ГЛАВА ПЯТАЯ

О таинственных и необыкновенных приключениях в саду профессора

Если читатель, развернувший эту книгу, несколько разочаровался в ней, не найдя на первых же страницах грома револьверной стрельбы и таинственных масок — пусть такой читатель все-таки не бросает своего занятия! Потому что терпение — бабушка всех добродетелей! Потому что мы помним тринадцать черных незнакомцев с розами в петлицах, по недосмотру автора появившихся в начале книги. Потому что чувствуется тайна в неожиданном богатстве профессора и роковое прошлое в портрете военлета Иванова! И потому еще, что эта, пятая, глава вознаградит нас за некоторую растянутость первых четырех.

Прежде всего, обозначим срок и место надвинувшихся событий.

Срок — четвертый день со времени приезда Мака в Медынск — следующий день после его неудачного полета. Место — запущенный сад профессора Добротворского. Время — двенадцать ночи. Действующие лица:

По узкой, черной, пустынной улице — на эту улицу выходит задняя часть сада Добротворского — быстро скользила человеческая тень. Тень приблизилась к наклонному забору — скользкой, поросшей мхом поверхности, скрывающей от посторонних глаз глубину сада — низкий профессорский дом.

Незнакомец подошел к забору вплотную. Он сделал резкое движение и вдруг скорченная, сутуловатая фигура очутилась верхом на шаткой ограде.

Два освещенных желтых окна в правом углу фасада и одно крайнее слева сверкнули из темноты. В следующий момент незнакомец исчез за четкой досчатой гранью.

Несколько минут пустая тьма настороженно висела над переулком. Где-то близко, по другую сторону дома, протяжно и громко залилась собака. Вой смолк и повторился опять с новой необычайною яростью. Затем собака замолкла. Вдоль забора зашуршали осторожные шаги новой, сливающейся с его поверхностью, фигуры.

Прижавшись к забору, некто второй простоял несколько секунд неподвижно. Но либо он не обладал решимостью первого, либо не надеялся на крепость своих мускулов. Как бы то ни было, он не повторил движений предшественника, а снова заскользил вдоль стены, очевидно, ища подходящей лазейки для проникновения внутрь…

Прошло полчаса. Из разорванных туч выглянула усеченная луна, залив улицу, забор и сад тусклым неверный светом. Плыла ночная тишина…

Для человека, лежащего совершенно неподвижно в высокой сырой траве да еще на враждебной территории, полной всевозможных опасностей — срок в тридцать минут может показаться очень значительным! Лежать на ноющих локтях, чувствовать, что все тело пропитывается дрожью ночного холода и не спускать глаз с трех световых квадратов перед глазами — вот основное занятие человека, пробравшегося в чужой сад с определенной целью! А если к этим неудобствам прибавляются муки раненой совести — дело становится из рук вон плохо! Именно переживаниям такого рода суждено было терзать душу ночного незнакомца, распростертого на животе репортера Мака.

Вчера вечером в назначенный срок он пришел к Иванову. Военлет был дома, здесь же сидел его друг — техник Фенин — квадратнолицый человек в ситцевой косоворотке, выглядывавшей из под серого, потертого пиджака. Сидели у стола под портретами Ленина и Маркса, пили чай, разговаривали. Хозяйничала жена Иванова.

В ее наружности не было ничего особенного или бросающегося в глаза — тоненькая брюнетка, среднего роста, со свежим, вздернутым лицом и кудряшками стриженой головы. В синем платье, обнажающем ее хрупкую шею и худые, полудетские руки, она совсем не походила на женщину двадцати четырех лет. Она неслышно двигалась по комнате, почти не вмешиваясь в разговор мужчин. Но один нелепый случай странно запечатлел эту женщину в уме Мака.

Конечно, это была его собственная вина!

Нужно же было проговориться, нарушить данное слово, без всякого повода разбить спокойствие этих симпатичных людей. И из-за чего?

Произошло это совсем неожиданно. Иванов, постепенно вызванный Маком на воспоминания, рассказывал о своем прошлом. Рассказал несколько эпизодов фронтовой жизни, о своем плене у белых, о бегстве из плена, о том, что только благодаря случайности он не попал в Москву работать на центральном аэродроме…

— Хороший город Москва, — поддержал разговор Мак, — магазины, театры… Вы в котором году были там, товарищ Иванов?

— Я не был в Москве! — небрежно заметил военлет. — Говорю, только мимо проезжал. Еще тогда…

Но у Мака явилось острое желание продолжить свою тему.

— Ну как не были? Бросьте, товарищ! Я знаю прекрасно… А дочь профессора Добротворского?

— Дочь Добротворского? — выставил Иванов над столом свое костлявое лицо. — А при чем же здесь она?

Мак прикусил губу. Он понял, что Нина Павловна здесь не только не при чем, но и специально взяла с него обещание не говорить об этом вопросе! Но непонятное запирательство Иванова… Не только дух хорошего журналиста, но и смутная ревность были разбужены в нем. Он тоже облокотился на стол.

— При чем дочь профессора? Да при том, что именно в Москве состоялось ваше знакомство с ней. Помните? Конечно, это между нами… Если уж сорвалось…

Военлет медленно покачал головой.

— Вы что-то путаете, товарищ! Правда, вчера я видел на бульваре эту развязную девчонку. Но никогда я раньше не встречался ни с кем, даже отдаленно похожим на нее!

— Не встречались? А портрет с вашей надписью, подаренный ей? Я сам видел этот портрет! И кроме того, так отзываться о женщине… — дрогнувшим голосом сказал Мак и обвел комнату глазами.

Тут только он понял всю неуместность своей непонятной настойчивости.

Жена Иванова стояла, вытянувшись у двери, совсем бледная, с полуоткрытым напряженным ртом.

Жена Иванова стояла, вытянувшись у двери, совсем бледная, с полуоткрытым напряженным ртом.


Она пристально смотрела на вставшего из-за стола, бледного и нахмуренного мужа.

— Товарищ, говорю вам, что здесь какое то недоразумение, — отчетливо выговорил военлет, по привычке поднося руку к носу, — я не знал и знать не хочу ни вашего сумасшедшего профессора, ни его дочери. Что касается портрета — это явная провокация. Вы видели сами?

Вся эта сцена ярко проступила в сознании лежащего в профессорском саду Мака. Как глупо, как удивительно глупо! Конечно, после слов военлета и повторного взгляда на его жену, он сразу понял, что надо делать! Он взял свои слова обратно, сказал, что видел портрет мельком, что, вероятно, это было сходство и даже, кажется, довольно отдаленное! Он совершенно примирился с Ивановым! Но сверкающие черные глаза Маруси и ее деланно спокойные движения ясно сказали, что все эти шаги немного запоздали. Хотя Иванов отчасти виноват сам. Разве нельзя было замять разговор в начале? Какой смысл был так обострять этот опасный момент?

…Одно из окон — одиночное — потухло. Мак переменил положение. В глубине террасы раздался легкий звук. Высокая белая фигура выступила из балконной тьмы, спускаясь к садовой дорожке.

— Александр Ильич! — раздался осторожный шепот.

Он вскочил с земли. Фигура придвинулась ближе. В застывших пальцах журналиста очутилась горячая и мягкая женская кисть.

— Вы озябли, бедный! Ждете давно? — она засмеялась — нервно и коротко. — Пройдемте, сядем тут! — ее рука подхватила его под локоть.

Они подошли к садовой скамейке, четким профилем выступающей в лунной тьме. Они сели, — около самого лица Мака выступало ее прекрасное, четкое лицо.

— Нина Павловна! Нина! — Мак прижал к губам ее руку. Она отстранилась.

— Погодите! Потом! Вы понимаете, что в такой час было бы жестоко с моей стороны из-за одной любви к вам заставлять вас мокнуть в этой траве! Мне нужно было незаметно поговорить с вами. Дело…

— Нина, милая, какое там дело! Дело — чепуха! Нина! — он снова постарался обнять ее за уклонившуюся талию.

Он придвинулся ближе, она вскочила со скамьи. Она отступила — белая и мерцающая, — он сделал быстрое движение и схватил ее повыше локтя. Она слабо вскрикнула — он уже обхватил ее другой рукой и припал губами к ее сухим, уклоняющимся губам. Кровь ударила в голову. Какой-то сверток выскользнул из под ее платья и упал на дорожку. Он все сильнее сжимал ее слабо сопротивляющееся тело, покрывая его быстрыми поцелуями…

Оглушительный выстрел, прокатившийся глухим эхом, почти сейчас же последовавший второй, звон разбитого стекла и топот в глубине дома сразу привели Мака в себя. Ему показалось, что какое-то проворное существо быстро промчалось и скрылось в глубине сада. Оба освещенные окна в доме погасли, потом вспыхнули снова. Шум затих. Все это осознал Мак, все еще продолжая сжимать обеими руками крепкое женское тело.

Но это продолжалось только момент. Она сильно рванулась. Чтобы не упасть, он ухватился за спинку скамьи. Нина повернулась и бросилась бежать к террасе.

— Нина Павловна, куда?.. Может быть, бандиты! Опасно! Нина Павловна! — он бросился следом.

— Оставайтесь здесь, — она обернулась, не замедляя бега, — я выясню, в чем дело! Папа… — она скрылась в молчащих недрах дома.

Мак помедлил. Затем осторожно двинулся вперед. Его движения все ускорялись — он почти пролетел скрипучие ступени террасы. В два прыжка, миновав наружное пространство, он дернул дверь в дом.

Здесь, около внутреннего входа, колыхалось желтое пламя свечи, сжимаемой чьей-то дрожащей рукой. В полосатом нижнем белье, без пенсне, сгорбленный и жалкий, в дверях стоял Добротворский с длинной двустволкой в правой руке.

В полосатом нижнем белье, без пенсне, сгорбленный и жалкий, в дверях стоял Добротворский с длинной двустволкой в правой руке.


Увидев входящего, Добротворский отчаянно вскрикнул и двинулся в следующую комнату.

— Кто это? — профессор недоверчиво выслушал успокоительные замечания Мака. — Но каким образом вы здесь? Где вы были все время? — он подозрительно вытянул шею.

— Профессор, я услышал стрельбу и бросился на помощь! Что случилось? Бандиты?.. Они убежали? В чем дело?

— Воры! — губы профессора нервно щелкнули и свеча заходила сильней. — Мы сидели… я сидел… мы сидели в комнате! Я посмотрел в окно и подумайте — ужас, ужас — к стеклу прижимается чей-то нос! Бледный нос человека, смотрящего в комнату! Я схватил ружье, стреляю, подбежал к окну — стреляю еще раз. Он убежал — под окном не было никого! Это воры — я уверен — они охотятся за моими бумагами. Ужас, ужас! — и профессор зашаркал веревочными туфлями.

Во время разговора они немного отошли от двери. Щелкнувший выключатель заставил вздрогнуть обоих. Электрический свет залил комнату. На пороге стояло новое, незнакомое лицо.

Это был немного сутулый мужчина в серой пиджачной паре. Верхняя половина лица, с зачесанными назад седыми волосами, была украшена парой круглых желтоватых очков. Нижняя часть состояла из грязновато-белой козлиной бородки и густых, слегка закрученных усов. Нос пересекала черная полоса пластыря. Лицо незнакомца было почти мелового цвета и вызывало отдаленные воспоминания.

Профессор пришел в себя. Стыдливо запахивая цветное белье, он окинул присутствующих красными, подслеповатыми глазками.

— Мой друг Джон Кэрч! — он сделал извиняющийся жест в сторону Мака. — Англичанин, приехал выяснить кое-какие научные вопросы. Мистер Кэрч, познакомьтесь — это… ээ-э… товарищ Мак, если не ошибаюсь, репортер, — он с трудом произнес несколько иностранных слов. — Но я не понимаю все-таки, каким образом…

К нему подошла незаметно вошедшая к комнату Нина. Она вынула свечу и ружье из рук отца и нежно обхватила его за узкие плечи.

— Папа, ты расстроен, тебе надо лечь! Мы с мистером Кэрчем посторожим здесь! Мистер Кэрч, помогите же папе. Вы видите? — повернула она к Маку свое бледное лицо. — Я проведу вас наружу!

Мак прошел несколько комнат, миновал двор с сердито ворчащим псом, машинально вышел на улицу. Начинало светать. Очертания предметов выступали яснее.

Его нервы были напряжены. Придя в номер, он не раздеваясь бросился на постель, обдумывая необыкновенные события ночи. Мало-помалу мысли начали мешаться. Все чаще в кружащейся тьме сознания возникало бледное лицо в желтоватых круглых очках, с черным пластырем на носу. Затем исчезло и оно. Мак начал падать в светлый провал беспокойного, долгого, полубредового сна.

Загрузка...