Время Рыцаря

ЧАСТЬ I

1

Альберт плохо знал своего дядю, но конверт с билетами и авансом убедил быстрее самого красноречивого продавца. Интрига, конечно, проглядывала в том, как хорошо все складывается, но была она того приятного оттенка, когда ты выбираешь между 'хорошо' и 'очень хорошо'.

Во Франции Альберт еще не бывал, хотя и знал французский (благодаря матери-переводчице) не хуже среднего парижанина, ведь сегодняшний средний парижанин, как она говорила, мало чем отличается от вчерашнего бедуина. О Средневековье же знания были самые общие: и во время учебы в университете, и в последующем его больше интересовала Античность. Однако книгу о древнегреческих банях, тщательно продуманную и уже начатую, он так и не закончил. Не получилась и книга о позднеримских удовольствиях по заказу одного знакомого из издательства – Альберт все не мог понять, с какой стороны пристроиться к этой теме. В итоге заказ отдали какому-то мужику, который специально ездил прорабатывать этот вопрос в Таиланд, и Альберт лишь написал за копейки вступление, дабы придать книге оттенок исторического исследования. Больше к писательству он не возвращался. Бизнесом заниматься тоже пробовал, вместе с друзьями, но прежде, чем входил в курс дела, все как-то быстро заканчивалось. В общем, к тридцати годам он все еще находился на распутье. Но сейчас предстояло подойти к делу со всей серьезностью, с прицелом на будущее, ведь за интересную работу редко платят хорошие деньги. А дело было интересным, да еще связано с путешествием – невероятное везение.

Однако знакомый с тем, что удержать в ладошках синюю птицу удачи еще сложнее, чем поймать, Альберт всерьез озаботился подготовкой к поездке. И так как судьба, словно корабль на рейде, поворачивала нос на запад, в средневековую Францию, то и путь туда лежал через маленькую, пропахшую старыми книгами, квартирку бывшего преподавателя. Ведь лучшего специалиста по французскому средневековью, пожалуй, трудно было бы найти и в самом Париже.

– Только документ дает событию бессмертие! – раздраженно сказал профессор, выслушав сумбурный рассказ о встрече с дядей-замковладельцем. – Документы – это следы! С их исчезновением уходит и сама история. А какие документы собираешься изучать ты? Всего-то за две недели раскопать историю замка, основанного в двенадцатом веке?! Да это смешно!

– Собственно, никто и не требует от меня особой точности, – попытался защититься Альберт, чувствуя, как радость постепенно тает, освобождая место озабоченности. – Надо лишь покопаться в архивах, осмотреть замок, написать очерк. Что-нибудь есть и в самом замке.

По правде говоря, Альберт очень рассчитывал найти у профессора Заславского поддержку своим изысканиям, так как умолчал в разговоре с дядей о своей неосведомленности во французской истории. Однако сам Заславский отнесся к поездке серьезнее, чем хотелось бы, и теперь Альберт, потягивая кофе, мучительно размышлял, как добиться благосклонности. В поисках спасительной зацепки глаза бывшего студента бегали по комнате, пока не остановились на фотографии его университетского выпуска, среди прочих приклеенной к выцветшим обоям. 'Как же я изменился', – неожиданно мелькнула в голове грустная мысль. С фотографии смотрел высокий, широкий в плечах, еще подтянутый энтузиаст. Светлые волосы взъерошены. Как сказала одна знакомая, его лицо можно было бы назвать жестким и волевым, если бы не мягкие округлые очертания и всегда насмешливые глаза. И в этих глазах тогда были большие планы…

– Ты меня слушаешь? – профессор раздраженно пощелкал пальцами, отметив задумчивость во взгляде постаревшего ученика.

Альберт тут же вернулся и с вниманием подался туловищем вперед.

– Но вообще, тебе остается только позавидовать, – язвительно заметил Заславский. – Париж – прекрасное место.

– В самом Париже я буду только одно утро и архив посетить не успею, – посетовал Альберт. – Так что основная работа предстоит в архиве Ле Мана. Туда я собираюсь ездить каждый день, ведь замок находится не очень далеко – сорок минут на поезде.

– Ты заставляешь меня повторять азбучные истины, – продолжал наседать профессор. – То, что для занятий древней историей Ассирии нужно уметь разбирать клинопись – это понимают все. Но при этом все почему-то думают, что способны разбирать средневековые документы, не считаясь с их временем. А что ты знаешь о том времени? Средневековье никогда не было твоей специализацией.

– Но я достаточно хорошо знаю французский, чтобы сделать общие выводы и…

– Вот-вот… Столько людей, не изучавших средневековой латыни и средневекового французского языка, воображают, что разберутся только потому, что знают современный французский и классическую латынь. И они позволяют себе браться за толкование текстов, хотя и не в состоянии понять их истинный смысл.

Альберт молчал. Он понимал справедливость слов профессора. Только вот профессор никак не хотел понимать, что поставленная задача не полновесное исследование. Предстояло изобразить заказчику картину путешествия замка через века – из рук в руки, из эпохи в эпоху. Это было вполне по силам и отказываться от поездки из-за такой мелочи, как незнание средневековья, было бы глупо. Просто к задаче следовало найти подход.

– Допустим, документ понятен, – не останавливался профессор. – Но как ты установишь подлинность? Она ведь устанавливается из совокупности предшествующих изысканий. Документы открываются только тому, кто знает, что было 'до' и что было 'после'.

– Все так, все так, – Альберт согласно закивал, стараясь, чтобы на лице не было и тени неудовольствия от несвоевременных поучений. – Просто мне представилась возможность… Такого шанса больше не будет. Я рассчитывал на вашу помощь.

– Понятно. Суть не в истории – суть в поездке, – ядовито сказал профессор. – Скажи, а чем ты сейчас занимаешься? Давно о тебе не слышал.

– Иногда переводами подрабатываю… Но в основном генеалогией, – Альберт тоскливо отвернулся к окну, чтобы стало понятно, как скучно настоящее и как хочется уехать хоть куда-нибудь.

– Понятно. Выдаешь желаемое за действительное? – прищурился профессор, словно желая подтвердить собственную нехорошую догадку.

Теперь пришла очередь Альберта поджать губы, но профессор уже сменил гнев на милость.

– Итак, что у тебя есть? – начал он неожиданно бойко и деловито. – Какие сведения, кроме названия замка? Известные владельцы?

– У меня пока ничего нет. Буду смотреть в архивах и на месте.

– Не найдешь ты в замке ничего, кроме пары старых открыток… Исторические документы никогда не оставляют, а владельцев сменилось, полагаю, предостаточно. Но я посмотрю свои материалы по этой местности и подберу тебе что-нибудь интересное в дорогу. Ты когда улетаешь?

– Через два дня.

– Заранее зайди на сайты архивов и выпиши из электронных каталогов подходящие на твой взгляд документы. Отправишь мне список по почте, и я отмечу те из них, которые следует посмотреть в первую очередь, – времени у тебя в обрез. Но, по совести, твоему родственнику стоило нанять француза – специалиста по Средним векам. Глух и неверен путь использования родственных связей, – добавил профессор и рассмеялся сухим, хриплым смехом, больше похожим на кашель. – Хорошие отношения с дядей?

– Да не очень. Честно говоря, я удивлен, что он обо мне вспомнил, – ответил Альберт. – И общаться с ним тяжело, и тяжело понять, чего он хочет. К примеру, сегодня почти вся беседа была посвящена моему проживанию: в какой комнате я буду жить, какая там мебель и какие висят зеркала… Как будто это имеет какое-то значение.

– А жить будешь в замке?

– Да.

– Значит, имеет значение. А иначе зачем бы он об этом упоминал? И что конкретно он говорил? Ты ведь знаешь, обстановка средневековых замков меня всегда интересовала.

– Мне показалось, что он хотел меня напугать. Толковал о каком-то зеркале. Отсоветовал смотреть в него ночью…

– Зеркала – штука такая, что если сказали не смотреть, так лучше и не надо, – ухмыльнулся профессор с каким-то юношеским задором. – В свое время я собирал средневековые легенды. Хотел даже книгу написать, да так руки и не дошли.

– Вы никогда не рассказывали.

– А почему я должен был рассказывать? – пожал плечами профессор и встал, чтобы налить себе еще кофе. – Но если тебе интересно, про зеркала кое-что рассказать все-таки могу.

Альберт расслабил ноги, которые уже напружинил было для того, чтобы встать и направиться в прихожую. Он уже и не рассчитывал, что профессор проявит благосклонность. А ведь дядя так упирал в разговоре на зеркало, так пристально наблюдал за реакцией племянника на свои слова, что действительно сумел заинтриговать.

– Старинные зеркала вообще требуют к себе особого отношения. Они чем-то похожи на старые дома – так же полны призраков. Ведь зеркало имеет двойственную природу: половина его ауры принадлежит нашему миру, а вторая уходит прямо в потусторонний.

– То есть все старые зеркала, по мнению эзотериков, опасны? – уточнил Альберт.

– Считается, что узнать опасное зеркало довольно просто. Если перед ним гаснет пламя свечи, то это определенно указывает, что в нем томится чья-то душа. Кроме того, такое зеркало обычно бывает на ощупь ледяным, – тут профессор сладко улыбнулся.

Неприятный холодок пробежал по спине Альберта. Как бы такие разговоры не вышли боком, ведь в замке ему предстояло остаться один на один со своей мнительностью и богатым воображением.

– Но это все мистика, так сказать. На самом деле я хотел упомянуть лишь об одном зеркале, которое в старинных документах упоминалось как артефакт, – сказал профессор. – И об этом мало кто знает. А я вот встретил как-то упоминание, что одному алхимику удалось сделать зеркало, которое задерживает время.

– Речь идет, видимо, о девятом – десятом веках?

– О двенадцатом, – профессор посмотрел тяжело, словно мысленно снижал оценку на экзамене. – Первые настоящие зеркала появились в двенадцатом веке, их изготавливали венецианские мастера, и стоили они очень дорого. Но то зеркало было необычным, по легенде оно задерживало изображение и выдавало его с запозданием, точно свет далекой звезды, который идет до нас слишком долго.

– И что, действительно, кто-то его видел?

– Я не видел, но, может, повезет тебе, – улыбнулся профессор. – Я всего лишь хочу показать один из возможных вариантов происхождения страшилки, которой пугает тебя заказчик. А делает он это, видимо, для того, чтобы твое эссе по замку было живее, – и профессор встал, показывая, что разговор на сегодня окончен.

Альберт, настроившийся было на долгий рассказ, поспешно допил кофе. Уйти, оставив полную чашку, было бы невежливо.

– Такие истории делают нашу профессию интереснее и насыщеннее, – продолжал профессор, провожая гостя к дверям. – А когда ты упомянул про обстановку в твоей будущей комнате и пожелания заказчика, я как раз вспомнил, что по преданию в то зеркало ни в коем случае нельзя смотреть ночью. Но я советую тебе посмотреть. Вдруг это тот самый артефакт? – с серьезным лицом сказал профессор, но не сдержался и хрипло хихикнул.

– А вообще, наука всегда кажется волшебством для того, кто не знает истины. Покажи телевизор дикарю, и он тоже будет считать его волшебным ящиком, – подытожил он, отпирая дверь.

Бормоча слова благодарности, Альберт вышел на площадку перед лифтом, но профессор не спешил закрывать дверь и прислонился к дверному косяку, переминаясь в старых войлочных тапочках. Видно было, что старику тоже очень хочется и в Париж, и в замок, и что много бы он отдал, чтобы поменяться сейчас местами со своим бывшим учеником.

– Желаю удачи. Как приедешь, не забудь меня навестить. Да, раз уж ты будешь в архиве… закажи мне фотокопии «Амьенского манускрипта», издание Соважа. Те, что мне прислали, уж очень тёмные, – поспешно напутствовал профессор, и его слова в последний момент успели пролететь в щель между закрывающимися створками лифта.

2

Утром, задолго до полудня, Альберт сошел на перрон в Ле Мане. Париж, увиденный мельком по дороге от аэропорта до вокзала Монпарнас, сонно кутался в туман, зато Ле Ман встретил уже проснувшийся, по-воскресному добродушно позевывающий, щурящийся от косых утренних лучей. Сквозняк в тени ангара теплым феном вздувал волосы и обещал жаркий день. Бросив последний взгляд на серый космический нос скоростного поезда, словно намекающий о прибытии в другой мир, Альберт вышел за ворота вокзала и, отмежевавшись от равнодушного исходящего потока пассажиров, с воодушевлением огляделся.

Почему-то казалось, что совсем рядом море – настолько южные возникли ощущения. Даже забылось на какое-то время, что в этот город Альберт приехал по работе, а не на отдых. Что касается архива, который вскоре должен стать головной болью, то по случаю выходного дня тот не работал. Так что Альберт со спокойной душой сдал чемодан в камеру хранения и отправился прогуляться, туда, где впереди, над красными черепичными крышами, возвышался собор Святого Юлиана.

Поднимаясь узкими мощеными улочками, Альберт порядком взмок. Но вот жмущиеся друг к другу старинные домики расступились, показались гигантские ворота, а чтобы разглядеть колючие шпили, вонзающиеся в безоблачное июньское небо, приходилось задирать голову. С водостоков закричал на Альберта оскалом горгулий иной мир.

Не зная, как попасть внутрь, историк прильнул к огромной замочной скважине – такой большой, словно она открывалась подарочным 'ключом от города', и ледяной воздух из отверстия заставил прослезиться. Тогда Альберт на удачу толкнул тяжелую дверцу в правой створке, и она со скрипом поддалась.

В соборе было тихо и малолюдно. Альберт прошел между рядами скамеек, стараясь не нарушать священную тишину стуком каблуков, и встал перед алтарем, задрав голову. Свод со всех сторон подсвечивался необъятными витражами и был нереально высоким.

'И как в старину смогли такое построить? – невольно подумал Альберт. – Как во мраке средневековья нашлись люди, которые смогли рассчитать постройку такого чуда в невероятной пропорции камня, стекла и воздуха? А какими глазами смотрели на собор обычные люди того времени? Ведь даже я, человек, который видел множество больших городов, прекрасных дворцов, который смотрел на пирамиды, и то сейчас поражен. Так как же разглядывали все это великолепие простые средневековые ремесленники или какие-нибудь монахи, которые не видели, по большому счету, вообще ничего? И как им после этого величия не поверить в Бога всей душой?'

Спускался историк другой дорогой, мимо многочисленных маленьких кафе, закрывавших вынесенными столиками и без того тесные проходы между домами. Выйдя к набережной, Альберт с профессиональным интересом осмотрел красную кладку галло-римской стены третьего века, служившую фундаментом большинства старинных построек Ле Мана, с некоторым волнением провел рукой по влажно зеленеющему мху в пазах между камнями и постоял в раздумьях, чувствуя удовлетворение и усталость. Аппетит на новые ощущения притупился, а аппетит до еды, наоборот, разыгрался, и стало ясно, что пора присмотреть местечко для обеда. Тем более что воздух, с утра холодивший тяжелую из-за ночного перелета голову, после двенадцати сгустился и поплыл.

На противоположный берег переходить не хотелось: судя по виду, там расположилась современная скучная часть города. Сдержанной походкой Альберт дошел до приятного кафе у моста и вскоре вытянул гудящие ноги в сторону реки, слегка пьяный от солнца и усталости. Неспешность официантов подчеркивала выходной день. Посетители, в основном туристы, обедали медленно, вилки с нанизанными кусочками мяса или креветками то и дело замирали в руках, дожидаясь, пока хозяев покинет созерцательность. Историк тоже разомлел, даже кофе не помог, и обратно к вокзалу, чтобы продолжить свой путь до Шато-дю-Луар, он брел неспешно, отмахиваясь от наползающей дремы.

Ехать было минут сорок, но в упруго дрожащем вагоне Альберта все-таки сморила усталость, и не разбуди его проверкой билетов колоритный седовласый проводник, больше походивший на капитана круизного лайнера, можно было ненароком остановку и проехать.

Историк был единственным пассажиром, сошедшим на перроне маленькой станции Шато-де-Луар. Она была грустной, одинокой, и какой-то по-осеннему печальной, как и все маленькие железнодорожные станции. А малая стрелка на часах вокзала, состоявшего из одной комнаты, уже уперлась в римскую цифру шесть. И вот небольшой чемодан закинут в багажник такси, а сам Альберт наконец расположился на заднем сидении, чтобы преодолеть последний и самый короткий отрезок пути к замку Курсийон.

По левую сторону дороги, к стесанным склонам крутых холмов лепились невысокие дома. Они выглядели словно нарисованными на серой каменной стене отрога, изрезанной множеством ворот, калиток и дверей, так, будто местные жители соперничали с горными троллями в использовании пещер. А по правую руку, сквозь редкий кустарник проглядывали похожие на лесенки пути железной дороги, уходящей к Туру.

За пределами Шато-дю-Луар машина съехала с шоссе влево и, миновав деревушку, поднялась на холм. Судя по всему, впереди уже маячили замковые владения, а вдалеке из зелени деревьев поднимался знакомый по фотографии темно-серый шпиль башни.

Альберт отпустил такси у массивных черных ворот и остановился в нерешительности, потому что на воротах была цепь, а на цепи замок. Он тщательно осмотрел внушительные столбы, сложенные из камня, но никакого звонка или интеркома не обнаружил. От ворот вглубь вела усыпанная светлым щебнем аллея, а через решетку было видно и серое древнее крыло замка, и отходящее от него под прямым углом позднее белое крыло, но все это было довольно далеко, и привлечь к себе чье-либо внимание не представлялось возможности. Да и не видно было ни души.

Недолго думая, историк взял левее и пошел вниз с холма вдоль каменной изгороди, полускрытой кустарником, пытаясь найти другой проход на территорию. Местами заросли редели, открывая обвалившуюся кладку, и несложно было бы пробраться внутрь, но не хотелось пачкаться, тем более что к приличным замкам подходов должно быть несколько.

Нагретая за день почва и распаренная зелень отдавали в свежеющий вечерний воздух пряные дачные запахи, трава стрекотала кузнечиками, и видны были поверх утонувших в овраге деревьев разбросанные вдали фермы. Тут Альберт заметил маленькую, по пояс, калитку. Она была такой ветхой, что чуть ли не просвечивала, и казалось, можно легко пройти сквозь нее, оставив на брюках лишь древесную труху. Осторожно приоткрыв ее, Альберт прихлопнул на лбу комара и наконец вступил в замковые владения.

'Не нарваться бы на собаку', – подумал он, продвигаясь в сырой тени дубов мимо сложенных замшелых поленниц в человеческий рост по утоптанной дорожке, окаймленной лопухами. Она и вывела на усыпанную гравием площадку перед замком. Это был внутренний двор, перекрытый с двух сторон старым и новым крылом.

Единственная башня возвышалась справа, сужаясь кверху, и напоминала меченый мхом гриб с толстой ножкой и маленькой шляпкой конусообразной черной крыши. От нее шло массивное старое крыло, с выходящими во двор многочисленными воротами, возможно, бывших конюшен, а со второго этажа смотрели цветные витражи. Корпус поздней постройки, уже не такой толстостенный, с вытянутыми арочными окнами и застекленными дверьми, стоял на месте старой северной стены и довольно сильно контрастировал с соседним зданием. Общими были лишь массивные фонари на черных цепях, которые со скрипом покачивались от порывов теплого ветра.

Альберт остановился и стал вглядываться в темные окна, пытаясь уловить в них жизнь. Однако тишину нарушил скрип двери, своей пронзительностью напомнивший крик чайки, и на крылечко старого корпуса вышла женщина средних лет с блеклым лицом. Она остановилась, вытирая руки о передник, внимательные бесцветные глаза изучающе оглядели гостя с ног до головы и выжидающе застыли. Историк же ухватил чемодан за ручку и поспешил к ней, шурша колесиками по гравию.

– Добрый вечер. Надеюсь, вас предупредили о моем приезде? – произнес он по-французски, а затем в ответ на озадаченное молчание с нарочитой веселостью добавил: – Ворота были закрыты. Как же к вам ходят гости? Или я не заметил звонка?

Женщина выслушала его равнодушно, не делая даже попыток улыбнуться.

– Мы ждали вас утром, – недовольно сказала она, заходя обратно в помещение, и, заметив, что Альберт собирается следовать за ней, поспешно добавила: – Подождите здесь. Схожу за ключами от комнаты.

Конечно, в глубине души Альберту казалось, что прием будет более радушным. Уж как минимум представлялось, что его встретят с улыбкой и тут же, не дав отдышаться, усадят за накрытый стол где-нибудь на террасе, и на столе этом будет стоять графин красного вина, а в корзиночке рядом хрустящий французский хлеб, и тут же принесут снятый с углей большой кусок мяса. И кто-нибудь непременно усядется напротив, нахваливая замок и подливая вино. Но сейчас стало понятно, что служанка воспринимает гостя, собирающегося расписывать историю Курсийона, как обычного наемного работника, а может, и вовсе не осведомлена о цели его приезда. Альберт и сам вдруг понял, что оснований для особого приема нет. Воодушевление его куда-то улетучилось, а усталость, наоборот, дала о себе знать.

Тем временем женщина вышла, позвякивая ключами в такт неспешным шагам, и направилась вдоль старого крыла, бросив по дороге, что ее зовут Ивет. Поднявшись по ступеням к массивной деревянной двери в башню, она повозилась с замком и вошла внутрь. В толстой стене башни крутой спиралью закручивался вверх узкий лестничный проход. Стены были белого тесаного камня, и свет падал на лестницу из незастекленных бойниц по левую руку. Подниматься приходилось чуть ли не боком, а к третьему этажу еще и пригибать голову. Альберт припомнил, что в замковых башнях лестницы всегда закручиваются по часовой стрелке, и это связано исключительно с тем, что правше так легче оборонять лестницу.

На последнем витке лестница уперлась в дубовую дверь, Ивет отперла ее большим допотопным ключом, какие среди прочего вешают в кафе и тавернах для создания духа домашней кухни, и посторонилась, пропуская гостя внутрь. Сама заходить не стала.

– Через полчаса спуститесь на кухню, я вам что-нибудь приготовлю, – сказала она, старательно избегая встречаться с Альбертом взглядом. – А завтра мой муж Андре отвезет вас в магазин, и вы купите себе продукты. Готовить можно на общей кухне. Душ и туалет найдете на первом этаже башни, – последние ее слова прозвучали гулко, уже с лестницы, и перемежались осторожным шарканьем стоптанных туфель.

Комната была абсолютно круглая. Каменные стены, толщину которых можно было угадать по глубокой нише с небольшим окошком в одно стекло, даже в этот летний вечер были ледяными на ощупь. В нише старого камина поместилась маленькая железная печурка, труба от которой уходила в каминный же дымоход. Справа от короткой деревянной кровати, рядом с окном, висел полуистлевший гобелен, на котором уже трудно было что-либо разобрать, а с противоположной стороны у стены стояло древнее зеркало в человеческий рост, с поверхностью мутной и вогнутой внутрь. Альберт с любопытством остановился напротив, приглаживая короткие волосы, но увидел лишь расплывающийся силуэт. Еще в комнате было два стула, сундук с плоской крышкой, вешалка у входа да небольшой круглый коврик возле кровати. Средневековый аскетизм во всей красе. Альберт поднял голову. Потолок вытягивался вверх конусом, и черные, изъеденные временем, узловатые балки сходились в середине. Очевидно, что комната будет еще больше мрачнеть по мере захода солнца, но пока его лучи хоть искоса проходили сквозь пыльное окошко, втиснутое в расширенную бойницу, оставалось чувство какого-то предгрозового уюта.

Распаковывая чемодан, Альберт оказался в затруднительном положении: шкафа не было, и в итоге что-то украсило вешалку, что-то легло на крышку сундука, но большая часть вещей так и осталась в чемодане. Оставалось освоить душевую комнату, которая оказалась на удивление приличной, как в хорошем отеле. Нашлось и полотенце, а на туалетной полке располагались разноцветные флакончики гелей и шампуней. Причесываясь и рассматривая лицо, Альберт пожалел, что не удостоил при свете дня загадочное зеркало своей комнаты должным вниманием. Ведь после захода солнца делать это категорически не рекомендовалось. Во время того странного разговора Альберт настойчиво искал в дядином лице признаки лукавства, но так и не нашел, в итоге зеркало начало немного тревожить еще дома. Но сейчас следовало поужинать, а потом, пока не стемнеет, осмотреть замок с разных сторон. Изучить же внутренние помещения и наведаться в подвалы можно будет с утра следующего дня.

Одевшись, Альберт вышел во двор и проследовал к тому самому крыльцу, на котором в первый раз заметил Ивет. Надавив на тяжелую дубовую дверь со ржавым кольцом посередине, он очутился на кухне, огляделся и удовлетворенно потер руки: на столе все-таки стоял графинчик с красным вином, и не иначе, как для него, а на блюде блестели жирком тонкие кружки сырокопченой колбасы. На плите в одной кастрюльке остывали тонкие длинные сосиски, в другой сгрудились большие отварные картофелины. В плетеную корзинку был крупно нарезан багет.

Первым делом Альберт разломил кусок хлеба с уже подсыхающими острыми краями и проложил его колбасой. Затем порезал картофелины на части и обмазал найденным в холодильнике майонезом. Добавил в тарелку пару сосисок. Только тогда сел и налил в стакан вина. Вино чуть пенилось и, судя по запаху, было молодым домашним. Альберт решил на него особенно не налегать: домашнее виноделие ассоциировались у него с немедленной головной болью. Но всему остальному отдал должное, стараясь наесться впрок, чтобы не бродить ночью по замку в поисках еды для утоления неожиданного ночного голода и не пугать обслугу призрачными шорохами.

'Вот теперь самое время прогуляться перед сном и заодно осмотреть территорию', – благостно подумал Альберт, отодвигая тарелку. Если бы под ним был не жесткий табурет, а мягкое кресло, еще неизвестно, как сложился бы вечер. Возможно, было бы допито кисловатое вино, и сумерки застали бы его на кухне за ленивыми и многообещающими мыслями. Но Альберт все-таки поднялся и вышел во двор, покачиваясь от сытости и усталости, глубоко вдыхая пряный вечерний воздух. Он прошествовал мимо больших темных окон нового крыла, а потом спустился вниз, к лужайкам, расположенным террасами. Со стороны было видно, что замок построен на самом краю круто обрывающегося холма и его северная часть уходит вниз массивной стеной вместе со склоном. Получалось, новый корпус стоял не вместо северной стены, как казалось со двора, а на этой стене, уходящей вниз, к шумящим деревьям.

Поскальзываясь на траве, уже блестящей вечерней росой, Альберт спустился еще ниже, к заросшему папоротником основанию крепостной стены, и медленно пошел вдоль нее, разглядывая бойницы. Они были двух видов: узкие, вертикально вытянутые – для лучников, и квадратные – для арбалетчиков. Иные были расположены так низко, что Альберт невольно задумался о глубине подвалов. И не только об этом.

Трудно сказать, о чем думают женщины, глядя на феодальный замок, но любой мужчина невольно просчитывает, как сподручнее такой замок захватить. Он оценивающе осматривает укрепления и бойницы, думает, где лучше начать атаку, куда тащить приставные лестницы и как, наверное, страшно лететь вниз вместе с этой лестницей; прикидывает, сколько надо латников, чтобы овладеть башней, и сколько надо лучников, чтобы ее отстоять; он озабоченно размышляет, есть ли подземные ходы и куда они ведут, можно ли разрушить стены бомбардами и долго ли надо бить тараном в ворота, чтобы те разлетелись. Подойдя ближе, он подозрительно вглядывается в бойницы, словно ожидая, что оттуда вылетит болт – железная арбалетная стрела, пробивающая тяжелые доспехи, а проходя через арку ворот, внимательно разглядывает чернеющие вверху дыры, представляя, как лилась на кого-то кипящая смола. Забравшись же на стену, мужчина начинает думать о том, как такой замок оборонять.

Однако последних владельцев замка, по-видимому, не впечатляли такие ассоциации. Во всяком случае, хоть и сохранилась северная стена, соединяющая башни, но от самих башен остались только массивные основания, заканчивающиеся круглыми площадками. Площадки были окружены парапетами, и на одну из них был выход с кухни. На ней стоял летний стол под большим квадратным зонтом.

Удивил маленький балкон с кованым ограждением, торчащий прямо из стены. Он был сделан явно во время реконструкции в попытке придать обновленному Курсийону элемента изящества. Но выход на него казался прорубленным, а узорная кованая решетка никак не сочеталась с общим суровым видом. Балкон подпирали две каменные головы сатиров, а точнее маски, изображавшие печаль и радость, и та, что была печалью, полностью соответствовала. Но вот та, что была радостью, скалилась настолько злобно, что по спине пробегали мурашки. Выход на балкон, как понял Альберт, был из подвала – ведь замок стоял на крутом склоне.

Обогнув замок, историк неспешно поднялся вдоль восточной стены старого крыла, где местами были расширены бойницы и врезаны окошки, и достиг своей башни, такой же бескомпромиссной, какой она и была восемьсот лет назад. Вообще же, все это строение с его разрушенным прошлым и надстроенным настоящим очень напоминало старого вояку, снявшего боевые доспехи и надевшего кружевной камзол. Красную обветренную шею сдавливает крахмальный воротничок, смуглое, покрытое шрамами лицо припудрено, а выжженные солнцем волосы покрывает белый парик.

В комнате было зябко. Белая рубашка с коротким рукавом чуть взмокла во время обхода, прилипла к спине и теперь холодила, заставляя распрямлять плечи. Альберт ее снял, открыл было чемодан в поисках другой, как вдруг в одночасье потемнело, тусклый рисунок на гобелене совсем погас, исчез глянцевый блеск печки, и ушли во мглу балки над головой. Свежий предгрозовой ветер забился в хлипкое окошко, и Альберт поднял раму. Он постарался максимально высунуться из окна, что было непросто, учитывая толщину стен, и увидел, что последние закатные лучи срезало тучей, и туча эта недоброго лилового цвета.

По обе стороны кровати на стене висели светильники, но ни один не работал, и приготовленный загодя журнал Альберт отложил. В сумраке он разобрал постель, лег и натянул одеяло в сыроватом пододеяльнике до подбородка, словно ища в нем защиты от холода и мрачных мыслей. Комната ему определенно не нравилась, а про зеркало он старался даже не думать. В глубине души оставалась надежда заснуть до окончательной темноты, и Альберт вспомнил о материалах, которые прислал накануне отъезда профессор и которые удалось изучить дорогой. Он давно заметил, что от размышлений о вещах, обязательных для исполнения, глаза закрываются сами собой. А лучше всего представить, что ты разбужен будильником ранним зимним утром под теплым одеялом в холодной спальне, когда еще темно. С такой картиной в голове засыпается особенно хорошо.

А поразмышлять было о чем. Материалы о походе Черного Принца, финалом которого стала битва при Пуатье, могли помочь лишь косвенно. Зато историю рейда англичанина Ноллиса, ветерана Пуатье и Креси, осенью 1370 года оказавшегося со своими людьми в ловушке между Ле-Маном и Туром, следовало изучить подробнее. Ноллис занял почти всю местность и намеревался спокойно перезимовать, грабя округу, когда с севера, от Кана, выступил Дю Геклен со своей освободительной армией. Пожалуй, лучший французский рыцарь своего времени решил застать англичан врасплох. А с юга ему в помощь надвигался французский маршал Сансер, скопивший силы у Шательро. Альберту этот эпизод был интересен прежде всего тем, что в нем присутствовало упоминание о четырех английских гарнизонах, расположенных в местных замках. А некий Роджер Уолш, капитан, имевший в своем распоряжении небольшой отряд человек в сорок, вроде бы стоял гарнизоном в Курсийоне накануне знаменитой битвы при Понвалене, когда основные силы англичан были разбиты тем самым Дю Гекленом. До городка же Понвален отсюда было рукой подать.

Альберт ворочался и представлял, что капитан, возможно, ночевал в этой башне и в этой самой комнате. Но у историка заснуть не получалось. Правый висок словно припекало злосчастное зеркало. Конечно, это все иллюзия, настрой, но все равно было ужасно неуютно, словно смотрит на тебя кто-то злой и только и ждет, когда ты закроешь глаза.

Наконец Альберт встал, залез рукой в карман пиджака и вынул бумажник. Он достал фотографию девушки – маленькую, паспортную, специально выпрошенную в свое время, чтобы было удобно носить с собой. Всполохов за окном было достаточно, чтобы разглядеть ее портрет, хотя свет и не был особо нужен – все равно свою последнюю любовь он с трудом узнавал на фотографиях. Убрав карточку обратно, Альберт почувствовал, что добился нужного эффекта. Душевная боль легко вытесняет мистические страхи.

Звонко шлепнулось на жестяной откос несколько крупных капель, наступило короткое затишье, и вот уже настоящая барабанная дробь заполнила комнату. Несмотря на то, что звенел стеклом в хлипкой раме ветер и полыхали вдалеке размытые ливнем зарницы, от дождя стало даже уютно. Перестали беспокоить подозрительные шорохи и скрипы, которыми славятся старые постройки во все времена: их просто не стало слышно. Тревога отпустила, пришло умиротворение, и Альберт заснул.

3

После стылой ночи знобило, и Альберт нетерпеливо сдувал парок, поднимающийся над кофейной кружкой. Он даже вышел погреться во двор под припекающее уже солнце и нашел, что утро прекрасно, листья деревьев после ночного дождя блестят сочно и радостно, а в воздухе пахнет арбузом. Но прежде чем историк успел сделать первый обжигающий глоток, из-за башни неожиданно донеслось дизельное тарахтение, заглушающее резкие птичьи крики со стороны леса, и во двор, шурша гравием, въехал измученный белый ситроен. Не успел двигатель последний раз откашляться, как из машины выбрался невысокого роста мужичок, одетый, как показалось Альберту, слишком тепло для лета, словно холод замка заставлял всех обитателей кутаться не по погоде. А мужичок несколько секунд разглядывал гостя слезящимися глазками, нехотя изобразил пунцовым лицом подобие радости и спросил безо всяких предисловий:

– Это вам надо в магазин?

Альберт понял, что это и есть тот самый Андре, кивнул, потому что был в общем готов, и приподнял кружку, как бы показывая: вот мол, сейчас допью, и отправимся. Тогда Андре оперся задом на крыло автомобиля, рассеянно нащупал в кармане мятую сигаретную пачку и закурил, сжимая сигарету толстыми перепачканными пальцами и глядя оловянными глазами куда-то сквозь историка. В воздухе повисло ожидание, наслаждаться кофе и солнцем стало невежливо, и ничего не оставалось, как поставить почти полную кружку на широкий каменный бордюр кухонного крыльца и идти к машине. Андре бросил окурок, заметил у крыльца кучу белых мусорных пакетов, напоминавших толстых ушастых кроликов, и закинул их в багажник.

Повалившись на затертое сиденье со спинкой, далеко сдвинутой назад, Альберт принялся шарить по бокам в поисках колеса регулировки. Под редкое постукивание щебенки по колесным аркам они уже доехали до раскрытых ворот, а историк так и не нашел способа устроиться поудобнее, лишь испачкал руки в чем-то маслянистом. Смотреть направо мешала стойка, а дорога была видна как из спортивной машины, то есть плохо. Но вот они выехали на аллею, обсаженную с двух сторон молодой солнечной зеленью, прибавили скорость, отчего в открытые окна начал упруго бить теплый ветер, тут же замелькали справа и слева дворы с небольшими одноэтажными домами, огороды, виноградники, и замок скрылся из вида.

Но не успели они въехать в Шато-дю-Луар, как позвонил дядя. Он справлялся, как Альберт доехал, хорошо ли спалось, и, судя по голосу, удивился, получив ответ, что спалось хорошо. Причина разочарования стала понятна, когда новый владелец замка поделился затеей с комнатой ужасов. Пришлось Альберту подтвердить, что засыпать все-таки было очень страшно, и если бы так не устал с дороги, то не сомкнул бы глаз. В трубке с сомнением похмыкали, но, кажется, поверили. В заключение дядя лишь попросил не мешкая приступить к изучению замка и, помимо исторических фактов, обратить также внимание на легенды и местные страшные истории. Не успел Альберт задуматься, каким же образом собирать местные легенды и предания, как позвонил Крушаль и поведал о некоей папке, оставленной им в каминном зале, со специально подобранными материалами по истории Курсийона. Но агент был немногословен, а впереди уже показался супермаркет, возвышавшийся среди окружающих полей гигантской белой коробкой, словно возмещая утраченное влияние феодальных твердынь.

Довольно быстро купив все необходимое, чтобы на несколько дней обеспечить себя завтраками, обедами и ужинами, Альберт разглядел в галерее на выходе небольшой книжный магазинчик. С трудом втиснув тележку между узких стеллажей, он полистал альбомы с фотографиями местных красот, а когда уже уходил, в глаза бросилась небольшая книжка в мягкой глянцевой обложке, на которой скелет в саване скакал на призрачной лошади и размахивал косой. 'Страшные истории замков Луары', – прочитал он и вспомнил, что света в его комнате нет. Сборник отправился в тележку, и туда же через пять минут были брошены подарочные свечи в виде гномов из местной сувенирной лавки.

На обратном пути Андре нарочно сделал большой крюк, чтобы показать окрестности. Время от времени он комментировал виды за окном, но понять его было сложно, а от звуков хриплого дребезжащего голоса ужасно хотелось откашляться. К тому же буйная летняя зелень по обочинам старательно маскировала окружающее, иногда открывая взгляду то деревенские домики с простенькими автомобилями во дворах, то скальные обрывы холмов, с которых надменно поглядывали на свободную от дани округу небольшие, но суровые замки.

Нетерпение заглянуть в папку Крушаля переборол аппетит, возбужденный развратно разложенными яствами за стеклянными перегородками магазинных витрин. Но наедаться не стоило, чтобы ненароком не уснуть потом на одном из диванчиков, разбросанных по комнатам, и обедом стал лишь спрыснутый оливковым маслом зеленый салат да ветчина с хлебом. Потом Альберт сварил себе большую кружку крепкого кофе, чтобы не угас пыл естествознания, взял предусмотрительно захваченный блокнот и отправился искать каминный зал на втором этаже старого крыла.

Тот, кто мало-мальски знаком с замками, знает, что порой попасть в какое-нибудь помещение можно лишь поплутав в сложной системе ходов, коридоров и лесенок. Сначала Альберт искал лестницу на второй этаж, но та, что была рядом с кухней, вела только в винный погреб. Потолкавшись по первому этажу и попав в тупик, он вернулся на кухню, прошел по длинному коридору в новое крыло, оттуда поднялся на второй этаж и через многочисленные проходные комнаты с давно потухшими каминами прошел обратно в крыло старое. Уровень пола все время менялся, то опускаясь на несколько ступенек вниз, то поднимаясь на пяток ступеней вверх, и очень сложно было не разлить кофе, заглядевшись на очередной гобелен. Дверей на пути было множество, каждую приходилось открывать, чтобы найти нужную, а в итоге искомый зал обнаружился совсем неожиданно, за дверью такой маленькой, словно она вела в кладовку.

Историк сделал несколько шагов и огляделся. Серая пыль висела в косых полосах света и таяла в сумраке. Ноздри невольно расширились: слишком густым показался холодный древесный запах вперемешку с копченым каминным духом. Альберту захотелось нарушить настороженную тишину, нарушаемую только жужжанием мух на стеклах, и он сначала постучал костяшками пальцев по латам ближайшего рыцарского чучела, а затем со скрипом отодвинул от стола один из многочисленных стульев с высокой прямой спинкой. Серая картонная папка вздувалась на столешнице. Усевшись, историк аккуратно поставил успевшую остыть кружку на блокнот и оттянул резинки. Папка распахнулась.

Сверху лежали открытки и фотографии: начала века и послевоенные. Курсийон представал со всех возможных ракурсов, сезоны, люди, деревья сменялись вокруг него, да и сам он не оставался неизменным. Вот рабочие перекрывают крышу, и новая ее часть блестит свежей темной черепицей, а вот эта же крыша на другой фотографии, спустя годы, но уже замшелая, неровная… Альберт перебирал карточки, разложенные по годам, и видел, как замок то старел, то возрождался, как птица Феникс, на зависть людям, которые так не умеют.

Какие-то слипшиеся друг с другом письма демонстрировали разные почерки и выцветшие чернила, в которых едва угадывался фиолетовый оттенок. Все это вместе с планами замка разных времен Альберт бегло смотрел и откладывал в сторону, по-настоящему заинтересовавшись лишь подшивкой исследований по истории Курсийона, выполненных в вольной форме и без указаний источников. Это было уже интересней, потому что выжимки, к стыду своему, Альберт всегда любил. Вот только чужой труд, хоть и экономит время, нуждается в проверке. А на самом дне папки лежали газетные вырезки и ксерокопии документов. В итоге Альберт разложил все это на столе отдельными стопочками, сделал большой глоток кофе и приступил к более тщательному изучению бумаг.

Ранняя история замка описывалась весьма скупо, и более-менее подробно охватывалось лишь позднее средневековье. Хорошо были отражены времена Жанны Д,Арк, но информация касалась в основном известных владельцев замка, каким, например, был Жан де Байе по прозвищу 'Английская Чума', прошедший вместе с известной воительницей путь от Орлеана до Реймса и благополучно ее переживший.

Сведения были довольно интересными и весьма полезными для работы, но в определенный момент от французских текстов начало слегка поташнивать. В конце концов было решено прервать корпение над документами и для разнообразия спуститься в подвалы. Альберт как раз дочитал про тайную часовню для протестантских богослужений, не так давно обнаруженную в подземелье замка, и подумал, что было бы неплохо взглянуть на нее, а заодно и развеяться. Но для этого следовало найти знающего ходы провожатого, и нужен был свет. Стало быть, надо было найти Андре. И Альберт покинул каминный зал, ощущая особенное щекочущее чувство от предстоящей встречи с чем-то пугающим, но безопасным, с чем-то таким, что вызывает смех днем и страх после захода солнца.

Историк обнаружил Андре на кухне, только что отобедавшего, и, похоже, направлявшегося вздремнуть. В ответ на просьбу он умоляюще наморщил розовое, в красных прожилках лицо, но Альберт был неумолим и Андре недовольно отправился за ключами.

При внимательном рассмотрении оказалось, что кухонное крыльцо представляет собой мостик, и под ним находится один из входов в подземелье. Они сошли под этот мостик, Андре клацнул чугунной решеткой, со скрипом приоткрыв одну створку, и первым стал спускаться по лестнице. Альберт последовал за ним, с каждым шагом погружаясь в новый слой воздуха, еще холоднее и сырее, чем предыдущий. Вскоре старые стесанные ступени померкли, их приходилось нащупывать ногой, светлый проем за спиной совсем сузился, а липкая мгла вместе с паутиной легла на лицо. Но тут проводник щелкнул переключателем, и подземелье осветилось многочисленными пыльными фонарями под каменным сводом, и от огня к огню тянулись провисшие черные провода. Растерев лицо ладонями, чтобы избавиться от невидимой, но гадко щекочущей паутины, Альберт пошел вслед за Андре, разглядывая сырые, лоснящиеся от желтого света стены. Проходя мимо ниши с гроздьями спящих летучих мышей, историк отшатнулся. Очевидно было, что подземелье посещается крайне редко.

Между тем широкий проход с каменными нештукатуреными стенами вел под уклон, а черные тени по обе стороны его оказывались в приближении либо полусгнившими дощатыми дверьми, либо решетками, запирающими непроглядную тьму. Иногда вниз, в неизвестность уходили ступени. Андре же невозмутимо шаркал впереди и свернул налево лишь в самом конце коридора, заводя в какой-то зал. Там он поднял палец, который осветился лучиком, пробивавшимся с потолка.

– Над нами раньше была башня, – сказал он. – Здесь дырка на поверхность.

– А что здесь есть интересного? – спросил Альберт, поднеся руку к лучику света и наблюдая, как играет на ладони зайчик. Он вспомнил про упомянутую в документах протестантскую часовню.

– Большинство проходов замуровано.

– Чтобы дети не терялись? А то ведь детям всегда любопытно.

– И дети тоже.

– А где часовня?

– Часовню покажу.

Они вернулись в коридор, и Андре повел историка вниз по одной из лестниц. Освещения здесь уже не было, Андре достал из широкого кармана два маленьких, но сильных фонарика и протянул один Альберту. Ступени были крутые, скользкие, опасные.

– Одни хозяева замуровывают ходы, другие раскапывают, а третьи опять закладывают, – ворчал проводник. – Оставили бы уж как есть. А вот и часовня.

Впрочем, и часовня – круглая комната, располагавшаяся, судя по всему, в основании бывшей западной башни, – не произвела впечатления своими голыми стенами. Она была абсолютно пуста, лишь заслуживал внимания резной потолок. Но разобрать, что там изображено, не было решительно никакой возможности.

Захотелось спуститься ниже, осмотреть не только подвалы нынешнего замка, но и то подземелье, которое пугало еще средневековых обитателей замка своими темницами. Альберт намекнул на это, когда часовня была покинута, и они продвигались по узкому коридорчику, где сумрак разгонял скупой свет из бойниц северной стены, в которую упирались верхние уровни подземелья.

– Ниже здесь не пройти, – сказал Андре и неодобрительно покачал головой, – но есть еще подвалы под старым крылом, там бывшие винные погреба. Надо подняться наверх и спуститься туда со стороны башни.

На этом Андре посчитал свой долг исполненным и решительно направился обратно.

Странная вещь, но Альберт, историк, никак не мог представить, как раньше люди могли жить в замках. Особенно зимой, в продуваемых сквозняками комнатах, без элементарных удобств. Понятно, что для господ создавали условия, но как жила простая дворня? Недаром жителей замков раньше узнавали по землистому цвету лица. Он навсегда запомнил сравнение профессора, когда холодным зимним утром тот подошел к окну аудитории и указал на недостроенный дом напротив:

– Видите эту бетонную коробку? Там еще не вставлены окна, не работает канализация, не проведено электричество, нет отопления. Через окна задувает снег. Теперь представьте, что вам придется там жить, имея из мебели лишь табурет да соломенный тюфяк.

Нельзя сказать, чтобы Альберт остался удовлетворен прогулкой. Он чувствовал, что наземные строения составляют лишь малую долю от всего комплекса, словно вершина айсберга, и можно только представить, какие гигантские пространства скрыты внизу. А он вместе с Андре посетил только небольшую часть подземелья. И это без учета подземных ходов, вырытых на случай внезапного бегства. В папке Крушаля историк нашел указание на один такой ход, ведущий в деревню под холмом, и также намеревался его разыскать.

Отвлекшись от раздумий, Альберт обнаружил, что шаги Андре еле слышны. Поспешив было за ним, он вдруг увидел по левую руку решетчатую железную дверцу, запиравшую собой каменный мешок со спиральной лестницей, уходящей вниз. Он просунул руку с фонарем между бурыми прутьями и посветил вглубь. Мрак поспешно впитался в стены – неровные, неотесанные, в белесых потеках. Грубые ступени разной высоты вели вниз. Историк прислушался, и ему померещился какой-то вой, такой далекий, что казался неявным. Вероятно, это пел ветер в бойницах, но оставаться стало страшновато. Поспешно выдернув испачканную ржавчиной руку, Альберт поспешил вслед за проводником дробно топая ботинками.

Порядком замерзшему историку поверхность показалась если не баней, то точно предбанником. Жаркой свободой, где в самом воздухе, в звуках, в красках была жизнь. Даже не хотелось идти на кухню, холодную, как и все помещения замка, где он предварительно приготовил себе для поджарки неплохой кусок мяса. Однако возвращаться к переводам не хотелось еще больше, и Альберт живо убедил себя, что очень голоден. Отказавшись от помощи Ивет, которая хлопотала тут же на кухне, он приступил к готовке, а заодно краем глаза изучал кухарку. Теперь уже казалось, что хмурость ее напускная, а характер невредный, ибо в глазах злость отсутствовала. Скорее в них было обтесанное годами равнодушие, гладкое, как голыши на берегу моря.

После обеда Альберт вернулся в каминный зал и сонно призадумался, сгорбившись над столом. 'С завтрашнего дня – в Ле Ман, и корпеть в архивах', – размышлял он. Надо лишь определить отрезок времени, в течение которого Курсийон сыграл или мог играть заметную роль в истории, и на его основе проводить изыскания. В случае успеха, дядя, несомненно, захочет пригласить его еще раз, изучить более темное прошлое своей новой собственности. А работа непроста, если не увлекаться спекуляциями… Что и говорить, даже проверить историю девятилетней машины подчас невозможно, а уж историю девятивекового замка…

До глубокого вечера Альберт разбирал бумаги. Самые важные сведения он переписывал в блокнот. В списке, составленном еще дома после просмотра сайта архива, он помечал документы, которые следовало брать в первую очередь, учитывая новую информацию. Ведь в архиве на руки больше трех документов не дают. После этого надо оформлять новую заявку, и за полдня посмотреть много не успеешь. А если учесть, что название зачастую обнадеживает, а сам документ разочаровывает, то… То и выбирать из каталога надо весьма осторожно.

Но вот в зале стало сумрачно, и Альберт решил, что на сегодня хватит. Все необходимое было подготовлено. Оставалось аккуратно собрать все материалы в папку в том же порядке, в каком они были оставлены Крушалем, а поверх положить кипу карточек. Но, собирая бумаги, Альберт обнаружил среди черно-белых изображений замка цветную фотокарточку, склеившуюся с одной из открыток. Он осторожно отлепил ее и рассмотрел, щурясь от недостатка света. Судя по модели кабриолета на ней, фотография совсем не старая. Мужчина лет пятидесяти, с капитанской бородкой, обрамлявшей интеллигентное лицо, опирался на открытую дверцу. Он был в белой рубашке, машина тоже была белая, и тем мрачнее казалась серая восточная башня на заднем плане, словно предупреждение о надвигающейся опасности. Альберт перевернул фотографию. Карандашная надпись была грубо затерта ластиком. Уж не бывший ли это владелец замка, находящийся в больнице? Альберт покачал головой и уже собрался убрать фотографию в папку, но была в ней какая-то странность, которая удерживала взгляд. Машина, человек, башня… В самой верхней бойнице, узкой, чернеющей кошачьим зрачком, вроде как огонек. Альберт потер пальцем матовую поверхность, но яркое пятнышко осталось на месте. Скорее всего, дефект бумаги.

Возвращался в свою комнату Альберт почти на ощупь. Он сразу же зажег в комнате предусмотрительно купленные свечи, и мягкие желтые оттенки заколыхались на стенах. Небо было ясное, а луна большая и полная, и ее свет уже заместил ушедший дневной.

Душ принимать не хотелось: уж слишком холодно было в башне, причем холодно как-то по-осеннему. Если бы в печурке оказались дрова, Альберт, не раздумывая, разжег бы их. Но дров не было, и тогда из сундука был извлечен толстый колючий плед и наброшен поверх одеяла. Однако сам камин не остался без внимания. Привлекла внимание чугунная задняя плита, полускрытая печуркой. Альберт взял свечу в виде гнома, шляпка которого уже успела оплыть, и поднес к плите. На ней был изображен какой-то замысловатый герб, суть которого терялась в грубых завитушках, а вот надписи поверх герба и под ним были старательно сведены зубилом. Это удивило, ибо трудно было себе представить, чтобы в чугуне каминной плиты отливались сакральные письмена, потребовавшие в дальнейшем уничтожения. Больше похоже на следы религиозных войн. Хотя нет, наверное, на смену владельца… Какому аристократу нужен чужой девиз в собственном камине? Альберт провел пальцем по шероховатой поверхности, тут же оцарапался о заусенец и отдернул руку.

Попытка почитать на ночь какую-нибудь книгу провалилась. Как назло, книги он захватил одна другой мрачнее, а купленные утром 'Страшные истории Луары' тревожили его душу, хотя днем, где-нибудь в шезлонге под солнцем, они вызвали бы лишь смех. Но и музыку слушать не хотелось из-за боязни пропустить какие-нибудь посторонние звуки. Какие звуки боялся пропустить Альберт – этого он и сам не знал. Скрип двери? Шаги на лестнице? Смеяться над страхами не получалось – внутренний смех выходил натянутым. В итоге, не в силах ничего с собой поделать, Альберт просто лежал с открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка, жалел об отсутствии снотворного и слушал замковую тишину, нарушаемую то скрипом, то шорохом. Иногда завывал ветер за массивными стенами и слышался хриплый плач совы где-то в районе старого сада. А лунный луч незаметно, но уверенно полз по стене в сторону зеркала.

Чтобы отвлечься от жутких мыслей, Альберт опять постарался переключиться на времена древние, попытался представить себе людей прошлого, которые почли бы за счастье переночевать в такой комнате в непогоду. Но представить их счастье не получалось. Зато все сильнее становилось ощущение присутствия чего-то постороннего и темного, чего-то такого, что прошлую ночь лишь приглядывалось, а вот теперь решилось заглянуть в гости. И это ощущение росло по мере перемещения лунного пятна, которое уже лизало край рамы.

Альберт и закрывал глаза, и снова открывал их; он то поворачивался к зеркалу лицом, то отворачивался, а все равно из башни хотелось бежать со всех ног. Куда угодно, хоть в лес. И это назойливое искушение – посмотреть в зеркало… 'А может, просто взять да повернуть его лицевой стороной к стенке? – неожиданно подумал Альберт и, решительно откинув одеяло, сел на кровати. – Оно ведь просто стоит на полу. Давно надо было так сделать, еще засветло'.

Поднявшись, он бочком подошел к пугающему раритету и осторожно ухватился правой рукой за раму, пытаясь приподнять угол и повернуть зеркало, как циркуль. Но это оказалось непросто. Тогда пришлось ухватиться уже обеими руками и подтянуть раму к себе. В зеркале блеснула полная луна.

– Ну что, сэр Роджер, – громко проговорил историк, чтобы разогнать уверенным голосом витающий в комнате страх, – ты-то, наверное, не боялся здесь ночевать?

И уже изготовившись крякнуть и поднять зеркало, Альберт вдруг не смог перебороть искушение и глянул прямо в темную муть с белым пятном луны. Да и глянул-то только потому, что показалось, будто это белое пятно лица, и Альберт попытался его разглядеть, и разглядел, и руки ослабли, а рама стукнула об пол.

На него смотрел рыцарь в серой кольчуге. Смотрел прямо в глаза из своего зазеркалья, словно глядел в собственное отражение. Звуки ветра за окном вдруг исчезли, комната померкла, и тут же что-то вязкое, цепкое, невидимое, навалилось, скручивая тело. Вырываясь, Альберт в панике замычал, захрипел, взвыл остервенело, но запястья приковало к раме, и от глаз рыцаря стало невозможно отвести взгляд. Но и то чужое лицо, все в глубоких продольных морщинах, тоже перекосило страхом.

4

Альберт лежал на спине, скованный непривычной тяжестью, и кто-то бегал вокруг него, сипло дыша и бормоча, а потом низко наклонился – лицо в овале рыжей щетины мутно дрожало, закрывая черный потолок. Альберт моргнул, поднял голову и попытался сфокусировать взгляд на железной тарелке шлема, из-под которого выбивалась желтая пакля. Озадаченный, он попытался встать, оперся локтем о пол, но встать не смог и лишь скрежетнул железом по каменным плиткам. Но уже ушла с глаз пелена, и можно было разглядеть, что пакля под шлемом – это нечесаные волосы человека, одетого в коричневую стеганую куртку и выцветшие красные штаны. На поясе болтались короткие ножны с торчащей из них грубой рукоятью. Глаза человека были отталкивающими, и светилось в них нечто такое, от чего бы поворачиваться к нему спиной не захотелось. Но вот человек улыбнулся щербатым ртом, ощущение опасности несколько притупилось, он склонился еще ниже и уперся грязными ладонями в колени, выразив лицом подобострастное умиление.

– Прибыл посланник от сэра Роберта Ноллиса, – отрывисто сказал он, с какой-то неуловимой злорадцей разглядывая лежащего на полу Альберта. – Ждет в холле.

Альберт опять заскреб локтями по каменному полу, перевел взгляд на руки и с удивлением обнаружил на них кольчужные рукава. С усилием приподняв голову, он понял причину неповоротливости. На нем была тяжелая кольчужная рубашка, доходящая до колен, да еще с приклепанными металлическими пластинами. А комната была вроде и той же, но в то же время отличалась. Деревянная кровать так же высилась слева, точно он упал с нее ночью. И зеркало было на месте. Но исчезла печурка в камине, да и окно оказалось завешено желтой тряпкой. По полу были разбросаны составные части металлических наручей и поножей. Освещалась комната факелом, вставленным в скобу на нештукатуренной стене. И было смрадно.

Нервно хохотнув от слабости и ошеломления, Альберт с трудом перевернулся, подтянул колени и, скрипя, начал подниматься. Но человек в комнате не остался в стороне и двумя руками ухватился за предплечье историка, помогая встать.

Выпрямившись, Альберт опасливо высвободился из чужих объятий, вновь огляделся, и мысли пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть логически. Очевидно, вчера он участвовал в каком-то костюмированном представлении, которое закончилось грандиозной попойкой и потерей памяти. На это указывали доспехи, отвратительный кислый привкус какого-то пойла во рту, сильнейшая головная боль и, косвенно, перегар от неведомого помощника в коричневой куртке. По-видимому, тот изображал на представлении лучника, а впоследствии оказался собутыльником. Альберт еще раз внимательно оглядел незнакомца уже профессиональным взглядом и нашел, что экипирован тот весьма достоверно под английского лучника XIV века. Не иначе, как давно состоит при каком-нибудь обществе реконструкции исторических сюжетов. Запах давно не мытого тела дополнял средневековый антураж. Впрочем, как показалось Альберту, от него самого пахло не лучше.

Историк причмокнул губами, пытаясь припомнить, что же такое он вчера пил. Похоже, что-нибудь вроде абсента, славящегося особым эффектом на непривычных к нему людей. Вином так память не отшибет. А вот ездил ли он вчера в архив, как было задумано, и вообще, сколько дней длится этот праздник? И с чего вдруг весь этот карнавал? Альберт задавал себе множество вопросов, но ответов в голове не было ни на один. Память пестрила средневековыми картинами, но сделать какие-то выводы о продолжительности пьянки он не мог. Точнее, мог, но отогнал эти мысли как заранее абсурдные, так как выходило, что средневековье начиналось у него чуть ли не с детства… Теперь Альберт начал понимать причину злорадного удовольствия во взгляде незнакомца. Так смотрят на того, кто по пьянке натворил дел и ждет теперь заслуженной расплаты в виде вспышек страшных озарений, утерянных денег и пропавших документов.

Альберт вытер рукой пот, оцарапав при этом лоб, и нашел в себе силы дипломатично улыбнуться. Он доковылял до зыбкого проема окна, отодрал ветхую тряпицу, но ни стекол, ни самой рамы почему-то не оказалось. И удивиться этому не успел, потому что сразу разглядел напротив башню. Стало страшно. Взгляд, который раньше свободно шел над верхушками деревьев к желтому репсовому полю, теперь перекрывался серой громадой, выросшей за ночь. Плечи уперлись в стену и не выпускали голову далеко, но того, что Альберт разглядел, было довольно, чтобы больше не удивляться никогда и ничему. Сам двор остался на месте, но уже без щебенки, с выцветшей вытоптанной травой, пятнами коричневых луж, и был окружен стенами и башнями на фоне свинцового неба, словно замок отстроили в том виде, каким он был в древности. Над аркой ворот стояли два воина в железных шлемах и стеганых кожаных куртках – таких же, как и на незнакомце. Они поигрывали длинными, в свой рост, луками и оживленно беседовали. Лесок вдали был по-зимнему черен и гол.

'Так это же сон', – с облегчением подумал Альберт, выныривая из окошка обратно в башню. Он нервно прошелся по комнате, чувствуя себя хоккейным вратарем в полной форме, взял с сундука тяжелый шлем, несколько раз суетливо поднял и опустил забрало и снова положил шлем на место. Был соблазн списать все на проделки дяди, но какой дядя сможет вдруг отстроить стены замка и добавить за ночь башни, пусть и фанерные. Значит, все-таки это сон и надо действовать по законам сна. Альберту и раньше, бывало, снились яркие сны, но чтобы так отчетливо… 'Просто перед сном много думал о Роджере Уолше, вот и приснилось, что сам стал Уолшем, – решил Альберт. – А история с зеркалом и видение рыцаря – тоже сон. И надо его досмотреть. Вот только почему так кружится голова и ноют виски? И может ли во сне так тошнить?'

Потрясенный, он ходил кругами по комнате, забыв про лучника, и все вспоминал, болело ли у него что-нибудь в снах, голова например, и почему она болит сейчас, а ехидный внутренний голос, совсем незнакомый, все подсказывал, что болит голова потому, что пил вчера с оруженосцем, и винил во всем отвратительное недозревшее вино. Голос этот был настолько непривычный и чужой, грубый и взрослый, что Альберт сам себе начал казаться чужим. Лишь любопытство останавливало от попыток проснуться.

Тут Альберт чихнул, и краем глаза заметил присутствие в комнате кого-то третьего, который мелькнул в зеркале. Альберт испуганно огляделся, никого больше не обнаружил и медленно подошел к пугающей замковой реликвии, наполняясь страшным подозрением. И тут любопытство сменилось ужасом, да таким, что Альберт непроизвольно застонал. Зеркало больше не было мутным, и в нем явственно различалось обезображенное отчаянием чужое лицо. Оно было бледное, мужественное, копна каштановых волос подстрижена под горшок, но страх сквозил в серых глазах, а брови поднялись домиком от удивления. И это лицо, принадлежащее человеку лет сорока, состаренное резкими морщинами на щеках и над переносицей, было, несомненно, тем последним, что он запомнил тогда в спальне, передвигая зеркало.

Альберт перевел взгляд на лучника, как бы приглашая его в свидетели страшных событий, но тот был спокоен и лишь нудно повторил:

– В Холле ждет. Говорит – дело срочное.

– Кто? – спросил Альберт не своим голосом.

– Я же говорю. Посланник. Сэр Ричард Гроус. От командующего Ноллиса.

Историк опустил голову, задумался, но мозг поставил заслон для новых впечатлений, опасаясь некорректных выводов. Постояв так немного со склоненной головой и придурковато вглядываясь в пламя факела, Альберт наконец вымолвил:

– Так проводи к нему.

На мгновение мелькнула нелепая мысль, что посланник не кто иной, как переодетый дядя, и сейчас все прояснится, и все рассмеются, и рухнут фанерные стены, и предъявят счет от пластического хирурга.

Рывком открыв дверь в кошмар, лучник первым зачастил по лестнице, изредка царапая макушкой шлема низкий потолок, а за ним поспешил и 'спящий'. Но поспешил – сильно сказано, скорее стал сползать в узкой кишке каменной лестницы, действительно в этот момент ощущая себя во сне, когда хочешь бежать, но еле двигаешься. Уже в основании башни, на выходе Альберт столкнулся с каким-то парнем в кожаных штанах и красной рубахе. Он нес в тазу воду, взглянул вопросительно, но Альберт не прореагировал и пролязгал мимо.

– С посланником говорить спешит, – заметил походя лучник, и парень уважительно кивнул вслед.

Альберт вдруг понял две вещи. Во-первых, что понимает этот странный язык, состоящий из гремучей смеси французского и английского. А во-вторых, что говорит на нем, как на родном, и даже думает на этой дикой тарабарщине. И еще… он откуда-то знает, что парень с серебряным тазиком – его оруженосец Уильям. Еще один сюрприз, ветром пронесшийся в больной голове.

Снаружи было сыро и накрапывал мелкий дождик, но Альберт его не замечал – пропахший скотиной грязный двор ослепил ощущениями. Взгляд Альберта в панике бегал по башням, останавливался на курах, на привязанной козе, объевшей вокруг себя всю траву и тянувшейся к куче опавших листьев, пробегал по кольчугам латников, соорудившим стол из положенной на бочку двери и играющим в кости под навесом. При появлении новообращенного рыцаря они приосанились, но игру не прервали. Историк же пожалел, что не захватил шлем. Все, что ему виделось, было настолько реально, что очень хотелось наблюдать за всем этим через прорезь забрала.

После пронизывающего холода в большом зале донжона показалось жарко. Похоже, в широком камине, занимавшем половину стены, с вечера сожгли не одно дерево. А сам зал был почти не обставлен, зато обильно увешан многочисленными гербами и оружием. С потолочных балок свешивались флаги. Сидевший же на табурете возле камина человек был тоже в кольчуге, доходящей почти до колен, и длинной белой накидке, именуемой сюрко, надетой на манер пончо и перевязанной поясом. Обязательный атрибут крестоносца, она защищала доспехи от солнца в походе, от грязи в бою и не давала им ржаветь от крови. На коленях лежал шлем. Незнакомец задумчиво чесал небритую щеку, погрузившись в созерцание тлеющих углей, железные перчатки валялись рядом на дощатом полу. Услышав, что кто-то вошел, он медленно и неохотно перевел взгляд в сторону входа, но затем поспешно встал. Сверкнувшие золотые шпоры посланника указали на рыцарское звание.

– Приветствую, капитан. У меня плохие новости, – без предисловий начал Гроус, стискивая руками шлем с забралом, известным как 'волчьи ребра'. – Мы зажаты с двух сторон. С севера, от Кана, вот-вот выдвинется Дю Геклен. Маршал Сансер со своей армией, сформированной в Шательро, находится уже около Вандома, – он сделал весомую паузу, как бы предлагая осознать всю сложность ситуации. – В итоге, сэр Роберт Ноллис принял решение уходить в Бретань, где можно переждать беспокойное время, отдохнуть и распорядиться трофеями. Он предписывает и вам направиться в аббатство Ва, в пяти малых лье отсюда, чтобы вместе с его людьми двигаться на запад.

Альберт кивнул головой, давая знать, что все понял, и тоскливо посмотрел в окно, откуда донеслось кудахтанье и какой-то шум. А посланник в ожидании ответа подошел ближе, так что Альберту в нос ударил кислый и едкий запах гонца, и стал пытливо вглядываться в лицо мнимого капитана, не пряча и собственных мыслей. А его лицо, встревоженное, усталое, также недвусмысленно намекало, что ситуация не проста, и приказ надо выполнять не медля. Однако молчание Альберта было истолковано превратно, потому что Гроус добавил:

– Я знаю: многие капитаны против. Грандисон, Кэлвли, Фицуолтер и особенно Минстерворт выказывают неповиновение единому командующему. Хотят остаться здесь на зимних квартирах, чтобы в случае чего дать бой французам. Их можно понять. Они ветераны Пуатье и Креси и не боятся никого. В Бретани же поживиться нечем, а солдатам, хочешь не хочешь, нужно платить всю зиму. Но Дю Геклен слишком хитер. Есть все основания полагать, что традиция не воевать зимой будет нарушена.

Молчать дальше было невежливо, но Альберт никак не мог сообразить, как вести себя дальше и что говорить. Особенно если принять во внимание, что это, возможно, и не сон. Тем не менее он что-то ответил Гроусу, хотя сам не понял что, поскольку прислушивался скорее к ударам крови в голове и боялся упасть. Действительно качнуло, пришлось опереться о стол, а лицо посланника стало зыбким и ушло куда-то в сторону, явив на время кого-то низенького, с развевающимися седыми волосами, который подбежал, дрожа, и широко раскрытые выцветшие глаза впились Альберту в лицо.

Усилием воли историк вернулся в этот мир, не дававший времени на раздумья, и Альберт заставил себя услышать седовласого человечка. Но тот твердил что-то невразумительное про корову, которую солдаты хотят пустить на жаркое. Тогда Альберт отстранил его, словно в тумане пошел обратно к двери, но потом опомнился и остановился рядом с Гроусом, лицо которого выражало недоумение и обиду.

– Прошу прощения, сэр Ричард, но дайте мне немного времени. Я обещаю дать ответ не позднее обеда.

– Я буду ждать вашего ответа, сэр Роджер.

Уже на пороге Альберт замешкался. Ему захотелось оказать хоть какой-то знак внимания этому усталому рыцарю, предложить кофе, которого в Европе еще не знали, или…

– Может быть… вина? – спросил Альберт.

– С удовольствием! Какое вы здесь пьете? – просветлел лицом сэр Ричард и разгладил усы.

– Я распоряжусь, чтобы подали самое лучшее, какое у нас найдется, – пробормотал историк и поспешно вышел.

Во дворе два дюжих латника вели за рога корову. Ее полные подозрения глаза своей тоскливостью соперничали с глазами седовласого человечка, который суетился рядом, словно собачка, которая лает, но боится приблизиться к невозмутимым бульдогам.

– Отставить! – зычно гаркнул Альберт, и все присутствующие развернулись в его сторону. В этот момент, испугавшись громкости собственного голоса, историк решил, что вот сейчас-то и проснется. Но ничего не произошло, правда, растерявшиеся латники все-таки отпустили корову, а инициативу перехватил седовласый, ухватившись за веревку на шее спасенной.

Не дожидаясь, чем закончится дело, Альберт с трудом поднялся к себе в комнату и застал там оруженосца за чисткой шлема. Поспешно отослав его угостить Гроуса вином, только самым лучшим, историк взял меч и покрутил его перед зеркалом. Вышло неплохо. Меч Альберт чувствовал. Похоже, сейчас он был словно тот гитарист, который, полностью потеряв память, мог играть на гитаре. Тело все помнило. Альберт улыбнулся и подумал, что, пожалуй, сможет достойно драться на мечах, ведь рыцари оттачивали свое мастерство до полного автоматизма. И скакать на лошади. Альберт и сам когда-то принимал участие в конной прогулке и его лошадь тогда лениво плелась вслед за вереницей таких же разморенных кобыл километров пять. Запомнилась прогулка только тем, что Альберта изрядно укачало. Но, надо полагать, новое тело привычнее к подобного рода забавам. И желудок крепче.

Так что же, может, действительно… это все зеркало? И это не сон, а перемещение, инициированное артефактом? И он в чужом теле? Ладно, лучше оставить на время вопросы, на которые нет ответов. Пусть пока будет версия перемещения. Конечно, версия сна куда безопаснее, и Альберту она нравилась больше, но была слишком беспечна.

Историк сел на кровать. О том, чтобы припомнить что-нибудь из прошлого этого славного рыцаря, в которого угораздило вселиться, Альберт пока не помышлял. Врожденный оптимизм на время примирил с ситуацией, но страх не ушел. Скорее, он раздвоился на страх перед сверхъестественным и страх за жизнь. Радовало лишь положение капитана: все-таки при нем оруженосец, нянька средневекового рыцаря, и тот поможет разобраться в ситуации. Да и свободное владение древним языком уже подспорье. Возможно, Альберт мог и читать, только пока не попадалось на глаза ни одной книги или свитка. Не без усмешки подумал он о том, что если удастся вернуться, то в чтении древних документов сможет превзойти и самого профессора. Да и не только в этом.

Но это единственное приятное соображение промелькнуло и сразу погасло, остальные же мысли являлись одна другой мрачнее. Не обошлось без идеи, что он находится в сумасшедшем доме. Неприятный вариант, однако многое объясняющий. К примеру, ночью на голову мог обвалиться потолок, Альберт повредился рассудком и теперь воспринимает докторов и пациентов как средневековых воинов. И Гроус на самом деле – лечащий врач, а лучник – медбрат. Седовласый человечек – Наполеон. Учитывая характер работы и то, сколько места в голове всегда занимало средневековье, это не так уж и невероятно. Бередили также голову мысли о колдовстве, о различного рода искривлениях пространства и времени, но тут уж он ничего определенного сказать не мог, потому что ни в колдовстве, ни в его физических аналогах не разбирался.

Как же теперь действовать? Альберт в который раз подошел к зеркалу. Оно почти не отличалось от того, что было в комнате его времени. Рама, конечно, посвежее, да сама зеркальная поверхность не такая мутная… Поможет ли оно вернуться? Посоветоваться было не с кем. Никаких других артефактов на примете не было, как и сведений о местожительстве волшебников в этих краях. Хорошо бы поговорить с хозяином замка, вдруг подумал Альберт. Уж он-то, наверное, что-нибудь знает обо всем этом.

5

Приняв решение относиться к окружающему миру с той невозмутимостью, с какой вспоминают странный сон, но не теряя при этом бдительности, Альберт направился разыскивать хозяина замка. У двери он опять столкнулся с Уильямом и после сложных пространных фраз и осторожных полувопросов выяснил, что хозяина в замке нет, но и не повешен он над воротами, а скрылся еще до появления англичан. Открыл же ворота управляющий, тот самый седовласый, испугавшись осады. Причем, подлец, выторговал неплохие условия, хотя замок, по сути, защищать было некому. Но это выяснили уже после, что, впрочем, не помешало замок как следует разграбить. 'Однако убит никто не был', – добавил Уильям.

Беседа упрочила Альберта во мнении, что легкомыслие в принятии решений может сильно аукнуться, и поручил оруженосцу привести седовласого в комнату. Уильям заменил тлеющий уже факел в скобе на новый и поспешно ушел, а историк остался ждать, сидя на кровати, прислушиваясь к затихающему стуку сапог на лестнице. Он размышлял, что если сам сможет драться на мечах и скакать на лошади, то и Роджер Уолш, попав в его, Альберта, тело, тоже сможет водить машину. Эта мысль еще до конца не сформировалась, вызвав лишь какие-то безотчетные подозрения, когда дверь скрипнула, и в комнату неслышно, как привидение, зашел бывший управляющий.

Как понял Альберт, исходя из своих небогатых пока наблюдений, Ришо, а именно так звали седовласого человечка, принадлежал к тому типу преданных управляющих, которые готовы рисковать жизнью ради хозяйского добра. Упирая на добровольную сдачу замка, Ришо всеми силами препятствовал разграблению, правда, безуспешно, хотя и рисковал быть заколотым. Он сидел теперь перед Альбертом, маленький, морщинистый, с воздушной шапкой седых с желтизной волос, и тревожно ерзал в единственном деревянном кресле, на которое ему указал историк. Он походил бы на сказочного гнома, свесившего короткие ножки, но в его лице не было ничего забавного. Лоб был большим и выпуклым, а черты лица мелкими. Испуганное выражение глаз то и дело сменялось горделиво-задиристым.

– Мы уходим, и путь наш будет тяжел и долог, так что я могу обещать: из замка будет вывезено немного, – приободрил его Альберт для начала.

– Я сразу понял, что имею дело с благородным человеком, – ответил Ришо, и в его глазах засверкали вполне искренние слезы благодарности.

– Благородным людям особенно нужны деньги, – заметил Альберт. – А рыцаря кормит только война.

Ришо при упоминании о деньгах сглотнул, лицо его отвердело, а глаза куда-то убежали, как у подвыпившего водителя при проезде полицейского поста. Помолчали.

– Скажите, что это за зеркало висит в моей комнате? – с деланным равнодушием спросил Альберт и качнул головой. Он уже научился управлять своим новым голосом.

Ришо не спешил поднимать глаза, о чем-то размышляя, а затем неожиданно и цепко взглянул на историка из-под сведенных кустистых бровей, словно пытаясь застать врасплох.

– К сожалению, оно испорчено, – ответил наконец он. – Мутное. Его цена теперь невелика. Да и разобьете по дороге. Не забирайте, пожалуйста, – неожиданно жалостливо попросил он.

– То, что мутное, я и сам заметил, а не связано ли с ним каких-либо особенностей или странностей? Оно вызывает необычное ощущение.

– Какого рода ощущение? – опять насторожился Ришо, но уже по-другому. В его вопросе теперь было больше интереса, чем испуга. Альберт отметил это, потому что в свою очередь внимательно следил за выражением лица управляющего. Ришо же, не дождавшись ответа, предусмотрительно добавил:

– Говорят, его владелец будет проклят! – последнее слово он произнес с легким искусственным подвыванием, что, видимо, имело целью окончательно обезопасить зеркало от суеверного рыцаря.

'Если долго говорить загадками, – подумал Альберт, – то управляющий, чего доброго, решит, что зеркало готовят к приватизации, и всячески будет уводить от его истинной ценности. Открытие же правды, скорее всего, не принесет никаких дополнительных проблем, но, возможно, позволит выманить что-нибудь интересное'.

– Не связаны ли с этим зеркалом какие-нибудь предания, касающиеся переселения душ? – выдохнул Альберт. Ему сразу стало легче, причем настолько, что тело под кольчугой расслабилось и обмякло.

– С чего вы это взяли? – Ришо совсем забился в кресло, и ноги его уже торчали параллельно полу.

– Я вчера заснул в одном времени, а проснулся здесь совсем в другом, – доверительно сказал историк, как нечто само собой разумеющееся. – Надеюсь, вы меня понимаете? Вы образованный?

Ришо слез с кресла и медленно, бочком, подошел к Альберту. Так подходят к хлипкой клетке с опасным хищником. Глаза их оказались на одном уровне, и видно было, как выходил из Ришо страх, сменяясь превосходством, которому историк пока не видел объяснения.

– Вот как… – произнес Ришо с облегчением, словно узнал в разбойнике, преградившем ночную дорогу, друга детства. – Очень интересно. Но помочь я вам не смогу, как не смог помочь и своему хозяину.

– Хозяину? – переспросил Альберт, потому что все еще не понимал хода мыслей управляющего.

Ришо сел обратно в кресло, но это был уже совсем другой человек. Он стал до такой степени уверенным и спокойным, словно у него в кулаке появилось яйцо со смертью всех англичан, находившихся в замке.

– Хозяин мой покинул замок незадолго до прихода англичан. Думаю, он сейчас в армии коннетабля Дю Геклена.

– А чем вы ему не смогли помочь? – спросил Альберт. – Не уберегли от призыва?

– Чему вы сейчас больше удивляетесь? Моему легковерию или самообладанию? – горделиво спросил Ришо. – Да, меня не поразили ваши слова. В моем хозяине сейчас тоже человек из другого времени, – и Ришо счастливо рассмеялся, с удовольствием глядя на ошеломленное лицо лжерыцаря. – А ведь я сразу понял, что разговариваю не с Уолшем. Капитан здесь уже пару недель. И он говорил не так. Но не это главное. У вас сейчас такие же изумленные глаза, какие были первое время у того образованного человека, что вселился в моего хозяина. И он мне многое поведал. Он тоже очень хотел вернуться обратно. Вы ведь очень хотите?

– Когда я пойму, что это не сон, то захочу не меньше твоего хозяина. А пока мне просто интересно, – серьезно ответил Альберт.

– А как вы убедитесь, что это не сон? Накричавшись на дыбе? – ехидно улыбнулся Ришо. – Приходите в себя быстрее, пока не поздно.

– А тот, кто обосновался в вашем хозяине, придумал, как вернуться в свое время?

– За этим-то он и отправился в Париж.

Ришо покойно сложил ручки на животе, и принялся рассуждать:

– Мы с новым хозяином много говорили на эту тему. Надо сказать, я не сразу поверил, думал, он меня разыгрывает или заболел. Прежде он меня часто разыгрывал… Но я единственный человек в этом замке, который умеет читать и писать, так с кем же ему было еще говорить? – Ришо горделиво выпрямился. – Не с монахами же, которые никого, кроме дьявола, в человеке не замечают. Да поговори он хоть с настоятелем аббатства Ва, так хозяина, чего доброго, сожгли бы за ересь, и влияние короля не помогло бы. Но я поверил. И мы вместе искали для него дорогу назад.

Альберт слушал Ришо и размышлял о своем собрате по несчастью. Уж не о современном ли владельце замка Курсийон идет речь? Не о том ли самом, чье тело лежит сейчас в коме в какой-то больнице. Видно, хозяин замка из настоящего стал хозяином замка из прошлого, задолго до Альберта испробовав на себе туман загадочного зеркала.

Он этих мыслей Альберту стало дурно, но слабость при Ришо выказывать не хотелось.

– Как вы искали путь назад? – глухо спросил он.

– Мы разбирали имеющиеся в замке свитки, чтобы узнать, откуда появилось зеркало. Мы размышляли об обстоятельствах, сопутствовавших перерождению. Оно произошло в полнолуние, но очень давно, еще до чумы. А в вашем случае перерождение произошло, наверное, этой ночью?

– Этой ночью.

Ришо кивнул и продолжил:

– Зеркало было привезено одним из Курсийонов. Из того самого похода, когда по приказу французского короля отряд рыцарей под предводительством Гийома Ногаре захватил Папу Бонифация Восьмого. Три дня грабили дворец Римского Папы. Много там было вещей не просто ценных, но особенных… Предок хозяина взял тогда зеркало в числе прочей добычи, не зная, что оно из себя представляет. Мы нашли указание на это. Вот только манускрипт, который описывает свойства этого колдовского инструмента, находится не здесь.

– Это не тот ли папа Бонифаций, которому принадлежит фраза: 'Молчание – знак согласия'?

– Возможно. Сам-то он не очень любил соглашаться, как и молчать. Но это не важно.

– Так, а где манускрипт?

– Так… в Париже, скорее всего, – ответил Ришо с долей иронии. – Поэтому новый хозяин туда и отправился, как я уже сказал.

– Следующее полнолуние только через месяц… – пробормотал Альберт тоном безнадежно больного. – А до этого обратно… никак?

– Полнолуние обратно вернуться не поможет, – Ришо расплылся в злорадной улыбке, которую, впрочем, тут же попытался скрыть. – Что только мы не пробовали, ничего не получилось. А тут еще эти англичане… Новый хозяин знал, чем закончится их поход, и отправился в путешествие на север, пообещав, что вскоре вернется с армией коннетабля.

– Это было разумно, – пробормотал Альберт. – Только вот что делать теперь мне? Ожидать его здесь?

Ришо развел руками:

– Ничего не поделаешь.

'Однако, – подумал Альберт в прострации. До возвращения владельца Курсийона может произойти все, что угодно, особенно если учесть, с кем он вернется. А мне сейчас надо решать, выдвигаться ли к людям Ноллиса, чтобы идти с ними на запад, или…'

– Лучше не брать зеркало, – опередил Ришо мысли историка. – Не исключено, что потревожив артефакт, вы навсегда лишите себя возможности вернуться. Уж не говоря о том, какое это будет несчастье для моего бедного хозяина.

– Но мне надо уходить. Я тоже знаю историю вашего времени, и это знание подсказывает мне убираться отсюда как можно быстрее. Удерживать такими силами замок бессмысленно, если сюда придет французская армия. А она сюда придет. И у меня, как у капитана небольшого отряда, только и остается времени, чтобы покинуть ловушку.

Ришо прищурился.

– А вы попробуйте перехитрить своих людей. В конце концов, лично вы Англии на верность не присягали. Покиньте замок, потихоньку оторвитесь от своего отряда и возвращайтесь сюда. Я вас спрячу до поры. А когда вернется мой новый хозяин, он все поймет. И вы попробуете вернуться в свое время вместе.

'А ведь это идея, – подумал Альберт. – И прекрасная идея. По дороге в аббатство, улучив момент, можно покинуть отряд и вернуться в Курсийон. А здесь Ришо спрячет меня в подземелье'.

Сквозь мысли донесся шум со двора, он мешал сосредоточиться, и Альберт подошел к окну. У телег гомонили лучники, и, кажется, завязывалась драка.

'А интересно, – вновь подумал он, – есть ли какая-то возможность упрочить свое положение в этом зыбком средневековом мире, используя современные знания? Что можно применить здесь для повышения шансов на выживание?'

– В замке есть порох? – спросил Альберт, не оборачиваясь. – И вообще, вы что-нибудь слышали о порохе и бомбардах?

– Новый хозяин тоже этим очень интересовался. Только уже давно известно мудрым китайцам, что если смешать селитру с углем и к смеси поднести огонь, то смесь эта вмиг вспыхнет и быстро сгорит, с силой отбросив все вокруг. Китайцы издавна изготовляли эту смесь и сжигали ее по праздникам для потехи. А отступники-арабы заперли эту смесь в трубу и заставили ее работать на войне – толкать ядро. Только откуда здесь порох? Он стоит очень дорого, его заказывают у итальянцев, как и бомбарды. А замок, сами видите, не блещет богатством, – Ришо развел руками. – Да и чем вам помогут бомбарды? Не уж-то штурмовать чего решили?

'Бомбарды, конечно, не помогут, – думал Альберт. – Но какой-нибудь примитивный пугач я бы смастерил… Впрочем, с такой ситуацией в металлургии ничего существенного пока сделать не удастся, и много еще пройдет времени, прежде чем Ришелье распорядится на всех отливаемых пушках чеканить на латыни: 'Последний довод королей''.

Он отошел от окна и начал мерить шагами комнату. Все-таки, сидеть в подвале не выход. Что можно будет рассказать по возвращении? Пожалуй, разве что эссе о темницах древности получится жизненным. Да и не хотелось ставить себя в зависимость от Ришо. Человек он, кажется, неплохой, но кто знает, что у него на уме. К тому же, если принять во внимание рвение в защите хозяйского добра, он не долгожитель.

– Ришо, как ты думаешь, смогу ли я выдать себя за французского рыцаря?

– Вам бы, для начала, за английского научиться себя выдавать… Ваши люди тоже не слепые.

– Но ведь существуют же странствующие рыцари? Может такой рыцарь дать обет не показывать лицо и закрыть герб на щите чехлом?

Ришо криво улыбнулся.

– Но не в военное же время. На войне рыцарей знают в лицо. К тому же, без охранной грамоты… Нет, думаю, лучше будет, если новый хозяин сам вас найдет.

– Мне не хочется сидеть целый месяц в подвале, Ришо, в ожидании твоего господина.

– Это ваше право. Но как бы вам не пришлось сидеть гораздо дольше в крепости Ле Мана, в ожидании палача, – Ришо отвел глаза. – И потом… Вы ведь не рыцарь. Новый хозяин говорил, что в ваше время нет рыцарей. Вы не потеряете честь, просидев месяц в подвале.

– Кстати, а какое сегодня число?

– Четвертое декабря 1370-го года от Рождества Христова. В вашем же времени, вероятно, начало лета?

– Да… Как ты это понял?

– Это все зеркало, сэр. Оно все наизнанку выворачивает.

Но Альберта в данный момент больше интересовало число. Четвертое декабря 1370-го года.

6

Не хотелось Альберту отпускать Ришо, но надо было идти к Гроусу. Ключевая фраза 'Дю Геклен вышел из Кана' была произнесена, а значит, пошел отсчет и опасность приближалась. Медлить с ответом нельзя. Мысль об уходе в Бретань тревожила, пугала, но и оставаться в замке гарнизоном в сорок боевых единиц в ожидании французов глупо. Не запомнив точной даты битвы при Понвалене, Альберт знал, тем не менее, что начало изгнанию англичан положено в начале декабря. И будет сначала разбит корпус Грэндисона, крупнейший среди оставшихся здесь отрядов англичан, усиленный людьми нескольких примкнувших к нему капитанов. И почти сразу же будет взято Сансером аббатство Ва, куда устремятся остатки разбитой армии. Преследуя побежденных, маршал зайдет в Курсийон, а затем, кажется, поспешит к замку Рийе.

Альберт позвал оруженосца, затребовал теплую воду и чистое нижнее белье, разделся и с удивлением обнаружил на груди, на веревке, кольцо с крупным бриллиантом в довольно грубой золотой оправе. При других обстоятельствах это было бы занятно, но сейчас историк лишь недолго повертел кольцо в руке, разглядывая в свете факела, а вернувшийся через четверть часа Уильям застал Альберта уже за изучением нового тела. Тело нареканий не вызывало, было оно, безусловно, мускулистее оставленного в будущем, покрыто шрамами… и совсем чужим. Альберт чувствовал себя словно во взятой на прокат машине, когда над управлением не задумываешься, но чертовски непривычно.

Ополоснувшись над тазиком, причем его не оставляло ощущение смутной брезгливости, Альберт надел брэ, похожие на укороченные кальсоны, белую рубаху и позволил оруженосцу себя побрить. Затем снова надел плотный простеганный гамбезон, уже с помощью оруженосца натянул через голову кольчугу с металлическими пластинами, и занялся ногами. Уильям подбирал с пола составные части поножей, отдельно на бедра, колени и голени, и привязывал их ремешками. Ужасно неудобные металлические башмаки с острыми носами Альберт, покряхтев, надел сам. Потом дошла очередь до наручей, шею прикрыл кольчужный воротник, а далее следовала стеганая шапка для смягчения удара по шлему. Накидка, пояс и перевязь довершили одеяние. На поясе были кинжал и кожаный кошель, в котором позвякивали монетки, на перевязи – длинный меч. Шлем с перчатками прихватил оруженосец.

Выйдя на воздух, Альберт задумчиво уставился на воскресшие башни Курсийона и не сразу заметил застывшего, словно изваяние, сержанта. Этот рослый, уже немолодой латник с нечесаной ржавой бородой, которая, казалось, переплелась со звеньями кольчуги подобно плющу, стоял, положив ладони на длинную рукоять боевого молота, известного как 'соколиный клюв'. Такой молот легко проламывал шлем вместе с головой. Во дворе же тренировались лучники, стреляя по раскрашенным деревянным кругам, а сержант наблюдал за ними, презрительно скривившись, и крупные губы его, изрезанные белыми шрамами, неслышно шевелились.

– Мы уходим в Бретань, – после некоторого молчания сказал Альберт, встав рядом. – И надобно сделать это быстрее.

– Нужны еще телеги, – подумав, сказал сержант, не спеша отводить взгляд от лучников.

– Не нужны даже те, что есть. Нечего отягощать себя барахлом. Надо взять самое ценное и навьючить на лошадей, – Альберт говорил, тоже глядя в сторону, следя за тем, как впиваются в дерево стрелы, потому что говорить с незнакомым человеком, как со старым знакомцем, без актерских задатков было очень тяжело.

– Солдаты будут роптать, – сержант повернулся и странно посмотрел на рыцаря.

– Да уж, они готовы нести свое добро и на спинах.

– А хоть бы и на спинах… Золото к земле не тянет.

– Тогда французские стрелы притянут их к земле! – разозлился Альберт и непроизвольно положил ладонь на рукоять меча. – Да и много ли в телегах золота? Перины да медные лампы в этих телегах.

– Луки у французов слабоваты, к земле меня прижать, – буркнул в ответ сержант. – Ну, а как распорядимся провизией? У нас ее довольно много, не считая той, что можно забрать из замка, – он принял деловой вид и стал перечислять: – Соленая треска, круглые сыры, бочонок ячменного пива, три бочонка вина, шесть бочек солонины, десять бутылей масла, бочонок горчицы…

– Свою провизию мы возьмем, – перебил Альберт. – А из замка ничего брать не надо. Увезти бы то, что есть…

– Как будто вы не были в Бретани, сэр… Там даже мыши не найдешь. Эх… – покачал головой сержант, но спорить больше не стал и злой тяжелой походкой направился к лучникам.

Альберт уже заходил внутрь замка, когда ему в спину ударил гул недовольных голосов. А ведь телеги, накрытые просмоленными дерюгами, действительно перегружены, и это видно невооруженным глазом. Понятно, что солдатам везти награбленное легко и приятно, но опасность требовала мобильности.

Камин погас, и в полумраке холла раздавался богатырский храп Гроуса. Он разлегся на столе, подложив под голову полено, и казалось, что козлы, на которые была положена столешница, сейчас не выдержат и разъедутся. Историк невольно улыбнулся при виде этой картины и нарочно задел деревянными ножнами железную решетку камина, чтобы разбудить рыцаря.

– Итак, я принял решение отправиться с сэром Робертом в Бретань, – объявил он. – Полагаю, надо выступать немедленно?

– Особая спешка ни к чему, – зевнул Гроус, потягиваясь. – Корпус Ноллиса уже покинул эти места, а верные ему люди пробудут в аббатстве Ва еще несколько дней. Главное для меня – ваше слово, – он неохотно присел на хрустнувшей столешнице, свесив ноги, и взгляд его остановился на кувшине с вином. Гроус тут же протянул руку и жадно припал к кувшину, а судя по тому, как высоко он его поднял, вина там оставалось немного.

Ответ неприятно озадачил. Ведь Альберт уже рассчитал, что спокойно дойдет с Гроусом до расположения Ноллиса. Ну а там и до замка Дерваль на бретонской границе, куда, согласно хроникам, командующий добрался благополучно и где провел всю зиму. Там будет возможность все обдумать и найти способ встретится с французом – хозяином Курсийона. А теперь выходило, что Альберт присоединится к оставшемуся в аббатстве гарнизону только для того, чтобы там погибнуть, ведь Дю Геклен уже в пути, и битва при Понвалене состоится со дня на день… После этого англичан будут искать с собаками по всей округе, и лишь не многим из них повезет проделать унизительный путь в телегах до Ле Мана, чтобы гнить в тюрьме в ожидании выкупа или смерти. Английская тактика выжженной земли лишь богатым давала возможность уцелеть в случае поражения.

– Хотелось бы отправиться вслед за Ноллисом немедля. Можно убедить гарнизон аббатства выступить уже завтра? – осторожно спросил Альберт, понимая, как бессмысленно пытаться переиначить историю. – Французы могут отрезать нас от моря.

– Таков приказ. Ждать несколько дней тех, кто образумится.

'Уж лучше спрятаться в Курсийоне, чем идти в аббатство, – встревожился историк. – Надо что-то придумать'.

– Видите ли, сэр Ричард, ночью мне было видение, – он начал импровизировать, напустив загадочный вид. – Пресвятая Дева сказала, что надо быстрее уходить из этих мест, ибо французы большими силами объявятся здесь буквально на днях.

Гроус слушал внимательно, без усмешки, но потом лишь пожал плечами:

– На все воля божья. Если суждено сражаться – значит, будем сражаться.

– Пресвятая Дева сказала, что нам суждено потерпеть поражение… – скорбно проговорил Альберт. – Сэр Роберт мудр и уводит войска на зиму в Бретань. Он не хочет, чтобы его армия погибла напрасно. И нам надо поспешить с ним соединиться.

Настала очередь Гроуса призадуматься. Но Альберт не хотел давать ему время на размышления с неизвестным исходом, ибо этот человек был нужен, чтобы дойти до Ноллиса. В местности Альберт, естественно, не ориентировался. Не мог же он полагаться только на оруженосца или неграмотного сержанта. Добравшись же до Ноллиса, он уже будет примерно знать, как поступить. После того, как отшумит эхо битвы и отловят последних англичан на всей местности от Тура до Ле Мана, под видом странствующего французского рыцаря можно будет вернуться в Курсийон. План был зыбок, но он был.

– Сэр Ричард, – Альберт старался говорить как можно убедительнее, – я предлагаю вам отправиться в дорогу не медля. По пути мы зайдем в аббатство и попытаемся уговорить гарнизон отправиться с нами. Но в любом случае, завтра я со своими людьми буду уже далеко, с гарнизоном Ва или без него.

– Ишь, как вас Пречистая Дева напугала… – подозрительно нахмурился Гроус. – А еще утром раздумывали… Да и не слишком ли мало у вас людей, чтобы делать подобные предложения сэру Мэтью, коменданту гарнизона? Впрочем, дойдем до Ва, а там видно будет.

– Я уже отдал приказ своим солдатам. Вечером мы уже будем в аббатстве, – сказал Альберт и, звякая доспехами, вышел из зала. В коридоре он столкнулся с Уильямом, и вместе они пошли в конюшню.

Своего серого коня Альберт узнал сразу и не только потому, что оруженосец взял его, уже оседланного, под уздцы. Просто могла ли быть у рыцаря, капитана, не самая красивая лошадь? Уильям, крякнув, подсадил Альберта и, несмотря на все опасения, историк достаточно уверенно выехал во двор, удивляясь новым и в то же время таким знакомым ощущениям. Ведь главное при езде на лошади – это раскованность и свобода движения – учил когда-то инструктор, приговаривая, что если боишься упасть, судорожно хватаешься за седло, наклоняешься вперед и цепляешься за лошадь как клещ, то лучше сразу учиться падать. Альберт же сейчас чувствовал себя на коне так, словно стаж верховой езды у него не меньше, чем водительский.

Процесс облегчения повозок тем временем принял скандальные формы. Альберт нарочито сделал вид, что это его не касается, предоставив сержанту самостоятельно разбираться с солдатами, а сам продолжал гарцевать по двору, краем глаза различив в окне признательно поблескивающие глаза Ришо. Очевидно, тот принял решение по разгрузке как дань сговору.

Уильям, как и подобает вышколенному оруженосцу, был уже готов, облачен в кольчугу, подал Альберту шлем с красным плюмажем и помог приторочить маленький треугольный щит слева к седлу. Наконец-то представилась возможность рассмотреть при дневном свете 'свой' герб. Принято считать, что первые гербы формировались как память о заслугах в покорении Святой Земли. Так, арка на гербе порой означала отвоеванный мост, шлем – захваченное вооружение грозного врага, меч – большую битву, а полумесяц – низложение страшного мусульманина. Таких символов было множество. Пики, повязки, ограды, например, свидетельствовали о взятых и разрушенных преградах, а такие символы, как лев и орел, говорили о неукротимой храбрости и высшей доблести. На щите же Уолша было три башни, что означало, по-видимому, три взятых замка, а звезда в правом верхнем углу, возможно, символизировала ночной бой какого-то предка.

Полуторный меч, так называемый 'бастард', которым особенно удобно рубиться в конном строю, наконец-то не доставлял неудобств. Ведь при ходьбе, слишком длинный, он чиркал по полу. Альберт выдвинул меч из ножен. На блестящем клинке был выгравирован девиз: 'Я там, где война'.

Надевая протянутые Уильямом железные перчатки, Альберт обратил внимание, что из левого кулака идут два толстых длинных шипа сантиметров по двадцать – приспособление, известное ему как 'шпаголом'. Пойманный между шипами меч противника ломается поворотом руки.

Закончив изучать экипировку, Альберт осмотрел солдат, угрюмых от того, что уходят из сытного места, да еще и оставляют часть добычи. Лучники навьючивали свои маленькие лошадки Хэкни, латники, у которых таких лошадок было по две, кричали на своих слуг, ронявших впопыхах вещи, Гроус же был уже на лошади, а его оруженосец – паренек в короткой кольчуге – гарцевал рядом. Наконец, покончив со сборами, сержант забрался на дородную кобылу, и Альберт скомандовал открыть ворота.

Взвизгнула решетка, и цепи заскрежетали в пазах, сдерживая опускаемый мост. Стукнули где-то тяжелые противовесы. Больше шестидесяти человек, включая слуг и священника, проехали под решеткой. Разворошенные телеги с кучей перин, узлов и сундуков остались во дворе, Альберт же, к удивлению солдат, не стал отдавать приказа сжечь все это добро, чем вызвал дополнительный недовольный ропот.

Отряд покидал замок. По тем временам это была уже сила и гарнизоны редко превышали такое количество. А издали, вместе со сменными лошадьми, отряд так вообще смотрелся внушительно. И вот копыта Альбертова коня гулко застучали по доскам зыбко дрожащего моста, перекинутого через ров, а седок испытал восторг, смешанный со страхом. Золоченый рог на конском железном налобнике недвусмысленно указывал дорогу в неизведанное. Веер начищенных металлических пластин на шее лошади создавал ощущение непреклонной силы, влекущей вперед. Такое чувство бывает, когда подходит очередь на головокружительный аттракцион, обещающий незабываемые впечатления по части ужаса. А сильные эмоции – это как раз то, к чему все стремятся, порой, не отдавая себе в этом отчета.

Склон холма, по которому двигался отряд, сначала щетинился редким кустарником, а затем постепенно перешел в редкий смешанный лесок, пролегавшая же через него дорога стала больше похожа на козью тропу. Но трава по зимнему времени уже легла, и продвигались вполне сносно. Во главе своего малого войска под глухой стук копыт и бряцание железа Альберт размышлял о превратностях судьбы, а из-за спины доносился гул солдатской болтовни. Но он не оглядывался. Да и не просто было оглядываться в шлеме.

В этом голом декабрьском лесу, бесснежном и по-осеннему унылом, историк сразу оказался во власти тревоги. Все-таки замок, при всей его уязвимости, самими стенами своими, казалось, защищал от внешнего мира. Характер тревоги был болезненным, мистическим и давил посильнее нагрудника. Альберт вспомнил, как однажды на даче он вышел ночью на открытую террасу. Немного постояв, собрался уже возвращаться в дом, как в глубине сада раздался шорох. Вглядевшись, он смутно различил силуэт собаки. Она стояла неподвижно, намерения ее были неясны, как и то, каким образом собака попала на участок. Если бы он увидел собаку в саду днем, то, скорее всего, испытал бы лишь любопытство или раздражение. Но антураж ночи и странная неподвижность собаки, ее горящие глаза, раскрасили воображение таким ужасом, что Альберт поспешно нащупал за спиной дверную ручку. Хотя был не робкого десятка. Так и сейчас, все известное, все изученное и заученное о средних веках, такое на первый взгляд романтичное и интересное, вдруг проникло в сознание своей реальностью и перестало быть чем-то романтичным и интересным.

Сразу за лесом потянулись поля, тусклые и пожухлые, а по правую руку вдали у рощи виднелась деревянная церковь, вокруг которой лепились немногочисленные хижины. И сразу же поплыл над равниной далекий тягучий звук набата, вслед за которым от домов под прикрытие деревьев устремились редкие стайки крестьян, очевидно, приняв отряд либо за английских фуражиров, рыскавших по округе в поисках провианта, либо за кого похуже.

Время, между тем, перевалило за полдень. Французская зима в этом году была хоть и не морозна, но дождлива, и без прямого солнца латы забирали тепло у тела. Разве что помогала до поры толстая стеганая поддевка. Альберт уже давно чувствовал себя неудобно, да еще накаляло нервы желание почесаться, которое, как известно, тем сильнее, чем меньше возможность это сделать.

Направление к аббатству историк примерно знал, так как успел изучить карту местности. Однако за перекрестком у большого дуба, где их путь пересекла мощеная дорога, Альберт, как бы невзначай, пропустил Гроуса вперед и наблюдал теперь его железный затылок, по которому растрепались пыльные шелковые ленты. Уильям же спокойно ехал рядом, сонно покачиваясь в седле, и его жидкие светлые усики топорщились. А в Альберте наконец-то проснулся историк и ему захотелось поговорить.

– Так сколько тебе лет, Уильям? – спросил историк.

Оруженосец недоуменно повернул голову.

– Вы же знаете: двадцать, – ответил он.

– Знаю, знаю, – рассмеялся Альберт. – Я хотел лишь напомнить, что у тебя еще есть целый год для подвига. И ты станешь рыцарем.

Уильям благодарно склонил голову.

– А для рыцаря, мой храбрый Уильям, не только важно совершать подвиги, но и уметь о них рассказывать. Ты умеешь красиво рассказывать?

– Я еще не совершил подвига и не знаю, сумею ли я красиво рассказать о нем, – ответил оруженосец, недоверчиво глядя на Альберта.

– Тогда тренируйся в искусстве рассказа сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, раз уж мы бредем по этой дороге. Ты смог бы пересказать мне наш поход с того момента, как мы высадились на французской земле и до этого самого момента? – Альберт хитрил и радовался собственной выдумке.

– Кале – наш город, – ответил Уильям. – Разве можно говорить о нем как о французской земле, сэр Роджер?

Альберт вспомнил, что Кале – весьма специфичный город. Его жители сражались так упорно, что после захвата англичанами французы были изгнаны, а в опустевшие дома заселены только англичане, специально вывезенные с острова. Это напомнило историю Кенигсберга, ныне Калининграда, с той только разницей, что местным немцам перед погрузкой в эшелоны в 1946 году разрешено было взять с собой по шестнадцать килограммов личных вещей. Однако Кале не стали переименовывать, а спустя более чем двести лет английского владения, город вернулся Франции.

– Верно, будущий рыцарь, мы высадились в Кале, а это наш город, и клянусь святым Христофором, будет нашим всегда! – воскликнул Альберт, не боясь переиграть. Восторженность для рыцаря была естественна. – Так расскажи о нашем путешествии так, как бы ты рассказывал об этом в кругу родных и друзей в нашей родной Англии!

Очевидно, эта идея пришлась по вкусу и сержанту, потому что он пришпорил кобылу, чтобы подъехать поближе и лучше слышать. Но оруженосец не был так воодушевлен.

– Но, сэр Роджер, мы ведь еще не успели ничего сделать. Из-под Парижа мы ушли, потому что эти трусы отказались выйти на бой. А я так хотел участвовать в овладении Парижем… Всю осень ходим здесь, захватывая только малые замки и монастыри. Да и те в большинстве сами сдаются.

– Зато я тебя как следует натренирую, – донесся сзади голос сержанта.

– И то верно, Томас, – вздохнул оруженосец.

– Ничего, самые главные подвиги не за горами, – бодро сказал Альберт и тут же помрачнел, вспомнив предстоящую битву при Понвалене. Но, так как сиюминутной опасности не предвиделось, историк снял надоевший шлем и прицепил его к седлу.

7

Длинная каменная стена аббатства, покрытая засохшим вьюном, словно сетью кровеносных сосудов, основанием уходила в густой колючий кустарник. Она была невысока, всего-то в два человеческих роста, и за ней желтели многочисленные монастырские постройки. Особенно выделялся массивный церковный собор, больше похожий на донжон крепости, чем на церковь, что было неудивительно для того опасного времени. А на стенах, окружавших монастырь, было заметно множество фигурок, и по характеру их передвижения чувствовалось, что гарнизон в замешательстве. Эту суету можно было бы объяснить появлением на горизонте вооруженного отряда, но уж слишком сильное напряжение чувствовалась в далеких зычных криках и опущенном забрале рыцаря, который выглянул с площадки над аркой монастырских ворот. В отряде тоже почувствовали недоброе, по крайней мере, гомон за спиной затих.

Альберт пришпорил коня и вместе с Гроусом подъехал к воротам чуть раньше остальных. Над прямоугольным каменным зубцом сначала заколыхался синий плюмаж, а потом высунулся и владелец плюмажа, в шлеме, похожем на серебряное ведерко с прорезями для глаз.

– Сэр Роджер Уолш прибыл со своим отрядом по приказу Роберта Ноллиса! – крикнул Гроус, взяв на себя роль глашатая.

Плюмаж качнулся, рыцарь выпрямился, уставившись прорезью в горизонт, и молча отошел обратно за обломанные зубцы. За ветхими деревянными воротами послышалась возня, и к моменту подхода отряда створки медленно распахнулись. Уже внутри Альберт обернулся. Ворота – а это были северные ворота – были поспешно закрыты. Альберт скептически посмотрел на единственную балку, вставленную в скобы. 'Десяток солдат с бревном, и балка треснет', – подумал он.

Альберт спешился и вновь ощутил на себе вес доспехов. Однако в воздухе витало такое напряжение и страх, что сейчас, пожалуй, он бы предпочел, чтобы на нем были гораздо более тяжелые латы. А встречавший их рыцарь поднял забрало и тяжело, вразвалку, подошел к вновь прибывшим.

– А, сэр Роджер… Добро пожаловать в аббатство, – тускло сказал он, пересчитывая глазами прибывших с Альбертом людей. – И почему я не ушел с Ноллисом, а остался со своим сбродом в этом проклятом месте? – горестно спросил он.

Оставив его риторический вопрос без ответа, Альберт начал рассказывать о своих планах, но комендант гарнизона слушал рассеянно, будто слова мешали ему прислушиваться к звукам грозы, надвигавшейся с севера. Взгляд у него был отсутствующий, он то и дело нервно кусал губы, и все время поворачивал лицо к северу. Однако меньше чем через минуту выяснилась причина его столь неучтивого поведения. Только что он получил известие о разгроме англичан под Понваленом.

– Да, подлый Дю Геклен разбил Грэндисона, – сказал он. – И еще нескольких капитанов с ним… Наши потери около семисот человек. Несколько оруженосцев прибыли с поля боя и сообщили эту дурную весть. Прислал гонца и Уолтер Фицуолтер, который не участвовал в битве, потому что расположился лагерем южнее Понвалена, совсем рядом. Он сейчас подойдет сюда со своими людьми, – комендант говорил хрипло, словно у него пересохло в горле. – У сэра Уолтера человек сто, и до его подхода я не собираюсь ничего предпринимать. И ваши люди мне тоже нужны. У меня же почти сто латников и столько же лучников.

– У Сансера, который будет очень скоро, больше тысячи латников. Еще столько же у Дю Геклена.

– А вы-то, сэр Роджер, откуда это знаете? – подозрительно сощурился Мэтью Рэдман.

– Так… – замялся Альберт. – Это долго рассказывать, да и несложно предположить, что с меньшими силами они не осмелятся на нас напасть…

– Дю Геклен сюда пока не сунется, его армии надо восстановиться после битвы, – скептически заметил Мэтью Рэдман. – Да и вечер скоро… Дай Бог, снова пойдет дождь… А где Сансер, я не знаю. Надеюсь, что не рядом.

'В том-то и дело, что рядом! Он вот-вот нападет на нас!' – захотелось крикнуть Альберту, но вслух он лишь сдержанно произнес:

– Думаю, маршал Сансер где-то здесь. Наверняка французы решили нанести удар вместе.

Мэтью Рэдман дернул головой, словно отгоняя такую возможность.

– Тем более. Обойдите со своими людьми восточную стену. В случае штурма они должны знать свои места. Сержант Томпкинс вам все покажет, – комендант вдруг засуетился и крикнул в сторону часовни: – Томпкинс!

Подбежал долговязый сержант, у которого из-за спины выглядывала длинная рукоять тяжелого двуручного меча, и почтительно встал рядом.

– Пройди с сэром Роджером и сэром Ричардом на стены, покажи слабые места в обороне, – сказал Мэтью Рэдман и тихо добавил: – Хорошо хоть южная стена проходит по берегу речки, и там французы не сунутся. Западная стена высока – собор там неприступен. А вот восточную и северную стены придется оборонять.

Сержант мрачно ухмыльнулся и направился к лестнице на внешнюю стену. Обернувшись, чтобы убедиться, что рыцари следуют за ним, он еле слышно пробормотал:

– Слабые места… Показали бы мне на этой стене хоть одно надежное место, так я бы оттуда и не слезал. Клянусь святым Вульфхадом, восточная стена не для тех, кто хочет дожить до рассвета.

– Сейчас уже никто не сунется, или ты знаешь случай, чтобы кто-то штурмовал крепость на ночь глядя? – язвительно спросил Гроус.

– Крепость… – сержант сплюнул. – Вот Брест – это крепость. А здесь так… Одно слово – монастырь.

– Поменьше болтай! – прикрикнул Гроус. – Как будто мы сами не видим, что эта стена от гусекрадов!

Сержант замолчал и лишь пыхтел, поднимаясь по каменной лестнице со сбитыми ступенями. Альберт же опять занервничал и сетовал на то, что не успел внимательно проштудировать литературу. Тогда бы он знал, нападут ли французы на аббатство сегодня, в день битвы при Понвалене, или на следующий день. От всей души он надеялся, что это произойдет лишь завтра, когда его отряд будет на дороге в Бретань.

С высоты было хорошо видно все аббатство. Массивная церковь возвышалась в западной части, и ее задняя стена являлась частью стены западной. Перед церковью располагались различные монастырские строения: почивальня монахов, странноприимный дом, скрипторий и многое другое. Все вместе эти постройки образовывали небольшой внутренний двор. Вдоль восточной стены, но не прижимаясь к ней, тянулись амбары и конюшни. В южной части, за пекарней, располагалось приземистое вытянутое здание, по-видимому, больницы. За больницей виднелись могильные плиты кладбища. Монахов нигде видно не было. Везде сновали либо латники, либо их слуги.

Тут осмотр прервал истошный крик, заставивший Альберта повернуть голову налево.

– Идут!

– Французы или Фицуолтер? – пробормотал Гроус, пристально вглядываясь в полоску горизонта на северо-западе.

Альберт поспешил на угол, подался к зубцам и уставился вдаль, где в обход холма к аббатству приближался большой отряд. Вскоре от него отделились всадники, числом не более двадцати, и, опережая маленькое войско, галопом поскакали по дороге к воротам. Наконец-то стали видны английские флаги на копьях.

'Понятно, почему Фицуолтер сразу не дал деру: у него много телег. И телеги он использует лишь для добычи', – подумал Альберт, разглядев за рядами пик обоз.

Всадники приблизились к воротам, один из них, в сизого цвета латах, нетерпеливо махнул рукой, и ворота в очередной раз открылись, пропуская кавалькаду. Когда же подошли пешие воины с обозом, под аркой даже образовалась небольшая давка, словно все стремились зайти внутрь как можно быстрее. За последней телегой створки со скрипом сошлись, и в этот раз солдаты не только опустили поперечную балку, но и подперли ворота колами, вбив их в утоптанную землю. Наблюдая за этим, Альберт подумал, что большинству из тех, за кем эти ворота закрылись, не покинуть этот монастырь никогда. Разве что на телегах-труповозках или в клетках, чтобы навсегда сгинуть в Ле Манской тюрьме.

– Так-то лучше будет, – нарушил молчание на стене Томпкинс. – Продолжите обход?

– Мне надо поговорить с сэром Уолтером, – сказал Альберт, свистом позвал на стену своего сержанта и, поручив ему подумать о расположении людей, направился вниз, туда, где только что спешился Фицуолтер.

– Ну и погодка… Чертовым французам не сидится на месте, уже и зимой воюют. Хорошо, что и вы здесь, сэр Роджер, – наконец заметил рыцаря Фицуолтер, обеими руками снимая бацинет с таким вытянутым забралом, что этот шлем называли 'собачий череп'. – Ваши люди пригодятся. Срочно устроим совет и решим, что делать дальше. Положение на редкость тяжелое. Черный Пес перехитрил нас.

– Кто? – не понял Альберт.

– Дю Геклен, кто же еще! – злобно сказал Фицуолтер. – Кто бы мог знать…

– Между тем сэр Роберт Ноллис предупреждал о таком повороте, – заметил Альберт и наткнулся на недобрый прищур Фицуолтера. Словно не заметив этого, Альберт громко произнес, чтобы слышал и комендант: – Пока не поздно, надо идти вслед за Ноллисом.

Фицуолтер явственно скрежетнул зубами.

– Идти за ним, чтобы нас перебили в поле? – вскричал он. – Силы небесные! А этих я куда дену? – и широким жестом он указал на большую толпу лучников возле обоза.

Альберт понял, что с этим человеком договориться будет непросто, и пошел искать Уильяма, передать ему, чтобы солдаты не расслаблялись: надо уходить сегодня же ночью. Оруженосца он заметил заходящим в собор и решил зайти внутрь.

В разграбленной церкви монастыря молились англичане. Альберт постоял немного, прислушиваясь к неразборчивому бормотанию, и душу его охватила тоска. Хотелось с кем-нибудь поделиться своим знанием, но не было никого, кто бы ему поверил и принял искреннее участие в попытке избежать опасности. Да и на совете его уход наверняка будет воспринят неоднозначно, если вообще дадут уйти. Эх, направиться бы в Бретань сразу, с утра, не заходя в монастырь… Теперь же, не зная тонкостей субординации в английской армии, трудно было предсказать реакцию коменданта и этого неприятного Фицуолтера. А ведь можно же соорудить для отхода что-то вроде гуситских телег – прообраза современных боевых машин. Их экипаж состоял из десяти и более человек, среди которых были два арбалетчика, копейщики, возница, несколько человек для поддержки щитов и небольшой десант. Гуситам удавалось противостоять рыцарям. Но уже поздно… Сердце сжималось от нехороших предчувствий, и хотелось молиться, но Альберт не знал, кому молиться и как.

И тут снаружи раздались крики, мгновенно поднявшие молящихся с колен. На горизонте заметили французскую армию.

Солдаты устремились к выходу, переглядываясь, словно ища друг в друге поддержки, историк же звонко хлопнул по плечу пробегающего мимо Уильяма – тот в панике не заметил своего капитана – и они вместе поспешили в монастырскую конюшню. Ведь шлем так и остался притороченным к седлу вместе со щитом.

Во дворе аббатства началась суета. На луки натягивали тетиву, которую из-за сырой погоды держали в парусиновых чехлах, на головы надевали кольчужные капюшоны и шлемы, с телег разбиралась амуниция и дополнительное оружие навешивалось на пояс. Солдаты тащили к стенам бревна. Альберт увидел и своих людей: они сгрудились вокруг Томаса возле скриптория и ждали своего капитана.

– Уильям, неси шлем и все, что надо! – крикнул на бегу Альберт, тяжело позвякивая кольчугой.

– Чем будете биться, сэр? – возбужденно зашептал Уильям, глаза его горели. – Этот меч вам, наверное, неудобен. Вы говорили, что на стене всегда предпочитали боевой топор!

– Давай топор! А меч пусть остается на поясе. И щит неси! Все давай, что требуется! – грозно крикнул Альберт, у которого мандраж живо сменился новым незнакомым чувством, сродни азарту. Дрожали руки, он делал много лишних суетливых движений, но страх исчез, будто и не было его вовсе, а в тело пришла пьянящая легкость.

– Томас, – обратился он к сержанту, – проследи, чтобы все были экипированы должным образом, а я сейчас узнаю, какой участок нам придется оборонять, – бросил Альберт уже на ходу. – Скорее всего, наступает Сансер, а он должен подойти со стороны реки.

Не дожидаясь, пока Уильям принесет вооружение, Альберт поспешил к узкой площадке восточной стены, где нервно колыхался синий плюмаж коменданта.

Адреналин давал себя знать, и Альберт взбежал по крутой лестнице так легко, словно на нем не было навешено килограммов пятнадцать железа, встав затем по левую руку Рэдмана. Комендант объяснял что-то хмурому рыцарю с повязкой на лице и со львами на щите, чей единственный глаз следил за продвижением французов. По всей видимости, солдаты Сансера собрались на штурм прямо с марша, они уже перешли хлипкий мост рядом с аббатством, который англичане даже не догадались сжечь, и рассредоточивались теперь вдоль восточной стены на расстоянии полета стрелы. Было хорошо видно, как рыцари спешивались, бросая поводья слугам, а с телег на том берегу солдаты снимали лестницы. Два больших отряда лучников, человек по сто в каждом, изготавливались для стрельбы на флангах.

– Сэр Роджер! – выкрикнул Рэдман. – Будет хорошо, если ваши люди займут угол, где сходятся восточная и северная стены. Здесь у нас людей достаточно, но если будет слишком жарко, передвинетесь сюда… Я тоже буду следить, не нужна ли вам подмога – вон стена какая длинная. Лучше бы монахи сделали ее короче, да выше, – посетовал он и глухо добавил: – А вы были правы насчет Сансера. Это его знамена. Только не могу поверить, что они собираются штурмовать аббатство под вечер, не передохнув после похода.

Альберт принял из рук подоспевшего оруженосца щит и топор, заметил коменданту, что глазам следует верить, и позволил Уильяму надеть шлем поверх стеганной шапки.

– Вот что, Уильям, скажи Томасу, чтобы направлялся с отрядом на угол – мы будем на самом краю, а сам возьми несколько человек и иди в конюшню за нашими лошадьми… Прихватите также коней Гроуса и его оруженосца. Заведете их за стены собора, внутрь, и оставайтесь там.

– Но сэр!

– Повоюешь, обещаю. Оставь силы для Дю Геклена. Это всего лишь Сансер. По секрету скажу тебе – Черный Пес подойдет вечером, – Альберт нервно подергал забрало, проверяя, не заклинивает ли его, и с тоской посмотрел на север, где простирались пока безжизненные холмы.

Уильям не стал больше спорить, бросил беглый взгляд, исполненный сожаления, на французов, которые выстраивались в боевые порядки, на лестницы, которые уже лежали рядом с латниками, на грубо сколоченные защитные щиты, которые разбирали лучники, чтобы с началом атаки установить их перед собой, и побежал вниз по ступеням во двор монастыря.

Тем временем комендант гарнизона расставлял своих людей. Стена была длинная, метров двести, извилистая, но и людей у Рэдмана хватало, поэтому, чтобы избежать скученности, он выставил сначала только лучников. Латники стояли внизу в ожидании, пока французы не приставят лестницы. Так же решил поступить и Альберт. Кроме лучников он взял с собой на стены только Томаса. К сожалению, угловой башни не было, и восточная стена переходила в северную простым изгибом. Оглянувшись по сторонам, историк не обнаружил нигде Фицуолтера и решил, что тот со своим отрядом предусмотрительно занял собор.

Рев французских труб возвестил о начале штурма. Лучники продвигались по двое, таща с собой деревянные щиты, устанавливали их на удобном для стрельбы расстоянии и поспешно прятались за ними, потому что уже впивались в дерево метровые английские стрелы. Под прикрытием щитов они спешно доставали из-за спины колчаны, рассыпали на землю стрелы для ускорения стрельбы и натягивали луки, а мимо них с криками 'За маршала Сансера!' уже побежали вперед с лестницами латники. Альберт опустил забрало, чтобы шальная стрела не попала в лицо, но тут же понял, что в драке забрало придется поднять: слишком плохо видно. Тем не менее, он заметил, что вслед за первой волной латников, а их было человек сто, уже выдвигаются рыцари. Неспешно, экономя силы, они шли, как тяжелые танки, не боясь стрел англичан под надежными доспехами.

Даже простые латники французов были хорошо экипированы, почти все в кирасах, и стрелы не причиняли им сколько-нибудь заметного ущерба, по крайней мере, пока они не подошли вплотную к стене. Лучники же Уолша понесли первые потери от французов: все они были как один лишь в простеганных кожаных куртках.

Но вот жерди лестниц стукнулись о стены, и Альберт понял, что сейчас он должен быть везде, видеть все и успевать все, то есть быть тем знаменем, которое не должно упасть. Однако вопреки разуму, он впал в какой-то мутный ступор тошнотворного страха и некоторое время следил за приближающимися врагами, ничего не предпринимая. Опомнившись, он махнул рукой своим латникам у подножия стены. Сержант, только и ждавший этого жеста, тут же проревел: 'На стену!'. И башмаки застучали по ступеням.

Высота стены была невелика, и осажденные не пытались отбросить лестницы: падение с такой высоты не причинило бы нападавшим должного ущерба. Зато латники втроем брали длинные тяжелые бревна, заранее сложенные под зубчатым парапетом, и скидывали их на лестницы, по которым уже карабкались французы. Крики и хруст сопровождали падение бревен, а лучники, выпустив стрелы, поспешно уходили вниз, освобождая место одетым в кольчуги солдатам. Плохо понимая, что творится вокруг, Альберт открыл забрало, безумно огляделся, учащенно дыша, и тут увидел, как Томас, размахнувшись, опустил молот на появившийся между зубцами горшковидный шлем. Отовсюду, как жуки, у которых вместо хитиновых панцирей были железные, лезли французы, и вот перед путешественником во времени появился его первый противник. Дико вскрикнув, Альберт размахнулся и, вложив всю силу в удар, расщепил топором деревянный щит. Мечник потерял равновесие, а историк, добавив ногой в железный живот, отправил его на голову очередного солдата.

И тут Альберту показалось, что до сих пор он был лишь полотном, которое изнутри прорвал свирепый Уолш, вырвавшийся на передний план. Топор взлетал и опускался уже безостановочно, и Альберт каждый раз натужно вскрикивал, а нереальность происходящего придавала силы. Бившийся слева латник получил стрелу в горло и свалился, его место занял другой англичанин, и Альберт поспешно опустил забрало. Вовремя. Вражеские лучники передвинулись ближе, и, похоже, кто-то избрал плюмаж капитана основной мишенью. Стрелы то и дело свистели рядом и пару раз звонко ударились о шлем. А сквозь щель в забрале стало видно поднимающееся страусиное перо над железным ведром – пришло время биться с рыцарями.

Отклонив удар топора мечом, француз уцепился кромкой щита за зубец и влез на площадку, оттолкнув Альберта железным кулаком с зажатым в нем эфесом. Историк чуть не упал, передвинулся и тут почувствовал, что бой ведет уже не он, а его тело, и рука нанесла сильнейший удар топором под углом, в закрытую брамицей шею противника. Еще не затупившееся лезвие достигло цели, хотя и ослабил удар задетый щит. Альберт ударил еще раз, по железной руке, наращивая успех, и рыцарь выронил меч, попытавшись напоследок нанести удар кромкой щита, но историк отпрянул назад и добил противника, всадив лезвие в шлем.

Только он выдернул окровавленное топорище из пробитого топфхельма, как рядом упал оглушенный англичанин, а сам Альберт пропустил колющий удар, остановленный пластиной кольчуги. С вражеским мечником он разделался быстро, да только место убитого занял рыцарь с тяжелой секирой, и началась долгая рубка, в которой силы таяли вместе с запасом прочности щита. Если бы не выручили свои лучники под стеной, и француз, получив несколько стрел в бок, не скорчился бы на площадке, на счету этой двуручной секиры был бы еще один мертвец.

Обухом топора столкнув вниз нового латника, появившегося между зубцами, Альберт снова поднял забрало и огляделся. Угол восточной стены его люди еще держали, но по правую руку противник уже занял площадку, удерживая ее от рыцарей Рэдмана и отгородившись от лучников щитами. Один из нападающих, кося англичан цепом, высекавшим из доспехов искры, закрыл бок длинным щитом, утыканным стрелами, и уже шел на Альберта. Вот железное ядро в очередной раз взмыло в небо, чтобы разбить капитану многострадальный щит. Нарисованные башни полопались на полыхнувшей болью левой руке, в то время как Альбертова правая рука, с топором, едва поднялась от усталости для замаха. Но француз отступил, раскручивая цеп над головой, и Альберту стало понятно, что пришло время длинного меча. Метнув топор в шлем противника, Альберт, кажется, оглушил рыцаря и выхватил 'бастард', ухватившись за рукоять обеими руками. Теперь должно было хватить сил наносить удары и колоть, колоть… Рыцарь попятился, оступился, нелепо взмахнул цепом и с грохотом свалился со стены во двор.

В какой-то момент Альберт опять остро почувствовал, что сам он уже едва ли принимает участие в битве, и руки все делают на полном автоматизме. Даже парировал удары он профессионально, не лезвием, а плоскостью, чтобы не сломать и не затупить клинок. Однако вскоре перестало помогать и мастерство прежнего владельца тела, потому что врагов на стене стало слишком много. Зацепившись длинным клинком за зубец, Альберт не смог отразить булаву, впечатавшуюся в плечевой доспех, и повалился. Проткнув кого-то, склонившегося над ним с занесенным кинжалом, шипами шпаголома, Альберт попытался встать, но получил удар по шлему, прозвеневший оглушительно и страшно, и в ноздри ударил острый запах металла. Сознание поплыло, и тут он различил знакомый шлем Уильяма, появившегося на стене и прикрывшего своего капитана. Пытаясь сглотнуть густую слюну в горле, спасенный приподнялся на локте и увидел, что стена заполняется латниками Рэдмана из резерва.

Надо было подниматься, надо было превозмочь боль, потому что растянутой лентой к монастырю приближалась новая железная волна нападающих, на этот раз гуще прежней. Зрелище это пугало и завораживало одновременно, и, цепляясь за зубец, Альберт оторвал наконец железные колени от залитой кровью площадки, когда в шумящую голову ворвались крики:

– Черный Пес! Дю Геклен идет с северной стороны!

'Ну вот, – устало подумал Альберт, часто моргая, чтобы не так щипало от пота глаза, – подлые историки не соврали'. Он увидел, что Рэдман начал уводить рыцарей со своей части стены, спеша, по-видимому, к церкви, под прикрытие лучников Фицуолтера.

– Уильям! Томас! Все за мной! – заорал Альберт, надсаживая голос. Продолжая раздавать удары по головам, появляющимся из-за стены, он поспешил к лестнице, а за ним поторопился Томас, чье лицо под помятым шлемом блестело от пота, точно он махал своим молотом в кузнице. Уильям, сломавший меч и подобравший тяжелый шестопер, был замыкающим.

Оказавшись внизу, Альберт остановился и оглянулся. Последние его латники защищали теперь внутреннюю лестницу, мешая заполнившим стену французам спуститься. Лучники же выпустили по противнику последние стрелы и, побросав бесполезные луки, обнажили короткие мечи.

– В собор! – закричал им Альберт. – Все в собор! Уходите к церковным воротам!

На левой части стены еще продолжали биться люди Рэдмана, прикрывавшие отход, но уже было ясно, что через несколько минут в монастырский двор хлынет неприятель. Когда же с севера донесся клич: 'За Дю Геклена!', означавший, что и на северную стену устремился неприятель, с обоих стен побежали последние защитники. Солдаты стекались к собору, лишь с башни над воротами десяток лучников продолжал обстреливать волочивших таран солдат Дю Геклена.

Альберт был уже у входа в церковь, когда северные монастырские ворота затрещали. Французам удалось подтащить таран, и они били в деревянные створки, даже не окованные железом. Оставалось опереться на рукоять меча и, тяжело дыша, ждать, пока остатки отряда не соберутся вокруг своего капитана.

Развязка наступила быстро. Ворота отчаянно захрустели, упали, и, гремя по обрушенным створкам, на территорию монастыря ворвались рыцари Дю Геклена. С восточной стены во двор стекались латники Сансера. Началась бойня. Защитники уже бились только за себя, отступая к собору, и на каждого приходилось по двое, а затем и по трое нападавших. Некоторым латникам помогали слуги, воспользовавшись поднятым с земли оружием. Англичане забивались в ниши, сражались в проходах между монастырскими постройками, и число их таяло вместе с лучами заходящего солнца, которое ненадолго выглянуло из-за туч, словно для того, чтобы дать с ним проститься. Альберт с горсткой своих людей дрался у ворот собора, и если бы кто-нибудь спросил его сейчас, кто он на самом деле, историк затруднился бы ответить. А вокруг все больше становилось тех, кто этот вопрос собирался задать с целью получения выкупа. Но страха больше не было, все затмевала ожесточенность и желание сражаться до конца. И еще очень хотелось пить.

Англичан у церкви становилось все больше. Это были те, кто смог выиграть в поединках на территории, кому повезло не оказаться зажатыми в различных углах монастыря и среди его построек. Бился тут и комендант Рэдман в окружении своих рыцарей, его синий плюмаж был обрублен, и он хрипло орал ругательства наступающим французам. Появился и Гроус, которого на время приступа Альберт потерял из виду, а теперь еле узнал, потому что посланник был так забрызган кровью, что его накидка теперь напоминала фартук мясника. Часть англичан ушла внутрь собора, там находились все люди Фицуолтера, а также слуги, обозники, маркитантки, священники, и, надо полагать, монахи самого монастыря Ва. Последние стекавшиеся к воротам англичане пытались закрыть ворота. Лучники Фицуолтера прикрывали их через верхние бойницы.

Гроус отступил, чтобы отдышаться, и Альберт, подхватив с утоптанной земли чей-то щит, тоже ввалился внутрь и прокричал рыцарю:

– Сэр Ричард! Конной вылазкой можно отбросить французов! Только так можно закрыть ворота!

Рыцарь дико глянул на Альберта через решетку шлема, но через несколько секунд одобрительно кивнул. Они поспешили вслед за Уильямом, который привел их к четырем коням, привязанным к колоннам.

– Ты с нами, Уильям? – спросил Альберт, оторвавшись от фляги с вином, вытащенной из поклажи.

– И я с вами! – пробасил невесть откуда появившийся сержант Томас.

– Очень хорошо, тогда по коням! Надо успеть, пока французы не ворвались.

Альберт из последних сил взобрался на коня, опустил забрало, взял поводья в левую руку, а в правой зажал 'бастард', и, вонзив шпоры в круп, первым понесся к воротам. Вклинившись в свалку, с высоты лошади Альберт раздавал удары направо и налево длинным мечом, напирая железным нагрудником лошади на опешивших французов. Справа разил тяжелым шестопером Уильям, слева свистел молот сержанта, да и топор Гроуса не оставался без работы. Вчетвером им удалось выдавить французов, давая возможность англичанам закрыть ворота, а затем, воспользовавшись всеобщей растерянностью, они повернули лошадей к северной стене и пронеслись под аркой, по пути сметая зазевавшихся солдат. Выскочив из ворот, они свернули направо и поскакали к мосту мимо удивленных лучников, посылавших вдогонку запоздалые стрелы, мимо телег, мимо пажей, держащих под уздцы лошадей, пролетели мост, миновали маркитантские повозки на южном берегу реки и, повернув на запад, скрылись вместе с заходящим солнцем.

8

Преследователей не было. Не нашлось желающих променять осажденную добычу на добычу ускользающую, да еще и дерзкую, и вскоре после того, как монастырь за рекой исчез в наступающих сумерках, всадники перешли с галопа на рысь, а там и на шаг, чтобы дать отдых лошадям. На опушке леса беглецы спешились и коротко посовещались. Альберт в совещании участия не принимал, ему стало плохо и, наверное, вырвало бы, если бы он удосужился за весь день хоть раз поесть. Обратно на коня сам он залезть не смог – помог Уильям. Отдыхать же было еще опасно, а останавливаться на ночевку и разводить костер – верх легкомыслия.

Двигались через чащу, и в ее мраке на Альберта навалились страшные образы прошедшего боя. Чужая кровь топила его, он морщился и непроизвольно постанывал. Спутники не удивлялись, полагая, что капитан ранен. Однако в седельной сумке нашлась фляга с белым вином, и это несколько привело Альберта в чувство. А потом и вовсе что-то изменилось, словно лопнул в голове какой-то предохранитель, и Альберт неожиданно успокоился. Кошмары отступили, навалилась сильнейшая усталость, и мучило теперь только тело. От стремительности дневных событий, от смертельной рубки в монастыре, а также от долгого пребывания в седле ледяной ночью – от всего этого залихорадило, и отяжелевшая голова опускалась на грудь. Лишь боль в левой руке не давала окончательно погрузиться в сон. Конь брел через лес, предоставленный сам себе, а всадник, выпустив поводья и уперев руки в седло, отдался мерному покачиванию. Альберт не раз припадал к гриве, глаза закрывались в полусне, а черные, сливающиеся с тьмой деревья, окружавшие маленький отряд, то и дело цепляли мокрыми ветками. Начавшийся было дождик закончился, но холод совсем сковал.

Через некоторое время лошадь остановилась. С трудом подняв голову, словно в тумане Альберт разглядел двухэтажный бревенчатый дом, окруженный каменной изгородью. На одном из столбов, когда-то держащих ворота, догорал чадящий потрескивающий факел.

– Постоялый двор! – воскликнул Уильям.

– Точно, – донесся довольный голос Гроуса. – Здесь еще есть гостиницы, не то что в Бретани.

– Страшное место эта Бретань, – добавил сержант. – Я ведь тоже там воевал, и это такое место, где не найдешь ни ночлега под крышей, ни вина.

Проехав во двор мимо гниющих на земле останков деревянных ворот, беглецы спешились и направились к таверне. Сержант громко постучал кулаком в дверь, над которой висел пучок остролиста для защиты от молний и злых сил, и на шум открылось маленькое окошко. Но хозяин не спешил отпирать дверь, и лишь после угроз Гроуса ее сломать и обещания Альберта заплатить им открыли, порядочно повозившись. Радости от прибытия постояльцев на сером лице хозяина, квадратном из-за широких скул, не возникло, он что-то недовольно гудел переломанным носом, однако же не пытался оставить незваных гостей без крова и пищи. Кровь на доспехах усилила задавленный страх в его глазах.

Как и ожидалось, внутри было очень грязно, темно и холодно. Пахло горелым маслом, топленым салом и еще чем-то неприятным, а тусклый свет шел только от камина, где догорало несколько тощих дровишек. Торцом к огню на козлах лежала широкая столешница из досок, сбитых ржавыми скобами, а по бокам вытянулись две лавки. У стены рядом с дверкой на кухню стоял грубо сколоченный буфет, для прочности окованный тонкими железными полосками, и в нем рядком стояли глиняные кружки. Таверна была почти пуста, лишь за маленьким столом в углу уткнулся лицом в столешницу монах какого-то нищенствующего ордена. Перед ним стояла пустая фляга, а к стене был прислонен посох с крестом. Выцветшая ряса его была настолько истрепана и истончена, будто сшита из паруса Летучего Голландца.

– Комнату для господина! – первым делом сказал Уильям, а сержант сразу уселся за стол и выразительно стукнул кулаком.

– Наверху можете выбрать любую, которая понравится рыцарям, – уныло сказал хозяин и отправился на кухню.

Смотреть комнаты поднялся Уильям, несмотря на усталость не бросивший обязанностей оруженосца. Альберт же, не ожидая от осмотра ничего хорошего, устало уселся за стол напротив сержанта и, сдерживая озноб, принялся незаметно изучать своего попутчика. К Томасу он инстинктивно относился настороженно, а сейчас, в положении беглеца, от сержанта можно было ожидать всякого. Похоже, что Томас был из той породы людей, которые сразу чувствуют в вожаке малейшую неуверенность.

Хозяин поставил вино, за стол подсели Уильям с Гроусом, а в комнате запахло наконец жареным мясом.

– Сейчас бы лондонского эля… – заметил сержант, наливая из кувшина в кубок красное вино.

– Лондонского? Хорошо бы, – поддержал Уильям. – Да только стоит он на пять шиллингов за бочку дороже кентского. Впрочем, здесь ни того, ни другого не найдешь ни за какие деньги…

– Ты где-нибудь здесь платил деньги? – расхохотался сержант.

Уильяму не понравился этот хохот, и он нахмурился. Альберт тоже почувствовал в этом смехе поспевающий вызов и желание померяться силой. Когда все начинает идти не так, как задумано, эти люди, сильные характером, но обделенные властью по праву рождения, начинают поднимать голову. Но в сущности, Альберт слишком мало знал об этом мире, чтобы делать корректные выводы из поведения малознакомых людей. Попытка понять другого, поставив себя на его место, обречена, если этот другой сильно отличается от тебя и рос совсем в других условиях.

На столе появилось блюдо с двумя жареными курицами и глиняные тарелки. Сержант вооружился кинжалом, который прежде висел в ножнах у него на шее, и выжидательно уставился на Альберта. Уильям привстал, разрезал одну из куриц на две части и положил Альберту в тарелку одну половину. Гроус и сержант разделили между собой вторую курицу. Ели руками. Впрочем, и в той жизни Альберт всегда ел курицу руками.

Раздался храп монаха.

– Что это за чучело? – подозрительно спросил сержант у стоявшего за их спинами хозяина, кивнув в сторону монаха.

– Собирал милостыню в чужих угодьях, вот его монахи-кармелиты и побили. Это их вотчина, чужаков гоняют.

– Однако на вино он насобирал…

– Это я ему подал. Все-таки божий человек. Меня за это Бог от злых людей защитит, – тут трактирщик попытался изобразить жалостливый вид.

А божий человек тем временем поднял опухшее от пьянства и побоев лицо и мутно уставился на рыцарей. Под заплывшими веками мелькнула хитрая радость, он попытался было что-то сказать, но язык не послушался его, и монах снова уронил голову на сложенные перед собой руки.

– Так куда же мы направляемся? – Альберт отвел взгляд от монаха и озвучил давно висевший в воздухе вопрос.

– Я бы направился в Бретань, – промычал Гроус, попутно размалывая челюстями курицу вместе с костями. – Для воссоединения с армией сэра Роберта Ноллиса. Хорошо бы еще по пути примкнуть к солидному английскому отряду.

– Надо идти в Бордо, – тихо, но уверенно возразил сержант. – И спокойнее двигаться самим: так мы будем незаметнее. Надо только запастись провизией и набрать одеял.

Гроус нахмурился, воткнул кинжал в столешницу и сказал:

– Оставим решение до утра. Не будем гневить Бога своими планами, когда утро может все поменять. Может, сэру Роджеру снова явится во сне Дева Мария и подскажет, куда держать путь.

И действительно, все так устали, что охотно согласились отложить обсуждение до следующего дня, когда голова будет посвежее. Трапеза закончилась, первым поднялся Уильям и, вытерев губы засаленным, заскорузлым от грязи отворотом рукава, поспешил наверх.

В стылой комнате стояли две широкие низкие кровати, и табурет между ними. Больше никакой мебели не наблюдалось. Зевающий оруженосец стал снимать со своего рыцаря наручи, потом поножи, а в конце помог Альберту стащить через голову кольчугу. Историк сразу же почувствовал себя беззащитным, словно краб без панциря. Железная рубашка тяжела, но она была составной частью его маленькой крепости, заслоном между Альбертом и чужим миром. Но дышалось теперь легче.

Вот только камина в комнате не было. И все-таки, несмотря на холод, Альберт снял еще и стеганый подкольчужник, велев Уильяму отнести его на просушку вниз, к огню, и остался в засаленной рубахе и брэ. Левая рука оказалась синяя в двух местах, а плечо заплыло багровым. Хорошо хоть Уильям раздобыл у хозяина шерстяной плащ – ветхий, но чистый, и Альберт, завернувшись в него, улегся на худой соломенный тюфяк поверх грубой кровати, укрывшись сверху еще и рваным колючим одеялом. Как ни странно, Альберт думал не о безумном дне. Похоже, мозг уже боялся впечатлений и сам выбрал историку самую безобидную тему. Альберт размышлял, надо ли платить хозяину за еду и постой. Учитывая грабительский характер рейда, не надо, да еще следовало бы забрать все, что можно унести. Об этом косвенно говорили и тоскливые глаза хозяина гостиницы. Но с другой стороны, если гостиница существует в военное время, значит, кто-то платит и в военное время. А кроме того, существует рыцарская честь, а ведь тогда, за дверью таверны, Альберт дал слово. В кошеле на поясе водились какие-то деньги, историк решил заплатить, но так, чтобы этого не заметили его спутники. Все-таки негоже свое первое посещение Франции начинать с грабежа. В ответ на определенность пришло усталое умиротворение, покорность и даже робкая надежда, что проснется он в своем теле, там, где законы писаны, рыцарей не существует, а грабеж – удел совсем других социальных групп.

9

Когда Альберт открыл глаза – именно открыл, потому что не было ощущения, что он проснулся, – косые солнечные лучи уже растянулись на одеяле. Пиджак, наброшенный на спинку стула, недвусмысленно указывал на эпоху. Издав безумный счастливый крик, больше похожий на кукареканье, Альберт вскочил с кровати и бросился к окну. Через пыльное стекло он увидел деревья, зеленую изгородь вдалеке и желтое поле.

'Вот тебе и сон в летнюю ночь. Но нет, это не могло быть сном, – лихорадочно думал Альберт, суетливо одеваясь и не попадая в рукава. – Сны плохо вспоминаются, как бы реальны они не были. Я же помню все до мелочей: и герб Уолша, и надпись на клинке, и царапины от стрел на кирасе, и даже запах лошади…'

Все еще дрожа, Альберт побежал вниз по лестнице. У двери в ванную замешкался, не нырнуть ли под отрезвляющий холодный душ, но не смог перебороть нетерпение и выбежал во двор. Там было все как прежде, и единственная башня возвышалась за спиной, разве что перед фасадом нового крыла остывал, пощелкивая, раритетный серебристо-синий роллс-ройс годов так семидесятых. Водительская дверь редкого автомобиля была открыта, и, заметив Альберта, из машины тяжело выбрался элегантно одетый старик. Он приветливо улыбнулся, бережно закрыл дверь и оперся на коричневую трость.

– Альберт, если не ошибаюсь? – спросил незнакомец и, не дождавшись ответа, добавил: – Впрочем, кто еще мог в таком волнении выбежать из башни? А меня зовут Анри Крушаль. Я хотел бы с вами побеседовать.

– Может быть, позже? – с трудом подобрал слова Альберт. – Я должен принять душ… К тому же, надо сказать, я неважно себя чувствую.

– Я здесь именно для того, чтобы поговорить о природе вашего недомогания. Точнее сказать, о природе вашего нервного потрясения.

Альберт подозрительно уставился на Крушаля.

– Хорошо. Мы поговорим… Но сначала я все-таки приму душ. Вы можете подождать в моей комнате?

– Спасибо, но без лишней необходимости я не поднимаюсь так высоко: лестница в башне слишком крута. Лучше встретимся в каминном зале, – и Крушаль указал набалдашником трости в виде лошадиной головы на цветные витражи второго этажа.

– Я не заставлю вас долго ждать, – пообещал Альберт и поспешил обратно к себе. Странным образом встреча с Крушалем несколько отрезвила его, хотя сказанные слова начали доходить до сознания только сейчас. Лишь забравшись в душ, Альберт сообразил, что визит агента может быть связан именно с его ночным путешествием во времени. Во всяком случае, некоторые слова Крушаля трудно было истолковать иначе.

Стоя под сильным напором воды, Альберт забыл про мыло и шампунь, целиком уйдя в воспоминания. Вчерашние приключения не надо было воскрешать, припоминая как сон, тяжело и мучительно. Весь день в прошлом – от и до – стоял перед глазами, и можно было мысленно вернуться в любую его минуту и повторить любую фразу того же Ришо или Гроуса. Альберт, пожалуй, простоял бы так еще долго, принимая теменем бьющие струи, потому что вода доставляла теперь какое-то новое непривычное удовольствие, словно он очень давно не мылся и вот только сейчас снял доспехи. Ведь как мечталось ему о воде по дороге в аббатство, когда чесалось все тело… Но Альберт одернул себя – пора поговорить с агентом. Он поспешно выбрался из кабинки и зарылся лицом в пушистое полотенце. В глубине души было жаль, что все закончилось, и теперь никогда не узнать, во что вылился для капитана Уолша неудачный рейд 1370-го года. Впрочем, явно ничем хорошим.

Бледный и непричесанный, Альберт зашел в каминный зал, где уже сидел Крушаль и перебирал какие-то бумаги из своей папки. Его узкие очки съехали на нос, он был озабочен и лишь кивнул. Историк уселся напротив и в ожидании сложил руки замком, но Крушаль не спешил приступить к разговору, целиком сосредоточившись на открытках. Наконец лицо его просветлело, видимо, он нашел, что искал, и быстрым движением, словно фокусник, переложил что-то из папки в портфель.

– Итак, судя по вашему виду, вам удалось раскопать что-то о прошлом замка? – спросил Крушаль, удовлетворенно сняв очки и сосредоточив внимательный взгляд на историке. – Какой же пласт времени вы подняли?

– Столетнюю войну… Весьма интересный период. Но вы ведь сначала хотели поговорить о природе моего недомогания?

– Действительно, время поговорить о времени, уж простите за каламбур, – улыбнулся агент. – Что же произошло ночью?

Альберт насторожился, но решил пока отделаться полуправдой.

– Дело в том, господин Крушаль, что… мне снился удивительный сон, в котором я побывал в прошлом. Году этак в… 1370-м, – и Альберт выжидающе уставился на агента.

– Чем кончился сон? – спросил Крушаль.

– Я не помню.

– Помните-помните, – агент едко улыбнулся. Только в двух словах об этом не расскажешь, правда?

– Правда. Боюсь, и двух дней не хватит.

– Тем более что двух дней у вас и нет. У вас есть только один день.

– Простите? – не понял Альберт, но неприятное предчувствие стало мерзким холодком расползаться по телу.

– Сейчас все объясню. Только скажите сначала, что последним запомнилось перед пробуждением? Что произошло во сне непосредственно перед тем, как вы снова очутились в своей комнате под сводом башни?

– Я засыпал на постоялом дворе, – ответил Альберт и добавил уже совсем тихо, словно сознаваясь в преступлении: – Мне удалось спастись в ходе штурма аббатства Ва, и с несколькими солдатами мы остановились на ночлег в гостинице у дороги.

– Понятно. Если не ошибаюсь, это как раз тот штурм, когда аббатство было полностью разрушено пожаром?

– Возможно… Хотя когда я покидал его, все строения и собор были еще целыми. Правда, собор каменный, думаю, пожар не смог бы сровнять его с землей.

– Ошибаетесь. Перекрытия-то деревянные, а когда они сгорают, обрушиваются и каменные стены. Вы сами бы в этом убедились, если бы остались до конца. Впрочем, проснувшись поутру на постоялом дворе, вы сможете вернуться и посмотреть, что же там произошло, – Крушаль усмехнулся. – Но вернемся к настоящему: у вас есть только день на передышку перед возвращением.

– С чего это вы взяли? – мрачно спросил Альберт и попытался перейти в наступление: – Что вы знаете о моем сне и о зеркале? Почему я проснусь поутру на постоялом дворе?

Смутное разочарование, что все закончилось, уступило место страху, что все только начинается.

– Дело в том, что Николас, прежний владелец замка, был моим другом, – сказал Крушаль. – И он сейчас в коме. Поэтому…

– Как в коме? – перебил Альберт. – Дядя говорил, он просто лежит в больнице. Ему стало хуже?

– Ему стало хуже уже давно. Но не мог же я сказать вашему дяде, что владелец замка… при смерти. Сразу возникли бы неприятные юридические нюансы. А Николас сейчас действительно на грани между жизнью и смертью.

– Однако вы сказали: 'он был моим другом'. Значит…

– Теперь, с вашим появлением в замке, у меня появилась надежда, что я буду говорить о нашей дружбе с Николасом в настоящем времени. Опять каламбур, – улыбнулся Крушаль.

– В чем же каламбур? – нервно спросил Альберт.

– В том, что он потерялся в прошлом времени, – просто ответил агент. – Вы-то попали туда случайно, из-за того, что зеркало было в комнате и совпали кое-какие факторы. Он же разгадал тайну зеркала и попал в прошлое намеренно. С тех пор, на протяжении многих месяцев, каждая ночь уносила его в средневековье. Там он каждый раз вселялся в тело хозяина этого замка, но четырнадцатого века.

– Да… все так и есть… – сказал Альберт, вспоминая слова Ришо и отбрасывая ненужные уже попытки таиться. – Но к моменту моего появления в прошлом вашего Николаса уже не было в замке. Мы не пересеклись. Вроде бы он уехал в Париж на поиски манускрипта, с помощью которого можно вернуться. Я узнал об этом от некоего Ришо, управляющего замком. Я ведь там стоял со своим гарнизоном, – сказал Альберт и добавил не без гордости: – Я там рыцарь и капитан.

– Хорошо. Не буду играть с вами в прятки. Я вкратце обрисую вам ситуацию, а потом мы сможем поговорить предметно, – сказал Крушаль. – Может быть, вы хотите поговорить за завтраком?

Альберт поморщился, показывая, что в него сейчас ничего не влезет.

Тогда Крушаль пристально вгляделся в Альберта, убедился, что тот слушает, а не витает растерянными мыслями в прошлом, и начал:

– Итак, увлечение мистикой не прошло даром для Николаса даром. Я всегда был против подобных экспериментов, но разве можно переубедить увлеченного человека? И, конечно, все началось с зеркала. Именно попытки выяснить темную сущность этого артефакта и обернулись плачевно и для него, и, в конечном счете, для вас.

– Контакт с зеркалом обернулся комой? – тревожно спросил Альберт. – Он ушел в прошлое навсегда?

– Не совсем так. Вначале он возвращался каждое утро. А засыпая вечером, он попадал в тот самый миг в прошлом, который покинул. Видимо, утверждение, что время течет по спирали, не лишено оснований. Получается, зеркало позволяет делать скачок между витками времени, так сказать, по кратчайшему пути. Но затем и в прошлом, и в настоящем время неукоснительно соблюдает свой ход. Вы, например, заснув вечером в своей комнате в башне, проснетесь утром в той же постели. Однако пока ваше тело спит, сознание будет в прошлом в теле другого человека, понимаете? – агент прощупал Альберта глазами. – Но как только вы заснете в прошлом, в том новом теле, сознание ваше вернется обратно сюда, – Крушаль помолчал, давая возможность переварить информацию. – Понимаете? Спите здесь – бодрствуете там. Спите там – бодрствуете здесь.

– А если Уолша разбудят ночью в таверне? Здесь я потеряю сознание?

– Николас говорил, что достаточно задремать на часок, чтобы прожить день в прошлом. Однако не буду отвлекаться и продолжу рассказ о Николасе. Его отрывистое пребывание там продолжалось довольно долго, и он не знал, как противиться зеркалу. Причем оно сыграло свою роль только один раз как катализатор и больше, кажется, ни на что не влияло. Уж Николас и убирал зеркало, и уезжал из замка, но ночь за ночью отправлялся переживать свою новую жизнь в качестве древнего владельца замка Курсийон.

– Это ожидает и меня?

– Да. Так, наверное, будет и с вами. Но Николас решил найти способ избежать опасных и утомительных путешествий в прошлое. Он принял решение разыскать манускрипт, где говорилось о свойствах зеркала. В настоящем ему не удалось найти этот документ. По-видимому, он был уничтожен инквизицией. Но зато он нашел сведения, что такой манускрипт когда-то существовал в парижском архиве. И тогда он предпринял попытку разыскать его в прошлом. Перед самым вторжением англичан Николас отправился в Париж. Так он избегал возможной смерти от английского меча и мог найти манускрипт.

– А смерть в прошлом не освобождает от наваждения, вызванного зеркалом? – в волнении поинтересовался Альберт.

– В том то и дело, что это неизвестно. К тому же, я бы не стал называть это наваждением. Возможно, это искаженная реальность, а может, и не искаженная, и смерть там будет означать смерть здесь. Манускрипт мог бы ответить на эти вопросы. Однако же поездка в Париж по тем временам – задача очень опасная. И вот следующим утром после того, как Николас в теле средневекового хозяина замка отправился в Париж, он не проснулся. Он впал в кому. Что случилось – я не знаю. Может быть, его убили в пути. Или удаление от замка прекращает связь с зеркалом, а соответственно, и с прежним телом. Но Николас больше не приходил в себя, чтобы ответить на эти вопросы.

– А как получилось, что зеркало отправило нас в один и тот же исторический период?

– Я думаю, зеркало заточено под какой-то цикл. Но точный ответ вы сможете получить только от Николаса, если вы его найдете, или из манускрипта.

– А как называется манускрипт?

– Этого я не знаю. А значит, вам надо найти Николаса.

– А если он мертв?

– Тогда надо найти его вещи. Возможно, вы найдете в них какое-то указание, а то и сам манускрипт, если Николас успел его раздобыть. Маленькая подсказка: в средневековье вещи оказываются чаще всего у того, кто убил их владельца…

– Каким образом я буду его искать? Где? – возмутился Альберт.

– Не знаю. И не настаиваю, – пожал плечами Крушаль. – Это ваше личное дело. Не хотите – не ищите. Но чувствую, еще один человек в коме появится ближайшим утром в этом замке…

Крушаль встал и подошел к пыльному гобелену, на котором рыцарь в полном вооружении общался с двумя дамами, держа под уздцы лошадь.

– Что же делать? – в отчаянии спросил Альберт.

– Думайте. На то вам дана голова и день на раздумья, – ответил Крушаль. – Но я бы в первую очередь озаботился тем, чтобы не попасть в плен. И знаете что, сейчас мне лучше вас оставить. Спокойно обо всем поразмыслите. Я решил пока переехать сюда, в Курсийон, чтобы оказывать вам, по необходимости, моральную поддержку. Управляющий предоставил мне комнату в новом крыле.

– Здесь есть управляющий? – искренне удивился Альберт и даже на время забыл о неприятностях.

– Конечно. Какой же замок без управляющего? Да и прилегающая территория, сами видите, большая, – сказал Крушаль, поднимаясь и разводя руки. – А давайте-ка вместе и пообедаем сегодня. Я вас познакомлю.

Крушаль направился к двери, стуча тростью по каменному полу, но на пороге обернулся и ободряюще заметил:

– И не бойтесь, а то не сможете спокойно рассуждать. Вы ведь не просто рыцарь, а капитан. А это рыцарь вдвойне и по боевым навыкам, и по удачливости. Война в средневековье – это коммерческое предприятие, и никто не станет без нужды убивать капитана, если можно получить хороший выкуп. А понятия 'военные преступления' тогда, кажется, не существовало.

После ухода агента Альберт еще долго сидел, подперев лоб ладонями, и ни единой здравой мысли не приходило в голову. Рассуждения Крушаля казались ему слишком холодными и подозрительными. Казалось, невозможно рассуждать о таких невероятных вещах настолько сухо и спокойно.

Вернувшись в комнату, до обеда Альберт пролежал в кровати и сначала разглядывал потолок, а затем карту Франции. Вооружившись ручкой, он чертил стрелки и прикидывал варианты дальнейших действий.

'Николас впал в кому, отдалившись от замка не более чем на день пути. Но я уже на расстоянии в день пути, а в кому не впал. Значит, не удаление от зеркала стало причиной такого состояния владельца Курсийона', – думал Альберт. На зеркало он даже не глядел, словно на сломанную машину, которая довезла его до середины пустыни и там безнадежно сломалась. Наконец, утомившись от тяжелых мыслей, он пошел бродить вокруг замка и зашел в лес, спугнув олененка. Однако прогулка не принесла ни новых идей, ни успокоения, и даже не возбудила аппетит.

Зайдя на кухню, он увидел, что Ивет, все такая же сдержанная и неторопливая, носит готовые блюда на террасу, разбитую на круглом основании одной из бывших башен, а за столом уже сидят Крушаль и какой-то худой краснощекий мужчина средних лет, по-видимому, тот самый управляющий. У него было довольно интересное лицо, но какое-то апатично-испитое, словно он часто задумывался об алкоголе уже с утра.

Присаживаясь, Альберт поздоровался с управляющим, и тот в ответ вежливо склонил голову. С преувеличенным радушием Крушаль представил их друг другу, управляющего звали Филипп, а вот фамилию Альберт не запомнил, ибо в момент представления сильно задумался, почему лицо управляющего так знакомо. Однако где и при каких обстоятельствах они встречались, вспомнить решительно не удавалось. Альберт долго морщил лоб, пока не пресек это умственное усилие, мучительное, словно припоминание анекдота.

– Как вам здесь? – бросил управляющий, и Альберту не понравилась не столько небрежная интонация, сколько насмешливо прищуренные глаза, прищуренные настолько, что нельзя было определить их цвет.

Историк покосился на агента, спрашивая взглядом, а что, собственно, знает этот человек, но Крушаль увлекся салатом. Тогда Альберт, дежурно похвалив замок, тоже принялся за еду. Воцарилось молчание, и сразу стали слышны звуки работ в деревне под замком и шум птиц в лесу. Впрочем, Филипп почти не ел. Время от времени он отхлебывал из стакана да изредка ворошил вилкой листья салата, подцепляя кусочек копченой утиной грудки. Альберт же почти не поднимал глаз от своей тарелки, однако, обратил внимание, что Ивет прислуживала управляющему особенно учтиво. Собирая со стола, она постаралась не звякнуть приборами Филиппа, в то время как пустые тарелки Крушаля и Альберта были приняты с обычной присущей ей грубостью.

– Я ничего не слышал о вас раньше, – нарушил наконец молчание Альберт, деликатно намекая, что дядя не говорил, что есть, оказывается, и управляющий.

– Я тоже услышал о вас лишь сегодня, – ответил Филипп и потянулся к сигаретной пачке. – Возвращаюсь из отпуска и узнаю, что у замка есть покупатель и уже началась процедура оформления в собственность. Ох, и долгая же это процедура…

– Действительно, – виновато добавил Крушаль, – за всеми этими хлопотами я как-то упустил момент представить… Но, собственно, выбирать нового управляющего ваш дядя вправе только после официальной смены владельца, и пока я не счел нужным заострять его внимание на этом рабочем моменте. Возможно, Филипп ему подойдет, ведь он все здесь знает.

Филипп лишь грустно усмехнулся и щелкнул ногтем по стакану, издавшему короткий звон. Тотчас появилась Ивет и поставила перед ним новый стакан с напитком.

– Вы знаете, лицо мне ваше очень знакомо, – примирительно начал Альберт. – Мы могли где-нибудь встретиться раньше?

– Пожалуй, и вы мне кого-то напоминаете, – равнодушно ответил Филипп.

– Возможно, я видел вас в Ле Мане пару дней назад.

– Нет. У меня несколько другие ассоциации.

Тут управляющий жестом отказался от горячего, и остальные последовали его примеру.

– Скажите, Филипп, а вы хорошо знаете историю Курсийона? – спросил историк, когда принесли кофе.

– Только новейшую историю.

– Вот незадача. А я как раз хотел расспросить вас о подвалах замка. Мы спускались туда с этим… Андре, но ничего вразумительного он не рассказал.

– А что вы хотели услышать?

– Как что? – растерялся Альберт. – Что-нибудь интересное. Вы ведь давно здесь управляющим?

– Не так давно, чтобы мог вас заинтересовать. Впрочем, завтра вы сможете спуститься достаточно глубоко вниз. Ключи от нижнего уровня подземелья у меня есть. Но заинтересовывать себя будете сами, – Филипп залпом осушил стакан и встал. – Сейчас у меня дела, так что встретимся завтра.

Поглядев вслед управляющему, Альберт перевел взгляд на агента, как бы говоря: 'вот это тип', но агент, похоже, не разделял сарказма.

– Вам понравился Филипп? – спросил Крушаль.

– Да… – ответил Альберт с некоторым усилием. – Хотя он показался мне несколько…

– Его можно понять, – тихо сказал Крушаль. – Место управляющего теперь под вопросом, поэтому он стал несколько злоупотреблять спиртным.

Альберт подумал о том, что алкоголь еще никому не помогал сохранить место, но вслух спросил:

– Так он знает о зеркале, о причине болезни хозяина, о моих приключениях, наконец?

Крушаль замялся.

– Нет… Хотя о пристрастиях хозяина догадывался. Только он ни во что не лезет – такой у него принцип. Пусть он к вам присмотрится. Характер у него тяжелый, но не надо портить с ним отношения. Возможно, он чем-нибудь да поможет. Уж что-что, а замок он знает очень хорошо. Пожалуй, получше Николаса.

– Боюсь, времени у меня слишком мало. Мне бы ночь пережить… Как бы не встретить рассвет в окружении французов. Опять же, куда направляться утром?

– Выбор у вас как в плохом придорожном ресторане: большой, но чреватый недомоганием, – сказал Крушаль. – Можете направиться в Гасконь, но для этого надо пересечь Луару. И ведь надо знать, где ее пересекать, чтобы не попасться неприятелю. Можете направиться в Бретань, но тогда вы рискуете попасть под топор 'мясника' Клиссона, правой руки Дю Геклена. Он известен тем, что не брал пленных. Клиссон как раз преследовал Ноллиса до Бретани. А можете вернуться в Курсийон, ждать где-нибудь в лесу возвращения хозяина замка. Кстати, о чем вы говорили с Ришо?

Альберт вкратце обозначил суть беседы, и Крушаль просветлел.

– Отлично, появился еще один вариант: ждать возвращения хозяина Курсийона не в лесу, словно разбойник, а в подвале замка. Там будет не теплее, смею вас уверить, но, по крайней мере, управляющий позаботится, чтобы вы не умерли с голода.

– Да. Или спрятаться в таверне, а потом, когда все немного затихнет, вернуться в Курсийон под опеку Ришо, – задумчиво сказал Альберт.

– Нет, уж где-где, а в таверне у дороги прятаться не стоит, поверьте мне. Тихо там не будет. А вообще, когда вы снова окажетесь в прошлом, избавление предстанет совсем в другом ключе, – воскликнул Крушаль, и глаза его азартно сверкнули. – Вы ведь рыцарь! Кроме того, в Курсийоне вы можете так ничего и не дождаться. Мой вам совет: идите по пути владельца замка в поисках манускрипта.

– В Париж? Вы сами не представляете, что говорите. Тогда уж лучше направиться вслед за Ноллисом, в его замок на границе с Бретанью.

– Можно и так. Только вы опять забываете о Клиссоне. Он ведь пойдет по пятам Ноллиса. А вы, стало быть, собираетесь идти по пятам Клиссона? – засмеялся Крушаль, и смех его вскоре перешел в кашель.

Альберт поморщился, оценив правоту агента.

– Если пойдете в Гасконь, то через Брессюир? – задумчиво спросил Крушаль.

– Я читал, что Брессюирский гарнизон не открыл ворота перед своими же англичанами, преследуемыми врагом, – сказал Альберт.

– Значит, вам надо поспеть чуть раньше, – хитро улыбнулся Крушаль и подмигнул. – Когда врага еще не будет видно на горизонте.

Историк насупился и молчал.

– И все же, Альберт, – добавил Крушаль, вставая, – не тратьте время зря. Подумайте, чем вы себе можете помочь в прошлом. В конце концов, здесь есть интернет… И еще. Не надо пока распространяться о существовании Филиппа. Я постараюсь устроить все сам, и, надеюсь, управляющий еще послужит вашему дяде.

– Хорошо. И не до управляющего мне сейчас. Никакой уверенности, что…

– Постарайтесь успокоиться, Альберт, и принять ситуацию, – перебил Крушаль.

– Вам хорошо… – опять начал Альберт, но Крушаль снова перебил его.

– Люди уверены, что в зеркале они видят себя. Но вы сами убедились – это не всегда так.

– А кого люди видят в зеркале?

– Кого угодно. Но иногда они видят того, кем хотели бы стать.

– Поясните.

– Представьте, что сейчас к нам подошел человек. Мы посмотрели на него и сделали свои выводы об этом человеке, крайне полярные. Возможно, кто-то из нас и будет прав. А теперь представьте, что этот человек посмотрел в зеркало и сделал собственные выводы о себе. Будет ли его заключение таким уж правильным?

– Человек смотрит в зеркало не для того, чтобы делать выводы о своем характере, а для того, чтобы узнать, как он выглядит, – сказал Альберт.

– В таком случае, если, глядя в зеркало, вы не интересуетесь, что скрывается за внешностью, считайте себя в прошлом тем, кого вы видите в зеркале – рыцарем.

– Получится ли? – Альберт горько усмехнулся.

Крушаль долго наливал себе воду, потом пил ее, заставляя дожидаться ответа. Наконец он поднялся.

– Вольфганг Менцель сказал: 'Одно зеркало важнее целой галереи предков'. Подумайте об этом.

Зайдя после обеда в комнату, Альберт достал из чемодана планшет и направился в каминный зал, где был беспроводной доступ в интернет. Перед вводом слов в поисковую строку он задумался, а потом с усмешкой написал: 'как помочь себе в прошлом'. И ударил по вводу. На секунду Альберту вдруг показалось, что и впрямь сейчас возникнет ссылка на страницу, где подробно описано, как собрать деревянный пулемет. Смешно, но ведь надо было с чего-то начать.

Естественно, на экран вылезли самые разные способы борьбы с депрессией, обсуждение возможности существования машины времени на каком-то женском форуме, а также мудреные эзотерические рассуждения о вселенском разуме. 'Нет, – подумал Альберт, – надо задавать технические вопросы'.

Но какие технические вопросы можно было задать, он пока не представлял. Тот же порох все равно из глины не сделаешь. Да и привыкли уже к 1370-му году к пороху, громким звуком уже не испугаешь, а пресловутый пулемет все равно не смастерить. Вот разве что огнемет… Но все, что можно было сделать из подручных материалов, уже сделано. Разве что усовершенствовать?

'Нет, – подумал Альберт, выключив планшет. – Знания обо всех этих машинах мне пока не нужны. Да и нет у меня задатков инженера. И спасет меня завтра только единоборство. Я ведь рыцарь. А значит, нужно укрепить дух'. И он пошел на кухню, где еще днем заприметил початую бутылку виски. Уже вечерело, когда Альберт нетвердой походкой вышел из кухни и направился к своей башне. Дорога в Бретань больше не казалась ему страшной.