Всадники равнин

Глава 5 Крушение надежд

Однако там появился Док Мюррей, местный богатый ранчеро. Легко спрыгнув с подножки, он огляделся вокруг и, приветственно взмахнув рукой, принялся раскланиваться со знакомыми, замеченными им в толпе, решив, очевидно, что столь пышная встреча устроена специально в его честь. Но никто не обратил внимания на богатенького Дока Мюррея, который и сам внезапно осознал, что вовсе не он был центром картины, а лишь только заслонял собой его! И тогда, смущенно краснея, он поспешно исчез в толпе встречающих.

Росс Хейл улыбнулся. Наступил тот самый долгожданный момент, стоивший ему одиннадцати лет каторжного труда, исковерканной жизни и разоренного хозяйства. Теперь у него за душой не оставалось ничего, кроме воспоминаний о своем прежнем существовании. Так что если этот торжественный миг кое-кому придется не совсем по душе – что с этим поделаешь? Да и не в этом ли заключается высшая справедливость?

Один за другим пассажиры высаживались из поезда, смущенные пристальным вниманием застывшей в ожидании толпы. Они в замешательстве оглядывались по сторонам, словно пугаясь столь неожиданной встрече, а затем спешили побыстрее убраться восвояси. Как здорово, что его мальчик выйдет из вагона последним! Все шло просто замечательно!

Он был не первым из тех, кто увидел Питера. Услышав, как ахнула толпа, Росс с большим трудом взял себя в руки и, тряхнув головой, прогнал из глаз непрошеные слезы. Теперь над толпой он видел лицо единственного родного человека, по которому он так тосковал все эти годы. На губах застыла напряженная улыбка. И еще в голове Хейла промелькнула мысль, что он никогда еще не видел, чтобы у спортсмена было столь бледное лицо.

Росс двинулся вперед, и люди расступались перед ним, давая дорогу. Но только отчего же в этот самый торжественный для него день все смотрят на него с нескрываемой жалостью?

Толпа расступилась, и он увидел своего Питера, стоявшего у вагона, из дверей которого выгружали его багаж, – он стоял на краю перрона, ссутулив свои широкие, могучие плечи и опираясь на костыли. Он и в самом деле обладал торсом великана; но вот нижняя часть его тела казалась безнадежно изувеченной – вдоль ног тянулись железные скобы. Питер неловко двинулся навстречу отцу.

Бедный Росс Хейл вдруг отчетливо припомнил события последних трех лет. Вспомнил он и то, как талантливый юный спортсмен из школы Хантли вдруг загадочным образом выбыл из рядов футбольной команды. И еще на память приходили отрывки из письма знаменитого тренера, великого Кроссли. Что ж, теперь все ясно без слов.

Он медленно шел навстречу Питеру, пройдя, как ему самому тогда показалось, ровно одиннадцать шагов – и каждый шаг давался с величайшим трудом, знаменуя собой один год, прожитый в лишениях и страданиях, какие ему только пришлось претерпеть ради вот этого момента. И воспоминание о каждом из прожитых в одиночестве годов, казалось, мучительно разрывало его душу на части.

Он проиграл, проиграл, проиграл! Вот он, его герой, его гордость, его божество, его Питер – а на деле просто немощный калека, ползущий домой, выбравшись из-под обломков исковерканной жизни!

Он не чувствовал никакой жалости к Питеру; и себя ему тоже жалко не было. Бормоча что-то себе под нос – похоже, сам не зная, что именно, – он спокойно поднял с земли чемоданы, которые Питер привез с собой. А затем, не глядя ни на кого, пошел прочь сквозь редеющую на глазах толпу.

Самым первым человеком, ретировавшимся с перрона, был шериф Уилл Наст, тот самый, который вскорости должен был бы вынести решение о том, кто из двоих молодых людей может принести больше пользы их обществу. Остальные не мешкая расходились по домам. В голосе людей слышалось деланное веселье. Горожане вдруг разом начали припоминать о каких-то очень срочных и якобы очень важных делах, придумывая различные благовидные предлоги для того, чтобы развернуться и поскорее уйти.

Однако уйти незамеченными удалось далеко не всем. Время от времени в гуле голосов слышался тихий, приятный голос, когда Питер Хейл замечал и узнавал кого-нибудь из горожан. Он останавливался, чтобы переговорить с каждым из знакомых и обменяться рукопожатиями, привычным движением перехватывая правый костыль другой рукой и ловко перенося весь свой вес на ногу, закрепленную в железной скобе. Слегка покачиваясь, он с трудом удерживал равновесие, но зато правая рука оказывалась совершенно свободной для приветствий.

Выглядел он неважно, производя впечатление больного человека. Его бледное лицо осунулось, под глазами залегли темные круги. Но голос был по-мальчишески звонок. Ему было что сказать каждому из своих знакомых, и вот так, с поразительной легкостью и непринужденностью, он переходил от одного к другому, направляясь к ступенькам на противоположной стороне перрона. К этому времени народу на станции почти уже не осталось. Зрители поспешили разъехаться по домам. А потому очень немногим суждено было стать вынужденными свидетелями произошедшего в следующий момент небольшого казуса.

Нашаривая костылями ступеньки, Питер не заметил, что одна из бетонных ступеней обвалилась. Раздался сдавленный возглас; костыли скользнули вниз, и тяжелое тело Питера с размаху рухнуло в пыль.

Двое или трое оказавшихся поблизости мужчин тут же бросились ему на помощь. Но он сам поднялся с земли, проявив при этом редкостную сноровку. При падении он не выпустил из рук костылей, и можно было только догадываться о том, какой огромной силой, должно быть, обладал в свое время этот великан. И не оставалось ничего другого, как поверить в правдивость давнишних историй о том, как на футбольном поле Питер блестяще прорывался сквозь кордоны защитников, словно ураган налетая на владеющего мячом игрока, демонстрируя свою неимоверную силу, доказательством которой могла послужить та легкость, с какой он оперся на свои длинные, могучие руки, встал с земли, запорошенный пылью, и, старательно удерживая равновесие, снова встал на костыли.

Оглянувшись, его отец смотрел на суетившихся людей и не спешил прийти на помощь сыну. Он испытывал безумное желание запрокинуть голову назад и расхохотаться; и ему казалось, что если бы он и подбежал сейчас к Питеру, то наверняка не смог бы сдержать этот рвавшийся наружу безумный хохот, которого никто не должен был услышать!

К тому же и помимо него нашлось полно сердобольных помощников, принявшихся отряхивать пыль с одежды Питера. Он же с мрачным видом лишь сдержанно благодарил их. Россу Хейлу казалось, что сын его потерял всякий стыд и совесть, и принимал соболезнования окружающих со смиренной улыбкой вселенского великомученика, привыкшего к тому, что его все жалеют. Во всяком случае, для него этот день и в самом деле был чем-то сродни концу света!

Лишь одно он никак не мог взять в толк – то, что удар оказался таким неожиданным. Ведь вот только что он чувствовал себя королем, возвышаясь над всеми прочими жителями Самнертауна и его окрестностей. А уже в следующий момент от былого величия не осталось и следа – такое унижение, такая жестокая шутка судьбы!

Когда калека-великан добрался, наконец, до повозки, отец уже дожидался его там. Он не собирался предлагать свою помощь до тех пор, пока об этом не попросят, и к тому же ему было интересно посмотреть, как Питер будет залезать в повозку. Но на этот раз все получилось совсем не так неуклюже, как того можно было ожидать, так как Питер, балансируя на скованной железной скобой левой ноге, сначала уложил костыли, а затем, ухватившись одной рукой за верх колеса, а другой за сиденье, подтянулся и в следующий момент уже сидел на месте, стараясь отдышаться.

На стороннего наблюдателя, человека, ничего не знающего о пределах человеческих возможностей, это, пожалуй, не произвело бы особого впечатления. Росс Хейл же был в этом деле человеком искушенным. В свое время он сам едва не стал калекой, когда его лягнул упрямый мул, которого он как-то раз попытался запрячь при тусклом свете фонаря незадолго до рассвета, и тогда на выздоровление ушло почти целых восемнадцать месяцев. Он-то знал, каково подтягивать тяжелое тело на одних только руках! Собирая поводья и залезая в повозку, Росс мысленно представлял себе, каким Питер Хейл мог бы быть – каким он был прежде!

Когда-то его ноги были такими же сильными, как и руки. Значит, он был настоящим гигантом. Эх, если бы тогда была возможность хоть однажды привезти его сюда, чтобы все в Самнертауне смогли увидеть его в зените славы – и уж тогда-то они прочувствовали бы и поняли глубину произошедшей трагедии! Но нет, даже такой малости ему не было дано, и он своими глазами видел отвращение на лицах людей, спешивших поскорее покинуть станционный перрон, – смесь отвращения и жалости – и это все, на что ему теперь оставалось рассчитывать!

Они еще все припомнят ему; целых три года они выслушивали невероятные истории о несравненной удали великана-силача. И теперь все это выглядело лишь не более чем искусной выдумкой, лживыми байками, которыми отец и сын морочили им головы, чтобы скрыть ото всех неоспоримый факт, заключавшийся в том, что жизнь и тело Питера Хейла были безнадежно исковерканы!

Росс хлестнул кнутом тощих, понурых мустангов и поспешил поскорее выбраться из города. Позади осталось не меньше мили пути, когда он впервые взглянул на Питера, да и то мельком, краем глаза, отмечая про себя, что сын сидит с высоко поднятой головой, а его спокойный взгляд устремлен вдаль, на расстилавшуюся перед ними дорогу.

Питер первым нарушил затянувшееся молчание:

– Отец, понимаю, тебе сейчас трудно. Все получилось гораздо хуже, чем я ожидал.

– Хуже? – переспросил ранчеро. – Хуже? – И он рассмеялся, но поперхнулся рвавшимся наружу хохотом и замолчал.

– Понимаешь, – спокойно продолжал Питер, – когда я увидел, что ты так ждешь от меня больших успехов на футбольном поле… конечно, после случившегося со мной я поговорил об этом со своим тренером и врачом. Они согласились, что будет лучше не разочаровывать тебя вот так сразу. Тогда они согласились, что есть один шанс из десяти, что я поправлюсь и с ногами у меня будет все в порядке. И вот я понадеялся на этот шанс – как последний трус! А солгав однажды, потом уже не решался выложить тебе все начистоту. Я вводил тебя в заблуждение теми своими письмами. Даже позволил бедному Тони Кроссли писать обо мне то, что на самом деле совсем не соответствовало действительности. Прости его! Он хотел как лучше!

Это было отзвуком далекого и недосягаемого мира, в котором сын Росса Хейла вот так запросто обращался по имени к великому Кроссли – чьи фотографии то и дело мелькали на страницах газет. Росс Хейл сидел молча, не говоря ни слова в ответ, на протяжении всего пути до дома мысленно переваривая сей примечательный факт, не чувствуя при этом, однако, никакой радости или облегчения.