Всё Что Есть Испытаем На Свете

КИРОВОГРАДСКИЙ СТРОИТЕЛЬНЫЙ ТЕХНИКУМ

Поступил я в техникум довольно легко, но стипендию первый семестр не получал, а для меня это было очень важно. Я по своей натуре лентяй. И если не хочу чего-то делать, то меня вряд ли можно заставить. А вот убедить меня и заинтересовать можно. В техникуме за четыре года мы должны были пройти полный курс обучения общеобразовательных предметов средней школы, и ещё больший курс предметов по строительной специальности. С первого дня был задан такой темп, что ни в школе тогда, ни в школе теперь такого нет.

Я же привык учиться спустя рукава и по некоторым предметам нахватал двоек. У нас была пятибалльная система оценок, вернее четырёхбалльная, потому что самой плохой оценкой была двойка.

Алгебру я плохо знал и в школе, а здесь только по ней схватил три "пары" подряд Математику читал у нас Лев Яковлевич Варнавицкий. Хотел написать "этот человек", но понял, что это не совсем уважительно с моей стороны. Лев Яковлевич был педагог от Бога, он сыграл в моей жизни главенствующую роль, наверное, сравнительную только с материнской.

Лев Яковлевич обладал среди студентов (так мы себя называли, хотя правильнее называть – учащиеся техникума) колоссальным авторитетом, был по существу кумиром. Когда на общетехникумовских собраниях только упоминалось его имя и фамилия, зал разряжался такими аплодисментами, что им мог позавидовать кто угодно. Вообще Лев

Яковлевич был скромным человеком, высокого роста, с вытянутым лицом, широким носом, у переносицы, в пенсне с толстыми стёклами.. Все четыре года, пока я учился, Лев Яковлевич проходил зимой и осенью в старом коричневом кожаном пальто, которое обновлял, перекрашивая заново. Пару месяцев краска на нём держалась, потом опять трескалась и осыпалась. Он читал у нас кроме математики сопромат и теоретическую механику. Читал он свои предметы настолько блестяще, что нам, кто у него учился, потом, учась в институте, было легко сдавать экзамены по этим предметам, так глубоки были наши знания.

Приведу один забавный пример. В1975 году, через двадцать лет после окончания техникума, мой сын Сергей учился в девятом

"математическом" классе Школы N36.

Вместе с ним учились две девочки: Регина Золотарева и Лена

Пархоменко, дети моих техникумовских соучеников.. Преподавал математику у них лучший преподаватель математики в Кировограде с советской фамилией Красный. Он им домой задал задачу по стереометрии, которую стандартным путём решить было нельзя.

Сергей посидел над той задачей, не решил её и предложил мне попробовать решить. Лев Яковлевич учил нас решать сложные задачи, ища простые варианты. Я покрутил ту пирамиду вокруг оси так, чтобы спроектировать искомые линии на ону из граней, и решение стало простым. Сергей записал это решение и отправился в школу. Но оказалось, что эту задачку из всех учеников смогли решить только… догадываетесь кто? Правильно- Золтарёва и Пархоменко. Без комментариев (No comments), как говорил Черчилль.

Но пока я хватал двойки.

Лев Яковлевич увидел во мне способного к математике лентяя и оставил меня после занятий. У другого преподавателя я бы просто ушёл, но ослушаться Варнавицкого было за пределом понимания любого студента. Лев Яковлевич повёл меня на лекцию в старшую группу, посадил меня за последний стол, дал решать три примера по алгебре и велел решить. Мне было очень стыдно перед старшими ребятами, и я до сих пор помню их ухмыляющиеся и удивлённые лица. К счастью, это оказалась группа не моей сестры. Два часа я корпел над этими примерами, два из них решил, а к третьему Лев Яковлевич показал мне ход решения. Он не выразил удивления, а просто сказал мне, что я умею, но не хочу, и предупредил меня, что будет водить меня по всем группам до тех пор, пока я не стану делать домашние задания.

Перспектива позориться перед всем техникумом меня не устраивала я стал сидеть над домашними заданиями. Чего не мог сделать сам, перед уроками списывал у ребят. У нас это называлось "дай скатать". Оценки у меня исправились на тройки. Я вошёл во вкус учёбы, тем более, что у Льва Яковлевича были интересные подходы, стимулирующие желание делать домашние задания. Он был скуп на оценки, но вместе с обычными задачами давал и сложные "на любителя", за решение которых ставил четыре. Внутри семестра получить у него пятёрку было почти невозможно.

Однажды он задал на воскресенье три сложные задачки по геометрии.

Я сел за них и решил во что бы то не стало их сделать. Потратил на каждую по часу времени и все решил. Когда пришёл в техникум, оказалось, что никто, ни один человек ни одной задачи решить не сумел. И тут сработало "дай скатать". Списали у меня только пять отличников. (Помню их всех пофамильно) Остальные даже этим себя не утруждали. Когда Лев Яковлевич вошёл в аудиторию, он спросил о том, кто решил задачи. Все, кто у меня скатали, подняли руки. Поднял и я.

Он попросил у всех тетради, посмотрел их и поставил всем, кроме меня пятёрки (небывалый случай) в журнал. Мою тетрадь он даже не смотрел.

Я робко спросил, а почему мне не поставили оценку, и мой любимый

Лев Яковлевич отмахнулся от меня как от назойливой мухи и сказал что-то вроде того, что совесть надо иметь, дескать списал так не нахальничай. Обида меня захлестнула через край так, что я чуть не разревелся, но взял себя в руки и постарался не подать и виду. Я не держал зла на Варнавицкого, тем более, что после первого семестра я сдал два экзамена по математике с оценкой отлично и все годы у Льва

Яковлевича, кроме пятёрок других оценок не имел. Тот толчок, который он сумел совершить, вывел меня в люди. Уже потом через много лет он встречал мою маму и говорил ей, что у её сына светлая голова. Я был доволен (не люблю слова горжусь – "усмири гордыню") тем, что заслужил похвалу именно от него.

У Льва Яковлевича был сын, тоже математик, какой-то странный.

Маленького роста и что-то постоянно бубнящий. А дочь была интересная высокая, похожая на Льва Яковлевича женщина, на два или три года младше меня. Интересно, что на наш вопрос, какое учебное заведение он закончил, Лев Яковлевич ответил, что всю жизнь занимался самообразованием. На этом можно было бы закончить рассказ о

Варнвиицком, если бы ещё не один случай, раскрывающий его, как педагога и человека.

Меня посадили за первый стол между двумя девочками, чтобы я был на виду у преподавателей и меньше крутился и разговаривал. Бабушка моего соученика Миши Заславского (умершего здесь, Германии несколько лет назад) жаловалась моей маме: "Толя хитрый, сделает задачи, а потом мешает Мише учиться".

Так вот, на уроке по тригонометрии мы решали задачу на тождества.

Я, не глядя на доску, возле которой решал это задание Сергей Хулга, решал её у себя в тетради. Лев Яковлевич мельком заглянул ко мне в тетрадь и сказал, что я решаю неправильно. Я буркнул в ответ, что правильно, и продолжал решать. Тогда он, разозлившись, вырвал у меня из тетради лист с задачей, скомкал его и бросил в печку.

Была весна и печи уже не топились. Я сидел и ничего не делал, и

Лев Яковлевич меня спросил, почему я не работаю. Я продолжал утверждать, что у меня решение правильное, дескать, он сам говорил, что надо решать более простым путём. И Лев Яковлевич взорвался, наверное, первый раз за всю его педагогическую деятельность. Лицо его перекосилось, он говорил мне какие-то обидные слова и, наверное, мог бы ударить, но я стоял на своём. И Лев Яковлевич присел и полез в печку за бумажкой. Все замерли, ожидая расправы на до мной. Он достал злополучный листок, разгладил его и стал внимательно рассматривать. Потом он подал его мне и сказал, чтобы я заканчивал решение. В аудитории никто не хихикнул. Хотя все тоже торжествовали вместе с Отяном, но и обижать Варнавицкого никто не хотел.

После этого случая он ещё больше вырос в наших глазах.

Один только случай заставил меня задуматься. Когда при Сталине объявили о расправе над врачами-евреями, то Лев Яковлевич клеймил их с трибуны, называя отщепенцами. Через несколько месяцев обвинение с них сняли. И многие стали говорить, что понимали всю абсурдность обвинений. И я подумал, как же мог не додуматься до этого Лев

Яковлевич? И только много позже понял, что его заставили так говорить. Льва Яковлевича уже нет. Вечная ему память.

Директором техникума был Борулин, ему было лет сорок и читал он геодезию. На лекциях он ёрничал, говорил сальности и двусмысленности. Наши девочки, а им было по16-17 лет опускали глаза. Была у нас девушка 19 лет Алла Степаненко. Она была симпатичной девушкой с отличительной чертой. У неё был небольшой рот, и очень широкие плоские губы. Борулин пригласил её к доске, увидел, что она пришла в валенках и начал её подначивать. Она ему отвечала немного дерзко, он стал злиться и на одно из её реплик сказал:

– Дважды повторенная острота является глупостью, – на что она ответила

– Я слышу это от вас второй раз.

Мы засмеялись, а Борулин, видя своё поражение в словесном споре, сказал:

– Ваши шутки неуместны.

– Я думаю, и ваши тоже, – был Аллин ответ.

Больше на лекциях в нашей группе он не ерничал. На следующий год он переехал в другой город, Алла всю жизнь проработала секретарём в приёмной первого секретаря Обкома КПСС. При смене большого начальства мой знакомый ей сказал:

– Аллочка, вы меняете первых секретарей обкома, как перчатки.

– В том то и беда, что перчатки я ношу уже десять лет, а это уже четвёртый первый секретарь..

Позже я узнал, что мой знакомый подарил ей перчатки и она, принимая подарок, спросила его словами Чацкого из комедии Грибоедова

"Горе от ума":

– Собаке дворника, что б ласкова была?

Когда Борулин уехал, директором стал Сужаев Вячеслав Иванович.

Был он очень красивым и ярким человеком, с очень большими чёрными, как угли, глазами. Был он прекрасным человеком, любимцем студентов.

Предмет "части зданий" читала его жена, очень миловидная, красивая женщина, Анна Алексеевна. Она только недавно родила ребёнка

(впоследствии инструктора Обкома КПСС), у неё была пышная грудь, и я, шестнадцатилетний мальчишка, таращился на неё, она чувствовала мой взгляд и смущалась. Моё мальчишеское нахальное самолюбие удовлетворялось её застенчивостью.

Дело было или весной или осенью, я стоял во внутреннем дворе техникума под навесом у циркульной пилы и курил. Ко мне подошёл

Сужаев в дорогом чёрном пальто. Я увидел, что он был под шафе, изрядно выпивши. Шёл мелкий дождик, он сначала сказал о плохой погоде, а потом обращаясь ко мне:

– Слушай, Отян, если ты будешь срывать занятия Анне Алексеевне, я набью тебе морду.

– А что я такого делаю?

– Ты хорошо.знаешь, что ты делаешь. Давай поборемся и схватил меня за шиворот.

Таким образом, он хотел привести свою угрозу в исполнение.

Я к тому времени уже немного подрос, накачал себе силу и ответил ему обхватом. Он считал, что шутя бросит меня на землю, но он был пьян. Я сделал ему подножку, и мы оба упали в грязь. Он сразу отрезвел. Пальто было в грязи.

– Как я домой теперь пойду, и что я скажу Анне Алексеевне?

– На меня свернёте..

– Ну да. Скажет что с сопляком из-за ерунды связался. Идём лучше ко мне в кабинет, там есть щётка, поможешь мне почистить пальто.

Я больше не смущал Анну Алексеевну нахальными взглядами. Двадцать лет тому назад она приняла моё приглашение и была на вечере, организованном нами в честь тридцатилетия окончания техникума. Ещё раньше, не дожив до пенсии, умер Вячеслав Иванович, а несколько лет назад ушла из жизни всеми обожаемая Анна Алексеевна.

Военное дело вёл у нас Александр Иванович Рындин. Среднего роста, смуглый, с лицом римлянина: прямой нос, глубоко посаженые глаза, строгий взгляд из-под подбритых бровей. Подобные лица есть на картинах Рубенса и на древнеримских скульптурах, и скульптурах эпохи возрождения. Всегда выбрит до синевы, в полувоенной форме и в армейской фуражке он являлся образцом военной выправки.

Немногословен, резок в командах, напряжён на строевой подготовке, как натянутая струна. Когда он показывал повороты направо, налево и пристукивал каблуком, приставляя ногу к ноге, всё его тело вздрагивало, и наверное, издавало бы звук, но одежда и фуражка гасили его.

Мы хорошо знали этот предмет, и навыки, привитые нам Рындиным очень помогли мне потом в армии. Когда я демобилизовался и стал абсолютным чемпионом Украины, Рындин, встречая меня в районе, где я и он проживали, останавливал меня, и мы обменивались информацией о здоровье и успехах, и каждый раз он просил у меня фотографию для доски на которой красовались люди, окончившие техникум и добившиеся успехов в военном деле. Я каждый раз обещал. и не помню дал фото или нет.

В средине семидесятых годов ко мне на работе в кабинет зашёл мой давний товарищ Водовозов и сообщил мне, потрясшую меня новость, что

Александр Иванович Рындин арестован и сидит в городе Калинине в тюрьме по подозрению в сотрудничестве с немцами во время войны.

Арестовывали его тоже интересно. Вызвали в военкомат для вручения какого-то нового приказа по преподаванию военного дела и там взяли.

Я не верил своим ушам. Рындин, который прививал нам верное служение советской власти- предатель? Нет, этого не может быть! Я в телефонном справочнике нашёл его домашний номер телефона и позвонил.

Мне ответила его жена. Я назвался и попросил к телефону Рындина. Она мне спокойно, но с плохо скрываемым раздражением, ответила, что я разве не знаю о их несчастье, и положила трубку. Тогда я решил позвонить Сужаеву и спросил его, правда ли то, что говорят, я мол не верю. Ответ его был таким:

– Я тоже не верил, и пошёл в КГБ. Мне там ответили, что у него руки по локоть в крови от убийства советских людей.

Я был потрясён. Потом сообщили в печати о состоявшемся суде и приговоре, в котором, в отношении Рындина было записано – смертная казнь.

Осталось для меня тайной, как могли через тридцать с лишним лет его разоблачить?

Есть три правдоподобных версии. Вот они:

Первая говорит о том, что при ремонте дома в Калининской области нашли документы. оставленные немцами с фамилией Рындин.

Вторая, что Рындин будучи по туристической путёвке в Болгарии, был опознан женщиной, мужа которой он расстрелял

И третья говорит, что арестовали его коллег по зондеркоманде, и они указали на Рындина.

В чём же заключалась его вина?

В начале 1941 года Рындин, кадровый офицер, недавно закончивший военное училище, не по своей вине попавший сначала в окружение а затем в плен, уже по своей воле согласился сотрудничать с врагом и был зачислен в спецкоманду (Sonderkommando), специализирующуюся на поимке советских военнослужащих, попавших в окружение и находящихся на захваченной немцами территории. Он с несколькими немцами, переодетыми в форму советских солдат, уходил в лес и, встретивши наших бойцов, представлялся тоже окруженцем, а когда входил в доверие, разоружал их и уводил в плен к немцам. При оказании сопротивления он уничтожал своих соотечественников без тени жалости.

Немцы, видя в нём хорошего организатора, присвоили ему офицерское звание, и назначили командиром зондеркоманды, состоящей из бывших красноармейцев, ставших на путь предательства. В Калининской (нынче

Тверской) области была проведена неудачная десантная операция, и в лесах находилось много, не вышедших к своим, красноармейцев. Рындин там преуспел в своей грязной кровавой работе и немцы наградили его немецкими орденами и повысили в звании до капитана (Hauptmann). Но когда Красная армия пошла в наступление, он, переодевшись в форму советского офицера и со своими документами, присоединился к ней и дошёл с ней до конца войны. Как его пропустил "Смерш" – не знаю, но воевал он неплохо, был награждён советскими наградами, демобилизован в чине капитана и осел в Кировограде. Женился. Жена его, конечно, не знала о его прошлом. Он прекрасно работал военруком, вступил в коммунистическую партию и даже стал секретарём техникумовской парторганизации. Я его встречал, гуляющим с внучкой, девочкой лет четырёх.

На суде он не признал своей вины, не признал своих друзей по зондеркоманде, не признал тех людей (нашлись и такие), которых он сдавал немцам. Его коллеги по кровавым делам говорили ему, называя по имени: "Сашка, да как ты можешь не помнить, как ты направил на меня автомат и грозил застрелить, когда я забоялся идти в лес, где была стрельба?". "Такого не было, и ты меня с кем-то путаешь",

– твердил Рындин до окончания суда. Тем не мене, суд посчитал его вину доказанной и приговорил его к смертной казни. Приговор привели в исполнение. "

Меня эта история потрясла и сомнения, хотя и совсем маленькие, сидят во мне до сих пор. Я бы поехал на суд, если бы знал когда он будет. Несомненно, Рындин был волевой, неглупый человек, с талантом актёра., сумевший не просто убедить окружающих в своём патриотизме и преданности Родине, а стать образцом такового. Но если всё это правда, будь он и ему подобные прокляты. Мне жалко невиноватую в его предательстве семью. Его семья, насколько я знаю, выехала из

Кировограда.

У меня есть ещё несколько историй об оборотнях, с которыми я сталкивался. Я о них расскажу тогда, когда до них дойдёт очередь.

Мы учились, становились старше, и ещё на первом курсе у меня появилась юношеская влюблённость. Мне понравилась девочка из нашей группы Роза Вольвовская. Она была отличница, читала со сцены стихи

Симонова "Сын артиллериста" и шуточные стихи, (не помню автора)

"Пять, пятнадцать, сорок пять". Читала хорошо. Была она небольшого роста, серьёзная. У неё были красивые вьющиеся волосы. Было два недостатка, о которых она знала и стеснялась их. Она закрывала рот ладонью, когда смеялась и носила длинные платья и юбки. Но для меня это не имело никакого значения. Вначале она даже не хотела со мной разговаривать, я в её глазах был несерьёзным человеком, плохо учился. Но как потом мне она и другие девочки говорили, меня они называли "мальчик с рожицей", видимо, другими достоинствами я не обладал. Но постепенно я добился её расположения, и мы начали дружить. Мы "дружили" с ней пару лет, даже неумело целовались, но как-то всё оборвалось. Я, наверное, не готов был к любви и появилось у мен новое увлечение, длившееся многие голы. Это был парашют. А с

Розой мы остались хорошими друзьями на всю жизнь. Мы переписывались

(она живёт в Мурманске), а когда приезжала в Кировоград, я уделял ей, её мужу и сыновьям (они у неё все моряки) внимание. К сожалению, с моим переездом в Германию наша связь прервалась. Комментировать не буду.

Летом, после первого курса, когда мне было пятнадцать лет, я пошёл работать в строительное управление, которое строило дом на углу улиц К. Маркса и Шевченко, тот, что имеет нечётные номера на обеих улицах. Дом кирпичный, стены уже возведены, над первым этажом сделано железобетонное перекрытие, а над вторым, третьим и четвёртым этажами уложены стальные балки, на которых лежали деревянные балки, ничем не закреплённые. Между этими балками нужно было проложить гипсовые плиты и сверху приклеить горячим битумом рубероид. Не буду описывать всей технологии, скажу, что работа эта очень тяжёлая, всё переносилось вручную, только наверх поднимал подъёмник. Наша бригада, состоящая из трёх человек, уложила перекрытия в угловой части здания, а это половина работы. Вторую половину делали учащиеся строительного училища. Опасной была работа на высоте, а ещё опасней работа с горячим битумом, который мы сами разогревали в больших железных баках, разносили в вёдрах и тряпками, накрученными на палки, мазали битумом поверхность гипсовых плит и бока деревянных балок. Несколько ребят из училища получили сильные ожоги, а меня Бог миловал

В первый день, как только я пришёл на стройку, я поднялся на верхний этаж и по деревянным балкам пошёл к угловому окну, выходящему на ул. К. Маркса. Я постоял, полюбовался с высоты улицей и когда повернулся для того, чтобы идти назад, глянул вниз и у меня засосало под ложечкой от страха. Я понял, что сотворил глупость, идя по незакреплённым деревянным балкам, лежащих на ребре. Стоило такой балке подвернуться и я бы летел вниз пятнадцать метров до железобетонного перекрытия.

Я любил высоту, но сейчас она меня пугала. Ноги стали дрожать, в животе противно ёкало, и я готов был впасть в панику. Звать на помощь было стыдно и бесполезно, спасти меня смогли бы только пожарные или бригада рабочих, проложившая деревянные щиты по балкам.

Но главное, что меня выгнали бы со стройки, и я остался бы без так необходимого мне заработка.

Я постоял, закрыл глаза и стал уговаривать себя, как уговаривал по телевидению Кашпировский: "Толя, спокойно. Сейчас ты стоишь на широкой стене и тебе ничего не угрожает. Стань на первую балку и сделай первый шаг, страх должен пройти. И пойдёшь дальше" Но сделать первого шага я не мог. И я уговорил себя стать на четвереньки и так передвигаться по балкам. Я считал, что если балка подвернётся я успею схватится за неё руками. Я лез на карачках по балкам и мне было ужасно стыдно перед собой, перед всем миром, хотя меня никто не видел, и я был этому страшно рад. Мой позор был сравним с позором, которому ведущий телепередачи подверг храброго боевого уничтожителя змей, Мангуста, который на одном из греческих островов, уничтожив всех змей, опустился до воровства пищи у людей и ел виноград.

Диктор говорил: "О храбрейший из всех и величайший воин

Рики-Тики-Тави, до чего же опустился ты, что воруешь у этих трусливых и неповоротливых людей из корзины себе еду. Ты пал ниже обыкновенной мыши, если ешь ненавистный тебе виноград".

Примерно так я думал, когда очутился на верхней площадке лестничной клетки и опасность миновала.

Но во время работы, у меня страх перед этими балками и высотой прошёл и я бегал по ним, как белка по деревьям, за что меня ругали мои сотоварищи по работе. По окончанию работы меня обманули – выписали мне меньше денег, чем обещали. Я потом эти деньги получал два месяца и с большими трудностями, так как зарплату давали тогда нерегулярно и возле кассовых окошек надо было выдержать бой.

Сегодня 5 марта. Утром проснулся и сразу вспомнил эту дату. 52 года назад умер Сталин. Трудно объяснить сегодняшней молодёжи (и слава Богу!), что он для нас представлял и кем был на самом деле.

Когда я проснулся 52 года назад и услышал это сообщение через чёрную тарелку динамика, висящего над моей головой, то первый вопрос, который обрушился на меня и на всех без исключения людей в Советском

Союзе: "Что будет дальше?" У одних, а их подавляющая часть населения, не понимающих, кто на самом деле был Сталин, преобладало чувство, которое лучше всех передал Маяковский в поэме "Владимир

Ильич Ленин" по поводу смерти другого "друга и учителя": "Ужас из железа выжал стон, по большевикам прошло рыдание." Другая часть, и их тоже миллионы, сидевшие по лагерям и тюрьмам, как "враги народа", в независимости от того, что они о нём думали, ждали от смерти сатрапа облегчения своей участи. Прошли пять траурных дней, когда по радио звучала только траурная музыка. Первой песня, которую спели, прозвучал "Песня о партии" на хорошую музыку Мурадели. Говорят, что из песни слова не выбросишь. Выбрасывали, и ещё сколько! В этой песне вместо слов: "Сталин ведёт нас, в борьбе закалённый, первый в стране коммунист" вставили слова: "Гением Сталина путь озарённый, нас к коммунизму ведёт." И жизнь пошла своим чередом. К власти пришёл Хрущёв, безграмотный и не очень умный человек, пообещавший нам к 1972 году коммунизм, но в той программе были слова: "…если не помешает капиталистическое окружение."

Ясное дело: капиталисты виноваты, что по сей день страдает народ, живущий на территории той страны на которой "Под солнцем Ленина мы крепли год от года."

У меня в это время возникли новые дела, которые в корне повернули мою жизнь, мои мироощущения и направили в другое русло.

Всё начиналось так. В конце февраля 1953 года к нам в техникум пришёл инструктор Аэроклуба Мурзенко Анатолий Владимирович и предложил всем, кто хочет и кому уже исполнилось 17 лет записаться в группу парашютистов. Мне ещё и 16 лет не было, но я записался. Всего тогда записалось человек 20, в основном, мальчишки, с 1го и 2го курсов. В спортзале техникума мы учились укладывать парашют. Мы были совсем детьми и по детски всё воспринимали. Когда Анатолий

Владимирович (АВ) принёс парашют для первого ознакомления, в его комплект входил вытяжной парашютик "паук". Он применялся при самостоятельном раскрытии парашюта и вытаскивал чехол или сам купол из ранца, а потом и стягивал чехол. Я позже объясню понятней.

Вытяжной парашют бал четырёхугольным, со стороной в 50 сантиметров и имел 8 строп. Внутри его бала пружина с четырьмя проволоками, помогающими быстрее открываться и наполняться воздухом этому вспомогательному парашюту. Эти проволоки были похожи на ноги паука, отсюда и название.

Мы сразу схватили этот парашют, побежали сначала на второй этаж, а затем и на трёхэтажную надстройку, именуемой "голубятней", привязали к парашюту галоши и стали бросать его вниз, радуясь этой забаве. Проходящие мимо техникума люди с недоумением смотрели на нас, на всякий случай, переходя на противоположную сторону. Там находилась городская милиция. Сокращённо- Ленина 6

Потом мы ходили в городок десантников для наземной подготовки. И

19 апреля 1953 года нас повезли на Лелековский аэродром для так называемого облёта. В те времена сначала делали ознакомительный полёт на самолёте и только потом производили выброску с парашютом.

Нужно сказать, что когда я находился на летних каникулах после шестого класса в пионерском лагере, нам устроили поход в село

(сейчас город) Чигирин. В семи километрах от Чигирина находится село Суботово, родовое имение Богдана Хмельницкого. А в самом

Чигирине находилась его крепость, располагавшаяся на высокой горе.

Когда мы спустились после экскурсии с горы, увидели стоящий самолёт.

Это был По-2. Возле него стоял лётчик и женщина- кассир. Она оказалась бывшей моей учительницей по второму классу. Звали её Вера

Иосифовна. Она в школе отогревала своими руками мои замёрзшие руки.

Вера Иосифовна пережила страшную трагедию. Её муж полез на столб чинить электричество, попросил шестилетнего сынишку подать ему плоскогубцы, и их обоих убило током. После этого В.И.. перестала работать в школе.

Они предложили нам покататься на самолёте. Билет стоил 2 рубля, столько, сколько стоил билет на детский сеанс в кино. А у меня были

2 рубля! Нас посадили по 3 человека в переднюю кабину, самолёт затарахтел и побежал по полю. Потом он взмыл в небо и сделал круг над Чигириным. Боже, какая Земля сверху красивая. Меня обуяло чувство необыкновенной радости, которое я испытываю до сего времени, когда поднимаюсь в воздух или на высокую гору. Вот и сейчас пишу и в памяти проплывают подо мной аэродромы, реки, озёра, вся Земля. Может в какой-то жизни я был птицей? Если эта теория индусов, что мы после смерти превращаемся в другое физическое состояние верна, то сделай меня, Господи, опять хотя бы воробышком. А вообще, из наших маленьких птиц я больше всего люблю ласточек. Могу часами не отрываясь смотреть, как они летают, как воспитывают и обучают птенцов, как гоняют всей стаей коршунов, как лепят домики.

Говорят, что когда человек во сне летает, значит он растёт. Если бы я рос во время полётов во сне, уже достиг бы роста Гулливера, а остальные люди остались бы лилипутами. Полёт во сне- это один из моих стандартных снов. Снятся они, наверное, тогда, когда я хорошо себя чувствую, что случается сейчас довольно редко. Но когда встречается, я просыпаюсь с необыкновенной лёгкостью в душе и в теле. Недавно мне снился сон, что я лечу без помощи чего либо невысоко над землёй, и подо мной проносятся зелёные луга с высоченной травой, озёра с водяными лилиями, камыши. Летел я в горизонтальном положении головой вперёд и поворачивал её, налево и направо, рассматривая окружающий ландшафт. Планеристы мне говорили, что аисты, пристраиваются к парящему под облаками планеру и тоже вертят по сторонам головой.

Потом я приземлился тоже как аист. Чтобы погасить скорость, принял вертикальное положение, выставил вперёд ноги и не почувствовав толчка о землю, стал на них

Когда я проснулся, то тихонько лежал. Боясь пошевельнуться, чтобы не прогнать впечатление ото сна, а наоборот запомнить его и продлить приятные ощущения. Наверное люди связавшие себя с небом, все переживают такие моменты, но стесняются рассказывать о их. Мы часто стесняемся рассказывать наши положительные эмоции и переживания, которые не входят в общественные стандарты. А напрасно. Думаю, что

Булгаков, описавший полёт Маргариты на лошадях, в ночном небе, видел нечто подобное в своём сне. У Гоголя тоже есть описание ночных полётов: то весёлое на чёрте, то страшное на конском скелете. Я не сравниваю себя с ними, но мои ночные приключения бывают очень интересными.

Но вернёмся на аэродром. Там стояло десяток самолётов ПО-2, или как их назвали во время войны- "Кукурузник". Ещё в Кировограде инструктор А.В. Мурзенко приказал нам хранить в тайне, какую мы технику увидим на аэродроме. Это было ещё до смерти Сталина. Мы его спросили, что в чём же тайна, если там только самолёты ПО-2? Он на полном серьёзе, не моргнув глазом, сказал: "Враг не должен знать, какая у нас плохая и старая техника". В такое время тогда мы жили.

На аэродроме проходили в тот день прыжки.Прыгал так называемый, спец контингент..

Ежегодно военкомат давал аэроклубу задание подготовить определённое количество парашютистов, сделавших по одному прыжку. Их потом призывали в ВДВ (Воздушно – Десантные войска). ДОСААФ

(Добровольное общество содействия авиации, армии и флоту) только считалась общественной организацией. Она существовала на деньги

Министерства обороны, а копеечные взносы, собираемые по всей стране, были только ширмой для международных организаций вроде ФАИ

(Международная авиационная федерация), в которые необходимо было входить, чтобы участвовать в международных соревнованиях. Официально спорт не является политикой. Но политики используют его как инструмент. В 1961 году главный тренер сборной СССР Павел Андреевич

Сторчиенко, на чей-то вопрос с подковыркой, что спорт вне политики, ответил словами, которые ему вдалбливали в ЦК КПСС: "Да, спорт не просто политика, спорт концентрированная политика". Всё это я узнал позже, а пока. Мы, перворазники, "облетались" на самолёте, и я стал просить инструктора Владимира Фёдоровича Лебедева, чтобы и меня сегодня вывезли на прыжок. Я так клянчил, что ему это надоело, и со словами: "Ты мне сегодня всю плешь переел", он надел на меня парашют. Что значит переесть плешь, я и сейчас не знаю. Первый свой прыжок я не помню в деталях, помню только захлестнувшее меня чувство радостной эйфории. Страха совсем не было и после прыжка ещё долго было чувство радостного восхищения, которое много раз повторялось в моей жизни.

Повторюсь и скажу, что когда мне снится, что я прыгаю с парашютом или просто летаю в воздухе, мне эти сны приносят неповторимое ощущение блаженства. Говорят, что только дети летают во сне. Может быть. А может быть, и я ещё не вышел из детства. Первое время, когда я купил компьютер, я всем играм предпочитал всевозможные симуляторы, воздушные бои, полёты на различных типах самолётов и т.д. Я сам над собой смеялся, что впал, дескать, в детство. Но, видимо, я доигрывал то, чего не было в моём детстве. И я не единственный. Просто я этого не стесняюсь. Несколько лет тому назад я был в Великобритании и посетил Виндзорский замок. Там есть комната с игрушечным домиком и игрушечными людьми, животными, различной утварью. Говорят, что королева Виктория приказала сделать этот домик для себя будучи уже взрослой. Просто она в детстве не наигралась.

Второй прыжок оказался для меня совсем другим. Вывозил меня на прыжок С.П. Грачёв. Я всё время крутился, то смотрел вниз на землю через левый или правый борт, то рассматривал приборы и чем-то раздражал Грачёва. Он толкнул меня рукой в спину, и когда я обернулся, стал ругать меня, показывая своё неудовольствие жестами, так как из-за шума двигателя ничего не было слышно. Это на меня подействовало, его нервозность передалась мне, и когда зашли на выброску, я должен был, вылезая на левое крыло, повернуться через правое плечо, а я повернулся через левое и вытяжной фал (верёвка) обвился у меня вокруг шеи. Если бы я прыгнул сразу, без команды, мне бы фалом оторвало башку, ну не оторвало бы, а шейные позвонки порвались бы. Но С.П. заметил это и с руганью снял у меня с шеи верёвку, и дал команду: "пошёл". Я прыгнул вниз, поднял голову и увидел как надо мной медленно раскрывается парашют. Хлопок, и подо мной зелёное поле на границе с аэродромом. Я висел под куполом и видел, что удаляюсь от стартовой точки. Я приземлился, собрал парашют и долго тащил его на себе до старта. Уже по дороге домой, в кузове автомобиля П.А. Банников рассказал мне, как надо управлять куполом, подтягивая различные стропы. Но в те времена это давало незначительный эффект, и только целый комплекс мер с учётом направления и силы ветра дают определённый результат.

Я написал, что купол раскрывается медленно. Но ведь он раскрывается меньше чем за одну секунду. Дело в том, что для человека находящегося в экстремальных условиях, время замедляется._

Это происходит от того, что наша нервная система настраивается на эти условия, и готова действовать быстрее, чем обычно. В обычных условиях секундная стрелка на часах или секундомере движется без остановки. Но в свободном падении нужно остановить взгляд, что бы увидеть что она движется. Но один раз, во время прыжка у меня остановился секундомер, и только после третьего взгляда на него я увидел, что он стоит. Таким образом, я пропадал лишних 300 метров и дёрнул за кольцо вместе с прибором. С земли всё это видели, и я получил "втык".

Как-то в журнале я прочитал воспоминания человека, видевшего, как в его сторону летел артиллерийский снаряд. Многие скажут, что этого не может быть, а я этому человеку верю. Его нервная система напряглась до такой степени, что время для него в то мгновение остановилось.

Я не могу сказать почему, но на третьем прыжке у меня, когда я сел в самолёт начали дрожать коленки, да так, что я их удерживал руками. Так продолжалось несколько прыжков. Но дрожь становилась всё меньше.

Но как только следовала команда приготовиться, я сразу становился собранным и готовым к прыжку. Поэтому моего мандража никто не заметил. Потом мне много раз приходилось испытывать определённое волнение, не страх, а волнение или напряжение.

Так бывало на соревнованиях, при прыжках с незнакомой системой парашюта и т.д. Коленки, конечно, не дрожали, но противно сосало под ложечкой. Но как только нужно было прыгать, всё проходило и была только одна цель: хорошо выполнить прыжок. А сам прыжок и его выполнение это почти всегда радость. Можно быть, конечно, недовольным результатом, но это уже другое дело. Вообще, умение скрыть мандраж, волнение и в нужную секунду собраться- хорошее качество в любом виде спорта, и я гордился тем, что когда-то заслужил похвалу легендарного парашютиста- испытателя, впоследствии

Героя Советского Союза, генерала, а тогда, в 1961 году, капитана, тренера сборной ВДВ Евгения Андреева. Мне передали, что он сказал по одному случаю: "Ну, у Отяна и сила воли!" О моей службе в ВДВ я расскажу отдельно.

Андреев недавно умер. Очень печально. О нём была недавно большая передача по российскому телевидению. Вообще, мне всегда казалось, что я не хвастун. Но, наверное, есть немного, а может и много есть.

Когда-то в техникуме руководитель нашей группы зачитала характеристики учащихся, не называя фамилий. Следовало угадать. Кого угадывали, а кого и не очень. Но когда она после нескольких штрихов сказала: "…любит похвалу…", все хором закричали: "Отяаан!".

С тех пор я старался скрывать свои эмоции, но, вряд ли мне это удавалось.

Первых 4 прыжка я прыгал с принудительным раскрытием купола парашюта. Моё дело было спрыгнуть с крыла самолёта, а парашют раскрывался сам. На пятом прыжке я уже сам дёргал за вытяжное кольцо. На восьмом я падал 5, и только на следующий год, на 23 прыжке 10, и на двадцатом прыжке 15 секунд. Тогда ещё не существовало методики обучения стабильному свободному падению, и многие долго кувыркались в воздухе, пока освоили падение плашмя, с раскинутыми руками и ногами, лицом вниз. Некоторые, вообще не смогли этого освоить. Но П.А. Банников сумел научить меня стабильно падать довольно быстро, и я на второй задержке на 10 секунд, хотя с разными колебаниями и рысканьем, удерживался в нужном положении. Итак, за первый прыжковый год, мне удалось сделать всего тринадцать прыжков, а в следующем 1954, 18 прыжков.

Валя познакомилась с ним на танцах в доме офицеров. Он был сибиряк из-под Иркутска. Отца его в 1937 году расстреляли, а мать рано умерла от туберкулёз.. Однажды он пришёл к нам вместе с двумя солдатами. На всех них были нарукавные повязки с надпись "ПАТРУЛЬ",

Анатолий был при оружии. Он показал мне, как разбирать и собирать пистолет"ТТ", чем сразу подкупил меня.. Мама на всех приготовила яичницу, благо к тому времени мы уже не голодали. Анатолий состоял на службе в качестве техника самолёта Ил.28, первого советского реактивного бомбардировщика. Я очень интересовался авиацией, а

Анатолий поддерживал моё увлечение. Но он посмеивался над моим занятием парашютным спортом, говоря, что я доверяю свою жизнь верёвочкам.

Он помогал Вале овладевать техническими дисциплинами, в которых разбирался. Однажды он ей объяснял работу двигателя внутреннего сгорания, и я тоже внимательно слушал Он так обстоятельно объяснял детали, что я их запомнил навсегда, а так как советский автомобильный сервис желал быть лучшим, я сам обслуживал свои личные, а иногда и служебные автомобили.. Вообще, что касается техники, то Анатолий знал её прекрасно, умел практически всё. Был у него друг, кубанский казак Петро Шустов. Здоровенный красавец парень, до армии работавший водителем автобуса. Однажды он с

Анатолием прикатили к нам во двор на легковом автомобиле "Шкода" довоенного. выпуска. Оказывается они купили его за бесценок в ужасном состоянии и сумели восстановить Самое интересное, что в моторе того авто не было одного поршня. Так эти ребята отлили по образцам поршень, обработали на станках и поставили в двигатель, который работал! Это, я вам скажу, высший пилотаж. Я не знаю больше подобного случая и понимаю, что это история почти невероятная. Петро встречался с девушкой под стать своему росту и её фамилии Бугаёва.

Он договорился с ней о создании семьи, родители подготовили свадьбу, созвали много гостей, все собрались и только жениха не было. Бедные родители не знали, куда девать глаза, а продукты пришлось поедать.

Так свадьба прошла без жениха, который заявился через несколько дней, и его, буквально, под конвоем повели в ЗАГС регистрировать брак, так как у невесты уже показался животик.

Вскорости Петро демобилизовался, уехал на Кубань, и насколько я помню, нормально жил с Любой много лет.

Была у Анатолия одна черта. Он любил выпить, и пил много, но я его никогда не видел пьяным, как говорят у нас, допившимся до поросячьего визга. Он и меня потихоньку приучал к выпивке, но у меня не получалось быть трезвым после выпитого, да и мой организм не мог переносить много алкоголя, и я после вливаний болел пару дней.

К сожалению и его организм не титановый, (железо тоже не выдержало бы). Анатолий несколько лет назад, после нескольких лет болезни, ушёл из жизни.

Весной следующего года я возобновил прыжки в Аэроклубе, но уже на аэродроме Фёдоровка, где он находится по сегодняшний день. Я пока расскажу, что собой представляло в разные годы Клубное начальство.

Для спортсменов все работники клуба, или, так называемый постоянный состав от начальника клуба до охранника, являлись начальством. Поэтому сейчас я расскажу о наиболее запомнившихся мне личностях, не обязательно в хронологической последовательности и соблюдая порядок в табели о рангах. Если я в своих воспоминаниях где-то путаю или ошибаюсь, пусть меня поправят. А если кому то покажется, что я не так о ком-то написал, пусть на меня не обижаются, я в общем, хорошо отношусь к людям, только не терплю отпетых негодяев. Да я и вспомнить таких не могу.

Итак, или как говорят немцы, альзо (also).

Аэроклуб, а с 1959 года -УАЦ (Авиационный учебный центр), был полувоенной организацией, начальник и его зам. по лётной, были кадровыми военными.

Когда я в 1953 году начал заниматься парашютным спортом (в дальнейшем, для краткости, я буду писать "прыгать"), начальником был полковник Макогон, а замом Герой Советского Союза, не помню сейчас звания и фамилию.

Аэродром Аэроклуба был тогда рядом с Кировоградом, возле станции Лелековка. Сейчас это место в районе города, и там что то построено, по моему, филиал завода "Красная звезда".

В 1954 году аэродром перевели под село Фёдоровку, в 22 километрах от города.

Начальником стал полковник Свиридов. Это был плотный, среднего роста, с большим, со следами от оспы лицом. Он казался культурным, интеллигентным человеком, немного с юмором, но с властным характером. Он не знал тонкостей парашютного спорта, и когда я начал прыгать с задержкой раскрытия парашюта, он запретил мне, как ему не доказывали инструкторы, пользоваться секундомером. А в те времена, на соревнованиях очень строго судилась каждая доля секунды открытия парашюта. И вот на моих первых, в 1955 году республиканских соревнованиях на аэродроме Чайка в Киеве, пропадав в свободном падении без штрафа 30 секунд, что при моих 45 прыжках было прекрасно, я вместо того, что бы дёрнуть кольцо раскрывающее парашют, нажал кнопку секундомера, остановив его, а потом выдернул кольцо. На секундомере было ровно 30,00 секунд, а судьи зафиксировали 32,4 секунды время раскрытия парашюта. Ещё 0,1 секунды, и все очки за прыжок были бы аннулированы.

После демобилизации из армии, Свиридов уехал в Николаев и долгое время работал там начальником областной Газораздаточной станции. Я через 10 лет встречал его на различных совещаниях, которые проводил

Минкоммунхоз или Главгаз.

В конце 50х Советской Армии понадобилось много лётчиков.

А так как стоимость обучения в ДОСААФ была дешевле, то некоторые

Аэроклубы были переименованы в УАЦ. Были увеличены штаты, курсантов одели в лётную форму и т.д.

Начальником УАЦ был назначен, служивший в Кировоградском лётном училище заместителем командира полка, подполковник, Степан

Алексеевич Иванченко. Злые языки говорили, что его попёрли из армии за то, что он при посадке, уже катясь по полосе, хотел по старой привычке как на Ли-2 развернуться при помощи двигателей и, выскочив за пределы аэродрома, сломал шасси на Ил-28. Предчувствую по этому поводу критику, но пишу то, что мне говорили. Заранее хочу сказать, что он был человеком неглупым, даже умным. Но ум у него работал как у хитроватого крестьянина. Его действия перемешивались с чудачествами, и кое-кто, принимая их за глупость, подшучивал над ним, или прямо его игнорировал, понесли, мягко говоря, неудачу. Так, был выгнан с работы командир отряда, прекрасный лётчик, Мастер спорта СССР, абсолютный чемпион Украины по самолётному спорту

Владимир Фёдоров, который позже пытался покончить с собой, но пуля из малокалиберной винтовки не задела мозг, а повредила нерв и его лицо перекосило. Иванченко уволил за год до получения лётной пенсии инструктора парашютиста, умницу Владимира Фёдоровича Лебедева, который, правда, дождался, когда Иванченко уйдёт на пенсию, доработал этот недостающий год, вышел на пенсию, и до конца своих дней, занимался любительской рыбалкой. А поводом для увольнения обоих послужила банальная пьянка, которой и сам Иванченко не цурался

(гнушался), хотя и не был пьяницей. Поводом, потому что это была акция устрашения для остальных. Шуточки вслух прекратились, а кто и посмеивался, так втихаря. Зато преданных ему людей всячески поощрял: от приглашений к себе на дни рождения, кстати проводившихся в столовой на аэродроме, до предоставления квартир.

А хозяин он был прекрасный. Он много построил помещений на аэродроме, в том числе помещение для парашютистов, освободив нас от ежедневной лишней работы – возить после прыжков парашюты в город.

Говорил он на смешанном украинско-русском, не задумываясь иногда над смыслом сказанного. Так, руководя парашютными прыжками, ничего не понимая в их тонкостях, кричал в мегафон парашютистам бессмысленные фразы типа: "Тормозы, бо нэ дойдэш", или: Тягны лямпочку", значит – тяни за лямку.

Иногда был самодуром: "Сёгодни литать нэ будем. Будэ витэр.

Собака похылывся". И отменял прыжки или полёты. Я с ним поначалу тоже конфликтовал. Однажды, после его чудачеств, мы, спортсмены пошли на него жаловаться. И он, зная, что со мной он сделать ничего не может, избрал тактику пряника. И несмотря на мой, ну не совсем мягкий характер, сумел меня прибрать к рукам. А за глаза он называл меня "ВСЕСОЮЗНЫЙ ДЕМОКРАТ", что по тем временам было почти ругательством. Сам он получил кличку "ТАТО", что по-украински значит