Часть первая

Откуда во мне рыцарская куртуазность?

Такое чувство,

будто меня, как шарик, надул озорной мальчишка.

Был я когда-то размером с сокола, был и со льва.

Раньше я не был слоном, но теперь-то знаю:

я слон.

Шкура висит мешком; хозяин меня бранит

за неудачный трюк. Я упражнялся всю ночь под навесом,

и теперь меня тянет в сон.

У людей я ассоциируюсь с грустью,

а то и с рассудочностью. Рэндалл Джаррелл

сравнил меня с Уоллесом Стивенсом, американским поэтом.

Видно и мне это сходство в нескладных трехстишьях,

но все же, пожалуй, я больше похож

на Элиота, дитя европейской культуры.

Любой, кто так щепетилен, страдает

от нервных срывов. Мне не по нраву эффектные

эксперименты под куполом на канате.

Мы, слоны,

воплощаем собой покорность,

меланхолично мигрируя к смерти.

Но известно ли вам, что когда-то в Греции

слонов учили

писать копытами алфавит?

Предельно усталые, мы лежим на широкой спине

и в воздух бросаем сено. Но это

не молитвенный ритуал, а просто способ отвлечься.

Нет, не покорность видите вы в наших последних движениях:

это прокрастинация. Очень уж больно слону

наземь укладывать грузное тело…

Дэн Чиассон. Слон

Дженна

В области памяти я настоящий профи. Мне всего тринадцать, но я уже изучила этот предмет вдоль и поперек, хотя другие девочки в этом возрасте обычно штудируют глянцевые журналы. Есть такой вид памяти об окружающем мире, который основан на опыте, в том числе и негативном, и на здравом смысле – вроде знания, что печка горячая, а если не обуешь зимой сапоги, то отморозишь ноги. Есть то, что запечатлевается в памяти благодаря органам чувств: посмотри на солнце и невольно прищуришься, а червяки – это не лучшая еда, поскольку выглядят весьма неаппетитно. Существуют также сведения научного характера: например, даты, которые ты запоминаешь на уроках истории, а потом жонглируешь ими на экзамене, потому что они важны, по крайней мере нам так объясняют в школе, в великой схеме мироздания. А есть подробности личного характера, которые врезаются в память, ярко высвечиваясь на графике твоей собственной жизни, однако не имеют значения ни для кого больше, кроме тебя самого. В прошлом году наш учитель естествознания позволил мне провести независимое исследование памяти. Большинство педагогов доверяют мне работать самостоятельно, потому что понимают: на уроках я скучаю. Похоже, некоторые из них откровенно меня побаиваются, поскольку подозревают, что я знаю больше их, а кому же охота сесть в лужу.

Мое первое воспоминание белесое по краям, как засвеченный снимок, сделанный со слишком яркой вспышкой. Мама держит в руке палочку с обвитым вокруг нее конусом сахарной ваты. Она прикладывает палец к губам: «Это наш секрет», – и отщипывает маленький кусочек. Клочок сахаристых ниток прикасается к моим губам и тает. Мой язычок оборачивается вокруг маминых пальцев и жадно их облизывает. «Iswidi, – говорит она мне. – Сладенькая». Это не моя бутылочка, а нечто совершенно новое: вкус незнакомый, но приятный. Потом мама наклоняется и целует меня в лоб: «Uswidi. Любимая».

Мне тогда было не больше девяти месяцев от роду.

Согласна, это довольно необычно, потому что у большинства детей первые воспоминания относятся к возрасту между двумя и пятью годами. Нет, младенцы вовсе не страдают амнезией, они многое запечатлевают в памяти еще до того, как начнут говорить, но, странное дело, теряют доступ к своим ранним воспоминаниям, стоит им только овладеть речью. Может быть, я запомнила этот эпизод с сахарной ватой, поскольку мама говорила на не родном для нас обеих языке коса, который освоила во время работы над диссертацией в ЮАР. Или причина, по которой в моей памяти сохранился этот случайный эпизод, – своего рода компромисс, предложенный мозгом, потому как я отчаянно хочу, но никак не могу вспомнить кое-что, а именно: подробности того вечера, когда исчезла моя мать.

Она была ученым-биологом и на протяжении довольно долгого времени изучала, в частности, память. Это составляло часть ее работы о посттравматическом стрессе у слонов. Вы наверняка не раз слышали что-нибудь вроде «Ну и память у него, прямо как у слона». Так вот, это не просто поговорка, но научно доказанный факт: слоны и впрямь ничего не забывают. Если вам нужны доказательства, могу предоставить вам все данные, собранные моей матерью. Сама я выучила их наизусть, хотя вовсе не ставила перед собой такую задачу. Официально опубликованные результаты маминого исследования гласят, что память связана с сильными эмоциями; негативные моменты запечатлеваются навсегда, словно бы надписи, сделанные несмываемым маркером на стенах мозга. Однако существует тонкая граница между негативными впечатлениями и травмирующими. Первые откладываются в памяти, а вторые стираются, или настолько искажаются, что становятся неузнаваемыми, или, как у меня, превращаются в одно большое блеклое, белое ничто, которое заполняет голову, стоит мне только сфокусироваться на том вечере.

Перечислю факты.


1. Мне было тогда три года.

2. Согласно полицейскому отчету, мою мать «нашли без сознания на территории заповедника, лежащей на земле, примерно в миле к югу от места, где был обнаружен труп смотрительницы, и отправили в больницу для оказания медицинской помощи».

3. Обо мне в протоколе не упоминалось. Но позже бабушка забрала меня к себе, потому что мой отец, на которого столько всего сразу обрушилось, слетел с катушек – в буквальном смысле слова.

4. Ночью мама пришла в себя и сбежала из больницы, скрылась в неизвестном направлении.

5. Больше я ее никогда не видела.


Иногда жизнь представляется мне двумя вагонами, которые столкнулись в момент исчезновения моей матери, но при попытке рассмотреть, как они были изначально сцеплены, я вижу лишь зияющий провал, мелькание шпал и отшатываюсь. Я знаю, что была в то время непоседливой белобрысой девчушкой, которая носилась по округе как угорелая, пока ее мать наблюдала за слонами, делая бесчисленные заметки научного характера. Теперь я подросток, слишком серьезный для своего возраста и не по годам умный, что частенько оборачивается мне же во вред. Несмотря на впечатляющие успехи в естественных и прочих науках, я терплю поражение и выгляжу довольно жалко всякий раз, когда дело касается реальной жизни: к примеру, я не знала, что Wanelo – вебсайт, а вовсе не название модной рок-группы. Если восьмой класс школы – это микрокосмос социальной иерархии подростков, а моя мама, определенно, рассматривала бы ситуацию именно под таким углом, то знание наизусть пятидесяти слоновьих стад, обитающих в местности Тули-Блок на востоке Ботсваны, не идет ни в какое сравнение со способностью перечислить всех участников англо-ирландского бой-банда «One Direction» и рассказать их биографии.

Нельзя сказать, что я не вписываюсь в школьную жизнь, так как являюсь единственной в классе сиротой. У нас есть немало учеников из неполных семей, которые скучают по родителям или, наоборот, не желают с ними общаться, а у кого-то отец или мать теперь живут с новыми супругами и другими детьми. И тем не менее настоящих друзей в школе у меня нет. В столовой я сижу за столом в самом дальнем конце и в одиночестве ем то, что дала мне с собой бабушка. А тем временем крутые девчонки – которые, Богом клянусь, называют себя сосульками! – болтают о всякой ерунде. Например, о том, что они, когда вырастут, будут работать в крупнейшей косметической компании, придумают новые оттенки лака для ногтей и назовут их в честь известных голливудских фильмов, что-нибудь вроде: «Малинмены предпочитают блондинок» или «Сияние фуксии». Пару раз я пыталась вступить в разговор, но они всякий раз косились в мою сторону так, будто от меня воняет, морщили курносые носики и возвращались к прерванной беседе. Не стану утверждать, что меня сильно расстраивает подобное пренебрежение со стороны одноклассниц, поскольку моя голова занята значительно более важными мыслями.

Но вернемся к загадочному исчезновению моей матери. Воспоминания о детских годах у меня довольно пестрые и обрывочные. Я могу рассказать вам о своей новой спальне в доме бабушки, где стояла моя первая взрослая кровать. На прикроватной тумбочке – маленькая плетеная корзина, неизвестно почему полная розовых пакетиков с искусственным подсластителем, хотя кофемашины рядом нет. Каждый вечер, еще до того как научилась считать, я заглядывала в корзину и проверяла, на месте ли они. И до сих пор так делаю.

Я могу поведать о том, как поначалу мы навещали отца в психиатрической больнице Хартвик-Хаус. Коридоры там насквозь пропахли лекарствами и мочой; а когда бабушка подталкивала меня, чтобы я поговорила с папой, и я забиралась на кровать, дрожа от мысли, что нахожусь так близко к человеку, которого узнаю́, но совсем не знаю, он не двигался и не открывал рта. Я могу описать, как из его глаз текли слезы, и это казалось мне вполне естественным и ожидаемым явлением, вроде того как банка с холодной колой запотевает в жаркий день.

Помню я и ночные кошмары, которые на самом деле не были таковыми: просто я просыпалась от глубокого сна под громкие трубные звуки, издаваемые Маурой. Хотя бабушка всякий раз прибегала в мою комнату и объясняла, что слониха-матриарх живет теперь очень-очень далеко, в другом заповеднике в Теннесси, я не могла избавиться от гнетущего чувства, будто Маура пытается что-то мне сказать и если бы я говорила на слоновьем языке так же хорошо, как мама, то непременно поняла бы ее.

От матери у меня остались только исследования. Я подолгу размышляю над ее дневниками, потому что знаю: придет день, когда слова на странице вдруг выстроятся в нужном порядке и укажут мне путь к ней. Мама научила меня, пусть даже и не находясь при этом рядом, что любая хорошая научная работа начинается с гипотезы, которая есть всего лишь предчувствие, облеченное в красивый набор слов. И гипотеза, из которой я исхожу, такова: мама никогда не бросила бы меня по собственной воле.

И я докажу, что права, пусть даже это и станет последним, что я вообще сделаю в своей жизни.


Проснувшись, я обнаруживаю, что Герти, наша собака, накрыла мои ноги теплым живым одеялом. Она вздрагивает во сне, гонится за кем-то, видимым только ей одной.

Мне это ощущение хорошо знакомо.

Я пытаюсь выбраться из постели, не разбудив псину, но она мигом просыпается, вскакивает на кровати и лает на закрытую дверь спальни.

– Спокойно, – говорю я, запуская пальцы в густую шерсть у нее на загривке.

Герти лижет меня в щеку, но не расслабляется. Глаза собаки по-прежнему прикованы к двери, как будто она видит то, что находится за ней.

Учитывая, чем я собираюсь нынче заняться, это довольно забавно.

Герти спрыгивает с кровати и так машет хвостом, что задевает стену. Я открываю дверь, и собака неловко скачет вниз по лестнице, где бабушка выпустит ее на улицу, а потом накормит, после чего начнет готовить завтрак для нас.

В бабушкином доме Герти появилась через год после меня. До этого она жила в заповеднике и крепко сдружилась со слонихой по кличке Сирах. Они были неразлучны, а когда Герти заболела, Сирах охраняла ее и нежно поглаживала хоботом. Это не первый случай дружбы собаки и слона, но именно он стал легендарным, о нем написали в детских книжках и рассказывали в новостях. Известный фотограф даже сделал календарь, посвященный необычной дружбе животных, и наша Герти стала там мисс Июль. Так что, когда заповедник закрылся и Сирах увезли, Герти оказалась такой же брошенной, как и я. Много месяцев никто не знал, что с ней стало. А потом однажды в нашу дверь позвонили, и бабушка увидела на пороге сотрудника службы спасения животных. Он поинтересовался, не знаем ли мы собаку, найденную неподалеку от нашего дома. На псине был все тот же ошейник с вышитой на нем кличкой. Герти отощала и была вся искусана блохами, но принялась радостно лизать мне лицо. Бабушка оставила собаку в доме, может быть решив, что это поможет мне свыкнуться с новыми обстоятельствами.

Не стану скрывать, это не сработало. Я всегда была одиночкой и никогда не ощущала себя у бабушки действительно дома. Видно, я из тех мечтательниц, которые зачитывают до дыр романы Джейн Остин и продолжают надеяться, что в один прекрасный день мистер Дарси все-таки появится возле их двери. Я – принцесса, заточенная в башне из слоновой кости, где каждая пластина – отдельная история, причем тюрьму эту я построила для себя сама.

Правда, в школе у меня все-таки была одна подруга, которая вроде как что-то понимала. Чатем Кларк, так ее звали, стала единственной, кому я рассказала о загадочном исчезновении мамы и о том, что собираюсь ее искать. Сама Чатем жила с теткой, поскольку ее мать-наркоманка сидела в тюрьме, а отца своего она вообще никогда не видела. «Это весьма благородно с твоей стороны, – сказала мне Чатем, – что ты так сильно хочешь увидеться с матерью». Когда я спросила подругу, что та имеет в виду, она описала, как однажды тетя отвезла ее в тюрьму, где мать отбывала срок. Она принарядила племянницу ради такой встречи: надела на нее юбку с оборками и лакированные туфли, блестевшие, будто черные зеркала. Но мама Чатем оказалась какой-то серой и безжизненной, глаза у нее были мертвыми, а зубы – гнилыми от наркотиков. Подруга призналась, что, хотя мать и сказала, будто мечтает обнять свою девочку, сама она была страшно рада тому, что в комнате для свиданий их разделяла перегородка из прозрачного пластика. Больше она навещать мать не ездила.

Чатем часто оказывалась полезной: так, например, мы вместе отправились покупать мой первый лифчик, потому что бабушка не считала нужным прикрывать несуществующие груди, а, по словам подруги, ни одна девочка старше десяти лет, которая вынуждена переодеваться в школьной раздевалке, не может обходиться без этой важной детали туалета. Чатем передавала мне на уроках английского записки с грубыми карикатурами на нашу учительницу, которая накладывала на лицо слишком много тонального крема и вечно пахла кошками. Подруга ходила со мной под ручку по коридору, а любой исследователь дикой природы скажет вам: когда речь идет о выживании во враждебной среде, двум особям, объединившимся в мини-стаю, сделать это гораздо легче, чем той, которая останется в одиночестве.

А потом однажды Чатем вдруг не пришла в школу. Я позвонила ей, но никто не ответил. Я села на велосипед и отправилась проведать подругу, однако обнаружила на ее доме табличку: «Продается». Неужели она могла уехать, не сказав мне ни слова?! В это невозможно было поверить, тем более что Чатем знала: именно неизвестность так пугала меня в истории с исчезновением матери. Однако прошла неделя, за ней другая, и мне становилось все труднее находить оправдания ее поведению. Когда я перестала выполнять домашние задания и завалила парочку контрольных, что вообще было совершенно не в моем стиле, меня вызвали к школьному психологу. Мисс Шугармен, тысячелетняя старуха, набила свой кабинет куклами: наверное, чтобы дети, слишком зажатые или травмированные для того, чтобы произнести вслух слово «вагина», могли устроить представление и таким образом рассказать о том, за какие непозволительные места их трогали. В любом случае я сомневаюсь, что мисс Шугармен могла хоть чем-то мне помочь, ведь не в ее силах было восстановить разрушенную дружбу. Когда психологиня поинтересовалась, что, по моему мнению, произошло с Чатем, я предположила, что ее похитили. Меня бросили, сказала я, и это уже не в первый раз. Я вновь осталась одна: видимо, что-то неладно с кармой.

Больше мисс Шугармен меня к себе не вызывала, и если до этого в школе меня считали странной, то теперь я перешла в разряд чокнутых.

Бабушку тоже озадачило внезапное исчезновение Чатем. «Неужели даже не предупредила тебя? – спросила она за обедом. – Так с друзьями не поступают». Я не знала, как объяснить ей, что все то время, пока Чатем была моей компаньонкой, я предчувствовала такой конец. Когда вас бросают, вы всегда ждете повторения негативного опыта и в конце концов вообще перестаете сходиться с людьми, не допуская, чтобы они обрели хоть какое-то значение в вашей жизни, ведь в таком случае просто не заметите их исчезновения. Понимаю, для тринадцатилетней девочки такие мысли слишком уж пессимистичны, но становится очень горько, когда понимаешь, что можешь рассчитывать только на себя.

Может, я и не способна изменить свое будущее, но абсолютно уверена: уж со своим прошлым как-нибудь разберусь.

Я выработала для себя утренний ритуал. Одни люди начинают день с чашки кофе и чтения газеты; другие просматривают «Фейсбук»; некоторые завивают волосы или делают по сто приседаний. Я же, едва одевшись, сажусь за компьютер. Массу времени провожу в Интернете, в основном на www.NamUs.gov, официальном сайте Департамента юстиции, посвященном пропавшим и неопознанным людям. Сначала быстро проверяю рубрику «Неопознанные лица», чтобы узнать, не выложили ли судмедэксперты каких-нибудь новых данных о трупах неизвестных женщин. Потом обновляю список умерших: не добавился ли к нему кто-нибудь, чье тело осталось невостребованным, поскольку этот человек не имеет родственников. Наконец захожу в раздел «Пропавшие без вести» и сразу переключаюсь на страничку с данными о моей матери.


Статус: пропала без вести

Имя: Элис

Фамилия: Меткалф (урожденная Кингстон)

Прозвище/псевдоним: нет

Дата исчезновения: 16 июля, 2004, ориентировочно 23:45

Возраст на момент исчезновения: 36 лет

Возраст в данный момент: 46 лет

Раса: белая

Пол: женский

Рост: 65 дюймов

Вес: 125 фунтов

Город: Бун

Штат: Нью-Гэмпшир

Обстоятельства исчезновения: Элис Меткалф работала научным сотрудником в Слоновьем заповеднике Новой Англии. Вечером 16 июля 2004 года, примерно в 22:00, она была обнаружена в бессознательном состоянии приблизительно в миле к югу от трупа одной из сотрудниц заповедника, которую затоптал слон. Элис отвезли в больницу «Мерси юнайтед» в Бун-Хейтс, штат Нью-Гэмпшир, где она пришла в себя около 23:00. Последней ее видела медицинская сестра, которая проверяла состояние пациентки в 23:15.


Ничего не изменилось. Кому и знать, как не мне, ведь этот профиль веду только я.

Далее идет описание внешности: цвет волос (рыжий); цвет глаз (зеленый); наличие особых примет, которые можно использовать при опознании, – имеются в виду шрамы и другие дефекты, татуировки, протезы, импланты (ничего такого у мамы нет). Графу, в которой следует указать, во что она была одета в момент исчезновения, я оставила пустой, потому как этого просто не знаю. Равно как и следующую, о вероятных способах перемещения – куда и каким транспортом пропавшая могла направиться; сведениями о состоянии зубов и образцами ДНК я также не располагаю. А вот фотография здесь имеется. Я отсканировала и увеличила единственный снимок, который бабушка не спрятала на чердак: мама со мной на руках на фоне слонихи Мауры.

Так, теперь контактные данные полицейских, которые составляли тогда протокол. Один из них, Донни Бойлен, вышел на пенсию и сменил место жительства. В настоящее время живет во Флориде, страдает болезнью Альцгеймера (удивительно, чего только не узнаешь из Интернета). Другой, Верджил Стэнхоуп, был повышен в звании до детектива-следователя, в последний раз упоминался в полицейских новостях 13 октября 2004 года. Благодаря «Гуглу» я выяснила, что этот человек больше не является сотрудником Полицейского управления Буна. И все, более никакой информации. Такое ощущение, что Стэнхоуп вообще исчез с лица земли.

Думаете, это странно? На самом деле подобное случается гораздо чаще, чем вам кажется.

Целые семьи пропадают посреди бела дня неизвестно куда: дом остается пустым, но в нем работает телевизор, на плите кипит чайник, по полу разбросаны игрушки; семейный автофургон обнаруживают брошенным на парковке или затопленным в каком-нибудь пруду, однако никаких тел не находят. Студентки колледжей бесследно исчезают, написав номер телефона на салфетке незнакомцу в баре. Старики уходят в лес погулять, и больше о них никто не слышит. Вечером мама целует малютку на ночь и укладывает спать, но кроватка оказывается пустой еще до наступления утра. Случается, что матери семейств, составив список покупок, садятся в машину, отправляются в ближайший супермаркет и больше не возвращаются…

– Дженна! – прерывает мои размышления голос бабушки. – У меня здесь, вообще-то, не ресторан!

Я опускаю крышку ноутбука и выхожу из спальни. Притормозив на полпути, выдвигаю бельевой ящик и выуживаю из его глубин тонкий голубой шарф. Он совсем не подходит к джинсовым шортам и майке на бретельках, но я все равно обматываю воздушную ткань вокруг шеи, торопливо спускаюсь по лестнице и залезаю на один из высоких табуретов у кухонного островка.

– Думаешь, мне больше нечем заняться, кроме как ждать, когда ты наконец-то соизволишь позавтракать? – ворчит бабушка, стоя ко мне спиной и переворачивая блин на сковородке.

Моя бабуля вовсе не седая добродушная старушка, каких показывают по телевизору. Она работает контролером в местной службе по надзору за оплатой парковки, и я могу пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда видела ее улыбающейся.

Я очень хотела бы поговорить с ней о своей матери. Ведь она должна много чего помнить, в отличие от меня, потому что прожила бок о бок с ней целых восемнадцать лет, тогда как мне было отведено жалких три года. Я хотела бы иметь бабушку, которая показывала бы маленькой внучке фотографии пропавшей мамочки или пекла торт на ее день рождения, а не советовала запрятать свои чувства куда подальше и держать их под замком.

Не поймите меня неправильно, я люблю бабушку. Она приходит на школьные концерты послушать, как я пою в хоре, и готовит для меня вегетарианские блюда, хотя сама предпочитает мясо; она позволяет мне смотреть фильмы с пометкой «Детям до 18 только в присутствии взрослых», потому что, по ее собственным словам, в них нет ничего такого, чего я не увижу в школе на переменах. Я люблю бабушку. Просто она не моя мама.

Сегодня я вру ей, что отправляюсь сидеть с сыном одного из своих любимых учителей, мистера Аллена, который в седьмом классе преподавал у нас математику. Мальчика зовут Картер, но я называю его Контроль Рождаемости, потому что он лучший аргумент против того, чтобы обзаводиться потомством. Это самый неприятный ребенок из всех детей, с какими я только общалась в жизни. У него огромная голова, и, когда он смотрит на меня, я почти уверена, что этот малыш способен прочесть мои мысли.

Бабушка оборачивается – блин балансирует на лопатке – и замирает, увидев у меня на шее шарф. Он действительно не подходит к остальной одежде, но бабуля вовсе не поэтому поджимает губы. Выражая молчаливое осуждение, она качает головой и плюхает горячий блин на мою тарелку, хлопнув по нему лопаткой.

– Просто мне захотелось добавить к костюму какую-нибудь деталь поярче, – лгу я.

Бабушка никогда не говорит со мной о маме. Если я из-за ее исчезновения чувствую внутри пустоту, то бабушка, напротив, полнится кипучим гневом. Она не может простить дочери, что та бросила нас, если случилось именно это, и не способна принять альтернативный вариант: беглянка не возвращается, так как ее больше нет в живых.

– Картер, – произносит бабушка, плавно меняя тему разговора. – Это тот мальчик, что похож на баклажан?

– Не весь. Только его лоб, – уточняю я. – Последний раз, когда я с ним сидела, он орал три часа подряд.

– Возьми беруши, – советует она. – Ты вернешься к ужину?

– Пока точно не знаю.

Бабушка ставит сковородку в раковину и берет сумочку:

– Не забудь выпустить Герти, прежде чем уйдешь. Ладно, мне пора.

– До встречи! – Я говорю ей это каждый раз, когда она уходит. Говорю потому, что нам обеим важно это услышать.

Направляясь к двери, бабушка старательно избегает смотреть на меня и на мамин шарф.


Я начала активно разыскивать маму в одиннадцать лет. До этого я сильно по ней скучала, но не знала, что тут можно сделать. Бабушка не хотела идти в полицию, а отец, насколько мне известно, никогда не заявлял об исчезновении жены, потому что практически сразу оказался в психиатрической больнице. Несколько раз я пыталась расспрашивать его о том происшествии, но обычно это лишь приводило к новым приступам, и в конце концов я перестала затрагивать опасную тему.

А потом однажды в приемной у дантиста я прочитала в глянцевом журнале статью о шестнадцатилетнем подростке, который добился, чтобы расследование нераскрытого убийства его матери было возобновлено, и в результате преступник понес заслуженное наказание. Я стала размышлять о том, что могу восполнить недостаток в деньгах и прочих ресурсах отчаянной решимостью, и в тот же вечер начала составлять план. Особо рассчитывать на удачный исход не приходилось, это верно: до сих пор никто не преуспел в поисках моей матери. Но, с другой стороны, никто ведь прежде и не занимался этим делом с таким усердием, с каким вознамерилась взяться за него я.

Люди, к которым я обращалась, в основном старались отделаться от меня или же просто жалели. В полицейском управлении Буна мне отказались помочь на том основании, что я: а) несовершеннолетняя, действующая без согласия законного опекуна; б) след моей матери простыл десять лет назад; и в) насколько им известно, убийство, связанное с ее исчезновением, было раскрыто и признано смертью в результате несчастного случая. Слоновий заповедник Новой Англии, естественно, был расформирован, а единственный человек, который мог бы рассказать мне в подробностях о том, что случилось с погибшей смотрительницей, – мой отец – был не в состоянии даже правильно назвать свое имя или день недели, не говоря уже о деталях трагедии, ставшей причиной его психического срыва.

Поэтому я решила взять дело в свои руки. Попыталась нанять частного детектива, но быстро поняла, что они не оказывают профессиональную помощь на безвозмездной основе, как некоторые адвокаты. Тогда я подрядилась сидеть с детьми учителей, планируя скопить к концу лета достаточно денег, чтобы заинтересовать хоть кого-то. И параллельно решила начать собственное расследование.

Почти все онлайн-ресурсы по интересующей меня теме были платными, а у меня не имелось ни наличных, ни кредитной карточки. Но я умудрилась раздобыть на распродаже в церкви замечательную книгу под названием «Как стать частным сыщиком. Руководство для начинающих» и потратила несколько дней, вдоль и поперек изучая главу «Поиск пропавших людей».

Согласно этому пособию, все исчезнувшие подразделяются на три категории.


1. Люди, которые на самом деле никуда не пропадали, а просто живут своей жизнью и общаются с друзьями, в число которых вы не входите. Сюда относятся бывшие парни и соседки по комнате в общежитии, с кем вы потеряли связь.

2. Люди, которые на самом деле никуда не пропадали, а просто не хотят, чтобы их нашли: к примеру, смертельно уставшие от семейной жизни отцы или свидетели преступных деяний мафии.

3. Все прочие. Например, дети, чьи фотографии печатают на пакетах молока: как сбежавшие из дома сами, так и украденные психопатами и увезенные в неизвестном направлении в белых фургонах без окон.


Обычно частным детективам удается отыскать пропавшего, потому что всегда есть люди, которые знают, где именно находится сейчас этот человек, просто ты не входишь в их число. И поэтому очень важно найти всех, кто к ним принадлежит.

У большинства исчезнувших были на то свои причины. Допустим, они чего-то там нахимичили со страховкой или вынуждены прятаться от копов, решили начать жизнь заново или по уши увязли в долгах, или же хотят сохранить какой-нибудь секрет. Автор пособия для частных сыщиков советует прежде всего задаться вопросом: «Хочет ли пропавший, чтобы его нашли?»

Должна признаться, я не уверена, что и впрямь желаю получить однозначный ответ на этот вопрос. А вдруг моя мать исчезла тогда по своей воле? Хотя, может быть, она вернется, поняв, что я продолжаю поиски, что по прошествии десяти лет все еще помню о ней. Иногда я думаю, мне было бы легче узнать, что мама давно умерла, чем услышать, что она жива и просто решила не возвращаться.

В книге говорится, что найти пропавшего человека – это все равно что разгадать сложную головоломку. У вас есть ключи, и вы пытаетесь применить их, чтобы в конце концов установить местонахождение человека. Частному сыщику нужно собрать как можно больше всевозможных сведений, и лучшие его друзья – это факты. Имя, фамилия, дата рождения, номер карточки социального страхования. Учебные заведения, которые человек посещал. Служба в армии, места работы, друзья и родственники. Чем шире вы забрасываете сеть, тем больше вероятность выловить свидетеля, который разговаривал с пропавшим о том, куда тот хочет отправиться в отпуск или какую работу мечтает получить.

Наверняка среди множества сведений окажутся и совершенно бесполезные, которые абсолютно ничего вам не дадут. Ничего, продолжайте работать дальше: рано или поздно наверняка обнаружится хоть какая-нибудь зацепка.

Итак, в одиннадцать лет я совершила первый шаг в своем расследовании. Следуя рекомендациям книги, зашла в базу данных Службы социального страхования и проверила, нет ли мамы среди умерших.

Ее там не обнаружилось, но мне это мало что дало. Она вполне могла жить под чужим именем или умереть и оказаться в морге среди неопознанных тел.

Я стала копать дальше. У моей матери не было аккаунтов в «Фейсбуке», «Твиттере», «Одноклассниках» или группе выпускников колледжа Вассар, который она в свое время окончила. Это, впрочем, неудивительно: мама всегда была настолько увлечена работой и своими слонами, что я просто не могу представить себе ее тратящей драгоценное время на переписку в соцсетях.

В телефонном справочнике, выложенном в Интернете, обнаружилось 367 женщин по имени Элис Меткалф. Каждую неделю я звонила двум-трем из них, чтобы бабушка не пришла в ужас, увидев счет за междугородние переговоры. Я оставила множество голосовых сообщений. Одна милая пожилая дама из Монтаны обещала молиться за мою маму, а другая, работавшая продюсером на радиостанции в Лос-Анджелесе, обещала рассказать своему боссу эту историю, поскольку она могла заинтересовать слушателей. Но никто из тех, кому я звонила, не был моей матерью.

В пособии для частных сыщиков содержались и другие подсказки: изучите тюремные базы данных, заявки на регистрацию товарных знаков, даже генеалогические списки мормонов и прочих сектантов. Перепробовав все это, я не добилась абсолютно никакого результата. Вбив в поисковую строку «Элис Меткалф», я получила слишком много ссылок – 1,6 миллиона. Тогда я сузила поле поисков, расширив запрос до «Элис Кингстон Меткалф слоны феномен скорби», и компьютер выдал список всех маминых научных работ, в большинстве своем завершенных до 2004 года.

На шестнадцатой странице поиска в «Гугле» обнаружилась ссылка на статью в онлайн-блоге по психологии. Статья была посвящена тому, как животные переживают горе. В третьем абзаце цитировалась Элис Меткалф: «Думать, что люди обладают монополией на скорбь, – чистый эгоизм. Существуют многочисленные свидетельства того, что слоны тяжело переживают потерю тех, кого любят». Это была отправная точка всех ее работ, краткая выжимка, не слишком важная сама по себе; те же самые слова мама повторяла сотню раз в других научных статьях.

Но эта запись в блоге была датирована 2006-м.

То есть сделана спустя пару лет после ее исчезновения.

Я блуждала по Интернету целый год, но не нашла иных доказательств существования моей матери. Не знаю, как объяснить ту загадочную ссылку. Возможно, произошла банальная опечатка, или автор той статьи в Интернете цитировал работу Элис Меткалф прежних лет, или же моя мать, очевидно здравствовавшая в 2006 году, была жива и поныне.

Так или иначе, эта моя находка стала отправной точкой: я почувствовала, что начало положено.


Действуя в духе «не оставлю ни одного камня не перевернутым», я не ограничилась советами из книги «Как стать частным сыщиком» и опубликовала данные о матери на «Listservs» – сайте, посвященном пропавшим людям. Однажды на ярмарке я вызвалась быть подопытной гипнотизера и на глазах у жадной до зрелищ толпы, жующей хот-доги в кукурузном тесте и жаренные в кляре луковицы, позволила ввести себя в транс – в надежде, что в таком состоянии из подсознания высвободятся какие-то заблокированные воспоминания. Однако чародей сообщил только одно: в прошлой жизни я была судомойкой во дворце какого-то герцога. Я записалась на проводившийся в местной библиотеке бесплатный семинар по толкованию снов, решив, что смогу приложить обретенные навыки к раскрытию тайн своего неподатливого ума, однако речь там шла о ведении дневниковых записей, и только.

Сегодня я впервые отправляюсь к экстрасенсу.

Я не прибегала к этому средству поиска раньше по нескольким причинам. Во-первых, у меня не хватало денег. Во-вторых, я понятия не имела, где найти достойного доверия медиума. В-третьих, это было как-то… ненаучно, а если отсутствующая мама и научила меня чему-то, так это тому, что полагаться стоит только на неопровержимые факты и достоверные данные. Но два дня назад я перебирала ее записные книжки, и из одной вдруг выпала закладка.

Ну, не совсем закладка, а долларовая купюра, сложенная в виде слоника. Если не ошибаюсь, это называется оригами.

И внезапно я вспомнила мамины руки, порхающие над этой банкнотой: как они сгибали, разглаживали и переворачивали ее, пока я, малышка, едва начавшая ходить, не прекратила плач, завороженно уставившись на возникшую, как по волшебству, игрушку.

Я осторожно прикоснулась к слонику, словно опасаясь, что он исчезнет, растворится в воздухе. А потом мой взгляд упал на страницу маминого дневника – и один абзац сразу высветился, как будто был написан неоновыми чернилами.


Коллеги всегда смотрели на меня с веселым изумлением, когда я утверждала, что наиболее вдумчивые исследователи понимают: 2–3 % того, что мы изучаем, невозможно объяснить с научной точки зрения – это либо магия и вмешательство потусторонних сил, либо проявление внеземных цивилизаций, либо случайные вариации и совпадения, которые никак нельзя исключить. Любой честный ученый должен признать: существуют некоторые вещи, которые нам просто не дано постичь.


Я восприняла это как знак свыше.

Любой другой человек на планете увидел бы просто бумажного слоника, сделанного в технике оригами. Но я усмотрела в этом нечто большее и решила начать с самого начала. Я потратила много часов, с невероятной тщательностью разворачивая сложенную мамой фигурку и внушая себе, что ощущаю исходящее от долларовой купюры тепло ее пальцев. Я двигалась медленно и осторожно, шаг за шагом, как хирург во время операции, пока не научилась сворачивать слоника так, как это делала она, пока на моем столе не появилось маленькое стадо из шести зеленых зверушек. Целый день я тренировалась, проверяла себя, точно ли все усвоила и правильно ли запомнила последовательность, и, в очередной раз с честью справившись с задачей, заливалась краской гордости. Вечером я уснула, представляя мелодраматический момент, который мог бы послужить украшением любого сериала: после долгих поисков я нахожу пропавшую мать, но она даже не подозревает, кто я такая, пока я у нее на глазах не складываю слоника из долларовой купюры. Тут она наконец-то все понимает, крепко обнимает меня и больше уже никуда не отпускает.


Просто удивительно, сколько экстрасенсов значится в «Желтых страницах». Кого там только не найдешь: «Духи-наставники дают советы», «Супермедиум Лаурель», «Предсказания от Великой Языческой Жрицы», «Кейт Киммель: гадание по картам Таро», «Взлетающий Феникс – магические техники обретения любви, богатства и счастья».

«Ясновидящая Серенити. Камберленд-стрит, Бун».

И всё: ни фамилии, ни номера телефона. Объявление не было заключено в рамочку или выделено как-то иначе, но привлекло мое внимание по двум причинам. Во-первых, до дома этой самой Серенити я могла доехать на велосипеде; а во-вторых, у нее была самая низкая цена: она единственная запрашивала за свои услуги десять долларов.

Камберленд-стрит расположена в той части города, куда бабушка строго-настрого запретила мне соваться. Это даже не улица, а глухой переулок с обанкротившимся магазином самообслуживания, двери в который заколочены, и крошечным баром типа «дыра в стене». На тротуаре стоят два деревянных рекламных щита. На одном значится: «До 17:00 вся выпивка по 2 бакса», а на другом написано: «ТАРО, $10, 14R».

Интересно, что такое 14R? Возрастное ограничение? Размер лифчика?

Мне боязно оставлять велосипед на улице, замка для него у меня нет. В школе, на Мейн-стрит или в любом другом месте, куда я обычно езжу, пристегивать его нет необходимости. Поэтому я затаскиваю велик в коридор слева от входа в бар, а затем волоку его по лестнице, пропахшей пивом и по́том. Оказавшись наверху, я попадаю в небольшой вестибюль. На косяке над одной из дверей номер – 14R, а на самой двери табличка: «ГАДАНИЯ ОТ СЕРЕНИТИ».

Стены покрыты велюровыми обоями, которые уже начали отклеиваться. Потолок цветет желтыми пятнами. Сильно пахнет освежителем воздуха с каким-то неопределенным пряным ароматом. Под ножку кособокого журнального столика для устойчивости подложен телефонный справочник. На самом столике – китайское фарфоровое блюдо, полное визитных карточек: «СЕРЕНИТИ ДЖОНС, ЯСНОВИДЯЩАЯ».

В маленьком предбаннике места для нас с велосипедом едва хватает. Я толкаю велик, описываю колесами неловкий полукруг, пытаясь прислонить своего железного коня к стене. Из-за двери слышатся приглушенные голоса двух женщин. Что делать? Постучать и дать знать хозяйке, что я пришла? Но зачем? Если она и впрямь ясновидящая, то наверняка уже и сама все поняла.

На всякий случай я кашляю. Громко.

А потом, подпирая бедром раму велосипеда, прикладываю ухо к двери.

– Вас тревожит необходимость принять важное решение.

Громкий вздох и другой голос:

– Откуда вы знаете?

– И вы очень боитесь ошибиться.

Снова второй голос:

– Ох, мне так трудно без Берта.

– Он сейчас здесь. И хочет, чтобы вы поняли: нужно доверять своему сердцу.

Долгая пауза.

– Это совершенно не похоже на Берта.

– Конечно не похоже. Но он ведь не единственный из умерших родственников, кто хочет вступить с вами в контакт. Усопшие постоянно наблюдают за нами, и сейчас появился кто-то еще, кто желает вам добра.

– О, так это, наверное, тетя Луиза?

– Да, точно! Она говорит, что вы всегда были ее любимицей.

Я не могу удержаться и фыркаю, думая про себя: «А ты, Серенити, удачно вывернулась».

Вероятно, мой смешок не остался незамеченным, разговор за дверью смолкает. Я наклоняюсь ближе, чтобы получше слышать, и роняю велосипед. Пытаясь подхватить его, переступаю ногами и путаюсь в размотавшемся шарфе. Велосипед – и я вместе с ним – валится на журнальный столик, блюдо падает на пол и разбивается вдребезги.

Дверь распахивается, я смотрю вверх из кренделя велосипедной рамы, скрючившись под которой впопыхах собираю осколки.

– Что здесь происходит?

Серенити Джонс – женщина высокая; розовато-белые, как сахарная вата, волосы вихрятся у нее на голове, взбитые в высокую копну. Помада тоже светло-розовая, в тон прическе. У меня возникает странное чувство, что я уже где-то видела эту особу.

– Вы Серенити?

– Да. А с кем имею честь?

– Разве вы сами не знаете?

– Я обладаю даром предвидения, а не всеведения. Если бы я все знала, то жила бы на Парк-авеню, а свои сбережения хранила бы на Каймановых островах. – Голос у нее не сказать чтобы приятный: напоминает скрип пружин старого дивана; потом хозяйка замечает осколки фарфора в моей руке. – Господи, только этого еще не хватало! Это была гадальная чаша моей бабушки!

Я понятия не имею, что такое гадальная чаша, однако чувствую, что влипла.

– Простите, пожалуйста. Я случайно…

– Ты хоть представляешь, сколько ей лет? Это семейная реликвия! Хвала Младенцу Иисусу, моя мать умерла и не увидит этого. – Серенити подбирает с пола осколки и пытается сложить их, словно бы надеясь, что они могут волшебным образом срастись.

– Я могу попробовать склеить ее…

– Вряд ли у тебя это получится, если только ты не колдунья. Мои мать и бабушка обе переворачиваются сейчас в гробах, и все потому, что ты такая неуклюжая.

– Но если эта ваша реликвия такая ценная, зачем же вы оставили ее на столике в прихожей?

– А ты зачем приволокла сюда эту железяку? Видела же, что тут совсем нет места. Оставила бы на улице.

– Побоялась, что велосипед украдут, – честно отвечаю я, поднимаясь на ноги. – Послушайте, давайте я заплачу вам за эту чашу.

– Дорогуша, эта вещь дорогая, антикварная, сделанная еще в одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году. Тут не хватит твоих жалких денег, заработанных на продаже скаутских печенюшек.

– Да не продаю я никакое печенье. Я пришла сюда, чтобы вы мне погадали.

Серенити изумлена до глубины души:

– Еще чего не хватало! Я не работаю с детьми.

Ну неужели нельзя сделать исключение?

– На самом деле я старше, чем выгляжу. – Это правда: все принимают меня за пятиклашку, хотя я уже в восьмом.

Внезапно в дверном проеме возникает другая женщина – та самая, с которой ясновидящая проводила сеанс.

– Серенити? Вы в порядке?

Хозяйка спотыкается о раму велосипеда.

– Да, все хорошо. – Потом натянуто улыбается мне. – Сожалею, но я ничем помочь не смогу.

– Прошу прощения? – не понимает клиентка.

– Я не вам, миссис Лэнгхэм, – отвечает ей Серенити и, обращаясь ко мне, цедит сквозь зубы: – Если ты сейчас же не уберешься, я вызову полицию и тебя оштрафуют за порчу имущества.

То ли миссис Лэнгхэм не захотела общаться с экстрасенсом, который грубо обращается с детьми, то ли ее насторожило упоминание о копах, но только она как-то странно посмотрела на Серенити и, ничего не сказав, быстро протиснулась мимо нас обеих и ринулась вниз по лестнице.

– Ну просто отлично! – бурчит гадалка. – Теперь по твоей милости я лишилась не только драгоценной семейной реликвии, но еще и клиентка убежала, не заплатив десять баксов.

– Если вы мне погадаете, я заплачу вам за нее и за себя! – выпаливаю я.

У меня есть шестьдесят девять долларов – именно столько я скопила за год, присматривая за детьми. И пока я не потратила из этих денег ни пенни, поскольку коплю на частного сыщика. Уверенности в том, что Серенити действительно способна помочь, у меня нет, но я готова рискнуть двадцатью баксами, чтобы выяснить это.

Когда гадалка слышит, что я обещаю заплатить по двойному тарифу, глаза у нее загораются.

– Ладно, так и быть, сделаю для тебя исключение, – говорит она и шире отворяет дверь, за которой обнаруживается вполне обычная гостиная с диваном, кофейным столиком и телевизором. Похоже на дом моей бабушки, и это слегка разочаровывает. Я думала, интерьер тут будет совсем иным.

– Что-то не так? – интересуется хозяйка.

– Ну, наверное, я ожидала увидеть хрустальный шар и занавеску из бусин.

– За это пришлось бы заплатить дороже.

Я внимательно смотрю на нее, не понимая, шутит она или нет. Серенити грузно опускается на диван и указывает мне на стул:

– Как тебя зовут?

– Дженна Меткалф.

– Хорошо, Дженна, – со вздохом произносит гадалка, – сперва давай покончим с формальностями. – Она протягивает мне блокнот и просит вписать туда имя, адрес и номер телефона.

– Зачем это?

– На случай, если мне понадобится связаться с тобой после сеанса. Вдруг дух оставит для тебя послание, да мало ли что.

Могу поспорить, на самом деле это нужно ей для того, чтобы рассылать клиентам эсэмэски с предложением двадцатипроцентной скидки. Тем не менее я беру блокнот в кожаном переплете и заношу в него свои данные. Ладони у меня потные. Решающий момент близок, и я начинаю колебаться, стоило ли вообще сюда идти. Что меня ждет в самом худшем случае? Серенити Джонс – шарлатанка, и я напрасно потрачу деньги, ни на шаг не приблизившись к разгадке тайны исчезновения моей матери.

Нет. Худший сценарий таков: Серенити Джонс оказывается талантливым экстрасенсом, и я узнаю одно из двух – мама либо бросила меня по собственной воле, либо мертва.

Ясновидящая берет колоду карт Таро и начинает тасовать ее.

– То, что я скажу во время гадания, может в данный момент показаться тебе лишенным смысла. Но обязательно все хорошенько запомни, потому что в один прекрасный день ты узнаешь некую новую информацию и тогда поймешь, о чем пытались сообщить тебе духи сегодня. – Она произносит это тоном стюардессы, которая объясняет пассажирам правила поведения на борту самолета, а потом протягивает мне колоду, чтобы я разделила ее на три стопки. – Ну и что ты хочешь узнать? Кто из мальчиков в тебя влюблен? Получишь ли ты пятерку по английскому? В какой колледж тебе поступать?

– Меня все это не интересует. – Я возвращаю ей колоду нетронутой. – Моя мать исчезла десять лет назад, и я хочу, чтобы вы помогли мне найти ее.


В маминых полевых дневниках есть один отрывок, который я запомнила наизусть. Иногда, когда мне становится на уроке скучно, я даже воспроизвожу его в тетради, пытаясь повторить все завитки ее почерка.

В ту пору она работала в области Тули-Блок в Ботсване, где изучала феномен скорби у слонов. Мама наблюдала смерть слона в дикой природе: здесь речь идет о детеныше пятнадцатилетней самки по кличке Кагисо. Она родила на заре, и слоненок либо уже родился мертвым, либо умер вскоре после появления на свет. Вообще-то, с первородящими самками такое случается нередко. Странной оказалась реакция матери.


Вторник

09:45. Кагисо стоит рядом со слоненком на открытой местности под ярким палящим солнцем. Гладит его голову и приподнимает хобот. С 06:35 детеныш неподвижен.

11:52. Кагисо угрожает Авиве и Кокисе, когда эти две самки подходят осмотреть мертвого слоненка.

15:15. Кагисо продолжает стоять возле тела. Трогает детеныша хоботом и пытается поднять его.


Среда

06:36. Меня беспокоит Кагисо, она не ходила на водопой.

10:42. Кагисо бросает сухие ветки на тело слоненка. Отламывает их с деревьев, чтобы прикрыть детеныша.

15:46. Жара просто невероятная. Кагисо отправляется на водопой, а потом снова возвращается к слоненку.


Четверг

06:56. Появляются три львицы, начинают оттаскивать тело слоненка. Кагисо бросается на них, и хищники убегают на восток. Кагисо стоит над трупом детеныша и громко трубит.

08:20. Рев продолжается.

11:13. Кагисо по-прежнему стоит над мертвым слоненком.

21:02 Львицы объедают тело слоненка. Кагисо нигде не видно.


Внизу страницы есть приписка:


Кагисо покинула своего мертвого детеныша, проведя рядом с ним три дня.

Существует множество научных исследований, доказывающих, что слоненок моложе двух лет, оставшись сиротой, не способен выжить.

Но пока ничего не написано о том, что происходит с матерью, потерявшей детеныша.


В то время, когда мама писала это, она еще не знала, что беременна мною.


– Я не занимаюсь пропавшими людьми, – говорит Серенити тоном, не допускающим даже намека на возражения.

– С детьми вы не работаете, поисками пропавших не занимаетесь. – Я загибаю один палец, затем второй. – А что вы вообще умеете?

Она прищуривается:

– Хочешь почистить ауру? Нет проблем. Погадать на картах Таро? Ты обратилась по адресу. Пообщаться с умершими? С радостью тебе помогу. Но… – Серенити наклоняется вперед, и я понимаю, что уперлась в глухую стену, – я не ищу пропавших людей.

– Вы же экстрасенс.

– И что? Экстрасенсы обладают разными способностями, – отвечает она. – Предвидение, диагностика ауры, снятие порчи, телепатия. У каждого своя специализация, и я берусь только за то, что умею делать.

– Мама исчезла десять лет назад, – продолжаю я, словно Серенити ничего не говорила; я сомневаюсь: стоит ли рассказывать про сотрудницу заповедника, которую затоптал слон, и упоминать о том, что мою мать отвезли в больницу? Пожалуй, лучше промолчу: ни к чему подсказывать ей ответы. – Мне было тогда три года.

– Большинство пропавших людей исчезают, потому что сами этого хотят, – замечает Серенити.

– Но не все, – отзываюсь я. – Мама не бросала меня. Я точно это знаю. – Замолчав, снимаю с шеи шарф и сую его гадалке. – Это ее вещь. Может быть, она поможет…

Серенити не прикасается к шарфу:

– Я не говорила, что не могу ее найти. Я сказала, что не стану этого делать.

Я была готова к разным исходам этой встречи, но такого финала никак не ожидала.

– Почему? – удивленно спрашиваю я. – Почему вы не хотите мне помочь, если можете?

– Потому что я, черт побери, не мать Тереза! – рявкает Серенити, и ее лицо становится красным, как помидор. Интересно, не пророчит ли себе ясновидящая смерть от гипертонического криза? – Извини, – говорит она и уходит в коридор.

Вскоре я слышу, как из крана льется вода.

Хозяйки нет пять минут. Десять. Я встаю и начинаю расхаживать по комнате. На каминной полке аккуратно расставлены фотографии в рамках: Серенити с Джорджем и Барбарой Буш, с Шер, с парнем из фильма «Образцовый самец». Однако меня это не слишком впечатляет. Ну подумайте сами: зачем человеку, который водит дружбу со знаменитостями, открывать дешевый гадальный салон в нашем захолустье?

Услышав, как спустили воду в туалете, я бросаюсь обратно к дивану и сажусь на него, будто вовсе не вставала. Серенити возвращается абсолютно спокойная. Розовая челка влажная: похоже, гадалка умылась.

– Я не возьму с тебя денег за сегодняшний визит, – говорит она, и я фыркаю. – Мне очень жаль, что твоя мама исчезла, но все-таки я не стану ее искать. Может быть, кто-нибудь другой сумеет тебе помочь.

– Кто, например?

– Понятия не имею. Если ты думаешь, что экстрасенсы встречаются каждую среду вечером в каком-нибудь «Паранормальном кафе», то ошибаешься. – Она подходит к двери и широко распахивает ее, давая понять, что прием окончен. – Если вдруг узнаю, кто занимается такими вещами, обязательно свяжусь с тобой.

Я подозреваю, что это неприкрытая ложь, что Серенити пообещала это, чтобы только поскорее от меня избавиться. Выйдя в предбанник, сердито берусь за руль велосипеда и говорю:

– Если не хотите искать маму, может, хотя бы скажете, мертва она или нет?

Не могу поверить, что попросила об этом, пока слова не зависают между нами, как тюлевая занавеска, не позволяющая четко разглядеть собеседника. Мне вдруг хочется схватить велик и убежать, не дождавшись ответа.

Серенити вздрагивает, словно от удара электрошокером. И произносит:

– Она жива.

Дверь захлопывается прямо перед моим носом, и я думаю: «Не исключено, что и это тоже ложь».


Вместо того чтобы возвращаться домой, я долго накручиваю педали по пыльной дороге на окраине Буна и подъезжаю к входу в Заповедник дикой природы имени Джона Старка. Сейчас он называется в честь генерала Старка – того самого, который во время Войны за независимость провозгласил девиз «Живи свободным или умри», изображенный на эмблеме нашего штата. А десять лет назад это был Слоновий заповедник Новой Англии, основанный моим отцом, Томасом Меткалфом. Тогда он занимал территорию более двух тысяч акров, да еще по периметру его шла полоса приблизительно в двести акров, отделявшая слоновий приют от ближайших жилых домов. Теперь больше половины земли занято длиннющим торговым центром «Костко» и недавно выстроенным поселком. Остальная территория законсервирована и принадлежит штату.

Я ставлю велосипед у входа и совершаю двадцатиминутную прогулку мимо березовой рощи и заросшего камышом озера, куда раньше каждый день приходили на водопой слоны. Наконец добираюсь до своего любимого места под огромным дубом с узловатыми ветвями, напоминающими руки сказочной колдуньи. Хотя в это время года в заповеднике повсюду разрастаются мхи и папоротники, под этим деревом земля покрыта ковром из ярко-фиолетовых грибов. В таком прекрасном уголке вполне могли бы обитать феи, если бы, конечно, они существовали в действительности.

Грибы называются лаковица аметистовая (Laccaria amethystine). Я определила их вид с помощью Интернета. Наверное, мама поступила бы так же, если бы увидела это чудо.

Я сажусь посреди поляны. Вы, наверное, подумали, что я при этом передавила все грибы, но нет, я их только примяла, они пружинят под тяжестью моего веса. Грибы на ощупь бархатные, но одновременно упругие и мускулистые, совсем как кончик слоновьего хобота.

На этом месте Маура похоронила своего слоненка – единственного родившегося в заповеднике. Я была слишком мала, чтобы запомнить этот эпизод, но прочла о нем в дневниках матери. Маура появилась здесь уже беременной, хотя в том зоопарке, откуда ее прислали, об этом еще не знали. Она родила примерно через пятнадцать месяцев после прибытия на новое место, и слоненок был мертвый. Маура отнесла его под дуб и засыпала сосновыми ветками. Следующей весной на том месте, где останки слоненка были позднее официально захоронены сотрудниками заповедника, начали бурно расти красивые фиолетовые грибы.

Я вынимаю из кармана мобильник. Единственный плюс от продажи половины территории заповедника – это то, что теперь рядом появилась огромная вышка сотовой связи и сеть здесь ловится, вероятно, лучше, чем в любом другом месте Нью-Гэмпшира. Открываю браузер и набираю: «Серенити Джонс экстрасенс».

И сразу натыкаюсь на статью из Википедии.


Серенити Джонс (р. 1 ноября 1966) – американский экстрасенс и медиум. Много раз выступала в передачах «Доброе утро, Америка», а также вела собственное телевизионное шоу под названием «Серенити!», где проводила сеансы ясновидения для аудитории, а также читала мысли отдельных людей. Однако главная ее специализация – поиск пропавших.


Серьезно: поиск пропавших? Ну и дела! Читаю дальше:


Сотрудничала с полицией и ФБР, в 88 % случаев добивалась успеха. Однако сделанное Серенити неудачное предсказание в деле о похищении малолетнего сына сенатора Джона Маккоя, которое широко освещалось в прессе, заставило семью потерпевшего выдвинуть против нее обвинения. С 2007 года Джонс не появляется на публике.


Возможно ли, чтобы известный медиум – пусть даже и впавший в немилость – исчез с лица земли и всплыл на поверхность десять лет спустя на задворках Буна в Нью-Гэмпшире? А почему бы и нет? Если кто-то ищет место, чтобы уйти в тень, то мой родной город тут вне конкуренции. Самое волнительное событие, которое происходит здесь в течение года, – это Лотерея коровьих лепешек[1] на Четвертое июля.

Просматриваю список публичных предсказаний Серенити.


В 1999 году Джонс сообщила Тее Катанопулис, что ее сын Адам, пропавший семь лет назад, жив. В 2001-м Адам был обнаружен: он работал на торговом судне у берегов Африки.

Джонс точно предсказала, что присяжные оправдают О. Джей Симпсона и что в 1989 году произойдет мощное землетрясение.

В 1998 году Джонс заявила, что следующие президентские выборы будут отложены. Хотя сама процедура голосования в 2000 году прошла в срок, однако официальные результаты не сообщались 36 дней.

В 1998 году Джонс сказала матери пропавшей студентки Керри Рашид, что ее дочь зарезали, но следствие поначалу пойдет по ложному пути и привлечет к ответственности не того человека, однако затем, благодаря анализу ДНК, обвинения с него будут сняты. И действительно, в 2004 году при содействии общественной организации, которая помогает несправедливо осужденным, Орландо Икеса освободили и выяснилось, что на самом деле убийство совершил его бывший сосед по комнате.

В 2001 году Джонс сообщила полиции, что тело Чандры Леви обнаружат в густом лесу на склоне холма. В следующем году его нашли в Национальном парке Рок-Крик, штат Мэриленд, на крутом склоне. Она также заявила, что Томас Квинтанос IV, нью-йоркский пожарный, предположительно погибший во время теракта 11 сентября, жив. Он действительно был извлечен из-под развалин через пять дней после атаки на Всемирный торговый центр.

В одном из выпусков своего телешоу в 2001 году Джонс привела полицейских с камерой в дом почтальона Эрлина ОʼДоула в Пенсаколе, штат Флорида, и помогла им найти в подвале потайную комнату. Там обнаружилась Джастин Фоукер, которую все считали погибшей. Восемь лет назад девочка, которой тогда было одиннадцать, бесследно исчезла: как выяснилось, она была похищена почтальоном, все это время державшим пленницу взаперти.

На телешоу в ноябре 2003 года Джонс заверила сенатора Джона Маккоя и его супругу, что их похищенный сын жив и его найдут на автовокзале в Окале, штат Флорида. Однако там вскоре были обнаружены разлагающиеся останки мальчика.


С этого момента карьера Серенити Джонс покатилась под гору.


В декабре 2003 года Джонс предсказала вдове морского пехотинца, что та родит здорового мальчика, но через две недели у женщины произошел выкидыш.

В январе 2004 года Джонс сообщила Иоланде Роулс из Орема, штат Юта, что ее пропавшая пятилетняя дочь Велвет была украдена мормонами и воспитывается в семье приверженцев этой секты, что вызвало в обществе резонанс. Однако полгода спустя бывший приятель Иоланды признался в убийстве девочки и показал место на окраине городской свалки, где закопал ее труп.

В феврале 2004 года Джонс предсказала, что останки Джимми Хоффа будут обнаружены в цементной стене бомбоубежища, построенного семьей Рокфеллер в Вудстоке, штат Вермонт. Однако это не подтвердилось.

В марте 2004 года Джонс заявила, что Одри Сейлер, пропавшая студентка Висконсинского университета в Мадисоне, стала жертвой серийного убийцы и что вскоре будет найден нож, послуживший орудием преступления. Выяснилось, что на самом деле Сейлер инсценировала собственное похищение, пытаясь привлечь внимание бойфренда.

В мае 2007 года Джонс предсказала, что Маделин Маккан, которая исчезла во время отпуска с родителями в Португалии, будет найдена к августу. Девочку так и не обнаружили.


После этого Серенити перестала делать публичные предсказания. Насколько я могу судить, она исчезла.

Неудивительно, что теперь бывшая знаменитость не работает с детьми.

Ладно, Джонс фатально ошиблась в случае с сыном Маккоя. Однако в защиту Серенити можно сказать, что отчасти она все-таки оказалась права: пропавшего мальчика действительно нашли на том самом автовокзале, но только мертвым. Гадалке крупно не повезло: после серии успешных прогнозов первым неверным предсказанием стало сделанное суперизвестному политику.


В Википедии есть снимки Серенити с известным рэпером Snoop Dogg на церемонии вручения «Грэмми», на банкете для представителей прессы, который устраивал в Белом доме Джордж Буш-младший. А вот фото из глянцевого журнала: ясновидящая одета в модное платье с двумя огромными шелковыми розами, пришитыми поверх грудей.

Я захожу на YouTube, ввожу в поисковую строку имена Серенити и сенатора. Загружается видео – Серенити с вихрящимися волосами цвета клубничного мороженого и в чуть более темном по тону брючном костюме ведет телешоу. Напротив нее на фиолетовом диване расположился сенатор Маккой, мужчина с идеально посеребренными висками и челюстью настолько квадратной, что хоть прямой угол по ней измеряй. Рядом, сжимая руку мужа, сидит его жена Джинни Маккой.

В политике я разбираюсь не слишком хорошо, но в школе мы изучали деятельность сенатора Маккоя как пример провала предвыборной кампании. Он был по всем параметрам готов к участию в президентской гонке, лично общался с семейством Кеннеди и выступал с программными речами на съездах Демократической партии. А потом его семилетнего сына похитили с игровой площадки частной школы.

На видео Серенити наклоняется к собеседнику со словами:

– Сенатор Маккой, мне было видение.

Камера показывает церковный хор на заднем плане.

«Виде-е-ение!» – старательно тянут певцы.

– Я видела вашего маленького сына… – Ясновидящая делает паузу. – Живого и здорового.

Супруга сенатора громко всхлипывает и падает в объятия мужа.

Интересно, Серенити действительно явился сын сенатора или она специально выбрала Маккоя для своего шоу, надеясь привлечь внимание СМИ и сделать себе дополнительную рекламу?

Картинка меняется: теперь показывают автовокзал в Окале. Серенити, погруженная в транс, в сопровождении четы Маккой идет по зданию к камерам хранения, расположенным рядом с мужской уборной. «Генри!» – громко всхлипывает супруга сенатора, когда ясновидящая просит полицейского открыть ячейку под номером 341. Внутри грязный чемодан, коп извлекает его наружу; все отшатываются, ощутив вонь разлагающегося тела.

Камера вздрагивает, оператор отводит ее в сторону, но потом собирается с духом и успевает запечатлеть блюющую Серенити, падающую в обморок Джинни Маккой и сенатора Маккоя: надежда и опора демократов грубо орет на журналиста, чтобы тот перестал снимать, и даже пинает наглеца, который не спешит выключить камеру.

После этого Серенити Джонс не просто впала в немилость – ее буквально стерли в порошок. Родители мальчика подали на нее в суд и выиграли дело. В то же время сенатор Маккой дважды подвергался аресту за вождение в пьяном виде, после чего был вынужден уйти из Сената и вскоре исчез с политического горизонта. Его жена умерла год спустя от передозировки снотворного. А Серенити от греха подальше быстро скрылась в тень и с тех пор предпочитает сидеть тихо и не высовываться.

Да уж, с сыном Маккоев она здорово лоханулась, что и говорить. Однако эта женщина сумела отыскать десятки других исчезнувших людей. Даже сейчас, обитая на окраине захудалого городишки и перебиваясь случайными заработками, она остается все той же некогда знаменитой Серенити Джонс. Другой вопрос: что же с ней все-таки произошло? Она по какой-то причине утратила свой феноменальный дар или же никогда им и не обладала, а только притворялась? Была ли она настоящим экстрасенсом или раньше ей просто везло? Хотя нет, не может быть, чтобы все ее предыдущие удачи объяснялись сплошным совпадением.

Насколько мне известно, паранормальные способности сродни умению ездить на велосипеде: даже если человек долго не практиковался, навык все равно никуда не исчезает.

Так почему бы ей после долгого перерыва не попробовать еще раз, чтобы обрести уверенность в себе? Да уж, Серенити явно не обрадуется, снова увидев меня на пороге. Однако я уверена, что ей сейчас просто необходимо заняться поисками моей матери.

Элис

Вы наверняка не раз слышали что-нибудь вроде «Ну и память у него, прямо как у слона». Так вот, это не просто поговорка, но научно доказанный факт.

Я видела в Таиланде одного азиатского слона, которого обучили выполнять различные трюки. Детей, приезжавших в заповедник посмотреть на него, просили сесть в ряд и снять обувь. Ее сваливали в кучу, после чего погонщик приказывал подопечному раздать сандалии хозяевам. Слон аккуратно перебирал груду хоботом и швырял каждому ребенку на колени то, что принадлежало именно ему.

В Ботсване я наблюдала, как слониха трижды бросалась на вертолет, в котором прилетел ветеринар, намеревавшийся выстрелить в нее дротиком со снотворным, чтобы сделать какие-то анализы. Мы были вынуждены просить, чтобы наш заповедник объявили бесполетной зоной, потому что при виде санитарных вертолетов слоны пугались и сбивались в кучу, намереваясь обороняться. Учтите, подобные летательные аппараты видели только некоторые из них, да и то лет пятьдесят тому назад, когда егеря, занимаясь выбраковкой животных, стреляли в их родичей специальными стрелами.

Рассказывают, что один слон, ставший свидетелем гибели члена их стада от рук охотника, ночью бегал по деревне и искал человека с ружьем.

В Кении, на территории экосистемы Амбосели, живут два племени, которые исторически связаны со слонами: масаи, охотившиеся на гигантов саванны с копьями, и камба – земледельцы, никогда не поднимавшие на них руки. В одном научном исследовании высказывалось предположение, что слоны проявляют больше признаков страха, когда чувствуют запах одежды, которую носили масаи, а не камба. Почуяв запах масаев, животные прибивались друг к другу, дальше убегали и потом долго не могли успокоиться.

Примите во внимание, что самой одежды слоны не видели, а основывались лишь на обонянии, которое давало им ключи: животные по запаху определяли особенности питания людей и связанной с ним секреции феромонов (масаи потребляют больше продуктов животного происхождения, а в деревнях камба стоит сильный запах навоза). Интересно, что слоны способны очень точно определить, кто им друг, а кто враг. Сравните это с поведением людей, которые опрометчиво заходят по ночам в темные переулки, позволяют вовлечь себя в финансовые пирамиды и покупают машины сомнительного качества у торговцев автохламом.

Поэтому, учитывая все приведенные выше примеры, я думаю, что вопрос следует поставить иначе. Надо спросить, не что слоны могут помнить, а что они не в силах позабыть.

Серенити

Когда мне было восемь лет, я обнаружила, что мир полон людей, которых все остальные почему-то не видят. Какой-то мальчик заглядывал мне под юбку на школьной игровой площадке, когда я болталась на перекладине. Старая негритянка, от которой пахло лилиями, сидела на краю моей постели и пела мне колыбельные. Иногда, идя с матерью по улице, я чувствовала себя плывущим против течения лососем: так трудно было избегать столкновений с сотнями валивших прямо на меня призраков.

Прабабка моей матери была чистокровной шаманкой из племени ирокезов, а мать моего отца, хотя и работала на фабрике, где производили фейерверки, в обеденный перерыв частенько гадала своим товаркам на чайных листьях, оставшихся от заварки. Правда, ни у одного из моих родителей подобные таланты не проявлялись, а вот я, если верить маме, с самого раннего детства была необычным ребенком, наделенным Даром. Она рассказывала множество историй на эту тему. К примеру, я могла сообщить ей, что нам сейчас позвонит тетя Дженни, и через пять секунд телефон действительно звякал. Или, отправляясь в детский сад, я вдруг требовала, чтобы мне обули резиновые сапожки, хотя утро было ясное и солнечное. Разумеется, небеса разверзались, и на землю нежданно-негаданно обрушивался ливень. Моими воображаемыми друзьями были не только дети, но и солдаты времен Гражданской войны, и вдовствующие аристократки Викторианской эпохи, а однажды я даже общалась с беглым рабом по имени Паук, у которого на шее остались страшные ожоги от сгоревшей веревки. Когда я пошла в школу, сверстники считали меня странной и предпочитали держаться подальше, поэтому родители решили переехать из Нью-Йорка в Нью-Гэмпшир. Накануне первого учебного дня во втором классе они усадили меня рядом с собой и сказали: «Серенити, если ты не хочешь и дальше страдать в одиночестве, тебе нужно научиться скрывать свой Дар».

Так я и сделала. Заходя в класс и садясь рядом с какой-нибудь девочкой, я не заговаривала с ней, пока этого не сделает кто-нибудь другой; значит, соседку по парте вижу не только я. Когда моя учительница мисс Декамп брала ручку, а я знала, что чернила из стержня сейчас брызнут прямо на ее белую блузку, то, вместо того чтобы предупредить бедняжку, я, закусив губу, молча следила за происходящим. Однажды из живого уголка сбежала мышь-песчанка, и перед моим мысленным взором промелькнуло видение, как она семенит по столу директрисы; однако я выбросила эту картинку из головы и не вспоминала о ней, пока из канцелярии не донесся истошный визг.

В результате, как и предсказывали родители, у меня появились подруги. Одна девочка, ее звали Морин, пригласила меня к себе домой поиграть в куклы и поделилась секретами: например, сказала, что ее старший брат прячет под матрасом журнал «Плейбой», а мать хранит деньги за съемной панелью в шкафу, в коробке из-под обуви. А теперь представьте, что я почувствовала в тот день, когда мы с Морин качались на качелях и она предложила на спор спрыгнуть с них на землю, кто дальше; у меня перед глазами вспышкой пронеслась картинка: девочка лежит на земле, а позади сверкает огнями «скорая помощь».

Меня так и подмывало сказать ей, что нам нельзя прыгать, но я побоялась лишиться лучшей подруги, ничего не знавшей о моем Даре. Поэтому я смолчала и, когда Морин, сосчитав до трех, взмыла в воздух, осталась на качелях и зажмурилась, чтобы не видеть, как она упадет и сломает ногу.

Родители говорили, что если я не буду скрывать свою способность к ясновидению, то мне придется плохо. Но лучше бы пострадала я сама, чем кто-то другой. После случая с Морин я решила, что всегда буду предупреждать окружающих о грозящем несчастье, чего бы мне это ни стоило.

Однако ничем хорошим это не закончилось. Та же самая Морин первой назвала меня ненормальной и начала дружить с другими, более популярными в классе девочками.

С возрастом я стала лучше понимать, что не все, кто говорит со мной, живые люди, и различать тех и других. Беседуя с кем-нибудь, я могла боковым зрением увидеть проходящих мимо призраков и приучила себя не обращать на них внимания, так же как большинство людей, встречая за день сотни незнакомцев по пути на работу и домой, замечают их, но не вглядываются в чужие лица. Я сказала матери, что ей нужно проверить тормоза, опередив сигнал о неполадке, зажегшийся на приборной доске; я поздравила соседку с беременностью за неделю до того, как врач объявил ей радостную весть. Всю информацию, которая мне поступала, я просто озвучивала, не редактируя и не принимая решения, стоит говорить об этом или нет.

Однако мой Дар оказался не всеобъемлющим. Когда мне было двенадцать, магазин по продаже автозапчастей, которым владел мой папа, сгорел дотла. Через два месяца отец покончил с собой, оставив матери бессвязную записку с извинениями, свою фотографию в вечернем костюме и гору карточных долгов. Ничего этого я не предвидела, и не счесть, сколько раз потом меня спрашивали: ну почему так случилось? Признаюсь вам откровенно: никто не хотел бы получить ответ на этот вопрос больше, чем я сама. Кроме того, я не могу угадывать номера выигрышных лотерейных билетов или советовать, акции каких компаний стоит покупать. О делах своего отца я не имела ни малейшего представления, а потом, годы спустя, не сумела предугадать, что мать постигнет скоротечная смертельная болезнь. Я экстрасенс, а не волшебник из страны Оз. Прокручивая в голове события, я искала какой-нибудь упущенный знак, размышляла: вдруг кто-то потусторонний не смог достучаться до меня, или, может, я слишком увлеклась выполнением домашней работы по французскому и потому ничего не заметила. Но с годами поняла: вероятно, существуют вещи, которые мне просто не положено знать, и, кроме того, я вообще не хочу иметь в голове полный расклад будущего. Если бы я могла его увидеть, какой тогда вообще смысл жить?

После гибели отца мы с матерью перебрались в Коннектикут, где она стала работать горничной в отеле, а я, тогда еще толком не отличавшая магию от язычества, отчаянно пыталась выжить в старшей школе. По-настоящему свой Дар я оценила только в колледже. Я научилась гадать на картах Таро и предсказывала будущее однокурсницам. Подписалась на журнал «Судьба», вместо учебников читала книги и статьи о Нострадамусе и Эдгаре Кейси[2], носила гватемальские шарфы и полупрозрачные юбки и жгла благовония в своей комнате в общежитии. Я познакомилась с одной студенткой, Шаной, которая тоже интересовалась оккультизмом. В отличие от меня, она не могла входить с контакт с умершими, но была эмпатом и всегда из сочувствия испытывала боли в животе, когда у ее соседки по комнате начинались месячные. Вместе мы пробовали ворожить. Зажигали свечи, садились перед зеркалом и вглядывались в него так долго, что прозревали свои предыдущие жизни. Среди предков Шаны было много экстрасенсов, и это именно она посоветовала мне попросить своих духов-проводников представиться, пояснив, что у ее тети и бабушки, а обе они медиумы, имелись такие помощники из потустороннего мира. Таким образом я официально познакомилась с Люсиндой, старой негритянкой, которая когда-то пела мне колыбельные, и развязным геем Десмондом. Эти двое всегда были со мной, как щенки, спящие в ногах и чутко пробуждающиеся, стоит только хозяйке окликнуть их. С тех пор я постоянно общалась со своими духами-проводниками, полагалась на них в странствиях по миру иному: они либо провожали туда меня, либо приводили ко мне гостей оттуда.

Десмонд и Люсинда оказались прекрасными няньками, они позволяли своей подопечной, делающей первые шаги, исследовать паранормальный уровень без ущерба для себя. Они оберегали меня от встреч с демонами – духами, которые никогда не были людьми, – и уводили в сторону от вопросов, ответы на которые мне пока знать не полагалось. Они научили меня контролировать свой Дар посредством выставления границ, вместо того чтобы позволять ему контролировать меня. Представьте, что случилось бы с вами, если бы вы всю ночь напролет каждые пять минут просыпались от телефонных звонков. Именно это происходит при контакте с духами, если правильно не задать параметры общения. Люсинда и Десмонд объяснили мне: одно дело – делиться предсказаниями, когда они приходят сами, и совсем другое – прочесть что-то в судьбе человека без его желания. Со мной проделывали нечто подобное другие экстрасенсы, и честно признаюсь: это сродни тому, что кто-то покопался в вашем ящике с нижним бельем, когда вас не было дома, или вы оказались в лифте с незнакомцем и не можете избежать вторжения в ваше личное пространство.

Во время летних каникул я за пять долларов предсказывала судьбу на популярном курорте Олд-Орчард-Бич в штате Мэн. После получения диплома находила клиентов с помощью сарафанного радио и занималась чем придется, чтобы обеспечить себя. Когда мне было двадцать восемь лет, я работала официанткой в местной закусочной. Однажды туда зашел вместе с семьей кандидат в губернаторы штата, чтобы пресса поснимала его перед выборами. Пока вспышки фотокамер сверкали вокруг супругов, сидящих над тарелками с нашими фирменными блинчиками с голубикой, их маленькая дочь забралась на один из барных стульев.

– Скучаешь? – спросила я, и она кивнула; ей, наверное, было лет семь, не больше. – Хочешь горячего шоколада?

Когда пальцы девочки, бравшей кружку, скользнули по моей руке, я ощутила самый сильный толчок тьмы из всех, доселе мной испытанных. По-другому я это описать не могу.

Малышка не просила меня читать ее судьбу, а духи-проводники посылали в эфир четкие сигналы об этом, говоря, что я не имею права вмешиваться. Но в другом конце закусочной сидела мать девочки, улыбалась журналистам и махала рукой, не зная того, что знала я. Когда жена кандидата улизнула в дамскую комнату, я последовала за ней. Она хотела пожать мне руку, думая, что я очередная избирательница, которую нужно очаровать.

– Наверное, это прозвучит дико, – сказала я, – но вам нужно срочно проверить свою дочь на лейкемию.

Улыбка застыла на губах женщины.

– Энни рассказала вам, что у нее что-то болит? Простите, что она обеспокоила вас, и я ценю вашу заботу, но педиатр уверяет, что тревожиться не о чем. – И мать ушла.

«Я же говорил тебе», – беззвучно ухмыльнулся Десмонд, когда через мгновение кандидат покинул закусочную в сопровождении жены и многочисленной свиты. Я долго смотрела на оставленную девочкой полупустую кружку, а потом выплеснула ее содержимое в раковину. «Это неприятно, дорогая, – сказала Люсинда, – знать то, что ты знаешь, и не иметь возможности хоть что-то предпринять».

Через неделю жена кандидата вернулась в наш ресторанчик без мужа, одетая в джинсы вместо дорогого костюма из красной шерсти, и прямиком направилась ко мне. Я как раз вытирала столик.

– У моей дочери и впрямь обнаружили рак, – прошептала женщина. – Он еще не проник в кровь. Я настояла на том, чтобы ей сделали анализ костного мозга. Но из-за того, что болезнь захватили на самой ранней стадии, – тут она начала всхлипывать, – у Энни очень хорошие шансы. – Она судорожно схватила меня за руку. – А откуда вы узнали?

На том все могло бы и закончиться. Экстрасенс сделал хорошее дело, и вечный скептик Десмонд был на этот раз посрамлен. Но мама девочки оказалась сестрой продюсера известного шоу «Клео!». Вся Америка любила Клео – простую девчонку с Манхэттена, буквально выросшую на глазах у зрителей и сделавшую небывалую карьеру на телевидении. Теперь ведущая этого ток-шоу стала одной из самых популярных женщин на планете. Если Клео читала какую-нибудь книгу, ее примеру следовала каждая американка. Однажды теледива заявила, что собирается дарить близким на Рождество банные халаты из бамбукового волокна, и сайт компании-производителя обрушился от количества заказов. Если Клео приглашала на интервью кого-нибудь из кандидатов, именно он потом побеждал на выборах. И когда она позвала меня в свое шоу, чтобы я предсказала ей будущее, моя жизнь изменилась в одночасье.

Я сообщила Клео вещи, которые мог предположить любой идиот: что в будущем ее ждет еще больший успех, что в этом году журнал «Форбс» назовет ее самой богатой женщиной в мире, что ее продюсерская компания выпустит фильм, который получит «Оскар». Но потом что-то неожиданно ударило мне в голову, и я весьма опрометчиво, хотя в данном случае надо было подумать дважды, прежде чем открывать рот, выпалила:

– А еще вас ищет дочь.

Лучшая подруга Клео, в тот день принимавшая участие в шоу, возразила:

– Но у нее нет дочери.

Популярная ведущая и правда жила одна, молва не связывала ее имя ни с кем в Голливуде. Однако глаза теледивы вдруг наполнились слезами.

– На самом деле есть, – с трудом произнесла она.

Это стало одной из сенсаций года: Клео призналась, что в шестнадцать лет была изнасилована на случайном свидании. После этого ее отправили в монастырь в Пуэрто-Рико, где она родила девочку, которую сразу отдали в приемную семью. Были начаты поиски сиротки, которой теперь уже исполнился тридцать один год, и в телестудии состоялось трогательное воссоединение матери и дочери. Зрители рыдали, рейтинг Клео взлетел до небес, она получила премию «Эмми». А меня ее продюсерская компания в качестве награды превратила из простой официантки в знаменитого экстрасенса, ведущую собственного шоу, которое показывали по нескольким каналам.

Ко мне часто обращались, когда дело касалось детей. Полицейские просили отправиться вместе с ними в лес, где обнаружили трупы ребятишек, чтобы я попробовала что-нибудь узнать об убийцах. Я приезжала в дома, из которых детей похищали, и старалась нащупать для следователей хоть какую-то ниточку. Мне приходилось посещать места преступлений, по которым я ходила в специально надетых по такому случаю ботинках, пачкая их кровью, и пыталась нарисовать картину произошедшего. Я спрашивала Десмонда и Люсинду: переступил ли пропавший ребенок последнюю черту или еще находится в мире живых? В отличие от псевдоэкстрасенсов, которые звонили на горячую линию с целью прославиться, я всегда ждала, чтобы копы сами обратились ко мне за помощью. Некоторые случаи, которые я разбирала на своем шоу, были совсем свежими, другие давнишними. У меня был исключительно высокий показатель точности, потому что я никогда ничего не придумывала от себя, даже в детстве. Обретя популярность, я начала класть под подушку пистолет 38-го калибра и потратила немало денег, оснастив свой дом самой навороченной системой сигнализации. А еще у меня появился телохранитель по имени Феликс – настоящий верзила, этакая помесь несгораемого шкафа и питбуля. Используя свой Дар для помощи тем, кто потерял близких, я сама превратилась в мишень: только представьте, сколько извращенцев и прочих злоумышленников, зная, что я легко способна их вычислить, хотели добраться до меня.

Как водится, находились и те, кто критиковал мою деятельность, куда же без этого. Скептики считали меня мошенницей, которая обдирает доверчивых людей как липку. Ну что ж, такие экстрасенсы действительно встречаются. Я называю их болотными ведьмами, ясновидящими с большой дороги. Как есть честные адвокаты и жуткие проходимцы, хорошие врачи и коновалы, точно так же существуют настоящие экстрасенсы и шарлатаны. Другая, более странная претензия исходила от тех, кто укорял меня: дескать, как можно, пользуясь богоданным даром, брать за это деньги?! Таким людям я приношу извинения и каюсь в том, что не имею желания бросать две свои давние привычки: регулярно что-нибудь есть и жить под крышей. Никто ведь не упрекает Серену Уильямс или Адель за то, что они капитализируют свой талант, верно? По большей части я не обращала внимания на то, что обо мне пишут в прессе. Спорить со злопыхателями – все равно что перевешивать с места на место картины на «Титанике»: это абсолютно ни на что не повлияет.

Так что, да, у меня были хулители, но имелись и горячие поклонники. Благодаря им я научилась ценить самые приятные в жизни вещи: постельное белье «Фретте» и бунгало в Малибу, шампанское «Моэт и Шандон» и мобильный Дженнифер Энистон среди номеров быстрого набора. И вдруг я перестала просто делать предсказания, а начала пристально следить за рейтингом телепрограмм. И уже больше не слушала Десмонда, когда он говорил, что я превращаюсь в медийную шлюху. Мне казалось, что, раз я по-прежнему помогаю людям, то вправе рассчитывать на достойное вознаграждение и славу. А что в этом такого особенного?

Когда в период осенней уборки листьев[3] был похищен сын сенатора Маккоя, я поняла, что мне выпал уникальный шанс стать величайшим экстрасенсом всех времен. В конце концов, кто мог лучше удостоверить подлинность моего Дара, как не политик, который вот-вот включится в гонку за президентское кресло? Мне уже представлялось, что Маккой создает Департамент паранормальных явлений со мной во главе; виделось, как я покупаю симпатичный особнячок в Джорджтауне. Нужно только убедить его – человека, за каждым шагом которого пристально следила общественность: я действительно могу оказаться ему полезной, и при этом избиратели не поднимут его на смех.

Маккой уже задействовал все свои связи, чтобы организовать поиски сына в масштабе страны, но результатов это не дало. Я понимала: шансы на то, что сенатор придет на мое шоу и позволит мне сделать предсказание, просто ничтожны. Поэтому я использовала оружие из собственного арсенала – связалась с женой губернатора штата Мэн, дочь которого уже поправлялась от болезни. Не знаю, что она сказала супруге сенатора Маккоя, но это сработало, поскольку со мной тут же связались его люди, а остальное уже было, как говорится, делом техники.


Когда я была маленькой и не могла точно определить разницу между призраками и живыми людьми, то просто считала всех и каждого способными что-нибудь мне сообщить. Став знаменитой, я научилась виртуозно различать два мира, но стала слишком самонадеянной, чтобы прислушиваться.

Не стоило мне так заноситься. Не нужно было полагать, что мои духи-проводники будут являться по первому зову. В тот день на телешоу, сказав Маккоям, что их сын явился мне в видении живым и невредимым, я солгала.

Никакого озарения свыше не было. А грезилась мне только очередная церемония вручения «Эмми».

Я привыкла, что Люсинда и Десмонд прикрывают мою задницу, и, когда Маккой сел напротив меня и камеры заработали, я ждала: сейчас услышу от них что-нибудь о похищении. Люсинда вложила в мою голову мысль про Окалу, однако Десмонд велел ей помалкивать, и после этого мои «опекуны» больше ничего не сказали. Поэтому я сымпровизировала и сообщила Маккоям – и всем телезрителям – то, что они хотели услышать.

И все мы знаем, как обернулось дело.

После этого случая я стала жить затворницей. Не появлялась на телевидении и радио, где мои критики отрывались по полной. Отказывалась разговаривать с продюсерами и с Клео. Я испытала унижение, но хуже того – причинила боль родителям, которые и так уже были раздавлены горем; я вселила в них надежду и отобрала ее.

Я винила во всем Десмонда. И когда он наконец притащился ко мне, полный сожалений и раскаяния, велела ему убираться и прихватить с собой Люсинду, потому что не хотела больше с ними разговаривать, вообще никогда.

Бойтесь своих желаний.

Постепенно скандал вокруг меня утих, СМИ переключились на другие сенсации, и я вернулась в свое телешоу. Однако мои духи-проводники сделали именно то, о чем их просили, и я осталась наедине с собой. Отныне все мои предсказания оказывались ошеломляюще неверными. Я утратила уверенность в себе и в конце концов потеряла всё.

Кроме опыта работы официанткой и экстрасенсом, никакой другой квалификации у меня не было. Так я обнаружила, что опустилась до положения тех, над кем когда-то насмехалась. Я стала болотной ведьмой, которая устанавливает шатер на деревенской ярмарке и вешает листовки со своей рекламой на доски объявлений в надежде привлечь случайного отчаявшегося клиента.

Прошло больше десяти лет с тех пор, как меня посещало настоящее, словно бы пробивающее электрическим разрядом экстрасенсорное откровение, но я все еще могла худо-бедно сводить концы с концами благодаря людям вроде миссис Лэнгхэм, которая приходила раз в неделю, пытаясь пообщаться со своим покойным супругом Бертом. Причина, по которой клиенты продолжают посещать меня, такова: оказалось, что я способна выдавать фальшивые предсказания не хуже, чем когда-то делала настоящие. Это так называемая техника холодного чтения, целиком основанная на языке тела, визуальных подсказках и нескольких старомодных приемах по выуживанию из человека информации. Основные посылы таковы: люди, которые хотят услышать предсказание экстрасенса, мотивированы на то, чтобы сеанс прошел успешно, особенно если намерены пообщаться с кем-то умершим. Они жаждут получить информацию так же сильно, как я хочу оказаться способной им ее предоставить. Вот почему хорошо проведенное холодное чтение гораздо больше говорит о клиенте, чем о болотной ведьме. Я могу выдать целый поток всякой бессвязной чепухи: «Тетя, весна, что-то связанное с водой, какое-то имя на букву „С“ (Сара или, может быть, Салли?)… И еще я вижу какой-то текст – возможно, это письмо или книга». Всегда есть шанс, что посетительница отреагирует по крайней мере на одно из произнесенных слов, отчаянно пытаясь уяснить себе его значение. Единственная задействованная здесь сверхъестественная сила – это присущая всем людям способность находить смысловые связи в случайных деталях. Мы являемся удивительными существами, которые видят образ Девы Марии в стволе дерева с обрубленными ветвями, могут обнаружить Бога в изгибе радуги или услышать слова «Пол мертв», когда песню «Битлз» проигрывают задом наперед. Затейливый человеческий ум, извлекающий смыслы из бессмыслицы, отличается в том числе и способностью верить предсказаниям нечистых на руку экстрасенсов.

Как же я играю в эту игру? Все хорошие гадалки – неплохие психологи и детективы. Я слежу за тем, какое влияние оказывают на клиентов мои слова: подмечаю расширившиеся зрачки, учащенное дыхание. Я закладываю в почву семена, тщательно подбирая выражения. Например, могу сказать миссис Лэнгхэм: «Сегодня я подарю вам важное воспоминание…» – после чего начинаю говорить о праздниках, и, глядишь, оказывается, что именно об этом она и думает. Слово «подарю» уже засело у нее в мозгу и маячит в глубине сознания, так что понимает она это или нет, но я подтолкнула женщину к мыслям о том времени, когда ей что-то дарили, а значит, она вспоминает день рождения или, может быть, Рождество. В результате у нее создается впечатление, что я и впрямь ясновидящая.

Я отмечаю проблески разочарования, когда произношу нечто, не имеющее для клиента смысла, и понимаю: тут нужно сдать назад и двигаться в другом направлении. Присматриваюсь к тому, во что человек одет, как он говорит, и делаю выводы о его происхождении и воспитании. Задаю вопросы, и в половине случаев собеседник сам дает ответ, которого я жду.

«Я вижу букву „Б“… Имя вашего деда начиналось с нее?»

«Нет… Может быть, это „П“? Моего деда звали Пол».

Очко в мою пользу!

Если же от клиента не удается получить достаточно сведений, у меня есть два варианта. Первый – сообщить ему что-нибудь хорошее. Я придумываю послание от покойного, которое хотел бы услышать любой здравомыслящий человек, например: «Ваш дедушка просил передать, что он покоится в мире и желает вам тоже обрести душевное равновесие и ни о чем не тревожиться». Второй вариант – это метод Барнума[4]: я отпускаю комментарий, который подходит для девяноста девяти процентов людей, но каждый может интерпретировать его по-своему. «Ваш дедушка знает, что вы всегда принимаете решения обдуманно, но ему кажется, что на этот раз вы поспешили». Засим я откидываюсь в кресле назад и, образно выражаясь, позволяю клиенту выпустить для меня побольше веревки, по которой я смогу забираться дальше. Вы удивитесь, как велика у людей потребность заполнять паузы и пробелы в разговоре.

Не является ли это мошенничеством? Думаю, можно взглянуть на мои занятия и с такой точки зрения. Я же предпочитаю дарвинистский подход: каждый приспосабливается, как умеет, чтобы выжить.

Но сегодня произошла настоящая катастрофа. Я потеряла хорошую клиентку, осталась без бабушкиной гадальной чаши и совершенно вышла из себя – и все в течение одного последнего часа, по милости этой тщедушной девчонки с ржавым велосипедом. Сомневаюсь, что на самом деле Дженна Меткалф старше, чем выглядит – да эта соплячка, пожалуй, до сих пор еще верит в зубную фею, – однако по мощи воздействия она не уступает черной дыре: мигом засосала меня обратно в ночной кошмар скандала с Маккоем. «Я не занимаюсь пропавшими людьми», – так я сказала ей, всё честь по чести. Одно дело – выдумывать послания от умершего мужа, и совсем другое – дать ложную надежду человеку, которому необходима определенность.

Знаете, к чему это может вас в конце концов привести? Будете жить над баром в Дерьмовилле, штат Нью-Гэмпшир, и каждый четверг получать пособие по безработице.

Я предпочитаю оставаться мошенницей. Говорить клиентам то, что они хотят услышать, гораздо безопаснее. Им это не повредит, мне тоже. Когда я пытаюсь достучаться до потустороннего мира и не получаю ответа, то испытываю жестокое разочарование. Иногда я даже грешным делом думаю, что лучше бы у меня изначально вообще не было никакого Дара. В таком случае я бы не страдала так от его утраты.

И вдруг появляется человек, который не может вспомнить, что потерял.

Не знаю, почему меня настолько потрясла встреча с этой Дженной Меткалф, что в ней такого особенного. Может, ярко-зеленые глаза, стрельнувшие из-под лохматой рыжей челки, какие-то необыкновенные, приковывающие взгляд. Или обгрызенные заусеницы на пальцах. Или то, как она вся съежилась, словно Алиса из Страны чудес, когда я отказалась помочь ей. Только так можно объяснить, почему я ответила на вопрос, жива ли ее мать.

В тот момент мне так сильно захотелось снова обладать даром ясновидения, что я попробовала применить способ, который не использовала уже много лет, потому как испытываемое разочарование всякий раз вызывало ощущение, что я бьюсь головой о кирпичную стену.

Закрыв глаза, я попыталась восстановить мост между собой и своими духами-проводниками, услышать хоть что-нибудь – шепот, смешок, вздох.

Но меня оглушила тишина.

И тогда я сделала для Дженны Меткалф то, чего поклялась не делать больше никогда: приоткрыла дверь для надежды, прекрасно зная, что девочка тут же вступит в полосу света, который прольется оттуда. Я сказала, что ее мать жива.

Хотя на самом деле не имела об этом ни малейшего представления.


Когда Дженна Меткалф ушла, я приняла снотворное. Вообще-то, я стараюсь лишний раз не прибегать к транквилизаторам, однако сейчас причина самая уважительная: появление девочки, которая не просто заставила меня вспомнить прошлое, но со всего размаху треснула меня им, будто деревянный брус о башку разломила. Так что к трем часам я благополучно отключилась на диване.

Должна признаться, я не видела снов уже много лет. Сновидения ближе всего подводят обычного человека к паранормальному уровню бытия; в этот момент мозг ослабляет защиту, и стены сознания становятся проницаемы для отблесков света иного мира. Вот почему, проснувшись, многие люди рассказывают о встречах с умершими. Правда, со мной, с тех пор как Десмонд и Люсинда покинули меня, ничего подобного не происходило.

Однако сегодня мой сонный разум полнится яркими огнями, причем цветные картинки постоянно меняются, словно в калейдоскопе. Сперва я вижу трепещущий на ветру вымпел, занимающий все поле зрения, но потом понимаю, что это не вымпел, а голубой шарф, обмотанный вокруг шеи женщины, лица которой мне не разглядеть. Она лежит на спине под кленом, неподвижная, затоптанная слоном. Присмотревшись, я решаю, что, может быть, на самом деле слон и не причинил ей вреда; животное осторожно обходит ее стороной, стараясь не наступить, поднимает одну из задних лап и проносит над телом женщины, не касаясь его. Потом протягивает хобот, берется за шарф и тянет; женщина не двигается. Огромный хобот гладит лежащую по щекам, по шее, по лбу, а затем стаскивает с шеи легкую ткань, поднимает вверх и отпускает на волю, чтобы ветер подхватил ее и унес прочь, как распущенные кем-то слухи.

Слон тянется вниз, к какому-то небольшому, обернутому в кожу предмету возле бедра женщины, но я не могу разглядеть, что это: записная книжка? пропуск? Меня удивляет ловкость, с которой животное достает и раскрывает корочки. Потом слон прикладывает хобот к груди женщины, почти как врач стетоскоп, и бесшумно удаляется в лес.

Я резко просыпаюсь и удивленно думаю: с чего бы мне вдруг приснилось такое? Спросонья я плохо соображаю. Что за странный грохот: это кровь шумит в ушах или же за окном началась гроза? Да какая там гроза, это просто кто-то стучит в дверь.

Вставая, чтобы открыть, я уже знаю, кого увижу на пороге.

– Пожалуйста, не сердитесь. Я не стану уговаривать вас взяться за поиски моей матери, – объявляет Дженна Меткалф и протискивается мимо меня в квартиру. – Просто я кое-что здесь оставила. Одну очень важную вещь…

Я закрываю дверь, возмущенно округляя глаза при виде злополучного велосипеда, который девчонка вновь прислонила к стенке в предбаннике. Дженна обыскивает взглядом комнату, где мы с ней сидели несколько часов назад, нагибается под кофейный столик, шарит рукой под стульями.

– Если бы я что-то нашла, то связалась бы с тобой…

– Сомневаюсь, – говорит она и начинает открывать ящики, где я держу почтовые марки, заныканную на всякий случай пачку печенья и несколько меню из заведений, где еду доставляют на дом.

– Тебе помочь? – предлагаю я.

Но Дженна игнорирует меня и запускает руку между диванными подушками.

– Я знала, что он здесь! – произносит она с явным облегчением и ловким жестом вытягивает из щели тонкий голубой шарф – тот самый, который мне только что приснился – и наматывает его на шею.

Увидев эту вещь в реальности, я немного успокаиваюсь. Все в порядке, просто мое подсознание запечатлело шарф, который был на шее у этой девочки. Но во сне имелось и кое-что еще, чему нет рационального объяснения: подвижные складки на шкуре слона, балетный танец его хобота. И внезапно я понимаю важную деталь: слон проверял, дышит ли женщина! Животное ушло не потому, что она умерла, но потому, что она продолжала дышать.

Не знаю почему, но я в этом уверена.

Всю жизнь именно так я определяла паранормальные явления: их нельзя понять, никак не объяснить, но и отрицать тоже невозможно.

Подобно всем прирожденным экстрасенсам, я верю в знамения. Иногда это возникший на дороге затор, из-за чего вы опаздываете на самолет, которому суждено упасть в Атлантический океан. Иногда единственная роза, которая расцветает в заросшем сорняками саду. А иногда – девочка, которую вы прогнали и которая вторгается в ваши сны.

– Простите, что побеспокоила, – говорит Дженна.

Она уже на полпути к двери, и тут я слышу свой голос, зовущий ее по имени:

– Дженна, погоди. Это, наверное, глупо, но… Скажи, твоя мать работала в цирке? Или, может, была смотрителем в зоопарке? Я… Сама не знаю, почему я так решила, но, похоже, тут что-то важное связано со слонами.

Семь лет меня не посещало ни одно подлинно экстрасенсорное откровение. Целых семь лет. Я говорю себе, что это – всего лишь случайное совпадение, удача или даже последствия съеденного на обед буррито.

Девочка оборачивается, и на лице у нее отражается крайнее изумление.

В этот момент я понимаю, что Дженна послана мне судьбой.

И я буду искать ее мать.

Элис

Слоны, несомненно, понимают, что такое смерть. Может быть, они не планируют свой уход так, как это делаем мы; не представляют себе разнообразных вариантов посмертного существования, которые встречаются в наших религиозных доктринах. Их печаль более простая и чистая. Она напрямую связана с утратой.

Слоны не проявляют особого интереса к костям погибших животных, за исключением слоновьих. Даже если они проходят мимо останков своего собрата, который умер давным-давно, его труп обглодали гиены, а скелет развалился на части, то непременно настораживаются и сбиваются в кучу. Все вместе приближаются к останкам и трогают кости почтительно, другого слова не подберешь: они гладят мертвого слона, прикасаются к нему хоботами и задними лапами. Они обязательно его обнюхают. Могут подобрать бивень и некоторое время нести с собой. Поставят ногу даже на небольшой кусочек слоновьей кости и мягко покачают его взад-вперед.

Натуралист Джордж Адамсон описал, как в 1940 году в Кении ему пришлось пристрелить слона, который несколько раз вламывался в национальный парк. Мясо он отдал местным жителям, а скелет отвез в саванну, на расстояние примерно полумили от деревни. В ту же ночь другие слоны обнаружили останки. Они взяли лопаточную и бедренную кости и принесли их на то место, где слон был застрелен. Фактически все известные исследователи задокументировали существование у слонов похоронных ритуалов: Иэн Дуглас-Гамильтон, Джойс Пул, Карен Маккомб, Люси Бейкер, Синтия Мосс, Энтони Холл-Мартин.

И я тоже видела это.

Однажды я наблюдала за стадом слонов в заповеднике в Ботсване. И внезапно Бонтл, слониха-матриарх, упала на землю. Когда другие слоны поняли, что ей очень плохо, то попытались хоботами поднять ее на ноги. Это не помогло, тогда более молодые самцы встали на нее передними лапами, пытаясь привести в чувство. Слоненок Кгоси, сын Бонтл, которому было около четырех лет, засунул хобот ей в рот. Так малыши обычно приветствуют своих матерей. Стадо заревело, а слоненок стал издавать звуки, похожие на крик, но потом все затихли. Тут я поняла, что слониха умерла.

Несколько слонов отправились к ближайшим деревьям и начали собирать листья и ветки, чтобы прикрыть Бонтл. Другие забрасывали ее тело землей. Члены стада несли торжественный караул рядом с мертвой слонихой двое с половиной суток, лишь ненадолго оставляя ее, чтобы напиться и поесть. Даже через несколько лет, когда кости Бонтл побелели на солнце и скелет распался, а массивный череп закатился в изгиб сухого русла реки, соплеменники, проходя мимо, останавливались и несколько минут стояли в почтительном молчании. Недавно я видела, как Кгоси, теперь уже крупный молодой самец восьми лет, подошел к черепу Бонтл и засунул хобот в то место, где когда-то был рот слонихи. Очевидно, это была часть какого-то универсального ритуала, значимого для слонов. Но если бы вы в тот момент наблюдали за ним, то поверили бы, как верю я сама: Кгоси просто-напросто тосковал по умершей матери.

Дженна

– Повторите еще раз, – требую я.

Серенити закатывает глаза. Мы просидели в ее гостиной целый час, в течение которого она снова и снова пересказывала в деталях свой десятисекундный сон о моей матери. Я точно знаю, что это моя мать, ведь там были голубой шарф, слон и… вообще, когда вы очень сильно хотите во что-то поверить, то можете убедить себя практически в чем угодно.

Конечно, Серенити могла поискать информацию в Интернете, как только я вышла за дверь, а потом придумать, что якобы впала в транс и увидела слона. Но если ввести в поисковую строку «Дженна Меткалф», придется просмотреть три страницы результатов, прежде чем вам встретится имя моей матери, и это будет всего лишь статья, где имеется сноска обо мне, ее трехлетней дочери. Я не единственная Дженна Меткалф на свете, так что в Сети полно сведений о моих тезках, к тому же моя мать исчезла слишком давно. Да и не могла Серенити знать, что я вернусь к ней за оставленным шарфом.

Если только она не предвидела это… А значит, с ней стоит иметь дело, верно?

– Послушай, – говорит Серенити, – я уже все тебе рассказала, мне больше нечего добавить.

– Но мама дышала.

– Женщина, которую я видела во сне, да, дышала.

– А может, она, ну… резко вдохнула? Или издала какой-нибудь звук?

– Нет. Она просто лежала. Это всего лишь… мое ощущение.

– Она жива, – бормочу я больше для себя, чем для Серенити, потому что мне нравится звучание этих слов, от него внутри все пузырится, будто я – бутылка с газировкой. Знаю, мне следовало бы разозлиться или загрустить, получив слабые доказательства того, что Элис Меткалф, вероятно, не умерла, а бросила семью и умышленно не объявлялась десять лет, но меня радует мысль, что если я правильно разыграю свои карты, то снова увижу ее.

А уж тогда сама решу, ненавидеть мне сбежавшую родительницу или сперва выяснить, почему она так поступила.

Может быть, я просто упаду в мамины объятия и предложу ей начать все сначала.

Вдруг я округляю глаза, потому что кое-что понимаю:

– Но ведь ваш сон – это же новое свидетельство. Если вы сообщите полиции то, что сказали мне, они вновь откроют дело моей матери.

– Дорогая, да ни один следователь в этой стране не воспримет всерьез сон, пусть даже и экстрасенса, и не внесет его в список доказательств. Это все равно что просить адвоката, чтобы он привлек в качестве свидетеля Санта-Клауса.

– Но что, если это действительно произошло? Вдруг ваш сон – часть прошлого, которое каким-то образом проникло в вашу голову?

– Все может оказаться значительно сложнее. У меня однажды была клиентка, которая хотела пообщаться с умершей бабушкой. Присутствие этой пожилой дамы на сеансе ощущалось очень сильно: она показывала мне Великую Китайскую стену, площадь Тяньаньмэнь в центре Пекина, Мао Цзэдуна, печенье с предсказаниями. Казалось, старушка делает все возможное, чтобы я произнесла слово «Китай». Тогда я спросила посетительницу: бывала ли ее бабуля в Китае или, может, увлекалась фэншуем или чем-нибудь в этом роде? Но женщина лишь отрицательно покачала головой и заметила, что все это какая-то бессмыслица. Потом старушка показала мне розу. Я сказала об этом клиентке, и та ответила: «Тоже мимо, бабушке больше нравились полевые цветы». Я просто голову сломала: «Китай… роза… Что бы это могло значить?» И тут женщина вдруг говорит: «Вообще-то, она завещала мне свой китайский фарфоровый сервиз с орнаментом из роз». Спрашивается: для чего бабуле были нужны такие сложности? Я это к чему тебе рассказала: слон – это вовсе не обязательно слон. Он может олицетворять собой нечто совершенно иное.

Я в смущении смотрю на нее:

– Но вы уже дважды сказали мне, что мама не умерла.

Серенити мнется:

– Слушай, ты должна знать, что послужной список у меня отнюдь не безупречный.

– Если вы один раз облажались, – пожимаю я плечами, – это еще не означает, что лоханетесь снова.

Она открывает рот, собираясь что-то сказать, но потом захлопывает его.

– А раньше, когда вы искали пропавших людей, – спрашиваю я, – как вы это делали?

– Я брала какую-нибудь одежду или игрушку ребенка, потом отправлялась вместе с копами на место происшествия и пыталась восстановить последние несколько минут перед исчезновением, – отвечает Серенити. – Иногда у меня случалось озарение.

– А как это?

– Ну, как будто в голове вдруг что-то вспыхивает, и появляется картинка – дорожный указатель, какой-либо пейзаж, машина определенной марки, а однажды я даже увидела аквариум с золотой рыбкой: оказалось, он стоял в той комнате, где держали ребенка. Но… – гадалка ерзает на месте, – с тех пор мои экстрасенсорные способности, наверное, немного притупились.

Не знаю, как экстрасенсы вообще во всем этом разбираются, если, по словам Серенити, информация, которую они получают, может означать нечто совершенно противоположное тому, что открылось тебе в результате озарения. Пожалуй, из всех существующих на свете профессий тех, кто занимается ясновидением, труднее всего уличить в обмане. Конечно, слон из сна Серенити вполне может оказаться, допустим, метафорой какого-то непреодолимого препятствия, с которым столкнулась моя мать, но, как сказал бы Фрейд, не исключено, что это просто слон. Существует только один способ проверить.

– У вас ведь есть машина?

– Да, а что?

Я пересекаю гостиную, на ходу обматывая мамин шарф вокруг шеи. Запускаю руку в один из ящиков, которые перед этим обшаривала в поисках пропажи, так как заметила в нем связку ключей. Бросаю их Серенити и выхожу из квартиры. Не нужно быть ясновидящей, чтобы догадаться: она обязательно пойдет за мной, поскольку ей и самой очень любопытно узнать, что означает этот сон.


Серенити ведет желтый «фольксваген-жук», выпущенный еще в 1980-е годы и местами проржавевший до состояния кружева. Мой велосипед свернулся калачиком на заднем сиденье. Я объясняю, куда ехать, прокладываю маршрут по боковым улочкам и шоссейным дорогам; сбиваюсь всего дважды, потому что на велосипеде можно ехать по переулкам, непригодным для автотранспорта. Мы добираемся до Заповедника дикой природы и оставляем машину на абсолютно пустой парковке.

– Ну что, теперь ты наконец объяснишь, зачем притащила меня сюда? – спрашивает Серенити.

– Раньше здесь был Слоновий заповедник, – говорю я.

Она смотрит в окно, словно ожидает увидеть толстокожего гиганта.

– Здесь? В Нью-Гэмпшире?

– Да, – киваю я. – Мой отец был специалистом по поведению животных. Он основал заповедник еще до того, как встретил мою мать. Все думают, что слоны могут жить лишь в жарком климате, ну, где-нибудь вроде Таиланда или Африки, но они хорошо адаптируются к холоду, даже к снегу. Когда я родилась, здесь было семь слоних: папа спас их, забрав из зоопарков и цирков.

– А где они теперь?

– Когда это место закрылось, их всех перевели в Слоновий заповедник в Теннесси. – Я смотрю на прикрепленную к двум столбикам цепочку – ворота, в которые упирается дорога. – Землю продали обратно штату. Я была совсем маленькая, когда все это случилось, так что ничего толком не помню. – Открыв дверцу, я вылезаю из машины и оглядываюсь, чтобы проверить, последовала ли моему примеру Серенити. – Дальше пойдем пешком.

Гадалка скептически смотрит на свои леопардовые шлепанцы, потом на заросшую травой тропинку.

– И куда мы пойдем?

– Это вы мне покажете.

Серенити не сразу понимает, к чему я клоню.

– Ну уж нет, – заявляет она. – Ни за что! – Разворачивается и направляется обратно к автомобилю.

Я хватаю ее за руку:

– Вы говорили, что уже очень давно не видели снов. Но теперь вам приснилась моя мать. Так давайте проверим, было это озарением или нет. Мы в любом случае ничего не потеряем, а можем и обнаружить следы.

– За десять лет любые следы не просто остыли, а заледенели. Тут теперь нет ничего, что имеет отношение к той давней истории.

– Но я же здесь. – Серенити насмешливо раздувает ноздри, а я продолжаю: – Уверена, вам хочется убедиться, что ваш сон и впрямь был озарением. Однако это ведь как выиграть в лотерею, правда? Если не купишь билет, то у тебя нет вообще никаких шансов.

– Я покупаю эти дурацкие билеты каждую неделю, однако ни разу ничего не выиграла, – бормочет Серенити, но перешагивает через цепочку и бредет сквозь густую траву.

Некоторое время мы идем молча, вокруг с гудением снуют насекомые – лето в разгаре. Серенити на ходу проводит рукой по молодым побегам, останавливается, срывает листочек и нюхает его, а потом двигается дальше.

– Что мы ищем? – шепотом спрашиваю я.

– Я скажу, когда найду.

– Просто мы практически ушли с территории старого заповедника…

– Ты хочешь, чтобы я сконцентрировалась или нет? – перебивает меня Серенити.

Несколько минут я не произношу ни слова. Но одна мысль не давала мне покоя всю дорогу и сейчас тоже засела в голове, как вонзившаяся в горло кость.

– Серенити? – окликаю я свою спутницу. – Если бы моя мать была мертва и вы это знали… то солгали бы мне и сказали, что она жива?

Гадалка останавливается, уперев руки в бедра:

– Милочка, я не слишком хорошо с тобой знакома, чтобы проникнуться симпатией, и еще меньше склонна беспокоиться о ранимой психике подростков. Я не знаю, почему твоя мать не является мне. Причина может быть в том, что она жива, а не мертва. Или это происходит оттого, что, как я уже говорила, мои способности притупились. Но обещаю: я скажу тебе правду, если вдруг почувствую, что твоя мать… стала духом или призраком.

– А что, разве между этими понятиями есть разница?

– Ну разумеется. Благодаря голливудским фильмам все почему-то думают, будто духи и призраки – это одно и то же. – Серенити оглядывается на меня через плечо. – Когда тело умирает, это конец. Дело сделано. Как говорится, «Элвис покинул здание»[5]. Но душа остается невредимой. Если человек вел достойную жизнь и не слишком сожалеет о кончине, его душа может задержаться здесь на некоторое время, но рано или поздно произойдет переход.

– Переход куда?

– В мир иной. На небеса. Называй как хочешь. Когда этот процесс завершен, появляется дух. Но, допустим, человек при жизни был ничтожеством, а потому святой Петр, или Иисус, или Аллах собираются задать ему жару, так что, вероятно, этот бедолага отправится в ад или какое-нибудь другое не слишком приятное место в загробном мире. Или, может быть, кто-то злится из-за того, что умер молодым, или, черт возьми, вовсе не понимает, что скончался. Любая из этих причин может привести человека к заключению, что он не готов покинуть этот мир. Но проблема в том, что он мертв. И тут уже ничего не попишешь. И вот человек остается здесь, пребывая между небом и землей в образе призрака.

Мы снова пускаемся в путь сквозь густые кусты, идем бок о бок.

– Значит, если моя мать – дух, то она ушла… в какое-то другое место?

– Верно.

– А если она призрак, тогда где она сейчас?

– Здесь. В какой-то части этого мира, но не в той, где пребываешь ты. – Серенити качает головой. – Как бы это лучше объяснить… – бормочет она, а потом щелкает пальцами. – Однажды я видела документальный фильм о работе мультипликаторов на студии Диснея. Там показывали, как все эти прозрачные слои с различными линиями и цветами накладывают друг на друга, чтобы в результате получился какой-нибудь Дональд Дак или Гуфи. Думаю, с призраками дело обстоит примерно так же. Они просто еще один слой, наложенный поверх нашего мира.

– Откуда вы все это знаете? – спрашиваю я.

– Мне так объясняли, – неопределенно отвечает Серенити. – Но это лишь вершина айсберга, насколько я могу судить.

Я озираюсь, пытаясь увидеть всех этих призраков, которые, должно быть, маячат где-то на периферии моего поля зрения. Пробую ощутить присутствие матери. Может, не так уж и плохо, если она мертва, но находится где-то рядом.

– А я знала бы об этом? Если бы мама была призраком и пыталась поговорить со мной?

– А с тобой никогда не бывало, что звонит телефон, ты снимаешь трубку, а там мертвая тишина? Это мог быть дух, который пытался что-то тебе сказать. Они сгустки энергии, и для них самый простой способ привлечь к себе внимание – это манипуляции с энергией. Фокусы с телефоном, компьютерные глюки, включение и выключение света.

– Они и с вами так общаются?

Серенити медлит с ответом:

– У меня это больше похоже на то, как я впервые надела контактные линзы. Я никак не могла приспособиться к ним, постоянно чувствовала в глазах что-то чужеродное. Это не доставляло мне неудобства, просто не было частью меня. Такое же ощущение вызывает и информация из другого мира. Словно бы мне в голову приходит запоздалое соображение, только… подумала эту мысль не я.

– Вроде как вы не можете чего-то не слышать? – уточняю я. – Словно бы навязчивая песенка, мотив которой постоянно звучит в голове?

– Ну да, пожалуй.

– Раньше мне часто казалось, что я вижу маму, – тихо говорю я. – В каком-нибудь людном месте я выпускала руку бабушки и бежала к ней, но никогда не могла ее догнать.

Серенити бросает на меня странный взгляд:

– Может быть, ты экстрасенс.

– Или же просто так бывает со всеми, кто потерял близкого человека и никак не может его найти, – отвечаю я.

Вдруг она останавливается и произносит драматическим тоном:

– Я что-то чувствую.

Оглядевшись, я вижу только поросший высокой травой пригорок, несколько деревьев да нежную стайку бабочек-адмиралов, медленно совершающую разворот над нашими головами.

– Но тут нет ни одного клена, – замечаю я.

– Видения – они как метафоры, – объясняет Серенити.

– Интересно, что может олицетворять клен? Хотя, вообще-то, метафора – это не олицетворение, а сравнение, – говорю я.

– Что, прости?

– Ничего, не важно. – Я снимаю с шеи шарф и протягиваю его Серенити. – Возьмите, вдруг это вам поможет?

Она испуганно отшатывается, словно бы на нем полно бацилл. Но я уже отпустила шарф, порыв ветра закручивает его спиралью и поднимает к небу, маленькое торнадо уносится все дальше и дальше.

С криком «Нет!» я бросаюсь вдогонку. Шарф ныряет вниз, взвивается вверх, дразнит меня, подхваченный воздушным потоком, но не опускается, так что мне никак его не схватить. Через несколько минут он застревает на ветвях дерева в двадцати футах от земли. Я нахожу опору и пытаюсь вскарабкаться по стволу, но на нем нет ни единого выступа, дальше переставить ногу некуда. В досаде я соскакиваю вниз, глаза щиплет от слез.

У меня почти ничего не осталось от мамы.

– Погоди, я помогу тебе.

Серенити опускается рядом на колени, сцепив руки, чтобы подсадить меня.

Ползу наверх, царапая щеки и руки; ногти ломаются о кору. Однако мне удается забраться достаточно высоко, чтобы ухватиться за ближайший сук. Ощупываю развилку ствола рукой, чувствуя под пальцами грязь и ветки – покинутое гнездо какой-то предприимчивой птицы.

Шарф за что-то зацепился. Я тяну его и наконец высвобождаю. На нас с Серенити дождем сыплются листья и обломки сухих ветвей. А потом что-то более увесистое стукает меня по лбу и падает на землю.

– Черт, что это было? – спрашиваю я, крепко обматывая шарф вокруг шеи.

Серенити изумленно смотрит на свои ладони и протягивает мне свалившуюся с дерева вещицу – бумажник из потрескавшейся черной кожи. Внутри обнаруживаются тридцать три доллара наличными, кредитка «Мастеркард» старого образца и водительские права на имя Элис Меткалф, выданные дорожной полицией штата Нью-Гэмпшир.


Мне кажется, что старый бумажник, который я спрятала в карман шортов, может прожечь в них дыру. А ведь это улика, честное слово, самая настоящая улика! Имея такой вещдок, я сумею доказать, что мама, вероятно, исчезла не по своей воле. Далеко ли она могла уйти без наличных и кредитной карты?

– Вы понимаете, что это означает? – спрашиваю я Серенити; на обратном пути к машине она не произнесла ни слова, молча завела двигатель, и мы поехали в город. – Полиция теперь может попытаться найти маму.

Серенити смотрит на меня:

– Прошло уже десять лет. Все не так просто, как ты думаешь.

– Очень даже просто. Обнаружена новая важная улика, а стало быть, нужно вновь открыть дело. Та-да-да-дам!

– Ты действительно хочешь узнать, что случилось?

– Какие тут могут быть сомнения? Да я об этом мечтала… сколько себя помню.

Ясновидящая поджимает губы:

– Каждый раз, когда я спрашивала своих духов-проводников, как все устроено там, в их мире, они ясно давали понять, что есть вещи, которые мне знать не положено. Я сперва думала, это нужно для того, чтобы сохранить какой-то важный секрет о загробной жизни… но в конце концов сообразила: это делается для моей же безопасности.

– Если я сейчас не попытаюсь найти маму, то потом всю жизнь буду терзаться мыслями, что было бы, если бы я все-таки взялась ее искать.

Серенити останавливается на красный свет:

– А если ты найдешь ее…

– Не «если», а «когда», – поправляю я.

– Хорошо, когда ты найдешь ее, то спросишь, почему она сама не искала тебя все эти годы? – Я не отвечаю, и Серенити отворачивается. – Я только хочу сказать: если ты задаешь вопросы, будь готова услышать ответы.

Тут я замечаю, что мы проезжаем мимо полицейского участка.

– Эй, стойте! – кричу я, и моя спутница давит на тормоза. – Мы должны немедленно пойти в полицию и рассказать о том, что нашли.

Машина останавливается у поребрика.

– Лично я никому ничего не должна. Я рассказала тебе о своем сне и даже съездила с тобой в заповедник. Я просто счастлива, что ты получила то, чего хотела. Но, признаюсь откровенно, не имею ни малейшего желания связываться с полицией.

– Вот, значит, как?! – оторопело говорю я. – Вы, как гранату, бросаете в чужую жизнь информацию и отходите в сторонку, пока она не взорвалась?

– Гонца, принесшего весть, не казнят.

Не понимаю, что меня удивляет? Я ведь совсем не знаю Серенити Джонс, так с какой стати вдруг ждать от нее помощи. Но как же это достало, просто тошнит от людей, которые меня постоянно бросают; она – одна из них, только и всего. А потому я поступаю так, как делаю обычно, когда чувствую опасность, что меня отшвырнут прочь: ухожу первой.

– Неудивительно, что люди вас ненавидят, – говорю я ей на прощание, и Серенити в ответ гордо вскидывает голову. – Спасибо за видение, озарение или как там это правильно называется. – Я вылезаю из машины и сгребаю велосипед с заднего сиденья. – Счастливо оставаться.

Хлопнув дверцей, паркую велик и поднимаюсь по гранитным ступеням в полицейский участок. Подхожу к сидящей в стеклянной будке дежурной. Это совсем молоденькая девушка, с виду всего на несколько лет старше меня, небось только-только школу окончила. На ней растянутая футболка с полицейской эмблемой на груди; глаза густо подведены черным карандашом. Мне виден экран компьютера, за которым она сидит – проверяет свою страницу в «Фейсбуке».

Я прочищаю горло. Дежурная должна слышать мое покашливание, потому что в разделяющем нас стекле есть маленькая решетка.

– Добрый день, – говорю я, но девушка продолжает печатать.

Стучу по стеклу, и она бросает на меня быстрый взгляд. Машу рукой, чтобы привлечь к себе внимание.

Звонит телефон. Дежурная отворачивается от меня, будто я – пустое место, и снимает трубку.

Чертыхаюсь про себя: это из-за таких, как она, у моего поколения сложилась дурная репутация.

Ко мне подходит другая сотрудница полиции – женщина постарше, маленькая, кругленькая, похожая на яблочко со светлыми кудряшками; на груди – бейдж с именем «Полли».

– Вы что-то хотели, мисс?

– Видите ли, какое дело, – отвечаю я, одаривая ее своей самой солидной улыбкой, потому что кто же воспримет всерьез тринадцатилетнюю девчонку, которая собирается заявить об исчезновении человека, произошедшем много лет тому назад, – мне необходимо побеседовать со следователем.

– А по какому вопросу?

– Это в двух словах не объяснить, – говорю я. – Понимаете, десять лет назад в старом слоновьем заповеднике была убита сотрудница. Расследование вел Верджил Стэнхоуп… А я… в общем, мне нужно поговорить с ним лично.

Полли выпячивает губы:

– Как тебя зовут, милая?

– Дженна. Дженна Меткалф.

Она снимает с головы наушники с микрофоном и удаляется в заднюю комнату; мне не видно, что там происходит.

Я обшариваю взглядом стенд с фотографиями пропавших людей и злостных неплательщиков алиментов. Если бы десять лет назад снимок моей матери прилепили сюда, разве я стояла бы тут сейчас?

Полли появляется с моей стороны стеклянной перегородки – проходит через дверь, на ручке которой расположен кодовый замок. Она подводит меня к скамье, состоящей из скрепленных между собой стульев, и усаживает, говоря:

– Я помню это дело.

– Значит, вы знаете детектива Стэнхоупа? Я понимаю, он здесь больше не работает, но я думала, может быть, вы подскажете, где он сейчас… Мне просто необходимо с ним связаться.

– Боюсь, это невозможно. – Полли мягко кладет ладонь на мою руку. – Верджил Стэнхоуп умер.


Заведение, в котором проживает мой отец с тех пор, как Всё Случилось, расположено всего в трех милях от бабушкиного дома, но я бываю там не слишком часто. Местечко, прямо скажем, не из веселых, поскольку там: а) всегда разит мочой; б) на окнах вечно прилеплены бумажные снежинки, повсюду развешаны хлопушки или фонарики из тыкв, как будто в здании размещается детский сад, а не приют для душевнобольных.

Название «Хартвик-Хаус» скорее ассоциируется с каким-нибудь очередным телесериалом, а никак не с печальной реальностью: накачанные психотропными препаратами зомби тупо смотрят в холле передачи о здоровом питании, пока медсестры обносят их крошечными стаканчиками с таблетками, чтобы пациенты оставались тихими и покладистыми, тогда как другие обитатели этого дома, похожие на мешки с песком, спят, распластавшись на подлокотниках кресел-каталок, отдыхая после электрошоковой терапии. Обычно все это меня не особенно напрягает, вот только ужасно грустно видеть, во что превратился мой отец, который когда-то вел полноценную жизнь, активную и насыщенную.

Только один-единственный раз я очень сильно испугалась. Я играла с отцом в шашки в холле, как вдруг туда сквозь двойные двери, сжимая в руке кухонный нож, влетела девочка-подросток с грязными волосами. Не представляю, где она могла взять нож. В Хартвик-Хаусе под запретом всё, что может причинить хоть какой-то вред, даже шнурки; такие вещи хранятся в специальных помещениях, где охраны даже больше, чем в знаменитой тюрьме Райкерс-Айленд. Но девчонка каким-то образом умудрилась перехитрить систему безопасности, ворвалась в холл и уставилась безумным взглядом прямо на меня. Потом размахнулась и метнула нож в мою сторону.

Я пригнулась, накрыла голову руками и трусливо сползла под стол, чтобы исчезнуть на то время, пока дюжие санитары будут скручивать нарушительницу порядка, обкалывать ее успокоительным и уносить в палату.

Вы, наверное, подумали, что ко мне тут же подбежали медсестры – поинтересоваться, как я себя чувствую. Как бы не так: все они были заняты другими пациентами, которые после этого происшествия всполошились и раскричались. Меня все еще трясло, когда, набравшись храбрости, я осмелилась высунуть голову из-под стола и забраться на прежнее место.

Мой отец не орал и не бился в истерике. Он сделал очередной ход и сказал как ни в чем не бывало:

– В дамки.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить: в его мире, каким бы он ни был, ничего не произошло. Так что глупо обижаться на папу за то, что ему все равно, разделает меня, как индейку в День благодарения, эта малолетняя психопатка или нет. Нельзя обвинять того, кто на самом деле не понимает, что его реальность отличается от вашей.

Сегодня, когда я вхожу в Хартвик-Хаус, отца в холле нет. Он сидит в своей комнате возле окна. В руках у него – яркая радуга завязанных узлами тонких шнурков для плетения, и я уже не в первый раз думаю, что чья-то оригинальная идея арт-терапии способна обернуться для некоторых людей адом. При моем появлении отец поднимает взгляд и не впадает в буйную радость – это хороший знак: сегодня он не слишком возбужден. Я решаю использовать это в своих целях и поговорить с ним о матери.

Встаю рядом на колени, кладу ладони на отцовские руки, нервно дергающие шнурки и запутывающие их еще сильнее.

– Папа, – начинаю я, вытягиваю из хаоса оранжевую нить и кладу ее ему на левое колено. – Как ты думаешь, что произойдет, если мы наконец-то найдем маму?

Он не отвечает.

Я вытаскиваю яблочно-красный шнурок.

– Может быть, после этого наша жизнь наладится?

Накрываю ладонями руки отца, в которых остались еще два шнурка.

– Почему ты отпустил ее? – шепчу я, глядя ему в глаза. – Почему даже не заявил в полицию, что она пропала?

Да, у моего отца тогда съехала от потрясения крыша, это верно, но ведь за десять лет, прошедших с тех пор, у него бывали периоды просветления сознания. Может, никто и не принял бы папины слова всерьез, если бы он сказал, что его жена пропала без вести. А если бы к нему все-таки прислушались?

Тогда, вероятно, появился бы повод открыть дело об исчезновении человека. И мне не пришлось бы теперь по крохам собирать обрывки сведений, чтобы заставить копов расследовать происшествие десятилетней давности, о котором они вообще не знали.

Вдруг выражение папиного лица меняется. Раздражение и недовольство пропадают, как пена набежавшей на песок океанской волны. Глаза его загораются. Они такого же цвета, как у меня, – до того зеленые, что люди чувствуют себя неуютно под их взглядом.

– Элис? Ты знаешь, как это сделать? – спрашивает он и поднимает вверх руку с пучком шнурков.

– Я не Элис.

Отец смущенно качает головой.

Кусая губы, я распутываю нити и плету из них браслет – простая последовательность узлов, с которой знаком любой, кто бывал в летнем лагере. Папины руки тем временем порхают над моими, как колибри. Закончив работу, я отстегиваю булавку, которой браслет прицеплен к брюкам, и привязываю его на запястье отца – яркая фенечка.

Папа любуется ею и, улыбаясь мне, говорит:

– Ты всегда отлично справлялась с такими вещами.

И тут я понимаю, почему отец не заявил об исчезновении матери. Может быть, от него она никуда не делась. Он всегда может найти ее в моем лице и голосе, когда я рядом.

Вот бы и мне так.


Вернувшись домой, я застаю бабулю у телевизора, она смотрит какую-то викторину. Отвечает на вопросы раньше участников и дает ведущей советы по поводу одежды.

– Купи себе нормальный ремень, а то ты похожа на бродяжку, – говорит бабушка и тут замечает в дверях меня. – Ну что, Дженна, как прошел день?

На секунду я теряюсь, но потом вспоминаю, что утром сказала ей, что якобы иду сидеть с ребенком.

– Всё в порядке, – вру я.

– В холодильнике фаршированные моллюски. Если хочешь, разогрей себе ужин. – Бабуля вновь поворачивается к экрану, и тут же раздается ее возмущенный крик: – Ну что за тупая овца, как можно не знать таких элементарных вещей!

Пользуясь тем, что бабушка отвлеклась, я быстро поднимаюсь наверх. Герти следует за мной. Она сооружает на моей кровати гнездо из подушек и устраивается внутри поудобнее.

Я не знаю, что делать. У меня есть информация, с которой некуда идти.

Запустив руку в карман, я вынимаю оттуда пачку банкнот, которые брала сегодня с собой, и, послюнив палец, отделяю одну. Затем на автопилоте начинаю складывать слоника, но сбиваюсь и в конце концов, скомкав купюру, бросаю ее на пол. Перед глазами стоят отцовские руки, нервно вяжущие узлы из разноцветных шнурков.

У одного из детективов, которые занимались расследованием убийства в слоновьем заповеднике, развилось старческое слабоумие, а другой и вовсе умер. Полный тупик. Но может быть, все-таки можно что-то сделать? Нужно только, чтобы копы, сейчас работающие в участке, поняли: десять лет назад их коллеги сплоховали, им следовало уже тогда объявить мою мать в розыск как пропавшую без вести.

Нет, сдаваться рано. А вдруг Полли что-то перепутала и Стэнхоуп жив?

Включаю ноутбук. Издав басовитое жужжание, он оживает. Я ввожу пароль, открываю поисковик и набираю: «полицейский Верджил Стэнхоуп».

Первой выскакивает заметка о церемонии производства в детективы. Там есть фотография Верджила – зачесанные набок светлые волосы, широкая белозубая улыбка, кадык, похожий на круглую дверную ручку. Он выглядит глуповатым юнцом, хотя, наверное, десять лет назад этот парень таким и был.

Открываю новое окно, захожу в базу общедоступных сведений о гражданах (между прочим, это обходится мне в $49.95 в год) и нахожу запись о смерти Верджила Стэнхоупа. Весьма прискорбно, но она совпадет с днем церемонии производства в детективы. Неужели, получив значок, он попал в аварию по пути домой и разбился? Печальная история. Но жизнь жестока, я уже давно это поняла.

Кликаю по ссылке, однако она не открывается. Вместо этого появляется страница с оповещением об ошибке сервера.

Возвращаюсь к первоначальному поиску и просматриваю краткие описания статей, пока не натыкаюсь на одно, от которого волоски у меня на шее становятся дыбом.

«Частное сыскное бюро Стэнхоупа, – читаю я. – Найди будущее в прошлом».

Дерьмовый слоган, но я все равно щелкаю по ссылке, чтобы открыть страницу в новом окне.


Официальная лицензия. Сбор информации, расследования любой сложности. Гарантируется полная конфиденциальность. Услуги по наблюдению, в том числе слежка за супругами. Возвращение долгов. Дела, связанные с опекой над детьми. Расследование смертей в результате несчастных случаев. Поиск пропавших людей.


Вверху страницы есть плашка: «О НАС».


Вик Стэнхоуп, лицензированный частный детектив, в прошлом сотрудник правоохранительных органов, имеет опыт работы в криминальной полиции. Окончил Университет Нью-Хейвена по специальности «Уголовное право и криминалистика». Является членом Международной ассоциации по расследованию поджогов, Национальной ассоциации агентов по исполнению залоговых обязательств, Национальной ассоциации сертифицированных частных детективов.


Это можно было бы счесть простым совпадением… если бы не крошечная фотография мистера Стэнхоупа.

Да, здесь он выглядит старше. И подстрижен под машинку, как делают парни, когда начинают лысеть и пытаются косить под Брюса Уиллиса, чтобы казаться крутыми. Но его адамово яблоко на своем месте – в самом центре фотографии, тут ошибиться невозможно.

Наверное, Вик и Верджил – близнецы. Но все же надо проверить. Я хватаю мобильник и набираю номер, который вижу на экране.

После третьего гудка трубку на другом конце снимают. Кажется, она падает на пол; слышен поток брани и проклятий, после чего связь налаживается.

– Алло!

– Это мистер Стэнхоуп? – шепотом спрашиваю я.

– Да! – рявкают мне в ответ.

– Верджил Стэнхоуп?

Пауза.

– Теперь уже нет! – бурчит мой собеседник и отключается.

Кровь громко стучит у меня в ушах. Либо Верджил Стэнхоуп восстал из мертвых, либо вовсе не умирал.

Вероятно, он просто хотел, чтобы люди считали его умершим, стремился исчезнуть.

И если это так, то никто лучше его не справится с поисками моей матери.

Элис

Любой, кто хоть раз видел слонов, проходящих мимо костей своего собрата, сразу заметит в них недвусмысленные признаки скорби: животные напряженно затихают, опустив уши и хоботы, робко пытаются проявить нежность. Печаль покровом опускается на стадо, когда слоны наталкиваются на останки другого представителя своего племени. Однако остался нерешенным вопрос: отличают ли они кости знакомого им животного от останков чужака?

Некоторые исследования, проведенные моими коллегами в Амбосели в Кении (там живет более двух тысяч двухсот слонов, и ученые, представьте, их всех различают), дали любопытные результаты. Зоологи предъявляли подопытному стаду три ключевых предмета: кусочек слоновьего бивня, череп слона и деревянный брусок. Эксперимент проводился, как в лаборатории: объекты аккуратно выставляли в ряд и тщательно записывали реакцию животных, фиксируя, как долго они задерживаются у каждого. Без сомнения, самым интригующим абсолютно для всех особей оказался кусок бивня, следующим по важности предметом был череп, а деревяшка удостоилась значительно меньшего внимания. Бивень слоны гладили, поднимали, переносили, катали под ступнями.

Затем исследователи подложили испытуемым три черепа – слона, носорога и буйвола. Больше всего их заинтересовал первый.

Наконец, ученые сфокусировались на трех слоновьих семействах, которые за последние несколько лет потеряли вожаков. Им подкинули черепа трех самок-матриархов.

Вы наверняка решили, что слонов больше других привлекли черепа, принадлежавшие тем слонихам, которые возглавляли именно их стадо. Ведь другие этапы эксперимента продемонстрировали, что эти животные явно выражают предпочтения в отношении различных объектов, а не исследуют новые вещи случайным образом, из простого любопытства.

Логично было бы предположить, учитывая то, чему я сама стала свидетельницей в Ботсване, когда слоны, глубоко опечаленные гибелью Бонтл, демонстрировали способность помнить о ее смерти спустя годы, что они и в данном случае воздадут дань памяти своему матриарху.

Однако этого не произошло. В ходе эксперимента в Амбосели внимание слонов в равной степени привлекли все три черепа. Да, они могли долго жить вместе, хорошо знать какого-то конкретного слона и глубоко печалиться по поводу его кончины, но в данном случае никакого особого отношения к останкам погибшего «друга» зафиксировано не было.

Хотя исследования в Кении и подтвердили, что слонов завораживают кости других слонов, кое-кто может сказать, что на самом деле никакой скорби по поводу утраты близких животные не испытывают: дескать, всё это выдумки ученых. Кто-то может заключить: мол, раз слоны вроде как не различили черепа, следовательно, они не придают значения тому, что один из них принадлежал их матери.

Но может быть, это просто означает, что для слонов все матери одинаково важны.

Верджил

У каждого копа есть свой грандиозный провал.

Для кого-то он переходит в разряд историй, что рассказывают на рождественских гулянках в отделе, когда все хорошенько наберутся. Это может быть ключ к разгадке, не замеченный, когда он был прямо перед глазами; папка с делом, которую не хватает духа выбросить; нераскрытое преступление. Это может превратиться в настоящий кошмар, от которого просыпаешься по ночам в холодном поту.

Но хуже всего постоянно жить с этим кошмаром.

Ты смотришься в зеркало и видишь у себя за плечом чье-то лицо. Поднимаешь трубку телефона и слышишь загадочную тишину на другом конце провода. Находясь в одиночестве, неизменно ощущаешь рядом чье-то присутствие.

Это сознание своей вины, ежедневное и ежесекундное.

Детектив Донни Бойлен, с которым мы тогда вместе работали, однажды признался мне, что его суперпровалом стал вызов на место семейной ссоры. Он не надел наручники на разбушевавшегося мужа, потому что тот парень был известным бизнесменом, которого все хорошо знали и уважали. Донни решил, что предупреждения будет вполне достаточно. Через три часа после того, как он покинул дом, супруга всеобщего любимца получила пулю в голову. Женщину звали Аманда, и она была на шестом месяце беременности.

Донни говорил, что ее призрак вот уже много лет не дает ему покоя. Моего призрака зовут Элис Меткалф. Насколько мне известно, она не умерла, как Аманда, – просто исчезла и унесла с собой правду о том, что случилось тогда, десять лет тому назад.

Иногда, очнувшись после пьянки, я вынужден прищуриваться, потому что отчетливо вижу Элис по другую сторону стола, напротив меня, где обычно сидят клиенты, когда просят сделать снимки неверных супругов или разыскать скрывающихся от алиментов отцов. Работаю я в одиночку, если не считать напарником Джека Дэниэлса[6]. Кабинет у меня размером с платяной шкаф, тут пахнет китайской едой навынос и средством для чистки ковров. Спать я чаще всего заваливаюсь прямо здесь на диване, домой не иду. Однако для клиентов я – Вик Стэнхоуп, уважаемый частный детектив. Я и сам считаю себя таковым.

Пока не проснусь с пульсирующей болью в голове, распухшим языком, который едва ворочается во рту, пустой бутылкой под боком и глядящей на меня сверху вниз Элис.

«Ну и видок у тебя», – осуждающе говорит она.


– Вот же невезуха… – сказал Донни десять лет назад, забрасывая в рот очередную таблетку от изжоги. – Ну почему это случилось именно сейчас, а не через две недели?

Мой напарник считал дни до выхода на пенсию. И сейчас довольно занудно перечислял все то, что его достало: работа без выходных; вечная бумажная волокита; новички вроде меня, которых нужно натаскивать; жара, от которой у него обострилась экзема. Ну и окончательно его доконал поступивший в семь утра телефонный звонок из Слоновьего заповедника Новой Англии с заявлением о гибели одной из сотрудниц.

Жертвой оказалась некая Невви Руэль, сорока четырех лет, работавшая смотрительницей по долгосрочному контракту.

– Ты хоть понимаешь, какой шквал дерьма сейчас повалит со всех сторон? – спросил Донни. – Помнишь, что творилось три года назад, когда заповедник открылся?

Я помнил. Тогда я еще только-только поступил на службу в полицию. Жители города протестовали против прибытия «плохих» слонов, которых вышвырнули из зоопарков и цирков за агрессивное поведение. Местные газеты изо дня в день честили в хвост и в гриву муниципальные власти, которые допустили, чтобы Томас Меткалф создал тут свой так называемый заповедник, несмотря даже на то, что его огородили двойной изгородью из колючей проволоки, чтобы слоны не причинили вреда людям.

Или наоборот.

В течение первых трех месяцев нескольких полицейских ежедневно отправляли поддерживать порядок у ворот заповедника, где собирались протестующие, именовавшие его рассадником. Но постепенно страсти улеглись. Животные адаптировались к новому месту, вели себя тихо и спокойно, а горожане смирились с тем, что у них под боком находится слоновий приют. Одним словом, никаких проблем не возникало. По крайней мере, до сегодняшнего дня, когда ни свет ни заря раздался этот звонок.

Мы прибыли в заповедник и теперь ждали в небольшом кабинете. Я осмотрелся. Семь полок, забитых толстыми папками с именами слонов на корешках: Маура, Ванда, Сирах, Лилли, Олив, Дионна, Хестер. Стол беспорядочно завален бумагами, там же – стопка гроссбухов, три недопитые чашки кофе, пресс-папье в форме человеческого сердца. Накладные на медикаменты, тыкву и яблоки. Я присвистнул, увидев сумму в счете за сено:

– Ни хрена себе! Можно машину купить.

Донни жутко злился; впрочем, он вечно был всем недоволен.

– Черт возьми, почему так долго?! – спросил он.

Мы прождали уже почти два часа, все это время сотрудники заповедника пытались загнать семерых слонов в сарай, иначе криминалисты не могли приступить к сбору улик.

– Ты когда-нибудь видел человека, затоптанного слоном? – поинтересовался я.

– Лучше заткнись! – отозвался Донни.

Я изучал странную цепочку значков наподобие иероглифов, которая тянулась вдоль стены, когда в комнату ворвался какой-то мужчина – весь дерганый, нервный, сквозь стекла очков блестели ошалелые глаза.

– Не могу в это поверить! – выкрикнул он. – Это просто кошмар какой-то!

Донни встал:

– Вы, должно быть, Томас Меткалф?

– Да, – растерянно ответил мужчина. – Простите, что заставил вас ждать. Ужасная поднялась суматоха, пока мы загоняли животных. Они крайне возбуждены. Шестерых мы заманили в сарай, а седьмая слониха так и не захотела подойти к нам. Но это ничего, мы протянули временный провод под напряжением, чтобы вы могли попасть на другую сторону вольера. Пойдемте… – Он вывел нас из маленького здания на солнечный свет, такой яркий, что у меня аж в глазах зарябило.

– У вас есть соображения насчет того, как жертва могла оказаться в вольере? – спросил Донни.

Меткалф удивленно моргнул, глядя на него:

– Невви? Она работает здесь с момента открытия. Больше двадцати лет занимается слонами. Ведет бухгалтерию и дежурит в заповеднике по ночам. – Он замялся. – То есть дежурила. – Вдруг Меткалф остановился и закрыл лицо руками. – О боже! Это моя вина.

Донни покосился на меня и спросил:

– Почему?

– Слоны способны чувствовать напряжение. Их, наверное, что-то разволновало или даже напугало.

– Смотрительница вела себя не так, как обычно?

Не успел директор заповедника нам ответить, как раздался такой громкий рев, что я подпрыгнул. Звук доносился из-за ограды. Зашелестела листва на деревьях.

– Навряд ли такую тушу можно чем-нибудь испугать, – заметил я.

Меткалф обернулся:

– Вы когда-нибудь видели паническое бегство слонов? – Когда я отрицательно покачал головой, он мрачно улыбнулся. – Надеюсь, вам такой случай и не представится.

С нами приехала небольшая группа криминалистов, и минут через пять мы все оказались у подножия невысокого холма. Взойдя на него, я увидел мужчину, сидевшего рядом с потерпевшей. Это был здоровенный негр, настоящий гигант, с широченными, как банкетный стол, плечами; такому убить – раз плюнуть, тем более хрупкую дамочку. Веки у него покраснели, глаза припухли. Погибшая женщина была белой, и чернокожий мужчина бережно держал ее голову на коленях. Будучи тогда еще начинающим следователем, я старался тщательно подмечать все детали.

Череп у женщины был проломлен. Рубашка разорвана, но под ней виднелась майка. Левая нога согнута под невероятным углом. Вся кожа покрыта синяками.

Я отошел в сторонку, а к телу приблизился эксперт, чтобы сделать свою работу. Правда, тут и невооруженным глазом было видно, что жертва нападения мертва.

– Это Гидеон Картрайт. Он обнаружил свою тещу… – Меткалф осекся.

Я снова взглянул на мужчину: он явно был лет на десять моложе жертвы. А это значит, что ее дочь – его жена – должна быть значительно моложе супруга.

– Детектив Бойлен, криминальная полиция, – представился Донни и присел рядом со свидетелем. – Вы были здесь, когда это случилось?

– Нет. Невви дежурила сегодня ночью и находилась здесь одна, – ответил Картрайт, и его голос дрогнул. – Это я должен был погибнуть.

– Вы тоже здесь работаете? – спросил Донни.

Пчелиный рой полицейских дронов затмил небо. Они фотографировали тело и пытались определить края обследуемой территории. Проблема состояла в том, что место преступления располагалось под открытым небом и не имело четких границ. Какое расстояние пробежала преследуемая слоном женщина? Где искать какие-нибудь подсказки, которые укажут на момент смерти? В двадцати ярдах от тела зияла глубокая яма, и я видел на ее краю следы человеческих ног. Среди деревьев могли обнаружиться какие-нибудь клочки ткани, по которым можно проследить путь жертвы. Но в основном тут были листья и трава, грязь, слоновий помет и мухи – в общем, природа. Одному Богу известно, что из этого действительно важно для описания места преступления, а что можно не принимать во внимание.

Судмедэксперт велел двоим полицейским упаковать тело в пластиковый мешок и подошел к нам.

– Дайте угадаю, – сказал Донни. – Причина смерти: затоптана слоном?

– Ну, слон ее действительно топтал. Но я не знаю, что именно послужило причиной смерти. Череп расколот пополам. Это могло произойти как в результате нападения животного, так и ранее.

Я слишком поздно обратил внимание на то, что Гидеон жадно ловит каждое слово эксперта.

– Нет, нет, нет! – вдруг закричал Меткалф. – Вы не можете это здесь оставить! Это опасно для слонов! – Он указал на полосатую ленту, которой полицейские обозначили место преступления.

Донни прищурился:

– Но слоны все равно не вернутся сюда в ближайшее время.

– Прошу прошения, но вы не имеете права распоряжаться на частной территории. Это природный заповедник с естественной средой обитания, находящийся под защитой, и еще…

– И еще тут была убита женщина.

– Произошел несчастный случай, – возразил Меткалф. – Я не позволю вам нарушать распорядок жизни, который сложился здесь у слонов…

– Боюсь, доктор Меткалф, у вас нет выбора.

Меткалф недовольно скривился:

– И как долго это будет продолжаться?

Я видел, что Донни теряет терпение.

– Не могу сказать. А пока нам с лейтенантом Стэнхоупом нужно опросить всех сотрудников, кто имеет дело со слонами.

– Нас здесь четверо: Гидеон, Невви, я и Элис. Моя жена. – Последние слова он почему-то адресовал Картрайту.

– А где сейчас Элис? – поинтересовался Донни.

Меткалф в упор посмотрел на Гидеона:

– Я думал, она с тобой.

Лицо негра исказилось печалью.

– Я не видел ее со вчерашнего вечера.

– Я тоже. – Меткалф побледнел. – Но если Элис ушла, то с кем сейчас моя дочь?


Мне кажется, что Эбигейл Чиверс, хозяйке дома, где находится мой офис, как минимум лет двести, ну, может, на пару месяцев поменьше. Серьезно, вы бы тоже так решили, если бы повстречались со старушкой. Эбигейл всегда одета в одно и то же черное платье, заколотое на шее брошью, ее седые волосы неизменно собраны в кичку, а поджатые губы буквально складываются в гармошку, когда она заглядывает в мой кабинет и начинает открывать дверцы шкафов и захлопывать их обратно. Вот и сейчас она стучит палкой по столу всего в нескольких сантиметрах от моей головы и говорит:

– Виктор, я чую запах дьявола.

– Правда? – Я отрываю башку от стола и провожу языком по зубам, покрытым налетом. – А я чую только запах дешевого бухла.

– Я не допущу здесь никакого беззакония…

– Клянусь вам, Эбби, я как минимум лет сто не нарушал закон. – Я вздыхаю.

Такие стычки уже происходили между нами десятки раз. Я, кажется, не упомянул, что Эбигейл не только убежденная трезвенница, но и к тому же страдает деменцией, а потому с одинаковым успехом может именовать меня как Виктором, так и президентом Линкольном? Разумеется, мне это только на руку. К примеру, когда хозяйка говорит, что я задерживаю арендную плату, я вру, что уже отдавал ей деньги за этот месяц, но она забыла.

Несмотря на свою ветхость, Эбигейл – дамочка весьма проворная. Она энергично лупит палкой по диванным подушкам и даже заглядывает в микроволновку:

– Где оно?

– Что «оно»? – уточняю я, притворяясь тупицей.

– Зелье. Сатанинские слезы. Ячменный уксус. Веселящий сок. Я знаю, вы его где-то прячете.

Я улыбаюсь своей самой невинной улыбкой:

– Неужели я стал бы заниматься таким гнусным делом?

– Виктор, не лгите мне, – говорит она.

Я осеняю себя крестом возле сердца:

– Клянусь Богом, в этой комнате нет бухла! – Встаю и, пошатываясь, бреду в крошечную уборную, примыкающую к моему офисному пространству.

Тут умещаются только унитаз, раковина и пылесос. Я закрываю за собой дверь, мочусь, после чего снимаю крышку с бачка. Выудив из него бутылку, початую прошлым вечером, я делаю долгий живительный глоток виски, и тупая боль в голове сразу начинает отступать.

Прячу бутылку обратно в тайник, спускаю воду и открываю дверь. Эбби все еще здесь. Я не солгал ей, просто немного скомкал правду. Этому приему я научился давным-давно, когда меня еще натаскивали для работы следователем.

– Так на чем мы остановились? – спрашиваю я, и тут раздается звонок телефона.

– На поисках выпивки, – гнет свою линию старушка.

– Эбби, вы меня удивляете. Никогда бы не подумал, что вы тоже неравнодушны к спиртному. – Я подталкиваю хозяйку к двери, а телефон продолжает трезвонить. – Вы не против, если мы закончим этот разговор позже? Вечерком, за чашечкой кофе? – Я выставляю протестующую старушку за дверь, хватаю трубку, которая упорно пытается выскользнуть из рук, и рявкаю:

– Алло!

– Это мистер Стэнхоуп?

Несмотря на добрый глоток алкоголя, виски́ снова будто сжимает клещами.

– Да.

– Верджил Стэнхоуп?

По прошествии года, а потом двух и более я начал понимать, что Донни говорил чистую правду: если уж у копа завелся призрак, то он никуда не денется. Я не мог избавиться от Элис Меткалф, а потому ликвидировал Верджила Стэнхоупа. Думал по глупости, что если переверну эту страницу, то смогу начать с чистого листа, освобожусь от чувства вины и тревожащих совесть вопросов. Мой отец, Виктор Стэнхоуп, был ветераном войны, мэром небольшого городка, во всех отношениях достойным мужчиной. Я позаимствовал его имя, полагая, что таким образом ко мне перейдут также и его лучшие черты. Я надеялся из человека, который здорово облажался, превратиться в того, кому люди будут доверять. Вот так я и стал Виктором.

До сих пор все шло гладко, никто не задавал мне подобных вопросов.

– Теперь уже нет! – Буркнув это, я швыряю трубку на рычаг.

Стоя посреди кабинета и сжимая руками больную голову, я продолжал слышать этот голос. Он не смолк, даже когда я вернулся в уборную, достал из бачка бутылку виски и высосал из нее все до последней капли.

Вообще-то, я ни разу не слышал, как говорит Элис Меткалф. Я нашел ее лежащей на земле без сознания, в том же состоянии она находилась, когда я пришел к ней в больницу, а потом она пропала. Но в моем воображении голос этой женщины, сидящей напротив и бросающей мне обвинения, звучит ровно так же, как тот, что донесся сейчас с другого конца провода.


Нас отправили в заповедник разбираться с заявлением о смерти, которая поначалу не казалась подозрительной. И уж тем более в то утро, десять лет назад, не имелось никаких оснований полагать, что Элис Меткалф или ее ребенок пропали. Мать с девочкой могли отправиться за продуктами и пребывать в счастливом неведении о том, что творится в заповеднике. Они могли пойти гулять в городской парк. Элис звонили на мобильный, но, по словам Томаса, она постоянно забывала взять телефон с собой. Характер ее работы – изучение когнитивных способностей слонов – благоприятствовал тому, чтобы она надолго уходила в отдаленные уголки заповедника для наблюдения за животными; при этом Элис частенько, к неудовольствию супруга, брала с собой трехлетнюю дочь.

Я надеялся, что миссис Меткалф отправилась с утра пораньше в какое-нибудь заведение фастфуда и вот-вот появится со стаканом кофе, держа за руку жующую пончик малышку. Меньше всего мне хотелось, чтобы они оказались сейчас где-нибудь на просторах заповедника, по которому гулял на свободе седьмой слон.

Думать о том, что могло с ними случиться, я себе не позволял.

Через четыре часа после начала следственных действий наши эксперты собрали десять ящиков улик: корки от тыквы и пучки сухой травы, листья, почерневшие то ли от соприкосновения с пометом, то ли от запекшейся крови. Пока они трудились на месте преступления, мы с Гидеоном сопровождали тело Невви к главному входу в заповедник. Негр двигался медленно; голос его звучал глухо, как большой барабан. Будучи копом, я видел достаточно много трагедий, чтобы понять: этот человек либо действительно глубоко потрясен смертью тещи, либо талантливый актер, заслуживающий «Оскара».

– Примите мои соболезнования, – сказал ему Донни. – Представляю, как вам сейчас тяжело.

Гидеон кивнул, утирая глаза. Судя по всему, он испытывал просто адские муки.

– Давно вы здесь работаете? – поинтересовался мой напарник.

– С момента открытия. А до этого работал в цирке на юге. Там я познакомился со своей женой. Невви, теща, была моим первым работодателем. – При упоминании имени покойной его голос дрогнул.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы слоны вели себя агрессивно?

– Видел ли я это? – переспросил Гидеон. – Разумеется, в цирке. Здесь нечасто. Ну, максимум могут шлепнуть смотрителя хоботом, если им что-то сильно не понравится. Как-то раз одна из наших девочек взбрыкнула, услышав сигнал сотового, похожий на пароходный гудок. Знаете, говорят, слоны ничего не забывают? Ну так это правда. Хотя и не всегда благо.

– Значит, что-то могло расстроить одну из… девочек… и она завалила вашу тещу?

Гидеон опустил взгляд в землю:

– Думаю, да.

– Вы, похоже, не слишком уверены, – заметил я.

– Невви хорошо знала, как обращаться со слонами, – пояснил Гидеон. – Она не была новичком в этом деле. Просто… не повезло ей.

– А как насчет Элис? – спросил я.

– А что с ней?

– Она хорошо умеет обращаться со слонами?

– Элис разбирается в слоновьих повадках лучше всех, кого я знаю.

– Вы видели ее вчера вечером?

Он посмотрел на Донни, потом на меня и сказал:

– Не для протокола? Она пришла ко мне за помощью.

– Что, в заповеднике возникли какие-то проблемы?

– Нет, это из-за Томаса. Когда у нас начались финансовые сложности, он изменился. Перепады настроения, просто дикие. Все время проводил, запершись у себя в кабинете, а вчера вообще очень сильно напугал Элис.

«Напугал». Слово взметнулось в воздух красным флажком.

У меня возникло ощущение, что парень чего-то недоговаривает. Но это неудивительно: кто станет обсуждать домашние проблемы босса, если хочет сохранить работу.

– Она сказала еще что-нибудь? – поинтересовался Донни.

– Упомянула, что надо забрать Дженну и отвезти куда-нибудь, где девочка будет в безопасности.

– Похоже, Элис вам доверяет, – резюмировал мой напарник. – А как на это смотрит ваша жена?

– Моя жена умерла, – ответил Гидеон. – Из родных у меня только Невви была.

Мы приблизились к огромному сараю, и я замедлил шаг. В загоне позади него кружили пять слонов, попеременно закрывая один другого, как грозовые тучи; от их мерного топота земля дрожала у нас под ногами. У меня возникло какое-то сверхъестественное ощущение, что животные понимают каждое наше слово.

И я вспомнил Томаса Меткалфа.

Донни обратился к Гидеону:

– Как вы думаете, мог кто-то напасть на Невви? Я имею в виду человека, а не слона?

– Слоны – дикие животные, а не домашние питомцы. Всякое могло случиться.

Гидеон протянул руку к металлическим перекладинам изгороди, заметив, что одна слониха просунула наружу хобот. Она ощупала пальцы смотрителя, а потом подняла с земли камень и швырнула его мне в голову.

Донни хохотнул:

– Гляди-ка, Вёрдж, ты ей не понравился.

– Их нужно покормить. – Гидеон пролез в загон, и слоны начали трубить в предвкушении обеда.

Донни пожал плечами и двинулся дальше. Я же подивился про себя: неужели мой напарник не заметил, что Гидеон уклонился от ответа на вопрос, который ему задали.


– Эбби, оставьте меня в покое! – кричу я, или, по крайней мере, мне кажется, что кричу, так как по ощущениям язык у меня раз в десять больше, чем может поместиться во рту. – Сказал же вам: я не пьянствую.

Технически это верно. Я сейчас не пью, поскольку уже набрался.

Однако хозяйка продолжает колошматить в дверь. Или, может, это отбойный молоток на улице? В любом случае стук не прекращается, а потому я соскребаю себя с пола, где отключился, и резко распахиваю дверь офиса.

С трудом фокусирую взгляд, но передо мной определенно стоит на Эбби. Гостья всего пять футов ростом, за плечами у нее рюкзак, а на шее – голубой шарф, что делает незнакомку похожей на Айседору Дункан, или на снеговика, или уж не знаю на кого еще.

– Мистер Стэнхоуп? – произносит она. – Верджил Стэнхоуп?


На столе у Томаса Меткалфа высились горы бумаг, исписанных крошечными символами и цифрами, напоминающими какой-то таинственный код. Была там и диаграмма, похожая на восьмиугольного паука со скрюченными лапками. В старшей школе я учился плохо, но вроде бы это что-то из области химии. Как только мы вошли, Меткалф поспешно все убрал. Бедняга весь взмок, хотя на улице было не так уж и жарко.

– Они пропали, – с отчаянием в голосе заявил хозяин заповедника.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы найти ваших близких…

– Нет-нет, я имею в виду свои записи.

Хотя опыт расследования преступлений у меня тогда был еще мизерный, я тем не менее удивился, что человек, у которого исчезли жена и ребенок, похоже, больше тревожится из-за каких-то записок.

Донни окинул взглядом кипы бумаг на столе:

– А разве это не они?

– Нет, конечно! – резко ответил Меткалф. – Ясно же, что я говорю о бумагах, которых здесь нет.

Листы сплошь покрыты странной последовательностью цифр и букв. Это могла быть компьютерная программа; это мог быть сатанинский код. Такие значки я видел раньше на стене. Донни поглядел на меня, озадаченно изогнув брови:

– Большинство людей волновались бы о судьбе своих пропавших родственников, учитывая, что вчера ночью слон убил здесь кое-кого.

Меткалф продолжил рыться в кипах бумаг и книг, перекладывал их слева направо, явно прикидывая что-то в уме.

– Вот почему я тысячу раз говорил жене, чтобы она не брала с собой в вольеры Дженну…

– Дженну?

– Нашу дочь, – пояснил Меткалф.

– Вы с супругой часто ссорились, так?

– Кто это вам сказал? – с вызовом спросил хозяин.

– Гидеон. По его словам, вчера вечером вы чем-то расстроили Элис.

– Я расстроил ее? – удивился Томас.

Тут я выступил вперед, как мы предварительно условились с Донни.

– Можно мне воспользоваться вашей уборной?

Меткалф махнул рукой в сторону маленькой комнаты в дальнем конце коридора. Внутри я увидел пожелтевшую, в поломанной рамке газетную вырезку с заметкой об открытии заповедника. Была там и фотография Томаса в обнимку с беременной женщиной, улыбавшейся в камеру, на дальнем плане маячил слон.

Открыв аптечку, я перебрал ее содержимое: пластыри, антибиотики, жаропонижающее, болеутоляющее. Там стояли и три флакончика с препаратами, отпускаемыми строго по рецепту, на каждом наклейка с именем Томаса: прозак, абилифай, золофт. Антидепрессанты, причем все куплены сравнительно недавно.

Если сказанное Гидеоном о перепадах настроения правда, то неудивительно, что Томасу выписали такие лекарства.

Я спустил воду и вернулся в кабинет. Меткалф расхаживал по периметру комнаты, словно тигр в клетке.

– Я не вправе советовать полиции, как выполнять свою работу, – сказал он, – но неужели не ясно, что я в данном случае пострадавшая сторона, а не подозреваемый. Элис сбежала с нашей дочерью, прихватив труд всей моей жизни. Не стоит ли вам заняться ее поисками, вместо того чтобы допрашивать меня с пристрастием?

Тут в разговор вступил я:

– А зачем жене красть ваши исследования?

Меткалф опустился в кресло за письменным столом:

– Вообще-то, она и раньше уже это делала. Много раз. Элис врывалась в мой кабинет, чтобы забрать мои бумаги. – Он развернул лежавший на столе длинный свиток. – Скажу вам кое-что не для протокола, джентльмены… Я нахожусь на пороге крупнейшего открытия в области изучения памяти. Это будет настоящий прорыв. Хорошо известно, что воспоминания эластичны, пока не закодированы миндалевидным телом головного мозга, но мое исследование доказывает, что каждый раз, как воспоминание всплывает в памяти, оно возвращается в изначальное переменчивое состояние. А следовательно, можно предположить, что потеря памяти действительно происходит после извлечения из нее воспоминания, если существуют фармакологические помехи, нарушающие синтез протеина в миндалевидном теле… Представьте, что можно стирать травмирующие воспоминания с помощью химических веществ спустя годы после самого события. Это полностью изменит подход к лечению посттравматического стресса. И бихевиористские работы Элис, посвященные исследованию печали, будут выглядеть на этом фоне не наукой, а гаданием на кофейной гуще.

Донни глянул на меня через плечо и произнес одними губами: «Псих». А затем поинтересовался:

– А ваша дочь, мистер Меткалф? Где она была, когда вы вчера вечером выясняли отношения с супругой?

– Спала, – ответил он и замолчал, потом отвернулся от нас и, откашлявшись, продолжил: – Предельно ясно, что этот кабинет – единственное место, где моей жены точно нет… А потому возникает вопрос: почему вы все еще здесь?

– Лейтенант Стэнхоуп, – вежливо обратился ко мне Донни, – пожалуйста, сходите к экспертам и скажите им, чтобы они закруглялись. А я пока задам доктору Меткалфу еще несколько вопросов.

Я кивнул, а про себя подумал, что Донни Бойлену и впрямь чертовски не везет. Только мы решили записать в протоколе, что смерть наступила в результате несчастного случая и во всем виноват слон, как вдруг всплывает семейная ссора с похищением каких-то бумаг, результатом которой вполне могло стать исчезновение двух людей или даже убийство – от этого помешанного на работе типа всего можно ожидать. Я направился к месту преступления, где эксперты продолжали переписывать разный бесполезный мусор, как вдруг волосы у меня на голове встали дыбом.

Обернувшись, я увидел седьмого слона, вернее слониху, которая стояла по ту сторону шаткой переносной электрической изгороди и смотрела на меня сверху вниз.

С такого близкого расстояния слониха казалась не просто огромной, но гигантской. Уши ее были прижаты к голове, а хобот волочился по земле. Редкие волоски торчали на костистом лбу. В карих глазах светилась душа. Животное заревело, и я отпрянул назад, хотя нас разделяла загородка.

Слониха снова затрубила, на этот раз громче, и пошла прочь. Сделав несколько шагов, остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на меня. А затем повторила те же действия еще два раза.

Она как будто звала меня последовать за собой.

Я не шевелился, тогда она вернулась к загородке и осторожно просунула хобот между рядами электрических проводов. Я чувствовал пыханье горячего воздуха из кончика хобота, ощущал запах сена и пыли. А потом задержал дыхание, и она дотронулась до моей щеки. Прикосновение оказалось нежным, как дуновение ветерка.

На этот раз, когда слониха зашагала прочь, я пошел за ней, держась вдоль изгороди, но в какой-то момент животное повернуло и стало удаляться от меня. Слониха направилась в сторону долины и, прежде чем скрыться из виду, снова оглянулась.

В старшей школе мы, бывало, чтобы срезать путь, бегали через коровьи пастбища, огражденные заборами из проволоки под напряжением. Мы подпрыгивали и отважно хватались рукой за провод, потому что знали: если успеешь отпустить его до того, как ноги коснутся земли, током тебя не ударит.

Я тряхнул стариной и с разбегу перемахнул загородку. В последний момент носок ботинка зацепил землю, и в руку шибануло электричеством. Упав и прокатившись по земле, я поднялся на ноги и бросился к тому месту, где скрылась слониха.

Я обнаружил ее примерно в четырехстах ярдах от изгороди: она стояла над телом женщины.

– Вот дерьмо! – прошептал я, и животное затрубило.

Стоило мне шагнуть вперед, как слониха подняла хобот и так ударила меня по плечу, что я свалился на землю. Ясно было, что это предупреждение: она могла бы швырнуть меня на другой конец заповедника, если бы захотела.

– Эй, девочка, – прошептал я, глядя слонихе в глаза. – Я вижу, ты хочешь позаботиться о ней. Я хочу того же. Ты только дай мне подойти ближе. Обещаю, с ней все будет в порядке.

Я продолжал разговаривать со слонихой, и постепенно ее поза стала менее напряженной. Прижатые к голове уши вздрогнули и сдвинулись вперед; хобот свернулся над грудью женщины. С изяществом, какого я не ожидал от столь крупного животного, слониха приподняла массивную лапу и отступила назад.

В этот момент я по-настоящему понял, почему Томас Меткалф организовал слоновий заповедник и почему Гидеон Картрайт не стал винить одно из этих удивительных созданий в смерти своей тещи. Понял, отчего ученые пытаются разгадать, что творится в головах у этих величественных животных. Это трудно сформулировать, но я вдруг почувствовал, что слоны гораздо ближе к людям, чем мы думаем, ощутил какое-то внутреннее родство с ними.

Я кивнул слонихе, и – клянусь Богом! – она кивнула мне в ответ.

Возможно, я продемонстрировал излишнюю доверчивость или же вообще повел себя как полный идиот, но я встал на колени рядом со слонихой, достаточно близко, чтобы она при желании могла раздавить меня, и попытался нащупать пульс женщины. В волосах у нее запеклась кровь, опухшее багровое лицо было перепачкано грязью. Она ни на что не реагировала… но была жива.

– Спасибо тебе, – сказал я слонихе, потому что мне было ясно: она стремилась спасти эту женщину.

Я посмотрел вверх, однако животное уже исчезло, бесшумно ускользнув за деревья, обрамлявшие небольшую долину.

Подхватив пострадавшую на руки, я быстрым шагом направился к нашим экспертам. Что бы там ни говорил Томас Меткалф, Элис никуда не сбегала, прихватив маленькую дочь и его бесценные бумаги. Она была здесь, в заповеднике.


Однажды я так напился, что у меня случилась галлюцинация: мне привиделось, будто я играл в покер с Санта-Клаусом и единорогом, который все время жульничал. Вдруг в комнату ворвалась русская мафия и начала избивать Санту. Я убежал и стал карабкаться вверх по пожарной лестнице, но мафиози следовали за мной по пятам. Единорог был рядом со мной, и, когда мы оказались на крыше здания, он сказал мне, чтобы я прыгнул и полетел, словно Питер Пэн. И я уже занес было одну ногу над карнизом, но как раз в этот момент пришел в себя, потому что внезапно зазвонил мобильник. Я понял, что спасся лишь чудом, и решил, что это знак свыше: пора завязывать. И вылил в раковину все спиртное, какое имелось в доме.

Три дня я не прикасался к выпивке.

В это время очередная клиентка попросила меня проследить за мужем, которого подозревала в измене. По выходным он стал регулярно отлучаться из дому на несколько часов, говоря, что якобы идет в строительный магазин, но ни разу ничего там не купил; начал стирать сообщения в мобильном телефоне. «Такое ощущение, – сказала мне женщина, – что это не тот человек, за которого я выходила замуж, его словно бы подменили».

И вот в ближайшее воскресенье я проследил за этим типом, который пошел не куда-нибудь, а в зоопарк. Он был с женщиной, это верно, но на вид ей исполнилось от силы года четыре, не больше. Девочка подбежала к вольеру со слоном. Мне тут же вспомнилось, как животные, которых я видел в заповеднике, свободно бродили по обширной территории, а не были упрятаны за бетонный забор, как здесь. Слон покачивался взад-вперед, будто двигался в такт музыке, которую никто больше, кроме него самого, не слышал.

– Папочка, – в полном восторге пролепетала девочка, – он танцует!

– Однажды я видел, как слон очищал апельсин, – небрежно заметил я, припоминая свой визит в заповедник Меткалфа после гибели Невви.

Это был один из трюков Олив. Она катала плод мощной передней лапой, аккуратно придавливая его, чтобы кожура треснула, а потом ловко снимала ее хоботом.

Я дружелюбно кивнул супругу своей клиентки и, зная, что в законном браке детей у него нет, сказал:

– Какая милая у вас дочурка.

– Спасибо, – отозвался он, и я услышал в его голосе невольное удивление, обычное для человека, впервые слышащего похвалу своему ребенку, но не для того, кто имеет четырехлетнюю дочь. Похоже, он узнал о своем отцовстве совсем недавно.

Вернувшись домой, я был вынужден сообщить клиентке, что ее муж не просто загулял, но ведет целую жизнь, о которой ей ничего не известно.

Неудивительно, что в ту ночь мне вновь приснилась та давняя сцена – как я нашел бесчувственное тело Элис Меткалф и сказал слонихе: «Обещаю, с ней все будет в порядке», дал клятву, которую так и не сдержал.

На этом мой период трезвости завершился.


Не могу вспомнить во всех подробностях, что происходило в течение восьми часов после обнаружения Элис Меткалф, столько всего случилось за этот короткий срок. «Скорая помощь» привезла ее в местную больницу, все еще без сознания. Я проинструктировал сопровождавших пациентку медиков, чтобы позвонили мне сразу, как только она придет в себя. Мы попросили копов из соседних городов помочь завершить осмотр слоновьего заповедника, потому что не знали, находится ли дочь Меткалфов где-то на его территории или нет. Около девяти вечера мы заехали в больницу, где нам сказали, что пострадавшая до сих пор не очнулась.

Я считал, что нужно арестовать в качестве подозреваемого Томаса Меткалфа. Но Донни возразил, что это невозможно, ведь мы даже не знаем, было ли вообще совершено какое-нибудь преступление. Он заявил, что следует дождаться, когда Элис очнется и сама расскажет нам, что произошло и имеет ли Томас отношение к ее ранению, исчезновению ребенка или гибели Невви.

Мы находились в больнице и ждали, когда пострадавшая оклемается, и тут нам позвонил Гидеон. Он был в панике и попросил нас срочно приехать в заповедник. Через двадцать минут мы вместе с ним шли к слоновьему вольеру, освещая себе путь фонариками. Томас Меткалф стоял посреди загона – босой, в банном халате – и пытался надеть цепь на передние ноги слонихи, которая всячески уклонялась от этого. Вокруг с лаем скакала собака и кидалась на Меткалфа, чтобы его остановить. Он пнул псину по ребрам. Та, скуля, отползла в сторону.

– Нужно всего несколько минут, чтобы ввести ей блокатор U0126… – бормотал Томас.

– Не знаю, какого черта он делает, – сказал Гидеон, – но мы здесь не держим слонов в цепях.

Животные сердито урчали и топали, так что, казалось, вся земля вокруг дрожит.

– Пожалуйста, уведите его отсюда, – попросил Гидеон, – пока не пострадал кто-нибудь из слонов.

«Или сам Меткалф», – подумал я.

Целый час мы уговаривали Томаса покинуть вольер. Еще тридцать минут потребовалось Гидеону, чтобы подобраться к испуганному зверю и снять с него цепи. Мы надели на Меткалфа наручники – а как еще прикажете поступить в такой ситуации? – и доставили его в психиатрическую лечебницу в шестидесяти милях к югу от Буна. По пути мы время от времени оказывались вне зоны действия сотовой сети, а потому сообщение о том, что Элис Меткалф очнулась, я получил только через час.

К тому времени наш рабочий день продолжался уже шестнадцать часов, мы буквально валились с ног.

– Отложим до завтра, – решил Донни. – Ни от меня, ни от тебя сейчас все равно толку не будет. А завтра с утра мы первым делом ее допросим.

Так я совершил главную ошибку в своей жизни.

Той ночью Элис под расписку ушла из больницы и исчезла с лица земли.


И вот теперь я открываю дверь, на пороге стоит какая-то незнакомая девчонка и спрашивает:

– Мистер Стэнхоуп? Верджил Стэнхоуп?

Она произносит это обвиняющим тоном, словно бы называться этим именем равносильно какому-то преступлению. Мигом занимаю оборонительную позицию. Я уже давно не Верджил.

– Ты ошиблась.

– Вы никогда не интересовались, что случилось с Элис Меткалф?

Я пристальнее вглядываюсь в ее лицо, которое расплывается у меня перед глазами – выпито было немало, а потом прищуриваюсь. Наверное, это очередная галлюцинация.

– Уходи отсюда, – с трудом произношу я.

– Не уйду, пока не признаетесь, что вы тот самый человек, который десять лет назад оставил мою мать в больнице в бессознательном состоянии.

При этих словах хмель мгновенно улетучивается: теперь я трезв как стеклышко и точно знаю, кто стоит передо мной. Это не Элис и не галлюцинация.

– Дженна? Ты ее дочь?

Лицо девочки омывается светом, такое можно увидеть на иконах в соборах – высокое искусство, от которого сердце замирает.

– Мама рассказывала вам обо мне?

Разумеется, Элис Меткалф ничего мне не рассказывала. Когда наутро после трагедии в заповеднике я вернулся в больницу, чтобы снять показания, ее там уже не было. Медсестра только и могла сообщить мне, что пациентка отказалась от госпитализации, подписала все необходимые документы и упоминала кого-то по имени Дженна.

Донни воспринял это как доказательство того, что Гидеон говорил правду: Элис Меткалф действительно сбежала с дочерью, как и планировала. Учитывая, что ее муженек был типом весьма эксцентричным, если не сказать психом, такой исход представлялся ему счастливым. Донни оставалось всего две недели до пенсии, и я знал, что он хочет закончить к этому моменту все дела, включая и смерть смотрительницы Слоновьего заповедника Новой Англии. «Это был несчастный случай, – решительно заявил мой напарник, когда я предложил ему копнуть глубже. – Элис Меткалф не входит в число подозреваемых. Она даже официально не считается пропавшей, пока кто-нибудь не заявит в полицию об ее исчезновении».

Но никто так и не заявил. А когда я попытался все-таки выяснить местонахождение этой женщины, Донни встал на моем пути каменной стеной, сказав, что если я не хочу неприятностей, то лучше не ворошить это дело. Когда я возразил, что он поступает неправильно, Донни понизил голос и произнес загадочную фразу: «Поверь, это не только мое решение».

Целых десять лет мне не давали покоя некоторые детали этого дела.

И вот передо мной живое доказательство того, что Донни Бойлен был прав.

– Ну и ну, – бормочу я, потирая виски. – Не могу в это поверить.

Я распахиваю дверь, и Дженна входит в мой офис, морща нос при виде смятых оберток от фастфуда на полу и вдыхая застарелый запах табака. Трясущейся рукой я вынимаю сигарету из кармана рубашки и закуриваю.

– Это вас убьет.

– Недостаточно быстро, – небрежно бросаю я и глубоко затягиваюсь; мне нужна доза никотина.

Клянусь, иногда только это и помогает мне прожить еще один день!

Дженна выкладывает на стол бумажку в двадцать долларов.

– Тогда постарайтесь протянуть еще немного, – говорит она. – Потому что я собираюсь нанять вас в качестве детектива.

– Дорогуша, – смеюсь я, – забери свою мелочь из копилки. Если у тебя пропала собака, расклей объявления. Если парень променял тебя на девчонку погорячее, подложи чего-нибудь в лифчик и заставь его ревновать. Совет бесплатный, потому что ты меня здорово развеселила.

Однако девчонка в ответ невозмутимо заявляет:

– Я нанимаю вас, чтобы вы завершили свою работу.

– Что?

– Вы должны найти мою мать.


Есть кое-что, чего я никому не рассказывал об этом деле.

Можете себе представить, что творилось тогда в Слоновьем заповеднике Новой Англии. Для него наступили черные дни. Невви погибла, Томас Меткалф, обколотый успокоительным, находился в психиатрической больнице в состоянии полного ступора, его жена исчезла в неизвестном направлении, а единственным смотрителем остался Гидеон. Заповедник мигом увяз в долгах и обанкротился, все трещины в его основании открылись глазам широкой публики. Кормить животных было нечем, земля должна была отойти банку, но прежде следовало куда-то переселить всех обитателей заповедника, а это почти тридцать пять тысяч фунтов чистого веса.

Нелегко подыскать новый дом для семи слонов, но Гидеон вырос в Теннесси и знал о существовании там одного местечка под названием Хохенуолд, где был устроен слоновий заповедник. Его сотрудники признали ситуацию в Нью-Гэмпшире катастрофической и выразили готовность сделать для животных все возможное. Они согласились разместить слонов в сарае на карантин, пока для них не будет построен новый вольер.

На той же неделе мне на стол легло новое дело: няню, семнадцатилетнюю девушку, обвиняли в том, что по ее вине шестимесячный младенец получил сотрясение мозга. Я пробовал вынудить подозреваемую – светловолосую чирлидершу с белозубой улыбкой – признаться, что она сгоряча тряхнула крошку. Поэтому в тот день, когда Донни отмечал выход на пенсию, я сидел у себя в кабинете за столом. И тут как раз принесли отчет медицинского эксперта по делу Невви Руэль.

Я уже знал, что там написано: смерть смотрительницы заповедника произошла вследствие несчастного случая, женщину затоптал слон. Но все равно начал машинально просматривать результаты вскрытия: узнал, сколько весили сердце, мозг и печень пострадавшей. На последней странице имелся список того, что было обнаружено на теле погибшей.

Среди прочего значился рыжий волос.

Я схватил отчет и сбежал по лестнице вниз, туда, где мой напарник, теперь уже бывший, в праздничном колпаке задувал свечи на торте.

– Донни, нам нужно поговорить, – тихо сказал ему я.

– Что, прямо сейчас?

Я вытащил его в коридор:

– Смотри.

Сунув ему в руки отчет, я наблюдал, как он пробегает глазами результаты.

– Ты увел меня с отвальной вечеринки, чтобы показать то, что я и так знаю? Я уже говорил тебе, Вёрдж, оставь ты это дело.

– Но волос-то рыжий, – возразил я. – Он явно не принадлежал жертве: она была блондинкой. А это может означать, что погибшая с кем-то боролась.

– Или что эксперты повторно использовали мешок для трупов.

– Я уверен, что Элис Меткалф рыжая.

– Как и еще шесть миллионов человек в Соединенных Штатах. Но даже если этот волос и впрямь принадлежит Элис Меткалф, что с того? Женщины были знакомы, могли остаться следы их контактов. Это докажет только то, что в какой-то момент они находились рядом. Изучи-ка хорошенько учебник криминалистики. – Донни прищурился. – Дам тебе напоследок маленький совет. Не дай бог служить полицейским в городе, который, что называется, находится на взводе. Помнишь, какой переполох поднялся в Буне два дня назад, когда все только и говорили что о взбесившихся слонах, которые могут убить жителей ночью, когда те мирно спят? Теперь все вроде как немного успокоились, потому что слонов увозят в другое место. Ну что ты прицепился к этой Элис Меткалф? Она сейчас небось где-нибудь в Майами, устраивает дочку в детский сад под вымышленным именем. Стоит тебе заговорить о том, что гибель смотрительницы, возможно, является вовсе не несчастным случаем, а убийством, как в городе снова начнется паника. Когда ты слышишь стук копыт, Верджил, это, скорее всего, лошадь, а не зебра. Людям нужны копы, которые защищают их, а не те, что ищут всякое дерьмо там, где его нет. Ты хочешь стать детективом? Тогда, черт побери, не изображай из себя Супермена, а будь вместо этого Мэри Поппинс!

Он похлопал меня по спине и пошел прочь, собираясь вернуться на пирушку.

– Погоди! – крикнул я ему вслед. – Что ты имел в виду, когда говорил, что это не только твое решение?

Донни остановился на полпути, взглянул на компанию празднующих коллег, а потом схватил меня за руку и оттащил в сторону, где никто не мог нас услышать.

– А ты никогда не задумывался, почему журналюги не роятся вокруг этой истории, как мухи? Ведь стоит им учуять запах убийства, они сразу тут как тут: такого понапишут. Если только, – он понизил голос, – люди более авторитетные, чем мы с тобой, не намекнут им, что копать в данном случае не стоит.

В то время я еще верил в справедливость, в систему правосудия.

– Ты хочешь сказать, что начальство велело спустить все на тормозах? Но почему?

– Потому что на носу выборы, Вёрдж. Губернатора не переизберут на второй срок, если люди будут думать, что по Буну спокойно разгуливает убийца. – Донни вздохнул. – Между прочим, именно нынешний губернатор увеличил бюджет на общественную безопасность, благодаря чему ты получил работу. Поэтому выполняй свои обязанности, приятель, и не занимайся самодеятельностью. – Он посмотрел на меня в упор. – Я вижу, ты удивлен? Но мир состоит не только из черного и белого, пора бы это уже уяснить.

Я молча смотрел вслед уходящему Донни, прикидывая, не последовать ли его совету. Однако на вечеринку к нему я так и не пошел, а вместо этого вернулся за рабочий стол, открепил последнюю страницу отчета медэксперта и, сложив листок вчетверо, засунул его в карман куртки.

Остальные бумаги я положил в папку с делом Невви Руэль, которое к тому времени было уже закрыто, и вплотную занялся историей с получившим травму младенцем. Через два дня Донни официально вышел на пенсию, а я выудил-таки признание у няни-блондинки.

Слоны, как я слышал, хорошо адаптировались в Теннесси. Землю, где располагался заповедник, продали: одна половина территории отошла штату, а вторая – застройщику. Оставшиеся после уплаты долгов денежные средства адвокат направил на содержание Томаса Меткалфа в психиатрической больнице.

Через полгода меня повысили в звании и произвели в детективы. Утром того дня, когда должна была состояться торжественная церемония, я надел свой единственный приличный костюм и вынул из ящика прикроватной тумбочки последний лист медицинской экспертизы по делу Невви Руэль. Я положил его в нагрудный карман.

Мне нужно было напомнить самому себе, что я вовсе не герой.


– Твоя мать снова пропала? – спрашиваю я.

– Что значит «снова»? – не понимает Дженна; она сидит на стуле по другую сторону моего стола, скрестив ноги. – Вообще-то, я не видела ее целых десять лет.

Слова девочки как ударом кинжала рассекают туман в моей голове. Я тушу сигарету в чашке с прокисшим кофе.

– Разве она не сбежала тогда вместе с тобой?

– Получается, что нет, – говорит Дженна.

– Погоди. – Я встряхиваю головой. – Ну-ка расскажи все по порядку.

– Вы один из последних, кто видел мою мать живой, – объясняет девочка. – Вы доставили ее в больницу, а когда она исчезла, пальцем не пошевелили, даже не попытались найти ее.

– Но у меня не было никаких причин начинать поиски. Элен Меткалф добровольно подписала отказ от госпитализации. Взрослые поступают так каждый день…

– Но у нее была травма головы…

– И что? Если бы врачи сомневались в адекватности пациентки, то не отпустили бы ее из больницы, тем более ночью. Мы не получали никаких тревожных сигналов, а потому решили, что с этой женщиной все в порядке и она просто сбежала от мужа вместе с маленькой дочерью. Между прочим, твой отец не подавал заявления об исчезновении супруги.

– Полагаю, ему было не до того после лечения электрошоком.

– Но если ты жила не с матерью, то кто заботился о тебе все это время?

– Бабушка.

Вот, значит, куда Элис отправила своего ребенка.

– А почему она не заявила об исчезновении дочери?

Щеки Дженны вспыхивают.

– Я была слишком мала и ничего не помню, но бабушка говорит, что ходила в полицейский участок через неделю после того, как мама пропала. Наверное, у нее ничего не вышло.

Правда ли это? Не припоминаю, чтобы кто-нибудь официально подавал заявление о пропаже Элис Меткалф. Хотя не исключено, что эта женщина просто обратилась не ко мне, а к Донни. Я бы не удивился, узнав, что мать Элис Меткалф отправили восвояси ни с чем, когда она попросила о помощи, или же мой бывший напарник нарочно засунул куда подальше бумаги, чтобы я случайно на них не наткнулся и не начал снова копать.

– Все это отговорки, – заявляет девочка, – на самом деле вы были обязаны попытаться найти маму, но не сделали этого. Так что теперь вы передо мной в долгу.

– А отчего ты так уверена, что ее вообще можно найти спустя столько лет?

– Мама жива. – Дженна смотрит на меня в упор. – Иначе я бы знала, чувствовала бы, что ее нет на этом свете.

Если бы мне платили по сотне баксов всякий раз, когда кто-нибудь надеется на хорошие новости о пропавшем человеке, а получает его останки, я бы давно уже стал миллионером. Но я благоразумно умалчиваю об этом и лишь спрашиваю:

– А вдруг она не вернулась, потому что не хотела? Многие люди создают себя заново.

– Как вы? – уточняет девочка, не сводя с меня глаз. – Вы же теперь Виктор?

– Ну да, – соглашаюсь я. – Если твоя жизнь превращается в полное дерьмо, иногда проще начать все сначала.

– Это не мамин случай, – упорствует Дженна. – Ей нравилась ее жизнь. И она никогда не бросила бы меня.

Я не знаком с Элис Меткалф, но знаю, что существуют два подхода к жизни: один – способ Дженны – держаться за то, что у тебя есть, мертвой хваткой, чтобы не потерять; а второй мой собственный – уйти прочь и бросить всё и всех, кто был тебе дорог, прежде чем они бросят тебя. Боюсь, оба пути ведут в тупик.

Загрузка...