Время перемен

28

Земляне резко посещали Борсен. До Швейца я встречал всего лишь двоих – обоих еще в те дни, когда мой отец был септархом. Первый был высоким рыжебородым мужчиной, посетившим Саллу, когда мне было пять лет. Он был заядлым путешественником и перебирался с планеты на планету ради собственного удовольствия. Перед тем как прибыть в Саллу, он пересек в одиночку Выжженные Низины, причем, пешком! Помню, как сосредоточенно изучал я его лицо и фигуру, пытаясь найти знаки инопланетного происхождения – лишний глаз, может быть, рога, щупальца, копыта…

Разумеется, не обнаружив ничего подобного, я, не таясь, высказал свои сомнения в том, что он родом с Земли. Стиррон, имея предо мной преимущество в два года школьных знания, сказал язвительно в ответ на это, что все планеты в мире, включая нашу собственную, заселены людьми с Земли, а потому любой землянин выглядит точно так же, как и мы. Тем не менее, когда при дворе через несколько лет объявился еще один землянин, я снова все еще старался обнаружить у него щупальца и клыки. Этот рослый добродушный человек со слегка смуглой кожей был ученым и собирал наши дикие растения, а также изготовлял чучела животных для какого-то университета в дальнем конце Галактики. Отец взял его с собой в Выжженные Низины, чтобы добыть птицерога. Я умолял взять и меня, но был выпорет за свое нытье.

Я мечтал о Земле. Я рассматривал в книгах изображение голубой планеты со многими материками и огромной, покрытой оспинами Луны, и думал: «Вот откуда мы все произошли. Это – начало всех начал!» Я читал о государствах и народах Старой Земли, о войнах и природных катаклизмах, о культурных памятниках и национальных трагедиях, о выходе к звездам и покорении их.

Было время, когда я воображал себя землянином, родившемся на древней планете чудес и перенесенным на Борсен в детстве в обмен на настоящего сына септарха. Мне хотелось иметь хоть какой-нибудь предмет с Земли, черепок, кусок камня, старинную реликвию – в качестве осязаемой связи с планетой, с которой разбрелось человечество. И мне очень хотелось, чтобы еще какой-нибудь землянин очутился на Борсене. Я бы задал ему тысячу вопросов и выпросил для себя хоть что-то, имеющее отношение к Земле. Но никто больше не появлялся. Я вырос, и моя одержимость прошла.

Затем на моем пути встретился Швейц.

Он был коммерсантом, как, впрочем, и многие другие земляне. В то время, когда я познакомился с ним, он был на Борсене представителем инопланетной фирмы-экспортера. Швейц продавал промышленные изделия, а покупал меха и специи. Прибыв в Маннеран, он оказался вовлеченным в конфликт с местным импортером мехов с северо-западного побережья, который пытался всучить Швейцу партию низкокачественного товара по более высокой, чем было заранее оговорено, цене. Швейц возбудил дело, которое было передано в Судебную Палату. Случилось это примерно три года назад, почти сразу после ухода в отставку Сегворда Хелалама.

Обстоятельства конфликта были ясны как день, и в решении суда не приходилось сомневаться. Один из судей низшего ранга удовлетворил иск Швейца и приказал импортеру удовлетворить законные требования обманутого землянина. Обычно я не занимаюсь подобного рода делами. Но когда материалы разбирательства были переданы верховному судье Калимолю для формальной проверки, предшествующей утверждению приговора, я увидел, что истцом является землянин.

Меня охватило искушение. Давнишний интерес к землянам снова проснулся во мне. Мне страстно захотелось переговорить со Швейцом. Что я надеялся у него узнать? Ответы на те вопросы, которые мучили меня, когда я был мальчиком? Найти ключ к разгадке того, что неумолимо влечет людей к звездам? Или я просто ищу очередное развлечение в моей абсолютно безмятежной жизни?

Я попросил, чтобы Швейц пришел ко мне в контору.

Он вошел в мой кабинет почти бегом. Быстрая, энергичная фигура в одежде крикливых цветов и модного покроя. Улыбаясь весело, он в знак приветствия хлопнул меня по ладони, потом уперся кулаками в мой стол, постоял так несколько секунд, отошел на несколько шагов и стал расхаживать по комнате.

– Да сохранят вас боги, ваша милость! – воскликнул он.

Я подумал о его странном поведении, о его сходстве с туго заведенной пружиной, отметил пристальный взгляд, свидетельствующий о беспокойстве по поводу вызова к могущественному чиновнику, пожелавшему обсудить дело, которое, как ему намекали, он уже выиграл. Однако позже я узнал, что его манера поведения отражала неугомонность натуры, а не вызывалась сиюминутной напряженностью.

Он был среднего роста, поджарым – ни жиринки под рыжевато-коричневой кожей. Волосы цвета темного меда спадали прямыми прядями на плечи. Яркие озорные глаза и быстрая лукавая улыбка как бы излучали мальчишеский задор.

Динамичный энтузиазм его уже тогда очаровал меня. Однако молод он не был.

На лице уже обозначились первые возрастные морщины, а волосы, хотя и густые, уже начали редеть на макушке.

– Садитесь, – сказал я – его прыжки досаждали мне – и задумался, с чего начать разговор. О чем спросить его, прежде чем он заикнется о Завете и замкнет губы? Расскажет ли он о себе и о своей планете? Есть ли у меня право влезать в душу чужеземца таким способом, на который я в жизни бы не отважился, имея дело с человеком с Борсена? Посмотрим! Любопытство подстегивало меня. Я поднял пачку документов, касающихся его дела.

Поскольку он печально покосился на нее, я поторопился сказать:

– Сначала о делах. Решение суда удовлетворяется. Сегодня верховный судья Калимоль поставит свою печать, и в течение месяца вам будет выплачено то, что причитается.

– Приятные слова, ваша милость.

– Этим завершается официальная часть вашего визита.

– Такая быстротечная встреча? – удивился он. – Кажется, вряд ли была необходимость в вызове только для того, чтобы обменяться несколькими словами, ваша милость.

– Нужно признать, – улыбнулся я, – что вас сюда вызвали обсудить другие вопросы, совсем не касающиеся вашего иска.

– Что? Что, ваша милость? – он, казалось, был сбит с толку и поэтому встревожился.

– Хотелось бы поговорить с вами о Земле, чтобы удовлетворить праздное любопытство бюрократа, – начал я. – Разве нельзя? Не соблаговолите ли поговорить со мной об этом, раз деловые вопросы уже улажены? Вы знаете, Швейц, у нас всегда существовала тяга к Земле и землянам.

Чтобы установить с ним некоторый контакт – он все еще выглядел хмурым и недоверчивым, – я рассказал ему о тех двух землянах, которых встречал ранее, и о детской убежденности, что они должны разительно отличаться от нас своим видом. Он расслабился, не без удовольствия выслушал меня и еще до того, как я кончил, сердечно рассмеялся.

– Клыки! – воскликнул он. – Щупальца!

Он провел пальцами по своей руке.

– Неужели вы на самом деле, ваша милость, думали что земляне такие причудливые существа? Клянусь всеми богами, ваша милость, я хотел бы иметь на своем теле что-нибудь необычное, чтобы позабавить вас!

Я морщился каждый раз, когда Швейц говорил о себе в Первом Лице. Его небрежные непристойности портили то настроение, которого я пытался достичь. Хотя я делал вид, что ничего не случилось, Швейц сразу же осознал свою ошибку и, вскочив, обеспокоенно произнес:

– Тысячу извинений, ваша милость! Иногда ваша грамматика забывается… понимаете, когда нет длительной привычки к ней…

– Не стоит беспокоиться, – поспешно остановил я его.

– Вы должны понимать, ваша милость, что старые навыки отмирают с трудом и, пользуясь вашим языком, иногда впадаешь в грех выражаться более естественным образом, даже несмотря на…

– Конечно же, Швейц. Этот грех легко простить, – и, желая подбодрить его, я подмигнул. – Кроме того, я человек взрослый. Вы что думаете, меня так легко шокировать? – Я преднамеренно прибег к вульгарному словечку "я", чтобы он почувствовал себя свободнее. Уловка сработала. Он сел, успокоился, но в то утро уже не пробовал говорить со мной естественным для него образом. По сути, Швейц был очень осторожен в выражениях еще долгое время, правда, до тех пор, пока такие вещи не стали несущественными в наших взаимоотношениях.

Затем я попросил его рассказать о Земле – нашей общей отчизне.

– Планета небольшая, – начал он. – Очень далеко отсюда. Задушенная своими собственными древними отходами. Ее небеса, воды и суша отравлены ядами двух тысяч лет легкомыслия и перенаселения. Страшное место!

– Неужели в самом деле страшное? – изумился я.

– Нечто привлекательное еще осталось. Но совсем немного, так что похвастаться нечем. Немного деревьев тут и там. Невысокая трава. Озера.

Водопад. Долина. Большей частью планета представляет собой выгребную яму.

Землянам очень часто хочется воскресить своих далеких предков, а затем задушить их. За то, что они не брали в расчет грядущие поколения. Они заполонили собой весь мир и исчерпали все его ресурсы.

– Значит, земляне создают империи в небесах, чтобы убежать от грязи в своем собственном доме?

– В общем-то, да. Хотя бы частично, – кивнул Швейц. – Там было столько миллиардов людей. И все, у кого хватило сил, покинули Землю. Но все-таки это нечто большее, чем просто бегство. Здесь и жажда постижения нового, и неудержимая тяга к путешествиям, и неутоленное желание начать все заново. Создать новые и более лучшие миры для людей! Целое ожерелье таких планет наброшено на лоно небес!

– Ну а те, кто не мог уйти? – спросил я. – На Земле до сих пор еще остались миллиарды людей? – Я подумал о материке Велада с его скудным населением в сорок-пятьдесят миллионов.

– О, нет-нет. Она теперь почти пуста. Планета – призрак. Разрушенные города, растрескавшиеся дороги. Там живет очень мало людей. И с каждым годом все меньше рождается.

– Но вы родились там?

– В Европе, – кивнул Швейц. – Не приходилось, правда, видеть Землю добрых лет тридцать. С четырнадцати лет.

– Но вы совсем не выглядите таким старым? – вырвалось у меня.

– Имелось в виду земное летоисчисление, – объяснил землянин. – По вашему же исчислению это соответствует тридцати годам.

– Такой же возраст, – я показал на себя. – Тоже пришлось покинуть свою родину до возмужания, – я говорил гораздо более свободно, чем надлежало бы, но не мог сдержать себя. Я вытащил сюда этого Швейца и теперь ощущал потребность предложить ему что-то в обмен.

– Пришлось покинуть Саллу еще мальчиком, чтобы поискать удачу в Глине. Но судьба приласкала меня только в Маннеране. Похоже, Швейц, мы с вами – оба странники.

– Значит, между нами есть что-то общее.

– Почему вы покинули Землю?

– По тем же самым причинам, что и все остальные. Чтобы отправиться туда, где воздух еще чист и где у человека есть еще хоть какая-то возможность стать кем-то. Всю свою жизнь там, на Земле, проводят только те, кто не может не оставаться на ней.

– И вот перед этой планетой благоговеет вся Галактика! – воскликнул я. – Планета, породившая столько легенд! Планета мальчишеской мечты! Центр Вселенной – просто жалкий прыщ! Нарыв!

– Вы точно описали ее.

– И все же перед ней благоговеют!

– О, почитайте ее, молитесь на нее, кланяйтесь ей! – воскликнул Швейц. Глаза у него блестели. – Мать человечества! Первооснова всех миров!

Почему же не почитать ее, ваша милость? Благоговейте перед смелыми начинаниями, предпринятыми там. Воспевайте высокие стремления, которые выросли из грязи. И чтите также наши ужасные ошибки. Древняя Земля совершала ошибку за ошибкой и нечаянно задушила сама себя, чтобы вы были избавлены от тех же мучений и болезней. – Швейц хрипло рассмеялся. – Земля погибла во искупление ваших, люди неба, грехов. Разве в этом нет чего-то мистического? Вокруг такой идеи можно организовать новую религиозную веру.

Земля – искупительница, а жители ее – жрецы этой религии. – Он неожиданно наклонился вперед и спросил: – Вы – человек верующий, ваша милость?

Я был застигнут врасплох рвущейся наружу интимностью этого вопроса, но все-таки сдержался.

– Разумеется, – кивнул я.

– Вы ходите в церковь? Беседуете с исповедниками и все такое, не так ли?

Он поймал меня. Я не мог отмалчиваться.

– Да. Но почему вас это удивляет?

– Удивляет? Отнюдь. Похоже, что на Борсене все искренне набожны. И это поражает меня. Вы понимаете, ваша милость, в вашем собеседнике «веры» нет ни на йоту! Когда-то пытался верить, неоднократно пытался, старался изо всех сил убедить себя в том, что в мире есть высшие существа, определяющие судьбу каждого человека. Иногда мне это почти что удавалось, ваша милость, вера вот-вот должна была проникнуть мне в душу, но скептицизм всякий раз закрывал все пути к набожности. И, в конце концов, пришлось сказать: «Нет, этого не может быть, это невозможно. Это противоречит логике и здравому смыслу. Логике и здравому смыслу!».

– Но как же вы могли прожить свою жизнь, если не соприкасались ни с чем святым?

– Большую часть времени вполне удавалось. Большую часть!

– Ну а остальное время?

– В остальное время приходилось чувствовать бремя знания того, что являешься абсолютно одиноким во всей Вселенной. Нагой под звездами, их свет обжигает кожу, жжет холодным огнем, и никто не поможет прикрыться от этого адского огня, не предложит убежища, и некому молиться о помощи, вы понимаете? Небо холодное как лед, и некому его согреть. Нет никого! Кроме убеждения, что существует некто, кто мог бы дать утешение. Хочется опереться на какую-нибудь систему веры, хочется покориться, пасть на колени, понимаете? Верить, иметь веру во что-нибудь! Но ее нет, нет такой способности – верить! И тогда приходит смертельный страх. Плач без слез.

Бессонные ночи…

Лицо Швейца горело, глаза стали дикими от возбуждения. У меня не было уверенности, что он в своем уме. Землянин перегнулся через стол, схватил меня за руку – этот жест ошеломил меня, но я не отдернул ее – и хрипло произнес:

– Вы верите в богов, ваша милость?

– Конечно!

– В самом буквальном смысле? Вы думаете, что существует бог путешественников, бог рыбаков, бог крестьян и бог, покровительствующий септархам?…

– Существует сила, – перебил я его, – которая поддерживает порядок и незыблемость Вселенной. Сила, которая заявляет о себе различными способами, и ради того, чтобы перекинуть мост над пропастью, разделяющей нас и эту силу, мы рассматриваем каждое из ее проявлений как «божественное», да, и возносимся духом своим то к одному из ее проявлений, то к другому в зависимости от наших нужд. Те из нас, кто не получил должного образования, воспринимают богов буквально, видят в них существа с лицами и индивидуальностями. Другим же свойственно метафизическое воззрение на божественную силу; для таких людей это уже не просто какое-то племя могучих духов, живущих над нами. Но нет никого на материке Велада, кто бы оспаривал существование самой этой силы.

– Приходится только завидовать им, – покачал головой Швейц, – тем, кто воспитан в культурной среде, обладающей такой связанной системой понятий и структур, тем, кто приобрел веру в абсолютные истины, тем, кто ощущает себя частицей божественного распорядка. Как, должно быть, чудесно обладать таким духовным богатством! Одна эта система веры может оправдать многие пороки вашего общества!

– Пороки? – внезапно я почувствовал, что оказался в роли обороняющегося. – Какие это пороки?

Швейц прищурил глаза и провел языком по губам. Возможно, он лихорадочно взвешивал, то ли я разгневан его словами, то ли они заставили меня страдать.

– «Пороки», вероятно, слишком сильное слово, – ответил он. – Лучше было бы назвать их несуразицами, нет, еще лучше – ограниченностью вашего общества. Речь идет о необходимости тщательно скрывать свой духовный мир от своих сограждан. Вам нельзя в разговоре упоминать о себе, вам претит откровенность в беседах, вам кажется безнравственным открыть свою душу…

– Разве перед вами сегодня не раскрыта душа, вот в этой самой комнате?

– О, – развел руками Швейц. – Но вы же разговариваете сейчас с чужеземцем, с человеком, не являющимся частицей вашего общества, с человеком, у которого, как вы тайно подозреваете, могут быть рога и клыки!

Вы бы допустили подобную вольность с кем-либо из жителей Маннерана?

– Никто еще в Маннеране не задавал подобных вопросов!

– Может быть, и так. Видимо, вам недостает свойственной уроженцам этой планеты натренированности в самоподавлении. Эти вопросы относительно философских аспектов вашей религии нарушили уединенность вашей души, ваша милость? Они для вас оскорбительны?

– Нет возражений против того, чтобы поговорить о таких вещах, постарался успокоить я землянина, но, думаю, это прозвучало не очень убедительно.

– Но ведь такой разговор запрещен для вас, не так ли? Мы редко прибегали к неприличным выражениям, разве что были случайные обмолвки, но мы рассматривали непотребные понятия, в каком-то смысле даже запретные. Вы позволили себе несколько раздвинуть стены, окружающие вас, не так ли? За это можно только поблагодарить вас. Потому что в течение столь долгого пребывания здесь не удалось ни разу поговорить свободно с кем-либо! Вы понимаете, ни разу! Пока сегодня не возникло ощущения, что вы соблаговолили немного раскрыть себя. Это необычное переживание, ваша милость.

На лице у него вновь появилась усмешка. Он стал порывисто ходить по кабинету.

– Поймите, не было желания критиковать ваш образ жизни. Хотелось, на самом деле, даже похвалить одни его стороны и попытаться понять другие.

– Какие же похвалить, а какие – понять?

– Понять ваш обычай возводить стены вокруг себя. Похвалить легкость, с которой вы принимаете божественное присутствие. Можно только этому завидовать. Как уже говорилось, ваш собеседник воспитан без веры как таковой, и поэтому не способен воспринять веру. Голова у таких людей всегда полна скептических вопросов. Не дано по складу своего ума постигать то, чего нельзя увидеть или почувствовать, и поэтому приходится быть всегда одиноким, странствовать по глубинам Галактики в поисках подступов к вере, пробуя то одно, то другое, но никогда не обнаруживая их…

Швейц на некоторое время умолк, лицо его горело и было покрыто потом.

– Так что, вы понимаете, ваша милость, что у вас здесь есть нечто драгоценное, эта способность ощущать себя частицей более могучей силы.

Хотелось бы этому научиться у вас. Разумеется, весь вопрос состоит в воспитании. Борсен до сих пор признает богов. Земля давно отринула бесплодную догматику. Цивилизация еще молода на этой планете. Для того чтобы религия изжила себя, нужны тысячелетия.

– Кроме того, – вмешался я, – эту планету заселили люди, обладавшие сильными религиозными убеждениями. Они поставили своей целью сохранить их и предприняли огромные усилия, для того, чтобы донести их до своих потомков.

– И это тоже. Ваш Завет! Когда он был создан… полторы тысячи, две тысячи лет назад? Он мог бы давно обратиться в прах, но выстоял! Он сильнее, чем когда-либо. Ваша благочестивость, ваше смирение, ваша самодисциплина…

– Тем, кто не способен был воспринять идеалы первых поселенцев, подчеркнул я, – не разрешалось оставаться среди них. И это оказало сильное воздействие на культуру, воспитание и нравственность будущих поколений.

Только таким путем бунтарство и атеизм могут быть изжиты из целой расы.

Согласные остаются, несогласные уходят.

– Вы говорите об изгнанниках, которые переселились на материк Шумар, ваша милость?

– Значит вам известна наша история?

– Естественно. История любой планеты, на которой приходится бывать, представляет огромный интерес. А вы там когда-нибудь были, ваша милость?

– Немногие из нас посещают этот материк, – неохотно вымолвил я.

– Но хотя бы изредка мечтали его посетить?

– Никогда.

– Есть такие, которые туда отправляются, – сказал Швейц и как-то странно улыбнулся мне. Я намеревался расспросить его об этом, но в это мгновение вошел секретарь с кипой бумаг, и Швейц начал прощаться.

– Не хочется отбирать драгоценное время у столь уважаемого человека, – начал вежливо кланяться он. – Возможно, в какой-нибудь другой раз можно будет продолжить этот разговор?

– Хотелось бы надеяться на это, – сказал я ему.