя, а возле губ, где газета была порвана, остановилось. Таракан пошевелил усиками и заполз в прорыв газетного листа, как бы в рот Иосифа Виссарионовича. Порошин хохотнул, смутив беспричинным смехом начальника милиции.

– Прошу быть серьезнее! – сделал замечание Придорогин.

Рыжий таракан при этих словах вылез изо рта великого вождя, побегал шустро по газете и нырнул в дуло лежащего револьвера. Груздев прыснул по-ребячьи, зажимая рот ладонями. Засмеялись и Порошин с Пушковым.

– Что еще за смешки? Вы где находитесь? – попытался осмотреть себя начальник НКВД.

Вроде бы гимнастерка застегнута на все пуговки, не прилипла нигде вчерашняя лапша. Придорогин извлек из нагрудного кармана зеркальце, снова огляделся. Лицо сажей не измазано, а подчиненные ржут. Что за напасть? В чем подвох? Какая смешинка закатилась на серьезное совещание?

– В чем дело? – ударил кулаком по столу Придорогин.

– В таракане! – пояснил Порошин. – У вас на столе таракан.

Придорогин уставился тупо на портрет Сталина. Великий вождь был строг и спокоен, не располагал к юмору. И не был похож на таракана.

– В каком таракане? – устало спросил начальник НКВД.

– В том, который залез в дуло вашего револьвера.

– Да? Чийчас выясним! – дунул Придорогин в ствол пистолета.

Но таракан не появился, не желая, видно, больше ползать по лику вождя и участвовать в совещании работников НКВД. Придорогин чиркнул спичку о коробок, бросил ее в дуло нагана:

– Вылазяй, контра!

Таракан выскочил сполошно, упал на газету, забегал мельтешно. Придорогин пытался прибить его, стукал рукояткой револьвера, выбив глаза Иосифу Виссарионовичу, разворотив нос вождя, обезобразив лик великий.

– Вы его чернильницей, чернильницей! – советовал Пушков.

– Ладошкой легче прихлопнуть! – возражал Груздев.

– Отраву надо использовать, – сказал Порошин.

– А может, гранатой надежнее? – развеселился лейтенант Степанов.

Посторонним людям все это действо показалось бы кощунственным. Начальник милиции уродует портрет Сталина, а его подручные советуют использовать для уничтожения вождя не только рукоять пистолета, но и чернильницу, яд и даже гранату! Если бы кто-то сочинил донос, то Придорогина и некоторых других товарищей отправили бы на строительство Беломорского канала в качестве землекопов. Но в коллективе таковых не оказалось… Таракана Придорогин тоже не прихлопнул. Рыжая каналья ускользнула через левый глаз вождя под газету. А там уж – бог знает куда… По случайному совпадению или по предначертанию свыше в этот день у Сталина заболела голова, левый глаз сузился чуточку, стал видеть хуже, да так и не восстановился.

Когда все успокоились, Придорогин снова взял револьвер в руки, начал оперативку:

– По разнарядке, по плану, мы должны были за месяц разоблачить сто двадцать врагов народа. Арестовано восемьдесят шесть. За такое благодушие спросить могут строго. Подумайте хорошо. Был ведь сигнал на Голубицкого. Почему не довели до конца?

– Сигнал не подтвердился, – доложил Груздев. – Но у нас ведь и успехи есть. Письмо Рютина мы извлекли из горкомовского сейфа. Отчего же Ломинадзе на свободе?

– Ломинадзе вызовут в Челябинск якобы на совещание. И там зацапают. Наша задача – выявить здесь его сообщников.

В разговор вмешался и Пушков:

– Мы арестовали и расстреляли антисоветскую организацию на строительстве плотины. А главарь вредителей не арестован. Как это понимать?

Начальник НКВД вздохнул, крутнул барабан револьвера:

– Гуревича мы не можем взять без санкции сверху. Кстати, и Голубицкого без разрешения Завенягина и Орджоникидзе трудно будет арестовать. Будем ждать разрешения. Но не станем сидеть сложа руки. Плохо мы работаем, товарищи. Не оправдываем доверия партии. Москва заинтересовалась нашим найденным в могиле пулеметом. А мы убежавшего старика не можем найти. Ты, Груздев, лично займись этим делом. Следите за внучкой старика, буфетчицей горкомовской…

При этих словах Придорогин, однако, смутился. Он глянул косо на Порошина и спросил:

– Ты чем, Аркадий, занят?

– Антисоветской листовкой, как приказано.

– Отложи прокламацию до времени. Есть поважнее дело. Расследуй нападение на бригадмильцев. А листовка никуда не денется.

Порошин выступил с предложением:

– По-моему, нам надо перестроиться. Сексоты у нас часто выполняют функции бригадмильцев, этим раскрывают себя, поэтому их бьют. Сексот должен быть абсолютно незаметен в массе. Мои сексоты не носят красных повязок и оружия, не ходят на дежурства, не появляются в НКВД. Исключением является один – Шмель.

Придорогин не согласился с Порошиным:

– На профиле осведомителей далеко не уедешь, Аркадий. Мы твою Лещинскую или Жулешкову не можем послать в помощь при исполнении ВМН, закапывать могилы. Осведомителей у нас много, а помощников – мало.

Дерзкое покушение на бригадмильцев всполошило весь город. Сначала хулиганы поколотили Виктора Томчука, тот в больнице лежит. А через неделю были зверски избиты и сброшены в сортирную яму сексоты-бригадмильцы Шмель, Махнев и Разенков. Они долго барахтались в экскрементах, чуть было не задохнулись в миазмах испражнений и хлорки. Яма была глубокой. Сортир, вероятно, подожгли подростки, недели три тому назад. Пожарники тогда растащили горящие доски и перекрытие, а заполненная калом яма осталась открытой. В эту яму и сбросили ночью бандиты избитых бригадмильцев.

В милицию сексоты пришли дня через три после происшествия, но от них изрядно воняло, поэтому к начальству их не пропустили. Опрос пострадавших провел сержант Калганов, да и то – не в кабинете, а во дворе.

– Сядьте подале, говном несет от вас, – указал им сержант на груду бревен. – И главное: не пересказывайте, как вы в сортирной яме плавали, а вспомните лучше приметы нападавших. Сколько их было? Во что одеты? Что говорили?

– Человек семь-восемь, – врал ублюдок Разенков.

Махнев запомнил кое-что из бандитских реплик: «Спихни труп в яму, Антоха! Жида вниз головой бросай!» Наиболее наблюдательным оказался Мордехай Шмель, ушастый бригадмилец, осведомитель и сексот из актива Порошина:

– Бандиты были втроем, с ними девица – в белой шали. Два парня – рослые, один среднего ростика – пьяный. Одного из диверсантов проститутка называла Грихой. Низкорослый бандит назвал девицу Людкой. Но та хохотала. Мол, до чего нализался! Всех Людками именует!

На месте происшествия Порошин и Калганов нашли голубую пуговицу от мужского пиджака, роговую расческу-самоделку и огрызок химического карандаша. В общем-то следов очень много. Порошин подписал акт и протокол предварительного опроса потерпевших, составленный сержантом Калгановым. Сержант Матафонов уже через день выяснил, что расчески-самоделки ладил в Магнитке один человек: Меркульев Иван Иванович. Тот самый, который числился в розыске за утайку пулемета в могиле.

Голубую пуговицу и огрызок химического карандаша взял для расследования Порошин. Пуговица для уральской рабочей среды была слишком необычной: голубая, с белыми волнистыми прожилками, изящной формы, явно иностранного производства. Придорогина больше заинтересовала расческа:

– В покушении на осведомителей участвовал старик Меркульев. Возможно, охотился за наганами. Мы его ищем по казачьим станицам – в Верхнеуральской, Анненской, а он затаился здесь, в городе!

Порошин не соглашался:

– Старик расчески продавал на базаре. Такие гребешки могут быть у многих. А вот пуговица дает более конкретное направление. Такая пуговица могла быть пришита только на светло-сером или светло-голубом костюме. Сколько у нас таких костюмов в городе? У иностранцев, у артистов… Три-четыре костюма!

Придорогин пристально впился взглядом в Порошина:

– А клички – Антоха, Гриха? Они у нас не проходили по предыдущим делам?

– Что-то не помню, – перелистывал журнал регистрации Порошин.

– В твоем распоряжении сержант Матафонов и Шмель, – сказал уходя Придорогин.

Шмель нравился Порошину с каждым днем все больше. Конечно, сексот не очень приятен внешностью – ушаст, с мордочкой летучей мыши. И суетлив, излишне услужлив, но хитер, с чутьем ищейки. Аркадий Иванович показал ему голубую пуговицу:

– Найди, Мордехай, костюм, от которого оторвана сия пуговица.

Шмель полюбопытствовал:

– А с каким делом это связано? С убийством? С кражей или вредительством?

Порошин не раскрыл карты:

– Ничего серьезного, Мордехай. Просто один тип к моей Фроське пристает. Надо бы его проучить.

– Будем искать! – взял под козырек клетчатой кепки Шмель.

Порошин был доволен рассуждениями Шмеля. Он повторил почти слово в слово то, что говорилось Придорогину. Но при своей наблюдательности назвал и фамилии:

– К обычному костюму такие пуговицы не пришьют. Они будут выглядеть нелепо. Костюм должен быть светло-серым или голубым. У нас в городе пять-шесть костюмов такой расцветки: у начальника стройки – Валериуса, у поэта Бориса Ручьева, у директора театра Михаила Арша, у Левы Рудницкого и Виктора Калмыкова.

Порошин подкорректировал наводку:

– Обрати внимание, Мордехай, на Ручьева. У него несколько приводов в милицию, хулиган, бабник. И, говорят, он прихлестывает за Людой Татьяничевой… Ему сам бог велел называть всех девиц Людками.

Арестовать Ручьева было не так просто, хотя его недавно исключили из комсомола за избиение молодой поэтессы Нины Кондратковской. Крупный критик Селивановский опубликовал в «Литературной газете» хлесткую, изничтожительную статью против пиита, намекая по Горькому: от хулиганства до фашизма – один шаг! Но Ломинадзе и Завенягин выступили в защиту молодого литератора столь решительно, что прокуратуре и милиции пришлось отступить.

– У Бориса Ручьева останутся для поколений не скандалы, а строки: «Мы жили в палатке с зеленым оконцем, промытой дождями, просушенной солнцем», – убеждал Завенягин.

Порошин не любил Ручьева, считал его стихотворцем примитивным, ограниченным, спекулирующим рабочей романтикой. И обрадовался, когда Шмель сообщил на другой день:

– Пуговица, Аркадий Иванович, от костюма Ручьева. Значит, он и есть приставатель к вашей Фросе. В дружках у Ручьева – поэты Мишка Люгарин и Васька Макаров, доктор Функ, мартеновцы Коровин и Телегин.

Аркадий Иванович искренне похвалил бригадмильца:

– Молодец, Мордехай! С твоими способностями надо не вошебойкой заведовать, а работать в уголовном розыске. Буду, наверное, ходатайствовать о зачислении тебя в штат НКВД. У тебя дарование сыщика!

Однако Аркадий Иванович не стал докладывать начальству и протоколировать, что обнаружен костюм, от которого оторвана голубая пуговица. Упрятать за решетку стихотворца-бузотера можно. Но кто с ним участвовал в нападении на бригадмильцев? Настораживали имена или клички: Антоха, Гриха. Уж не Фроськины ли это дружки – Антон Телегин и Григорий Коровин? На самодельной роговой расческе нацарапаны две буквы: ГК. И что за девица была в банде? У Фроськи есть белая шаль. Неужели она влипла в эту грязь? И какая жестокость – попытаться утопить людей в яме с испражнениями! Бригадмильцы рискуют жизнью, ловят воров, бандитов, вредителей, врагов народа, задерживают нарушителей, защищают народ. И не за получку, не за деньги. Миша Разенков работает электромонтером, Виктор Томчук – слесарем в депо, Миша Махнев – рабочий, Мордехай Шмель заведует вошебойкой. А мы, чекисты, относимся к своим помощникам часто с каким-то барским презрением…

Аркадий Иванович начал наводить справки о Коровине и Телегине. Где они были в ночь, когда бандиты избивали бригадмильцев? Оказывается, что Телегина призывали на службу в Красную Армию. Он уже отправлен с эшелоном на Дальний Восток. Но отбыл он через два дня после той злополучной ночи, вполне мог быть участником преступления. Коровин работал подручным сталевара, вступил в комсомол. Порошин приехал в мартеновский цех, попросил сменного мастера:

– Покажите, пожалуйста, вот этот гребешок Григорию Коровину. Скажите, будто нашли в душевой. Но ни в коем случае не говорите, что этим интересуется милиция.

– Гриха набедокурил? – исподлобился мрачно мастер. Порошин успокоил его веселым голосом:

– Напротив, нам надо доказать невиновность Коровина. Такой симпатичный парень, вступил в комсомол. У нас о нем только положительные отзывы. Он же у вас в бригаде пропагандист-агитатор.

Коровин расческу узнал, принял:

– Мой гребень. Не пойму, где я его потерял. Вота буквы мной нацарапаны шилом: ГК.

После смены, по пути к дому, Григория Коровина задержал сержант Матафонов:

– Вы арестованы, гражданин Коровин!

– Но мы с Леночкой договорились, она меня ждет…

Сержант защелкнул наручники на запястьях рослого парня, ткнул его стволом револьвера в спину:

– Шагай! И не вздумай тикать. Пристрелю, как собаку.

Матафонов дал пинка задержанному, и он зашагал неуклюже в сторону горотдела, приговаривая, бормоча:

– За што? Я завсегда живу мирно, мухи не обидю. Ленка ждет меня…

Порошин был поражен растерянностью и сговорчивостью Грихи Коровина. Он сразу признался почти во всем, выдал дружка – Антоху Телегина. Правда, Аркадий Иванович взял его на пушку, обманул:

– Твой дружок Телегин снят с поезда, арестован. Он признался во всем, раскаялся, назвал сообщников. И тебя он, Гриха, выдал. Мол, он, Коровин, главный зачинщик! Мы, однако, полагаем, что Телегин врет. Сваливает вину на товарища зря. Себя выгораживает!

– Ладно, ответю! – сник разоблаченный Коровин.

– Кто с вами был еще? – взялся за карандаш Порошин.

– А што сказал Антоха? Всех выдал?

– Разумеется, всех. Чистосердечное признание смягчает вину.

– Ежли все вам известно, зачем вопрошать?

– Проверяем твою совесть, раскаяние. Да и Телегин мог назвать того, кого там не было. Итак, кто еще участвовал в нападении на бригадмильцев?

– Борька Ручьев и дед Иван.

– Дед Иван Меркульев? Который скрывается?

– Он, знамо.

– А где стояла она, когда вы били бригадмильцев?

– Фроська?

– Да, Фрося.

– Ваша Фрося в стороне стояла.

– А когда степь поджигали, она что делала?

– Вместе с нами подпаляла.

– А лапти с проволокой на электропровода она забрасывала?

– Знамо, забрасывала.

– Где скрывается дед Меркульев?

– Никто не ведает, окромя Фроськи.

– Где взял дед Меркульев пулемет, винтовку, маузер? Где он добыл оружие, которое в гробу прятал?

– Железы у няго с Гражданской войны, собственные, личные.

– Для чего он прятал оружие?

– Штоб вы не отняли. Жалко ить.

– У деда где-то еще тайники есть?

– У деда Ивана нет. У казачишек имеются.

– Где еще оружие спрятано?

– В кажной станице по три-четыре схорона.

– Ты лично, Григорий, хоть об одном знаешь?

– По слухам, по рассказам. В станице Зверинке живет дед Кузьма, у него пулемет в наличии. Дед Кузьма с Эсером Цвиллинга убивали. В Анненске есть пулемет у Корчагиных. В Шумихе – у Яковлевых.

Порошин никогда не встречался с таким простодушием. Почему этот парень так легко признается во всем? Надеется, как ребенок, на прощение? Но по всем статьям ему, его другу Телегину и Фроське не избежать высшей меры наказания. Что же делать? Ведь вместе с ними погибнет и он, Порошин. Они все могут с простодушием, так вот, выдать его как укрывателя контрреволюционной группы. Будто молния во мраке, блеснула мысль: Коровина надо немедленно ликвидировать! Телегин где-то далеко, в армии. Фрося, пожалуй, не выдаст. Она уже выдержала испытание на допросах.

За окном висела в небе красная луна. В соседнем кабинете раздавались вопли. Там кого-то допрашивал лейтенант Груздев. Из кабинета Степанова слышался плач. Порошин раздумывал: «Кажется, тропинка к спасению найдена. Сейчас я поведу Коровина к месту преступления. И там выстрелю ему в спину. Убью как бы при попытке к бегству. И – концы в воду. Я не злодей, не кровопивец. Обстоятельства заставляют убрать опасного свидетеля. Да и какая разница, как он умрет? От моего выстрела в спину погибнуть не тяжелее, чем от выстрела в затылок после приговора. Даже наоборот: чем раньше он умрет, тем лучше. Останутся живыми и Антон Телегин, и Фроська, и я, и стихотворец Борис Ручьев. Своей смертью он оборвет цепочку других смертей. А смерть он заслужил по закону: за диверсии на линиях электропередач, за покушение на жизнь бригадмильцев».

– Чой-то вам плохо, начальник, да? С лица вы сошли, побледнели. Мож, воды налить? – схватился за графин Гришка Коровин.

– Пойдем, Григорий, на место, где вы убивали Разенкова, Махнева и Шмеля, – встал пошатываясь Порошин. – Ты должен мне показать яму, в которую вы сбросили парней. Пошли! Докажи, что знаешь, где та яма…

– На ночь-то глядя? – поднял белесые брови Гришка, все еще надеясь, что его сейчас отпустят домой, на свидание к Леночке.

– Злодейство вы совершали ночью. Чего ж удивляться?

По дороге к сортирной яме они шли, будто добрые товарищи. Порошин замолкал, когда проходили близко редкие ночные путники. И задавал вопросы один за одним:

– Какая причина или повод были для нападения на бригадмильцев?

– Они шли за нами по пятам, вынюхивали что-то.

– Что вас объединило с этим писакой, с Ручьевым?

– Да мы и не едины. Но он казак по корню. Его дед с дедом Меркульевым знакомы. Борька ить не Ручьев, а Кривощеков. Батя евоный за Дутова стоятельно бился…

– А ты нашу советскую власть принимаешь, Гриша? Социализм приветствуешь? Или несогласным затаился? Скажи честно.

– Во начале был супротив. А теперича вот понимаю: не можно судьбу народную отвергать. Да и большевики ить за нас болеют, за рабочих. Штобы всем было хорошо. Не все пока получается. Троцкисты, должно, вредят. А за морем што творится? Негров вешают, китайцев в кошевки запрягают. Индусы с голоду скоро все до одного вымрут. Загнивает капитализма. Мне сталевар Грязнов глаза открывает. Я даже агитатором выдвинут. Газетки вслух читаю рабочему классу.

– Зачем же решился бить бригадмильцев? – взвел курок револьвера Порошин.

– Они первые закричали: мол, стой, руки вверх!

– Ты сейчас умрешь, Григорий, – остановился Порошин, рассматривая в черном небе кроваво-красную луну, груды медленно плывущих облаков.

– С кой стати я помру? Вы шутите, товарищ начальник. Никто меня к смерти не приговаривал. Я комсомолец.

– И тем не менее, ты умрешь.

– Не пужайте, не поверю.

– Гриша, я должен застрелить тебя сейчас.

– Как это «застрелить сейчас»? У меня завтра получка.

– Живым тебя, Гриша, оставить не могу. Ты простодушен и болтлив. Ты инфантилен, поэтому и опасен. Если ты останешься живым хотя бы на одни сутки, погибнет друг твой Телегин, арестуют и расстреляют Фросю. И я пострадаю. НКВД без твоих признаний не нашло бы тех, кто поджигал степь, кто совершал диверсии на электролиниях, кто покушался на бригадмильцев. Как ботают по фене, я взял тебя на понт! А ты и раскис. Но если бы тебя допрашивал не я, а кто-то другой? Ты глуп, Григорий! Чистосердечные признания не спасли бы тебя от смерти. Если не расстрел, то десять лет концлагерей тебе обеспечено. Умер бы в лагере. Я спасу тебя от страданий, а твоих товарищей от твоего предательства. Повернись ко мне спиной, Гриша. Будь мужественным!

– Не повернусь, стреляй в грудь.

– Григорий, мне нужна твоя спина. Я должен тебя застрелить как бы при попытке к бегству. Есть и такой вариант: пойдем к железнодорожному переезду. Ты сам бросишься под поезд. Другого выхода у тебя нет.

– Мы ить казаки, – угрозил Гришка Коровин.

Облако ползуче закрыло луну. Стало темно. Где-то запыхтел паровозик. Порошин подумал: «Он еще и угрожает. Всажу пулю в сердце и скажу, что стрелял при нападении этого придурка».

– Отпусти, не губи! – взмолился обреченный.

Черная тучка сползла с луны, Порошин вдруг замер, парализованный увиденным. Меж облаков, ярко освещенная луной, летела в корыте золотоволосая Фроська. В этот же момент Гришка Коровин метнулся в прыжке на Порошина, ударил его носком сапога, оглушил его своим пудовым кулаком. Аркадий Иванович, теряя сознание, успел нажать на спусковой крючок. Коровин, пробитый пулей, упал замертво. И легли под луной два неподвижных тела. На прогремевший в ночи выстрел прибежал сержант Калганов. Он остановил проходивший мимо грузовик, забросил с шофером два безжизненных тела в кузов, привез их в больницу. Калганову показалось, что они еще шевелились изредка.

– Кого привез? – пробормотал пьяненький фельдшер в приемной.

– Порошина, заместителя начальника милиции.

– А хто второй?

– Не знаю, наверно, бригадмилец. Убили их вот.

Фельдшер шагнул к полуторке с отрытым бортом, но споткнулся, упал и разбил в кровь лицо. Шофер нервничал:

– Я сброшу трупы наземь. Мне некогда. Меня ждут в гараже.

– А к чему мне трупы? – осерчал фельдшер.

– Куда же их девать? – спросил Калганов.

– Сдайте в морг. Бумажку я вам подпишу.

Тела Коровина и Порошина бросили, как бревнышки, среди других мертвецов. Утром в морг приехали прокурор Соронин, начальник НКВД Придорогин, а с ним – Пушков, Груздев, Степанов, сержанты Матафонов и Калганов. Начальник милиции ворчал на Калганова:

– Ты почему увез трупы с места происшествия? Завтра же сдай оружие. Пойдешь надзирателем на спецпоселок. Чекиста из тебя не получится.

– Товарищ начальник, мне померещилось, будто и Порошин, и бригадмилец были немножко живыми.

Главврач, сопровождающий прокурора и работников НКВД, склонился над телом Порошина:

– Странно: он жив, просто без сознания. Кто его сдал в морг?

– Это вы нам должны ответить, как он попал в морг? Надеялись, что он здесь дойдет до кондиции трупа? – прицелился прищуром начальник НКВД в переносицу растерявшегося главврача.

Порошина положили торопливо на тележку-каталку, увезли в реанимационное отделение.

– А где второй труп? Который из этих? – подошел прокурор к сторожу морга.

Сторож-старикашка перекрестился:

– Извиняйте, господа-товарищи. Вторая трупа пропала. Украли мертвяка. Дверь выломали воры, должно. Вона – петли сорваны. Унесли трупу.

У Придорогина потемнело в глазах от приступа бешенства. Опять из морга исчез труп! Как можно об этом доложить выше? Засмеют ведь, не поверят. Анекдоты начнут сочинять. Фельетон может появиться в центральной газете. В журнале «Крокодил» нарисуют. Мол, у начальника НКВД в Магнитогорске систематически похищают трупы. На всю страну позор выплеснется. С работы могут выгнать.

Придорогин проорал, срываясь на сип:

– Даю голову на отрубление: ни один труп из этого морга в ближайшие сто лет не пропадет!

– Скандал! – воскликнул прокурор.

– А кто из бригадмильцев был с Порошиным? – занялся делом Груздев.

На этот вопрос ответа не было. Шмель, Разенков, Махнев оказались живыми. И никто не видел, с кем выходил Порошин из горотдела. Главврача тут же арестовали и через три дня расстреляли. Сторожа морга и фельдшера, который не обследовал Порошина и неизвестного его товарища, забили до смерти, переломав им все кости. И закопали на скотском кладбище.

Загрузка...