Время учеников. Выпуск 3

Никита Филатов ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ШАР

Нет. Еще у них игра такая появилась, «пильманбол» называется… А если короче — то просто «пильман». Слышали?

Толстый Эрни зашевелился на своей койке:

— Ага! Очередная гадость. Раскручивают мячик типа футбольного, подбрасывают — и палят из пистолетов, навскидку. Вроде как раньше — помните, господин капитан? — по тарелочкам стреляли… Только тут надо не просто в цель попасть, а всадить все шесть пуль так, чтобы они точно повторили положение Зон. Ну, после Посещения…

Квотерблад давно уже чувствовал на себе липкий взгляд соседа по камере, но открывать глаза не было ни желания, ни сил. Этой ночью он спал очень плохо — кого-то все время таскали туда-сюда по бесконечному тюремному коридору, то и дело лязгали двери, материлась лениво охрана… А перед самым рассветом капитан услышал — или ему показалось, что услышал? — долгий, отчаянный, не рассчитанный на посторонние уши, женский плач: вынести его было невозможно.

— Представляете? Будто бы мячик — это наша Земля, а они…

— Смешно.

На правах старожила капитан Квотерблад занимал лучшее место в камере — прямо под окном, напротив умывальника. От собеседника его отделял только стол, никакой другой мебели не полагалось, зато был почерневший от времени унитаз и еще одна, третья, койка.

— Да уж конечно! — обиделся вдруг толстяк. — Чего смешного-то?

— Ничего. В этом все и дело…

Капитан поправил скатанную в кулек куртку. Потом, используя ее вместо подушки, снова растянулся на досках, вытертых сотнями спин и локтей. Белья и одеял здесь не выдавали, зимой бывало довольно холодно, но в остальном…

— Интересно, сколько сейчас времени?

Капитан промолчал. Не дождавшись ответа, Эрни переспросил его еще раз:

— Вы не знаете, господин капитан? Сколько времени?

Квотерблад нехотя разлепил губы:

— А зачем тебе? Опоздать боишься?

— Куда? — Не понял собеседник.

— Вот именно… Теперь-то уже точно — некуда.

Сосед забеспокоился:

— Вы серьезно? Вы что, в самом деле думаете…

Открыв глаза, капитан увидел, что Эрни сидит на койке. Ножки у него были пухлые и коротенькие — настолько, что даже не доставали до бетонного пола.

На левом носке красовалась большая неопрятная дырка.

— Опять начинается!

— Извините.

На несколько секунд в камере повисла тишина. Потом Эрни все-таки проглотил слюну и выдавил из себя:

— Вы думаете, меня они тоже казнят?

— А чем ты лучше других? Или… хуже?

Толстяк будто этого только и дожидался: он сразу же заговорил — торопливо, проглатывая слова, и, в конце концов, сбившись на крик:

— Но ведь… Я же им все, безо всякого… Явка с повинной, да? Ведь положено, чтобы… Не может быть! Нельзя же так, нельзя! В конце концов…

— Не ори, пожалуйста. По дубинке соскучился?

Эрни осекся на половине фразы, втянул голову в плечи и непроизвольно скосил взгляд на дверь камеры:

— Извините.

Капитану стало противно, и он закрыл глаза. Но тут же снова открыл их, услышав на удивление тихий и полный ненависти голос соседа по камере:

— А ведь это все из-за вас, господин капитан. Из-за вас…

— Допустим. И что теперь?

Но толстяк его не услышал:

— Вы ведь меня тогда заставили… Заставили! Я же не хотел «стучать», но вы… А как же? Сам грозный капитан Квотерблад предлагает сотрудничать — попробуй, откажись! Конечно, у меня в «Боржче» тогда все местные сталкеры отирались, да и не только…

Он как-то очень не по-мужски обхватил руками голову и застонал:

— Ох, какой же я был идиот! А вы… Нет, вы-то все правильно рассчитали, господин капитан! Куда эти парни из Зоны приносили «хабар»? Где удачу обмывали, поминки разные, и вообще… где языками трепали больше всего? Да еще после стаканчика-другого? Конечно, в «Боржче»! А толстяка Эрни стесняться нечего, он вроде мебели за стойкой… Господи, ну за что? Скажите, за что вы меня так?

— Заткнись, — поморщился Квотреблад. — Надоело…

— О, лучше бы я отказался!

— Некоторые отказывались. Не все ведь «стучали».

Эрни посмотрел на собеседника мокрыми от слез глазами:

— И — что? Садились в тюрьму, по вашей милости! А мне нельзя было, у меня семья, дети, ресторан, в конце концов…

Капитан Квотерблад с нехорошей улыбкой отчеканил:

— В конце концов, ты оказался здесь. Понял?

— Будьте вы прокляты, — Эрни махнул ладошкой перед лицом, сполз обратно на койку и отвернулся к грубо отштукатуренной стене. — Будьте вы прокляты все…

Некоторое время капитан молча разглядывал рыхлую, трясущуюся спину соседа по камере. Наступившая тишина почему-то не принесла облегчения — наоборот, ему вдруг стало немного жаль этого никчемного и немолодого толстяка.

— Ладно, успокойся… Не сердись.

Эрни шевельнул плечом, но не ответил.

— Послушай, может, тебе-то как раз и повезет!

Это был, в общем-то, запрещенный прием, но подействовал он безотказно. Собеседник тут же перевернулся на спину, потом на бок — и с надеждой посмотрел на капитана:

— Повезет? Повезет, да?

— Слышал, наверное, про сержанта Луммера? Ну, который в отделе безопасности Института служил, помощником Вилли Херцога.

— Херцог… Его еще Боровом называли, да? Знаю. А вот Луммер…

— Неважно! Здоровенный такой детина, бывший полицейский. Так вот, его, сам понимаешь, одним из первых арестовали. Как пособника реакционного режима и «врага прогресса». Приговорили к смертной казни, а потом вдруг — раз, и помиловали!

— Как это? За что? — Собеседник уже вновь сидел на койке, свесив вниз коротенькие ножки в драных носках.

— Ну, как сказать… В общем, теперь этот Луммер опять при погонах — здесь же работает, в тюрьме.

— Кем работает?

— Ассистентом. На допросах. — Капитан непроизвольно дотронулся до шрама на подбородке, и этот его жест не укрылся от взгляда соседа по камере.

Толстяк облизнул губы и, понизив голос почти до шепота, спросил:

— Людей пытает? Да?

— Дурак ты, Эрнест. — Квотерблад даже прикрыл глаза, чтобы не видеть собеседника. Всякая охота продолжать разговор опять пропала.

— Но ведь пытки официально запрещены! Я сам читал в газете, что…

— Наверное, — пожал плечами капитан. — Нам тут газет не полагается. Но вот ты знаешь, например, как этот самый Боров погиб?

— Он погиб? Его казнили?

— Нет. Не казнили. Просто… Просто Луммер забил своего бывшего начальника до смерти. Перестарался, говорят. У старика Вилли всегда было слабое сердце, но он ни в чем не хотел признаваться.

— У них там свои дела! — Толстяк выбросил перед собой ладони, будто отталкивая что-то тяжелое и большое. — У них свои дела, а я тут ни при чем. Я все рассказал, о чем спрашивали, раскаялся — и вообще… За что меня-то убивать? За что?

Квотерблад поморщился:

— В прошлом году арестовали церковного сторожа. Инвалида с одной ногой, да еще глухого, как тетерев — после контузии!

— Его-то за что?

— Вот как раз за это и арестовали… Восьмой параграф: «активное противодействие прогрессу в составе организованного вооруженного формирования».

— Простите, господин капитан, однако…

Но Квотерблад уже продолжал:

— Оказывается, он во время Посещения служил сержантом в авиационном полку. Их тогда — помнишь? — первыми в Зону послали. На разведку…

— Помню, — кивнул толстяк. — Конечно!

Когда-то фотоснимки искореженных и обгоревших вертолетов с эмблемой королевских ВВС не сходили с газетных полос. Потом этот трагический эпизод перекочевал из прессы в популярную литературу, в научные монографии — и постепенно забылся.

— Четыре из пяти боевых машин прямо там и остались, на месте… А экипаж, в котором летал этот парень, сумел дотянуть — взорвался уже на посадке. Беднягу выбросило волной под винт, рубануло, но врачи его все-таки спасли.

— Повезло!

— Он тоже, в общем, так считал. До недавнего времени.

Эрни недоверчиво поднял бровь:

— И что же с ним сделали? С инвалидом этим?

— Как обычно… «Приговор приведен в исполнение».

— Бред какой-то! Ерунда.

— Вот именно, — кивнул капитан Квотерблад.

Не говоря больше ни слова, он отвернулся к стене — вытянув одну руку вдоль туловища, а другую подложив под голову.

Несколько долгих, тягучих мгновений толстяк Эрни сверлил полным страха и ненависти взглядом седые волосы на затылке соседа по камере и его старческую, дряблую шею.

— Господин капитан…

— Тихо! — Снаружи, сквозь окованную железными листами дверь в камеру проник посторонний шум. Судя по всему, кто-то быстро шел по тюремному коридору — и было их человек пять, не меньше.

— Обед уже несут?

Квотерблад отрицательно помотал головой:

— Помолчи. — Звуки шагов сначала усилились, а потом постепенно затихли, удаляясь в направлении следственного корпуса. Дождавшись полной тишины, Квотерблад снова лег лицом к стене.

Впрочем, ненадолго — на своей койке зашевелился Эрни:

— Господин капитан! Вы не спите?

— Чего тебе еще надо? — Собеседник не изменил позы, только в такт произнесенным словам чуть шевельнулась его ушная раковина.

— Я только хотел спросить… Ну, насчет…

Что-то в тоне и в голосе толстяка заставило соседа по камере повернуть голову и покоситься через плечо:

— Насчет чего? Только давай на этот раз — покороче!

— Скажите… это правда? Правда, что приговоренных к смертной казни…

Он замолчал, не решаясь продолжить — так, что капитану хватило времени обернуться полностью и даже привстать на локте:

— Ну что ты как баба! Чего трясешься?

Эрни с трудом проглотил застрявший в горле комок:

— Правду говорят, что больше никого из приговоренных не расстреливают? И не вешают, и вообще не… Что их… нас… ну, что, в общем…

— Ерунда. Успокойся. — Капитан Квотерблад разогнул руку и тоже сел. — Можешь не волноваться — поставят тебя к стеночке, завяжут глаза… В общем, все будет как положено!

— Но мне сказали… Что в интересах науки…

— Кто?

— Следователь. На допросе.

— Да, это они любят… Кино не показывали?

— Нет, — удивился Эрни. — Какое кино?

— Такое… Учебное! — Квотерблад усмехнулся. — Ну, с тобой даже это, видимо, не понадобилось. А то некоторым героям, которые особо упрямые, демонстрируют кое-что. В цвете, со звуковыми эффектами… Например, про то, как человека медленно опускают в «ведьмин студень»: сначала пятки, потом колени, задницу — и так далее. Еще есть сюжет про «комариную плешь», про «мясорубку»… Говорят, многие после этого начинают подписывать — и чего надо, и чего не надо. А кое-кто и того, — он покрутил пальцем у виска, — мозгами трогается.

— Но я же им сразу все рассказал! Все, все, что просили!

— И даже, наверное, больше?

— Да, но… Понимаете, господин капитан…

Квотерблад опять опустил голову на скатанную вместо подушки куртку:

— Значит, волноваться тебе нечего. Не звери же они, в конце-то концов! Расстреляют — и дело с концом. Или, может, повесят…

Некоторое время он, закрыв глаза, прислушивался к судорожным всхлипам соседа по камере. И неожиданно разобрал:

— Но вас же… Вы же до сих пор… Вы же до сих пор живы! Почти два года…

— Что ты там бормочешь?

— Значит, они не всех… Да? Не каждого… Скажите, как? Скажите!

В следующую секунду капитан молниеносным движением оторвал спину от койки. Его рука с длинными, желтоватыми пальцами метнулась через стол, сгребла свитер на груди толстяка и потянула к себе:

— Ага! Значит, вот в чем дело? А я-то думаю, зачем тебя ко мне…

— Господин капитан! Господин капи… — голос Эрни зазвучал придушенно, глаза выкатились из орбит, а лицо тут же стало багровым и неживым.

— Интересуешься? Ну, отвечай! Быстро!

Но Эрни уже только хрипел, даже не пытаясь вырваться.

— Ублюдок… Как был стукачом поганым, так и остался. Прежде чем отпустить стальную хватку, Квотерблад толкнул толстяка так, что тот громко ударился затылком о стену камеры:

— Заткнись теперь! Услышу хоть слово — придавлю как собаку.

Не дожидаясь ответа, капитан снова лег на койку. Сосед по камере поспешил без звука последовать его примеру — он был так напуган, что не решился даже заплакать.

Стало совсем тихо. Но вскоре из коридора, откуда-то со стороны следственных кабинетов, снова послышался топот множества ног — впрочем, на этот раз шаги приближались медленнее, чем до этого.

Шум нарастал, с каждой секундой становясь все тревожнее и отчетливее. И прежде чем обитателям камеры стало окончательно ясно, что процессия остановилась прямо напротив их двери, громко лязгнул повернутый в замке ключ:

— Встать! На середину!

Толстяк Эрни сразу же соскочил с койки и замер, стоя в одних носках на холодном бетонном полу — лицо его и поза не выражали ничего, кроме страха и желания угодить. Капитан выполнил команду без суеты, но, впрочем, достаточно быстро, чтобы не дать охранникам повода поработать дубинкой.

Первым внутрь вошел господин старший надзиратель — мужчина лет сорока с маленькими, злобными глазками и волосатыми кулаками.

— Получайте! — И тут же двое парней с нашивками тюремного «спецназа» на рукавах втащили вслед за ним через порог безжизненно волочащееся тело.

— Прошу любить и жаловать.

Парни бросили свою ношу прямо посреди камеры — вид у них при этом был разгоряченный, боевой, как у всех нормальных молодых людей после тяжелой, но интересной физической работы. Покосившись в сторону двери, Квотерблад успел заметить снаружи еще несколько плечистых фигур в камуфляже.

— Наручники, — напомнил господин старший надзиратель.

Один из бойцов отряда специального назначения наклонился, поковырял ключом между скованными за спиной лежащего человека запястьями — и в конце концов с трудом отстегнул «браслеты».

— Заклинило, мать их… — пояснил он. — Прямо в мясо!

— Ладно, пошли. — Прежде чем закрыть за собой дверь, господин старший, надзиратель привычно обшарил взглядом камеру: — Счастливо оставаться!

Скрипнули петли, встал на место засов — и окружающий мир снова сузился для капитана и несчастного толстяка до размеров их камеры.

— Ну-ка, помоги… — Квотерблад присел на корточки. — Сволочи.

Из-за обилия высохшей и совсем свежей крови он даже не сразу сообразил, что изуродованное тело под обрывками одежды принадлежит чернокожему великану.

— Гуталин?

Реакции не последовало, но капитан уже переворачивал негра на спину.

— Точно — Гуталин… Давай-ка, берись! — скомандовал он толстяку. — Положим пока на койку…

Пульс прощупывался, но плохо.

— Подай воды… Быстро!

Посуды, как и постельного белья, заключенным не полагалось. А посему Эрни со страху просто вывернул кран умывальника и подставил под струю дрожащие ладони. Затем, расплескав по пути все, что можно, подбежал обратно:

— Вот, пожалуйста!

— Идиот… — выдохнул капитан. — Намочи что-нибудь! Тряпку, или, ну я не знаю…

Толстяк почти сразу понял, что от него требуется — вскоре он уже опять стоял рядом, протягивая тяжелый и темный от воды комок свитера.

— Молодец. — Квотерблад успел уже наспех ощупать тело. Переломов-то, вроде, особых нет…

Эрни еще дважды пришлось сбегать к умывальнику, но, в конце концов, огромное черное тело на койке стало выглядеть более или менее пристойно. Холодная вода вообще подействовала благотворно — Гуталин даже стал подавать первые признаки жизни, и теперь можно было почти без усилия услышать его хриплое, прерывистое дыхание.

Впрочем, глаза пока оставались закрытыми.

— Значит, все-таки попался.

— За что его так?

Капитан Квотерблад обернулся к замершему в двух шагах толстяку, но вместо ответа лишь покачал головой:

— Ты ведь Гуталина хорошо знаешь?

— Да, конечно. Сколько лет уже! Они ведь у меня в «Боржче»… Как сядут, бывало, да как начнут — стакан за стаканом! И он, и Креон, еще Мальтиец, и даже сам господин Рэдрик Шухарт…

— Помню. Помню, читал твои доносы.

— Господин капитан!

Квотерблад поморщился:

— Ладно. Успокойся. Сейчас это все уже не имеет значения.

— Но, господин капитан…

— Иди на место! Не мельтеши.

Дождавшись, когда сосед по камере отойдет в свой угол, капитан Квотерблад перевел взгляд на лежащего рядом человека.

От прежнего Гуталина, здоровяка и красавца, сейчас уже почти ничего не осталось — разве что, иссиня-черная кожа, благодаря которой он и получил в незапамятные времена свое прозвище. А ведь когда-то…

Вот уж точно: чудны дела твои. Господи!

Впервые капитан Квотерблад повстречал Гуталина лет десять тому назад, вскоре после того, как Совет Безопасности ООН запретил самовольное проникновение в Зону. И началась охота на сталкеров. Тогда еще, кажется, даже комендатуры не было…

Хотя нет, комендатура в городе уже действовала! Помнится, тогда почти одновременно построили — и первое здание Института, и тюрьму, и казармы для батальона «голубых касок». Но поначалу задержанных все равно таскали в полицейский участок — чуть ли не прямо из Зоны, безо всякой там санобработки и карантина…

Впрочем, в кабинет к капитану попадали очень немногие — большинство сталкеров погибало еще на выходе из Зоны. Военные патрули никогда с ними не церемонились, а в первое время и вообще: увидят кого-нибудь в «запретке» — и сразу огонь на поражение.

Конечно, с точки зрения Квотерблада, это было нерационально и глупо. Ну какой толк от покойника в оперативной работе? Никакого! Ни ответа, ни привета… А живого человека зацепил, потянул как ниточку — глядишь, и весь клубочек уже распутан. Связи, тайники, где «хабар» лежит, каналы сбыта.

Вообще-то, и патрульных тоже можно было понять.

Зона все-таки… Черт знает, что может случиться. А вдруг зараза какая-нибудь? Или вообще… еще похуже. Ребята в частях ООН хоть и по контракту служили, за двойной оклад и всякие надбавки, но собственная жизнь — она ведь всегда дороже денег. Вот и убивали со страху — и кого надо, и кого не надо…

Капитан вспомнил прошитый пулеметной очередью труп Фараона Банкера. И Каллогена, которому снесли башку по ошибке, и еще одного парня, поляка, подстреленного на старом кладбище, у самой границы Зоны… Потом откуда-то из глубин памяти выплыли пустые, безумные глаза Мослатого Ицхака — этот остался жив, отсиделся до темноты, но всего пары часов под огнем хватило, чтоб превратить этого удачливого сталкера в трясущийся мешок дерьма…

Квотерблад тряхнул головой, отгоняя видение. Потом перевел взгляд на черное, заплывшее от побоев, лицо Гуталина:

— Эй… Ты меня слышишь?

Нет, он сейчас ничего не слышал. Впрочем, Гуталин и раньше не очень-то обращал внимание на то, что ему говорили.

— Ладно, лежи. Отдыхай…

Когда они познакомились. Гуталин уже имел в городке репутацию местного сумасшедшего. А как же еще, скажите на милость, его следовало называть?

Ведь если человек правдами и неправдами добывает у сталкеров «хабар» — это, конечно, не совсем законно. Скорее, наоборот… Однако в порядке вещей: купил подешевле, продал подороже. Жить-то надо!

В те времена чуть ли не половина местного населения понемногу спекулировала всякой всячиной, вынесенной нелегально из Зоны. Получалось что-то вроде народного промысла… Впрочем, даже капитан Квотерблад считал это неизбежным злом — ведь испокон веку, задолго до Посещения, во всем мире жители приграничных районов кормились от контрабандистов. Просто когда-то в цене были золото и шелка, потом — беспошлинный табак с водкой, и, наконец, на смену им пришли всяческие «черные брызги» и «вечные батарейки».

Словом, если бы негр перепродавал добычу заезжим оптовикам, им интересовались бы только местные рэкетиры, да господа полицейские. Но что тут скажешь, если Гуталин, заполучив очередной «хабар», с риском для жизни лезет в Зону и возвращает все на место? То есть, натурально: дождется темноты, мешок за спину, и — вперед, в «запретку».

Зона его, конечно, не трогала — жалела, видать. Но потом ведь еще обратно вернуться надо, через патрули и прочую гадость. А пуля, она Не разбирает, сталкер ты, вроде Пита Болячки, или просто псих ненормальный.

И ведь — не попался ни разу! Все в полиции, от начальника до последнего сопляка-сержанта знали, чем Гуталин занимается, но вот чтобы на месте преступления поймать, с поличным… Ладно бы он раз-другой по пьяной лавочке в Зону слазал. Так ведь нет, почти как на работу ходил! Философию даже какую-то под это дело придумал, идеологию целую.

Но вот это как раз капитана Квотерблада интересовало меньше всего. К моменту Посещения он по праву считался одним из лучших офицеров криминальной полиции, и давно уже приучил себя смотреть на мир только сквозь тяжелые строчки статей Уголовного кодекса.

Справедливости ради следует заметить, что здоровенный негр оказывался в полицейском участке чуть ли не чаще всех в городке. Но в основном — за пьяные дебоши в кабаках и нарушение общественного порядка. Это даже дало капитану формальный повод писать докладную с ходатайством об административной высылке Гуталина куда-нибудь подальше от Зоны, однако вскоре местным жителям запретили эмиграцию, и вопрос отпал сам собой.

Так и вышло, что Гуталин продолжал целыми днями пить, проповедовать, ругаться и затевать потасовки — а по ночам, как и прежде, уходил в «запретку» с мешком за плечами.

Впрочем, все то, что ему время от времени удавалось вернуть в Зону, нельзя было сравнить даже с каплей воды в океане — ну, много ли «хабара» закупишь на государственное пособие, да на доходы от случайных заработков? Поговаривали, правда, как всегда в подобных случаях, о неких политических и финансовых группировках, стоящих за спиной полоумного «проповедника». Или, например, ходил одно время слушок про то, что Гуталин поигрывает со сталкерами в карты на деньги и даже ворует по мелочам, неофициальных заявлений в полицию не поступало.

— Господин капитан… Господин капитан!

— Чего тебе? — Квотерблад с трудом оторвался от воспоминаний.

— Может, позвать кого-нибудь? Чтобы доктора пригласили, или там…

Наверное, толстяк Эрни был прав — время шло, а огромное черное тело по-прежнему почти не подавало признаков жизни.

— Не знаю. — Капитан прислушался, вытянул руку и пощупал у Гуталина пульс.

Сердце билось, но очень неровно и слабо.

— Подождем! А то еще неизвестно, как лучше…

Толстяк не понял, что имеет в виду Квотерблад, но спорить с соседом по камере не решился. Расправив пошире свой свитер, сохнущий прямо в изголовье, он лег на койку и закрыл глаза:

— Вы только скажите, господин капитан, если что надо будет. Хорошо?

— Ладно. Позову.

А ведь, помнится, Гуталин когда-то любил бывать у толстяка Эрни. Частенько в «Боржче» вечерами сиживал, да и днем заходил — пропустить стаканчик-другой. То с Ричардом Нунаном, а то и с господином Шухартом…

Хотя в те времена Рэдрика Шухарта никто еще «господином» не называл — просто Рыжий, Сталкер, или, в крайнем случае, старина Рэд. Это ведь теперь он национальный герой и посмертная знаменитость, а раньше… Раньше ведь, трудно поверить, и про Дика Нунана мало кто слышал.

Между прочим, и Президента республики, самого Креона Мальтийца, судьба свела с Гуталином именно в «Боржче»! Конечно, в нынешних официальных биографиях этот случай описан совсем по-другому, но капитан хорошо помнил, как все было на самом деле.

Тогда Шухарта только-только освободили из заключения. Отсидел он год всего по первому сроку, устроился в Институт, семью завел, ребенка… Словом, вроде как встал на путь исправления, даже в Зону ходил только официально, по пропуску, а «хабар» весь сдавал куда следует.

Единственное, что себе позволял — заглянуть с получки или с премии в любимый кабачок, выпить с приятелями.

Ну так вот… По словам толстяка Эрни, в тот исторический день Гуталин с Шухартом нарезались капитально — не то с радости, не то с горя. Сейчас уже и не вспомнить, по какому поводу: то ли кто-то у них там погиб в Институте, то ли, наоборот, невредимым из Зоны вернулся… Чуть не передрались по пьяни, как водится между старыми приятелями, а тут еще какой-то сопляк подваливает: дескать, возьмите меня в дело, хочу быть настоящим сталкером. Вроде вас.

И был это собственной персоной — будущий господин Пожизненный Президент и Верховный Главнокомандующий, а тогда еще просто юный Креон, только что прилетевший с родной своей Мальты за славой и быстрыми деньгами.

Но кому какая судьба выпадет — позже выяснилось, а в тот вечер… Представляете реакцию Гуталина? Он его, конечно, за очередного «подсадного» принял. Да как даст прямо в ухо! Без всяких там проповедей и разговоров. Потом еще пару раз добавил, для порядка, и совсем уже было хотел выкинуть из «Боржча», вместе со стулом, но тут Рыжий Шухарт спохватился. Сообразил, видимо, что неприятности с полицией им сейчас ни к чему. Начал деньгами у парня перед носом трясти, сопли распустил, и вообще.

Одним словом, замяли скандал…

Неожиданно для себя и почти неосознанно, капитан Квотерблад наклонился к чернокожему великану. Заставил себя напрячь слух:

— Гуталин?

Ответа, конечно же, не последовало. Но Квотерблад даже не расслышал, а угадал хриплый, раскатистый клекот, прокатившийся где-то глубоко, под ребрами распластанного по койке человека.

В своем углу робко зашевелился Эрнест:

— Что там, господин капитан? Как он?

— Оклемается… Еще нас с тобой переживет.

Толстяк даже не почувствовал двусмысленность прозвучавшей фразы:

— Конечно! Дай ему Бог…

Квотерблад поморщился и опустил края губ:

— Послушай, ты что — еще веришь в Бога?

— А как же иначе, — испугался толстяк. — Разве можно, чтобы…

— Даже после Посещения — веришь?

— Но, господин капитан, вы ведь сами…

— И после всего, что происходит теперь?

— Да, конечно!

Капитан заметил, что собеседник уже не лежит, а сидит, свесив ноги, готовый в любую секунду вскочить и забегать по камере. Прямо, как в первый день после ареста…

— Ладно, все. Успокойся.

Но толстяк будто бы и не слышал:

— Знаете, господин капитан, мы ведь раньше по воскресеньям — обязательно в церковь. Жена, дети… Чтобы все, как положено.

— И бесы веруют.

— Простите, что?

Капитан процитировал:

— Сказано ведь: и бесы веруют — и трепещут.

Бедняга Эрни даже не сразу понял, как следует реагировать на слова соседа по камере. Потом спохватился:

— Да, это вы очень правильно изволили…

— Отстань. Понятно? — Капитан Квотерблад почти не повысил голоса, но собеседник сразу же проглотил готовую сорваться с языка фразу — и снова затих на какое-то время в своем углу.

Смотреть на его жалкую, расплывшуюся фигуру было противно:

— Помолчи, толстяк…

Беда, наверное, в том, что слишком много уже было сказано слов… Люди издавна заполняли мир разговорами о Боге, вере, праведности и грехе, используя все это для достижения собственных целей. Вот и подпольная организация, созданная Гуталином, была им названа не как-нибудь, а — «Воинствующие ангелы».

Помнится, впервые это название прозвучало в оперативных сводках полиции вскоре после катастрофы в Карригановских лабораториях. «Ангелы» тогда совершили вооруженное нападение на склады Института. Сняли охрану, разблокировали сигнализацию — а затем вывезли прямым ходом обратно в Зону восемь контейнеров с образцами, предназначенными для научных экспериментов.

Налет был организован по всем правилам, со стрельбой и взрывами, — а потому только чудом обошелся без человеческих жертв.

Средства массовой информации тут же распространили манифест новоиспеченных террористов. Из него следовало, что эта акция — всего лишь первый, но не последний ответ на неспособность и нежелание официальных властей оградить человечество от нависшей над ним катастрофы. Досталось, разумеется, и жадным до неправедных денег сталкерам, и ученым, «ослепленным светом ложного знания», и продажным чинам полиции…

Внизу, под текстом воззвания, красовалась собственноручная подпись Гуталина.

Когда же это было? Пять лет назад? Шесть?

Капитан Квотерблад усмехнулся: да уж, столько воды утекло!

И чернил. И крови.

Сейчас, пожалуй, об этом никто и не помнит. А ведь когда-то, пусть и недолго, боевики Гуталина держали в напряжении половину планеты: устраивали взрывы на заводах «батареек», грабили ювелирные магазины, торгующие украшениями из «черных брызг», охотились на сталкеров-одиночек…

Интерпол, конечно же, стоял на ушах — все дружно ловили экстремистов. И даже покойный Ричард Нунан, помнится, вынужден был забросить оперативную разработку «воскресной школы» Стервятника Барбиджа.

А жаль! При самой что ни на есть безобидной внешности хватка у старины Дика была — как у бультерьера. Еще немного, и пришлось бы Стервятнику, Носатому Бен-Галеви, Крошке Цмыгу, да и самому Мальтийцу отведать тюремной баланды.

Может, тогда бы все по-другому повернулось. Точнее — не повернулось…

Но, все-таки, интересно — что там на самом-то деле произошло с Диком Нунаном, специальным агентом Интерпола? С лучшим из лучших, столько лет отработавшим под оперативным прикрытием возле одной из самых «горячих» Зон?

По нынешней официальной версии, его разоблачил лично Рэдрик Шухарт. Дескать, освободился легендарный сталкер второй раз из тюрьмы — и чуть ли не сразу вывел полицейского шпиона-провокатора на чистую воду! А тот, якобы, не выдержал груза улик, отчего и покончил жизнь самоубийством, трусливо выбросившись из окна.

Ерунда. Бред. Даже не обсуждается…

В общем-то, у капитана и раньше, и теперь имелись кое-какие догадки по поводу гибели Ричарда Нунана. Но он всегда держал их при себе. Почему? Да потому, что как раз профессиональная деятельность погибшего коллеги к его смерти ни малейшего отношения не имела.

Капитан Квотерблад ни секунды не сомневался, что умница и жизнелюб Нунан не по своей воле шагнул вниз с девятого этажа. Он был убит. Убит по причине глупой, банальной — и самой что ни на есть бытовой.

Все ведь знали, что Рыжий — псих. И что жену свою, красавицу Гуту, он не ревнует разве что к отцу-мертвяку. А Ричард Нунан… Городок маленький, люди вокруг и раньше шептались, что старина Дик зачастил к ним в дом — пользовался, дескать, что хозяин за решеткой, а постель погреть некому.

Конечно, оперативная разработка и все такое. Но соседям-то этого не объяснишь, они видят только то, что видят. И делают выводы — в меру своей испорченности. А потом, при случае, могут и нашептать кое-что обманутому муженьку прямо в уши.

Из лучших, разумеется, побуждений.

Ну, тут уж реакцию Шухарта предугадать было несложно. В подобных случаях и самые добропорядочные мужья сначала натворят глупостей, а уж потом разбираются, что к чему. А Рыжий, с его буйным норовом и тюремными повадками…

Капитан Квотреблад выдохнул, медленно и тяжело. Потом перевел невидящий взгляд куда-то на противоположную стену камеры, чуть пониже пыльной крохотной лампочки под потолком:

— Покорители Зоны, мать их! Прогрессоры…

Это ведь теперь портретами славных героев-сталкеров увешаны стены музеев Посещения, школьные коридоры и всяческие присутственные места. А в недавнем прошлом их рожи украшали только полицейские досье да плакаты о розыске за вознаграждение.

Кстати, сразу после того, как обнаружили труп Дика Нунана, капитан доложил начальству свое мнение о том, чьих это рук дело. Но пока городская полиция и местный офис Интерпола решали, кто, в конце концов, будет вести расследование, пока спорили о юрисдикции и о том, как случившееся подать прессе, — время было упущено.

И когда оперативная группа уголовного розыска все-таки прибыла на квартиру семейства Шухартов, сам подозреваемый уже вышагивал по Зоне.

Как выяснилось, в последний раз. Наверное, окажись тогда правосудие хоть чуточку расторопнее…

— Господин капитан!

— Чего тебе?

— Нет, я ничего… Простите.

Но Квотреблад уже и сам почувствовал, как в их камере чтото вдруг необратимо изменилось. Он даже не сразу понял, что именно — тусклый свет и тяжелый тюремный воздух остались прежними, но…

— Черт… мать их!

Все вокруг оставалось таким же, как несколько мгновений назад, но в лежащем на нарах черном теле больше не было жизни. За тридцать с лишним лет работы в полиции капитан Квотерблад видел столько убитых и умерших, что ему даже не потребовалось проверять у Гуталина пульс.

Негр был мертв, окончательно и бесповоротно.

Капитан выругался без злобы и зачем-то отер ладонью кровь, выступившую на губах покойника. Потом перевел взгляд на толстяка:

— Молитвы помнишь?

— Ну, я, вообще-то…

— Вспоминай. Как умеешь. Только тихо.

Квотерблад подождал, пока сосед выберется из своего угла камеры. Потом уступил ему место на койке, рядом с телом:

— Садись.

Толстяк Эрни покосился на покойника и боязливо опустил свой зад на Вытертые временем и людьми доски. Потом сложил ладони, прикрыл глаза, опустил голову, — но неожиданно спохватился:

— А как его настоящее имя, господин капитан?

Квотерблад на секунду задумался, потом помотал головой:

— Не помню. Надо же! Забыл…

— И я не знаю.

— Гуталин. Его так все называли. Всегда.

— Что же делать?

Капитан поморщился, как от боли:

— Ты давай, толстяк, молись! Там, наверху, разберутся.

Некоторое время тишину нарушал только сбивчивый и торопливый шепот Эрни. Затем снаружи в камеру начали проникать и посторонние звуки — это по длинному, почти бесконечному коридору, медленно передвигаясь от одной двери к другой, приближались раздатчики пищи. Тюрьма привычно наполнилась скрежетом петель, колесным скрипом, шагами, приглушенным бряканьем мисок и черпаков.

Квотерблад больше не проронил ни слова. Замолчал и его сосед.

Процессия приближалась.

— Надо, наверное, сообщить? — подал голос толстяк Эрни.

— Наверное… Надо. — Капитан считался старшим по камере, а потому обязанность общаться с тюремной администрацией лежала на нем.

Подождали еще немного. Наконец с грохотом откинулось прямоугольное окошко обитой железом двери:

— Квотерблад!

— Я.

— Получай.

Сначала в подставленные руки заключенного упала мятая алюминиевая плошка. Затем что-то пахучее выплеснулось из черпака, и он обеими ладонями ощутил теплую тяжесть обеденной пайки. Привычным движением капитан перехватил еще кусок хлеба и ложку, но вместо того, чтобы уступить свое место соседу по камере, обратился к стоящим по другую сторону двери:

— Докладываю. У нас покойник.

— Чего? Чего там у вас?

Стало слышно, как из черпака обратно в котел выливается пища, уже приготовленная для следующего заключенного.

— Покойник. Мертвец у нас тут, не понятно?

Невидимый собеседник замешкался:

— А что случилось-то?

Скорее всего, этот надзиратель с утра дежурил по пищеблоку и действительно был не в курсе произошедшего. Поэтому Квотерблад только пожал плечами:

— Разбирайтесь.

— Разберемся! — заверили его. После чего обитая листовым железом «кормушка» с жутким скрежетом опустилась на место.

Обитатели камеры вновь оказались отрезаны от внешнего мира.

— Сейчас побежит к начальству, бедолага, — Квотерблад обернулся и сразу же перехватил негодующий, но в то же время недоуменный взгляд Эрни.

— Что случилось? Что с тобой?

Опустив глаза, капитан понял, что толстяк смотрит на пайку в его руках.

— Во дают! Забыли про тебя, да? Забыли даже покормить?

Бывший хозяин всемирно известного ресторанчика сглотнул слюну — сейчас он как никогда походил на ребенка, обиженного взрослыми хулиганами.

— На, держи. Питайся. — Квотерблад протянул стоящему напротив человеку только что полученный обед. — Это, конечно, не то, что у тебя в «Боржче» было, но…

— Господин капитан, а как же вы? — застеснялся Эрни. — Давайте потребуем, чтобы…

Впрочем, миска с едой уже перекочевала в его подставленные ладони.

— Не хочу я, толстяк. — Квотерблад положил на стол истершуюся по краям ложку, и сел. — Мне пока вон «черняшки» хватит.

— Может быть, если мы пополам…

— Ешь быстрее! — повысил голос Квотерблад. — Смотри, сейчас не до этого будет…

— Спасибо, господин капитан. Спасибо!

Отсутствие аппетита не помешало Квотербладу дожевать черный хлеб еще до того, как сосед расправился со своей частью обеда. Впрочем, долго наслаждаться собственным благородством капитану не пришлось.

Лязгнул засов, отворилась дверь, и под аккомпанемент несмазанных петель на пороге возник старший лейтенант в форме тюремного ведомства — лет сорока, величественный и неумолимый, как статуя Командора. За его спиной, на заднем плане, угадывались резиновые палки спецназа, чей-то белый халат и несколько физиономий в масках и без.

— Я заместитель начальника по режиму. Что вы тут натворили?

— Ничего. Умер заключенный.

Высокий гость сделал два шага по камере — и снова замер.

— Этот? — зачем-то уточнил он, разглядывая труп Гуталина.

— Этот, — кивнул Квотерблад.

— Как отвечаешь, скотина? — прошипел кто-то из толпящихся в проеме. — В карцер захотел? Или по зубам?

— Так точно, господин заместитель начальника по режиму! — сразу же поправил себя бывший полицейский.

Старший лейтенант тюремного ведомства осмотрел Квотерблада с ног до головы, потом перевел взгляд на его соседа и после непродолжительной паузы кивнул:

— Другое дело…

Обитатели камеры стояли, как положено, возле своих коек: руки по швам, лицом к двери, ноги на ширине плеч. Общий вид портил только край рубахи, выбившийся у толстяка Эрни из брюк.

— Что с ним такое?

Квотерблад не был новичком в тюрьме, поэтому ответил громко и не задумываясь:

— Не могу знать, господин заместитель начальника по режиму!

Высокий гость удовлетворенно хмыкнул:

— Доктор! Посмотри-ка…

Вперед выдвинулась фигура в белом халате:

— Ну-с… Я так и знал! — Плохо выбритый мордоворот с медицинской эмблемой на пилотке брезгливо толкнул пару раз неподвижное тело резиновой дубинкой. Потом обернулся:

— Острая сердечная недостаточность? Как обычно?

Начальство подумало, но все же отрицательно помотало головой.

— Тогда, может, язва желудка?

— Нет. Ни в коем случае.

Носитель белого халата наморщил лоб:

— Послушайте, неужели произошло самоубийство?

— Дурак! Не видишь, что его тут просто забили до смерти?

— Кто? — искренне изумился представитель тюремной медицины.

— А вот сейчас и узнаем… — Высокий гость неторопливо перевел взгляд на старшего по камере и почесал волосатый кулак: — Это ты его избил?

— Нет, господин заместитель начальника по режиму!

В ожидании сокрушительного удара Квотерблад подобрался, прищурил глаза и против воли чуть вжал голову в плечи. Но, как оказалось, напрасно:

— Верю… Значит — ты!

Квотерблад увидел, как длинная черная палка со свистом прочертила дугу — и с размаху влепилась в живот соседа. Толстяк сложился почти пополам, несколько раз судорожно ухватил ртом воздух, подогнул колени и медленно осел вниз.

— Отвечай! Это ты его так отделал?

— Молчит, скотина… — констатировал кто-то из-за спины господина заместителя начальника по режиму.

— Молчание — знак согласия, — напомнил тюремный доктор.

— Так, значит, и запишем, — подвел итог расследованию старший лейтенант и распорядился: — Увести. В карцер. — Он чуть-чуть повернул голову и через плечо пояснил кому-то из толпящихся сзади: — Получить признание. Протокол! Трибунал — и расстрелять. Сразу же, без волокиты.

— Будет исполнено!

Подоспевшая по команде парочка охранников сразу же подхватила под руки корчащегося на полу заключенного и выволокла его из камеры. Это произошло так быстро, что капитан успел разглядеть только выпученные, полные слез и боли глаза бедолаги Эрни.

— Это все тоже, наверное, уберите… — господин заместитель начальника по режиму поморщился в сторону мертвого тела. Пока двое других надзирателей, пыхтя и мешая друг другу, стаскивали труп Гуталина с койки, он вновь перевел взгляд на Квотерблада: — Ну? Чего вылупился?

Прямо перед глазами заключенного несколько раз качнулась резиновая дубинка. Снова стало страшно до тошноты и дрожи в коленях от предчувствия близкой боли, но Квотерблад все-таки нашел в себе силы ответить:

— Я не дам никаких показаний против него.

Высокий гость пожал плечами:

— И не надо…

Короткий тычок наконечником палки на несколько мгновений лишил Квотерблада способности ориентироваться в происходящем — да уж, что-что, а бить в этой тюрьме умели.

Когда сознание вернулось, в камере уже никого не было. И только в исчезающем проеме двери угадывался чей-то силуэт:

— Приятного аппетита! Посуду помой.

Опираясь о край стола, капитан поднялся на ноги:

— Сволочи… Сволочи! Гады.

Кроме недоеденного толстяком Эрни обеда, на койке в углу оставалась сумка с его вещами и свитер — все еще влажный.

— Гады… — Квотерблад дотронулся до живота, в котором все еще извивалась холодным змеиным клубком боль от удара. Потом сделал шаг, другой — и опустился на свое место.

Чтобы не заплакать от унижения, капитан грязно выругался в сторону двери и добавил сквозь зубы:

— Попались бы вы мне раньше. Годика два назад! Или даже… — Он вдруг поймал себя на мысли, что как-то незаметно растратил чувство и понимание времени.

Нет, память по-прежнему не подводила старого полицейского сыщика. Она бережно сохраняла саму по себе календарную последовательность прожитых и отработанных лет, месяцев, дат и часов, но…

Но с какого-то момента калейдоскоп событий вдруг закрутился так бешено и стремительно, что участники перестали даже делать вид, будто разбираются в нечеловеческой логике происходящего. Одного за другим, семьями, городами и даже целыми народами, их навечно затягивало в воронку загадочных и неумолимых причинно-следственных связей — лишая знания, мужества и надежды.

— Посещение…

Капитан Квотерблад поправил куртку и сел, прислонившись спиной к холодной стене камеры. Закрыл глаза — и, наверное, впервые в жизни пожалел, что не курит.

Когда-то врачи посадили его на диету: таблетки три раза в день, ничего жирного, ничего острого, пиво — только по праздникам, и вообще… Язва желудка, понимаете ли. Профессиональное заболевание честных сыщиков, вроде медали за выслугу лет.

И где теперь эта язва? Нету. Желудок пока еще есть — а она не выдержала побоев, тюремных харчей и пренебрежительного к себе отношения. Рассосалась…

— Смешно! — пожал плечами Квотерблад.

Думать о том, что он и сам вскоре вслед за собственными болячками исчезнет в небытии, было даже не страшно, а просто скучно и противно. Поэтому, капитан заставил мысли вернуться в прежнее русло.

Так… Значит, все-таки Посещение? Да, конечно, только его и можно было принять за точку отсчета.

Появление этих чертовых Зон на планете, теория доктора Пильмана, сталкеры-одиночки, Международный институт внеземных культур…

Разумеется, поначалу все, связанное с Посещением, было загадочно, интересно и модно. Однако довольно скоро народ привык и к этому — как предыдущие поколения в свое время приспособились к паровозам, открытию электричества, СПИДу, атомной бомбе или глобальной сети Интернет.

В сущности, ничего не произошло.

Мир не изменился. Люди остались прежними.

От мысли о том, что человечество не одиноко во Вселенной, аппетит пропал разве что у десятка восторженных юношей и полудюжины вечных, неисправимых романтиков пенсионного возраста. Большинство же просто приняло Посещение к сведению — и вскоре опять погрузилось в пучину повседневных забот и бытовых неурядиц.

Финансисты, как и прежде, играли на бирже, богатея или разоряясь. Граждане попроще воспитывали детей, ходили на службу и по мере сил тянули от зарплаты до зарплаты. Студентки писали конспекты, а в свободное от лекций время мучались от неразделенной любви. Солдаты разных стран несли караульную службу, воры шарили по карманам и сумочкам, политики врали народам про светлое будущее… Даже писатели-фантасты один за другим принялись отражать в своем творчестве более пикантные и свежие темы.

Время шло. Материальные следы Посещения, так называемые Зоны, никуда не исчезли — но они постепенно превратились в такую же привычную достопримечательность планеты, как огромный кратер от астероида в Мексике или бетонный «саркофаг» над энергоблоком Чернобыльской АЭС.

Нет, конечно же, были и те, кого появление Зон затрагивало непосредственно: жители окрестных городов, научные сотрудники и персонал Международного института внеземных культур, офицеры местной полиции, представители спецслужб со всего света, личный состав «ограниченного контингента» ООН, сталкеры — и, конечно же, типы из различных преступных группировок, готовые делать деньги на всем, включая незаконный экспорт «хабара»…

Какой-то посторонний звук заставил Квотерблада оторваться от воспоминаний. Несколько секунд капитан напряженно, затаив дыхание, прислушивался к тому, что происходит снаружи, за дверью камеры. Потом покачал головой:

— Нет, показалось…

Между прочим, ожидание быстрого и бесплатного экономического чуда, этакой новой научно-технической революции за счет оставшихся после Посещения «подарков» так и не оправдалось — наверное, человечество либо еще не доросло до этого, либо знания из другого мира в принципе никому не могут пойти впрок.

Конечно, любая новинка, доставленная из Зоны, сразу же становилась научной сенсацией. Вокруг нее кипели страсти, публиковались труды, защищались диссертации, создавались целые академические школы и даже направления фундаментальной науки…

Но все это, в сущности, представляло собой лишь интеллектуальные игры для узкого круга высоколобых очкариков с учеными степенями.

Что же касается практического применения… Ну да, в автомобилях вот уже несколько лет широко используется, например, дармовая энергия «вечных батареек». Пожалуй, следует еще вспомнить «пустышки», служащие для биологической очистки сточных вод, да пару-тройку забавных детских игрушек вроде «вечного двигателя» — и все!

Остальные следы Посещения нельзя было сразу же съесть, выпить, надеть на себя или использовать для удовлетворения прочих естественных надобностей. А потому основную массу жителей планеты они интересовали мало. Впрочем, даже если бы…

Капитан Квотреблад опять поднял голову. Прислушался.

Снаружи явно кто-то был. Кто-то молча стоял напротив камеры, и свет лампочки отражался от темного, полуслепого стекла «глазка».

— Добро пожаловать… Нет? Ну, как хотите.

Капитан заставил себя оторвать взгляд от двери. Лег поудобнее, закрыл глаза и попытался сделать вид, будто ничего не происходит.

…Например, обыватель редко интересуется тем, как устроен видеофон. И ему плевать, кто изобрел это чудо техники — он просто нажимает на кнопку и связывается с тем, с кем захочет. А пассажиру воздушного лайнера и вовсе не обязательно разбираться в основных принципах аэродинамики.

Люди всегда готовы воспользоваться благами цивилизации, нимало не задумываясь о том, своя это цивилизация или же какая-то посторонняя.

Наверное, так и должно быть… Да так, собственно, и было — до того злополучного утра, когда мертвяки приволокли из Зоны труп Рэдрика Шухарта.

Это теперь, при новом режиме, дата его смерти считается Днем Национального Траура и Возрождения. А тогда… Тогда никто не мог даже предположить, во что выльются похороны какого-то сумасшедшего сталкера-одиночки.

Капитан Квотербалд никогда уже, наверное, не забудет бесконечную, медленную процессию, двигавшуюся за гробом. Звуки оркестра, черное платье вдовы, завороженные и в то же время немного растерянные лица… Казалось, на улицу вышло все население городка — десятки тысяч людей, мужчины, женщины, дети.

Впоследствии так и не выяснилось, кто же отдал приказ перекрыть движение. И как получилось, что вскоре обезумевшая толпа уже разгромила миссию ООН, полицейский комиссариат и несколько магазинов на центральной площади — а потом попыталась прорвать ограждение Зоны.

Во всяком случае, охране пришлось применить оружие.

По официальной версии солдаты стреляли только в воздух, но количество убитых и раненых росло с каждым часом. Мэр города подал в отставку.

Телекомпании всего мира начали прямую трансляцию с места событий: горящее здание Института, патрульный автомобиль с разбитыми стеклами, мертвая школьница, струя водомета, наискосок прочертившая небо…

По национальному радио с обращением к землякам обратился сам Валентин Пильман. Нобелевский лауреат и директор Международного института внеземных культур призвал народ и власти к благоразумию, привычно обрисовал перспективы, которые открывает перед человечеством сам факт Посещения — но в то же время напомнил о катастрофе в Карригановских лабораториях и об опасности, которую несет человечеству бесконтрольный доступ в Зоны. В конце выступления доктор Пильман сдержанно осудил сталкерство, как безответственный и преступный промысел.

Этого ему, разумеется, не простили… Наутро запылала квартира ученого, а сам доктор попал в больницу со множественными переломами и черепно-мозговой травмой.

Президент ввел в районах, примыкающих к Зоне, чрезвычайное положение. Впрочем, как всегда, слишком поздно — новая волна антиправительственных выступлений за считанные часы охватила всю страну и сразу же переросла в погромы и массовые беспорядки.

Программы новостей с охотой поддались всеобщей истерии — теперь чаще всего по телевизору показывали трупы во всевозможных ракурсах, а также лозунги вроде «Отдайте народу свободную Зону!», «Счастье для всех!», «Даром!» и даже «Дело Рэдрика Шухарта живет и побеждает!».

Пользуясь подходящим моментом, парламентская оппозиция вывалила перед публикой несколько чемоданов с грязным бельем: коррупция в правительстве, перерасход бюджета на науку, измена национальным интересам в угоду космополитам из ООН.

Озвучить накопленный компромат через средства массовой информации, было поручено восходящей звезде политического небосклона — Креону Мальтийцу. А через месяц, на внеочередных президентских выборах, этот смышленый красавчик, авантюрист с манерами и внешностью опереточного героя, стал главой государства.

Новый президент особо не церемонился — ни со своими врагами, ни с теми, кто считал себя вправе требовать благодарности. Аресты начались буквально сразу же, «независимой» прессе быстро заткнули рот, поэтому первые показательные судебные процессы прошли как по нотам. Потом уже в них не было нужды — появилось так называемое «упрощенное производство по делам о противодействии Посещению».

Каждый несогласный или подозреваемый в несогласии с режимом автоматически зачислялся во «враги прогресса» и подлежал немедленному устранению из жизни. Были созданы первые концентрационные лагеря и все остальное, необходимое для того, что сторонники доктора Валентина Пильмана окрестили «массовыми репрессиями».

Сам директор Института успел бежать. Одни утверждали, будто он до сих пор находится в стране на нелегальном положении, другие — что доктор Пильман скрылся за границей и оттуда руководит своими тайными последователями.

Во всяком случае, службе государственной безопасности, так называемым «черным сталкерам» Креона Мальтийца, отыскать и обезвредить беглого Нобелевского лауреата пока что не удалось. Зато официальная пресса изо дня в день сообщала о раскрытии все новых и новых подпольных групп так называемых «пильманистов».

Конечно же, правительство не забывало и об идеологии — новое время требовало новых героев. Еще ударными темпами достраивался Мемориальный музей Рэдрика Шухарта, а в школах и высших учебных заведениях уже сдавали экзамены по истории сталкерского движения, наизусть заучивая биографии таких его героев, как Пудель, Норман Очкарик и Носатый Бен-Галеви. Центральной городской больнице отдельным указом было присвоено имя Мясника, а члены организации контра бандистов «Квазимодо», в которую некогда входил сам нынешний президент, получили пожизненную пенсию и места в Совете ветеранов.

Что же касается свободного и бесконтрольного доступа в Зону…

Поначалу этот вопрос поднимался в каждом публичном выступлении. Но потом как-то незаметно, за хлопотами о государственном устройстве и борьбой с внутренними и внешними врагами, он отошел на второй план.

А через некоторое время и вовсе забылся. Постепенно была приведена в порядок потрепанная во время народных волнений «запретка», и вдоль колючей проволоки вновь появились вооруженные патрули — только уже не в голубых касках ООН, а в беретах с мальтийским крестом национальной гвардии.

Не так давно ожили уникальные лаборатории бывшего Института внеземных культур. Правда, теперь он относился к Министерству Посещения, имея статус закрытого оборонного предприятия, и все его сотрудники давали подписку о неразглашении.

Все, как всегда…

Лязгнул засов — очень быстро и очень коротко. Капитан уже несколько минут ожидал этого звука, но все равно не сумел приготовиться должным образом: противный холод выплеснулся откуда-то из-под сердца, дрогнули плечи, перехватило дыхание… Впрочем, он успел вскочить, как положено, еще прежде, чем дверь камеры полностью отворилась.

— Квотерблад?

— Так точно, господин… — Дневной свет из коридора бил прямо в глаза, поэтому сразу разглядеть вошедшего не удалось.

— Государственный прокурор Барбридж, — представился тот.

— Барбридж? — не удержавшись, переспросил капитан. Странно, у безногого Стервятника голос был вовсе не такой, да и вообще…

— Артур Барбридж, — уточнил посетитель. И на всякий случай добавил: — Младший. Сын.

Но Квотерблад уже и сам узнал стоящего напротив молодого человека.

— Поздравляю, господин Государственный прокурор!

— С чем?

— Ну, как же — такой высокий чин.

— А, вы про это… — Артур Барбридж обернулся: — Оставьте нас!

Кто-то невидимый, снаружи, попробовал возразить:

— Но, господин Государственный прокурор, согласно инструкции…

— Убирайтесь.

Команда прозвучала не слишком громко, но так убедительно, что уже через мгновение ей ответили скрипом петель, и тяжелая дверь встала на место.

В камере вновь воцарился привычный сумрак, и Квотерблад наконец-то смог толком разглядеть стоящего напротив человека.

Артур Барбридж почти не изменился с тех пор, когда они виделись последний раз: чистое правильное лицо, широкие плечи и длинные черные волосы, расчесанные на пробор. Ни дать ни взять — все тот же мальчишка, студент юридического факультета, несколько лет назад проходивший летнюю практику в отделе капитана Квотерблада.

Только тогда на нем красовалась потертая кожаная куртка, а теперь — синий форменный китель с какой-то вышитой золотом растительностью на погонах. И взгляд, которым гость ощупывал высохшую фигуру бывшего полицейского, его желтую, старческую кожу, был уже совсем другой: холодный, властный… и снисходительный.

Пауза тянулась достаточно долго. Слишком долго.

Наконец, Артур Барбридж махнул рукой — сверху вниз:

— Садитесь.

— Благодарю вас, господин Государственный прокурор. — Подождав, пока собеседник опустится на пустую койку, Квотерблад тоже занял свое место.

— Курите?

— Нет, господин Государственный прокурор.

— Зовите меня просто — мистер Барбридж… А я закурю, если не возражаете.

— Ну что вы… Пожалуйста. — Капитан не понимал, что происходит, и из-за этого никак не мог выбрать верную линию поведения. — Только осторожнее!

— А в чем дело? — Собеседник отвел от сигареты руку с еще не зажженной спичкой.

— Не запачкайтесь. Там, наверное, кровь еще не высохла.

Артур Барбридж привстал, пытаясь взглянуть под себя:

— Нет, вроде все в порядке… Кровь?

— Гуталина помните?

— Да, конечно. Ах, вот вы о чем… Что же, царствие ему небесное!

Молодой человек произнес это так спокойно, что Квотерблад после некоторого замешательства позволил себе поинтересоваться:

— За что его так?

— Официальная версия — неужто не устраивает? — усмехнулся Барбридж. — Толстяка, небось, жалко?

— Нет, не жалко. Но…

— Верю. — Собеседник чиркнул спичкой, прикурил и выпустил под потолок камеры первую струйку дыма. — По-настоящему, этот ваш Гуталин сам напросился. Нечего было на допросе хамить! А мы ведь тоже люди, нервы не железные. Вот и пришлось ребятам…

— Представляю, господин Государственный прокурор, — заключенный непроизвольно дотронулся до шрама на лице. — Представляю, как они умеют…

— Значит, еще не до конца. — Артур Барбридж поднял глаза и без особого труда выдержал взгляд Квотерблада. Все-таки он очень изменился за последние годы.

Капитан вздохнул:

— Кажется, папа хотел видеть вас адвокатом?

— Да. Но это уже не имеет никакого значения — отец умер вчера вечером. Инфаркт.

— Сочувствую. — Честно говоря, Квотерблад и не представлял себе, что у такой сволочи, как Стервятник, вообще было сердце. К тому же больное.

Впрочем, собеседник тоже не стал изображать мировую скорбь:

— Мы никогда не были особенно близки… У вас ко мне еще вопросы есть?

— Нет. Извините, господин Государственный прокурор.

Артур Барбридж поискал, куда выбросить окурок. В конце концов ткнул его в забытую после обеда миску и поинтересовался:

— Вам хочется еще пожить?

Капитан Квотерблад попробовал улыбнуться:

— Знаете, я в одной газете вычитал… Говорят, ничто так не сокращает срок заключения, как смертный приговор.

— Смешно, — кивнул собеседник. — Только и умереть ведь по-разному можно. Спокойно, быстро… Или вот, например, как этот глупый негр. Понимаете?

— Понимаю, — вздрогнул Квотерблад.

Урок получился действительно наглядный — как, наверное, и было задумано. Артур Барбридж дотронулся тыльной стороной ладони до койки, с которой только что убрали тело Гуталина:

— Значит, будем помогать друг другу?

— Я же признался! Подписал все, что требовалось. Все рассказал.

— И что было? И чего не было?

— Но, господин прокурор…

— Государственный прокурор, — вежливо поправил Квотерблада собеседник. — Вас ведь пытали на допросах? Били?

— Да. Это теперь обычная практика, новые методы следствия.

— Вот именно! — Артур Барбридж сунул руку под китель, и вытащил откуда-то из внутреннего кармана пластиковую папку с гербом. — Идиоты. Кругом — одни идиоты и костоломы, представляете? Только и могут, что выколотить из человека признание. Лишь бы дело списать побыстрее!

Страх капитана Квотерблада постепенно сменялся искренним удивлением:

— А что же еще от меня нужно?

— Правда. Мне лично — нужна правда, только и всего.

— Какая правда, господин Государственный прокурор? О чем?

Артур Барбридж достал вторую сигарету:

— О Золотом Шаре. Помните? — Он закурил и с показной брезгливостью открыл лежащую на столе папку. Перелистал несколько страниц. — Обвинительное заключение. Так, это не то… И это не то… Здесь вы признаетесь в массовых убийствах лиц, заподозренных в сталкерстве, а также членов их семей. Всего, значит, сорок две невинные жертвы… Дальше у нас — личные контакты с государственным преступником Валентином Пильманом, конспиративная связь с зарубежными центрами радикальных пильманнстов, подготовка к покушению на Президента… Полный бред! Как вы это все подписали?

— Сами же знаете — как.

— Вот именно, знаю… Ага! Нашел. Значит, начиная с листа дела номер пятьдесят восемь, вы описываете свое участие в подготовке и осуществлении полицейской провокации под кодовым наименованием «Золотой Шар». Так ведь?

— Наверное, — пожал плечами Квотерблад.

— Точно! — затянулся сигаретой Артур Барбридж. В спертом воздухе камеры клубы табачного дыма провисали под лампочкой неподвижно, густыми слоями. — Точно… Если верить показаниям, эта была ваша инициатива?

— Да. Я лично организовал и осуществил операцию, — опустил глаза капитан.

— Провокацию, — напомнил собеседник. — Каким образом?

— Там написано… Несколько лет назад нами в Зону был тайно заброшен предмет, соответствующий описанию так называемого Золотого Шара. Это, если помните, такая легендарная штука, которая якобы исполняет все желания.

— Припоминаю. Дальше!

— Затем через доверительные источники полиции были распространены первые слухи — вроде, кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал… А когда существование самого Золотого Шара уже ни у кого не вызывало сомнения, мы подкинули лицам, представляющим оперативный интерес, карту маршрута по Зоне…

— Кому конкретно?

Капитан Квотерблад замялся:

— Было изготовлено сразу несколько экземпляров.

— И один, значит, попал к моему отцу… — Артур Барбридж слегка покачал головой и перевернул страницу. — Цель операции?

— Там же все написано, господин Государственный прокурор… Специалистами Института по нашему заказу был специально разработан очень правдоподобный маршрут от границы Зоны до этого самого Шара. Он был рассчитан таким образом, чтобы на пути сталкера встретилось максимальное количество опасных мест — «комариные плеши», «мясорубки», «стрелы», «звонки»… В общем, по оценке аналитиков, даже для самого подготовленного человека вероятность живым добраться до конечной точки практически равнялась нулю.

Капитан чувствовал на себе взгляд собеседника, но решил продолжить:

— Фактически, это была идеальная ловушка. Сталкеры — народ отчаянный и азартный, они лезли в Зону один за другим, как только получали нашу карту. Причем попадались на приманку как раз самые лучшие, опытные, уверенные в себе.

— Зачем все это было нужно?

— Законы. Тогда еще существовали законы, господин Государственный прокурор. Посадить преступника, особенно сталкера-одиночку, в тюрьму раньше было очень сложно: требовалось взять его с поличным, изъять «хабар», доказать преступный промысел. Да еще разные адвокаты, правозащитники… И приговоры в судах давали такие, что через год-два — глядишь, недавнего подследственного опять нужно из Зоны встречать. А так… Поголовье сталкеров сокращалось само собой. Естественным путем, если можно так выразиться.

— Значит, полицейская ловушка срабатывала? Всегда?

— Разумеется. В Институте работали головастые парни — у тех, кто позарился бы на мифический Шар, не оставалось ни малейшего шанса выжить. Туда пройти, обратно… Вон, даже знаменитого Рэда Рыжего, лучшего из лучших, вынесли из Зоны вперед ногами.

— Думаете, он был последним, кто попался?

Квотерблад пожал плечами:

— Не знаю. Меня ведь арестовали буквально через пару дней после его похорон.

— Вы полагаете, господин Шухарт не добрался до Золотого Шара?

Что-то в тоне и голосе Артура Барбриджа показалось капитану странноватым:

— Не знаю. В тюрьму потом доходили разные слухи. Но, собственно, какое это имеет значение? Даже если Рыжий все-таки обнаружил обман…

— Обман? — Собеседник закрыл папку с обвинительным заключением и потянулся за очередной сигаретой. — Послушайте, капитан! Не валяйте дурака.

— Простите?

— Я сам боюсь боли. И знаю, что под пыткой люди признаются в чем угодно. Верно?

Квотерблад закашлялся от дыма:

— Не надо, господин Государственный прокурор!

— Успокойтесь… Именно поэтому, прочитав первый раз показания о Золотом Шаре, я велел вас больше не бить. Во всяком случае, по голове. Помните «сыворотку правды»? Дорогое удовольствие, разумеется, но вас тогда для верности неделю накачивали психотропными препаратами.

— А потом еще посадили на детектор лжи… Зачем?

— Я пытался понять, что же все-таки произошло на самом деле… — Артур Барбридж с силой вдавил окурок в миску. — Но теперь ясно — вы действительно рассказали все и больше ни черта не знаете!

— И это плохо, господин Государственный прокурор?

— Да. Это очень плохо.

— Почему?

Вместо ответа собеседник щелкнул кнопкой висящей на поясе кобуры:

— Смотрите! — Тяжелый кольт армейского образца с громким стуком лег на стол перед капитаном, примяв бумаги. — Из этого пистолета я застрелил Рэдрика Шухарта. Хотите знать, как это произошло?

— Нет, — помотал головой Квотерблад.

— Почему? — удивился собеседник. — А, понятно… Боитесь.

Он опустил уголки губ, обозначив улыбку:

— Не надо бояться. Уже не надо. Вас ведь все равно сегодня повесят.

— За что? — не сразу понял Квотерблад.

— За шею… Какая разница! Вас что, статья интересует? Параграф? Не забивайте голову ерундой, лучше послушайте, молодой человек привстал и расправил примявшиеся полы мундира. Потом снова сел. — Все знали, что мой папаша терпеть не может Рыжего. Особенно после того, как тот спас ему жизнь. Должники вообще редко любят своих кредиторов… Короче, когда появилась эта чертова карта, он сам послал меня с Рэдриком Шухартом в Зону. Дал вот эту пушку, объяснил, что нужно будет сделать, когда доберемся до Золотого Шара… Если доберемся.

Капитан Квотерблад не удержался:

— Все-таки вашего папу недаром называли Стервятником.

— Конечно, — кивнул собеседник с гордостью. — Но даже не в этом дело! Прогулочка по Зоне действительно получилась веселенькая, но покойный Шухарт был действительно лучшим из сталкеров, — и мы, в конце концов, дошли.

— До Золотого Шара? — теперь уже по-настоящему удивился Квотерблад.

— Совершенно верно… Еще в самом начале Рыжий заставил-таки меня выложить пистолет — дескать, на обратном пути подберем. Но я Шухарта перехитрил, снова спрятал ствол под куртку, пока он рассветом любовался. — Артур Барбридж мечтательно закатил глаза. — В общем, когда дошли… Там ведь «мясорубка» была, перед самым Шаром, так?

— Да, кажется. Я уже точно не помню.

— Была, была! — заверил капитана собеседник. — Пришлось даже целое представление устроить… Будто я про нее не знаю — побежал, и прямо так вляпался: ноги в одну сторону, руки в другую!

— Получилось?

— Получилось. Пока господин сталкер коньячок свой допивал на радостях, я в тенечке отсиделся. За экскаватором. А потом вышел — и выстрелил! Прямо в рыжий затылок, из этой самой дуры… Представляете?

Прямо перед глазами Квотерблада качнулось огромное черное дуло армейского кольта. Капитан с трудом отвел от него взгляд и поинтересовался:

— А потом как же? В одиночку выбирались?

Государственный прокурор положил пистолет и вздохнул:

— В том-то и дело. Не помню. Только дотронулся до Шара, закрыл глаза — и как отрезало! Очнулся уже на площади, перед Институтом. Кругом народ беснуется, полиция, лозунги… Сначала выбрали меня куда-то, потом пришлось вылезти на трибуну, речь какую-то произнести. А дальше понеслось: митинги, демонстрации, новый Президент — папашин приятель, назначение ГОСУД ственным прокурором. Понимаете?

— Честно говоря, не очень.

— Вот и я тоже, — скомкал пустую пачку из-под сигарет Артур Барбридж.

Некоторое время собеседники молча смотрели друг на друга.

— Скажите, господин Государственный прокурор, — первым нарушил молчание Квотерблад. — А чего вы пожелали? Там, у Золотого Шара?

— Да, собственно… Этого и пожелал. — Собеседник дотронулся пальцем до шитья на погонах. — Думал, что смогу человечество осчастливить. Справедливость, юстиция…

— Всем поровну счастья, чтобы никого не обидеть?

— Что-то в этом роде…

— Значит, власти захотелось? — уточнил Квотерблад.

— Да, но во имя правосудия! Во имя людей! — Молодой человек протестующе выставил вперед ладонь. — Мне лично — ничего не надо, и если потребуется…

— Вранье. Золотой Шар… Он ведь словам не верит. Он ведь только тайное, сокровенное выполнить может! То, в чем и самому себе не признаешься.

— Откуда ты это знаешь? — Государственный прокурор вскочил, перегнулся через стол и обеими руками ухватил собеседника за ворот. Притянул его к себе: — Откуда, старая сволочь? Отвечай!

— Легенда… — Квотерблад захрипел, но не сделал даже попытки освободиться.

— Что? Легенда? — Артур Барбридж несколько раз так тряхнул капитана, что у того голова замоталась из стороны в сторону. — А почему же тогда…

— Отпусти меня, идиот! — И прежде чем до Барбриджа дошел смысл и тон этих слов, он увидел свой собственный пистолет в руке Квотерблада и почувствовал боль от ствола, упершегося под ребра. — Быстро! Сядь на место.

Молодой человек покосился на дверь. Хмыкнул.

— Ладно. А дальше что?

Теперь собеседников вновь разделял стол.

— Посмотрим. — Капитан щелкнул предохранителем и передернул затвор. — Надо же, и патрон в патроннике…

Артур Барбридж довольно спокойно ждал продолжения, но Квотерблад заговорил совсем о другом:

— Я не знаю, что произошло. Мы сами сделали этот чертов Золотой Шар. И подбросили, как приманку для сталкеров. Но… Возможно, Зона действительно превратила его во что-то. Сама. Сотворила нам подарок — нечто, воплощающее мечты в реальность.

— Зачем?

— Глупый вопрос. Это же все-таки Зона.

Артур Барбридж по-мальчишески облизнул губы:

— Я не хотел… Я не думал, что все так получится. Потом он обвел взглядом стены камеры, лампочку под потолком, зарешеченное окно.

— Что же теперь делать?

Капитан Квотреблад поднял пистолет.

— Надо умереть. Понимаешь, сынок? То, что сейчас творятся вокруг, — это твой мир. Он создан Зоной для исполнения желаний — твоих желаний.

— Постойте! Но почему вы уверены, что…

— Я не уверен, — честно признался капитан. — Но попробовать стоит.

Он выстрелил и выпущенная почти в упор свинцовая пуля разнесла Артуру Барбриджу половину черепа. Запахло порохом.

Впрочем, больше ничего не произошло. Все осталось по-прежнему: тюремная камера, стены, засовы, решетка на грязном окне…

Квотерблад подождал немного, пожал плечами — а потом поднес пистолет к виску. Теплая ребристая рукоятка армейского кольта приятно лежала в его ладони.

— Очень жаль.

Капитан выстрелил второй раз.

И снова ничего не изменилось…