Время Малера

III

Гравий скрипел под ногами. Легкий туман повис в воздухе, окрашивая его в серый цвет. На небе одна за другой зажигались звезды. Давид опустился на скамейку в парке. Через некоторое время заметил, что рядом на покрытой лаком деревяшке спит стрекоза. Фонарь в мельчайших подробностях освещал изящную сеточку на ее неподвижных крыльях.

«Старая истина, – подумал Давид. – В природе нет пустоты. Старейшая истина. Ни одного шва, ни единой трещинки. На этом все зиждется. И это каждому известно.

Ну а если все же… Если они есть? Эти швы и трещинки, зияющие отверстия в ткани природы, если все же ткань дырявая? Мир выстроен по законам, без них мы затерялись бы в хаосе и во мраке…»

Теперь звезд прибавилось. Незаметно наступила ночь. Огни с земли и далекие-предалекие светила в небе сливались, умножаясь числом своим вдвое, на черном фасаде единственного в городе высотного здания.

«А если я нашел ошибку? Не случится ли, что меня… Не должен ли кто-нибудь меня…»

И с какой стати он тут рассиживал, почему не дома? Попрощавшись с Катей час назад или больше, он побрел куда глаза глядят, мимо освещенных витрин по центральной улице, где уже почти, а может, и совсем не пахло горючим, пока не оказался здесь, в парке. Давид часто захаживал сюда, разрабатывая свою теорию. Теперь она сложилась окончательно, он нашел решение, и, таким образом, теория перестала быть чем-то отвлеченным. Давида пробрал озноб. Он огляделся по сторонам. Маленький и неуютный парк не отличался особой чистотой, обычно здесь гуляли пенсионеры и горластые дети. Но в этот час здесь было пусто и почти красиво.

Да, они существуют – очевидные прорехи. Доказательства несовершенного творения, просчетов рассеянного проектировщика, не до конца продуманного замысла, плохое исполнение которого к тому же так неумело скрывается. Давид закинул голову – сила тяжести у звезд растет, накапливается внутри до тех пор, пока они не начинают сжиматься все сильнее и сильнее, а когда их вещество пытается найти выход, происходит прорыв. Звезды кружатся в пространстве, изменяют его, искажают вокруг себя время, вбирают свет и всю материю в свое математическое ничто. Правила не всегда верны. Ими можно поступиться.

Вдруг стрекоза вспорхнула и улетела. Да так быстро, что, находясь еще в поле зрения Давида, стала частью воспоминаний: едва уловимый шум как будто бы неподвижных крыльев. Ночь поглотила насекомое. Давид прислушался. Стояла мертвая тишина. «Ко мне, – подумал он, – непременно кто-то подсядет…»

Но ничего такого не произошло. Кругом было тихо, издалека доносились приглушенные звуки города, Давид слышал свое дыхание, через некоторое время заглушившее все остальное, тишина крепко окутала его, и он соскользнул в сон. В кромешную и мягкую темноту.

Послышались шаги. Потом они прекратились, скамейка скрипнула, и кто-то уселся рядом. Давид медленно повернул голову.

Это был старик, встретившийся им на выходе из кинотеатра. Он все еще держал в руке бутылку и распространял вокруг себя кислый запах – вполне вероятно, он жил в этом парке. Тяжело дышал, шевелил губами, не глядя на Давида.

– Простите, что вы сказали? – Ах нет, послышалось.

Старик поднес бутылку ко рту, запрокинул голову и стал пить. С каждым глотком шея его раздувалась, кадык поднимался и опускался. Потом голова поникла. Бутылка выскользнула из рук, упала на землю и разбилась на множество острых осколков. Старик тихо застонал. Задышал глубоко и часто. Его борода и волосы склеились в сосульки. Казалось, он страдал от боли.

– Могу ли я… – хотел спросить Давид, закашлялся и начал заново, – не могу ли я чем-нибудь помочь?

Но ответа не последовало. Давид, поморщившись, робко протянул руку и дотронулся до плеча соседа; куртка была черная и жесткая от грязи.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Старик уставился на него, но по-прежнему молчал. Дышал уже ровнее. Сам не зная почему, Давид наклонился и дотронулся до его лица. Оно было мокрое. Борода ворсистая и влажная. Взгляд остекленевший.

Давид провел рукой по его голове, по волосам. Дыхание успокаивалось. Он коснулся плеча и отдернул руку. Старик испустил дух.

Давид поднялся. Он не испытывал ни страха, ни ужаса, словно ожидал такого поворота событий. На горизонте засветилась бледная линия; ночь была на исходе; время пролетело быстро-быстро, как никогда. Старик неподвижно сидел с открытыми глазами и каким-то странным выражением лица, да и само лицо казалось не настоящим, оно напоминало скорее неодушевленный предмет, вроде скамейки, фонаря или разбитой бутылки. Ветер теребил бороду покойника. По руке ползла маленькая муха. Зрелище было на редкость прекрасное. Давид отвернулся и пошел восвояси.

Наступило утро. Сколько времени провел он на скамейке? Кто может дать гарантию, что солнце всякий раз будет показываться снова, что день будет сменять ночь, а планеты – мчаться в ночи по своим неизменным орбитам?… На секунду Давиду почудилось, что он увидел знакомую стрекозу, но то оказался кусок желтой резинки от лопнувшего шарика. Дворник сметал в кучку бутылочные осколки, в стеклышках занимался новый день.

На багряно-красном фоне чернели антенны. Восход отражался в окнах высотки. Тени стали короче и приняли цвет каменной улицы. Заря слабела, солнце казалось бесцветным и бесформенным; и вот уже потянулись облака. Давид посмотрел на часы. Перед работой нужно обязательно зайти домой и отправить записи Валентинову! Около трамвайной остановки он замедлил шаг.

Что-то коснулось его ноги. Что-то живое: это был нос.

Нос принадлежал овчарке. Большой ухоженной зверюге с карими и умными глазами. Давид посмотрел вниз. Пес поднял голову. На несколько секунд застыл как вкопанный. Шерсть на его затылке встала дыбом, и обнажились два ряда острых зубов. Пес отступил, из его пасти раздалось урчание, постепенно перешедшее в недобрый рев. Давид заметил, что ему ни чуточки не страшно. И шагнул навстречу.

Пес подался назад, а когда его противник сделал еще шаг, обратился в бегство. Промчался мимо толстой хозяйки с поводком в руках. Та обернулась, беспомощно посмотрела вслед, окликнула его по имени, которое Давид уже не расслышал. Женщина выронила поводок и кинулась за питомцем.

Подошел трамвай. Давид сел. Поймал на себе взгляд молодой девушки и улыбнулся, девушка тут же отвернулась. Трамвай тронулся, мягко вдавив пассажиров в кресла; сила инерции, стремление к устойчивости и постоянству – непременное свойство материи.

В вагоне пахло пылью и затхлостью. Солнце уже спряталось. Все указывало на приближение дождя.