Время любить

- Вадим Григорьевич! Добрый вечер!

- Кому какой, - буркнул Вадим Григорьевич.

- О! Да вы не в настроении! Но дела не терпят, - Ермоленко настырно напирал, голос его не оставлял шанса на возражения, и сорокасемилетний Яковлев снова вспомнил предупреждающие пассажи мамы.

К сожалению, он не знал, что звонивший ему Ермоленко недалеко ушел от дворовых шестерок.

- Вадим Григорьевич, лучшая защита - это нападение. Уважаемые люди, с которыми, сами понимаете, лучше не спорить, решили, что нам следует уже сегодня взять все в свои руки. Тот, кто может заглянуть в завтра, обязательно кинет нас уже сегодня. У меня к вам огромная просьба: выпишите, пожалуйста, пропуск на мое имя, со мной будут еще три человека, Петр Матвеевич Верхотурцев... - и Ермоленко назвал еще два имени.

- Рабочий день уже закончился, а у меня нет бланков.

- Встретьте нас сами.

Вадим Григорьевич держал трубку, как бокал с ядом. Он окончательно убедился, что только внешне выглядит респектабельным и независимым человеком. Ему захотелось в длительный отпуск. Подумалось вдруг, что это не поздно будет сделать завтра, особенно если доллары лежат в том же Промстройбанке.

«Тот, кто может заглянуть в завтра, обязательно кинет нас уже сегодня», - повторил себе фразу Ермоленко Яковлев.

- Вадим Григорьевич, мы же с вами партнеры, - вежливо затягивал петлю Ермоленко, - мы сделали ставки и либо все потеряем, либо выйдем на новый уровень. Уверяю вас, люди, которые за мной стоят, их поддержка - это практически пропуск в Государственную Думу. Хотите в депутаты?

- Нет, не хочу, у меня более скромные амбиции.

- Любые, Вадим Григорьевич, любые, - подчеркнул Ермоленко. - Ну так что? Вы нас встретите?

- Приезжайте, - и дав отбой, набрал другой номер.

- Код 101, - сказал он и положил трубку

Там, куда он звонил, знали, кто и откуда набрал номер.

Накрученные за последние дни нервы вытолкнули Вадима Григорьевича из кабинета, он, некрасиво семеня, спустился на второй этаж и ринулся в хозяйство Кошкина. Как и предполагал, в лаборатории горел свет, и он вошел туда, как хозяин, заставший слуг за мелким воровством.

- Что вы тут делаете? Вы абсолютно посторонние люди на секретном научном и военном объекте. Где Кошкин?

Китаев и Варя, застигнутые врасплох, подскочили. Только что с легкой руки Вари они вписали в кроссворд имя Пуанкаре, на очереди был химический элемент иттрий.

- Покиньте помещение!

- Я не могу этого сделать, - твердо ответил Китаев. - Сергей Павлович просил меня ждать его здесь.

Яковлев посмотрел на него с хладнокровным негодованием. Он готов был к этому ответу. И вообще, пока он спускался, к нему вернулось самообладание и решимость. С этого момента он уже разыгрывал свою собственную партию.

- Я вернусь сюда через несколько минут с ребятами из внешней охраны, и, думаю, вам лучше покинуть лабораторию до этого времени. Нарушение внутреннего распорядка налицо. Поэтому лаборатория будет обесточена и опечатана. - Он победно глянул на прибор, генератор которого надсадно гудел на огромном рабочем столе Кошкина. - У нас тут работают с оперативно-тактическим и даже стратегическим оружием, а не кроссворды в обществе девиц гадают.

* * *

- Ни фига себе война, - что еще мог сказать Дорохов, наблюдая приближение Бекхана.

- Ви что, фашисты-националисты?! Пачаму все должны слушать эти ваши русские песни?! - Бекхан метал молнии, каждому «выстрелил» в глаза и особенно задержался на Дорохове, который привстал.

- Ты потише с фашистами, тут есть офицеры советской армии, - сухо сказал майор.

За дальним столиком у входа встали готовые в любую минуту ринуться в бой земляки Бекхана. Кошкин за рукав усадил Дорохова, Бекхан кивнул своим, и они сели, высокомерно посматривая в сторону конфликта.

- Уважаемый, - заговорил Рузский, - мы просто заплатили сегодня за музыку, что в этом такого?

- Я тоже хочу заплатить! У вас что - капитализм!? Карочи, или вы скажете музыкантам, чтобы они сыграли маю песню, или пайдемте на улицу разговаривать.

Грум при этих словах едко ухмыльнулся, что не осталось незамеченным. Бекхан скривился:

- Ты думаешь - ты король?

- Слышь, - в голосе Грума зазвучал смертельный холод, - дергай отсюда. Расплодились по всей России.

- Что ты сказал? - лицо Бекхана окаменело серым мрамором, ненависть замаячила оскалом из-под вздернутой губы.

- Послушай, Бекхан, - забылся от волнения Дорохов, - никому сейчас не нужны лишние проблемы. - Тебе сказали - иди заказывай, скажешь музыкантам: мы не против.

Бекхан просверлил Дорохова взглядом:

- А ты, дядя, откуда маё имя знаешь? Мне тоже кажется, где-то я тебя видел.

«О-ё! - подумал Кошкин. - Не только Земля, но и время на ней, соотвественно, круглое. Какой же он навязчивый. Надоел со своей кавказской честью. Вот так и начинается бытовой национализм, а потом драка, а потом ненависть на всю жизнь, а потом война...» И словно подтверждая мысли Сергея Павловича, Бекхан наклонился над их столиком и, брызжа слюной, ядовито прошептал:

- Вы, русские, только водку пить умеете, а ваш Сталин...

- Сталин был грузин, - отрезал Кошкин.

- Тебя я тоже где-то видел. Мы еще пагаварым, - и, прежде чем повернулся, чиркнул себя пальцем по горлу - подписал всем секир-башка.

- Этот, по сути, ничего помнить-знать не должен, а у меня такое чувство, что я с ним с детского сада воюю, - сказал Дорохов. - Знаешь, Сереж, даже не возникло понимания, что здесь он меня младше. Какого он здесь делает?

- Пляшет, - ответил Кошкин.

Музыканты заиграли какой-то вариант лезгинки, и гордые горцы бросились удивлять народ задорным танцем. Кое-где подпитые советские граждане улыбчиво хлопали в такт музыке, некоторые смотрели с недоумением, другие - с плохо скрываемым недовольством. А горцы плясали так, будто через минуту они вынут из ножен кинжалы и бросятся в атаку.

- Махмуд Исынбаев на халяву, - прокомментировал Рузский.

Когда постоянно ускоряющаяся лезгинка, наконец, оборвалась, танцоры замерли в последнем па, со вскинутыми вверх руками, выкрикнули что-то гортанное, затем поаплодировали сами себе и всем гуртом отправились за свой столик. Бекхан только ошпарил компанию Кошкина презрительным взглядом. Вспотевшие и немного нервные музыканты взяли тайм-аут и, объявив перерыв, ушли в подсобку промочить горло.

- Всегда найдется кто-нибудь, кто испортит вечер, - покачал головой Дорохов. - Ну за разрядку, - пригласил всех выпить Василий Данилович.

Все, кроме Грума, выпили, и никто не заметил, что он неотрывно смотрит на одного из друзей Бекхана, а когда поняли, то было уже поздно. Бекхан вновь подорвался, вскочил со своего стула, чуть не отбросив его в сторону, и направился к ним. Его компания поднялась следом, но пока что осталась выжидательно стоять. Бекхан же уже не мог контролировать себя.

- Чё ты хочешь?! А?! Чё ты так смотришь?! А?! Хочишь погаворить? Ну пайдем?! Пайдем- пайдем! - от эмоций, а может и специально, Бекхан коверкал русский язык.

Кошкин понял, что конфликта не избежать.

- Извини, Вова, - обратился к Рузскому Паткевич, словно Бекхана вообще не было рядом, - мне показалось, что вот тот был тогда в компании. - Грум слегка кивнул в сторону нукеров Бекхана. - Он не участвовал, просто был... - Паткевич выдержал паузу. - Вова, ты можешь не беспокоиться. Я быстро, - голос Грума отдавал таким холодом, что Бекхан должен был упасть без сознания еще не доходя до столика Кошкина. Но Бекхан был не Ермоленко, его еще больше задело, что на него не обращают внимания. К этому моменту он проклинал не только Грума и всю его компанию, но и всех их родственников до десятого колена и гарантировал каждому индивидуально такие пытки, на которые у маркиза де Сада не хватило бы фантазии.

- Мы тут никого не должны калечить или убивать, - последний раз предупредил Кошкин, доставая из кармана пульт, но уже понял, что его никто не слышит.

- Что бы ты сделал, Сергей Павлович, - вдруг перешел на «ты» Рузский, - если бы нашу с тобой Лену кто-нибудь унизил и растерзал, - он не смог при Вадиме произнести страшное слово, - и теперь этот человек был бы в зоне твоей досягаемости?

- Нельзя, - вздохнул Сергей Павлович, - и нажал комбинацию кнопок.

Ничего не произошло. Грум уже шел впереди орущего на двух языках Бекхана к выходу. Следом двинулись обе компании. Кошкин удивленно потер левую половину груди, где неприятно, но очень веско напомнило о себе сердце. Засеменил последним, еще раз набирая код, но время вокруг не изменялось.

- Вы на коленях будете ползать! - кипятился Бекхан.

- Обязательно им надо, чтоб перед ними кто-нибудь стелился, что за народ?! - буркнул Дорохов.

Они вышли в темный закрытый дворик ресторана, где находились складские помещения.

Драка началась спонтанно. Как говорят военные, без оперативной паузы. Кошкин, пытавшийся выдавить из пульта новое тысячелетие, даже не заметил, как получил удар в челюсть и упал спиной на железную сетку предбанника холодильной установки. Сунув бесполезный прибор в карман, он ринулся в бой.

Грум с первого удара уложил Бекхана, который выбрал его своим противником, а потом ринулся на помощь Рузскому, у которого не было таких спортивных качеств. Дорохов с ходу завалил того, кто напал на Кошкина. Поднявшийся Бекхан достал из кармана выкидной нож и двинулся на Паткевича. Грум с едкой ухмылкой достал пистолет. Щелкнул предохранитель. Сергей Павлович Кошкин, не раздумывая, бросился наперерез пуле и успел. Грум стрелял с бедра, и пуля, двигаясь снизу вверх, вошла в правый бок, отбросив Кошкина на два метра, буквально на нож Бекхана.

«Сходили в ресторан», - подумал Сергей Павлович, сливаясь с болью и наплывающей на глаза темнотой.

Говорят, умирающие видят в последние мгновения всю свою жизнь, словно на разогнавшейся кинопленке. Кошкину мнилось другое. Ему вдруг привиделось, что в темный глухой двор ресторана вошел Бекхан с простреленной с двух сторон грудью. А потом ему показалось, что вместо крови из его собственной раны сочится обманутое им время. Он уже не слышал выстрелов Грума, не видел озверевшего в бою Дорохова, что ломал ребра, челюсти и ключицы противников, как щепки. Он не слышал Рузского, что держал его голову на своих коленях и шептал: «Что я скажу Лене и Виталику?»

Зато инженер-конструктор Сергей Павлович Кошкин смог увидеть несколько вариантов собственной жизни. Так, как будто это была мыльная опера, а лежал он не на пыльном, залитом кровью, покрытом трещинами асфальте, а на диване у телевизора и одновременно являлся и зрителем, и главным героем.

И непонятно было: то ли Кошкин вспоминает новое будущее, то ли новое прошлое затягивает его в свою темную бездонную воронку.

* * *

Кошкин видел...

Рузский все-таки уговорил его махнуть в будущее. Недалеко. Года на три. Риск решили поделить на двоих. Кошкин ничего не сказал Дорохову и Китаеву, Владимир Юрьевич обошел вниманием Паткевича. И машина сработала...

Глобальное потепление еще не наступило. Льды Гренландии и Антарктиды были на месте. Земля не поменяла полюса. Третья мировая война не началась. На красивых машинах по неизлечимым русским дорогам все также носились богатые, а вдоль них все также рылись в мусорных баках самые нищие. Золотой век не наступил. Зато с торговой империей Рузского что-то было не так. Это они поняли, беспечно гуляя по городу, отгородившись от возможных знакомых темными очками и надвинутыми на глаза козырьками бейсболок. Деньги не брали с собой принципиально. Владимир Юрьевич решил подшутить над самим собой: снять в банке энную сумму, дабы отведать кухню будущего. Сергей Павлович не возражал, шутить с будущим казалось ему легкой забавой по сравнению с изменениями прошлого.

Первый раз Рузский был озадачен, когда обнаружил, что на улице Грибоедова закрыт принадлежащий ему игровой центр. Точнее, вместо него там располагается офис какой-то неизвестной ему фирмы.

- Что делает, гад?! - ругал он самого себя. - Здесь же верная прибыль! Место бойкое, народ свои тугрики в игровых автоматах оставлял с таким удовольствием, точно это сберкасса, а не денежный пылесос! Неужели конъюнктура в городе так поменялась? Нет, Сергей Павлович, я этому бизнесмену скажу, как надо правильно вкладывать деньги.

- Не стоит, Владимир Юрьевич, - равнодушно пожал плечами Кошкин, который своих банков и магазинов на улицах города обнаружить не планировал, - он умнее тебя на три года. Значит, так было надо. Может, он закрыл центр здесь, а открыл в другом месте?

- Но зачем же площади кому попало отдавать?

- Может, выгодно продал?

- Может... может... Не нравятся мне эти «может».

- Надо держать себя в руках и уважительно относиться к себе в будущем, - с улыбкой подхватил Сергей Павлович, - следует сравнить, к примеру, третьеклассника и первоклассника, разница в три года, но первый уже уверенно читает, складывает, умножает, делит...

- Лучше проверим наши счета, - волнение не покинуло Владимира Юрьевича.

Еще минуту назад уверенный в себе до полного пренебрежения к окружающему миру мужчина и деловой человек заметно сдал. Кошкин даже подумал, что именно сейчас он постарел на три года. Ну что делать с этими денежными воротилами? Без пачки долларов в кармане, без связей, без лакированной тачки с престижным лейблом на борту, без одобрительного гогота братвы за спиной они выглядят уже не так эффектно. И Рузский в этом случае не составлял творческого исключения, хотя отличался от многих продвинутым интеллектом и здоровой иронией.

В просторном холле банка, где шелестели прохладой кондиционеры, Владимир Юрьевич уверенно избавился от кепки и очков и подошел к менеджеру. Увидев солидного клиента, тот угодливо расплылся улыбкой и с вкрадчивым участием спросил:

- Здравствуйте, Владимир Юрьевич, вы уже вернулись из Германии?

- Как видите, - буркнул Рузский.

Кошкин в этот момент поймал себя на мысли, что так рождаются легенды, пополняющие толстые сборники разных необъяснимых случаев и страницы журналов типа «НЛО». Вот вам еще одна: человек одновременно находится в двух местах. Это, конечно, выяснится потом, и несчастный менеджер будет бить себя кулаками в грудь, доказывая, что имел дело именно с Владимиром Юрьевичем Рузским, а графологи будут давать уклончивые ответы, сверяя подписи в расходных ордерах, а сейчас...

- Я надеюсь, лечение прошло успешно? - с мимолетной учтивостью спросил менеджер.

- Полагаю, что так, - кивнул Рузский, не обратив, в сущности, внимания на вопрос.

- Очень рад за вас, Владимир Юрьевич, такая болезнь...

- Ерунда, - еще раз отмахнулся Рузский, но на виске у владельца холдинговой кампании начала пульсировать быстрая жилка. - Я хотел бы снять небольшую сумму.

- Как вам будет угодно. В валюте? Рублями?

- Рублями...

- Желаете пройти в кабинет?

- Не стоит, это мелочи. Да, и справку о балансе дайте пожалуйста. - Владимир Юрьевич теперь уже заметно нервничал.

- Елена Андреевна два дня назад брала, прежде чем к вам в Германию полететь... - теперь уже озадачился менеджер.

- А что, с этим есть какие-то проблемы? - наддал недовольной твердости в голос Рузский.

- Да нет, я просто подумал...

- Давайте, думать буду я!

- Несомненно, Владимир Юрьевич, вот бланк, вы заполняйте, а я распечатаю справку.

Менеджер поспешил исчезнуть, а Рузский обернулся к внешне скучающему Кошкину:

- Как думаешь, Сергей Павлович, какой процент инфляции?

- Правительство всякий раз обещало не выше двенадцати, - не задумываясь, ответил инженер, припомнив бравые речи министров.

- Ладно, с таким запасом и напишем, - решил Рузский.

Получив деньги, он нарочито небрежным движением отправил требуемую справку о балансе в карман брюк, точно это была квитанция из прачечной. Холодно распрощался с растерянным менеджером и, резко повернувшись, двинулся к выходу. Кошкин, вздохнув, последовал за ним. Терпения у Владимира Юрьевича хватило до небольшого сквера. Облюбовав свободную скамейку, он наконец развернул сложенный вчетверо листок.

- Я стал беднее на три миллиона. Чепуха. Я думал, хуже, - заметно повеселел Рузский, - есть повод выпить. Знаешь, Сергей Павлович, я бы с удовольствием сейчас пригласил в нашу компанию Елену Андреевну.

- Ты же слышал, она в Германии, ухаживает за больным старшим Рузским, - задумчиво и не очень осторожно напомнил Кошкин.

- Ах да! Я чуть не забыл! Главное, я по-прежнему богатый человек.

- Главное ли? - усомнился больше для самого себя Сергей Павлович.

- Ну да, ты у нас аскет, тебе деньги по барабану.

- Ну не настолько. Я бы не отказался жить в доме у моря, заниматься наукой и не думать о хлебе насущном. Макароны, опять же, с сосисками жуть как надоели.

- Жениться надо. Настоящая жена из любых продуктов кулинарный шедевр сделает.

- Где ее найти - настоящую?..

- М-да... - несколько смутился Рузский, вспомнив, на ком он женат.

Со стороны могло показаться, что в сквере притомились от безысходности жизни два прилично одетых безработных. Посидят и пойдут дальше - каждый в свое никуда, где жизнь вопреки мыльным сериалам заканчивается ничем и никак. Но картину эту разбила на куски изысканная мелодия мобильного телефона Рузского, что в самый неожиданный, а может, напротив, самый подходящий момент, когда разговор стал напоминать натянутую струну, исполнил «Половецкие пляски» Бородина из оперы «Князь Игорь».

Владимир Юрьевич с удивлением извлек его из элегантного кожаного футляра на поясном ремне.

- Я что, за три года не удосужился поменять мобильный?

- «Привычка свыше нам дана, замена счастию она», - прокомментировал откуда-то из своего далека Кошкин.

- Лена звонит, странно...

- Чего странного, телефон не человек, работает и в прошлом, и в будущем. Сохранился, стало быть.

- Ответить?

Но мелодия уже прервалась.

- Думаю, ответил тот, кому звонили, - объяснил Кошкин.

- Прости, Сергей Павлович, имею полное право подслушать, звонят-то все-таки мне, - оправдался Рузский, нажимая зеленую трубочку на клавиатуре, а другой рукой прикладывая палец к губам: мол, помолчи, брат.

Кошкин пожал плечами: ваше будущее, что хотите, то и делайте, но к голосам в трубке невольно прислушался.

- Лена, я же просил тебя не приезжать, - совершенно загробным голосом - хриплым и глухим - говорил тот Рузский.

- Но, Володя!.. - голос Елены Андреевны заметно дрожал.

- Я имею право умереть как мужчина. Не хочу, не желаю плакать от боли и безысходности у тебя на коленях.

- Но у нас еще есть шанс! Надежда всегда есть!

- М-да... Каламбур, надежда умирает последней, она умрет секундой позже меня. Логично и поэтично. А вообще, любимая, мне тяжело даже придумывать мысли... Представляешь?! Тягучая постоянная боль вышибает все, даже мысли! Их нужно придумывать, они больше не текут сами по себе, и единственное комфортное состояние - это забытье. Я, Лена, таким образом, похоже, заглядываю в предстоящий мне мир. Предполетная подготовка... Кхы-кхы... - И не смех даже, и не кашель...

- Скажи, чтобы меня пускали к тебе в палату! Завтра приедет профессор Ротбергер. Он специалист высокого класса.

- Специалист... И гонорары... у них... Они еще просто не знают... Вроде всю жизнь работают со смертью, и все никак не дотумкают... И я вот тоже... Сколько еще я могу оплатить операций?.. А?..

- Сколько потребуется, столько и оплатим!

- Лучше часовню построй или в детдоме ремонт сделай. Неужели ты еще ничего не поняла?

- Я просто хочу за тебя бороться!

- Вот и борись. Может, мне и зачтется. А эскулапам, Лена, завязывай платить. Хитрый у них счетчик: чем ближе смерть, тем секунда жизни дороже.

- Скажи, чтобы меня пустили к тебе! В конце концов, завтра вторник! Я имею на это полное право по вторникам и субботам, у меня уже биоритм сложился, если я тебя не увижу, я сама слягу в соседнюю палату. Слышишь, Рузский?!

- Мне будет стыдно... За себя... Пррр-отив-но! Виталика только отправь домой... Знаешь, я бы сейчас уехал куда-нибудь на берег Волги, а то и на Байкал. Никогда не был на Байкале...

- Вот поправишься - и поедем.

- Прекрати, твой доморощенный киношный оптимизм вызывает у меня раздражение... Всё. Мне пришли ставить укол. Надо, кстати, отказаться, сдохнуть наркоманом - противно. Как по-немецки: «Мой дедушка не дошел до Берлина...»

- Скажи, чтобы меня пропустили!.. Я - твоя жена!

- Слава Богу, мне хоть с этим повезло... Я скажу, только не уговаривай меня умирать с придурковатой улыбкой большого жизнелюба. Обещаешь?

- Не буду...

На этих словах связь прервалась.

Потрясенный Рузский смотрел на замолчавший телефон так, словно это было жерло пушки, направленное в его голову. Кошкин поежился.

- Это что, выходит, через три года я умру? - наконец прорвало Владимира Юрьевича.

- Ну не умер же еще, - неуверенно возразил Сергей Павлович.

- Может, позвонить в клинику, спросить, сколько мне осталось? - криво ухмыльнулся Рузский.

- Не надо. Лучше вернуться обратно и пройти обследование.

- Но у меня ничего не болит!

- А это хуже всего.

- Глупо как-то, бессмысленно. У меня же все есть! Деньги, положение, планы на будущее! Знаешь, Сергей Павлович, я тебе всегда завидовал, - неожиданно признался Рузский.

- Ты - мне?.. - брови Кошкина изогнулись удивленной дугой.

- Да-да! М-да... У тебя есть сын от Лены. А у меня вот не получается. И похоже, уже не получится. Все впустую... Кому нужны теперь мои миллионы? Нет, я, конечно, все оставлю Лене и Виталику, но... Ты же понимаешь?

- Понимаю, - по инерции согласился Кошкин.

- В голове не укладывается... Не жизнь, а пшик какой-то получается. И ведь не от пули!

- Да, может, не все потеряно. Бороться надо. Во всяком случае, попробовать.

- Не смеши меня, Сергей Павлович.

Некоторое время они помолчали. Потом Рузский вдруг взял Кошкина за руку.

- Думаешь, Сергей Павлович, я такой дурак, что полагал главным смыслом своего существования накопление материальных благ и создание комфорта для собственной персоны?

- Думаю, Владимир Юрьевич, ты не дурак, - уклончиво ответил Кошкин.

- Деньги нужны, чтобы быть независимым. Я с детства шел к этому.

- Независимость при деньгах порождает зависимость от денег, - философски заключил Сергей Павлович.

- Угу, - горько усмехнулся Рузский, отпуская руку инженера. - Тебе проще, государство похоронит тебя как бескорыстного патриота. Унылые граждане периода развития рыночных реформ даже пару дней посудачат: какой хороший человек отбыл в мир иной и как он служил отечеству. А мне братва отгрохает памятник в стиле эпохи сталинского ампира. А уже через неделю и про тебя, и про меня забудут, поглощенные кутерьмой и суетой о хлебе насущном.

- Владимир Юрьевич, ты сейчас, главное, ничего не предпринимай на горячую голову, - попросил Кошкин.

Рузский кивнул, и они снова замолчали.

- С другой стороны, - спустя какое-то время заговорил Владимир Юрьевич, - у меня есть теперь целых три года. У Христа было столько, когда Он начал проповедь... Не для сравнения говорю, просто теперь у моего времени другая цена. Ведь каждый Божий день думал - пора остановиться, оглядеться, спрыгнуть с этого безумного поезда вечных челночников. Ты никогда не думал о том, что жизнь, в сущности, очень грустная штука, и страданий в ней больше, чем чего-либо другого?

- Думал.

- Спасибо тебе, Сергей Павлович.

- За что?!

- За время... Время любви.

* * *

Теплоход медленно, но уверенно поднимался против течения могучей реки. Ра, Итиль, Волга... Издалека, долго... Благодаря каналу можно подняться от Астрахани до Москвы. Астраханского ханства будто и не было никогда. От Волжской Булгарии - только археологические памятники, упоминания в исторических документах и голубоглазые татары в Казани. От Руси да России - все остальное: от тихого, но приметного историческим убийством Углича до Родины-матери на Мамаевом кургане.

Двое молодых людей целыми днями стоят на верхней палубе, любуясь проплывающими за бортом пейзажами. Взявшись за руки, склонив друг к другу головы, они восхищенно смотрят в постоянно открывающиеся сменяющие друг друга бесконечные дали, на тихие поселки, на высокие колокольни, на остатки крепостей и разговаривают. Если невольно или специально подслушать их, то покажется, что невзирая на смену дней они говорят об одном и том же.

- Я никогда не думала, что Россия такая большая, - шепчет Айза, стесняясь своего незнания, - отец рассказывал, что имам Шамиль после пленения путешествовал по России и был поражен ее просторами. И мама тоже рассказывала. Детям в школе. Пока не запретили.

- Я тоже не думал... - шепчет Алейхан, вдыхая аромат ее волос и закрывая от счастья и накатывающей нежности глаза.

- Это хорошо, что мы выбрали теплоход.

- Хорошо.

- Знаешь, когда Бекхан замахнулся на меня дедовским кинжалом, мне не было страшно. Мне было горько оттого, что это брат поднял на меня руку. Брат, которого я любил больше самого себя и которому верил. Мне не было страшно. А теперь, если кто-нибудь замахнется на меня кинжалом, мне будет страшно, потому что я не хочу покидать тебя, Айза.

- Спасибо...

- За что?

- За то, что ты любишь меня больше жизни... и больше смерти.

- Говорят, что мужчина не должен так сильно открывать свое сердце женщине, это проявление слабости.

- Это дураки придумали. Они сами любить не умеют, а других учат.

- Бекхан меня так учил. Все переживал, что я тебе много уделяю внимания, много думаю о тебе. У меня до сих пор перед глазами его гаснущий удивленный взгляд. Это колдовство какое-то. Он заносит надо мной кинжал, а его грудь разрывается, словно ее прострелили!

- Ты говорил... Прости, мне страшно об этом слушать. Отец никогда не рассказывал мне о войне, даже когда я его об этом просила.

- Извини, я больше не буду.

- Ничего... Я хоть и дочь своего народа, но эта война мне противна. Я никогда не верила, что она была войной за народ и для народа... - с минуту Айза помолчала, прислушиваясь к себе. - Вот стою сейчас без чадры, что сказал бы твой брат?

- Сейчас не надо выделяться. Пусть на нас поменьше обращают внимания. Но ты и в чадре красивая. В чадре ты похожа на Мариам, так, как ее изображают в русских храмах.

- Мне кажется, все женщины, все матери, которые любят своих детей, немного на нее похожи. Отец прячет в сундуке икону из разрушенного русского храма. Рядом со своей медалью. Я спросила, зачем, а он сказал: «Бог поругаем не бывает, веру нельзя топтать сапогами, даже если она чужая. В конце концов, даже по нашей вере это Мать пророка. Можно ее изображать или нет - другой вопрос, особенно когда лик Её смотрит на тебя немного печальными глазами».

- Говорят, в Сибири тоже есть великие реки. Мы их увидим?

- Возьмем билеты на теплоход и увидим.

- Так можно всю жизнь идти по этой огромной стране.

- С тобой я готов - хоть на край света.

- Все равно надо будет вернуться домой.

- Вернемся...

* * *

Поднимаясь на второй этаж, Марченко держался за сердце, но не из-за быстрой ходьбы, а только ощущая тревожное волнение. Лена для страховки держала его под локоток, впереди маршировал начальник охраны и его растерянные подчиненные, которым за последние полчаса пришлось выполнять противоречивые распоряжения.

- Рубильник! - хрипел Марченко, осознав, что дотошный Яковлев отключил электроэнергию в лаборатории Кошкина. - Щитовая!

- Рубильник! Щитовая! - повторил за ним начальник охраны, и один из его парней устремился вниз, в подвальное помещение, чтобы сорвать свежие печати Яковлева на железных дверях электрощитовой.

На пороге лаборатории группу встретили Китаев и Варя, которые так и не сдались осаждавшим их охранникам. Вадим Григорьевич стоял, прикладывая к лысине носовой платок, чуть в стороне. Увидев Марченко, он не сник и не растерялся:

- Михаил Иванович, мною пресечена попытка проведения незаконных несанкционированных опытов, которые могут привести к самым неожиданным последствиям.

- Знаю, - зыркнул на него генеральный, и лысина зама буквально задымилась. - Где Кошкин?!

- Где Рузский? - эхом ответила Елена, заглядывая в комнату

В это время у главной проходной суетились люди в масках и камуфляже. Они вдруг высыпали из ниоткуда, как сказочные братцы из ларца, заблокировав входы, переулки, распахнув дверцы машин на стоянках. Из этих машин они вытаскивали и роняли лицом в землю не успевших удивиться мужчин в кожаных куртках. А некому щеголю пришлось лечь в лужу, невзирая на дорогой, стального цвета костюм от Гуччи. Это был Ермоленко. Рядом с ним, матерясь до удара прикладом в затылок, лежал Верхотурцев. Один из людей в маске слегка наклонился в сторону Александра Максимовича и глухим голосом сообщил:

- Тебе привет от Бекхана.

Сердце бизнесмена Ермоленко после этих слов провалилось в глубокую пропасть, на дне которой клубился ядовитыми парами всепожирающий страх. В сознании его, как перед смертью, мелькнули лица сослуживцев, что не вернулись с кавказской войны, офицеров, что освобождали его из глупого плена, и лицо Вари. Но не стыд, а страх и отчаяние парализовали Александра Максимовича, и весь ужас предстоящего возмездия не смог вместиться в сжавшуюся, трясущуюся душонку. Зато рядом лежавший Петр Матвеевич Верхотурцев, улучив момент, оттолкнулся от земли и рванул в сторону частого забора, каковой перемахнул единым прыжком под окрики спецназовцев и длинную автоматную очередь в небо.

В то же время Марченко сосредоточенно смотрел на вновь заработавший генератор Кошкина, словно сквозь его оболочку можно было узреть, где и что сейчас делает изобретатель.

- Я вынужден буду доложить о ЧП руководству и министру обороны, - едко готовил собственную оборону Яковлев.

- Заткнись! - обрубил его Марченко, и тот, как от удара, качнулся, чтобы скрыться за спинами охранников.

- Там что-то произошло, я чувствую, - теребила за рукав Марченко Елена Андреевна.

- Случилось, чувствую, - хмыкнул Михаил Иванович. - Случилось, когда ты, Леночка, являясь самой красивой женщиной, имеющей отношение к обороне России, покинула свой боевой пост и оставила Сергея... - но потом вдруг осекся: - Ладно, извини, не время сейчас. Я, вишь, тоже старый дурак уже.

Марченко трясущимися от волнения руками стал открывать ящики стола.

- Где-то должен быть у Сережи здесь страховочный пульт. Не мог он бездумно рисковать с одним дистанционным управлением. Должен быть... Он ни о чем не предупреждал? - с надеждой повернулся к Китаеву и Варе.

- Просил только никого к этому агрегату не подпускать, да вот не мытьем дак катаньем, - процедил сквозь зубы Китаев, с неприязнью глядя на Яковлева.

- А у нас тут не частная лавочка! - попытался вспылить Вадим Григорьевич, но по взгляду Анатолия понял, что легко может получить по лысине, если сейчас же не замолчит.

Наконец Марченко нашел под бумагами клавиатуру от персонального компьютера, хотя ни монитора, ни системного блока на столе у Кошкина не было. Компьютер дремал на соседнем столе. Простым методом тыка Михаил Иванович нашел в генераторе подходящее гнездо.

- Не спроста же она здесь валяется, - объяснил он, щурясь сквозь мощные линзы очков.

Оставалось разобраться со значением клавиш, но тут на помощь пришла Лена. Она ткнула пальцем в помеченную красным маркером клавишу.

- Скорее всего, эта. «Бэкспэйс».

- Чего такое «бэкспэйс»? - спросил Марченко.

- Буквально с английского: «обратно пространство». То бишь - возвращение. Назад.

- Похоже на то, - согласился генеральный конструктор и успокоил сам себя, - хуже не будет.

После нажатия клавиши генератор загудел чуть надрывнее, в воздухе резко запахло озоном, на всякий случай вся группа отошла подальше.

- В другое время я бы по рукам себе надавал, - пробурчал Михаил Иванович.

- А я бы этому Кошкину по рукам надавал, - опять решился вставить Яковлев.

- Шли бы вы, Вадим Григорьевич... Писать объяснительную о нарушении чистоты эксперимента, находящегося под контролем правительства Российской Федерации, - заткнул его окончательно генеральный конструктор.

В этот миг в пространстве лаборатории вместе с туманом непонятного генеза стали проявляться знакомые фигуры.

Кошкин по-прежнему лежал на коленях Рузского, сознание его периодически покидало. А Владимир Юрьевич уже отчаялся вернуться назад, когда единственный выход из ресторанного дворика закрыл милицейский уазик, озарив площадь битвы въедливой фиолетовой мигалкой. Грум дрогнул первый раз в жизни, потому что не хотел сесть в одном и том же времени во второй раз.

- Всем оставаться на своих местах! - прозвучала суровая команда стражей порядка из мегафона на крыше, но Марченко уже нажал кнопку Backspace.

Пространство и время не рванулись, а как-то, словно по слизкому коридору, в котором прилипают подошвы, потянулись обратно. Машина времени словно определяла и раздумывала, кого ей следует забрать в счастливое капиталистическое будущее, а кого оставить на допрос советскому прокурору, а то и въедливым чекистам. Грум, осознав, что теряет драгоценные мгновения, не обращая внимания на бегущих к нему милиционеров, начал разряжать остатки обоймы в лежавших после ударов и стоящих на ногах противников. Именно поэтому стражи порядка первым делом кинулись к нему. Кодекс советского милиционера не позволял им, как сейчас, сразу открыть огонь на поражение. Сначала надо дать залп в небо, а потом все равно попытаться задержать преступника голыми руками, что они и начали делать. Но их голые руки повисли в пустоте... Грум, не выражая никаких эмоций и не попрощавшись, исчез. Зато потерянное на поимку миража время и нескрываемое удивление ментов, вызвавшее естественную заторможенность их реакции, позволило раненому в плечо Бекхану вырваться из двора, сбив по пути попытавшегося остановить его милиционера-водителя. Бекхан ушел, мысленно и вслух обещая отомстить всем и вся до третьего колена.

Увидев Елену, Владимир Юрьевич облегченно вздохнул, Дорохов же первым делом закричал:

- Скорую! Палыч умирает!

Китаев, который знал цену этим секундам, кинулся к телефону. Елена Андреевна склонилась над двумя своими мужьями, потом обняла голову Кошкина, который на какое-то время пришел в себя.

- Сережа, что ты наделал?

- Это я виноват, - объяснил Рузский.

- Это я виноват, - опустил голову Грум.

- Нет, это он виноват, - кивнул Марченко на Яковлева.

- Мне все равно в этом времени нет места, - прошептал Кошкин, выдавливая через боль грустную улыбку. - Юрьич, а ты сделай обязательно томографию! Обязательно!

- Чего? - не понял Рузский.

- Всего... Томографию... Кровь сдай... К врачам сходи...

- Да это тебе, Сергей Палыч, к врачам надо...

- Мне к Господу Богу... Если пустят...

Он хотел еще что-то сказать Лене, но уже не смог, сознание вновь провалилось в страшную тьму, которую весьма сложно разорвать искрой между контактами дефибриллятора. В этой тьме он почувствовал себя обнаженным, и ему стало зябко. Неумолимая сила вдруг подхватила Кошкина и в один миг бросила в сырой каземат, где на стенах горели факелы, а на столе, за коим сидел суровый вельможа, - две свечи. Тут же, на столе, раскрыта была весьма объемная тетрадь, исписанная где полууставом, а где и вообще непонятными знаками. Вельможа, листая ее, сурово допрашивал сидевшего напротив монаха, глядя на которого Сергей Павлович содрогнулся - настолько он похож был на самого Кошкина. Разве что борода да смиренное выражение лица не совпадали. Зато усталость в серых глазах - почти родная.

- Так ты, Василий Васильев, крестьянского сословия, родом из деревни Окулово, что в Тульской губернии, в иночестве Авель, предсказуешь да и пишешь о том, что милостивая государыня наша императрица Екатерина Алексеевна упокоится скоропостижно в нынешнем, одна тысяча семьсот девяносто шестом году от Рождества Христова, а также предуказываешь день, месяц и даже час кончины?

- Истинно так, ваше сиятельство, так и воспоследует... - тихим голосом отвечал пленник. - Жаль государыню, однако конец ее земного пути близок и неотвратим...

- Уж не от имени ли Господа ты вещаешь, чернец?

- Господь мне тайны отверз, я же ничего от себя не молвил. Голос мне был: иди и рцы северной царице Екатерине всю правду, Аз тебе заповедаю, напиши, яже видел еси, и скажи, яже видел еси. И я на том Господу обет дал.

- А я вот посажу тебя на хлеб и воду ждать исполнения пророчеств из неистовой твоей книги! А коли не сбудутся - еще пуще, по самые плечи расстрижем, язык поганый долой, и в Сибирь! Разве что государыня тебя, юродивого, сама помилует...

Генерал поежился, резко встал и вышел через железную дверь. Авель и Кошкин остались наедине. Теперь монах уже не скрывал, что видит инженера.

- Зачем ты здесь из грядущего? - спросил он. - Мне ли, ведающему, хочешь рассказать? Тот ли ты, кто изобрел машину, могущую пронизать сущее? - он не сказал время, дабы не отделять его от пространства.

- Тот, отче, - признался Сергей Павлович. - А что я здесь делаю? Думаю, что получаю посмертное назидание, потому как несколько минут назад умер.

- Как же ты умер, если сердце твое заставляют биться, а воздух тебе подают машиной? Извлекут пулю, будешь жить.

- За что ты страдаешь, отче? Что заставляет тебя идти по этому пути?

- Сила, которая говорит «иди», и нет другой, большей силы, что рекла бы «стой». Будь в тихой обители, зри и радуйся лепоту храмов Божьих! Знание - великий искус! Сказано в писании: «Погублю мудрость премудрых и разум разумных отвергну». Вера выше разума. И есть знания, какие разуму не подвластны. И есть знания, что даются нам не через разум, а вопреки ему. Почему ты шел к своей машине?

- Я уж думал, что не время еще для моей машины, потому все чертежи только у меня в голове, на бумаге я их не храню, надеюсь, в голову чужие глаза не заглянут, а вот разбить ее на куски рука не подымается.

- Она сама себя разобьет, оттого что нет времени. Для нас, смертных, есть, а для Бога нет времени.

- И нельзя ничего изменить, даже зная грядущее...

- Себя только. Что изменилось от того, что Спаситель знал о предательстве Иуды и предстоящих страданиях? Кому речено - «иди», тот идет, а кого надо, Господь Сам остановит. Тебе ведомо, будет на Руси государь, которого предадут и после мучений казнят, он будет знать о том, но не убежит от своего креста.

Лицо Авеля стало темнее и печальнее, на глаза выступили слезы. Вот каково иногда вспоминать будущее.

- Я, отче, с помощью этой машины хотел вернуть себе любовь.

- А кто тебе сказал, что любовь - это то, что ты о ней разумеешь? Ежели по твоей мерке брать, то и у Христа любви не было, а любви Его на весь мир хватило и на все времена.

- Страшно, наверное, знать будущее?

- Дивный ты человек, люди грядущее прозреть ищут, а ты минувшее искал. А о грядущем Господь через пророков уже рек насущное. Чего ж еще бояться, кроме вечной смерти?

- Вечная смерть... Жуткое словосочетание.

- О том и помни... Да пора тебе.

- Прощай, отче...

- Спаси тебя Господь, странник...

* * *

Кошкин пришел в себя без прелюдий. Будто проснулся после глубокого сна, вот-вот откинет одеяло и рванет под душ. Рука было потянулась к пододеяльнику, но боль в локтевом сгибе не позволила довести ее до конца.

- Тише, тише! Вену порвешь, капельница же у тебя, - услышал он знакомый, чуть хрипловатый голос.

Не без труда повернул голову и удивился: соседом по обозримой больничной палате оказался Марченко.

- С возвращением тебя, Сережа. Я вот к тебе в нарушение всех правил напросился. Следом за тобой с инфарктом отвезли. Но я уже на второй день оклемался. Лекарства литрами в меня качают. Да что в паровоз дрова кидать, если котел прохудился.

- А сейчас какой день? - прошептал спекшимися губами Сергей Павлович.

- Третий, парень, третий. Так что ты, как Иисус, на третий день воскресаешь. Ну и слава Богу, а то я тут скучаю один, читаю вот всякую ерунду. Во: «Пророчества о России». Про вещего Авеля вчера вечером прочитал. На всякий случай и тебе вслух читал. Чудно...

- Вещего Авеля? Я его, Михаил Иванович, живьем видел.

- Что - и туда твоя машина достала?

- Да нет, пока мне тут пулю извлекали.

- А-а-а? - настороженно потянул Марченко.

- Не-не, все пучком. Мозги работают, шеф. Я действительно с ним разговаривал, как вот сейчас с вами.

- О чем?

- Да, пожалуй, ни о чем и обо всем сразу... О тяжкой доле пророков, наверное. Он в пыточной сидел. Допрашивали его.

- Ну да, я как раз об этом читал. Ты, Сереж, не напрягался бы с разговорами, надо сестру вызвать, подожди, я кнопочку выжму. Тут у них целый пульт, как в самолете.

- Пить очень хочется.

Следом за сестрой в палату прибыл целый врачебный консилиум. Пощебетав над Кошкиным, они, удовлетворенные своей работой, разошлись, пообещав Сергею Павловичу, что скоро он будет на ногах.

- К вам еще милиция наведается, достали уже, - сообщил на прощанье врач, которого, по всей видимости, следовало принять за лечащего.

- М-да, Сереж, без милиции не обошлось. У нас на входе целую бригаду бандитов повязали. Один только ушел. Так мы твое ранение на них списали. Почему в тебя стреляли? Хотели получить ценные сведения для продажи иностранным разведкам. Усек основную версию? Не будешь же ты им рассказывать...

- Угу... А вы, Михал Иванович, выходит, из-за меня сюда попали...

- Да брось ты! Без тебя раздражителей хватает. Да и где это видано - на моей-то работе за восемьдесят лет ни одного инфаркта. Это ж наглое нарушение статистики! Я вот у друзей твоих спросить не успел, где вы-то повоевать успели?

- В ресторан совдеповский ходили. Драка на почве личной и национальной неприязни с применением холодного и огнестрельного оружия. То-то сейчас у бедных ментов головы болят!

- М-да-а... Ну ничего, вот выйдем на волю и тоже куда-нибудь махнем. Мне теперь коньяк в медицинских дозах показан. А то, может, попросим Варю, она тайком принесет.

- Какую Варю? - вскинул брови Кошкин.

- Да ту самую, уборщицу молодую с незаконченным высшим образованием, что от тебя без ума. Я ее сам на работу рекомендовал, - хитро прищурился генеральный конструктор. - Думал, привыкнет, потом молодого специалиста получим. Они тут с Мариловной всю мою тумбочку пирогами завалили, но их надолго не пускают, все-таки ПИТ.

- ПИТ? Пиво что ли?

- Кхы-хы... Пиво! Палата интенсивной терапии. Облегченный вариант реанимации.

- Реанимация-лайт, - прокомментировал себе Кошкин, пытаясь осмотреться.

Марченко, истосковавшийся за три дня по собеседнику, повернулся на бок и начал:

- Ну, теперь времени у нас вагон, ты мне расскажи, что же тебя к правильному решению привело? Я, помню, тоже всей этой пространственно-временной топологией в молодости увлекался. В конце сороковых читал чуть ли не подпольно работы Курта Геделя, но Эйнштейн, признавая их оригинальность, заметил походя, что на практике его идеи неприменимы. Главное, помню, что перемещение во времени по Геделю будет связано с пребыванием в условиях, где человеческий организм просто-напросто не выживет. Потом были работы Александрова, это уж в конце шестидесятых...

- Не знаком, - признался Кошкин, - хотя Геделя, конечно, в институте полистал.

- А в конце восьмидесятых, на волне перестройки, проскочили переводы Торна. Но там уж совсем нереально. Даже на уровне теории слабовато. Норы он в пространстве рыть собирался. Влез в такую нору в настоящем, а вылез, при создании особых условий, в прошлом.

- Я Кита Торна читал. Кое-что из его выкладок мне пригодилось. Но путь у меня был более обыденный. Я для начала отмел все уже существующие наработки и модели. Они, как известно, требуют огромных площадей и энергии нескольких ядерных взрывов. Я понял, что задачу следует решать не в максимуме, а в минимуме, но «холодный» термоядерный синтез, как дорогостоящее удовольствие, я сразу отбросил. Решение нужно было искать на квантовом уровне, но доступными средствами. Как говорится, ларчик открывается просто. Когда-то в детстве я засмотрелся на сильную грозу, меня поразило скопление энергии, прошивающее пространство. Разряд в одной точке. Мне тогда пришла мысль, что прошивает она не только пространство, но и время, потому как неразрывность их сама собой разумеется. Предположил, что в природе возникают спонтанные «машины времени», а кое-где, где удерживается должная кривизна пространства-времени, эта дыра может быть долгоиграющей. Это могут быть своеобразные выбросы хрональных зарядов. В пользу данной версии говорят также десятки необъяснимых случаев, когда люди или техника, ничего не подозревая, попадали в такие туннели. Это был второй толчок. Разумеется, параллельно я зачитывался монографиями по истории. Особенно что касается загадок. И тут меня озарило: не было никаких древних цивилизаций! Не было! Ни гипербореев, ни Атлантиды, ни египетских пирамид, ни дошумерских сверхдостижений...

- Как не было? Стоят же пирамиды...

- Да стоят-то стоят! Вопрос в другом: кто их ставил?! Он и у историков, и у археологов этот вопрос свербит: откуда у древних современные технологии? Поэтому-то за главную рабочую гипотезу я принял следующее: древние цивилизации надо искать не в прошлом, а в будущем. Образно говоря, наши историки идут по трассе с односторонним движением и не догадываются, что можно нарушить правила и развернуться на сто восемьдесят градусов.

- Интересно.

- Каково нынче население планеты? Шесть миллиардов. А через сто лет? Проблема перенаселения, нехватки ресурсов. Техногенные цивилизации решают такие проблемы, кроме всего прочего, способом расширения ойкумены. И если невозможно расширить ее экстенсивно, то копайте вглубь. Там, в прошлом, решение массы проблем! Навалом чистой воды, воздуха, а главное - территории и экологически чистых продуктов. Заселяйся, если можешь туда попасть! Десять тысяч лет назад, двадцать, сорок! Неандертальцы сами от страха вымрут. А хочешь - селись в парк юрского периода. Ящеров можно, как бесперспективную ветвь, в целях спасения человечества зачистить. Вот вам и древние сверхразвитые цивилизации. Вот вам и сбитые влет птеродактили! И кто знает, может, линии времени таким образом закольцованы. Мы считаем, там начало, а там и закат. Ищешь вчерашний день? Проверь в завтрашнем.

- Ух ты, - в глазах генерального конструктора полыхнуло вечное пламя неутомимого искателя. - Жаль, стар я уже. Всю жизнь ковал наперегонки с кем-нибудь оружие, а вот теперь так захотелось покопаться в твоих загадках.

- Мы считаем, что прошлое влияет на настоящее и будущее, и это верно. Тут нам и причинно-следственные связи, и теория относительности подпоют. Но почему не принять хотя бы за недоказанную теорему, что и будущее влияет на прошлое? Это же так элементарно.

Кошкин и Марченко одновременно печально вздохнули.

- Лучше говорить о топологии, вам же волноваться нельзя, - вспомнил Кошкин.

- Да уж, давай про машину времени!

- Я, конечно, не против такого названия, хотя принципиально оно неверно. Так можно любой конденсатор, где есть электромагнитное поле, назвать машиной времени. Время, как говорил, по-моему, Аристотель, мера изменения вещей. А я бы добавил, что, в первую голову, это мера изменения людей. Бог ждет от нас не строительства материи, а строительства духа! В этой мысли я еще больше укрепился после беседы с Авелем. Был ли этот разговор только в моем сознании или - какой-нибудь запредельной реальности...

В этот момент дверь палаты широко и довольно шумно раскрылась. На пороге сияла улыбками деловая чета Рузских-Варламовых. У каждого в руках было по огромному букету красных роз, словно они пришли к двум счастливым роженицам, а за их спинами маячил суровый Грум с двумя пакетами деликатесов (как чуть позже выяснилось). После традиционных расспросов о состоянии здоровья, обязательного уточнения деталей недавних событий (при этом Паткевич предпочел сосредоточенно смотреть в окно, а Елена Андреевна сыпать ругательными прилагательными в его сторону) разговор перешел в серьезное русло.

- Слушай, Сергей Павлович, откуда ты взял, что мне надо пройти обследование?

- Трансцендентные знания, - улыбнулся Кошкин.

- Ну не юли. Ты что - экстрасенс? Мы вот прорвались сюда на взятках и напоре, потому как завтра в Германию летим. Там, говорят, лейкоз в ранних стадиях хорошо лечат. Пересадка костного мозга, стволовые клетки и все такое... Клиника солидная, где Раиса Горбачева... Умерла. Колись, давай, откуда данные? Я ж у врачей лет десять не был.

- Правда, оттуда, - показал глазами на потолок Сергей Павлович.

На минуту в палате повисла тревожная тишина. Потом Владимир Юрьевич собрался с мыслями.

- Ты на машине проверял?

- Да нет... Вроде... Но врать не буду, она здесь тоже какую-то роль сыграла. Помяли мы, наверное, своими неаккуратными руками ленту времени.

- Тогда уж, может, ты мне все до конца скажешь? Какой там прогноз в небесной канцелярии на Рузского? Тебя ж оттуда не зря отпустили?

- Правда, не знаю. Мы с тобой, Владимир Юрьевич, дальше трех лет не заглядывали.

- Со мной? Странно... Я думал, мы только по кабакам... А что сам посоветуешь, инженерный гений?

- Как и себе, о душе надо помнить. О смерти. Привиделся мне нынче вещий Авель, так и он своего конца не знал.

- М-да... Ну да ладно, три года - это уже что-то. Спасибо тебе, Сергей Павлович. Завтра, кстати, Виталик прилетает. Он давно бы здесь был, но у них там из-за опасности терроризма рейсы отменили. Трое суток в аэропорту сидел. Но завтра, обещали, начнут выпускать.

Когда все уже попрощались, Рузский на минуту задержался. Подошел к кровати Кошкина и низко наклонился.

- Вот, Серега, это я в целях конспирации прикарманил, когда ты, - Владимир Юрьевич кивнул в потолок, - в лучших мирах прогуливался. Возьми, сам решай, что с этим делать. - Он вложил в руку Сергея Павловича пульт дистанционного управления. - Но мое предложение о лаборатории остается в силе. Не обязательно, кстати, время ворошить. Может, тебе еще что-нибудь в голову придет. С тобой я согласен даже кухонные комбайны выпускать. Ты гений, Серега, и настоящий мужик.

- Спасибо, - смущенно улыбнулся Кошкин.

- Ну, бывайте, ребята, как только вернемся, устроим встречу ветеранов оборонной промышленности за мой счет.

Не прошло и десяти минут после этого посещения (Михаил Иванович даже не успел толком посокрушаться, куда теперь девать столько продуктов) на пороге, будто разведчик, появился Дорохов. Сначала он по-шпионски выглянул из-за косяка, а уж потом вошел, широко улыбаясь.

- Толик не смог, - извинился за друга, - он меня, как старый боевой товарищ, прикрывает. Михал Иваныч, как ваш мотор?

- Поршня пора менять, - в тон ему ответил Марченко.

- Нич-че! Прочистят, продуют, смажут, загудит как новенький.

- Скажешь, Василий Данилович.

- Ой, а что там творит наш общий друг, который сейчас исполняющий обязанности! Этот доморощенный Хрущев напустил в бюро кучу бизнесменов, которые еще вчера стреляли на улице в своих сокамерников...

Тут Дорохов осекся, заметив, как сигналит ему глазами Кошкин. Между тем Марченко сел на кровати и нахмурился.

- Ну-ну, Вася, рассказывай, чего он там пакостит?

- Да ничего особенного, Михаил Иванович. Развивает коммерческую деятельность... У меня вот для Сергея интересное сообщение. В «криминальной хронике» показали труп молодого мужчины кавказской национальности. Нашли в канализационном колодце.

- Усман... - опередил Дорохова Сергей Павлович.

- Да. Сколько веревочке не виться...

- Что за Усман? - переключился Марченко.

- Да так, Михал Иваныч, общий знакомый. Я его еще по первой чеченской знаю, - объяснил Дорохов.

- А-а-а...

- С тех пор как я пришел в себя, мне все время кажется, что Бекхан где-то рядом, - задумчиво сказал Кошкин.

- Да ну его, Палыч! - вспыхнул Дорохов. - Уж в последний раз мы его точно аннигилировали. Я научно выразился?

- Научно, - в голос подтвердили Кошкин и Марченко.

Дорохова дежурная сестра вытолкала, когда принесли обед. При этом он выразил готовность, пользуясь служебным удостоверением, нести здесь круглосуточную охрану за такой же поднос и возможность неоднократно лицезреть такую распрекрасную женщину. «Вот когда я лежал в госпитале...» - начал он, но продолжать пришлось уже за дверью. Количество и качество армейских комплиментов суровую медсестру не сразило. В заключение в дверном проеме все же успела обозначиться голова Китаева, который сумел за две секунды пожелать скорейшего выздоровления и был благополучно вытолкан взашей.

* * *

Посещения друзей утомили и Марченко, и Кошкина. Последнего, к тому же, еще кормили с ложечки. Сон пришел к обоим по расписанию - в тихий час. На закате, когда в окне кипела рыжая макушка солнца, только настроились продолжить разговор по душам, но пришла Варя. С порога начала смущенно оправдываться, что сегодня ее согласилась подменить Мариловна и даже силой отправила в больницу, хотя сначала они спорили, кто из них пойдет, чтобы успеть в часы приема посетителей. Увидев ее смущение, Михаил Иванович сел на кровати, вдел ноги в тапочки и очень правдоподобно ударил себя по лбу:

- Чуть не забыл! У меня же сейчас реабилитационные процедуры!

Кошкин судорожно вспоминал, на какой день можно вставать после обширного инфаркта, но такой информации в его оперативной памяти не было. Пока он раздумывал, как возразить старику, тот уже довольно проворно выскользнул в коридор, побурчав для острастки о назойливых эскулапах.

Варя между тем села на табурет у кровати Кошкина. По ней было видно, что она обрела некую решимость, и поэтому сразу пошла на абордаж.

- Сергей Павлович, давайте я вас покормлю.

- Спасибо, Варенька, но я еще едок никудышный, меня недавно накачали бульоном и я даже вынужден был разжевать полкотлеты. Медсестра просто силой меня кормила. А я, видишь ли, - он кивнул на капельницу, - обленился, к жиденькому привык.

- А Мариловна сказала, что вы от ее пирожков не откажетесь, - смутилась Варя.

- В другой раз точно бы не отказался, а сейчас - увольте.

- Тогда, наверное, у меня и повода нет больше здесь оставаться, - опустила глаза девушка.

- Наоборот, я хотел, чтоб ты пришла. Можно я буду на «ты»?

- Можно.

- И я буду тебе признателен, если ты будешь обращаться ко мне попроще, без величания. Ладно?

- Я попробую.

- А то начинаю чувствовать себя либо официальным лицом, либо пожилым человеком, который переживает за развитие пенсионной реформы.

Варя улыбнулась.

- Глядя в твои синие глаза, хочется жить, Варя. До твоего прихода жизнь казалась мне скучной, и возвращение в этот мир, по сути, не принесло особой радости. Ну не умер - и ладно.

- Это из-за любви к жене... - фраза Вари не была вопросом, но не была и утверждением.

- Не совсем так. Хотя огромная часть моего сердца принадлежала ей. Но не той красивой, уверенной в себе женщине, которая вместе с новым мужем принесла мне сегодня букет цветов, а другой, что осталась в идеализированном мною прошлом. Ту я любил так, что мог сойти с ума, а это нарушение меры.

- Неужели любовь может быть во вред?

- Может. Бог любит меру во всем. Безумная страсть порождает безумие. Но понял я это, когда было уже поздно. Я полагал, что любовь понимает и оправдывает все. Не тут-то было! В какой-то момент каждая женщина из романтичной, витающей в облаках или в море нежности своего возлюбленного начинает превращаться в прагматичную хозяйку. В ней добавляется уверенного шарма, но в то же время появляется трезвая расчетливость, и если желаемый результат расчетов не совпадает с системой координат, в которой она пребывает, то из этой системы она готова вычеркнуть любой объект, в том числе не удерживающего рост графика мужа. Тьфу, я как-то математически выражаю свою мысль.

- Мне понятно... Хотя банально и неправильно считать, что либо время побеждает любовь, или любовь побеждает время. Они параллельны и меняются вместе. Другое дело, если они пошли в разные стороны или пересеклись. Но мне кажется, в этом случае духовный разлад имеет первичное значение. К примеру, с точки зрения карьеры и быта, мой отец - это образец неудачника, но у мамы даже мысли не возникало с ним расстаться. Просто у них другая формула счастья, возможно, отличная от общепринятой. Хотя кто ее утверждал? А еще я знаю более драматичный, даже шокирующий пример. Одна женщина потеряла в результате травмы кисти рук. Представляете себе женщину без рук?! Даже если она Венера Милосская, она уже не может быть хозяйкой. Не всякий мужчина примет на себя груз, который полагается от природы женщине. Так вот, муж этой женщины остался с ней. Жизнь изобилует примерами как с той, так и с другой стороны. Все определяется состоянием души...

- Во! Сейчас, Варя, ты рассуждаешь пусть и красноречиво, но очень похоже на мою бывшую супругу.

- Простите, - смутилась Варя.

- Да нет, это ты меня прости. Но я закончу. Вторая причина моего разочарования - мое собственное изобретение. Замахнувшись на время, я опять же перешел грань, вышел из меры. В результате - у меня не осталось ни любви, ни времени. Есть только друзья...

- Но ведь это так много! А еще есть прошлое, есть будущее! Знаете, у меня в жизни тоже был момент, когда я перестала верить в любовь. Очень хотелось стать циничной и грубой. Но потом Мария Гавриловна рассказала мне о вас и Елене Андреевне... О том, ради чего вы по ночам паяете прибор, одно упоминание которого позволит окружающим записать вас в сумасшедшие. Я так завидовала вашей жене. Украдкой заглядывала в двери вашей лаборатории. Не понимала, как она могла вас оставить. Не понимала, наверное, еще и потому, что у меня перед глазами опыт моих родителей. Но главное, что я потом поняла, - дело не в любви, не во времени, а в том, чего мы сами хотим и от того, и от другого. Я, наверное, говорю банально?..

- А я? Не в театре, чтобы слова выбирать, - оправдался за обоих Сергей Павлович. - Никогда бы не подумал, что не самый яркий и весьма распространенный пример моей семьи станет притчей во языцех. Но ты права: есть прошлое, есть будущее. Есть возможность все исправить. Главное - самого себя. - Некоторое время Кошкин молчал, потом переменился в лице. Будто вернулся в утраченную реальность. - Но я хотел спросить о другом, Варя. Я не обидел тебя тогда своей напускной черствостью в коридоре? Мне показалось, что...

- Вам показалось. Все показалось. Кроме одного, я действительно испытываю к вам...

- К тебе, - волнуясь, поправил Кошкин.

- К тебе, - со вздохом согласилась Варя, но в этот раз глаз не опустила, а смотрела прямо.

- Господи! Какой же глубины синева в твоих глазах! Утонуть можно! - воскликнул Кошкин. - Известно, что первая жизнь мужчины начинается в утробе женщины, а остальные, я уверен, в ее глазах.

Почувствовав, что его пришпиленная капельницей рука оказалась в ладонях Вари, он замолчал. Более всего он стыдился сейчас своей беспомощности и слабости.

- Скажу тебе сразу, - теперь уже Сергей Павлович смотрел в сторону, - я слабо представляю себе свое будущее. Это, пожалуй, во-первых. Во-вторых, я не имею никакого морального права втягивать тебя в свою неустроенную и, возможно, бесперспективную жизнь.

- В-третьих, я уже давно втянулась в твою жизнь добровольно. И ни на что при этом не рассчитывала. И сейчас менее всего рассчитываю.

- Последнее время я тешил себя надеждой, что живу ради сына. Но, как мне сейчас кажется, он прекрасно справляется без меня. То ли я уже дал все, что мог дать, и этого было совсем немного, то ли он, как и Лена, ушел от меня в другое время. А я остался там, где мы с ним собираем модели кораблей и самолетов, в обнимку сидя на потертом диване, читаем книгу... - Кошкин вздрогнул. - Не обращай внимания. Дурацкая ипохондрия. Я иногда просыпаюсь и собственному отражению в зеркале жалуюсь на жизнь. А ведь, по сути, мне надо благодарить Бога уже хотя бы за то, что у меня в жизни была такая любовь. Жутко подумать, но есть люди, которые, по большому счету, с этим чувством не знакомы. Опять же - вопрос меры. Но теперь уже с отрицательным значением.

- Зато таким индивидуумам чаще всего удается движение по карьерной лестнице и приобретение материальных благ, - улыбнулась Варя, словно сказанное ею оправдывало существование Вари Истоминой и Сергея Кошкина.

- Это - да, - согласился Сергей Павлович.

- Только ты не подумай, что мне просто хочется выйти замуж, - вдруг совсем по-детски испугалась Варя.

- А что в этом плохого? - вскинул брови Кошкин.

- Мне не хотелось бы стать тенью Елены Андреевны Варламовой.

Кошкин театрально наморщил лоб.

- Всё, даже тень Елены Андреевны принадлежит президенту холдинговой компании и удачливому бизнесмену Владимиру Юрьевичу Рузскому Страшно представить, что будет с тем, кто посягнет хотя бы на тень Елены Андреевны Варламовой!.. Мне же принадлежит только память.

- А я о ней и говорю, - серьезно сказала Варя.

- Наверное, в прошлом можно остановить пулю, хотя и в этом я сегодня сомневаюсь. Но остановить разочарованную женщину... Для этого, по меньшей мере, потребуется энергия, сравнимая с той, которая выбрасывается во вселенский вакуум при рождении новых звезд. А как мы знаем, новые звезды - это взорвавшиеся старые. Я, Варя, взорваться в свое время не смог, а теперь боюсь превратиться в черную дыру.

- Может, попробовать найти двойную звезду?

* * *

Вечером, когда вдвоем с Марченко смотрели по телевизору новости, Кошкин пытался прислушаться к себе. Пытался определить: так ли сильно болит то место в сердце, где жила все эти годы Лена. Стоило подумать, и в душе тоскливо засаднило. Но теперь он воспринимал эту боль по-другому: как осколок после давнишнего ранения, удалить который хирургическим путем невозможно в связи с угрозой для жизненно важных органов. С осколком придется жить. В конце концов, живут же люди.

Другое дело - Варя. Думая о ней, Сергей Павлович покусывал от тревожащей неопределенности губу. Когда-то Лена ругала его за эту глупую привычку, из-за которой на нижней губе у него всегда ютился небольшой шрам. Теперь он останавливался лишь тогда, когда начинал ощущать во рту привкус крови.

Варя... Варя... Новое чувство или взаимная тяга двух пострадавших? Двух израненных, покореженных сердец... В ней есть какой-то тихий, именно тихий, неяркий свет. И Кошкин с содроганием думал о том, что он может к нему прикоснуться. С того дня, когда он впервые увидел Варю в своей лаборатории, он заметил этот свет в ее синих, как утреннее безоблачное небо глазах. Нет, она не потеснила Елену. Она просто прикоснулась к его душе, робко и ненавязчиво, но прикосновение осталось там ждать своего часа. Потому что всякий нормальный мужчина (если только он сознательно не выбрал путь затворничества, стезю монаха) будет до конца жизни искать свою женщину. И если обретет ее, то вместе с ней получит право на вторую жизнь. Совсем другую жизнь.

* * *

Врачебный консилиум пообещал Кошкину, что следующим утром он будет вставать. На ночь даже отключили капельную подпитку. И Сергей Павлович, не дожидаясь благословления из ординаторской, преодолевая сильное головокружение, осторожно сел на кровати, лишь только плеснули в окно мутные волны рассвета. Сел, а потом и встал на ноги. Вдоль стеночки и спящей на дежурном стуле медсестры прогулялся по коридору до лестницы и обратно. Когда вернулся в палату, Михаил Иванович еще лежал лицом к стене. Тихонько лег на свое место, чтобы продолжить размышления о своем незавидном бытии, но мысли путались либо неслись лавиной, не позволяя зацепиться за что-нибудь существенное и важное.

На душе стало тревожно, когда чуткий к любому звуку Марченко не проснулся на добрый, но требовательный окрик медсестры:

- Мальчики, пора вставать, принимать лекарство!

Сестра подошла к кровати Михаила Ивановича и осторожно дотронулась до его плеча, склонилась чуть ниже, переменилась в лице и сначала негромко позвала врача. Потом, выбежав в коридор, крикнула громче:

- Олег Афанасьевич!.. Олег Афанасьевич! Срочно в пятую...

Олег Афанасьевич - встревоженный и одновременно заспанный - уверенно вошел в палату, прикоснулся к шее Марченко и, по-кошкински покусывая губы, заключил:

- Уже не срочно. Часа четыре назад... Холодный совсем...

- Ой, Господи, ведь на поправку шел, - всплеснула руками сестра.

- Это старость, - успокоил ее доктор, - умереть во сне не всякому дано. Вечный двигатель еще не придумали, а уж сердце...

Кошкин, который был сейчас слаб не только телом, но и духом, беззвучно плакал, даже не пытаясь скрыть слез. Потом вдруг достал из-под подушки дистанционное управление с никчемной надписью Toshiba.

- Доктор, а если... - начал он.

- В этом случае «если» не бывает, - отрезал Олег Афанасьевич.

Врач собственноручно перевернул тело Михаила Ивановича на спину. Увидев как никогда умиротворенное вселенским покоем лицо старика, Кошкин сунул обратно пульт управления и тяжело вздохнул. Машина времени не нужна там, где нет времени.

Все последующие дни Кошкин жил воспоминаниями. Его первые дни в конструкторском бюро были проникнуты пристальным вниманием и ненавязчивой заботой Михаила Ивановича, который пытался увидеть в каждом своем работнике, особенно молодом, искру Божию.

Задумываясь над связью поколений, над этимологией слова «поколение» и, подобно Марченко, присматриваясь к молодежи, Кошкин находил в этом слове новый смысл. Новому поколению было пока лень... Пока. И оно оставалось покуда «покалением». Покалеченным. С видимой ущербинкой в душе, раной, полученной по наследству от поколений предыдущих.

* * *

Появление Виталика несколько развеяло тяжелые думы Сергея Павловича. В том числе - и о новом поколении. Сын появился в палате через два дня после смерти Марченко. Худой и высокий, в белом свитере и голубых, с модными пепельными подпалинами, джинсах. Зато голубые глаза под коротким ежиком русых волос были чистыми и сияющими. И так легко и приятно было смотреть в них.

В качестве подарков Виталик привез отцу портативный цветной телевизор, который можно было положить во внутренний карман пиджака, и - свою невесту.

Комментируя телевизор, сказал просто:

- Чтоб не скучал.

Комментируя невесту, сказал еще проще:

- Это Элен, можно Лена.

Элен-Лена, которая оказалась француженкой, замешанной на русских эмигрантских кровях, одета была, как и Виталий, в белый свитер и джинсы. Со стороны могло показаться, что это брат и сестра, двойняшки. Различались они только по цвету глаз. У Лены они были желто-зеленого цвета. На русском языке она говорила с легким акцентом, но в данный момент предпочла больше отмалчиваться.

- Лена учится на архитектора, - пополнил личное дело невесты Виталик.

- Прекрасный выбор, - улыбнулся Кошкин.

- А как твой сопромат?

- Как и положено, сопротивляется.

- Ничего, у меня тоже сначала не шел. Это как анатомия у медиков.

- Ты извини, пап, что я сразу не прилетел, там задержка рейсов...

- Я знаю.

- Ты не знаешь, у Владимира Юрьевича это серьезно? Мама так переживает... - спросил и осекся Виталий, закусил по-отцовски губу.

- Серьезно. Ей надо быть с ним. Я уже в порядке. Меня Бог, кажется, простил.

- Пап, ты правда все-таки ее сделал?

- Правда. Но еще не довел до ума. И, наверное, не буду.

- На Западе ты был бы миллионером.

- Или трупом. Хотя и здесь чуть не стал, - грустно улыбнулся Кошкин.

- Мама сказала, что ты хочешь уничтожить машину?

- Не совсем так. Но пусть это будет моей маленькой тайной. Не возражаешь?

- Нет, что ты!.. Я горжусь тобой, пап.

- Ну ладно, ладно, не хвали. Знаешь же, не люблю. Лучше расскажи о себе. По родимой стороне скучаешь?

- Если б не Лена, скучал бы. Знаешь, мы в Питере познакомились с одной кавказской парой, у них свадебное путешествие. Они уже по Волге на теплоходе прокатились. Здорово. А я собственной страны не знаю.

- Еще не поздно.

- А знаешь, как познакомились?

- Нет, конечно, - хмыкнул Кошкин.

- В тире!

- А вы-то там что делали?

- Надо было ждать нашего рейса. И мы от нечего делать зашли в тир. А этот парень, его Алейхан, кстати, зовут, стрелял так, что собралась целая толпа. Он, наверное, все призы для своей Айзы забрал. Она стояла, улыбалась и держала в руках кучу мягких игрушек. Я уж рядом с ним винтовку в руки брать не решился.

- И ты спросил его, где он так научился стрелять, а он после этого перестал, и они оба с девушкой поторопились уйти из тира?.. - задумчиво предположил Кошкин.

- Откуда ты знаешь, пап? - удивился Виталий.

- Я, слава Богу, не видел, как он стреляет. Могу только предполагать. Так, интуиция... Ну, что было дальше? - вынырнул из видений Сергей Павлович.

- Мне показалось, что я его чем-то напугал или обидел, мы с Леной их догнали, и я предложил сходить вместе в кафе. Тем более что и у нас, и у них оказался хороший повод. Мы подали заявление в ЗАГС. В России...

- В России... Это звучит...

* * *

Обложившись тремя мобильными телефонами, Петр Верхотурцев полагал сделать с каждого из них по одному звонку, дабы обеспечить себе безопасный выезд из страны и безбедное существование на первое время. Взяв в руку первый телефон, Верхотурцев позвонил своему знакомому умельцу и заказал заграничный паспорт. Разумеется, имя Петра Матвеевича теперь будет звучать по-другому. Но это его нисколько не тяготило. Деньги можно приложить к любому имени. За деньги имя можно сделать если не кристально честным, то, во всяком случае, респектабельным. Вторым номером по второму мобильнику набрал номер приемной Яковлева. Но секретарша обломала его в два слова: «Звоните генеральному». О как! Пришлось нарушить правила безопасности и набрать еще раз с этого же телефона.

- Девушка, а у генерального номер какой?

На разговор с Яковлевым особо не настраивался, решил давить, как не заплатившего клиента.

Уже другая секретарша, узнав, что звонят из администрации губернатора, соединила Верхотурцева с новым генеральным конструктором.

- Слушаю, - деловито начал разговор Вадим Григорьевич, у которого была масса дел по реорганизации производства.

- Вот именно, слушай, лысый! - наехал с ходу Петр Матвеевич.

- Кто вы и что вам нужно? - не особо испугавшись, поинтересовался Яковлев, тут же нажав кнопку записи на встроенном диктофоне.

- Тебе сто штук отвалили, а ты условия не выполнил.

- Какие сто штук? Что за бред?

- Послушай, лысый, ты своей секретарше такие вопросы оставь. Я так думаю - друзей из Конторы заинтересуют твои встречи с чеченом, который по секретному предприятию разгуливал. Как насчет фотографий? Да и базар ваш на пленочку закатан.

- Ты блефуешь, - Яковлев остановил запись разговора.

- Угу, а от моего блефа у тебя счет в Промстройбанке ломится.

- Что нужно? - Вадим Григорьевич еще не придумал, как ему избавиться от нового шантажиста.

- Деньги обратно и еще два раза по столько - за моральный ущерб.

- Сразу скажу, таких денег у меня нет. Тем более - два раза по столько. У меня зарплата советского инженера.

- Ага, ты еще заплачь, что тебе детское пособие вовремя не выплачивают. Нет денег? Ты ракету чеченам продай. Или китайцам. Мне без разницы.

- Какие гарантии, что этот разговор не провокация? - опомнился вдруг Яковлев.

- Хорошо, придешь сегодня в одиннадцать на то самое место, где встречался с чеченом, но без конторских хвостов. Все. Время вышло. - И дал отбой.

Третий телефон Верхотурцев положил в карман джинсовой куртки. Затем подошел к зеркалу и приклеил под плоский боксерский нос русую полоску усов. Сверху взгромоздил смешные, круглолинзовые очки в металлической оправе. Ухмыльнулся. Получился битый в нос интеллигент.

Яковлев на стрелку пришел один. Это Верхотурцев перепроверил несколько раз. Он приблизился к Вадиму Григорьевичу, когда тот уже собрался уходить из сквера и, озираясь по сторонам, оторвался от скамейки. Верхотурцев неслышно вышел из кустов со спины и сразу предупредил:

- Сядь, лысый, и сиди тихо, не поворачивайся. Короче, я тут, типа, грибы собираю, а тебе до меня дела нет.

- Мне кажется, - спокойно заговорил Яковлев, - мы должны быть союзниками...

- Мои союзники сейчас показания дают, - зло оборвал Верхотурцев. - Ты бабки гони.

- Триста тысяч долларов - это не сумма, которая может фигурировать в таком деле, - с напускным безразличием продолжал Вадим Григорьевич. - Вы же утверждаете, что у вас есть пленка с записью моего разговора с кавказцем. Там он упоминает значительно большие суммы.

Верхотурцев сверху вниз посмотрел на ненавистную, покрытую мелкими капельками пота лысину Яковлева.

- Пленки у меня нет, но фотографии - как в аптеке.

- Ну и пусть они у вас будут. Кроме вас за этой беседой наблюдали офицеры ФСБ, курирующие наше предприятие.

- Так чего там у тебя за большие суммы? - Верхотурцев вынужденно ослабил хватку. Его козыри не играли.

Яковлев облегченно вздохнул. Везет ему на бандитов. Липнут, как мухи на дерьмо, да там и остаются.

- Я так понимаю, вы подручный господина Ермоленко? Александр Максимович хотел заполучить один прибор. Однако, как вы ее называете, Контора его опередила. Правда, не совсем. Сейчас, кстати, его проверяют у психиатра. Он считает, что охотился на машину времени.

- Псих, - определил Верхотурцев.

- Вот-вот. Но у одного человека действительно есть маленький пульт, за который любая иностранная разведка заплатит огромные деньги. Такие, какие не снятся даже мечтающим ограбить центральный банк. Хорошо бы его заполучить, а лучше всего, если вместе с пультом мы получим комбинацию цифр. Код. Наша с вами сделка проста. Вы приносите пульт и получаете миллион долларов.

- А не мало?

- Попробуйте продать дороже, но для этого надо знать кому, как и, в конце концов, что это такое. А спрятан этот пульт в обычную лентяйку от японского телевизора «Тошиба».

- Ну если ты мне тут лапшу на уши вешаешь...

- Не горячитесь. - Яковлев выдержал паузу. Затем достал из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок формата А-4. - Так вот, сейчас я встану и уйду. Как вы и просили, не оборачиваясь. А на скамейке останется этот листок. Это ксерокопия из личного дела инженера, который завтра выписывается из больницы. Пульт у него. Добудете пульт, позвоните. Номер вы теперь знаете. Представитесь...

- Петром Модестовичем, - хмуро подсказал Верхотурцев, которому хотелось оставить себе хотя бы часть своего имени.

- Оригинально, - согласился Вадим Григорьевич. - Тут же в листке пятьсот долларов на возможные расходы.

- Ты, дядя, будто каждый день в такие игры играешь, - покачал головой собственной покладистости Верхотурцев

- Знаю, что таких, как вы, лучше не обманывать, - очень серьезно согласился Вадим Григорьевич, подымаясь со скамейки.

Собой он был крайне доволен. В нем кипела своеобразная эйфория побед. Умер Марченко, а Кошкин проминал больничную койку. Карьерная лестница была свободна. Впереди никто не маячил, в спину никто не дышал. Фарт, да и только! Но чистого фарта не бывает, головой думать надо. В том числе лысой!

* * *

Многие люди, покидая места, где им пришлось перенести страдания, мучения, терпеть невзгоды, испытывают при этом не только радость, но и чувство непонятного им самим сожаления. Приходилось слышать от ветеранов, побывавших в плену, в фашистских концлагерях, что, возвращаясь туда через десятки лет, когда там были сооружены мемориалы, они ехали не только почтить память погибших товарищей, но и почувствовать еще раз то, что в обыденной жизни не уловить, не вырвать из суетливой вереницы мгновений. Один из них сказал: «Это чувство очищения». Действительно, наверное, все просто: страдания очищают, перепахивают душу, и она становится благодатной почвой для Божьего Слова, а духу человеческому придают силу. И уходя из смрадных, пропитанных смертью бараков, они одновременно покидали место своего духовного восхождения. Ежедневное ожидание смерти и боль превращались здесь в любовь и сострадание. И это не парадокс, а освященный голгофскими страданиями Спасителя путь. С той разницей, что у Него он был в одну сторону - в небо, в вечную жизнь.

Сергей Павлович думал об этом, когда спускался в фойе городской больницы.

Внизу его встречали Дорохов, Китаев и Варя. Мариловну опять не взяли, потому как экономили место в дороховском «жигуленке». На последнем пролете, увидев друзей и Варю, Кошкин остановился. Именно так он представлял себе эту встречу все последние дни. И не представлял даже, но точно угадывал. А сейчас настолько вдруг поражен совпадением, что показалось: когда-то это уже было. Именно так - в мельчайших подробностях: Данилыч и Толик широко улыбаются, а Варя стоит чуть в стороне и смущенно отводит глаза. Всё! Этот момент, как жирная точка на общем течении времени. От нее начинается новый отсчет. И почему говорят «как в воду глядел»? Что можно увидеть в воде? Ведь нельзя войти в одну и ту же реку два раза. И даже с помощью дистанционного управления, что оттягивает карман Сергея Павловича, тоже нельзя. Это он уже попробовал.

- И как вы оба покинули пост? Или третий дежурит? - вместо приветствия спросил у Дорохова и Китаева Кошкин.

- Да нет, - обнял Сергея Павловича майор, - мы уж три дня как безработные. Уволены за нарушение пропускного режима.

- Из-за Рузского?

- Из-за него, милого, но он нам и работу обещает. Будем чуть ли не личными телохранителями у Елены Андреевны. Сам-то он без Грума ни шагу.

- Весело, - слил иронию в одно слово Сергей Павлович.

- Да ладно, прорвемся, герои нужны везде, - резюмировал Китаев.

- Здравствуй, Варенька, - нерешительно подошел к девушке Кошкин.

Варя ответила ему только глазами: да, я здесь, что же дальше? А он и сам не знал, что дальше. Поэтому стояли некоторое время молча, смотрели друг на друга внимательно, словно пытались разгадать будущее. Дорохов и Китаев предупредительно отстранились. Из оцепенения их вывел достопамятный Олег Афанасьевич, что торопился куда-то, но нашел секунду притормозить рядом с онемевшей парой:

- Что? Выписались? Ну всего вам...

- И вам, доктор.

- Поедем? - воспользовался пробуждением Василий Данилович. - Мы там у тебя дома немного похозяйничали. А Варя с Мариловной такой стол сварганили, что можно и свадьбу отгрохать. Моя бабушка говорила, хороший праздник под столом кончается. Виталик со своей Леной туда же приедет. Слушай, Палыч, они прямо как брат с сестрой. Так что у тебя теперь и сынок, и дочка...

- Аж с французской родословной, - вставил Китаев.

- Да, поехали, - Сергей Павлович все еще был где-то в другом мире.

Уже в машине Дорохов продолжил разговор. Попытался вроде начать издалека:

- Ты, Сергей, только не волнуйся. Мы еще не такие сражения выигрывали, - многозначительно кивнул на сидевшего рядом на переднем сидении Китаева.

- Еще что-то? Генератор? - с ходу догадался Кошкин.

- Угу, Яковлев твой генератор арестовал, а лабораторию, разумеется, опечатал.

- Может, и меня уже уволил?

- Не имеет права, трудовой кодекс надо чтить, как говорила моя бабушка.

- А я думал, Остап Бендер, - поправил Китаев.

- Остап Бендер чтил уголовный, - внес ясность Сергей Павлович. - Но с моим генератором у Яковлева ничего не выйдет. Даже если он лучших программистов и математиков привлечет, код они взломают недели через две, не раньше.

- Ты что-то задумал? - насторожился Дорохов.

- Да ничего особенного, - пожал плечами Кошкин.

Застолье сопровождалось не только краткими армейскими тостами, но и длинными причитаниями Мариловны, которая пыталась накормить Сергея Павловича с такой инициативой, словно он только что вернулся из концлагеря. Пришлось выслушать две длиннющие, унизанные подробностями истории про голод сорок седьмого года. А также рецепт супа из крапивы, включая его полезные свойства для человеческого организма. Мариловну слушали вполуха, иногда бесцеремонно перебивая торопливую речь старушки созревшими тостами и фразами «из другой оперы». Та не обижалась и, главное, поглядывала в тарелку Кошкина, обеспечивая ее постоянное наполнение разнокалиберными закусками.

Пробившись через многочисленные причитания, Варя нашла повод юркнуть на кухню, заварить чай.

- Опять же с травками, чтобы поправлялся быстрее, - сопроводила неуемная Мариловна. - Там я в железную банку из-под импортного высыпала!

- Хорошо, баб Маш.

Через пару минут Кошкин тоже нашел предлог уйти на кухню, где застал Варю.

Чайник уже пыхтел. Она стояла у окна, но смотрела, похоже, не наружу, а внутрь. В себя. Было в этом ее оцепенении тихое очарование, что натягивает до предела нужную струну в мужском сердце. А у Сергея Павловича эта струна взвилась высокой нотой и лопнула. Он чуть не охнул от непонятной боли в груди.

- Варя, выйдешь за меня замуж? - спросил тихо и закусил по привычке от волнения губу.

- Выйду, - ответила так, словно решение было принято миллион лет назад, а сам вопрос Кошкина будто бы ничего и не значил. И не обязателен он был. Пуст по своему содержанию. И тогда, как водится у мужских особей, которые через отрицательные свои стороны умеют набивать себе цену, Сергей Павлович проронил:

- Но я ничего не смогу дать тебе?!

- Мне ничего и не нужно.

И тихий ответ Вари опрокинул, оборвал на полуслове и без того израненное сердце Кошкина. Он вдруг без машины времени увидел близкое и возможное будущее. Будет другая - спокойная и тихая жизнь, когда в пасмурный вечер можно подойти к стоящей у окна супруге (а за стеклом неровными пунктирами срывается с низкого осеннего неба бесконечный дождь), обнять ее за плечи и почувствовать, как сливаются ваши души. Как звучат на одной ноте, как идут в одном ритме сердца. И безбрежная нудная сырость отступит, просто потеряет свое значение, как, в сущности, и весь окружающий мир. Где-то в небе пересекутся две прямые, и не пересекутся даже, а сольются в одну, похожую на луч, и пролетающие мимо ангелы будут любоваться ею.

А еще будет вечер, когда Варя положит свои ласковые руки на усталую голову Сергея. И прикосновение это будет сродни исцеляющему наложению рук. В нем - кульминация взаимопонимания. И будет безмятежно и покойно... Им обоим.

* * *

Утром следующего дня Кошкина разбудил телефон. Незнакомый хрипловатый голос с хорошо поставленной тональной наглостью осведомился:

- Спишь, болезный?

- Кто говорит? - безразлично спросил Кошкин.

- Не важно!

- Но...

- Короче, мне тут с тобой знакомиться некогда, базар по делу. Тебе здоровье надо?

- Кто говорит? - снова спросил Кошкин.

- Да не липни ты! Слушай, что тебе говорят! У тебя есть пульт, он мне очень нужен. Я у тебя его заберу у живого или мертвого. Поэтому выбирай. Если у живого, значит, я тебе даже бабла подкину...

- Бабла?..

- Ну да, бабок. Понял?

- Не очень.

- Ну ты думай, короче, вечером будь готов. Я тебя сам найду. Хорошо подумай. Нет такой штуки, будь она хоть гора золота, ради которой стоит сдохнуть в канаве или быть закатанным в асфальт. Сечешь?

- Секу.

- Думай... Да береги своих близких, если они у тебя есть.

Почему-то подумалось в первую очередь о Виталике.

Бросив трубку, Сергей Павлович пошел умываться, но выражение недоумения с лица смыть не удалось. И сбрить тоже. Чуть не порезался. Нет, не мог он сказать себе, что хрипловатый голос его не напугал. Получалось, история с машиной времени в этом самом времени набирает слишком опасные обороты. Следовало немедленно позвонить Дорохову и элементарно подстраховаться. Но для начала Кошкин решил посетить Яковлева.

Покинув ванную, он вдруг поразился новому запаху, который ворвался в его холостяцкое жилье. Это был жгучий, зовущий аромат только что сваренного кофе. А поверх него уже подкрадывался, набирал силу, срываясь с шипящей сковороды, золотистый дух аппетитных гренок. Войдя на кухню, он ошарашено плюхнулся на табурет и как зачарованный стал смотреть на суетящуюся у плиты Варю.

Еще вчера унылого вида квартира вдруг стала обретать новые черты - в сущности, пока только одну, самую главную, в ней появился смысл человеческого бытия. Пусть мирского, ведущего отсчет еще от прародительского грехопадения, но едва ли не самого насущного, без которого - либо в монастырь, либо... А об этом лучше и не думать. Да и не думается в такое утро.

И хрупкая Варина фигура, облаченная в синюю махровость старого кошкинского халата (и где успела найти?), вдруг стала центром маленькой вселенной, которую еще вчера можно было считать черной дырой.

Сергей Павлович закрыл глаза, чтобы вновь погрузиться в темноту прожитой ночи, и внутренне содрогнулся от понимания, к какой красоте он прикоснулся. А еще предстояло понять, какая душа дотянулась до его сердца.

Тем не менее все стало однозначно и просто. Как и должно быть в нормальной человеческой жизни. И можно ложиться в дрейф, плыть по течению. Но несла Сергея Павловича теперь совсем другая река.

* * *

Говорят, что власть и деньги портят людей. Портят, конечно, если они от сохи. Что называется, дорвались. К власти надо идти. К ней надо быть готовым. Власть - это такой же инструмент, как любой другой, который в неумелых руках, как хирургический скальпель, может неосторожно скользнуть по аорте... Вадим Григорьевич готовился к ней всю жизнь. Более того, полагал, что и так уже задержался на вторых ролях. Уж слишком долго сыпался песок из старика Марченко, не одни песочные часы заправить можно. Дал же Бог человеку здоровья! Точно подмечено: скрипучее дерево живет долго.

Первым делом Вадим Григорьевич, невзирая на косые взгляды своих подчиненных, провел генеральную уборку в кабинете генерального. Все, что могло напомнить о старике, перекочевало либо в подсобки, либо на свалку. Зато выстроилась манящим удобством свежая модерновая мебель, а дорогущее кожаное кресло само по себе являло символ власти и стабильности. Да и стол, возле которого вращалось это кресло, подставив свою массивную дубовую спину под престижные письменные принадлежности английской фирмы «Эскалибурн», всем своим глянцем вещал: мы тут главные! По мне кулаком, по вам приказом!

От старого хозяина остался только знаменитый телефон с гербом СССР - вертушка. К нему Яковлев отнесся суеверно. Пусть стоит, может, и Вадиму Григорьевичу сидеть в этом кресле тридцать лет и еще три года, если, конечно, не поднимут выше... Голова его между тем ломилась от планов и предстоящих свершений. Первым приказом Яковлев увековечил память Марченко, назвав его именем изделие номер сто сорок восемь, что гарантировало потенциальным врагам России перспективу получения «привета от Марченко» в особо точном режиме. В соответствии со вторым приказом все работники получили премию, обеспечившую, как ныне принято говорить, небывалое повышение рейтинга нового руководства. «А вот Кошкин бы не догадался!» - подумал Вадим Григорьевич и тут же увидел на пороге своего кабинета изрядно похудевшего и бледного Сергея Павловича.

- О, проходите, дорогой мой ведущий инженер! - при этом произнеся «дорогой мой», Яковлев невольно акцентировал на слове «мой».

- Здравствуйте, Вадим Григорьевич.

- Здравствуйте, здравствуйте! С выздоровлением вас, Сергей Павлович. Когда приступите к работе? Президент уже лично звонил, интересовался новым проектом.

- Хм... Вам виднее, когда я приступлю. Для начала хотелось бы узнать - за какими железными засовами находится сейчас генератор.

- Ой, только не драматизируйте, Сергей Павлович! Вы же понимаете, такой уникальный прибор не может просто так стоять на столе! Я велел закрыть его в моей личной секретке. Так что - не переживайте. Он даже не пылится, в целости и сохранности ждет вас.

- Меня?.. - Кошкин сверкнул глазами так, что Яковлеву стало не по себе. - Что-то слишком многие интересуются ныне сверхсекретным проектом.

- На что вы намекаете? - почти взвыл Вадим Григорьевич.

- Ни на что. Но хочу вас предупредить. У вас там много в вашей личной секретке ценного имущества?

- А что?

- Если в течение двадцати четырех часов я не получу доступа к генератору, он самоликвидируется. Силу взрыва желаете знать в тротиловом эквиваленте или мегатоннах?

Яковлев был более чем озадачен. Он даже повторил Кошкина и закусил нижнюю губу. Но быстро собрался, провел рекогносцировку и понес дальше.

- Да что вы, Сергей Павлович! Никто не претендует на ваше изобретение! Хотите - хоть сейчас начнем работу над патентом! Я просто взял эту работу под личный патронаж.

- Спасибо, - процедил Кошкин, - а сейчас, будьте добры, поставьте его на место. Если вам так хочется его сберечь, назначьте дополнительную охрану у дверей лаборатории. Можете даже посадить автоматчика прямо перед ним.

- Об этом обязательно подумаю. Не волнуйтесь, генератор через полчаса будет на вашем столе. Но будьте, пожалуйста, внимательны, с вами, кстати, будут разговаривать товарищи из ФСБ. Да! И подготовьте в кратчайшие сроки отчет о проделанной работе в направлении создания ракет предупредительного залпа. Это просьба президента. Пока что еще просьба...

- Непременно, - облегченно вздохнул Кошкин, картинно откланялся и направился к двери.

Уже на пороге остановился и повернулся к хозяину кабинета с неожиданно счастливым выражением лица: - Да! Поздравляю вас с назначением, Вадим Григорьевич!

- Вы это серьезно? - приложил платок к лысине Яковлев.

- Абсолютно и чистосердечно. Во времена бурного экономического реформирования и создания партии нового типа лучшего руководителя и придумать нельзя.

Сказал без малейшей иронии в голосе и оставил Вадима Григорьевича переваривать: то ли его похвалили, то ли слишком хитроумно назвали дураком и карьеристом. Но, так или иначе, генератор через полчаса снова возвышался на рабочем столе Кошкина.

Яковлев пришел лично засвидетельствовать торжество справедливости. Он застал Сергея Павловича в раздумьях. При этом на лице инженера висела потусторонняя улыбка.

- Ну вот... - начал было Вадим Григорьевич.

- Ну вот, - поддержал Кошкин, нажал какую-то кнопку на известном уже пульте, в воздухе запахло озоном, и генератор исчез. - Можете доложить президенту, что проект упреждающего ракетного удара оказался на сегодняшний день бесперспективным. Во всяком случае, пока он сам не сформулирует четкую оборонную доктрину, а не ту, которую ему диктуют из-за океана да из Лондона. Это, между прочим, не мои слова, а покойного Михаила Ивановича.

- Н... но... М-м-м! - Тщетно пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, Яковлев демонстрировал свою растерянность. - Сергей Павлович, вы же сейчас ставите крест на своей карьере!

- А у меня ее никогда не было! Я жену из-за этого потерял. Красивую и умную! Теперь не хочу потерять вторую. А крест у меня и так есть, и я буду его нести, покуда хватит сил. Мне, кстати, предложили место в университете.

- О! Я вовсе не ставлю вопрос о вашем увольнении! Вы очень ценный специалист...

- Вопрос о своем увольнении ставлю я. Мне тут по ночам и поболтать теперь не с кем.

- Хорошо подумайте, - примирительно попросил Вадим Григорьевич.

- Хо-ро-шо подумаю, - по слогам разложил акцент на слово «хорошо» Кошкин.

- Вы до какого на больничном? - будто и не было предыдущего разговора.

-Да я по жизни больной, Вадим Григорьевич, - подмигнул Кошкин, как будто похвастался долгосрочным освобождением от уроков физкультуры в школе.

- Ну вы, если надо, больничный пролонгируйте...

- Как? Пролонг... Чего? Есть же великий русский язык, Вадим Григорьевич! Это же так просто: «продлите»! Про-дли-те... Вы никогда не думали, что я могу сделать его бесконечным?

* * *

В аллее у подъезда своего дома Кошкин буквально напоролся на мощный кулак. И тут же услышал знакомый голос с наглой хрипотцой:

- Притормози!

Страшный удар сокрушительной силы лишил Кошкина всякой воли к сопротивлению. Находясь в состоянии, которое боксеры называют «грогги», он одновременно слушал наседавший хриплый голос и судорожно пытался сообразить, каким образом он мог бы нанести хоть какой-то удар своему неожиданному сопернику

- Пульт! Врубаешься? Пульт. Чем быстрее, тем меньше мучений.

- Можно было и не махать кулаками, забирай... - Кошкин достал из кармана дистанционник с надписью Toshiba.

Верхотурцев ослабил хватку на вороте сорочки Сергея Павловича, и тот получил элементарную возможность дышать полной грудью.

- Вроде сходится, - прищурился на прибор Петр Матвеевич.

- Он, родимый, - сплюнул кровавую пену инженер.

- Ежели что не так, я тебя из любой секретной лаборатории достану.

Кошкину очень захотелось садануть своему мучителю, но на всякий случай Сергей Павлович сдержался. Разумнее было предполагать, что в ответ господин Верхотурцев превратит скромного инженера в отбивную. Но хотелось очень...

Видимо, желание Кошкина было услышано. Некто, не уступающий габаритами Петру Матвеевичу, толкнул его со значительной силой в плечо, отчего тот временно оставил Кошкина в покое.

- Чего тебе от моего лучшего друга надо?

Конвульсивно сработала память, вытолкнув на поверхность теплую майскую ночь у подъезда, шумное обилие зеленых фуражек, пустых и полных бутылок. И хрустящие маринованные огурчики.

- Гриша! Корин! - признал спасителя Сергей Павлович.

- Яволь, май френд! - расплылся в широкой улыбке Гриша, но тут же получил от Верхотурцева прямой удар в челюсть. Плюхнувшись на основную точку опоры, он озадаченно посмотрел наверх, но в состояние «грогги», в отличие от Кошкина, не впал. Зато нападавшего он мгновенно опознал по удару.

- Петя! Ты?!. Мы же не на ринге!

- Ё!.. - ругнулся Верхотурцев. - Земля круглее, чем я думал.

- А то! Пепел Джордано Бруно заровнял все ямки и выпуклости! С какого перепуга ты лупишь моего друга Серегу?

- Друга? - Верхотурцев отступил на шаг, с ухмылкой глянул на пульт в левой руке, зло подмигнул Кошкину. - Да тоже по дружбе! - потом обратился к Корину, каковой напрасно ждал, что бывший напарник по спаррингу подаст ему руку. - Вот что, Гриша. Повезло сегодня нашему другу. Но у меня к тебе большая просьба, ты меня не видел! А лучше всего, если ты меня не знаешь, - и для вящей убедительности напоследок толкнул Кошкина в грудь.

- Не понял? - вскинул брови Гриша.

Но ответом ему хлопнула дверца иномарки и взревел мотор.

- Он у тебя забрал что-то? - Корин неторопливо поднялся на ноги.

- Да так... Мелочь... Дистанционный пульт от телевизора.

- Зачем он ему?

- Наверное, у него дома такой же телевизор, как у меня, а пульт вышел из строя. Мне, к примеру, нравится марка Toshiba. Баланс цветов гармоничный, - с блуждающей улыбкой на лице ответил Кошкин и вдруг захохотал.

Из кошкинского подъезда выскочили Дорохов и Китаев. Дорохов, оценив ситуацию, сначала плюнул в сердцах, но потом тоже стал улыбаться.

- Во, блин, подстраховали!

- А моя бабушка говорила: у семи нянек, - опередил со своей бабушкой Китаев, но, поглядев на Кошкина, перефразировал, - с подбитым глазом!

- Надо бы позвонить, куда следует, - стал серьезнее Дорохов.

Корин протянул ему свой мобильник.

* * *

Есть точки, где пересекаются время, пространство, а главное - человеческие судьбы. Образно говоря, индивидуум находится в клубке неслучайных случайностей, посылов, закономерностей, причинно-следственных связей, ему мнится, что он участвует в написании своего жизненного цикла, а Некто сверху, Кому виден этот клубок насквозь со всеми его узлами и разрывами, пронзает этот путаный шар по Своему Промыслу этакой вязальной спицей, нанизывая на одну прямую и субъекты, и объекты, и сопутствующие им обстоятельства. И, как ни уворачивайся от острия этой спицы, она рано или поздно настигнет тебя, да еще и врасплох.

Юлия Михайловна Бирман, дочь убитого адвоката Михаила Марковича, после похорон отца находилась в полной растерянности. Свою судьбу она делать не умела и не хотела, эту нелегкую работу выполнял за нее отец, в руках которого находились бесчисленные связи с сильными и не очень сильными мира сего, от решения которых зависело строительство и разрушение карьерных лестниц, либо, скажем, установка локомотивов истории на запасные пути. Юля бродила по городу с отсутствующим выражением лица, нехотя оформляла документы на оказавшееся солидным наследство и делала это лишь потому, что подталкивали коллеги покойного родителя, которые на поверку оказались все у него в долгу.

Тысячи ниточек, стекавшихся в руки отца, еще дергались, словно получили импульс от его предсмертной агонии, но девушка знала наверняка, что уже через пару недель они будут порваны. Потянув за них, не найдешь ничего, кроме пустоты или, в лучшем случае, показной отстраненности. Потому и не цеплялась за всю эту суету.

В один из бесконечных летних дней, когда солнце только делает вид, что заходит, Юлия неспешным шагом двигалась в сторону дома своего нового возлюбленного. Последний раз они виделись на кладбище, где ее тошнило от сладковатого запаха смерти и она едва сдерживала горловые конвульсии, которые вся траурная процессия принимала за сдавленные рыдания. Пришлось старательно имитировать поцелуй в перетянутый бинтами лоб покойного папеньки, чтобы потом уткнуться в платок, обильно залитый духами «Мекс». И зачем потом вся толпа считала своим долгом подергать ее за руку, потрогать за плечи, утереть ей слезу? Они же бросали этими ладонями могильную землю! Юлия, как выяснилось, не выносила всего, что связано с переходом в мир иной. Поэтому после похорон в отношениях с бой-френдом взяла тайм аут.

Лишь когда она почувствовала, что удалось смыть с себя пятна кладбищенских прикосновений, Юля направилась к любимому. Он, в отличие от всех окружавших ее в эти дни, был искренен. Всегда. И даже, с точки зрения затертой нравственности, чересчур. С ним было легко и просто.

Одна беда - жил он на другом конце города, а общественного транспорта Юля (в отличие от отца) не переносила. Поэтому приходилось либо раскатывать на такси, либо идти около часа пешком, как сейчас. За время прогулки она предполагала написать сценарий театрализованного плача и ожидаемого в связи с этим отклика публики в единственном экземпляре. Плакать хотелось уже сейчас.

Какое-то время она не реагировала на окружающий мир, который обтекал ее то говорливой толпой, то унылой обшарпанностью производственных зданий, то даже подталкивал задумчивую неосторожным мужским плечом, то чуть не наехал на зазевавшуюся, шагнувшую на запрещающий глаз светофора. Последнее все же заставило Юлию внимательнее следить за автотранспортом, в том числе за припаркованными у офисов и магазинов машинами. Вдруг поедет! А красная «лада»-восьмерка вообще стала для нее своеобразным маяком. Машина стояла у кафе «Тещины блины», за которым находился невзрачный пятиэтажный дом ее друга. Рядом с машиной нервно расхаживал такой же, как она, отсутствующий в этом мире человек. По мере приближения он превращался в средних лет мужчину восточного типа. И Юля голову готова была дать на отсечение, дабы доказать любому, что от него за версту несет смертью. Что-что, а запах и вкус смерти она теперь освоила, как спаниель - дичь. Но и данного в данный момент было достаточно, чтобы, с одной стороны, постараться обойти смертоносного человека по огибающей траектории, а с другой - не спускать с него прищуренных глаз. Мало ли что?

На всякий случай она ввела в поле своего зрения еще один персонаж. Скучавшего у входа на оборонный завод собровца. Он курил на крыльце КПП и всем своим видом гарантировал соблюдение порядка и законности. Прямо к крыльцу, подняв веер пыли, подкатила иномарка. А с крыльца спустился и сел на переднее сиденье лысый, очень похожий на Хрущева человек.

Между тем умный и придирчивый взгляд Юлии выделил и странно игравший блик в кустах на окраине завода. Будь она специалистом, то сразу определила бы прицел снайперской винтовки, направленный в сторону человека по имени Бекхан.

В это время в кафе «Тещины блины» скромно, но весело шла свадьба инженера Сергея Павловича Кошкина и студентки университета Вари Истоминой. На свадьбе присутствовали несколько коллег, Виталик с Леной, Дорохов и Китаев с семьями, неугомонная Мариловна и Гриша Корин. Не смогла прилететь из Германии только чета Рузских. Владимир Юрьевич проходил курс химиотерапии. Но менеджеры холдинговой компании подогнали на стоянку рядом с кафе новенький Nissan-terrano (на что Кошкин обиженно замахал руками, мол, крутые подарки для крутых) и вместе с ключами от него вручили молодоженам два мобильных телефона, которые тут же дуэтом разразились оркестровой полифонией - чета Рузских поздравила чету Кошкиных.

Бекхан открыл багажное отделение, чтобы еще раз убедиться - с контактами на заряде все в порядке... Времени, чтобы уйти, оставалось немного.

* * *

Когда отстреляли в очередь тосты и поздравления, а от криков «горько» (в основном инициатива Дорохова, Китаева и рано захмелевшей Мариловны) действительно горчило на губах, Сергей Павлович нежно шепнул Варе:

- Теперь мой подарок. Он необычный. Ничего не бойся. - В руках у него появился тот самый пульт. - Друзья! - обратился он ко всей компании. - Мы с Варей ненадолго исчезнем, можно?

- Дело молодое, - хитро прищурился Дорохов. - Моя бабушка говорила...

Что говорила бабушка Дорохова по этому поводу, Кошкин и Варя уже не услышали. Они оказались в квартире Сергея Павловича прямо у стола, на котором тихо гудел генератор машины времени.

- Это то, что я думаю? - спросила Варя.

- Да. Мы с тобой в нашем будущем. Всего лишь на полчаса вперед. У нас есть целый город, в котором никто, кроме нас, не живет. Я назвал его Городом влюбленных и решил подарить тебе. Всякий раз, когда нам будет надоедать наш суетливый мир, мы сможем уезжать сюда на любое время! Хоть на год, потому что всегда есть возможность вернуться в минуту отправления.

- Это же чудо!

- Сам не верю.

Сергей Павлович повлек Варю на балкон.

- Взгляни, жизнь придет сюда через двадцать девять минут! Здесь еще нет времени. Потому что время измеряется только людьми. Даже для других живых организмов оно не имеет такого значения. Времени здесь нет, а любовь есть! Здорово, правда?!

Полная тишина сделала голос Кошкина гулким и мистическим. Варя инстинктивно прижалась к нему и зачарованно смотрела на затаившийся в ожидании город. Только едва заметное движение облачных полей создавало здесь хоть какую-то видимость жизни.

- Если мы будем здесь только одни... Немного страшно...

- Ты мэр города! - торжественно и шутливо объявил Сергей Павлович. - Город открыт для всех влюбленных.

- Здесь правда больше никого нет?

- Абсолютно.

- Мы здесь одни-и-и! - крикнула в раскатистое пространство улицы Варя, и стены соседних домов многократно отразили последний слог: - «Дни-и-и... дни-и-и... дни-и-и...»

Кошкин наклонился к Варе и закрыл глаза. Вместе с долгим поцелуем окончательно исчезло чувство времени. Зато остальные ощущения хотелось длить и длить. Варя аккуратно отстранилась первая.

- Мне все равно кажется, что кто-то смотрит. Может, Он? - посмотрела на небо. - Мы тут как на ладони. Интересно, а что сейчас идет по первому каналу?

- Единственная проблема, - признался Кошкин, - по телевизору и радио - только шум эфира. По телефону - тоже.

Варя игриво пожала плечами:

- Не очень-то и жалко!

- Да совсем не жалко, - подтвердил Сергей Павлович.

- Надо возвращаться, там все-таки гости...

- А я думал...

- Потом, - нежно шепнула Варя.

- У меня идея! Мы сейчас вернемся в кафе, сядем за стол, а только потом переместимся в нужное время.

- Угу, но давай появимся на полчаса позже. Не люблю я этих застолий. Хоть немного вырежем... Требую монтаж, как жена режиссера!

- Давай, я тоже, честно говоря, не большой любитель праздников и официоза. Но так уж друзья настояли...

Кошкин нажал пару кнопок на пульте, и пространство рванулось в сторону. То, что они увидели мгновение спустя, заставило их в ужасе прижаться друг к другу. Варя вскрикнула.

На месте кафе дымились развалины... Окна ближайших домов были выбиты. Где-то далеко истошно ныли сирены. На крыльце КПП стонал раненый собровец. На месте, где еще полчаса назад была стоянка, зияла огромная воронка. На краю ее стоял торжествующий Бекхан, шепчущий в небо не то молитвы, не то заклинания. Испуганная девушка в красном изорванном платье показывала на него пальцем и кричала что-то несуразное. Вдалеке, опираясь на снайперскую винтовку, стоял растерянный Алейхан. Круг времени и судеб замкнулся в этой точке. Здесь еще никого не должно было быть, но они были. Произошло какое-то жуткое смещение. Но произошло оно давно. Задолго до того, как Сергей Павлович Кошкин закончил работу над своей машиной. Десятки, а может, и тысячи разрушенных причинно-следственных связей выбросили сюда свои незавершенные истории. Здесь, по сути, должна была кончиться судьба инженера Кошкина, его друзей, близких и просто оказавшихся рядом людей.

- Бекхан! - надломленным голосом позвал Кошкин. - Бекхан! Я не знаю, из какого ада ты опять выбрался, но ты все равно проиграл! Ты можешь возвращаться сколько угодно! Ты и такие, как ты! Любовь сильнее! Понимаешь, сильнее! Спроси у своего брата, если успеешь...

И прежде чем Бекхан осознал тщетность своей мести, Кошкин и Варя исчезли, чтобы вновь очутиться за праздничным столом и услышать одобрительную фразу Василия Даниловича: «Дело молодое».

* * *

Кошкин подошел к Дорохову и, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, скороговоркой прошептал ему на ухо несколько слов. Тот глянул на бледную Варю и потянул за руку Китаева.

Юлия ускорила шаг. Она увидела в багажном отделении красной, как и ее платье, «лады» то, что последнее время очень часто приходилось видеть по телевизору.

Алейхан задержал дыхание. «Пусть это будет мой последний выстрел», - молился он, стараясь не смотреть в горящие ненавистью глаза брата. «Может, он передумает? Главное - не упустить момент, когда он достанет пульт...» Бекхан между тем тяжелым, неторопливым шагом двигался прямо на ствол брата. Походка неандертальца, сказал бы антрополог. Откуда антропологу знать, как ходят в горах люди, чьи плечи оттягивает оружие и амуниция. Бекхан подходил все ближе...

Дорохов буквально вырвал из рук Алейхана драгуновскую винтовку с насечками на прикладе.

- Опоздаешь, - прошипел он.

И действительно, Бекхан вдруг резко, но картинно выбросил вверх руку, и в ладони сверкнул пульт дистанционного управления целой связкой фугасных бомб, под которой просели рессоры легкового автомобиля.

- Стреляйте! - в этот раз на долю секунды раньше выкрикнула в сторону собровца Юля, и тому не надо было повторять два раза.

Пуля Дорохова встретилась с его пулей в мертвом от ненависти сердце Бекхана. От неожиданности он выронил детонатор, и тот разлетелся на части. Прежде чем рухнуть на землю, Бекхан стекленеющим взглядом, полным разочарования и удивления, различил поднявшиеся фигуры Алейхана и Дорохова. День продолжался...

- Почему это всегда приходится делать мне? - спросил у кого-то Василий Данилович.

- Ты мог промахнуться, майор, нельзя стрелять после бега.

- Я - нет! А тебе не пришлось стрелять в брата, - ответил Дорохов и, брезгливо бросив винтовку на траву, направился в сторону кафе.

Где-то в стороне истошно кричала девушка в красном платье. Собровец по рации вызывал подмогу. Лысый испуганно выскочил из машины и опрометью бросился к двери КПП. Из рук его выпал никем не замеченный пульт от телевизора Toshiba, что секундой позже попал под взвизгнувшее колесо такой же, как сам он, иностранной машины...

А Кошкин с Варей на крыльце смотрели на молодцеватого Дорохова с нескрываемым умилением, в ответ на которое он выкрикнул полагающийся русскому майору защитный сарказм:

- Ну чего уставились?! Я на свадьбе, а не на боевом задании. Моя бабушка по этому поводу... - И осекся, вспомнив: - Ой, ё! Моя бабушка выходила замуж в августе тысяча девятьсот четырнадцатого!.. Ладно, надо успеть выпить, пока менты не приехали, - и скрылся за дверью, откуда еще минуту назад испуганно выглядывала официантка Нина.

Кошкин и Варя остались на крыльце.

- Я хочу сделать тебе подарок, - прошептал на ухо невесте Кошкин.

Та настороженно посмотрела на его руки.

- Что это? - Варя удивленно разглядывала блеск драгоценных камней.

- Диадема царицы Савской.

- Что? Копия?

- Обижаешь, - притворно скуксился Сергей Павлович, - оригинал.

- Ты?!.

- Я больше не буду... Зато никто не сможет подарить своей невесте такой подарок.

ЭПИЛОГ

Нужно быть до последней степени близоруким в науке,

даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть

(для мифического сознания, конечно)

наивысшая по своей конкретности, максимально

интенсивная

и в величайшей мере напряженная реальность.

Это не выдумка, но - наиболее яркая и самая подлинная

действительность.

Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни,

далекая от всякой случайности и произвола.

А. Ф. Лосев. «Диалектика мифа»

Страниц тридцать, а может, пятьдесят назад читатель с досадой предполагал, что вот-де, сейчас по накатанному - автор избавится от несуществующей машины времени, следуя принятым в таком жанре штампам. Мол, не время еще для такого изобретения, человечество не готово и т.д. и т.п.

Возможно, некоторых читателей я разочарую. Дураков в России не так уж много. Просто они либо на виду, либо у власти, что равнозначно. Многие ли из нас, обладая машиной времени, добровольно ее изничтожат, зароют, прекратят ею пользоваться? Ау?! Задумались читатели. «А что бы я действительно сделал, будь у меня машина времени?» И тут уж планов громадьё! Многих потянет на благородные поступки. Этакая игра в маленького бога. Предотвращение мировых катастроф, войн, локальных конфликтов. Но, как показывает описанная выше практика, остановить даже единственную пулю весьма проблематично, а подобный опыт грозит непредсказуемыми последствиями. Есть путь более простой, но самый надежный - не стрелять! Да кто бы услышал!.. Из Каких Уст не слышали «не убий!»?

Но я не о том. Хотя - с какой стороны посмотреть? Я, как всегда, о любви, о времени, о времени без любви и любви без времени. Хочется добавить нечто свое к фундаментальным исследованиям физиков, философов, естествоиспытателей. Они представляют себе время и пространство единой субстанцией. И это верно, но - для двухмерного мира. Я смею предположить, что мир трехмерен, причем третья составляющая является основополагающей. Сделайте ваш мир трехмерным. Добавьте туда любовь.

Наивно получилось... Зато фундаментально. Сразу оговорюсь, в этой книге не высказано ни одной сколько-нибудь научной гипотезы. Только правда, выверенная практикой.

Да! Если вдруг вы увидели, как на ваших глазах посреди улицы исчезла влюбленная пара, не удивляйтесь. В Городе влюбленных ворота не закрываются никогда (ибо «никогда» по своей категоричности граничит с понятием «всегда», а стало быть, с той самой вечностью). Кто знает, может, и вы сподобитесь там побывать.

Когда я последний раз встречался с Сергеем Павловичем, он читал лекции в университете. Его конек - опровержение теории относительности и развитие теории фундаментальных взаимодействий. Похвалившись смышленой дочкой Леной, он жаловался, что, кроме физики, мог бы читать историю в университете не хуже докторов наук.

- Времени нет, - оправдывался.

Времени нет. Есть любовь.

Прости мне, читатель, легкий налет иронии, ибо нам с Сергеем Павловичем в этом мире без нее не прожить.

2003-2004. Горноправдинск, Тюмень, Алушта,

Город влюбленных...